утварь типа тарелок, пиалы и тапочек вообще в расчет не шла... Поэтому, когда за дверью раздались уверенные шаги ужасного старца, Оболенский смущенно признал, что может рассчитывать лишь на собственные кулаки. Джамиля не знала, смеяться ей или плакать, глядя, как "новая жертва" разминается в боксерской стойке. Стукнул засов, и дверь отворилась... - Я пришел. - На этот раз Ай-Гуль-ага заявился без лампы, его узкие, маслянистые глаза так и горели под кустистыми бровями, что придавало старичку вид резинового манекена из стандартного набора "комнаты ужасов" в Луна-парке. Что, кстати, и ввело в заблуждение Оболенского - уж слишком кукольно выглядел восточный кровосос. - Вообще-то ты не вовремя, дедуля. Мы ведь только-только знакомиться начали - улыбочки застенчивые, первые стыдливые объятия, так сказать... А тут ты в двери ломишься! Иди спать, пожалуйста... - Нет. Я голоден. - Тогда лепешку какую-нибудь перед сном съешь или персик укуси. Иди спать, по-хорошему прошу... - О наивный глупец! Ты так и не понял, кто я?! - торжественно осклабился старик, а Джамиля, прячась за спиной Льва, прикрыла лицо руками. - Я - злонравный и устрашающий Ай-Гуль-ага! Глава всех гулей, пьющих кровь и пожирающих мертвечину! Гордость Шайтана, печаль Аллаха и ужас правоверных! - Ну, знаешь... Я, между прочим, тоже кое-чего гордость и ужас! - невольно завелся Лев. - Ты хочешь бороться?! Со мной? - Видимо, длина предыдущей речи полностью исчерпала все мыслимые резервы старца, и он вновь перешел на простые предложения. - Я - сильный! - Армрестлинг?! - мгновенно отреагировал Оболенский, подняв к носу гуля раскрытую ладонь. Тот, не задумываясь, принял вызов. Несколько секунд они дружно пыхтели над маленьким дастарханом, пытаясь честно положить руку соперника, пока нечеловеческая сила азиатского вампира не взяла верх. - Я победил! - Подумаешь... просто у меня запястье растянуто из-за этой проклятой мотыги! - Теперь очень хочу есть! - Ай-Гуль-ага оскалил клыки и резко нацелился на горло спортивного соперника. Багдадский вор без колебаний врезал ему по зубам. Долгую минуту старик сидел на корточках, с идиотским выражением лица держась за челюсть. Видимо, такого отпора он не ожидал, на культурном Востоке не принято бить морду аксакалам... - Ты ударил меня, сын греха! - Да на себя посмотри, дитя порока! Не знаю, уж чего ты себе навоображал, но я не забитый погонщик верблюдов и не запуганная дочь нуждающихся родителей. Еще раз так мне улыбнешься - удалю всю челюсть без помощи стоматолога! На этом конструктивный диалог закончился, началась драка. Лично я полагаю, что в ее описании мой друг, мягко говоря, погрешил против истины. Его послушать, так от старого гуля даже обгорелых тапок не должно было остаться... Ибо что, собственно, мог дедушка? Ну, укусить как следует - это да... Грязную безрукавку грузчика гуль действительно изгрыз в клочки. Что еще? Да, физически он был гораздо сильнее Оболенского, но... ростом ниже, весом меньше, а в знании практических приемов боевых единоборств вообще оказался сущим котенком. Мы только в газетах пишем о том, что являемся самой миролюбивой нацией, а вот попробуйте-ка найти хоть одного россиянина, не умеющего показать парочку приемов... Лев вырос на широких московских улицах, посещал спортивные секции, служил в тогда еще Советской Армии и мог постоять за себя! Он кидал пожилого Ай-Гуль-агу "броском через бедро" об стену, он бил его в живот ногой ударом "ека-гери", валил, поймав тощую шею во "французский ключ", наносил апперкот за апперкотом и даже произвел ущемление икроножной мышцы в партерной борьбе. Джамиля только восхищенно попискивала, глядя на геройские подвиги своего защитника. Злобный гуль был поколочен, исщипан, заломан, оплеван, но по-прежнему голоден и бодр! А вот Оболенский в конце концов, естественно, выдохся... Тут-то старый негодяй и повалил его на пол, поудобнее завернул "сыну греха" руки, глазом опытного кровопийцы примериваясь к его белой шее: - Всего не съем. Позову гостей, мяса много. - Чтоб я тебе поперек глотки встал, каннибал австралийский! - с чувством прохрипел Лев, все еще силясь встать. - Чтоб ты моей печенью поперхнулся! Чтоб у тебя от моих окорочков уровень холестерина прогрессировать начал безоглядно! Чтоб... - Ва-а-х... зачем так говоришь? Старших уважать надо-о-о-о-у! Конец нравоучительной фразы потонул в грохоте медного таза. Расхрабрившаяся Джамиля изо всех сил ахнула законного мужа по лысой голове (чалму дедуля успешно потерял в драке). На медном днище осталась глубокая вмятина, и он, дребезжа, откатился в угол. Туда же на четвереньках уползла и перепуганная содеянным девушка. Главный гуль только почесал макушку - зримого сотрясения мозгов не последовало. - Грязная девчонка! Его съем - тобой займусь. - Только тронь ее - загрызу, как мамонта! - Не грози. Что ты можешь? Багдадский вор