Оцените этот текст:


   -----------------------------------------------------------------------
   Сборник "Фантастика-65" вып.1.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 2000
   -----------------------------------------------------------------------




   Всю свою жизнь Фрэнк Джилберт Гроппер меньше  всего  был  расположен  к
философскому восприятию жизни. Для этого у него было слишком мало  времени
и  слишком  много  денег.  Теперь  же,  в  эти  теплые  майские  дни,  все
изменилось. Впрочем, времени, строго говоря, у него было еще  меньше,  чем
когда-либо, а денег - больше. Но изменился масштаб времени и покупательная
способность его денег.
   Гроппер закрыл глаза и  откинулся  в  кресле-качалке.  Солнечные  лучи,
проходя сквозь  листву  деревьев,  трепетали  на  его  лице.  Он  вспомнил
последний разговор с профессором Клеем из клиники  Мэйо.  Профессор  ловил
очками в тяжелой роговой оправе блики от яркой лампы и  за  этими  бликами
прятал глаза. В голосе его звучал хорошо поставленный оптимизм.
   -  Знаете,  профессор,  -  перебил  его  Гроппер,  -  в  конце   концов
откровенность - такой же товар, как  подтяжки  или  политические  взгляды.
Согласен, что товар более редкий, особенно в наше время, и  соответственно
более дорогой, особенно когда на  него  есть  покупатель.  Но  я  ведь  не
торгуюсь из-за гонорара. Прошу вас ничего не  скрывать  от  меня.  В  моей
профессии предпочитают иметь дело с фактами, а не с надеждами,  если  даже
надежда предпочтительнее.
   - Тяжело выносить приговор, - ответил профессор, - когда знаешь, что он
окончательный и  апелляция  бессмысленна...  Да  и  к  кому  апеллировать?
Безнадежный рак желудка, метастазы... Может быть, месяц, может быть, два.
   Он поднял рентгеновский снимок. Ноготь, указывающий на серое пятно, был
коротко острижен и наманикюрен. "Перст божий с холеными ногтями, - подумал
Гроппер. - Впрочем, какая разница осужденному, чья именно рука подписывает
приговор. Чисто секретарская  работа.  Вердикт  вынесен  в  гораздо  более
высоких инстанциях".
   - Я вам сочувствую, - улыбнулся он профессору, - но мы с вами живем  не
в древнем Китае. Там, говорят, врачам платили, только пока  пациенты  были
здоровы. Мы же, слава богу, верим в прогресс и платим врачам больше  всего
именно тогда, когда не можем выздороветь...
   Гроппер открыл глаза. Клетчатый шотландский плед сполз с колен,  и  ему
стало зябко. Холод проникал в него не снаружи, он шел  откуда-то  изнутри.
Можно было храбриться у профессора Клея - блеф всегда был его  оружием,  -
но он боялся смерти и знал, что скоро умрет.  Он  привык  к  диаграммам  и
графикам, и серое  пятно  на  рентгеновском  снимке  обладало  реальностью
агонии. Вернее, это был не страх, а невыносимо жгучая досада. Он не  жалел
своего тела. В шестьдесят восемь лет оно напоминало ему старый, много  раз
ремонтированный автомобиль - еще передвигается, но удовольствия от езды не
получаешь. Он уже давно устал прислушиваться к зловещим стукам и хрипам  в
моторе - синкопированному аккомпанементу старости.
   Но страшно было подумать, что и водитель - его голова, его мозг -  тоже
попадет на свалку вместе с разбитым кузовом. Всю жизнь его  мозг  работал,
как изумительная вычислительная машина. Он вводил в  нее  понятие  "тысяча
долларов", и машина выбрасывала точный рецепт, как превратить  его  в  две
тысячи.  В  двадцать  девятом  году   его   голова,   подобно   невероятно
чувствительному  сейсмографу,  ощутила  первые   микроскопические   толчки
приближавшегося  биржевого  краха,  и  "черную  пятницу"  он  встретил  во
всеоружии, надежно превратив все ценные бумаги в наличность.
   Он никогда бы не смог точно определить, что это были за толчки,  по  он
обладал способностью чувствовать приближающуюся опасность руками,  спиной,
всем телом, всем своим существом. Наверное, когда-то, тысяч пятьдесят  лет
тому назад, так определял крадущуюся во тьме леса угрозу его  какой-нибудь
далекий предок.  За  эти  пятьдесят  тысяч  лет  охотничью  палицу  сменил
телефон, а медвежью шкуру - дакроновый костюм. Но рефлексы  остались  теми
же...
   А потом, с тех  пор  как  тридцать  с  лишним  лот  тому  назад  десять
миллиардов клеток его мозга решили, что сухой закон в  Соединенных  Штатах
обречен, Гроппер окончательно  привык  доверять  своей  голове.  Тогда  он
вложил все свои деньги  в  шотландское  виски  -  в  миллионы  бутылок:  в
четырехгранные "Джонни Уокер", в массивные "Баллантайн", в круглые "Хейг".
Стеклянная артиллерия была приведена в полную боевую  готовность,  и,  как
только сухой закон был отменен, одновременный залп из  миллионов  горлышек
по американскому рынку принес ему два с лишним миллиона долларов.
   Такой мозг нельзя было не любить - он был чудом природы, совершеннейшим
аппаратом по изготовлению денег. Гроппер никогда не был промышленником. Он
всегда парил в высших финансовых сферах, куда могли подниматься лишь самые
изощренные умы.  Он  парил,  используя  восходящие  и  нисходящие  потоки,
выжидая момент, когда можно камнем броситься вниз и вонзить  когти  в  еще
трепещущее тело конкурента.
   Как они просили тогда, в тридцать  шестом,  в  Чикаго,  хоть  на  месяц
отсрочить платежи! Он мог бы, конечно, отсрочить их и на год и на два,  но
тогда у пего бы не оказалось сорока  акров  драгоценной  городской  земли,
купленной у них за бесценок. Нет,  не  драгоценной.  Драгоценность  -  это
нечто постоянно ценное, а стоимость этих акров росла вместе с городом. Три
года, пока ему принадлежал участок, он чувствовал себя отцом,  у  которого
растет прекрасный сын. Он продал сына в тридцать девятом, когда  в  Европе
началась война. Дитя принесло ему почти полтора миллиона.
   Сила каждой машины кроется в ее  специализации.  Голова  Гроппера  была
высокоспециализированной машиной. Ее работе не мешали эмоции - у  него  их
не было. Он кончил колледж и, разумеется, слышал такие слова, как  любовь,
жалость, дружба, благородство, самопожертвование. Но если он  и  знал  эти
слова, то скорее с точки зрения орфографии,  смысл  же  их  был  для  него
несколько туманен и бесконечно далек, как смысл математических абстракций.
Пожалуй, даже меньше. Ибо в математике есть холодная логика, эмоции  же  -
нелогичны. Они вносят хаос. Эмоция - убежище слабых.
   Он не  раз  предавал  и  продавал  партнеров,  и  когда  они,  нищие  и
раздавленные, приходили к нему со словами упрека и мольбой о  великодушии,
он приказывал не пускать их. Пять минут бессмысленного разговора  были  бы
кражей его времени - его собственности, а он не любил, когда его  пытались
обокрасть.
   Но при этом он  всегда  испытывал  чувство  величайшей  гордости  самим
собой. Он казался себе полубожеством, прекрасным и непобедимым.
   Ему приходилось быть и медведем,  и  быком,  что  на  биржевом  жаргоне
значит играть на понижении и повышении курсов акций, но подсознательно  он
всегда считал себя орлом.
   Иногда он думал, что если бы ему пришлось выбирать фамильный  герб,  он
выбрал бы орла.
   Он никогда не задумывался над тем, для чего он делает  деньги.  Процесс
накопления стал для него таким же естественным и необходимым, как  процесс
изготовления нити шелкопрядом, как строительство сот пчелами.
   И  вот  теперь  его  мозг,  мозг  Фрэнка  Джилберта  Гроппера,   должен
остановиться,   распасться,   исчезнуть,   как    подставная    фирма    с
несуществующими  активами.  Из-за  какого-то  вульгарного  рака  не  менее
вульгарного желудка он, Гроппер,  должен  умереть,  должен  оставить  свои
великолепные  финансовые  заповедники  для  банды  бездарных  браконьеров.
Страшна была не смерть. Страшно было сознание, что  останутся  другие.  О,
если бы можно было всех заставить умереть вместе с собой!..
   Он почувствовал, как  по  щеке,  нагретой  солнцем,  медленно,  как  бы
выбирая направление, неохотно поползла слеза, и  там,  где  она  проложила
тонкую  влажную  дорожку,  он  ощутил  холодок.  Скоро  промозглый   холод
фамильного склепа в его имении Риверглейд заменит этот холодок.
   "Да, - подумал Гроппер, - трудно  стать  философом  за  два  месяца  до
смерти. Все равно, что влюбиться под дулом пистолета". Он поправил плед на
коленях и откинулся на спинку качалки.
   Чуть слышно скрипнул песок дорожки.
   Внезапно он услышал слабое собачье повизгивание и открыл  глаза.  Прямо
перед ним сидел  небольшой  коричневый  бульдог  с  кожаным  ошейником  на
толстой шее и внимательно смотрел на него.
   Гроппер протянул руку,  чтобы  взять  с  широкого  подлокотника  кресла
звонок и позвать старого Джейкоба, но собака,  как  бы  читая  его  мысли,
отрицательно помотала головой, подняла лапу в белом чулке и несколько  раз
помахала ею. На мгновение Гроппер забыл о профессоре Клее. Собака опустила
лапу и принялась тщательно  разравнивать  перед  собой  дорожку,  как  это
делают  на  пляже,  желая  написать  что-нибудь  на  песке.  Потом  начала
старательно что-то выписывать неуклюжими печатными буквами.
   Гроппер несколько раз открыл и закрыл глаза. В голову пришла было мысль
о том, что он уже умер. Но его представления  о  рае  или  аде  как-то  не
совсем совпадали с  дрессированными  собаками.  Тем  более  что  ни  рожек
дьявола, ни нимба святого на бульдоге заметно не  было.  Тем  временем  на
дорожке возникли слова:
   "Сэр, прошу вашего внимания..."
   Гроппер привык мыслить рационально. В  конечном  счете  биржа  обладает
мистикой и собственной необъяснимой волей лишь для непосвященных профанов,
приносящих свои скудные сбережения на ее алтарь. Для него биржа, а с нею и
все, что ей подчинялось, были сложным и вместе с тем простым  учреждением,
основанным на самом элементарном в мире законе: "кто - кого". Она приучила
не верить в чудеса.
   И вот на шестьдесят восьмом году жизни,  за  месяц-два  до  смерти,  он
впервые увидел нечто непонятное, мистическое.  Собака,  время  от  времени
отрываясь от  работы,  чтобы  взглянуть  на  него  печальными  бульдожьими
глазами, продолжала писать. Почему-то из всего, что она  написала,  больше
всего Гроппера поразила запятая после слова "сэр".  Должно  быть,  потому,
что сам  он  никогда  не  снисходил  до  запятых  и  так  давно  не  писал
собственноручно, что вообще почти забыл, как это делается.
   Но еще более странным казалось то, что собака почему-то не походила  на
собаку. То есть это была безусловно собака, небольшой коричневый бульдог с
типичной бульдожьей мордой, с широкой грудью и массивными лапами  в  белых
чулках. Но в самих движениях лапы, старательно выводившей на песке дорожки
неловкие буквы, было нечто человеческое... Гроппер читал:
   "Не пугайтесь. Речь идет о вашей жизни..."
   Финансист спросил почему-то шепотом:
   - Простите, гм... вы дрессированная собака?
   Бульдог энергично  помотал  головой,  и  Гропперу  показалось,  что  он
улыбнулся.
   Собака сделала несколько  шагов  по  направлению  к  креслу-качалке,  и
Гроппер увидел у нее на ошейнике крошечную записку. Он  протянул  руку,  и
бульдог, утвердительно кивнув  головой,  вытянул  шею.  Он  взял  записку,
собака тщательно стерла лапой написанное на песке, кивнула ему и  побежала
прочь.
   До сих пор Гроппер со своей фантазией финансиста мог  представить  себе
судьбу в  виде  стремительно  падающей  стоимости  акций,  мертвой  хватки
грозного конкурента, в виде  телеграфного  сообщения  о  войне  или  мире,
наконец, в виде рентгеновского снимка желудка с серым облачком рака. Но  в
виде странного дрессированного бульдога...
   Гроппер развернул записку. На плотном листке бумаги было написано:

   "Мистеру Фрэнку Джилберту Гропперу, Риверглейд
   Дорогой сэр!
   Надеюсь, что податель сего, обычно довольно избалованный и глупый  пес,
за те два часа произвел на вас  определенное  впечатление.  Я  никогда  не
любил цирковых эффектов, но мое предложение, касающееся вашего здоровья  и
жизни, настолько фантастично на первый взгляд, что я  избрал  этот  способ
для привлечения вашего внимания.
   Если вы хотите жить, а я склонен думать, что это так, завтра  в  четыре
часа дня вы должны быть у мотеля  Джордана.  К  вам  подойдет  человек.  О
дальнейшем - на месте.
   Проследите, чтобы вас никто не сопровождал. Возьмите  старый  "шевроле"
своего садовника. Наденьте темные очки.
   С уважением Б.".

   На мгновение Гропперу захотелось скомкать  бумажку,  как  он  комкал  и
бросал письма, тысячи писем от тысяч людей, всю жизнь что-то  хотевших  от
него, от его денег - от продажи участков на Луне до основания новой  веры.
Но бульдог... Гроппер посмотрел на дорожку, на затертые буквы, которые  он
только что читал... Бред.
   Нет,  нельзя  разрешать  себе  надежду.  Неоправдавшаяся  надежда   для
приговоренного означает еще одну смерть. Только  ослы  могут  тянуться  за
клоком сена, привязанным к оглобле. Он вспомнил, как  бульдог,  перед  тем
как убежать, улыбнулся ему. Теперь он готов был поклясться, что  это  была
действительно улыбка, обнадеживающая улыбка!
   Он протянул руку, взял колокольчик и позвонил.  Из  дому  вышел  старый
Джейкоб.
   - Сэр?
   - Приготовьте завтра к двум часам машину.
   - "Роллс", сэр?
   - Нет, ваш старый "шевроле".
   - Да, сэр, но...
   - Ваш старый "шевроле". Я поеду один.
   - Да, сэр, но врачи...
   - Вы, кажется, решили подыскать себе новое место?
   - Слушаюсь, сэр...





   Ворота гаража были распахнуты. Из глубины, казавшейся  чернильно-темной
по сравнению с залитой солнцем  дорожкой,  доносилось  мурлыканье  старого
Джейкоба. Блез Мередит,  секретарь  Гроппера,  подошел  к  гаражу.  Старик
тщательно протирал куском замши ветровое стекло зеленого "шевроле".
   - К невесте собрались, Джейкоб?
   - Ах, мистер Мередит, вы все шутите.
   - Для чего же вы так надраиваете свою калошу?  Я  уж  забыл,  когда  вы
последний раз выводили ее из гаража.
   Садовник таинственно подмигнул.
   - Это для мистера Гроппера.
   - Для мистера Гроппера? Ваш "шевроле"? Старик уже лет пять ездит только
на своем "роллсе".
   Мередит кивнул на черный лоснящийся кузов лимузина. Рядом  с  "шевроле"
он казался огромным и угловатым.
   - Это верно, мистер Мередит. Только на этот раз  мистер  Гроппер  велел
мне заправить мой "шеви". Сказал, что поедет сам и чтобы я  никому  ничего
не болтал.
   - Сам? Без шофера?
   - Я у него то же спросил, мистер Мередит. Лучше бы не спрашивал. Мистер
Гроппер не любит, когда его расспрашивают.
   - Ничего, ничего, Джейкоб. Вы отдохните, я уж вам помогу.
   - Спасибо, мистер Мередит, вы всегда были добры ко мне.
   Старик вытер руки о выцветшие рабочие брюки, протянул замшу Мередиту и,
прихрамывая, вышел из гаража.
   Секретарь проводил его взглядом, выглянул из ворот,  осмотрелся  вокруг
и, убедившись, что никого  поблизости  нет,  распахнул  дверцу  "шевроле".
Потом достал из кармана небольшую  плоскую  коробочку  и  засунул  ее  под
сиденье. "Пожалуй, лучше закрепить ее проволочкой, - подумал он. -  А  то,
если старик резко затормозит, она может  выскочить.  Ну,  кажется,  все  в
порядке". Мередит взял замшу и, насвистывая, принялся полировать машину.


   Но обеим сторонам  шоссе  со  зловещей  регулярностью  возникали  яркие
многометровые щиты. Успев крикнуть водителю, что покрышки "Гудрич"  лучшие
в мире, что "Тэнг" - лучший  в  мире  напиток  для  завтрака,  что  Первый
национальный банк - лучший в  мире,  они  молча  уносились  назад.  Творцы
рекламы, элегантные молодые люди с Мэдисон-авеню в Нью-Йорке,  знают  свое
дело. Они не рассчитывают, что водитель бросит руль и в  экстазе  вопьется
взглядом в описание достоинств пасты для бритья "Пальмолив".  О  нет,  они
давно усвоили, что в мозг потребителя надо проникать так же, как  взломщик
проникает в номер люкс отеля "Уолдорф Астория" - незаметно,  не  привлекая
внимания. Вы свободный человек. Можете читать рекламу, можете и не читать.
Но метровые буквы помимо вашей воли просочатся в мозг, притаятся там, и  в
нужный  момент,  не  задумываясь,  вы  купите  почему-то  именно  покрышки
"Гудрич",  именно  напиток  "Тэнг"  и  откроете  счет  именно   в   Первом
национальном банке. В том, разумеется, случае, если  у  вас  есть  деньги.
Если нет,  вы  представляете  для  Мэдисон-авеню  такой  же  интерес,  как
антарктические пингвины. Впрочем, даже меньший, ибо пингвины фотогеничны и
отлично подходят для рекламы крахмальных сорочек.
   У  мотеля  Джордана  стояло  несколько  машин:   маленький   запыленный
"фольксваген",  два  "форда"  и  серый  "рэмблер".  Пахло  сухим  зноем  и
бензином. Из прикрытого жалюзи окна доносился раздраженный мужской  голос:
"Но я ведь тебе ничего не обещал..."
   Не успел Гроппер остановиться, как из "рэмблера" вышел элегантно одетый
человек.
   - Мистер Гроппер? Езжайте за мной.
   Машина резко взяла с места, и на мгновенье финансиста обуял страх.  Ему
представилось, что он не сможет догнать ее,  она  исчезнет  за  первым  же
поворотом, исчезнет  навсегда.  У  него  потемнело  в  глазах,  словно  их
прикрыли чем-то непрозрачным, тем рентгеновским снимком с серым  облачком.
Он в панике нажал акселератор, и колеса "шевроле"  испуганно  пробуксовали
на месте.
   Но серый "рэмблер" не думал исчезать. Он замедлил ход, а  потом  шофер,
убедившись, что за ним следуют, снова прибавил скорость. Один раз  Гроппер
чуть не врезался в него, когда тот притормозил перед  поворотом.  "Еще  не
хватало аварии", - подумал он, вытирая лоб.
   Через полчаса они подъехали к  небольшому  уединенному  дому.  Гроппер,
испытывая  ощущение  странной  нереальности  происходящего,   очутился   в
просторном холле. В углу на вытертом коврике лежал  коричневый  бульдог  с
массивными лапами.  Он  поднял  голову  и  лениво  зарычал,  будто  нехотя
полоскал рот.
   - Это был он? - кивнул в сторону собаки Гроппер. - У меня в саду он вел
себя приветливее.
   - Как вам сказать? - ответил его спутник. - Строго говоря, это  был  не
Джерри. Хотя с другой стороны... А вот и шеф.
   В холл быстро вошел немолодой полный человек в черном костюме, делавшем
его похожим не то на священника, не то на банковского клерка. Пухлые  щеки
рдели румянцем любителя недожаренных бифштексов и хорошего виски, но серые
глаза смотрели холодно  и  настороженно.  Румянец  мог  принадлежать  кому
угодно, от преуспевающего коммивояжера до  сенатора,  но  глаза  -  только
настоящему бизнесмену. Гроппер слишком хорошо знал этот взгляд,  цепкий  и
мгновенно оценивающий, чтобы ошибиться. Такие  люди  улыбаются  и  смеются
только лицевыми мускулами. Они улыбаются складками у глаз, но не глазами.
   - Добрый день, мистер Гроппер. Беллоу. Профессор Беллоу. Мы с вами  уже
встречались.
   - Простите, не припоминаю.
   - Ну как же, - изобразил улыбку профессор,  -  я  был  вчера  у  вас  в
Риверглейде. Очаровательное место. Вы сидели в кресле-качалке. На  коленях
у вас был шотландский плед. На правом подлокотнике стоял  звонок.  Вы  еще
спросили меня, не дрессированная ли я собака.
   Профессор весело потер руки, но глаза его по-прежнему не улыбались.
   - За пятьдесят два года жизни мне задавали уйму вопросов, но никто  еще
никогда не  спрашивал  меня:  не  дрессированная  ли  я  собака?  Впрочем,
настоящий  джентльмен  никогда  не  должен  удивляться,  даже  когда   его
принимают за бульдога. В этом, собственно, вся разница между  бульдогом  и
джентльменом. Ведь бульдог,  если  принимать  его  за  джентльмена,  будет
несколько удивлен.
   Очевидно, у каждого человека есть определенный запас  эмоций,  и  когда
расход какого-нибудь  чувства  резко  возрастает,  на  время  запас  может
полностью иссякнуть. Гроппер, мысленно  фиксируя  чудовищность  разговора,
нисколько при этом не удивлялся. Он уже не мог бы удивиться, даже если  бы
профессор Беллоу на его глазах превратился  в  таракана,  стал  на  задние
лапки и принялся отплясывать "твист" или "мэдисон".
   Профессор между тем  опустился  в  кресло,  жестом  пригласив  Гроппера
сделать то же.
   - Вы должны простить меня, мистер Гроппер, за  небольшую  мистификацию,
но это был единственный способ поговорить с вами. Насколько мне  известно,
к вам в Риверглейд ежедневно является не менее десятка просителей, которых
немедленно отправляют обратно.  Кроме  того,  ваша  изгородь  такова,  что
пролезть через нее может только собака, и то лишь целеустремленная. Теперь
о деле. Мистер Гроппер, вы  когда-нибудь  задумывались  над  тем,  что  вы
такое?
   - Смотря с какой точки зрения...
   - Я  отвечу  за  вас.  Все  последние  шестьдесят  восемь  лет,  точнее
шестьдесят шесть с половиной или шестьдесят шесть, потому  что  вы  начали
осознавать себя года в полтора-два,  вы  были  не  кем-нибудь,  а  Фрэнком
Джилбертом Гроппером. Дело в том,  что  ваше  "я",  ваша  индивидуальность
менялась со временем, но никогда не прерывалась. Вы ложились спать, ощущая
себя Гроппером, и просыпались Гроппером.
   Причем  заметьте,  что  неповторимость  вашего  индивидуального  "я"...
Простите меня за лекторский тон, но ничего не поделаешь...  Так  вот  ваша
неповторимость кроется не в вашем теле, не в сердце, легких, прямой  кишке
или печени. И даже не в физиологическом устройстве  мозга.  Все  это,  так
сказать, массовое производство. Ничего по-настоящему индивидуального,  как
костюм за двадцать долларов в магазине готового платья, нет. Только в том,
чем заряжен ваш мозг, что он таит в себе, и кроется ваше  "я".  Вы  -  это
удостоверение личности, лежащее в бумажнике. Бумажник, будь он из дешевого
пластика за доллар или крокодиловой кожи  из  магазина  Тиффани  за  сорок
долларов, - это только бумажник. Переложите  его  в  чужой  карман,  и  он
станет чужим бумажником.  И  даже  удостоверение  само  по  себе  тоже  не
индивидуально, пока на нем не будет написано: "Фрэнк Джилберт Гроппер".
   Теперь я перехожу к сути моего открытия.  Каждая  из  десяти  с  лишним
миллиардов  клеток  человеческого  мозга   несет   в   себе   определенный
электрический заряд. Распределение этих зарядов, их, так сказать,  мозаика
и является главным. Это ваша визитная карточка. Это вы, только вы, начиная
от вашей привычки вырывать пальцами из подбородка несуществующие волоски и
кончая умением выгодно вложить деньги. Только распределение  электрических
зарядов  в  клетках  мозга  определяет  весь  комплекс  знаний,  привычек,
ассоциаций, памяти, умений,  способностей,  эмоций  человека.  Если  точно
скопировать каким-либо образом вот эту электрическую мозаику вашего мозга,
мы получим нечто вроде зашифрованной  магнитофонной  ленты  под  названием
"мистер Фрэнк Джилберт Гроппер на  сегодняшний  день".  Но  если  очистить
чей-то другой  мозг  от  его  собственной  мозаики,  как  бы  электрически
разрядить его, и зарядить вашей мозаикой, мы тем самым возьмем новый бланк
удостоверения личности и напишем на нем ваше имя.
   - Я сохраню ощущение своего "я", останусь собою, но получу новое  тело?
- быстро сказал Гроппер, не теряя ощущения сказочности.
   - Совершенно точно, - утвердительно кивнул профессор.  -  Причем  такое
устройство уже создано мною. Вчера у вас  в  Риверглейде  был  не  бульдог
Джерри. Это был я в его теле. Конечно, собачий мозг значительно меньше  по
объему человеческого, и мой мозг, моя электрическая мозаика  уместилась  в
нем не полностью. Преподавать  кибернетику  в  Гарварде,  стоя  на  задних
лапах, я бы не смог. Но, как вы видели, я вполне справился с  орфографией.
Помощник отвоз меня в машине, и я пролез сквозь изгородь. Сам Джерри в это
время, пока у него был разряжен мозг, напоминал однодневного щенка. Он был
во власти только безусловных рефлексов, полученных им при рождении.
   - И вы уверены, что можете переставить мой мозг, или  как  вы  там  это
называете, в новое тело?
   - Совершенно  верно.  Ваше  старое  тело  вместе  с  желудком  и  всеми
метастазами  скоро  умрет,  а  вы...  Видите  ли,  мистер  Гроппер,  своим
открытием я делаю наше общество более совершенным,  законченным.  По  моим
сведениям, у вас что-то около сорока миллионов долларов. Вы можете  купить
себе практически все. Любовь красивой женщины, друзей, причем, пока у  вас
есть деньги, и женщина и друзья будут верны вам. Хотя, насколько  я  знаю,
вы предпочитали не тратиться на такие пустяки. Во всяком случае, вы можете
купить лучшую одежду, дома, автомобили, яхты,  леса,  озера.  Поселяясь  в
разных местах, вы фактически можете  даже  купить  себе  лучший  климат  и
погоду. Вы можете купить себе сенаторов и конгрессменов,  и,  пока  у  вас
есть деньги,  они  будут  верно  служить  вам.  Вы  можете  нанять  лучших
косметологов, и они сделают вашу кожу упругой и  гладкой.  За  деньги  вам
изготовят великолепные парики.
   Вы можете купить себе услуги самых лучших врачей, и, пока возможно, они
будут поддерживать ваше здоровье самыми  лучшими  лекарствами.  Вы  можете
купить себе священников, и они обеспечат вам самую чистую совесть и,  если
угодно, самое лучшее место в раю.
   Единственное слабое место нашего общества - это смерть. Смерть вносит в
наше общество элемент социализма, то есть общества, где  деньги  перестают
играть главную роль. Но божество не может  быть  акционерной  компанией  с
ограниченной ответственностью. Божество или всемогуще, или  оно  перестает
быть божеством. Я хочу  сделать  доллар  настоящим  божеством,  всемогущим
божеством. Я хочу, чтобы богатый человек был  бессмертным,  чтобы  он  мог
купить себе жизнь там, где бедный обречен на смерть.
   Прошу прощения, я несколько увлекся, но суть вам ясна. Вы заплатите мне
двадцать миллионов долларов и станете бессмертным.
   - Двадцать миллионов? Вы шутите, мистер Беллоу.
   - Если вы  предпочитаете  умереть  с  сорока  миллионами,  чем  жить  с
двадцатью, боюсь, что нам не о чем разговаривать.  Кроме  того,  на  рынке
бессмертия спрос, как вы сами отлично знаете, пока превышает  предложение.
И цены соответственно диктует продавец, а не покупатель. В  конце  концов,
уплатив  мне  двадцать  миллионов  долларов,  вы   впервые   по-настоящему
почувствуете себе цену. Причем заметьте, я великодушен. Я не требую у  вас
всех ваших денег, ибо, обретя бессмертие и не имея денег, вы можете прийти
к выводу, что игра не стоила свеч.
   Земное бессмертие в отличие от небесного  требует  солидной  финансовой
базы. Какой смысл ускользнуть от смерти, чтобы потом подыхать с  голоду  в
очередях на бирже труда?
   К тому же шестьдесят восемь лет - а ведь сознание ваше не помолодеет от
нового тела - возраст, когда трудно  менять  привычки,  особенно  привычки
миллионера...
   Впрочем, мы с вами  деловые  люди.  Не  будем  притворяться,  что  меня
огорчит ваша смерть, а вас -  мое  затруднительное  финансовое  положение.
Если бы вы корчились в агонии, я не протянул бы вам и кружки воды, и, если
бы я пришел к вам за куском хлеба, вы прогнали бы меня. Но я  продавец,  а
вы покупатель, причем в той редкой комбинации,  когда  вам  позарез  нужно
купить мой товар - бессмертие, а мне - продать  его.  -  Профессор  весело
улыбнулся. - Но простите, хороший коммивояжер не должен философствовать.
   - А откуда я знаю, что все это не жульничество?
   - О сэр, все предусмотрено. Мы проделаем небольшой опыт и, если он  вам
покажется убедительным, обсудим детали. Только учтите, что тело  для  себя
вам придется добывать самому. Пока что у нас, к  сожалению,  нет  законной
торговли бедными людьми, хотя это было бы логично.  Бедные  могут  продать
свой глаз или скелет после смерти, но целиком себя  продать  они  пока  не
могут. Что делать, наше общество все еще отягощено предрассудками.
   Итак, вы согласны на небольшой эксперимент?
   - Мне нечего терять, - сказал Гроппер.





