ховецкого и объявим ей, что, будучи народом свободным, свободно и отходим! Страстное одушевление Марианны передавалось и Мазепе. - Ты говоришь так хорошо, Марианна, - заговорил он взволнованным голосом, - что, слушая тебя, готов и сам броситься за тобою, очертя голову, вперед, но в делах политики не надо отстранять от себя свидетельства спокойного разума. Мы прилучились свободно, но теперь уж свободно не отступишь. После сладкого кто захочет горького, кто захочет доброй волей отдать половину своих добр? Москва нас считает своими и со своей рации она права. Вспомни, сколько войн вела она из-за нас, из-за нас же она нарушила свой вечный покой с ляхами, и ты думаешь, что после этого она нас так и отпустит. О, нет! - Отдала же она половину Украины ляху! - Не своей волей, а после войны и "звытягы"! - Что ж, и мы водим умереть с оружием в руках! Мы прилучились на этих "умовах" - наш договор нарушен, так, значит, и мы от слова своего свободны! Ты скажешь - Бруховецкий во всем этом виноват, так! Но Москва не должна была верить ему: гетман у нас не природный властелин и не смеет изменять законов народа. Украина - не вотчина его! Обо всяком деле он должен был "радытыся" со старшиною, а что он сделал? Какую народ наш имеет теперь свободу? Поистине никакой, одну лишь злобную химеру! Марианна говорила с тем страстным увлечением, с каким могут говорить только искренне убежденные женщины. Со своею мужественной осанкой и взглядом, горящим воодушевлением, она походила на вдруг ожившую статую богини войны. Каждое ее слово, казалось, горело; ее речь порывистая, как стремление реки вблизи водопада, казалось, уносили всякого слушателя вперед и вперед, заставляя его забыть все окружающие опасности и ринуться, очертя голову, в кипящую бездну, но природное свойство ума Мазепы, - всегда управлять собою, - удерживало его от опасности поддаться увлечению ее речи и забыть все "своечасни" обстоятельства. - Да, ты права, Марианна, - заговорил он, овладевая своим волнением. - Но нам надо меряться не с тем, что истинно, а с тем, что панует на свете Когда бы в твой табун прибились дикие, вольные кони, не правда ли, ты постаралась бы удержать их у себя? Ты велела бы их зануздать и приучить к спокойной езде. Так, говорю тебе, было всегда на свете, так будет и с нами. Вспомни, и к Польше прилучались мы "яко равные к равным, а вольные к вольным", а что вышло потом? Бруховецкого, говорю, нам еще позволят скинуть, но отделиться никогда! - Когда не пустят миром - мы подымем оружие, отбились же мы от ляхов! - Да, от одних, но от двух союзников не отобьемся мы нi когда, Марианна. А что выйдет из того, если мы, презирая обман, перейдем сюда открыто с Дорошенко и начнем приводить к присяге Левобережную Украину? - Мы нарушим Андрусовский договор и против Варшавы, и против Москвы. Таким родом при силе того ж договора против нас выступят московские и лядские рати и свои ж Бруховецкого полки. Устоять против них и с татарской помощью будет невозможно. И что же выйдет из нашего правдивого дела? Только горшие муки и стенанья отчизны. Слова Мазепы были рассчетливы и убедительны. - Он прав, доню, - произнес полковник. Марианна молчала. А Мазепа продолжал дальше. - Ты говоришь, Марианна, не надо обмана: но не обманом ли Юдифь отсекла голову Олоферну, а ведь ее почитают славнейшей женой и спасительницей народа; но не обманом ли Далила обессилила Самсона, а ведь она спасла тем свой народ? Не обманом ли греки вошли в деревянном коне в Трою, а ведь Одиссея почитают за мудрейшего сына отчизны. Но вспомним и свои "часы"; - не обманом ли завел Галаган в рвы и байраки под Корсунем ляхов и тем укрепил победу, или не обманом ли устрашил под Пилипцами отец Иван лядских региментарей? Нет, говорю тебе, Марианна, то не обман, когда за него человек несет свою жизнь и готов принять всякие муки. "Будьте мудры, как змии", говорится нам, а мудрость свидетельствует, что правдой мы здесь ничего не возьмем. Нельзя же саблей против рушницы сражаться. Вот потому-то и надо употребить нам хитрость. Когда Бруховецкий согласится на это "єднання", тогда Украина тихо и незримо, без шума и кровопролития соединится снова, а соединившись, она не захочет терпеть над собою Бруховецкого-тирана и тогда изберет вольными голосами своим гетманом Дорошенко. И когда об этом узнают наши соседи, тогда уже Дорошенко на челе воссоединенной Украины, с татарскими ордами крыле, будет грозно стоять на своих рубежах. - Ты прав, Мазепа, и дай Бог тебе успеха в твоем деле! - произнес с волнением полковник, подымаясь с места. - Ты прав, казаче! - произнесла и Марианна, протягав ему руку. Долго еще вели между собой горячую беседу Мазепа, полковник и Марианна. Была уже поздняя ночь, когда Мазепа, взволнованный и утомленный, попрощался, наконец, со своими собеседниками и направился в приготовленный для него покой. Несмотря на усталость, он долго еще не мог уснуть. Все события этого дня произошли так неожиданно. Таинственная казачка отыскалась и отыскалась тогда, когда он потерял всякую надежду найти ее. И какой дивной девушкой оказалась она! Какая горячая любовь к отчизне, какой разум, какая невиданная в женщине отвага! Лежа с закрытыми глазами, Мазепа вспоминал все ее речи до слова, и вся она со своим прекрасным, мужественным лицом, с горящим взглядом и пламенными словами стояла перед ним, как живая. Но не наружность девушки, а красота ее души привлекали к себе Мазепу. И вместе с образом Марианны воображение Мазепы как-то невольно, помимо его желания, вызывало и образ Галины, но рядом с. величественным образом Марианны образ Галины как-то бледнел и стушевывался, только большие, печальные глаза ее словно еще грустнее смотрели на Мазепу, а голос ее словно звучал у него над ухом: "Милый мой, добрый мой, нет у меня никого, никого на свете. Я люблю тебя больше всего". Долго пролежал так Мазепа с закрытыми глазами, прислушиваясь к вою ветра и мрачному шепоту сосен, наконец, веки его отяжелели, мысли начали путаться, и он заснул глубоким, но тревожным сном. Проснулся он утром от резкого звука охотничьего рожка, раздававшегося во дворе. Открыв глаза и увидев себя в совершенно незнакомой обстановке, Мазепа сразу не мог сообразить, каким образом попал он в эту светлицу и, только взглянув на гладко полированные стены светлицы, украшенные оружием и разными трофеями охоты, он вспомнил, что находится в замке полковника Гострого, отца Марианны. Эта мысль привела его сразу в хорошее расположение духа. Он быстро вскочил с постели и подошел к окну, чтобы при дневном свете рассмотреть суровое замчище. Но здесь глазам его представилось весьма оригинальное зрелище. Посреди двора, спиной к нему, стояла высокая девушка, в которой он сразу узнал Марианну, и громко трубила в охотничий рог. На звук этого рожка со всех сторон замка сбегались огромные, полудикие собаки, которым она бросала большие куски мяса. При этой картине Мазепе вспомнилась невольно Галина, кормившая перед его окном своих уток и. голубей. Как не сходны были между собой эти два образа! Но если бы его кто-нибудь спросил в эту минуту: которому он отдает предпочтение, он не мог бы ответить на этот вопрос. Мазепа быстро оделся и вышел на дворище. Серые облака, вчера висевшие почти над самой землей, сегодня подобрались высоко; день был хотя и пасмурный, но сухой; в воздухе чувствовался приятный осенний холодок. Мазепа подошел к Марианне и произнес, кланяясь: - День добрый, Марианна. - Будь здоров, казаче! - ответила ему с приветливой улыбкой девушка, не переставая бросать из миски то тому, то другому псу большие куски мяса; голодные животные набрасывались на них, едва не сшибая ее с ног. - "Годуєш"? - усмехнулся Мазепа, смотря на эту рычащую стаю, не спускавшую жадных глаз с руки Марианны. - Да, раз в день, чтоб были голодны... они у нас верные защитники; вот тот, Черт, - указала она на громадного черного пса с одной лишь белой лапой, - волка с налета берет. - Д-да, могу поверить; они вчера едва не порвали моего коня, - улыбнулся Мазепа. - Но теперь они не тронут тебя, - возразила Марианна, смотри! С этими словами она присвистнула на собак; большинство их оставило кости и окружило Марианну. - Наш, наш! - произнесла Марианна, указывая собакам на Мазепу. Казалось, собаки поняли ее слово, так как отвечали ей громким, радостным лаем и бросились обнюхивать Мазепу и лизать его руки, а некоторые из них даже смело становились ему лапами на плечи, стараясь достать языком до лица нового Друга. Мазепа тщетно отбивался от этих шумных ласк. Наконец Марианна прикрикнула на собак, выбрасывая им из миски остатки мяса, и вся стая в одно мгновение укрыла их сплошной рычащей и шевелящейся массой. - Теперь они будут знать тебя, - продолжала Марианна, - они узнают тебя всюду по нюху: они умны, как люди, а стоило бы мне сказать им - "ворог!" и они в одну минута растерзали бы тебя! Мазепа покосился на рычавшую над остатками дикую свору и подумал, что девушка не преувеличивает их силы. Мимо них прошло несколько хорошо вооруженных казаков. Мазепа с удивлением оглянулся и заметил, что замок был гораздо просторнее, чем показался ему вчера. Под высоким валом, увенчанным неприступной стеной, тянулся ряд длинных построек, напомнивших ему запорожские курени, в которые входили и выходили вооруженные люди. - Одначе, у вас здесь все-таки людно, - произнес он с удивлением, - а мне показалось вчера, что замок совершенна пуст. - Ты не ошибся, вчера здесь, кроме нас да трех слуг, никого и не было, наша кампания[26] была на стороне, а сегодня все вернулись назад. Но не хочешь ли ты осмотреть наше замчище? Мазепа с удовольствием согласился на предложение Марианны, и они пошли вдоль двора. Дом полковника стоял посреди двора, за ним тянулось еще почти такое же пространство. Замок представлял из себя небольшую, но хорошо укрепленную крепость; высокий вал