116.
Не допусти помех к сближенью истин.
Любовь, что гнётся, это не любовь,
Отравленный родник не станет чистым,
Грех, разрушая душу, губит кровь:
Нет, нет! любовь - огонь, святой треножник,
Ориентир незыблемый, живой;
Звезда, чей свет взыскательный художник
Зрит в вышине и правит парус свой.
Любовь - не шут, не временщик обманный,
Вострящий серп лукавою рукой:
Любовь поддержкой помощи нежданной
От гибели спасёт и смерти злой.
А если нет, и лгут слова мои,
Умри, мой стих, раз нет в тебе любви.
117.
Accuse me thus: that I have scanted all
Wherein I should your great deserts repay,
Forgot upon your dearest love to call,
Whereto all bonds do tie me day by day;
That I have frequent been with unknown minds
And given to time your own dear-purchased right
That I have hoisted sail to all the winds
Which should transport me farthest from your sight.
Book both my wilfulness and errors down
And on just proof surmise accumulate;
Bring me within the level of your frown,
But shoot not at me in your waken'd hate;
Since my appeal says I did strive to prove
The constancy and virtue of your love.
117.
Вини меня: в бесплодном размышленье
Я проводил, скупец, за днями дни,
Моей любви окованный забвеньем,
Не мог я выбраться из западни;
Терзался часто я тяжелым чувством,
Что парус я послушный подниму,
А мой корабль со скрежетом и хрустом
Умчат ветра в неведомую тьму.
Мой грех найди и ложные тревоги,
Пойми их смысл и опыт дорогой;
Испепели меня, учитель строгий,
Но не казни безжалостной рукой;
К тебе взываю, твёрдость прояви,
И силу добродетельной любви.
118.
Like as, to make our appetites more keen,
With eager compounds we our palate urge,
As, to prevent our maladies unseen,
We sicken to shun sickness when we purge,
Even so, being full of your ne'er-cloying sweetness,
To bitter sauces did I frame my feeding
And, sick of welfare, found a kind of meetness
To be diseased ere that there was true needing.
Thus policy in love, to anticipate
The ills that were not, grew to faults assured
And brought to medicine a healthful state
Which, rank of goodness, would by ill be cured:
But thence I learn, and find the lesson true,
Drugs poison him that so fell sick of you.
118.
Как перец острый множит аппетит,
Наш вкус смешеньем пылким пробуждая,
И как лекарство хворь предотвратит,
От тяжести желудок очищая,
Так я под соусом твоим прекрасным
Измыслил стол, богатый и большой,
Но пресыщеньем яств разнообразных
Теперь страдаю, пациент больной.
Любовь хитра, она предупреждает
Возникшей тошнотой о силах зла,
И тем больные силы исцеляет,
Желая нам здоровья и добра:
Так я учусь, и нахожу урок,
Как, принимая яд, лечить порок.
119.
What potions have I drunk of Siren tears,
Distill'd from limbecks foul as hell within,
Applying fears to hopes and hopes to fears,
Still losing when I saw myself to win!
What wretched errors hath my heart committed,
Whilst it hath thought itself so blessed never!
How have mine eyes out of their spheres been fitted
In the distraction of this madding fever!
O benefit of ill! now I find true
That better is by evil still made better;
And ruin'd love, when it is built anew,
Grows fairer than at first, more strong, far greater.
So I return rebuked to my content
And gain by ill thrice more than I have spent.
119.
Сирены слёзы пил я много раз,
Как в перегонном кубе всё кипело,
Надежды ужас, упованья газ
Меня пугал, бурля в реторте смелой!
О, сколько сора, сердце, ты вместило,
Пока лелеяло свои мечты!
Безумца глаз, куда смотрел ты, милый!
Заразу эту как не видел ты!
О, бенефис потерь! теперь-то знаю
Злых помыслов прекрасный винегрет;
И потому любовь я убиваю,
Чтоб возродился её чистый свет.
Так я верну себе свои пороки
И казнью награжу я их, жестокий.
120.
That you were once unkind befriends me now,
And for that sorrow which I then did feel
Needs must I under my transgression bow,
Unless my nerves were brass or hammer'd steel.