   Лаборатория помещалась в подвале. Когда-то здесь был гараж, и  бетонные
стенки все еще источали едва уловимый запах бензина. Окон не  было,  и  на
секунду Гропперу показалось, что он спускается в склеп, откуда ему никогда
не выйти. Он вздрогнул и огляделся. В углу стоял странного вида аппарат  с
торчащим спереди колпаком,  наподобие  фена  для  сушки  волос  в  дамских
парикмахерских. Профессор, склонившись над аппаратом, оживленно говорил:
   - Видите ли, мистер Гроппер, как только мне пришла в голову  идея  этой
штуки, я тут же  ушел  из  Гарвардского  университета,  где  я  работал  в
лаборатории бионики. Согласитесь, что такую идею жаль делить  с  кем-либо.
Коллектив хорош, пока не запахнет большими деньгами. Деньги  действуют  на
коллектив,  как  мощный  растворитель:  он  моментально   растворяется   и
распадается на составные части - столько-то индивидуальных карманов.  А  я
по натуре не благодетель. Меня огорчает зрелище чужих разинутых  карманов.
Лучше пускай мои коллеги разинут рот, глядя на мои  карманы.  Кроме  того,
как я уже сказал, у нас все еще существует уйма моральных, политических  и
религиозных предрассудков...
   Щелкнул тумблер, на  зеленоватых  экранчиках  осциллографов  заметались
яркие зайчики.
   Профессор кивнул на своего помощника.
   - Посмотрите внимательно, мистер Гроппер,  это  мой  коллега  Кристофер
Хант. Осмотрите тщательно его костюм.  Отличный  ворстед,  модный  покрой.
Мистер Хант одевается только у братьев Брукс. Двести долларов  за  костюм.
Каково, а? Посмотрите на ботинки, носки. Нет,  нет,  я  не  рекламирую  по
совместительству костюмы. Просто через несколько минут вы увидите все  эти
вещи с другой точки зрения.
   Итак,  Крис,  вы  согласны  одолжить  свое   тридцатисемилетнее   тело,
здоровое, весом в сто восемьдесят фунтов, ростом в  пять  футов  десять  с
половиной дюймов присутствующему здесь одному  из  крупнейших  финансистов
нашей страны мистеру Фрэнку Джилберту Гропперу?
   -  Шеф,  вы  торжественны,  как  агент  по  продаже  недвижимости   при
заключении контракта на девяносто девять лет.
   - Согласитесь, Крис,  что  примерка  бессмертия  -  довольно  необычная
церемония.
   Мозгу Гроппера  всегда  был  присущ  ярко  аналитический  характер.  Он
пропускал сквозь себя факты, выбирал нужные, нисколько не заботясь  об  их
эмоциональной окраске. Думая, он чувствовал при этом примерно то  же,  что
рыболовная сеть, задерживающая в своих ячейках рыбу. Но сейчас он  потерял
способность думать.  Он  весь  одеревенел,  напрягся,  распираемый  жаждой
жизни. Он  уже  верил  в  возможность  невозможного,  и  чем  невозможнее,
нереальнее казалась цель, тем жарче была его вера.
   Перед его мысленным взором хаотически проносился длинный список фирм, в
которые были вложены его деньги: "Дженерал дайнемикс", "Боинг",  "Локхид",
"Алкоа", "Бетлсхем стил"... Он видел  главный  зал  нью-йоркской  фондовой
биржи, слышал потрескиванье тикеров, из  которых  выползали  ленты  с  так
хорошо знакомыми цифрами...
   - Прошу вас, мистер Гроппер, не бойтесь. Сядьте  сюда,  в  это  кресло.
Так. Вставьте голову  в  фиксатор.  Отлично.  Крис  уже  готов.  Внимание!
Начинаем.
   Гроппер почувствовал, как будто кто-то невидимый начал быстро  и  ловко
стирать резинкой нарисованную его мысленным взором картину.
   Биржевой зал тускнел, вернее  не  тускнел,  а  по  частям  растворялся,
исчезал. Взмахнув бумажными лентами, испарились тикеры. Стали  прозрачными
стены. Он ощутил странную легкость полета... Он... кто  он?..  Калейдоскоп
перед  глазами  продолжал  бледнеть.  Осталась  одна  яркая  цепочка.  Она
порвалась, мигнула в последний раз, и он перестал существовать...
   - Как вы себя чувствуете, мистер Гроппер? -  послышался  голос  Беллоу.
Профессор с улыбкой откинул фиксатор, и Гроппер, ворочая слегка  онемевшей
шеей, встал.
   - Что-нибудь не получилось? - автоматически спросил финансист.
   - Напротив, все в порядке.
   Гроппер  обернулся.  Первым  его  ощущением  было  ощущение   водителя,
пересевшего из старого, полуразбитого,  дребезжащего  автомобиля  в  новый
мощный лимузин. Каждое нажатие на педаль акселератора немедленно  вызывает
пугающе-непривычный взрыв энергии в двигателе.
   Старое, больное тело Гроппера,  к  которому  он  так  привык,  со  всей
сложной системой болей и физических ограничений, вдруг повернулось легко и
свободно.
   Гроппер взглянул  на  свои  руки.  Это  были  чужие  руки.  Смуглые,  с
короткими рыжими волосками, с  незнакомым  золотым  перстнем.  Ногти  были
коротко острижены. На мизинце  видна  была  крошечная  заусеница.  Гроппер
надавил на нее ногтем большого пальца  другой  руки.  Стало  больно.  Ему,
Гропперу, стало больно от чужой заусеницы. Он нагнул голову  и  увидел  на
себе серый ворстедовый костюм. Знакомый материал. Он только что где-то его
видел. Ага, на помощнике профессора, на  этом  Кристофере,  как  там  его.
Серый ворстед. Как называется такой цвет? Ага, цвет древесного угля.
   - Послушайте, профессор, - сказал Гроппер и вздрогнул. Голос его звучал
странно, хотя и не казался незнакомым. - Где ваш помощник?
   Беллоу весело засмеялся:
   - Видите ли, о Крисе  сейчас  нельзя  говорить  в  единственном  числе.
Частично  он  находится  вот  здесь,  -  профессор   похлопал   рукой   по
металлическому сферическому кожуху на аппарате, - сдал, так сказать,  свой
мозг в камеру хранения, частично же он некоторым образом в вас.
   - Во мне? - крикнул Гроппер.
   - Вот зеркало, повернитесь.
   Из дешевого, в деревянной раме зеркала, в правом верхнем углу  которого
амальгама отделилась от стекла и застыла тусклыми блестками,  на  Гроппера
смотрел помощник профессора. В отлично  сидящем  темно-сером  костюме.  От
братьев Брукс, вспомнил Гроппер. Лицо казалось спокойным, лишь зрачки ярко
блестели от волнения. Гроппер сделал шаг навстречу  зеркалу,  и  Кристофер
тоже шагнул вперед. Нерешительно, осторожно Гроппер поднял руку. Кристофер
ответил  тем  же.  Шестидесятивосьмилетний  финансист,  президент  четырех
банков, член правления двадцати трех компаний, обладатель сорока миллионов
долларов, человек, пожать руку которого считали за честь министры, высунул
язык. Язык был ярко-розовый.
   Кристофер Хант, тридцати семи лет, никому не известный помощник  никому
не известного  профессора,  в  свою  очередь,  выставил  язык  знаменитому
финансисту. Гроппер показал ему фигу. Хант выставил  ему  другую.  Гроппер
сказал:
   - Убирайтесь к черту!
   Человек в зеркале незамедлительно открыл рот.  По  всей  видимости,  он
произнес те же самые слова.
   Значит, человек в зеркале - это и есть Гроппер? Фрэнк Джилберт Гроппер,
обреченный на смерть через каких-нибудь два месяца?..
   Со всей силой, на которую он был  способен,  Гроппер  надавил  себе  на
желудок, на то  место,  которое  вот  уже  несколько  месяцев  с  какой-то
торжествующей  готовностью  незамедлительно  отзывалось  острой,  грызущей
болью. Вместо боли он ощутил непроизвольно напрягшиеся мышцы живота.  Боли
не было.
   - Так, значит, это я?! - во весь голос заревел Гроппер. -  Значит,  это
все-таки я?? Это я, я, я? Я, Гроппер? Фрэнк Джилберт Гроппер?!
   - Сейчас мы это  окончательно  установим.  Бедняга  Крис  ни  черта  не
смыслит в ценных бумагах. Не мудрено.  Всю  свою  зарплату  он  тратит  на
одежду. Еще бы, платить по двести долларов за  костюм!  Допустим,  у  меня
есть свободных двадцать-тридцать тысяч долларов. Куда бы мне их вложить?
   Гроппер  мгновенно  пришел  в  себя  и   подозрительно   покосился   на
профессора.  Одно  лишь  упоминание  о  деньгах  всегда   заставляло   его
автоматически настораживаться.
   - Видите ли, мистер Беллоу, я обычно воздерживаюсь от подобных советов.
   - Браво, сэр! После такого ответа можете не сомневаться, что вы  -  это
вы. Глупый Крис, если бы он, конечно, звал, наверняка поделился бы со мной
своими секретами. Итак, вы согласны?
   Финансист повернулся лицом  к  профессору.  В  углу,  в  кресле,  сидел
Гроппер. У него закружилась голова. Он шагнул вперед.  Человек  в  кресле,
откинувшись на спинку, улыбался. Из угла рта сочилась слюна.  Глаза  сияли
глубочайшей пустотой. Гроппер никогда  не  поверил  бы,  что  человеческие
глаза могут быть так чудовищно пусты и бессмысленны.
   Гроппер протянул руку. Человек в кресле захныкал. Он хныкал точь-в-точь
как грудной ребенок с голосовыми связками старца.
   - Это кто там в кресле, я?
   - Да, да, - сказал Беллоу.  -  Это  вы.  Вернее,  ваше  тело.  Обратите
внимание на идиотский взгляд. Прошу прощения за  выражение,  но  это  так.
Когда мы разряжаем кору больших полушарий мозга, остаются лишь безусловные
рефлексы грудного ребенка. Это существо в кресло будет охотно брать грудь,
плакать по ночам, ходить под себя и улыбаться кормилице. И то, кстати,  не
сразу. Если бы он был здоров, через год, возможно, он начал  бы  проситься
на горшок и делать первые шаги. Впрочем, не исключена вероятность,  что  в
вашем возрасте научиться этому труднее...
   - Послушайте, профессор, - сказал Гроппер, - я вам верю.  Но  для  чего
рисковать еще раз?  Быть  может,  оставим  меня  в  моем  нынешнем...  так
сказать... обличье? Мне нравится ваш помощник, вернее его тело. Я чувствую
себя в нем, как в хорошо сшитом костюме. Скажу откровенно, мне не  хочется
вылезать из него.
   -  О,  я  предвидел  такой  вопрос,  -  ухмыльнулся  профессор.  -  Но,
во-первых,  у  меня  нет  чека  на  двадцать  миллионов  и   ни   малейшей
уверенности, что я их получу. Во-вторых, вы сами не смогли бы  получить  и
цента, так  как  в  глазах  всех  вы  были  бы  не  Фрэнком  Гроппером,  а
Кристофером Хантом. В-третьих, мне нужен помощник.
   - Я понимаю, но поговорим серьезно. Деньги я  вам  гарантирую.  Что  же
касается вашего помощника, скажите прямо, во сколько вы его оцениваете?  Я
заплачу.
   - Но...
   - Все равно мне нужно будет где-нибудь купить тело, а  это,  -  Гроппер
показал себе на грудь, - я уже, как вы сказали, примерил.
   - Дело не в Ханте, в конце концов за определенную сумму я согласился бы
отправить его в рай. Просто я  слишком  хорошо  изучил  вашу  биографию  и
почему-то не нашел в ней ни одного примера верности своему слову. Я вам не
верю, как, впрочем, и вы мне. Когда я буду иметь деньги...
   - А если я... - Гроппер вскочил и бросился на Беллоу, стараясь схватить
его за горло.
   Профессор ловко отскочил, и в руках у него тускло  блеснул  похожий  на
пистолет предмет.
   - Я подумал и об этом, мистер Гроппер. Я ведь  изучил  вашу  биографию.
Дверь лаборатории заперта, и вы не знаете комбинации замка. Кроме того,  у
меня в руках гидравлический пистолет-шприц с сильным  наркотиком.  Если  я
нажму спуск, через секунду вы потеряете сознание.
   - Вы деловой человек, Беллоу.
   Впервые за все эти фантастические часы и минуты  он  почувствовал,  что
имеет дело с человеком, похожим на него самого. Это успокоило его. В  мире
без эмоций царит логика, элегантная цепочка нолей, вытянувшаяся от  первой
цифры до слова "доллар". За кольца этой цепочки можно держаться, не боясь,
что они разорвутся. А у двадцати миллионов семь нолей... Они соединяли его
и  профессора  золотой  пуповиной.  Они  были  родственниками,  они  могли
доверять друг другу... Пока, во всяком случае...
   Только эта мысль дала  ему  силы  снова  сесть  к  аппарату  и  покорно
вытянуть шею, словно он клал голову на плаху.
   Через несколько минут Гроппер услышал голос профессора:
   - Встаньте, откиньте фиксатор!
   Гроппер выпрямился. Облако привычной боли и слабости плыло у него перед
глазами. Тупо ныл живот. Липкая  испарина  клеем  смазывала  лоб.  Дрожали
руки. Больной, умирающий старик, проснувшийся после  сна,  в  котором  его
тело звенело молодостью и силой.  Ему  не  хотелось  просыпаться,  как  не
хочется просыпаться и терять сон о жизни осужденному на казнь. Это слишком
- помахать перед носом жизнью,  ощущением  здорового,  такого  всемогущего
тела и снова засунуть умирать в кишащий метастазами  истлевший  мешок.  Он
почувствовал, как расплылись очертания лаборатории,  и  догадался,  что  у
пего на глазах слезы. У него  не  было  сил  встать.  Он  сидел,  прижимая
привычным жестом руку к животу, и смотрел, как Беллоу, кряхтя  от  натуги,
подтащил к аппарату Ханта и вставил в фиксатор его голову. Пожалуй, первый
раз в жизни  Гроппер  смотрел,  как  его  обкрадывают,  и  ничего  не  мог
поделать. И как обкрадывают...
   - Терпение, сэр! - сказал Хант, вставая. - У  вас  будет  упаковка  еще
лучше моей. Видите, это абсолютно надежно.
   - Теперь дело за вами,  -  добавил  Беллоу.  -  Ищите  тело.  С  вашими
деньгами и в нашей стране, слава богу, это будет не слишком трудным делом.
Двадцать миллионов разделите на несколько частей. Положите деньги и  акции
в сейфы различных банков и привезите ключи. Наличных не надо. Это  слишком
рискованно. Лучше подпишите чеки на часть суммы. Мне незачем вам говорить,
но все это должно  быть  сохранено  в  абсолютной  тайне.  Вот  мой  номер
телефона. Когда все  будет  готово  -  дайте  знать.  Сядете  в  машину  -
убедитесь, что никто не следит за вами.  А  то  ваши  наследники  вряд  ли
придут в восторг, если узнают о том, что здесь замышляется... До свидания,
сэр. Сюда, пожалуйста.





   Патрик  Кроуфорд  включил  электрическую  бритву.  "Ремингтон"  сердито
зажужжал. Патрик подпер языком левую щеку - он  всегда  начинал  бритье  с
левой половины лица - и поморщился. Уже давно он так скверно не  выглядел:
пухлые мешочки под глазами, сетка красных прожилок на белках глаз. Ну, кто
там еще?
   В дверях стоял Блез Мередит.
   - Сэр, у меня не больше пятнадцати минут. Старик не любит,  когда  меня
не оказывается под рукой. Я сказал, что должен навестить сестру.  Придется
заехать к ней на секунду. Старик может проверить, действительно ли я был у
нее. Эти дни он страшно подозрителен.
   - Ну что у вас там, выкладывайте.
   - Ваша штучка, мистер Кроуфорд, что вы  мне  дали  прошлый  раз,  очень
помогла. Мне удалось ее засунуть под сиденье "шевроле"...
   - Почему "шевроле"? - спросил, внезапно заинтересовавшись, Кроуфорд.  -
Старик ведь всегда ездит на своем черном катафалке.
   - В том-то и дело, сэр. Он специально поехал не в  "роллсе",  чтобы  не
привлекать внимания. Поехал сам, без шофера.
   - Сам, без шофера, в его состоянии? Не может быть.
   - Я вам уже сказал, сэр, что я засунул эту штуку под сиденье. Как вы ее
называете? Ага, наводчик. Это что, кстати, крошечный передатчик?
   - Да.
   - Так вот, я обождал минут  пять  после  того,  как  старик  выехал,  и
двинулся за ним. Эта штука пищала как оглашенная в  моем  приемнике,  и  я
понял, что "шевроле" не далее мили  от  меня.  Я  все  время  старался  не
отставать от него,  но  и  не  приближаться.  Один  раз  на  развилке  мне
показалось, что он свернул направо.  Я  тоже  свернул,  но  не  проехал  и
двухсот  ярдов,  заметил,  что  писк  в  приемнике  ослабевает.   Пришлось
вернуться и взять левее.
   У мотеля Джордана,  это  на  тридцать  четвертой  дороге,  сэр,  старик
остановился. К нему подошел человек, ждавший его в сером "рэмблере", и обе
машины повернули вправо. Старик остановил машину у небольшого домика  типа
ранчо. Это милях в  двадцати  от  мотеля  Джордана.  Пробыл  он  там  часа
полтора. Выходя, несколько раз огляделся по сторонам. Я спрятал машину  за
холмиком и следил за ранчо в бинокль. Можете не сомневаться,  он  меня  не
заметил.
   - Кто там живет?
   - В том-то и дело, сэр, что удалось узнать  очень  мало.  Каких-то  два
типа. Говорят, ученые. Купили ранчо с полгода  назад  за  двадцать  тысяч.
Почти не якшаются с местными жителями. Говорят, что работают над  каким-то
изобретением в области радио.
   - Гм, а как выглядел Гроппер, когда вышел от них?
   - Я вам уже сказал, что он несколько раз огляделся, прежде чем сесть  в
машину. Я бы сказал, что он был возбужден.
   - Возбужден?
   - Как вам объяснить, мистер Кроуфорд? Он  как-то  двигался  энергичнее,
чем в последнее время... Может быть, держался прямее, что ли...
   - Как он вел себя дома? После того, как вернулся?
   - Заперся в кабинете на несколько часов. Никого не звал. Несколько  раз
звонил по телефону.
   - Куда?
   - В том-то и дело, сэр, что  он  звонил  сам.  Обычно  он  просит  меня
соединять его. Правда, потом я позвонил на подстанцию. У меня там знакомая
девушка. Похоже, что он звонил в Нью-Йорк и в Сан-Франциско.
   - Кому?
   - Пока еще не узнал, сэр.
   - За те деньги, что я вам плачу, Мередит, вы  могли  бы  снабжать  меня
более точными сведениями.
   Мередит взглянул на собеседника. Краска медленно заливала его лицо.
   - Сэр, я бы мог сказать об этом...
   - Простите меня, Мередит. Вы же знаете, как я нервничаю.  Скажите  мне,
как по-вашему, что это все значит?
   - Я бы сказал так, сэр. Я работаю у мистера  Гроппера  вот  уже  восемь
лет. Я знаю его лучше, чем себя. Не мудрено, потому что сам себя уволить я
не собираюсь, Гроппер же может  это  сделать  в  любую  минуту.  А  двести
долларов в неделю на улице не  валяются.  В  общем,  мистер  Кроуфорд,  со
стариком что-то происходит. С тех пор как стало известно о его болезни,  я
никогда не видел его таким оживленным.
   - Хорошо, Мередит. Благодарю вас. Как только я получу деньги, можете не
сомневаться, я выполню  наш  уговор.  Тридцать  тысяч  будут  ваши.  Если,
конечно, меня не проведут за  нос.  Но  я  не  филантроп.  Кроме  меня,  у
Гроппера нет  ни  одного  наследника,  и  если  старик  вздумает  выкинуть
какую-нибудь штуку... Следите за ним в оба, Мередит. Профессор Клеи сказал
мне, что нет и одного шанса из тысячи, что  старик  протянет  больше  двух
месяцев... До свидания, Мередит. Жду ваших звонков.
   Патрик Кроуфорд добрил вторую щеку, вставил в рот сигарету и затянулся.
Что задумал старик? Что за странная поездка? И  это  возбуждение?  Дядюшка
никогда не испытывал к нему особой любви, последний раз они  виделись  три
года тому назад, и старик  наотрез  отказался  одолжить  ему  каких-нибудь
десять тысяч. Скупая скотина! Хорошо, что ему пришло  в  голову  подкупить
этого Мередита. По  крайней  мере  он  в  курсе  того,  что  происходит  в
Риверглейде. Конечно, Гроппер не из тех людей, что завещают свои деньги на
благотворительность, а он, сын его покойной  сестры,  единственный  прямой
наследник. Старый болван, правда, несколько раз говорил, что ему следовало
бы бросить все и заняться делом...
   Сигарета погасла, а Кроуфорду не  хотелось  вставать,  чтобы  протянуть
руку за зажигалкой. Он с отвращением бросил окурок в угол.
   Но  что  все-таки  значит  эта  поездка?  Внезапно  в  голове  у   него
промелькнула тревожная мысль, и он покрылся  холодной  испариной.  А  что,
если эти два типа -  врачи?  Что,  если  они  вылечат  Гроппера?  Конечно,
профессор Клей говорит, что ни операция, ни любое из известных средств  не
могло бы даже оттянуть смерть. Но кто знает? Может быть, все-таки  у  этих
шарлатанов есть какой-нибудь новый препарат?
   Патрик Кроуфорд вскочил и принялся шагать по комнате. Как он  сразу  не
понял? У этих двух с ранчо нет патента, отсюда  вся  секретность.  Они  не
врачи, они ученые. Открыли какой-нибудь чудодейственный препарат и  решили
отхватить основательный куш. Без проверки, без официального разрешения.  А
чем они рискуют? Кто знает, что они  лечили  его?  А  если  поможет?  Черт
возьми, он уже полгода живет в долг, рассчитывая на наследство. Нет,  нот,
рисковать нельзя. Сорок миллионов долларов  не  та  сумма,  которой  можно
рисковать. Наверняка Гроппер снова поедет туда.
   Куда девалась эта чертова зажигалка? Кроуфорд  взял  сигарету,  нашарил
спички и вдохнул пахнущий ментолом дым.  Кажется,  становится  ясным,  что
нужно сделать.





   Фрэнк Гроппер задремал только под утро. Ночь была бесконечной.  Боль  в
животе терзала, пилила, строгала,  долбила.  Она  отступала  на  несколько
минут, чтобы  отдохнуть  и  снова  наброситься  на  него.  Моментами  боль
представлялась Гропперу живым существом, почему-то остро ненавидящим его и
сладострастно, изощренно пытавшим его тело.
   Когда он открыл глаза, во рту был кислый  металлический  вкус  желчи  и
крови. Если бы не сознание, что осталась  лишь  одна  ночь,  он  бы  нашел
способ расправиться с притаившимся в кишках  палачом.  Он  бы  надул  его,
обвел вокруг пальца, как не раз делал  с  людьми.  В  кабинете,  в  нижнем
правом ящике письменного стола  лежит  маленький  пистолет  со  звучным  и
элегантным названием "беретта".  Выстрел  из  "беретты"  приносит,  должно
быть, смерть легкую и элегантную, как сам пистолет. Пуля из "смит-вессона"
делает свое дело солидно и основательно. "Кольт" дает смерть  деловитую  и
профессиональную.  Судорожный  вздох,  два-три  непроизвольных  сокращения
мускулов, и все. Укус пули из дамского браунинга вызывает смерть  коварную
и мучительную...
   Гроппер встряхнул головой, отгоняя мысли о  смерти.  Почему  он  должен
думать о смерти в канун своего воскрешения?  Финансист  позвонил  и  начал
торопливо одеваться. Предстояла поездка в Нью-Йорк, а сил  было  мало.  Но
ничего, на сутки энергии ему хватит. Он не будет беречь ее.  Он  выложится
весь, как боксер в  двенадцатираундовом  бою.  Тем  более  что  предстояла
победа над небывалым противником - судьбой, а приз... Такой  приз  никогда
еще не мания ни одного спортсмена.
   Он стоял перед зеркалом и завязывал галстук. Худые  морщинистые  пальцы
казались непомерно большими, а лицо с ввалившимися  глазами  -  непривычно
маленькими. Бог с ними, какое ему дело до его лица и  рук,  до  всего  его
высохшего, больного тела? Он не испытывал  ни  малейшей  жалости  к  нему,
подобно тому как никогда не жалел поношенные костюмы и старые шлепанцы.
   Гроппер вообще  никогда  не  привязывался  ни  к  вещам,  ни  к  людям.
Привязанность лишила бы его какой-то доли свободы,  захватила  бы  частицу
его мозга. Он жил в мире без чувств и эмоций,  в  холодно  мерцавшем  мире
денег. Они были для него всем, и он испытывал к  ним  сложное  чувство,  в
котором были и нежность, и привязанность, и верность, и любовь.
   Он еще раз взглянул на свое изображение в зеркале, вспомнил, как глядел
в другое  зеркало  глазами  Ханта,  пожал  плечами  и  спустился  вниз  по
лестнице.


   - Мистер Гроппер? -  Джек  Спарк  встал,  опираясь  на  край  огромного
письменного  стола  костяшками   пальцев.   -   Сенатор   Харкнес   горячо
рекомендовал мне вас и просил сделать вам маленькое  одолжение.  Садитесь,
сэр.
   Гроппер осторожно опустился  в  глубокое  кожаное  кресло.  И  стол,  и
кресло, и весь кабинет - все источало уверенность солидного  бизнесмена  в
себе, все пахло респектабельностью. Казалось, что кабинет и его обстановка
ненавязчиво, но громко шептали: "Посмотрите, как хорошо идут дела у  моего
хозяина. Вот за меня, за английский ковер на полу, уплачено  наверняка  не
меньше пятисот долларов, а за меня, за бронзовую антикварную лампу, - раза
в три больше".
   Но внушительнее всего выглядел сам владелец кабинета. Высокий,  грузный
и широкоплечий, с жесткими чертами лица без возраста и тусклым серебром  в
коротко подстриженных волосах, он стоял у  письменного  стола  уверенно  и
твердо. Так стоят у столов только президенты крупных корпораций.
   Гангстер подвинул Гропперу  коробку  с  толстыми  длинными  сигарами  в
металлических футлярчиках.
   -  Итак,  мистер  Гроппер,  вы  просили  подыскать  молодого  здорового
человека, от тридцати до сорока лет,  приятной  внешности,  безусловно  не
негра, не мексиканца, не итальянца,  не  еврея.  Неженатого,  не  имеющего
родственников, бедного. Этот человек должен быть доставлен вам  и  передан
завтра в девять часов вечера в условленном месте связанным,  с  кляпом  во
рту - упаковка менее элегантная, чем у французских духов,  но  куда  более
надежная.
   - Совершенно  верно,  -  кивнул  Гроппер.  Сердце  его  сжалось,  и  он
почувствовал в груди сосущую пустоту.
   - Вы понимаете, мистер Гроппер, ваша просьба была нелегкой. Куда  проще
было бы организовать автомобильную катастрофу с участием любого указанного
вами лица. Но сенатор Харкнес  очень  просил  меня  оказать  вам  любезное
содействие, и вот...
   Спарк   открыл   ящик   письменного   стола    и    ловким    движением
профессионального  шулера  безукоризненным  веером  рассыпал  на  столе  с
полдюжины фотокарточек обратной стороной кверху.
   - Это ваш выбор. Присмотритесь внимательно и выберите.
   - И вы можете доставить мне любого из них? - тихо спросил Гроппер.
   - Так же верно, как то, что в момент передачи вы вручите моему человеку
чек на семьдесят пять тысяч долларов. Смотрите, выбирайте.  У  нас,  слава
богу, свободная  страна,  и  каждый  имеет  право  выбирать  то,  что  ему
нравится, или, чтобы быть точным, то, что ему по карману.
   Джек Спарк беззвучно засмеялся.
   - Вы понимаете, мистер Гроппер, обычно мы не занимаемся подобного  рода
вещами, так сказать, розничной торговлей. Мы - слишком большая организация
для выполнения индивидуальных заказов. Но я рад услужить вам, сэр. Не знаю
уж, зачем вам эти  мальчики,  это  не  мое  дело,  хотя  мы  свято  храним
профессиональную тайну, куда надежнее врачей и священников. Но послушайте,
мистер Гроппер, может  быть,  вы  возьмете  всех  шестерых?  За  одного  -
семьдесят пять тысяч, за шесть - скидка. Всего триста  тысяч.  Негры  или,
скажем, пуэрториканцы стоили бы дешевле, но вы просили англосакса.
   - Благодарю вас, мистер Спарк, - криво усмехнулся Гроппер,  -  надеюсь,
что в ближайшие лет тридцать больше  одного  мне  не  потребуется.  А  это
сравнительно скоропортящийся товар.
   Гроппер впился взглядом в карточки.  Они  лежали  перед  ним  глянцевым
веером, белые  прямоугольнички  в  лотерее  судьбы.  Вряд  ли  кому-нибудь
приходилось делать такой выбор.  Люди  могут  выбирать  жену,  президента,
автомобиль, профессию, но собственное тело... С ним не разведешься, его но
переизберешь, не сменяешь на новую модель, не переменишь. По классификации
экономистов можно сказать, что это товар длительного пользования. Но сколь
длительного? В конце концов все в руках судьбы. Быть может, в каком-нибудь
из этих молодых здоровых тел уже слегка нарушился механизм воспроизводства
клеток и где-то в глубине, незримо и медленно, зреет опухоль?
   Он закрыл глаза и трепетно наугад вытащил карточку, как тянут карту  из
колоды при крупной игре. На него смотрели  веселые,  чуть  лукавые  глаза.
Волосы над открытым лбом были  разделены  косым  пробором.  Чуть  тронутые
улыбкой губы. Твердый подбородок. "Что  ж,  -  подумал  Гроппер,  -  такой
должен нравиться  женщинам.  Не  знаю,  не  знаю.  Наивное  лицо.  Глупец,
наверное. Впрочем, какое мне дело до  того,  кто  он  и  что  он  из  себя
представляет. В конце концов это просто товар, за который я плачу  деньги.
Пройдут годы, и его лицо станет таким же известным стране, как лицо Фрэнка
Гроппера".
   - Ну вот и отлично, мистер Гроппер. Сейчас  посмотрим,  кто  это.  Ага,
некто Джеймс Брайтон Блэквуд. Тридцать один год, баптист, без малого шесть
футов. Автомеханик. Из Омахи, штат Небраска. Уехал в отпуск. Холост.
   "Ну что ж, - подумал Гроппер, - надо привыкать к этому имени.  Блэквуд.
Джеймс Блэквуд, а можно придумать себе и другое. Придумывают же имена  для
купленных яхт".
   - А вы уверены, что он здоров?
   -  До  сих  пор,  похищая  кого-нибудь,  мы  не  требовали   врачебного
удостоверения о здоровье. Но, судя по тому, как он брыкался, парень здоров
как бык.
   - Благодарю вас, мистер Спарк, вы даже не представляете, что вы сделали
для меня.
   - Господи, да, право же, не о чем говорить, сэр, такие пустяки.
   -  Значит,  завтра  в  девять  часов  вечера  в  условленном  месте.  Я
приготовлю чек.
   - Благодарю вас, сэр.


