{291} менности, к еЈ недостаткам и движущим противоречиям, -- приходилось учитывать, что за лето материал начисто забыт трудящимися, что ЧетвЈртая Глава не докончена, -- и пропагандистам указывалось начинать опять-таки с ошибок народников, ошибок Плеханова, борьбы с экономизмом и легальным марксизмом. Так шло повсюду каждый год и за годом год. И сегодняшняя лекция в Марфино на тему "Диалектический материализм -- передовое мировоззрение" тем и была особенно важна и интересна, что должна была до конца исчерпать ЧетвЈртую Главу, коснуться ослепительно-гениального произведения Ленина "Материализм и эмпириокритицизм" и, разорвав заколдованный круг, выпустить, наконец, марфинский партийный и комсомольский кружки на столбовую дорогу современности: работа и борьба нашей партии в период первой империалистической войны и подготовки Февральской революции. И ещЈ то привлекало марфинских вольняшек, что при лекции не нужны были конспекты (кто написал -- оставалось на следующий понедельник, кому перекатывать -- можно было перекатать и позже). И ещЈ то манило к этой лекции, что читал еЈ не рядовой пропагандист, а лектор обкома партии Рахманкул Шамсетдинов. Обходя перед обедом лаборатории, Степанов так прямо и предупреждал, что лектор, говорят, читает зажигательно. (ЕщЈ одно обстоятельство о лекторе Степанов не знал и сам: Шамсетдинов был хорошим другом Мамулова -- не того Мамулова из секретариата Берии, а второго Мамулова, его родного брата, начальника Ховринского лагеря при военном заводе. Этот Мамулов держал лично для себя крепостной театр из бывших московских, а теперь арестованных артистов, которые развлекали его и застольных друзей вместе с девушками, особо-отобранными на краснопресненской пересылке. Близость к двум Мамуловым и была причиной того уважения, которое испытывал к Шамсетдинову московский обком партии, отчего этот лектор и разрешал себе смелость не читать слово в слово по заготовленным текстам, а предаваться вдохновению красноречия.) Но несмотря на тщательное оповещение о лекции, несмотря на всю притягательность еЈ, марфинские вольняш- {292} ки тянулись на неЈ как-то лениво и под разными предлогами старались задержаться в лабораториях. Так как по одному вольному везде должно было остаться -- не покинуть же зэков без присмотра! -- то начальник Вакуумной, никогда ничего не делавший, вдруг заявил, что срочные дела требуют его присутствия в лаборатории, а девочек своих, Тамару и Клару, отправил на лекцию. Так же поступил и заместитель Ройтмана по Акустической -- остался сам, а дежурной Симочке велел идти слушать. Майор Шикин тоже не пришЈл, но деятельность его, окутанную тайной, не могла проверять даже партия. Кто же, наконец, приходил -- приходили не вовремя и из ложного чувства самосохранения старались занимать задние ряды. Была в институте специальная комната, отведенная для собраний и лекций. Сюда раз навсегда было внесено много стульев, а здесь их нанизали на жерди по восемь штук и сколотили навечно. (Такую меру комендант вынужден был применить, чтобы стулья не растаскивали по всему объекту.) Огульные ряды были стеснены малыми размерами комнаты, так что колени сидевших сзади больно упирались в жердь переднего ряда. Поэтому приходившие раньше старались отодвинуть свой ряд назад -- так, чтобы ногам было привольнее. Между молодЈжью, севшей в разных рядах, это вызывало сопротивление, шутки, смех. Стараниями Степанова и разосланных им гонцов к четверти седьмого все ряды от заднего к переднему, наконец, заполнились, и только в третьем и втором рядах, стиснутых вплотную с первым, никто сесть уже не мог. -- Товарищи! товарищи! Это -- позорный факт! -- свинцово поблескивал очками Степанов, понукая отставших. -- Вы заставляете ждать лектора обкома партии! (Лектор, чтобы не уронить себя, ожидал в кабинете Степанова.) Предпоследним вошЈл в залец Ройтман. Не найдя другого места -- всЈ сплошь было занято зелЈными кителями и кое-где женские платья пестрели меж них -- он прошЈл в первый ряд и сел у левого края, коленями почти касаясь стола президиума. Затем Степанов сходил за Яконовым -- хотя тот и не был членом партии, но на столь {293} ответственной лекции ему надлежало, да и интересно было присутствовать. Яконов протрусил у стены, как-то согбенно неся своЈ слишком дородное тело мимо людей, которые в этот миг не являлись его подчинЈнными, а -- партийно-комсомольским коллективом. Не найдя свободного места позади, Яконов прошЈл в первый ряд и сел там с правого края, как бы и тут против Ройтмана. После этого Степанов ввЈл лектора. Лектор был крупный человек с широкими плечами, большой головой и буйным раскинутым кустом тЈмных волос, тронутых пепельной проседью. Держался он крайне непринуждЈнно, как будто зашЈл в эту комнату просто выпить кружку пива со Степановым. На нЈм был светлый бостоновый костюм, кое-где примятый, носимый с чрезвычайной простотой, и пЈстрый галстук, завязанный узлом в кулак. Никаких тетрадок или шпаргалок в руках у него не было, и к делу он приступил прямо: -- Товарищи! Каждого из нас интересует, что представляет собой окружающий нас мир. Массивно переклонясь к слушателям через стол президиума, накрытый красной плакатной бязью, он смолк -- и все прислушались. Было такое ощущение, что он сейчас в двух словах объяснит, что такое окружающий нас мир. Но лектор резко откинулся, будто ему дали понюхать нашатырного спирту, и негодующе воскликнул: -- Многие философы пытались ответить на этот вопрос! Но никто до Маркса не мог сделать этого! Потому что метафизика не признаЈт качественных изменений! Конечно, нелегко, -- он двумя пальцами выковырнул из кармана золотые часы, -- осветить вам всЈ за полтора часа, но, -- он спрятал часы, -- я постараюсь. Степанов, определивший себе место у торца лекторского стола, лицом к публике, перебил: -- Можно и больше. Мы очень рады. У нескольких девушек упало сердце (они спешили в этот день в кино). Но лектор широким благородным разведением рук показал, что есть начальство и над ним. -- Регламент! -- осадил он Степанова. -- Что же помогло Марксу и Энгельсу дать правильную картину природы и общества? Гениально разработанная ими и про- {294} долженная Лениным и Сталиным философская система, получившая название диалектического материализма. Первым большим разделом диалектического материализма -- это материалистическая диалектика. Я вкратце охарактеризую на еЈ основные положения. Обычно ссылаются на прусского философа Гегеля, будто это он сформулировал основные черты диалектики. Но это в корне и в корне неправильно, товарищи! У Гегеля диалектика стояла на голове, это бесспорно! Маркс и Энгельс поставили еЈ на ноги, взяли из неЈ рациональное зерно, а идеалистическую шерлуху отбросили! Марксистский диалектический метод -- это есть враг! Враг всякого застоя, метафизики и поповщины! А всего насчитываем мы в диалектике четыре черты. Первая черта, это то, что... взаимосвязь! Взаимосвязь, а не скопление изолированных предметов. Природа и общество это -- как бы вам сказать пояснее? -- это не мебельный магазин, где вот наставлено, наставлено, а связи никакой нет. В природе всЈ связано, всЈ связано, -- и это вы запоминайте, это вам крепко поможет в ваших научных исследованиях! Особенно в выгодном положении находились те, кто не посчитался с десятью минутами, пришЈл раньше и теперь сидел сзади. Степанов, строго блестевший очками, не достигал туда, в задние ряды. Там гвардейски-статный лейтенант написал записку и передал еЈ Тоне, татарочке из Акустической, тоже лейтенантке, но в импортной вязаной кофточке алого цвета поверх тЈмного платья. Разворачивая на коленях записку, Тоня спряталась за сидящего впереди. ЧЈрный чубчик еЈ упал и свесился, делая еЈ особенно привлекательной. Прочтя записку, она чуть покраснела и стала спрашивать у соседей карандаш или авторучку. -- ... Ну, и число примеров можно увеличивать... Вторая черта диалектики это то, что всЈ движется. ВсЈ движется, покоя нет и никогда не было, это факт! И наука должна изучать всЈ в движении, в развитии -- но при этом крепко себе зарубить, что движение не есть в замкнутом кругу, иначе бы не проявилась современная высокая жизнь. А движение идЈт по винтовой лестнице, это нет необходимости доказывать, и всЈ вверх, и вверх, вот так... {295} Вольным помахиванием руки он показал -- как. Лектор не затруднялся ни в выборе слов, ни в телодвижениях. Разбросав лишние стулья президиума, он освободил себе около стола метра три квадратных и похаживал по ним, потаптывался, раскачивался на спинке стула, хрупкого под его дюжим туловищем. Слова "бесспорно" и "нет необходимости доказывать" он произносил особенно зычно, категорично, как бы давя мятеж с капитанского мостика -- и произносил их не в случайных местах, а там, где особенно нужно было подкрепить и без того стройные доказательства. -- Третья черта диалектики -- это переход количества в качество. Эта очень важная черта помогает нам понять, что такое развитие. Не думайте, что развитие -- это просто себе увеличение. Здесь прежде всего следует указать на Дарвина. Энгельс разъясняет нам эту черту на примерах из науки. Возьмите вы воду, вот хотя бы воду в этом графине, -- ей восемнадцать градусов, и она простая вода. Пожалуйста, можете еЈ нагревать. Нагрейте еЈ до тридцать градусов -- и она всЈ равно будет вода. И нагрейте еЈ до восемьдесят градусов -- и всЈ равно будет вода. А ну-ка догреть до сто? Что тогда будет? Пар!! Этот крик торжествующе вырвался у лектора, иные даже вздрогнули. -- Пар! А можно сделать и лЈд! Что? Это и есть переход количества в качество! Читайте "Диалектику природы" Энгельса, она полна и другими поучительными примерами, которые осветят вам ваши повседневные трудности. А вот теперь, говорят, наша советская наука добилась, что и воздух можно сжиживать. Почему-то сто лет назад до этого не додумались! Потому что не знали закона перехода количества в качество! И так во всЈм, товарищи! Приведу примеры из развития общества... До всякого лектора и без всякого лектора Адам Ройтман прекрасно знал, что диамат нужен учЈному как воздух, что без диамата нельзя разобраться в явлениях жизни. Но, сидя на собраниях, семинарах и лекциях, подобно сегодняшней, Ройтман почти физически чувствовал, как мозги его медленно поворачиваясь, косо ввин- {296} чиваются. При всей своей мыслительной сопротивляемости он поддавался этому затягивающему кружению, как изнемогший человек -- сну. Он хотел бы встряхнуться. Он мог бы привести изумительные примеры из строения атома, из волновой механики. Но и он не посмел бы взять на себя перебивать или поучать товарища из обкома. Он только укоризненно смотрел миндалевидными глазами сквозь очки-анастигматы на лектора, размахивающего руками неподалеку от его головы. Голос лектора рокотал: -- Итак, переход количества в качество может произойти взрывом, а может э-во-лю-ционно, это факт! Взрыв при развитии обязателен не везде. Без всяких взрывов развивается и будет развиваться наше социалистическое общество, это бесспорно! Но социал-регенаты, социал-предатели, правые социалисты всех мастей бесстыдно обманывают народ, говоря, что от капитализма к социализму тоже можно перейти без взрыва. Как это без взрыва?! Значит, без революции? Без ломки государственной машины? Парламентским путЈм? Пусть они рассказывают эти сказки маленьким детям, но не взрослым марксистам! Ленин учил нас и учит нас гениальный теоретик товарищ Сталин, что буржуазия никогда без вооружЈнной борьбы от власти не откажется!! Кудлы лектора сотряхались, когда он вскидывал голову. Лектор высморкался в большой платок с голубой окаЈмкой и посмотрел на часы, но не умоляющим взглядом неукладывающегося докладчика, а искоса, с недоумением, после чего приложил их к уху. -- ЧетвЈртой чертой диалектики, -- вскрикнул он так, что опять некоторые вздрогнули, -- это то, что... противоречия! Противоположности! Отживающее и новое, отрицательное и положительное! Это -- везде, товарищи, это -- не секрет! Можно дать научные примеры, пожалуйста -- электричество! Если потереть стекло о шЈлк -- это будет плюс, а если смолу о мех -- это будет минус! Но только их единство, их синтез даЈт энергию нашей промышленности. И за примерами не надо далеко ходить, товарищи, это всюду и везде: тепло -- это плюс, а холод -- это минус, и в общественной жизни мы видим тот же непримиримый комплект меж- {297} ду положительным и отрицательным. Как видите, диамат впитал в себя всЈ лучшее, достигнутое отраслью науки. Вскрытые основоположниками марксизма внутренние противоречия развития являлись не только в мЈртвой природе, но и основной движущей силой всех формаций от первобытно-общинного строя и до империализма, загнивающего на наших глазах! И только в нашем бесклассовом обществе движущей силой бесспорно являются не внутренние противоречия, а критика и самокритика, не взирая на лицо. Лектор зевнул и не успел вовремя закрыть рот. Он вдруг помрачнел, на лице его появились какие-то вертикальные складки, нижняя челюсть дрогнула в подавливаемой конвульсии. Совсем новым тоном большой усталости он ещЈ пытался говорить стоя: -- Оппозиционеры и капитулянты бухаринского толка нагло клеветали, что у нас есть классовые противоречия, но... Усталость свалила его, он поморгал, опустился на стул и закончил фразу совсем вяло, тихо: -- ... но наш ЦК дал отпор сокрушительный. И всю середину лекции он прочЈл так. Было похоже, что или внутренний недуг внезапно обессилил его, или он потерял всякую надежду, что проклятые полтора лекционных часа когда-нибудь кончатся. Он говорил похоронным голосом, спускаясь и до шЈпота, как будто всЈ складывалось против него и против слушателей. Он как бы пробирался в дебрях и не предвидел выхода: -- Только материя абсолютна, а все законы науки относительны... Только материя абсолютна, а каждый частный вид материи -- относителен... Нет нич-чего абсолютного кроме материи, и движение -- вечный атрибут его... Движение абсолютно -- покой относителен... Абсолютных истин нет, всякая истина -- относительна... Понятие красоты -- относительно... Понятия добра и зла -- относительны... Слушал ли Степанов лекцию, нет ли, -- но весь вид его, вытянувшегося в стуле, поблескивающего на аудиторию, выражал сознание важности проводимого политического мероприятия и сдержанное торжество, что такое {298} большое культурное событие имеет место в марфинских стенах. Вынужденно слушали лектора Яконов и Ройтман, потому что сидели так близко. ЕщЈ одна девушка из четвЈртого ряда в эпонжевом платьи вся подалась вперЈд и слушала с лЈгким румянцем. У неЈ появилось тщеславное желание задать лектору какой-нибудь вопрос, но она не могла придумать -- какой. Внимательно смотрел на лектора ещЈ КлыкачЈв, чья узкая длинная голова высовывалась из мундирной густоты сидящих. Но он тоже не слушал: он сам вЈл политучЈбы и мог прочесть лекцию даже лучше, и знал хорошо, по каким инструктивным материалам сегодняшнее выступление приготовлено. КлыкачЈв просто от скуки изучал лектора -- сперва прикидывал, сколько тот может получать в месяц, потом пытался определить его возраст и образ жизни. Ему могло быть около сорока, но пепельность, изрезанность лица, налитой багровый нос уводили за пятьдесят или говорили, что он много берЈт от жизни, и жизнь ему мстит. Остальные все откровенно не слушали. Тоня и высокий лейтенант исписывали записками уже четвЈртый листок из блокнота, ещЈ один лейтенант и Тамара играли в увлекательную игру: он брал еЈ сперва за один палец, потом ещЈ за один, и так за всю кисть, она хлопала его другой рукой и вырывала кисть. И опять всЈ шло сначала. Игра захватила их, и только на лицах, видных Степанову, они с хитростью школьников пытались сохранять строгость. Начальник 4-й группы рисовал начальнику 1-й группы (тоже на коленях, пряча от Степанова), какую пристройку он думает сделать к своей уже работающей схеме. Но до всех них хоть обрывками долетал ещЈ голос лектора, -- Клара же Макарыгина в однотонным ярко-синем платьи открыто облокотилась о спинку стула перед собой и спрятала лицо в скрещенные руки. Она сидела глухая и слепая ко всему, что происходило в этой комнате, она бродила в том черно-розоватом тумане, который бывает от сжатых придавленных век. Перемесь радости, смятения и тоски не оставляли еЈ со вчерашнего руськиного поцелуя. ВсЈ запуталось неразрешимо. Зачем был в еЈ жизни Эрик? И разве можно было им принеб- {299} речь? Как можно было теперь Руську не ждать? И как можно было его ждать? И как можно было оставаться с ним в одной группе, встречать его взгляд, и снова и дальше разговаривать? Перевестись в другую группу? Но не самого ли Ростислава инженер-полковник решил перевести? Он вызвал его два часа назад, и тот до сих пор не вернулся. Кларе было легче, что он не вернулся до политучЈбы, и она убежала охотно на лекцию, чтоб отдалить свою встречу с ним. Однако, сегодня вечером их объяснение неизбежно. Уходя, он обернулся в дверях и обдал еЈ невыносимым упрЈком. Действительно, как это должно казаться подло -- вчера обещать ему, а сегодня... (Она не знала, что никогда уже в жизни им не предстоит встретиться: Руська арестован и отведен в маленький тесный бокс в штабе тюрьмы. А в Вакуумной, в самый этот момент, майор Шикин в присутствии начальника Вакуумной взламывал и обыскивал Руськин стол.) Силы снова прилили к лектору. Он оживился, поднялся на ноги и, размахивая большим кулаком, шутя громил убогую формальную логику, порождение Аристотеля и средневековой схоластики, павшую под напором марксистской диалектики. Именно Марфина достигали самые свежие американские журналы, и недавно для всей Акустической Рубин перевЈл, и кроме Ройтмана уже несколько офицеров читало о новой науке кибернетике. Она вся покоится как раз на битой-перебитой формальной логике: "да" -- да, а "нет" -- нет, и третьего не дано. И "Двузначная логическая алгебра" Джона Буля вышла в один год с "Коммунистическим манифестом", только никто еЈ не заметил. -- Вторым большим разделом диалектического материализма -- это философский материализм, -- погромыхивал лектор. -- Материализм вырос в борьбе с реакционной философией идеализма, основателем которой является Платон, а в дальнейшем наиболее типичными представителями -- епископ Беркли, Мах, Авенариус, Юшкевич и Валентинов. Яконов охнул, так что в его сторону повернулись. Тогда он выразил гримасу и взялся за бок. Поделиться тут он мог бы разве с Ройтманом -- однако, именно с {300} ним-то и не мог. И он сидел с покорно-внимательным лицом. Вот на это он должен был тратить свой последний выпрошенный месяц!.. -- Нет необходимости доказывать, что материя есть субстанция всего существующего! -- гремел лектор. -- Материя неуничтожима, это бесспорно! и это тоже можно научно доказать. Например, сажаем в землю зерно -- разве оно исчезло? -- нет! оно превратилось в растение, в десяток таких же зЈрен. Была вода -- от солнца вода испарилась. Так что, вода исчезла? Конечно, нет!! Вода превратилась в облако, в пар! Вот как! Только подлый слуга буржуазии, дипломированный лакей поповщины, физик Оствальд имел наглость заявить, что "материя исчезла". Но это же смешно, кому ни скажи! Гениальный Ленин в своЈм бессмертном труде "Материализм и эмпириокритицизм", руководствуясь передовым мировоззрением, опроверг Оствальда и загнал его в тупик, что ему деваться некуда! Яконов подумал: вот таких бы лекторов человек сто загнать бы на эти тесные стулья, да читать им лекцию о формуле Эйнштейна, да держать без обеда до тех пор, пока их тупые ленивые головы воспримут хоть -- куда девается в секунду четыре миллиона тонн солнечного вещества! Но его самого держали без обеда. Ему уже тянуло все жилы. Он крепился простой надеждой -- скоро ли отпустят? Все крепились этой надеждой, потому что выехали из дому трамваями, автобусами и электричкой кто в восемь, а кто и в семь часов утра -- и не чаяли теперь добраться домой раньше половины десятого. Но напряжЈннее их ожидала конца лекции Симочка, хотя она оставалась дежурить, и ей не надо было спешить домой. Боязнь и ожидание поднимались и падали в ней горячими волнами, и ноги отнялись, как от шампанского. Ведь сегодня был тот самый вечер понедельника, который она назначила Глебу. Она не могла допустить, чтоб этот торжественный высокий момент жизни произошЈл врасплох, мимоходом -- оттого-то позавчера она ещЈ не чувствовала себя готовой. Но весь день вчера и полдня сегодня она провела как перед великим {301} праздником. Она сидела у портнихи, торопя еЈ окончить новое платье, очень шедшее Симочке. Она сосредоточенно мылась дома, поставив жестяную ванну в московской комнатной тесноте. На ночь она долго завивала волосы, и утром долго развивала их и всЈ рассматривала себя в зеркало, ища убедиться, что при иных поворотах головы вполне может нравиться. Она должна была увидеть Нержина в три часа дня, сразу после перерыва, но Глеб, открыто пренебрегая правилами для заключЈнных (выговорить ему сегодня за это! надо же беречь себя!) с обеда опоздал. Тем временем Симочку надолго послали в другую группу произвести переписку и приЈмку приборов и деталей, она вернулась в Акустическую уже перед шестью -- и опять не застала Глеба, хотя стол его был завален журналами и папками, и горела лампа. Так она и ушла на лекцию, не повидав его и не подозревая о страшной новости -- о том, что вчера, неожиданно, после годичного перерыва он ездил на свидание с женой. Теперь с горящими щеками, в новом платьи, она сидела на лекции и со страхом следила за стрелками больших электрических часов. В начале девятого они должны были остаться с Глебом одни... Маленькая, легко уместившаяся между стеснЈнными рядами, она не была видна из-за соседей, так что стул еЈ издали казался незанятым. Темп речи лектора заметно ускорился, как в оркестре ускоряется вальс или полька на последних тактах. Все почувствовали это и оживились. Сменяя друг друга и впопыхах чуть смешанные с пенистыми брызгами изо рта, над головами слушателей проносились крылатые мысли: -- Теория становится материальной силой... Три черты материализма... Две особенности производства... Пять типов производственных отношений... Переход к социализму невозможен без диктатуры пролетариата... Скачок в царство свободы... Буржуазные социологи всЈ это прекрасно понимают... Сила и жизненность марксизма-ленинизма... Товарищ Сталин поднял диалектический материализм на новую, ещЈ высшую ступень!.. Чего в вопросах теории не успел сделать Ленин -- сделал товарищ Сталин!.. Победа в Великой Отечественной войне... Вдохнов- {302} ляющие итоги... Необъятные перспективы... Наш гениально-мудрый... наш великий... наш любимый... И уже под аплодисменты посмотрел на карманные часы. Было без четверти восемь. От регламента ещЈ даже остался хвостик. -- Может быть, будут вопросы? -- как-то полуугрожающе спросил лектор. -- Да, если можно... -- зарделась девушка в эпонжевом платьи из четвЈртого ряда. Она поднялась и, волнуясь, что все смотрят на неЈ и слушают еЈ, спросила: -- Вот вы говорите -- буржуазные социологи всЈ это понимают. И действительно, это всЈ так ясно, так убедительно... Почему же они пишут в своих книгах наоборот? Значит, они нарочно обманывают людей? -- Потому что им невыгодно говорить иначе! Им за это платят большие деньги! Их подкупают на сверхприбыли, выжатые из колоний! Их учение называется прагматизм, в переводе на русский: что выгодно, то и закономерно. Все они -- обманщики, политические потаскухи! -- Все-все? -- утончившимся голоском ужаснулась девушка. -- Все до одного!! -- уверенно закончил лектор, тряхнув патлатой пепельной головой. -------- 89 Новое коричневое платье Симочки было сшито с пониманием достоинств и недостатков фигуры: верхняя часть его, как бы жакетик, плотно облегал осиную талию, но на груди не был натянут, а собран в неопределЈнные складки. При переходе же в юбку, чтоб искусственно расширить фигуру, он заканчивался двумя круговыми, вскидными на ходу, воланчиками, одним матовым, а другим блестящим. Невесомо тонкие руки Симочки были в рукавах, от плеча волнисто-свободных. И в воротнике была наивно-милая выдумка: он выкроен был отдельно долгим дорожком той же ткани, и свисающие концы его завязывались на груди бантом, походя на два крыла се- {303} ребристо-коричневой бабочки. Эти и другие подробности осматривались и обсуждались подругами Симочки на лестнице, у гардеробной, куда она вышла их проводить после лекции. Стоял гам, толкотня, мужчины наспех влезали в шинели и пальто, закуривали на дорогу, девушки балансировали у стен, надевая ботики. В этом мире подозрительности могло показаться странным, что на служебное вечернее дежурство Симочка обновляла платье, сшитое к Новому году. Но Симочка объясняла девушкам, что после дежурства едет на именины к дяде, где будут молодые люди. Подруги очень одобряли платье, говорили, что она "просто хорошенькая" в нЈм и спрашивали, где куплен этот креп-сатен. Решимость покинула Симочку, и она медлила идти в лабораторию. Только без двух минут восемь с колотящимся сердцем, хотя и взбодренная похвалами, она вошла в Акустическую. ЗаключЈнные уже сдавали в стальной шкаф секретные материалы. Через середину комнаты, обнажЈнную после относки вокодера в СемЈрку, она увидела стол Нержина. Его уже не было. (Не мог он подождать?..) Его настольная лампа была погашена, ребристые шторки стола -- защЈлкнуты, секретные материалы -- сданы. Но была одна необычность: центр стола не весь был очищен, как Глеб делал на перерыв, а лежал большой раскрытый американский журнал и раскрытый же словарь. Это могло быть тайным сигналом ей: "скоро приду!" Заместитель Ройтмана вручил Симочке ключи от секретного шкафа, от комнаты и печатку (лаборатории опечатывались каждую ночь). Симочка опасалась, не пойдЈт ли Ройтман опять к Рубину, и тогда каждую минуту придЈтся ждать его захода в Акустическую, но нет, и Ройтман был тут же, уже в шинели, шапке, и, натянув кожаные перчатки, торопил заместителя одеваться. Он был невесел. -- Ну, что ж, Серафима Витальевна, командуйте. Всего хорошего, -- пожелал он напоследок. По коридорам и комнатам института разнЈсся долгий {304} электрический звонок. ЗаключЈнные дружно уходили на ужин. Не улыбаясь, наблюдая за последними уходящими, Симочка прошлась по лаборатории. Когда она не улыбалась, лицо еЈ выглядело очень строгим, особенно из-за долгонького носа с острым хребетком, лишавшего еЈ привлекательности. Она осталась одна. Теперь он мог прийти! Она ходила по лаборатории и ломала пальцы. Надо же было случиться такой неудаче! -- шЈлковые занавески, всегда висевшие на окнах, сегодня сняли в стирку. Три окна остались теперь беззащитно-оголЈнные, и из черноты двора можно подглядывать, притаясь. Правда, комнату вглубь не увидят -- Акустическая в бельэтаже. Но невдалеке -- забор и прямо против их с Глебом окна -- вышка с часовым. Оттуда видно -- напролЈт. Или тогда потушить весь свет? Дверь будет заперта, всякий подумает -- дежурная вышла. Но если начнут взламывать дверь, подбирать ключи?.. Симочка прошла в акустическую будку. Она сделала это безотчЈтно, не связывая с часовым, взгляд которого туда не проникал. На пороге этой тесной каморки она прислонилась к толстой полой двери и закрыла глаза. Ей не хотелось сюда даже войти без него. Ей хотелось, чтоб он еЈ сюда втянул, внЈс. Она слышала от подруг, как всЈ происходит, но представляла смутно, и волнение еЈ ещЈ увеличивалось, и щЈки горели сильней. То, что в юности надо было пуще всего хранить, уже превратилось в бремя!.. Да! Она бы очень хотела ребЈнка и воспитывать его, пока Глеб освободится! Всего только пять годиков! Она подошла сзади к его вертящемуся гнуткому жЈлтому стулу и обняла спинку как живого человека. Покосилась в окно. В близкой черноте угадывалась вышка, а на ней -- чЈрный сгусток всего враждебного любви -- часовой с винтовкой. В коридоре послышались шаги Глеба, он ступал тише обычного. Симочка порхнула к своему столу, села, придвинула трЈхкаскадный усилитель, положенный на {305} стол боком, с обнажЈнными лампами, и стала его рассматривать, держа маленькую отверточку в руке. Удары сердца отдавались в голову. Нержин прикрыл дверь негромко -- чтобы звук не очень разнЈсся в безмолвном коридоре. Через опустевший без вокодерских стоек простор он увидел Симочку ещЈ издали, притаившуюся за своим столом как перепЈлочка за большой кочкой. Он еЈ так прозвал. Симочка вскинула навстречу Глебу светящийся взгляд -- и обмерла: лицо его было смущено, даже сумрачно. До его входа она уверена была: первое, что он сделает -- подойдЈт поцеловать, а она его остановит -- ведь окна открыты, часовой смотрит. Но он не кинулся вокруг столов. Он около своего остановился и первый же объяснил: -- Окна открыты, я не подойду, Симочка. Здравствуй! -- Опущенными руками он опЈрся о стол и, стоя, сверху вниз, смотрел на неЈ. -- Если нам не помешают, нам надо сейчас... переговорить. Переговорить? Пе-ре-го-во-рить... Он отпер свой стол. Одна за другой, звонко стукнув, шторки упали. Не глядя на Симочку, деловыми движениями Нержин доставал и развЈртывал разные книги, журналы, папки -- так хорошо известную ей маскировку. Симочка замерла с отвЈрткой в руке и неотрывно смотрела на его безглазое лицо. ЕЈ мысль была, что субботний вызов Глеба к Яконову давал теперь злые плоды, его теснят или должны услать скоро. Но почему ж он прежде не подойдЈт? не поцелует?.. -- Случилось? Что случилось? -- с переломом голоса спросила она и трудно глотнула. Он сел. Попирая локтями раскрытые журналы, обхватил растягом пальцев справа и слева голову и прямым взглядом посмотрел на девушку. Но прямоты не было в том взгляде. Стояла глухая тишина. Ни звука не доносилось. Их разделяло два стола -- два стола, озарЈнные четырьмя верхними, двумя настольными лампами и простреливае {306} мые взглядом часового с вышки. И этот взгляд часового был как завеса колючей проволоки, медленно опускавшаяся между ними. Глеб сказал: -- Симочка! Я считал бы себя негодяем, если бы сегодня... если бы... не исповедался тебе... -- ? -- Я как-то... легко с тобой поступал, не задумывался... -- ?? -- А вчера... я виделся с женой... Свидание у нас было. Симочка осела, стала ещЈ меньше. Крыльца еЈ воротникового банта бессильно опали на алюминиевую панель прибора. И звякнула отвЈртка о стол. -- Отчего ж вы... в субботу... не сказали? -- подсеченным голосом едва протащила она. -- Да что ты, Симочка! -- ужаснулся Глеб. -- Неужели б я скрыл от тебя? (А почему бы и нет?..) -- Я узнал вчера утром. Это неожиданно получилось... Мы целый год не виделись, ты знаешь... И вот увиделись, и... Его голос изнывал. Он понимал, каково ей слушать, но и говорить было тоже... Тут столько оттенков, которые ей не нужны, и не передашь. Да они самому себе непонятны. Как мечталось об этом вечере, об этом часе! Он в субботу сгорал, вертясь в постели! И вот пришЈл тот час, и препятствий нет! -- занавески ничто, комната -- их, оба -- здесь, всЈ есть! -- всЈ, кроме... Душа вынута. Осталась на свидании. Душа -- как воздушный змей: вырвалась, полощется где-то, а ниточка -- у жены. Но, кажется -- душа тут совсем не нужна?! Странно: нужна. ВсЈ это не надо было говорить Симочке, но что-то же надо? И по обязанности что-то говорить Глеб говорил, подыскивал околичные приличные объяснения: -- Ты знаешь... она ведь меня ждЈт в разлуке -- пять лет тюрьмы да сколько? -- войну. Другие не ждут. И потом она в лагере меня поддерживала... подкармливала... Ты хотела ждать меня, но это не... не... Я не вынес бы... {307} причинить ей... Той! -- а этой? Глеб мог бы остановиться!.. Тихий выстрел хрипловатым голосом сразу же попал в цель. ПерепЈлочка уже была убита. Она вся обмякла и ткнулась головой в густой строй радиоламп и конденсаторов трЈхкаскадного усилителя. Всхлипывания были тихие как дыхание. -- Симочка, не плачь! Не плачь, не надо! -- спохватился Глеб. Но -- через два стола, не переходя к ней ближе. А она -- почти беззвучно плакала, открыв ему прямой пробор разделЈнных волос. Именно от еЈ беззащитности простЈгивало Глеба раскаяние. -- ПерепЈлочка! -- бормотал он, переклоняясь вперЈд. -- Ну, не плачь. Ну, я прошу тебя... Я виноват... Больно, когда плачет эта, -- а та? Совсем непереносимо! -- Ну, я сам не понимаю, что это за чувство... Ничего бы, кажется, не стоило хоть подойти к ней, привлечь, поцеловать -- но даже это было невозможно, так чисты были и губы и руки после вчерашнего свидания. Спасительно, что сняли с окон занавески. И так, не вскакивая и не обегая столов, он со своего места повторял жалкие просьбы -- не плакать. А она плакала. -- ПерепЈлочка, перестань!.. Ну ещЈ может быть как-нибудь... Ну, дай времени немножко пройти... Она подняла голову и в перерыве слез странно окинула его. Он не понял еЈ выражения, потупился в словарь. ЕЈ голова устала держаться и опять опустилась на усилитель. Да было бы дико, причЈм тут свидание?.. ПричЈм все женщины, ходящие по воле, если здесь -- тюрьма? Сегодня -- нельзя, но пройдЈт сколько-то дней, душа опустится на своЈ место, и наверно всЈ станет -- можно. Да как же иначе? Да просто на смех поднимут, если кому рассказать. Надо же очнуться, ощутить лагерную шкуру! Кто заставляет потом на ней жениться? Девушка {308} ждЈт, иди! Да больше того, только об этом не вслух: разве ты выбрал эту? Ты выбрал это место, через два стола, а там кто бы ни оказалась -- иди! Но сегодня -- невозможно... Глеб отвернулся, перегнулся на подоконник. Лбом и носом приплюснулся к стеклу, посмотрел в сторону часового. Глазам, ослеплЈнным от близких ламп, не было видно глубины вышки, но вдали там и сям отдельные огни расплывались в неясные звЈзды, а за ними и выше -- обнимало треть неба отражЈнное белесоватое свечение близкой столицы. Под окном же видно было, что на дворе ведЈт, тает. Симочка опять подняла лицо. Глеб с готовностью повернулся к ней. От глаз еЈ шли по щекам блестящие мокрые дорожки, которых она не вытирала. Лученьем глаз, и освещением, и изменчивостью женских лиц она именно сейчас стала почти привлекательной. Может быть всЈ-таки...? Симочка упорно смотрела на Глеба. Но не говорила ни слова. Неловко. Что-то надо же говорить. Он сказал: -- Она и сейчас, по сути, мне жизнь отдаЈт. Кто б это мог? Ты уверена, что ты бы сумела? Слезы так и стояли невысохшими на еЈ нечувствующих щеках. -- Она с вами не разводилась? -- тихо раздельно спросила Симочка. Ишь, как почувствовала главное! В самую точку. Но признаваться ей во вчерашней новости не хотелось. Ведь это сложней гораздо. -- Нет. Слишком точный вопрос. Если бы не такой точный, если бы не такой требовательный, если бы края размыты, если бы дальше ничто не называть, если бы смотреть, смотреть, смотреть -- может быть приподымешься, может быть пойдЈшь к выключателю... Но слишком точные вопросы взывают к логическим ответам. -- Она -- красивая? -- Да. Для меня -- да, -- ощитился Глеб. {309} Симочка шумно вздохнула. Кивнула сама себе, зеркальным точкам на зеркальных поверхностях радиоламп. -- Так не будет она вас ждать. Никаких преимуществ законной жены Симочка не могла признать за этой незримой женщиной. Когда-то жила она немного с Глебом, но это было восемь лет назад. С тех пор Глеб воевал, сидел в тюрьме, а она, если правда красива, и молода, и без ребЈнка -- неужели монашествовала? И ведь ни на этом свидании, ни через год, ни через два он не мог принадлежать ей, а Симочке -- мог. Симочка уже сегодня могла стать его женой!.. Эта женщина, оказавшаяся не призрак, не имя пустое, -- зачем она добивалась тюремного свидания? Из какой ненасытной жадности она протягивала руку к человеку, который никогда не будет ей принадлежать?! -- Не будет она вас ждать! -- как заводная повторяла Симочка. Но чем упорней и чем точней она попадала, тем обидней. -- Она уже прождала восемь! -- возразил Глеб. Анализирующий ум тут же, впрочем, исправил: -- Конечно, к концу будет трудней. -- Не будет она вас ждать! -- ещЈ повторила Симочка, шЈпотом. И кистью руки сняла высыхающие слезы. Нержин пожал плечами. Честно говоря -- конечно. За это время разойдутся характеры, разойдЈтся жизненный опыт. Он сам всЈ время внушал жене: разводиться. Но зачем так упорно, с таким правом давила в эту точку Симочка? -- Что ж, пусть -- не дождЈтся. Пусть только не она меня упрекнЈт. -- Тут открывалась возможность порассуждать. -- Симочка, я не считаю, что я хороший человек. Даже -- я очень плохой, если вспомнить, что я делал на фронте в Германии, как и все мы делали. И теперь вот с тобой... Но поверь, что этого всего я набрался в вольном мире -- поверхностном, благополучном. Поддался внушению, когда плохое изображается дозволенным. Но чем ниже я опускался туда, тем... странно... Не будет меня ждать? -- пусть не ждЈт. Лишь бы меня не грызло... {310} Он напал на одну из своих любимых мыслей. Он мог бы ещЈ долго об этом -- особенно потому, что нечего было другого. А Симочка почти и не слышала этой проповеди. Он говорил, кажется, всЈ о себе. Но как быть ей? Она с ужасом представляла, как придЈт домой, сквозь зубы что-то процедит надоедливой матери, кинется в постель. В постель, в которую месяцы ложилась с мыслями о нЈм. Какой унизительный стыд! -- как она приготовлялась к этому вечеру! Как натиралась, душилась!.. Но если один час стеснЈнного тюремного свидания перевесил их многомесячное соседство здесь -- что можно было поделать? Разговор, конечно, кончился. ВсЈ сказано было без подготовки, без смягчения. Надо было уйти в будку и там ещЈ поплакать и привести себя в порядок. Но у неЈ не было сил ни прогнать его, ни уйти самой. Ведь это последний раз между ними тянулась ещЈ какая-то паутинка! А Глеб смолк, увидев, что она его не слушает, что его высокие выводы ей совсем не нужны. Закурил! -- вот находка. И опять глядел в окно на разрозненные желтоватые огни. Сидели молча. Уже не было еЈ так жалко. Что для неЈ это? -- вся жизнь? Эпизод, поверхностное. ПройдЈт. НайдЈт... Жена -- не то. Они сидели и молчали, и молчали -- и это уже становилось в тягость. Глеб много лет жил среди мужчин, где объяснения происходили коротко. Если всЈ сказано, всЈ исчерпано -- зачем же сидеть и молчать? Бессмысленная женская вязкость. Не шевеля головой, чтоб Симочка не догадалась, он одними глазами, исподлобья, посмотрел на стенные электрические часы. Было ещЈ двадцать минут до поверки, двадцать минут вечерней прогулки! Но оскорбительно было бы встать и уйти. Приходилось досиживать. Кто сегодня заступит вечером? Кажется, Шустерман. А завтра утром -- младшина. Симочка, сгорбленная, сидела над усилителем, для {311} чего-то вынимая пошатыванием лампы из панельных гнЈзд и вставляя их опять. Она и прежде ничего в этом усилителе не понимала. И окончательно не понимала теперь. Однако, деятельный рассудок Нержина требовал какого-то занятия, движения вперЈд. На узкой полоске бумаги, поджатой под