кой бара.
-- Добро пожаловать, дорогие гости! Дискотека "Ассоль"
начинает свой новый сезон!
И сразу вступил Зеленцов у микрофона, полилась музыка...
Лидия толкнула Евгения Викторовича острым локтем в бок:
-- Пошевеливайся! Твой ряд у стены.
Демилле на негнущихся ногах направился к крайнему столику,
принял заказ, перешел к следующему. Молодые люди кивали на
него: "Новенький!". Девица лет семнадцати спросила:
-- Как тебя зовут?
-- Евгений Викторович, -- ответил Демилле, стараясь
сохранять достоинство.
-- Ой! -- прыснула она. -- Женечка, значит?
По столикам пошло гулять: "Женечка... Женечка...". Когда
Демилле вернулся к своему ряду с подносом, уставленным
закусками, его уже иначе не называли.
-- Женечка, к нам, к нам!
-- Я же просил помидорчики, Женечка!
-- Женечка, квикли!
Лидия на ходу обучала Демилле тонкостям официантского
искусства, кои состояли в умении так распределить порцию
закуски на тарелке, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в
честности официанта. Демилле науку не усвоил, продолжая носить
полновесные порции, что вскоре было отмечено посетителями. Этим
старался заглушить упреки совести: буду, мол, работать
официантом, но честно! Любой честный труд почетен. Уже гремели
танцы, трясся пол; Зеленцов трещал у микрофона:
-- А сейчас немного отдохнем под медленный танец
композитора Косма в исполнении оркестра Поля Мориа. Танец
посвящается нашей постоянной посетительнице Светлане,
отмечающей сегодня свое совершеннолетие... Но что это
примешивается к звукам волшебной музыки Косма? Что я слышу? Да,
это звуки поцелуев. Два поцелуя в левом углу, кто больше? Три
поцелуя справа, а вот наконец засос в центре зала! Красиво жить
не запретишь, не так ли, как говорят французы!
Демилле мутило.
В девять часов был объявлен перерыв для коллективного
просмотра программы "Время". Представители райкома одобрительно
закивали. В окнах небоскребов возникли дикторы Центрального
телевидения, молодежь потянулась к стойке, где хозяйничал
Серопян, разливая коктейли и кофе. Лидия зазвала Евгения
Викторовича на кухню, плеснула в стакан коньяка:
-- С почином!
-- Ты, Лидия, обхаживай его, обхаживай, -- одобрительно
кивнула Варвара Никифоровна. -- Мужчина в цвете. И неженатый.
-- Почему вы так решили? -- спросил Демилле.
-- Да разве женатый мужик станет в кладовке ночевать?
Лидия выпила, взглянула заинтересованно. Демилле поспешил
ретироваться.
Снова загремела музыка и гремела, не переставая, до
закрытия. У Демилле с непривычки заложило уши. Он двигался в
полном отупении, неловко обходя прыгающих возле столиков
молодых людей. Очередной раз вернувшись на кухню, получил от
Лидии:
-- Вот что, милок. Хватит комедию ломать. Носи столько,
сколько я. Понял?
-- Буду носить, сколько положено, -- сквозь зубы отвечал
Демилле.
-- Алик! Алик! -- закричала она, призывая хозяина.
Серопян благодушно выслушал претензии Лидии.
-- Женя, что за мелочевка? Кусочком больше, кусочком
меньше... Ей же трудно работать.
-- Пускай носит правильные порции.
-- Что?! -- вскинулась Лидия.
-- Оставь его. Первый день. Хочет честно, пусть носит
честно, -успокоил ее Серопян. -- Всякому овощу свое время.
При расчете Демилле сдал до копейки сдачу каждому столику,
вызвав легкую растерянность публики. Когда это повторилось на
второй и на третий вечер, у Демилле сама собою возникла
ласковая кличка, которую он услышал случайно, проходя мимо
кучки молодых людей в гардеробе:
-- Мы сегодня у Женечки-придурка сидели.
...Потянулись вечера, похожие друг на друга, как удары
барабана: бум, бум, бум... По утрам Евгений Викторович
отлеживался в кладовке, пытаясь собраться с мыслями и
представить себе дальнейшее существование, но не получалось. В
первый же выходной понедельник отправился к Львиному мостику на
канале Грибоедова, где собирались желающие сдать или снять
жилплощадь. Потолкался там безуспешно, отказавшись от отдельной
квартиры гдето неподалеку от Тучкова моста -- это было ему не
по карману.
Растерянность молодой публики при виде честного официанта
быстро сменилась пренебрежением, а затем и враждебностью тех,
кто понял, что Демилле делает это не по дурости, а из принципа.
Теперь старались унизить, кидали десятку, добавляя: "Сдачи не
надо", -- а когда Евгений Викторович, побелев, все-таки
выкладывал рубли и мелочь на столик, демонстративно оставляли.
Эти чаевые Демилле сдавал Серопяну, неизменно наталкиваясь на
сочувственно-ироническую улыбку. Цеплялся за честность,
понимая, что все равно получает чаевые в виде зарплаты от
хозяина.