с дубовым частоколом окружал правильным кругом весь двор; посреди каждой стороны подымалась тяжелая, черная, сбитая из дубовых бревен башня с зияющими, прорубленными амбразурами, из которых торчали во все стороны длинные жерла пушек; все содержалось здесь в строгом порядке: Марианна показала Мазепе конюшни с великолепными лошадьми, пороховые погреба, оружейные склады, и даже потайной ход из замка, на случай неожиданного нападения многочисленного неприятеля. За домом у самого вала было устроено нечто вроде высокой площадки, с которой можно было обозревать окрестность. Мазепа поднялся на нее вслед за Марианной по крутой лестнице, и возглас невольного изумления вырвался из его груди. Кругом у его ног расстилалась дикая, но величественная картина. Замок стоял на высокой горе; по склонам ее сбегал вниз черной щетиной почти обнаженный уже лес; у подножия горы расстилалось широкое, топкое болото, среди яркой зелени которого извивалась серебристой змейкой река; эта топь окружала всю гору сплошным кольцом. К болоту спускались со всех сторон крутые склоны и обрывы гор, покрытые таким же черным обнаженным лесом, и только на горизонте тянулась кругом всей этой мрачной котловины ровная зубчатая полоса соснового бора. Несколько минут Мазепа не мог оторвать глаз от этой мрачной, величественной картины; наконец, он перевел свой взгляд на Марианну. Она стояла к нему в пол-оборота и, опершись рукой о перила площадки, очевидно также любовалась раскрывшеюся перед ними картиной; глаза ее смотрели вдаль на синеватые зубцы соснового бора, окружавшего горизонт, холодный ветер свевал со лба тонкие пряди прямых черных волос, губы ее были плотно сомкнуты, на лице лежало гордое и властное выражение. Погруженная в свои мысли, Марианна словно забыла о присутствии Мазепы. XL - Какое отменное место для замка! - произнес Мазепа. - Натура как бы нарочито устроила такое неприступное место. - Это правда, оно и само по себе было хорошо, но мы еще много исправили его и сами, замок теперь действительно неприступен, да и дорогу к нему не всякий отыщет, - ответила Марианна, повернувшись к Мазепе, - но нам и нельзя жить иначе, - пояснила она, - отец стареет, а ворог ведь не спит. - А если отца не станет? - Что ж, все в воле Божьей. - Неужели же ты думаешь оставаться здесь одна? - Я не одна, у нас есть своя "компания", казаки все преданы мне. Мазепе захотелось познакомиться еще ближе с этой странной девушкой. - Скажи мне, Марианна, если это только не тайна, обратился он к ней, - давно вы живете так? - Нам не в чем крыться, - ответила девушка, - живем мы здесь с тех пор, как Бруховецкого избрали на гетманство. Отец мой поставлен был полковником еще самим гетманом Богданом. Он был с Богуном, Кривоносом и другими против "єднання", но Переяславские пакты и слово самого гетмана успокоили его. Когда же после смерти гетмана Богдана на гетманство стали вступать всякие предатели и "зрадныкы", отец мой громко вопил против них; также противился он, не скрываясь, и избранию Бруховецкого, но хитростью и коварством Бруховецкому удалось достичь своего; тогда он первым делом отставил отца от войска и велел отдать свой полковничий пернач, но отец ответил ему: "От того войска, в котором ты стал головою, я сам ухожу, но пернач, врученный мне самим гетманом Богданом, не отдам его конюху". Бруховецкий хотел тут же схватить батька, но побоялся казаков, так как все казаки любили батька. И вот с тех пор и живем мы в нашем замчище. Сколько раз уже пробовал Бруховецкий поймать батька, да боится наступить на нас с войсками открыто, а тайно, "зрадныцькым" своим обычаем, - не может взять. - Но скажи же мне, Марианна, вот отец твой говорил, что Бруховецкий ищет и тебя: как же ты не боишься удаляться так далеко, как вот в тот раз, от замка? - Потребы вызывают меня. - Все это так, но если в замке ему трудно добыть вас, то в лесу или в поле это не составит большого труда. - Мы остались здесь, на левом берегу, не для того, чтоб только уберечь свою жизнь в этом неприступном замке, - ответила гордо девушка, - а для того, чтобы спасать жизнь отчизны. - Одначе, - возразил Мазепа, - если искушать так фортуну, то отчизна может остаться без верных детей. - А если каждый из нас станет думать об этом, то она останется навеки со связанными руками. Вспомни, казаче, ты сам мне говорил подобные слова вчера, когда я уговаривала тебя не ехать к Бруховецкому, - улыбнулась девушка. - Так, Марианна, но ведь для этого есть казаки, закаленные в битвах, а девушка... - Разве мать должна быть сынам дороже, чем дочерям? - перебила его Марианна, устремляя на него вспыхнувший взгляд. - Когда душегуб наступает на горло матери, тогда и дочери вместе с сынами бросаются на защиту ее. Украинки всем доказали это и в Буше, и в Трилисах[27]. - Ты права, Марианна, - согласился Мазепа, - но вот ты говоришь о матери, а твоя мать... - У меня ее нет! Она погибла с другим жиноцтвом в Трилисах, но если бы она и была жива, она бы не остановила меня никогда, как не остановила 6 и я ни своих сынов, ни своих дочерей! Каждое слово девушки увлекало Мазепу все больше и больше. Он видел много мужественных и отважных женщин, его собственная мать своим мужеством превосходила многих, но подобной Марианне он не встречал никогда. И невольно, не замечая того, поддавался он обаянию всего ее страстного и гордого существа. А Марианна продолжала между тем: - Да, не остановила б и своего единого сына, если бы жизнь его нужна была для блага отчизны. Вот вчера, пока я еще не знала, зачем ты хочешь ехать к Бруховецкому, я сказала тебе - не езди, а теперь говорю - поезжай! Говорю - поезжай, хотя и знаю, что там ты можешь погибнуть. Только об одном я хотела просить тебя: обещай мне, что на обратном пути ты заедешь к нам. Мазепа смешался; ему вспомнилось обещанье, данное Дорошенко, затем Галина, но Марианна не дала ему ответить. - Я знаю, что ты будешь торопиться в Чигирин, но если сам не сможешь, тогда пришли гонца, чтоб дал нам знать, что ты вернулся благополучно... потому что... если с тобой случится в Гадяче "прыгода"... - Если случится "прыгода"? - переспросил Мазепа. - Я подумаю о твоем спасении. - Ты? - вскрикнул Мазепа. - Ты, Марианна, когда знаешь, что Бруховецкий сам ищет тебя? - Что ж, - ответила спокойно девушка, - я буду не одна. - Прошу тебя... - попробовал было возразить Мазепа. Но Марианна остановила его. - Оставь! Не говори! - произнесла она строго, - ты спас мне жизнь, но дело еще не в том, а в том, что ты должен жить. Да, должен, - повторила она настойчиво, - потому что после гетмана Дорошенко никто, кроме тебя, не достоин быть гетманом на Украине. - Что ты говоришь, Марианна! - вскрикнул Мазепа, вспыхнувши невольно от неожиданных слов девушки. - То говорю, что думаю, - отвечала твердо Марианна. - Я видела многих лыцарей, есть у нас такие, которые, быть может, и превосходят тебя и в отваге, и в воинском искусстве, но другой такой головы, как у тебя, - я не встречала ни у кого. Тогда еще в лесу ты показался мне не таким, как все остальные, но я думала тогда, что ты польский пан, теперь же, когда я знаю, что ты наш, - ты стал дорог мне. Мазепа смешался: никогда еще в жизни он не слыхал таких слов. Он - гетман... он дорог ей... Он решительно не знал, как отнестись к этим словам, - как к шутке? Но нет, девушка говорила совершенно серьезно... оспаривать, благодарить за лестное мнение? Но нет, он чувствовал, что все это было бы уместно в каком-нибудь варшавском салоне, но здесь это было бы и глупо, и смешно; он стоял взволнованный, смущенный. "Прежде я думала, что ты польский пан, теперь же, когда я знаю, что ты наш, ты стал мне дорог", - повторил он про себя слова Марианны, и вдруг в его сердце закипела обида: кто же это смел говорить Марианне, что он польский пан, кто это выдумал нарочито, чтоб отвлечь от него внимание девушки? '' - Марианна! - произнес он вслух. - Отчего ты могла подумать, что я польский пан? Вчера ты нечаянно обмолвилась и сказала, что тебе сказали это? Скажи, кто был тот напастник мой? Брови Марианны нахмурились. - Зачем тебе знать это? - произнесла она сурово, - я сама так подумала, - и, круто оборвав свою речь, она прибавила, одначе, пойдем, сниданок уже на столе. Мазепа последовал за нею. Они молча дошли до дому и, пройдя через большую светлицу, прошли в трапезный покой. Полковник был уже там, но не один, вместе с полковником сидел еще высокий, белокурый казак в дорогой одежде, в котором Мазепа сейчас же узнал красивого спутника Марианны; казак, видимо, тоже узнал его сразу. Он поднялся с приветливой улыбкой навстречу гостю, но в пристальном взгляде, брошенном им на него, а потом на Марианну, Мазепа уловил что-то неприязненное, подозрительное. - Га, уже поднялся, - приветствовал Мазепу полковник, - где ж это ты водила его, доню? - Показывала ему наше замчище. - Ну, гаразд. А вот тебе, Мазепа, и атаман моей надворной кампании - Андрий Нечуй-Витер; видишь ли, Нечуй-Витром его потому на Запорожьи прозвали, что быстрее его никто справиться не может, вот и сегодня вернулся рано, а за ночь успел много добрых новостей собрать. - Мы уже имели счастливый случай видеться с паном атаманом, - произнес Мазепа, с вежливой улыбкой кланяясь казаку. - Да, когда пан ротмистр нанес такой знаменитый удар кабану и тем спас нашу Марианну, - отвечал Андрей. Слово "нашу" обратило на себя внимание Мазепы. "Почему он назвал Марианну "нашей"?", - мелькнула у него в голове досадная мысль, но остановиться над нею он не имел времени, так как его прервало громкое восклицание полковника. - Так садитесь же, панове товарыство, да вот послушайте, что с собою атаман наш привез! Все уселись за стол. День был постный, а потому и все кушанья на столе состояли из постных блюд, но это не мешало им быть чрезвычайно вкусными. Во время "сниданка" полковник передал Мазепе все новости, привезенные