шкам. Дети Галактики были крепкие, тугие, со вздернутыми носиками. Появился магнитофон, грянула музыка, сдвинули в сторону стол и стулья. Валя с Галей первыми вышли на освободившееся место и так же синхронно, как пели, принялись танцевать, касаясь друг друга в определенной последовательности плечами, локтями, грудью, бедрами, коленками. Они напоминали идеальный танцевальный механизм, были поразительно серьезны, не профанировали это важное занятие. Рустам подхлопывал, лукаво блестя глазами. В круг вошли и другие девушки. Майя уже вернулась, на нее напало возбуждение, она неумело помахивала своими нескладными, согнутыми в локтях руками. Демилле откинулся на диване, закурил. Ему вдруг нестерпимо жалко стало и этих упругих, точно мячики, девочек из культпросветучилища, которые сталкивались и отскакивали друг от друга, и раскосую Раю, танцевавшую в обнимку с Мамедом, и Таню со злым и красивым ртом, и мосластую широколицую Майю. Потом он и сам топтался на месте с Майей, которая прикрыла глаза и несмело касалась губами его шеи. Майя была с ним одного роста. Евгений Викторович тоже прикрыл глаза, обхватив широкую плоскую спину Майи. Первым исчез Рустам с двойняшками. Танцы продолжались, но уже запахло переменами, приближалась полночь. Девушки стали собираться -- не очень решительно; аспиранты уговаривали их посидеть еще. "Я вас провожу", -- сказал Демилле Майе, она вяло кивнула, пыл ее угас. Подруги вернулись, вызвали ее в коридор. Через минуту все трое вошли, Майя объявила, что уходит. Демилле стал одеваться. Пошли молча, через некоторое время Демилле взял ее под руку. Майя была как деревянная. Свернули с проспекта Благодарности, прошли дворами и вышли на знакомую улицу Кооперации. "Вы здесь живете?" -- удивился Демилле. Она кивнула. "А вы не знаете... не слышали... здесь был такой дом, я помню. Девятиэтажный". -"Снесли", -- равнодушно сказала она. "Как снесли?" -- "Я не в курсе". Прошли вдоль забора, огораживающего памятную Евгению Викторовичу яму с фундаментом, и остановились возле одного из точечных домов. -- Вот и пришли, -- сказала Майя, -- спасибо вам, Евгений Викторович. -- Подождите, не уходите, -- сказал он. Она остановилась, глядя на него козьими глазами. "Зачем я это говорю?" -- раздраженно подумал он. Он притянул ее к себе, поцеловал в щеку, будто жалея. Она почувствовала это, спрятала лицо у него на плече, всхлипнула. -- Ну что вы, что вы... -- бормотал он. -- Простите... я замуж хочу, ребенка хочу... -- всхлипывала она. -Нету у меня ни серебряного, ни оловянного... не обращайте внимания, истерика... мне двадцать девять лет, я бы так родила, без мужа... Она подняла голову, прошептала: -- Пойдемте ко мне. -- Не могу, -- покачал головой Демилле. Тут же подумал: "А не сказала бы она всего? Пошел бы?.. Нет... Почему?.. Потому что козьи глаза, потому что прыщик, потому что мослы? Так выходит?" -- Пристала, ребеночка захотелось! -- она неестественно засмеялась, губы прыгали. -- Простите меня, -- сказал Демилле. -- А-а... Чего вас прощать! -- махнула она рукой, повернулась и, покачиваясь, пошла к подъезду. Демилле взглянул на окна детского сада, поежился. Свет не горел, значит, Костя Неволяев спит. Евгений Викторович медленно побрел к общежитию. Он постучал в дверь комнаты, толкнул ее. Дверь была заперта. Демилле постучал сильнее. За дверью возник шорох, и на пороге появился Тариэль в одних трусах. Он удивленно посмотрел на Евгения Викторовича. -- А вы разве и Майе не пошли? -- Нет. -- Странно, -- сказал Тариэль. -- Пожалуйста, заходите. Тут темно. -- Ничего. Демилле вошел. Тариэль пошлепал босыми ногами в закуток, за шкаф. Послышались шорох, шевеление. Демилле, не раздеваясь, сел на диван, взял пальцами щепотку холодного плова, начал жевать. Шорох и шевеление усилились. Потом до него донесся еле слышный шепот. Он налил себе вина, выпил. Раздеваться не хотелось. Он привалился на диванную подушку, прикрыл глаза. -- Евгений Викторович, вы спите? -- через некоторое время позвал Тариэль. Демилле не ответил. Сон уже накрывал его, как вдруг к странным причудливым видениям стали примешиваться посторонние звуки, похожие на мугам -- тонкое повизгивание, скрип, теньканье. Демилле встряхнулся, открыл глаза. В комнате по-прежнему было темно, но за шкафом будто играл оркестр железных пружин. Они пели на разные голоса, ухали, ныли; горячая волна смятого дыхания, пота, щекочущего ноздри запаха выкатилась из-за шкафа и ударила Демилле в нос. "Господи! Зачем же я сюда пришел?" Он вспомнил лицо Майи и тех двойняшек. Ему стало не по себе, он поднялся с дивана. Музыка разом умолкла, будто дирижер оборвал ее взмахом палочки. Демилле выскользнул в коридор. Через пять минут он уже стоял на трамвайной остановке, соображая, ходят трамваи или нет. Куда