У Демилле появился враг -- молодой круглолицый парень с
мощными бицепсами и запорожскими усами. Он методично доводил
Евгения Викторовича мелочными заказами, насмешками, чаевыми,
демонстрируя свое превосходство многочисленным девицам, обычно
сидевшим с ним за столиком. Назревала стычка. Демилле едва
сдерживался, попробовал даже ускользнуть от него, меняясь с
Лидией рядами, но парень специально пересаживался. Взрыв
произошел на девятый день, в самом начале вечера, когда
Демилле, подойдя к столику, где сидел обидчик, и вынув
блокнотик для заказа, услышал:
-- Чего торопишься, халдей? Еще не вечер.
Рука Демилле сама собою распрямилась. Звук пощечины, точно
выстрел, разнесся по залу. Парень вскочил, опрокинул Демилле и
уже готов был навалиться на него, как подоспевший из-за стойки
Серопян и дружинники оттащили парня от Евгения Викторовича и
вытурили из зала.
Серопян сказал:
-- Все, Женя. Не прижился. Гонору много. Бери расчет.
Евгений Викторович получил причитавшиеся за отработанные
дни деньги, собрал "дипломат" и с чувством облегчения унесся в
метро по направлению к центру города.
Он вышел на Невском у Гостиного и побродил по магазину,
купив пару распашонок новорожденному племяннику. В пакет сунул
поздравительную открытку Любаше. Потом он побрел по направлению
к Адмиралтейству, тускло блестевшему шпилем в отдалении.
Перейдя Дворцовый и мост Строителей, он углубился в улочки
Петроградской стороны, пока не добрел до пивного бара
неподалеку от Большого проспекта, где и осел, чтобы скоротать
время. Он придвинул к себе кружку с пивом и наклонился к ней,
опустив губы в пушистую пену. Им овладело оцепенение.
Только тут он увидел напротив женщину в черном, которая
так же оцепенело тянула пиво из кружки. Взгляды их встретились.
Женщина сказала хрипло:
-- Кажется, вам тоже не хочется жить сегодня?
-- Как вы догадались? -- невесело усмехнулся Демилле.
-- Я догадливая, -- в тон ему ответила она.
Скоро подошли приятели женщины, по всей видимости,
ходившие за вином, -- два человека алкогольной наружности; один
из них
-- с черной бородкой, большим носом и проваленными щеками, -- почему-то
именовавшийся Поэтом. Женщину они почтительно называли Марией
Григорьевной. Демилле оказался втянутым в компанию. Его никто
ни о чем не спрашивал; он больше молчал, потом дал денег на
выпивку.
Появилась еще одна женщина: худая и страшная, с глазами
навыкате, как при болезни щитовидной железы. Она была пьяна,
стала читать стихи Асадова. Демилле все больше мрачнел, водил
пальцем по залитому вином и пивом дубовому столу, наконец,
чтобы забыть обо всем, хватил полстакана принесенной водки,
запил пивом. Через несколько минут пришло отупение.
Пивная закрылась в одиннадцать. Евгений Викторович
безвольно отдался в руки судьбе. Искали всей компанией вино и,
конечно, нашли; укрывшись от начавшегося дождя в парадной,
распили бутылку, было уже невтерпеж, а с остальными пошли
куда-то по темным улицам молча и угрюмо.
Поднялись без лифта на последний этаж. Мария Григорьевна
открыла дверь ключом. Компания по длинному коридору прошла в
комнату Марии Григорьевны, расположилась за столом. В свете
торшера Демилле заметил, что зеркала трельяжа в углу завешаны
черной материей. Мария Григорьевна, перехватив его взгляд,
тяжело проговорила:
-- Отец умер. Сегодня девятый день...
Евгений Викторович вздрогнул и, приподняв край материи,
взглянул на себя в зеркало. Проваленные глаза, потрескавшиеся
губы, кадык выпирает... Мокрая импортная куртка... чужак. Везде
чужак.
И вдруг вспомнился Аркаша Кравчук, его глаза в день
самоубийства и неловкие повороты носилок с длинным телом,
накрытым простыней. "Как он это сделал?" -- отрешенно подумал
Евгений Викторович и обвел взглядом потолок. "Смог бы я?" --
спросил он себя и вдруг почувствовал, что эта мысль принесла
ему облегчение. Вот и выход, так ведь просто, нужно лишь
собраться.
Он скользнул взглядом к окну и увидел над ним трубу
отопления. Это было то, что нужно. Теперь оставалось дождаться,
когда утихомирятся или разойдутся собутыльники. Демилле пощупал
пряжку ремня и шагнул к окну, чтобы в последний раз взглянуть
на город.
И тут прямо перед собою, в трех шагах, он увидел Ирину.
Она стояла в окне за прозрачной вуалью с горящей свечою в руках
и смотрела на него. Демилле ухватился руками за подоконник,
затем закрыл лицо ладонями и отпрянул от окна. Кто-то сзади
рассмеялся, позвал: "Иди сюда!" -- но Евгений Викторович
опрометью кинулся вон из комнаты и побежал по коридору,
опрокидывая какие-то предметы. Сзади слышались крики и топот...
Демилле уже ничего не соображал, нажал на собачку замка и
крупными скачками, путая ступеньки, устремился вниз.
Он выбежал на мокрую улицу и сразу свернул направо;
побежал вдоль стены, увидел сбоку какую-то щель, юркнул в
нее... Там он остановился, перевел дух. С улицы слышались крики
собутыльников: "Эй! Ты где?! Давай назад!"
"Она пришла, чтобы спасти меня", -- вдруг ясно и отчетливо
подумал Евгений Викторович и устремил глаза к небу, как бы
посылая благодарность Господу Богу за это видение.