извернулся из последних сил, и... острые клыки, не дотянувшись до шеи, сомкнулись на его плече. Бедный Лев едва не взвыл от дикой боли! Старик удовлетворенно облизал перемазанные кровью губы и противно захихикал: - Ты ничего не можешь. Шайтан научил меня. Я живу кровью правоверных мусульман. А ты на вкус... ик! ик! ик! ой... ай... ва-а-а-й! Ай-Гуль-ага неожиданно вытаращил глаза и скатился с Оболенского. Похоже, что дедушку-вампира не вовремя хватил удар или глоток крови пошел не в то горло. Гуль натуженно хрипел, его словно тошнило, выворачивая наизнанку! Злобное порождение тьмы билось в конвульсиях, царапая ногтями пол, стуча пятками и скуля, как будто неугасимый огонь обжигал его внутренности. Оболенский кое-как, не без помощи девушки, отбуксировался задом в угол, с недоумением наблюдая за происходящим. Ай-Гуль-ага умирал недолго, но мучительно... Его старческое тело, перестав извиваться, вдруг начало прямо на глазах у перепуганных жертв распадаться на куски. Он просто превращался в пепел... Причем ни с того ни с сего, без всякой видимой причины! Когда спустя минуты три на смятом ковре осталась лишь пересыпанная пеплом одежда хозяина дома, Лев и Джамиля позволили себе переглянуться. - Он умер? - Судя по всему, да. Я, конечно, не медэксперт, и надо бы посоветоваться со специалистами, но в целом... - Хвала Аллаху! - Девушка вне себя от радости бросилась покрывать ноги Оболенского поцелуями... - Джамиля! Ты с ума сошла! Ну... не надо! - О! - Счастливая вдова страшно смутилась и, дурачась, прикрыла ладошками глаза. - Да ведь ты совсем голый! - Вай дод... - Лев тоже позабыл, как в пылу борьбы потерял свою набедренную одежонку из козьей шкуры. - Вот видишь, мне и прикрыться нечем, какие уж тут поцелуи... Джамиля! Ты чего это? Джамиля, я не... я... Ой-е! И как у тебя это так получается... Но почему же все время ты... Ну-ка, что у нас там за пуговки? И вот тут еще... ага... и здесь... Джамиля, ты - чудо! Оу-у-у!... Солнышко мое, пожалуй, я все-таки прощу этого гада Насреддина... x x x Ну, все. Целую ниже... Подпись - твой Сережа. Популярная песенка. Не ждите от меня сладострастных описаний этой ночи! Мой друг женат, его супруга - милейшая женщина, зачем усложнять жизнь двум хорошим людям?! Тем более что происходило все где-то в мифическом сказочном пространстве, в неизвестном измерении, когда и сам Лев себя толком не осознавал и не помнил. Он пребывал в коме и лежал в московской клинике, как говорится - взятки гладки. А уж чем занимался в это время его двойник (тень? дух? альтер эго?), думаю, никого не касается... Сам Оболенский рассказывал о Джамиле с оттенком романтической ностальгии в голосе. Она была игрива, умна, изумительно сложена и... (долгий вздох мужской сентиментальности!) имела такие маленькие розовые ушки, которые хотелось целовать и целовать ежеминутно. По тогдашним законам ислама молодая вдова не могла наследовать имущество мужа, не имея от него детей. В крайнем случае нужно было заплатить и доказать муфтию непреложный факт беременности... Ей это удалось. Девушка умела постоять за себя, а в доме оказалось достаточно золота, чтобы вопрос о странной смерти мужа отпал сам собой. Не буду врать, чем и где посодействовал Багдадский вор-Лев Оболенский, но о Джамиле он всегда отзывался уважительно и нежно, как о самом преданном друге. Она же неустанно молила Аллаха, чтобы тот уберег ее тайного возлюбленного от стражников эмира. Впрочем, все это уже детали, насколько лишние, настолько же и нескромные. Думаю, гораздо больше вас волнует факт неожиданной гибели Ай-Гуль-аги. Да, не все так просто... Мне тоже не один день пришлось поломать голову, перерыть массу книг и даже посоветоваться с умными людьми. Толком никто ничего не объяснил, но предположение одного православного священника показалось мне очень интересным... Ведь азиатский гуль, как и европейский вампир, живет, питаясь человеческой кровью. По идее, с чисто медицинской точки зрения, разница в составе крови у людей минимальна. Ну, по крайней мере, она не должна зависеть от вероисповедания человека, так? А если предположить обратное... Если кровь мусульманина и кровь христианина все-таки существенно различаются между собой? Ведь истинная вера затрагивает не только нашу душу, но и тело... Восточный гуль, вспоенный кровью правоверных мусульман, вполне мог отравиться даже капелькой крови православного христианина, каким на деле и является наш герой! Быть может, у вас другие рассуждения по этому поводу, но я пока буду держаться этой версии... По крайней мере до тех пор. пока кто-нибудь не представит мне более убедительную. Дерзайте... На рассвете, только-только после утренней распевки муэдзинов, вдоль узких багдадских улочек танцующей походкой шел молодой человек. Для жителя Востока он был слишком белокож и голубоглаз, а для скромной профессии грузчика чересчур