ыше банковского, обещал вернуть через три месяца -- а потом как испарился. Я сестру попросил с ним связаться, так он полгода голову морочил -- все говорил "на той неделе". Но, врать не буду, все отдал, даже с процентами. Сестра написала, что последнюю сумму доносил просто совсем уж мелкими купюрами -- видимо, последнее отдавал. Я ему еще написал тогда, что он дурак, если последнее: мы ж друзья, сказал бы, я бы подождал и процента не взял. Мне эти пять тысяч все равно погоды не делают -- у нас в Силиконке такие цены, что закачаешься. Думал купить домик -- но, пожалуй, подожду пару лет: цены на недвижимость должны пойти вниз, потому что не может фанерная халупа стоить полмиллиона..." "Понты кидает", -- подумал Глеб, дочитывая письмо Вольфсона. Странно: в нескольких тысячах километров от Москвы человек с помощью опто-волоконного и медного кабеля пытался воссоздать то, что давным-давно умерло. Все эти прозвища могли существовать только в мире, где секс был фигурой речи, а Бродский и Солженицын -- запретными именами, в мире, что давно исчез по ту и по эту сторону океана. Может, впрочем, именно в виртуальной реальности подписного листа этот мир и мог воскреснуть: там тоже были одни слова и никаких тел. Ниже Вольфсоновской подписи Глеб обнаружил постскриптум: "Про Емелю уже знаю. Грустная история". Глеб нажал на Reply и ответил на лист, что Абрамова не видел уже несколько дней и, если кто увидит, пусть скажет, чтобы связался с Глебом, у него остались кое-какие Витькины вещи. Глеб имел в виду карточку Visa, но решил ее не упоминать -- мало ли что, все-таки деньги, пусть и виртуальные. Глава пятнадцатая Однако назавтра от Абрамова не было вестей -- как сквозь землю провалился. В метро, по дороге из Хрустального в "Птюч", Глеб думал о том, что Витю могли просто убить. Выследить, выкрасть из квартиры и убить. Впрочем, подумал он, надо бы Ирке позвонить: если Абрамов к кому и зашел попрощаться, то именно к ней. Глеб мысленно поставил галочку "позвонить Ирке" и вспомнил, как в школе Феликс размечал поля дневника разнокалиберными звездочками с неровными лучами, что свисали во все стороны, точно оплывшие часы на известной картине Дали. Лажа как-то подозвала Феликса к себе после уроков и зловеще сказала: "Чтобы я этого больше не видела", -- а на недоуменный вопрос: "А что не так, Зинаида Сергеевна?" -- молча потыкала кончиком шариковой ручки в лучи звездочки. Их было шесть, и Феликс уже открыл рот, чтобы сказать, мол, случайность, но Лажа перелистнула страницу и проделала ту же операцию еще с несколькими звездами. Хотя рисунки Феликса на магендовид походили не больше, чем звездное небо -- на американский флаг, он ушел пристыженный и потрясенный. -- Вот что значит -- гены, -- говорил он с гордостью. -- А был бы я узбеком -- небось, полумесяц рисовал бы. Эти невесть откуда выплывшие воспоминания показались Глебу неуместными. В настоящий момент его окружали молодые люди, которые, вероятно, поступали в школу, когда магендовид уже перестал быть криминалом. И сейчас эти люди равномерно раскачивались, иногда подпрыгивая на большом, слабо освещенном танцполе. От музыки Глеб тоже почувствовал себя старым: он живо вспоминал фельетоны школьных времен, в которых родители говорили, что ABBA или Boney M -- вовсе не музыка. Вот и сейчас так же: звуки, под которые танцевали в клубе "Птюч" подростки в обтягивающих майках и тяжелых ботинках, напоминали скорее писк модема, чем мелодию, под которую возможно танцевать. Кто-то тронул его за рукав: он обернулся. Перед ним стояла Настя. -- Ты тоже сюда ходишь?! -- она с трудом перекрикивала музыку -- Нет, -- ответил Глеб, -- я по делу. Она сказала что-то еще, но Глеб не расслышал. -- Что? -- переспросил он. -- Купи мне воды! -- крикнула она. Глеб попросил маленькую бутылку "Святого источника" (ну и цены у них здесь). Настя выпила бутылку залпом и направилась в сторону танцпола. Музыка неожиданно смолкла (раздались негодующие крики), и объявили, что сейчас в честь закрытия сезона пройдет фэшн-шоу. Фамилию модельера Глеб не расслышал -- в любом случае, она ничего бы ему не сказала. Недовольная Настя вернулась к стойке. -- А какое у тебя дело? -- спросила она. Она пританцовывала, дергая плечами и постукивая грубым ботинком по полу -- не иначе, в такт внутренней музыке. -- Я ищу Олега, -- сказал Глеб. Настя огляделась: -- Его сейчас нет, хотя я его недавно видела. А ты давно знал Снежану? -- Нет, -- сказал Глеб, -- пару недель. -- Классная была, -- ответила Настя. -- Мы с ней как-то на рейв ходили. Закинулись "экстази" и всю ночь колбасились. У тебя нет таблов, кстати? -- Нет, -- ответил Глеб, не очень понимая, про что его спрашивают. -- Сам-то пробовал? Очень круто. Понимаешь, такая вещь... рейв людей объединяет. Наши сознания образуют такую единую сеть, и мы все, как одно существо... во всяком случае, пока диджей винилы крутит. Слово "сеть" теперь вызывало у Глеба только одну ассоциацию, и на всякий случай он кивнул. -- Это лучшее, что есть в жизни, въезжаешь? -- продолжала Настя. -- Космические энергии -- прямо через тебя. Вот Луганский говорил, что рэйв... это... отменил разделение на того, кто создает искусство и того, кто его потребляет. Мы теперь едины -- диджеи, клубные люди, просто случайно зашедшие -- как ты. -- А Луганский, -- спросил Глеб, -- он тоже тут бывает? -- О, -- Настя все пританцовывала, -- о, Луганский всюду бывает. Он... это... everyman...