И тут ужас объял его. Он увидел, что стоит на дне
глубочайшей пропасти с острыми, как лезвия ножниц, краями. На
мгновение его помутившемуся сознанию показалось, что стенки
пропасти надвигаются на него, стремясь раздавить, и он сломя
голову бросился по узкому дну ущелья, слыша десятикратно
отдающийся в ушах шум своих прыжков.
Евгений Викторович вылетел из щели как пуля, выпущенная из
дула ружья, и побежал дальше, осыпаемый мелкими уколами капель.
На улицах не было ни души. Он увидел мелькнувший вдали огонек
такси, устремился к нему, но поздно. Внезапно из-за поворота
вылетел на него дребезжащий трамвай, подсвеченный изнутри,
точно елочная игрушка. Качаясь влево и вправо, трамвай бежал
прямо на Демилле, сладко пели тормоза, летели из-под дуги
искры... Евгений Викторович распростер руки, будто хотел обнять
катящийся на него вагон, и рухнул на рельсы, потеряв память.
* Часть IV
ПРЕВРАЩЕНИЕ *
Я нисколько не сомневаюсь, что у меня есть душа, и
все книги, которыми материалисты наводнили мир, никогда не
убедят меня в противном...
Л. С.
Глава 37
ВСТРЕЧА СОАВТОРОВ
С ним случилось самое худшее из того, что может произойти
с сочинителем. Он потерял героя.
Все произошло с ужасающей закономерностью: герой потерял
дом, дом потерял сочинителя; сочинитель потерял героя. Цепочка
замкнулась. Теперь автор в полном недоумении сидел перед пустым
листом бумаги, припоминая дождливую ночь накануне, когда он,
сидя в тепле и уюте чужой квартиры, живописал похождения
Евгения Викторовича, пока не привел его на незнакомую ночную
улицу в смятении разума и не бросил на рельсы под моросящим
дождем.
Поставив в тот миг точку, сочинитель заснул спокойным сном
выполнившего долг человека, и лишь кот его Филарет,
предчувствуя новые катаклизмы, всю ночь бродил по кухне,
запертый туда хозяином, и производил тревожные пронзительные
звуки.
Утром автор, как всегда, сел за письменный стол, занес
руку над клавиатурой пишущей машинки и... понял вдруг, что
произошло непоправимое.
В этот момент раздался звонок в дверь.
Сочинитель вздрогнул и пошел открывать. Среди
беспорядочных мыслей, набежавших на него удивленной стайкой,
была и совсем нелепая: "Это пришел Демилле".
Однако на пороге стоял литератор Мишусин в черном кожаном
пиджаке, поигрывая ключами от автомобиля. За его спиной, в
полумраке лестничной площадки, сочинитель разглядел пожилого
господина с темным от загара лицом. Он был одет в летний
парусиновый костюм.
Мишусин без церемоний вступил в прихожую и полуобнял
сочинителя за плечи.
-- Рад тебя видеть, старина! Все корпишь? Как твой роман?
О нем только и говорят на пляже в Пицунде.
Седой старик, вызвавший у автора смутное беспокойство,
похожее на предчувствие, тоже вошел в квартиру и молча смотрел
на хозяина с интересом и участием. Лицо у него было явно
симпатичным и умным, чего не скажешь о Мишусине, в серых глазах
таился чертик насмешки, готовый выскочить в ответ на любую
глупость или бестактность. Мучительная догадка пронзила
сочинителя, он раскрыл рот...
-- Знакомься, господин Лоренс Стерн, -- произнес Мишусин.
-- Впрочем, вы знакомы.
-- Милорд! -- воскликнул автор, бросаясь старику на шею, и
слезы радости сами собою брызнули у него из глаз.
-- Думал, не поверишь... -- досадливо пробормотал Мишусин.
Милорд тем временем мягко поглаживал соавтора по плечу,
приговаривая:
-- Ну, будет, будет...
-- Понимаешь, он материализовался! -- наигранно бодрым
тоном принялся объяснять Мишусин.
Он без приглашения направился в кухню и распахнул
холодильник.
-- У тебя нет пепси? Чертовски хочется пить... Мало того,
что материализовался, так еще наговорил мне кучу гадостей!
Соавторы понимающе смотрели друг другу в глаза. Мишусин в
кухне шумно пустил воду из крана, выпил крупными глотками.
-- Собственно, никакого права он на это не имел... --
продолжал он, утирая рот. -- У меня путевка на одно лицо.
Администрация подняла хай... Мой сценарий горит. Короче,
забирай старика, он мне надоел...
Мишусин вернулся в прихожую. Наглая самодовольная улыбка
пыталась устроиться у него на лице, но как бы соскальзывала.
И тут сочинитель, долго не раздумывая, влепил коллеге
пощечину. Одновременно в прихожую из комнаты, как боевой конь,
заслышавший звук трубы, выскочил Филарет и с шипением выгнул
спину.
-- Ах, вот как?! -- по-бабьи закричал Мишусин.
-- Вон! -- указал на дверь автор.
-- Нет-нет, только не в дверь, -- покачал головою милорд.
-В окно, я вас умоляю!
Автор ринулся в комнату и мигом распахнул створки окна.
Мистер Стерн весьма ловко ухватил литератора -- одной рукою за
шиворот, а другою -- за штаны на заднице, и с большим
проворством буквально поднес его к распахнутому окну. Мишусин
верещал, дрыгая ногами в воздухе. Однако соавторы, не снижая
скорости движения и даже не раскачав грузное тело, с маху
выбросили его головою в окошко под радостный вопль кота
Филарета.
Мистер Стерн вытащил из кармана носовой платок и тщательно
вытер руки.
-- Какой у вас этаж? -- поинтересовался он.
-- Первый, -- ответил сочинитель.
-- Жаль. Он так и не смог испытать радость полета.
За окном раздавались крики Мишусина и его угрозы. Хлопнула
дверца "Жигулей", и мотор унес литератора к горящему сценарию.
Соавторы остались одни. Сочинитель внезапно испытал
робость. Как-никак судьба и собственная фантазия оставили его
наедине с классиком мировой литературы!
-- К делу, сударь, -- начал мистер Стерн. -- Как видите,
мне пришлось прибегнуть к крайним мерам, чтобы спасти наш
роман. По-моему, ему грозит большая опасность.
-- Вы правы, милорд... -- сокрушенно ответил автор.
-- Наш герой вызывает глубокие опасения. Он неудержимо
катится вниз, теряет себя...
-- Уже потерял, -- вставил сочинитель.
-- Как так?
-- То есть я его потерял.
-- Не понимаю. Объясните.
-- Ах, милорд, в этом-то все и дело. Евгения Викторовича
уже нет в моем романе.
-- Как нет? Он погиб? Вы убили его? -- милорд был не на
шутку взволнован.
-- Не знаю, -- пожал плечами сочинитель.
-- Несерьезно, сударь! Отвечайте, куда вы дели Демилле?
-- Понимаете... Герой догнал автора во времени.
-- Не понимаю.
-- Садитесь, я объясню вам, -- сказал сочинитель, указывая
соавтору на кресло и устраиваясь напротив в таком же.
-- Вы знаете, что я начал сочинять это произведение чуть позже, чем
произошло событие, давшее толчок роману. Таким образом, мое реальное
время, в котором я жил и сочинял, все время находилось
впереди романного. Я разглядывал события с высоты небольшой
исторической перспективы в несколько месяцев. Однако
вскоре романное время потекло быстрее -- кстати, благодаря
вашему отсутствию, милорд! Я уже не тратил страниц на описание
наших разговоров, не имеющих касательства к сюжету, герои
неудержимо настигали меня, и вот вчера произошло непоправимое
-- романное и реальное время совпали!.. Я закончил главу о
Демилле в тот самый миг, когда Евгений Викторович рухнул на
рельсы перед приближающимся трамваем. Дальше я ничего не знаю о герое.
Что он делает сейчас -- для меня загадка. Я в полном отчаянии!
-- Кажется, я прибыл вовремя, -- заметил милорд,
внимательно разглядывая соавтора.
-- Подскажите, что мне делать? -- попросил он.
-- Дорогой ученик, но у вас есть, помимо Демилле, целый
кооперативный дом со всеми жильцами. Пишите о них. Там хватит
материала, уверяю вас...
-- По правде сказать, увлекшись героем, я выпустил из
внимания кооператоров. Не знаю, право, не знаю, что у них там
происходит сегодня...
-- Но у вас есть возможность узнать.
-- Каким образом? -- не понял сочинитель.
-- Вернуться туда, осел вы эдакий! -- вскричал мистер
Стерн, вскакивая с кресла и начиная напоминать автору того
темпераментного собеседника, с которым у него частенько
возникали перепалки.
Признаться, автору не приходил в голову этот естественный
путь. В самом деле, что мешает ему возвратиться в собственную
квартиру, где он прописан? По всей видимости, он страшился
встречи с майором Рыскалем, который непременно узнает о романе
и может счесть его за разглашение...
К сожалению, летописцы нынешних времен редко удостаиваются
почестей. Рисуемые ими правдивые картины почему-то отказываются
признать правдивыми, и лишь по прошествии времени свидетельство
летописца может быть признано истинным. Кроме литературной
дерзости, от автора требовалось немалое гражданское мужество,
чтобы окунуться в гущу описываемых событий, стать полноправным
персонажем собственного романа.
Но не только эти соображения занимали сочинителя.
-- А что мне прикажете делать с вами? -- спросил он
соавтора не совсем учтиво.
-- Я поеду тоже. Мне крайне любопытно.
-- А прописка?! -- вскричал автор. -- Держу пари, милорд,
что ни одному из моих соотечественников никогда не доводилось
прописывать у себя иностранных классиков, прекративших бытие
два века назад!
-- В чем же сложность? -- спросил милорд.
-- В отсутствии паспорта и полной невозможности его
получить.
-- Почему?
-- Кроме меня, некому удостоверить вашу личность.
-- А Мишусин?
-- После того, как мы с ним обошлись?
-- А Свифт, Смоллет, Филдинг?
-- Для нашего паспортного стола свидетели эти столь же
ненадежны, сколь и эфемерны.
-- Что же делать? -- растерялся милорд.
-- Понадеемся на случай, -- ответил сочинитель, и забавная
мысль мелькнула у него в голове. -- Кстати, как звали вашего
папу?
-- Сэр Роджер.
-- Значит, русский эквивалент... Родион? Вы не возражаете?
Милорд лишь пожал плечами, давая понять, что он не желает
участвовать в обсуждении никчемных вопросов.
Через час соавторы уже ехали в трамвае, приближаясь к дому
на Безымянной. Автор держал на коленях пишущую машинку и
портфель с черновиком, сидевший рядом милорд не выпускал из рук
корзину с Филаретом. Пушистый хвост кота торчал из корзины, как
диковинный цветок.
Понятно волнение, с каким подходил сочинитель к своему
брошенному жилищу. Со времени его бегства дом так удачно был
вписан в систему старых домов, что найти его оказалось делом
нелегким. Автор невольно вспомнил о Демилле, втайне ему
посочувствовав, ибо теперь, без поддержки сочинителя, Евгению
Викторовичу трудненько будет отыскать этот подштукатуренный и
подкрашенный под старые здания фасад. Впрочем, Бог с ним, с
Евгением Викторовичем! Теперь надо было думать о себе.
Автор повернул ключ в замке, толкнул дверь и... застыл на
пороге своей квартиры, пораженный разгромом внутри. Повсюду
валялись пустые бутылки, постель была грязна и всклочена,
мебель перевернута... По счастью, не были разворованы книги, по
крайней мере, на первый взгляд. Сочинитель испытал досаду на
себя: живописуя ужасы кооперативной жизни последних месяцев, он
не пощадил и своей квартирки, заселив ее преступным элементом,
и вот теперь вынужден был расплачиваться за халатность
воображения. Что стоило заселить собственную квартиру хотя бы
нуждающимися студентами! Но нет, не догадался.
-- Гиперболы и метафоры мстят сочинителю, -- заметил
милорд, осматривая интерьер.
Они принялись за уборку, и уже через час квартира вновь
обрела жилой вид; на кухне стояло блюдечко с молоком для
Филарета, а соавторы пили чай, готовясь к ответственному делу
-разговору с собственным персонажем.
Пикантность ситуации заключалась в том, что Игорь
Сергеевич Рыскаль, выдуманный сочинителем от подметок сапог до
козырька фуражки, являлся, тем не менее, комендантом дома со
всеми вытекающими отсюда полномочиями. Он зависел от сочинителя
как персонаж, автор же зависел от него как гражданин.
Получающаяся путаница напомнила сочинителю один из рассказов
Марка Твена, где герой оказывается собственным дедушкой, и он
попытался мысленно набросать сюжет предстоящего разговора,
чтобы избежать неожиданностей.
Майор Рыскаль встретил соавторов в Правлении за столом под
портретом Дзержинского. Сочинитель не без удовольствия обозрел
материализовавшиеся плоды своей фантазии: несгораемый шкаф в
углу, карту города на стене, утыканную флажками и фишками.
Заметил он и несколько деталей, не учтенных его авторским
воображением, среди них бронзовый бюстик Ленина, коим
придавлены были бумаги, лежавшие с краю стола.
Рыскаль поднял голову ("воронье крыло" на месте!) и
внимательно оглядел посетителей.
-- Здравствуйте, Игорь Сергеевич, -- сказал автор
проникновенно.
-- Добрый день. Садитесь, пожалуйста... Чем могу служить?
-- майор указал на стулья.
Соавторы чинно заняли места напротив майора по краям
письменного стола.
-- Игорь Сергеевич, я пришел исправить ошибку, -- начал
сочинитель.
-- Дело в том, что в ваших документах я значусь
зарегистрированным бегуном, в то время как я -- прописанный
летун.
Он назвал свою фамилию и номер квартиры, и майор, нимало
не удивившись, полез в сейф, откуда вынул амбарную книгу. Там в
алфавитном порядке были записаны все кооператоры с указанием
необходимых данных: возраста, профессии, места работы.
-- Ну, и где же вы были раньше? -- спросил майор,
ознакомившись с записью.
-- В творческой командировке, -- не моргнув глазом, соврал
автор. Впрочем, не совсем и соврал.
-- Странно получается... -- скучным голосом начал майор.
-- Ваш дом подвергается такому, можно сказать, катаклизму...
(При этих словах Рыскаль покосился на милорда.) А вы где-то в
бегах, вместо того чтобы своим пером, можно сказать, помогать в
беде. Не понимаю... Мы тут вынуждены охранять вашу квартиру,
следить, чтобы ее не обворовали. Ее не обворовали, кстати?
-- Нет, -- сказал автор.
-- Ну, и какое у вас дело? -- спросил майор.
-- Во-первых, я пришел известить вас, что вернулся. С
порядками в кооперативе я знаком...
-- Откуда? -- подозрительно спросил Рыскаль.
Знал бы он, что сочинитель потратил немало восхитительных
минут на разработку этих самых порядков! Но ведь не поймет
Игорь Сергеевич, и правильно сделает. Это соавторам -баловство
и роман, а ему -- служба.
В этот миг, спасая автора, отворилась дверь штаба, и на
пороге возник бравый дворник Храбров в синем комбинезоне и
сапогах -- бородатый и пышущий здоровьем.
-- Игорь Сергеевич, бак номер три переполнен, надо
ускорить очистку, -- с ходу доложил Храбров.
-- Хорошо, я позвоню, -- кивнул Рыскаль.
-- И еще -- Завадовский бузит...
-- Погоди, Сережа, -- Рыскаль указал глазами на
посетителей, давая понять, что разговор о Завадовском
неуместен.
Дворник уселся в углу.
-- А во-вторых, -- без паузы вступил сочинитель, желая как
можно дальше увести майора от выяснения своей осведомленности,
-- я хотел бы, чтобы у меня временно пожил мой родственник.