податься? Можно разбудить Костю, но нет... не хочется выглядеть идиотом. Куда же? "А что, если к Наталье? -- подумал он. -- Бывало, приходил и позже". Наталья жила на улице Радищева. Не дождавшись трамвая, Демилле прыгнул в такси. Через полчаса он был уже на месте. Он расплатился, зашел в знакомую подворотню. Наталья жила на первом этаже. Знакомое окно еле светилось -- удача! Значит, не спит. Он встал на цыпочки и постучался условным стуком. Через минутку занавесна откинулась, выглянуло Натальино лицо. Демилле шутовски поклонился: вот он я! Она не удивилась. Когда Демилле подошел к двери, та была уже приоткрыта. Наталья, в халате, с усмешкой взглянула на Демилле. -- Ты одна? -- спросил он тихо. -- Нет, у меня мужик в постели! -- язвительно прошептала она. -- Я вижу, ты не поумнел за тот год, что мы не виделись. Глава 18
СУББОТНИК Дел у Игоря Сергеевича Рыскаля было невпроворот. Первая неделя выдавалась особенно тяжелой. То тут, то там возникали вопросы и вопросики, требующие безотлагательного решения: и доставка почты с улицы Кооперации на Безымянную, и устройство детей в школы и детские сады, и встречи зарегистрированных бегунов, которые возвращались из отпусков и командировок, и разъяснительная работа, и поддержание порядка на лестницах, и поиски кандидатур на места дворников, и... Одним словом, Рыскаль крутился как белка в колесе. Конечно, у него была группа из десятка сотрудников УВД, от рядовых до лейтенантов, и большие права и возможности, но... доверяй, да проверяй! -- непременно где-нибудь напортачат. Майор по своей натуре был человеком, любящим вникать во все тонкости, и неоднократно убеждался в том, что, будь ему поручена та работа, которую проверял, он выполнил бы ее тщательнее и вдумчивей, чем подчиненный. Однако приходилось терпеть, кое-где поправлять, кое-кого распекать. Не разрываться же на части! Нечего и говорить, что, начиная с воскресного общего собрания кооператива, майор уже не покидал дома на Безымянной. Он поселился в трехкомнатной квартире, где раньше находилось Правление и куда жена его Клава доставила необходимые вещи, а потом стала носить завтраки и обеды. Обстановка была походная, живо напоминавшая Рыскалю солдатскую юность и послевоенную молодость: заправленная серым одеялом раскладушка, которую принес Вероятнов, письменный стол, над ним карта (та самая), график дежурств постовых, список подчиненных с адресами и телефонами, городской адресно-телефонный справочник на столе. Дверь в квартиру была открыта днем и ночью. Памятуя о том, что наведение порядка в каждом деле следует начинать с головы, Игорь Сергеевич уже вечером в воскресенье принялся за оборудование штаба. Комната председателя Правления, где он пока поселился, после ремонта должна была стать спальней, комнату бухгалтера Игорь Сергеевич предполагал отдать дочерям, а маленькую изолированную комнатку, как войдешь в квартиру -- налево, он решил оборудовать под штаб. Слово ему больно понравилось. Собственный штаб! Комнатка использовалась в кооперативе под дворницкую, там валялись лопаты, флаги, разный хозяйственный хлам. Рыскаль собственноручно перенес его в освободившуюся двухкомнатную квартиру дворничих в том же подъезде (в воскресенье их и духа не было -- бежали, как крысы с погибающего корабля), вымел сор, ввинтил новую лампочку и осмотрел помещение. Комнатка была тесновата, метров десять, но под штаб годилась. Требовалось провести срочный косметический ремонт. Рыскалю уже мерещился образцовый порядок в штабе, пишущая машинка, заново покрашенный несгораемый шкаф... в углу будет переходящее знамя... стулья нужно купить новые, а стол хорошо бы затянуть зеленым сукном. И для карты место есть. И для портрета. Чей портрет будет висеть, он еще не решил. Хотелось -- Дзержинского. Рыскаль был воспитан так: сначала общественное, а потом личное. Ему и в голову не пришло начать ремонт квартиры с жилых комнат. Первым делом -- штаб! Уже на следующий после собрания день, естественно, в неслужебное время, то есть вечером, Рыскаль с женой взялись за работу. Помогала им Вера Малинина, избранная в новое Правление. Тут нужно открыть секрет: предложил в Правление Веру Малинину сам Рыскаль с тайной воспитательной целью. Как знать, может быть, общественная деятельность поможет женщине сойти с пагубного пути? Кроме того, прошлая должность товароведа (до отсидки) позволяла использовать Малинину в качестве бухгалтера кооператива. С финансами она была знакома. Должности в Правлении распределили сразу после собрания. В результате открытого голосования председателем был избран Светозар Петрович Ментихин, общественные его способности не вызывали сомнений. Заместителями к нему, отдав каждому поровну голосов, выбрали срочно разысканного женою Серенкова и Файнштейна. Вера