Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Алексей Миронов
     Email: mironoff@mail.lanck.net
     WWW: http://www.mironof.spb.ru
     Date: 29 May 2003
---------------------------------------------------------------






     "...Затем  пришли люди Медного века, ни в чем не схожие с прежними; все
они  были вооружены  медным оружием.  Ели мясо  и хлеб, любили воевать, были
грубы и жестоки. Черная смерть взяла их всех."

     Роберт Грейвс, "Мифы Древней Греции".

     Мы как трепетные птицы,
     Мы как свечи на ветру.
     Дивный сон еще нам снится,
     Да развеется к утру...
     Эдмунд Шклярский









     В  пятницу должен был зайти Артотрог. Он и зашел,  с большой  головой и
седыми  ушами.  Идель еще  спал  и видел во сне симфонию печальных деревьев.
Когда с них облетели последние листья, и пошел снег, Идель проснулся. Он сел
на  постели и посмотрел в  окно. В черном стекле отразились запавшие глаза и
взлохмаченные волосы.
     Да, - подумал Идель и попытался припомнить, что же было вчера.
     Но ничего не получилось.
     Нарушая царившую в комнате тишину, шли куда-то  часы. В кресле напротив
сидел Артотрог и курил
     Я чаю попью, - сказал Идель и, натянув на себя свитер, пошел на кухню.
     Там,  свернувшись  в  мягкий  пушистый  клубок, у  батареи  спала кошка
Пятнаша. Она была черная, с рыжими подпалинами. Идель очень любил свою кошку
и подолгу  мог играть  с ней и разговаривать о всякой всячине. Ему  и сейчас
захотелось  толкнуть тихонько  этот теплый комок и спросить о чем-нибудь. Но
он решил не тревожить спящее животное, а тихонько налил себе  чая и закурил.
За окном  была ночь.  Холодный ноябрь заставил съежиться осенние лужи. Земля
готовилась  к  приходу  снега. Идель вспомнил  свой  сон,  и симфония  снова
зазвучала в нем.
     Послушай, - сказал он возникшему из-за спины Артотрогу. - Как здорово.
     Артотрог окутался клубами едкого дыма и ответил:
     Странно. Я не сплю уже восьмой день,  но ничего похожего не слышал. Это
действительно здорово.
     Под столом  забегали измученные бессонницей мыши. Пятнаша  открыла один
глаз, но ей было ужасно лень просыпаться, поэтому глаз закрылся.
     Нам пора, - сказал Артотрог и,  вынырнув из  клубов  дыма, направился к
двери.
     Накинув коричневое пальто, Идель последовал за ним.
     Они  шли  очень  долго  дворами, затем через  мосты, по  крышам и опять
дворами.  Идель едва поспевал  и  боялся отстать. Артотрога же словно что-то
несло.
     Я  боюсь не успеть,  -  говорил  он, кутаясь в свои  седые уши,  и  все
прибавлял шаг.
     I am hot, - отвечал ему Идель, но Артотрог его совсем не слушал и летел
вперед.
     Наконец, завернув за угол обшарпанного дома  и нырнув в подворотню, они
остановились.
     Это здесь, - сказал шепотом Артотрог и уставился в звездное небо. Идель
тоже  закинул голову.  Дома обступили их,  словно  стены  глубокого колодца.
Куда-то исчезли все звуки. Где-то бился в окно мотылек, пытаясь добраться до
лампы. Капала из незакрытого крана вода. И вдруг  Идель ощутил едва заметное
дрожание воздуха. Из глаз потекли слезы, размазывая силуэт неба.
     Смотри! - закричал Артотрог. - Это она!
     И в ту же минуту упал,  сраженный молнией, ударившей ему в глаза. Идель
в ужасе бросился прочь. Ему  мешали  стены, постоянно выраставшие перед ним,
улицы вдруг обрывались тупиками или  никогда не кончались. Молнии,  бившие с
неба, обжигали его пятки. Он  метался из одной подворотни в другую, стучался
в двери.  Но город  словно  вымер. В  конце концов Идель выбился из  сил  и,
прислонившись лицом к стене,  стал  ждать. Словно пытаясь укрыть его, с неба
хлынули струи дождя.




     Я  снюсь ей белым  днем.  Ей  страшно.  Неровный лживый  мерцающий свет
расползается по стенам убогой комнатушки, выплывая из угла и делаясь похожим
на дым.
     Она боится меня, как боится уродливого чудовища. Я преследую  ее везде.
Она не может укрыться в суматохе минут, и даже хаос облаков ее не спасет.
     Мысль  обо  мне  будет преследовать  ее три  столетия. Всего лишь  три.
Ничтожно, мелко и так мало. Она будет мучиться мгновение по сравнению с тем,
что выпало мне. Но хотя бы в нем я буду наслаждаться своей адской местью. За
все счастье, за годы, выпавшие этому существу...
     Дождь, смой ее лик с затвердевшего, огрубевшего  от  времени воздуха  и
навсегда смешай его с грязью и пылью, прилипшей к подошвам моих башмаков.  Я
пройдусь по  уставшей земле, согнувшейся под тяжестью своих детей  и ставшей
шаром, и везде  оставлю  ее тяжкий  вздох. Лишь  ветер,  играя  полами моего
ветхого плаща, утешит ее. Пусть так. Пусть будет так...
     И он ушел, страшный  как дьявол, мерзкое животное, снова  унося с собой
ее дух, обреченный на вечные мучения и связанный с ним навсегда.



     Нарциссэ Монтуриоль  проснулся поздно.  Через пятнадцать минут, наскоро
позавтракав и выпив чашку кофе, он уже надевал пальто и заматывал вокруг шеи
длинный белый шарф. Натянув перчатки, он толкнул дверь и вышел из дома.
     В  городе  уже  вовсю  кипело веселье.  Очень рано начавшийся  карнавал
наполнил собой  все улицы, и, казалось, по ним совсем невозможно было пройти
из-за  огромного  скопления  людей.  Отовсюду  гремела  музыка, и  слышались
радостные  крики.  То тут,  то  там  раздавались  глухие щелчки  хлопушечных
выстрелов, дождем сыпалось конфетти.
     Пробравшись сквозь  толпу, Монтуриоль свернул с улицы  Равэлли  влево и
оказался в узеньком переулочке, застроенном старыми каменными домами.
     Посреди  переулка стояла  огромная  бочка  с  вином, к которой время от
времени подходили гуляки со своими кружками и, осушив их, подходили снова.
     Выпей,  молодой-красивый,  за  здоровье  дядюшки   Сохо,  -  предложила
Нарциссэ цыганка, возникшая перед ним  словно  из-под земли  в сиянии  своих
красных юбок.
     Монтуриоль  выпил,  поцеловал ее  в  губы и  пошел  дальше. Мимо бежали
какие-то  люди. Они  дудели в дудки  и били в барабаны. От этого  грохота  с
хрустом  лопались стекла  в домах и  падали с подоконников горшки с цветами.
Миновав переулок, Нарциссэ  свернул  за угол  и  столкнулся  нос  к  носу  с
полицейским.  Постовой  внимательно  впился  в  Монтуриоля  глазами,  словно
припоминая, где он мог видеть это лицо.
     Полицейский, - сказал Монтуриоль, - на улице дождь.
     Полицейский вытащил зонт и раскрыл его.
     Спасибо, мистер,  - поблагодарил  он,  затем развернулся  и  побежал  в
сторону улицы Равэлли.
     Добравшись, наконец, до  нужного дома, Монтуриоль поднялся на крыльцо и
постучал в дверь железной подковой, висевшей на двери вместо звонка.
     На стук дверь открыл юноша в тюбетейке.
     Здравствуй, Салям, - сказал Монтуриоль, - у тебя трава есть?
     Найдем, - ответил медлительный Салям, - заходи.
     Нарциссэ  вошел  в дом  и притворил за  собой  тяжелую  дверь, издавшую
протяжный скрип.
     В   комнате  на  обшарпанном  диване  сидел  Черношварц.  Рядом  с  ним
поместились безмозглый Шифер и маленький Епифан, в обнимку с котом по кличке
Мораторий.
     Маленький  Епифан  о чем-то горячо просил  Черношварца, и тот уже почти
согласился поверить ему на слово, но вдруг передумал и сказал:
     Нет.
     Мораторий мягко потыкался носом  в  епифановский  подбородок  и  что-то
шепнул  ему на ухо. Епифан замолк.  Нарциссэ поздоровался  со всеми  и сел в
кресло напротив дивана. Кот спрыгнул  на пол, подошел к нему и,  свернувшись
клубочком в ногах, сладко засопел.
     Любят тебя коты, - заметил Епифан.
     Салям  раскурил  трубку,   затянулся  три  раза,  а  потом  передал  ее
Черношварцу. Тот бережно взял ее и поднес ко рту. Сделав свои  три  затяжки,
Черношварц отдал трубку Шиферу,  а сам откинул голову назад и  закрыл глаза.
Его широкое лицо выразило первую стадию блаженства.
     Кайф, - сказал Шифер и помотал головой.
     Трубка пару раз прошлась по кругу и,  дойдя  до Монтуриоля,  кончалась.
Салям набил новую и пустил ее обычным путем.
     Маловато, -  высказался  Черношварц,  высосав  последний глоток дыма из
трубки и громко кашлянув, - не мешало бы добавить.
     Салям сходил  на  кухню  и вернулся  с алюминиевой кружкой  в  руках. В
комнате запахло аптекой. Он протянул кружку Черношварцу...
     Через  пятнадцать  минут комната  заполнилась глюками.  Крыша поехала у
всех,  даже у Моратория. Он громко визжал и носился за огромным белым котом,
как  две капли походившем на него самого. Шифер сидел в окружении обнаженных
дев,  которые пытались увести его куда-то далеко, но он все отнекивался и не
хотел  уходить  от  заветной  алюминиевой  кружки,  в  которой  еще  немного
осталось.
     Я угол дома, - говорил себе Черношварц, лежа на диване и дрыгая ногами.
     Я угол дома, - убеждал он себя, расчесывая грудь руками.
     Уйдите  все,  -  сказал  он  наклонившимся  над  ним  четырем  высохшим
старухам. - Я не знаю вас.
     Старухи молчали. Тогда он вскочил и бросился на стену. Но, ударившись о
нее, сел на пол,  обхватив голову руками и заплакал. Старухи окружили  его и
гладили по голове, успокаивая. Но он все плакал.
     Салям  смастерил  себе  петлю,  привязал  веревку  к  крюку, на котором
держалась  люстра,  и  повесился.  Тело  его стало  раскачиваться,  медленно
поворачиваясь в такт скрипам перекрутившейся веревки.
     Где-то  раздобыв пятновыводитель,  Епифан  расцветил  свои  видения,  и
теперь они переливались  всеми цветами радуги. Величавые павлины расхаживали
перед  ним по комнате, то и дело распуская хвосты. Шестигорбый верблюд стоял
в углу возле вешалки, сверкая единственным глазом, и монотонно жевал.
     А  Монтуриоль  почувствовал прилив  доброты.  Весь вечер он  просидел в
кресле,  разговаривая с  маленькой  девочкой,  одетой  в  желтое платьице, о
пчелах  и  о цветах. Девочка  улыбалась  ему,  и  от этого  на душе  у  него
становилось тепло и радостно. Он погладил девочку по голове, поцеловал ее  в
лоб и спросил:
     Чего ты хочешь?
     Девочка протянула ему книгу и попросила:
     Почитай мне.
     Монтуриоль взял книгу,  раскрыл  ее  на первой  странице  и стал читать
вслух.
     Никто в этом мире грязном
     В твою чистоту не поверит,
     Хоть ты и поешь свои песни
     От самого чистого сердца.
     Он вопросительно посмотрел на девочку.
     Читай, читай, - сказала она. - Я хочу послушать.
     Монтуриоль продолжил:
     Ты, поднимаясь,
     К синей уходишь туче.
     Я на дорогу
     К синей горе вернулся.
     Что это? - спросил Нарциссэ.
     Это стихи для детей, которые родятся чуть позже.
     Когда?
     Не знаю. Пока родилась одна я. А больше никого нет.
     Монтуриоль закрыл глаза, посидел  так  несколько  секунд,  потом  снова
открыл. В комнате стало  пусто.  Все видения  исчезли.  Растаяла и  девочка.
Осталось  лишь  тихое  поскрипывание. Монтуриоль  повернул  голову.  Посреди
комнаты, подвешенный на крюке, мерно раскачивался Салям.
     Еще  еду, - подумал Монтуриоль и укусил  себя за палец. Но Салям никуда
не исчезал, а продолжал медленно рассекать воздух, словно большой боксерский
мешок.




     С тех пор как Идель заразился  дождями, прошло уже  семь долгих недель.
Он страдал ужасно.  Внутренняя непогода  мучила его постоянно. Дождь терзал,
душил  и выворачивал Иделя наизнанку. Всем напоказ. И  эта пытка длилась уже
семь недель!
     Боже мой, - голосил Идель, - за что же это, и со мной?!
     Его  действительно  можно было  пожалеть.  Он так  старался, так  хотел
сохранить душу  чистой, никем неизведанной, и вот теперь должен был мучиться
до тех пор, пока не пойдет настоящий дождь.
     Он то и  дело вскакивал с  кровати и подбегал к окну, в надежде увидеть
на небе  хоть  облачко.  Но  небо  словно  смеялось  над ним. Оно оставалось
безупречно чистым и нежно-голубым, вот уже семь недель...
     Внутри  Иделя  что-то   гукнуло   и  протяжно   громыхнуло.  Затем   он
почувствовал   легкое   покалывание   в  районе  восьмого  позвонка.   Идель
прислушался, в груди нарастал какой-то вой.
     Так, - догадался он, - гроза начинается!
     Идель вспомнил, что прошлую грозу ему удалось пережить лежа в постели и
запивая  ненастье  свежим кефиром. Только  кефир  обязательно,  должен  быть
свежим,  иначе  могут  возникнуть  побочные эффекты.  А  что такое  побочные
эффекты при  грозе, и какой мог быть исход - об этом Идель боялся и  думать.
Он бросился на кухню и дернул дверь холодильника на себя: кефира не было!
     Это конец, - подумал Идель, но жить хотелось как никогда.
     На нижней полке стояла бутылка пепси-колы.
     А вдруг поможет, - подумал Идель, схватил бутылку и побежал на кровать.
     Но не добежал.
     Ухнуло в обоих  мозговых  полушариях. Идель  рухнул  как  подстреленный
бегемот и забился в судорогах. Ниспадая откуда-то сверху, на него накатились
громовые  волны  и широким потоком прошлись  по  трясущемуся  распластанному
телу. Сквозь вой и грохот  Иделю  показалось, что в нем что-то зазвенело.  А
потом вдруг все сразу стихло, и раскаты больше не повторялись.
     Обман,  -  думал  Идель.  - Врешь, не возьмешь...  Мамочки, как жить-то
хочется!
     Он  рванулся всем  своим ослабевшим телом и  плюхнулся  на  кровать.  И
вовремя. Гроза снова дала о себе знать.
     Теперь раскаты грохотали по  всему телу, но  больше  всего их собралось
почему-то в левой ноге.  Там так и стреляло. К тому же полил дождь, наполняя
Иделя водой, от которой ему стало еще тяжелее. Такую погоду он мог выдержать
не более часа, что будет дальше, он не знал. А проклятый дождь все шумел.
     На сороковой минуте Идель начал молиться:
     Матушка наша, Пресвятая  Богородица, спаси  и  сохрани!...  И тут он  с
ужасом ощутил в районе поясницы направленное движение электронов. Стекаясь в
ручеек, они стремились к голове.
     Нет, - подумал  Идель, - только не  это! Но это назревало. И очень даже
отчетливо. Прошло полчаса...
     Покалывания затянулись. С каждой минутой они становились все  сильнее и
ощутимее, приближали дело к развязке. Наконец один из уколов подбросил Иделя
на метр в воздух.  Обезумев от  жуткой боли, он укусил  подоконник и оторвал
здоровенный кусок  дерева. Грохнувшись  на кровать, Идель выплюнул его  и на
секунду расслабился.  И тут стрельнуло в ноге. Идель с воплем распрямил ее и
вышиб спинку кровати.
     Ах, мама! - вздохнул он и откинулся...
     Он лежал лицом вниз и ждал. Накопившееся электричество бродило в нем из
стороны в сторону, словно деревенская брага, и будоражило кровь.
     Скорей бы конец, - подумал Идель.
     Его мольбы были услышаны.  Озверевшие  частицы рванулись навстречу друг
другу. И раздался гром небесный! Полыхнуло  из обоих  ушей. Две четкие синие
молнии ударили в ночную тишину городского неба, пройдя сквозь стены.
     Во  всем  городе погас свет.  Люди зажигали свечи и  ругали монтеров. А
монтеры были  ни при чем. Они  стояли возле столбов и любовались искрящимися
проводами.  Голубые линии протянулись сквозь  весь спящий  город. И это было
так красиво!
     Наутро квартира  Иделя  была  похожа  на  Шанхай  после  бомбардировки.
Поломанная мебель стояла посреди разлившегося  на полу озера кипяченой воды.
А в углу на разрушенной кровати лежал Идель. Гроза кончилась. Он был жив.




