аш заклятый враг -- господин Прус. ЭМИЛИЯ. Очень приятно. А где письма? КОЛЕНАТЫЙ. Какие? ЭМИЛИЯ. От Эллен. ПРУС. У меня. Господин Грегор может о них не бес­покоиться. ЭМИЛИЯ. Вы отдадите письма ему? ПРУС. Если он получит наследство, конечно. Как па­мять о... мадемуазель прабабушке. ЭМИЛИЯ. Слушай, Бертик... ПРУС. Ага, вы хорошо знаете друг друга. Я так и думал. ГРЕГОР. Простите, я познакомился с мадемуазель Марти только... ЭМИЛИЯ. Молчи. Бертик, ты мне вернешь эти письма. Слышишь! ПРУС. Вернешь? Разве они ваши? ЭМИЛИЯ. О нет. Но Бертик отдаст их мне. ПРУС. Я вам бесконечно признателен, мадемуазель. Наконец-то узнаешь обо всем, что есть у тебя в доме. Я охотно преподнес бы вам за это большой букет. ЭМИЛИЯ. Вы не очень щедры. Бертик предлагал мне больше. ПРУС. Целый воз цветов, да? ЭМИЛИЯ. Нет, деньги. Бог весть сколько миллионов. ПРУС. И вы приняли? ЭМИЛИЯ. Боже упаси. ПРУС. Правильно поступили. Не надо делить шкуру неубитого медведя. ЭМИЛИЯ. А чего еще не хватает, чтобы Грегор полу­чил наследство? ПРУС. Да, в общем, пустяка. Например, доказатель­ства, что Фердинанд Грегор действительно тот самый Фердинанд, сын Пруса. Юристы -- они, знаете, народ при­дирчивый. ЭМИЛИЯ. Нужно письменное доказательство? ПРУС. Хотя бы. ЭМИЛИЯ. Ладно. Завтра утром я вам пришлю такой документ, доктор. КОЛЕНАТЫЙ. Как, вы возите его с собой? О, господи! ЭМИЛИЯ. (резко). Очень странно, не правда ли? КОЛЕНАТЫЙ. Я уже ничему не удивляюсь. Грегор, позвоните куда-нибудь: например, по номеру двадцать семь шестьдесят один. ГРЕГОР. Адвокату Абелесу? Зачем? КОЛЕНАТЫЙ. Потому что, друг мой, мне кажется, что... что... Ну, увидим. ПРУС. Мадемуазель Марти, отдайте предпочтение моему букету. ЭМИЛИЯ. Почему? ПРУС. Получить его -- гораздо больше шансов. Занавес Действие второе Сцена большого театра. Пусто. Беспорядок после вчерашнего спектакля. Бутафория, свернутые декорации, осветительные при­боры, пустая и голая закулисная сторона театра. На авансцене бутафорский трон на подмостках. УБОРЩИЦА. О, господи, вот так успех! Вы видели букеты? МАШИНИСТ СЦЕНЫ. Нет, не видал. УБОРЩИЦА. Ни разу в жизни не видывала такого успеха. Сплошной рев стоял. Я думала, весь театр раз­несут. Эта самая Марти выходила кланяться раз пятьде­сят, не меньше, а они все никак не уймутся. Просто очумели. МАШИНИСТ СЦЕНЫ. Послушайте, вот у кого, на­верно, деньжищ-то! УБОРЩИЦА. И-и, милый! Еще бы! Одни букеты сколько стоят! Гляньте: их там еще целая куча осталась. Даже не увезла все. МАШИНИСТ СЦЕНЫ. Я сам на минутку вышел сюда за кулисы -- послушать. Просто в душе все переворачи­вается, когда она поет. УБОРЩИЦА. Сказать по правде, я даже всплакнула. Слушаю, а у самой слезы так и текут по щекам. Входит Прус. Вам кого, сударь? ПРУС. Мадемуазель Марти здесь? В отеле мне ска­зали, что она поехала в театр. УБОРЩИЦА. Она сейчас у господина директора, но потом зайдет сюда. Взять кой-чего из гардероба. ПРУС. Хорошо, я подожду. (Отходит в сторону.) УБОРЩИЦА. Это уж пятый. Так и гоняются за ней. МАШИНИСТ СЦЕНЫ. Вот не могу себе представить: неужели у такой женщины есть любовник? УБОРЩИЦА. А как же? Это уж -- будьте покойны. МАШИНИСТ СЦЕНЫ. Черт побери! УБОРЩИЦА. Что такое? Чего это вы? МАШИНИСТ СЦЕНЫ. Никак в толк не возьму. (Уходит.) УБОРЩИЦА. Да, это не для таких, как ты. (Уходит в другую сторону.) Входит Кристина. КРИСТИНА. Янек, иди сюда! Здесь никого нет, Янек! ЯНЕК ПРУС (входит вслед за ней). А не выгонят меня отсюда? КРИСТИНА. Сегодня нет репетиции. Ах, боже мой, Янек, я так несчастна. ЯНЕК. Почему? (Хочет поцеловать ее.) КРИСТИНА. Нет, Янек. Не целоваться! С этим покон­чено. У меня... теперь не то на уме. Я не должна о тебе думать. ЯНЕК. Что ты, Криста! КРИСТИНА. Будь благоразумен, Янек. Раз я хочу чего-то добиться... так я должна стать совсем другой. Серьезно. Янек, если человек только об одном думает, только об одном и ни о чем больше, у него ведь должно получиться, а? ЯНЕК. Конечно. КРИСТИНА. Ну вот. Значит, я должна думать только об искусстве. Ведь Марти изумительна, да? ЯНЕК. Да, но... КРИСТИНА. Ты этого не понимаешь. У нее исклю­чительная техника. Я не спала всю ночь, все мучилась, думала -- уходить из театра или нет. Если бы мне хоть крошечку ее уменья... ЯНЕК. Но ведь ты хорошо поешь. КРИСТИНА. Ты думаешь? Значит, по-твоему, продол­жать?! Но тогда конец всему остальному, понимаешь? Я должна целиком посвятить себя театру. ЯНЕК. Но, Кристина! Минутку-другую... со мной. КРИСТИНА. (садится на трон). В том-то и дело, что тут не минутка. Это уж ясно, Янек: я о тебе целый день думаю. Ты... ты противный! Как я могу достичь чего-нибудь, если все время думаю о тебе?! ЯНЕК. А я? Если бы ты знала, Криста... Я совсем разучился думать о чем-нибудь, кроме тебя. КРИСТИНА. Тебе-то что! Ты не поешь... И вообще. Так вот -- слушай, Янек; я решила. Только не возражай и не спорь... ЯНЕК. Нет, нет, я не согласен! Я... КРИСТИНА. Прошу тебя, Янек, не осложняй мне жизнь. Подумай, милый: мне пора всерьез заняться делом. Я не хочу быть бедной и безвестной девчонкой... уже ради тебя. И потом -- у меня теперь как раз формируется голос, мне нельзя много разговаривать. ЯНЕК. Я буду говорить, я! КРИСТИНА. Нет, постой. Я уже решила. Между нами все кончено, Янек. Бесповоротно. Мы будем видеться только один раз в день. ЯНЕК. Но... КРИСТИНА. А в остальное время будем чужими. Весь день. Я буду страшно много работать, Янек. Буду петь, размышлять, учиться... Знаешь, я хотела бы стать такой, как она. Пойди сядь сюда, глупый, тут есть еще место... рядом со мной. Ведь мы одни. Как ты думаешь, любит она кого-нибудь? ЯНЕК. (садится на трон возле нее). Кто? КРИСТИНА. Она, Марти! ЯНЕК. Марти! Ну конечно. КРИСТИНА. Серьезно? Я этого не понимаю: она такая великая, прославленная. Как она может кого-нибудь любить?.. Ты не знаешь, что такое, когда женщина любит. Это так унизительно... ЯНЕК. Ни капельки! КРИСТИНА. Нет, серьезно, вы, мужчины, не пони­маете... Тут уж не думаешь о себе, а идешь за ним, как рабыня... такая не своя, такая его... Иногда мне хочется избить себя за это. ЯНЕК. Но... КРИСТИНА. И потом -- все сходят с ума по Марти. Все, на кого она ни посмотрит. Так что для нее все это ерунда. Ей-богу! ЯНЕК. Неправда! КРИСТИНА. Я даже за тебя боюсь... ЯНЕК. Кристинка! (Украдкой целует ее.) КРИСТИНА. (не сопротивляется). Янек, а вдруг нас кто-нибудь увидит. ПРУС. (выступает). Я не смотрю. ЯНЕК. (вскакивает). Папа! ПРУС. Можешь не удирать. (Подходит.) Мадемуа­зель Кристина, рад познакомиться с вами. Жаль, что не слыхал о вас раньше. Парень мог бы похвастаться. КРИСТИНА. (сходит с трона и заслоняет Янека). Ви­дите ли... господин Прус только зашел на минутку, что­бы... чтобы... ПРУС. Какой господин Прус? КРИСТИНА. Вот он... господин Прус... ПРУС. Просто Янек, мадемуазель. Давно он за вами увивается? КРИСТИНА. Уже год. ПРУС. Так, так. Ишь ты! Но вы не принимайте этого шалопая всерьез. Я его знаю. А ты, молодой человек... Ну, ладно, не буду вам мешать. Но место здесь немножко неудобное, а? ЯНЕК. Папа, если ты думаешь, что тебе удастся меня смутить, то ошибаешься. ПРУС. Это хорошо. Мужчина никогда не должен те­ряться. ЯНЕК. Не ожидал я, что ты будешь меня высле­живать... ПРУС. Отлично, Янек. Не давай себя в обиду! ЯНЕК. Я говорю серьезно. Есть вещи, которые я не позволю... о которых... которыми... ПРУС. Превосходно, мой друг. Вашу руку! ЯНЕК. (вдруг с детским испугом прячет руки). Нет, папа, пожалуйста, не надо. ПРУС. (протягивая руку). Да ну же! ЯНЕК. (не без колебания протягивает руку). Папа! ПРУС. (жмет ее). Ну, вот и ладно, да? Дружески, сердечно. ЯНЕК. (с гримасой боли, пересиливает себя, потом вскрикивает). Ай! ПРУС. (отпускает его). Ну, герой. Долго крепился. КРИСТИНА. (со слезами на глазах). Это жестоко. ПРУС. (осторожно берет ее за руку). Ваши милые Ручки потом вознаградят его за все. Вбегает Витек. ВИТЕК. Криста, Кристинка! А, вот ты где? (Смутив­шись.) Господин Прус... ПРУС. Не буду мешать. (Отходит в сторону.) КРИСТИНА. В чем дело, папа? ВИТЕК. О тебе пишут в газетах, Кристинка! В газе­тах! Да еще в рецензии о Марти. Подумай только -- рядом с Марти! КРИСТИНА. Покажи. ВИТЕК. (разворачивает газету). Вот: "Такую-то роль впервые исполняла мадемуазель Витек". Здорово? КРИСТИНА. А это что? ВИТЕК. Это другие газеты. Там ничего нет. Только статьи о Марта. Все полно ею, точно, кроме Марта, ни­чего на свете нет. КРИСТИНА. (счастливая). Посмотри, Янек, здесь упоминают обо мне. ВИТЕК. Кто это, Криста? КРИСТИНА. Господин Прус. ЯНЕК. Янек. ВИТЕК. Откуда ты его знаешь? ЯНЕК. Мадемуазель была так добра, что... ВИТЕК. Дочь мне сама объяснит. Пойдем, Криста. Входит Эмилия. ЭМИЛИЯ. (обращаясь за кулисы). Благодарю вас, гос­пода, но разрешите мне наконец уехать. (Видит Пруса.) Еще один? ПРУС. О нет, мадемуазель Марта, я не с поздравле­ниями. У меня к вам другое дело. ЭМИЛИЯ. Но в театре вы вчера были? ПРУС. Конечно. ЭМИЛИЯ. То-то. (Садится на трон.) Никого сюда не пускать. С меня довольно. (Смотрит на Янека.) Это ваш сын? ПРУС. Да. Подойди поближе, Янек. ЭМИЛИЯ. Подойдите, Янек, я хочу посмотреть на вас. Вы были вчера в театре? ЯНЕК. Да. ЭМИЛИЯ. Понравилась я вам? ЯНЕК. Да. ЭМИЛИЯ. Вы умеете говорить что-нибудь, кроме "да"? ЯНЕК. Да. ЭМИЛИЯ. Какой у вас глупый сын. ПРУС. Мне стыдно за него. Входит Грeгор с букетом. ЭМИЛИЯ. А, Бертик! Давай букет. ГРЕГОР. За вчерашний вечер. (Подает букет.) ЭМИЛИЯ. Ну-ка покажи. (Берет букет и вынимает из него футляр.) Это возьми назад. (Отдает футляр.) Молодец, что пришел. За букет спасибо. (Понюхав, бросает букет на кучу других.) Понравилась я тебе? ГРЕГОР. Нет. Ваше пение подавляет, оно слишком совершенно. Кроме того... ЭМИЛИЯ. Ну? ГРЕГОР. Когда вы поете, вам скучно. Мастерство потрясающее, сверхчеловеческое, но сами вы... скучаете смертельно. Вам как будто холодно. ЭМИЛИЯ. Ты почувствовал это? Что ж, может, ты и прав. Слушай: тот документ, насчет Эллен, я уже послала твоему глупому адвокату. Как процесс? ГРЕГОР. Не знаю. Мне все равно. ЭМИЛИЯ. Ну еще бы! Уже покупаешь всякие побря­кушки в футлярах, дурень. Сейчас же вернешь ювелиру. Сколько ты заплатил? ГРЕГОР. Какое вам дело? ЭМИЛИЯ. Занял небось? Бегал все утро по ростовщи­кам? (Роется в сумочке, вынимает пачку банкнот.) На, бери. Скорей! ГРЕГОР. (отшатнувшись). Вы предлагаете мне день­ги? Да вы понимаете?.. ЭМИЛИЯ. Бери, говорю, а то за уши выдеру. ГРЕГОР. (вспыхивая). Попробуйте! ЭМИЛИЯ. Смотрите пожалуйста: указывать мне взду­мал. Бертик, не зли меня. Я отучу тебя залезать в долги. Ну, возьмешь? ПРУС. (Грегору). Ради бога, прекратите. ГРЕГОР. (вырывает деньги). Дикие капризы! (Пере­дает Витеку.) Сдадите в контору. В депозит мадемуа­зель Марти. ВИТЕК. Слушаю. ЭМИЛИЯ. Эй, вы. Это для него. Понятно? ВИТЕК. Слушаю. ЭМИЛИЯ. Вы были в театре? Поправилась я вам? ВИТЕК. Еще бы! Настоящая Страда. ЭМИЛИЯ. А вы слышали Страду? Вот что я вам скажу: Страда пищала. У нее не было никакого голоса. ВИТЕК. Но ведь она умерла больше ста лет назад. ЭМИЛИЯ. Тем хуже. Послушали бы, тогда и гово­рили. Страда! И почему это вечно вспоминают Страду? ВИТЕК. Простите, сам я не слышал... Но история свидетельствует... ЭМИЛИЯ. История врет. Вот что я вам скажу: Страда пищала, у Корроны был зоб, Агуяри была глупа как пробка, а Фаустина пыхтела, словно кузнечный мех. Вот она, ваша история. ВИТЕК. Прошу прощения... я не специалист... все, что касается музыки... ПРУС. (с усмешкой). Витек ни в чем не станет вам перечить, пока не зайдет речь о французской революции. ЭМИЛИЯ. О чем? ПРУС. О французской революции. Это его конек. ЭМИЛИЯ. Почему? ПРУС. Не знаю. Но попробуйте спросите его о граж­данине Марате. ВИТЕК. Пожалуйста, не надо. Ну к чему это? ЭМИЛИЯ. Марат? Это тот депутат с вечно потными руками? ВИТЕК. Потными руками? Неправда! ЭМИЛИЯ. Помню, помню. У него были руки, как ля­гушки. Брр... ВИТЕК. Нет, нет, это недоразумение. Простите, этого о нем нигде не сказано! ЭМИЛИЯ. Да я-то знаю. А как звали того, высокого, с лицом в оспинах? ВИТЕК. Кто же это такой? ЭМИЛИЯ. Ну, которому отрубили голову... ВИТЕК. Дантон? ЭМИЛИЯ. Да, да. Он был еще хуже. ВИТЕК. Чем же? ЭМИЛИЯ. Да у него все зубы были гнилые. Прене­приятный человек. ВИТЕК. (в волнении). Простите -- так нельзя гово­рить. Это не исторический подход. У Дантона... у него не было гнилых зубов. Вы не можете этого доказать. А если бы и были, дело совсем не в этом. Совсем, совсем не в этом. ЭМИЛИЯ. Как не в этом? Да ведь с ним было про­тивно разговаривать. ВИТЕК. Простите, я не могу с вами согласиться. Дантон... и вдруг такие слова! Этак в истории не останется ничего великого. ЭМИЛИЯ. Ничего великого и не было. ВИТЕК. Что? ЭМИЛИЯ. Ровно ничего великого. Я-то знаю. ВИТЕК. Но Дантон... ЭМИЛИЯ. Не угодно ли? Этот человек вздумал со мной спорить! ПРУС. Это с его стороны невежливо. ЭМИЛИЯ. Нет, глупо. ГРЕГОР. Может, позвать еще нескольких человек, чтобы вы им тоже наговорили грубостей? ЭМИЛИЯ. Не надо, сами придут. Прибегут на четве­реньках. КРИСТИНА. Уйдем отсюда, Янек. ЭМИЛИЯ. (зевает). Это пара влюбленных? Ну, как? Уже познали райское блаженство? ВИТЕК. Виноват? ЭМИЛИЯ. Ну, обладали они уже друг другом? ВИТЕК. О, господи! Что вы! ЭМИЛИЯ. Да что ж тут особенного? Разве вы им этого не желаете? ВИТЕК. Криста, ведь этого не было? КРИСТИНА. Папа! Как ты можешь... ЭМИЛИЯ. Молчи, глупая. Чего еще не было, то бу­дет. И нестоящее это дело, слышишь? ПРУС. А что -- стоящее дело? ЭМИЛИЯ. Ничего. Вообще ничего. Входит Гаук-Шендорф с букетом. ГАУК. Разрешите, разрешите, пожалуйста... ЭМИЛИЯ. Кто там еще? ГАУК. Мадемуазель, дорогая мадемуазель, позвольте мне... (Становится на колени перед троном.) Милостивая государыня, если б вы знали, если б вы только знали... (Всхлипывает.) Простите великодушно... ЭМИЛИЯ. Что с ним? ГАУК. Вы... вы... так на нее похожи! ЭМИЛИЯ. На кого? ГАУК. На Евгению... Евгению Монтес. ЭМИЛИЯ. (вставая). Ка-ак? ГАУК. На Евгению... Я ее... знал... Боже мой, прошло уже пятьдесят лет... ЭМИЛИЯ. Кто этот старичок? ПРУС. Гаук-Шендорф, мадемуазель. ЭМИЛИЯ. Макс? (Сходит с трона.) О, господи! Да встаньте же. ГАУК. (поднимается с колен). Смею ли... смею ли я... называть вас Евгенией? ЭМИЛИЯ. Называйте как хотите. Я очень похожа на нее? ГАУК. Похожа? Да я--вчера... вчера в театре... думал, что вы... что вы -- это она. Она, Евгения! Если б вы знали ее голос... Глаза... Как она была хороша... Господи, а лоб! (Неожиданно запнувшись.) Но вы выше ростом. ЭМИЛИЯ. Выше? А может быть, нет? ГАУК. Немножко выше. Разрешите сравнить... Евгения была мне вот до сих пор. Я мог поцеловать ее в лоб. ЭМИЛИЯ. Только в лоб? ГАУК. Как? Как вы сказали? Ну, совершенная Евгения! Милостивая государыня, разрешите поднести в букетик. ЭМИЛИЯ. (берет букет). Благодарю. ГАУК. Насмотреться на вас не могу. ЭМИЛИЯ. Да вы садитесь, мой милый. Бертик, кресло! (Садится на трон.) ЯНЕК. Разрешите, я сбегаю. (Бежит.) КРИСТИНА. Не туда! (Бежит за ним.) ПРУС. (Гауку). Cher comte.[5] ГАУК. Боже мой, это вы, Прус? Я вас не замети; простите великодушно. Очень, очень рад. Как поживаете? ПРУС. А вы? ГАУК. Как ваша тяжба? Развязались вы с тем субъектом. ПРУС. Где там! Грегор, позвольте вас представить... ГАУК. Ах, господин Грегор? Очень, очень рад. Как поживаете? ГРЕГОР. Спасибо. Янек и Кристина приносят стулья. ЭМИЛИЯ. Эй вы, зачем ссоритесь? ЯНЕК. Мы ничего, просто так... ЭМИЛИЯ. Садитесь, Макс. ГАУК. Покорно благодарю. (Садится.) ЭМИЛИЯ. Вы там садитесь. Бертик может сесть ко мне на колени. ГРЕГОР. Вы слишком любезны. ЭМИЛИЯ. Не хочешь -- стой. ГАУК. Прекрасная, божественная, на коленях прошу у вас прощения. ЭМИЛИЯ. За что? ГАУК. Я -- старый дурак. Какое вам дело до ка­кой-то давно умершей Евгении Монтес. ЭМИЛИЯ. Она умерла? ГАУК. Да. ЭМИЛИЯ. Это глупо. ГАУК. Умерла пятьдесят лет тому назад. Я любил ее. С тех пор прошло пятьдесят лет. ЭМИЛИЯ. Да. ГАУК. Ее называли гитаной, цыганкой. Она и была цыганка. Называли: la chula negra.[6] Это было на юге, в Андалузии. Я тогда служил в посольстве, в Мадриде. Представляете себе? Пятьдесят лет тому назад. В тысяча восемьсот семидесятом... ЭМИЛИЯ. Да. ГАУК. Она пела и плясала на базарах, понимаете? Боже мой, все сходили по ней с ума! Ай да гитана! Как щелкнет кастаньетами! Я, знаете ли, был тогда молод... а она, она была... ЭМИЛИЯ. Цыганка. ГАУК. Совершенно верно. Цыганка. Вся -- огонь. Нет, этого не забыть, никогда не забыть... Поверите ли, после этого я уже не мог опомниться. На всю жизнь остался каким-то пришибленным... ЭМИЛИЯ. О! ГАУК. Я идиот, мадемуазель. Идиот Гаук. Я... как это называется? ГРЕГОР. Слабоумный. ГАУК. Вот, вот, слабоумный. Все, что имел, оставил у ее ног, понимаете? Потом была уже не жизнь, а так -- спячка... Vaya, querida! Salero! Mi Dios,[7] как вы на нее похожи! Евгения, Евгения! (Расплакался.) ПРУС. Гаук, возьмите себя в руки! ГАУК. Да, да... Простите великодушно... Мне пора уходить, а? ЭМИЛИЯ. До свидания, Макс. ГАУК. Совершенно верно. Я... я еще приду, а? (Встает.) Разрешите откланяться. Боже мой, как по­смотрю на вас... ЭМИЛИЯ. (наклоняясь). Поцелуйте меня. ГАУК. Простите? Как вы сказали? ЭМИЛИЯ. Bиsame, bobo, bobazс! ГАУК. Jesзs, mil veces, Euqиnia! ЭМИЛИЯ. Animal, un besito! ГАУК. (целует ее). Eugиnia, moza negra... nina... que­rida... carмsima. ЭМИЛИЯ. Chite, tonto! Quieta! Fuera! ГАУК. Es ella, es ella! Gitana endiablada, ven con­migo, pronto! ЭМИЛИЯ. Yo no lo soy, loco! Ahora callate! Vaya! Hasta maяana, entiendes? ГАУК. Vendrи, vendrи, mis amores! ЭМИЛИЯ. Vaya! ГАУК. (отступает на шаг). Ау, por Dios. Cielo de mм, es ella! Sм, es ella! Eugиnia... ЭМИЛИЯ. Caramba, vaya! Fuera! ГАУК. (отступает). Vendrи! Hijo de Dios, ella misma![8] (Уходит.) ЭМИЛИЯ. Следующий! Кому я еще нужна? ВИТЕК. Прошу прощения. Не соблаговолите ли над­писать на память мне... и Кристинке... вашу фотографию? ЭМИЛИЯ. Глупости. Но Кристинке не откажу. Перо! (Надписывает.) До свиданья. ВИТЕК. (кланяется). Тысяча благодарностей. (Уходит с Кристиной.) ЭМИЛИЯ. Следующий? Больше никого? ГРЕГОР. Мне вы нужны с глазу на глаз. ЭМИЛИЯ. В другой раз как-нибудь. Значит, никого? Ну, я ухожу. ПРУС. Простите, еще минутку. ЭМИЛИЯ. Вы хотите что-то сказать? ПРУС. Непременно. ЭМИЛИЯ. (зевает). Ладно, выкладывайте. ПРУС. Я хотел только спросить... Вам ведь кое-что известно о Иозефе Прусе и прочем, не так ли? ЭМИЛИЯ. Может быть. ПРУС. Так случайно не знакомо ли вам одно имя? ЭМИЛИЯ. Какое? ПРУС. Ну, скажем, Макропулос? ЭМИЛИЯ. (быстро встает). Что? ПРУС. (тоже встает). Знакомо вам имя Макропулос? ЭМИЛИЯ. (овладевая собой). Мне?.. Абсолютно незна­комо. Впервые слышу. Да уходите вы все! Уходите! Оставьте меня наконец! ПРУС. (кланяется). Весьма сожалею... ЭМИЛИЯ. Нет, нет! Вы подождите. А Янек что? За­снул, что ли? Пусть уходит! Янек уходит. (Грегору.) Тебе что? ГРЕГОР. Поговорить с вами. ЭМИЛИЯ. Сейчас мне не до тебя. ГРЕГОР. А мне нужно с вами поговорить. ЭМИЛИЯ. Пожалуйста, Бертик, оставь меня. Уйди, милый. Сейчас уйди. Можешь прийти через несколько минут. ГРЕГОР. Я приду. (Холодный поклон Прусу. Уходит.) ЭМИЛИЯ. Наконец! Пауза. ПРУС. Извините, мадемуазель, я не предполагал, что это имя так взволнует вас. ЭМИЛИЯ. Что вы знаете о Макропулосе? ПРУС. Я вас об этом спрашиваю. ЭМИЛИЯ. Что вы знаете о Макропулосе? ПРУС. Сядьте, прошу вас. Очевидно, разговор не­много затянется. Оба садятся. Пауза. Прежде всего, мадемуазель, разрешите нескромный во­прос. Может быть, даже слишком нескромный. Эмилия молча кивает. Есть у вас... какой-нибудь особый интерес к особе госпо­дина Грегора? ЭМИЛИЯ. Нет. ПРУС. Вам очень важно, чтобы он выиграл тяжбу? ЭМИЛИЯ. Нет. ПРУС. Благодарю вас. Не буду расспрашивать, ма­демуазель, откуда вам известно содержимое запертых столов у меня в доме. Это, видимо, ваша тайна. ЭМИЛИЯ. Да. ПРУС. Прекрасно. Вы знали, что там письма. Знали, что там завещание Пруса... да еще запечатанное. А знали вы, что там было... еще кое-что? ЭМИЛИЯ. (в волнении встает). Что? Вы нашли еще что-то? Что именно? ПРУС. Не знаю. Для меня самого -- загадка. ЭМИЛИЯ. Вы не знаете, что это? ПРУС. А вы знаете? ЭМИЛИЯ. Вы мне об этом ничего не сказали... ПРУС. Я думал, вам известно от Коленатого... или от Грегора. ЭМИЛИЯ. Никто из них не говорил мне ни слова. ПРУС. Это просто запечатанный конверт с надписью рукой Иозефа Пруса: "Сыну моему Фердинанду". Вот и все. Конверт лежал вместе с завещанием. ЭМИЛИЯ. И вы его не вскрыли? ПРУС. Нет. Он адресован не мне. ЭМИЛИЯ. Так давайте его сюда. ПРУС. (встает). Как? Почему? ЭМИЛИЯ. Потому что я так хочу. Потому что... по­тому что... ПРУС. Ну? ЭМИЛИЯ. Потому что я имею на это право. ПРУС. Позвольте узнать: какое? ЭМИЛИЯ. Не скажу. (Садится.) ПРУС. Гм... (Садится.) Это, видимо... тоже ваша тайна. ЭМИЛИЯ. Разумеется. Так вы дадите? ПРУС. Нет! ЭМИЛИЯ. Что ж, хорошо. Мне даст его Бертик. Кон­верт принадлежит ему. ПРУС. Посмотрим. Можете вы сказать мне, что в этом конверте? ЭМИЛИЯ. Нет. (Пауза.) А что вам известно о Макропулосе? ПРУС. Pardon, а что вам известно о той, которую вы называете Эллен Мак-Грегор? ЭМИЛИЯ. У вас ведь есть ее письма. ПРУС. Вам, наверно, известны подробности. Что вы знаете об этой... потаскушке? ЭМИЛИЯ. (вскочив). Что такое? ПРУС. (встает). Но, сударыня... ЭМИЛИЯ. Как вы смеете, как вы смеете говорить та­кие вещи! ПРУС. Да вам-то что? Какое вам дело до этой сомни­тельной особы... жившей сто лет тому назад? ЭМИЛИЯ. Да. Никакого. (Садится.) Значит, она была потаскушкой? ПРУС. Видите ли, я читал ее письма. Чрезвычайно чувственная особа. ЭМИЛИЯ. О, вам не следовало их читать. ПРУС. Там упоминаются такие... интимные подроб­ности. Я не мальчик, мадемуазель, но признаюсь, что у самой искушенной распутницы нет такого опыта... в не­которых делах, как у этой светской девицы. ЭМИЛИЯ. Вы хотели сказать -- девки? ПРУС. Это было бы слишком мягко, мадемуазель. ЭМИЛИЯ. Знаете что? Дайте мне ее письма. ПРУС. Может быть, вас интересуют именно эти... ин­тимные подробности? ЭМИЛИЯ. Возможно. Пауза. ПРУС. Знаете, что я хотел бы знать? ЭМИЛИЯ. Ну? ПРУС. Какова вы в любви. ЭМИЛИЯ. Ага, теперь уже вы думаете об... интимных подробностях! ПРУС. Возможно. ЭМИЛИЯ. Может быть, я напоминаю вам эту Эллен? ПРУС. Боже упаси! Пауза. ЭМИЛИЯ. Да, она была авантюристка, распутница. Может, добавите еще что-нибудь похуже? ПРУС. Как ее звали на самом деле? ЭМИЛИЯ. Эллен Мак-Грегор. Ведь письма ее под­писаны. ПРУС. Pardon, там стоят инициалы Э. М. и только. ЭМИЛИЯ. Ясно, что они означают Эллен Мак-Грегор. ПРУС. Ясно, что они могут означать что угодно. Например, Эмилия Марти. Евгения Монтес и тысячу других имен. ЭМИЛИЯ. А они означают Эллен Мак-Грегор, шотландку по национальности. ПРУС. Или, вернее... Элину Макропулос, гречанку с Крита. ЭМИЛИЯ. Проклятье! ПРУС. Значит, правильно? ЭМИЛИЯ. (гневно). Отстаньте. (Пауза. Поднимает голову.) Черт возьми, откуда вы знаете? ПРУС. Да очень просто. В завещании идет речь о каком-то Фердинанде, родившемся двадцатого ноября тысяча восемьсот шестнадцатого года в Лоукове. Завещание мы прочли вчера вечером, а сегодня, в три часа утра, лоуковский священник, с фонарем в руке, в ночной рубашке, бедняга, ввел меня в хранилище метрических книг. Там я нашел то, что искал. ЭМИЛИЯ. Что же именно? ПРУС. Метрическую запись. Вот какую. (Вынимает блокнот и читает.) Имя и фамилия новорожденного -- Фердинанд Макропулос. Дата рождения -- двадцатое ноября тысяча восемьсот шестнадцатого года. Происхождение -- внебрачный. Отец -- прочеркнуто. Мать -- Элина Макропулос, гречанка с Крита. Вот и все. ЭМИЛИЯ. Больше вы ничего не знаете? ПРУС. Ничего. Но и этого достаточно. ЭМИЛИЯ. Бедняжка Грегор! Теперь Лоуков оста­нется у вас, а? ПРУС. По крайней мере, до тех пор, пока не объя­вится какой-то Макропулос. ЭМИЛИЯ. А запечатанный конверт? ПРУС. О, конверт будет тщательно храниться до его прихода. ЭМИЛИЯ. А если никакой Макропулос не явится? ПРУС. Тогда конверт не будет вскрыт. И не доста­нется никому. ЭМИЛИЯ. Так вот: он явится,-- понятно? И вы рас­прощаетесь с Лоуковом. ПРУС. Что ж, воля божья. ЭМИЛИЯ. Как можно вести себя так глупо! (Пауза.) Слушайте, дайте лучше этот конверт мне. ПРУС. Жалею, что вы продолжаете этот разговор. ЭМИЛИЯ. В таком случае за ним придет сам Макро­пулос. ПРУС. Гм, кто же этот Макропулос? Где он? У вас в кармане? ЭМИЛИЯ. Вы хотите знать? Это Бертик Грегор. ПРУС. Неужели, опять он? ЭМИЛИЯ. Да, Элина Макропулос и Эллен Мак-Гре­гор -- одно и то же лицо. Фамилия Мак-Грегор была ее сценическим псевдонимом, понятно? ПРУС. Абсолютно понятно. А Фердинанд Грегор -- это ее сын, не так ли? ЭМИЛИЯ. Вот именно. ПРУС. Почему же его фамилия была не Макропулос? ЭМИЛИЯ. Потому что... потому что Эллен хотела, чтобы это имя кануло в Лету. ПРУС. Ну вот что, мадемуазель, оставим эту тему. ЭМИЛИЯ. Вы мне не верите? ПРУС. Я этого не говорю. И даже не спрашиваю, откуда вам все это известно. ЭМИЛИЯ. О, господи, к чему дальше скрывать... Я вам все расскажу, Прус, но сохраните мою тайну. Эллен... Элина Макропулос была... моя тетя. ПРУС. Ваша тетя? ЭМИЛИЯ. Да, сестра моей матери. Теперь вы все знаете. ПРУС. В самом деле, как все, оказывается, просто. ЭМИЛИЯ. Вот видите. ПРУС. (встает). Жаль только, что это неправда, ма­демуазель Марти. ЭМИЛИЯ. Вы ходите сказать -- я лгу? ПРУС. К сожалению. Если б вы сказали, что Элина Макропулос была прабабушкой вашей тети, это, по край­ней мере, было бы правдоподобно. ЭМИЛИЯ. Да, вы правы. (Подает руку Прусу.) Всего хорошего. ПРУС. (целует руку). Вы разрешите мне как-нибудь в ближайшем будущем засвидетельствовать вам свое почтение? ЭМИЛИЯ. Пожалуйста. Прус уходит. Постойте! За сколько бы вы продали мне этот конверт? ПРУС. (оборачивается). Простите, что вы сказали? ЭМИЛИЯ. Я куплю его. Куплю эти письма. Заплачу, сколько вы потребуете. ПРУС. (подходит к ней). Простите, сударыня, но об этом я не могу вести переговоры здесь... и с вами. Пришлите, пожалуйста, кого-нибудь ко мне на дом. ЭМИЛИЯ. Зачем? ПРУС. Чтобы я мог спустить его с лестницы. (С лег­ким поклоном уходит.) Пауза. Эмилия сидит неподвижно, с закрытыми глазами. Входит Грeгор, останавливается. ЭМИЛИЯ. (после небольшого молчания). Это ты Бертик? ГРЕГОР. Почему вы закрыли глаза? У вас измученный вид. Что с вами? ЭМИЛИЯ. Я устала. Говори тихо. ГРЕГОР. (подходит к ней). Тихо? Предупреждаю вас: если я буду говорить тихо, я сам не буду знать, что говорю... стану произносить безумные слова. Слы­шите, Эмилия? Не позволяйте мне говорить тихо. Я вас люблю. Я схожу с ума. Люблю вас! Вы не подымаете меня на смех? А я думал, что вы вскочите и дадите мне подзатыльник. И от этого я полюбил бы вас еще неисто­вей. Я люблю вас... Да вы спите? ЭМИЛИЯ. Как холодно, Бертик!.. Я вся дрожу. Смо­три, не простудись. ГРЕГОР. Я люблю вас. Берегитесь, Эмилия! Вы грубы со мной, но даже это доставляет мне наслаждение. Я вас боюсь, но и в этом есть что-то притягательное. Когда вы меня оскорбляете, мне хочется вас задушить. Мне хочется... Я безумец, Эмилия, я, наверно, убью вас. В вас есть что-то отвратительное... и в этом наслажденье. Вы злая, низкая, ужасная... Бесчувственное животное! ЭМИЛИЯ. Неправда, Бертик! ГРЕГОР. Правда. Вам все безразлично. Вы холодны, как нож. Точно встали из могилы. Любить вас -- извра­щение. Но я вас люблю. Люблю безумно! Мне хочется кусать самого себя... ЭМИЛИЯ. Тебе нравится фамилия Макропулос? Скажи! ГРЕГОР. Перестаньте! Не дразните меня. Я жизнь готов отдать за то, чтоб владеть вами. Готов быть игруш­кой в ваших руках. Пойду на все, чего бы вы ни потре­бовали, на самые неслыханные вещи. Я люблю вас... Я погибший человек, Эмилия. ЭМИЛИЯ.. Слушай, вот что! Беги сейчас же к своему адвокату. Пускай он вернет тебе документ, который я ему послала. ГРЕГОР. Он поддельный? ЭМИЛИЯ. Нет, Альберт, клянусь, нет. Но пони­маешь, нам нужен другой, на имя Макропулоса. Постой, я тебе объясню! Эллен... ГРЕГОР. Не нужно. Мне надоели все эти фокусы. ЭМИЛИЯ. Нет, подожди. Ты должен стать богатым, Бертик. Я хочу, чтобы ты был страшно богат. ГРЕГОР. Тогда вы меня полюбите? ЭМИЛИЯ. Перестань! Бертик, ты обещал мне до­стать эту греческую рукопись. Она у Пруса, слышишь? И ты должен добиться наследства, чтобы получить и рукопись! ГРЕГОР. Тогда вы меня полюбите? ЭМИЛИЯ. Никогда! Понимаешь? Никогда! ГРЕГОР. (сел). Я вас убью, Эмилия. ЭМИЛИЯ. Вздор. Стоит мне сказать тебе три слова, и все пройдет, все пройдет. Подумаешь -- он хочет меня убить! Ты видишь этот шрам на шее? Один такой вот тоже хотел убить меня. А если бы я встала перед тобой нагая, ты увидел бы, сколько у меня шрамов на память о вас. Создана я так, что ли, что всем хочется убить меня! ГРЕГОР. Я люблю вас. ЭМИЛИЯ. Отстань, глупец. С меня довольно! Я сыта по горло вашей любовью. О, если бы ты знал... Если б ты знал, как смешны вы, люди. Если бы знал, как я устала! Как мне все опостылело. О, если б ты знал... ГРЕГОР. Что с вами? ЭМИЛИЯ. (ломает руки). Несчастная Элина! ГРЕГОР. (тихо). Пойдем, Эмилия. Уедем отсюда. Никто никогда не любил вас, как я. Знаю... знаю, что в вашей душе отчаяние и ужас. Эмилия, я молод и силен, я сумею зажечь вас своей любовью... Вы забуде­тесь... a потом отбросите меня, как шелуху. Слышите, Эмилия? Эмилия ровно и громко храпит. (Встает в волнении.) Что это? Она спит! Вы притворяетесь, Эмилия? Спит! Как пьяная. (Протягивает к ней руку.) Эмилия, это я... я... Мы одни... (Низко склоняется к ней.) Уборщица, остановившись поодаль, предостерегающе и строго кашляет. (Выпрямляясь.) Кто там? Ах, это вы... Мадемуазель задремала. Не будите ее. (Целует руку Эмилии и поспешно уходит.) УБОРЩИЦА. (подойдя к Эмилии, молча смотрит на нее) Что-то душа у меня за нее болит... (Покачав головой, уходит.) Пауза. Из-за кулис выходит Янeк, останавливается в десяти шагах от Эмилии и с обожанием глядит на нее. ЭМИЛИЯ. Это ты, Бертик? ЯНЕК. Нет. Простите, это только я -- Янек. ЭМИЛИЯ. (садится). Янек? Пойдите сюда, Янек. Хотите оказать мне услугу? ЯНЕК. О да. ЭМИЛИЯ. Сделаете все, о чем я ни попрошу? ЯНЕК. Да. ЭМИЛИЯ. Нечто необычное, Янек. Отважный по ступок. ЯНЕК. Да. ЭМИЛИЯ. И... чего вы за это потребуете? ЯНЕК. О-о, ничего, ничего. ЭМИЛИЯ. Подойдите поближе. Это очень мило с вашей стороны. Слушайте: у вашего отца дома -- запечатанный конверт, на котором написано: "Сыну моему Фердинанду". Конверт лежит в столе, в сейфе или еще где-нибудь. Compris?[9] ЯНЕК. Да, да. ЭМИЛИЯ. Принесите этот конверт. ЯНЕК. А папа даст его мне? ЭМИЛИЯ. Нет. Вы должны взять сами. ЯНЕК. Я не могу. ЭМИЛИЯ. Ах, так! Мальчик боится папы? ЯНЕК. Я не боюсь, но... ЭМИЛИЯ. Но? Янек, милый, честное слово, он дорог мне как память и не имеет никакой цены... А как бы хотелось! ЯНЕК. Я... я попробую. ЭМИЛИЯ.. Правда? ПРУС. (выступает на свет). Не трудись, Янек. Конверт заперт в сейфе. ЯНЕК. Папа! ПРУС. Иди! (Эмилии.) Любопытное явление, мадемуазель. Я думал, что он торчит в театре из-за своей Кристинки, а оказывается... ЭМИЛИЯ. А вы почему торчите в театре? ПРУС. Я ждал... вас. ЭМИЛИЯ. (подходит к нему вплотную). Тогда... от­дайте мне конверт. ПРУС. Это не моя собственность. ЭМИЛИЯ. Принесите его мне. ПРУС. А-а! Когда? ЭМИЛИЯ. Сегодня ночью. ПРУС. Идет! Занавес Действие третье Номер в гостинице. Налево окно, направо дверь в коридор. В центре дверь с гардинами ведет в спальню Эмилии. Эмилия выходит из спальни в пеньюаре. За ней Прус в смокинге, но без воротничка. Прус молча садится в кресло направо. Эмилия идет к окну и поднимает штору. На дворе светает. ЭМИЛИЯ. (отворачивается от окна). Ну? (Пауза. Подходит ближе.) Давайте. (Пауза.) Слышите? Дайте мне конверт. Прус достает из внутреннего кармана бумажник, вынимает оттуда запечатанный конверт и молча бросает его на стол. (Берет конверт и подходит к туалету. Садится и осмат­ривает печать на конверте. Колеблется. Потом быстро вскрывает конверт шпилькой и вынимает из него сло­женный пожелтевший листок. Читает. Радостный вздох. Складывает листок и прячет его за корсаж. Встает.) Отлично! Пауза. ПРУС. (тихо). Вы меня обманули. ЭМИЛИЯ. Вы получили... все, что хотели. ПРУС. Обманули... Вы были холодны как лед. Я словно обнимал мертвую. (Содрогается.) И ради этого я отдал чужие документы. Благодарю покорно! ЭМИЛИЯ. Вам жаль конверта? ПРУС. Мне жаль, что я узнал вас. Я не должен был отдавать конверт. Получается, что я вор. Гадость, гадость! ЭМИЛИЯ. Завтракать будете? ПРУС. Не хочу. (Встает и подходит к ней.) Пока­житесь. Покажитесь, я хочу посмотреть на вас. Не знаю, что я вам отдал; наверно, что-то ценное. Но даже если дело было только в том, что это -- чужой запечатанный документ... (Машет рукой.) ЭМИЛИЯ. Вы хотите плюнуть мне в лицо? (Встает.) ПРУС. Нет, себе. ЭМИЛИЯ. О, пожалуйста, не стесняйтесь. Стук. (Идет к двери.) Кто там? ГОРНИЧНАЯ. (за сценой.) Это я, мадемуазель. ЭМИЛИЯ. Входи. (Отпирает.) Завтракать! Горничная (входит в ночной кофте и юбке. Запы­халась). Простите, мадемуазель, не здесь ли господин Прус? ПРУС. (резко оборачивается). В чем дело? ГОРНИЧНАЯ. Пришел слуга