Дмитрий Биленкин. Видящие нас
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Снега Олимпа". М., "Молодая гвардия", 1980.
OCR & spellcheck by HarryFan, 27 October 2000
-----------------------------------------------------------------------
- Есть окна в прошлое. Хочешь заглянуть?
Вопрос был задан чуть-чуть лениво, с порхнувшей улыбкой, но пальцы
моего приятеля выбили на полированном столике никак не соответствующую
усмешке дробь. Я невольно посмотрел на них. "Быть можно дельным человеком
и думать о красе ногтей". Игнатьев, безусловно, был дельным кибернетиком,
но с некоторых пор он стал заботиться о своем облике, словно находился
перед глазом кинокамеры. Таким мне и запомнилось это мгновение: чашечка
выпитого кофе, домашний свет торшера на полировке, благодушие отвлеченного
разговора - и внезапный вопрос, небрежная улыбка, смущенная дробь красиво
подстриженных ногтей.
- Вот как? - ответил я в тон хозяину. - Где же эти окна?
- Хотя бы здесь.
Гибким движением Игнатьев полуобернулся к полке, выхватил папку, веером
рассыпал ее содержимое у моих ног. По ковру с шуршанием разлетелись
репродукции жанровых и портретных картин старых мастеров.
- А! - сказал я разочарованно, ибо все обернулось плоской истиной. -
Как же, как же! Вот этот суровый дядя в камзоле смотрит на нас прямо из
восемнадцатого века. А тут мы видим сводню и милую девочку, которая и не
подозревает, скольким поколениям выставил ее на обозрение художник. Это
все, что ты хотел мне показать?
- Не совсем. Пойдем!
- Куда?
- В лабораторию, конечно.
Не дав мне опомниться, он вскочил с той решимостью, которая разом
отсекает все колебания. Недоумевая, я накинул плащ и вышел вслед за
Игнатьевым.
От его дома до института было минут пять ходьбы через лесок, который
делит академический поселок на жилую и производственную часть. Слабо
шелестел дождь, с мокрых ветвей коротко ссыпались набрякшие капли. На
пересечении дорожек ртутными светлячками горели фонари. Везде было пусто,
только на шоссе нас задержала мышь-полевка, которой у самых наших ног
вздумалось перебежать через асфальт. Ближе к корпусам потянуло сырым
ветром с реки; город был поставлен на косогоре, кажется, в том самом
месте, где при каком-то московском князе была злая сеча с татарами. Теперь
над самым скатом размахнулась ажурная конструкция радиотелескопа,
изогнутые дугой антенны, как заметил один заезжий писатель, напоминали
богатырские, нацеленные в небосвод луки. От нас их скрывали здания.
Все так же безмолвно мы поднялись по широкой лестнице на второй этаж.
Игнатьев отпер дверь лаборатории, щелкнул выключателем настольной лампы.
Намокший плащ он скинул прямо на табурет; я сделал то же самое. В сухие
запахи металла, резины и чего-то еще, сугубо лабораторного, вкрался робкий
аромат лесного дождя. На табуретке застыли бесформенные очертания наших
плащей. Лампа скупо озаряла многокнопочные панели, шероховатые бока
громоздких анализаторов, путаницу подводящих кабелей, из полумрака
тусклыми бельмами глядели окошки всевозможных осциллографов, дисплеев и
тому подобного.
- Располагайся. - Игнатьев кашлянул, как будто с озноба потер руки и
подтянул к пульту свободный табурет. - Сейчас я настрою аппаратуру.
- И что же будет?
- "А то и будет, что нас не будет", как любил говаривать Пушкину
какой-то сельский поп. Ты, главное, не жди чего-то особенного. Это все
так, первые опыты...
Он затих, колдуя над чем-то, что было заслонено его спиной. Верхняя
часть его лица и гладко зачесанные волосы мутно отразились в белесом
зеркале дисплея, будто в сонной поверхности каких-то нездешних вод. От
окна дуло; там все еще накрапывал дождь. Едва слышимое гудение тока налило
тлеющим оранжевым светом пространство за ребристыми прорезями кожуха в
соседнем со мной приборе. Я отодвинул локоть и устроился поудобней. С
календаря на стене мне улыбалась красотка в цветастом купальнике.
"Глянцевая нежить", - подумал я мимоходом. Никакого особого волнения я не
испытывал, хотя прекрасно понимал, что просто так на ночь глядя в
лабораторию не зазывают. Но пока что самым резким моим впечатлением была
мышь-полевка, хозяйски разгуливающая в самом центре научного городка.
Что-то замерцало полосами в глубине ожившего дисплея, басовито взгудев,
расплескалось зыбью красочных пятен. Звук тотчас оборвался. Бесформенные
пятна скачком выстроились в изображение. Мои брови непроизвольно
приподнялись, ибо я ожидал всего чего угодно, только не появления на
дисплее всем хорошо знакомой картины Серова "Девочка с персиками". Было
так, словно включилась телепередача из Третьяковки. Правда, компьютер
столь аккуратно воссоздал все оттенки цвета, что принять изображение за
картину мешала лишь непохожая на краску светооснова копии. Но не ради же
этого меня сюда затащили!
- И как? - повернулся ко мне Игнатьев.
- Удачно, удачно, - пробормотал я в смущении. - Изумительное
сходство... Новый способ копирования?
- А ты напряги фантазию, - за ответом последовал короткий смешок. - Сам
посуди, зачем нам копия, когда есть оригинал?
Я промолчал. Когда ученые знакомят постороннего с результатами своих
работ, то часто задают вопрос, на который никто, кроме них, ответа дать не
может, и в такую минуту ты невольно чувствуешь себя дураком. Невинное, но
порой обидное для постороннего щегольство! Должно быть, раздражение
отразилось на моем лице, однако на Игнатьева это не произвело впечатления,
скорей развеселило. С видом фокусника он вытянул из кармана пачку сигарет.
- Что, по-твоему, я сейчас сделаю?
- Гопак спляшешь!
- А если серьезно?
- Ну, закуришь...
- Так! По одному моему жесту ты легко смог воспроизвести всю серию
последующих. Извини, еще один вопрос: ты часто сталкиваешься на людной
улице с прохожими?
- Редко. А что?
- А то, что и в этом случае ты с большой точностью прогнозируешь
поведение самых разных людей. Каким может быть вывод? Погоди! Сказать, о
чем ты сейчас думаешь? "Долго еще этот тип, мороча мне голову, будет
ходить вокруг да около?" Угадал?
- Примерно, - ответил я нехотя. - Прости, но все, что ты говоришь, -
изрядная банальщина.
- Человек рождается, учится, влюбляется, работает, умирает; вот уж
банальщина, а из нее, между прочим, слагается жизнь! Но - в сторону
эмоции. Мы выяснили, что один-единственный взгляд, жест, звук дает
обширную информацию о человеке, возбуждает в нашем сознании
аналого-корреляционные цепочки, что позволяет нам построить вероятностную
модель прогноза поведения любого незнакомца. Этим умением мы пользуемся,
сами того не замечая, постоянно. В некоторых людях оно развито до степени
ясновидения. Одну минуточку, я тебе кое-что прочту...
Из ящика стола Игнатьев порывисто извлек книгу в кирпичного цвета
обложке.
- Это литературоведческий труд, в нем есть запись одного воспоминания
Станиславского о Чехове. Слушай! "Однажды ко мне в уборную зашел один
близкий мне человек, очень жизнерадостный, веселый, считавшийся в Обществе
немножко беспутным. Антон Павлович все время очень пристально смотрел на
него и сидел с серьезным лицом молча, не вмешиваясь в нашу беседу. Когда
господин ушел, Антон Павлович в течение вечера неоднократно подходил ко
мне и задавал всевозможные вопросы по поводу этого господина. Когда я стал
спрашивать о причине такого внимания к нему, Антон Павлович мне сказал:
- Послушайте, он же самоубийца.