     Когда  в  долине  Венедов закончилась солнечная пора, и опали листья  с
деревьев, в городе снов появились они. Заполонив все улицы, убийцы в кожаных
плащах  и шлемах  римских легионеров предались  разбою и грабежам. От топота
ног и блеска медного оружия стало  трудно дышать. В  воздухе теснились стоны
раненых и терзаемых людей. Сотни трупов устлали улицы, плавая в  собственной
крови.
     Нашествие  длилось три долгих месяца.  За это  время погибли почти  все
жители города снов,  и,  казалось,  ничто  не могло защитить их от  жестоких
убийц. Последняя горстка укрылась в королевском  замке на горе Монхибелло и,
мучаясь от голода, медленно умирала.
     Но  когда  чаша страданий переполнилась,  на окраине издыхающего города
явилось храброе войско Абенсеррахов. Предводителем которого был закованный в
латы  доблестный рыцарь - граф Ламбино де Юмикор, защитник всех униженных на
земле.
     Пять  дней  билось  малочисленное   войско  Абенсеррахов   с  полчищами
разбойников.  Кровь залила  все  земли окрест города снов и на  три метра  в
глубину пропитала землю. Не выдержали грабители натиска храбрых Абенсеррахов
и  подоспевшей к  ним на  помощь  дружины  Алабесов. Пустились  в бесславное
бегство, бросая на пути все награбленное.  Еще неделю преследовали их рыцари
по  дремучим  лесам  спящих деревьев  и  казнили  всех. А  кости разбойников
достались в пищу воронам.
     Предав земле павших рыцарей,  войско Абенсеррахов во главе с доблестным
графом Ламбино  де  Юмикор, ушло туда, откуда явилось. А  с  небес спустился
желтый дракон  Хан Лу и с той  поры  поселился в пещере горы Монхибелло, под
королевским замком города снов, став его вечным стражем.




     Когда  Ольга  пробудилась,  ее  долго не оставляло  ощущение только что
закончившейся   сказки.  Она   лежала  в  постели  с  закрытыми  глазами   и
наслаждалась  этим  чувством.  Давно  уже ей не снились  такие прекрасные  и
интересные  сны. Она бродила по полям,  усеянным молодыми фиалками, и  от их
аромата  у девушки кружилась голова. В  небе пели птицы, и  светило  молодое
солнце. Потом на  ее пути возник, сверкая золотом  крыш, город.  Из ворот на
белом  коне выехал рыцарь и, посадив девушку перед собой, увез ее в  замок с
высокими  башнями.  Там она  прожила  десять прекрасных месяцев,  окруженная
заботой, словно королева. Давала балы в  просторных  залах замка, веселилась
на пирах  и выезжала на охоту. Все шло  прекрасно  до тех  пор, пока один из
гостивших  в замке  вельмож, по  имени  Органон,  не  влюбился в  нее  и  не
поссорился с хозяином замка, белым рыцарем Альморади. Органон оскорбил его и
вызвал  на  поединок, который должен  был  состояться  тут  же,  на  главной
площади. Все стены вокруг нее были увешаны боевыми знаменами и гербами обоих
грандов. По краям площади выстроились  их слуги. На западной стороне слуги и
оруженосцы Альморади,  на восточной  - клевреты Органона. Ольга  должна была
наблюдать поединок из окна башни  Желания,  самой высокой в замке Альморади.
Она не хотела смерти  и  пыталась примирить  рыцарей,  но все было напрасно.
Герольды протрубили в трубы,  возвестив о начале боя... Но тут кто-то тронул
Ольгу за плечо, и она пробудилась. Это была мама.
     Оля, - пожурила она  дочку.  - Ну  сколько можно  спать?  Тебе давно на
работу пора. И так уже опоздала.
     О боже, - прошептала Ольга. - Встаю.
     И мысленно пожелала успеха Альморади.




     Был дождь. Дорожки в парке покрылись лужами, трава промокла,  а  листья
на деревьях обвисли. Сам парк погрустнел, насупился и стал абсолютно пустым.
Ни одной живой души не было  видно в его аллеях, лишь дождь пузырил  лужи на
асфальте.
     Монтуриоль  стоял  и  смотрел  в  глубину  парка,  словно  пытаясь  там
кого-нибудь разглядеть, и не мог. Его отрешенный взгляд блуждал между мокрых
тополей, теряясь в них, и, заблудившись, не пытался вернуться обратно.
     Холодный ручеек стек по  шляпе за шиворот. Нарциссэ вздрогнул и очнулся
от  задумчивости.  Он  обнаружил,  что  весь  промок,  и  захотел  согреться
чем-нибудь.
     Да, здесь, кажется, было кафе, - вспомнил он и пошел по аллее в глубину
парка, где стоял старый охотничий павильончик.
     Нарциссэ толкнул дверь и вошел во-внутрь. В гардеробе его сразу окутала
низкая темнота.
     Черт бы  побрал этих  кооператоров, - подумал он.  - Свет экономят, что
ли?
     Эй, алле! - крикнул он в темноту.
     Никто  не  отозвался,  только  где-то  в углу завозились и  послышалось
собачье повизгивание.
     А, ладно, - подумал Монтуриоль, - пойду одетым.
     Он  открыл  другую дверь,  из под которой пробивалась полоска света,  и
вошел в кафе.
     Внутри почти никого не было. В уютном полумраке играла  тихая музыка, и
пахло шоколадом.
     Монтуриоль подошел  к  стойке  и  попросил  кофе  с  мороженым.  Бармен
посмотрел на него изучающе и спросил:
     А вам шестнадцать есть?
     Есть, - ответил Монтуриоль, - даже больше.
     У нас кофе только по древне-вьетнамски.
     Давайте какое есть.
     Бармен недоверчиво  покосился  на  Монтуриоля,  затем перегнулся  через
стойку, поманил его к себе и тихо попросил:
     А ну, покажи зубы.
     Нарциссэ открыл  рот. Бармен  заглянул туда и остался доволен. Он вдруг
заулыбался, подал кофе и пошел покурить. Монтуриоль сел в угол за столик и с
блаженством стал потягивать  густой напиток.  Рядом кто-то  громко зачавкал.
Нарциссэ  поднял  глаза и  увидел, что за соседним столиком сидит  скелет  и
уплетает  картофельные  оладьи. Скелет  был ужасно  простужен. Он  постоянно
чихал, кашлял и кутался в клетчатый плед.
     Странно, - подумал Монтуриоль, - скелет, а оладьи ест.
     Ничего странного, молодой человек, - сказал громко скелет и чихнул.
     Ну, скелет, - вдруг обиделся он, - ну, оладьи ем. А вам какое дело?
     Да я ничего, кушайте, - сказал Монтуриоль и отвернулся.
     В другом углу  сидела  какая-то  компания.  К Нарциссэ  подошел молодой
брюнет в галифе и стройотрядовской куртке и спросил:
     У вас свободно?
     Конечно, конечно, - ответил Монтуриоль. - Я только рад буду компании.
     Брюнет отошел к стойке и вернулся с подносом.
     Голова Купидона, - радостно сообщил  он,  - абсолютно  свежая и никакой
химии.
     Монтуриоль  оглядел  поднос: там действительно  лежала  голова.  Голова
моргнула и уставилась на него.
     Не желаете отведать? - предложил брюнет. - Ну хотя бы глазик, левый, а?
     Нарциссэ посмотрел на левый глаз, тот был карий, а правый - голубой.
     Ну за компанию, а? - продолжал упрашивать брюнет.
     Ну, разве за компанию, - промямлил Монтуриоль. -  Я, знаете ли, никогда
не пробовал.
     И не пробуйте, - подал голос скелет. - Я однажды пробовал, потом неделю
животом маялся.
     А  ты,  старый  хрен,  молчи! -  рявкнул  на  него  брюнет. -  Не  тебе
предлагают. Ты в головах как свинья в апельсинах разбираешься.
     Да ты, Аполлинарий, не горячись, пошутил я, - струсил скелет.
     Меня  Аполлинарием  зовут,  -  сказал  брюнет,  обращаясь  к Нарциссэ и
застенчиво   улыбнулся,   обнажив   передние    клыки.   -   Вампир   я   по
совместительству. А так - шофером работаю.
     Да я, собственно, кофе тут зашел попить, - растерялся Монтуриоль.
     Ах, кофе...  - сказал вампир  и  заплакал. - Никто меня не понимает, не
любит. Он так расстроился, что выронил поднос,  и голова  Купидона укатилась
под стол. Аполлинарий полез за ней, и оттуда то  и дело стали доноситься его
всхлипывания:
     Никто меня не любит, не ценит.
     Монтуриоль хотел его успокоить, но тут в кафе веселой ватагой ввалились
челюскинцы  и стали  требовать  пива  и женщин.  Половина из  них  встала  в
очередь,  а  остальные расселись на  столах и принялись петь песни  и курить
махорку. Из-за дыма у Нарциссэ закружилась голова, и он вышел из зала.
     В темном фойе он споткнулся и уронил  зонтик, а когда нашел его, кто-то
мягко положил ему руку на плечо.
     Тебе все приснилось, милый, - сказал задушевный голос.
     Хорошо, - ответил Монтуриоль, открыл зонтик и вышел на свет.




     Когда душа его взошла на  небо,  оставив  телесную оболочку на  морском
дне,  он  почувствовал себя счастливым. Но  неразрешимую загадку таят в себе
небеса, и потому не обрел он желанного покоя. Не для того был  явлен миру. И
носило  его  ветрами  по  всем  векам от сотворения  мира, до  дней  еще  не
известных  и  неслучившихся.  Был  он  то  воином,  то  пахарем,   случалось
становиться ему  дубом столетним и  дном  морским. Но ненадолго. Потому  что
жизнь  его заключалась  в движении времени,  которое  не знает настоящего  и
течет,  словно синяя река меж  камней. Но  вот на  миг  остановилась бешеная
колесница, и сошел на землю блуждающий странник.

     Прораб СМУ-13, Ламбино де Юмикор,  сидел  на  краю  котлована  и  жевал
бутерброд с колбасой. Он был ненавязчив, прост и доволен собой.
     Сегодня на стройку должны были подвезти сваи, и от радости прораб хотел
петь. Даже  летать он  сейчас хотел. Потому что любил работать,  а  сваи  не
везли уже очень давно. И вот, наконец, этот день настал.
     Бульдозерист  Вентимилья заглушил  мотор  своей  машины и  спрыгнул  на
земли.  Присев  на  гусеницу  бульдозера, он достал  из кармана  папиросу  и
закурил. Потом Вентимилья с  интересом посмотрел на грязь, в которой,  почти
до  колен,  утопали  его ноги. Подумав немного, он  вытащил  одну  из них. С
лакированных  штиблет нежно-зеленого цвета  стекала жидкая  грязь.  Шелковые
чулки тоже немного пострадали.
     Ах  ты, черт, -  сказал  Вентимилья, и стал  стирать грязь со  штиблет.
Когда пряжка засверкала наконец веселой позолотой, он удовлетворенно крякнул
и запел:
     Я один лишь такой, мне не нужен покой...
     Ламбино дожевал бутерброд и достал из холщовой сумки флейту. Он бережно
поднес ее ко рту и помог  Вентимилье довести арию до конца. Исполнение имело
успех.  Из  окон соседних домов зааплодировали. Рукоплескание длилось  минут
пять. Потом окна захлопнулись, и на площадке снова воцарилась тишина.
     Вентимилья перестал кланяться в разные стороны, стоя по колено в грязи,
вылез  из котлована и сел рядом с Ламбино де  Юмикором.  Достал  бутерброд и
тоже стал жевать, глядя вдаль.
     С тихим скрипом позади них  открылась дверь строительного  вагончика, и
на крыльцо выполз Альколео де Шонгуй, несколько навеселе.  Его прыщавое лицо
во  все  времена  года  выражало  радость.  Сейчас  оно  взирало  на  небо и
радовалось  дождю. Сидя  в  вагончике,  Альколео вдруг вспомнил  про сваи  и
захотел спросить о них у прораба, но  язык  его почему-то не слушался. Тогда
Альколео решил подойти поближе к начальству. Он сполз, кряхтя, с  крыльца  и
двинулся  к  котловану. Но  преодолев всего метров пять, застрял в  какой-то
луже, абсолютно испачкав камзол, и заснул мертвым сном.
     Через  час подошли  ходившие в магазин крановщики  Пабло де Мариваль  и
Эль-Куизо де Карманьола. Они принесли с собой буханку черного  хлеба,  мешок
зеленого лука и три бутылки кефира. Кроме того, у Мариваля из кармана  бридж
торчал  батон.  А Эль-Куизо держал за  пазухой две бутылки "Ркацители".  Они
уселись рядом  с  прорабом и  бульдозеристом  на краю  котлована и принялись
уплетать   зеленый  лук  с  хлебом  и   кефиром.  "Ркацители"  отложили   до
праздничного часа.
     Ожидание затянулось.  В вагончике часы с пивными  бутылками  прозвонили
шесть.  Наступил  вечер. Одна за другой  стали зажигаться  звезды. В воздухе
почему-то запахло орхидеями, а сваи все не везли.
     Вскоре стемнело  совсем.  Мариваль допил бутылку  кефира  и бросил ее в
котлован.  Бутылка  упала в жидкую грязь и с громким хлюпаньем  погрузилась.
Вентимилья  вытер засаленные руки о штаны Эль-Куизо, поправил  свое  дырявое
сомбреро,  прилег  и  тут же засопел. Эль-Куизо уже  давно  спал, позабыв  о
"Ркацители".  Вскоре  отрубился и  Мариваль. Не  спал  лишь  Ламбино. Гордый
прораб Ламбино де Юмикор.
     Он  вдруг  встал, и дома обступили его, и звезды отодвинулись. Он стоял
на дне огромного  бетонного колодца, широко расставив ноги, а где-то вверху,
в маленьком кружочке, там, где кончался колодец, мерцали звезды. И ему вдруг
стало наплевать, привезут ли сегодня сваи. И вообще наплевать на все сваи на
свете, и на краны, и на машины, и на бетономешалки.
     Он  вырос и стал огромным. Таким,  что  смог  дотянуться до звезды. Она
лежала у  него  на  ладони  и горела  мягким  светом.  Она  была удивительно
прохладна, чиста и прозрачна. Ламбино почувствовал вдруг, что здесь его  уже
нет, что он опять уносится куда-то далеко и, возможно, никогда не вернется.
     Да, - подумал гордый прораб, - я всегда хотел быть таким.