For if you were by my unkindness shaken
As I by yours, you've pass'd a hell of time,
And I, a tyrant, have no leisure taken
To weigh how once I suffered in your crime.
O, that our night of woe might have remember'd
My deepest sense, how hard true sorrow hits,
And soon to you, as you to me, then tender'd
The humble salve which wounded bosoms fits!
But that your trespass now becomes a fee;
Mine ransoms yours, and yours must ransom me.
120.
Мне помощь то, что ты был зол ко мне,
Лекарством было огорченье это,
Я был горбун с грехами на спине,
Грехом лишь нервы были не задеты.
Сквозь время ты потряс мой горб недобрый
И у горбатого отнял досуг,
И ныне я, тиран уже безгорбый,
Ценю поступок твой, мой добрый друг.
О, скорби ночь, напомнила ты мне,
Как точный выпад губит супостата,
И скоро я ударю в тишине
И излечу твой горб, как ты когда-то.
Итак, я награжу тебя богато,
Платил ты мне, и вот грядёт расплата.
121.
'Tis better to be vile than vile esteem'd,
When not to be receives reproach of being,
And the just pleasure lost which is so deem'd
Not by our feeling but by others' seeing:
For why should others false adulterate eyes
Give salutation to my sportive blood?
Or on my frailties why are frailer spies,
Which in their wills count bad what I think good?
No, I am that I am, and they that level
At my abuses reckon up their own:
I may be straight, though they themselves be bevel;
By their rank thoughts my deeds must not be shown;
Unless this general evil they maintain,
All men are bad, and in their badness reign.
121.
Быть подлым лучше, чем любить порок,
Тогда не упрекнут тебя позором,
Совсем не важно, что ты к чувствам строг,
Важней как мир оценит строгим взором:
Зачем бы миру лгать и потакать
Моим страстям, изменам и лукавству?
На подлости кто сможет указать,
Если везде царит одно коварство?
Нет, я есть я, и мир бранит меня
Против своей природы несомненно:
Я прав, мои неправые друзья;
Я чист в делах пред чистою вселенной;
Зло возвышая, вот вам всем урок,
Плохие все, раз царствует порок.
122.
Thy gift, thy tables, are within my brain
Full character'd with lasting memory,
Which shall above that idle rank remain
Beyond all date, even to eternity;
Or at the least, so long as brain and heart
Have faculty by nature to subsist;
Till each to razed oblivion yield his part
Of thee, thy record never can be miss'd.
That poor retention could not so much hold,
Nor need I tallies thy dear love to score;
Therefore to give them from me was I bold,
To trust those tables that receive thee more:
To keep an adjunct to remember thee
Were to import forgetfulness in me.
122.
В моём мозгу твой стол, твой дар бесценный,
Я все слова запомнил, милый друг,
Со мною будет слог твой вдохновенный,
Даже когда исчезнет всё вокруг;
Пока мой мозг и сердце существуют,
Они хранят твой пламенный урок;
А после, принимая дань земную,
Себе их прах возьмёт земной чертог;
В земной темнице грусти и забвенья
Нет ничего, ни правды, ни любви;
И потому без прежнего сомненья
К словам моим вниманье прояви:
Ради тебя, себя готов забыть я,
Знай, что царевна-память спит в укрытье.
123.
No, Time, thou shalt not boast that I do change:
Thy pyramids built up with newer might
To me are nothing novel, nothing strange;
They are but dressings of a former sight.
Our dates are brief, and therefore we admire
What thou dost foist upon us that is old,
And rather make them born to our desire
Than think that we before have heard them told.
Thy registers and thee I both defy,
Not wondering at the present nor the past,
For thy records and what we see doth lie,
Made more or less by thy continual haste.
This I do vow and this shall ever be;
I will be true, despite thy scythe and thee.
123.
Не нов, о Время, гордый твой наряд:
Возводишь ты дворцы и пирамиды,
Но камни их меня не удивят;
Не удивят их вычурные виды.
Дни наши коротки, и потому
Нас восхищают древние святыни,
Навязанные нашему уму,
Свидетели слепой твоей гордыни.
Их и тебя я вызываю, Время,
Я вызываю на открытый бой
Твоих дворцов причудливое племя,
Воздвигнутых поспешною рукой.
Клянусь я в том, что вечны эти строки;
Прав буду я, а не твой серп, жестокий.
124.
If my dear love were but the child of state,
It might for Fortune's bastard be unfather'd'
As subject to Time's love or to Time's hate,
Weeds among weeds, or flowers with flowers gather'd.
No, it was builded far from accident;
It suffers not in smiling pomp, nor falls
Under the blow of thralled discontent,
Whereto the inviting time our fashion calls:
It fears not policy, that heretic,
Which works on leases of short-number'd hours,
But all alone stands hugely politic,
That it nor grows with heat nor drowns with showers.
To this I witness call the fools of time,
Which die for goodness, who have lived for crime.
124.
Если любовь моя есть сирота,
Силы судьбы зачем его чернили,
Любим ли он иль дальше пустота,
Сорняк ли он или цветок средь гнили.
Нет, не случайно он рождён судьбой;
Он не страдает от усмешек знати,
Ни от ударов страсти роковой
И изменений времени некстати:
Догматов властных не боится он,
Часы крадущих хитрою уловкой,
Пусть даже мир весь хитростью пленён,
Опутав всё погибельной верёвкой.
Шут и глупец у времени в петле,
Тот умер для добра, кто жил во зле.
125.
Were 't aught to me I bore the canopy,
With my extern the outward honouring,
Or laid great bases for eternity,
Which prove more short than waste or ruining?
Have I not seen dwellers on form and favour
Lose all, and more, by paying too much rent,
For compound sweet forgoing simple savour,
Pitiful thrivers, in their gazing spent?
No, let me be obsequious in thy heart,
And take thou my oblation, poor but free,
Which is not mix'd with seconds, knows no art,
But mutual render, only me for thee.
Hence, thou suborn'd informer! a true soul
When most impeach'd stands least in thy control.
125.
Есть что-нибудь под добрым небосводом,
Что мы оставим, обращаясь в прах,
И долго ль будет вечная природа
Нас вспоминать, и ужас наш, и страх?
Разве запомнил мир своих любимцев,
Кто, увлекаясь собственной игрой,
Расталкивал таких же проходимцев,
Силы растратив в прихоти слепой?
Позволь, любовь, мне сердцем стать свободным,
И ритмом лёгким бить в твоей груди,
Сор изгони, художник благородный,
И силы добрые к себе впусти.
Прочь, искус! и, очистившись душой,
Ты станешь управлять своей судьбой.
126.
O thou, my lovely boy, who in thy power
Dost hold Time's fickle glass, his sickle, hour;
Who hast by waning grown, and therein show'st
Thy lovers withering as thy sweet self grow'st;
If Nature, sovereign mistress over wrack,
As thou goest onwards, still will pluck thee back,
She keeps thee to this purpose, that her skill
May time disgrace and wretched minutes kill.
Yet fear her, O thou minion of her pleasure!
She may detain, but not still keep, her treasure:
Her audit, though delay'd, answer'd must be,
And her quietus is to render thee.
126.
Серп Времени ты знаешь, мальчик мой,
И зеркало Времён перед тобой;
Из малого, ничтожного зерна
Ты вырос, и любовь твоя сильна;
Если Природа царственной рукою
Твой дом разрушит и лишит покоя,
Она вознаградит тебя за труд
Убийством праздных и тупых минут.
Её страшишься ты, её любимчик!
Но есть у ней, кроме ножа, гостинчик:
В отсрочке платежа её ответ,
Разгадка тайн и молодцу совет.
127.
In the old age black was not counted fair,
Or if it were, it bore not beauty's name;
But now is black beauty's successive heir,
And beauty slander'd with a bastard shame:
For since each hand hath put on nature's power,
Fairing the foul with art's false borrow'd face,
Sweet beauty hath no name, no holy bower,
But is profaned, if not lives in disgrace.
Therefore my mistress' brows are raven black,
Her eyes so suited, and they mourners seem
At such who, not born fair, no beauty lack,
Slandering creation with a false esteem:
Yet so they mourn, becoming of their woe,
That every tongue says beauty should look so.