   Черный "роллс-ройс" плавно катил по  дороге.  Мощные  и  вместе  с  тем
мягкие амортизаторы впитывали в себя все неровности шоссе, и казалось, что
машина плывет по густому вязкому маслу.
   Яркие пучки света от  фар  скользили  по  асфальту,  время  от  времени
выхватывая из темноты яркие рекламные щиты и дорожные указатели.
   Блез Мередит, сидя за рулем, размышлял, куда и зачем они едут и что  за
странный пластмассовый ларец,  обернутый  в  несколько  слоев  прозрачного
полиэтилена, покоится на коленях у Гроппера. Мысленно  он  обдумывал,  что
скажет завтра этой свинье Патрику Кроуфорду.
   Старый Джейкоб, сидя на заднем сиденье, не думал ни о  чем.  Он  просто
дремал, положив на колени усталые руки с узловатыми от артрита пальцами.
   Фрэнк Джилберт Гроппер думал о том, что сорок миллионов долларов  -  не
сорок долларов и распорядиться ими за несколько дней так, чтобы не вызвать
подозрений, было чудовищно  трудным  делом.  На  шее,  чуть  холодя  сухую
костлявую грудь, висела связка ключей от  сейфов  в  тринадцати  различных
банках страны. Он один знал, к какому сейфу в каком банке подходит  каждый
ключ. Эта информация была намертво спрятана в его мозгу, без нее ключи  не
стоили и пяти центов.  Кроме  того,  его  цепкая  профессиональная  память
хранила комбинации замков еще шести сейфов.
   - Замедлите ход и у столба  с  табличкой  "42  мили"  сверните  налево,
Мередит, - сказал Гроппер.
   Еще десять минут езды по неровному полю, и он приказал остановиться.
   - Джейкоб, Мередит, - тихо сказал он, - достаньте из багажника  лопаты,
я сам положил их туда, вот фонарь. Выкопайте вот у этого тополя яму.  Дерн
снимите осторожно. Землю выбрасывайте на брезент.
   Лопаты глухо ударили в податливый грунт. Работали молча. Мередиту вдруг
почудилось, что они копают могилу. Он искоса  бросил  взгляд  на  ларец  в
руках у Гроппера и криво усмехнулся. Для  гроба  маловат.  Что,  что  там?
Почему они копают яму  вдали  от  дороги?  Для  чего?  Если  старик  хочет
закопать что-то ценное... Надо запомнить место. Он поднял  голову.  Машина
стояла на опушке леса. Деревья неровным зазубренным частоколом чернели  на
темном небе. Если стоять спиной к дороге, это будет, пожалуй, единственный
тополь, отбившийся от своих сородичей...
   Когда яма была готова, Гроппер сам опустил в нее ящик.
   - Здесь миллион долларов, - сказал он, криво усмехаясь, - надеюсь,  что
вы его не выкопаете без меня. Очень надеюсь...
   Мередит и Джейкоб молча закидывали яму. Так  же  молча  все  уселись  в
машину. Мотор мягко заворчал.
   Они отъехали, должно быть, миль двадцать, когда  Гроппер  вдруг  тронул
Мередита за плечо.
   - Стойте!
   "Роллс-ройс", качнувшись, остановился.
   - Что это там, на шоссе? - спросил Гроппер.
   - Ничего не вижу, дорога пуста, - ответил Мередит, подумав, что  старик
начинает галлюцинировать. Из головы у него не выходил пластмассовый  ящик.
Миллион долларов! Почему  он  сказал  об  этом  вслух?  И  таким  странным
голосом?
   Ну конечно же, он сошел с ума! Мередит сжал зубы, чтобы не рассмеяться.
Миллион долларов. Час, чтобы добраться до Риверглейда, еще  полчаса,  пока
Гроппер уснет, час на обратную  дорогу.  Два  с  половиной  часа  -  и  он
миллионер! Он, Блез Мередит, миллионер! С каким удовольствием он пошлет их
всех  к  черту,  особенно  этого  Кроуфорда!  Миллион  долларов!  Джейкоб,
конечно, ничего не понял. Вряд ли он сообразит, что нужно сделать. Нет, на
этот раз он финиширует первым. Хватит  стоять  на  обочине  и  следить  за
гонками. Он, он придет первым.
   - Послушайте, Мередит, Джейкоб! Пойдите и посмотрите, что  это  там  на
шоссе! Я же ясно вижу, там что-то лежит, вон ярдах в двадцати от машины.
   Блез Мередит и старый Джейкоб  вылезли  из  машины  и  осторожно  пошли
вперед в ярком свете фар.  Темнота  стояла  но  обе  стороны,  как  стенки
коридора. Их  тени  плоскими  великанами  качались  перед  ними  на  сером
асфальте. Дорога была пуста. Мередит пожал плечами.
   Внезапно они услышали рев мотора  и  инстинктивно  обернулись.  В  этот
момент тяжелый бампер "роллс-ройса" ударил  их  обоих.  Падая,  Мередит  в
какую-то ничтожную долю секунды успел увидеть женщину с  откинутыми  назад
руками на серебряном радиаторе с буквами "RR". "Куда она..." - мелькнуло у
него в голове, и больше он уже никогда ни о чем не думал.
   А женщина на серебряном радиаторе "роллса" молча стремилась  вперед,  и
Фрэнк Джилберт Гроппер, вытирая платком лоб,  позволил  себе  то,  что  не
позволял уже несколько лет: закурил  сигарету  и  глубоко  затянулся.  Две
человеческие кегли, сбитые им только что  с  такой  легкостью,  предвещали
выигрыш всей партии.  Могли  ли  эти  двое,  простой  садовник  и  простой
секретарь, даже мечтать о такой аристократической смерти -  погибнуть  под
колесами самой дорогой в мире машины, за рулем которой сидел  миллионер...
Гроппер усмехнулся и прибавил скорость.
   Физически, своими руками, он убил первый раз в жизни. Но в своем  офисе
при помощи телефона он проделывал это не раз и теперь чувствовал себя  как
после дня работы - тело тихо гудело приятной усталостью.





   Фрэнк Гроппер был терпеливым человеком. Он  умел  ждать.  Уметь  ждать,
напружинившись для точно рассчитанного прыжка, - главное качество хищника.
Ждет  в  зарослях   тигр,   следя   желтыми   ромбовидными   зрачками   за
приближающейся косулей; ждет, раздувая шею,  королевская  кобра,  уставясь
немигающими глазами на жертву; ждет финансист, вглядываясь в  ползущую  из
телетайпа ленту с последними биржевыми курсами.
   Фрэнк Гроппер умел ждать. Всю свою  жизнь  он  ждал,  пока  кто-нибудь,
зазевавшись, не сделает неосторожного  шага.  И  тогда  звонили  телефоны,
судорожно щелкали телетайпы, брокеры сбивались с ног. В  мире  семизначных
цифр разыгрывалась древняя драма охотника  и  добычи,  хищника  и  жертвы.
Правда, здесь не лилась кровь и не слышен был хруст костей. Но законы были
те же, что и законы джунглей. И когда Фрэнк Гроппер брался  за  телефонную
трубку, чтобы сказать конкуренту: "Вы кончены", в его  глазах  сострадания
было не больше, чем в глазах кобры. И когда он, урча, высасывал из  жертвы
последние  доллары,  он  испытывал  такие  же  угрызения  совести,   какие
испытывает тигр после обеда косулей.
   Но теперь, пожалуй, впервые за много лет, он не мог  ждать.  До  девяти
оставалось  еще  пять  минут,  но  он  чувствовал,  как  от   невыносимого
напряжения вот-вот, трепыхнувшись в  последний  раз,  остановится  сердце.
Серая  желеобразная  масса,  называемая  мозгом,   перестанет   снабжаться
кислородом, и одна за другой миллионы  и  миллиарды  мельчайших  клеток  -
нейронов  -  начнут  задыхаться.  Через  пять   минут   нечто   бесконечно
драгоценное для пего, называемое Фрэнком Джилбертом Гроппером,  перестанет
существовать.
   Сидя в машине, он чувствовал, как страх, подобно гигантскому вакуумному
насосу, откачивает воздух из его  груди  и  мягко  и  тошнотворно  сжимает
сердце.
   Внезапно  скрипнули  тормоза,  протестующе  взвизгнули  шины,  и  рядом
остановился желтый  "бьюик".  Распахнулась  дверца,  два  человека  быстро
вытащили связанное тело и молча положили его на заднее  сиденье  "роллса".
На мгновение Гроппер увидел знакомое лицо  с  волосами  на  косой  пробор,
мужественный подбородок.  Глаза,  широко  открытые  от  боли  и  отчаяния,
взглянули на финансиста с немым криком.  Сильные  руки  напряглись  в  еще
одной попытке освободиться, но веревки были крепки.
   Гроппер молча протянул чек.
   - Благодарю вас, сэр, - сказал один из двух. - Если хотите, я могу  его
легонько стукнуть, на полчасика он успокоится.
   - Нет, нет, что вы, - испугался Гроппер. - Он здоров?
   - Как лошадь, - усмехнулся гангстер. -  Два  раза  пришлось  поправлять
веревки. До свиданья, сэр.
   Желтый "бьюик" выбросил из-под задних колес  облачко  мелкой  гальки  и
умчался с ревом.
   Гроппер отер со лба пот, еще раз взглянул на искаженное  болью  лицо  -
почти уже его лицо - и нажал на  стартер.  Единственное,  чего  он  теперь
боялся, - это автомобильной катастрофы.  Он  никогда  раньше  не  думал  о
проносящихся  мимо  машинах,  но  сейчас  каждая  пара   немигающих   фар,
отраженная  в  зеркальце  "роллса",  наполняла   его   ужасом.   А   вдруг
какой-нибудь кретин зазевается на  мгновение  и  врежется  в  него...  Ему
представилось, как трещит металл и сжимает его, его тело, лежащее там,  на
сиденье.
   Когда "роллс" подъехал к ранчо, у него не было сил выйти из машины...


   - Сколько, вы говорите, весит этот Блэквуд? - спросил профессор Беллоу,
с трудом втаскивая вместе с помощником связанное  тело  в  лабораторию.  -
Чертовски тяжелый парень. Поздравляю, мистер Гроппер, вы,  кажется,  нашли
себе отличное тело. Оно, правда, судя  по  веревкам  и  кляну,  особенного
энтузиазма от знакомства с вами не испытывает, но ничего, еще пять  минут,
и можно будет его, простите, вас, развязать. Кстати,  мистер  Гроппер,  вы
посмотрели, на улице никого нет? Никто не следил за вами?
   Гроппер пожал плечами:
   - Совсем темно. По-моему, никого нет.
   - Ну и отлично. Прошу вас, сэр. Сейчас  я  закреплю  фиксатор,  держите
голову ровно. Не волнуйтесь, это же не гильотина, а в некотором смысле как
раз наоборот - родильный дом.
   Снова, как в прошлый раз, Гроппер  почувствовал,  как  кто-то  быстрыми
незаметными взмахами резинки стирает его сознание. Так погружаются в  сон.
Он видел перед собой лицо с кляпом во рту. Еще несколько минут, и это лицо
станет его лицом.  Но  почему  оно  бледнеет,  становится  расплывчатым  и
прозрачным? Лицо, лицо, лицо, почему кляп? Почему лицо?  Чье  это  лицо?..
Почему оно исчезает сове...
   Наверху,  над  лабораторией,  послышался  треск   взламываемой   двери.
Профессор и Хант вздрогнули и в ужасе уставились на вход в подвал.
   - Немедленно откройте! - послышался крик.  -  Все  равно  вам  не  уйти
отсюда!
   - Быстрее, - сказал Беллоу, -  дверь  дубовая,  она  выдержит.  Давайте
этого парня. Нужно успеть. Это двадцать миллионов долларов.
   В дверь стучали чем-то тяжелым. Она трещала, но не поддавалась.  Старые
дубовые  двери  не  любят,  когда  их  ломают.  Бульдог  Джерри,  упершись
передними лапами в стул, оглушительно лаял.
   Хант напрягся и  с  трудом  поднял  связанное  тело.  Послышался  сухой
дробный треск,  и  на  дубовой  панели,  словно  пробуравленные  невидимым
сверлом, одна  за  другой  появились  дырочки.  Хант  почувствовал  легкий
толчок, и ему показалось, что тело в его руках стало тяжелее.
   - Бросьте его! - крикнул профессор. - Разве вы не видите?
   По щеке связанного человека  текла  струйка  крови.  Похоже  было,  что
кто-то начал закрашивать его лицо красной акварелью.
   - Бросьте вы этого парня, он же мертв! - Беллоу, нагнувшись, кинулся  к
Гропперу, вытащил его голову из фиксатора и  швырнул  финансиста  на  пол.
Потом начал лихорадочно обшаривать его. Вот один чек,  еще  один,  третий.
Проклятье, старая хитрая  лиса  не  подписала  их!  До  последней  секунды
боялся, что его надуют. Под его руками на  шее  Гроппера  звякнула  связка
ключей. Беллоу сорвал их и сунул в карман.
   Дверь чем-то таранили. Должно быть, столом  из  холла.  Дубовая  панель
трещала. С потолка мелкой белой порошей сыпалась штукатурка.
   - Профессор, мы можем уйти отсюда через  гараж,  -  прошептал  Хант,  -
пойдемте.
   Беллоу пристально посмотрел на него.
   - Двадцать миллионов долларов, - тихо сказал он.
   Хант чуть заметно улыбнулся.
   - Нет, шеф, лучше не думайте об этом. Я вешу на пятьдесят фунтов больше
вас, я сильнее вас и, кроме того... - Он вынул из кармана  пистолет-шприц.
- У меня, дорогой шеф,  пока  нет  ни  малейшего  желания  превращаться  в
Гроппера, если это даже и даст  вам  двадцать  миллионов  долларов.  Может
быть, наоборот, вы изъявите желание...
   Он медленно поднял шприц.
   - Не делайте глупостей, - сухо сказал Беллоу. - Даже если  вам  удастся
превратить меня в Гроппера,  вы  один  не  сможете  вынести  меня  отсюда.
Наркотик действует минимум в течение  часа.  Столько  дверь  не  выдержит.
Глядите.
   Дверь уже заметно прогибалась под гулкими тяжелыми ударами.
   - Кроме того, Крис, вам бы никогда не удалось восстановить  машину  без
меня. Кстати, через сколько срабатывает взрывное устройство под  аппаратом
после включения рубильника?
   - Через тридцать секунд. Они найдут здесь только  груду  металлического
мусора. Пойдемте, профессор.
   Внезапно он посмотрел на Джерри. Бульдог отчаянно  лаял.  Он  то  делал
несколько коротких шажков по направлению к двери, то отскакивал назад.
   - Джерри! - крикнул Хант и схватил бульдога.
   - Быстрее, - прошептал Беллоу. - Христа ради, быстрее!
   Вдвоем они засунули  голову  извивающейся  собаки  в  фиксатор.  Беллоу
щелкнул тумблером. Вспыхнула индикаторная лампочка. Одна из  петель  двери
сорвалась,  и  верхняя  половина  уже  начала  отходить  от  рамы.   Удары
посыпались с удвоенной силой.
   - Все! - крикнул Хант и схватил бульдога под мышку. Трясущимися  руками
он отпер дверь,  ведущую  в  подвал,  протолкнул  в  нее  Беллоу  и  нажал
рубильник. Теперь запереть дверь. Так. За стеной грохнул взрыв, и  тут  же
послышались крики.
   - Держите собаку крепче,  она  стоит  двадцать  миллионов  долларов!  -
задыхаясь, крикнул Беллоу, и они выбрались во двор. "Рэмблер" стоял  ярдах
в ста. Они побежали. Бульдог укусил Ханта за палец, и он выругался.
   Сзади,  из  темноты,  слышался  топот   и   хриплое   дыхание.   Тонко,
по-комариному, пропела пуля. Хант споткнулся и упал.  Бульдог  выскользнул
из его рук и растворился в темноте.
   - Быстрее, Крис, мы его найдем потом! - крикнул Беллоу и рванул  дверцу
машины. - Садитесь за руль вы.
   "Рэмблер" рванулся вперед. Только бы выскочить на дорогу.
   Крис включил  третью  скорость  и  всей  тяжестью  ноги  вдавил  в  пол
акселератор. "Рэмблер" подпрыгнул, что-то негодующе застучало в моторе,  и
стрелка спидометра дернулась вверх.  Сорок,  пятьдесят,  восемьдесят  пять
миль в час.
   - Можно еще? - спросил Беллоу.
   - Это все, на что он способен.
   Сзади заколебался неровный свет, призрачно осветил дорогу по  сторонам.
Беллоу обернулся. Два ярких глаза, не мигая, глядели им в спину.
   - Нажмите еще, Крис. Они нас нагоняют.
   - Не могу, это все.
   "Рэмблер"  ревел  на  предельной  скорости.  Легкая  машина,  казалось,
вот-вот оторвется от земли и подымется  вверх,  но  позади  уже  слышалось
завывание мощного мотора.
   - Держитесь крепче, профессор. Упритесь руками в панель.
   - Что вы хотите делать, Крис? Ради бога...
   Хант изо всех сил надавил на тормоз. Шины, оставляя каучуковый след  на
шоссе, негодующе взвыли. Машина сзади тоже тормозила. Но было уже  поздно.
Раздался треск, и фары погасли.
   Крис включил первую скорость и дал газ. На мгновенье им показалось, что
машины намертво сцепились между собой, но послышался пронзительный скрежет
металла, "рэмблер" дернулся, освободился и рванулся вперед.
   - Старый трюк, но они не ожидали его от  нас.  Теперь  они  постоят  на
шоссе, - усмехнулся Крис. -  У  них  разбиты  фары  и  разорван  радиатор.
Проедем вперед, вернемся по параллельной дороге  и  найдем  этого  чертова
бульдога.
   - Гроппера, вы хотите сказать? Вы отдаете себе отчет, Крис, что во всех
Соединенных Штатах Америки один этот бульдог знает, к каким сейфам в каких
банках подходят ключи, которые я снял у старика с шеи?


   Всю ночь, пока не забрезжил призрачный  серый  рассвет,  они  осторожно
бродили по окрестностям ранчо. Близко к дому подойти они не осмелились:  в
окнах горел свет, и оттуда доносились голоса.  Вскоре  голоса  стихли,  но
появились две полицейские машины с вращающимися на крыше прожекторами.
   - Как по-вашему, профессор, кто это был там?
   - Не знаю, думаю, что кто-то шпионил за нами. Во всяком  случае,  потом
они тоже удрали и прислали полицию.
   Они продолжали бродить  по  окрестным  полям,  спотыкались  в  темноте,
падали и все время тихо звали:
   - Гроппер, мистер Гроппер, где вы?
   -  Не  слишком  ли  изысканное  обращение   для   бульдога?   -   криво
усмехнувшись, спросил Хант.
   - Перед собакой, которая стоит больше, чем бюджет иной страны, я  готов
сам встать на четвереньки, - ответил Беллоу. -  К  тому  же  за  последние
сорок лет, проведенные на бирже, Гроппер как-то не  привык  отзываться  на
свист и команду "сюда!". Я даже склонен полагать, что он не сразу освоится
со своим новым положением.
   Один раз им подумалось, что они нашли  его.  В  темноте  мелькнули  две
зеленоватые точки. Они бросились вперед, но это  была  кошка.  С  сердитым
фырканьем она шмыгнула в сторону.
   Бульдога они не нашли. И  когда  стало  рассветать,  они  решили  уйти,
опасаясь, что их заметят.
   Беллоу то  и  дело  оглядывался  назад,  надеясь  на  чудо.  Но  Фрэнка
Джилберта Гроппера, президента четырех банков,  члена  правления  двадцати
трех компаний, обладателя сорока миллионов долларов, не было. В это  время
он спал в канаве, положив тяжелую голову на вытянутые лапы...





   После  двух-трех  стаканов  сухого  мартини  Патрик   Кроуфорд   обычно
становился необычайно добрым, но только по отношению к самому себе. Все  в
себе  казалось  ему  необыкновенным:  черты   лица   -   мужественными   и
значительными, ум - глубоким и  проницательным,  характер  -  несгибаемым,
литературные способности - выдающимися.
   Если в такие минуты  под  рукой  находилась  какая-нибудь  поверхность,
достаточно гладкая, чтобы выполнять роль зеркала, будь то  оконное  стекло
или очки  собеседника,  Кроуфорд  погружался  в  благоговейное  созерцание
своего  отражения,  из  которого  его  могли  вывести  лишь   чрезвычайные
обстоятельства,  например,  необходимость  протянуть  руку  еще  за  одним
стаканом.
   Не мудрено поэтому, что телефон трезвонил по меньшей мере  минут  пять,
прежде чем он оторвал взгляд от  хромированной  поверхности  кофейника,  в
котором, пусть вытянутое и сплюснутое, но все равно невыразимо прекрасное,
отражалось его лицо.
   Нетвердыми шагами он подошел к телефону и взял трубку. Торопливый голос
сказал:
   - Мистер Кроуфорд? Это Джо Джеффи. Старик прибыл на  ранчо  в  половине
двенадцатого. В машине у него был кто-то связанный.  Когда  мы  вломились,
оба врача удрали, и нам не удалось их догнать, только покалечили машину.
   - Гроппер? Где Гроппер? - крикнул в трубку Кроуфорд, внезапно трезвея.
   - Старик здесь.  Спятил  он,  что  ли,  слова  от  него  не  добьешься.
Связанный парень мертв. Мы позвонили в полицию и сейчас сматываем  удочки.
Не забудьте чек. Мы свое дело сделали. До завтра.
   Патрик Кроуфорд медленно положил трубку.  Если  бы  эти  два  шарлатана
лечили старика успешно, они бы не удрали,  как  крысы.  И  этот  связанный
парень...
   Он, он единственный наследник сорока миллионов долларов, самый  богатый
писатель Соединенных Штатов Америки! Он им теперь покажет!
   Кроуфорд поднял глаза к потолку. Слова полузабытой молитвы сами  пришли
откуда-то из глубины детских воспоминаний: "Патер ностер  куи  эст..."  Он
уже  давно  перестал  быть  верующим  католиком,  но  стремление   кого-то
поблагодарить за близкую смерть близкого человека  заставило  вспомнить  о
боге. Господь добр, он ниспосылает свою благодать на чистых сердцем,  если
даже в слепоте своей они бредут по болоту безверия. Кроуфорд опустился  на
колени и помолился за сорок миллионов.
   Ему хотелось броситься в машину  и  помчаться  туда,  на  ранчо,  чтобы
самому взглянуть на Гроппера, но здравый смысл взял верх. Полиции могло бы
показаться странным, что он знает, где именно сейчас находится его дядя.
   Спать в эту ночь Кроуфорд не мог. Не помогли и две  таблетки  люминала.
Постель казалась жесткой, а подушка горячей до  такой  степени,  что  жгла
голову. Он вертелся до тех пор, пока процесс погружения  в  сон  не  начал
казаться  ему  странным,  фантастическим,  едва  ли  вообще   когда-нибудь
осуществимым.
   Он налил себе в стакан джина, плеснул вермута и уселся в кресло.
   Утром позвонили  из  Риверглейда,  и  кто-то,  назвавшийся  лейтенантом
Мак-Грири, попросил его немедленно приехать.
   Когда  Кроуфорд  въезжал  в  Риверглейд,  он  увидел  два   полицейских
"шевроле". У ворот стоял полицейский.
   - Вам что, приятель? - лениво спросил он.
   - Я... меня вызвал  сюда  по  телефону  лейтенант.  Меня  зовут  Патрик
Кроуфорд.
   - А-а, - протянул полицейский, и Кроуфорду показалось, что он вытянулся
перед ним. - Идите вон туда.
   - Спасибо, я знаю. Ведь это дом моего дяди.
   Патрик Кроуфорд окинул взглядом трехэтажный, в колониальном стиле  дом.
Вот она, эта минута! Он входит в Риверглейд не для того, чтобы клянчить  у
этого старого скупердяя подачку. Он входит сюда хозяином, почти хозяином.
   Он с трудом удержался от торжествующего смеха, усилием  воли  превратив
его в гримасу скорби.
   Лейтенант  Мак-Грири   встретил   его   у   входа.   Он   был   вежлив,
предупредителен и почтителен. Сиянье гропперовских миллионов  трепетало  в
воздухе.
   - Вы ведь единственный наследник и самый  близкий  родственник,  мистер
Кроуфорд? - сказал лейтенант, пропуская его вперед. - Прошу вас взять себя
в руки. Мне хотелось бы предупредить вас, что ваш дядюшка,  гм...  как  бы
это выразить... не совсем... собран, что  ли...  Впрочем,  вы  сейчас  его
увидите. Я узнал ваш телефон у старой Кэлси,  у  кухарки.  Больше  в  доме
никого нет.
   - А секретарь? Блез Мередит? И садовник Джейкоб?
   - Мисс Кэлси утверждает, что оба они уехали позавчера вечером вместе  с
Гроппером и с тех пор не возвращались. Гроппер вернулся  один.  Я  склонен
думать, что они и не вернутся.
   - Почему?
   - Потому, что сегодня утром их нашли мертвыми на шоссе в двадцати милях
от Хиллсайда. Похоже, они были сбиты какой-то машиной.
   - Сбиты ночью, на шоссе? Что они там делали?
   - Боюсь, мистер Кроуфорд, что "почему" у нас пока что  гораздо  больше,
чем "потому что". Еще раз прошу вас взять себя в руки,  вот  ваш  дядюшка,
мистер Гроппер.
   Лейтенант Мак-Грири открыл дверь, и Кроуфорд  увидел  Гроппера.  Старик
сидел  в  кресле  и  жалобно  плакал,  неловко,   странными   неуверенными
движениями  тер  себе  лицо,  глаза.  Плач  был  жутким.  Финансист  ревел
надтреснутым старческим фальцетом, захлебываясь и  заходясь,  как  грудной
младенец. Под  носом  обладателя  сорока  миллионов  долларов  то  и  дело
вздувались и беззвучно  лопались  пузыри.  Внезапно  Гроппер  без  видимой
причины успокоился и принялся, причмокивая, сосать палец. На светлом ковре
у его ног расплывалась темная лужица. Резко запахло мочой.
   - Дядюшка, - тихо позвал Кроуфорд.  Финансист  снова  заревел.  Крупные
детские слезы катились по седой щетине щек.
   - Мистер Гроппер, что с вами? - еще раз позвал его Кроуфорд, но Гроппер
начал быстро сучить  ногами  и  руками.  Правая  крахмальная  манжета  его
рубашки отстегнулась и торчала из рукава  серого  костюма.  Внезапно  крик
снова затих, старик засунул в рот большой палец правой руки и  заснул.  Из
уголка рта медленно сочилась слюна.
   - Мистер Кроуфорд, - сказал лейтенант Мак-Грири, -  я  должен  спросить
вас  официально,  узнаете  ли  вы  мистера  Фрэнка   Джилберта   Гроппера,
шестидесяти восьми лет, постоянно живущего в Риверглейде?
   - Боже мой, конечно, нет, - ответил Кроуфорд. - То есть  вообще-то  это
дядя, но... в таком состоянии... Он помешался?
   - Это  установит  врач,  который  будет  здесь  через  полчаса,  мистер
Кроуфорд. Но я вам должен сказать, что это вполне возможно.
   - Почему?
   - Как раз на это "почему" я могу вам ответить. Его нашли около полуночи
в пустынном ранчо милях  в  шестидесяти  отсюда.  Кроме  него,  в  комнате
обнаружен труп связанного человека  лет  тридцати.  Похоже,  что  стреляли
через дверь, потому что она была выломана и в ней насчитали с два  десятка
пулевых пробоин. В комнате нашли также  обломки  какого-то  электрического
аппарата непонятного назначения. Когда мы вошли в  ранчо,  мистер  Гроппер
мирно спал на полу.
   - Спал?
   - Да, он был, по всей видимости, в таком же состоянии,  что  и  сейчас.
Как себя чувствовал ваш дядюшка в последнее время?
   - Я знаю, что он был тяжело болен, у него рак желудка. Но он все  время
занимался делами, причем вполне успешно, насколько  я  знаю.  Обождите,  я
сейчас позвоню в его главную контору в Нью-Йорк.  Меня  там  знают.  Может
быть, мы выясним что-нибудь.
   -  Позже,  мистер  Кроуфорд,  а  сейчас  пойдемте,  мне  нужно  с  вами
поговорить, - сказал лейтенант, открывая дверь.





   Сон Фрэнка Гроппера был неглубок. Одно сновидение вплеталось в  другое.
Ему снился огромный, с  небоскреб  телетайп,  установленный  под  открытым
небом, в поле.  Из  аппарата  ползла  гигантская  змея,  чешуйчатые  узоры
которой  складывались  в  цифры.  Вдруг  змея  изгибалась  и   становилась
диаграммой биржевого курса, еще изгиб - и ее тело спиралью укладывалось  в
раму с надписью "индексы Доу-Джонса". Змея  разевала  рот  и,  облизываясь
раздвоенным длинным языком, скрипуче говорила: "Вот вы и прозевали, мистер
Гроппер, нужно было продавать стальные, а вы купили!"
   Стало холодно. Гроппер протянул руку, чтобы натянуть  сползшее  одеяло,
но одеяла не было. "Наверное, свалилось на пол", -  подумал  он  и  свесил
руку с кровати. Рука больно ударилась о что-то твердое.
   - Черт побери! - пробормотал финансист и открыл глаза.
   Прямо перед его носом, в блекло-сером свете  утра  лежали  две  собачьи
лапы. Лапы были коричневые, массивные, а нижняя часть их казалась одетой в
белые чулки с неровными краями. "Знакомые лапы, знакомые чулки", - подумал
Гроппер  и  поднял  голову,  чтобы  рассмотреть  собаку.   Почему-то   ему
представилось, что собака должна быть бульдогом. Собаки не было. За лапами
ничего не было. Была лишь трава. По сухому стебельку деловито полз муравей
с белой личинкой в челюстях.
   - Господи, - пробормотал Гроппер и услышал глухое собачье ворчание.  Он
протянул руку, чтобы потрогать лапу, но руки в поле зрения  не  появилось.
Зато лапа поднялась с земли и застыла в воздухе.
   - Боже мой, - снова сказал Гроппер и снова услыхал собачье ворчанье. Он
вскочил на ноги. Земля,  вместо  того  чтобы  отступить  от  его  глаз  на
привычные  пять  с  лишним  футов,  осталась  совсем  близко  от  лица,  в
каком-нибудь футе. Он видел каждую травинку, колеблемую утренним ветерком,
каждый  комочек  земли,  пробуравленный  муравьиными  ходами,   чувствовал
странные, незнакомые запахи. Наверное, запах земли, травы, ветра, утра.
   Он хотел поднять руку,  чтобы  потереть  лоб  и  рассеять  видение,  но
почувствовал в руках тяжесть, будто он стоял на четвереньках и опирался на
них. Он нагнул голову, чтобы посмотреть на  свои  ноги,  но  снова  увидал
упирающиеся в землю собачьи лапы.  Он  сделал  шаг  вперед,  и  лапы  тоже
шагнули вперед. Он напрягся и оторвал от земли руки. Стоять на ногах  было
почему-то неудобно, непривычно. Зато он мог поднять руки - это были  лапы,
коричневые собачьи лапы в белых чулках...
   И вдруг, подобно фейерверку, который взрывается ярчайшей гроздью  света
в чернильном небе, он вспомнил...
   Он подходит к аппарату. Перед тем как вставить голову  в  фиксатор,  он
бросает взгляд на связанное тело. Блэквуд. Волосы на косой пробор. Сильный
подбородок и недоуменный вопрос в глазах... Темнота. Провал.
   Кто-то сжимает его шею, и его тащат, тащат  куда-то.  Он  задыхается  и
сжимает зубы. Чьи-то  проклятия.  Тонкий  свист,  человек,  тащивший  его,
падает. Он вырывается из рук и бежит, бежит, бежит. Темно, он почти ничего
не видит, трава - или это были ветви деревьев? - хлещет его по глазам.  Он
мчится и чувствует, как встречный ветер холодит  его  нос.  Сердце  бьется
ровно, как мощный мотор, тело ритмично то сжимается,  то  распрямляется  в
сильных прыжках.
   Он ни о чем не думает, ничего не понимает, ничего не осознает;  древний
инстинкт несет его по полю, в зыбкой тьме ночи. Панический  страх  смерти,
страх перед сжимавшей  горло  рукой  уступает  место  опьянению  свистящим
воздухом, запахами ночи,  упругим  прикосновениям  земли,  от  которой  он
отталкивается в каждом новом прыжке.
   Он падает в канаву. Тычется головой в мягкую глину и засыпает...
   И  вот  Фрэнк  Джилберт  Гроппер,  в  1929   году   одним   из   первых
почувствовавший приближение великого краха и тем положивший  начало  своей
финансовой империи, он, великий чародей биржи, непревзойденный  альпинист,
который привык одинаково успешно преодолевать ущелья спадов и  кризисов  и
редкие пики бумов, он, Фрэнк Джилберт Гроппер, стоит в сером свете утра  в
поле, и трава колышется вровень с его глазами. Он  стоит  и  старается  не
понять того, что уже понял. Он - собака, он - коричневый бульдог с  белыми
чулками на лапах, который как посланец судьбы первый  раз  предстал  перед
ним в Риверглейде неделю тому назад. Он - Джерри, бульдог.
   Президент четырех банков и член правления двадцати трех компаний поднял
массивную морду и завыл. Глухой, низкий звук возникал где-то глубоко в его
собачьей гортани и медленно, с  трудом,  вырывался  из  пасти.  Он  выл  в
темноте, и вой, подобно дыму из трубы в безветренный день,  растекался  по
полю - вой волка, насыщенный отчаянием  человека.  Потом  он  бросился  на
траву и забил по земле лапами. Из круглых бульдожьих глаз  выкатились  две
слезинки.
   В этот момент другой Гроппер, шестидесятивосьмилетний младенец-идиот  с
пустыми глазами, пускал слюни в счастливом сне.