     Весь  день  Ольга чувствовала себя как-то  странно. Ночное  видение  не
выходило у нее из головы. Оттого все и  шло сегодня наперекосяк. Руки словно
не  слушались ее. Любимая работа абсолютно  не трогала. За  день она разбила
пять  тарелок, перепутала  массу документов  и  забрызгала бразильским  кофе
пиджак режиссеру. Ее коллеги не могли понять, в чем дело.
     А   Ольга  в  задумчивости  бродила  несколько  часов  по  нескончаемым
коридорам  телецентра. Такого раньше  с ней никогда не случалось. Она совсем
не  считала себя впечатлительной девушкой.  Да и романтика умерла в  ней два
года назад. Теперь она просто жила. Кутила, веселилась как могла и старалась
ни о чем не задумываться. Так легче жить. Да и  зачем  создавать себе лишние
трудности. Но этот странный сон будто  встряхнул ее. Там, в замке Альморади,
она  десять месяцев ощущала  себя  настоящей  королевой.  Ее  любили, о  ней
заботились, ее  носили  на руках.  Она никогда  не  представляла,  что  быть
королевой так прекрасно. И теперь с грустью думала о том, как гнусно жить на
свете.  Сейчас ей  все  вокруг  казалось  пошлым  и  серым.  Длинные зеленые
коридоры пугали ее, а пьяницы-коллеги вызывали омерзение.
     Да  пошли они все,  - со злостью подумала Ольга. -  Достали.  А  там, в
замке, она впервые почувствовала, что она  женщина.  Очень красивая женщина.
Из-за которой двое мужчин схватились на смерть.  И тут она страстно захотела
снова заснуть,  чтобы увидеть поединок. Ведь Альморади  мог погибнуть  из-за
нее. А Ольге этого совсем не хотелось.




     Белые мыши кружатся над городом снов.  Белые мыши летают  над кладбищем
дев. Бегу реки помешали десятки ржавеющих слов. Рыжие черви тревожат лежащих
в земле королев. Рушится  с неба зимы водянистая муть. Падают камнем с небес
табуны  облаков.  Но  королев  никогда  уже  им не  вернуть.  Слишком  тяжел
замерзающих листьев  покров. Белые  мыши летают над городом снов. Белые мыши
кружатся над кладбищем дев. Бегу реки помешали десятки ржавеющих слов. Рыжие
черви тревожат лежащих в земле королев.




     Идель  сидел дома  и скучал.  В  квартире стояла полная тишина. Лишь на
кухне из простуженного крана размеренно капала вода.
     Выкурив десятую  сигарету,  Идель взял в  руки  расстроенную  гитару и,
устроившись на диване, стал в задумчивости и тоске перебирать  металлические
струны.  Гитара  жалобно застонала,  и  звук  этот принес недолгое утешение.
Идель попытался спеть, но по причине дребезжания струн его  голос был совсем
не слышен,  хотя он  очень старался. Он пел гимн чукотских шаманов, нараспев
повторяя  их   главное  заклинание:  -  "Гет  сур   пуршур-шур".  Заклинание
подействовало,  и комната  до потолка  покрылась снежными  сугробами,  вьюга
заметалась по квартире, выстудив  весь воздух. На кухне замерзла капавшая из
крана вода. Отломав от носа сосульку, Идель заглянул под  диван  и обнаружил
там молодые кустики ягеля.
     Ну вот, перестарался, - огорчился  он. Затем подул на струны  и,  когда
они немного оттаяли, спел  другое  заклинание: - "Гет  сур  пур бест, он шар
увай".  Мгновенно изменился  климат,  и в квартире началось  таяние  снегов.
Когда половодье затопило  диван, Идель взобрался на шкаф и втащил  за  собой
гитару. Там уже сидела полярная сова  Дашка,  а рядом  копошилось с  десяток
полярных мышей.  Умная птица следила, чтобы мыши не разбежались, и то и дело
сгоняла их в кучу мощным ударом крыла.
     ...  Вода не  спадала уже часа  три.  Идель за  это  время окончательно
закоченел и  страшно  проголодался.  Прямо под ним,  рассекая  мутную  воду,
проплывал  в  кухню  благородный  северный олень.  Его ветвистые рога задели
низко висевшую люстру, и осколки стекла со звоном обрушились вниз.
     "- Ах ты, черт,  - подумал с  грустью Идель, - где  же  я  теперь новую
достану." Половодье ему  уже надоело,  и он вдруг  вспомнил про спасительную
мелодию Даосяолинь, которую слышал  однажды  в исполнении  Мен Цзяо. Мелодия
вызывала великую сушь. Идель тут же заиграл ее, в надежде,  что вода  быстро
испарится. И она действительно стала испаряться  с огромной силой. В комнате
повис водяной  пар,  а когда он  наконец  рассеялся,  взору взмокшего  Иделя
предстал живописный вид  пустыни Гуахиро. По  истрескавшемуся бетонному полу
ползали змеи и носились юркие ящерицы.
     От палящего зноя Дашка упала в обморок, а мыши попрыгали со шкафа и тут
же были съедены подоспевшей  змеей. Из туалета  выскочил чукотский  шаман и,
подпрыгивая по раскаленному полу, побежал на кухню. Там он, сбросив  меховое
одеяние, нырнул в холодильник, прихватив с собой лишь шаманский бубен.
     В эту  минуту  Иделю  захотелось, чтобы  подул ветер с Тибетских  гор и
остудил зной.  Но ветер не подул,  а  Идель так  и  остался сидеть на шкафу,
умирая от жары.




     Монтуриоль  сидел  на мосту,  свесив  ноги  вниз.  Над  пустынной рекой
проплывали  печальные облака.  Они шли на  восток. Вместе с  ними уходила  и
осень.  Последние листья уже давно облетели  и,  лежа на холодном  асфальте,
лишь ждали своего часа, чтобы умереть. Но их это  совсем не пугало. А облака
все плыли  и плыли по свинцовому небу, слегка перешептываясь между собой. Им
предстоял  далекий путь до восточной  страны, где можно будет  пролежать всю
зиму на теплой скале, отогревая белые бока. Но та страна находится далеко за
горизонтом,  а здесь, на мосту, сидел одинокий человек. Он был еще грустнее,
чем облака.
     Темные скрипучие мысли бродили в голове Монтуриоля. Да, он был влюблен,
но  влюблен  безнадежно.  Эту  девушку  он  даже  никогда  и  не  видел.  Но
чувствовал,  что  скоро увидит и это не прибавит ему радости. Потому что она
принадлежит другому. Но он  согласен был любить даже ее фантом и хотел этого
так страстно, что тут же создал его из своих видений и лучших мыслей. Фантом
вышел прекрасный:  с длинными золотистыми волосами, разбросанными по плечам,
стройна  и хороша собой,  но  он хотел верить,  что его  создание  превзошло
оригинал  по красоте. Когда мысли  Нарциссэ  пришли в стройное соответствие,
фантом  ожил. Эта новая  жизнь  получилась чудесной. Девушка открыла глаза и
посмотрела  на  Нарциссэ.  Затем  улыбнулась  ему и  поцеловала  в  губы.  У
Монтуриоля перехватило  дыхание.  Он  погладил  девушку по волосам  и вернул
поцелуй. И  тут  же, повинуясь  его  желанию,  на мосту возникла королевская
карета  с  гербами  на дверцах.  Стройные  вороные лошади рвались  из  узды,
высекая копытами искры из мостовой.
     Госпожа, - промолвил  Нарциссэ Монтуриоль, - карета ждет вас. Он поднял
девушку на руки, а она обняла его за шею своими тонкими,  нежными  руками, и
отнес в карету. Дверца  захлопнулась.  Возница хлестнул скакунов, и  карета,
сорвавшись с места, устремилась в небо, распугивая ленивые облака.




     Меж  гигантских  гор, за длинные и острые вершины которых цепляются  за
облака,  течет,  извивая  свое змеиное  тело, черная река  Лета. К ней ведет
из-за  горизонта  широкая тропа. На скале, над  самой водой,  стоит  мерзкий
страж,  сложив за спиной  перепончатые крылья и сжав в когтях камни.  Словно
муравьи, ползут по тропе тысячи людей, сдирая в кровь руки и ноги, но все же
добираются  до берега Леты.  А там уже все равно.  Они  рушатся с  обрыва и,
погрузившись  в черную  воду,  всплывают со  дна,  превратившись  в восковые
куклы. А страж со  смехом кидается в них  камнями. Но куклам не больно.  Они
тихо уплывают вниз по  течению,  уставившись застекленевшими глазами в небо,
которого над Летой нет.
     И вдруг страж видит, что один из муравьев задержался на краю пропасти и
обернулся назад.  Страж  спускает на него летающего змея.  И змей, обвившись
кольцами  вокруг  жертвы,  приносит  ее к  ногам  повелителя. Первый  камень
рассекает муравью висок,  второй - темя. Муравей кричит и корчится от  боли.
Третий - вышибает глаз, и тот  растекается по  скале, теплый и  синий. Страж
удовлетворен.
     Почему ты не  испил из Леты?  - тихо произносит он, но муравей бьется в
конвульсиях  при звуках этого голоса. Рот его судорожно кривится.  Четвертый
камень вышибает зубы и рвет щеку. Муравей плюется кровью.
     Почему  ты  не  испил из  Леты?  -  повторяет страж. Единственный  глаз
муравья становится огромным и стеклянным. Страж видит в нем свое отражение и
перестает смеяться и шепчет сквозь клыки, глядя на полудохлого муравья.
     Ты хотел  величия? Но не хотел испить  из Леты?  Что ж, скоро ты будешь
желать испить из нее, но никогда этого не получишь. А  сейчас ты вернешься к
муравьям и сделаешь то, что должен.
     И  страж отвернулся  от  муравья, забыв  о его  существовании.  А синий
летающий змей,  по имени Гиперборей, обвил муравья своим скользящим  телом и
унес сквозь ржавые облака к белеющей вдали земле муравьев.




     Не в силах терпеть больше зной, Идель  слез со шкафа. Он достал  из-под
кровати  кремневый пистолет, открыл окно  и выстрелил  в  тучу в надежде  на
облегчение. Туча  чихнула и пролилась.  На соседней улице пошел дождь. Идель
прицелился и выстрелил по второй, но  та оказалась  набитой только громовыми
раскатами. Над городом прокатилось гулкое эхо,  вспугнув разомлевшую от жары
Дашку, но ни капли дождя больше не упало.
     Идель разозлился и стал палить по всем тучам, которые только видел. Что
тут  началось!  От  такого  интенсивного  обстрела  тучи  лопались  сразу  в
нескольких местах, причем с таким грохотом, будто в небе над городом рвались
десятки  авиабомб.  К  великому  огорчению Иделя,  дождем были набиты  всего
несколько штук. Видимо из-за  небесной неразберихи косяк с дождевыми  тучами
уполз на запад еще вчера вечером, хотя его прохождение над городом ожидалось
лишь сегодня. Но  тучи эти оказались ужасно  интересными. Дождя  в них было,
конечно,  мало, но зато они были  набиты всякой всячиной, не  имеющей к нему
никакого отношения и неизвестно как туда попавшей. Из ближайшей к Иделю тучи
вдруг посыпались тайные мысли  Плутарха, которые  он не  доверял  даже своим
ученикам.  Честно говоря, такого Идель  не  ожидал. Вслед  за ними понеслись
переговоры Германского Генштаба относительно положения на Украинском фронте,
прерываемые мелодией из "Джентльменов удачи". Потом  переговоры закончились,
и  некоторое  время  шел  дождь.  Вскоре он  опять  перестал, и над  городом
зазвучал голос Левитана.
     Двумя предупредительными выстрелами Идель  отогнал  эту  милитаристскую
тучу подальше от  города,  в леса, где она  запуталась в  верхушках сосен  и
осталась ночевать.
     Из  туч, гулявших над центром  города,  выпала широкая душа  Басым-бея,
любимого   сына  Наджибулы   эль   Тугая,   и,   грохнувшись   об   асфальт,
материализовалась в  четырех сотнях его любимых  жен. Жены, видимо,  впервые
попавшие в северный  город и никогда  раньше не видевшие троллейбусов, жутко
испугались  и  стали  с  визгом  носиться  по  Невскому, вызвав там страшный
переполох.  Их  попыталась утихомирить милиция, но, потеряв  в стычках  двух
постовых, унесенных неистовыми женами, плюнула на это дело и пустила его  на
самотек.  ...Идель  продолжал  палить. В следующей  туче оказался только что
сформированный  бронепоезд  "Вся власть Советам!"  и  провожавший  его отряд
конных чекистов. Смекалистые красноармейцы  тут  же  взяли приступом склад с
сахаром и повесили на фонаре его директора, отказавшегося выдать продукт без
талонов. Ворвавшиеся вслед за  ним чекисты постреляли всех красноармейцев за
мародерство,  забрали  сахар  и  скрылись  в  пригородных  лесах. Бронепоезд
остался стоять, покинутый всеми и забытый.
     Изнывая от жары,  Идель перенес огонь в небо над Петроградской, а потом
- на Черную речку. На этот раз тучи оказались  со снегом. Белыми хлопьями он
укрыл весь район и укутал по уши Александра Сергеевича. Снег, правда, вскоре
растаял.  А  талая  вода,  весело  журча, растеклась  по  окрестным  улицам,
образовав озеро, которое жители назвали Широким, потому что Долгое у них уже
было.
     Идель бросил раскалившийся пистолет в ведро с водой, выкинул на помойку
пустой ящик из-под  патронов и зашел к  соседу  - Василию Ивановичу. Дворник
сидел на табуретке и потягивал горячий кофеек из пол-литровой чашки.
     А, это ты,  - добродушно протянул дворник,  - ну, заходи,  милый. Идель
налил себе кофе, взял чашку и подошел к раскрытому окну. По Невскому все еще
бегали  жены  Басым-бея,  они украли  еще  одного  милиционера.  Над  озером
молочной кисеей висел туман. Оттуда изредка доносились всплески весел. Идель
облокотился о подоконник и отхлебнул глоток  из  чашки.  Дворник поглядел на
него и обо всем догадался.
     Ну, говори, чего маешься? - сказал он сочувственно.
     Дядя Вася, - признался Идель, - у меня патроны кончились.
     Ну, это не беда, - обрадовался дворник, полез в чулан и завозился там.
     Из чулана  донеслось  лязганье металла  и  глухое  позвякивание.  Через
минуту Василий  Иванович выкатил  на  середину  комнаты  новенький блестящий
"Максим".
     С войны храню, - заявил он, - вещь надежная. Ты бери его.
     Да вы что, дядя Вася?!
     Бери,  бери, тебе  нужнее. Это презент.  А может, и  еще когда стариной
тряхну.
     Ошалевший  от  такого подарка  Идель помолчал  немного, а  потом  робко
произнес:
     Дядя Вася, дождей давно не было, может сейчас и испытаем?
     Дворник поглядел  в  окно. Его  взгляд  наткнулся  на одиноко  стоявший
бронепоезд. По вагонам ползали дети и играли в войну.
     Да-а, - протянул  он, - твоим револьвером тут много не наделаешь. -  Он
еще раз глянул в окно и увидел жен Басым-бея. Потом протянул палец и ткнул в
оставшиеся тучи.
     Оттуда?
     Оттуда, - подтвердил Идель.
     Эх-ма!  - снова обрадовался  дворник.  - Была  не была! Тащи "Максим" к
себе наверх. А ленты сейчас принесу.
     Он снова полез в чулан и завозился там. Идель взял пулемет  и понес его
к себе в квартиру.  Он уже  установил его  на кухонной столе, когда  в дверь
позвонил дядя Вася.
     Дворника  было не  узнать.  Серая солдатская шинель  делала  его тучную
фигуру длиннее,  хотя он был не высокого роста.  Бравые  фельдфебельские усы
лихо закручивались вверх, а натянутые через плечо, крест-накрест, пулеметные
ленты придавали ему геройский вид, которого совершенно  не портили торчавшие
из-под шинели валенки.
     Что, милок, - улыбнулся дворник, - не признал?
     Ну, дядя Вася, ты даешь! - обалдело сказал Идель. - Заходи.  Они выпили
по  стакану кефира и уселись за пулемет. Было жарко и душно. Из озера теперь
струился пар, отчего воздух казался каким-т смазанным  и непрозрачным, будто
Идель с дядей Васей сидели под водой.
     ... Слева, над Поклонной горой, показалось первое облако. Оно наползало
медленно и осторожно, словно  догадывалось о намерениях дяди Васи. Следом за
ним потянулись огромные грозовые тучи, темно-синего цвета.
     Подожди, - сказал дядя Вася. - Пусть поближе подойдут. Когда вся стайка
выползла  на открытое место,  дядя Вася выкинул  в окно беломорину, помедлил
еще несколько секунд и сказал:
     Ну, милый,  с  Богом.  - Идель  нажал на  гашетку.  Пулемет вздрогнул и
загрохотал, посылая вдаль огневые заряды. Туча задергалась и стала сочиться.
Идель сильнее налег на пулемет. И тогда она прорвалась.
     На выжженные солнцем улицы полилась долгожданная влага. Идель продолжал
стрелять по остальным тучам, и  дождь все  нарастал. Вскоре он превратился в
настоящий танец воды, прекрасный в своем неистовстве и безумно колошмативший
по крышам, дорогам и головам. О такой грозе Идель не мог и мечтать.
     По улицам бегали обнаженные  до пояса чекисты  и  палили из  винтовок в
воздух.  Они  прыгали  по  лужам  и танцевали  "яблочко".  У них под  ногами
носились дети и тоже радовались дождю.  Чекисты брали  их на руки  и кормили
леденцами,  которые  приготовили   из  ворованного  сахара.  Жены  Басым-бея
помирились  с  милицией, вернули  им украденных постовых и теперь по очереди
ныряли  с  Кировского   моста   вниз   головой,  поражая  иностранцев  своим
бесстрашием. А  в  окне, под самой  крышей,  около дымившего пулемета, стоял
Идель и с радостью вдыхал свежий и вкусный воздух.