Малинина и Светозара Петровна дополнили правление до необходимого состава в пять человек. Группы взаимопомощи возглавили: I подъезд -- известная нам Клара Семеновна Завадовская; II подъезд -- Армен Нерсесович Карапетян, начальник цеха электронного завода; III подъезд -- капитан второго ранга в отставке Сутьин; IV подъезд -- Василий Тихонович Вероятнов. Рыскаль тут же поставил вопрос о штабе, был дружно поддержан, но когда дошло до дела, выяснилось, что оказать практическую помощь в ремонте может только Вера Малинина. Ментихины, увы, были уже не в том возрасте, чтобы самолично белить потолки и клеить обои: Файнштейн под каким-то предлогом уклонился, а Серенков, заглянув в Правление, обозрел комнату штаба и мрачно изрек: "Сойдет и так. Не свадьбу играть". ...Работали споро. Пока Игорь Сергеевич с Клавой промывали и белили потолок с помощью распылителя (Рыскаль на стремянке, Клава внизу у насоса), Вера обрезала обои и подгоняла куски по рисунку. Сваренный загодя клей остывал в тазу. Потолок покрыли в три слоя; пока мел просыхал, пили чай. Затем женщины убрали обляпанные газеты с пола, застелили новые и начали оклейку. Рыскаль взялся за кисть и принялся красить белилами раму окна. Был он в старом трикотажном костюме, с газетной треуголкой на голове. Вдруг его отвлекли посетители. В прихожей топтались два молодых человека -- один с усами, в поношенной вельветовой куртке; на плече болталась холщовая торба с вытисненным на ней поблекшим рисунком. Другой -- без особых примет, высокий. -- Нам бы майора Рыскаля, -- сказал усатый, заглядывая в штаб, где кипел ремонт. -- Слушаю вас, -- обернулся к ним Игорь Сергеевич. Молодые люди замялись. Невзрачный худой человек в заляпанной мелом треуголке не соответствовал их представлениям о майоре милиции. Рыскаль отложил кисть, вышел в прихожую, снял треуголку. -- Пройдемте, -- сказал он, кивнув в сторону жилых комнат. Только там, увидев на спинке стула милицейский китель с погонами майора, молодые люди уверовали. -- Мы слышали, вам дворники требуются, -- сказал один. Рыскаль оценивающе оглядел их. "Эти? В дворники? Не верится..." Он привык встречать подобный тип молодых людей во время массовых скоплений у концертных залов, когда выступает зарубежная звезда, или же на неуловимом "черном рынке" книжников, с которым Рыскалю пришлось изрядно повозиться в свое время. -- Ваши документы, -- сказал он. Молодые люди выложили на стол паспорта и трудовые книжки. Рыскаль уселся за письменный стол, надел очки. Та-ак... Оба прошли армию... Это хорошо... Сергей Сергеевич Храбров, 1950, русский, среднее... это хорошо... беспартийный... это плохо... первая специальность после армии -- шофер... это хорошо... что же он столько работ поменял? Плоховато. Второй -- Александр Николаевич Соболевский, на два года младше, после армии работал лаборантом, подсобником, стрелком ВОХР, монтажником, грузчиком... Живого места в трудовой книжке нет! Последняя профессия обоих одинакова: операторы котельных установок. Проще говоря, кочегары. Что же? Летуны? Не хватало ему летунов здешних, кооперативных! С другой стороны, не за рублем, видно, гонятся. Тогда за чем же? -- Вот что, ребята, выкладывайте, -- сняв очки, сказал Рыскаль. -- Почему идете в дворники? -- У нас любой труд почетен, -- хитровато улыбнувшись в усы, ответил Храбров. -- Я знаю, -- кивнул Рыскаль. -- И все же. Почему не учиться? Почему не на завод? -- На заводе работать надо! -- донесся из соседней комнаты голос Веры Малининой. Рыскаль встал и прикрыл дверь. -- Мы пишем, -- покраснев, сказал Соболевский. Его приятель недовольно взглянул на него. -- Он шутит. -- Ничего не шучу. Он пишет прозу, я -- стихи. -- Как-как? -- не понял Рыскаль. -- Да не слушайте его, товарищ майор! Мы прирожденные дворники. У нас призвание такое! -- заволновался Храбров. -- Не может быть такого призвания, -- подумав, сказал Рыскаль. -- А вот тут мы с вами поспорим, товарищ майор! -Храбров освоился, придвинул стул, сел. -- А призвание милиционера может быть? Рыскаль снова подумал, ответил честно: -- Пожалуй, тоже не может. -- Однако вы же милиционер. -- Так сложилось. Я столяром хотел быть. Краснодеревщиком. -- Ну вот! И у нас так сложилось. А вообще мы хотели быть писателями, -- вздохнув, признался Храбров. И тут вдруг перед мысленным взором майора возникла пустая стена штаба, а на ней, точно волшебный цветок, распустилась всеми красками стенная газета. Ей-Богу, это мысль! -- Стенгазету будете делать? -- спросил он. -- Какую? -- опешил Храбров. -- Здешнюю. Кооперативную. Писатели переглянулись. -- Будем, -- сказал Соболевский. -- Ну вот и хорошо. Нам летописцы свои нужны. Пишите заявления. Заявления были написаны мигом, на обоих появились резолюции: "Прошу оформить. Рыскаль", молодые люди получили