беззаботен. Впрочем, принадлежность к "таскалям" угадывалась лишь благодаря широкому красному поясу, обмотанному вокруг талии несколько раз, да благодаря козьей шкуре, заменяющей набедренную повязку. Плечи молодца укрывал дорогой парчовый халат, а на голове красовалась богатая шелковая чалма на манер индусской. Он шел, явно красуясь, чуть-чуть навеселе и, отщелкивая пальцами ритм, неспешно напевал: - А девушка созрела-а и... ага! Скажи Оболенскому, что он смешал в одно Земфиру и "Любэ", он бы, наверное, удивился. Просто потому, что толком не помнил ни то, ни другое... Уже на подходе к базару Лев играючи "увел" с проезжавшей мимо арбы половину бараньей туши. Вино по дороге не попалось, а красть на самом базаре он не мог себе позволить, памятуя первую воровскую заповедь: "Не воруй - там, где живешь!" Еще за добрый десяток шагов до лавки башмачника Ахмеда наш герой углядел две суетящиеся у входа фигуры. Ходжу Насреддина, в простом платье декханина, Лев узнал не сразу, а вот собственного ослика - в одну минуту. Рабинович, нетерпеливо перебирая мохнатыми ножками, сновал туда-сюда, кого-то пристально высматривая в толпе. Домулло так же нервно прохаживался у порога, привставал на цыпочки и прикрывал глаза от солнца. Оболенский с щемящей болью понял, что за него все-таки волновались... - Всем общий привет! Картина Репина "Не ждали"? Ослик рванулся к хозяину, восторженно подняв хвост, и запрыгал вокруг Льва, как истосковавшаяся собачонка. Ходжа ойкнул, обозвал Оболенского "шайтаном бессовестным" и, протянув руки, обнял друга за плечи. - Ой-ей-ей... больно! Ты полегче давай, у меня серьезная рана в дельтовидной мышце. - О аллах! Какой злодей посмел тебя ударить? - А вот тот самый дедуленька, которому ты запродал меня на подневольные работы... И не ударил, а укусил! - Не может быть... - С меня - рассказ, с тебя - завтрак? - справедливо предложил Лев. Ходжа Насреддин согласно кивнул, подхватил украденное товарищем мясо и с поклоном пропустил его в лавку башмачника. Самого Ахмеда внутри не оказалось (он тайно сбывал все наворованное добро, а если учесть, кому оно принадлежало, то дело было крайне рискованным). Хитро-мудрый Ходжа тоже с бараниной возиться не стал, а попросту обменял ее в обжорных рядах на две больших миски плова, четыре сдобных лепешки и переспелый гранат. Для начала Багдадский вор распахнул халат и продемонстрировал другу правое плечо, аккуратно перевязанное заботливой Джамилей. В сущности, рана-то была пустяковая, но Ходжа смотрел на Оболенского как на человека, живым выбравшегося из бездонного желудка шайтана! Лев говорил долго и красочно, не упуская ни одной детали и придумывая десятки новых по ходу повествования. Он разыгрывал всю драму в лицах, то весьма реалистично изображая перепуганную девушку, то демонстрируя хук слева - хук справа, а уж кошмарную смерть старого гуля показал так, что хоть сейчас мог бы выступать с моноспектаклем на театральных подмостках Нью-Йорка и Парижа. Плов Ходжи Насреддина остыл и покрылся салом, он ни на мгновение не мог оторваться от захватывающего сюжета и только охал через каждую минуту: "Вай дод! Вай дод!! Вай дод!!!" Сам Оболенский о еде не забывал никогда и, отодвинув миску, смачно дожевывал третью лепешку, запивая ее подслащенным зеленым чаем. - Это самая чудесная история из всех, что я когда-либо слышал, а слышал я немало... Завтра же расскажу о ней караванщикам - пусть все семь пустынь дивятся твоей храбрости и силе! - Не надо, не люблю дешевой популярности... - царственно отмахнулся Лев. - Знаем мы этих летописцев - такой отсебятины в текст насуют, мне потом хоть на улицу не выходи! - Ладно, не буду. - Нет, ну почему же?! Если ты в этих людях уверен, если наш престиж не пострадает, а число поклонников только увеличится - тогда действуй! Надо же и о положительном имидже думать хоть иногда... Как ты считаешь, а не наладить ли выпуск парадных тюбетеек с надписью по кругу: "Лев Оболенский - гроза вампиров!" арабской вязью с вышивкой? - Нет, - подумав, решил Ходжа, - у нас такое не носят. И, поверь умному человеку, ни один правоверный в Багдаде не признается даже в малейшей симпатии к разыскиваемому преступнику. Твои тюбетейки просто не будут покупать. - А если развернуть солидную рекламную кампанию: детям и военнослужащим скидка в десять процентов, оптовикам - до пятнадцати? - с надеждой протянул Оболенский, но под неумолимым взглядом друга сдался. - Ну и леший с ними, ограничимся караванщиками. Да, ты про плов забыл! Смотри, он уже весь инеем покрылся... - Как сказал великий Хааддин: Холодный плов - безвкусный плов, Но не хули его! Быть может, Завтра в твой казан Не бросит ничего. - Что есть, то и будем кушать. А лепешку положи, уважаемый, ты уже целых три сожрал и не лопнул! - А ты у меня каждый кусок во рту считаешь, да? Чего экономить, мы же обеспеченные люди! - Хм... - потупился домулло. - Я бы так не сказал... - Не понял... Я собственными руками упер почти всю казну городской стражи, полный мешок шехметовского добра, а ты намекаешь, что у нас нет денег?! - Ва-а-х, зачем так обижаешь, а?! Есть у нас деньги! Вот, целых две... Нет, даже три таньга осталось! На мгновение Оболенский ощутил легкое головокружение и почувствовал, что косеет. Беззаботный Ходжа нагло доедал холодный плов... x x x Наличие всего одной таньга приятнее отсутствия тысячи динаров. Арабская политэкономия. - Ты вор! - Я - вор?! - Вор и растратчик! Где мои деньги, мафиози?! - Какие деньги? Клянусь аллахом... - Ты за одну ночь промотал все мое состояние?! - Наше состояние, почтеннейший... - Ты за одну ночь промотал все наше состояние?! Шайтан с ней, с твоей половиной, но как ты посмел покуситься на мою долю! Ты играл в карты, ходил в казино, поставил ва-банк на рулетку или спустил все у игральных автоматов? А может, ты здесь оргию закатил на весь Багдад? Пригласил на мои законные таньга Таркана с балетом "Тодес", толпу гейш, путан и гурий (все в бикини и с коктейлями) и, всю ночь посасывая кальян, наслаждался танцем живота? Говори, проглот несчастный! - едва не задыхаясь от неуправляемой ярости, вопил Лев, сидя верхом на опрокинутом на гору починенной обуви Насреддине. - Слушай, дорогой... а повтори, пожалуйста, как это я устроил себе такой праздник? Клянусь чалмой святого пророка Мухаммеда, это надо записать и обязательно повторить на днях! - Ты будешь говорить или нет, транжира тюбетеистая?! - Вах, я что, по-твоему, делаю? - утомленно уточнил Ходжа, порываясь встать. Видимо, ему было неудобно лежать на старых чувяках прижатым в грудь коленом грозного Льва. - Ты увиливаешь от ответа! - прорычал Оболенский. - Отвечать вопросом на вопрос - привилегия евреев, и ты меня на этом не купишь! - О шайтан привередливый... Ну чего ты хочешь от сытого мусульманина? - Полный и подробный отчет о моих дивидендах, от вчерашнего вечера и до последнего таньга! - Тогда слезь с меня, ради аллаха! И прекрати орать, сейчас соседи сбегутся... - А пусть! Пусть весь базар знает, какой ты вор! - Вай дод, кто бы говорил... - сдержанно пробурчал Насреддин, но все-таки вылез и встал напротив друга, готовясь к недолгому, но кровопролитному разговору. Не в физическом смысле, конечно. Это я так, фигурально выражаюсь... Домулло усадил разгоряченного "прокурора", скрестил руки на груди и неторопливо пустился объяснять несведущему такие простые понятия, о которых на Востоке с малолетства знает любой ребенок: - Слушай внимательно, Лева-джан, и не перебивай! Прибереги свой гнев до конца моего рассказа, иначе печень твоя увеличится в размерах, а кровь загустеет от горя, что очень вредно для здоровья. Мы взяли из шехметовской казны ровно пятьдесят шесть золотых динаров, по четырнадцать монет в каждом мешочке. Из них - тридцать роздано по нашим ближайшим соседям. Вай мэ, что ты делаешь такое удивленное лицо?! Думаешь, люди вокруг совсем глупы и не знают, кто поселился у башмачника Ахмеда? Высокородный господин Шехмет пообещал сто таньга за твою голову... Да, возможно, нас и так бы не выдали, но шайтан не дремлет, зачем вводить мусульман в искушение? - А я - то по простоте душевной думал, что ты, как народный герой, раздаешь деньги даром... - Конечно, даром, клянусь аллахом! Это ведь они стали богаче на тридцать золотых, а не я. Еще десять монет пришлось отдать стражникам... Да, да, тем самым, с которыми я спорил! Негодяи узнали меня по ослу и с ножом у горла требовали свою долю. - Так ты заплатил шантажистам?! - вновь вскинулся Оболенский. - Нет, нет, стражникам! - терпеливо пояснил Ходжа. - Они, конечно, грабители и разбойники, но не стоит клеймить людей словом, даже не упоминающимся в Коране... Будь к ним снисходителен. - А если они придут снова? - О, непременно придут, мой мудрый друг, и нам надо сделать все, чтобы отбить у них охоту тянуть наши кровные таньга! - Динары, - мрачно поправил Лев. - Из-за десяти таньга я бы и в затылке не почесал. Что дальше? Где остаток и каков наш дебет-кредит?.. - M-м... знаешь, честно говоря, остальные деньги я раздал. - Это как?! - Не знаю... - впервые потупился Насреддин. - Просто отдал, и все. Там, за базаром, живет вдова, у нее казнили сыновей... И еще двое молодых ребят с отрубленными по локоть руками... Тут я виноват, Лева-джан. Я отработаю, клянусь бородой пророка... Какое-то время оба молчали, сдвинув брови и опустив глаза. Потом Оболенский чертыхнулся, снова налил себе холодного чаю и равнодушно бросил: - Да ну их на фиг, эти деньги! Будем изображать кассу взаимопомощи для членов закрытого профсоюза "Жертвы репрессий и тирании". Сегодня же закажу у плотника резную вывеску и прибью над входом. - Ахмед выручит за краденое не меньше десяти динаров, - виновато предположил Ходжа. - Если его не поймают, конечно... - Храни аллах! - перекрестился Лев. - Храни аллах, - автоматически поддержал домулло? едва не повторив тот же жест. - Но... я давно хотел тебя спросить... Левушка, только не сердись на меня, ладно?.. Так вот, позволь узнать мне, недостойному, а чего ты вообще добиваешься? - Давай поконкретнее, - буркнул наш герой, хотя прекрасно понял суть вопроса. Просто до этого он не пытался ответить на него даже самому себе. - Ты хочешь украсть у богачей все золото и самому стать богатым? Когда у тебя будет большой дом, много красивых вещей, четыре жены, своя лавка или даже свои караваны - разве ты не бросишь воровство? И разве тебя как законопослушного мусульманина не будут возмущать другие воры, дерзнувшие посягнуть на твою собственность?.. Неужели ты не будешь требовать для них наказания по законам Шариата? - Ходжа, погоди, дай хоть слово вставить... - Э нет, дорогой Багдадский вор! Раньше ты задавал мне вопросы, а теперь я хочу понять помыслы твоего сердца. - Голос Ходжи Насреддина становился все тверже, и каждая фраза била без промаха, как удар эмирского ятагана. - Ты говоришь, что закажешь надпись и будешь помогать всем, кто пострадал от неправедного суда... Ты будешь красть и раздавать другим... Но к чему это приведет? У людей вновь отнимут их деньги, или же они обленятся и будут пировать на твоей шее! - Минуточку, это я прекрасно понимаю, но... - Но кто сказал, что все наказанные пострадали безвинно?! Они украли! Пусть немного, пусть случайно, пусть один раз - но совершили грех! Суд эмира Багдада, несомненно, слишком жесток и кровав, но ведь он совершил благое дело, искоренив воровство! Разве не угодно это Аллаху?! - Черт меня раздери, да я еще никого всерьез не тронул... - Тогда что плохого тебе сделал наш эмир?! - заключительно красивым поворотом темы добил Ходжа, - Быть может, он всего лишь не угодил старому, выжившему из ума пьянице... Зло не искореняется Злом! Хайям ибн Омар наверняка великий поэт, но он абсолютно ничего не смыслит в борьбе с властями. А ведь ты поднимаешь руку на человека, облеченного высшей властью! Что будет, если на его трон сядет другой эмир - еще больший деспот, тиран и убийца?! Что, если твоя дурацкая игра в Багдадского вора ввергнет весь город в кровавую междуусобицу... Об этом ты хоть когда-нибудь думал? Лев молчал, выдохшийся Насреддин тоже. Однозначных ответов не было, ни тогда, ни сейчас... Прости меня, мама, хорошего сына, Твой сын не такой, как был вчера-а... медленно пробормотал Оболенский, с совершенно пустым взглядом, отсутствующе барабаня пальцами по донышку перевернутой миски. Домулло вздохнул и подвинулся поближе. Со второго раза он, уже почти не сбиваясь, тихо поддерживал Льва хорошим баритоном: Ме-е-ня засосала опасная трясина, И жизнь моя-я вечная игра! Повторюсь еще раз - однозначных ответов не было. Просто на каком-то этапе в них отпала необходимость. Двум, таким разным, героям расхотелось задавать вопросы. Настала пора действовать... x x x Я тебя во сне увидел - Больше спать я не могу. Восточная лирика. Я уже говорил, что в клинике снова стали пропадать вещи? Прошу прощения за столь резкие переходы от темы к теме, но все это звенья одной цепи и лично мне представляются вполне заслуживающими внимания. Итак, первой бессознательно лежащего Оболенского обвинила нянечка. Поправляя сползающую подушку, она наткнулась на что-то твердое под наволочкой и выудила видеокассету (при просмотре в кабинете главврача признанную порнографической!). С какого бодуна замерший в коме человек прячет себе под голову порнофильмы - никто объяснить не мог. Как никто и не признался в том, что данная кассета является чьей-то собственностью... А ретивая старушка, захватившая еще хрущево-андроповские времена, махом объявила гражданина больного шпионом! По ее версии, он лишь прикидывается "комиком" (это дословно, видимо, производное от слова "кома"), а на деле - как есть шпион! Ночью встает тайком, крадет все, что плохо лежит, а на видеокассету небось записал оргию зав. хирургическим отделением и двух молоденьких медсестер. Она сама их, конечно, на этом не ловила, но больше некому! Само собой разумеется, что весь этот бред всерьез никто не воспринял. Однако сам факт столь подозрительного совпадения (имеется в виду повторное нахождение посторонних предметов в постели больного) заставил многих взглянуть на эту историю иными глазами. Кровать вновь проверили - и вновь обнаружили недавно похищенную мелочь. Так как сам факт комы являлся абсолютно бесспорным, Лев вроде бы имел предельно твердое алиби. Тем не менее руководство клиники приняло нестандартное решение: потратить бешеные деньги, но установить в палате камеру круглосуточного наблюдения. Вопрос медицинской этики отпал сам собой, всем было слишком интересно... Ахмед заявился только к вечеру. Когда он, стонущий и бледный как