Такое соединение мне показалось очень смешным. Я с изумлением вспомнил
об этом через несколько лет, когда узнал, что человек этот действительно
отравился".
Игнатьев с шумом захлопнул книгу.
- Вот так-то! Теперь о нашей технике. Компьютер можно назвать
усилителем интеллекта. Всех его свойств, начиная с простого счета,
кончая... чем угодно. Теперь давай приглядимся к девочке на картине.
Повернув голову к дисплею, Игнатьев тронул какой-то переключатель.
Сначала ничего не произошло. Все так же ровно светился экран, все так
же лежали персики перед девочкой, все так же неподвижен был ее взгляд, все
так же незыблемо покоились давным-давно уложенные художником светотени. И
вдруг эти тени сместились! Дрогнули, как от движения облака за окном. И
сразу, точно от набежавшей слезы, заблестели глаза девочки. Она моргнула.
Стиснув персик, шевельнулись кончики ее пальцев.
Мне показалось, что табурет подо мной превращается в колышущийся,
надутый воздухом шарик. Судорожно глотнув, я дернулся, чтобы сохранить
если не физическое, то душевное равновесие.
Губы девочки меж тем дрогнули.
- Неужели еще никто не окаменел, вам позируя? - сказала она с вызовом.
- Как странно...
- Кому?! - вскричал я, весь подавшись к дисплею. - Кому она это
говорит?!
- Что за вопрос - Серову, конечно! Зафиксируем момент.
Сухо щелкнул переключатель. Девочка так и застыла с полуоткрытым ртом.
Ее влажный, слегка умоляющий, одновременно протестующий и чуть смеющийся
взгляд был устремлен прямо на меня. То есть, конечно, не на меня - на
художника. На человека, которого давно не было в живых. Как, впрочем, и
самой девочки...
Но ведь она только что двигалась! Говорила! Жила в пространстве
дисплея! Это не имело ничего общего с кино, она реально была здесь и
сейчас, и стоило лишь нажать кнопку, чтобы ее самостоятельная жизнь
продолжилась!
Вскочив, я отпрянул, не сводя с нее глаз.
- Нет! - вырвалось у меня. - Откуда известно, что этот голос, эти слова
- ее?!
Ответ последовал не сразу. Повернутое в профиль лицо Игнатьева казалось
застывшим в бестрепетном отблеске дисплея.
- Голос, конечно, синтезирован компьютером, - проговорил он глухо. -
Как и ее движения, как и сами слова. Ведь там ничего нет, кроме бега
электронов... И все же это ее движения, ее слова, ее голос. Мы никогда его
не слышали? Верно. Вот также мы никогда не стояли на берегу мезозойского
моря и все же знаем его теплоту, соленость, как если бы купались в нем.
Между обликом человека и его голосом существует четкая взаимосвязь. Можешь
не сомневаться, тут все проверено. Именно так она говорила без малого сто
лет назад. Точнее этот миг она и сама не смогла бы вспомнить...
Я почувствовал, как по спине у меня пробежали ледяные мурашки.
- Она смотрит так, словно видит нас, - выдавил я через силу.
- Нет, - покачал головой Игнатьев. - Прошлому вглядеться в будущее не
дано. Это мы ее видим.
- Ожившее прошлое...
- Боюсь, даже сейчас ты не представляешь, до какой степени ожившее!
Хочешь взглянуть на Серова в этот миг? Услышать его ответ?
- Но его же нет на картине!
- Зато есть снимки, рисунки, воспоминания о нем и семье Мамонтовых, еще
цел дом, где это происходило. В компьютер заложены все наши знания о том
времени, а жизнь выдающихся людей как раз легче всего смоделировать, ибо о
них сохранилось больше всего сведений. Но даже поступки обычных людей,
если их хоть раз коснулся луч искусства... Вот гляди!
Игнатьев стремительно обернулся к пульту. Экран мигнул, потух, снова
мигнул, озарился сиреневым светом; скользнули неясные тени, сгинули,
возникло уже что-то другое, устойчивое, - березы, бредущая меж ними
женская фигура. В предвечернем сумраке слабо забелело лицо. Проступило
четче; Я ахнул. Та девочка! Нет, уже не та - повзрослевшая...
- Моделирование ее дальнейшей судьбы, - почти не разжимая губ,
комментировал Игнатьев. - Компьютер произвольно ищет другой, отчетливый
миг ее жизни... Ага! - он торжествующе указал на шкалу. -
Девяностопроцентная достоверность, а время - одиннадцать месяцев и шесть
дней после написания картины! Интересно, интересно, я сам этого еще не
видел, посмотрим, что наша девочка делала тогда...
Она ничего не делала. Она замедлила шаг, как будто в изнеможении
прислонилась к стволу березы. Сквозь легкое платьице девушку, очевидно,
пробрал вечерний холодок - она быстро и зябко повела плечами. Ее лицо было
бледно. Или так казалось в сумерках? На этот раз изображение было не
совсем четким. Ясно проступали березы, тогда как выражению лица не хватало
завершенности. Или оно просто было возбужденным? Что-то в нем менялось
ежесекундно. Надежда, нетерпение, страх?
- Что с ней? - спросил я порывистым шепотом. - Где она?
- Откуда я знаю! - тем же шепотом ответил Игнатьев. - В восемнадцатом
веке Кювье понял, как можно по одной косточке восстановить облик всего
существа, мы же пытаемся, еще только пытаемся... Тихо!
Что-то произошло в Зазеркалье дисплея. Лицо девушки вдруг просияло, она
вся подалась вперед - темноволосая, большеротая, счастливо трепещущая. То
был безотчетный порыв. Словно опомнившись, она тут же потупила взгляд,
небрежно откинулась и, подняв глаза к небу, поспешно натянула на себя
маску мечтательного покоя. Впрочем, притворство давалось ей плохо. Я
забыл, что смотрю в дисплей! Был темнеющий лес, было запрокинутое к стволу
смятенное лицо девушки, была нерушимая тишина летнего вечера, в которой
внезапно грянул треск валежника под чьей-то уже близкой поступью...
Я увидел вдвинувшееся в пространство плечо мужчины.
Опережая мою мысль, рука Игнатьева метнулась к пульту. Дисплей потух,
изображение - нет, само прошлое! - исчезло в нем.
- Нельзя! - звеняще выкрикнул Игнатьев. - Слишком... слишком интимно...
Я деревянно кивнул, подобрал плащ, трясущимися руками натянул его на
себя. С настенного календаря на меня в упор смотрела глянцевая нежить в
цветастом купальнике. Нежить? Я поспешно отвел взгляд. Игнатьев молча
обесточил аппаратуру. Не обменявшись ни единым словом, мы вышли на улицу.
Все еще моросил дождь. Черно и мокро блестел асфальт, горели окна домов
за лесом, в листве сонно шелестела капель, низкие облака нависли влажным и
теплым пуховиком. В лужах дробились отсветы фонаря. Все было, как всегда,
как обычно, уютно и тихо в шелестящем дожде, только в здании позади
осталась машина, которая настежь распахивала прошлое.
- Слушай! - порывисто схватил я Игнатьева за плечо. - Если это всего
лишь начало, то что же будет через десять, сто лет?
- Что будет? - покосился он на меня со странной усмешкой. - А то и
будет, что наши потомки, если захотят, услышат и твой вопрос, и мой ответ.
Last-modified: Mon, 30 Oct 2000 12:31:16 GMT