ключ от квартиры дворников и отправились прямо туда -- разгребать перенесенный Рыскалем инвентарь. Так в нашем кооперативе появились сразу два писателя взамен одного, сбежавшего по крышам. Свято место пусто не бывает. К полуночи комнатка штаба преобразилась. Влажно пахло наклеенными обоями, паркетный пол сиял лаком, плинтусы были аккуратно покрашены, окна и двери ослепительно белы. У Рыскаля на душе все пело, да и женщины не скрывали радости. Маленький зародыш порядка и счастья в кооперативе, созданный своими собственными руками, словно намекал на перемены к лучшему. Верилось, что этот зародыш вскоре обрастет другими прекрасными помещениями под заботливыми руками кооператоров, как обрастает кристаллами крохотная затравка, опущенная в раствор. Впрочем, до этого было еще далеко. А пока перед Рыскалем во весь рост встала главная проблема, требующая незамедлительного решения. Она была трудна и неприятна. Это была проблема антисанитарии. ...О, как хочется писать о Прекрасном! О цветущих лугах, березовых рощах, быстроводных реках; о грибных прогулках и тетеревиных токах; о целомудренной любви, детских ручонках, мудрых стариках и всепрощении; о производственном плане, трудовом энтузиазме, полетах в космос; о человеческом разуме, наконец, о добре и зле. Неужто мне всю жизнь рыться в грязи? Какие слова нашли бы мы с милордом вместе или каждый в отдельности, если бы живописали восходы и закаты, океанские волны, перистые облака и горные гряды! Но если мы хотим оставаться реалистами -- а мы хотим, не так ли? -- то нам никуда не деться от того, чтобы хотя бы краем страницы не задеть тех повседневных и -- увы! -- неаппетитных вещей, с которыми городской человек сталкивается каждый день. Пускай наши прелестные читательницы зажмут пальчиками носы, ибо мы намерены завести разговор о канализации, фановых трубах, мусоропроводах, баках с отходами и помойных ведрах. Тем не менее, от этого никуда не деться. И те же прелестные читательницы, если они не ханжи, первыми упрекнут меня в отходе от реальности, если я сделаю вид, что такой проблемы не стояло перед жильцами нашего многострадального дома. К несчастью, она была! Оказалось, что отсутствие электричества, воды, газа и телефонной связи, обнаруженное по пробуждении на новом месте, никак не может сравниться с прекращением удобств, под коими традиционно понимается сами знаете что. И если времянки, то есть временные ответвления от главных сетей электричества, газа, воды и связи, могли быть созданы -- и были созданы! -- в самое короткое время, то восстановить канализацию оказалось не просто. Я не буду вдаваться в инженерные подробности. Каждый сам понимает, что такое канализационная труба. Во-первых, она огромного сечения. Во-вторых, связать воедино фановые стояки в каждом подъезде без земляных работ и разрушения кирпичной кладки первых этажей -- невозможно. Водопроводную трубу ничего не стоит согнуть, сварить в любом месте, но труба фановая -особая труба. Потому уже к понедельнику требовалось принять срочные меры. Дело в том, что поданную воду нельзя было направлять в квартиры, ибо ее некуда было сливать. Посему ограничились установлением водоразборных кранов в каждом подъезде, в закуточках первых этажей, что рядом с лифтами. Везде, где можно было -- в лифтах, на лестничных площадках, на дверях подъездов -- по указанию Рыскаля вывесили объявления о категорическом запрещении пользоваться ваннами, раковинами и унитазами, во избежание полного засорения стояков. Жильцы срочно обзавелись ведрами и дачными умывальниками; вообще, жизнь неожиданно стала напоминать дачную, если иметь в виду неудобства дачной жизни. Во дворе соседнего дома, что через Подобедову, рядом с загородкой для мусорных баков, соорудили временные деревянные туалеты. Рыскаль выбил экскаватор, который вырыл необходимой глубины яму, а бригада плотников довершила остальное. Тут же поставили в ряд несколько больших резервуаров для помоев и дополнительные баки для сухого мусора. Излишне говорить, что жильцы соседнего дома восприняли это как надругательство и, не мешкая, повели отчаянную войну с новшествами, пользуясь всеми средствами. Ясно было как божий день, что этот паллиатив проблемы не решает. Рыскаль вызвал инженеров-сантехников и провел совещание в новом штабе. Все уже было на месте, даже портрет Дзержинского. Посовещавшись несколько часов с майором и членами Правления, инженеры предложили решение: создать в подвалах каждого подъезда закрытые резервуары достаточного объема для слива туда жидких нечистот через фановые стояки. По мере заполнения резервуаров их предполагалось очищать по ночам ассенизационными машинами. Итак, иного выхода, кроме подвальных резервуаров, не существовало. Беда в том, что в доме не было подвалов, он стоял на асфальте Безымянной улицы -- значит, надо рыть. Даже при допущении еженощной очистки, объем резервуаров все равно получался большим 32 кубических метра, по 8 кубов на подъезд. На заседании Правления Вера Малинина подала идею народной стройки. -- ...А то заелись больно. Лопату в руки -- и вперед! -- сказала она. -- Но на каком, собственно, основании члены кооператива должны сами заниматься земляными работами? -- спросил Файнштейн. -- На том основании, что в дерьме утонем! -- отпарировала Малинина. Серенков кривил рот, будто предвидел что-то нехорошее, но говорить не хотел. -- Ничего страшного, товарищи, -- сказала Светозара Петровна. -- Помню, мы в двадцать девятом году на строительстве Волховстроя... Каждое заседание Правления -- а заседали ежевечерне, ввиду чрезвычайного положения, -- украшено было краткими мемуарами Ментихиных, после чего приходили к общему согласию. Рыскаль радовался. Он, как и Светозара Петровна, был коллективистом, но более поздней, военной закалки. Трудности его не пугали, а желание сплотить и сплотиться становилось прямо-таки навязчивым. Он знал по опыту, что становление коллектива возможно лишь в общей борьбе с трудностями. Как говорится, нет худа без добра -- спасение от нечистот обещало повысить градус общественного темперамента. Он причесал свое "воронье крыло" и отправился по инстанциям -- получать разрешение в городской кабельной сети, а также добыть сварщиков и материал. Согласно решению Правления, его члены и группы взаимопомощи проводили разъяснительную работу в квартирах. Случилось так, что агитировать Ирину с Егоркой пришла Светозара Петровна Ментихина. Ирина и Егор сидели в детской и разговаривали с генералом Николаи по телефону. Вечер был прохладен, потому окна не раскрывали. Григорий Степанович с трубкой возле уха находился за стеклом в освещенной комнате; Егор и Ирина прекрасно его видели, как и он их. Это напоминало видеотелефон, который когда-нибудь войдет в наш быт повсеместно, а сейчас возможен лишь в таких экстренных случаях, когда дома стоят окно в окно. Аппараты были игрушечные, детские. Григорий Степанович с Егоркой купили их в магазине на Большом проспекте тем же днем, пока Ирина была на службе. Никак не могли наиграться новинкой, разговаривали по очереди -- то сын, то мать. Тоненький зеленый провод, переброшенный через щель между домами, соединял освещенные окна. Генерал блаженствовал. Положив ногу на ногу и запахнув полы своего длинного красного халата, он не спеша покачивался в кресле-качалке и говорил в трубку, не спуская глаз со своих абонентов. Ирина видела, что в комнату генерала уже третий раз входит его дочь Мария Григорьевна и что-то неодобрительно говорит отцу. Генерал только отмахивался: "Потом, потом!" -- слышалось в трубке. Мария Григорьевна в очередной раз сурово поджала губы, бросила холодный взгляд за окно и ушла. Ирина сжалась. Ей было почему-то не по себе от взглядов дочери Николаи, хотя -- видит Бог! -она не навязывалась. Григорий Степанович сам в любую свободную минуту распахивал окно и затевал разговоры. -- Мам, дай мне послушать! -- ныл Егорка. Ирина дала ему трубку, глаза Егорки загорелись, генерал начал новую историю. В это время и пришла Светозара Петровна. Она вступила в квартиру несколько официально, не как соседка к соседке, а по долгу службы. Первым делом она проверила раковины и ванну, естественно, извинившись, и нашла их в удовлетворительном состоянии. Затем Светозара Петровна, не переставая весьма тактично обследовать квартиру, завела разговор о предстоящем субботнике. Она предпочитала пользоваться эвфемизмами. Вопрос был щекотливый, грубый. Светозара Петровна в жизни не употребляла не то что слово "дерьмо", но и "нечистоты". Недопустимы были также "унитаз", "ассенизация" и даже "канализация". Все это дурно пахло. Надо сказать, что к тому времени, несмотря на героические усилия майора и запрещающие объявления, стояки уже были наглухо засорены, в квартирах и на лестничных площадках стоял довольно-таки мерзкий запах, мусоропроводы тоже переполнены... баки на площадках с верхом завалены очистками и пищевыми отходами... В таких условиях стыдливость Светозары Петровны выглядела забавной. -- Иринушка Михайловна, дорогая, вы понимаете, что... э-э... надо принимать меры... -- Да-да, жутко воняет! -- сказала Ирина. Светозара Петровна вздрогнула. -- В субботу все как один на субботник! Возьмем лопаты, ломы, проявим сознательность! -- А что будем делать? -- поинтересовалась Ирина. -- Будем копать ямы. -- Для чего? -- Э-э... понимаете, э-э... туда будут опускаться... эти... В общем, вы понимаете. Светозара Петровна значительно сжала губы и едва заметным кивком головы указала в сторону туалета. -- Выгребную яму копать? -- догадалась Ирина. Светозара Петровна