     Первый  удар  нанес  Органон.  Со  свистом резанув воздух,  черный  меч
врезался в щит Альморади, украшенный родовым гербом,  и едва не расколол его
на двое. Ответный удар заставил Органона отступить на шаг назад.
     Рыцари  на   секунду   остановились.  Они  стояли  друг  против  друга,
облаченные в тяжелые  доспехи,  и жаждали смерти.  Один  потому,  что любил,
другой потому, что ненавидел. Их окружала толпа челяди, притихшая в ожидании
исхода  поединка.  Органон  еще крепче  сжал  меч  и  с  криком  бросился на
Альморади. Клинки скрестились со звоном. Органон наносил удар за  ударом, но
его  противник был сильным  бойцом, победившим многих  рыцарей  Гранады.  Он
парировал все удары, и в ответ  нанес резкий удар в  плечо,  который  достиг
цели. Органон пошатнулся,  но устоял. На его левом  плече доспехи погнулись.
Разъяренный, он снова бросился в бой и выбил щит из рук Альморади.
     У Ольги замерло сердце. Теперь Органон получил огромное преимущество. И
потому зло усмехнулся сквозь забрало.
     Прощайся с жизнью, повелитель изнеженных дев. Пришла твоя смерть.
     Ты рано празднуешь  победу, хранитель змей. Первым умрешь ты, - ответил
Альморади  и кинулся  на  противника. Его удары посыпались  словно  град  на
черного рыцаря. В исступлении  Альморади рубил мечом воздух вокруг Органона,
то  и дело  поражая  противника.  Щит Органона  треснул  в  двух  местах, из
уязвленного  бедра текла кровь.  Панцирь  прогнулся, будто  жестянка. А  меч
Альморади  все  свистел  над его  головой,  словно дожидаясь  минуты, что бы
поразить насмерть.  Казалось, что Органон  вот-вот будет повержен. Но ярость
придала ему  силы.  Он поднял  глаза  и увидел в окне башни Желания Ольгу, с
трепетом следившую за поединком.
     Тебе никогда  не  владеть этой женщиной. После твоей  смерти она станет
моей. И я сделаю с  ней, что хочу! - крикнул Органон и, отбросив изрубленный
щит, схватил меч  двумя руками. Подняв  его над  головой, он нанес Альморади
сокрушительный удар в плечо, сваливший  рыцаря с  ног.  Падая, белый  рыцарь
ударился головой  о  камни мостовой,  и сознание его помутилось.  Он  видел,
словно  во  сне, подскочившего  к нему Органона с  занесенным для последнего
удара мечом,  но не мог пошевелить и пальцем. Время  понеслось с неимоверной
скоростью.  Быть  может,  ему  осталось  жить   одно  мгновение.  Перед  его
внутренним  взором возникла, сияя золотом волос, Ольга. Она так мало прожила
в  замке,  а  он успел влюбиться  в нее  без памяти.  И  теперь он теряет ее
навсегда.



     Идель открыл глаза  и сел на постели. В черное  окно стучался  ветер, а
где-то далеко шумели деревья. Временем владела ночь. Он прислушался и понял,
что  в  нем  снова  звучит  симфония. Звуки ее кажутся белыми  снежинками  и
завораживают, словно  колдовство. Комната с  задернутыми шторами наполнилась
космическими  звуками и  засияла  теплыми  огоньками.  Тени  вещей  ожили и,
отделившись  от своей  основы, закружились  в  магическом  танце,  заставляя
трепетать пламя вспыхнувшей свечи, стоявшей на полке камина.
     Откуда у меня камин? - подумал Идель, но решил оставить все как есть.

     Если камин существует, значит он нужен. Вдруг он заметил, что в комнате
не  один.  Свеча,  поднявшись  в  воздух,  поплыла  до  середины  комнаты  и
остановилась, плавно покачиваясь в воздушном течении. А вокруг нее танцевали
десять  прекрасных дев  с  маленькими  золотыми  коронами на  головах. Идель
завороженно  смотрел на их  танец  и чувствовал  что-то  странное. Он  вдруг
увидел себя маленьким ребенком на берегу голубой реки. Он сидел  на  камне и
наблюдал за рыбами, игравшими  на солнце  серебряной  чешуей.  А  на  другом
берегу  стояла красивая девочка и наблюдала за  ним. Ее волосы мягко спадали
на плечи, а улыбка казалась улыбкой весны. Идель не знал, откуда она пришла,
и что ей было нужно. Но услышал ее мысли и  понял, что она здесь ради  него.
Ей обидно, что он наблюдал за рыбами и совсем не  обращал внимания на нее. И
тогда он поднял глаза. Девочка все также стояла, но уже не улыбалась, скорее
казалась  грустной. Она  помахала  Иделю  рукой и  растворилась в искрящейся
дымке, поднявшейся от воды. Но он уже знал, что судьба свела их навсегда.
     И  вдруг  небо   раскололось  над  ним,  обнажив  беззвездную  пустоту,
поглотившую  солнце.  Ворвавшийся  в  комнату  ветер  задел  свечу, умертвив
танцующих  королев, и погасил сияние.  На пороге  возникла  черная  фигура в
длинном  балахоне.  Не  касаясь  пола,  она  вплыла на середину  комнаты,  и
зазвучали слова:
     Я пришел. Встань и следуй за мной.
     Идель  поднялся,  повинуясь,  и  пошел  следом  за уплывающей  фигурой.
Покинув  комнату,  он очутился на незнакомом пустыре на окраине города.  Под
ногами хрустели замерзшая грязь и осколки битого стекла, смешанного с рваной
бумагой.  Достигнув  середины  пустыря,   фигура  в  балахоне  остановилась.
Костлявые руки откинули капюшон,  и Идель увидел лицо с рваной щекой и одним
глазом.  Но, несмотря на уродство,  он  узнал  его. Да, это был  он - гордый
прораб, Ламбино де Юмикор.
     Я пришел  для того,  чтобы отнять у тебя все. И  пока ты  жив, нет  мне
покоя. А ее  я  никогда не  прощу тебе, -  выбросил  слова в морозный воздух
Ламбино де Юмикор. - И потому сейчас я убью тебя. Но не здесь.
     Непонятная сила подхватила их и, оторвав от земли,  швырнула на Млечный
путь.  Идель  оглянулся по  сторонам.  Далекая  земля замерцала  под  ногами
желто-голубым светом.  Вокруг была вязкая пустота;  почти все звезды на небе
погасли. Идель поднял глаза и увидел стоящего  по колено в тумане Ламбино де
Юмикора, за спиной  которого возвышались еще две уродливые фигуры с головами
волков.  Это  были  верные  клевреты гордого  прораба: Пабло де  Мариваль  и
Эль-Куизо де Карманьола.
     Так не честно, - подумал Идель, и слева от него в блеске молний возник,
явившийся с того света Артотрог, а справа - Нарциссэ Монтуриоль.
     Пора  начинать,  -  произнес Ламбино, и,  взглянув  на спутников Иделя,
добавил:  - Что  ж,  я  даю тебе возможность сопротивляться, потому что хочу
видеть твои мучения. А потом, когда ты умрешь, насладиться ее болью.
     Иделю  вдруг  стало  грустно и противно, что какая-то  уродливая тварь,
жаждущая  его  смерти, еще и  унижает его,  оскорбляя  святое.  И  вдруг  он
почувствовал себя сильным, словно в нем слилась сила тысячи воинов, вставших
на защиту  светлых  снов  и  дней. И он понял,  что должен  убить эту тварь,
стереть, не оставив  и следа в памяти живущих на земле. Изгнать это  мерзкое
животное снов, навсегда лишив черные мысли их черной окраски. И тогда крылья
возникли  у него за спиной и сверкающая струна в руке. И  небо всколыхнулось
от жуткого волчьего воя, огласившего беззвездные просторы тьмы.
     ...  Первым  пал  Монтуриоль,  пронзенный  насквозь  двадцатью  желтыми
когтями Эль-Куизо.  Но  испуская последний  вздох, он вложил всю  оставшуюся
силу в удар  сверкающей  струны, снесшей мерзкую  волчью  голову. Они умерли
вместе, слившись в  предсмертном  крике, и навсегда остались  на небе,  став
созвездием Мертвого волка. Мариваль  и Артотрог бились долго, потому что оба
были уже давно мертвы. Они то сходились, осыпая друг друга разящими ударами,
то  исчезали,  принимая  обличие падающих комет, то  вновь появлялись, чтобы
продолжить бой. Раны их были бесполезны. Нельзя убить  то, что уже не живет.
И потому они были обречены на вечную битву и слились с пустотой.
     На  Млечном  пути  остались лишь  двое, ничего не  замечающие вокруг  в
исступлении схватки. С каждой  новой раной  ярости в  них все  прибавлялось.
Кровь Иделя,  забрызгав звездный шлейф, смешалась  с  черной кровью Ламбино,
отчего погасли  тысячи  звезд.  Сверкающая струна отсекала  у Ламбино правую
руку с когтями. А пронзенное плечо Иделя терзала жуткая боль.  Но ни один не
хотел  уступать. А когда  ярость  их достигла силы звенящего света, они  оба
обрушились  с  небес  и  устремились  к  желтой  земле,  теряя на лету  свою
сущность.

     Взгляд Альморади прояснился. В израненном теле вновь  родились силы, и,
рванувшись в  сторону,  он  избежал  страшного  удара,  раскроившего  надвое
камень. Схватив свое оружие, он  вскочил на ноги. Органон уже летел на него,
снова занося  меч для  удара.  Но  острие  клинка Альморади нашло его  грудь
быстрее. Органон, пронзенный на вдохе, остановился, и глаза его остекленели,
а тело обмякло. Альморади  выдернул клинок из мертвого врага и поднял оружие
вверх, издав победный крик.  На секунду задержавшись, Органон  рухнул  лицом
вниз  на  теплые  камни,  заливая все  вокруг себя черной кровью.  Последним
видением его была страшная река, полная восковых фигур.
     Бросив свой меч, Альморади побрел к  выходу из замка и, достигнув поля,
опустился  в  изнеможении  на траву.  А  следом  за  ним выбежала  Ольга  и,
бросившись ему на шею, стала целовать в губы. И ничто на  свете уже не могло
помешать им.


     На Покров пошел снег.  Идель стоял  у раскрытого окна и курил, наблюдая
за  падением  снежинок и прислушиваясь  к ночным  шорохам.  Где-то вдали, за
домами,  тускло горели  фонари.  По  опустевшему  проспекту прошумел и исчез
запоздалый  трамвай. Деревья, зеленые днем,  теперь казались совсем черными,
но  еще не лишенными жизни.  Падающий снег заставлял листья трепетать в такт
друг другу, отчего рождалась прекрасная белая  симфония, словно по мановению
дирижерской палочки.
     Такие  ночи существуют  не  для  сна.  Это  Идель  почувствовал  давно.
Поэтому,  закрыв окно, он затушил сигарету и попытался  записать эту музыку,
что родилась  у  него в  душе. Но музыка не  получалась, а получились слова.
Вернее,  стихи. Он посвятил их любимой женщине, которая спала сейчас сладким
сном на другом конце города. Она не могла услышать  эту симфонию, но  во сне
видела  все  чудесные образы, рожденные падением  снега и любовью  Иделя,  и
оттого улыбалась. А Идель чувствовал себя счастливым. Он решил, что позвонит
ей утром и поздравит с наступлением нового  дня  - дня ее рождения.  Подарок
ждал уже двенадцать часов. Это был совсем не  колючий еж по имени Мюллер. Он
стоял в шкафу  и смотрел  на мир своими желтыми глазами, словно  все  вокруг
забавляло его:  и  картины на  стенах,  и стол,  и стул,  и  даже сам хозяин
квартиры.
     Пусть так, - размышлял Идель, - лишь  бы подарок ей понравился. И еще я
подарю ей цветы.
     С этой счастливой  мыслью Идель решил пойти спать. И  когда он коснулся
щекой  подушки, его  мгновенно сковал глубокий сон. А  снилась ему все та же
белая симфония.



















































     Ивану Кузьмичу, как и всем пенсионерам,  спалось плохо. Он  ворочался с
боку на бок, о  чем-то мычал во сне, кого-то ловил, хватал, а потом начинали
ловить его.
     Проснувшись  после очередной  погони,  где  его  преследовала  какая-то
кошмарная  лошадь  с  белоснежными зубами  и  "Беломором"  во  рту,  Кузьмич
неожиданно поразился необычайному сходству этой кобылы  с его покойной женой
Клавдией Ивановной. Разница  состояла лишь  в  том, что  у  Клавдии Ивановны
зубов  почти не  было,  в остальном же все совпадало. Лошадь даже  откуда-то
узнала любимую  поговорку Клавдии  Ивановны "Ох, Ванюша, чтобы ты  без  меня
делал?" и повторяла ее все время,  ласково прижимаясь своей волосатой  губой
то к левой, то к правой щеке Ивана Кузьмича.
     Пенсионер сел на кровать и обхватил  голову  руками. Захотелось курить.
Он пошарил на тумбочке, но пачка оказалась пустой. Вторая лежала на кухонном
подоконнике.  Пришлось  идти курить  на кухню.  По  дороге Кузьмич  вспомнил
дельный совет: если  сняться всякие гадости, надо посмотреть в окно. Он взял
пачку, открыл дверь и вышел на балкон.
     Ночь была не особо холодной, но звезд на небе оказалось довольно много.
Они рассыпались в полном беспорядке и перемигивались между собой, как старые
знакомые.  В этой звездной  мешанине Иван  Кузьмич  решился отыскать Большую
Медведицу. Но, как не старался, не мог ее найти. Попадались какие-то Лебеди,
Утки, Зайцы, даже созвездие Маленького Бегемота отыскал он, но вот Медведицы
все не было.
     Иван Кузьмич вздохнул и медленно затянулся. Сложив  из губ почти ровную
окружность, он выпустил пару колец густого дыма. Кольца  далеко не полетели,
а застыли  тут же  в морозном воздухе,  и распадаться  явно  не  собирались.
Нисколько  не  удивившись  этому,  Иван Кузьмич  снова  обратил свой взор  в
звездную даль.
     Неожиданно  неподалеку  послышалось  тихое  сопение, после чего  низкий
прокуренный голос вкрадчиво произнес:
     _ Да  ты  не  горюй Кузьмич, она сейчас спит. Ты ведь  знаешь,  медведи
спать любят.
     Рядом с  пенсионером  стояла  и улыбалась  та самая  кошмарная  лошадь.
Только  теперь  по причине  прохладной  погоды на голове  у нее  красовалась
ушанка,  а  шея была замотана белым  пуховым  платком.  Иван  Кузьмич  робко
перевел  взгляд пониже. Ноги благородного  животного красовались  в огромных
валенках  воронежского пошива. Выдержав паузу,  лошадь посмотрела куда-то  в
сторону и спросила:
     _ Хочешь, Ванюша, свожу тебя к ней?
     _  Хочу, _ почему-то сразу  согласился  Кузьмич, а сам подумал "Сплю я,
что ли?".
     Он снова осторожно  взглянул на лошадь. Та стояла на месте, переминаясь
с ноги на ногу. Пенсионер перевел взгляд на далекие холодные звезды.
     _ А может и правда, тряхнуть стариной? _ заколебался Иван Кузьмич.
     _  Слушай  дедушка, _ вежливо  попросила  лошадь, _  шевели  извилинами
побыстрее, я ведь и околеть могу.
     И Кузьмич  пошевелил.  Он  схватил лошадь за  гриву и с третьей попытки
лихо  взобрался  на нее.  Причем под  ним сразу  же  образовалось  роскошное
расшитое золотом  детское  одеяло,  заменившее  ему  седло. Одеялом  всадник
остался доволен.
     По  старой  кавалерийской  привычке Кузьмич  поддал  лошадь пятками  по
впалым  бокам. Лошадь упала.  Вывернув шею назад, она  посмотрела  на  Ивана
Кузьмича и вопросила:
     _ Что же ты, Уважаемый, над животным и измываешься?
     Кузьмич ужасно сконфузился, попросил прощения и пообещал больше  так не
делать.