   Гроппер не мог сказать, сколько он  пролежал  на  земле  в  оцепенении,
может быть минуту, может быть час, но солнце уже взошло, когда он встал на
ноги (он еще не научился думать о себе собачьими терминами, и ноги  в  его
сознании еще не стали лапами). Он жив, он ощущает себя Фрэнком  Джилбертом
Гроппером, и, хотя он - бульдог, ничего еще не потеряно. Почему  профессор
Беллоу не мог превратить его в  человека,  в  его  собственного  человека,
которого он честно купил на честно заработанные деньги? И временно перенес
его сознание в тело собаки? Что ж, наверное, на то  были  причины.  Он  их
узнает, ничего еще не потеряно. В конце концов это даже забавно  -  побыть
денек-другой в собачьей шкуре -  эдакий  маскарад,  где  нельзя  даже  при
желании спять костюм и маску до назначенного срока. Ведь лучше быть  живой
собакой, чем умирающим человеком.
   Он хотел ощупать себя, и мозг, человеческий  мозг  отдал  приказ  обеим
рукам провести ими по бокам, похлопать по плечам, груди, ощупать ноги. Но,
пройдя по нервным волокнам, приказ попал в мышцы собачьих ног. Гроппер  не
мог поднять их. Несколько минут он стоял дрожа. В нем боролись безусловные
рефлексы собаки и сознание человека.
   Ему показалось, что у него  вспотел  от  напряжения  лоб,  и  он  хотел
залезть рукой в карман, чтобы взять платок. Но снова передние лапы, прежде
чем он осознал, что у него нет ни кармана, ни платка, отказались выполнить
желание человека.
   "Да, - подумал Гроппер,  -  нельзя  торопиться.  Надо  помнить,  всегда
помнить о том, что случилось". Машинально он собрался почесать  у  себя  в
затылке и вдруг с ужасом сообразил, что делает  это  не  рукой,  а  задней
лапой. Задней лапой!
   Нет, нет, ничего. Это ненадолго. Ничего страшного.
   Что-то там профессор говорил,  будто  мозаика  человеческого  мозга  не
полностью вмещается в собачий. Интересно,  потерял  ли  он  что-нибудь  из
своего "я"? Как это проверить?! Финансист снова  улегся,  вытянул  лапы  и
принялся производить инвентаризацию своего духовного  мира.  Прежде  всего
деньги. Он мысленно произнес про себя наименования всех  банков,  куда  он
тайно, в сейфы, переправил свои  капиталы.  Первый  национальный,  "Чейз",
Первый городской... отлично, в голове у него весь список.  Номера  сейфов,
замки, комбинации цифр... Гроппер даже тявкнул от удовольствия и, на  этот
раз уже не отдавая себе отчета в странности движения, почесал задней лапой
за ухом.
   Отлично, отлично. Что  еще?  Он  вспомнил  главные  компании,  в  акции
которых  вкладывал  деньги:  "Дженерал  дайнемикс",  "Дженерал  электрик",
"Алкоа"... Великолепно, он помнит их все. Что еще? Перспективы?
   Превосходно, он все это помнит и знает. Мозг работает  спокойно  и  без
усилий. Его имение Риверглейд, контора в Нью-Йорке, контора  в  Чикаго,  в
Лос-Анжелесе. Он все знает.
   Позавчера, глядя на две фигуры в свете фар, на широкую спину Мередита и
сгорбленную старого  Джейкоба,  он  спокойно  вдавил  в  пол  акселератор.
Фигурки упали под ударом радиатора, как куклы.  Сколько  лет  прослужил  у
него Джейкоб? Пожалуй, лет тридцать, но нельзя, чтобы кто-нибудь знал, где
лежит закопанный его резервный миллион.
   Он знает все, все помнит. Больше как будто  и  нечего  было  проверять.
Профессор Беллоу солгал, весь его мозг великолепно  уместился  в  собачьей
голове. Весь, целиком.
   Гроппер встал, отряхнулся всем телом  и  не  спеша  побежал  в  сторону
ранчо, откуда несло дымком. Он втянул носом воздух, и мир как бы обернулся
к нему незнакомой стороной. Запах дыма был не просто  сладковатым  запахом
дыма. Он представлял собой целый  сплав  запахов,  и  Гроппер  чувствовал,
обонял и узнавал его каждую составную часть. Так, должно быть, опытное ухо
музыканта слышит весь оркестр и каждый инструмент в отдельности.
   Этот теплый запах - резина. Другой, непривычный, живой, - должно  быть,
люди. А вот знакомый запах - горячего мотора и бензина.


   У самого здания он притаился в кустах. Двое полицейских,  прислонясь  к
машине и покуривая, неторопливо беседовали. Гроппер отметил про себя,  что
собачий слух  значительно  превосходит  человеческий:  полицейские  стояли
ярдах в двадцати и говорили вполголоса, но  он  слышал  даже  их  дыхание,
будто к его ушам были прижаты наушники.
   - Говорят, здесь жили каких-то два типа, ученые, что ли. Испарились как
дым. Недавно звонили, что нашли какую-то  машину  недалеко  от  Хиллсайда.
Серый "рэмблер". Разбиты задние фонари и бампер. Наверное, их машина.
   - А что шеф говорит про этого парня, связанного, с пулей во лбу?
   - Кто его знает, кто это. Красивый парень.
   - Да, темное дело.
   - Не говори.
   - А ты слышал, говорят, что идиот, который пускал слюни в кресле, - это
Гроппер?
   - Гроппер с Уолл-стрита. Фрэнк Гроппер. Говорят, у него куча денег.
   - Что ты хочешь, финансист! Посидел бы он на нашей зарплате...
   - Гляди, бульдог в кустах. Дай-ка я всажу в него пулю. Пари на  бутылку
виски, что попаду в него с первого выстрела.
   - Смотри-ка, эта тварь понимает, что ты говоришь. Ладно, брось...
   Фрэнк Гроппер снова несся по траве,  с  ужасом  ожидая  выстрела.  Лишь
отбежав с полмили, он улегся на траве и задумался.
   Всю жизнь его подстерегали опасности.  Компаньоны  могли  предать  его,
конкуренты - съесть.
   Теперь опасностей стало куда больше, да и привыкнуть  к  ним  солидному
финансисту на склоне лет было нелегко. Любой может пхнуть  ногой,  бросить
камень. Живодер того и гляди загонит в свой грузовичок. А то,  не  успеешь
оглянуться, налетит другой пес, и на шестьдесят восьмом году жизни полетит
из тебя шерсть... Впрочем, почему на шестьдесят восьмом? Сколько  живет  в
среднем собака? Лет четырнадцать? Так-что ему, судя по  всему,  не  больше
шести лет. Мысль показалась ему  забавной,  и  он  засмеялся,  но  услышал
вместо привычного смеха лишь повизгивание.
   Что делать, что делать? Допустим даже,  что  он  мог  бы  добраться  до
Нью-Йорка. Кстати, как? Встать на обочине шоссе и поднять лапу?  Не  может
же бульдог войти в Первый городской  банк  Нью-Йорка,  кивнуть  менеджеру,
пройти в зал сейфов, стать на задние лапы,  набрать  нужную  комбинацию  и
уйти прочь, унося в зубах  саквояж  коричневой  кожи  с  двумя  миллионами
долларов.
   А если бы даже перед ним сейчас лежал, прямо здесь, на этой  муравьиной
куче, миллион долларов? Что тогда?
   Мысль о том, что деньги, такие знакомые листки плотной бумаги, "зеленые
спинки", как он ласково называл банкноты в один доллар, могут при каких-то
обстоятельствах оказаться бесполезными, показалась ему кощунственной, и он
тряхнул головой, отгоняя наваждение.
   Нет, аккуратные пачки долларов не могут оказаться  ненужными.  Один  он
знает, где они  лежат,  сорок  миллионов  долларов.  Только  в  его  мозгу
замурована эта информация, ради которой тысячи людей пошли бы на обман, на
преступление, на убийство. Они бы  унижались  перед  ним,  перед  собакой,
ползали на брюхе подле его ног, норовя поцеловать в лапу,  прикоснуться  к
обрубку хвоста.
   И это прекрасно знают Беллоу и Хант. Плевать ему на их мысли и чувства.
Двадцать миллионов долларов на улице не валяются. Они найдут его и сделают
человеком,  даже  если  им  придется  выкрасть  для  него  тело  прямо  из
Капитолия.
   Может быть, отправиться к кому-нибудь из близких? Но  у  него  не  было
близких. Нет, он не знал ни одного человека, который  не  задушил  бы  его
собственными руками, если бы рядом лежали деньги. Впрочем,  такова  жизнь,
он и сам бы задушил...
   По загривку у него ползла муха. Он хотел взмахнуть рукой, чтобы согнать
ее, но, к своему удивлению, почувствовал, что кожа  на  шее  непроизвольно
вздрогнула. Муха улетела.
   Это то, подумал Гроппер, что профессор называл безусловными  рефлексами
и инстинктами. Но что делать? На ранчо что-то произошло. Его  новое  тело,
купленное им, больше не существует. Хорошо по крайней мере, что он его еще
не обжил. Беллоу и Хант бежали. Его старая  оболочка,  впавший  в  детство
старик, которого он уже раз видел  во  время  опыта...  Почему  Беллоу  не
оставил его в теле Ханта? Впрочем, если бы он знал, как  повернется  дело,
он бы оставил. Этот из породы верующих. Этот не атеист, могущий  наступить
ногой на двадцать  миллионов,  обещанных  ему.  Этот  убил  бы  не  только
помощника, но и население двух-трех штатов в придачу.
   Гроппер снова подумал о старике с пустыми  глазами  и  не  почувствовал
ничего. Разве что злорадство. Он все-таки надул эту проклятую боль.  Пусть
она теперь грызет его бренные останки. Он на нее плевал.
   Он вытянул передние лапы и с наслаждением  потянулся,  прогибая  спину.
Хватит, нужно взять себя в руки и сосредоточиться. Хотелось есть.
   Беллоу и Хант должны понимать, что далеко от  ранчо  уйти  он  не  мог.
Значит,  они  будут  прятаться  где-нибудь  поблизости,  скорей  всего   в
Хиллсайде. Это все-таки городок, и там легче скрываться.
   Он не может ни остаться в поле, ни дать им как-то знать о себе. Значит,
прежде всего нужно добраться до Хиллсайда, а еще лучше до его  пригородов.
Там будет видно. Но не плестись же тридцать миль под солнцем.
   Гроппер вышел на дорогу. У бензозаправочной колонки  с  овальным  щитом
компании "Эссо" стояло несколько машин.  Финансист  улучил  момент,  когда
никто не смотрел в его сторону, одним прыжком вскочил в кузов  фордовского
пикапа и притаился среди мешков.
   Фыркнул мотор, Гроппер ткнулся носом в мешок, и машина тронулась.
   Минут через двадцать-тридцать показались аккуратные домики. "Пригород",
- подумал Гроппер. Он приподнял голову и глянул вниз. Серая  лента  дороги
струилась назад с пугающей быстротой, и он понял, что выскочить на ходу не
сможет. Прячась за мешком, он вытянул лапу и тронул шофера за  плечо.  Тот
обернулся, продолжая вести машину.
   - Что за черт, - пробормотал он, - готов поклясться, что кто-то  тронул
меня за плечо.
   Гроппер снова протянул лапу и похлопал водителя по спине. На  этот  раз
тот  затормозил  и,  обернувшись,  заглянул  за  мешки.  Он  увидел,   как
коричневый бульдог  с  белыми  лапами  выскочил  из  машины  и  скрылся  в
кустарниках.
   - Ну и ну! - шофер раскрыл рот от изумления и на всякий случай скрестил
пальцы, гарантируя себя от происков дьявола.





   Хладнокровие  -  понятие  относительное.  Люди,  как  правило,  склонны
сохранять присутствие духа в ситуациях привычных, сколь бы опасными они ни
были, но теряются в ситуациях  непривычных.  Парашютист,  главный  парашют
которого не раскрылся во время прыжка, успевает раскрыть запасной  парашют
(если он у него есть, разумеется) и еще подумать  о  том,  чтобы  немножко
оттолкнуть  его  от  себя.   Иначе   он   может   запутаться   в   стропах
нераскрывшегося парашюта. И тот же парашютист может  растеряться,  увидев,
что его место в театре занято другим.
   Фрэнк Джилберт  Гроппер  был,  безусловно,  хладнокровным  человеком  и
превратился в  хладнокровную  собаку.  И  если  бы  десяток  взволнованных
брокеров ждали его распоряжений во время очередной лихорадки на бирже,  он
спокойно бы поднял лапу, отдавая распоряжения о покупке или продаже  сотен
тысяч акций.
   Но  облава  на  бездомных   псов   не   слишком   напоминает   биржевые
священнодействия, хотя бы потому, что на  нью-йоркской  фондовой  бирже  в
критические часы гораздо шумнее. И когда финансист попал в  облаву,  давно
уже  намечавшуюся  хиллсайдским  муниципалитетом,  он  совершенно  потерял
голову. Он хотел было крикнуть "Полиция!", но вместо этого тявкнул  громко
и испуганно. Хотел было вынуть из кармана визитную карточку, но споткнулся
и коричневым шаром покатился по асфальту.
   Пришел  в  себя  он  только  в  фургоне,  до  отказа   набитом   самыми
разнообразными собаками. Гроппер подумал,  что  никогда  еще  в  жизни  не
слышал подобного концерта. С полсотни овчарок, скочтерьеров, фокстерьеров,
сеттеров и болонок одновременно выли, лаяли  и  визжали.  Меланхолического
вида серый датский дог с  регулярностью  часового  механизма  бросался  на
стенки фургона, а пара вислоухих гончих пыталась допрыгнуть до  взятого  в
металлическую сетку окошка.
   Финансист сидел в углу  и  скалил  зубы.  Шерсть  на  загривке  у  него
поднялась, и он глухо и угрожающе рычал, готовый вцепиться  в  неприятеля.
Два  или  три  раза  он  свирепо  щелкал  клыками,  и   его   перепуганные
четвероногие товарищи по несчастью пружинисто отскакивали от него.
   К своему величайшему удивлению, он обнаружил, что и грозное  рычание  и
металлический лязг клыков давались  ему  без  малейшей  трудности.  Должно
быть, эта готовность вцепиться в  горло  ближнему  всегда  была  для  него
естественной, и разница заключалась лишь в  орудиях  производства:  раньше
батарея телефонов на гигантском письменном столе в его кабинете, теперь же
- собственные клыки.
   Впрочем, думать и проводить  сравнения  времени  у  Гроппера  не  было,
потому что чей-то голос снаружи сказал:
   - Давай, Джим, поехали.
   Раздался металлический стук. "Должно быть, заперли на засов дверцы",  -
подумал финансист. Натужно взвизгнул стартер, и машина рывком тронулась.
   Собаки попадали на пол, сплетаясь в мохнатый вьющийся клубок. Финансист
оказался в самом его центре. Он задыхался. Чей-то косматый бок, прижатый к
его морде, не давал дышать. Гроппер  закрыл  глаза,  и  в  бездонной  мгле
поплыли зеленовато-синие круги, пересекаемые траекториями ярких искр.
   "Вот и все, - пронеслось у него в мозгу, - вот  он,  конец.  Совсем  не
тот, которого я боялся..." Он конвульсивно пытался выбраться из  лохматого
ада, но не смог преодолеть тяжести десятков собачьих тол. Он снова  закрыл
глаза, но в это мгновенье машина круто свернула и  сила  инерции  толкнула
клубок вперед, и он распался. Фургон остановился; тот же голос сказал:
   - Как всегда, в подвал?
   Ленивый и хриплый голос ответил:
   - Как всегда. Денек подождем, может, явится хозяин, а потом  -  фьюить!
Кого в собачий рай, кого в собачий ад.
   Должно быть, никогда еще в жизни Гроппер не размышлял  так  напряженно.
Ему было ясно: или он должен сейчас же придумать, как  выбраться  из  этой
ловушки, либо через сутки его перетопленный  жир  пойдет  на  изготовление
дамских помад.
   Джим и второй, должно быть  водитель,  разговаривали  теперь  у  дверей
фургона. Собаки забились в  угол  фургона  и,  измученные  путешествием  и
ужасом неизвестности, жалобно скулили. Гроппер  подошел  к  двери,  поднял
лапу и постучал.
   - Слышишь? - спросил Джим. - Какая-то собака стучит. Вежливый пес.
   - Сейчас я ей скажу: простите, мистер, пожалуйста.
   Финансист не знал азбуки Морзе, не знал, какие комбинации точек и тире,
коротких и продолжительных ударов обозначают те  или  иные  буквы.  Но  он
надеялся, что они хоть поймут по крайней море необычность звуков. Встав на
задние  лапы  и  высунув  язык  от  усердия,  он   барабанил   по   гулкой
металлической  дверце  огромного  "форда".  Короткий,  короткий,  длинный.
Короткий, длинный, короткий. Два коротких...
   - Джим, ты слышишь?
   - Слышу. - Голос Джима звучал глухо, ибо люди,  столкнувшись  с  чем-то
выходящим за рамки их понимания, всегда  почему-то  говорят  приглушенными
голосами.
   - Но ведь это не собака. Это азбука Морзе, или как она там  называется.
Я в армии видел, как телеграфисты работают на ключе. Именно  так.  Это  не
собака. Собаки не знают азбуки Морзе.
   - А может быть, дрессированная?
   - Станет она тебе в фургоне фокусы показывать, ни жива,  ни  мертва  от
страха. Слышал, как они выли?
   Гроппер удвоил свои усилия. Внезапно ему в голову пришла новая мысль, и
он тявкнул от радости - как он раньше не догадался!  Стоя  по-прежнему  на
задних лапах и опираясь животом на металл дверцы, он принялся  выстукивать
мелодию популярной песенки. Он никогда  не  отличался  тонким  музыкальным
слухом, но для собачьих  лап  и  автомобильных  дверец  его  слуха  вполне
хватало. В голове бесконечной цепочкой, приклеиваясь одно к другому, плыли
слова популярной песенки: "Прижми меня крепче, прижми меня к сердцу..."
   - Прижми меня к сердцу? Ты слышишь,  Джим?  Или  я  сошел  с  ума.  Там
человек. Эй, кто там?
   Водитель щелкнул запором и распахнул дверцу.  Фрэнк  Джилберт  Гроппер,
шестилетний бульдог с опытом шестидесятивосьмилетнего финансиста,  прыгнул
на стоявшего перед ним человека, юркнул в сторону и помчался по улице.


   Когда он пришел в себя и немного отдышался, подрагивая розовым с черным
языком, Гроппер подумал, что улица слишком опасна для него. Всю  жизнь  он
имел дело с опасностями и риском. Но теперь он впервые  ощущал  физическую
опасность. Теперь он впервые боялся за свою шкуру не  в  переносном,  а  в
прямом смысле. Гроппер огляделся по сторонам.  Неширокую  улицу  пригорода
обрамляли аккуратные домики.
   Куда зайти - в этот, в тот или  в  третий?  Может,  в  одном  его  ждет
камень, а в другом еда? Но он думал недолго. Он  был  финансистом  и  умел
рисковать...





   Микки-Маус  никак  не  хотел  сидеть  в  грузовике.  Как  только  Фэнни
отпускала его, он тут же падал. С оптимизмом своих трех лет  она  снова  и
снова пыталась засунуть чересчур  большую  куклу  в  маленький  кузов,  но
резиновый Микки с таким же упорством гордо расправлялся и  вываливался  на
посыпанную мелким гравием дорожку. Может быть, в конце  концов  кто-нибудь
из них и сдался бы, если бы Фэнни внезапно не подняла голову.
   Прямо перед ней на дорожке, широко  расставив  массивные  лапы,  стояла
собака. Прежде чем Фэнни успела решить, что сделать  раньше:  заплакать  и
убежать или убежать, а потом заплакать, собака легла на спину,  подняла  в
воздух лапы и задрыгала ими. Потом шумно вздохнула, легла на бок и закрыла
глаза. (Дожил, с  горечью  подумал  Гроппер,  стоило  всю  жизнь  ворочать
миллионами, чтобы лежать сейчас на спине перед девчонкой и дрыгать лапами.
Впрочем, это лучше, чем городская живодерня!)
   - Мамми, мамми, он умер! Иди скорей, он умер!
   - Ну, кто там еще умер? - крикнула миссис Бакстер из кухни.  -  У  меня
подгорят котлеты, оставь меня в покое.
   - Мама, я же тебе говорю, что собачка  умерла,  иди  сюда  скорее.  Она
совсем мертвая и закрыла глаза.
   Котлеты шипели на сковородке, как старая мисс  Чаттерлей,  ее  соседка,
когда говорит о ком-нибудь помоложе ее. Миссис Бакстер уменьшила  огонь  и
вышла во двор. На дорожке  лежал  коричневый  бульдог.  Она  нагнулась  за
камнем, но бульдог  вдруг  вскочил,  встал  на  задние  лапы  и  церемонно
поклонился ей.
   Миссис  Бакстер,  возможно,   и   обладала   с   рождения   нормальными
способностями,  но  пристрастие  телевизионного  наркомана  к   маленькому
экранчику уже давно атрофировало ее мозг, и  вместо  обычных  человеческих
поступков она всегда пыталась припомнить подходящую к случаю телепередачу.
Но так как ничего соответствующего в  голову  ей  не  пришло,  она  широко
разинула рот и застыла, как испортившийся робот. Камень мягко шлепнулся на
дорожку. Фэнни завопила от восторга.
   - Мама, мама, он не умер, он дрессированный! Помнишь, мы видели  такого
по телевизору?
   При упоминании о телевизоре миссис Бакстер встрепенулась.
   - Где ты ее взяла, Фэнни?
   - Не знаю, мама, она сама прибежала ко мне, легла на спинку и задрыгала
ногами.
   - Не ногами, а лапами.
   - Лапами. Знаешь, мама, давай оставим ее себе.
   Бульдог, как бы угадывая, что речь идет именно  о  нем,  несколько  раз
энергично кивнул головой. Миссис Бакстер беспомощно смотрела на дочь.
   - Помнишь, мама, в этой передаче про дрессированного бульдога, помнишь,
они еще с одним артистом передразнивали друг друга,  никто  ведь  не  гнал
собаку.
   Миссис Бакстер, получив еще одно указание от  телевизионного  божества,
сказала:
   - Но там ведь, помнится, не было еще одной собаки, а у нас есть.
   - Ну и что, Фидо - это шотландская колли, а это - бульдог.
   - Ну хорошо, - пожала плечами миссис Бакстер, и бульдог,  словно  снова
поняв, о чем идет речь, наклонил голову и лизнул ей руку.
   Это был единственный знак благодарности, который имелся в эту минуту  в
распоряжении у мистера Фрэнка Гроппера.


   Самым трудным испытанием в первый день  пребывания  финансиста  в  доме
Бакстеров была встреча с колли.
   Как только он увидел ее, Гроппер почему-то сразу понял, что  перед  ним
сука. Почему он так решил - Гроппер сказать не мог. Среди разнообразнейших
вещей, которые надлежит знать опытному биржевику, определение пола  собаки
на расстоянии вряд ли является главным. Но  тем  не  менее  он  готов  был
поклясться,  что  перед  ним  сука,  и   странное   волнение,   охватившее
финансиста,  меньше  всего  походило  на  страх  перед  ее  укусами.   Она
оглушительно лаяла, а он растерянно стоял и молча разглядывал ее.  Собачий
инстинкт толкал его  к  ней,  ему  хотелось  ответить  ей  задорным  лаем,
толкнуть мордой, слегка куснуть, ему хотелось, чтобы она  вовлекла  его  в
сложный ритуал собачьего ухаживания.
   Сознание же шестидесятивосьмилетнего  финансиста  было  еще  не  готово
пойти на интимное знакомство с мохнатой овчаркой.
   Так он стоял в нерешительности, пока Фидо, так звали колли, не  куснула
его в игривом прыжке за шею. "Странный способ ухаживания, а впрочем,  куда
более эффективный, чем  беседы  на  литературные  темы  за  коктейлем",  -
подумал Гроппер и отскочил в сторону. Колли  толкнула  его  лапой,  и  ему
захотелось рассмеяться. Вместо этого  он  радостно  взвизгнул  и  бросился
наутек, оглядываясь через плечо на овчарку.


   Лежа ночью на отведенной ему циновке в коридоре, Гроппер думал  о  том,
как, вероятнее всего, его будут искать Беллоу и  Хант.  Способ,  очевидно,
был один. Они  дадут  объявление  в  газете  о  пропаже  бульдога  с  его,
Гроппера, описанием, в нынешнем обличье,  разумеется.  Стало  быть,  нужно
ждать, стараться заслужить благорасположение хозяев и вообще  вести  себя,
как полагается приличной собаке.
   Главной  его  заботой  в  течение  последующих  нескольких  дней  стало
изучение газеты "Хиллсайд дейли  геральд",  особенно  раздела  объявлений.
Чтобы не вызвать подозрений, ему приходилось все время быть начеку, ибо он
отдавал себе отчет, что бульдог, читающий  газету,  -  не  совсем  обычное
зрелище.
   На третий день, слоняясь по дому, он забрел на кухню. Миссис Бакстер не
было. Внимание его привлек кусок газеты,  в  который  был  завернут  пучок
редиски. Он стал на задние  лапы,  передними  оперся  о  стол  и  принялся
читать:
   "Срочно продается "форд тандерберд" 59-го года в хорошем состоянии;
   Магазин готового платья Металлиоса объявляет о  большой  распродаже  по
совершенно неслыханным ценам;
   Коммивояжер  с  небывалым  опытом  в   продаже   всевозможных   изделий
предлагает свои услуги какой-нибудь солидной фирме;
   Пресвитер   хиллсайдской   баптистской   церкви   сообщает   о    сборе
пожертвований на новую церковь;
   Владелец ищет коричневого бульдога  с  белыми  лапами,  шести  лет,  по
кличке Джерри. Сообщившему  в  редакцию  о  местонахождении  собаки  будет
выплачено солидное денежное вознаграждение".
   Гроппер почувствовал, как забилось его собачье сердце.  Он  но  ошибся.
Беллоу ищет его. Первой его мыслью было схватить в зубы газету и броситься
в редакцию "Хиллсайд дейли геральд". Но он вспомнил о фургоне живодеров  и
задумался.
   В двери показалась миссис Бакстер.
   - Вот ты где, - сказала она, - иди во двор. Нечего болтаться  в  кухне.
Иди поиграй с Фэнни.
   Гроппер ткнул носом в газету и умоляюще посмотрел на хозяйку. Ну  пойми
же, пойми, что тебе хочет сказать президент четырех банков. Прочти газету,
прочти объявления, ты ведь наверняка интересуешься,  где  что  продают  по
дешевке. Прочти, и вскоре ты получишь подарок от неизвестного - прекрасную
новую стиральную машину, какую ты никогда  не  увидишь  в  своем  каталоге
Сиерса и Робека.
   - Господи, что ты здесь нашел интересного? - спросила миссис Бакстер. -
Первый раз вижу, чтобы собака ела редиску. Сроду этого  по  телевизору  не
показывали.
   Она взяла пару редисок и швырнула на пол. Потом  бросила  оставшиеся  в
кастрюльку  с  водой,  а  газету  скомкала  и  положила  в  плиту.  Бумага
шевельнулась,  словно  испуганная  жаром  огня,  пожелтела,  потом   стала
темно-коричневой и с легким шорохом вспыхнула. Гроппер хотел закричать, но
из пасти его вырвался хриплый лай отчаяния.
   - Молчать! - сердито прикрикнула миссис Бакстер. - Пошел вон!
   "Глупая баба, - подумал Гроппер, - ты так и не получишь  в  подарок  от
неизвестного  новую  стиральную  машину".  Опустив  голову,  он  вышел  из
кухни...


   Вечером семья Бакстеров сидела перед стареньким "адмиралом". На  экране
телевизора  мультипликационная  обезьяна  расхваливала  новый  сорт   чая.
Бакстеры смотрели как завороженные.  Обезьяна,  выкрикивая  название  чая,
делала свое дело. Она не убеждала, она гипнотизировала. Она не  взывала  к
интеллекту, она завораживала.
   Гроппер свернулся у ног Фэнни и молча  смотрел  на  экран.  Внезапно  в
голове у него родилась новая идея.
   - Все, - сказал Бакстер, когда диктор, порекомендовав новые порошки  от
бессонницы, пожелал спокойной ночи, - выключайте телевизор.
   Гроппер стремительно вскочил, бросился к телевизору и  нажал  лапой  на
клавиш. Экран сверкнул умирающим электронным лучом и погас.
   Фред Бакстер привстал со своего кресла.  У  миссис  Бакстер  отвалилась
челюсть. Наконец она выдавила из себя:
   - Фред, я же тебе говорила: эта собака понимает все, что  говорят.  Так
тогда и показывали по телевизору.
   - Будь я трижды проклят, если это не самая удивительная штука,  которую
я когда-либо видел. Ты уверена, что это нам не померещилось?
   - С каких это пор сразу двум людям может померещиться  одно  и  то  же?
Фэнни, кто выключил телевизор?
   - Кто же, наш бульдожка.
   - Видишь, слыханное ли дело, чтобы уже трем людям померещилось  одно  и
то же?
   - Обождите, - сказал Бакстер. - Пес, ты понимаешь, о чем здесь говорят?
- он посмотрел на Гроппера.
   "Не помню, когда я последний раз  так  хотел  кому-нибудь  угодить",  -
подумал Гроппер и кивнул головой.
   - Дженнифер, ты видела, он кивнул головой? - сказал Бакстер.
   - О чем я тебе говорю? - ответила миссис Бакстер.
   - Послушай, бульдог, вон книжная полка. На ней стоит библия  и  каталог
Сиерса и Робека. Принеси-ка нам каталог.
   Гроппер несколько раз дернул лапой. Наконец  толстый,  фунта  в  четыре
весом, каталог вывалился с полки. Он прижал лапами обложку, мордой отогнул
другую. Страницы зашелестели. Есть. Он широко распахнул  пасть,  осторожно
взял раскрытый каталог и положил перед хозяином. Тот взглянул на раскрытую
страницу и дернул себя за нос.
   На глянцевитой странице были изображены разнообразнейшие  ошейники,  от
металлических, шипы  которых  впиваются  в  шею,  если  собака  рвется  на
поводке, до роскошных кожаных с замысловатыми бронзовыми украшениями.
   В комнате стало тихо. Фред Бакстер смотрел на  жену,  она  на  него,  а
Фэнни - на обоих. Если бы здесь, на вытертом коврике лежал  не  коричневый
бульдог с белыми чулками на лапах, а апостол Павел, удивление было  бы  не
меньшим.
   - Лопни мои глаза, если этот пес не  стоит  больших  денег,  -  сказал,
наконец, Бакстер, и Гроппер подумал, что вряд ли его  хозяин  отдает  себе
отчет, насколько он прав.
   - Помнишь,  в  одной  передаче  по  телевизору  говорилось,  что  можно
выступать с дрессированными животными  за  деньги.  Дженнифер,  запри  все
двери и окна, чтобы этот пес не вздумал удрать.
   Гроппер энергично замотал головой, и в комнате снова стало тихо.
   - Помолимся, Дженнифер, - сказал  Бакстер,  -  эту  собаку  нам  послал
господь, чтобы мы могли, наконец, выплатить деньги  за  этот  чертов  дом,
который висит у меня на шее, словно камень. Я буду выступать с  этим  псом
перед публикой. Мы даже не знаем, на что он способен.
   - Молчи, Фред,  у  меня  такое  впечатление,  что  ты  говоришь  о  нем
недостаточно вежливо.
   Гроппер встал и лизнул ладонь  миссис  Бакстер.  Та  отдернула  руку  и
покраснела, как будто это был не обыкновенный бульдог, а человек. Она была
простой женщиной и не привыкла к галантному обхождению...
   В  эту  ночь  супруги  Бакстер  долго  сидели  перед  погасшим  экраном
телевизора, словно молились своему божеству и ждали от него указаний.
   Подобно электронно-вычислительной машине, выбирающей  из  своего  чрева
заложенные  туда  оператором  подходящие  сведения,  они  лишь  вспоминали
подходящую к  случаю  информацию,  заложенную  в  их  мозг  телевизионными
компаниями.