мучительно улыбнулась, давая понять, что именно так, хотя лучше этого не произносить. Но Ирина проявила неожиданную дотошность. -- А потом? Когда они переполнятся? Это ж еще хуже будет! Взгляд Светозары Петровны заметался, ей стало так плохо, что и не передать. Сложной игрой губ и бровей она кое-как намекнула, что дальнейшее -- дело ассенизаторов и специальных механизмов. Светозара Петровна заглянула в детскую и увидела Егорку с телефонной трубкой. -- Ах, у вас телефон! -- изумилась она. Телефонов в нашем доме имелось считанное число: у Инессы Аурини, как уже упоминалось, у кавторанга в отставке Сутьина (поставили еще до отставки) и в Правлении. Неудивительно, что Ментихина поразилась. -- Да это так, игрушка... -- сказала Ирина. -- С кем же разговаривает мальчик? Теперь пришел черед проявлять стыдливость Ирине. Она точно так же кивком указала за окно, где виднелась блестевшая под электрической лампочкой лысина генерала. -- Вот как?.. -- произнесла Светозара Петровна со сложным подтекстом. Между тем неугомонный генерал заметил новое лицо в соседней квартире и не преминул поинтересоваться. Егорка протянул трубку Светозаре Петровне и застенчиво промолвил: -- Вас к телефону... -- Меня?! -- еще более изумилась Ментихина и взяла трубку, как гранату с вырванной чекой. -- Добрый вечер, Светозара Петровна! -- поклонился в кресле генерал. -- Я имел честь слушать ваше темпераментное выступление на собрании и должен сказать... Ментихина окаменела. Она не знала, как себя вести. Свой? Чужой? Почему этот лысый человек в халате был на собрании?.. Вдруг она вспомнила: он же выступал в конце! От сердца отлегло. А генерал поделился своими соображениями насчет возникшей ситуации с нечистотами и, в свою очередь, спросил Светозару Петровну, что намерены предпринять. -- У нас будет субботник, -- ответила старушка. -- Субботник? Прекрасно! А можно ли мне принять участие? -- Э-э... Я думаю, это допустимо, -- помявшись, сказала Ментихина. Она подала трубку Егорке и, сделав над собой усилие, кивнула генералу за окном. Тот помахал ей раскрытой ладонью. Уже в прихожей Светозара Петровна шепотом, точно кто-то мог подслушать, осведомилась: -- Иринушка, а ваш муж... э-э... он где сейчас? -- В командировке, -- соврала Ирина. -- Ах, вот как! В командировке, -- сказала старуха удовлетворенно, и в глазах ее мелькнула искра радости. Попалась, голубушка Ирина Михайловна! В субботу, в десять часов утра, практически все население дома, исключая больных, маленьких детей и стариков, вышло на место сбора, неподалеку от деревянного туалета на улице Подобедова. Рыскаль произнес краткую напутственную речь. Светозара Петровна, члены Правления и сам Рыскаль имели на лацканах красные розетки, изготовленные Ментихиной из атласной ленты, купленной на средства Правления. Немного не хватало духового оркестра, но все же настроение было приподнятое, люди улыбались, бодрились, старались отнестись к предстоящему делу с серьезностью, но вместе с тем и юмористически, потому что и вправду в рытье выгребных ям под девятиэтажным домом есть нечто юмористическое. Уже шипели два компрессора, от которых тянулись шланги к пневматическим отбойным молоткам, с помощью которых двое рабочих взламывали асфальт Безымянной улицы, готовя фронт работ во всех четырех подъездах. Одновременно в каждом подъезде из-за недостатка места могло работать не более шести человек. Рыскаль разбил мужчин на бригады, по четыре на каждый подъезд -- выбрал самых крепких, -- и предложил сменный принцип, как в хоккее: одна шестерка играет, то есть работает, не щадя сил, в быстром темпе, потом ее сменяет другая, третья, четвертая, что позволит поддерживать производительность на высоком уровне. Тут же наметилось и соревнование между бригадами, и переходящий вымпел был учрежден, а в помещении штаба новоявленные дворники-писатели спешно готовили первый выпуск стенной газеты, который Рыскаль наказал вывесить к концу субботника. Газета называлась "Воздухоплаватель". Название предложил поэт Саня Соболевский -- история с летающим домом запала ему в душу, как и мне, когда он ее узнал... Рыскаль хотел проще -- "За здоровый быт", но молодые литераторы воспротивились: скукотища! Рыскаль спорить не стал, однако в глубине души сомневался. Пахло разглашением. Остальные жильцы были брошены на борьбу с мусором. Требовалось очистить мусоропровод, убрать с лестничных клеток переполненные баки, вымыть лестничные площадки. Специальная бригада во главе с Арменом Карапетяном занималась искусственным освещением ущелий по обе стороны дома, для чего принялась монтировать гигантскую гирлянду из пятисотваттных аргоновых ламп, которую предполагалось развесить вдоль фасадов на уровне второго этажа с тем, чтобы шель и днем и ночью была залита светом. Рыскаль ходил по этажам, улыбался, подбадривал, помогал. Убеждался все больше: можем! Можем, если захотим! Первый раз со дня основания кооператива его члены взялись совместно за участие в процессе труда, как написано в "Словаре иностранных слов", если помните, а значит -- стали, наконец, истинными кооператорами! Даже те, кто по привычке воспринял субботник достаточно скептически, как очередное формальное мероприятие, завелись потихоньку, не захотели отставать от коллективистов, а главное -видели плоды своего труда. Мелькали ведра, носилки с землей, которую вытаскивали из подвалов и чуть ли не бегом уносили на пустырь, где группа женщин сооружала клумбы. У всех четырех входов в щели -- со стороны Подобедовой и со стороны Залипаловой -- наблюдалось значительное оживление, точно на лотке улья или в муравейнике. Тот катил тележку с сухим мусором, извлеченным из трубы мусоропровода, другой тащил ведро с мыльной грязной водой, третий, победно улыбаясь, тешась силою, нес баки с отходами, из которых осыпались завитки картофельной шелухи. Скапливались, уступали друг другу дорогу, ныряли в щели, выбегали, жмурясь, на солнечный свет... Генерал, одетый в черный спортивный костюм из синтетики и вязаную шапочку, что делало его похожим на тренера футбольной команды, носил с Ириной землю на носилках. Нагружали им немного, учитывая возраст генерала и хрупкость Ирины Михайловны, и все же холмик под клумбу неуклонно рос, в то время как шестерки землекопов яростно вгрызались в землю Безымянной улицы. Под слоем асфальта обнаружился булыжник. Несколько вывороченных камней попали вместе с землею на носилки генерала и Ирины. Григорий Степанович (он был замыкающим), отдуваясь, говорил в спину Ирине: -- А ведь я по этим камешкам бегал, Ирина Михайловна... Лет этак... шестьдесят назад. К обеду ямы были вырыты, и все кооператоры по очереди спускались в подвалы, чтобы при свете переносных ламп обозреть кубической формы пустоты в земле. Пахло сыростью, культурные слои двух последних веков четко обозначались на стенках ям полосками разной толщины и окраски. Шестерки землекопов рыли короткие траншеи к каждому из фановых стояков. Работали с осторожностью, чтобы не дорыться до обломанных концов труб, ибо это грозило немедленным затоплением; оставляли небольшие перемычки для последующего вскрытия. В дело вступили сварщики с железными листами; запахло озоном, в ямах ослепительно брызгала электросварка. Сварщики обшивали стены ям железом и прокладывали в траншеях трубы к стоякам. Перемазанные в земле кооператоры, точно черти выпрыгивали из преисподней, хватали железо, тянули кабели... народная стройка!.. ухали, кричали, матерились... сама пойдет! подернем! подернем!.. Потом уже признавались друг другу с некоей застенчивостью, что такое испытали впервые в жизни. Знали по кинофильмам, из истории, по книгам -- Магнитка, Днепрогэс, Павка Корчагин, -- но чтобы самим!.. Лестницы уже блестели, оттертые влажными швабрами, стены промыли с мылом, перила протерли. Инесса Ауриня в джинсовом комбинезоне, в котором не стыдно показаться не то что на субботнике, но и в Париже, собственноручно вымыла кабину лифта в своем подъезде, удалила надписи, покрыла стены лаком для волос (другого у нее не было) и в каком-то необъяснимом порыве прикрепила рядом с кнопками этажей таблички с номерами квартир, расположенных на этих этажах. В четвертом подъезде, где жила Ирина, лифт расписали масляными красками -- какой-то студент постарался, -- Рыскаль заглянул, покачал головой: роспись на космические темы -- вроде красиво, но единообразие нарушилось... Машины мусорщиков то и дело подкатывали к пустырю, их загружали баками или внавал, под горячую руку очистили и загородку для мусора соседнего, враждующего с кооперативом дома. И в этот момент, наконец, вспыхнули в обеих щелях десятки аргоновых ламп, развешанных на стенах дома дугами, точно на новогодних елках. И осветили они безукоризненно чистые, выметенные и промытые водой из шлангов узкие тротуары между домами, в которых собрались кооператоры, задравшие головы вверх. Ущелья празднично заполнились светом; ощущение как при первых послевоенных салютах -- многие пожилые вдруг вспомнили, -- и слезы радости заблестели на ресницах. Казалось: все по плечу! Дайте любое дело -- сделаем! В подвалах уже заканчивали сварку резервуаров. Комиссия Правления во главе с Рыскалем чинно обходила этаж за этажом, принимая у групп взаимопомощи объекты. Рыскаль с удовольствием ставил отметки в специально заведенный журнал дежурств: "Отлично. Отлично. Отлично..." И вдруг из первого подъезда выплыл в освещенное ущелье зеркальный платяной шкаф. Его несли на широких ремнях четыре грузчика, а впереди, стараясь ни на кого не смотреть, шествовала женщина в сером пальто с беличьим