     ...Неожиданно  повалил мокрый  снег.  Небо  вокруг  приобрело  туманный
оттенок и размокло. Кузьмич пожалел,  что не взял  с  собой  теплый  ватник:
теперь ему  все время  приходилось  прятаться  от  встречного  ветра  за шею
благородного животного.
     Лошадь шла неторопливым аллюром. Ночной воздух немного оттаял, и теперь
ее подкованные валенки не вышибали из него стайки льдинок.
     Сидя  на  широкой  лошадиной  спине и  прижав  ладонь ко  лбу наподобие
бинокля,   Кузьмич   обозревал  окрестности.  Мимо   неторопливо  проплывали
отдельные звездочки  и  целые звездные скопления.  Правда,  из-за налетевшей
непогоды видимость намного ухудшилась, но на расстоянии  нескольких десятков
световых лет все различалось довольно ясно. А посмотреть было на что.
     Казалось, что  пространство вокруг  Ивана Кузьмича наполнено движением.
Везде что-то летало, кружилось,  прыгало, чавкало, сопело  и  чихало.  "Врут
ученые, _ подумал мимоходом пенсионер, _ космос не пустыня".
     Сверху донеслась какая-то возня. И, Кузьмич, подняв голову, увидел двух
ангелочков, постигавших искусство  воздушного боя.  Один  из них  прикинулся
аэропланом    и   задирал   другого,    отдаленно   напоминавшего    тяжелый
бомбардировщик. Последнему надоели навязчивые приставания  наглой этажерки и
он,  сделав петлю Нестерова, попытался  уйти  от преследования. Но, не успев
выйти из глубокого пике,  врезался в торчавший неподалеку телеграфный столб,
рухнув  где-то в пустынном  районе  черных дыр, между пятой и шестой звездой
галактики лесорубов.
     Иван Кузьмич  продолжал  свой путь и через полчаса был уже на подходе к
Сатурну, когда впереди показалась пышная кавалькада.
     Впереди  ехал  конный авангард,  а  за  ним,  погромыхивая  деревянными
колесами,  тащилась  раззолоченная  карета,  из  глубин  которой  доносилось
нестройное  пение.  На  крыше, свесив ноги в  начищенных  до блеска сапогах,
сидел гусар в синем ментике и передергивал струны гитары в такт песне.
     "Наш паровоз вперед  летит..." _  пел гусар хриплым  басом, и, время от
времени, прикладывался к бутылке  венгерского.  "Родина моя,  Белоруссия", _
подтягивали ему из кареты.
     Кузьмич попытался проехать мимо  незамеченным,  но  гусар окликнул его,
предложив выпить. К тому времени звездный странник уже окончательно замерз и
от выпивки отказаться не смог. Всадник медленно приблизился к карете и залез
на крышу, сев рядом с  гусаром. Оставшись без седока,  лошадь Ивана Кузьмича
сразу  положила свою морду  гусару на колени,  закрыла  глаза и  подхалимски
помурлыкала,  после чего попросила у него  закурить. Гусар достал из кармана
штанов мятую пачку "Стюардессы" и угостил.
     _ Надолго вы сюда? _ поинтересовался он у Ивана  Кузьмича, давая лошади
прикурить.
     _ Как бог на душу положит, _ прокашлял тот.
     _ Да, этот может, _ посочувствовал ему гусар  и стал снимать сапоги. Но
в этот момент его окликнули из кареты нежным женским голосом.
     _ Поручик, идите к нам!!!
     Гусар извинился, залпом осушил бутылку и полез внутрь.
     А  Кузьмич  остался  сидеть на  крыше в одиночестве.  Свесив  ноги,  он
посмотрел вниз и попытался разыскать там Землю. Разглядев, занялся  поисками
своего девятиэтажного дома и балкона, который он позабыл закрыть.
     _ Снегу за ночь наметет, _ огорчился Кузьмич, но  тут же вспомнил,  что
он, вероятнее всего спит, и поэтому снегу намести никак не может. Но на душе
все равно было неспокойно.
     Карета  неожиданно громыхнула. Затем вообще  остановилась, наклонившись
на  бок. От  нее  отвалилось  колесо  и покатившись  куда-то  к  Юпитеру. Из
распахнувшейся дверцы выскочил гусар и побежал его догонять, крича что-то на
ходу  и размахивая  руками.  Иван  Кузьмич остался  сидеть  на  покосившейся
карете, а снег все падал и падал...
     О многом задумался Иван Кузьмич, многое вспомнилось  ему. Всплыла вдруг
из памяти  встала перед ним жена  его,  Клавдия  Ивановна.  Любил ли ее Иван
Кузьмич? Не  из-за него  ли сошла в могилу так рано? А может оттого, что  не
любил,  а притворялся и сошла?  И вообще, любил ли Иван Кузьмич кого-нибудь?
Хотя нет, лошадей  любил. А не Клавдия ли Ивановна и явилась к нему теперь в
образе лошади?
     Кузьмич  внимательно посмотрел на животное.  Лошадь мирно посапывала  в
такт  падающим   снежинкам,  прикрыв  глаза  и  попыхивая  тлеющей  в  зубах
сигаретой. Снежинки, падая на ее  морду, тут  же таяли и,  время от времени,
стекали холодными ручейками. Иван Кузьмич отогнал от себя неприятные мысли и
сказал кобыле:
     _ Ну, милая, поехали к дому, нагулялись мы с тобой.
     Пенсионер  снова перебрался  в  седло.  Лошадь встрепенулась и с  места
взяла  в  галоп.  Мимо замелькали звезды, а потом и вовсе слились в сплошные
белые  линии. От  такой  бешеной скачки у  Ивана Кузьмича захватило  дух, он
закрыл глаза и вцепился в гриву мертвой хваткой.
     Когда через час он  снова  открыл  глаза,  то  обнаружил,  что они  уже
пролетают мимо спящей Медведицы. Ни о чем, не догадываясь, Медведица  лежала
на боку и во сне сосала лапу. Видимо, ей снилось что-то хорошее, так как она
время от  времени  время  от  времени улыбалась  сновидениям. "Наверное,  он
снится себе  маленьким медвежонком", _ почему-то подумал Иван Кузьмич и  еще
крепче ухватился за гриву.
     Впереди показались перистые облака,  почти полностью укутавшие  голубую
планету. "Скоро дома будем", обрадовался пенсионер-кавалерист. На всем скаку
они подлетели к балкону. Едва начинало светать.
     Кузьмич  слез с лошади, потоптался немного на балконе и  толкнул дверь.
На кухне снега не было.
     _ Ну, ты заходи еще, погуляем, _ сказал он и вошел в квартиру.



     Лошадь уже  давно  перебралась к Ивану Кузьмичу.  В  большой комнате он
устроил для нее конюшню.  Сам  смастерил деревянные  ясли и даже  украсил их
инкрустацией. Сено, правда,  приходилось возить из-за города, но зато теперь
вместо купания в широкой и чистой реке, лошадь охотно принимала ванну.
     По вечерам они часто засиживались на кухне.  На  небо выбирались теперь
довольно редко. Лишь когда  дела по хозяйству немного отпускали Кузьмича. Да
и звезды  теперь стали не те, потускнели, поосыпались. Но, все-таки время от
времени  им  удавалось  проскакать  по  отдаленным  системам  лихим галопом,
попугать  ленивых  ангелочков  или  погоняться  за  какой-нибудь   одичавшей
кометой. Однако,  со временем,  лошадь постарела, да и Иван Кузьмич разменял
восьмой десяток, поэтому их стали чаще замечать просто на крышах.
     Иван Кузьмич  все  больше  любил  прогуливать  лошадь  вдоль  проспекта
Просвещения, да изредка по  Гражданке. Но бывали дни,  когда они  уходили на
самую окраину и бродили там по тихим малоизвестным улицам.
     Вдыхая звездный аромат  длинных ночей, любили они сидеть на самом  краю
крыш, курить и наблюдать за проезжавшими  внизу машинам.  В такие минуты они
не  разговаривали  друг  с  другом. Бог  знает, о  чем думала  лошадь,  тихо
посапывая в сладкой полудреме, но Иван Кузьмич обретал душевный покой,  ни с
чем не сравнимый и ранее ему не ведомый.






     1









     Алексею Кузьмичеву, а также товарищу Маркесу посвящается.


     В тот вечер, когда на кухне небольшого кирпичного дома по Привокзальной
улице дома No7 зажегся свет, капитану гвардии его  императорского величества
Антуану дэ Гриз стало невыносимо скучно. Он сел на табуретку и, вытряхнув из
пачки на стол последнюю папиросу, размял ее  пальцами и безразлично закурил.
Маслянистый взгляд  капитана упирался сквозь прозрачную занавеску в  темноту
наступавшей  ночи, не ожидая от нее ничего. Когда папироса догорела, и пепел
упал  на  рукав синего с золотом камзола, капитан созрел.  Он расстегнул две
верхние  пуговицы  камзола,  вытащил  из  кармана  обгрызенный  карандаш  и,
придвинув к себе валявшийся  на столе обрывок  бумажного листа, стал писать.
Он писал письмо  своему старому другу, с которым судьба  разлучила его почти
полгода назад.
     Под кухонным  столом стоял потрепанный походный барабан зеленого цвета,
в углу валялась  толстая дохлая крыса, но уже ничто  в мире не могло отвлечь
капитана от письма:  "Дорогой друг,  - писал он, - сегодня утром  был дождь.
Такого ливня  я  не видел  уже три года. Мне показалось,  что он никогда  не
кончится,  и я не смогу выйти из  дома, чтобы купить еды и бумаги для писем.
Ем  я теперь мало, зато много  пишу  - это  не  так скучно,  и быстрее летит
время..."
     Капитан  на  секунду  прервался,  отстегнул  саблю   и  положил  ее  на
табуретку.
     "В нашем  городе сейчас царит тоска, - продолжал капитан, - все куда-то
исчезли,  словно  растворились,  и  мне даже  кажется,  что я  остался один.
Почему-то ко мне никто не  ходит в гости. А сам я выходил  на улицу  прошлой
весной и застал там  снег,  под которым прятались цветы. Ты  не помнишь, как
они называются? Я  тоже.  Странно.  Я  нарвал  букет и подарил их девушке  в
белом, проходившей мимо. Она улыбнулась мне, а я убежал домой..."
     Капитан  бросил взгляд  на валявшуюся  на  полу  дохлую  крысу и  снова
заскрипел карандашом:
     "... С тех пор она  зачем-то каждый день приходит под  мое окно и стоит
там  подолгу.  Вот и  сейчас, - капитан привстал из-за  стола  и выглянул на
улицу:  сквозь  темноту ночи нелепо проступал  белый  силуэт, -  она чего-то
ждет. Интересно чего? Может быть,  она хочет есть? Но есть у меня  нечего, и
она, вероятно, скоро умрет от голода..."
     Капитан снова взглянул  на дохлую крысу,  та  лежала без движений.  Его
вдруг начала мучить совесть.
     "Надо спросить у нее, чего ей  нужно?"  - подумал капитан, отрываясь от
письма.  Он взял стоявший на холодильнике керосиновый  фонарь, зажег  его и,
пройдя  по коридору,  открыл  дверь  на улицу. Там, большой и белый,  словно
хлопья  ваты, медленно падал снег. Невдалеке стояла, завернувшись в  одеяло,
красивая темноволосая  девушка. Ей было семнадцать лет. Она совсем ребенок -
подумал Антуан,  разглядывая слегка смазанные ночным воздухом приятные черты
лица.
     Как он одинок, - подумала девушка.
     Ты  кто?  - спросил Антуан, не отрывая взгляда от ее  лица. В нем  было
что-то от мечты.
     Мне холодно,  -  сказала  девушка.  - Я замерзла. Этот  снег пошел  так
неожиданно...
     ...  Спустя  пять лет, когда вернулся друг, у Антуана было трое детей и
счастливее его не было человека на свете.