смерть, протиснулся в лавку, оба друга едва не вздрогнули - бедный башмачник был практически гол, избит до синяков, а также лишен двух передних зубов сразу, в верхней и нижней челюсти. Говорить что-либо отказался напрочь, рухнул на обрезки кож и рыдал не переставая аж два часа подряд! Естественно, все предположили самое худшее... Хотя, видимо, все-таки "самое худшее" башмачника миновало, ибо обе руки у него были на месте, а голова твердо сидела на жилистой шее. Пока Насреддин как-то успокаивал неудачливого торговца краденым, Оболенский, не сумев вытрясти из Ходжи последние деньги, вскочил на Рабиновича и пустился вскачь через базар. Вернулся вскоре с целым мешком всякого добра за плечами. Не размениваясь на мелочи, он по ходу верхового маршрута украл: кувшин вина, две пиалы, новый пояс, тюбетейку узбекскую, черную папаху, две горсти урюка, железный шкворень, половину сдобной лепешки и не очень новый халат. Все это Лев от души выложил перед настрадавшимся башмачником, и тот, после принятия наполненной до краев пиалы, сбивчиво и плача кое-как поведал сочувствующим свою печальную историю... - Клянусь аллахом, я был жестоко наказан за свою гордыню, и лукавый шайтан послал мне навстречу самое страшное испытание, коему только подвергается мужчина, - искушение вожделением. - Женщина. Все беды от них... - чуть слышно прокомментировал Ходжа. - Соболезную, - так же тихо кивнул Лев, - сам горел на бабах. - Мне удалось найти не особо щепетильных караванщиков из кочевых арабских племен. Они охотно купили почти все и дали хорошую цену. У меня на руках было целых двенадцать динаров... - всхлипывая, продолжал Ахмед. - Но я... о проклятая глупость и жадность! Я возжелал оставить себе парчовый пояс благородного господина Шехмета! Он так шел к моему старому халату. Я только подумал, что вы не будете против, а тут мимо меня вдоль улицы проходит она... - Она? - переспросил Оболенский. - Ну не он же! Вах, ведь речь шла о женщине... - раздраженно напомнил домулло. - Она была чудом из чудес, друзья мои! Ее лицо, как и положено достойной мусульманке, чтящей законы ислама, было скрыто чадрой. Но стан, схожий с кипарисом!... Но руки, нежнее озерных лилий!... Но маленькая ножка в парчовом узорчатом башмачке!... Но индийский аромат ее благовоний... - И ты был к ней так близок, что уловил аромат? - не поверил Насреддин. - Видимо, это были те еще благовония! - сделав акцент на второй букве "о", подковырнул Левушка. Ахмед укоризненно взглянул на одного и второго, дождался, пока им станет стыдно, и вновь вернулся к печальному рассказу: - Наверняка прекрасная госпожа, пленившая мое сердце, шла с базара, где делала необходимые покупки. Я бы и не дерзнул преследовать ее своим вниманием, но шедшая позади старуха приблизилась ко мне и шепотом сказала: "Благовоспитанный муж, судя по твоему богатому поясу, ты человек, имеющий средства. Если тебе понравилась моя госпожа - смело следуй за нами, но держись поодаль. Я буду поручительницей твоего счастья, если ты будешь щедр к старой женщине". Мы долго шли, и вот наконец моя высокородная пэри вошла в один дом, а старуха поманила меня пальцем: "Есть ли у тебя золотой динар, чтобы я подкупила раба, сторожащего дверь? Не будь скуп, моя госпожа - богатая вдова, и если ты понравишься ей в постели, то все вернешь сторицей..." - И ты дал ей монету?! О неразумное дитя... - Ни фига себе дитя?! - искренне возмутился Лев. - Да он меня лет на восемь старше, лох великовозрастный! - Я... я... решил, что из двенадцати динаров четыре уж точно мои, и отдал один. А эта старая карга, чтоб шайтан изъязвил ее лживый язык чирьями, увидела все деньги и ласково повела меня внутрь дома. Мы прошли в богато убранную комнату, где старуха оставила меня, а вскоре туда пришла та, о ком "вздыхают в зависти цветы - им не дано подобной красоты...". Ее лицо все еще было сокрыто от моих глаз, и села она напротив, и говорила со мной нежно, и угощала фруктами, и вскоре ушла, ибо не в силах была сдерживать страсть, пронзившую ее, подобно дамасскому кинжалу! - Ёлы-палы, вот так сама и сказала? Я фигею... - Лева-джан, не перебивай, очень поучительная история... - заступился за башмачника Насреддин, хотя оба уже отлично понимали, к чему идет дело. Далее расписывать смысла нет, все сводилось к банальному охмурению клиента. Старуха с девицей явно работали в паре. Убедив "вожделеющего мужа" в том, что цель близка, из него выудили еще два динара на вино и покрывала, после чего отправили на омовение перед актом. Пока парень наскоро обливался ледяной водой из медного кумгана, бабуля успешно стырила все его вещи, включая завязанные в платочек динары. Ахмед узрел удирающих сообщниц через окошечко - они были уже на улице, благополучно скрываясь в толпе. Покуда бедняга искал, чем прикрыться, покуда выбежал из дому... Короче, ту девицу он так и не нашел, но был жестоко поколочен купцом, чью жену он принял за беглянку и пытался заглянуть ей под чадру. Избитый, ограбленный, униженный башмачник в конце концов сдался и побрел домой, но у небольшой лавки цирюльника вдруг нос к носу столкнулся с той самой старухой! Первоначально он ее едва не задушил... потом все же овладел собой, дал старой ведьме возможность высказаться, и она не стала отпираться. Наоборот, призналась во всем и "честно" сказала, что ее госпожа с деньгами прячется у цирюльника, и если "великодушный муж" пощадит их и не станет устраивать скандала, то она сию же минуту все ему вынесет. Так как из лавки был всего один выход, лопоухий Ахмед позволил обманщице войти к цирюльнику. Через минуту оттуда выскочил главный мастер с двумя рослыми учениками, башмачника сгребли в охапку, занесли внутрь и, невзирая на вопли протеста, клещами удалили два совершенно здоровых зуба! Старушка исчезла бесследно... Как оказалось, она заплатила "за избавление своего безумного племянника от дикой зубной боли", а цирюльники в те времена осуществляли и функции стоматолога. Теперь представьте себе, в каком состоянии несчастный Ахмед добрался до своего дома... Не надо хихикать, это не смешно. На самом деле это был вызов! Вызов великому и неповторимому Багдадскому вору! Лев постарался сделать серьезное лицо... x x x Две обиженные мыши - бьют баки слону! Хитовый аттракцион индийского цирка. Когда кое-как отпоенный вином, отревевшийся и выговорившийся башмачник наконец-то уснул, друзья сели за обсуждение планов военных действий. Или попросту - святого возмездия двум профессиональным преступницам неприкасаемо-слабого пола. Как оказалось, Ходжа Насреддин даже знал обеих. Конечно, не имел чести быть знакомым лично, но, так сказать, премного наслышан... - Эту старую обманщицу зовут Далила-хитрица. Она известна всему Багдаду своими проделками, но мало кто знает ее в лицо. У нее сотни обличий и тысячи уловок, она не стыдится надевать мужское платье и лжет так же легко, как мы дышим. Ее покойный муж разводил почтовых голубей для эмира, после его смерти старуха возжелала получить его должность и жалованье. Но закон запрещает женщине самой добиваться встречи с эмиром, и она решила привлечь внимание всех, облеченных властью, обманывая самых уважаемых людей. Злобная ведьма сладкими речами околдовывала простодушных мусульман, и те отдавали ей свои одежды, золотые украшения, деньги, скот, даже дома! - Бодрая бабулька... - уважительно признал Оболенский, в свете сегодняшних событий он не был расположен к шуткам и слушал очень внимательно, жалея лишь о невозможности законспектировать сведения о потенциальном противнике. - Слушай, а вот та, вторая, за которой, собственно, и побежал наш простофиля, она кто? - Она ее дочь. - Значит, работают на семейном подряде... - Это младшая дочь, ее зовут Зейнаб-мошенница. Старшая давно замужем за уважаемым купцом и ведет достойный образ жизни. А вот Зейнаб никто не хотел сватать, и она вбила себе в голову заполучить в мужья двоюродного племянника самого Шехмета. Юноша еще молод, но уже имеет собственные казармы и отряд в двадцать молодцов, его имя Али Каирская ртуть. - Хм, не уверен, но вроде бы я слышал что-то подобное от дедушки Хайяма... Так что, этих аферисток никак не могут взять с поличным? - О, избави тебя аллах от такой наивности... Они обе уже добились своего: старуха получает жалованье в тысячу динаров от самого эмира, а ее дочь на следующей неделе входит третьей женой в дом шехметовского племянника. - Не улавливаю железной логики, а зачем же тогда они так нагрели нашего Ахмеда? - Да от скуки... - пожал плечами Насреддин. - Для них эти жалкие двенадцать динаров ничего не стоят, но зло и обман настолько завладели их сердцами, что они и дня не проживут, не обидев кого-нибудь в Багдаде. Люди жалуются, но, увы... - Блин, а куда же смотрит городская стража? - Они не пойдут против будущих родственников племянника их начальства. - А сам Шехмет? - Он имеет свою долю с любой проделки бесстыдниц. - А эмир?! - За порядок в городе отвечает Шехмет, если он докладывает, что все хорошо, - эмира это устраивает. - Да-а, до чего, сволочи, страну довели... - привычно заворчал Лев, но призадумался. Как высококлассный вор, он не имел себе равных, но воровство и мошенничество - вещи несколько разные. Он уже слегка "боднул" высокородного господина Шехмета, а значит, даже при полном изобличении мамы и дочки рассчитывать на передачу обеих в руки закона не приходится. Любой суд пристрастно оправдает преступниц, а на скамью подсудимых посадят именно Льва с Ходжой. Но и оставлять безнаказанным такой наезд на их общего друга было бы просто не по-товарищески... Вывод напрашивался один - надо так насолить Далиле-хитрице, чтоб она на пару с Зейнаб-мошенницей с позором, раз и навсегда покинула Багдад! Как это сделать? Толковых предложений не было, но Оболенскому почему-то казалось, что нечто подходящее по сюжету он уже где-то видел, читал, слышал... А вот где, не помнил абсолютно. Хотя оно и к лучшему - импровизация куда безопаснее, чем тысячу раз выверенный план! Думаю, что данное повествование тоже стоит как-то озаглавить. Для моего друга это было первое, по-настоящему серьезное, испытание, и впоследствии он всегда говорил, что его воровской талант получил признание именно с этой истории. Итак, попробуем, к примеру, вот такое название: "Сказ о Багдадском воре - Льве Оболенском, Далиле-хитрице, ее дочери Зейнаб-мошеннице и женихе ее Али Каирской ртути". Меня, кстати, сразу заинтересовало столь оригинальное прозвище. Оказалось, что сам Али родом из Каира, где за свою, еще подростковую, жизнь прославился грязными хулиганскими выходками. Однако, несмотря на многочисленные улики, успешно ускользал от наказания, подобно ртути. Отсюда и образовалась столь своеобразная кликуха... Я, собственно, упомянул о нем лишь потому, что в то памятное для Багдада утро именно он и послужил нашим героям первым козлом отпущения. ... Говорят, что племянник благородного главы городской стражи вставал поздно. Где-то часам к двенадцати дня он соизволил распахнуть сонные вежды и выглянуть в окно. Видите ли, шум, доносившийся с улицы, его и разбудил, а причина шума отнюдь не казалась тривиальной. Толпа народа плотно окружала двух потрепанных судьбой дервишей, бродячих монахов, отдавших свои тела и души всемилостивейшему Аллаху. Один, высокий, как сосна, и грязный, как уличный кот, молча делал руками непонятные пассы. Второй, пониже ростом и с заметным брюшком, растолковывал эти жесты правоверным. Горожане то почтительно замолкали, слушая, то возбужденно галдели на все голоса, яростно обсуждая услышанное. - Кто эти уроды? - высокомерно поинтересовался Али Каирская ртуть. Чернокожий раб, подающий хозяину халат, склонился в подобострастном поклоне: - Это святые люди из земель далекого Магриба.Аллах одарил их пророческим даром, и они предсказывают судьбу. - В нашем городе хватает лжецов и глупцов. Прикажи им убираться, я не потерплю, чтобы под моими окнами торговали дешевыми выдумками! - Как будет угодно моему господину! - Раб давно знал, что с хозяином не стоит спорить даже в мелочах, но на этот раз почему-то позволил ма-а-ленькую вольность. - Только дервиши ни с кого не берут никакой платы. Они исполняют обет и несут в мир волю Аллаха. - Неужели? - Да отсохнет мой язык! Я смотрю на них уже больше часа, и за все это время они не взяли даже самой мелкой монетки. И никому не отказали в ответе на самое сокровенное... - Ах, вот как? - Господин Али изобразил легкую заинтересованность, позволил рабу одеть себя и, жестом отпуская несчастного, повелел: - Спустись вниз и приведи этих святых людей сюда, я изволю говорить с ними. А потом иди в мои казармы и скажи, что я велел дать тебе двадцать пять палок по пяткам - за слишком болтливый язык. - Да продлит Аллах годы моего мягкосердечного повелителя! - Раб постарался ретироваться поскорее, дабы не нарваться на лишние неприятности. Свое дело он сделал, честно заработав два динара. Теперь наступала очередь дервишей... x x x Курсы актерского мастерства для профессиональных дервишей. С последующим трудоустройством Тот, что высокий, вел себя высокомерно и нагло. Казалось, благодать Аллаха, с лихвой осенившая его высокое чело, ничуть не добавила смирения и приличествующей истинному мусульманину кротости по отношению к тем, кого судьба поставила выше. Голубоглазый дервиш пренебрежительно оглядел покои молодого господина, бесцеремонно сгреб горсть урюка прямо с блюда на столике и царственно расхаживал туда-сюда по комнате, неторопливо бросая в рот одну урючину за другой. В его упругой походке чувствовалось врожденное величие, и опытный в таких делах Али решил, что раньше этот монах был знатным визирем. А вот второй, тот, что пониже, с проникновенным лицом и неподражаемо-честными глазами, знал этикет, поэтому говорил много, но по существу и с требуемым подобострастием... - Да будет Аллах, всемилостивейший и всемогущий, благосклонен к твоему дому и наполнит его золотом так же, как душу твою радостью и весельем! Чем могут бедные дервиши служить тому, чье имя гремит от Каира до Багдада? - Кто вы? Голубоглазый удивленно вскинул брови, вопросительно глянул на товарища, кивнул в сторону юноши и покрутил пальцем у виска. Говорливый дервиш укоризненно поцокал языком и поспешил объясниться: - Мы два сводных брата. Всю жизнь провели в пустыне, направив бренные помыслы к величию Аллаха, и он снизошел до нас. После семнадцати лет бессонных молитв нам был ниспослан дар предвидения. Мой бедный брат нем от рождения, но Аллах даровал ему свои милости. Теперь он показывает, какие беды ожидают того или иного человека на его жизненном пути, а я, недостойный, облека