воротничком. Она повторяла: "Посторонитесь, пожалуйста...". Кооператоры, теснясь в узком пространстве, уступали шкафу дорогу. За этой процессией шел мужчина, неся на голове мягкое кресло. Первой бросилась к женщине в пальто руководитель группы взаимопомощи первого подъезда Клара Семеновна Завадовская. На ней был черный рабочий халат, перепачканный землею. -- Что такое? Кто разрешил? -- вскричала она, обращаясь одновременно к женщине и толпившимся в щели кооператорам. -- Мы переезжаем. Пропустите, -- сухо сказала женщина и кивнула грузчикам, чтобы те продолжали свое дело. -- Не-ет! -- закричала Клара Семеновна, преграждая шкафу дорогу. -- Вы нам объясните. Игорь Сергеевич! Игорь Сергеевич! -- завопила она, подняв голову, и ее голос звонким эхом прокатился по ущелью. Мужчина с креслом надвинул его себе на голову, точно кепку, пытаясь скрыться от взглядов. Через минуту на место происшествия прибыл Рыскаль. Тут же выяснилось, что переезжает квартира 1 17, с третьего этажа. Неужели дали новую площадь? Так быстро? Толпа заволновалась. Вдруг, после электрического апофеоза, почувствовали себя обманутыми. -- Я не намерена давать вам отчет, -- твердо проговорила женщина. -- Ну что ж. Дело хозяйское. Пускай останется на вашей совести, -сказал Рыскаль. -- Только не надо о совести! -- воскликнула женщина. -- Пропустите их, товарищи, -- сказал Рыскаль. Процессия прошла сквозь строй кооператоров, провожаемая негодующими взглядами. На улице Залипалова ждал мебельный фургон трансагентства. Пока грузчики и хозяева совершали рейсы туда-сюда, вынося мебель и чемоданы, в толпе кооператоров распространялись слухи. Стало известно, что переезжают Калачевы -муж и жена, бездетные, из двухкомнатной квартиры. Муж -- директор ателье, а жена работает в РСУ дачного треста. -- Ну, все понятно! -- говорили мстительно. -- Этим законы нипочем! Справедливости ради, следует сказать, что Калачевы переезжали отнюдь не на новую квартиру -- никто им не дал, а к матери жены, живущей в двух комнатах коммунальной квартиры. Но дело даже не в этом. Как они смели? Неужели у них не осталось ничего святого? В то время, как весь кооператив, как один человек... и т. д. Это происшествие омрачило кооператоров, но ненадолго. Сварщики доложили о готовности резервуаров, и четверка добровольцев в охотничьих резиновых сапогах с голенищами до... в общем, с длинными голенищами... устремилась вниз вскрывать перемычки фановых стояков. На них смотрели как на героев. Через некоторое время поднявшийся из подвалов неприятный запах и глухое бульканье возвестили об успехе. Смельчаки вышли из клоак и наглухо завинтили крышки резервуаров, а двери подвалов прикрыли. После этого мыли сапоги на пустыре струей из шланга. -- Спасибо вам, товарищи! Поздравляю! -- сказал в мегафон голос Рыскаля, донесшийся сверху, из окна четвертого этажа второго подъезда. Кооператоры поспешили в свои квартиры; вода уже била из кранов, освобожденная водонапорными вентилями, и глухо шумели бачки унитазов, наполняясь этой бесценной водой. Глава 19
ПЕРЕПИСКА С СОАВТОРОМ Милостивый государь! Чувствуя себя в некотором роде ответственным за судьбу нашего общего сочинения и находясь в полном неведении относительно оного, я предпринимаю попытку связаться с Вами посредством почты. Нынешний Ваш адрес я разыскал не без труда. Различные справочники и записные книжки литераторов хранят лишь тот, что мне известен и без них, а именно: ул. Кооперации, дом 11, кв. 284. Но я, в отличие от литераторов, знаю обстоятельства Вашего побега и то, что живете Вы нынче совсем в другом месте. Как-то так случилось, что, пребывая вместе с Вами в квартире Ваших друзей, оставивших жилище на Ваше попечение, и обсуждая волнующую нас историю с потерянным домом, я ни разу не удосужился узнать, где, собственно, мы находимся. И вот, попав в странную переделку с литератором Мишусиным, который выкрал мой роман из Вашей библиотеки, я в течение долгого времени не мог найти способ связаться с Вами. Помог, как всегда, случай. Не так давно Мишусин купил журнал, в коем было напечатано Ваше сочинение. Если бы Вы знали, сударь, сколько желчи и яда было вылито на Вас в беседах Мишусина с собратьями по перу! Но я не желаю распространять сплетни. Короче говоря, я решился написать на адрес журнала в надежде, что письмо Вам передадут. Вы же можете отвечать мне в П., где мы с Мишусиным, вероятно, задержимся до осени. Здесь есть так называемый "Дом творчества" (я уже знаю, что это такое), а в доме имеется специальная касса с буквами алфавита, куда кладут поступающие письма. Пишите смело на мое имя, здесь тьма-тьмущая литераторов и среди них есть такие, которые носят куда более замысловатые фамилии, чем моя. Кроме того, как я убедился, мои имя и фамилия не вызывают у большин