     В ту ночь бездомный  звездный ветер  залетел  на  окраину  Вселенной, в
непонятную ему систему планеты Церцея, и попытался задуть свечу, горевшую на
столе наставника Высшей Снежной Академии Бенджамена Боха.
     Бенджамен  Бох сидел,  облаченный  в белые одежды, в своем  кабинете  и
готовил речь, которую  собирался  произнести  на выпускном  вечере Академии.
Наступал  праздничный  час.  Бенджамен  торопился  окончить речь  в  срок, и
поэтому налетевший вдруг ветер поверг его в изумление.
     Как? - поразился он. - Ты хочешь задуть мою свечу?
     - Да, - ответил тот. - Ведь я же ветер. Я всегда задуваю свечи.
     - Но  ведь если  свеча  погаснет,  - огорчился Бенджамен,  - я не успею
закончить речь.  И мои ученики меня осудят. Я всегда читаю им  напутственную
речь в этот вечер. Уже триста лет подряд.
     -  В  самом  деле?  - в  свою очередь  призадумался  ветер. - Ну что ж,
пожалуй, я подожду. Только пообещай мне; что как  только вечер окончится, ты
разрешишь ее задуть?
     - Конечно! - с радостью согласился Бенджамен. - Я даже впущу тебя в зал
после праздника - там горят пять тысяч свечей - можешь задуть все.
     Успокоенный ветер  улетел искать приключений в  соседнюю  Галактику,  а
Бенджамен дописал речь и отправился искать  ручного дракона, который жил тут
же, при Академии.
     Дракону  шел уже  второй миллион лет.  За  это время пыл  его несколько
поутих, но  зажигать  свечи он еще мог. Бенджамен помнил его совсем молодым.
О! В те времена это был страшный зверь. Чудовище, свирепее которого в Цирцее
не было никого.  Он  постоянно  крал  молодых  красавиц и  палил  дворцы. Но
однажды,  забравшись  в  замок  царя Импарфа,  он  увидел в  саду его  дочь,
прекрасную Бланес,  и  влюбился в нее без памяти.  От неожиданности  он даже
забыл сжечь замок и предложил ей руку и сердце.  Бланес отказала. Огорченный
змей вернулся к себе в пещеру и впал в глубокую тоску, Он больше не грабил и
не убивал.  Замуровал  себя  в скале и  стал  разводить орхидеи. Так  прошло
полтора  миллиона  лет. Бланес вышла замуж,  нарожала двадцать детей и скоро
умерла. А дракон  продолжал горевать в своей  пещере, не подозревая о смерти
возлюбленной и  питаясь  исключительно ароматом цветов.  Он так бы  и  зачах
молодым, если  бы не  взрывные  работы, которые проводила  в  горах  Снежная
Академия. Она испытывала там новые приборы,  превращая сходившие при взрывах
лавины в сыпучее детское мороженое, и случайно наткнулась на  пещеру. Дракон
уже еле дышал. Триста  шестьдесят две головы почти не шевелились, и только у
пяти  еще открывались глаза.  Воспитанники Академии вытащили его на воздух и
влили  в каждую  пасть  по  ведру  раскаленной  лавы,  излюбленного  кушанья
драконов, и вскоре тот ожил.  В благодарность он  остался  в Академии и стал
отапливать ее здание в лютые зимы,  а  иногда поджигал что-нибудь, если  его
просили, или давал прикурить.
     Бенджамен  нашел  его спящим под лестницей, разбудил и послал  зажигать
свечи. Дракон запомнил, на чем прервался его  сон, чтобы потом досмотреть, и
отправился выполнить поручение.
     Неожиданно с лестницы  донесся  громкий  шум, и вниз скатилась  веселая
ватага  учеников  Академии.  Они  были  разодеты  в  карнавальные  одежды  и
толпились в счастливом ожидании. Один из них подошел к Бенджамену и спросил:
     Прекрасный учитель, когда же мы начнем праздник?
     В   Академии   всегда   преувеличивали   достоинство,    но   Бенджамен
действительно  был  прекрасным  учителем,  и  поэтому  не  обиделся  на  эту
искреннюю лесть.
     Скоро, - ответил он, - как только зажгут свечи.
     И тут  свечи вспыхнули. Это дракон,  устав зажигать их по одной, дыхнул
изо всех сил и осветил весь зал в одно мгновенье.
     Ну вот, - сказал Бенджамен, - можете идти в зал. Я скоро приду к вам.
     Он вернулся к себе в кабинет и взял со стола праздничную речь.
     -  Надеюсь,  дети  будут  довольны,  -  подумал он,  свернул  свиток  в
трубочку, положил его в карман и пошел в зал.
     Началом  праздника был торжественный ужин. Накрытые  в  сводчатом  зале
столы ломились  от  яств и шампанского.  (В Академии  детям разрешали выпить
немного шампанского по  праздникам. В обычные дни они пили  только лимонад).
Дети уже расселись за столами. Учителя тоже. Все ждали только Бенджамена.
     Лишь только он появился  в дверях в мерцании своих белых одежд, как все
смолкло и обратилось в слух.
     Бенджамен вышел на середину зала и  остановился. Пять тысяч теней легли
на пол вокруг него. Он торжественно развернул свиток и произнес:
     Дети, живите счастливо!
     И гром  оваций грянул  со всех  сторон,  сразу оглушив  его.  Весь  зал
рукоплескал  стоя.  Речь  явно  удалась,   и  Бенджамен  Бох  был  счастлив.
Начавшийся, наконец, праздник подхватил Бенджамена и бросил в гущу веселья.
     После ужина все выпили еще немного  шампанского. Причем ученики пили на
брудершафт  с  учителями, и никто этому  не  удивлялся: в Академии  так было
заведено. И Бенджамен тоже  пил и целовался с учениками. Он желал им прожить
счастливо тысячу лет, а может и больше.  И  не  верить  тому, что от долгого
счастья можно устать. Потому что никому еще не удавалось прожить в счастье и
ста лет: жизнь слишком трудна. Но, может быть, это получится у детей. И дети
обещали ему так жить. Они любили Бенджамена...
     ... Отшумел Выпускной Бал, и воспитанники разошлись  по своим комнатам.
Этой ночью им снились чудесные сны.
     Счастливый Бенджамен  Бох открыл  окна и  впустил в  залы  ветер. Ветер
задул все свечи,  пролетел  по  длинным  коридорам  дворца  и снова вырвался
наружу. А Бенджамен стоял у открытого окна и смотрел в  предрассветное небо.
Он действительно был прекрасным учителем.





     Остановись  на  секунду, подожди  и  немного послушай. Видишь, как идет
снег. Слышишь, как падает с неба дождь. И повсюду слышится ее  звонкий смех.
Чтобы ты не делал.  Куда бы ни шел и не убегал, он всегда останется вместе с
тобой. Потому что солнечные  лучи  _ это  он. Шум  ветра в кронах деревьев и
сказочные блеск драгоценных камней _  это он. Ты спишь, и тебе  слышится  ее
милый голос. Ты открыл глаза, и безумная радость, несвойственная этой жизни,
охватила  тебя. Тебе хочется  кричать, петь и  танцевать от восторга, потому
что ты счастлив! Так танцуй же, пой и веселись. Ибо отныне так будет всегда.



     В тот  день  я проснусь не  особенно рано,  но  свежесть утра никуда не
исчезнет. Я открою окно, поприветствую  птиц и пойду на кухню, чтобы  начать
свой день с чашечки кофе.  Моя собака  встретит  меня звонким лаем и ляжет у
ног. Я поглажу это теплое и верное существо, а оно в ответ лизнет мне руку.
     Растроганный, я забуду про кофе и  стану смотреть в  окно.  Какой нынче
год? А месяц? День? И вообще,  что  же нынче -  весна  или еще  зима? Смотрю
долго,  но  так и  не  могу  понять. Снег  за  окном то  растает,  то  снова
посыплется  с  неба и все укроет. В  мире творится черт  знает что. А сейчас
вообще идет дождь и, кажется, облетает листва. Странно.
     Сосредоточившись, я все же сварю себе кофе. Но когда стану наливать его
в  маленькую  фарфоровую  чашечку  с  лилиями  на  боку,  моя  собака  вдруг
неожиданно гавкнет, потому что ей стало скучно и хочется поиграть.
     Вытирая разлившуюся  на  полу  кофейную лужу, я пойму,  что, видно,  не
судьба,  и  закурю. Бог с ним, пусть утро начинается с  сигареты. А за окном
уже  зеленеет  молодая  трава,  и  набухают  почки.  Еще  немного  и  станут
распускаться цветы.
     Что же случилось  вчера? Ах, да,  ты,  кажется,  обиделась. Я докуриваю
сигарету  и  сплющиваю  ее  о  пепельницу  сделанную  в виде  двух сложенных
лодочкой  рук. Думаю о том, как им было бы больно, будь они настоящие. Между
прочим, ты была не права. Я ведь тоже раним.
     Кто  стучит? Дождь.  Это дождь стучится ко мне в окно и просит, чтобы я
впустил воробьев. Я открою  форточку и впущу. С природой  лучше не  спорить.
Ведь если не  будет  дождя, то не  будет и  грибов, а зачем  я тогда пойду в
лес?...
     Какой  лес?  О чем это я, вообще? Что у нас?...Утро. Да. А потом? Опять
стук. Нет, воробьев я уже впустил, а  больше стучать некому. Собака,  это ты
шумишь? Нет, ты лежишь себе тихо у батареи. Я встаю и бегу к дверям.
     _ Здравствуй. Сегодня день прощения.
     Я закрываю за тобой дверь. Не надо. Больше не говори ничего.


     Март, 1993.









     Вечеринка закончилась  поздно.  Все  друзья  и  коллеги  электромонтера
высоковольтных  линий Евстигней Кузьмичева, собравшиеся  по  весьма  редкому
случаю выплаты  зарплаты,  разошлись едва ли не  к рассвету.  Сам Евстигней,
вконец  обессиленный  продолжительным банкетом, рухнул на обитый  дерматином
диван, и тут же провалился в глубокий хмельной сон.
     Его богатырский храп,  вобравший в себя все существующие ноты, разнесся
над маленьким и тихим  Зеленогорском, _ городом домохозяек, добрых мафиози и
бродячих музыкантов.
     Всю   ночь  Евстигней   до  упаду   отплясывал  аргентинское  танго   с
бледнолицыми  и  краснокожими  мулатками,   потягивая   заморские   напитки,
пенившиеся  в  высоких  бокалах и  переливавшиеся всеми цветами  радуги  под
палящими лучами тропиков.
     Вокруг электромонтера лениво текла южная жизнь. Смуглолицые джентльмены
в белоснежных костюмах, шляпах и  с тросточками,  неспешно  прохаживались по
пляжу под ручку с дамами. Дамы прятались  от солнца  под огромными зонтами и
морщили носики, сетуя на столь жаркую погоду.
     Абсолютно не белые  туземцы околачивались рядом с  прибрежной пальмовой
аллеей, с надеждой взирая на кроны высоких тропических  деревьев. Уже долгое
время они находились в ожидании случайного падения какого-нибудь потерявшего
бдительность банана или кокосового ореха. Поскольку никто из аборигенов  уже
давно не лазил по деревьям, а  есть  очень  хотелось,  то  идея  принести из
местного  зоопарка обезьяну  и  натаскать  ее  на  сбор недоступных  плодов,
поданная находчивым Евстигнеем, вызвала всеобщий ажиотаж. Тотчас из зоопарка
был украден здоровый самец-гамадрил, который,  однако, не проявили, должного
энтузиазма. Вместо  того, чтобы лезть на пальму,  он  загнал туда  одного из
аборигенов, и, схватив собранные фрукты, скрылся в неизвестном направлении.
     После неудачи с гамадрилом голодные туземцы стали  бросать на Евстигнея
многозначительные взгляды,  загадочно при этом облизываясь. Электромонтер не
мог сообразить, в чем тут дело,  однако,  почел  за благо  удалиться к менее
кровожадным  мулаткам.  Те  уже  вовсю   отплясывали  "Ламбаду",  позвякивая
продетыми через  нос и уши блестящими кольцами и потряхивая висевшими на шее
бусами из крокодильих зубов. Вместе с ними Евстигней и веселился до тех пор,
пока  заглянувший к  нему  с  утра  сосед-кочегар  Марыч  не  дернул его  за
прокуренный ус и не разбудил.
     Евстигней Кузьмичев раздвинул  заскорузлые веки, и  осоловело, взглянул
на кочегара.
     _ Эх, Марыч, _ сказал  он, потягиваясь, _ мне сейчас такой шикарный сон
приснился!
     Евстигней перевернулся на другой бок и добавил:
     _ Всю ночь с мулатками развлекался и бананы с кокосами кушал.
     О туземцах он скромно умолчал.
     _ Это что, бананы с кокосами, _  откликнулся Марыч,  _ Я  вот  вместе с
мексиканскими бандитами  поезд с золотом грабил. Сам крутой такой ходил, _ в
дырявом сомбреро и  босиком. Текилу  прямо  из горлышка пил,  не  закусывая.
Только вот эти  мексиканцы,  _ народ  слабый. Как  напились,  так  и заснули
сразу.  А  людишки с поезда,  не будь дураки, все золото обратно погрузили и
деру. Утром  проснулись,  _  а денег ищи как  ветра в  прерии. Только голова
раскалывается, от жары, наверное.
     _ А ты куда смотрел? _ спросил Евстигней.
     _ А я что? _ оправдывался  Марыч, _  Я лицо  иностранное, можно сказать
"Интернационал".
     Тут  в  квартиру  к  Евстигнею  ввалился  еще один участник  вчерашнего
банкета, _ Муркетон Сазонов.
     _ Здорово  мужики, _ приветствовал он с порога всех собравшихся, _  Щас
чего расскажу, _ не поверите! Мне такое приснилось...
     _  Да ладно тебе, _ оборвал его Кузьмичев, _  лучше  чего б опохмелится
принес.
     _ Нет  проблем, _ ответил Муркетон, и вынул из  широких штанин  бутылку
водки "Кутузофф",  пятизвездочный "Наполеон"  и необъятный сосуд с  надписью
CinZano.




     _ Баста, сеньоры! _ сказал Наполеон, обращаясь к своим генералам, _ Уно
моменто и победа у нас в кармане!
     _ Си, сеньор, _ отвечали генералы,  поглядывая на теснивший французские
полки русский авангард. Командовал им светлейший князь Муркетон  ди Сазонов,
размахивал палашом направо и  налево,  срубая волосатые французские головы и
осыпая  проклятиями еще оставшихся в живых солдат: "Донна,  минорэ, ризаррэ,
попортэ, сьяно-котти, макекузо-макварти!!!"
     _ Дьяболо меня  разбери,  если  я  что-нибудь понимаю  в  этой войне! _
хрипел себе под нос главнокомандующий русскими войсками князь Кутузофф, сидя
на белом коне наблюдавший с холма в подзорную трубу за всей этой катавасией,
_ еще одна такая атака и всем моим резервам настанет Гитлер Капут!
     _ Не  стоит  так волноваться,  сеньор,  _ успокаивал  его  предводитель
конного полка граф Евстигней  Кузьмичефф, _  позвольте мне прэсто  оттузитти
франтутто кобелинос и дело в сомбреро!
     _ Нетутто-было!  _ сказал Кутузофф,  _ и, обернувшись  к артиллерийским
редутам, крикнул, _ Канониры, банзай!
     Старый  службист капитано  Марычетто  поджег  фитиль и послал французам
свой привет вместе с залпом картечи, скосившим остатки вражеских легионов.
     _ Брависсимо  мучачес!  _ заорал  князь Кутузофф, _ и,  рухнув с  коня,
приказал представить капитано Марычетто к награде.
     _ Баста, баста, сеньоры,  _ подытожил происходящее  Наполеон, _  Их бин
капут! Финита ля комедия! И, похоже, пора делать ноги.
     Потерпев  полнейшее поражение на Бородинском поле, разрозненные остатки
французских кабальерос отступили по направлению к Парижу.




     На следующее утро три товарища сидели на кухне  у Евстигнея  и пытались
постичь происходящее. Первым тишину нарушил Марыч.
     _ Ну, не могли мы все трое один и тот же сон видеть... А то и  массовый
глюк!
     _ Черт его знает,  _ промолвил  Евстигней, и,  покосившись  на  Марыча,
добавил, _ а здорово ты французов взгрел, прямо герой.
     Меткий канонир Марыч скромно потупил глаза.
     _ А может, мы машину времени изобрели? _ подал  идею Муркетон, _ Может,
мы рецепт открыли перемещения во времени и  пространстве, а мужики? Нам ведь
за это нобелевскую премию могут дать!
     _ Любая теория нуждается в подтверждении, _ высказался  меткий канонир,
_ придется  поставить эксперимент, _  добавил  он  и  зашарил  по карманам в
поисках денег.
     Через  полчаса на столе красовались литровая  бутылка водки "Горбачев",
несколько  засушенных рыбешек, пять  банок  марочного пива и  невесть откуда
взявшаяся бутыль украинской горилки.
     После  непродолжительных переговоров роль первопроходца от науки  решил
взять на себя все тот же бесстрашный канонир.
     _ Ну, ты там не зазнавайся очень, _ напутствовал его Евстигней.
     _  Да  на  политическую  обстановку повлияй,  если  успеешь, _  добавил
Муркетон.
     Марыч наполнил  две трети  стакана  водкой  "Горбачев",  затем  добавил
пятьдесят грамм горилки. Выпил все залпом, а сверху отлакировал пивом. Через
пятнадцать минут он уже спал как убитый.
     Просидев в течение часа около мирно спящего друга, Муркетон и Евстигней
заскучали.  Ничего  особенного  не  происходило, а  потому  они  решили пока
посмотреть телевизор. Когда экран засветился, их  удивленным взорам предстал
изрядно  располневший  Михаил  Сергеевич,  произносивший  речь  об  аграрном
секторе.
     _ Вот многие депутаты  тут гуторят,  что, мол, денег  нету на  сельское
хозяйство,  _ сказал  Горбачев, аккуратно отрезая  кусочек сала от лежавшего
перед ним на тарелке огромного шмата, _  И правильно гуторят! Их и взаправду
нет!
     С этими словами он почесал свой длинный чуб.
     _ Я вам так скажу, дорогие мои колхозники, _ их и дальше не будет!
     Закончив  речь под  аплодисменты,  Горбачев  доел  оставшееся  сало,  с
чувством вытер руки о широкие штаны с лампасами и широко улыбнулся в камеру.
Увидев это,  Муркетон с Евстигнеем в  ужасе  переглянулись  и  в один  голос
заорали на мирно спящего Марыча:
     _ Просыпайся, морда!
     Едва они успели растолкать друга, как вернулась с работы жена Евстигнея
Пелагия Ильинична, пробежавшаяся перед тем по окрестным магазинам.
     _ Вы все дрыхнете, лентяи, _ отчитала она мужиков, _ лучше б в  магазин
сбегали.  Там  галушек  завезли  украинских  видимо-невидимо, и  водка вдвое
подешевела.
     _ Успел-таки, _ подивились Муркетон с Евстигнеем.