Он указал на милорда. Мистер Стерн учтиво поклонился.
-- Знакомьтесь. Лаврентий Родионович, -- представил
соавтора сочинитель.
-- Очень приятно. Рыскаль, -- сказал майор.
-- Он приехал из... Житомира, -- продолжал сочинитель,
некстати вспоминая, что какой-то литературный герой уже
приезжал к кому-то из Житомира.
-- Трудный вопрос, -- замялся майор, поглаживая "воронье
крыло". -- Условия у нас больно... У вас ведь однокомнатная?
Майор выразительно посмотрел на автора, как бы говоря:
разве вы не понимаете? пустить постороннего! это же
разглашение!
-- Вы имеете в виду бытовые неудобства или способность
вашего дома к перелетам? Ни то, ни другое меня абсолютно не
волнует... -- рассмеялся милорд. -- У одного моего друга летало
целое государство!
Майор помрачнел и, не говоря ни слова, полез в ящик
письменного стола. Оттуда он вытащил две одинаковые бумажки и
протянул одну автору, другую милорду. Это были бланки подписки
о неразглашении.
-- Заполните, -- сказал он.
Соавторы синхронно заполнили бланки, будто занимались этим
с рождения.
-- Прописывать официально вас не будем, Лаврентий
Родионович, -- понизив голос, сказал майор. -- Думаю, вы
вникнете в наше...
-- Да я и паспорт не захватил из этого... -- охотно
подхватил милорд.
-- Из Житомира, -- подсказал соавтор.
Рыскаль придвинул к себе общую тетрадь, на обложке которой
крупными буквами было написано: "Пустые". Он перелистнул ее и
нашел страничку с номером 284. Там было написано: "Хозяин
отсутствует по неизвестной причине". Рыскаль зачеркнул эту
запись и сделал новую: "Квартира занята хозяином".
-- Кстати, о птичках, -- подал голос из угла Храбров. --
Тридцать третья уехала, Игорь Сергеевич. Пометьте... Ключи
сдала.
Он вытащил из кармана связку ключей, позвенел ими.
-- Опять двадцать пять, -- огорчился майор. -- Кто там?
-- Андреева Элла Романовна, дизайнер.
-- Как?
-- Художник-оформитель, -- поправился Храбров.
-- Причина? -- Рыскаль нашел страничку с номером 33,
принялся заполнять.
-- Завербовалась в Воркуту на два года. Мебель вывезла к
матери. Против временного заселения не возражает. С условием
последующего ремонта...
Рыскаль записал все эти сведения в тетрадь, тяжело
вздохнул.
-- Видите, товарищ писатель... Не хотят люди понять. В
Воркуте строить коммунизм они согласны. А в доме своем... --
проговорил он с упреком.
-- Ну, а я-то... -- растерялся сочинитель.
-- Вы, именно вы! -- с неожиданной болью воскликнул майор.
-Инженеры человеческих душ! О чем вы пишете?
-- Лично я работаю над романом, -- с некоторой
надменностью произнес автор.
-- Над романом... -- горько усмехнулся майор. -- А у нас
люди разбегаются, в пустых квартирах притоны. Остальные
граждане железные двери ставят с запорами и сидят тихо, как
мыши!.. Над романом... Им коммунизм на тарелочке принеси и
положь. Не могут даже присмотреть за соседской пустой
квартирой.
-- Почему же? Я могу, -- сказал автор.
-- А вот возьмите хоть эту, тридцать третью, -- оживился
майор. -- Можете даже там жить. Или работать. Только пишите,
Бога ради, что-нибудь про жизнь! Чтобы помогало людей
воспитывать!
-- Я постараюсь, -- кивнул автор.
-- Сережа, дай товарищу ключи, -- распорядился майор.
...Вот так получилось, что автор неожиданно для себя
получил, в придачу к своему жилищу, где он поселил милорда, еще
и пустую однокомнатную квартиру в первом подъезде, по соседству
с Завадовскими. Квартирка сочинителю понравилась -- она была в
точности такой же по планировке, как его собственная, а следы
уехавшей хозяйки присутствовали лишь в виде легкого запаха
французских духов. Запах этот слегка смутил воображение
сочинителя, напомнил ему о прелестях жизни, вызвал в памяти
иные образы, нежели образы персонажей... Почему, за какие грехи
обречен он на эту сладкую каторгу -- тратить драгоценные
секунды жизни на то, чтобы изобрести жизнь другим, наполнить ее
смыслом или доказать бессмысленность, наградить любовью или
уничтожить презрением, самому оставаясь, по существу, вне
жизни? Ведь не назовешь ею холодное одиночество в пустой
комнате над клавишами механизма, способного оставлять на бумаге
следы в виде букв, из которых слагаются слова, слова, слова...
Ничего, кроме слов.
Храбров помог сочинителю перенести кое-какие вещи из его
квартиры: стул, столик, чайные принадлежности, бумагу и пишущую
машинку. Откуда-то появилась раскладушка вместе с матрасом, а
комплект чистого постельного белья принесла неизвестная
молоденькая девушка
-- ее звали Саша. Автор подумал, что это жена Храброва, но
потом понял, что ошибся.