нет, everywhereman. Вряд ли можно так сказать по-английски, решил Глеб, но только кивнул. -- А что вы делали тогда, на Снежанином дне рождения? -- продолжил он, радуясь, что Настя в таком приподнятом состоянии, что явно не сможет соврать, -- вы все время вместе были? -- Ну, -- Настя наморщила носик, -- ну, это такой вопрос... я, наверное, в ванну выходила... или в туалет. -- А вы не видели, чтобы кто-нибудь выходил из квартиры? -- Да все выходили. Как менты пришли -- так все и ломанулись на лестницу. -- Я имею в виду -- до того, как менты пришли, -- терпеливо разъяснил Глеб. -- До того... -- Настя задумалась, -- до того мы даже из комнаты не выходили. Ну, из компьютерной. -- А может... -- начал Глеб, но тут Настя показала пальчиком на человека, подошедшего к барной стойке: -- Вот Олег, который тебе нужен! И тут же заиграла музыка. На этот раз -- в самом деле музыка, даже слова были. Молодежь на танцполе радостно зашумела -- но это всего-навсего начался фэшн-показ. Глеб с Олегом пожали друг другу руки, и Глеб вынул из кармана листок с иероглифом. -- Не скажешь, что это такое? -- спросил он. -- Иероглиф "синобу", -- объяснил Олег. -- Зачем тебе? -- Ну, так... -- Глеб замялся. -- Интересно. -- Он значит "терпение", -- сказал Олег. -- Как видишь, он состоит из двух частей -- "китана" и "кокоро", то есть "меч" и "сердце". -- А мы можем понимать "меч" как просто некое лезвие? -- спросил Глеб, холодея. -- При некотором желании, -- сказал Олег. -- А "кокоро" означает не столько "сердце", сколько "суть". Собственно, есть эзотерическое объяснение: "терпение -- это сердце меча, ждущего в ножнах". Мне кажется, тут "терпение" имеет оттенок "готовности", но не поручусь. -- Красиво, -- сказал Глеб. -- Тут как в магии, -- продолжал Олег. -- Каждая черточка имеет значение. Вот если сделать так, -- и он ногтем зачеркнул часть иероглифа, -- то мы получим здесь составную часть "неизбежность". Когда терпение истощилось, меч неизбежно вырывается из ножен. -- А ты специалист по Японии? -- спросил Глеб. -- Я много по чему специалист, -- усмехнулся Олег. -- Японией немного занимался, когда интересовался японской эзотерикой, времен Второй мировой. Был один человек, объяснил. Глеб кивнул. -- Правда, я сейчас ко всем этим делам довольно сдержанно отношусь, -- продолжал Олег. -- Опасное дело, если без опыта. Навалять можно, и будет такой расколбас, что мало не покажется. -- Да я ничего такого не собираюсь, я просто узнать... у меня подруга погибла, ну, я и пытаюсь понять -- отчего. -- Понять -- гиблое дело, -- сказал Олег. -- Понять ничего нельзя. Но за этим тебе, конечно, надо к Юлику Горскому... если денег на билет хватит, ясное дело. -- У меня его мыло есть, -- сказал Глеб. -- Мыло -- это неплохо, -- кивнул Олег. -- Но я все-таки не уверен, что сработает. Даже если там волоски остались -- этого еще недостаточно. -- Я имею в виду -- электронная почта, -- пояснил Глеб. До него дошло, что за музыка играет сейчас в клубе. Измененная до неузнаваемости песня Битлз. Певец голосом, в котором не осталось ничего человеческого, повторял: "I Me Mine I Me Mine I Me Mine". -- Люблю "Лайбахов", -- сказал Олег, заметив, что Глеб прислушивается. -- Хотя они немного аутфэшн уже, но все равно люблю. Тоталитаризм как он есть. Настоящая нацистская музыка. Правильно Вероничка их зарядила. -- А кто такой этот Горский? -- спросил Глеб и подумал: в последнее время все почему-то употребляют слова "арийский" и "нацистский" как похвалу. -- Юлик? -- удивился Олег, -- такой человек. Гуру по жизни. Глеб кивнул. Глава шестнадцатая Всю неделю после смерти Снежаны Глеб был непривычно бодр. Ему было немного стыдно, но потребность разгадать загадку ее смерти словно выдернула его из апатии последних лет. Возможно, потому что Снежана чем-то напоминала ему Таню -- и смерть Снежаны словно помогла ему забыть уехавшую жену. Точнее -- освободила воспоминания о ней от привкуса горечи и тоски. Или, может, просто мозг снова заработал в полную силу. Глеб непрерывно анализировал и прикидывал: кто? зачем? как? Ответ на второй вопрос был очевиден: причина -- Маша Русина, та -- или, точнее, тот, -- кто был Машей Русиной. Именно он, чтобы скрыть свое настоящее лицо, убил Снежану. Похоже, кто-то из постоянных гостей Хрустального: человек, по уши увязший в интригах русского Интернета. Была, впрочем, еще одна версия: Снежана сама была Машей Русиной, а убил ее Шварцер -- вычислил и отомстил. Схема, по-своему убедительная, рушилась там же, где все остальные: трудно себе представить, как Шварцер рассекает горло Снежане и рисует кровью на стене иероглиф, обозначающий "терпение", -- если, конечно, это тот самый иероглиф. Мог ли убийца зачеркнуть знак, показывая, что терпение истощилось, и нож неминуемо поразит Снежану? Шутка в Осином стиле, но невозможно вообразить его убийцей -- как, впрочем, и любого из гостей Шаневича. Убийство, подумал Глеб, тем страшнее самоубийства, что выбивает минимум двух людей: убитого и убийцу. Самоубийство же уносит только одного. Помимо главного вопроса "кто?" имелось еще несколько, и без ответов расследование пробуксовывало. Например, зачем Снежана вышла из квартиры? Люди иногда выходят на лестницу покурить, но в Хрустальном все курили прямо в помещении -- за исключением офиса. И еще: зачем убийца нарисовал иероглиф на стене? Как этот иероглиф связан с убийством? И откуда убийце известно его значение? И еще Глеб хотел бы выяснить, кто на самом деле те пять гномов, которых Снежана успела собрать у себя на канале. Он хотел знать это даже независимо от версии про Марусину: он помнил слова Снежаны про сеть любовников и чувствовал, что как-то связан с этими людьми. Каждый день он исправно заходил на #xpyctal, надеясь кого-нибудь там найти. Однако целую неделю правое окошко, где должны столбиком выстроиться ники тех, кто пришел на канал, пустовало. Глеб уже решил, что программа глючит, или он делает что-то не так, но сегодня наконец увидел сразу двоих. Пришли BoneyM и het -- Глеб сразу впомнил, как Снежана написала в блокнотике их имена. "kadet: ты кто такой?" -- нелюбезно спросил BoneyM. "Меня зовут Глеб, -- напечатал Глеб, -- Снежана дала мне пароль незадолго до своей смерти". "Здесь не принято называть реальные имена", -- ответил BoneyM. "Теперь уже не важно, не так ли?" -- напечатал Глеб. Он впервые общался через IRC -- непривычно как-то. Впрочем, ясно, что освоить IRC будет легко: под большим окном -- что-то вроде командной строки, куда впечатываешь реплики, а после нажатия Enter'a они появляются в большом окне -- вместе с репликами остальных. Глеб уже знал, что всю беседу можно записать в отдельный файл, который назывался логом. Слова самого Глеба показывались после угловой скобки, у остальных перед репликами появлялся ник. Выглядело это так: <het> Vse ravno. Davajte sohranim tradiciju. <BoneyM> kadet: My vspominaem Snowball segodnja. Rasskazyvaem, kak my s nej made sex pervyj raz. Ja uzhe rasskazal. <het> Teper' moja ochered'. Esli kadet ne protiv. > Net <het> My byli oba molody togda. Pochti shkol'niki ili sovsem shkol'niki. Печатал het быстро, посылая на экран одну-две фразы, так что пауз почти не возникало. Вскоре Глеб освоился и просто читал -- будто книгу или статью в Сети. Тем более, het писал законченными книжными предложениями -- словно уже много раз эту историю рассказывал и сейчас только повторял. Даже транслит перестал Глеба раздражать. Мешало только, что het, как многие, пишущие транслитом, иногда вставлял английские слова -- когда они были явно короче или звучали, как русские. "Мы оказались в одной гостинице, в другом городе, не в том, где познакомились. Нас было несколько человек, но Snowball уговорила свою подругу пойти на вечерний сеанс в видеосалон. Даже, кажется, на два вечерних сеанса. Я улизнул из номера, где пили мои друзья, и пришел к ней. Оба мы понимали, для чего встретились, и немного волновались. Надо вам сказать, это был мой первый sex. Сначала мы поцеловались несколько раз. Потом она сняла кофточку и осталась в одном bra. Я долго возился с застежкой, и Snowball даже начала смеяться немного, хотя и не обидно. Потом она сама расстегнула мне ремень и запустила руку в ширинку". Глебу стало неловко. Точнее, он почувствовал возбуждение и одновременно -- неловкость, что чувствует возбуждение, читая о том, как занималась когда-то любовью девушка, умершая несколько дней назад. Было в этом что-то от вуайеризма и одновременно -- от некрофилии. "Мы разделись, -- продолжал het, -- и легли в постель. Несмотря на волнение, у меня стоял как никогда. По молодости, я обошелся без начальных ласк, сразу перевернул ее на спину и лег сверху. Помню, когда я входил, она kissed меня за шею, засос был еще несколько дней". Возбуждение нарастало. Он ясно представил Снежану, с улыбкой впивающуюся поцелуем в шею. Непроизвольно поправил член в штанах и порадовался, что в комнате никого нет. "Мы трахались недолго, я почти сразу кончил, от неопытности. Snowball рассмеялась и сказала, что можно повторить, через некоторое время. Я не слезал с нее, а она начала пощипывать мои соски -- я никогда не знал, что это так возбуждает. Я целовал ее грудь и постепенно my cock снова встал". Глеб не сводил глаз с монитора. Правая рука лежала на ширинке и слегка двигалась вверх-вниз. "Вот уж не предполагал, -- подумал Глеб, -- что придется стыдиться онанизма. Досчитать что ли до восьми и бросить?" "Когда я кончил второй раз, -- продолжал het, -- Snowball встала, и я увидел, что вся простыня в крови. Я сначала решил, что она была девственница, хотя все ребята в классе знали, что это не так. Весь член и pubic hairs у меня тоже были в крови. Я как-то нерешительно ее спросил, стесняясь слова "целка". Она рассмеялась и сказала, что у нее periods". Глеб оторвал руку от члена и быстро написал: "het: прости, а когда это было?" "kadet: очень давно, -- ответил het, -- а что?" "просто так", -- ответил Глеб и положил руку назад. В этот момент Глеб увидел, что последние несколько минут на канале находится еще один человек "Это что еще за XXXpyctal у нас тут образовался?" -- спросил SupeR. "SupeR: поминаем Snowball" -- ответил BoneyM. "???" -- ответил SupeR. "Она умерла", -- объяснил BoneyM. И тут дверь в офис открылась. -- Порнушку смотришь? -- раздался голос Нюры. Глеб смутился. Правая рука еще лежала на ширинке, хотя эрекция уже почти пропала. Он быстро убрал руку и, нажав Alt-Tab, спрятал окно mIRC'a. -- Нет, просто серфлю, -- ответил он. -- Да ладно, -- Нюра села на соседний стул лицом к Глебу. -- Любой человек должен провести сутки за скачиванием порнухи из юзнета, чтобы больше к этому не возвращаться. -- Я действительно не ... -- начал Глеб и, опустив глаза, увидел, что ширинка до половины расстегнута. "Проклятые джинсы", -- подумал он и быстро подтянул язычок молнии. Нюра засмеялась. -- Да не дергайся, -- сказала она, -- а то крайняя плоть застрянет. Ты ведь, наверное, не обрезанный? И она подвинулась еще ближе. -- Нет, не обрезанный, -- ответил Глеб, -- я как-то вообще мало религиозен... и уж скорее христианин, чем иудей. -- Врешь, небось, -- сказала Нюра и потянулась к застежке. Он смутился. Дело даже не в том, что второй раз за последние две недели он оказывался объектом пристального женского внимания. Снежана в самом деле ему нравилась -- но Нюру Степановну он как женщину не воспринимал. Точнее, воспринимал ее именно как женщину -- ну, тетю, двоюродную, сильно старшую сестру, но никак не девушку, с которой можно заниматься сексом. Глядя, как рука с уже проступающими синими венами расстегивает молнию, и вдыхая идущий от Нюры запах "кэмела", он поймал себя на том, что помимо воли в мозгу всплывает слово "геронтофилия". От этого и было стыдно: только что возбуждался, вспоминая о мертвой женщине, а теперь вряд ли возбудится от прикосновения живой. Он подозревал, что у него не встанет -- и ему заранее было неловко. Но у него встал. Они прошли в боковую комнату по соседству с кухней. Как выяснилось, это была не спальня, а склад: коробки с книгами и какая-то старая мебель. Через оконце из кухни лился тусклый свет, и Нюра не стала включать электричество. Не говоря ни слова, она начала раздеваться. У нее оказалось вовсе не такое старое тело: измочаленный живот, обвисшая грудь, но красивые бедра и довольно стройные ноги. Он стянул футболку, а Нюра, став на колени, вытащила его член из штанов. Глеб закрыл глаза и тут же услышал, как в метре от них по коридору идет Шаневич и громко зовет Нюру. Судя по движениям ее головы, отзываться она не собиралась. -- Вот коза, -- сказал Шаневич на кухне. -- Небось, в магазин вышла. Придется нам самим чай кипятить. -- Ничего страшного, -- ответил мужской голос, и Глеб узнал Влада Крутицкого. Узнала его и Нюра -- и тут же замерла. -- Так что у вас со Шварцером вышло? -- спросил Шаневич. Нюра поднялась с колен и нервно огляделась. Она явно раздумывала, не одеться ли. Глеб, осторожно переступая в спущенных джинсах, шагнул к ней и обнял. -- Глупость это все, -- говорил за стеной Крутицкий. -- Понимаешь, Илья, все эти игры в открытость, в демократизм -- все это несерьезно. Детский сад. -- Information wants to be free, -- ответил Шаневич. -- Не смеши меня. Мало ли, чего она wants. Мне не важно, правда ли, что у Шварцера липовое портфолио, но нельзя же допускать такого слива. Ну, что это такое? Фактически, анонимка -- но публичная. Вот если бы Шварцер надавил на владельцев сервера, чтобы они раскрыли, кто такая эта Маруся -- тогда бы я его зауважал. Некоторое время Нюра старалась освободиться от объятий Глеба, но он был сильнее, и к тому же она не хотела шуметь. Постепенно он прижал ее к стене, и ее губы уткнулись ему в ямку между ключицами. Глеб начал медленно гладить ей груди. -- У Сети такая идеология, -- ответил Шаневич. -- Уважение чужой прайвеси. К тому же сервер в Америке, как на них надавишь? -- То есть ты хочешь сказать, -- продолжал Крутицкий, -- что любой человек может завести в Сети страницу и печатать там все, что угодно? -- Конечно, -- даже по тону было слышно, как Шаневич недоуменно пожал плечами. "Да, смешного инвестора чуть было не получил Тим", -- подумал Глеб, осторожно разворачивая Нюру спиной к себе. Правую руку он старался не снимать с ее груди. -- И никто его не сможет взять за жопу, да? -- голос Крутицкого тоже изменился: он явно о чем-то задумался. В тусклом свете смутно белели нюрины ягодицы. Глеб нагнул ее, и почувствовал, что она сама направляет рукой его член. -- Это же и хорошо, Влад, -- сказал Шаневич, -- потому что... -- Да, с этим можно работать, -- голос Крутицкого зазвучал уверенней. -- То есть можно сделать такой сайт, и сливать туда компромат... жаль, к выборам уже не поспеем. Нюра глубоко выдохнула, и Глеб поспешно прикрыл ей рот ладонью. Раскачиваясь, он продолжал слушать как Крутицкий говорит на кухне: -- Я, пожалуй, создам свою структуру. Наберу молодых ребят, пусть с нуля всему учатся, никакого тебе wants to be free. Никакого сора из избы. Все серьезно, без бирюлек. -- Ну, не знаю, -- ответил Шаневич. -- Не уверен, что это в Сети будет работать. -- Будет, конечно будет, -- сказал Крутицкий, -- это только тебе кажется, что есть разница между Сетью и обычной жизнью. Люди-то всюду одинаковые, так что и разницы нет. Засвистел чайник. Глеб слышал, как Шаневич разлил воду по чашкам и сказал: -- Ладно, пойдем в офис, там и договорим. Когда шаги затихли в коридоре, Глеб опустил руку и тут же Нюра издала протяжный стон и, содрогнувшись, кончила. Одевшись, они некоторое время стояли молча. -- Как дети малые, честное слово, -- сказал Глеб. -- У меня с Владом серьезные отношения, -- ответила Нюра. -- Еще не хватало, чтобы он меня здесь нашел. -- У вас в самом деле роман? -- спросил Глеб. Он снова вспомнил как Снежана рассказывала про сеть людей, спавших друг с другом, и понял, что теперь Нюра и Влад Крутицкий тоже связаны со Снежаной -- уже после ее смерти. -- Да, -- Нюра была очень серьезна. -- И я бы хотела, чтобы все осталось между нами. -- Конечно, -- кивнул Глеб. -- Не думаю, чтобы это повторилось, так что можешь не беспокоиться, -- сказала она, открывая дверь. "А мне казалось, -- подумал Глеб, -- у меня нормально стоял." Глава семнадцатая Вернувшись в офис, Глеб некоторое время молча сидел перед монитором. Нюра Степановна отвлекла его от чего-то важного, от какой-то мысли, напугавшей его и удивившей. Он нажал Alt-Tab и обнаружил, что полчаса, пока он отсутствовал, общение на канале продолжалось без него. Het ушел, потом появился Undi, потом ушел и он, и SupeR остался один. Глеб пролистнул несколько экранов назад и вдруг увидел, что SupeR закинул туда лог какой-то старой сессии. Похоже, разговор происходит вечером того дня, когда погибла Снежана. В тот раз их было трое: Snowball, SupeR и het. Они поздравляли Снежану с днем рождения, она рассказывала, сколько пришло гостей (между делом упомянула, что скоро на канале появится новый человек), а потом сообщила, что хотела бы показать им одну штуку. Дальше шла ссылка, но Глеб не пошел -- и так понял, что увидит. "Иероглиф", -- сказал SupeR. "Могу объяснить, что такое, но лень писать", -- сказал het. "het: ну?" -- ответила Снежана "Snowball: Проще на бумаге. -- ответил het, -- Давай через полчаса на лестнице". "het: Забились", -- ответила Снежана. Это была ее последняя реплика. Глеб пролистнул страницу оживленного обсуждения и убедился, что не он один, но и двое других любовников Снежаны тоже поняли, что именно het выманил Снежану на лестницу. Выманил, чтобы убить. Глеб встал и вышел в большую комнату. Там сидели Муфаса, Андрей и Арсен. Муфаса смотрел телевизор, а Андрей с Арсеном обсуждали будущий журнал. -- На обложке надо изобразить ширинку, -- говорил Андрей. -- Просто взять и отсканировать. Будет очень оригинально и, как сказал бы Бен, круто. -- Лучше жопу, отец, -- предложил Арсен. -- На кооперативных пакетах обычно жопу изображали. -- Начать с того, что кооперативных пакетов давно нет, -- сказал Андрей. -- Простите, ребята, -- перебил их Глеб. -- Я тут только что узнал важную вещь. Про Снежану. Они прошли в офис, и Арсен углубился в лог. Андрей только раз взглянул и сказал: -- Я знаю уже. Это же я там был, -- и он ткнул пальцем в ник Undi. -- А я -- kadet, -- признался Глеб. -- А то я не догадался, -- ответил Арсен, показывая на колонку справа. Сейчас там оставался только "kadet", все остальные участники покинули канал. Через полчаса обескураженный Глеб сидел перед монитором. Его прозрение оставило всех обитателей Хрустального совершенно равнодушными. -- Какая тебе разница, кто вызвал ее на лестницу, -- сказал Шварцер. -- Известно ведь, что ее убили какие-то посторонние. Жалко девку, конечно, но давайте к делу вернемся. -- Дело, -- сказал Арсен, -- это где мы деньги возьмем. -- Крутицкий нам отказал окончательно, -- сказал Шаневич. -- Он будет свой бизнес делать. -- Ты скажи, -- начал Шварцер, -- может, удастся все-таки... -- но Арсен его прервал: -- Поздно пить воду, святой отец, когда печень отвалилась. Этим людям не было дела до жизни и смерти Снежаны. Для них она была лишь одной из жительниц Хрустального. Пришла -- и ушла, была -- и нет. Ничего не поделать, и Глеб понял, что остается одно -- написать Юлику Горскому. Выйдя на кухню заварить чай, он спросил Муфасу: -- Послушай, а вы со Шварцером до концерта доехали? -- Когда? -- Ну, после Снежаниного дня рождения. -- Да, конечно, -- сказал Муфаса. -- Сразу у дома поймали тачку. А что? -- Нет, ничего, -- ответил Глеб и вычеркнул Шварцера из числа подозреваемых. В Калифорнии было раннее утро, но Горский откликнулся почти мгновенно, и через четверть часа они уже беседовали на IRC. По счастью, у Горского были установлены русские шрифты, так что общение шло кириллицей. Глеб, передав приветы от Антона и Олега, коротко рассказал о смерти Снежаны и о логе, который прочитал сегодня. -- То есть это het попросил ее выйти? -- уточнил Горский. -- Да, -- ответил Глеб, -- но я не знаю, кто это такой. -- Формально то, что он попросил ее выйти, ничего не значит, -- написал Юлик. -- Попросить мог один, а убить другой. Но все равно, хорошо бы понять, кто это. -- В квартире было восемь мужиков, -- ответил Глеб. -- Антон, Шаневич и Арсен были на кухне; остаются Луганский, Ося, Бен и Андрей. И я, конечно. Четверо подозреваемых, одним словом. -- Я все равно не возьмусь, -- написал Горский. -- Я не особо люблю все эти детективные расследования. -- Я тебя понимаю, -- быстро печатал Глеб, -- но, знаешь, мне обидно: всем просто дела нет. Менты сказали -- какой-то пьяный или наркоман, все и поверили. С одной стороны, понятно: убийца же -- один из них. -- Дело не в этом, -- ответил Горский, -- просто эти ребята не особо подозрительны. Вот однажды мне уже пришлось столкнуться с убийством, и там участвовали с одной стороны новые русские, а с другой -- любители психоделии. Строчки вылезали на экран порциями и, прочитав реплику Горского, Глеб собрался уже было спросить, что из этого следует, как появился следующий кусок: -- У тех и других паранойя очень высокая -- одни все время с бандитами имеют дело, другие -- чуть что, на измену садятся. Ну, и в результате -- гора трупов, как в "Гамлете". -- Но у меня не паранойя, -- ответил Глеб. -- Это просто справедливость. Ведь не все равно -- кто убил. -- Не знаю. Мне кажется, справедливость обеспечивается законом кармы. И он не нуждается в моей помощи. И в твоей тоже. Да и какие мотивы могли быть у убийцы? -- Деньги, -- ответил Глеб, -- какие же еще? Как мог коротко, он рассказал историю несостоявшихся инвестиций Крутицкого в веб-студию Шварцера и журнал Шаневича. -- Снежана могла знать, кто такая эта Марусина. А тот, кто придумал Марусину, мог иметь свои виды на деньги Крутицкого. И не говори мне, что из-за пятидесяти тысяч нельзя убить. В России из-за бутылки убивают. -- Нет разницы, из-за чего убивать, -- ответил Горский, -- потому что убивают всегда не из-за материальных причин. Даже если сам преступник уверен в обратном. Глава восемнадцатая На следующий день не надо было идти в Хрустальный, и Глеб решил прибраться. Давно этого не делал -- под диванами скопились клочья пыли, и летние сквозняки выдували их на середину комнаты. Чтобы все, связанное со смертью Снежаны, выстроилось в голове, надо привести в порядок квартиру, решил Глеб. Странным образом поучения отца, ругавшегося на хаос в Глебовой комнате, через полтора десятилетия сработали. Даже после урока, который преподала ему Таня, убирать Глеб все равно не любил -- и чтобы хоть как-то развлечься, включил музыку. Открыв коробку с кассетами, запечатанную еще Таней, он некоторое время смотрел на аккуратно надписанные им Sony и BASF, и в конце концов выбрал составленный много лет назад сборник Высоцкого. Набрал воды в ведро, включил магнитофон и начал мыть пол, подпевая давно не слушанным, но не стершимся из памяти словам. Когда-то эти песни много для него значили. Высоцкий умер, когда Глеб перешел в седьмой класс -- и пик посмертной популярности "шансонье всея Руси" пришелся на три последних школьных года. Глеб елозил тряпкой и думал о том, что для него и его друзей Высоцкий был символом индивидуализма и свободы. Настоящей мужской дружбы, которая вдвоем против восьмерых. Кто бы раньше с нею ни был, и даже если расклад перед боем не наш. Высоцкий был сакральным автором, его даже под гитару петь было не принято, но сейчас Глеб не смущаясь подпевал: мы Бога попросим, впишите нас с другом в какой-нибудь ангельский полк. Ангельский полк, куда Высоцкий теперь зачислен вместе с Джимом Моррисоном и другими умершими гениями саморазрушения, летавшими под Богом, возле самого рая. Как ни крути, его смерть была первой смертью в истории Глебова поколения -- помнится, Емеля приносил в школу толстые тома любительских стихов о том, что на Ваганьково, что ни одного официального некролога, что почти в один день с Джо Дассеном. Всего лишь час дают на артобстрел, всего лишь час пехоте передышки. Глеб перебрался на кухню, притащив с собой магнитофон. Вы лучше лес рубите на гробы -- в прорыв идут штрафные батальоны. Песня давно перестала быть крамольной, но драйв остался. Леса, вырубленные на гробы. А перед нами все цветет, за нами все горит. Хорошо. Абрамов в свое время даже написал сочинение о том, что военные песни Высоцкого -- лучшее, что было написано о Великой Отечественной. Мол, не страшно, что Высоцкий не воевал -- Лермонтов тоже не участвовал в Бородине. Лажа поставила Абрамову тройку: сказала, нельзя даже сравнивать песни Высоцкого с книгами Василя Быкова или Григория Бакланова. И Глеб не стал возмущаться самоуправством, потому что, казалось ему, не стоит протаскивать нашего неофициального Высоцкого в их официальный военный контекст. Он и предположить не мог, что через десять лет Высоцкий станет мелькать на телевидении не реже Олимпийского Мишки в год смерти полуопального барда. Но все равно Глеб смутно чувствовал, что у него самого есть какая-то своя собственная война, отличная и от Быкова, и от Высоцкого. Война эта жила в сердце и пережила перестройку с ее новым каноном (два людоеда, Гитлер и Сталин, делят Польшу и уничтожают свои народы). Подпевая и крики "ура" застревали во рту, когда мы пули глотали, Глеб думал о том, что его все еще коробит, когда Ося говорит "арийский" с интонацией, словно это -- медаль, которую он вешает на грудь. Сделав звук громче, Глеб пошел в ванную. Кассета перевернулась, и Высоцкий запел: Земной перрон, не унывай И не кричи, для наших воплей он оглох Один из нас уехал в рай Он встретит Бога, если есть какой-то Бог Это были песни из "Бегства мистера МакКинли". Погода славная, и это главное. Огромные, десятиминутные баллады про американский футбол, про насилие и оружие, про неназванных по имени хиппи. И финальный аккорд, почему-то записанный на этой кассете в самом начале: Вот и сбывается все, что пророчится, Уходит поезд в небеса, счастливый путь Ах, как нам хочется, как всем нам хочется Не умереть, а именно уснуть Будущее оказалось не похожим на рай, и напророченное не сбылось. В этом наставшем будущем Высоцкий был странным и неуместным -- динозавром, реликтом ушедшей эпохи. Пятнадцать лет назад думали, что он именно уснул; оказалось -- все-таки умер. Хотя Горский фактически отказался помогать в расследовании, беседа с ним все как-то упорядочила в Глебовой голове. Вылив грязную воду и выключив магнитофон, Глеб достал лист бумаги и написал на нем имена всех участников событий. Потом соединил стрелочками Снежану и Андрея, Нюру и Крутицкого. Себя соединил со Снежаной и Нюрой. В самом деле, получалась сеть, где Снежана и Крутицкий связаны через двух человек. Был еще таинственный het, который спал со Снежаной и, вероятно, имел виды на деньги Крутицкого. Была Марусина, которая тоже как-то в эту сеть включена. Воспользовавшись, как учили в школе, бритвой Оккама, Глеб предположил, что het и Марусина -- один человек. Стало легче, хоть и ненамного. Четыре кандидатуры, но Андрей не может одновременно быть Undi и het, а значит, исключается из списка подозреваемых. Оставались Луганский, Ося и Бен. Приятно, что Шаневич и Арсен исключаются по двум причинам сразу: они сидели на кухне и еще задолго до убийства говорили, что не ходят на #xpyctal. То же касается Антона -- Снежана встретила его всего за несколько дней до смерти и, даже если и переспала с ним, вряд ли успела ввести его в круг виртуальных поклонников. Нарисованная Глебом сеть до ARAPNETа все-таки не дотягивала: исчезновение Снежаны явно нарушало связность. Какая все-таки глупость эти ее идеи про IRC-канал, сеть любовников, виртуальные личности и Интернет, подумал Глеб. Какой-то детский сад. Точнее -- школа. Он вспомнил, что однажды уже рисовал похожую схему -- больше десяти лет назад, когда пытался разобраться в отношениях внутри класса. В центре была Марина, к ней тянулись стрелочки нежных привязанностей от Вольфсона, Абрамова и Чака. Линия между Мариной и Иркой была перечеркнута, как и линии между Чаком и Вольфсоном с Абрамовым, что означало -- конец дружбе. Самого себя Глеб тогда изобразил чуть в стороне, соединенного одинокой стрелкой с Оксаной. Тогда ему казалось, что он совсем не участвует в потрясших его класс событиях. А сейчас он в самом центре. Он снова посмотрел на схему. Луганский, Ося и Бен. Начать следует с Луганского -- хотя бы потому, что Глеб знает его хуже всех. Глава девятнадцатая Телефона Луганского никто не знал, но Андрей продиктовал е-мэйл. Борис ответил неожиданно быстро, словно, подобно Глебу, сутками сидел за компьютером. "Впрочем, почему нет? -- подумал Глеб, открывая письмо. -- Человек богатый, может себе позволить. Для него, небось, полтора доллара в час -- не такие уж большие деньги". Луганский пригласил Глеба к себе домой. Живет он в центре, минут пятнадцать ходу от Хрустального, во дворе большого дома на Тверской. Звонок не работает, надо дернуть за длинный шнур, который свешивается из окна третьего этажа. Задрав голову, Глеб долго смотрел, как волна идет по шнуру вверх. Потом слабый звон -- и снова тишина. Только Глеб собрался уйти, решив, что Луганского нет, окно открылось, Борис высунулся и махнул рукой: -- Обойди слева, -- крикнул он. Глеб обогнул дом и уперся в железные ворота, запертые на висячий замок. Через минуту в глубине двора появился Луганский с ключами. -- Рад видеть, -- сказал он. -- Проходи. Они поднялись на третий этаж, Луганский толкнул дверь и мощная звуковая волна чуть не сбила Глеба с ног. -- Извини, не сразу услышал, -- сказал Луганский. -- Видишь, какой расколбас. Квартира у Луганского была странная, чем-то похожая на Хрустальный -- не то квартира, не то офис. Там толклась куча народу: в коридоре оживленно беседовали две девушки, а в комнате, где громыхала музыка, сидели на полу трое молодых людей, едва различимые в клубах сигаретного дыма. -- Сделайте потише, говорить невозможно, -- крикнул в приоткрытую дверь Луганский. Звук чуть приглушили, и Луганский сказал: -- Пиздец, музыку через стены просто невозможно слушать. Все высокие частоты режет. Они прошли дальше, мимо кухни, в европейском стиле совмещенной с какой-то комнатой. Кухней, впрочем, ее можно было назвать только условно: холодильник, раковина и электроплитка с двумя комфорками. За небольшим столом сидел молодой парень с двуцветной головой: сложный узор из белых полос на черных волосах, подстриженных коротко, точно английский газон. Парень пил чай из большой чашки и смотрел в крошечный телевизор. Изображение на экране скакало. -- Привет, -- сказал парень. -- Это Глеб, -- представил Луганский, -- а это Денис. -- Мы на закрытии "Птюча" виделись, -- сказал Денис. Глеб его, конечно, совсем не помнил. -- Глеб в Хрустальном работает, -- пояснил Луганский, -- дизайнером. А Денис делает собственный психоделический сайт. Через месяц запустит. -- Ты, наверное, Антона знаешь? -- спросил Глеб, чтобы спросить хоть что-нибудь. -- Знаю, -- без энтузиазма ответил Денис. -- Тусовщик такой. Глеб подумал, что еще пять лет назад это слово звучало комплиментом, а сейчас звучит совсем пренебрежительно. -- Ладно, -- сказал Луганский. -- Пошли ко мне. Они прошли в следующую комнату, где на столе стоял компьютер и колонки. В углу, прямо на полу, матрас -- как у Андрея. -- Это твоя квартира? -- спросил Глеб. -- Наша, -- ответил Луганский, -- это же сквот. -- Как на это... на Трехпрудном? -- спросил Глеб. Таня когда-то рассказывала ему про коммуну художников. -- Ну, типа того, -- Луганский вздохнул, -- только теперь все цивилизованно. Раз в месяц приходят владельцы, мы платим им две сотни и живем дальше. А как надумают сделать в здании ремонт и устроить офис -- нас и выселят. Хорошо, за электричество платить не надо -- мы его у конторы этажом ниже воруем. -- А Интернет? -- спросил Глеб. -- Ну, кто же за сеть платит? -- удивился Луганский. -- Чернозатонский всем давно объяснил, как надо бесплатно "Америкой-он-лайн" пользоваться. Они месяц проверяют номер карточки, а ты все это время юзаешь на халяву. А потом генеришь новый номер -- и опять. -- Понятно. Внешность обманчива, подумал Глеб: после первой встречи он был уверен, что Луганский -- богатый телевизионный человек, а не артистическая богема, живущая по чужим углам и подворовывающая Интернет и электричество. Сегодня, как и при первой встрече, Луганский был одет в черное: черные джинсы и майка с чьим-то красно-белым портретом и надписью "Kill the Pigs!". Глеб знал, что московская богема вот уже пять лет ходит только в черном, и вспомнил историю какого-то Таниного приятеля, модного художника, встретившего на вечеринке женщину-психолога. Та посмотрела на него и сказала: "У вас, видимо, депрессия: вы всегда в черном", а он ответил: "Никакой депрессии. Я бы с радостью носил другие цвета, если бы их можно было хотя бы надеть". Рассказав эту историю, Таня заметила, что оба, очевидно, остались при своем мнении. -- Майку рассматриваешь? -- спросил Луганский -- Круто, правда? Мэнсон как он есть. Глеб кивнул. -- У нас был проект, -- продолжал Луганский, -- выдвинуть Мэнсона в Президенты РФ. Собрать голоса, все по серьезу. Но, кажется, надо, чтобы кандидат был гражданином России, иначе не канает. Так что придется за Ельцина голосовать. -- Когда выборы-то? -- спросил Г