127.
Уродливой считалась чернота,
Никто не называл её красивой;
Но ныне изменилась красота,
Плебей оклеветал её спесивый:
С тех пор, как рвёт безжалостной рукою
Прекрасные природные цветы,
Стал храм природный нищей мастерскою,
И тот профан, чьи помыслы чисты.
И потому природа чёрной тучей,
Нахмурив брови, плачет всякий раз,
Исход предвосхищая неминучий
Клеветника, источника проказ:
И горько плачут чёрные потоки,
Чтоб голос правды не был одинокий.
128.
How oft, when thou, my music, music play'st,
Upon that blessed wood whose motion sounds
With thy sweet fingers, when thou gently sway'st
The wiry concord that mine ear confounds,
Do I envy those jacks that nimble leap
To kiss the tender inward of thy hand,
Whilst my poor lips, which should that harvest reap,
At the wood's boldness by thee blushing stand!
To be so tickled, they would change their state
And situation with those dancing chips,
O'er whom thy fingers walk with gentle gait,
Making dead wood more blest than living lips.
Since saucy jacks so happy are in this,
Give them thy fingers, me thy lips to kiss.
128.
Как часто был я музыкой взволнован,
Рождал восторг в груди твой стройный звук,
Медвежье ухо упоеньем новым
Внимало бегу драгоценных рук,
Завидовал я клавишам клавира,
Что могут пальцы нежно целовать,
А я, наполненный игрой кумира,
Мог только губы бедные кусать!
Я забавлялся дивною картиной
Весёлых и танцующих ребят,
Волшебный танец с пальцем-балериной
Неспешно вёл галантный их отряд.
Так счастливы они, и неспроста,
Отдай им пальчики, а мне - уста.
129.
The expense of spirit in a waste of shame
Is lust in action; and till action, lust
Is perjured, murderous, bloody, full of blame,
Savage, extreme, rude, cruel, not to trust,
Enjoy'd no sooner but despised straight,
Past reason hunted, and no sooner had
Past reason hated, as a swallow'd bait
On purpose laid to make the taker mad;
Mad in pursuit and in possession so;
Had, having, and in quest to have, extreme;
A bliss in proof, and proved, a very woe;
Before, a joy proposed; behind, a dream.
All this the world well knows; yet none knows well
To shun the heaven that leads men to this hell.
129.
К стыду, к утрате духа страсть ведёт;
Обмана страсть, убийства и злословья,
Наживы страсть, сомнений тонкий лёд,
Страсть грубости, потери хладнокровья,
Владея малой, но презренной честью,
Мечту стремимся ухватить рукой,
Но призрак отвечает чёрной местью,
Отняв у вожделенного покой;
А страсть погони в нашем слабом взоре;
След исправляет в воздухе пустом;
Блаженство ищем, а находим горе;
Мираж, сначала; тень его, потом.
Все это знают; но не знают лишь,
Как свет небесный в ад зовёт и тишь.
130.
My mistress' eyes are nothing like the sun;
Coral is far more red than her lips' red;
If snow be white, why then her breasts are dun;
If hairs be wires, black wires grow on her head.
I have seen roses damask'd, red and white,
But no such roses see I in her cheeks;
And in some perfumes is there more delight
Than in the breath that from my mistress reeks.
I love to hear her speak, yet well I know
That music hath a far more pleasing sound;
I grant I never saw a goddess go;
My mistress, when she walks, treads on the ground:
And yet, by heaven, I think my love as rare
As any she belied with false compare.
130.
Свет глаз любимых солнцу проиграет;
Коралл затмит собой цвет алых губ;
Бледнее грудь, чем снег в альпийском крае;
У колосистых злаков гибче чуб;
Дамасских роз чудесные бутоны
Нежнее нежности её ланит;
Благоуханный запах анемонов
Скорей, чем вздох любимой опьянит.
Люблю я слушать пенье чаровницы,
Но звуков лучших знаю волшебство;
У нимф прелестней дивные ресницы;
А у богинь изящнее чело:
И всё же, небеса, любовь моя
Прекрасней всех, с кем сравниваю я.
131.
Thou art as tyrannous, so as thou art,
As those whose beauties proudly make them cruel;
For well thou know'st to my dear doting heart
Thou art the fairest and most precious jewel.
Yet, in good faith, some say that thee behold
Thy face hath not the power to make love groan:
To say they err I dare not be so bold,
Although I swear it to myself alone.
And, to be sure that is not false I swear,
A thousand groans, but thinking on thy face,
One on another's neck, do witness bear
Thy black is fairest in my judgment's place.
In nothing art thou black save in thy deeds,
And thence this slander, as I think, proceeds.
131.
Твой образ как лик деспота сердитый,
Что мучит красотой жестоких глаз;
Прекрасно знаешь, что в моей груди ты -
Изысканный и солнечный алмаз.
Ценители искусства скажут мне,
Во взоре силы нет, и мало света:
Не смею возразить их болтовне,
Не мне, друзья мои, судить об этом.
Но я клянусь, нет фальши в этом лике,
Вглядитесь, тысячи, в черты лица,
Найдётся, может быть, медведь безликий,
Кто разгадает замысел творца.
Творенье очернить легко, быть может,
Но чернота лишь клевету умножит.
132.
Thine eyes I love, and they, as pitying me,
Knowing thy heart torments me with disdain,
Have put on black and loving mourners be,
Looking with pretty ruth upon my pain.
And truly not the morning sun of heaven
Better becomes the grey cheeks of the east,
Nor that full star that ushers in the even
Doth half that glory to the sober west,
As those two mourning eyes become thy face:
O, let it then as well beseem thy heart
To mourn for me, since mourning doth thee grace,
And suit thy pity like in every part.
Then will I swear beauty herself is black
And all they foul that thy complexion lack.
132.
Люблю глаза твои, но, к сожаленью,
И твоё сердце знает мою боль,
Они в печали ищут наслажденье,
Моих тиранов исполняя роль.
Не так ли солнце наглое с утра
Свой бледный диск рисует на востоке,
Не так ли полуночная пора
Впивает в душу взор свой звездоокий,
Не так ли молнии прекрасных глаз:
О, опечаль меня, как сердце просит,
Сожги меня, пылающий алмаз,
Пусть злобный ветер пепел мой уносит.
Так ты затмишь всех чёрной красотою,
И успокоишь сердце золотое.
133.
Beshrew that heart that makes my heart to groan
For that deep wound it gives my friend and me!
Is't not enough to torture me alone,
But slave to slavery my sweet'st friend must be?
Me from myself thy cruel eye hath taken,
And my next self thou harder hast engross'd:
Of him, myself, and thee, I am forsaken;
A torment thrice threefold thus to be cross'd.
Prison my heart in thy steel bosom's ward,
But then my friend's heart let my poor heart bail;
Whoe'er keeps me, let my heart be his guard;
Thou canst not then use rigor in my gaol:
And yet thou wilt; for I, being pent in thee,
Perforce am thine, and all that is in me.
133.
Я проклинаю сердце в той груди,
В которой я томлюсь в глухой темнице!
И хорошо бы я страдал один,
Зачем мой друг как раб немой томится?
И он, и я, напрасно мы взываем,
А вместе с нами не рождённый брат:
Забыл ты нас, себя не узнавая;
Утроив втрое боль своих утрат.
Моя тюрьма в твоей груди жестокой,
Но сердце друга помогает мне;
А я - охранник друга светлоокий;
И не замёрзнуть мне в твоей тюрьме:
Ещё я жив; но я невольник твой,
И всё во мне - твоё, мучитель мой.
134.
So, now I have confess'd that he is thine,
And I myself am mortgaged to thy will,
Myself I'll forfeit, so that other mine
Thou wilt restore, to be my comfort still:
But thou wilt not, nor he will not be free,
For thou art covetous and he is kind;
He learn'd but surety-like to write for me
Under that bond that him as fast doth bind.
The statute of thy beauty thou wilt take,
Thou usurer, that put'st forth all to use,
And sue a friend came debtor for my sake;
So him I lose through my unkind abuse.
Him have I lost; thou hast both him and me:
He pays the whole, and yet am I not free.
134.
Теперь признаюсь, также твой мой друг,
Тебе мы служим, в этом я ручаюсь,
В ответе я за дело добрых рук,
Продолжить дело друга постараюсь:
Не хочешь ты, а друг не может мой,
Скупой и жадный ты, мой друг - надёжный;
Но объяснил учитель дорогой,
Как невозможное связать с возможным.
Поскольку ты блистаешь красотою
И арендуешь славу молодца,
А он преследует, прикрывшись мною;
Позволь убить негодного истца.
Убью его я; ты потом двоих:
В расчёте он, и я ничей должник.
135.
Whoever hath her wish, thou hast thy 'Will,'
And 'Will' to boot, and 'Will' in overplus;
More than enough am I that vex thee still,
To thy sweet will making addition thus.
Wilt thou, whose will is large and spacious,
Not once vouchsafe to hide my will in thine?
Shall will in others seem right gracious,
And in my will no fair acceptance shine?
The sea all water, yet receives rain still
And in abundance addeth to his store;
So thou, being rich in 'Will,' add to thy 'Will'
One will of mine, to make thy large 'Will' more.
Let no unkind, no fair beseechers kill;
Think all but one, and me in that one 'Will.'
135.
У курицы желанье, а в тебе -
Есть "Воля", есть стремление и сила;
Назло моей нескладной болтовне
Ты горы сдвинешь и затмишь светила.
Ты хочешь стать большим и необъятным,
Или погибнуть хочешь в тишине?
Ты хочешь видеть мир с лицом опрятным,
Иль хочешь, чтобы он сгорел в огне?
Умножь, гроза, избыток океанов,
Смывая прочь истории грехов;
Наполнись страшной Волей ураганов,
По Воле солнца и моих стихов.
Оставь мольбы, страданья, слёзы, сплин;
Исполнись Волею, мой исполин.
136.
If thy soul check thee that I come so near,
Swear to thy blind soul that I was thy 'Will,'
And will, thy soul knows, is admitted there;
Thus far for love my love-suit, sweet, fulfil.
'Will' will fulfil the treasure of thy love,
Ay, fill it full with wills, and my will one.
In things of great receipt with ease we prove
Among a number one is reckon'd none:
Then in the number let me pass untold,
Though in thy stores' account I one must be;
For nothing hold me, so it please thee hold
That nothing me, a something sweet to thee:
Make but my name thy love, and love that still,
And then thou lovest me, for my name is 'Will.'
136.
Коль душу своевольем я стеснил,
Клянусь, твоя душа дала мне право,
Я лишь потворствовал по мере сил;
И исполнял любимые забавы.
Я сберегал сокровища любви,
Я жил одним желаньем охраненья.
Я не считал великий клад своим,
И не считал несчётные каменья:
Сколь клад велик, позволь мне умолчать,
Хотя желанье рассказать огромно;
Но он весь твой, и даже малу пядь
Я не могу присвоить вероломно:
Любовь есть ключ, хочу, чтоб клад открыл,
Поскольку Воля - это имя Уилл.
137.
Thou blind fool, Love, what dost thou to mine eyes,
That they behold, and see not what they see?
They know what beauty is, see where it lies,
Yet what the best is take the worst to be.
If eyes corrupt by over-partial looks
Be anchor'd in the bay where all men ride,
Why of eyes' falsehood hast thou forged hooks,
Whereto the judgment of my heart is tied?
Why should my heart think that a several plot
Which my heart knows the wide world's common place?
Or mine eyes seeing this, say this is not,
To put fair truth upon so foul a face?
In things right true my heart and eyes have erred,
And to this false plague are they now transferr'd.
137.
Не ты ль, слепой дурак, своей любовью
Глаза мне ослепил? и что теперь?
Внимавшие красивому сословью,
Глаза узнали торжество потерь.
Может ошибка тщетного пристрастья?
Соломинки спасительной утюг?
Мои друзья! собратья по несчастью!
Вдруг это сердца вероломный трюк?
Как сможет сердце различить свой путь,
Мимо которого весь мир проходит?
Ужели очи, всюду видя муть,
Найдут пути к сияющей свободе?
Вели они меня путём порока,
И вывели на ложную дорогу.
138.
When my love swears that she is made of truth
I do believe her, though I know she lies,
That she might think me some untutor'd youth,
Unlearned in the world's false subtleties.
Thus vainly thinking that she thinks me young,
Although she knows my days are past the best,
Simply I credit her false speaking tongue:
On both sides thus is simple truth suppress'd.
But wherefore says she not she is unjust?
And wherefore say not I that I am old?
O, love's best habit is in seeming trust,
And age in love loves not to have years told:
Therefore I lie with her and she with me,
And in our faults by lies we flatter'd be.
138.
Когда любовь клянётся, я ей верю,
Хотя подозреваю в ней обман,
Я маску простодушия примерю,
И лживый мир обманет наш роман.
Пусть мир считает, что наивна юность,
Любовь прекрасно знает, что к чему,
Я разрешил своей любви угрюмость:
Она - нелепость слову моему.
Но почему она не скажет правды?
А я о старых тайнах не скажу?
Любит любовь нелепые преграды,
И доверяет тайны лишь пажу:
Так другу лжём мы, древние шаманы,
Нам льстят с любовью тайные туманы.
139.
O, call not me to justify the wrong
That thy unkindness lays upon my heart;
Wound me not with thine eye but with thy tongue;
Use power with power and slay me not by art.
Tell me thou lovest elsewhere, but in my sight,
Dear heart, forbear to glance thine eye aside:
What need'st thou wound with cunning when thy might
Is more than my o'er-press'd defense can bide?
Let me excuse thee: ah! my love well knows
Her pretty looks have been mine enemies,
And therefore from my face she turns my foes,
That they elsewhere might dart their injuries:
Yet do not so; but since I am near slain,
Kill me outright with looks and rid my pain.
139.
Не защищаю ложь я, но привык,
Что раздаётся в сердце злобный лай;
Не столько ранит взгляд твой, как язык;
Используй силу, но не убивай.
Ты, сердце, любишь речь и мир вокруг,
И мне дороже ты любых глаголов:
Что сможет навредить тебе, мой друг,
Когда сильнее ты моих уколов?
Тебя прощаю: часто без причины
Любовь грозою искажает нас,
Как у врага становится личина,
И стрел обиды из любимых глаз:
Не делай так; любовь моя не враг,
От мук меня избавит твой тесак.
140.
Be wise as thou art cruel; do not press
My tongue-tied patience with too much disdain;
Lest sorrow lend me words and words express
The manner of my pity-wanting pain.
If I might teach thee wit, better it were,
Though not to love, yet, love, to tell me so;
As testy sick men, when their deaths be near,
No news but health from their physicians know;
For if I should despair, I should grow mad,
And in my madness might speak ill of thee:
Now this ill-wresting world is grown so bad,
Mad slanderers by mad ears believed be,
That I may not be so, nor thou belied,
Bear thine eyes straight, though thy proud heart go wide.
140.
Будь мудрецом, как вид свирепый твой;
Не презирай мою косноязычность;
Отдай мне скорбность слов, мой дорогой,
Меня пусть огорчает их токсичность.
Хотя любовь не ум, любовь поможет
Учителю понять ученика;
Но боль обид лишь нездоровье множит,
Так свой конец предчувствует брюзга;
Отчаянье сопутствует безумству,
Безумец не поймёт слова мои:
Мир прагматизма, боли и кощунства
Считает клеветой слова любви,
Глаза медведя не поверят им,
Предвзятой гордости мешает грим.
141.
In faith, I do not love thee with mine eyes,
For they in thee a thousand errors note;
But 'tis my heart that loves what they despise,
Who in despite of view is pleased to dote;
Nor are mine ears with thy tongue's tune delighted,
Nor tender feeling, to base touches prone,
Nor taste, nor smell, desire to be invited
To any sensual feast with thee alone:
But my five wits nor my five senses can
Dissuade one foolish heart from serving thee,
Who leaves unsway'd the likeness of a man,
Thy proud hearts slave and vassal wretch to be:
Only my plague thus far I count my gain,
That she that makes me sin awards me pain.
141.
Мне говорят глаза, что облик твой
Нельзя любить из-за изъянов грубых;
Но сердце любит образ непростой,
Назло глазам презренным сердце любит;
Не радует язык твой, помело,
Отвратно прикоснуться к грязной коже,
Плох вкус и запах твой, и тяжело
Всем добрым чувствам, так ты невозможен:
Но сердце глупое, где ты живёшь,
С пятёркой чувств и мыслей не согласно,
Как прежде верит сердце в молодёжь,
У подлости в плену, вассал несчастный:
Только чума, должно быть, мне поможет,
И возвратит долг грешника, быть может.
142.
Love is my sin and thy dear virtue hate,
Hate of my sin, grounded on sinful loving:
O, but with mine compare thou thine own state,
And thou shalt find it merits not reproving;
Or, if it do, not from those lips of thine,
That have profaned their scarlet ornaments
And seal'd false bonds of love as oft as mine,
Robb'd others' beds' revenues of their rents.
Be it lawful I love thee, as thou lovest those
Whom thine eyes woo as mine importune thee:
Root pity in thy heart, that when it grows
Thy pity may deserve to pitied be.
If thou dost seek to have what thou dost hide,
By self-example mayst thou be denied!
142.
Мой грех - любовь, ты презираешь грешных
И ненавидишь грех, попутчик лжи:
Сравни меня с собой, и неизбежно
Достоинства отыщешь у ханжи;
Иль, может, вспомнишь звуки юных уст,
Какими оскорблял себя, бедняга,
Поступков скверну, отрицанье уз,
И разграбленье древних саркофагов.
Друг другу докучаем мы законно,
Люблю глаза твои я, мой король,
Боль сердца нужно слушать благосклонно,
Идущий в рост услышит свою боль.
Если услышишь то, что нужно скрыть,
Знак разглядишь, и восстановишь нить!
143.
Lo! as a careful housewife runs to catch
One of her feather'd creatures broke away,
Sets down her babe and makes an swift dispatch
In pursuit of the thing she would have stay,
Whilst her neglected child holds her in chase,
Cries to catch her whose busy care is bent
To follow that which flies before her face,
Not prizing her poor infant's discontent;
So runn'st thou after that which flies from thee,
Whilst I thy babe chase thee afar behind;
But if thou catch thy hope, turn back to me,
And play the mother's part, kiss me, be kind:
So will I pray that thou mayst have thy 'Will,'
If thou turn back, and my loud crying still.
143.
Эй! как хозяйка ловит бедных кур,
На время забывая о сыночке,
Чтоб не мешал ей юный бедокур,
Его сажает где-то в уголочке,
Пока кричит от невниманья он,
Она старается поймать хоть что-то,
И чем спокойней милый купидон,
Тем мать скорее завершит охоту;
Вот так вокруг тебя перо и пух,
Я, будто сын, чей плач терзает душу;
Но, отвернувшись, крик не режет слух,
Будь матерью моей, меня послушай:
Скажи мне так, мой мальчик волевой,
Ты отвернись, и крик не слушай мой.
144.
Two loves I have of comfort and despair,
Which like two spirits do suggest me still:
The better angel is a man right fair,
The worser spirit a woman colour'd ill.
To win me soon to hell, my female evil
Tempteth my better angel from my side,
And would corrupt my saint to be a devil,
Wooing his purity with her foul pride.
And whether that my angel be turn'd fiend
Suspect I may, but not directly tell;
But being both from me, both to each friend,
I guess one angel in another's hell:
Yet this shall I ne'er know, but live in doubt,
Till my bad angel fire my good one out.
144.
На радость, на беду есть две любви,
На ухо шепчут мне два разных духа:
Дух мужества с отвагою в крови,
И дух болезни, хитрая старуха.
Ад победит, когда карга цветная
Прельстит покоем духа красоты,
И возгордится, святость попирая,
Унылый дух бесплодной суеты.
Но если ангел не поддастся ей,
Возможно, всё случится по иному;
Зависит всё от мудрости моей,
Пусть ангел здравый навредит больному:
Живут во мне сомнения, пока
Мой ангел злой сжигает добряка.
145.
Those lips that Love's own hand did make
Breathed forth the sound that said 'I hate'
To me that languish'd for her sake;
But when she saw my woeful state,