Милорд во время переезда хранил олимпийское спокойствие,
наблюдая по телевизору за состязаниями борцов вольного стиля, а
позже вникая в тонкости бригадного подряда. Телевизор сразу
привлек к себе внимание пожилого джентльмена, и он даже
заметил, что роман в качестве информатора о современной жизни
-- это, конечно, славно, но телевизор объективнее. Сочинитель
слегка обиделся на Учителя.
Но еще больше обидел его любимый кот, не пожелавший
находиться в квартире с запахом французских духов. Приведенный
туда, он сразу же начал скрестись в дверь и мяукать, так что
пришлось вновь водворить его в квартиру к мистеру Стерну, где
кот успокоился.
Сочинитель остался один, с ненавистью глядя на стопку
листов черновика, лежавшую на подстеленной газете прямо на
полу. Как вдруг появилась Сашенька с большой деревянной клеткой
в виде круглого купола, где не сразу была заметна невзрачная
птичка.
"Разве дверь была открыта?.." -- рассеянно подумал
сочинитель.
-- Это щегол, -- застенчиво произнесла она.
-- М-мм?.. -- сочинитель несколько растерялся.
Девушка поставила клетку на пол рядом со стопкой листов
черновика. Птичка скакнула с жердочки на жердочку и, наклонив
головку, уставилась на автора бусинкой глаза.
-- Я подумала... Вы ведь пишете роман. Надо, чтобы кто-то
всегда был рядом, -- проговорила Сашенька с несомненной
убедительностью.
-- Спасибо, -- догадался сказать автор, дивясь тонкому
пониманию сути литературного процесса. "Надо, чтобы кто-то
всегда был рядом". Не милорд, так щегол.
И тут же он с изумлением подумал, что эта молоденькая
девушка -первый посторонний персонаж романа, к которому он,
автор, не имеет ни малейшего отношения. Он ничего не знал о
ней: откуда она взялась? жила ли в кооперативе раньше? чем
занимается? сколько ей лет? кто ее родители? Все эти сведения
он не имел права выдумывать, то есть не был властен над нею как
автор. Между тем игнорировать тоже не мог. Вот она пришла со
щеглом, живая, небольшого роста, с короткой стрижкой...
Смотрит.
-- Щегла зовут Вася, -- сказала она.
-- Что вы говорите! -- с преувеличенной бодростью
воскликнул автор.
Он засуетился, предлагая ей чаю, усадил на единственный
стул, включил электрический самовар, а сам продолжал
разглядывать с какой-то жадностью, ибо давно не встречал живых
людей.
На вид ей было чуть больше двадцати, над верхней губою
слева была маленькая черная родинка, придававшая лицу некоторую
пикантность... Девушка, несомненно, симпатичная. По всей
вероятности, она случайно забрела в его роман. Но тем лучше!
-- Сашенька, вы живете в этом доме? -- спросил он.
-- Да, уже второй месяц.
-- А вы работаете или учитесь?
-- Работаю. Медсестрой в родильном доме. Здесь рядом... А
живу с родителями...
И вдруг нить разговора как-то странно оборвалась, возникла
пауза. Автор мучительно искал вопросы, но все они казались
глупыми, плоскими...
-- Вы мне не дадите... почитать? -- несмело спросила она,
указывая на листки черновика.
Самый благоприятный поворот беседы для автора! Во-первых,
этим высказывается заинтересованность в творчестве; во-вторых,
обещание продолжительности отношений, ибо не прочтет же она
пятьсот страниц в одночасье!
-- Это пока черновик... -- явно кокетничая, промолвил
автор.
-- Ничего, я разберу.
"Конечно, разберет! -- ликуя, думал он. -- Чего ж не
разобрать, тем более, что мои черновики не отличаются от
беловиков!"
-- А я тоже пишу... стихи, -- призналась она.
"Ну, вот!.." -- сердце у него упало. Конечно, разве нельзя
было догадаться! Она пишет стихи и хочет получить консультацию.
Настроение сразу испортилось.
-- Игорь Сергеевич предложил мне вести литературное
объединение при клубе, -- сказал он. -- Будете ко мне ходить?
-- Я уже пришла, -- сказала она, взглянув автору в глаза
так просто и ясно, что у него похолодело внутри.
Он вскочил с раскладушки, визгнув пружинами, отчего щегол
затрепетал крылышками и взвился на мгновение под купол клетки.
-- Я дам вам первую часть... Там подступы... не обращайте
внимания, -- бормотал он, отделяя от стопки листов часть и
завертывая ее в газету. -- Никому только не показывайте. Там
про нас всех... И про вас... Никакой философии, уверяю вас, но
может быть, смешно... Или грустно. И очень длинно.
-- Я люблю, если интересно, -- сказала она. -- Спасибо.
Она поднялась со стула, приняла пачку и направилась к
двери.
-- Заходите, Сашенька, не стесняйтесь... -- автор проводил
ее и прикрыл дверь.
Несколько ошарашенный, он вернулся в комнату. Щегол
деловито ковырял клювом деревянные прутья клетки.
Бесцеремонность, с которой авторское сочинение
распоряжалось собою и своим автором, начинала его пугать.
Сочинитель еще не добрался до конца, а роман уже дал себя
читать посторонней молодой женщине... "Может быть, он так и
пойдет своим ходом, без меня?" -- с надеждой подумал
сочинитель, глядя на желтую пишущую машинку.
-- Как ты думаешь, Вася? -- вслух спросил он.
Щегол остановил работу, тряхнул головкой и задумался.