   Лейтенант Мак-Грири пробил  консервным  ключом  две  дырки  в  банке  и
наклонил  ее.  Пивная  пена  перевалилась  за  край  стакана.  Пиво   было
тепловатым, и лейтенант поморщился. Впрочем, строго говоря, он  поморщился
не только из-за пива. На то были более серьезные основания.
   Мак-Грири работал в полиции  Хиллсайда  уже  больше  пятнадцати  лет  и
твердо усвоил простую истину: тяжесть преступления обратно пропорциональна
финансовому успеху. А так как он был  призван  заниматься  именно  тяжкими
преступлениями, то был грозой убийц-неудачников, воров-любителей и бродяг,
которые осмеливались покуситься на старую рубашку, вывешенную после стирки
какой-нибудь хозяйкой.
   С профессионалами он предпочитал не связываться.  К  профессионалам  он
относился с почтением, с каким относятся к партнеру  по  покеру  в  клубе.
Профессионалы были солидными  людьми  со  счетами  в  банках,  с  молодыми
серьезными адвокатами в очках с роговой оправой, с влиятельными друзьями в
столице штата.
   Профессионалы любили играть в покер.  Они  встречались  в  хиллсайдском
"Клубе львов", спокойно и приветливо  кивали  лейтенанту  и  в  изысканных
выражениях  осведомлялись  о  здоровье  миссис  Мак-Грири  и   двух   мисс
Мак-Грири.  После  этого  они  заказывали  дорогие  напитки  и   церемонно
приглашали лейтенанта сыграть партию-другую.
   Покер - глубоко интимная игра,  во  время  которой  человек  за  спиной
игрока заставляет отвлекаться и  мешает  сосредоточиться.  Кроме  того,  в
покере важно уметь блефовать, то есть делать хорошую мину при плохой игре,
а  мина  постороннего  наблюдателя  находится,  как  правило,   в   прямой
зависимости от  карт,  в  которые  он  заглядывает  через  спину.  Поэтому
профессионалы, приглашая Мак-Грири к зеленому столику, предпочитали, чтобы
никто не мешал им. Тактичные официанты бесшумно ставили на стол запотевшие
стаканы с металлически звенящими кусочками льда и исчезали.
   Лейтенант никогда не следил за руками профессионалов.  Он  был  уверен,
что они не станут накалывать карты своими перстнями, не станут  класть  на
стол полированный портсигар, чтобы видеть в нем отражение сдаваемых карт.
   Он был уверен в честности партнеров, в чистоте их намерений. Мало того,
его даже не интересовали сданные ему  карты.  Текла  неторопливая  беседа,
прерываемая короткими замечаниями: "две карты", "благодарю", "открываю"...
Потом  Мак-Грири  делал  непроницаемое  лицо  и  лез  вверх.  Партнеры  не
отставали, охотно повышая ставки. Когда на столе оказывалась изрядная куча
денег, профессионалы качали головами и выходили из игры.
   - Везет же вам, мистер Мак-Грири, - говорили они. Они были  воспитанные
люди и не спрашивали лейтенанта из пустого любопытства, какая же  все-таки
комбинация была у него на руках. Это было бы дурным тоном.
   - Зато не везет в любви, - отшучивался Мак-Грири и аккуратно  складывал
в  бумажник  банкноты.  Зажатая  между  двумя  прозрачными   целлулоидными
стенками бумажника, миссис Мак-Грири  смотрела  с  фотографии  на  мужа  с
улыбкой и, казалось, одобрительно кивала. Она была покладистой женщиной.
   Лейтенант Мак-Грири любил профессионалов  и  всегда  умел  узнавать  их
почерк, нечто вроде безмолвного привета от друзей. Но на этот раз он был в
нерешительности, и скорей именно это, а не теплое пиво  "Швепс"  заставило
его поморщиться.
   Странное дело, думал он. С одной стороны, во всем этом деле  угадывался
стиль профессионала. Взять хотя бы пробоины в толстой дубовой двери. В  их
веере нетрудно было определить короткий взмах автомата - оружия серьезного
человека. Джо Джеффи, например, любит пользоваться трещоткой.  У  бедняги,
должно быть, не в порядке нервы, и он не доверяет пистолету.
   Допустим, через дверь стреляли  люди  Джеффи,  но  остальные  факты?  В
подвальной комнате заброшенного ранчо  сидит  известный  миллионер,  Фрэнк
Гроппер, полностью лишившийся рассудка.
   Кроме него, в комнате лежит труп молодого человека. Человек,  очевидно,
убит одной из автоматных очередей. Труп связан, и в карманах  у  него  нет
ничего, абсолютно ничего, что бы могло позволить определить, кто он.
   В углу - груда деталей какого-то аппарата, назначения которого эксперты
определить не смогли.
   Полицию вызывают по телефону с ранчо. Сообщили, что произошло убийство.
Владельцев ранчо нет. Они  ли  звонили?  Может  быть,  хотя  маловероятно.
Скорее всего, звонили те, что стреляли.
   Картина достаточно запутанная даже для авторов детективных романов,  не
то что для скромного полицейского лейтенанта.
   К тому же выясняется, что Гроппер примерно за неделю до этой ночи начал
куда-то  переправлять  свои  деньги.  Похоже,  что  Патрик  Кроуфорд,  его
единственный наследник, ни при чем. К тому  же  какой  был  смысл  убивать
старика, если было известно, что у того рак? Нет, нет, вряд ли это  работа
Кроуфорда, тем более что старику достаточно было одного  удара  прикладом,
чтобы отправить его на тот свет.
   Скорей всего Гроппер сам поехал на это ранчо.
   Он едет на ранчо. Раз он вел машину, он не мог быть сумасшедшим  в  это
время.
   Допустим, он верил,  что  его  могут  вылечить.  Какой-нибудь  новейший
препарат или что-нибудь в этом роде. Вполне вероятная  версия.  Смертельно
больные люди готовы поверить во что угодно, вцепиться в  любую  соломинку.
Но связанный труп?
   Разве что подпольные  врачи  устроили  у  себя  целую  очередь,  причем
некоторые пациенты ожидают приема связанные но рукам и ногам, с кляпом  во
рту.
   Гм... Лейтенант наклонил банку над стаканом и вылил остатки пива.  Пиво
было, безусловно, теплым...
   И потом одновременная смерть на шоссе садовника и  секретаря  Гроппера.
Пока еще он ничего не докладывал шефу и газеты  ничего  не  пронюхали,  но
он-то  знает,  что  на  правом  крыле  "роллса"  маленькая,  еле  заметная
царапина, а на массивном бампере две вмятинки.
   Если учесть, что в багажнике "роллса" он нашел две  лопаты  со  свежими
следами земли - а умирающий старик вряд ли стал бы  копать  сам,  особенно
двумя лопатами...
   Размышления его прервал телефонный звонок. В трубке низко  рокотал  бас
Джо Джеффи:
   - Добрый вечер, лейтенант, как поживаете? Что-то давно не видно  вас  в
клубе.  Наверное,  на  вас  все  висят   это   таинственное   убийство   и
гропперовские миллионы? Знаете что, Мак-Грири, так загружать свой  мозг  -
это жестокость. Приезжайте-ка сегодня вечером в клуб. У меня  просто  руки
чешутся сыграть в покер...
   Лейтенант вспомнил автоматные пробоины в дубовой двери и сказал:
   - С удовольствием, мистер  Джеффи.  Вы  же  знаете,  как  я  рад  вашей
компании, особенно за зеленым столиком.
   Он положил трубку и облегченно вздохнул.  Ну  вот,  дело  распутывается
само собой. Газеты пошумят и перестанут, а шеф...  Время  от  времени  шеф
тоже любит сыграть с ним партию-другую, правда, не в покер, а  в  канасту.
Удивительно везет шефу в канасту, когда  он  играет  с  Мак-Грири.  Причем
почему-то получается так, что играют  они  всегда,  когда  у  Мак-Грири  в
бумажнике,  рядом  с  фотографией  жены,  толстой  пачкой  лежит  покерный
выигрыш. Бывают же совпадения...
   Мак-Грири засмеялся, взял консервный нож и открыл новую банку "Швепса".
На этот раз пиво оказалось великолепным.





   - Послушайте, Бакстер,  перестаньте  нести  чепуху  и  скажите  внятно:
почему вы думаете, что я выну из сейфа две тысячи долларов и вручу  вам  с
поклоном?
   Менеджер Хиллсайдского городского банка Лесли  Мастертон  снял  очки  и
иронически взглянул на  Бакстера.  Он  очень  гордился  своим  ироническим
взглядом и, оказываясь один перед зеркалом, подолгу  репетировал,  пытаясь
научиться уничтожать человека одними глазами.
   Но Фред Бакстер не замечал тонкой иронии -  грубый  человек  -  и  весь
подался вперед:
   - Мистер Мастертон, сэр,  вы  знаете  меня  лет  двадцать.  Слышали  вы
когда-нибудь, чтобы я рассказывал небылицы,  даже  после  третьего  виски?
Нет, вы ответьте, мистер Мастертон.
   - Я ваши виски не считаю, Бакстер, вы же их не держите у меня на счете.
- Мастертон засмеялся, в восторге от своего остроумия.  Он  гордился  тем,
что принадлежал к  новому  типу  банковского  служащего,  без  старомодной
чопорности и всегда готового пошутить с клиентом.
   - Да вы у кого угодно спросите, я вас не обманываю.  Сроду  небылиц  не
рассказывал.
   Менеджер пожал плечами. Разговаривать с Бакстером было трудно.
   - Сэр, это же верное дело. Это не пес, а маленький форт  Нокс,  набитый
золотом. Я  не  скажу,  что  он  стоит  шестнадцать  миллиардов  долларов,
которые, говорят, хранятся там в бронированных подвалах, но поверьте  мне:
собака будет делать  деньги,  как  печатный  станок.  Сэр,  позвольте  мне
принести сюда пса. Он в машине внизу, на коленях у миссис Бакстер.
   - Вы с ума сошли. Хорошенькое дело,  если  все  начнут  носить  в  банк
разную домашнюю живность. Сегодня вы пытаетесь одолжить деньги под собаку,
завтра  кто-нибудь  предложит  взглянуть  на  его  дрессированного   гуся,
послезавтра здесь можно будет открыть зверинец и устроить в сейфах клетки.
   - Мистер Мастертон, сэр, это не гусь. Вы только взгляните  на  пса,  вы
больше тратите времени на разговор со мной.
   - Ну хорошо, тащите своего пса сюда. Но если он нагадит на  ковре,  вам
придется купить новый. Причем ссуды для этого я вам не дам, учтите.
   Через минуту дверь кабинета снова приоткрылась,  и  в  комнату  быстрым
шагом вошел Фрэнк Гроппер. Он шел на задних  лапах,  всей  своей  собачьей
грудью вдыхая знакомый запах  банка,  такой  неуловимый  и  вместе  с  тем
незабываемый. Запах кожаных кресел, пыли, бумаги.
   Он подошел к столу и небрежным жестом протянул  менеджеру  лапу.  Лесли
Мастертон знал толк в рукопожатиях.  Вытянутая  для  пожатия  рука  всегда
красноречивее лица. Лицу можно придать любое выражение,  но  рука  говорит
только правду. По рукаву костюма Мастертон мог  определить  годовой  доход
клиента с точностью до пятисот долларов. Рукав - это его банковский  счет.
Чем больше блестит материал -  тем  менее  блестящи  дела  его  владельца.
Качество материала, от дешевого бумажного твида до  упругого  на  ощупь  и
корректного ворстеда, - открытая книга для опытного глаза.
   На бульдоге не было ни костюма, ни крахмальной рубашки, ни  манжет,  ни
запонок. Когти его меньше всего напоминали о маникюре, а черные  подушечки
лап никак не ассоциировались с уверенной манерой брать деньги.
   И тем  не  менее  Лесли  Мастертон  невольно  протянул  руку  навстречу
бульдожьей лапе - столько в ней было уверенности. Бульдог еще  раз  кивнул
ему и опустился на четвереньки.
   -  Послушайте,  Бакстер,  -  Мастертон   уже   оправился   от   первого
впечатления, - если я буду одалживать деньги  под  каждого  пса,  умеющего
пройти десять шагов на задних лапах, боюсь, что у нас...
   Бакстер посмотрел на бульдога, бульдог на него. Потом Гроппер  медленно
подошел к менеджеру и несколько раз мягко потянул его за  руку.  Мастертон
встал. Гроппер одним прыжком вскочил в кресло, оперся грудью о край  стола
и развернул свежий номер "Хиллсайд дейли геральд". Бумага была  тонкая,  и
ему пришлось листать газету языком. Вот,  наконец,  и  биржевая  страница.
Мельчайшая нонпарель серым налетом покрывала полосу. Сотни фирм,  разбитые
в алфавитные группы по три буквы, в нескольких  цифрах  рассказывали  свои
истории, полные значимости и драматизма. Слева - высший и низший  биржевые
курсы за год, справа - курс к  началу  дня,  к  закрытию  биржи,  разница.
Плюсы, казалось, весело подмигивали, минусы  напоминали  рот  с  поджатыми
губами. Минусов было намного больше - биржа катилась вниз.
   Гроппер с трудом взял со стола карандаш, пристроил  его  между  лапами,
жирно и неуклюже подчеркнул слова "Дженерал электрик". Справа против фирмы
стоял плюс. Потом  написал  на  полях  страницы  "покупать".  Писать  было
тяжело, и каждая буква давалась с трудом, но он справился. Лесли Мастертон
повернулся к Бакстеру и добрую минуту молча смотрел на него. Он был бы рад
помолиться, но банковский менеджер не должен удивляться.
   - Бакстер, мы знакомы уже двадцать лет,  и  я  не  знал,  что  вы  хоть
что-нибудь смыслите в акциях.
   - Клянусь этим бульдогом, сэр, в жизни я не держал  в  руках  ни  одной
акции. Какие там акции! За дом - выплачивай, за машину - выплачивай, а  я,
слава богу, как вы знаете, держу авторемонтный гаражик.
   - Но кто же научил пса этим штучкам?
   - Не знаю, сэр, думаю, он сам. Я замечал, как он часами читает  газету.
И не то, что мы с женой, -  разные  там  убийства,  разводы,  скандалы,  а
только финансовые и деловые страницы. Пристроится  где-нибудь  в  укромном
местечке и читает, читает. Сначала я думал, он просто  смотрит  в  газету.
Присмотрелся - гляжу, то головой кивнет, вроде доволен. То, видно, прочтет
что-нибудь не по нему - рассердится, отшвырнет газету. Да вы сами спросите
Булли, так мы его зовем.
   - Его? Спросить?
   - Да, сэр, спросите попробуйте.
   Лесли Мастертон в третий раз за утро пожал плечами и спросил Гроппера:
   - Послушайте, гм... а почему вы подчеркнули именно "Дженерал электрик"?
   В свою очередь, и Гроппер  захотел  пожать  плечами,  но  вместо  этого
короткая шерсть на его загривке коротко дернулась, будто он сгонял мух.
   Он снова взял карандаш и нацарапал: "военные заказы". Держать  карандаш
между лапами было неудобно, как будто  он  зажал  его  левой,  непривычной
рукой, и на секунду Гропперу даже захотелось бросить его и залиться  лаем,
по он сдержался. Только спокойствие, только  выдержка  могли  спасти  его.
Ничего не потеряно...
   Лесли Мастертон ущипнул себя за ладонь. Больно. На ладони  отпечатались
две беловатые полоски от ногтей. Он сказал:
   - Простите, Булли, кажется, мне нужно сесть за стол.
   Бульдог спрыгнул на пол. Менеджер сел за стол и несколько  раз  плавным
движением погладил лысину. Он  всегда  сопровождал  важное  решение  таким
жестом.
   Люди наживают состояние разными  способами:  одни  продают  участки  на
Луне, другие пускают в продажу мужское нижнее белье с нарисованными на нем
муравьями, как сделал в молодости один известнейший политический  деятель.
Почему бы тогда ему не заработать на собаке?
   - Знаете что, Бакстер, зачем вам связываться с банком? Я даю  вам  свои
деньги, целиком финансирую помещение и рекламу, а вы мне платите пятьдесят
процентов прибылей.
   - Боюсь, мистер Мастертон, что пятьдесят процентов - это слишком много.
   - Возможно, но это ведь не ваш пес, Бакстер. И скажем прямо, такие  псы
не бегают на улице стаями. Ни  в  Хиллсайде,  ни  в  штате,  ни  вообще  в
Америке. Или вы думаете, что стоит паре-тройке бродячих псов  забрести  на
пустырь, как они тут же раскрывают журнал "Юнайтед стейтс ньюс  энд  Уорлд
рипорт" и начинают спорить, куда лучше  всего  вложить  капиталы?  Как  вы
думаете, это дикий пес, дикий вроде какого-нибудь хомяка? Нет?  То-то  же.
Значит, в любой момент за ним может пожаловать хозяин.  Чем  рискуете  вы?
Ничем. А я - деньгами.
   - Ну хорошо, мистер Мастертон, где мне разговаривать с вами...


   Если бы прокуренный зал Грэнд Пэлиса мог рассказать все, что видели его
стены, это был бы живописный рассказ. Здесь не  раз  выступали  знаменитые
джазы. В свете разноцветных прожекторов публике улыбались Дюк Эллингтон  и
Гленн Мюллер, Бенни Гудмэн и Дэйв Брубек. Иногда в центре зала  сооружался
ринг, и в редкие минуты, когда зрители на  мгновенье  затихали,  слышались
глухие удары перчаток о потное  человеческое  тело.  В  этом  зале  рефери
поднимал руки Сладкого Рэя Робинсона и Флойда Паттерсона, здесь выпархивал
на ринг в неописуемых халатах самый хвастливый боксер в  истории  мирового
бокса Кассиус Клей.
   В Грэнд Полисе устраивались съезды обеих партий штата,  и  тогда  среди
гвалта, дыма и цветных шариков с портретами очередного кандидата  ("только
он  сможет  дать  штату  порядок  и  процветание!")  по  проходу  и  сцене
маршировали девицы в ботфортах и тугих лосинах, лихо жонглируя барабанными
палочками.
   Иногда здесь появлялись проповедники. Они грозили  геенной  огненной  и
обличали социалистов-атеистов. Они призывали к  крестовому  походу  против
"антиамериканизма" и требовали изъятия из библиотек рассказов о Робин Гуде
ввиду его склонности к экспроприации богатых.
   Здесь выступали уродцы карлики и  пианисты,  обрабатывавшие  клавиатуру
ногами, сексуальные певицы без голоса и бесполые существа, читавшие  стихи
о сексе.
   Но собака, которая умела считать на арифмометре  и  анализировала  курс
акций, выступала впервые,  и  плотная  толпа  посетителей,  теснившихся  у
центрального входа, оживленно обсуждала предстоявшее зрелище...


   Гроппер лежал на диване в маленькой обшарпанной комнате. На стене висел
огромный рекламный плакат с его  изображением  в  блестящей  попонке  и  с
цилиндром на голове.
   Аршинными буквами было написано:

   САМАЯ УМНАЯ СОБАКА СВОБОДНОГО МИРА. ЧУДО АТОМНОГО ВЕКА.
   СПЕЦИАЛИСТЫ РАЗВОДЯТ РУКАМИ. ЗРИТЕЛИ В ВОСТОРГЕ.
   БУЛЛИ ДАЕТ ОТВЕТЫ НА РАЗНООБРАЗНЕЙШИЕ ВОПРОСЫ,
   ДЕМОНСТРИРУЯ НЕОБЫЧАЙНЫЙ ДАЖЕ ДЛЯ ЧЕЛОВЕКА ИНТЕЛЛЕКТ.
   САМОЕ ЗАХВАТЫВАЮЩЕЕ В МИРЕ ЗРЕЛИЩЕ.

   Гроппер взглянул на плакат. Интересно, что бы сказали люди, если бы  он
появился в своем обычном виде на Уолл-стрит с  этой  попонкой  на  плечах?
Гроппер шумно вздохнул. Самое удивительное,  думал  он,  что  человеческий
период его жизни казался ему странно коротким, как бы сжатым под  каким-то
прессом. Зато недельное существование  собакой  заполняло  почти  все  его
сознание. Обилие  впечатлений,  что  ли.  Он  вспомнил  запах  шотландской
овчарки и ужаснулся. Запах казался восхитительным. Не в  мозгу,  где-то  в
глубине мышц зашевелилось желание толкнуть ее мордой в бок, игриво куснуть
и помчаться за ней...
   "Я схожу с ума, - промелькнуло у него  в  голове.  -  Если  я  останусь
собакой еще несколько месяцев, я, наверное, забуду, кто я".
   "Фидо, - снова подумал он.  -  Интересно,  какие  получаются  щенки  от
бульдога и шотландской овчарки? Наверное, похожие на бульдога, но с  более
длинной мордой и шелковистой густой шерстью". Гроппер вздрогнул. Всю жизнь
он не женился. Он был слишком целеустремлен и занят делами, чтобы  тратить
время на любовную болтовню.
   И вот теперь он, Фрэнк Джилберт Гроппер, обошедший все  матримониальные
капканы, увернувшийся от замаскированных любовных ловушек, думает о  своем
потомстве от шотландской овчарки Фидо,  о  маленьких  щенятах  с  толстыми
неуклюжими лапами и мягкими носами. Он никогда не  смог  бы  поговорить  с
ними, он был бы для них лишь Булли, бульдогом. И то какой-нибудь год.
   Через год его сын отчаянно лаял  бы  на  него,  встретив  на  улице,  и
норовил укусить. Впрочем, разве у людей не так? Разница лишь  в  возрасте.
Он вспомнил о сыне покойной сестры, о  Патрике  Кроуфорде.  Этот  мозгляк,
наверное, потирает руки в предвкушении наследства...
   Гроппер снова потряс головой, словно отряхивался после воды, и поднялся
на задние лапы. На столе стояла бутылка "Олд форестер". Он наклонил ее над
столом.  Коричневатое  виски  с  резким   запахом   лужицей   потекло   по
полированной поверхности. Мысленно поморщившись, Гроппер  принялся  быстро
лакать.
   - Господи, - благоговейно сказал Бакстер, стоя в  дверях,  -  ты  никак
любишь выпить, Булли?
   Бакстер взял со стола бутылку и замахнулся. Гроппер отскочил в  угол  и
зарычал.
   - Ну ладно, Булли, не будем ссориться. Ты прав. Раз ты необычный пес  и
понимаешь в акциях, можешь и выпить. До начала выступления осталось  минут
десять. Слышишь?
   Через полуоткрытую дверь слышалось неясное  гудение  зрительного  зала.
Гремела музыка. Пахло потом.
   - Ты не забыл свои номера?
   Гроппер отрицательно покачал тяжелой головой.





   - Может быть, его уже давно нет в живых?  -  спросил  Хант,  вставая  с
дивана. - Мы сидим в этом дурацком мотеле уже пятый день...
   Беллоу посмотрел на помощника холодно и внимательно:
   - Вы слишком нетерпеливы, друг мой. Двадцать миллионов долларов  -  это
отличное  лекарство.  Успокаивает  нервы  и  придает   энергии.   Или   вы
предпочитаете заработать свою долю обычным  путем?  Если  вы  даже  завтра
станете профессором, вам потребуется для этого ровно тысяча лет. И то  при
условии, что вы все  эти  годы  не  будете  есть,  одеваться,  платить  за
квартиру и вообще не потратите ни одного цента.
   - Оставьте, профессор, я уже давно оценил ваше элегантное остроумие. На
вашем месте я бы лучше писал статьи в "Нью-Йоркер".  Там,  говорят,  ценят
иронию и платят за нее прекрасный гонорар.
   - Крис, благодарю вас за совет. Я очень тронут.
   - Четыре дня, как я дал объявление в газету, и хоть бы один  звонок  из
редакции.
   Они почти не выходили из мотеля, разве что поздно  вечером,  но  Беллоу
был уверен, что их не ищут. Вряд ли Патрик Кроуфорд  будет  настаивать  на
тщательном  расследовании,  считал  он.  Кроме  того,  полиция   наверняка
уверена, что они давно уже пересекли границу штата. И тем  не  менее  Хант
боялся.
   - Четыре дня не такой уж большой срок, -  задумчиво  сказал  Беллоу.  -
Все-таки надо помнить, что Гропперу довольно трудно читать газеты.
   - Да, конечно, - машинально ответил Хант. Он сел и снова встал.  Он  не
мог оставаться неподвижным. Он все  время  ощущал  потребность  двигаться,
словно что-то подталкивало его.
   - Может быть, вы выйдете на улицу, уже совсем темно, и купите газету? -
Беллоу, казалось, понимал, что еще несколько минут - и Крис взорвется.
   - Да, конечно, - снова пробормотал Хант, надел шляпу и вышел на улицу.
   В  полутьме  улицы  к  Ханту  возвращалось  спокойствие.  Он  шагал  по
тротуару, опустив голову, и старался ни о чем не думать. С детства он умел
как бы рассредоточивать сознание, и мысли его  начинали  плыть  отдельными
разорванными облачками. Потом он ловил себя на какой-то странной на первый
взгляд мысли и долго восстанавливал ассоциации, по которым она пришла  ему
в голову.
   Вот и сейчас он зафиксировал в сознании слово  "Техас".  Почему  Техас?
Ага, столица Техаса Остин. Что в Остине? Ну  конечно  же,  там  живет  его
сестра с мужем. Он улыбнулся в темноте. Обратная перемотка, как он называл
этот процесс реставрации мыслей, всегда доставляла ему удовольствие. Когда
он был мальчишкой, сестра всегда заворачивала сандвич, который он  брал  в
школу, в газету. Газета. Четыре дня, как они дали объявление  в  "Хиллсайд
дейли геральд". Целых четыре дня.
   У газетного киоска не было ни души. Он торопливо  сунул  монетку,  взял
вечернюю "Хиллсайд ивнинг стар" и пошел обратно. Чем ближе он  подходил  к
мотелю, тем больше начинал нервничать.
   - Держите, профессор, - сказал Хант и бросил "Ивнинг  стар"  на  диван.
Беллоу аккуратно  разгладил  страницы  и  развернул  газету.  Просматривая
газету, он всегда тихонько насвистывал. И на  этот  раз,  слегка  растянув
губы, словно улыбаясь, он насвистывал "Прижми меня крепче, прижми  меня  к
сердцу". Внезапно свист оборвался. Скомканные страницы  полетели  на  пол.
Беллоу вскочил.
   - Быстрее, Крис, быстрее! Мы должны успеть на этот раз.
   - Куда, что, когда?
   - Нате, смотрите! - Беллоу  протянул  Крису  газету.  Из-под  заголовка
"Феноменальный пес поражает публику" на него смотрел Джерри. Или Гроппер.
   Забыв даже запереть дверь номера, они выскочили на улицу и бросились  к
машине.


   Хант стоял у бокового выхода из  Грэнд  Пэлиса  и  ждал.  Представление
кончилось уже с полчаса назад, разошлись последние зрители, а он все стоял
в темноте, прячась за колонной и глядя на дверь.
   Только бы заполучить этого Гроппера! Он бы уж заставил  его  заговорить
человеческим языком. Собаки похожи  на  людей,  они  не  любят,  когда  им
больно. Но если обычный пес, когда ему больно, очень  больно,  будет  лишь
выть и извиваться, бульдог с сорока миллионами обладает большей фантазией.
Ему можно будет показать клещи и чиркнуть спичкой под носом так, чтобы  он
ощутил тепло огня. И тогда он  нацарапает  на  бумаге  названия  банков  и
покажет, куда какой ключ подходит.
   Вот дверь, наконец, распахнулась, и в освещенном изнутри прямоугольнике
показалась фигура человека с собакой на поводке. Хант сделал шаг вперед  и
тихо позвал:
   - Гроппер, мистер Гроппер!
   Бульдог вздрогнул и бросился в сторону Ханта. Поводок натянулся.
   - Что за Гроппер? Вы, наверное, ошиблись, - пугливо  сказал  человек  и
нагнулся над собакой, чтобы взять ее на руки.
   Хант стремительно опустил руку с зажатым в  ней  пистолетом  на  голову
человеку. Тот ткнулся головой в ступеньку и повернулся на бок.
   - Обождите, мистер Гроппер, одну секунду, - сказал Хант и взял лежащего
человека под мышки. Человек был тяжелым, и Хант  с  трудом  втащил  мягкое
тело за колонну. - Теперь быстрее, -  Хант  схватил  Гроппера  на  руки  и
бросился к машине, стоявшей у тротуара в тени  здания.  Он  рванул  заднюю
дверцу, бросил на сиденье бульдога и  качнулся  вперед.  В  это  мгновение
чьи-то руки сдавили ему горло, от тяжелого удара в  лицо  дернулась  назад
голова, и он потерял сознание.


   Сначала он почувствовал боль. Она набегала короткими острыми  толчками,
вместе с ударами сердца, начинаясь где-то внутри  и  кончаясь  в  затылке.
Ханту нестерпимо захотелось снова погрузиться в небытие, мягко нырнуть под
темное мягкое одеяло беспамятства, но боль заставила его открыть глаза. Он
хотел поднять руку, но почувствовал боль в запястье и понял, что связан.
   Сознание прояснилось. Теперь он ощущал всем  телом  мягкое  покачивание
машины, слышал рокот мотора и  пение  шин.  Похоже,  что  это  их  машина,
старенький "понтиак", который они с Беллоу арендовали в  крошечном  гараже
на окраине Хиллсайда. Он  хорошо  помнил,  что  открыл  дверцу  именно  их
машины. Или Беллоу... Не может быть, а впрочем... Он тихо позвал:
   - Профессор!
   С переднего сиденья обернулось чье-то лицо:
   - Молчите, вы там, а то можно повторить...
   Он с трудом повернул голову и увидел лицо Беллоу с  закрытыми  глазами.
Затылок болел меньше. Где Гроппер? Как бы в ответ на  вопрос,  в  ногах  у
него что-то зашевелилось, и послышалось собачье повизгивание.
   "Логика событий", - усмехнулся про себя  Хант.  Стоило  несколько  дней
скрываться  в  этом  проклятом  Хиллсайде,   сидеть   в   гнусном   номере
третьеразрядного мотеля и ждать каждую  секунду  стука  полиции  в  дверь.
Стоило снова и снова пытаться представить себе,  что  бы  они  сделали  на
месте Гроппера. Стоило давать по телефону объявление в  газету,  и  стоило
увидеть в вечерней газете фото бульдога в блестящей попонке. Стоило стоять
час за колонной, ожидая, пока "самая  умная  собака  свободного  мира"  не
покажется в дверях Грэнд Пэлиса.
   Он напряг руки. Веревка врезалась в тело. Нет,  связан  он  прочно,  со
знанием дела.
   Машина замедлила ход, его прижало  к  сиденью,  и  он  понял,  что  они
куда-то свернули. Под колесами зашелестел  гравий,  еще  несколько  минут,
скрипнули тормоза, и машина остановилась.
   - Коротышка, - услышал Хант чей-то властный голос, - отгони эту  калошу
обратно в Хиллсайд, узнай, где они ее взяли, верни в гараж, рассчитайся  и
скажи, что больше джентльменам она не  понадобится.  Эй,  возьмите-ка  их,
всех троих, и отнесите внутрь, там развяжете.
   Их втащили в большую гостиную и усадили в кресла. Беллоу открыл  глаза.
Он был бледен, и на правой брови чернела корочка запекшейся крови. Гроппер
лежал на боку и часто дышал, высунув язык. Язык мелко подрагивал.
   "Во всяком случае, это не полиция, - подумал Хант. - Им не  нужны  были
бы все эти кинематографические трюки".
   В комнату вошел высокий человек в строгом  сером  костюме.  Белоснежная
рубашка  с  серым   галстуком,   прихваченным   перламутровой   застежкой,
подчеркивала загар. "Одет со вкусом", -  подумал  Хант.  Человек  взял  со
стола сигару, тщательно обрезал конец, вставил в  рот  и  щелкнул  золотой
зажигалкой.
   Несколько минут он спокойно курил и смотрел то на Ханта, то на  Беллоу.
Наконец он коротко кивнул им и сказал:
   - Джентльмены, мы все испытываем живейшее любопытство в отношении  друг
друга. Прежде всего я должен извиниться за не совсем учтивое  обращение  с
вами, но что поделаешь, - человек в сером костюме развел руками, -  иногда
приходится  знакомиться  с   людьми   экспромтом.   Поскольку   инициатива
знакомства исходила от меня, позвольте представиться - Джо Джеффи.
   Джеффи церемонно поклонился. Хант ответил кивком головы, а Беллоу  едва
заметно опустил и поднял веки. Джеффи уселся в кресло и  заложил  ногу  за
ногу. "По всей видимости, он получает огромное удовольствие сам от  себя",
- подумал Хант.
   - Чтобы избежать ненужных вопросов, я с вашего  разрешения  изложу  вам
ход событий и моих мыслей,  которые  привели  нас  к  знакомству.  В  свою
очередь, я надеюсь, что вы ответите мне тем же. Некоторое время тому назад
мистер Патрик Кроуфорд, единственный  наследник  сорока  миллионов  Фрэнка
Гроппера, обратился с просьбой к моей  организация  выяснить,  что  делает
мистер Гроппер на уединенном ранчо недалеко от мотеля Джордана. У Гроппера
рак  желудка,  и  племянник  боялся,  по  всей  видимости,  чтобы  дядюшку
ненароком не вылечили.
   Бульдог сердито зарычал, и Джеффи с интересом посмотрел на него.
   - Когда "роллс-ройс" миллионера остановился у дверей ранчо и я увидел в
бинокль, как хозяева вытащили оттуда чье-то связанное тело и все  четверо,
считая  связанного,  скрылись  в  доме,  меня  самого   начало   разбирать
любопытство. Даже если бы мистер Кроуфорд и не должен  был  оплатить  наши
услуги, мне очень хотелось узнать, с каких это пор солидные  бизнесмены  и
финансисты начали возить в "роллс-ройсах" связанных  людей  с  кляпами  во
рту. Видите ли, - добавил Джеффи с улыбкой, - это ведь в некотором  смысле
по моей части.
   Я долго думал и, признаюсь вам честно, джентльмены, не мог прийти ни  к
какому выводу. Слишком все было таинственно во всей этой истории.
   Но вот на днях я читал "Хиллсайд дейли геральд"  и  вижу  объявление  о
пропаже бульдога с белыми чулками и по кличке "Джерри".  Адрес  объявителя
не дается. Просят сообщить в редакцию и обещают крупное вознаграждение.
   И здесь у меня в голове  щелкает  маленький  выключатель.  Я  вспоминаю
нечто, что меня раньше подсознательно поразило и что я забыл. В то  время,
пока мы выламывали дверь, из подвала доносился отчаянный  лай.  Потом  лай
смолк. Собаки в комнате не оказалось. Обратите внимание,  миллионер  Фрэнк
Гроппер остался, пятьсот долларов у него в кармане остались,  хотя  кто-то
вывернул  их  наизнанку.  Перстень  на  пальце  у  старика  тысячи  в  три
долларов...
   Бульдог сердито заворчал и качнул массивной головой, Джеффи взглянул на
собаку и продолжал:
   - Тысячи в три долларов остался. А собаку взяли. Что-то я не очень верю
в сентиментальность людей,  которые  хладнокровно  занимаются  чем-то  под
автоматной очередью и тормозят на шоссе на скорости в восемьдесят  миль  в
час.
   И еще что-то я вспомнил, увидев объявление в газете. Когда мы выскочили
за ними из подвала и я выстрелил вслед, мне послышалось,  что  где-то  под
ногами тявкнула собака.
   Я позвонил в газету, у меня там хорошие друзья, и  спросил,  кто  давал
объявление о пропаже бульдога. Они  не  знали.  Объявление  было  дано  по
телефону.
   Я готов был снова забыть обо всем  этом  странном  деле,  когда  увидел
рекламу выступления "самой умной собаки свободного мира". На  рекламе  был
изображен бульдог.
   Пока мои люди выясняли, кто  выступает  с  собакой,  в  голове  у  меня
крутились бульдоги. Маленькие и большие, щенки и старые псы.
   Я даже не удивился, когда мои люди доложили, что  Фред  Бакстер  ничего
толком о происхождении собаки сказать не может. Она появилась у него всего
несколько дней назад. Я  сопоставил  дни.  Она  появилась  назавтра  после
нашего налета на ранчо!
   Когда мы пришли к Грэнд Пэлису для маленькой беседы с  этим  Бакстером,
мы заметили человека, прячущегося за колонной. У тротуара стоял автомобиль
с работающим двигателем.
   Джентльмены, - Джеффи улыбнулся, -  я  слишком  долго  занимаюсь  своим
бизнесом, чтобы не понять значения  прячущегося  за  колонной  человека  и
машины с включенным двигателем. Я снова вспомнил объявление в газете. Этим
людям был очень нужен бульдог. Прежде чем вы  ответите  почему,  позвольте
предложить вам что-нибудь выпить. Что прикажете, джентльмены?
   - Двойной "Олд фэшенд", - сказал Беллоу.
   - Джин и тоник, - сказал Хант.
   Джеффи позвонил, и через минуту появились стаканы.
   - Я вас  слушаю,  джентльмены,  -  сказал  Джеффи,  достал  из  кармана
автоматический "кольт", рассеянно взглянул на него и небрежно  положил  на
стол.
   - Ну  что  ж,  -  сказал  Беллоу.  -  У  вас  прекрасные  аналитические
способности, мистер Джеффи. Из вас бы вышел прекрасный ученый.
   - Благодарю, для карьеры ученого я слишком люблю целиться...
   Беллоу пожал плечами:
   - Позвольте представиться. Профессор Беллоу. Мой помощник Хант, а  это,
- Беллоу кивнул в сторону бульдога, - мистер Фрэнк Джилберт Гроппер.
   - Фрэнк Джилберт Гроппер? - словно эхо, переспросил Джеффи.
   Бульдог встал, кивнул Джеффи головой и подал лапу. Джеффи несколько раз
мигнул, потер лоб рукой и переспросил:
   - Фрэнк Джилберт Гроппер?
   - Да, он самый, - сказал Беллоу.
   Джеффи устремил взгляд ввысь и забормотал молитву.


   - Что ж, джентльмены, поднимаю  тост  за  успех  и  процветание  нашего
нового предприятия, - сказал Джеффи. - Предлагаю назвать  его  Акционерным
обществом бессмертия.
   - С радостью, - подхватил Беллоу. - Никто не  может  представить  себе,
что это такое. У меня захватывает дух и кружится голова, когда  я  пытаюсь
представить себе размах нашего  коммерческого  бессмертия.  Нет  на  свете
человека, особенно с деньгами, который не боялся бы смерти  и  не  был  бы
готов отдать все, что у него есть, за  новое  тело,  за  новую  жизнь,  за
бессмертие. Деньги есть у самых сильных, самых ловких, самых  безжалостных
людей.  Их  мы  и  будем  делать  бессмертными.  Мы  создадим  новую  расу
бессмертных миллионеров. Мы выполним обещание, данное две тысячи лет  тому
назад христианской  церковью.  Но  мы  не  будем  обещать  нашим  клиентам
бесплатный вечный рай. Людям, у которых есть деньги, незачем  отправляться
в такое длительное и  малокомфортабельное  путешествие.  Вместо  себя  они
отправят какого-нибудь  молодого  человека,  воспользуются  освободившимся
телом и оплатят свое бессмертие наличными. Мы установим твердую  таксу,  и
миллионеры,  рассчитывая  свой  бюджет,  будут  заранее   откладывать   по
миллиончику в год на  бессмертие.  Мы  создадим  конвейер  бессмертия.  Мы
станем самыми влиятельными на земле людьми, и ни  одно  правительство,  ни
один президент не осмелится поднять на нас руку, ибо все влиятельные  люди
страны будут нашими клиентами.
   - Мы будем разнообразить наше производство,  -  вставил  Джеффи.  -  Мы
будем выкрадывать людей из банков и начинять  их  временно  мозгами  наших
людей. Мы сможем проникать во все банки, и все сейфы откроются перед нами.
Мы будем делать шпионов и продавать их Вашингтону по любой  цене,  которую
мы  только  ни  запросим.  Нам  будут  присылать  выкраденных  сотрудников
иностранных посольств, и вместо них мы пошлем обратно в  посольства  в  их
телах наших агентов. Вы - гений, мистер Беллоу!
   Беллоу поклонился. Щеки его разрумянились, и рука  со  стаканом  слегка
дрожала.
   - Я рад, что встретился с вами, мистер Джеффи. Вы как раз тот  человек,
который нам нужен. Мы были безумцами, когда думали, что  в  Америке  можно
начать какое-нибудь крупное дело  без  покровительства  человека...  гм...
вашей профессии. Я думаю, что такой же точки зрения придерживается  и  наш
уважаемый друг, мистер Гроппер.
   Бульдог важно кивнул головой, и все засмеялись.
   - Может быть, хотите выпить?
   Бульдог снова кивнул и вскочил на ноги. Беллоу взял со  стола  тарелку,
налил в нее виски, плеснул содовой воды и поставил на пол.  Гроппер  начал
быстро лакать, подрагивая шейными мускулами.
   - Ничего, мистер Гроппер, немного терпения. На этот раз  уже  ничто  не
помешает  нам  подобрать  вам  отличное  молодое   англосаксонское   тело.
Настоящее тело. И тогда вы  сможете  лить  в  себя  виски,  как  настоящий
человек.
   Гроппер, нетвердо стукая массивными лапами, подошел к креслу и  вскочил
на него. Через минуту он уже спал.
   - Спокойной ночи, джентльмены, - сказал Джеффи. -  Я  понимаю,  что  вы
устали. Завтра вы скажете, что вам нужно  для  создания  нового  аппарата.
Спите спокойно.
   Джеффи взял со стола свой  автоматический  "кольт"  и  многозначительно
подбросил его на ладони, потом вышел из  комнаты  и  плотно  притворил  за
собой дверь.





   Когда император узнает, что вассал бросает вызов центральной власти, он
должен либо отречься от престола, либо убрать вассала.
   Джек Спарк, повелитель  гангстерской  империи,  раскинувшейся  на  всем
восточном побережье страны, меньше всего намеревался подавать в  отставку.
Тем более что отставка гангстера, как  правило,  обеспечивает  ему  полный
покой, слишком полный покой с пулей во лбу  или  щедрой  дозой  цианистого
калия в пищеварительном тракте. Он слишком много знает,  этот  собравшийся
на покой человек, и знания его  лучше  всего  законсервировать  в  богатой
могиле с лаконичной эпитафией  на  гранитном  камне:  "Спи  спокойно,  наш
дорогой друг".
   Поэтому, когда он почувствовал, что один из его  визирей,  Джо  Джеффи,
начал собственную игру, он принялся мысленно сочинять ему эпитафию. А  тут
еще сведения, будто Джеффи окружил свое имение круглосуточной  вооруженной
охраной...
   Спарк нажал кнопку и сказал возникшей из ничего секретарше:
   - Люиса и Найфа.
   Люис  и  Найф  были  главными  "торпедами"  Спарка,  его  трибуналом  и
палачами. Они умели стрелять, спокойно прицелившись, и умели  нажимать  на
курок в кармане. Они умели стрелять  из  мчащейся  автомашины  и  в  толпе
универсального магазина, прижавшись к жертве, и мгновенно исчезать.
   Это были  "торпеды",  и  их  круглые,  сонные  лица  чем-то  напоминали
округлые головки торпед.
   Джек Спарк внимательно посмотрел на подчиненных и усмехнулся.
   - Ребята, - сказал он, - мне не нравится, как  ведет  себя  мистер  Джо
Джеффи. Но прежде чем похоронить его как старого боевого товарища, мне  бы
хотелось узнать, что происходит в его очаровательном домике и  почему  его
мальчики день и  ночь  гуляют  вокруг  с  автоматами  наизготовку.  Короче
говоря, нужно пригласить сюда кого-нибудь из его команды.  Живьем.  И  без
ненужной стрельбы. Незачем заранее устраивать шум.
   Люис и Найф молча кивнули и вышли из комнаты.


   Они остановили свой "кадиллак" на небольшом холмике, примерно в миле от
перекрестка дороги, ведущей к имению Джеффи.
   Люис открыл багажник  и  осмотрел  уложенный  там  двухсоткилограммовый
рулон бумаги. Потом проверил крышку - от нажатия рычажка в  кузове  крышка
багажника, подобно крышке старинных карманных часов, откидывалась, и рулон
падал на землю.
   Они сидели в машине,  прижав  к  глазам  бинокли,  и  терпеливо  ждали,
спокойно расслабившись и покуривая.
   Ожидание мучительно  для  человека  с  фантазией.  Пока  он  ждет,  его
воображение сотни раз проделывает то, что ему предстоит сделать,  и  время
тянется мучительно медленно, спотыкаясь на секундах и минутах.
   У Люиса и Найфа фантазии не было, и  течение  времени  они  ощущали  не
больше, чем корова, для которой каждое неторопливое движение  челюстями  -
вечность.
   Наконец Найф сказал:
   - Смотри.
   Вдалеке по боковой дороге крошечной точкой двигался автомобиль. Коротко
вспыхнул луч солнца, отразившись в ветровом стекле.
   Найф повернул ключ зажигания, и триста восемьдесят лошадиных сил  мягко
заворчали в восьми цилиндрах. Пора.  "Кадиллак"  рванулся  вперед.  Желтая
машина уже свернула с боковой дороги на шоссе и  набирала  скорость.  Найф
увеличил скорость. Они поравнялись со стареньким "понтиаком", обогнали его
и мчались впереди ярдах в сорока.
   Люис взглянул в зеркало заднего обзора. Пора. Он  потянул  за  рычажок.
Крышка багажника отскочила, подброшенная пружиной, тяжелый бумажный  рулон
плюхнулся на шоссе и стремительно покатился назад. Еще мгновенье - и он  с
глухим стуком ударил по "понтиаку", который отчаянно пытался увернуться от
бумажного болида.
   Люис и Найф остановили машину  и  подбежали  к  "понтиаку".  Невысокого
роста полный человек лежал грудью на рулевом колесе и тихо  стонал.  Глаза
его были закрыты.
   Дверцу слева заклинило от удара,  и  им  пришлось  вытащить  его  через
правую дверцу. Они положили его на заднее сиденье "кадиллака" и  с  трудом
вкатили в багажник рулон.
   Вся операция заняла не больше минуты. Где-то вдалеке  слышалось  низкое
гудение машины. Найф повернул руль, и "кадиллак" плавно устремился вперед.


   Человек плакал, размазывая слезы по покрытому синяками лицу.
   - Клянусь вам, сэр, я не знаю никакого Джеффи. Я просто ехал из дому  в
Хиллсайд. Отпустите меня, сэр, я ничего не знаю. Дома  ребятишки  и  жена,
они ждут меня. Вот такие мальчуганы.
   Человек нагнулся и показал рукой рост своих детей. Спарк  посмотрел  на
Люиса и едва заметно кивнул головой. "Торпеда" упруго  выбросил  кулак,  и
голова человека дернулась назад,  словно  кто-то  дернул  за  ниточку.  Из
рассеченной губы показалась кровь.
   Человек закричал:
   - Клянусь, я ничего не знаю! Можете разрезать меня на куски,  я  ничего
не знаю.
   Спарк нахмурился. Миляга Джеффи умеет нагнать страху на своих ребяток.
   - Как вы сказали? Разрезать вас на куски? А что,  это  отличная  мысль!
Действительно, почему бы и нет? А, Найф? Как вы думаете? И вы, Люис?
   "Торпеды" весело улыбнулись.  Что  за  человек  мистер  Спарк,  что  за
манеры, всегда умеет вставить острое словцо, всегда умеет пошутить!  Можно
подумать, что босс только сейчас вспомнил про циркульную пилу. Спарк снова
кивнул им, и они быстро связали человеку руки и ноги. Потом подняли его  с
пола и понесли.
   Мастерская помещалась в подвале. Под потолком ярко горела тысячеваттная
лампа и бросала сильный пучок света на длинный деревянный  стол.  С  одной
стороны стола в топкой прорези синевато мерцала циркульная  пила.  Люис  и
Найф положили связанного человека на стол и отошли в сторону.
   - Послушайте, - мягко сказал Спарк, -  для  чего  все  эти  ненужные  и
неприятные процедуры? Почему бы вам спокойно не рассказать обо  всем,  что
происходит у вашего милого хозяина мистера Джеффи? Почему вокруг его  дома
выставлена, например, вооруженная охрана? Почему он разговаривает со  мной
по телефону таким независимым тоном,  будто  собирается  положить  себе  в
карман золотой запас Соединенных Штатов?
   Человек молчал. Покрытый потом лоб матово блестел в ярком свете.  Кровь
на лице казалась совсем черной. Найф вопросительно посмотрел на Спарка,  и
тот опустил веки. Найф нажал кнопку, и пила с  пронзительным  воем  начала
вращаться. Мотор  набирал  обороты,  вой  повышался,  пока  не  перешел  в
пронзительный острый визг. Люис осторожно подвинул  человека  вперед  так,
что его голова находилась в каком-нибудь дюйме от слившихся в зыбкий  круг
зубьев пилы. Ветерок зашевелил волосы на его  голове.  Он  издал  животный
крик, хриплый страшный рев. На губах пузырилась пена.
   Спарк нажал кнопку, пронзительный визг пилы перешел снова  в  вой,  вот
вой стал басовитым и начал затухать.
   - Я все скажу, мистер Спарк, все. Только оставьте меня у себя, иначе  я
получу пулю от босса. Джо Джеффи не забывает.  Я  все  скажу.  Все  скажу.
Только оставьте меня. Я буду служить вам как собака, мистер Спарк, сэр.
   -  Ну  вот  и  отлично,  мой  милый.  Почему  у  Джеффи  круглосуточная
вооруженная охрана? Что он замышляет?
   - Я все скажу, все, что знаю, сэр. - Человек торопился  и  захлебывался
словами.  -  Джо  Джоффи   следил   за   Гроппером,   Фрэнком   Гроппером,
миллионером...
   Джек  Спарк  качнулся  вперед.  Он  вспомнил  согнутую  фигуру  старого
финансиста у себя  в  кабинете.  Вспомнил  его  просьбу  -  доставить  ему
здорового  молодого  парня.  Вспомнил  таинственные  отчеты  в  газетах  о
странном происшествии на заброшенном ранчо.
   - Потом мистер Джеффи решил, что с этим бульдогом  что-то  нечисто.  Мы
выкрали этих ребят вместе с собакой, и сейчас они все у Джеффи.
   - Но при чем тут бульдог?
   - Можете верить мне, можете не верить, но клянусь вам,  я  сам  слышал,
как Джеффи называл собаку мистером Гроппером. Клянусь честью, сэр.
   - Собаку? Мистером Гроппером?
   - Да, сэр. Ей отвели отдельную комнату, и ее кормят, сэр, как  я  сроду
не ел. Таскают ей бифштексы по  три  доллара  за  штуку.  И  виски.  И  не
какое-нибудь. Я сам ездил в город,  чтобы  специально  купить  ящик  виски
"Канадиэн клаб". Хотите - верьте, хотите - нет: специально для  собаки.  А
эти двое - они с того ранчо. Все время что-то мастерят в большой  комнате,
и туда Джеффи никого  не  пускает.  Он  все  время  ходит  как  именинник.
Говорит: "Обождите, ребятки, скоро мы развернемся". Я вам все сказал, сэр,
все. Клянусь своим именем Коротышки Робинса. Вы  только  оставьте  меня  у
себя, мистер Спарк, а то Джеффи...
   - Я бы вас оставил, мистер Робинс, но вы  не  умеете  держать  язык  за
зубами. Сегодня вы выболтали все, что знали, мне, а завтра...
   - Клянусь вам, мистер Спарк, - глаза Робинса молили, - только  оставьте
меня, я вам докажу.
   - Ну хорошо, раз вы так просите, придется оставить вас здесь.  -  Спарк
вытащил пистолет.
   - Не надо-о-о! - вопль Робинса рванулся вверх и,  ударившись  о  стенки
подвала, перешел в  шепот.  Щелкнул  выстрел,  Коротышка  Робинс  дернулся
раз-другой и затих.
   Он уже представлял себе, что будет вспоминать о Джеффи  как  о  хорошем
парне и отличном товарище. Разве что он сделал маленький промах,  забыв  о
старом Спарке.
   Но этих двоих надо взять живьем, и самое  главное  -  собаку.  Господи,
боже правый, что только не творится на свете!..


   Прежде чем Джо Джеффи открыл глаза и выпрыгнул из постели, рука его уже
нащупала автомат. Внизу слышались выстрелы.  Кто-то  тяжело  взбирался  по
лестнице.
   Джеффи рванул дверь в соседнюю комнату. Беллоу, в расстегнутой  пижаме,
медленно сползал с подоконника, словно кто-то осторожно тащил его за ноги.
Струйка крови стекала у него по лицу.
   Джеффи  не  мог  анализировать  происходящего.   Лишь   слово   "Спарк"
выстрелами отдавалось у него в голове. Спарк,  Спарк.  Почему  он  сам  не
всадил ему пулю в затылок в прошлом году, когда Джек садился  в  машину?..
Но мысли скакали без его участия. Он был занят автоматом.
   Нестерпимо громко хлестнула по ушам  автоматная  очередь,  и  с  тонким
звоном посыпались стекла.  Джеффи  метнулся  к  другому  окну.  В  темноте
двигались тени.
   Дверь затрещала и подалась.  Джеффи  поднял  автомат,  но  почувствовал
толчок в грудь.  В  голове  промелькнула  мысль  об  Акционерном  обществе
бессмертия и погасла.
   Дверь с грохотом упала, и в комнату ворвались люди. В темноте никто  не
заметил, как по лестнице клубком скатилась собака и исчезла,  растворилась
в ночи...


   Было жарко, и Гроппер высунул язык. Он  не  спеша  плелся  по  обочине.
Внезапно     мышцы     его     напряглись.     Прежде     чем     сознание
шестидесятивосьмилетнего   финансиста   смогло   проанализировать   сигнал
возбуждения, Гроппер уже гнался за серой худой кошкой. Тоненько  царапнули
коготки о кору, и вот она уже сидит на ветке клена и насмешливо глядит  на
неуклюжего пса.
   Кошка сидит на дереве и смеется над ним. Почему, разве у него сдвинулся
набок галстук или расстегнулись брюки?
   И тут впервые с того момента, когда его  голова,  человеческая  голова,
оказалась в фиксаторе аппарата, он понял, что не одет. Он  голый.  На  нем
нет ни белья, ни носков, ни рубашки, ни костюма, ни  шляпы,  ни  галстука.
Ничего. Он голый, он слегка прикрыт коричневатой гладкой шерстью,  но  она
не заменяет одежды. Но даже не в одежде дело. Она сейчас не нужна ему.  Не
помчишься же за кошкой в смокинге и  не  станешь  грызть  сухую  кость  на
обочине, поправляя лапой сползающий на глаза цилиндр?
   И тем не менее его охватило острое ощущение  наготы,  страшной  наготы,
когда кажется, что ты вывернут наизнанку и выставлен напоказ.
   И тут в маленький собачий мозг, в котором свободно  уместился  духовный
мир и опыт пожилого миллионера, потихоньку  пробралась  колючая,  страшная
мысль.
   Эта мысль, раз пробравшись в мозг,  начала  ворочаться  в  нем,  нагло,
по-хозяйски устраиваться, как устраивается новый  владелец  в  только  что
купленном доме.
   Гроппер почувствовал, что безвозвратно теряет себя. То, что делало  его
Фрэнком Джилбертом Гроппером, исчезло, и что же осталось? Он этого еще  не
знал.
   Чушь, чушь нес профессор  Беллоу  об  электрической  мозаике  мозга,  о
непрерывности сознания. Деньги - вот непрерывность сознания, таящая в себе
вселенную. Тот, у кого деньги, молодой ли, старый, умный,  глупый,  -  тот
имеет право на самосознание. Не надо никакого фиксатора,  чтобы  разрядить
мозг, нужно отнять у человека деньги  -  и  он  останется  голым,  жалким,
потерявшим себя.
   Гроппер понурил голову. На обочине лежал кусок газеты. Крупными буквами
было написано:
   "Вчера в возрасте шестидесяти восьми лет умер известный финансист Фрэнк
Джилберт Гроппер.
   Он умер от рака желудка  в  своем  имении  Риверглейде,  не  приходя  в
сознание. Его состояние оценивается в сорок миллионов долларов".
   От газетного клочка слабо пахло мясом. Наверное, в  него  был  завернут
сандвич. Гроппер лизнул пыльную бумагу и поплелся вдоль обочины. Кошка  на
дереве фыркнула, но он не обернулся.