Нечуй-Витром, а именно, что к Дорошенко присоединялось еще несколько сел и местечек, - он перечислил их Мазепе, - что поговаривают о передаче Дорошенко и Киевского полка, и что калмыки, которые состояли на службе у Бруховецкого, узнавши о мире с Польшей, ушли к себе. Между собеседниками завязался горячий разговор. Андрей, которого полковник познакомил уже с целью поездки Мазепы, одобрял его план, но сомневался в том, что Бруховецкий присоединится к нему. Марианна горячо возражала ему. Во время разговора Мазепа поймал на себе несколько раз пытливый взгляд Нечуй-Витра, следивший то за ним, то за Марианной. - Ну, а когда же ты думаешь в путь? - обратился к Мазепе полковник. - Думал сегодня; вот отдам только вам деньги, да порох, да универсалы. - Э, нет, ты останься хоть до завтра, я послал гонцов по сторонам, сегодня съедутся некоторые важнейшие из наших "мальконтентов", добре было бы, чтоб они тебя увидали и от тебя самого услыхали бы Дорошенковы слова. - Так-то оно так, да ведь и торопиться надо: орда прибудет к Покрову, - замялся Мазепа. - Нагонишь время в дороге, да и коням твоим надо отдохнуть, я смотрел их - совсем пристали, слишком скоро гонишь. Много ли от Чигирина сюда, а можно подумать, что изъездил всю степь. При этом невольном намеке полковника Мазепа почувствовал некоторое смущение, краска невольно выступила ему на лицо, но из этого неловкого положения его вывела Марианна. - Прошу тебя, казаче, останься на сегодня, - прибавила она. - Ваша воля, - ответил Мазепа, наклоняя голову. Так как времени оставалось еще много, то Марианна предложила всем заняться пробой коней, или стрельбой из "сагайдакив". Мазепа с удовольствием согласился на это предложение. Андрей молча поднялся с места. - Ты ж, Андрей, с нами? - повернулась к нему девушка. - Надо поехать, осмотреть подъезды, - ответил уклончиво казак. Брови Марианны нахмурились. - Успеешь, - произнесла она отрывисто, и в голосе ее послышалась повелительная нотка, - теперь пойдем с нами. - Как хочешь. Казак взял шапку и молча присоединился к Марианне и, Мазепе. Что-то тайное, недосказанное почудилось Мазепе в словах казака и в тоне ответа Марианны. Отчего он не хотел идти? Почему на него рассердилась Марианна? Если она рассердилась, значит, предлог его был вымышлен - то следовательно он не желал быть вместе с ним, Мазепой. Но почему же? Чувствует ли он к нему какую-нибудь неприязнь, или не доверяет ему? - подумал про себя Мазепа, выходя вслед за Марианной и Андреем на замковый двор. Андрей принес великолепные турецкие сагайдаки и стрелы и все занялись стрельбой в цель, один из замковых казаков подбрасывал вверх яблоко, а состязующиеся должны были, попадать в него. Мазепа стрелял как-то рассеянно, да и кроме того в искусстве метать стрелы он не был так силен, как в уменьи владеть саблей, так что Марианна и Андрей далеко опередили его. Особенно отличалась меткостью выстрела Марианна. На вопрос Мазепы, каким образом научилась она так великолепно стрелять, Марианна ответила Мазепе, указывая на Андрея: - Батько и он научили меня. Вскоре между молодыми людьми завязался опять живой разговор. Андрей оживился и оказался весьма остроумным и интересным собеседником. Мазепа узнал, что он окончил Киевскую академию, казаковал на Запорожье, затем был сотником в Переяславском полку, но когда полковника Гострого сбросил с полковничества Бруховецкий, тогда и он удалился сюда. - Видишь ли, он вырос у нас, батько его принял за родного сына, - пояснила Марианна. Красивое, открытое лицо молодого казака, его добрые голубые глаза и простая, прямая речь произвели на Мазепу чрезвычайно приятное впечатление, так что ему показалось вскоре, что кажущееся недоброжелательное отношение к нему казака было только плодом его фантазии. Время прошло незаметно. К полдню прибыли созванные Гострым "мальконтенты". Хотя они все были одеты, как крестьяне, но опытный взгляд Мазепы тотчас же различил значных казаков и даже двух-трех священников. Мазепа раздал всем универсалы, вручил полковнику порох и червонцы, повторил всем слова об успехах переговоров Дорошенко с Турцией и Крымом и сообщил, что не позже половины октября гетман прибудет сюда, на левый берег, с тридцатитысячной ордой. О своем плане он умолчал пока. Сообщение его вызвало живейший восторг среди слушателей. Мазепе пришлось еще раз убедиться в возрастающей повсюду любви к Дорошенко и ненависти к Бруховецкому. После обеда приезжие с большими предосторожностями разъехались небольшими группами в разные стороны. Андрей отправился провести кой-кого с казаками до верной дороги. Полковник пошел отдохнуть, а Мазепа с Марианной остались одни в трапезном покое. XLI Наступили сумерки, но огня не зажигали; комнату освещал отблеск от пылавших в очаге дров. Марианна и Мазепа присели к огню. - Но скажи мне, Мазепа, - обратилась к нему Марианна, - а если Бруховецкий не согласится на твою пропозицию, что тогда? Мазепа принялся объяснять ей все планы Дорошенко. - Если Бруховецкий откажется, тогда Дорошенко думает под защитой турецкого протектората добывать Левобережную Украину войной, но он, Мазепа, собственно, против такого плана. Конечно, турки сильные и дальние соседи, но под владычеством их не будет никогда мира; следует вспомнить только то, что сам закон их велит искоренять всех христиан. Если нельзя будет уже обойтись без всякой протекции, то надо искать еще какого-нибудь более дальнего протектората и, главное, интересы которого не сталкивались бы с нашими; татары ведь подданцы турок, а нам, например, надо прежде всего отбросить татар от берегов Черного моря и занять все приморские города. Украина стеснена отовсюду сильными государствами, ей надо укрепиться, а для того, чтоб укрепиться, надо занять весь морской берег. Та сторона только и сильна, и богата, которая стоит близко к морю, для нее открыты все Дороги. Вот, например, ангелейцы, земля их гораздо меньше нашей, а как они укрепились, как обогатились, - куда против них Польше и Москве. - Мазепа увлекался все больше и больше. Да, отбросить татар... Украинцы все способны к морскому делу, запорожцы сами природные и отважные моряки; Украйна богата землями, лесами, реками; казацкие войска прославились своей отвагой по всему свету. Какое великое будущее могло бы ожидать отчизну! Прилучить к себе Молдавию, Валахию, заселить до самого Дона широкие степи, оградить себя крепостями, оттеснить турок, а дальше, дальше... Чего! только нельзя было бы достичь впереди! И все это так возможно, так близко! Ведь вот освободились же, например, единой своей силой от гишпанцев голландцы и засновали свое "власне панство", а ведь у них не было таких казацких полков, какие есть у нас! Только бы укрепиться Украйне, только бы водворить внутри себя строгий и крепкий порядок, а тогда уже никто из соседей не согнул бы ее. Мазепа говорил с жаром, увлекаясь сам картиной грандиозного будущего. Марианна слушала его с увлечением; она с интересом расспрашивала его о том, как живут, как управляются другие народы, расспрашивала его и о его жизни, но о себе говорила мало и неохотно. Мазепа только и узнал, что во время избиения всех женщин в Трилисах она, будучи еще совсем малым ребенком, тоже находилась там и спаслась каким-то чудом, так как мать запрятала ее в погреб, и с тех пор отец, боясь оставить ее, брал с собою во все походы. За время их разговора Андрей входил несколько раз в светлицу - то он искал забытую шапку, то обращался с каким-нибудь вопросом к Марианне. Увлеченный своей беседой, Мазепа не обращал на него внимания. До позднего вечера проговорили они так с Марианной. Прощаясь с ним после вечери, Марианна сказала ему: - Вернись, я буду ждать тебя. Мазепа уснул, еще более очарованный загадочной девушкой. Проснулся он рано утром и сейчас же велел собираться к отъезду. За ранним сниданком полковник повторил ему снова предостережения насчет Бруховецкого, посоветовал остановиться у Варавки, верного им лавника, и сообщил, что его проведут до опушки Марианна и Андрей и укажут дорогу. Мазепа поблагодарил всех за гостеприимство и, попрощавшись, вышел в сопровождении хозяев на замковый двор. Весь отряд его уже был готов к отъезду. Отдохнувшие люди и лошади глядели бодро. Мазепа еще раз поклонился полковнику и вскочил на подведенного ему коня. Марианна и Андрей отправились провожать их до опушки бора. Несколько раз Мазепа начинал разговор, но он как-то обрывался. Марианна отвечала сухо и отрывисто, то она уносилась вперед на своем турецком скакуне, то заставляла его перепрыгивать через рвы и обрывы, то снова возвращалась назад. Мазепа любовался ее смелой ездой и стройной статной фигурой. Андрей был тоже как-то сосредоточен и неразговорчив. Так, в молчании, доехали они до опушки леса: здесь Марианна и Андрей распрощались с Мазепой. - Береги себя! - произнесла отрывисто Марианна и, круто повернув коня, скрылась в лесу. Андрей последовал за нею. Задумчивый, озадаченный всеми этими быстро набежавшими событиями, продолжал Мазепа свой путь. Уже и зубчатая стена леса, окружавшего замок полковника, скрылась за горизонтом, когда его вывел из задумчивости голос подъехавшего Лободы. - Что случилось? - обернулся к нему Мазепа. - Да вот забыл было совсем, при выезде какой-то казак сунул мне в руку эту "цыдулку" и сказал, чтоб я ее твоей милости в дороге отдал. Мазепа взял из его рук свернутый листочек бумаги и с изумлением развернул его. На записке стояло всего несколько слов: "Прошу пана на гонор казацкий не возвращаться сюда". Подписи не было. Приехавши в Гадяч, Мазепа без особого труда разыскал лавника Варавку. Когда добрый седой старичок прочел письмо Гострого и узнал, что Мазепа едет от Дорошенко, то радости его не было границ. Варавка был одним из богатейших горожан города Гадяча, а потому Мазепа и весь его отряд нашли у него все необходимое. Старик решительно не знал, чем бы оказать свое наибольшее внимание Мазепе. После первых хлопот о размещении отряда, жена Варавки, польщенная прибытием столь важных гостей, занялась с помощью челяди приготовлением достойного обеда, а Мазепа с Варавкой поместились в ожидании его в богатом покое пана лавника. Узнавши, что Мазепа состоит ротмистром у Дорошенко и только для предосторожности переоделся купцом, а своих казаков одел мещанами, Варавка весьма одобрил эту меру и сообщил Мазепе, что он должен немедленно прописаться у воеводы гадячского, так как вследствие последнего Андрусовского договора, собственно для того, чтобы удержать приезд заднепрян, постановили здесь гетман и воеводы, что с правого берега на левый дозволяется приезжать только купцам, а приехавши в какой город, они должны сейчас же прописываться у городского воеводы. - Вот и гаразд, что полковник усоветовал тебя ко мне пожаловать, - пояснил он, - ты можешь, пане ротмистре, сказать воеводе, что привез товар ко мне, а у меня под ратушей "крамныця" и в складе как раз еще тюки товаров лежат: золотая камка, сукна фалявдышевые, златоглав, альтамбас. Вот он, воевода, ни с которой стороны к тебе и не привяжется. Мазепа поблагодарил от души радушного старика и сообщил ему, что ему собственно надо бы во что бы то ни стало увидеться с Бруховецким, а потому не может ли он сообщить ему, как это лучше сделать. Это сообщение Мазепы привело старика в большое смущение. - Ох, ох, что-то выйдет из того! - заговорил он, покачивая головой. - Недоброе ты выбрал время, недоброе... : - Почему? - изумился Мазепа. - А вот почему: гетман наш, как уже ведомо всему свету, зело зол, корыстен, да лукав; приход к нему всегда был тяжек, а теперь и того хуже стал. Видишь ли, послал было гетман в Москву полковника одного с жалобой, думал, что тут его сейчас и в Сибирь зашлют, а на тот час было в Москве два патриарха вселенских, вот он, полковник, и ударился к ним с просьбою, они и заступились за него и пришла теперь гетману грамота из Москвы, что полковника того наградили, а на i гетмана наложили еще клятву святители за неправедный донос. Ну, так вот он, гетман наш, как узнал об этом, - пришел в неслыханную фурию, с кем и говорит, так с великою яростью, а уж сколько от него людей невинных пострадало... и...и! - старик только махнул рукою и добавил:. - Видишь ли, думал он, что в Москве теперь все по его слову будет делаться, а дело выходит так, что не кажи, мол, гоп, пока не перескочишь! Опять, и с воеводами он не в мире живет. Ox, ox!j Верно говорит пословица: "Паны дерутся, а у мужиков чубы болят". Но к полному недоумению Варавки, сообщение его не только не смутило Мазепу, но наоборот, привело его в наилучше настроение духа. После приготовленного на славу обеда, которому гости отдали должную честь, Мазепа отправился, по совету Варавки, к воеводе и записался у него. Никаких препятствий по этому поводу не случилось, и Мазепа, довольный тем, что все, по-видимому, предвещало ему отличный исход дела, вышел в отличном настроении от воеводы, и так как времени до вечера оставалось еще довольно много, то он отправился пошататься по городу, в надежде выудить еще какую-нибудь интересную новость относительно гетмана и его предприятий. Мазепа вышел из верхнего города, собственно замка гадячского, в котором находился и дом воеводы, и спустился в нижний город. Внизу, подальше от гетмана и его стражи, языки, очевидно, ворочаются свободней, решил он, да и самому лучше прежде времени не показываться на глаза. Нижний город Гадяч располагался у подножия возвышенности, на которой находился замок, заключая его в своих пределах. После неприглядных осенних дней выглянуло, наконец, солнышко; облака на западе разорвались, растянулись по небу длинными белыми пасмами, сквозь которые проглянула всюду ясная лазурь. Ветер утих, в воздухе почувствовалась сухая теплота; солнце заходило тихо и плавно, обещая на завтра погожий день. День был субботний, а потому на улицах виднелось довольно много народа. У ворот своих домов сидели на лавочках, греясь на солнце, почтенные горожанки в чистых белых "намитках" и передавали друг другу дневные новости. По улицам, по направлению к церкви, проходили степенные горожане в темных длиннополых одеждах, в сопровождении своих супруг и молоденьких, быстроглазых дочерей. То там, то сям проходил казак, молодецки подмаргивая закрытым намитками горожанкам, или проносился на коне пышно разодетый телохранитель гетмана. Крамари торопливо закрывали свои крамницы; издали слышался колокольный звон. Пройдя так по узеньким улицам города, Мазепа зашел в один из городских шинков. Народу в нем оказалось немного; говорили все вполголоса, постоянно оглядываясь по сторонам, о гетмане же и о совершающихся кругом событиях никто не упоминал ни словом. Видимо, все здесь держались настороже, опасаясь шпионов гетмана, которые сообщали ему решительно обо всем, что совершалось в городе. Убедившись в том, что здесь ему не придется ничего услышать, Мазепа выпил свою кружку пива, заплатил за нее и поспешил выйти. Так зашел он в другой шинок и в третий, и всюду его постигала та же неудача. Однако он решил еще раз попытать счастья и зашел в один из лучших шинков города, находившихся под городской ратушей, но здесь его ожидало еще худшее разочарование. В шинке, кроме хозяина, был всего только один посетитель, степенный пожилой горожанин, ведший беседу с хозяином. Горожанин доказывал хозяину, что чаровница гораздо страшнее колдунов и что вообще нечистая сила охотнее входит в сношения с женщинами; хозяин охотно соглашался с ним. Но и этот разговор скоро прекратился; горожанин допил свое пиво, распрощался с хозяином и вышел из шинка. Раздосадованный Мазепа собирался уже тоже последовать его примеру, когда входные двери распахнулись от чьего-то сильного толчка и в шинок вошли два казака в богатых кунтушах и жупанах. Судя по их сердитым лицам и резким движениям, Мазепа заключил, что они взбешены чем-то до последней степени; в душе его шевельнулась надежда услыхать от них что-нибудь, а потому он отодвинул поспешно от себя наполовину опорожненную кружку и, склонившись головой на руки, постарался изобразить сильно опьяневшего человека. Прибывшие потребовали венгржины, за которой хозяину пришлось выйти из хаты. Осмотревшись подозрительно кругом и увидевши только одного пьяного человека, первый обратился вполголоса ко второму: - И ты "певен" в том? - Еще бы! - отвечал тот. - Вот только что говорил с ними, вчера вернулись из Москвы. - Ну? - Не ну, а но, да не цоб, а цабэ![28] - Как так? - А так. С ляхами, чуешь, "панькалысь", "трактовалы" их, как наилучших гостей, а гетману передали строгий наказ, чтобы жил с воеводами в мире, а на допросы их: правда ли, мол, что и Левобережную Украину отдадут ляхам, - отвечали им так, что гетману-де и всей старшине казацкой смотреть войско и его снаряды, а о войне и мире не хлопотать, в наших же договорах с ляхами написано то, что ладно, а на худо никто не пойдет. А для того, чтоб наши люди никакого страха от ляхов не имели, пришлем мы еще вам десять тысяч стрельцов и ратных людей и они учнут рядити народом и жаловать его. - Ну, что ж теперь он? - произнес первый, понижая голос. - Роет землю! Да о нем что! "Катюзи по заслузи!" Вот нам надобно поразмыслить, как свои души уберечь. - Да как же? Что тут придумаешь? - Есть способ, - понизил голос второй собеседник и, нагнувшись к первому, произнес совершено тихо, - переменить "покрышку". В это время послышались шаги хозяина; собеседники умолкли. Но Мазепе больше ничего и не нужно было; подождавши, пока они распили молча свою пляшку венгржины и вышли из шинка, он также встал и, довольный донельзя приобретенными им сведениями, отправился по направлению к дому Варавки. Было уже позднее время; давно уже прозвонили на гашенье огня[29], а потому все двери и ворота горожан были уже заперты крепкими запорами, но эта пустынность не смущала Мазепу. - Итак, я приехал в самую счастливую минуту, - рассуждал Мазепа, шагая по темным узким улицам, - гетман раздосадован, обижен и напуган. Ха, ха! Подуло сибирным ветерком! Все это на руку! Отлично, отлично! Пожалуй, он поверит, что Москва хочет отдать правый берег ляхам! Что ж, и то гаразд! Ай да гетман-боярин, думал, что зажил вон до какой суды да славы, а выходит, что брехней-то свет пройдешь, да назад не воротишься! С такими веселыми мыслями Мазепа вернулся в дом Варавки и тотчас же заснул крепким и глубоким сном. XLII Утром, едва только Мазепа проснулся, к нему вошел Варавка и сообщил ему результаты своих вчерашних хлопот. Он уже был в гетманском дворе, виделся там с одним своим родичем, который служит "сердюком" у гетмана, помазал, где нужно было, - не помажешь ведь, так и не поедешь, - и устроил так, что Мазепе можно будет увидеться сегодня с гетманом, только после обеда, так как с утра гетман отправляется к обедне. У ворот гетманских Мазепу будет поджидать тот же родич и проведет его к гетману. До этого же времени Варавка просил Мазепу не показываться на улицах, чтобы еще, храни Господь, не вышло чего. - Только удастся ли тебе "уланкать" что-нибудь у гетмана, - заключил он, - все время, говорят, в наизлейшем гуморе пребывает. Но Мазепа только улыбнулся на последнее замечание старика, поблагодарил его за хлопоты и согласился на его предусмотрительный совет. Еще задолго до назначенного времени Мазепа занялся своим туалетом. Надевши под атласный жупан тонкую металлическую кольчугу, он набросил сверх него еще дорогой, парчовый кунтуш, опоясался широким турецким поясом, прицепил золоченую саблю, заткнул за пояс великолепные пистолеты и дорогой турецкий кинжал. Осмотревши себя и решивши, что вид его довольно внушителен, Мазепа приказал казакам седлать своего лучшего коня. Все это делал он в каком-то нервном волнении. Мысль о предстоящем свидании с Бруховецким ни