Глава 38
СПИЧЕЧНЫЙ ДОМ
Я искал смерти, но не нашел ее.
Помню страшную осеннюю ночь, сумеречное состояние души,
мысль о веревке и фигуру жены в окне незнакомой квартиры. Я
никогда не думал, что галлюцинации могут быть столь ярки и
осязаемы. Как она смотрела на меня! Как дрожало пламя свечи!..
Не помню, как я оказался на улице. Она была почему-то узкой,
как клинок шпаги. Я мчался по ней, оглушенный топотом своих
шагов, пока наваждение не кончилось. Стены раздвинулись, дождь
омыл мне лицо, блестели холодные рельсы.
И тут из-за поворота показался трамвай. Откуда он взялся в
ночном городе? Положительно, кто-то заботился обо мне, посылая
знаки спасения. Но я еще был во власти страха, и смерть
пряталась где-то рядом, в темных парадных. Вагон спешил ко мне,
раскачиваясь и звеня; я упал перед ним, и щека моя коснулась
холодной стали.
Мгновение длилось целую вечность. Целую вечность пели
тормоза, дрожал рельс, впаянный в асфальт, трамвайный звонок
заливался в истерике. Как вдруг все стихло. Я поднял голову.
Вагон, сиявший огнями, стоял в метре от меня, а с передней
площадки не спеша спускался высокий плечистый человек с
железной рукояткой в руке. Мысль о том, что он идет убивать
меня этой рукояткой, обожгла мое пьяное сознание. Он дотронулся
до меня, словно проверяя -- жив я или нет, потом подсунул руки
мне под мышки. Я почувствовал огромную физическую силу этого
человека, ибо он легко, как перышко, оторвал меня от земли и
поставил на ноги. "Ну, зачем ты так?.." -- с досадою проговорил
он, вглядываясь мне в лицо. Я молчал, мне было все равно. "Куда
тебе нужно?" -- спросил он. "Никуда", -- помотал я головой.
"Где твой дом?" -- "Нигде". -- "Откуда ты?" -- "Не знаю".
Я отвечал чистую правду, и мой нечаянный спаситель понял
это. Он помог мне взобраться в вагон и усадил на сиденье. В
вагоне не было ни души. Водитель сел на свое место, установил
железную рукоять на четырехгранный выступ и повернул ее. Вагон
побежал дальше.
Кажется, мы приехали в трамвайный парк, что находится у
самой оконечности Аптекарского острова. Помню какие-то лица,
они смеялись, пренебрежительно и с неприязнью рассматривая
меня, кто-то предложил позвонить в милицию. Но мой спаситель
повлек меня дальше. Мы оказались в стареньком автобусе,
развозившем водителей после вечерней смены. Через некоторое
время я уже стоял рядом с вагоновожатым у дверей его квартиры.
Я по-прежнему пребывал в полнейшей апатии, мой спутник не
пытался со мной разговаривать. Помню еще маленький деловитый
переполох, связанный с моим появлением: носили подушки, одеяла,
кто-то был разбужен и перемещен в другую комнату... Все это
было как во сне. Хозяин провел меня в ванную, помог раздеться.
Я покорялся безропотно, как тряпичная кукла. Через пять минут я
лежал в чистой мягкой постели. Хозяин погасил свет, пожелав мне
доброй ночи, и оставил одного. Сон накрыл меня мгновенно.
Проснулся я рано и, лежа под одеялом, принялся
восстанавливать события вчерашнего вечера. Я вспомнил
неизвестного плечистого вагоновожатого, который вытащил меня
из-под колес, и привел к себе, и умыл, и уложил в чистую теплую
постель. Я оцепенел от стыда. Появилось нестерпимое желание
выскользнуть из комнаты и, пользуясь сном хозяев, покинуть
гостеприимный дом. Но я не сдвинулся с места.
Осмотр комнаты, насколько позволял сумеречный свет за
окнами, навел меня на предположение, что в ней проживает
молодая девушка; настолько удобно и аккуратно были расположены
все предметы, так чистенько и мило было за стеклами стандартной
мебельной стенки с книгами, безделушками и фотографиями, среди
которых я приметил портрет Высоцкого с гитарой и фотографию
длинноволосого молодого человека иностранного вида. Я скользнул
взглядом далее и увидел нечто вроде аквариума -- стеклянный
прямоугольный ящик, в котором виднелись очертания какого-то
странного сооружения. Непонятное волнение охватило меня, ибо
предмет под стеклянным колпаком был несомненно знаком мне,
более того, он обозначал для меня нечто чрезвычайно важное.
Не отрывая от него взгляда, я нащупал выключатель
светильника над тахтою и щелкнул им. Я ожидал лучше разглядеть
предмет под колпаком, но возникший световой отблеск на
прозрачной стенке совершенно скрыл его от глаз, так что
пришлось подняться на ноги. Я сделал несколько шагов по
комнате, как магнитом притягиваемый непонятным сооруженьицем,
хранящимся в чужом доме, как музейный экспонат. Световой
отблеск исчез, будто его смахнули ладонью, и передо мною в двух
шагах, равно как и во мне, в неизъяснимых глубинах памяти,
возникло...
Это было оно, мое юношеское строение, мой отроческий
шедевр, потерянная во времени игрушка, определившая призвание:
вязь крытых галереек, система башенок с флажками и луковка
церкви, вписанная в ансамбль вроде слу