   Ханту казалось, что сквозь чернильную толщу воды не проникало и  фотона
света. И тем не менее в этом плотном мраке  медленно  колыхались  какие-то
тени, плавно двигаясь в беззвучном хороводе. "Но я же задохнусь, сейчас  я
захлебнусь", - мелькнуло у него в голове, и он конвульсивно дернул руками.
Пальцы слабо шевельнулись, и Хант ощутил нечто плотное под ними.
   Он стал подниматься. Он знал, что поднимается к поверхности,  хотя  его
по-прежнему окружал мрак.  Но  темнота  как  бы  истончалась,  становилась
зыбкой, и где-то за ней начинал угадываться  свет.  Он  медленно  всплывал
покачиваясь. Он решил, что если откроет глаза,  то  скорее  уловит  первые
проблески дня. Мгновенье веки его трепетали, потом он  поднял  их.  Взгляд
упал на белый потолок. То есть  Хант  еще  не  был  уверен,  что  над  ним
потолок, но на просыпающееся  сознание  уже  стремительно  набегала  волна
воспоминаний. Еще мгновенье, и он  вспомнил  все.  Ну  конечно  же,  он  в
больничной палате. Он остался жив. Он поднял руку, чтобы кисть оказалась в
поле зрения. Движение было медленным и неуверенным. Но он не сдавался.  На
руке был  незнакомый  белый  с  голубыми  полосками  рукав.  Должно  быть,
больничная пижама. Он опустил руку и провел ею вдоль тела. Ни  бинтов,  ни
гипса. "У меня уже входит в~привычку приходить в сознание, - подумал  Хант
и мысленно усмехнулся. - Только что я пришел в себя в машине со связанными
руками, теперь же - в незнакомой больничной комнате. Не слишком  ли  часты
эксперименты? А еще говорят,  что  ученые  у  нас  не  пользуются  большой
популярностью. Судя по моей голове, это не так".
   Слово "голова", промелькнувшее  в  его  мозгу,  заставило  Ханта  снова
поднять руку и дотронуться до лба. Пальцы ощутили повязку.  Он  осторожно,
словно боясь ненароком  расплескать  ее  содержимое,  покачал  головой.  И
действительно, в черепной коробке тупо шевельнулась боль.
   Он услышал скрип двери и инстинктивно закрыл глаза.  Кто-то  подошел  к
кровати, на которой он лежал, и замер.  Какой-то  давно  забытый  животный
инстинкт подсказал ему, что на него смотрят  и  к  лицу  его  приближается
рука. Еще мгновенье, и рука слегка коснулась его щеки и лба. Женский голос
сказал:
   - Он еще в беспамятстве, лейтенант, но думаю, что скоро придет в себя.
   Голос был густой и низкий, и Ханту  представилось,  что  обладательница
его должна быть рослой, полной и важной.
   - Что  значит  скоро,  сестра?  -  нетерпеливо  спросил  мужской  голос
откуда-то сбоку, должно быть от двери. - Вы представляете  себе,  как  мне
хочется побеседовать с этим джентльменом?
   - Да, но даже когда он придет в себя, вряд  ли  вы  добьетесь  от  него
сразу чего-нибудь путного. Все-таки царапина на лбу довольно  глубокая  и,
по всей видимости, у него легкая контузия.
   - Э, сестра, - возразил лейтенант, -  вы  не  знаете  этот  народ.  Они
живучи, как кошки. Их либо убивают сразу, либо они  через  час-другой  уже
вполне могут сами нажимать на спусковой крючок. Вы уж мне поверьте...
   - Не буду с вами спорить. Наберитесь терпения и подождите в холле.
   "Спокойнее, - подумал Хант, - главное -  думать  логично.  Ученый  я  в
конце концов или  полуграмотный  гангстер,  путающий  английские  слова  с
итальянскими? Итак, кто-то совершил налет на  имение  Джо  Джеффи.  Я  был
ранен и доставлен в больницу.  По-видимому,  я  единственный,  кого  нашла
полиция. Остальные или убиты, или удрали.  Но  где  собака,  где  Гроппер?
Неужели тоже убит? Отрицать, что я что-либо знаю,  бессмысленно.  Придется
избрать другой путь. Откровенность и прямота не так уж плохо, когда больше
ничего не остается делать. Беллоу  убит,  гениальный  ученый  с  замашками
гангстера. Общество бессмертия на паях..."
   Мысли скакали у него в голове, насмехаясь  над  ним.  Усилием  воли  он
заставил себя сосредоточиться. Беллоу, очевидно, убит. Ключи от  сейфов  и
неподписанные чеки исчезли. Но  Гроппер  наверняка  запрятал  часть  своих
миллионов где-нибудь еще, он не такой человек, чтобы снести  яйца  в  одну
корзинку... Ну что ж, посмотрим. Если только бульдог жив...
   Хант открыл глаза. Спиной к кровати стояла могучего телосложения сестра
в длинном белом халате. Белый продолговатый чепец католической монахини на
голове  был  накрахмален  так,  что  отливал  металлическим  блеском.   На
мгновение Ханту захотелось броситься на нее, сшибить с  ног,  напялить  на
себя ее одежду и удрать  из  больницы,  но  он  тут  же  усмехнулся  своей
ребячливости. В холле сидит полицейский лейтенант, и, кроме  того,  в  его
состоянии он смог бы сшибить с ног разве что муху.
   - Сестра, - позвал он, - прошу простить меня, но я уже пришел в себя, а
в холле, как я слышал, моей аудиенции ожидает джентльмен.
   Сестра удивленно взглянула на него, пожала плечами и пошла к двери.  На
секунду ее мощная фигура застыла в дверном проеме,  и  тут  же  в  комнату
вошел невысокий широкий человек  с  круглым  лицом  и  бегающими  глазами.
Человек улыбнулся, подвинул к кровати стул и сказал:
   - Я же говорил сестре, что вы - народ живучий. Позвольте представиться:
начальник  бюро  хиллсайдской  полиции  по  особо   важным   преступлениям
лейтенант Мак-Грири. Теперь валяйте вы и не теряйте  зря  отпущенного  вам
господом времени. Его, может быть, осталось у вас не так-то много.
   - Благодарю вас, лейтенант, за напоминание о бренности всего земного  и
быстротечности жизни. Разрешите, в  свою  очередь,  представиться  и  мне:
доктор Кристофер Хант, помощник профессора Беллоу. Специальность -  тонкая
электронная аппаратура.
   -  А  еще  говорят,  будто  полиции  приходится  иметь  дело  только  с
необразованной публикой. Итак, мистер Хант, что вы делали  вчера  ночью  в
доме  у  некоего  Джозефа   Джеффи?   Устанавливали   тонкую   электронную
аппаратуру?
   - Самое комичное, лейтенант, что вы угадали...
   - Ну конечно же,  ночью  у  вас  возник  сугубо  теоретический  спор  с
командой из другого университета, и вы решили в порядке  научного  диспута
перестрелять друг друга. Бросьте валять  дурака.  Меня  интересует  только
одно: вы сами будете говорить или помочь вам?
   Лейтенант многозначительно сжал правую руку в кулак, поднес  к  глазам,
осмотрел и даже подул на нее, словно смахивая невидимые пылинки.  Кулак  у
него чем-то походил на лицо: был таким же круглым и невыразительным.
   Хант откинул голову на подушку и вздохнул. В Гарварде по  крайней  мере
его никто не  бил  и  не  грозил  избить.  Теперь  же  ему  доставалось  с
удручающей регулярностью.
   - Послушайте, лейтенант, - устало сказал он, - вы не  задумывались  над
вопросом, почему Гроппер стал идиотом?
   Кулак лейтенанта как-то сам собой раскрылся. Он уперся руками в  колени
и наклонился вперед, почти к самому лицу Ханта. На  носу  Мак-Грири  росли
маленькие волосы и кожа была пористой.
   - Да, - ответил он, - я задумывался над этим. Кроме того, я задумывался
над многими другими вещами. Например, почему Гроппер не  оставил  никакого
завещания? Вы, должно быть, не знаете, он вчера умер, так  и  не  придя  в
себя. Я действительно думаю обо всех этих вещах,  мистер  Хант,  если  это
ваше настоящее имя, и у меня болит голова.
   - У меня тоже. В одном только я не  могу  с  вами  согласиться.  Вполне
возможно, что мистер Фрэнк Джилберт Гроппер вовсе не умер.
   -  Пожалуй,  сестра  все-таки  была  права.  Рановато   я   вас   начал
допрашивать.
   - Нет, нет, лейтенант, не  рано.  Я  чувствую  себя  великолепно.  Меня
совершенно не интересует, кто  испустил  дух  в  Риверглейде.  Я  даже  не
отрицаю,  что  для  вас  и  всех  других  скончавшийся  слабоумный  старец
действительно Фрэнк Гроппер. Меня же в гораздо большей степени  интересует
коричневый бульдог с белыми лапами.
   - Мне начинает везти на сумасшедших. Сначала Гроппер, теперь вы.
   - Держитесь, лейтенант, а  то  сами  присоединитесь  к  этой  компании.
Кстати, штат оплачивает больничные счета, если его полицейский попадает  в
сумасшедший дом?
   - Послушайте, вы, на вас, кажется, уже произвел впечатление мой  кулак.
Хотите свести с ним более интимное знакомство?
   - Не сердитесь. Я просто с детства  считал,  что  полицейский  начинает
соображать что-нибудь, когда выведешь его из  себя.  Усиленная  циркуляция
крови способствует мыслительным процессам.  Эй,  эй,  осторожнее!  Ударите
меня через минуту, а сейчас скажите: нашли там труп бульдога?
   - Нет, а что?
   - Значит, по всей видимости, он жив. Повторяю: очевидно, Фрэнк  Гроппер
жив. Вряд ли он дался им в руки. Надо только поймать его и по меньшей мере
половина его состояния - наши. А это минимум двадцать миллионов.
   Лейтенант встал и повернулся к двери.
   - Не думайте, приятель, что эта  игра  в  сумасшедшего  что-нибудь  вам
даст. Я сам видел вчера старика в постели. Не говоря уже о том,  что  весь
Риверглейд полон врачей. Когда  племянник  Гроппера  Кроуфорд  понял,  что
старик уже не выкарабкается, он не жалел на докторов.  Так  что  полежите.
Часа через два мы снова побеседуем, и тогда...
   - Не торопитесь, лейтенант Мак-Грири. Какой  мне  смысл  дурачить  вас,
если у двери, с той стороны, стоит ваш полицейский? Угадал? Вот видите.  Я
вас еще раз спрашиваю: знаете ли  вы,  как  могло  получиться,  что  Фрэнк
Гроппер отправился на  ранчо  нормальным  человеком,  нормальным  хотя  бы
потому, что он сам вел свой  "роллс",  а  нашли  вы  его  идиотом?  Полным
идиотом. И помните ли вы, что в подвале, где он лежал на  полу,  вы  нашли
обломки какого-то аппарата, электронного, заметьте? И помните ли  вы,  что
фамилия владельца этого ранчо действительно Беллоу и что помощником у него
был некто Кристофер Хант? Садитесь, лейтенант, и слушайте. Я  думаю,  что,
если вы поверите мне, через недельку-другую  вы  смело  сможете  подать  в
отставку. Кстати, вы  случайно  не  помните,  не  совершал  ли  кто-нибудь
нападения на некоего Бакстера с целью отнять у него собаку?
   Хант не заметил, как сел в кровати. Он  говорил  медленно,  спокойно  и
логично, и его не оставляло ощущение, что говорит не он, а кто-то  другой,
а он  лишь  слушает  этот  знакомый  голос.  Он  всегда  чувствовал  такое
раздвоение, когда был возбужден. Должно быть, работа в лаборатории научила
его этому фокусу: можно сколько угодно дрожать от возбуждения - выйдет или
не выйдет эксперимент, - но часть сознания должна пристально и  критически
следить за приборами.
   Он неторопливо рассказывал и думал: жалеет ли он о  том  вечере,  когда
принял приглашение Беллоу уйти из университета  и  заняться  этой  штукой?
Нет, пожалуй, не жалеет. Конечно, для человека науки, для  ученого  деньги
не все, но очень многое. Годы идут, мозг теряет  свою  остроту,  пальцы  -
гибкость,  а  что  остается  взамен?  Скудное   профессорское   жалованье,
молодящаяся жена, набитая последними университетскими  сплетнями,  и  куча
детей, за которых нужно платить на каждом шагу. Нет, дело  не  в  деньгах,
дело в том ощущении свободы и независимости, которые  они  дают.  В  конце
концов он живет в свободной стране и надо иметь на что  пользоваться  этой
свободой. Нет, он не жалел о предложении Беллоу...


   Когда Хант кончил говорить, лейтенант Мак-Грири несколько  минут  сидел
молча. Внезапно он вскочил и крикнул:
   - Я вам верю, это слишком фантастическая история,  чтобы  усомниться  в
ней! Мы должны изловить эту собаку, простите, Гроппера. Я  уверен,  что  у
Джеффи трупа собаки не нашли. Вы можете двигаться? Давайте попробуем.
   С нескрываемой нежностью, словно миллионное сияние уже  окружало  Ханта
ярчайшим нимбом, Мак-Грири помог ему  встать  с  постели.  Голова  ученого
гудела и ноги слегка дрожали, но он сделал несколько  шагов  по  палате  и
почувствовал, что сможет идти.
   - Сейчас вам принесут одежду, Хант, - сказал лейтенант и пошел к двери.
   Хант снова присел на кровать. Нет, он не жалел.  Если  даже  ему  и  не
видать этих миллионов, он никогда не  упрекнет  себя,  что  просидел,  как
кретин, всю жизнь в лаборатории, вычерчивая схемы и возясь  с  бесконечной
настройкой.
   Мак-Грири вошел с одеждой Ханта в руках.
   - Поехали, - сказал он, и Кристофер увидел в  его  глазах  нетерпеливый
охотничий блеск.
   Пока он с трудом натягивал  на  себя  брюки,  Мак-Грири  несколько  раз
повторил:
   - Не сомневайтесь во мне, я человек порядочный.  Всю  выручку  пополам.
Честно говорю: пополам. Я человек порядочный...





   Фрэнк Джилберт Гроппер знал, что такое одиночество, и  привык  к  нему.
Подобно  альпинистам,  которые,  подымаясь  по  горному  пику  к  вершине,
чувствуют себя все более одинокими, он  с  каждым  миллионом  удалялся  от
людей. То есть люди вокруг него были всегда, но он не верил им  и  не  мог
даже позволить себе никаких чувств по отношению к ним. Он знал себе цену в
прямом  и  переносном  смысле  и  понимал,  почему  все  вокруг  с   такой
готовностью улыбались ему и смеялись при каждой его шутке.
   Он не  тяготился  своим  одиночеством.  Для  тех,  кто  ищет  общества,
одиночество - синоним скуки. Гроппер не знал скуки. Скука - это  незанятый
ум. Его ум всегда был занят. И ому никогда не было ни скучно, ни  одиноко.
Сорок миллионов  друзей,  хоть  и  запрятанные  в  толстостенных  стальных
сейфах, никогда не покидали его и никогда не давали скучать.
   Но сейчас, лежа в  канаве  под  небольшим  мостиком,  он  вдруг  ощутил
безмерное одиночество.  Он  всем  своим  собачьим  телом  внезапно  ощутил
громадность этого шумного, пахучего и пустынного мира и всю свою  малость,
исчезающе малую  точку,  дрожащую  в  вонючей  канаве  под  заплесневелыми
досками мостика. Если  раньше  деньги,  его  деньги,  делали  его  центром
финансовой вселенной, то теперь, лишенный их, он вдруг оказался  ничтожным
атомом, который подчиняется в своем движении совсем другим законам.
   Одиночество наваливалось  на  него  гигантским  прессом,  сжимало  его,
опустошало  голову  и  наполняло  безыменным  ужасом.  Он  не  мог  больше
оставаться один. Гроппер осторожно выглянул из-под мостика: уже  стемнело.
Он вылез  из  канавы  и,  стараясь  держаться  боковых  улиц,  побежал  по
направлению к дому Бакстеров.
   Путешествие было долгим, и, когда он достиг цели, уже  наступила  ночь.
Он ткнулся носом в калитку: заперта. Поднял голову - нет,  звонок  слишком
высоко,  не  дотянуться.  Гроппер  начал  тщательно   исследовать   забор,
удивляясь, как хорошо он видит в темноте. Ни единой дыры,  сквозь  которую
можно было бы пролезть.  С  другой  стороны  забора  послышалось  знакомое
тявканье. Фидо, шотландская овчарка Фидо... Сердце Гроппера  застучало,  и
он  внезапно  понял,  что  тянуло  его  сюда.  Тявканье  было  веселым   и
нетерпеливым. "Неужели она  узнала  меня  в  темноте?"  -  промелькнуло  у
Гроппера в голове, и он ответил радостным ворчанием. Фидо стояла у  самого
забора, и Гроппер просунул свою морду между планок.  Странное  возбуждение
охватило его и заставило задрожать в томительном ожидании.
   Он почувствовал, как Фидо лизнула его в морду, и вое торг  вырвался  из
него громким торжествующим лаем. Первый раз за последние пятьдесят лет  он
радовался   поцелую,   не   отдавая   себе   отчета,    что    это    его,
шестидесятивосьмилетнего финансиста, лижет в физиономию сука породы колли.
   Гроппер не анализировал своих чувств. Они были столь незнакомы ему, что
он все равно затруднился бы определить их. Он лишь ощущал накатывавшую  на
сердце теплоту и странное головокружение.
   Не думая о том, что делает, Гроппер бросился вперед на доски  забора  и
упал. Тявканье Фидо напомнило ему человеческий смех, и  он  одним  прыжком
вскочил на ноги. В нескольких ярдах от него стоял грузовичок. Должно быть,
Бакстер привез что-нибудь из гаража и решил не загонять  машину  во  двор.
Как он сразу не догадался? Гроппер подпрыгнул вверх,  пытаясь  вскочить  в
кузов, но когти лишь царапнули по борту, и он плюхнулся на землю.
   Фрэнка Гроппера можно было упрекать  в  чем  угодно,  но  только  не  в
отсутствии упорства. Он  слегка  присел  на  задних  лапах,  подпрыгнул  и
уцепился лапами за край борта. Еще мгновенье -  и  он  был  в  кузове.  Из
кузова он забрался на крышу кабины. Теперь забор был почти на одном уровне
с ним, всего в двух или трех футах. Внизу он увидел Фидо.  Она  стояла  и,
казалось, ждала его. Гроппер зажмурил глаза и прыгнул. Земля встретила его
толчком, который сбил с ног и заставил два раза перевернуться. Прежде  чем
он вскочил на ноги, Фидо уже куснула его в ухо и отскочила в сторону.
   "Боже мой, я схожу с ума, - вдруг подумал Гроппер,  -  я  действительно
превращаюсь в собаку, в бульдога. Я влюблен, я влюблен в  суку  с  длинной
шелковистой шерстью и узкой длинной мордой. Мне хочется все время  быть  с
нею. Не хватало еще, чтобы я пригласил ее потом в Риверглейд, потом, когда
я снова стану... Стану? Жив ли Беллоу? Жив ли Хант? Найдут ли они меня?"
   Фидо снова толкнула его мордой, принялась быстро  разбрасывать  задними
лапами землю, потом вытащила из ямы кость  и  отскочила  в  сторону.  Его,
финансиста и миллионера, угощают ночью выкопанной из земли  сухой  костью,
как когда-то угощали где-нибудь в "Ритце" изысканными блюдами.
   И,  может  быть,  впервые  за  долгие-долгие   годы   он   почувствовал
благодарность, мягко шевельнувшуюся в нем.
   На улице послышался звук мотора, яркий свет фар создал из ничего стволы
деревьев, заборы, крыши.  Тонко  пискнули  тормоза.  Открылась  дверца,  и
чей-то голос тихо сказал:
   - Как будто здесь. Сидите в машине, вы слишком слабы, я сам поговорю.
   Луч карманного фонаря ощупал калитку,  и  в  то  же  мгновенье  в  доме
послышался звонок. Прошла, должно быть, минута, и человек у калитки  снова
позвонил. На этот раз из дома вышел Бакстер. Пугливо озираясь  вокруг,  он
сделал несколько шагов по дорожке.
   - Эй, какого черта вы там... - крикнул он и увидел прожектор  на  крыше
"шевроле". - Никак полиция? Другого  времени  вы  не  нашли?  Вытащить  из
постели порядочного человека в полночь - это мне кое-что напоминает...
   - Прошу прощения, мистер Бакстер. Вы ведь Бакстер?
   - Ну, Бакстер.
   - Лейтенант полиции Мак-Грири. Может быть, вы откроете калитку?
   - В другой  раз,  лейтенант.  С  полицией,  если  это  возможно,  лучше
разговаривать через забор. Что вам нужно? Или вы  приехали  спросить,  как
идут дела и какая завтра, по моему мнению, будет погода?
   - Еще раз простите, мистер Бакстер, но, право же, я к  вам  по  делу  и
прошу прощения за позднее время.
   Фидо захлебывалась от лая, прыгая вокруг Бакстера.
   - Ну что у вас, лейтенант, а то я замерзаю?
   - Это ваша собака?
   - Да, моя. Укусила кого-нибудь? Нет, это ошибка, мы ее не выпускаем  со
двора.
   Луч фонарика опустился пониже и застыл на шотландской овчарке. Гроппер,
сидя за кустом, почувствовал, как шерсть у него на шее становится дыбом.
   - Колли?
   - Да, колли. А что все-таки случилось?
   - А бульдога с лапами в белых чулках у вас нет?
   -  Вон  оно  что!  Вспомнили!  Я  же  заявлял  в  полицию.  Можете   не
сомневаться, бульдогов я обхожу теперь, как прокаженных.
   - Да,  да,  мистер  Бакстер,  мы  это  прекрасно  помним.  Я  сам  веду
расследование  и,  поверьте,  не  стал  бы  вас  беспокоить,  если  бы  не
предполагал, что собака может снова забрести к вам, и тогда ваша  жизнь  в
опасности. Это ведь не совсем обычная собака, как вы считаете?
   - Обычная? Если бы наша хиллсайдская полиция обладала хотя бы половиной
ее ума...
   - Вы остроумный человек, мистер Бакстер. Я  извинился  перед  вами,  но
если вы настроены шутить...
   - Ладно, лейтенант, не  заводитесь.  Если  бы  вас  вытащили  ночью  из
постели и стали выспрашивать о собаке,  из-за  которой  у  вас  были  одни
только неприятности, вы бы тоже стали остроумным.
   - Но вы уверены, что собака не у вас? Может  быть,  она  где-нибудь  во
дворе?
   - Во-первых, я только что починил забор. Четыре дня возился. Во-вторых,
как вы думаете, наша-то собака молчала бы?
   - Да,  пожалуй,  вы  правы.  Но  помните,  что  в  ваших  же  интересах
немедленно сообщить нам, как  только  бульдог  окажется  у  вас.  Вы  меня
поняли?
   Лежа за  кустом,  Гроппер  лихорадочно  думал.  Сделать  шаг  вперед  и
оказаться в луче фонарика? Что с ним сделает полиция? Во всяком случае, ни
Беллоу, ни Хант, если они и остались живы после той  ночи,  в  полицию  не
обратятся, слишком много на них висит. Нет, с полицией связываться они  ни
за что не будут, для них это верная  тюрьма.  Нет,  покрепче  прижаться  к
земле,  к  чуть  сыроватой  и   теплой   земле,   запах   которой,   такой
невыразительный для человека, распадался в его сознании на множество ярких
запахов. Надо ждать. Надо дать им время.
   - Так договорились, мистер Бакстер? Я жду вашего звонка.
   Мак-Грири сел в машину. Свет фар снова скользнул  по  улице  и  поблек,
растаял вместе с шумом удалявшегося автомобиля.
   - Бр-р, холодно, - проворчал Бакстер и направился к дому. Не  успел  он
закрыть ва собой дверь, как на улице снова остановилась машина  и  в  доме
снова заверещал звонок. Чертыхаясь, Бакстер спустился с крыльца и крикнул:
   - Ну что вы там забыли, лейтенант? Дадите вы мне лечь спать или нет?
   Человек у калитки тихо рассмеялся:
   - Значит, это у вас  была  полиция?  Ничего  не  поделаешь,  приходится
уступать властям очередь. Откройте калитку или вынесите бульдога.
   - Кто вы и сколько меня будут терзать этой проклятой собакой? Почему вы
не спросите у меня жирафу?
   - Заткнись. И поплотнее. Принеси бульдога.
   - Послушайте, вы что, с ума все сошли? Кто вы?
   - Меньше слов, или твоя старуха завтра же отправится получать страховку
за тебя, понял?
   - Господи, да я бы вам с удовольствием вручил  хоть  дюжину  бульдогов,
если бы они у меня были. Нет у меня бульдога, сэр. Видит небо, что нет.
   - Небо меня не интересует. Я хочу видеть сам.
   Бакстер щелкнул замком и открыл калитку. В свете фонарика Гроппер успел
рассмотреть сонное, невыразительное лицо. Нет, это не человек Джо  Джеффи.
Это, наверное, из тех, что напали на его дом. Нет, нет, только не  попасть
им в руки. Если они знают, а они наверняка знают, ему несдобровать. Они-то
заставят его кое-что вспомнить.
   Человек вошел в калитку и тихо свистнул. Потом сказал:
   - Послушай, заткни лучше уши и не слушай, что я буду говорить. А если и
услышишь - забудь! Понял?
   Бакстер медленно поднял к голове трясущиеся руки и заткнул уши. Человек
тихо прошептал:
   - Мистер Гроппер! Мистер Гроппер, вам лучше выйти, мы вам все  сделаем,
что нужно. Чертов пес! Ищи его по Соединенным Штатам Америки! Как будто  у
босса нет других забот, как гонять нас за четвероногим финансистом. Мистер
Гроппер!
   Человек еще раз оглянулся и небрежно толкнул Бакстера пистолетом.
   - Веди в дом, - сказал он, - может быть, ты его прячешь там где-нибудь.
   Они оба скрылись в доме, а Гроппер, лизнув Фидо, шагнул к  калитке.  Он
не хотел уходить. Лапы его словно прилипали к земле, и  оторвать  их  было
невыносимо трудно. Он еще раз оглянулся на колли. Собака смотрела на него,
и ему почудилось, будто она едва слышно жалобно взвизгнула...
   "Кадиллак" стоял с потушенными фарами, но мотор мягко урчал на холостых
оборотах. В голову ему вдруг пришла шальная мысль. Чем еще  раз  рисковать
жизнью, совершая экскурсию по городу, может  быть...  Он  представил  себе
выражение лица человека, когда тот выйдет от Бакстера, и  нажал  лапой  на
кнопку дверной ручки. Дверца "кадиллака" слегка приоткрылась, он  просунул
в щель морду и вскочил на сиденье. Закрыть дверцу было гораздо труднее, но
после двух или трех попыток ему удалось притянуть ее к себе лапой.
   В темноте он ощупал задними лапами педали. Ага, широкая - тормоз, узкая
- акселератор. Педали сцепления на дорогом "кадиллаке" не было. Тем лучше.
Сможет ли он повернуть руль? Ага, вполне.
   Он нажал на педаль, и длинный лимузин мягко тронулся с места. Он  ездил
на машинах  уже  больше  пятидесяти  лет.  Он  сидел  за  рулем  угловатой
коробочки, "форда Т", которой Генри  Форд  положил  начало  массированному
наступлению на американского пешехода и гражданина, и на кожаных  подушках
"роллс-ройса", бензинового аристократа с английским  воспитанием.  Он  уже
давно воспринимал машины просто как вещь,  как  нечто  переносящее  его  с
места на место. Но сейчас, вцепившись лапами в руль, он ликовал.  Он  всем
своим маленьким собачьим телом ощущал великое таинство власти человека над
машиной...
   Человека? Он - собака, и ему приходится почти стоять, чтобы морда  хотя
бы чуть-чуть была выше щитка приборов и чтобы видеть дорогу перед собой.
   Он вел машину к центру города, туда, где он  мог  надеяться  на  одного
человека, только одного, психологию которого он  понимал  и  кто  смог  бы
понять его. Он не боялся, что его  заметят.  Было  уже  темно,  да  и  кто
поверил бы своим глазам, увидев его за рулем машины?
   И как бы в ответ на свои  мысли,  он  увидел  полицейского.  "Кадиллак"
Гроппера стоял на пересечении Мейн-стрит и Фридом-авеню,  ожидая  зеленого
сигнала светофора.
   Заметит его полицейский или нет? Он не испытывал страха. С момента, как
сел за руль, он чувствовал какой-то подъем, отчаянную решимость.
   Полицейский  медленно  повернул  голову  и  посмотрел   на   "кадиллак"
закуривая. В течение нескольких  секунд  картина,  увиденная  им,  как  бы
проявлялась в сознании. Затем  он  потер  глаза,  нажал  себе  пальцем  на
подбородок и перекрестился, делая все это быстро и приближаясь к машине.
   - Эй, - крикнул он, - какого черта!
   Гроппер помахал ему лапой и нажал на акселератор. "Кадиллак"  скользнул
вперед, в ночную темноту Фридом-авеню.


   - Ну что  вы  думаете,  Хант?  Где  мы  будем  его  искать?  -  спросил
Мак-Грири, оборачиваясь к Ханту. - И уверены ли вы вообще, что эта  собака
жива и находится в Хиллсайде? Полгорода объехали. Хотя я вам и верю, но...
Ладно, двинулись в полицейское управление, поговорю со своими ребятами...
   Они молча добрались до пересечения Мейн-стрит и Фридом-авеню.  Внезапно
Хант сказал:
   - У вас у всех, полицейских, такие забавные манеры или  вы  для  центра
города выбираете лучших?
   Полицейский в центре перекрестка то подпрыгивал на  месте,  то  вздевал
руки вверх и смеялся коротким дробным смешком.
   - Эй, Морфет, ты  что,  спятил?  -  крикнул  Мак-Грири,  выскакивая  из
машины.
   Полицейский вздрогнул, словно через него пропустили ток.
   - Господи, вы-то хоть по крайней мере человек, а  не  собака.  А  то  я
думал уже, что схожу с ума.
   - Какая собака? Что собака?
   - Можете меня уволить, сэр, но я только что видел в "кадиллаке" собаку.
   - Ну и что?
   - За рулем, сэр! Вы понимаете - за рулем! Сидит за  рулем  и  управляет
машиной!
   - Какой породы? - крикнул Хант, вылезая из "шевроле".
   - Породы? Гм... Ну конечно,  бульдог!  Да,  сэр.  Теперь  я  вспоминаю,
конечно, бульдог. Он помахал мне лапой.
   Хант посмотрел на лейтенанта, и тот кивнул головой, кивнул  медленно  и
торжественно, словно подписывая государственный договор о дружбе.
   - Послушайте, Морфет, - сказал  Хант  полицейскому,  -  так  ведь  вас,
кажется, звать, а вы не обратили внимание на номерной знак?
   - Нет, сэр, но это был черный "кадиллак". Это точно. Машина поехала вон
туда, по Фридом-авеню.
   - Спасибо, Морфет, и забудьте обо всем этом, если не хотите, чтобы  над
вами смеялся весь Хиллсайд. Это была всего-навсего дрессированная  собака,
а вы подняли панику.
   - Спасибо, сэр.


   Они нашли  машину  в  самом  конце  Фридом-авеню.  "Кадиллак"  стоял  у
тротуара. Ключа в замке зажигания не было. Хант открыл дверцу и  несколько
раз шумно вдохнул воздух.
   - Можно и не искать на сиденье волосков, лейтенант.  Здесь  только  что
сидела собака, я чувствую запах.
   - Похоже, что вы правы, Хант. Обождите, сейчас я свяжусь  по  радио  из
нашей машины с полицией, пусть они выяснят, кому принадлежит "кадиллак".
   Хант огляделся. Улица была пуста. Черной громадой  распластался  Первый
Хиллсайдский городской банк.
   Он тихо свистнул  и  прислушался.  Никто  не  отозвался,  только  сзади
послышались шаги Мак-Грири. Он подошел к Ханту и прошептал:
   - Вы знаете, чей это "кадиллак"? Он принадлежит некоему  Найфу,  правой
руке Джека Спарка.
   Когда лейтенант произнес имя Спарка, в голосе его  было  почтения  куда
больше, чем если бы он произнес имя губернатора штата или даже президента.
   - Спарка? - переспросил Хант.
   - Да, Спарка, самого Спарка. Но нет, Гроппер не у  них,  иначе  они  не
дали бы ему раскатывать по Хиллсайду. Он просто угнал машину.
   - Вполне может быть, что Гроппер все-таки прятался  где-то  около  дома
Бакстера и воспользовался машиной, когда ее владелец тоже пожаловал туда.
   - Вы прирожденный детектив, мистер Хант. Но связываться  со  Спарком...
Господи, теперь мне понятно, кто был ночью  у  Джеффи  и  зачем  они  туда
пожаловали! Они тоже ищут Гроппера! Да, сэр, клянусь любовью к закону!
   Лейтенант Мак-Грири задумался.  Он  внезапно  ощутил  прилив  отчаянной
храбрости. Долго ли  вообще  будет  терпеть  страна  засилье  американской
мафии? Хватит! Должны же найтись люди,  которые  смело  станут  на  защиту
законности и порядка. И это будет он, Мак-Грири.
   - Обождите, Хант, - сказал он. - Я должен снова связаться с участком, а
потом поищем собаку...





   Гроппер спал, сжавшись в комок, и вздрагивал во сне. Ему было холодно и
снились сны. Ему снилось, как он привозит в  Риверглейд  Фидо  и  небрежно
говорит старому Джейкобу:
   - Это Фидо, моя жена.
   - Да, сэр, но...
   - Уверяю, она лучше многих дам, которые бывали здесь в Риверглейде.
   - Да, сэр, но что скажут люди?
   - Они скажут,  что  у  Гроппера  редкостная  жена,  с  веселым  игривым
характером, со стройной фигурой, с шелковистой шерстью.
   - С шерстью, сэр?
   - Ну какая разница, Джейкоб? Пускай будет с шелковистыми волосами, если
неприлично сказать о жене, что у  нее  прекрасная  шерсть.  Пришли-ка  мне
теперь Мередита. Мы должны разослать приглашения на свадьбу.
   - Да,  сэр,  но  ведь  полагается  пригласить  родственников  и  друзей
новобрачной...
   - Ах, Джейкоб, Джейкоб, вечно ты суешь нос не в свои  дела.  Что  здесь
особенного? Пригласим на свадьбу десяток-другой  собак.  По  крайней  мере
веселей будет. Что же касается беседы, то,  уверяю,  она  мало  чем  будет
отличаться от обычной светской болтовни.
   - Но другие гости?
   - Они будут в восторге. Фрэнк Гроппер может жениться на  канарейке,  на
ящерице, на щуке, и, уверяю, все  будут  относиться  к  ней  с  величайшим
почтением. В этом весь смысл цивилизации.  Деньги  заменяют  ум,  красоту,
благородство. Почему же они не могут заменять недостающую прямую походку?
   - Иисус Христос, спаситель наш!
   - Что такое, в чем дело, Джейкоб?
   - Вы... вы...
   - Что я, собака? А ты что, сразу не заметил?
   - Вы... вы... бульдог... Боже правый и милосердный!
   - Ну хватит, Джейкоб, это начинает мне надоедать.
   Он бросается на старика и сжимает челюсти у него на горле. Человеческие
кости хрустят совсем по-особенному.  Гроппер  просыпается,  вздрогнув.  Ах
да... Странный сон. Уже начинает светать. Очень  холодно.  Если  бы  можно
только было вытянуться у себя в Риверглейде на кровати, укрыться  потеплее
и спать, спать, спать. Джейкоб... Ах да,  Джейкоба  уже  нет,  и  Мередита
тоже. Тогда у него  еще  не  было  собачьих  челюстей,  зато  у  него  был
"роллс-ройс".
   Только бы никто его не заметил  здесь,  во  дворе  банка,  под  чьей-то
оставленной на ночь машиной. Он закрыл глаза и  снова  задремал,  отчаянно
стараясь сжаться, уменьшиться в объеме,  превратиться  в  точку,  лишь  бы
тепло его тела не уходило...