     _  Ну, что  ж, _ сказал  Евстигней Кузьмичев,  обращаясь  к сидевшим за
столом друзьям, _ Пора налаживать международные связи.
     С этими словами он поставил на стол пузатую бутылку водки "Финляндия".





     1








     Маленькая  повесть, которая  посвящается всем пиплам, живущим в  городе
Z...





     По дороге, ведущей из одной пустоты в другую, меж домов, похожих словно
стая серых мышей, прямо по крышам, шел задумчивый нечесанный дождь.
     Слепая, грустная осень, спрятавшись в опавшей листве, мирно дремала под
стук падающих капель.
     Стайки случайных мыслей бродили над городом в поисках головы, в которую
можно было бы  приткнуться,  но  все их поиски были  тщетны, так  как  дождь
разогнал всех прохожих по своим коробкам из железобетона и закрыл все окна в
городе, вдохнув  в сознание людей мирный сон.  Уснуло  все. Птицы  перестали
петь, мухи утомились  жужжать,  а кошки - пить молоко.  Погасли  все  лампы,
потому что ток тоже устал, сменил минус на второй плюс, уравновесился и ушел
на покой. Исчез.
     В  эту минуту на окраине забытого города, на улице  заросшей  лопухами,
отворилось  окно и вышло в мокрый дремлющий  мир, под льющиеся с неба потоки
воды,  устремившись в неведомую даль,  простиравшуюся за городом, оставив за
собой голый и пустой проем.
     Даль  начиналась  сразу  за  последним  домом  по   улице  Лопухов,   с
вечнозеленого  соснового  леса, шумевшего что есть силы  даже когда не  было
ветра, а все потому,  что росшие там сосны мнили  себя  корабельными. Каждая
снилась себе уже готовой мачтой и потому несносно скрипела по ночам.
     Вслед  за  окном,  в  опустевший  проем  высунулся  заспанный  лохматый
человек.  Он был такой  же нечесанный, как дождь  и  потому весело подмигнул
ему, словно  старому знакомому.  В ответ дождь  радостно обдал  его водяными
брызгами, что избавило человека от нелюбимого обряда  умывания. Он лишь стер
с лица  воду  и высунулась в пустой  проем еще дальше, пытаясь угадать, куда
сбежало его окно.  Он успел заметить его в  неведомой дали за городом, - оно
мелькало среди ревматических сосен. Человек успокоился - теперь,  по крайней
мере, он знал где его искать. А успокоившись он пошел пить чай на
     свою авангардную кухню, что делал всегда в таких случаях. Авангард  был
представлен вечно тоскующими бледно-зелеными стенами и задумчивой колченогой
табуреткой.  На  табуретке стоял натюрморт  из  ржавого  чайника  и  огрызка
антоновского яблока.
     А-га, - промолвил умытый человек, - вот сейчас-то я и позавтракаю.
     В этот момент, нарушая  строгость авангардного ряда и неся с собой хаос
реализма,  в кухню на бреющем полет влетела шестиструнная гитара и, не успев
затормозить, с грохотом воткнулась в вечно тоскливую стену.
     Ах, да! - вспомнил небритый и нечесанный человек, - пора заниматься. Он
взял в  руки  чайник и перевернув  его, три  раза  сильно  встряхнул. Внутри
что-то забулькало, но  ничего не пролилось. Человек минуту помедлил, а затем
робко напомнил, обращаясь куда-то в глубины чайника:
     Вась,  а  Вась?  -  пора  заниматься...  -  на  что  чайник  разразился
проклятиями и вырвавшись из державших его рук, грохнулся на пол.
     Вась?... - снова негромко напомнил о себе человек.
     Да не  Вася я! -  громыхнуло  из чайника, - а Майк!  По нашему значит -
Миша, - добавил он  немного смягчившись. Небритый человек испуганно прижался
к стене и промямлил: Миша... а ты кто?
     Кто-кто... гений я. Непонятый.
     Да ну!
     Ну да!
     Миша, - осмелился спросить  размазанный  по  стене человек,  - а что ты
можешь?
     Многово  я могу, -  самодовольно заявил чайник,  - могу тесать, пилить.
Паять могу. Могу шнурки отпарить, макароны продуть, а потом наехать на  уши.
Могу мышей не ловить.
     Не надо, они хорошие.
     Ну  да. А ещо могу пространство искривлять вокруг себя. Правда при этом
появляются побочные действия: у тех, кто  рядом, извилины узлом заплетаются,
и едет крыша.
     Это не страшно, - сказал человек и прибавил задумчиво, -  а  у кого она
сейчас не едет?... Ну ладно, пора заниматься.




     Так было всегда. Да. Так было  всегда.  Он смотрел сквозь стену на  эти
синие, с белыми блестящими вершинами, горы словно видел их в первый раз.  Но
это было неправдой. Он видел их с тех пор как  появился  на  свет впервые, а
было это ох как давно...
     Бездонное фиолетовое небо приковывало к себе его отрешенный взгляд. Оно
вытягивало  из его головы все суетные мысли,  растворяя их в себе, разбавляя
все горести и пустые печали фиолетовой краской.
     Он знал, что когда-нибудь уйдет туда навсегда. Быть может  это случится
через сто лет, а может сейчас... Но уйдет обязательно.
     Он знал, что здесь он уже не жилец. Здесь среди царства глухой немощной
пустоты ему  уже  просто  нет места. Он казался  себе  именно  тем  яблоком,
которому некуда упасть. А когда некуда упасть, это уже - конец.
     Как  отрадно видеть  всю жизнь одни горные  вершины с вечными снегами и
нетающим льдом. "Наверное,  я уже разучился  воспринимать остальное, - думал
он, вытянувшись  на жесткой сетке  железной  койки и положив босые  ноги  на
спинку кровати, -  как тяжко знать все наперед о других,  а  о себе не знать
ничего."
     "Вот сейчас сюда  войдет женщина  и принесет мне  абрикосовый  сок",  -
подумал он с легкой грустью, но в то же время слегка улыбнулся. Иногда жизнь
забавляла его своей непосредственностью.
     Она уже поднимается по лестнице, я слышу ее шаги. Она ступает  неслышно
и осторожно, боится расплескать мой драгоценный  напиток. Она держит в руках
серебряный поднос с кувшином.
     Неслышно  позади  него  растворилась  дверь,  и  на  пороге   появилась
восточная женщина Цинь.
     Я  принесла  тебе  сок,  мой господин,  - сказала она и  превратилась в
туманное облако,  распадаясь  на  куски  и исчезая прямо на глазах. "Вот так
всегда,  - подумал  он  с грустью, осушая  кувшин по  космическим каналам не
вставая с постели, - не везет тебе, Абрахамс Синяк."





     Никогда не глядите в мутную даль. Это недостойно и вредно для здоровья.
Это может позволить себе лишь совсем потерянный человек, по уши  погрязший в
грехах, закоснелый и потому мутный как сама эта даль.
     К тому же, гляди не  гляди,  а там все равно ничего нет. Пухлые облака,
влачащие свое жалкое существование на маршрутах воздушных течений. Прокисшая
серость неба,  и  отдаленный стук журавлей-колодцев,  разносящийся  по  всей
обширной   округе   разноголосых   мутностей,   потерявшийся    средь   этой
гипертрофированной пустоты.
     О да! Ты огромна - Великая мутность! Твоим слугам  нет счета, а деяньям
- конца. Всепоглощающая, всеобъемлющая, ты делаешь из людей мутный кефир или
поросячье пойло. Но спросила ли ты их об  этом? Хотят ли они  всю жизнь быть
кефиром или поросячьими завтраками... Что? Никто не отвечает?... страшно.
     И откуда ты только взялась, хочу я знать? Издалека? Похоже. Хотя - нет,
- ты все время была где-то рядом, до поры витала поблизости, прикидываясь то
туманом, то  слякотью, то пчелиным пометом. Ты можешь меняться. И поэтому от
перемены  мест слагаемых  сумма меняется  очень  быстро.  Или  просто  -  от
перемены мест. И уже не  уследить. Сменил место, знак,  душу, и вот она  уже
тут как  тут.  И  ты больше  не  ты.  Ты  больше никто. Ты - мутный. А серая
мутность  пострашнее проказы. Она входит незаметно,  по капле, просачивается
сквозь поры ослабевшей души, замутняя ее первородный цвет.
     О люди! Бойтесь! Идет время Великой Мутности.





     Когда  бродивший по  городу  дождь  окончательно  утомился и  иссяк, на
окраине его возник Вертиполох. Вернее  возник он в доме No6 по Комсомольской
улице, и возник не весь.
     Сначала на маленькой уютной кухоньке появились его голые волосатые ноги
в хайкинга американской армии и носках Бундесвера. Через пять минут над ними
обозначилась  голова  с  умными черными  глазами.  И  уж  затем,  с  минутку
померцав, воплотилось в натуре его тело.
     Тетушка его никак не  ожидала, что все произойдет так быстро, и поэтому
была обескуражена появлением на кухне как раз к обеду.  Она накинула на него
халат,  чтобы прикрыть природную  наготу, и усадила  за  стол. Вертиполох  с
чавканьем  погрузил  содержимое тарелки в свое чрево и задумался. Странные и
грустные мысли бродили в его голове.
     Вот есть я, - думал он, почесывая волосатую ногу, - я есть вот, - снова
думал он и чесал свою ногу. - Да...! Вот есть суп!
     Был, - мягко поправила тетушка.
     Да, был, - согласился Вертиполох, - но его уже нет?!
     Нет, - согласилась тетушка.
     Печально, - изрек племянник, - надо все обдумать. Пойду пройдусь.
     Он  встал и  вышел  сквозь  узкий коридор на  улицу, оставив после себя
атмосферу глубокой тайны. Тетушка, вся окутанная ею, убрала со стола, вымыла
посуду, и, посмотрев на зиявший в конце коридора дверной проем, промолвила с
сожалением:
     Опять исчез. Ох уж эти дети...
     Когда Вертиполох возник на улице, там уже шел  снег. Он снял  хайкинг и
носок бундесвера и поставил свою оголенную ногу в слякотную лужу.
     Ах, да, - вздохнул он, - уже зима.
     Но он ошибался на 180,  было собственно еще  жаркое лето, и кругом пели
птицы. Снег шел только у него во дворе.
     Кругом  одни  загадки, - выдвинул он свой июньский тезис и пошел,  куда
глаза глядят.
     В  этот  момент  тихое  бормотание  мыслей,  ворочавшихся  в  голове  у
Вертиполоха,  было  нарушено появлением  бегущего куда-то окна и бегущего за
ним человека.




     Стой,  проклятый  тупой  квадрат!!!  - орал человек,  прыгая босиком по
камням, так как был абсолютно голым, - мне же холодно!
     Между  прочим  -  параллелепипед!  -  парировало  окно,  пробегая  мимо
Вертиполоха.
     Чего???! - от неожиданности голый человек остановился. Воспользовавшись
этим, окно исчезло в кустах.
     Голый, увидев,  что все пропало, впал в транс. Он упал на четвереньки и
забормотал, пугливо озираясь:
     Да как же это, да куда же... Люди!!!
     Все  проходит, брат мой, - подбодрил его стоявший рядом  Вертиполох,  -
это суета.
     В этот  момент из-за угла с диким  воем вылетела шестиструнная гитара и
резво  взмыла  вверх,  там  она на секунду затормозила, сделала три  мертвых
петли, и, сверкнув  на солнце  лакированными  плоскостями, вошла  в  штопор.
Своим невидимым концом штопор уткнулся в Вертиполоха.
     Воздух!!! - заорал насмерть перепуганный человек и зарылся на три метра
в землю.
     Вертиполох резко бросился в сторону и, споткнувшись, тяжело плюхнулся в
канаву с водой.
     Со страшным грохотом, словно обрушился небоскреб, гитара вошла в землю,
насмерть  придавив  трех  муравьев  и сломав лапу подвернувшемуся кузнечику.
Весь мокрый Вертиполох вылез  из  канавы. От  развороченной земли валил пар.
Неподалеку из земли торчала голова с искаженным от радости лицом.
     Милый мой! - весело крикнула голова, - да вы мне жизнь спасли! Я просто
обязан напоить вас чаем.
     Вертиполох выдернул из земли  слегка  дымившуюся гитару,  закинул ее за
плечо и, обняв голого человека, зашагал с ним по направлению к Привокзальной
улице.




     А там их ожидало тепло  и уют авангардной  кухни:  колченогий табурет и
тоскливо-зеленые стены.
     Люблю уют, черт  возьми, -  сказал  Вертиполох,  входя в кухню и швыряя
гитару в угол.
     Да, - поддакнул голый и вытянулся  на дощатом полу. Он мирно прикемарил
в  углу и  уже начал посапывать, когда Вертиполох неожиданно вспомнил о цели
своего посещения:
     Э! - воскликнул он, - а где же чай?
     Он вот, - сказал человек и ткнул пальцем в пустоту.
     Здесь.
     Да где? - переспросил Вертиполох.
     Да  вот же,  -  пояснил человек, - он везде.  Его надо просто вожделеть
очень сильно,  и он появится. Помни, если  ничего нет,  а очень хочется,  то
надо вожделеть, и все появится само собой. Понял?
     У-гу, - загадочно сказал Вертиполох.
     Ну тогда вожделей, а я немного посплю, -  сказал человек и провалился в
сон. А Вертиполох уселся на полу, скрестив  ноги, подобно индейским  йогам и
стал вожделеть.
     Когда  через полчаса ничего  не  появилось,  он  не  огорчился  и  стал
вожделеть в другую сторону.
     Теперь  он  хотел  бутылку кефира  и котлету, которую можно есть только
зимой,  маленькую и  сморщенную, но  очень желанную.  Он вожделел  ее  всеми
силами своей  души, и когда, наконец,  перед ним  возник  поднос  с бутылкой
кефира  и котлетой в розовой дымке, он в  изнеможении рухнул на пол, потеряв
остаток сил и ныряя в  глубокий  обморок. Но Подсознание его  улыбнулось: он
добился своего и скоро будет сыт...
     Когда Вертиполох  очнулся,  ни кефира, ни котлеты на полу  не было.  Он
огляделся: голый человек исчез.
     Сволочь, - выругался Вертиполох, и поправив халат, шагнул через оконный
проем в вечный дождь.





     По дороге, ведущей из одной пустоты в другую, меж домов, похожих словно
стая серых мышей, прямо по крышам шел задумчивый нечесанный дождь.
     Рядом с  ним шагал,  запахнув полы  своего халата,  Вертиполох. Он  был
голоден, обманут и недоволен жизнью.  Он шагал, не разбирая дороги, ему было
все  равно,  куда  идти.  И  он  пошел в  "Снайпер". Вернее, не совсем  так:
"Снайпер" вдруг ощутил, что нужен  ему  больше  жизни  и возник  на  дороге,
которая вела в пустоту. Теперь она вела в "Снайпер".
     Вертиполох увидел,  что идет не один, впереди него  шагал какой-то мэн.
Он догнал его и хлопнул по плечу: - Здорово, Джо! - Я не джо, - ответил мэн,
- я пипл Кузьмичев.
     Ага, а я Вертиполох! - Это в кайф!
     И они вошли в "Снайпер" уже друзьями.  Поднявшись по лестнице на второй
этаж, они остановились  и отряхнули с себя воду, висевшую на одежде крупными
каплями.  Из-за двери вдруг раздался страшный  скрежет, словно стая облезлых
кошек застряла в трубе.  -  Что это? - испуганно вопросил  Вертополох.  - Не
боись, - успокоил его пипл Кузьмичев, - это наш третий.
     Он отворил  дверь, за которой открылась небольшая  комната,  заваленная
аппаратурой.   Чего  здесь  только  не  было:   гитары,   стулья,  барабаны,
синтезаторы и  микрофонные стойки были свалены  в одну кучу,  поверх которой
восседал еще один лохматый мэн в клубах сизого дыма и с бутылкой "Столичной"
в руке.  Увидев гостей, он  дико заорал и  оскалился: -  Привет,  пиплы!!! -
Привет, - согласился пипл Кузьмичев и сказал Вертиполоху,  - заходи, третьим
будешь.
     Через минуту они уже выпивали на троих. Так родилось "ЗЮ" (ZUO).




     Пипл  Кузьмичев  сказал:  "Мы  будем  звать  тебя  Верт"!  И Вертиполох
согласился  быть Вертом. Так выходило даже лучше. И жизнь потекла  дальше, а
потом вообще забила ключом, разбрасывая веселые брызги во все стороны.
     До  тех пор, как Верт возник в этом  городе и  повстречал  по дороге  к
"Снайперу" пипла Кузьмичева,  а  следом  и  Марыча  (это  тот лохматый  мэн,
который любил детей и выпить), всем им чего-то не хватало, но теперь...
     Теперь они проводили вместе все  свободное время, так как другого у них
не было.  "Снайпер"  стал  их  домом. Здесь они  собирались каждый вечер  и,
разобрав  кучу  гитар, валявшихся на  полу, и кое-как натянув на них струны,
бренчали что  есть силы, вымещая на несчастных инструментах все свои эмоции.
Эмоци й было не мало, и от этого струны рвались как прогнившие нитки, но они
натягивали все новые и новые, до тех пор, пока не родился  Пурик. Пурик умел
немного  стучать  на  барабанах. Поэтому, когда  тот  слегка  подрос,  Марыч
притащил его в "Снайпер". После  чего Пурик стал сотрясать стены мощными, но
не  в  тему, ударами по барабанам.  Спустя месяц  он  измочалил их вконец, и
выкинул в окно, сбив по дороге пролетавшую мимо ворону.
     Шло  время... Птицы стали  облетать  "Снайпер" стороной,  люди обходить
его, а пиплы потянулись туда стаями.
     Пипл Кузьмичев научился слегка бренчать на гитаре и писать песни. Марыч
освоил "Бас". Пурик  собрал новые барабаны и выстрогал  из поваленной березы
новые палочки. Один Верт не научился играть ни на  чем, плюнул на все и стал
называться  непонятным  словом "менеджер". Но после  плюнул еще  раз  и стал
великим кинорежиссером, потому что стал снимать фильм про "ЗЮ".
     О! Вы не знаете, что такое "ЗЮ"?! Видели ли вы  когда-нибудь, что такое
"ЗЮ"?! А это надо было видеть...
     С  течением   времени  "Снайпер"   переполнился   внутренней  энергией,
выплескиваемой каждый вечер пиплами из "ZUO", и стал светиться по ночам. Над
ним  изменилась роза ветров,  и  пролетавшие  мимо самолеты  проваливались в
воздушные ямы, которых над  городом  стало больше, чем здорового неба.  Зима
покинула эти  края, потому  что снег  таял уже в  воздухе, еще  не достигнув
земли,  отчего  все время шли дожди. Пропитанная избыточной  влагой северная
земля, на  которой стоял забытый  город, прониклась доверием к жившим на ней
пиплам  и  зазеленела навечно. Все пропало за буйно разросшимися деревьями и
травами, зацвели даже заборы  и телеграфные столбы,  вследствие чего  тут же
встал вопрос о переименовании города, хотя прежнее название все забыли.
     Ранним утром  пипл Кузьмичев вышел на крыльцо своего дома  и, посмотрев
окрест,  зевнул  и  сказал: -  Какое  все зеленое!  С  тех  пор  город  стал
называться Зеленогорск.




     Он отчетливо помнил тот день, когда  восточная женщина Цинь  растаяла у
него на  глазах,  превратившись  в  облако,  и  унеслась  куда-то в  сторону
Тибетских гор.
     С той поры  никто больше  не  навестил его и  не  сказал  ему ласкового
слова.  А  как  его  хотелось  услышать!  Все  женщины  миры  забыли  о  нем
единогласно, словно его  никогда и не существовало. Но он жил и пил кефир! И
потому  был  жив еще  семьсот  лет,  а  потом  впал  в спячку. Страшные  сны
будоражили  его  истосковавшуюся  душу:  "...  Она  уходила  куда-то  вдаль,
неслышно  ступая ногами  по теплому песку. Завернутая  в прозрачную шелковую
накидку, которая, облегая ее стан, подчеркивала стройность фигуры. Боже, как
же она была прекрасна!"
     Они любили друг друга безумно, но сказка не может продолжаться вечно, и
настал  день,  когда она сказала ему, что  должна уйти.  Нет, она любит  его
по-прежнему,  но  она  должна  уйти  в  пустыню. Что-то зовет  ее,  какой-то
внутренний голос.  Кажется, это зовет Бог... И она ушла, оставив его наедине
с  мерзкими  обшарпанными  стенами,  железной  койкой  и протухшим  кефиром.
Одного. Он знал,  что  иначе она не могла поступить, и не винил ее... но это
было жестоко.
     Он  не  мог  пойти вместе  с ней и остаться тоже  уже не мог.  Все было
просто и непонятно...
     Три  года он  провисел  один.  В комнате, заполненной жужжанием  мух  и
поскрипыванием натянувшейся веревки. А потом появилась Цинь  и,  встав рядом
на табуретку, поцеловала его в губы. Когда он упал на пол, оборвав веревку и
сломав себе шесть ребер, она стала ухаживать за ним, и вскоре он опять встал
на ноги.
     Как  оказалось,  чувства меняются почти  мгновенно. Теперь он ненавидел
свою сказку и любил Цинь. Но его словно преследовал рок: настал день и Цинь,
превратившись в облако,  улетела  в далекий Тибет, опять покинув  его.  Круг
замкнулся.  Он должен был умереть опять... Но он устал умирать уже в который
раз. Устал грустить и тосковать. Быть мертвым - очень трудно. И вот тогда он
махнул на все и стал Живым.




     Когда  Живой  появился  все  в  том же  "Снайпере",  он понял,  что все
происходящее с ним на этом свете, было не зря. И все пиплы тоже поняли,  что
они появились не зря. И Верт понял. И пипл Кузьмичев и даже Марыч.
     Живой сразу вошел в  "ZUO" и  больше из него не выходил.  Он стал рвать
струны вместе с "ZUO", петь  с ними  песни и  писать их. А потом решил стать
таким же великим режиссером,  как Верт, и стал им, после  того как снял всем
известный клип группы "ZUO" к их теме "Одна ночь в сумасшедшем доме".
     Клип  обошел  все  телестудии  страны, вызвав  страшный ажиотаж  вокруг
команды. Чуть позже на всей земле уже не было человека, которому не хотелось
бы провести в сумасшедшем доме хотя бы одну ночь. (Признайтесь себе, вы ведь
тоже этого хотите.)
     Пиплы из "ЗЮ" стали страшно  известны.  Их  наперебой разрывали ведущие
менеджеры, телефоны их  постоянно сотрясались от грохота звонков, но однажды
их вдруг не стало. Огорченные менеджеры подошли к окну и увидели, как: ...По
дороге, ведущей из одной  пустоты в другую, меж домов, похожих, словно  стаи
серых мышей, брел задумчивый нечесанный дождь...

          Конец мая - 24 июня 1991 г. Павловск








     Темно-синие сумерки съели оранжевое солнце,  и кончился день. Он исчез,
словно легкий  запах, событие, не  стоившее  и  капли внимания, сгорел,  как
прошлогодняя листва.
     Когда Антуан де Гриз понял это, он накинул на плечи шинель и, растворив
дверь, вышел на крыльцо дома.
     Острые,  похожие  на иглы, верхушки сосен  еще вырисовывались  на  фоне
темнеющего  с  каждой  минутой  неба.  Антуан  проводил  взглядом  последние
всполохи  умирающего  заката   и   закурил.  Ему  было  хорошо.  Спокойно  и
умиротворенно стучало привычное сердце.  Легкий, прохладный ветерок  теребил
копну черных волос, ниспадавших на плечи.
     На  яркий огонь  его индийской трубки  слетелось  множество  насекомых,
мешая  командору  целиком  отдаться  наслаждению.  Он  стал отмахиваться  от
надоедливых  существ и,  поймав одно из них, раздавил между пальцев. Хрупкий
панцирь щелкнул,  как пустая скорлупка,  заставив  командора  вспомнить  про
жизнь, о которой он так старался сейчас забыть...
     Он вспомнил о том, что завтра предстоит  бой. Быть может, его последний
бой  в  этой,  уже не имеющей  значения, жизни. Его полки  измотаны  и плохо
вооружены. Люди  голодны  и усталы и не верят  уже  ни во что, кроме  своего
командора. Одна  лишь она, эта  вера, и  держит  его  еще вместе  со  своими
людьми. Не  будь ее, Антуан уже давно ушел бы  туда, где ждала его Элизабет.
Ждала уже четыре года. В маленьком сосновом гробу.
     Командор затянулся и выпустил  облачко едкого дыма, заставив рассеяться
кружившую над  ним стайку насекомых. Он  заметил  несколько слабых  огоньков
вдали  меж  деревьев.  Там  горели  костры  его  армии, некогда  огромной  и
непобедимой, как ему казалось. Армия эта  брала для  него города и  покоряла
страны. Крушила вражеские полки и ставила на колени гордых королей.  Да. Так
было, было...  И вот теперь непобедимый командор загнан в болота соединенной
армией  королей  Сэметрийской  равнины и  сам должен  встать на  колени  или
умереть.
     Встать  на  колени...  Гордый  император  Антуан  де  Гриз презрительно
усмехнулся в темноте и  сплюнул сквозь зубы.  Встать на  колени... Жизнь  не
такая  уж ценная вещь,  чтобы оставить ее себе в обмен на  честь.  К тому же
жизнь командора уже не интересовала.
     Последние  четыре года без Элизабет он не  жил - спал.  И  сон этот был
кошмарным.  Война,  смерть, лживые короли  и такие  же  женщины,  многие  из
которых отдали бы  все за одну ночь с ним, но они были слишком пусты внутри,
и командор отвергал их. Даже мстил иногда за ложь. Лжи он простить не мог. В
конце концов женщины его стали бояться, но в страхе хотели его еще больше.
     Антуан закрыл глаза и прислонился к стене. Элизабет...
     Она стояла перед ним, как живая. Маленькая и хрупкая, словно хризантема
под  дождем. И он рванулся к ней всем  телом, всем существом, со всей силой,
на  которую  был способен,  но...  она  исчезла, растворилась,  словно  дым,
удалившись в небытие, которое, казалось, покинула лишь на мгновение.
     Элизабет! - простонал Антуан, пытаясь задержать призрак.
     И  она  вновь  возникла перед  ним: молодое  создание, одетое в голубое
платье. Фея. Она протянула руку и позвала его за собой.
     Я иду, - прошептал командор, нащупав рукоять пистолета, мертвым холодом
кольнувшую ладонь. И вдруг он понял, что стоит на коленях и смотрит в черное
бездонное небо.
     Подожди. Я приду, скоро. Но не сейчас. Он встал с  колен, огляделся. На
ступенях крыльца валялась выпавшая изо  рта  трубка. Антуан поднял ее, снова
закурил и посмотрел на восток.
     Там,  растаскивая  темноту  по  кускам, размывая  ее,  словно  ненужную
краску, рождалось новое утро. Иглы сосен затупились, слившись в одну ломаную
линию. Свежий ветер гнал по небу рваные клочья облаков...
     Антуан снял шинель и накинул на плечи свой серебристый, простреленный в
двух  местах плащ.  Прицепил к  поясу  шпагу и зарядил  пистолеты.  Подозвав
знаком возникшего из-за спины адъютанта, командор сказал:
     Жан, играйте сбор, мы выступаем...
     А когда затихли звуки трубы, еле слышно добавил:
     - Скоро, но не сейчас.

     5 мая 1992 года, г. Гатчина




     Иной раз хочется  разметать  облака по небу, выплеснуть  чашку горячего
кофе в морду проходящему мимо коту, и спросить:
     Ну, что, сволочь,  жарко небось?  А  в ответ  услышать:  -  Никак  нет,
товарищ, кофе ведь с молоком был. Даже приятно.
     И ничего не понимая смотреть в след этому самодовольному коту, который,
уходя,  еще и нагло облизывается. И бормотать себе под  нос: "Черта с  два я
еще хоть раз в жизни кофе с молоком выпью, только черный - как смола в аду"!
     Но нет облаков в небе, коты куда-то попрятались, а в магазин не завезли
молока. Вероятно, коровы иссякли, или трава перестала расти.
     Что  ж. Иду  по  улице, пиная  валяющиеся на дороге  консервные  банки,
апельсиновые корки и еще теплых алкоголиков.
     За  углом  встречаю невыспавшееся солнце,  которому  никак  не  удается
взобраться на небо. Солнце расстроено и вот-вот заплачет. "Не плачь, говорю,
солнце мое, давай помогу". И подсаживаю его на водосточную трубу, по которой
до  неба всего  четыре  этажа.  Светило,  покряхтывая, забирается  наверх  и
благодарно загорается ярким светом. Сразу становится весело, светло, и легче
жить на белом свете, потому что жить на сером - совсем не весело.
     Радостные  обитатели  мансарды  вызывают  пожарную машину.  "Глупые,  -
смеюсь я,  - вы что, никогда не видели солнца?" И ухожу, рассматривая мир, и
отыскивая, чтобы еще в нем подправить.
     Побродив  так полдня по Питеру,  успеваю привести  город  в порядок. На
Садовой  - показать дорогу заблудившемуся трамваю, на Гороховой -  перевести
старушку  через дорогу,  у  моста  Александра  Невского  -  застрелить  трех
ротвейлеров: нечего гулять где ни попадя, и пугать добропорядочных бюргеров.
     Удовлетворенный делами  рук своих  возвращаюсь домой.  У  порога  сидит
утренний кот и с надеждой на меня посматривает.
     - Что, - говорю, - кофе хочешь?
     - Хочу, - мурлыкает кот.
     Я  смотрю  на  закатное  небо.  Махнув  мне  благодарно  рукой,  солнце
спускается  по  трубе на улицу. Оно  живет  здесь  неподалеку.  Врут,  думаю
иностранцы, совсем не западе оно заходит.
     У меня и молока нет, - говорю я
     Это ничего, - соглашается кот, - сойдет и без молока.
     Ну,  тогда заходи, брат мой меньший, - говорю я,  беру кота за хвост, и
мы оба пропадаем в черном проеме дверей.



Last-modified: Thu, 29 May 2003 17:57:59 GMT

Оцените этот текст: