145.

Томился я, и вдруг раскат
Из уст любимых: "Ненавижу",
И грома треск, и молний ад;
Но, увидав, я скорбью движим,

Смягчилось сердце, и упрёк,
Что бранью отозвалось эхо,
Смутил язык, но вновь изрёк
Нескладный звук свой неумеха:

"Я ненавижу", - как злодей
Бьёт снопом искр земные скалы,
Как ночь играет тенью дней,
Пугая гибельным оскалом;

"Я ненавижу", - словно яд,
Но жизнь вернулась, - "не тебя".

146.

Poor soul, the centre of my sinful earth,
[...] these rebel powers that thee array;
Why dost thou pine within and suffer dearth,
Painting thy outward walls so costly gay?

Why so large cost, having so short a lease,
Dost thou upon thy fading mansion spend?
Shall worms, inheritors of this excess,
Eat up thy charge? is this thy body's end?

Then soul, live thou upon thy servant's loss,
And let that pine to aggravate thy store;
Buy terms divine in selling hours of dross;
Within be fed, without be rich no more:

So shalt thou feed on Death, that feeds on men,
And Death once dead, there's no more dying then.

146.

Несчастная душа, центр плоти гнусной,
[Вокруг] тебя войска твоих рабов;
Зачем томишься ты в лачуге грустной
И украшаешь крепости грехов?

Зачем ты тратишь силы жизни краткой,
Дворец возводишь, золотой чертог?
Чтоб черви и наследники достатка
Его сожрали? это твой итог?

Душа-душа, служа червям кургузым,
Скорбь умножаешь тела своего;
Меняешь дар небес на низкий мусор;
Земля поглотит прах, и нет его:

Когда ж готовишь пищу для ума,
Съедают люди Смерть, мираж она.

147.

My love is as a fever, longing still
For that which longer nurseth the disease,
Feeding on that which doth preserve the ill,
The uncertain sickly appetite to please.

My reason, the physician to my love,
Angry that his prescriptions are not kept,
Hath left me, and I desperate now approve
Desire is death, which physic did except.

Past cure I am, now reason is past care,
And frantic-mad with evermore unrest;
My thoughts and my discourse as madmen's are,
At random from the truth vainly express'd;

For I have sworn thee fair and thought thee bright,
Who art as black as hell, as dark as night.

147.

Моя любовь подобна лихорадке,
Что пестует болезнь и множит жар,
А он готовит новые загадки,
Чтоб бред их разрешил больной угар.

Не может разум-лекарь угадать,
Какое средство утолит печали,
И оставляет плоть мою страдать,
Чтоб силы смерти мне лекарство дали.

В волненье устремлялся я назад,
Искал безумным разумом истоки;
Но разум бедный, возвращаясь в ад,
Не мог извлечь полезные уроки;

Лишь клялся красотой и мыслью ясной,
Печальной словно ночь, как ад ужасной.

148.

O me, what eyes hath Love put in my head,
Which have no correspondence with true sight!
Or, if they have, where is my judgment fled,
That censures falsely what they see aright?

If that be fair whereon my false eyes dote,
What means the world to say it is not so?
If it be not, then love doth well denote
Love's eye is not so true as all men's 'No.'

How can it? O, how can Love's eye be true,
That is so vex'd with watching and with tears?
No marvel then, though I mistake my view;
The sun itself sees not till heaven clears.

O cunning Love! with tears thou keep'st me blind,
Lest eyes well-seeing thy foul faults should find.

148.

Что за глаза у сердца моего?
Любовь, ты искажаешь всё на свете!
А может из упрямства своего
Не слушает мой мозг приборы эти?

Настолько любит мозг свои глаза,
Спешит исправить зримые картины?
Предпочитает верить в чудеса
И в мир привычных мнений, часто мнимых?

Как может быть? вокруг беда и слёзы,
Как оправдать обманные глаза?
Но, впрочем, верно, что нет веры грёзам;
Так солнце прячет лик пока гроза.

О, хитрая Любовь! ты слепишь глаз,
Чтоб не заметил вздор твоих гримас.

149.

Canst thou, O cruel! say I love thee not,
When I against myself with thee partake?
Do I not think on thee, when I forgot
Am of myself, all tyrant, for thy sake?

Who hateth thee that I do call my friend?
On whom frown'st thou that I do fawn upon?
Nay, if thou lour'st on me, do I not spend
Revenge upon myself with present moan?

What merit do I in myself respect,
That is so proud thy service to despise,
When all my best doth worship thy defect,
Commanded by the motion of thine eyes?

But, love, hate on, for now I know thy mind;
Those that can see thou lovest, and I am blind.

149.

О, ужас! говорить, что не любил я,
Когда себе под кожу я залез?
Ужель бесплодны все мои усилья?
Ужель во мне мучитель не исчез?

Разве с презренным злом я в дружбе ныне?
Разве бесплоден глупый мой вопрос?
Зачем чернее ночи ты, богиня?
За что ты мстишь мне диким стоном гроз?

Чем заслужил твоё расположенье
И гордости презрительный отказ,
Ведь обожал я каждое мгновенье,
Когда светило солнце милых глаз?

Любовь, я разгадаю ребус твой;
Ты любишь тех, кто видит; я слепой.

150.

O, from what power hast thou this powerful might
With insufficiency my heart to sway?
To make me give the lie to my true sight,
And swear that brightness doth not grace the day?

Whence hast thou this becoming of things ill,
That in the very refuse of thy deeds
There is such strength and warrantize of skill
That, in my mind, thy worst all best exceeds?

Who taught thee how to make me love thee more
The more I hear and see just cause of hate?
O, though I love what others do abhor,
With others thou shouldst not abhor my state:

If thy unworthiness raised love in me,
More worthy I to be beloved of thee.

150.

Откуда столько силы, столько власти
Пленять сердца, притягивать умы?
О, почему несбыточное счастье
В плену иллюзий, узников тюрьмы?

Какой болезнью сердце поразила,
Что, отвергая помощь и тепло,
Оно внимает гибели и силе,
И темнотой твоей увлечено?

Кто научил тебя внушать любовь,
И тем сильней, чем больше ненавижу?
О, наказанье, мир, мне приготовь,
Но для меня ты станешь только ближе:

Уж если даже грех люблю я твой,
Каков же свет твой, добрый мой герой.

151.

Love is too young to know what conscience is;
Yet who knows not conscience is born of love?
Then, gentle cheater, urge not my amiss,
Lest guilty of my faults thy sweet self prove:

For, thou betraying me, I do betray
My nobler part to my gross body's treason;
My soul doth tell my body that he may
Triumph in love; flesh stays no father reason;

But, rising at thy name, doth point out thee
As his triumphant prize. Proud of this pride,
He is contented thy poor drudge to be,
To stand in thy affairs, fall by thy side.

No want of conscience hold it that I call
Her love for whose dear love I rise and fall.

151.

Про совесть знает юная любовь;
А от любви рождённый что узнает?
Сомненьем дерзким мне не прекословь,
Во мне свои ошибки отрицая:

Я изменил предательскому телу,
Тебе, неверный, верен до конца;
Зависит тело от души всецело;
У зеркала нет мысли и лица;

И, если ты возвысишься над плотью,
Она вознаградит тебя с лихвой.
Не возгордись, о дворянин в лохмотьях,
Работай и останься сам собой.

Как, чередуя всходы и закаты,
Работают небесные громады.

152.

In loving thee thou know'st I am forsworn,
But thou art twice forsworn, to me love swearing,
In act thy bed-vow broke and new faith torn,
In vowing new hate after new love bearing.

But why of two oaths' breach do I accuse thee,
When I break twenty? I am perjured most;
For all my vows are oaths but to misuse thee
And all my honest faith in thee is lost,

For I have sworn deep oaths of thy deep kindness,
Oaths of thy love, thy truth, thy constancy,
And, to enlighten thee, gave eyes to blindness,
Or made them swear against the thing they see;

For I have sworn thee fair; more perjured eye,
To swear against the truth so foul a lie!

152.

Ты, верно, знаешь, я нарушил слово,
Но ведь и ты два раза обманул,
Любовью клялся ты и верой новой,
Потом презреньем слову моему.

Но почему упрёк лишь в двух изменах,
Хотя я двадцать клятв переступил?
Нарушил много я обетов ценных,
Тебя во многом ложно обвинил,

Но мне хотелось, видят небеса,
Клятв верности твоей, любви и правды,
И, чтоб добиться, я слепил глаза
И изучал их хитрые ландшафты;

И клялся я, и клятвы нарушал,
Чтоб испытать на прочность идеал!

153.

Cupid laid by his brand, and fell asleep:
A maid of Dian's this advantage found,
And his love-kindling fire did quickly steep
In a cold valley-fountain of that ground;

Which borrow'd from this holy fire of Love
A dateless lively heat, still to endure,
And grew a seething bath, which yet men prove
Against strange maladies a sovereign cure.

But at my mistress' eye Love's brand new-fired,
The boy for trial needs would touch my breast;
I, sick withal, the help of bath desired,
And thither hied, a sad distemper'd guest,

But found no cure: the bath for my help lies
Where Cupid got new fire -- my mistress' eyes.

153.

Амур, уснувший, факел обронил:
Его нашла охотница-богиня,
Невдалеке холодный ключ бурлил,
И погрузился огнь в источник синий;

Отдав потоку свой священный жар,
Пламя Любви усилило бурленье,
К воде целебной вскоре млад и стар
Путь проложили с целью исцеленья.

Но тот, кто ищет от любви покой,
Тот не найдёт лекарства от дурмана;
Хотел и я спасительной водой
Унять тоску и успокоить раны,

Но было тщетно: ключ меня не спас,
Меня излечит пламя милых глаз.

154.

The little Love-god lying once asleep
Laid by his side his heart-inflaming brand,
Whilst many nymphs that vow'd chaste life to keep
Came tripping by; but in her maiden hand

The fairest votary took up that fire
Which many legions of true hearts had warm'd;
And so the general of hot desire
Was sleeping by a virgin hand disarm'd.

This brand she quenched in a cool well by,
Which from Love's fire took heat perpetual,
Growing a bath and healthful remedy
For men diseased; but I, my mistress' thrall,

Came there for cure, and this by that I prove,
Love's fire heats water, water cools not love.

154.

Однажды задремал Амур - малыш,
Забыв и факел и огонь горящий,
Тут нимфы строгие прокрались в тишь,
И вынули огонь из ручки спящей;

И тотчас жаром вспыхнули сердца
У чистых дев, согретые любовью;
Так, сон отринув, пленник из дворца
На мир взирает, восхищённый новью.

В холодном теле этот жар полезный
Горит, соединяя нить времён,
Он - доброе лекарство от болезней;
Но я, любви покорный, исцелён

И миру говорю, что человек
Согрет огнём, негаснущим вовек.