   Гроппер оглянулся: как  будто  ничего  подозрительного.  Теперь  только
выждать, пока у входа в банк будет несколько человек. Ага, вот сейчас.
   Он молниеносно прошмыгнул мимо швейцара, в несколько  прыжков  очутился
на втором этаже, толкнул носом дверь кабинета Мастертона и плотно  прикрыл
ее за собой.
   - Ну кто там еще? - ворчливо  спросил  менеджер  Первого  Хиллсайдского
городского банка. Он не любил, когда его беспокоили по пустякам. Мастертон
поднял глаза и увидел бульдога, смотревшего прямо на него. Бульдог  кивнул
ему головой и прижал лапу к своей пасти - жест, приглашающий  к  молчанию.
Потом Гроппер подошел к двери и показал лапой на замок.
   - Клянусь совестью консерватора, - прошептал менеджер. Это было любимое
выражение  бывшего  знаменитого  сенатора  от  Аризоны,  его  кумира.   Он
защелкнул замок и уставился на собаку.
   - Никак это тот самый пес, на котором я, как последний  дурак,  потерял
четыре тысячи долларов на одной только рекламе? Как ты сюда попал? Откуда?
Куда ты делся?
   Гроппер  кивнул.  Четыре  тысячи  долларов!  Если   бы,   только   этот
провинциальный идиот знал, что значат четыре  тысячи  долларов  для  него,
Гроппера! Сумма, которую он зарабатывал за несколько минут. Он вскочил  на
стул, зажал двумя  лапами  карандаш  и  нацарапал  на  листке  бумаги:  "Я
Гроппер".
   Лесли Мастертон рассмеялся. Он  рассмеялся  не  потому,  что  ему  было
весело. Это был нервный смех. Он смеялся потому, что  готов  был  поверить
двум словам, криво написанным  на  листке  бумаги  с  затейливым  вензелем
Первого Хиллсайдского городского банка.
   - Что Гроппер, какой Гроппер? Это твоя кличка? Какой дурак вздумал  так
окрестить пса? Назвать бульдога именем этой лисы, скапутившейся  несколько
дней тому назад, - надо же придумать!
   Гроппер посмотрел на менеджера. Он не  лаял  и  не  ворчал,  он  только
посмотрел на него. Но  это  был  взор,  которым  ужо  много  лет  смотрели
миллионы. Гроппер не репетировал этот взгляд перед зеркалом и не входил  в
роль. Он просто знал, что когда он смотрит на человека, человек  видит  не
его. В зависимости от фантазии и обстоятельств  человек  видит  аккуратные
пачки долларов, длинные чековые книжки в черных пластиковых  переплетиках,
знающих себе цену женщин, норковые шубы, яхты, особняк на Лонг-Айленд  или
Беверли-Хиллз. И сейчас, хотя он был маленьким голодным бульдогом, который
провел ночь на холодном  асфальте  под  чьей-то  машиной,  он  смотрел  на
Мастертона своим сорокамиллионным взглядом. И  Лесли  Мастертон,  менеджер
Первого Хиллсайдского городского банка, смутился. Он не  знал,  почему  он
смутился, но он чувствовал, что не следовало так  говорить  в  присутствии
этой собаки.
   Гроппер снова  зажал  в  лапах  карандаш.  Боже  мой,  как  легко  было
диктовать свои письма секретарю! Он вздохнул и принялся писать. Писать  на
этот раз пришлось долго, и, когда он вывел кое-как несколько строчек, лапы
его дрожали от усталости.
   "Это не кличка, - прочел Лесли Мастертон. - Я Фрэнк Джилберт Гроппер".
   Менеджер почувствовал, что сознание его отказывается работать. Поверить
- значит по всем канонам здравого смысла  сойти  с  ума,  потому  что  это
абсурд, чушь и галлюцинация. Не поверить - значит признать, что этот пес -
порождение его больной фантазии, первый  страшный  симптом  надвигающегося
безумия.
   Но ведь галлюцинация не может быть коллективной. Только что этот  самый
бульдог выступал с Бакстером в роли самой умной  собаки.  Ну  хорошо,  ему
померещилось, но Бакстер, но публика?
   Он замычал, словно от нестерпимой боли, и закрыл глаза.  Сейчас  он  их
откроет, и не будет никакого  бульдога,  не  будет  ничего,  кроме  ровных
колонок ежемесячного анализа у него на столе. И не нужно будет бороться  с
безумием, не нужно будет представлять себе реплики знакомых:  кто  бы  мог
подумать? Такой был рассудительный человек... Он  открыл  глаза  и  увидел
взгляд бульдога. Собака кивнула ему, словно угадывая  его  мысли,  кивнула
спокойно и рассудительно, успокаивая его.


   Лесли Мастертон смотрел, как Гроппер,  вытянувшись  на  ковре,  глотает
куски бифштекса, и думал о том, что, может быть,  и  не  стоит  отыскивать
Беллоу или Ханта. Он знал теперь, он  верил,  что  перед  ним  Гроппер,  и
сознание этого наполняло его грызущим беспокойством: только бы не  сделать
глупости, только бы не промахнуться.  Пожалуйста,  он  готов  кормить  пса
(мысленно он называл его то Гроппером, то собакой) чем  угодно  и  сколько
угодно, но раз кто-то в нем заинтересован настолько, чтобы в центре города
в десять часов вечера оглушить Бакстера и стащить собаку... Нет, только бы
не ошибиться. Найдешь ему этого Ханта или Беллоу или их обоих - и все. Что
останется, что он будет иметь? Рассказывать знакомым за партией  в  бридж,
что у него гостил в бульдожьем обличье  покойный  финансист  Гроппер?  Это
будет даже не остроумно. Нет, нет, главное - не торопиться.
   Мастертон не знал,  что  он  будет  делать  с  собакой,  но  его  чутье
подсказывало ему: здесь пахнет деньгами. Быть может, это тот  единственный
шанс, который бывает раз в жизни. Тот шанс, который даст  ему  возможность
стать человеком и заняться настоящим делом, а не возиться  с  хиллсайдской
мелочью. Но только не подавать виду...
   Он сказал:
   -   Мистер   Гроппер,   если   вы   не   возражаете,   я    бы    хотел
проконсультироваться с вами по нескольким вопросам. Согласитесь, что  быть
в вашей компании и не воспользоваться вашими познаниями...
   Гроппер коротко передернул кожей  на  загривке.  Раньше,  должно  быть,
сокращение этих мышц вызвало бы пожатие плечами.
   - Так вот, вы, конечно, знаете  братьев  Мэркисонов  из  Техаса.  Я  их
немножко знаю, особенно Клинта Мэркисона. Вы помните их попытку укрепиться
на Восточном побережье и многолетнюю схватку с Кирби из-за "Алегани"?
   Гроппер кивнул головой. Помнит ли он?  Кто  поддерживал  Кирби  в  этой
схватке? Ох, эти техасские ребята, которым стало тесно на Среднем Западе и
которые рвутся на Восток...
   - Так вот, - продолжал Мастертон,  -  Кирби  они  не  одолели,  слишком
мощная у него была поддержка, и железную дорогу заполучить  им  так  и  не
удалось. Сейчас они начинают новую атаку на...
   Мастертон посмотрел на бульдога. Тот спал, ровно дыша. Менеджер  поднял
было ногу, но вздохнул и вышел из комнаты, заперев дверь снаружи.


   Хант лежал на диване в номере того же мотеля, где  они  совсем  недавно
прятались вместе с Беллоу, и думал. Время идет, а на след Гроппера они так
и не напали. Но ведь есть же в конце концов какой-то путь...
   Он бросил в стакан несколько кусочков льда из маленького  холодильника,
плеснул виски, добавил воды и с отвращением выпил. Он не пил, как правило,
но нервы были натянуты и нужно было  как-то  снова  обрести  равновесие  и
способность здраво рассуждать.
   Гроппер не катался по ночному Хиллсайду для  собственного  удовольствия
на украденном "кадиллаке". Он ехал куда-то с определенной  целью.  Цель  в
его положении могла быть одна -  найти  человека,  которого  он  знал.  Он
бросил машину на Фридом-авеню, недалеко  от  банка.  До  этого  он  был  у
Бакстеров, в этом можно  не  сомневаться,  потому  что  Бакстер  признался
Мак-Грири, что после их визита к нему приезжал еще кто-то. Найф,  вот  кто
приезжал. Это ясно. Поняв, что у Бакстера остаться он  не  может,  Гроппер
поехал куда-то, где он мог рассчитывать на кого-то. Опять, опять то же. Он
вращается как белка в колесе, снова и снова делая полный круг.
   И вдруг у него  мелькнула  мысль,  которая  заставила  его  вскочить  с
дивана. Как он сразу не догадался?  Ну  конечно  же,  Бакстер  выступал  с
собакой перед публикой. Он должен был заплатить за помещение, за рекламу -
вряд ли у него нашлось несколько тысяч долларов. Банк на  Фридом-авеню!  В
этом-то все и дело! Должно быть, он брал  туда  с  собой  Гроппера,  чтобы
продемонстрировать самую умную собаку свободного мира.
   Хант  схватил  телефонную  книгу.  Бабкокс...   Баддингтон...   Баер...
Баффи... Баккард... Ага, вот! Фред Бакстер.  Он  поднял  трубку  и  набрал
номер:
   - Мистер Бакстер? Говорят из банка. Когда вы думаете...
   - Господи, но я же договорился с менеджером, -  голос  Бакстера  звучал
раздраженно. - Мистер Мастертон обещал мне...
   Хант положил трубку и начал вышагивать по комнате. Мастертон. Все ясно.
Но как проверить? Менеджер банка - это не Бакстер. Если он до сих  пор  не
обратился в полицию, пытаясь разыскать Беллоу или меня... Мак-Грири только
и делает, что ждет  телефонного  звонка...  Нет,  наверняка  либо  Гроппер
ничего  не  сказал  этому  Мастертону,  либо  менеджер  решил  вести  свою
собственную игру без партнеров. Так что позвонить ему и спросить:  "Собака
у вас?" - это  значило  бы  только  спугнуть  его.  Нет,  нужно  проверить
потихоньку, и, если Гроппер там, незачем знать об этом и Мак-Грири.  Сумма
выигрыша уменьшается прямо пропорционально количеству выигравших.
   Он начал быстро одеваться, еще не зная, что предпринять, но бездействие
было невыносимо. Он  должен  был  двигаться,  куда-то  идти,  чтобы  унять
возбуждение. Кровь  стучала,  отсчитывая  секунды  и  минуты.  Уже  вечер,
Мастертон дома. Адрес в телефонной книге. Ага, вот он...


   "Я теряю всякий здравый смысл, - сказал себе  Хант,  стоя  перед  домом
Мастертона на Лонг Чейз. - Это же не Бакстер. Стоит только дотронуться  до
замка ворот, как наверняка включится какая-нибудь сирена или что-нибудь  в
этом роде".
   Но остановиться он уже не мог. Он огляделся  по  сторонам  -  ни  души.
Подтянулся на  заборе  и  очутился  в  небольшом  саду.  На  первом  этаже
двухэтажного дома все окна были темными, зато на втором этаже в двух окнах
горел свет. Хант  тихо  выругался.  Что  делать?  На  мгновение  он  вдруг
почувствовал огромную  усталость,  которая  опустошила  его,  лишила  всех
желаний. Он увидел себя  со  стороны:  молодого  ученого  из  Гарвардского
университета, ставшего  не  то  гангстером,  не  то  вивисектором.  Драки,
выстрелы, липкий страх и выворачивающийся желудок, ночь,  ночь,  погоня  и
бегство - непременные атрибуты детективного романа. Он ли  это?  Кристофер
Хант?  Или  это  не  он,  а  кто-то  другой,  с  тупым  упорством   жестко
запрограммированного   робота   преследующий    многомиллионную    Химеру?
Запрограммированный   робот.   Конечно,   все   они    запрограммированные
устройства, реагирующие лишь на деньги.
   Бросить все и бежать, бежать  отсюда.  Может  быть,  и  нужно  было  бы
сделать это, но он отдавал себе отчет, что никогда не сможет быть  прежним
Крисом и радоваться элегантному костюму от братьев  Брукс.  Будь  проклята
память Беллоу, будь проклята его осторожность, из-за которой он так  и  не
раскрыл секрета своей машины. Он знал  кое-что,  но  никогда  в  жизни  не
сможет восстановить конструкцию. Он знал себе цену.
   Нет, человек, оттолкнувшийся  от  трамплина  над  бассейном,  не  может
прервать падения раньше, чем врежется в воду. Нет, нет и нет.
   Он оглянулся, стряхивая оцепенение. Прямо напротив дома рос клеи.  Хант
снял туфли и обхватил руками ствол. Только бы дотянуться до того вон сука!
Он несколько раз соскользнул вниз, пока, наконец,  не  ухватился  за  сук.
Беззвучно раскачиваясь в темноте, он подтянулся, перевел дыхание, прижался
к стволу  и  взглянул  в  окно.  В  освещенной  комнате  стоял  человек  и
разговаривал. Хант не слышал его голоса, но отчетливо видел движения  губ.
Человек смотрел вниз, и, кроме него, в комнате никого не было. Не было, по
крайней море выше уровня окна. А человек разговаривал, наклонив  голову  и
глядя вниз. Он мог разговаривать только с собакой!





   У гангстера и финансиста есть нечто общее. В отлично от  промышленника,
вложившего свои капиталы в  производство  определенного  товара,  будь  то
ракеты "Минитмен" или электрические бритвы "Шик", они привыкли  заниматься
всем на свете. Один и тот же банкир может субсидировать покупку  земельных
участков в штате Аризона и поиски нефти в Конго. Один и  тот  же  гангстер
может быть заинтересован в снабжении притонов Рио-де-Жанейро живым товаром
из  Бангкока  и  поддержке  определенного  кандидата  в  сенат  от   штата
Калифорния.  Вот  почему  настоящий  гангстер,  гангстер  солидный   и   с
репутацией, чувствует себя настоящим деловым человеком и  даже  организует
свой непосредственный штат помощников на манер респектабельного банкира.
   Чтобы попасть в кабинет Джека Спарка, любой смертный, от мэра города до
профсоюзного босса, должен  был  пройти  сквозь  фильтр  из  помощников  и
секретарей.
   Но Найф не был бы его "торпедой", его правой рукой, если бы не  обладал
правом беспрепятственного доступа к шефу.
   Вот и сейчас он вошел в огромный кабинет Спарка через боковую  дверь  -
отдельный выход на улицу (ничего не поделаешь,  в  каждой  профессии  есть
свои традиции!).
   - Ну что? - спросил Спарк. - Есть что-нибудь?
   - Да, сэр, можно нести?
   - А где взяли?
   - На улице, сэр.
   - Валяйте.
   Найф  вышел  и  через  минуту  внес  под  мышкой  в  кабинет   отчаянно
извивавшегося и лаявшего бульдога.
   - Он не кусается?
   - Как вам сказать, сэр...
   - Ладно, пустите его.
   Бульдог  забился  в  угол,  угрожающе  ворча.  Круглые  его   глаза   с
вывороченными нижними веками смотрели злобно и настороженно.
   Спарк имел все основания  считать  себя  опытным  человеком.  Он  редко
задумывался над тем, как себя вести в тех или других обстоятельствах,  тем
более что, как правило, он сам создавал нужные обстоятельства.  Но  сейчас
он чувствовал беспокойство. Впервые за долгие годы он не знал,  как  вести
себя, как начать разговор. Когда Фрэнк Гроппер был человеком, они  отлично
договорились. Оба были деловыми людьми, оба  имели  общих  знакомых  вроде
сенатора Харкнеса, и если Спарк и  величал  Гроппера  сэром,  то  лишь  из
уважения к его возрасту.
   Но сейчас... Обратиться к этой лающей собаке "сэр" у него не повернулся
бы язык, тем более что никакой гарантии, что перед ним был именно Гроппер,
а не просто бульдог, не было. По словам Найфа, в Хиллсайде по меньшей мере
пять тысяч бульдогов. Если даже отбросить собак без белых чулок на лапах и
тех, кто уже давно принадлежит кому-нибудь, и то их останется не один. Но,
с другой стороны, этого пса Найф нашел на улице... Спарк  поднял  глаза  и
посмотрел на бульдога. Рычание стало громче.
   "Кто знает, - подумал гангстер, - может быть, на его  месте  я  вел  бы
себя так же?"
   - Послушайте... мистер Гроппер... вы ли это?
   Он сделал несколько шагов по направлению к собаке, но бульдог  внезапно
прыгнул вперед, задел шнур телефона, и тот  с  грохотом  упал  на  пол.  В
комнату мгновенно влетел секретарь с пистолетом в руке.
   - Все в порядке, Эрни, - сказал Спарк, кисло улыбаясь. - Маленький опыт
дрессировки собак.
   Бульдог забился в другой угол и яростно  лаял,  коротко  дергаясь  всем
туловищем.
   - Мистер Гроппер, я хочу вам лишь сказать, что вы среди друзей, -  тихо
сказал Спарк со всей нежностью, на которую был способен. - Для  чего  весь
этот лай? Поговорим, как джентльмены... Гм... Простите, я, кажется, сказал
не то... Но дайте мне как-нибудь знать, что вы - это вы, -  добавил  он  с
умильной улыбкой. - В конце концов мы же  с  вами  знакомы.  Я  же  достал
человека, когда вы просили меня!
   Словно смягчаясь под влиянием тихого голоса, а может быть, просто устав
лаять, собака внезапно замолчала и улеглась на  ковер,  вытянула  передние
лапы и положила на них голову.
   Спарк почувствовал, как сердце его забилось. Кажется, ему повезло.  Это
Гроппер, он был теперь в этом почти уверен. Только ни  в  коем  случае  не
проговориться и не сказать,  что  этот  Беллоу  убит,  а  Хант  исчез.  Он
протянул было руку,  чтобы  погладить  собаку,  но  вовремя  отдернул  ее.
Погладить Фрэнка Гроппера по головке, эту акулу с сорока миллионами, - он,
должно быть, еще не привык к таким жестам. Главное - не торопиться.  Пусть
он освоится со своим положением, полежит минутку спокойно.
   - Мистер Гроппер, поймите меня правильно, но  я  все-таки  должен  быть
уверен, что вы - это вы. Если вы - вы, встаньте.
   Услышав знакомое слово, бульдог неохотно встал, потом снова  улегся  на
ковре. Красноватые глазки смотрели на Спарка вопросительно. Что еще?
   - Ну,  поздравляю  вас,  мистер  Гроппер.  Слава  богу,  что  вы  нашли
настоящих друзей или,  точнее,  что  настоящие  друзья  нашли  вас.  Вы  и
представить себе не можете, как я рад за вас.  Знаете  что?  У  меня  есть
прекрасная идея. Вот вам лист бумаги, вот  карандаш,  попробуйте  напишите
мне, что вы хотите, хоть несколько слов, чтобы я знал.
   Спарк протянул собаке лист бумаги и карандаш. Пес  недоверчиво  обнюхал
незнакомые предметы, толкнул карандаш лапой и прыгнул  за  ним,  отшвырнув
его еще дальше. Должно быть, бульдог еще не достиг  того  возраста,  когда
все собачьи радости уже приелись и остается смотреть на  мир  брезгливо  и
флегматично. Он играл карандашом самозабвенно, стараясь, наверно, забыть в
прыжках только что пережитый испуг. Он  пригибал  голову,  замирал,  потом
пружинисто прыгал вперед, делал вид, что ловит желтый  кусочек  дерева,  а
сам толкал его вперед, заливаясь оглушительным лаем.
   Гангстер застыл на месте, изумленно наблюдая за собакой. Рот его слегка
приоткрылся, как у детей в цирке, а глаза округлились.  Он  несколько  раз
беззвучно пошевелил губами, подошел  к  столу  и  налил  стакан  воды.  Не
отрывая глаз от собаки, он залпом выпил его.
   - Мистер Гроппер, - крикнул он вдруг, приходя в себя. - Какого  дьявола
вы морочите мне голову! Сидите спокойно!
   Снова услышав знакомую  команду,  собака  села,  по-прежнему  глядя  на
карандаш.
   - Что вы устраиваете представление? Щенок вы или вы деловой человек!  -
Спарк почувствовал, что шея и лицо у него наливаются кровью. - Вы  знаете,
что Беллоу нет в живых?
   Собака легла на бок и закрыла глаза. Внезапно Спарк подскочил на месте.
   - Найф! - крикнул он.
   - Да, сэр.
   - Посмотри на пса!
   - Да, сэр.
   - Кобель это или сука?
   - Сука, сэр.
   - Сука, сэр, сука, сэр! А бульдог, которого мы ищем?
   - Простите, мистер Спарк, я об этом не подумал.
   - Хочешь, чтобы я тебя самого посадил на цепь? Ты  бы  у  меня  быстрее
заговорил, чем эта гнусная тварь. Убрать ее!
   - Слушаюсь, сэр. У меня там внизу еще одна собака.
   - Тащи, но если это тоже сука...
   Второй бульдог походил на первого не больше, чем  на  самого  Гроппера.
Это была меланхолического вида собака, которая  пугливо  осматривалась  по
сторонам, никак не понимая, каким образом она очутилась  в  этой  странной
комнате и где ее хозяйка, так уютно пахнущая лаком для волос  "Бьюти".  То
есть названия этого лака собака наверняка не знала,  запах  же  узнала  бы
среди тысячи, и то, что она не чувствовала его  поблизости,  наполняло  ее
ужасом.
   -  Гроппер  или  не  Гроппер?  -  угрюмо  сказал  Спарк  своему  новому
четвероногому собеседнику. Собака жалобно заскулила. - Если вы не Гроппер,
я вас сейчас пристрелю.
   Спарк взял со стола "кольт" и посмотрел на собаку.
   - Считаю до трех. Если я говорю с Гроппером, сядьте в кресло и  кивните
мне два раза головой. Считаю: раз... два... три...
   Собака жалобно скулила и смотрела  на  Спарка  тоскливыми  глазами.  Он
нажал на спуск и с отвращением пнул ногой еще дергавшееся тело...





   Хант медленно, стараясь не  произвести  ни  малейшего  шороха,  слез  с
дерева. Он еще раз снизу посмотрел на освещенное окно.  Он  колебался.  Он
знал, что нужно уйти, что пытаться сейчас выкрасть собаку  -  безумие,  но
разве вся цепь событий не была безумием,  прыжком  из  привычного  мира  в
зыбкое болото кошмара?
   Он стоял перед  домом  Мастертона  и  слушал,  как  с  улицы  доносятся
привычные,  принадлежащие  нормальному  миру  звуки:  цокот  каблуков   на
асфальте, женский смех, урчание автомобильных  моторов,  чьи-то  голоса  -
обычные звуки обычного засыпающего города. Обычные ли?  Нет,  не  обычные.
Ему казалось, что весь город затаился перед прыжком, перед  ударом,  перед
выстрелом. Они все готовы царапаться, кусаться, душить, стрелять,  не  все
лишь знают, как это сделать.
   Он почувствовал, как холодное бешенство распирает его,  мешает  дышать.
Человек, прыгнувший с трамплина, не может остановиться на лету. Он подошел
к двери и позвонил.
   - Кто там? - послышался через несколько секунд голос из-за двери.
   - Видите ли, мистер Мастертон, - ответил Хант, прижимаясь  к  двери,  -
мое имя вряд ли вам что-нибудь скажет. Меня зовут Кристофер Хант.
   - Что вы хотите? - Дверь была, должно быть,  толстой,  и  голос  звучал
глухо, словно доносился из-под земли.
   - Я тот человек, который проделал всю эту штуку с Гроппером, и если  вы
заинтересованы...
   - Я заинтересован лишь в том, чтобы вы убирались подальше.
   - Я могу уйти, мистер Мастертон, но дело в  том,  что  и  полиция  ищет
собаку, точнее Гроппера, потому что они знают все, и некто Джек Спарк...
   - Как вы узнали, что он у меня?
   - Маленький секрет.
   - Как вы вошли в сад?
   - Перелез через забор.
   - Почему вы мне предварительно не позвонили?
   - Это не телефонный разговор.
   - А откуда я знаю, что вы действительно Хант?
   - Пойдите спросите у Гроппера, укусил ли  он  меня  в  руку,  когда  мы
бежали с ранчо.
   - Ладно, я вам верю. Но мне-то от этого какая польза?
   - Мы с вами договоримся. Гроппер скажет нам, к  каким  сейфам  подходят
ключи.
   - А где ключи? - в голосе Мастертона появились нетерпеливые нотки.
   - Вот видите, ключи у меня, - соврал Хант, - а Гроппер у  вас.  Неужели
мы не договоримся?
   - Только имейте в виду, Хант, у меня в руках пистолет. Как  вы  знаете,
банковские служащие у нас проходят курс обращения с огнестрельным оружием.
Я его проходил трижды.
   Дверь отворилась, и Хант увидел перед собой Мастертона, который  держал
в руках пистолет. В холле было  светло,  и  Хант  заметил  капельки  пота,
выступившие у менеджера на лбу. Он посмотрел на руку, сжимавшую  пистолет.
Суставы пальцев были белыми от напряжения.
   - Не бойтесь, мистер Мастертон. Нам нечего бояться друг друга. Разве вы
не знаете первой заповеди банкира?
   - Все-таки не подходите ко мне. Что вы намереваетесь сейчас  делать?  -
пистолет в руках Мастертона по-прежнему был направлен на Ханта.
   - Как что? Сообщить Гропперу радостную весть.
   - Вы сказали, что ключи у вас. Покажите их.
   Хант засунул руку за пазуху. Мастертон весь подался вперед.  Не  глаза,
не руки жаждали этих ключей, он весь, каждая его клеточка тянулись к  ним.
Быстрее, быстрее! Хант почувствовал с абсолютной уверенностью, что будь  у
него ключи и достань он их сейчас, в то же мгновенье прозвучал бы выстрел.
Человек, прыгнувший с трамплина, снова подумал он, не  может  остановиться
на лету.
   - Вот они, - сказал он, делая движение рукой.
   - Ну, - звук с трудом вырвался из стиснутых челюстей Мастертона. Зрачки
его напряженно сузились, словно лепестки диафрагмы фотообъектива.
   - Держите! - Хант ударил его в глаза и одновременно отскочил в сторону.
Он схватил Мастертона за руку и ударил головой ему в лицо. Рука Мастертона
ослабла,  и  пистолет  мягко  шлепнулся  на  ковер.  Менеджер  качнулся  и
неестественно, словно актер-любитель, стал оседать на пол.
   Хант поднял пистолет и рукояткой ударил Мастертона по голове.
   - Партнерам с общими интересами незачем бояться друг друга, - прошептал
он. - Доверие - основа сделки.
   Он огляделся: ванная, очевидно, на втором этаже. Он взял Мастертона под
мышки и потащил по лестнице. Ноги банкира в домашних  туфлях  из  пестрого
плотного материала шлепали по ступенькам, как прут мальчишки, пробегающего
мимо забора. Одна туфля сползла с ноги и осталась  на  лестнице  -  символ
покоя и вечернего отдыха после дня работы...
   Хант втащил мягкое безвольное тело в  ванную,  неумело  связал  руки  и
ноги,  вставил  кляп  в  рот.  Он  перевел  дыхание  и  прислушался.   Ему
показалось, что он слышит собачье  повизгивание.  Он  подошел  к  двери  и
повернул торчавший в ней ключ.


   Фрэнк Джилберт Гроппер то дремал, положив голову на вытянутые даны,  то
лениво открывал глаза. Он  только  что  поел,  в  комнате  было  тепло,  и
ощущение сытого  теплого  покоя  расслабило  его  мышцы.  Медленные  мысли
проплывали у него в голове, словно облака в почти безветренный день, и  он
не делал ни малейшего усилия ни остановить эти облака, ни  рассмотреть  их
повнимательнее. И даже странность мыслей,  которая  всего  несколько  дней
тому назад заставила бы его подпрыгнуть от бешенства,  вовсе  не  казалась
ему действительно странной.
   Он не думал ни о Беллоу, ни о Ханте, ни о  машине,  ни  о  деньгах.  Он
думал о Фидо, о щенках, о том, что надо  попросить  Мастертона  что-нибудь
придумать.
   Он верил почему-то, что скоро увидит колли, и мысль была  ему  приятна.
Он слегка раскрывал розовую пасть, и движение его челюстей соответствовало
человеческой улыбке. Ожидание встречи было совсем не  таким,  как  прежнее
ожидание  встречи  с  Беллоу.  Тогда  его   распирало   яростное,   жгучее
нетерпение, клокотавшее в его собачьем сердце.  Теперь  же  ожидание  было
томным, и он даже находил в нем удовольствие.
   Он все время в последние  дни  открывал  в  себе  все  новые,  и  новые
чувства, вернее исчезали старые и появлялись странные, непривычные  новые.
Его мысль уже не задерживалась долго  на  деньгах.  Предмет  этот  как  бы
утратил свою всеобъемлющую значимость, и хотя нет-нет он и вспоминал сейфы
и банки, но он тут же начинал думать о Фидо, о Бакстерах, о Мастертоне.
   Щелкнул ключ в двери, и он увидел Ханта, всклокоченного, с царапиной на
лбу и с пистолетом в руке. Так, значит, Хант жив, этот человек,  чье  тело
Гроппер один раз уже примерял. Жив, жив...
   Гроппер вскочил на задние лапы и обнял ученого. Он испытывал не  просто
радость, она смешивалась даже с нежностью, и Хант заметил, как у собаки из
глаза скатилась слезинка.
   Все еще тяжело дыша, Хант  сделал  шаг  назад.  Он  чувствовал  в  себе
огромную, ни с чем не сравнимую пустоту. Вот этот  коричневый  пес,  из-за
которого пытались убить его и из-за которого готов был убить  он.  Дыхание
его  не  успокаивалось.  Наоборот,  он  дышал  все  чаще,  будто  не   мог
остановиться у финиша и продолжал тупо бежать все вперед и вперед.
   Злоба, которая все эти дни копошилась в нем, не находила  себе  выхода.
Она поднималась в нем, словно тошнота.  Вот  перед  ним  миллионы.  Совсем
немного - и они будут его, он сумеет заставить заговорить  эту  тварь.  Но
радости не было. Была ненависть к Гропперу, к Беллоу,  к  себе,  ко  всему
миру.
   - Я не смогу сделать машину, Гроппер,  -  хрипло  проговорил  он,  -  а
Беллоу нет в живых. Вы останетесь псом, Гроппер. Навсегда. Вам никогда  не
вылезти из этой коричневой шкуры. Вы будете сидеть в пей и  ловить  зубами
блох!
   Он понимал инквизиторов, он  понимал  радость,  тончайшее  наслаждение,
которые могут испытывать люди,  причиняя  боль.  Он  смотрел,  как  собака
короткими неуверенными движениями  пятилась  от  него.  "Это  безумие",  -
подумал он, но не мог и не хотел остановиться.
   - Вы останетесь псом и будете вилять остатком своего хвоста, выпрашивая
объедки, и при этом будете вспоминать блюдо с креп-сюзетом в "Ритце". И вы
даже не сможете рассказать другим псам, кем вы когда-то были.
   Хант смотрел, как  каждое  его  слово  словно  наваливалось  на  собаку
грузом, заставляя ее прижиматься в ужасе к полу.
   - Вам больше не нужны деньги, Гроппер, - продолжал он, - ведь собака не
может войти в магазин. Я  шел  сюда,  чтобы  заставить  вас  сказать,  где
деньги, чтобы вырвать из вас секрет, но  вы  сами  выдадите  мне  его.  Вы
убиты, вас нет, Гроппер.
   Гроппер  не  понимал,  он  даже  почти  не  слышал  его,   захлестнутый
беспредельным  отчаянием,  густым,  вязким  отчаянием,  парализовавшим   и
ослепившим его. Но когда до его сознания дошли последние слова  Ханта,  он
прыгнул на него и сомкнул на горле челюсти. Не он решил прыгнуть,  не  его
мозг отдал приказ  мышцам.  Могучий  инстинкт  собственника,  притаившийся
где-то в самых глубинах его существа, сокрытый в тайниках клеток,  властно
бросил его вперед.
   Всю жизнь у Гроппера была мертвая хватка. Однажды вцепившись в  жертву,
он никогда не отпускал  ее.  Всю  жизнь  он  сжимал  чьи-то  горла,  и  не
безусловный бульдожий рефлекс заставлял его клыки в эти секунды  неумолимо
приближаться друг к другу.
   Хант хрипел, пытаясь сбросить с себя коричневый маятник. Он вспомнил  о
пистолете. Теряя сознание, он поднял руку и нажал на спуск. Маятник на его
шее дернулся, но челюсти не разомкнулись.
   Они лежали на светло-сером ковре (нейлоновый  ворс  двойной  прочности,
гарантия три года) и, казалось, мирно спали...

Last-modified: Fri, 01 Dec 2000 18:42:50 GMT

Оцените этот текст: