Книгу можно купить в : Biblion.Ru 52р.
Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     "Наш современник", N12, 1992 г.
     OCR: DM
---------------------------------------------------------------

                                 Владимир Николаевич Крупин - уроженец  села
                               Кильмезь   Кировской   области.   В    "Нашем
                               современнике" печатается двадцать лет. В  его
                               творчестве, начиная с "Зерен", "Живой  воды",
                               "Сорокового    дня"   и   кончая    повестями
                               "Великорецкая   купель",   "Прощай,   Россия,
                               встретимся   в   раю",   прослеживаются   два
                               основных  мотива: писатель жив своей  кровной
                               связью  с  родиной,  в  данном  случае  -   с
                               Вяткой, и второе: спасение России может  быть
                               только на путях Православия.

                               ("Наш современник", N12, 1992 г.)


                                Владимир Крупин

                           КАК ТОЛЬКО, ТАК СРАЗУ

                                    повесть




  Сейчас  настолько  никто  никому не верит, что  даже  бессмысленно  что-то
объявлять.  Скажу: завтра будет переворот, ну и что? Их вчера  было  четыре,
послезавтра будет пять, кому это надо? То есть надо тому, кому это надо,  но
что  тут нового? Вместе с тем каждый человек все равно знает то, что  другие
не знают, и это хоть кому-то да интересно.
  Жизнь  моя - жизнь врача-психиатра. В последнее время к психиатрии  растет
интерес.  Это оттого, что любой и каждый подвержен отклонению от  нормы,  но
вот  тут-то  мы  сразу спотыкаемся, что есть норма и нормальны  ли  те,  кто
объявляет  других  ненормальными? И если бы это - норма -  было  нормой,  то
разве бы шло все в России ненормально?
  Но по порядку.
  Фамилия  моя Корсаков, Алексей Корсаков. Два человека в прошлом -  знамени
тый  флотоводец и знаменитый психиатр - обессмертили ее. Оба  они,  говорили
родители,  мне  как-то родия, и я - единственный ребенок в  семье  -  обязан
продолжить  славу предков. Отец прочил меня в адмиралы, мать в психиатры.  Я
уже  в  отрочестве чуть не сдвинулся от этого противостояния.  Отец  наряжал
меня  в  матросские  костюмчики, мать мучила  фонендоскопом;  отец  говорил:
владеющий  морями  владеет  миром, мать, что психика,  корка  и  подкорка  -
последнее, что осталось непознанным в человеке.
  Перекуковала  мать. Берегла от товарищей, от влияния отца. Вырастила  меня
стеснительным да, пожалуй что, и безвольным. Это я ощутил потом, когда  меня
женила  на  себе одна особа, нелюбимая мною. А любовь у меня  была,  была  -
Верочка.  Как  была она первой, так я осталась единственной.  И  поэтические
позывы  были из-за нее. Она вышла замуж, а я учился на психиатра. Еще какое-
то  время  поэзия  не отпускала меня, но я перевел ее в практическое  русло,
заставил  помогать  заучиванию бесчисленных названий костей,  мышц,  нервов,
например:  "Как возьму я фибулю да стукну по мандибуле, так узнает церебрум,
как  звенит  краниум",  то есть малой берцовой костью  совершается  удар  по
нижней  челюсти с такой силой, что мозг чувствует, как звенит череп.  Или  о
ревматизме: "Отныне я навеки знаю: у гранулемы фокус есть, и клепки  крупные
по  краю,  и  лейкоцитов в ней не счесть. Среди включений этих  разных,  как
указатель  на  обмен, у крупных клеток протоплазма содержит также  гликоген.
При  ревматизме боль жестока, суставы все избороздит, но тяжесть  главная  -
пороки сердечные, эндокардит".
  Последние  три курса я работал медбратом, привык к больным настолько,  что
больными их не считал, мне  даже было интереснее находиться с ними,  нежели,
например,  ходить по приказу жены в магазин, особенно тот, где она работала.
У  меня  она  не  бывала,  тем более что работа моя отстояла  от  города  на
шестьдесят километров.
  Это  была  огромная психиатрическая лечебница, упрятанная, как  все  такие
больницы, в лесах, далеко от шоссе. Мне сразу дали отделение, самое большое,
потом  его  слили еще с одним, работы хватало. Жену я не любил, единственный
наш  сын  был маленьким, и никто ому не рассказывал ни о флотоводцах,  ни  о
психиатрах;  чтобы  расхотеть ехать домой, мне достаточно  было  представить
ковры и хрусталь в нашей квартире и сына, лежащего на диване, жующего какую-
то   американскую  мерзость  и  смотрящего  по  видеомагнитофону  опять   же
американскую киноблевотину.
  Нет, с моими подопечными было приятнее, полезнее и спокойнее. Тем более  в
последнее время, когда отделение стало пополняться новенькими людьми. Это не
были   пораженные  наследственными  болезнями,  или  зачатые  по пьянке, или
врожденные  гидроцефалы,  нет,  пошел  народ  отборный,  какого  и  на   так
называемой воле не  встретишь. Почему на так называемой? Да потому, что наше
отделение было куда вольнее, чем остальной мир.
  Один  из  новых сообщил, что он враг масонов, хоть масонов и  в  глаза  не
видел, что зовет их моськами визгливыми, что Россия гибнет, а моськам это  в
радость.  Россия питает мосек своей гибелью, а те не дают ей сразу  умирать,
сыплют в корыто мелко крошенную демократию, живи, мать!
  Скрывать  не  буду, да и от кого нынче что скроешь, - велели многих  новых
объявлять больными, внушать им болезнь. Это же элементарно. "Ну-с,  проверим
на  тремор,  -  в  просторечии, на трясучку. - Встань, вытяни  руки,  закрой
глаза.  -  Тут  у  кого  хошь  затрясутся,  тем  более  если  в  сумасшедшие
записывают.  -  Моча? - и в моче у всех всего полно, только  вспомнить,  что
едим  и  что  пьем. - Кровь? Кардиограмма?.." Дети, дальше не  надо,  клиент
готов,  он ступорозен, мутичен и абуличен, он весь наш. Да еще недельки  две
поживет среди остальных - тут ему, как говорят мои клиенты, полный шандец.
  В  отделении  стало  все больше тех, кто, как бы мягче  выразиться,  умней
лечащего  врача.  Хотя...  хотя быть умнее всех - прерогатива,  по-русски  -
преимущество, именно врачей-психиатров. Это ведь от нас анекдот:  "У  вас  в
отделении  есть Наполеон?" - "Есть. Только он заблуждается, ведь Наполеон-то
я". Таковы мы, психиатры.
  Ну-ка,  чтоб  закончить  вводную, пройдем  по  пешеходной  улице  большого
города,  где  профессиональные убийцы торгуют  куклами,  и  послушаем  песню
пьяного  баяниста:  "И в последний ты раз поцелуешь, когда  крышкой  накроют
меня".  Давайте  разберитесь,  пока  не  сдвинулись,  как  можно  поцеловать
закрытого крышкой гроба и как может петь покойник, это ж от его имени  поют,
имея опрокинутую шляпу под ногами.
  Другой  из  новых  потребовал,  чтобы его  выслушал  не  только  я,  но  и
остальные. Уважение к любому чужому мнению было нормой для нашего отделения,
мы собрались.
  -  Из  всех  людей один Дарвин произошел от обезьяны, но, чтоб  не  обидно
было,  он и остальным это внушил. Кант отрицал сверхъестественное, хотя  уже
одно  это  сверхъестественно. Ренан додумался до кощунства,  что  Христос  -
обыкновенный человек. Маркс, Энгельс - эти шли только от капитала, экономики
и  желудка. Ницше вывел, что жизнь - борьба, в которой побеждает сильнейший,
что жалость к слабым есть безумие. Об остальных повелевателях умами помолчим
для  краткости,  но  достаточно и указанных, чтобы  спросить:  эти  чокнутые
гордецы  нормальны? Конечно, нет. Но они влияли на мир и постепенно  сделали
его "под себя", чтобы удержаться в гениях.
  Не  знаю,  интересно  ли  это,  но знаю  одно,  даю  не  руку,  голову  на
отсечение, что все наши беды оттого, что мы не слушаем друг друга. От  этого
гибнут  государства,  рушатся  судьбы, от  обиды  невысказанности  уходят  в
затвор, на плаху, сходят с ума.




  Давайте. Но чтобы это сделать, надо отказаться знаете от чего? От  сюжета.
Вот  я писатель молодой, но и то дошурупил, что сюжет выдуман хитрыми умами,
овладевшими письменностью. Владение сюжетом объявляется доблестью.  То  есть
сюжет  притягивает  внимание  к  произведению.  Для  чего?  Чтобы  дочитать,
досмотреть,  дослушать  до конца сюжетное произведение.  Здесь  два  больших
вреда:  потеря времени и видимость приобщения к искусству. Ума нет,  таланта
нет,  а  хитрость есть - давай плести сюжет. Бог дару не дал, плети интригу,
бесы  на нее мастера. Вся драматургия на искусственном столкновении заданных
характеров. В жизни все не так, сюжет у жизни один - смерть, путей к  смерти
триллионы  квадрильонов.  Сюжет  - выдумка писателей,  сделавших  литературу
средством  проживания и прославления (одни), или средством оглупления  людей
(вторые), или тем и другим вместе (особенно кино и сцена). Сюжет - подпорка,
костыль  не умеющим ходить и ходули карликам. Когда есть что сказать,  зачем
сюжет? Если нечего сказать, пусть тебя не читают. Не бессовестно ли надувать
мыльный пузырь выдуманных событий, для видимости похожих на жизненные?
  Начнем  с  того, что, если кому не нравятся мои рассуждения, он дальше  не
читает.  У меня девять десятых отделения не читают, и ничего, живут. Правда,
поговорить мастера. Уже у них язык заплетается, а они все говорят. До  звону
в  голове. Лекарства от буйства есть, а от поноса слов -- нет. Причем  понос
слов  всегда  означает запор мыслей. Доказать? Включайте телевизор.  Видите,
опять и опять одни и те же двухмерные говорящие маски. Вот Марк Захапов, вот
Ролан  Смыков. Когда они спят? Может, там, в студии, и спят. Там и полысели.
И  когда  кто  из  них  ставит и снимает, снимает и  ставит  свои  нетленки,
непонятно.  Ну-ка  дружно вспомним, о чем они говорят? И еще  можно  назвать
сотню-другую  говорунов, я уж им придумал сводную  фамилию:  имя  -  Бургай,
фамилия - Чубруц.
  Но  что  мне  до  них,  у  меня наиважнейшая работа,  я  со  студенческого
медбратства  занимался  научными изысканиями  по  борьбе  с  отклонениями  в
психике. И в отделении их продолжил.




  В  мое  отделение приходили навсегда. Кладбище за рекой росло, наполнялось
и  пустело  отделение,  а  мы все так же, как и вся  психиатрия,  лечили  не
болезнь,  а  ее  следствие.  Лекарства глушили то,  чего  боялась  медицина.
Половину   мирового  коечного  фонда  занимали  психобольные  (по-русски   -
душевнобольные,  именно у русских болит вначале душа, потом все  остальное).
Лечение   с   шестидесятых   годов  вроде  бы  стало   гуманнее,   появились
нейролептики,  уже  не  было холодной воды па голову,  смирительные  рубашки
(вязка)   стали   принадлежностью  не  больниц,  а   вытрезвителей.   Но   в
нейролептиках  таилась  огромная  опасность,  сродни  наркотикам.   Аминозин
становился  слаб,  требовался тизерцин, болезни в насмешку прибавляли  силу,
явился  галаперидол... гонка подавления болезни и ее неизлечимость нарастали
одновременно.
  Журнал  имени  моего  однофамильца С. С.  Корсакова  печатал  бесчисленные
труды по невропатологии и психиатрии, но прошу вас вчитаться хотя бы в  одну
фразу:  "Влияние  Д-пеницилламинана на мелатонин  и  медьсодержащий  фермент
тирозиназу элиминацию меди из организма и обмен сульфигидрильных  групп  при
шизофрении  неясен".  Каково?  Или:  "При  воздействии  безбелковых  фракций
достоверно  снижены  скорость  фосфолирования,  сопряженность  окисления   с
фосфолированием,  а  под влиянием ультрафильтрата - и  дыхательный  контроль
митохондрий".  Как?  Ну,  мои  ребята  выражались  стократно  яснее:   "Меня
усыпляют,  у  меня  отнимают мысли и держат здесь, чтоб  взять  во  сне  мои
изобретения".  Или: "Однажды я проснулся в желудке акулы.  Там  был  морской
воздух,  и там играли лилипуты". Первый, как понятно, считал себя ученым  (а
может,  и  был  им),  открывшим все, вплоть до обратного расщепления  атома,
второй  просто  фантазер. Но говорили-то они понятно. И если кого  попросить
сопоставить  два  первых  и  дна вторых отрывка, то,  конечно,  по  простоте
изложения первые принадлежали свихнувшемуся уму.
  Я готовил труд, понять который помогут такие тезисы:
  Психобольные  не  есть  душевнобольные, нужно  отделить  понятие  души  от
понятия нервов. Действие нейролептиков не душеполезно.
  Душевнобольные нормальны, ибо именно они всегда говорят правду, тогда  как
так  называемые  здоровые  сплошь и рядом прибегают  ко  лжи,  чтобы  правду
скрыть.
  Душевнобольные  (юродивые,  блаженные) обладают  даром  предвидения,  идут
впереди обычного времени.
  Труд  мой двигался медленно, еще бы. У меня пока вышло два предварительных
труда,   две  статьи,  в  которых  я  проводил  параллели  с  высказываниями
Чижевского  и Вернадского. Чижевский говорил о влиянии солнечной  активности
на  биологическую  и  общественную жизнь, Вернадский о том,  что  вода  есть
минерал,  минерал единый, поэтому любое происшествие с водой в  любой  части
планеты  отражается на всей ее планетарной массе. Так и психика. Она  едина.
Поодиночке с ума не сходят. Мы связаны, писал поэт, единой нервною системой.
Мы  делаем  больно кому-то, это обязательно возвращается к нам.  Вот  это  -
единая  общечеловеческая психика, которая с годами опускается во всЈ большие
подвалы безумия, - могло бы считаться меняющейся нормой.
  Но  когда я касался этой совместной нервной системы, спотыкался именно  на
русской психике.





  С  утра  пораньше  я сидел над главкой "Что сводит людей  с  ума?"  и  уже
углубился  в  рассуждения о системе капитализма и социализма: какая  система
сводит  быстрее? Сводили обе. Социализм я и раньше не защищал, только  после
его  свержения  увидел что он лучше капитализма хотя бы  тем,  что  не  смог
угробить  Россию,  а капитализм загубил полмира. Всякая  система,  если  она
неестественна,  есть  искажение природы человека, отсюда  вывод,  что  любая
система губительна для психики. Вопрос: насколько?
  Здоровенный,  как мы говорили, "пролеченный", медбрат явился с  сообщением
о новом больном, я взглянул, фамилия - Батюнин.
  - Переодевают. Вначале, может, успеете наших принять.
  - Кто?
  -  Как  всегда.  Халявин, Голев, Заев. Избаловали  вы  их.  Травили  бы  в
курилке, нет - надо к завотделением.
  - Зовите.
  Заев.   Рождения  военного  года.  Детдомовец.  Склонен  к  побегу.  Будет
проситься на работу. Да и хорошо бы, на пилораму нужны рабочие, но бригадиры
- вольнонаемные - не возьмут. Убежит - им отвечать.
  - Ну что, Коля, лучше тебе?
  -  Алексей  Иваныч, есть слово "лучше", а есть слово "легче". Выпишите  на
работу.
  - Убежишь ведь.
  - Куда? Кабы лето.
  В прошлые разы Заев рассказывал, что это он убил Гитлера.
  - Ты зачем ко мне просился?
  - Бумаги надо, стихи сочинил.
  - Ну садись, пиши.
  - Я еще на другом языке сочинил. Тоже писать?
  - Пиши.
  Заев сел в сторонке и, шепча и задумываясь, стал писать.
  Следующим  был  Халявин. Он всегда по пояс раздевался у порога,  привык  к
медосмотрам, и всегда сразу заявлял:
  - Справок не надо!
  У  него  фронтовая  контузия. Болел, работал,  был  несправедливо  обижен,
поехал  жаловаться,  заболел  психически.  Его  надо  просто  выслушать,  он
успокоится до следующего раза.
  - Халявин, - отрекомендовался он, - офицер запаса. Участник войны.
  Двадцать  четыре  года в больнице. При строгом соблюдении приема  лекарств
он мог бы быть взят кем-то на патронаж. Но некому. Не берут и таких больных,
у которых есть родственники. Боятся. "А пенсию за них получать не боятся", -
сердито подумал я.
  -  Жить  надо по-будущему! - воскликнул Халявин. - Отправлялись с  Москвы,
город  Липны.  Фрицы  рыжие,  ростом под  потолок.  Подходит  одна  немка  в
полушубке: "Где Москва?" Мы на ура берем: "Москва сгорела. А вот теперь  как
жгли,  так  и  стройте".  Летит  самолет, "рама"  летит,  в  шары  на  запад
наблюдает.  Тут  встреча с танком "тигр", это немецкий трактор.  Когда  идет
танк, берешь гранату с бензином и кидаешь, - Халявин показал, как, - кидаешь
на  запад  под танк. Ранило осколочным (он показал шрам), вытекло с  бутылку
крови...  А  здесь  нет воевавших, одна шпана, ходил я на пилораму,  но  нет
пальто,  нет  галстука,  в  войну было пальто и  носил  галстук,  сапоги  со
шпорами,  садишься  на  коня и скачешь на запад. Были усы,  закручивал.  По-
будущему надо жить! Голев, такой здоровый, на пилораму не ходит.
  Заев,  писавший  стихи,  услышав  фамилию Голева,  вскочил  и  возбужденно
заговорил:
  -  Да  ему даже пол мыть нельзя - сразу доски приходится менять. А протрет
койки - они ржавеют. Его родня из другого мира, они нас поджигали.
  -  Написал  стихи?  Давай... Павел Николаевич, идите.  Хорошо  поговорили.
Жить будем по-будущему.
  На смену Халявину пришел Голев, сел в углу.
  - Ты чего это в чалме? - спросил я. Голова его была покрыта платком.
  - Сигналов не хочу от волшебников, - мрачно ответил Голев.
  -  Ладно, посиди. - Я читал стихи Заева: "Тебя все нет в тиши ночной,  ах,
что  со  мной, ах, что с тобой. Вот вижу - призраком идешь ко мне, и тут  же
потерялась во мгле. Одна луна лишь на меня глядит, да сердце все мое  горит.
И  так  всю  ночь мне не спится, пока не вспыхнет первая зарница".  -  Очень
хорошо. Можно Голеву почитать?
  - Конечно, - ответил Заев.
  Я  протянул  листок  Голеву, сам взял следующий. Там  был  "другой"  язык:
"Тартень  пронь келаша не пронь кретошь пелу и пала печь кетлана ушечь  кара
лету уни кенану и наша таль пана мердана..."
  - Это о чем?
  -  Тоже  о  любви.  Доктор, как мне быть, ведь я в  побеге  числюсь,  срок
добавят.
  -  Не добавят, я скажу им. -- Это Заев беспокоится за то, что он из тюрьмы
сразу  пришел  в  психолечебницу, почему-то думая, что  убежал.  А  перевели
тогда, когда установили невменяемость в момент преступления. - Иди спокойно,
я им скажу, что ты у нас.
  - А на работу выпишете?
  - Телогреек и сапог не хватает. Вот уж ближе к лету посмотрим.
  - Надо же награждать трудом, верно? Гитлера же не каждый убьет. А я убил.
  -  Расскажи,  как, - в который раз попросил я, и в который раз  совершенно
искренне Заев ответил:
  - Не помню, я же был маленький.
  Остался Голев.
  - Ты чего на прием просился?
  - Алексей Иванович, не хочу с дураками сидеть.
  В  истории  болезни  Голева хранилось много его заявлений и писем. Все они
требовали  "выслать  Человека", "перевести в  госпиталь,  поскольку  я  имею
трехпулевое ранение".
  -  Мне  подсыпают  наркотики, да чуть меня не сожгли. Даже  пыж  тряпочный
подготовили.  У  меня легкие отморожены зелеными лучами.  Не  хотели  пижаму
давать  и компоту, только с самолетов волшебники велели дать, тогда  дали...
  Голев служил радистом.
  - Тебе понравились стихи Заева?
  -  Буду  я  читать, дурак писал. Думаете, что солнце жаркое,  значит,  там
углем топят? А это волшебство.
  - Платок сними.
  -  Голоса не велят. А галаперидол отмените, и сами здесь не работайте.  Вы
же наш человек. А у меня еще все органы болят.
  -  Витя,  ты  себе меньше внушай болезней. Тебе одной хватит. А  перестать
тебя лечить, ты кого-нибудь убьешь.
  - Как это еще? Если я убил, так это волшебники велели.
  Да, в его истории болезни значилось убийство.
  - Плохие твои волшебники. Что ж они не подскажут, как тебя лечить.
  - Я здоровый. Это они дураки.
  - Пусть помогут Заева вылечить. Халявина. Аскинадзе, Мошегова...
  - А их лечи не лечи.
  - Эгоист ты, Витя. Возьми сигарету. Иди.
  -  Я  же  не  показал  еще трехпулевое ранение. - Голев  задрал  рубаху  и
обнажил живот без каких-либо следов повреждений.
  Раньше  я  успокаивал, говоря, что ранение хорошо зажило,  сегодня  сделал
вид, что рассматриваю живот, и сказал:
  - Ничего у тебя нет.
  Но тут же получил в ответ совершенно логичную фразу:
  - У вас глаза по-другому устроены, вот и не видите.




  Получив такую поправку, я не мог не улыбнуться. Пододвинул заветную  папку
со  своей работой, но дверь отворилась, впустив звуки гармоники. Это Халявин
играл,  как  всегда,  одну  и ту же песню "Ой, полным-полна  моя  коробушка,
пожалей, душа моя, зазнобушка..." - дальше его как будто захлестывало, и  он
начинал   снова:  "Ой,   полным-полна   моя  коробушка  пожалей,  душа  моя,
зазнобушка..." - и снова.
  В   дверях   стоял  высокий  красивый  мужчина,  примерно  мой   ровесник.
Соматическое (общее) состояние по всем показателям было просто отличное.
  - Садитесь.
  -  Доктор, это свершилось - я здесь. И мы вместе с вами докажем остальным,
что конец света не только наступил, но что уже и состоялся, прошел, мы и  не
заметили, что живем после конца света, что мы не люди, а нелюди. Докажем? Но
о  том,  как  я  сюда  попал,  не скажу, это был мой  расчет.  Я  исследовал
сумасшедших  на свободе, пора логически начать исследовать их в  заключении,
то есть здесь.
  - Здесь обычная больница...
  -  Только  зарешеченная? - сощурился новый больной. - Но это хорошо,  пора
отгораживаться  от  бесов. Прошу создать мне условия  для  труда,  выставить
охрану, так как мой труд вольется в труд моей республики.
  Медбрат  из-за  его  плеча сделал знак, что успокаивающее  введено  и  что
больной скоро успокоится. И он действительно прямо на глазах сникал,  взгляд
его пронзительных глаз становился плывущим и ускользающим.
  -  А моя проститутка где? - спросил он. - А бумаги где? Отберете - вам  же
хуже.
  - Может быть, вы пойдете в палату?
  - Уводите, - надменно сказал он, вставая. - Мне как, руки за спину?
  - Можно и за голову...
  -  Да  вы,  кажется, с юмором, - сказал больной, - может,  еще  вы  мне  и
пригодитесь.
  -  Чем-то  на  вас похож, - сказал, вернувшись, медбрат. - У него  записки
какие-то, будете смотреть?.. Жена его здесь, позвать? Но если вам некогда...
  - Позовите.




  В  кабинет  вошла женщина. Я остолбенел - показалось, что  эта  женщина  -
мать моей Веры. Женщина, нервно смеясь, заговорила:
  -  Какой  вы  старый. И седой. И лысеете. Седой, это красиво, седой  бобер
дороже,  да?  А  я  вот  мужа довела, он говорит. И он меня  довел.  Тазепам
горстями, валерьянку стаканами, никакого толку. А ревновал! У меня ни с  кем
ничего не было, ведь мы только целовались, да? Но ему ничего не докажешь. Он
может  и  больницу поджечь, вы смотрите. А я психопатка, да? Но  женщины  на
работе   успокаивают,  что  я  еще  молодая.  И  мое  решение   одобряют   и
поддерживают,  ведь иначе он убьет. Он пил, ой пил! Обои со  стен  сдирал  и
пропивал.  С  топором  за  мной  бегал. А  вначале  робкий  был,  и  я  тоже
детдомовка, тоже забитая, мы бы и ужились. А жена у вас врач? Ну, правильно.
  - Простите, что это за бумаги мужа?
  -  Дурость  сплошная.  С  Львом Толстым спорит.  Повести  недописанные  за
Пушкина  и Лермонтова дописывал. Я хранила, хранила, да и выкинула.  Ой  тут
было! Другие и спят, и гуляют по ресторанам, и вида не теряют, а я что?  Вот
вы  водите жену в ресторан? Не водите, дурной тон. А не будете водить  -  ей
обидно. Ну, как я выгляжу? Еще ничего, да?
  - Да нет, все нормально.
  -  Где уж нормально? Чего врать-то! Врать-то чего? Это вы больным врите. А
женщины  есть  у  вас в отделении? Нет? Поглядеть бы, как  с  ума  от  любви
сходят.  Есть такие? Нет? Начинайте с меня. А с жиру бесятся? У нас  одна  -
чего  не  хватало? Муж тыщи таскал, все было мало, удавилась.  Хоть  бы  кто
пожалел  -  смеялись. Говорили: он удушил и в петлю вставил; нет, следствие,
даже двойное, ответило: сама. Вначале местные следователи занимались, им  не
поверили,  у нас же все продано, кого хочешь засудят, кого хочешь выгородят.
Пригласили  из центра. Этим поверили. Удавилась сама. Такое заключение.  Муж
мне  говорит: я тебе тоже так подстрою, что, кого ни пригласят, все  сделают
такой  же  вывод. И мне все время показывает разные веревки. Пойду в  ванную
стирать,  там сверху висит веревка. Или: показывают по телевизору  удавов  и
змей, а их часто показывают, и не только в "Мире животных", говорит: "Смотри
и  запоминай". Это как вынести? И меня же все осудят, что дала  согласие  на
излечение. А я от вас без тазепама не уйду. Да и он уже не действует. А дочь
меня продает. Он за мной бегает с топором, она уходит в кино и меня называет
дурой.  Она  уже давным-давно не девушка. Как зубы почистила! А  я  как  это
перенесла? У вас дети есть?
  - Сын.
  -  Это  лучше.  Хотя  тоже  на  какую нарвется.  Моей  стыдно  стало  быть
девушкой,  немодно, несовременно. Весь запад давно покончил  с  невежеством,
это  как? Они, значит, передовые, ищут партнера, сексуального совпадения,  а
мы  отсталые.  Так  и умру без радости в постели. Да уж хоть  бы  в  постели
умереть,  а не в петле. Не муж меня в петлю загонит, а дочь. Мне заранее  ее
дети не в радость. И никуда не денусь, буду нянчиться с дитей расчета. А  не
буду - со свету сгонит. Нам говорили - дети по любви красивые. А дочь у меня
страшная  такая, значит, я его не любила. И не хочу. Не могу и не хочу,  как
Пугачева  поет. Ее бы на мое место - попела бы. У меня матери не было,  отца
не  было,  в  детдоме  росла. Нас стригли наголо от  вшей,  дразнили,  мы  в
одинаковых мешках-платьях ходили, всегда голодные, всегда злые, ждали  своей
жизни.  И  дождались. Я так дождалась, что и в петлю не надо загонять,  сама
залезу.  А  повеситься думаю на площади, где были митинги демократов,  пусть
любуются  на  свои  плоды. Какое вранье кругом! А я защищаю  правду  и  буду
защищать!  И  муж - молодец, с бесами. Правда, он решил, что я бесовка  и  к
нему приставлена. А ты женат?
  -  Да.  Она продавщица. То есть пусть бы была продавщица, но по психологии
продавщица.
  - Приставлена к тебе. Не замечал?
  - Мы почти не видимся.
  Я  отвечал механически, заторможенно, как-то оглушенно. Все оборвалось,  и
рухнуло, и сыпалось под ноги, в чем-то застрял и шагу сделать не мог.
  -  А  он  тоже Алексей, ты прочел документы? Да? Он, кстати, болен теорией
двойников.  Но  только  как-то наоборот. То есть один двойник  плюс,  второй
минус, посередине нуль, ну он тебе объяснит. Ты ведь любил меня? Любил, и он
любил,  вас двое таких дураков, чтоб такую дуру любить, вы и есть  двойники.
Ой,  а  я  ведь  узнала,  что  ты это ты, хотела  насмешить,  спросить,  чем
отличается кокарбоксилаза от капролактама, смешно? А от карболата?
  - Ты когда обратно?
  - Ухожу, ухожу, ухожу. А стихи-то пишешь? Ну, звоните, пишите, заходите!
  У  меня  не  нашлось ни слов, ни сил, чтобы задержать ее. Даже  не  встал.
Слишком силен был удар. Сияние любви, юности, мечтания по ночам, надежды  на
встречу  -  и  вот  эта  старая психопатка. Боже мой, как  хорошо,  что  это
случилось, как хорошо, что больше нечего ждать, как хорошо, что осталась мне
только работа.




  Труд  мой,  как  всякий труд для всякого мужчины, - вот мое  лечение.  Тем
более и труд мой весь о лечении. Отчего люди сходят с ума? От очень разного.
Для моих больных, прежних, не тех, что пошли в последнее время, не важен был
человек  в мире, все заключалось в мире человека, это понятно? Олигофрены  и
гидроцефалы  были в любую эпоху, в любой стране, но таких, как  у  нас,  нет
нигде.  Это  плоды  цивилизации и перестройки. Сводила с ума  угроза  войны,
армия, страх, обостренное правдоискательство. Но сразу же: если ищут правду,
значит,  ее  нет.  Но что есть правда? Это представление каждого  отдельного
человека  о  порядке  вещей  и  явлений.  Все  должно  быть  так,   как   он
представляет,  а  не  иначе.  И  вполне  может  ошибиться,  ибо  другой  все
представляет  иначе. Конечно, если они равны, они договорятся, но  равенства
нет, забудем этот масонский крик для дураков о свободе, равенстве, братстве.
Нет  равенства.  Правда начальника превысит правду подчиненного.  Если  даже
допустить, что мы складываем общее мнение и делим его на всех, то  будет  ли
это  общей  правдой? То есть суммарная окопная правда солдата плюс  блиндажи
начальства  плюс  главная  ставка, поделенные на всех,  означают  ли  правду
войны?  Нет,  конечно. Вообще доверить смертному критерий правды невозможно.
Тем более святое слово истина. Для русских истина - Христос, другой не будет
отныне  и  довеку. Пока до этой истины мы не поднялись, будем  копошиться  в
своих правдах.
  "Хотя  бы  вкратце  переберем некоторые случаи, характерные  для  клиентов
последнего  времени,  -  читал я свои записи. - Вот случаи  боязни,  рабство
страха, ибо забыто правило "Бога боюсь - никого не боюсь, а Бога не боюсь  -
всех боюсь". Больной С. боялся начальников, старался избавить себя от страха
таким  способом:  набирал  номера их телефонов до рабочего  дня  или  поздно
вечером.  Представлял,  как  и кабинете на просторе  стола  звонит  один  из
телефонов.  Говорил в трубку громко и уверенно. Однажды  один  начальник,  в
свою  очередь боясь своего начальника, пришел пораньше и ответил  С.  Что-то
сдвинулось в его сознании. Вскоре он потерял свою записную книжку, в которой
были номера телефонов многих начальников. С. вообразил, что книжка попала  к
чекистам,  что  за  ним ведется слежка. Этого хватило для следующей  ступени
болезни.  В  отделении  он  всегда сидит возле столика  дежурного  медбрата.
Смотрит  на  телефон.  Когда  телефон звонит,  С.  вздрагивает  и  счастливо
улыбается.
  Больные  -  изобретатели. Это целая когорта, мы  легко  могли  бы  сделать
первичную   организацию  БРИЗа.  Их  идеи  заскакивают   в   дали,   которых
человечество, по своему безумному устремлению к самоуничтожению, может и  не
достигнуть. Например: изобретение тепла без дров. К. пишет: "Не  надо  угля,
торфа,   нефти,  расщепления  атома,  нужна  скорость  молекул  в   воздухе.
Доказательство: два вентилятора, дующие один на другой, в середине  пластина
съема энергии".
  Идея  М.  "Перевод часов совершать не дважды в год, а дважды в  сутки,  то
есть  утром  на  час  раньше, а вечером на час позже.  В  сутках  становится
двадцать шесть часов, увеличивается световой день, продолжительность работы,
ее результаты также увеличиваются"...
  Отложив  записки, я вспомнил еще случай, забавный, если б не  искалеченная
от  этого судьба. Один работник планирующих органов в прямом смысле рехнулся
от  того, что ему открылся настоящий смысл слова "планировать". Произнесение
этого  слова  с  ударением  на втором слоге, как  все  произносят,  означает
планИрование,  летание,  парение в воздухе без мотора  с  помощью  воздушных
потоков.  По-настоящему, в применении к хозяйствованию, надо  произносить  с
ударением  на  последнем слоге - планировАть. Открытие было  не  из  слабых,
оказывается, наши планирующие органы десятками лет парили в пустоте.
  Вообще  бывшие начальники почти всегда смотрятся смешно. Они и в отделении
пыжатся. Один и в палате кричал на всех, что все лодыри, что надо дать  всем
твердое  задание. Но это был один пунктик, другой заставлял мучиться  самого
начальника.  Он  не  спал, когда на Камчатке начинался рабочий  день.  "А  в
Воронеже  сплят! - кричал он. - В Ростове сплят! Украина сплит  беспробудно,
Беларусь храпака дает, Прибалтика ладно, она на шведов ориентиры держит, хай
сплит,  но  Поволжье дрыхнет, вот что преступно!" Так же  было  и  наоборот.
Когда  в  Воронеже  и  на Украине работали, Камчатка,  опять  же  преступно,
засыпала. Начальник с ума сходил каждый день. Ночью вес начиналось  сначала.
"Рыбзасольщицы  Курил и Сахалина красными от холода руками пытаются  снизить
цены ни сардины и сардинеллы, а Саратов? А взять Астрахань, а в Архангельске
вообще беспробудный народ!" Вместе с рассветом он проходил Азию, продвигался
к  Уралу,  проходил  Европу,  ближнее и  дальнее  зарубежье.  Доставалось  и
полякам,  и румынам, не щадил и болгар. Отдыхал он только тогда, когда  день
уходил к капиталистам. Он мечтал даже, чтоб капиталисты спали побольше, чтоб
пили  из  нас соков поменьше. "Да нет, это не наши лодыри", - горько говорил
неугомонный погоняльщик и вскакивал: пора было будить Дальний Восток.




  Скрывать какие-либо запрещенные методы лечения мне незачем, я их не  знаю.
Они  жестоки,  эти  методы, да, но запрети их - и как  лечить?  Болезненные,
"горячие"  уколы  называли  у  нас  "японская  мама"  из-за  сопровождающего
вскрика. Опять и опять повторяю, что мы не знаем, как лечить душевнобольных.
Мы  знаем  следствие,  а не причины. Причина одна - ненормальность  мира,  в
котором  мы живем, он сводит с ума. Я могу только назвать несколько свойств,
обладая которыми, человек остается в своем уме. Это - присутствие постоянной
критики и самокритики, чувство юмора. Не издевательства, не насмешек, именно
юмора,  в котором опять же самовысмеивание и самоукоры. Так же ограждены  от
ударов  по  психике  верующие.  Но не фанатично  верующие,  это  непременное
условие. Фанатики любого толка - спортивные, эстрадные - это наши клиенты.
  Надо думать об успокоении мира, о естественности его, о чистоте природы  -
вот  единственный путь к здоровью. "В нервы головы, - говорит мой клиент,  и
его  рассуждение  более  чем  здраво, - входят  нервы  зубов.  Их  вырывают,
сокращая  нервы  головы на несколько сантиметров, это отражается ни  голове.
Надо  иметь здоровые зубы. Как? Не курить, есть только здоровую пищу,  химию
исключить вообще".
  Другой  резонно требует отменить тюрьмы - в тюрьмах сходят с  ума,  и  зря
юриспруденция  изображает  это  так, что  симптомы  сумасшествия  вызываются
искусственно,  в тюрьму такую юриспруденцию, посмотрим через  неделю  на  се
симптомы.
  Третий  говорит,  что жадность, корысть, зависть - путь в наше  отделение.
Совершенно точно. Как перекрыть этот путь? Очень, просто - исключить золото,
богатство из жизни.
  И  вообще исцеление просто в любом случае: убрать из жизни испуг, хамство,
плохие  запахи  (да,  есть и такие больные, которых преследуют  определенные
запахи); убрать понятие славы, это избавит от мании величия. Тем, кто сходит
с  ума  от  бессонницы, нужно создать три условия: тишина,  темнота,  чистый
воздух...  То есть устранять причины. Но главное, повторяю, общее  состояние
общества.
  Я  не  люблю уходить из отделения, мне стало тяжко ходить по улицам, вижу,
особенно  в  последнее  время, измученные лица,  затравленные  взгляды,  или
наоборот - лица гневные, яростные, искаженные, - все это признаки невеселые,
все они значатся в моих институтских учебниках.
  Есть вековечное правило: кого Бог хочет наказать, лишает рассудка. Так, но
Господь  же  повелевает  любить  ближнего.  Разве исцеление - не любовь,  не
прощение ближнего?




  И  действительно,  в отделении интереснее. Я все себя проверял,  может,  я
того  (кручу  пальцем у виска), да нет, не того, а этого, пока  адекватного.
Ну,  скажите,  разве  не интересно то, что у нас создано  несколько  клубов.
Конечно, главный из главных - это клуб КТТС (как только, так сразу), то есть
все   тут  можно  применить.  Как  только  грянет  гром,  так  сразу   мужик
перекрестится;  как  только ставится вопрос, так  сразу  на  него  находится
ответ.  Можно  и поразвернутей, можно целую цепочку событий,  например:  как
только  к нам приезжал дядя Вася, так сразу отец бежал в магазин. Как только
дядя  Вася  поднимал третий стакан, он сразу запевал. Как только  дядя  Вася
запевал,  так  сразу  наша  собака начинала выть.  Как  только  наша  собака
начинала выть, так сразу соседи говорили: к покойнику. И покойник являлся.
  Но  были  клубы  и  попроще, как бы мини-клубы. Клуб  любителей  покойного
сиамского  кота Фени, весившего при жизни двенадцать килограммов и  умершего
при  невыясненных  обстоятельствах. Существовал клуб  награждений  почетными
грамотами  по  незначительным поводам. Хотя одно награждение было  весьма  и
весьма  уместным  для  нас  - награждение по случаю  пробуждения  умственных
способностей.  Был  клуб  конца  света. Его  представители  отвоевали  право
выключать  свет в отделении. Так как им не хотелось конца света, то  свет  в
отделении не выключался всю ночь.
  Конечно,  всех давили своим интеллектом поэтические клубы. Еще  и  оттого,
что  я,  в прошлом рифмовщик, им потакал, И зря: одолели. Ходил по отделению
неприсоединившийся  ни к кому поэт Турусин, он говорил только  стихами.  "О,
Боже мой, прости меня, живу я в мире, как свинья. Тело мое мою и наряжаю,  а
душу  свою в ад провожаю. Чем же? Осуждением, блуждением, неправедным в мире
хождением.  Я, Федор Турусин, никогда перед бесами не трусил, в православную
веру  крестился, с бесами простился, пошел в мир мир обличать,  администраты
решили  меня  кончать. Дала мне власть сто рублей за  честный  труд,  вот  и
поживи  тут.  Велели мне сделать такую замашку, чтобы я ел безбожную  кашку.
Ходили  вослед  за  мной комсомолки, включали на всю мощь  языкомолки,  лица
бесстыжие,  волосы  стрижены,  груди голые, мысли  комолые,  сами  лохматые,
рогатые, дуры языкатые. Как их воспитать, мать не сообразила, сама безбожна,
как  тупая  кобыла. Гореть вам в огне, живодристы, демократы  и  коммунисты.
Сегодня  двадцать  пятое, среда, отойди от меня, беда,  ибо  мной  управляет
Христос,  а  не безбожный барбос. Научил барбос церкви ломать  и  чужих  баб
обнимать.  Барбосовы  родители с Богом воители, но скоро-скоро  закроет  рот
безбожный  урод.  А  эти  чужие бабы хуже болотной жабы,  обнимают  женатого
мужика  и  делают  из  него дурака. А ты, дева, расти  косу,  не  подчиняйся
барбосу. Голова твоя не болванка, и утроба твоя - не лоханка..."
  Я любил слушать Федю.




  Для  этого  Феди  я  держал нюхательный табак. Федя, естественно,  называл
меня на ты, очень меня жалел.
  -  Иваныч,  разреши  родителей помянуть! - так он просил  табачку.  Нюхал,
морщился,  встряхивался  как при ознобе, наконец  чихал  и,  глядя  на  меня
мокрыми,  восхищенными  глазами,  спрашивал:  -  Хошь  политический  анекдот
расскажу?  Выступает хор беременных женщин, поют: "Ленин в тебе и  во  мне".
Ах,  Иваныч,  не повезло России с женщинами, податливы на пропаганду  чуждых
идей, вот твоя, например...
  - Федя, у меня работа.
  -  Твоя  работа  -  моя  забота.  А какую  горчичку  мать  моя  разводила,
хватанешь  капелюшечку - и слезы льются, слезы льются из очей. А тятя  сажал
такой табак, куда там твоему. Нюхнешь, чихнешь - и голова пуста и очищена от
всякого  агитпропа.  Вот  чего большевики не дотумкали  -  табак  запретить,
чихать  запретить.  Чихнешь на все - и обновился. Не  зря  на  Руси  уважали
чиханье. Будь здоров, говорили. А ты не сказал, не уважил.
  -  Мало  чихал. Давай еще да иди, дела, Федя. - Я придвигал  свои  бумаги,
Федя уходил.
  Итак,  нейролептики  ужасны, даже такие сопливые,  как  тазепам,  элениум,
родедорм,  нозепам,  реланиум и иже с ними. Нейролептики снимают  нервность,
снижают  агрессивность,  заглушают буйство, психический  больной  безопаснее
самого  примитивного хулигана. Но как снижают? Заглушают.  Загоняют  внутрь,
отодвигают,  убивают  что-то другое. Лечим легкие -  убиваем  печень,  лечим
желудок - угнетаем почки. А в психиатрии тем более - мы убиваем способности,
мы  варвары,  мы  не  знаем, кто и насколько болен, кто  здоров,  нет  нормы
психического  здоровья.  Все  условно. Если бы  всех,  больных  и  здоровых,
содержать  вместе,  норма  могла бы хотя опять же условно,  выражаться,  как
постоянно меняющаяся среднесоставная. "Дурак! Псих ненормальный!" - кричат у
нас  то  и  дело в очередях и в автобусах, дома и на работе.  Кто  тогда  не
дурак,  когда каждого в его жизни называли дураком. Но кто называл? И почему
дураки,  а  особенно дуры, лучше живут? И кто напишет учебник о  дурости,  в
котором обозначит конкретные признаки свихнутости?
  Сразу  на  ум  приходит  поглощение ума сверхидеей.  Таких  поглощенных  в
отделении  достаточно. Но разве плохо увлечение, даже поглощение сверхидеей?
Человек ушел в изучение недоступного для других или не привлекающего других,
разве  он ненормален? Он что-то познает, что-то втолковывает, нет, мы  тащим
его  в  психушку,  он страдает от непонимания, срывается  на  крик,  санитар
озлобленно бьет его. А озлобление - признак животного, страдание  -  признак
мыслящего. Кто нормален: санитар или "больной"?
  Теперь  о  лекарствах. Лекарства не с неба падают, делаются людьми.  Разве
может,  спросим мы, несовершенный человек сделать совершенное лекарство?  Не
может.  Качественно лучше природные лекарства, но уже и природа  искалечена,
искалечены и мы, здесь прямо пропорциональные отношения. То есть лекарств от
психических болезней нет.




  Жестокая  фраза, напоминает мерзейший крик кассирши: "Вас много, я  одна",
но  приходится  сказать, что отделение мое не поддается  исчислению.  Пришел
Федя,  ушел  Федя, пришел пан Спортсмен, ушел. Только и запомнил,  что  Федя
чихал, а Спортсмен кричал, что луна похожа на олимпийский диск, а солнце  на
олимпийскую медаль, вот и все, а я опять шуршу своими бумагами, И сколько же
их!  Как  я с ними справлюсь? Надо вычленить цель, сверхидея же моя  ясна  -
устранить причины расстройства психики, дорогу наметить к путям, тропинки  к
дорогам. Пойдем от отдельных случаев.
  Зиновий С. Холостяк. По успел жениться из-за... совещаний. Он сидел на них
страстно,  до самозабвения, до принятия всех резолюций, до подсчета  голосов
тайного  голосования и до объявления его результатов, хотя бы их и объявляли
утром.  Его  совещательное рвение не могло быть не замечено.  Зиновия  стали
посылать  в  центр,  тоже  на  совещания.  Там  он жил в гостиницах строгого
режима, туда  женщину не пригласишь, дежурных, так сказать, не проведешь. Да
и  какая  там  женщина, когда  полные дни, иногда по неделе, все совещание и
совещание. Отсидишь,  отголосуешь, домой бы ехать, а до следующего совещания
два дня, куда тут ехать? Изучаешь документы. Снова сидишь на совещании. Он и
в  палате  устраивал  совещания.  Только  его мои новопоступающие  мыслители
подавляли умственно. Сидеть он умел, думать уже не мог.
  Агроном-правдолюбец Ермаков. Не выносил никого, кто шел без дела. Пилил  и
колол дрова и кричал: "Надо работать! Работать, а не мозги компостировать, а
сказки  надо  в  садике, в младшей группе рассказывать". Мышление  его  было
разорванным,  часто шла, по выражению психиатров, словесная  окрошка,  но  в
паузах он четко клеймил тунеядцев:
  -  Когда  на газ перейдем, дровоколов будем сокращать. А если пить  будем,
остатки  совести  пропьем.  Ним  не нужно  красивое  лицо,  его  проститутке
подавай,  нам нужна работа! Да день, да два, да три поколоть дрова,  да  всю
жизнь, только так коммунизм построим. А портфели могут и старушки носить!
  Рвался  ко  мне,  тоже из пишущих, но неудавшихся, здоровенный  парнюга  и
кричал от порога:
  -  У  меня  только  два  слова. От первого заранее  отказываюсь.  Но  как,
скажите, братство психиатров относится к тому, что закат солнца уже описан и
сдан по описи вечности, как?
  - И восход описан, - отвечал я.
  -  Тогда  организуем фирму "Вани и мани-мани", а? Или соревнование палачей
в  подгруппах  топора,  стула и выстрела, в финал выходят  самые  изощренные
казни, как-то: срезание голов у закопанных в землю, используя для этого  нож
бульдозера, или добровольное утапливание глубоко пьяного в мелкой  луже.  Но
непобедима среди палачей баба-пила, она перепилила множество жизней.
  - Ну, а если и это кем-то уже описано и сдано?
  -   Тогда  этого  "кем-то"  расстрелять  и  разобраться.  Доктор,  у  меня
аннексировали  сверхавторучку. Нажимаешь кнопку  -  пишет  сама  по  заказу,
смотря  по  погоде и обстоятельствам. В конце каждой главы герой  прыгает  с
парашютом.  А  полковники  в  автобусе поют:  "Идет  солдат  по  городу",  а
подчиненные на сцене: "У нас в подразделении хороший есть солдат, пошел он в
увольнение и продал автомат".
  - Вы говорили, что у вас только два слова.
  -  Я  только начал! Включаю описание черного пуделя, пришедшего на встречу
с  кандидатом демократов, и описание того, как кандидат перелаял пуделя.  Но
важней  того рассказ о семейном порядке писателей. Семья: пишут все  -  сам,
сама,  теща самого, дочь, два зятя, куча других. Сами пишут, сами  набирают,
сами продают, сами не покупают, продолжения не будет.
  Куда  денешься,  я  слушал. О, чего только не услышишь в нашем  отделении.
Правды  ради  скажу,  что все мною передаваемое - сверхтысячная  часть  мною
записанного. "Писатель", собрат, куда денешься, уже сидел на столе:
  -  Доктор, чем плохо описать, как везли товарные составы один мясо, другой
вино,  вместе  пришлось стоять. Началась дружба. Пили и ели за красный  цвет
светофора,  и это здорово получилось, ибо красен был сок "изабеллы",  красны
руки  мясников,  краснели глаза поутру с похмелья. О, великолепна  песня  на
слова  мясокомбината и музыку спиртзавода. Душераздирающим было их прощание.
Что  сделали мясники? Они отнесли полную фляжку "изабеллы" машинистам, чтобы
те не сильно дергали, ибо много емкостей с нею было и вагонах - тазы, ведра,
даже  свистнутая по дороге детская ванночка была полнехонька и мелкой дрожью
тряслась в ней губительная кровяная влага. И вот, доктор, вдоволь и  мяса  и
вина,  а все не проходит голод на героя нашего времени. Так приступим  же  к
нему с ножом и вилкой. Приступим?
  - Тараторь.
  -   Начальник  очередной  негеологической  партии  и  не  партии   товара.
Несъедобен. Хотя партия была, есть и будет есть. Без шуток. Надо уметь  есть
и пить. Особенно пить. Подчиненных сам не ест, бросает на съедение тем, кого
прикармливает. Чтоб не съели его, подбрасывает кого пожирнее.  Несъедобны  и
карьеристы, к описанию и учету и передаче на хранение малопригодны.
  Йог  из  Рязани. Тем более никакой не герой. Интересен только тем, что  из
Рязани, остальное сами йоги делают стократ лучше. Зачем Вите из Рязани йога?
Витя, вспомни предков, они на голове не стояли, и в России все по-дурацки не
шло,  пуп не рассматривали, и с утра на пашню, за серп, за топор, за  тяжкий
молот,  тут  йоге слабО соревноваться. "Харе рама, харе кришна, харе,  харе,
харе..."  -  и  чего  достиг?  Отрешения? От чего?  От  жизни?  "Витя,  хлеб
дорожает, Витя, детей нечем кормить". И что ты отвечаешь? "Отойди  от  меня,
необразованное   женское  существо,  я  медитирую".  "Витя,   не   занимайся
рерихоедством, Рерих делал из религий сборную солянку, а твои махатмы, Витя,
очень  радовались гонениям на Православие. Махатма Ленин очень им подходил".
Доктор, вы за?
  -  Ты еще слабо, надо так доказать, чтоб не только перестали трястись  под
команду барабана, а еще и вспомнили мать родную. Иди, размышляй. Иди, иди.
  -  Иду,  доктор. Еще запишите, есть также дураки, что туфлю у папы целуют.
Размер не знаю.




  А  еще  бы  не  ревновать.  Набежало писателей полное  отделение,  да  еще
заведующий  тоже малость сбрендил, вижу ведь, как медбратья косятся  на  мои
бумаги,  входя в кабинет. Тут такая причина, что писатель и психолог  должны
быть  заединщики,  а уж психиатру сам Господь позволил пытаться  словесно  и
письменно  понять человека. Исследуя случаи отклонения (я  уж  не  пишу  "от
нормы"), вижу, что к гордыне самомнения, к сдвигу, ведет чаще всего привычка
записывать  свои впечатления, свои мысли. Как ни слабы, как ни  общеизвестны
эти  впечатления, как ни коротки по-куриному эти мысли, они свои, вот в  чем
абзац  и  параграф.  Самомнение  растет от  самовыражения,  и  неважно,  что
самовыражение  обнаруживает  пустоту. Это  пустота  гремящая,  как  нынешняя
музыка.  Но  самооглушение подстрекает к наращиванию звуков,  и  так  далее.
Клиент готов. Он ходит по земле и по редакциям, пьет чай с запуганной тещей,
но он... сдвинут.
  Продолжим исследование случаев отклонений от нормы. Естественно, что  я  -
русский  врач,  изучая русских больных, сравнивая их с  другими,  вижу,  что
национальное влияет на психику. Берем случай обиды. Скажи кому  угодно,  что
живет как-то не так, разве поверит? А русский: "А считаете, что живу не так,
я  и  буду  жить не так. Не верите, что я живу честно, надо мне  для  вашего
оправдания подворовать. Не доверяете - домыслим. Хотите еще сильнее обгадить
- поможем, и кулаком не надо стучать, сами на себя что угодно наговорим, вам
только  и осталось, что радостно кричать: они сами признаются, что они  хуже
всех. Нет, мастера и подмастерья, мы лучше, оттого вы на нас злобствуете. Не
считаете  нас  за  людей  - отлично, вы у своей цели,  возвысились  за  счет
унижения  других.  Мы милосердны и разрознены, вы грубы  и  сплочены,  мы  -
толпа, вы - кулак. Внушайте, что нам нужен арапник да дубинка, мы смирились.
Действуйте".
  Есть  в  отделении  пациент М. Кличка - Охранник.  Был  замечен  на  улице
режиссером как типаж. А до этого только что отсидел, охранников ненавидел. И
вот  его зовут играть роль - охранника. Пошел с радостью, отснялся, выпросил
у  костюмеров  форму насовсем. Списали, подарили. С формой  не  расставался.
Фотографию  в  форме  охранника повесил на стену.  Так  с  ней  и  пришел  в
отделение, мечтает стать санитаром.
  Нервные клетки, ах вы, нервные клетки, гора разума, раскопанная еле-еле  с
одного  краешка.  Ссохлась  та  гора,  спеклась,  смерзлась,  скипелась,  не
поддается технике, только ручным бригадам с киркой и ломом, идите  к  нам  в
ломовую бригаду, у нас улучшенное питание.
  А  то  есть  еще актер такой, зовут Актером, кричал, кричал и  докричался,
теперь  у  нас.  А что кричал? Что не хочет надевать костюм  под  совещание,
пусть  делают  совещание под костюм. Теперь у нас. А у  нас  костюм  один  -
полосатый, нас полосатиками зовут. Все одинаковые, только биополе разное.  А
у  актера биополе страшенное, ходит по палатам, на всех действует.  Но  его,
актера,  приспособили влиять на телевизоры, затаскали по палатам. Телевизоры
у нас дрянь списанная, скорей бы под бульдозер, работают плохо. Так вот, как
встанет   актер  возле  телевизора,  тот  перестает  полосатить,   работает,
показывает.  Даже  если самолет летит над бараками, не влияет.  Стоит  актер
днями  и  вечерами  у  телевизора, переслушал все передачи,  перевидел  всех
лепетунов и крикунов, на три фразы вперед угадывал, кто что скажет,  каково?
И  такого  человека  числить в полосатиках? Да он  умнее  трех  правительств
вместе взятых оптом и в розницу.




  Я  все-таки когда-нибудь брошу заниматься своими записками. Кому это надо,
кроме меня? Но если надо мне, а я человек, то логично, что надо человеку. То
есть, если кто-то считает себя человеком, то ему нужны мои записки.
  Продолжим.
  У  нас  давно  сидит  лишенный  всех прав экстрасенс  Джунковский.  Ходит,
плачет  жалобно. По его мнению, его кто-то уменьшил до карлика, а  остальное
оставил  как есть. Он кается мне, что был вампиром чужого биополя,  ходил  в
православные  церкви во время литургий, протискивался ближе к алтарю  и  там
подзаряжался. Отнимал намоленную силу, раздувал биополе свое, как клещ.
  Еще  он  печально говорил: "Доктор, запишите: кто заводит собачку, у  того
не  будет  инфаркта. Значит ли это общее здоровье? Отнюдь, инфаркт обеспечен
собачке".
  Итак,   мы  в  ломовой  бригаде,  подступаем  к  горе  разума.  Будем   ее
разламывать,  размалывать, размывать, сравнивать с землей. И  что  же  будет
после  этого? Всеобщее поглупение? "Ты пил вчера?" - "Не помню". -  "Значит,
пил". - "Нет". - "А, попался, я же о вечернем киселе говорю". Это у нас юмор
такой.  "Тише!  Идет!" - "Кто?" - "По крыше воробей". Как говорит  один  мой
пьющий  санитар:  "Надо,  облизательно надо давать раз  в  неделю  организму
встряску, раз в неделю не пить. Эх, как трясет". Этот санитар тоже  леченый,
еще  совсем  недавно его затрясло окончательно, когда он с  похмелья  открыл
бутылку, сковырнул пробку, а на горлышке осталась такая прозрачная пленочка,
ее  незаметно. Льет - не льется. Глядит - пробка снята, опрокидывает бутылку
-  жидкость бутылку не покидает. Значит, земное тяготение кончилось. Допился
до края, решил санитар.
  Давайте  отойдем  от  горы  разума  и поразмыслим  над  названной  русской
болезнью  - выпивкой. Тут некого винить - ни Шарлотту Корде, ни Марата,  они
там  что-то  не  поделили, нас это заставили изучать, а  нам  не  этим  надо
заниматься, а своей русской болезнью. Тут братики, сваливать не  на  кого  -
грешны,  хмельны и зело непотребны. Один у нас допился до того, что  мажется
солидолом,  говорит, что будет сильным, как трактор, ведь трактор  смазывают
солидолом,  это мнение он выдрал из глубин своей давно прошедшей  трезвости.
Но  ведь  и  дипломаты пьют. И реставраторы. Одних краснодеревщиков  сколько
спилось.  У  меня повар был знакомый, он ночью возле кровати ящик  с  водкой
держал,  вместо воды пил. Проснется, выпотрошит одну-другую -  спать.  Утром
рот  прополощет шампанским, сплюнет - и к плите. Ведь не мы пьем -  желудок.
Желудок  - сволочь - гадит. Ему неохота пищу перерабатывать, расщеплять,  он
водке рад: калорийность огромна, усваиваемость мгновенна. Ему давай и давай.
Закуску, особенно русский желудок, отвергает, отторгает, игнорирует.  Вот  с
кем надо бороться - с ленью желудка.
  Диктую  манифест.  Пиши, пьяный санитар! И не думай, что ветер  называется
западным, если он дует на запад. Пиши:
  "Мы,  поднимающие  голову  от подушки веков  и  не  соображающие,  где  мы
находимся,  торжественно  проклинаем все  причины,  ведущие  к  выпивке,  мы
освобождаем все праздники от хмельной окраски, крестины и поминки, встречи и
проводы, печали и радости, отвальные и причальные, закурганные, стремянные и
закордонные,  авансовые и зарплатные, банные и ванные (лучше  быть  немытым,
чем  пьяным), проклинаем выражение уважения чужой родни и родной родни через
выпивку,  обмывки диплома, аттестата, свидетельства, удостоверения,  сделки,
премии, гонорара, проклинаем любой возглас, подстрекающий к пьянке, типа: "А
не  пора  ли  нам  пора?",  проклинаем все места, располагающие  к  выпивке:
гаражи,  забегаловки,  пивные,  рыгаловки, стоячки,  стекляшки,  теплушки  и
вагоны,  кладовки,  все  места, где расстилаются обрывки  независимых  якобы
газет,  на которых лежат два помидора и хлеб, а посудина ходит по  кругу,  -
лужайки,  обрывы, откосы, скверы, усеянные пробками, - горем взошли  они  по
русской  земле.  И  тебе проклятие, колченогий стол,  что  не  сломался  под
пагубной  тяжестью  ядовитых  жидкостей,  этой  людской  погибели,   и   ты,
крахмальная  скатерть, сволочь такая, захвати с собой все  градусное  питье,
подними  в  поднебесье да на радость всему люду шибани его оттуда! Проклятье
вам,  винные,  водочные,  коньячные этикетки, вы, как  лаковые  проститутки,
раздели и разули многие семьи, отняли у взрослых разум, а детям его  даже  и
не  дали.  Какие  вы  названия  загребли себе:  "Золотое  кольцо",  "Русская
тройка",   просто  "Русская",  постыдились  бы!  "Аромат  степи",  "Утренняя
свежесть",  "Вечерний  свет", верните, собаки,  имена,  не  вам  их  носить.
"Арарат" и "Молдова", "Букет Грузии". Вам нужны другие клички: "Мертвецкая",
"Запойная", "Антирусская", "Кровь гадюки", "Бычья печень", "Бешеная  желчь",
"Свиная отрыжка". Проклинаем тебя, закусочная еда, вызывающая желание залить
себя отравой винного пойла. Ты, килька марки "Сестры Федоровы", вы, лосось и
семга,  колбаса и шпроты, сыр голландский, даже мануфактуру проклинаем,  ибо
доходило  у нас и до занюхивания рукавом, проклинаем яблоки моченые,  и  ты,
родимая брусника, кик тебе не стыдно быть закуской, что ты разбавляешь собою
и  не  мерзко  ли  тебе падать сквозь вонючую глотку в темное,  отравленное,
разбухшее  чрево желудка? И тебя, запивка, проклинаем: минералка  и  молоко,
квас  и  лимонад, и ты, зарубежная сволочуга кока-кола и тин-тоник и  пепси,
марш  отсюда!  А  пиво, ты думало спрятаться за малоградусность  и  утоление
жажды, - смерть тебе! Не спрячешь брюхо, налитое твоей вонью.
  Но,  признаемся в финале, виноватее всего мы сами. Никто нам и рот воронку
не  наставляет и насильно не льет. И руки сами - отсохли бы за это!  -  сами
тянутся за рюмкой, стаканом, бокалом, фужером, рогом, кружкой, и ноги сами в
магазин  бегут, и глаза наши сами по витринам рыщут. Оттого-то все  в  нашей
голове  мокрое,  вином притоплено, залито, запущено, хлюпают  в  ней  редкие
мысли, рождаются и тут же захлебываются".
  -  Записал,  - говорит измученный санитар и просит спиртику.  -  Иначе,  -
говорит он, - мне полный шандец.




  Не  клуб, клубок. Все мы в таких клубках. Хотя зачем это я опять  за  всех
ручаюсь?  Когда  стараешься  понять всех, становишься  непонятным.  Поневоле
иногда  думаешь:  все  разные, прямо беда, ко  всем  подход,  право,  иногда
хочется  всех  унасекомить, внушить инстинкты и рефлексы и изучать.  Поймешь
масонов  -  не обидно ли им, что мы такие разнообразные. Вроде  вот-вот  уже
справились,  вроде загнали в стойло, глядь, а мы опять на  привольных  лугах
под небом голубым.
  Давайте  поставим гоголевский вопрос о докуда доехании колеса  на  уровень
вставания   с   головы  на  ноги:  докуда  дойдет  человек?   До   областной
администрации дойдет? Просто-запросто. А до Белого дома? Элементарно.  А  до
другого  Белого  дома?  Можно.  До  Северного  полюса?  Отвечаем  сразу:  не
перечисляйте  никаких  экваторов и Австралий - двуногая  тварь  дойдет  куда
захочет.  А вот на вопрос: докуда не дойдет человек? - ответ такой:  человек
не дойдет до самого себя. Почему? Кишка тонка.
  Вот  статистика:  мужчины  живут  меньше женщин.  Вот  свидетельство:  все
безутешные вдовы любят своих покойных мужей. Тогда зачем же они загоняли  их
в  гроб? Не надо криков, разберемся спокойно, именно такие вопросы актуальны
в  клубке.  Срок  жизни мужчин сокращается специально  вот  почему.  Мужчина
способен  влюбляться до седых волос, даже до лысины. А что  лысина?  Любящей
женщине веселее смотреться в лысину любимого, нежели в одинокое зеркальце. И
вот жена видит, что врагинь у нее - весь женский мир, что умри она - ее мужа
захороводят, что бобылей один на миллион, что на ее кухню может войти какая-
то мерзавка, и так далее. К этому сроку муж ее, как и другие, уже беспомощен
во  многих отношениях: за ним стирай, ему подавай, ему напоминай, он зависим
от жены полностью. До жены доходит - не от меня он зависит, а от обслуги, от
женщины  вообще.  Вообразите  ужас от этой  мысли.  Нет,  лучше  любить  его
мертвого,  но принадлежащего только ей. Теперь вообразите эти истерики,  эти
сцены  ревности, эти припадки усталости и болезней, эти упреки и подозрения.
Они  слона  в  могилу  загонят,  не только что  мужчину,  они  убивают,  как
отравленные  мелкие стрелы, не сразу, но постепенно. У нас в  клубке  друзей
были такие экземпляры, сбежавшие от своих половинок не в могилу, а в дурдом.
  Но  это общее рассуждение, а вот частный случай. Дмитрий Н. Нет, ему  жена
не  кричала: "Мало приносишь! Много пьешь! Слабо любишь!" Наоборот,  держала
дома,  не  давала  работать. Она была завторгом в  городе,  и  в  дом  текли
приношения. Митя ел нееденные нами блюда, иногда не зная названия, пил такие
напитки,  которые,  конечно,  все  равно  превращались  в  мочу,  как  любая
бормотуха, но вначале играли искрами в гранях хрусталя, да еще бы, тут же  и
певец по-бесовски пел: "Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала", Митя
ел  и  пил и зверел. Он не ревновал жену, был безынициативен, зовут спать  -
идет, не зовут - пьет до утра, он зверел от несправедливости. Бывал же он на
улице,  знал  же,  как обретается там похмельное шаткое  племя,  обольщенное
мыслью  о  хотя  бы аптечных пузырьках. И - бывало, бывало  -  разливал  муж
завторга  коричневое дорогое пойло в аптечные пузырьки и  угощал  страдающий
народ будто настойкой боярышника. А открыто вынести не мог, не смел подвести
жену,  не  имел  права. Он наедине обличал. Пил и обличал. Иногда  с  вечера
собирался  донести в милицию, но утром решал еще обождать.  Тем  более  и  в
милиции у жены были все свои. А тут и вовсе пришла полная воля жулью, ворью,
демократия  пришла. Но жена все-таки осторожничала, все равно  не  разрешала
поить  друзей.  Митя страдал от разницы меж собой и ими. Им  при  демократии
вообще приходила хана.
  И  однажды  это случилось. Он привел дружков в дом, распахнул  холодильные
камеры  и  серванты - гуляй, братва! Вскоре кто бил хрусталь, кто блевал  на
ковер,  кто спал на нем. Встаньте в дверях на месте пришедшей с работы  жены
или  а  качестве  ее нагруженного шофера, выгляните из-за ее полного  плеча.
Скажите от ее имени: нормален ли такой муж? Нет, ненормален, дружно ответила
комиссия, состоявшая, как вы сами понимаете, из знакомых жены. Вспоминал  ли
у  нас  в  отделении  Митя свои одинокие застолья, свои серебряные  сервизы,
когда гремел алюминиевой искалеченной ложкой но железной тарелке?
  Но  это  женщины  молодого и среднего возраста. А вот  пензенский  случай.
Опять же наш клиент чудом остался жить. Он возвращался с заработков домой  и
попросился  переночевать к старикам. Угостили, он и доверился,  что  идет  с
заработков. Утром просыпается от звуков металла о наждак. Старик точит  нож,
в  ногах постели стоит старуха и ласково говорит постояльцу: "Да, милок, да,
ножик-то  острый". Он вскочил - бежать. Во двор. Двор закрыт, забор высокий.
За  ним  по  двору  бегает  старик  с ножом,  а  старуха,  руководя  боевыми
действиями мужа с крыльца, кричит постояльцу:
  "Пожалей, лешак, старика, не бегай от него, старик-то у меня один".




  Хватит  перебирать случай за случаем, их бесконечное число. Классификации,
нумерации поддаются, излечению никак.
  Вот  болит  голова. Не спеши с тройчаткой и пятирчаткой, иди гулять.  Иду.
Нет,  непосильный  взвалил  я  труд  на себя,  надорвусь.  Нельзя  оставлять
человеку только работу, нужна любовь. Самая земная, нужна семья. Конечно,  и
этого  всего мало для души, душе нужна вера, способная на высшую, отрешенную
любовь, но вначале семья. За что я лишен ее? Не было семьи, была как свет  в
окошке мечта о Верочке, теперь все обрушилось, нет Верочки. И не было,  была
моя  слепота. А почему слепота? Будь я с ней, разве бы она не свела  меня  с
ума,  как  свела  в юности, но уже по-другому? А чем лучше моя  торгашка?  А
лучше  всего  вообще без них. Больше всего я подошел бы для  монастыря.  Это
последнее,  что  еще не упущено в жизни. Но как я оставлю своих  отделенцев,
своих  детей? Сейчас, когда я почти все время на работе, работа  стала  моей
жизнью, отделение - моей семьей. Я необходим здесь, и разве это не радость?
  - Доктор?
  -   Да,  что  случилось?  -  автоматически  откликнулся  я,  только  потом
сообразив,  что я довольно далеко от отделения. -   Батюнин, как  вы  здесь?
Вернитесь в палату.
  -  Доктор,  я прохожу сквозь любые мрачные затворы. А потом вы же  человек
тонкой  организации, должны были чувствовать, что меня мучают те же мысли  о
семье,  монастыре,  здоровье  общества. Нам надо  войти  в  соавторство,  вы
работаете  над  теми  же  проблемами, что и я, мы любили  одну  женщину,  мы
одинаково несчастны, и далее по тексту. Для начала вы почитаете мои записки,
я  ваши.  Могу  заранее  сказать,  что  труд  мой  появился  в  моей  голове
одновременно  с  мыслями о гибели России. Вдобавок я прочел строки  поэтессы
Карташевой, она не из эмигрантов, не знаете? Две строчки всего: "Я, Господи,
своих  врагов  прощаю, но, Боже, как Твоих врагов простить?"  И  вот  это  -
борьба с Господними врагами - цель моего труда.
  -  Н-ну,  давайте обменяемся, - протянул я, - хотя у меня, собственно,  не
труд  пока,  а  завал материалов, я перебрал в накоплении фактов,  они  меня
задавили.
  - Вы сейчас на каком месте?
  -  Я  думал  о  категории власти, о том, что перепробовано  все:  уговоры,
насилия, законы, все впустую, миром правят тщеславие и ненависть. И пока  мы
не вернемся к братскому послушанию, к добровольному обременению...
  -  Да,  да, - подхватил он, - свобода воли была дана на то, чтобы показать
неверность всех учений. Неверность какого нам дано показать? Марксизма?  Это
показала сама жизнь, возопили кровавые камни против политики насильственного
счастья.  Кстати,  доктор, ваш, да и мой народец налаживает  устные  выпуски
журналов "Марксизм и кнут", "Марксизм и пряник", а на закуску "Кнут и пряник
марксизма", так сказать, марксизм - не догма.
  -   Алексей,  -  решился  я,  -  ваша  жена,  Вера,  кажется,  говорила  о
двойничестве, и вы сейчас говорите о том же, почему? Ведь все единственны.
  -  Нет,  - живо встрепенулся он, - единственны, да, но и полярны. Плохо  -
хорошо,  горячо  -  холодно, запад - восток, здоровье  -  болезнь,  да,  да,
подождите,  согласен:  последнее - спорно.  Конечно,  все  единственные.  Но
нервная система не может быть одинока...
  - Да, я думаю над этим. Отталкиваясь от Вернадского...
  -  Лучше  отталкиваться  от  краеугольных камней,  надежнее.  Отличники  -
плохие,  трезвые - пьяные, красивые - уроды, - все зависимы друг  от  друга.
Если  я смеюсь, у вас болит голова, вам плохо - мне хорошо, мы полярны,  чем
хуже мне, тем вам лучше. Где выход? Мы на разных концах планки. Надо идти  к
середине,  там точка отсчета, там планка складывается и становится вектором,
стрелой,  направленной  к  цели.  До того  вся  жизнь  -  противоречия.  Это
сатанинские  штучки  -  делить  людей,  сводить  их  по  принципу   единства
противоположностей.  Слуги  сатаны  знают  дело  туго,  до  всех  не   могут
добраться,  устраивают взаимоистребление. Придумали теорию  волков  в  стаде
овец, я о масонах говорю. Придумали идею, что зло усиливает добро, тогда как
это  увеличивает  насилие. Придумали, что течения материализма  и  идеализма
имеют  место в жизни, что и то и другое имеет право на существование,  тогда
как  это  два  тупика. Католики обольстили коммунизмом, сатана расчистил  им
путь, расщекотав желание жить хорошо сейчас, приглушив веру в загробный мир.
Католики  приспособятся к чему угодно, лишь бы не трогали их механистический
муравейник.  Технические достижения стали работать  не  на  прогресс,  а  на
цивилизацию,  а цивилизация требовала комфорт, комфорт привел к конформизму,
а конформист мать родную продаст, лишь бы его не трогали. Человек - растение
сезонное, поле жизни широкое, а человек растет и видит, что кругом сорняки -
дышать  нечем,  света нет, голову поднимет - небеса закрыты нечистой  силой,
и...
  -  Только  в  себе  он может создать царство Божие, - враз  сказали  мы  и
заключили наш ночной разговор крепким рукопожатием.
  Мы договорились, что через какое-то время обменяемся своими трудами.




  Это  название принес мне на утренний прием Зуев, уверяющий, что  президент
Америки выступает по его речам. Я согласился. Зуев сообщил также, что летает
в  виде  молнии  на другие планеты, умеет стрелять глазами и кричит  голосом
Тарзана.  "Алексей Иванович, мне дали знать, что жизнь на земле должна  вот-
вот  прекратиться. Мне разрешили взять с собой в космос одного, кого захочу.
Готовьтесь. Мы вылетим в виде уток в форточку".
  Следующий,  фамилию  не  запомнил, принес идею, что  жизнь  есть  создание
трудностей и их преодоление. Достать, купить, скопить, и это жизнь? "Это  не
жизнь,  Алексей  Иваныч. А вот еще запишите, что и у пьяного бывают  трезвые
мысли,  да?"  - "Да". "Алексей Иваныч, давайте выпускать конфеты  "Мишка  на
севере, Машка на юге"!" - "Давайте".
  Потом  явился  поэт,  их  у  нас было явное перепроизводство.  "Когда  все
устаканилось,  - говорил поэт, - я сел за продолжение поэмы, помните  (я  не
помнил),  "Полно в России стукачей". Мне наречие "полнО" не нравится,  могут
прочесть "пОлно", а напишу: "Да, есть в России стукачи", тогда рифма  "очей"
исчезнет  и  притащится рифма "стукачи", например: "молчи", да еще  вроде  и
радость,  что да, есть, мол, стукачи, всех не вывели. Тогда пишу:  "Стукачей
немало  есть в народе, но не должно их быть в природе", как?" Я сказал,  что
визгу  много,  а  шерсти  нет. Он мрачно посидел в углу  кабинета  и  вскоре
прочел: "Еще до хренища в России ворья и блатных стукачей. Откосы ее  косые,
косые глаза у людей". "Не у всех же", - сказал я...
  Потом шли еще и еще. Еле-еле к вечеру я сел за свои записки.




  А  потому,  что  все только для себя умные. Ну, кто нынче даром  хоть  шаг
ступит?  Одни дураки. Значит, получается, что ум и деньги - близнецы-братья?
Нет,  умный на то и умный, что понимает, что дело не в деньгах. Умные здесь,
у нас, у нас же нет денег, мы все вопросы решаем бесплатно, это не госзаказ,
не хоздоговор, не аренда, не подряд, плата не аккордна, вообще платы нет.
  Мои  больные отлично знают, что, во-первых, они совершенно здоровы, а  то,
что они пьют лекарства, так это благодарность за нашу фруктовую жизнь, и, во-
вторых,  весь мир сошел с ума, поэтому мы ушли из мира, чтоб хоть кто-то  на
планете  остался  нормальным.  Так и есть: мы отгородились  от  сумасшедшего
мира,  до  нас  долетают обрывки сведений, что все там пропало и  пропадает,
идут  войны  и  мятежи, рушатся судьбы, плачут народы, голод и землетрясения
всюду,  но  много  и жирных и сытых, именно они и правят бал.  То  есть  все
перевернулось, все встало с ног на голову, только ходит еще не на голове,  а
на  пьяных ногах огромный, краснолицый начальник, машет дубиной и  орет:  "А
ну,  кому тут не нравятся реформы?" Всех лихорадит: одних от страха,  других
от  жадности, третьих от бедности, четвертые трясутся за компанию и то уедут
из  России,  то  опять вернутся, и все учат и учат ее жить.  Эти  учителя  и
подавно  сошли с ума: говорят России о западном пути развития,  это  главное
сумасшествие на сегодняшний день.
  Так  и  запишем.  Еще отметим, что появилось какое-то сообщество,  которое
именуется то ли СГН, то ли СБН, то есть союз господ и нищих или союз блатных
и нищих.
  Нет,  нет,  подальше  от  этого ужаса. Неужели  кто-то  верит  сумасшедшим
начальникам, что они живут для блага народа? Если так, почему растет  только
плохое:    цены,   преступность,   разврат,   насилие,   пошлость,   цинизм,
безнаказанность? Языки растут! Недавно мы видели комментатора, он  обматывал
себя языком, как шарфом, трижды. Такой красный язык, в узорах.
  Главное  же  наше доказательство в пользу того, что мы здесь нормальны,  а
остальные  чокнутые, такое: время от времени, а в последнее время  все  чаще
там,  в  этой  лоскутной демократии, объявляют сумасшедшими  людей,  которые
заботятся  о благе народа. То есть это считается нормальным, но так  считать
могут только сумасшедшие.
  Еще  доказательство: Россией руководят странные, если не  сказать  больше,
люди,  нормальны ли они, если думают и утверждают, что у России те  же  пути
развития,  что  и  у  Америки?  Это дикость  из  дикостей,  так  утверждать.
Государство без национальных корней и государство на своей земле,  со  своей
культурой разве сравнимы? Но руководители, подобранные по принципу шипящих и
свистящих звуков в фамилиях (шох-шум-шой-шах-хас), ведут корабль наш на рифы
голого  расчета,  жестокости, власти денег, преимущества  материального  над
духовным,  как  будто не тело смертно, а душа, ну разве это не  сумасшествие
так поступать?
  А  разве  не  сумасшествие думать, что русскому зрителю нужна порнография,
зрелища порока и разврата. Вот уж где целый дурдом - на сцене и в кино. Если
создателям  такого  кино  и телевизионщикам нравятся  голые  задницы,  ну  и
показывали бы их друг другу, нам-то зачем?
  И  так  далее.  Россия в плену дурости и наглости - вот какой  итог  наших
заседаний, вечерних, дневных и утренних.




  Иностранец  попал  к  нам обычным путем. Чистая карточка,  диагноз  велели
писать  самим.  Так  как  у  всех главные пунктом  поведения  была  какая-то
навязчивая идея, то мы и у него поинтересовались: что же он такое  навязчиво
продвигал,   чем  же  он  таким  стал  неугоден  цивилизованному   обществу,
изображающему борьбу за права?
  - Россия, - отвечал он, - лучше всех. Я говорил это всем и везде.
  -  Ну  вот, - догадливо отвечали мы, за это и замели. Но ведь ты никак  не
мог идти по разделу великодержавного шовинизма, ты же не русский.
  -  Увы,  -  поникал он своей иностранной головой, - кок раз  я  и  заболел
оттого,  что именно сами русские не хотели этого слушать. Я им говорил,  что
вся  Европа построена на русское золото, мне отвечали: ну и что. Я  говорил,
что  вся  мировая  наука  движется мыслями  и  идеями  русских  ученых,  мне
говорили: да и плевать, пусть движется. Я говорил, что вся мировая философия
идет  в  русле,  предсказанном  русскими философами,  на  меня  поглядывали,
пожимали плечами и говорили: ну это же естественно. Я тогда кричал:  ну  где
же ваша гордость? Мне отвечали: а зачем? Тут заболеешь.
  И  вот  он стал жить у нас. Ясно, что стал выступать на всех заседаниях  и
кричал шире всех. А так как у нас уважают иностранное мнение, то одно  время
только его и было слышно. Выступив, он всякий раз благодарил за внимание.
  - Большое огромное русское спасибо, - говорил он.
  -  Большое огромное русское всегда пожалуйста, - с поклоном отвечали  ему.
Иностранец еще бы долго выступал у нас, но с ним произошел такой случай - он
сошел  с  ума.  Да,  именно у нас, в нашем отделении, где, казалось,  дальше
сходить  с  ума  некуда, он сумел сойти. Конечно, на своем  любимом  русском
вопросе. Вообще я не очень вслушивался в его выступления - больно умен, надо
бы  с  нами  проще, думал я. Но кой-что попытался запомнить.  Он  начинал  с
общего рассуждения и шел к частному, а не наоборот.
  -  Всякая  идея,  -  вещал он, - должна будить воображение,  но  не  сразу
становиться  материальной  силой, а должна будить  воображение,  воображение
должно   представлять  идею  как  спасительную  для  общества  и   требующую
немедленной реализации. Но! - восклицал он и продолжил упрощенно: - Но  если
идей  много,  если шарики за ролики зашли у многих и все требуют немедленной
реализации  именно их идей, то кто же будет их воплощать? - К сожалению,  он
недолго  держал  речь на низком понятийном уровне, опять  начинал  умничать,
приводил  в  доказательство рассуждения одну из своих  идей:  -  Представьте
госбюджет  России  (естественно,  мы этого  представить  не  могли,  слушали
дальше),  в  этот бюджет острым углом врезается пирамида госадминистрации  и
прорезает  госбюджет,  делая  в  нем  множество  отверстий,  через   которые
госбюджет  начинает утекать. У каждого отверстия сидит по чиновнику,  а  под
ним - подчиненная ему система, чиновник, стараясь побольше отхватить на свою
систему, старается разодрать свое отверстие пошире, чтобы из бюджета на него
хлынуло  побольше  дотаций.  Но  чем  ниже  под  ним  пирамида,  тем  меньше
приходится  средств  именно  на  дело, а не  на  поддержание  администрации.
Внимание!  Идея  в том, чтобы экономический процесс, который все-таки  есть,
совместить с управленческим и производственным через посредство и  упрощение
процесса  информационного.  Главное  тут:  определение  стоимости  конечного
продукта  через  социальный  индекс. А в главном основное:  неделимый  фонд,
постоянно  уменьшаемый  соцкультбытом, зарплатой и увеличиваемый  налогом  и
расширяемым  воспроизводством. Такая разомкнуто-замкнутая  система  позволит
России не нуждаться в системе пирамиды.
  Каково? Если кто-то что-то понял, я рад за него, сам я - пас.
  Не  добившись ни осуждения, ни поддержки своих идей, иностранец перешел на
крик. То есть стал как все мы, но не как все мы, не смирился.
  -  Послушайте!  - кричал он, перекрывая гудение курилки. -  В  России  все
есть:  нефть, золото, бриллианты, алмазы, уголь, руда, любые недра!  Русские
люди  необычайно  трудолюбивы  и искусны в любом  мастерстве  -  хоть  блоху
подковать, хоть что! Любое русским по плечу. Согласны?
  - Ну?
  - Но почему же вы живете хуже всех?
  - А не хотим, - отвечали иностранцу. - Нам и так хорошо.
  - Тогда я не знаю, что и сказать...
  - И не говори.
  -  Но  послушайте! Мне вас жалко. Кто только не живет за ваш счет, сколько
паразитов плодится и жиреет на русской земле...
  - Да и пусть.
  - Как пусть?
  - А гореть им в огне.
  -  Но  до  того, как они попадут в адский огонь, они вдоволь  наиздеваются
над  вами.  Все  испытано  на  русских:  обман,  стравливание,  запугивание,
грабежи,  и  вы  терпите.  Неучи,  унтеры и вахмистры,  конники,  пьяницы  и
мародеры,  зятья и мужья масонской мафии правили вами, и вы  терпели.  Вы  и
сейчас терпите опричников и палачей...
  - Это уж ты через край, - поправили его.
  - Надо куда-то звать народ! - кричал он.
  - Плюнь, не мучайся, не разоряйся, - остановили его.
  Наши   мудрецы,  а  им  у  нас  был  каждый  второй  и  третий,  объяснили
иностранцу,  что  в любых переворотах гибнут лучшие, что победы  переворотов
пожираются  все  теми же прохиндеями, которые всюду и повсеместно,  приходит
время понять это, и что с Россией все будет в порядке.
  -  Россия - солнце судьбы нашей, а солнце, какие бы тучи его ни заслоняли,
неостановимо. Сиди и грейся.
  Нет,  не  внял  бедняга нашим мудрецам и сдвинулся. Бегал по  отделению  и
кричал:
  -  Предлагается  в  течение двух часов положить  под  краеугольный  камень
списки  фамилий  серокардинальского теневого кабинета.  В  противном  случае
будет составлен черный список!
  Его выталкивали в одно окно, он влезал в другое:
  -  Больше  трех человек не скопляться. Замеченных выводим за межу  закона.
Молчать, подельники, соучастники, подкулачники и агенты капитала.
  Его и в это окно выталкивали. Он кричал в форточку:
  -  Что  же вы молчите о главном событии двадцатого века - о гибели России?
За это молчание будет возмездие! Молчать - подвиг, когда есть о чем молчать,
но  молчание  - негодяйство в чистом виде, когда речь идет о гибели  русской
истории.
  Я  пригласил  несчастного иностранца в кабинет, успокоил его, хотя  видел,
что дела парня плохи. Он, озираясь по сторонам, заговорил:
  -  Здесь я жил по формуле: два пи четыре эс, то есть: пол, потолок, четыре
стены.  Я стал расширять пространство за счет сновидений ночью и воображений
днем.  Ко  мне  пришел Вольтер и говорит: "Бог нужен как узда  для  простого
народа". А я же простой народ. Я надел узду и заржал. А соседям по палате не
нравится,  мы,  говорят, не в конюшне, ты, говорят, еще овес жрать  начнешь,
убирать после тебя.
  - А сам Вольтер в узде приходил?
  -  Во фраке. Но без спины. Когда уходил, повернулся, спина голая. Они  же,
иностранцы,  экономят  на  материи, хоронят в покойницкой  спецодежде.  Еще,
доктор,  одолели  Дидро  и Руссо. Везде забытые, цепляются  они  за  Россию,
внушают  через меня, что корни религии в страхе перед непонятными  явлениями
природы.  Я им ответил, что для нашего общества "Как только, так сразу"  нет
непонятных явлений значит, корни в другом.
  Мы  еще бы говорили, но в коридоре послышались громкие стихи поэта Дрюмова
- соперника Георгия Томского:

                         Я пойду кликушей по отчизне,
                         По большим и малым городам,
                         В вечном плаче и вселенской тризне
                         Украшать поэзией бедлам.




  Этот  Дрюмов  загремел к нам из-за своей дурости, по пьянке залетел  он  в
одну историю. История вот в чем:
  Дрюмов  приехал в служебную командировку в одну из республик  Поволжья.  В
какую, сказать не могу, можно подумать на любую: на Чувашию, Мордовию,  Мари
Эл,  Татарстан, Башкортостан (и не выговоришь), дело не в конкретном случае,
дело  в  том,  что  очень  даже надо знать и уважать местные  обычаи  любого
большого и малого народа. Вот вам пример: Дрюмов погубил свою жизнь из-за их
незнания.  Дрюмов  был  в очередном разводе, был весел,  шумен,  в  компании
похвалялся тем, что уже никогда, ни за что, ни за какие коврижки не женится.
Этим и гордился. А в компании оказалась местная взрослая девушка, красавица,
активистка, образование высшее. То-се, песни, танцы, провожанье,  ночеванье.
Утром  Дрюмов  отдирает голову от расшитой подушки, в дверях  родители  этой
девушки,  одеты в национальные костюмы, в руках блюдо, покрытое национальным
орнаментом, на блюде национальные кушанья и напитки. Дрюмов ей шепчет:  "Это
маскарад?",  она ему отвечает: "Не маскарад, а обычай утреннего поздравления
молодых".  Звучит национальная музыка, говорят на своем языке,  она  Дрюмову
переводит:  "Дорогой зятек, откушай, не погнушайся". А башка у него  трещит.
Взял  долбленый,  национальный  ковш, ошарашил,  потом  еще  засадил,  ожил,
побежал  по  делам.  Вечером ему уезжать, она заявляет:  нельзя,  мы  должны
нанести  визиты  всей  родне, а это полтора-два  месяца.  "Какой  родне?"  -
"Нашей,  мы  женаты,  прошли все обычаи, все ритуалы  соблюдены,  ты  принял
утреннее  угощение, если уедешь - навек опозоришь, аксакалы  скажут:  смерть
ему!"
  Вот  как  бывает, товарищи. Спросите: женился ли Дрюмов? Отвечаю: нет.  Он
запил, только тем и спасся. Но с головой что-то случилось. Теперь вот у  нас
сидит,  разучивает  на  гармошке танец падеспань.  У  него  три  мечты,  три
навязчивые  идеи: выучить падеспань, победить на турнире акынов  Томского  и
изобрести  атомную  бомбу, чтобы бросить ее на родню той местной  поволжской
девицы. Только и слышно в отделении звуки гармони "отвори-затвори" и  текст,
под который легче разучить танец падеспань.

  Вначале проигрыш:

                         Ираздва, ираздва, ираздва,
                         Ираздва, ираздва, ираздва.

  Далее слова:

                         По аллеям петровского парка
                         С пионером гуляла вдова.
                         Пионера вдове стало жалко,
                         И вдова тра-та-та, тра-та-та.

  Это "тра-та-та" оставляло много места для домысла.
  Вторая  идея - победить Томского - Дрюмовым тоже постоянно осуществлялась,
он оглашал наши сборища непрерывно, прямо надоедал:

                         Когда ты смерть ласкаешь песнью,
                         Угодно то бесов вертенью.

  Ну что это? Или того чище - залетел к демонам Кришны:

                         В телесных усладах и жаждах
                         Прими ликования взгляд.
                         В душе навсегда однажды
                         Ом тат сат.

                         Весь в тучах воды духотворной,
                         Багряный от молнии свет,
                         Цвет Кришны в любови проворный,
                         Как сказано шлоками вед...

  Или:

                         Книги Веды и Торы
                         Заучи, рабий скот.
                         Дрессировка и шоры
                         Твой удел в род и род.

  Были у Дрюмова и остросоциальные:

                         Зеленит Россию доллар,
                         Это все проделки Боннар...

  Ну и так далее.
  Третью   мечту,  про  атомную  бомбу,  Дрюмову  не  осуществить   никогда:
лаборатории у нас нет. А если б была лаборатория, тогда пришлось  бы  лишать
Дрюмова лаборатории.




  Страшным шепотом разбудил меня иностранец, вывел из отделения и долго  вел
по  направлению  к шоссе. Когда шум тяжелых грузовиков почти  заглушал  наши
голоса, иностранец сказал:
  - Я должен вам сообщить тайные знаки масонов.
  -  Господи  Боже мой, Боже милостивый! - воскликнул я, - и  ты  сюда  меня
тащил? Да мы их все и так знаем.
  Потрясению иностранца не было предела. Он расспрашивал и про шпагу, и  про
мастерок, про различные степени посвящения, про всякую ритуальность, эмблемы
и символы масонства, я все зшл.
  -  Ты  больше  не  мучайся  и с ума не сходи, - посоветовал  я,  -  пойдем
обратно.  Чего  и  кого ты испугался? Сейчас на каждом  углу  продают  любую
литературу: про кровь, ритуальные убийства, про все ордена и ложи масонства,
ну  кто  же  это не знает? И не мучайся. Хочешь, я скажу тебе главную  тайну
русских?  Она  проста: жизнь для нас на земле - временна, в этом  все  дело.
Верящих  в  жизнь вечную ничто не увлечет и никто не купит. Говорят,  мы  не
работаем,  а зачем и на кого? Говорят, наши пространства для бродяжничества,
нет,  они для выхода в космос. Не дорожим мы здешней жизнью, вот и вся  наша
хитромудрия.  Тут даже и секрет запоев. Пропади все пропадом, на  все  рукой
махнем  и  жизнь губим. Идет польза в руки, ну ее на хрен, и  так  далее.  А
вспомни  наши здравицы (долой это навязанное кавказское слово - тост),  наши
здравицы, ведь бывал в застольях?
  -  Бывал,  -  говорил  иностранец. Бедный, он  впал  в  прострацию,  когда
обнаружил, что главные его секреты давно известны. А он-то хотел спасти, он-
то хотел предупредить. - Бывал. - Он спотыкался на ровном месте. - И знаете,
что  молоток, серп и молот, циркуль, треугольник, кинжал - все это масонские
символы?
  - Знаем.
  - Знаете и живете?
  -  Еще  как!  Вспомни наши здравицы: давайте выпьем за то, чтоб  пилось  и
елось,  да  чтоб работа на ум не шла! Над собой смеемся! Нам, русским,  мало
одного состояния, мы постоянно знаем, что есть и другие, мы не жалеем губить
время,  так  как постоянно кажется, что это не та жизнь. Немец  думает,  что
живет,  американцы там, англичане, им что дано, что внушено, тем и живут,  а
мы нет. У них смысл жизни в прибавлении данного или унаследованного, для них
доходная  работа (любая!) становится любимой. Для нас легко  швырнуть  любую
зарплату,  если работать неинтересно. Ну и так далее. Оттого с нами  трудно,
оттого мы непонятны, оттого на нас сердятся, злятся даже. Ненавидят: как это
вдруг  в  таком  расчетливом  мире да вдруг такой  безалаберный  народ?  Они
сплочены,  мы  разобщены, почему? У них палка закона,  закон  стада,  у  нас
богатство мыслей и личностей. Ты же ходишь в курилку, ты же слышишь сто  раз
на  дню  самое различное, а назавтра опять и опять новое, где еще  такое?  У
наших  врагов  единый фронт, у нас постоянные расколы и разобщения,  это  от
наших достоинств. Вот и поднимается против нас хаЈж, потому что ютятся  люди
команды,  люди насильственной солидарности, ненавидят друг друга и вынуждены
быть сплоченными.
  Плохо  меня  слушал иностранец. Он потрясенно сообщил мне,  хоть  я  и  не
просил,  о  некоторых  событиях  в отделении.  Ему  предложили  драться  по-
иностранному. Он согласился. А как по-иностранному? Рессорами от "тойоты".




  Конечно, это опять стихи, куда от них деваться, только цитированием  можно
избавиться.  На  сей  раз поэт Колымский (псевдоним, конечно);  "Наш  бардак
затмил  Ирак. Нас - тьма и у нас тьма холуев - холопов куска около  кормушки
цека.  Бункера в центре мира. Раствор в створ дорог. Кроссворд. Кросс Форда.
Морда  фермера, на ферме корма, сильна теорема Ферма. Лорды,  монтеры  угла,
архитекторы  проходного двора. Мельтешит мишура с утра, заначка  зоны  шизо,
замочная  скважина мира, мирно приимем мирро принципов трех: вредно  курить,
пить противно, целоваться стыдно..." Тут Колымский срывался на публицистику.
О,  если  б я всех поэтов цитировал, места бы ни в каком журнале не хватило.
Поэты  отделения  нашего  обрекли  себя на бессмертие.  Расходясь  в  темах,
размерах,   взглядах   особенно,  они  сходились  в  одном,   выраженном   в
коллективном четверостишии:

                         Я очень-разочень приличный,
                         Я сам для себя, я вполне!
                         Я самый-рассамый отличный,
                         Я с веком любым наравне!

  Что с них взять, кроме анализов!

                            Мое выступление в клубе

  Передаю  его без комментариев. Честно говоря, я предназначал стой труд  об
органах  человеческих чувств для журнала "Психиатрия", но журнал  выпускался
где-то  далеко,  выпускали его явно ненормальные люди,  ни  одного  слова  в
журнале  нельзя  было  понять. Хотя это могло делаться  и  специально,  чтоб
понимали  только свои, а остальные чтоб башку сломали. Это ж  тоже  делается
специально, вся эта головоломная наука, все шарады и лабиринты. Неужели кто-
то  падает до уровня разгадывания кроссвордов? Это в поезде куда ни  шло,  в
самолете, там, кстати, и детективы не во вред, там поневоле пленник  времен,
которое  уходит  на преодоление пространства, но ведь есть люди,  которые  и
журнал без чайнворда не купят, нормально ли это?
  Итак: Высокое собрание! Звуки мира, его краски, впечатления, запахи,  вкус
приходят  к нам через органы чувств. Органы эти суть мы сами, и для познания
себя  не  надо сразу устремляться в подкорку, надо понять, что не мы  делаем
мир, а он нас, и именно через наши чувства.
  Начнем  со  слуха.  Так  как  цель сообщения -  выявить  способы  проверки
органов  чувств,  то проверка слуха наиболее доступна. Слух  проверяется  не
шепотом  в  кабинете  врача, а откликом на звуки мира.  Для  этого  надлежит
разработать  вопросник  для  проверяемых с учетом  их  места  жительства.  С
городских  спрашивать знания звуков вдвое меньше, чем  с  деревенских.  Слух
внутренний  проверяется  особо.  Бывшие деревенские  в  городе  проверке  не
подлежат.  Звуки  естественного  мира и звуки  мира  механического  стоят  в
различных  вопросниках,  подлежат  сравнению  через  коэффициент.   Кваканье
лягушек идентично звукам заводимого подростком мотоцикла, но несоизмеримо по
воздействию  на  естественный  мир.  И так  далее.  Я  говорю  конспективно.
Графики,   построенные  мною,  выявляют  движения  звуков   естественных   к
затуханию,  а звуков искусственных - к росту. Однако на графиках  заметно  и
то,  что  звуки землетрясений, извержений, оползней и тому подобные способны
заглушить любые другие и даже лишить нас слуха.
  Зрение.  Проверка  его  вульгарным способом делит людей  на  дальнозорких,
близоруких и слепых, мы же предлагаем тип зрения, которым обладают  все,  но
не все пользуются, он в том, чтобы видеть в предметах и явлениях невидимое и
наоборот.  Для  вас, друзья, это не требует дополнительного объяснения,  для
остальных  скажу пример: слепой чувствует опасность быстрее  и  острее,  чем
зрячий.  Чем  это  объяснить? Он не мог, как зрячие, видеть,  но  он  раньше
зрячих  ее  ощутил.  Значит,  это чувство, нам  неизвестное.  Хотя  не  надо
пытаться для достижения этого чувства ходить в темных очках, тут дело  не  в
слепоте.
  Осязание.  В  переводе на язык медицины - пальпация. Осязание посторонними
пальцами  нам неприятно, значит, не надо осязать. Осязание излучает  энергию
без прикосновения не только на биологическое, но и на минералогическое тело.
При нажатии на тело трупа - в месте нажатия возникают голубые пятна. Так  же
прикосновение  приучает  нас  к  вещам,  потеря  их  осязания  действует  на
сознание.  Из детства: бабушка расстраивались, когда теряла ухват, привычный
к  рукам,  дедушка  - топор. Тут примеры взаимной любви,  то  есть  осязание
влияет на меру и оценку вещей.
  Обоняние  запахов.  Исключая случаи аллергии, особенно  весенне-летней  на
какие-то  цветы и деревья, люди в основном сходятся в оценке  запахов.  Всем
невыносим  запах  вокзальных туалетов, перегонки  нефтепродуктов,  а  запахи
полыни, моря, леса, гречишных полей, любимых цветов действуют терапевтически
и  неврологически очень положительно. Тут прибавляется действие памяти: кому
что это напоминает. Черемуха - первый поцелуй, и так далее.
  Вкусовые  качества.  Ко вкусу во всех нас есть чувство  недоверия,  ибо  в
пищу  подсылают  лекарства,  а  лекарства  не  свойственны  организму.   Для
организма  сама  пища  есть  лекарство, она -  источник  жизненной  энергии.
Загадка  в  том,  что люди с изощренным вкусом, гурманы,  переевшие  все  на
свете:  черепах  и лангустов, любые деликатесы, именно они  умирают  гораздо
раньше,  гораздо  раньше теряют жизненную энергию, нежели те,  кто  питается
одним  хлебом  и  водой,  изредка овощами.  То  есть  вкус  пищи  -  понятие
малоизученное.
  Перечисленные  пять чувств - привычные чувства. Но есть еще  пред-чувства,
это  предчувствия,  предшествующие реакции  организма  на  что-то.  Законный
довод:  если есть пред-чувствия, значит, должны быть после-чувства, то  есть
оценка уже прочувствованного. Именно после-чувствием определяется дальнейшее
поведение, его адекватность миру чувств. Поясним примером.
  В  нашем  отделении есть люди, есть они и среди внимающих сейчас мне,  те,
кто  знает  ответы  на  все вопросы, мыслит просто и  доступно.  Мы  с  вами
изобрели  все,  что  нужно  народному и  частному  хозяйствам,  соединили  в
проектах материки, определили границы терпению народа, и почему же мы здесь?
Там,  в  диком мире разных демократий, пишут гимны на срезе рисового  зерна,
катят  носом горошину через всю Италию, запечатываются в бочку и прыгают  по
водопадам,  и  это  считается  нормальным?  Ведь  ясно,  что   в   них   нет
предчувствий,  что  это  глупость, а послечувствие  одно  -  книга  Гиннеса,
которая  уж  вовсе для свихнутых. Но изучать предчувствия на примере  рыбок,
которые  в  Японии чувствуют землетрясения, обманчиво. И собака чует  смерть
хозяина, и ворона не путает палку с ружьем, но нет широты инстинктов, как  у
человека.  Хотя  есть  попытка сближения, например: я  уходил  из  отделения
иногда  на  три-четыре дня и каждый раз такое умнейшее существо,  как  паук,
оплетало  паутиной заварной чайник между крышкой и носиком. Паук должен  был
предчувствовать, что я вынужденно уничтожу его труд, или же он надеялся, что
я заведу новый чайник?
  И  последнее. Человек слабее природы в том, что сам убивает свои  чувства,
а  не  развивает.  Курение глушит чувство приближения опасности,  но  многие
курят.  Почему?  Развивают  смелость?  Напротив,  развивается  трусость.  Но
трусость и смелость не чувства, а качества.




  Думаете,  такое блестящее выступление прошло на ура? Увы и горе мне,  и  в
нашем клубе не без завистников, хотя и очень тонких. Стали говорить, что мой
доклад  тянет на уровень открытия, но что открытие должно быть не  целью,  а
потребностью,  что в открытии моем, если это и открытие,  не  пройдено  пять
этапов,  а  этапы эти не испытаны разумом и подсознанием. Этапы же  открытия
суть  таковы:  подготовка,  инкубация мысли,  формирование  ее,  озарение  и
завершение. Так вот, подготовка мысли и ее завершение поверяются разумом,  а
инкубация и озарение подчиняются бессознательному помимо нас, и что  в  моем
докладе того и этого было не без этого.
  Вот  и  пойми.  Другой выскочил и тоже вроде бы не опровергал  ценностного
уровня  моей работы, но тоже, подлец, говорил так, что все поняли: вот  если
бы  он  взялся за чувства, то да, а так - это пока нащупывание  темы,  схема
тезиса.
  -  Есть  четыре  момента любого явления, - говорил он, - это:  притяжение,
отталкивание,  скручивание  и  совокупность.  Проверим  бесспорность   этого
положения на сообщении. Что есть чувство: отталкивание или скручивание? И то
и другое идут вслед за притяжением, но где же совокупность?
  Словом, замотали. Да и ладно.




  Тем  более  вся  дискуссия кончилась, начались валютные  дела.  Этот  Сеня
завел  игру  по  палатам. В одной палате объявлялось одна денежная  система,
бумажки  рвали из газетной бумаги, в другой палате ходили деньги, нарезанные
из тетрадных листков, в третьей - какие-то тряпочки, в четвертой - кружки из
жести  консервных банок, и тому подобное. Сеня Ганза закабалил всех. Он  для
начала  приватизировал туалет. Правда, что есть, то есть, туалет Сеня вымыл,
повесил  полотенца, вставил стекла вместо фанеры, под окном посадил  мальвы.
Но за этот туалет стал брать изобретенными им деньгами, завел курсы обменной
валюты.  В этих курсах разбирался только сам Сеня. По палатам постоянно  шли
обмены  бумажек, тряпочек, жестянок, как дети, право. Но скоро народ  взвыл,
когда не только за туалет, а и за другие виды услуг надо было платить Сене и
его  агентам,  такие  нашлись. Умыться без предоплаты стало  нельзя.  Туалет
вообще стал недоступен, бегали за угол удобрять Сенины мальвы.
  Мудрецы  из нашей курилки (курилку отстояли, пока была бесплатной) решили,
что все наши беды оттого, что мы лишились единого денежного пространства. Но
оказалось,  что  и единое юридическое пространство кончилось,  нельзя  стало
обиженным  и  оскорбленным от Сени найти у кого-то правду.  Всюду  были  его
шестерки.  Вербовал  он  их  из пятой колонны,  так  он  называл  творческую
интеллигенцию. Когда было надо, они устраивали Сене оппозицию,  и  отделению
казалось, что время Сени прошло; когда было не надо, оппозиция переходила  к
политике  поддержки  Сени  (Сеня за это бросал на съедение  одного-двух-трех
своих   шестерок).  Пятая  колонна  легко  была  управляема  Сеней,  он   ее
подкармливал, присваивал какие-то звания, учредил систему орденов и  знаков,
сам  же их и делал из алюминиевых ложек. Прикармливал и буквально, ибо повар
был  у Сени в неоплатном долгу. Сеня внушал своей пятой колонне, что они все
знают,  знают и концы и начала, умеют все, и толково вводил интеллигентов  в
гордыню  всезнайства. Сам-то Сеня отлично знал (Платона  он,  в  отличие  от
Петь,  почитывал), что демократия и тирания - близнецы-братья, Сеня  отлично
сработал  на том, что превратил отделение в сплошной Гайд-парк,  где  каждый
кричал любую глупость, дикость или что-то умное, тем самым Сеня свел к  нулю
действие  любых  высказываний. Сеню интеллигенты прекрасно обслуживали.  Они
ужасно  сердились на глупую массу, которая не понимала своего счастья  и  не
носила  Сеню на руках, а тихо ненавидела. Темные, что с них взять. Выражаясь
научно,  теория  в  нашем отделении присвоила себе права  диктата.  То  есть
теоретически всем внушалось, что власть Сени законна и безгранична, что Сеня
конституционен и непогрешим, а раз такая теория, то Сеню может снять  только
Господь.
  Вот на этом я и поймал Сеню, "Теория, - сказал я ему, - это созерцание,  а
не  мародерство.  Ты так всех замордовал своими играми,  что  вот  тебе  мой
приказ: прекрати".
  И  Сеня прекратил. Ради правды скажу, что чистота в туалете быстро улетела
в  разряд  воспоминаний.  Этот  факт Сеня Ганза  всегда  напоминал  в  своих
выступлениях.
  Мудрецы  же  наши  говорили, что на этом Сене можно  изучать  все  попытки
закабаления  России  завезенными влияниями. Вспоминали Сенины  экономические
санкции против палат, его умение ссорить людей, и так далее. Вспоминали, как
он  громче всех кричал, что у него ничего нет, вызывал к себе жалость,  хотя
именно  у него все было. "Именно такие и кричат, - говорил Намыленный,  -  я
тоже, как только разживусь, сразу начинаю прибедняться".
  Сеня стих.




  Палатная  моя  публика  была  всякая, в  основном  пассионарная,  то  есть
взвинченная, вспыльчивая, как порох, нервная, короче - серьезная. Поддавшись
общему  психозу  и  насмотревшись конфликтов,  решили  завести  свои  армии.
Вводили  свои же звания: бугор - полковник, шиш - генерал, пупок - ефрейтор.
А  кто  вспоминал  ваше превосходительство, вашескородие,  кто  склонялся  к
мысли,  что  хватит  и  нашивок. Вводили новые команды, заменители  прежних.
Например,  команда  "На караул!" звучала так: "Железяку на  пузяку  -  гэп!"
Команда  "Смирно!" - так: "Кажу: не вертухайсь!" Но вскоре эти игры  надоели
да  и стали накладны - солдаты перестали работать, а кормежки требовали  как
авиадиспетчеры. Очень дорог стал суверенитет. "Ще мы з глузду не зъихалы,  -
рассуждали местные политики, - чтоб еще и забор городить да паспорта менять.
Ни бетона, ни бумаги, да и в гости охота наведываться".
  Так  и  эти игры в суверенитет забылись, как забылись и денежные  системы,
Сенины  Ганзины  валютные игры, только долго еще по  палатам  и  в  коридоре
валялись  редко  подметаемые бумажные и тряпочные  ассигнации,  да  кое-кто,
выдумав себе праздник, надевал по его случаю жестяные ордена.
  А  была  у  меня палата, моя любимая, которую не могли поколебать  никакие
нововведения,  палата  пошехонцев. В ней  жили  просто  пошехонцы,  а  также
пошехонцы  вятские,  супер-пошехонцы. Как бы  сладкоголосо  ни  выли  сирены
демократии  и  перестройки,  пошехонцы жили в своем  мире,  отмахивались  от
лозунгов и программ, сидели с утра до вечера то на завалинке, то на крыльце,
а  зимой  у  печки, и перекорялись, дразнили друг друга. Причина разногласий
тонула в глубине веков, стала во многом игрой, но не прекращалась. Где-то  в
мире  изобретали велосипеды и ездили на них, выдвигали вождей  и  задвигали,
рождали  таланты  и  зарывали  в  землю, а  потом  выкапывали,  -  пошехонцы
оставались  пошехонцами. Шли века. Приезжал Салтыков-Щедрин и уезжал, Герцен
звонил в колокол, - пошехонцам все было трава не расти, главное для них было
- выяснить, кто из них дурее, кто пошехонистее.
  Выходили  на  середину  испытанные  бойцы-острословы  с  обеих  сторон   и
начинали уязвлять друг друга:
  - Ну чЈ, вятские, давай звоните лаптем в рогожный колокол.
  - Для кого звонить? Для вас? Да вы родимые пятна с мылом отмываете.
  - А вы не отмываете, потому что даже на мыло не зарабатываете.
  - А вы в Москве свою ворону не узнали.
  - Зато в Москве бывали, а вы Москву только со своей сосны выглядываете.
  - Мы на сосну не для выглядывания лазим, а чтоб вас повыше быть.
  - А вы толокном воду в проруби замесили, лаптем мешали.
  - Мы хоть толокно едим, а вы с жадности теленка с подковой съели.
  - А вы корову на баню объедать траву затаскиваете.
  - Сильные, значит. А вы впятером блоху не задавите, такие смелые.
  - А вы такие трезвые, что столь семеро не заработают, сколь один пропьет.
  - И где вас, таких умных, делают, скажите, мы еще десяток закажем.
  - А вас и заказывать не надо, вас можно из одного яйца десяток высидеть.
  - Где ты яйцо с цистерну видал?
  - Во сне. А проснулся - вы уже вылупились.
  Все словесные баталии кончались мирно, вместе ужинали.
  Поужинав, переходили к современности и положению в ней пошехонцев.
  -  Живете вы, вятские, вроде в русском месте. Хоть и мелкая, а река,  хоть
редкий,  но лес, вроде лица русские, а глядишь на вывески - все не  вятские,
все  какие-то  псевдонимные, живете в городе имени большевика пламенного,  в
самой  Вятке  не бывавшего, доброго слова о ней не сказавшего,  чекистов  за
злодеяния воспевавшего, зад вождю лизавшего, почему ж такая неустройка?
  -  Кабы  от  вашей топонимики хлеб на копейку бы подешевел,  тогда  бы  мы
подумали,  - отвечали вятские пошехонцы. - Вон Северная Пальмира  опять  по-
немецки  названа, и что, счастье у них? Санкт-Петербург, ну-ка,  выговори  с
похмелья. Или Екатеринбург выговори.
  -  Так  Вятка же, Вятка, слово ласковое, знаменитое, на язык просится.  На
всю Россию разъехалось, в Вятке жить хочется, нельзя же, прости, Господи,  в
имени, да еще не в своем, комиссарском, жить. Пусть бы хоть Костриков, а  то
Киров, вроде как скрываетесь от кого.
  -  С  трибуны  не  слезал, - защищали Кирова вятские,  -  так  трибуном  и
прозвали.
  -  Кто  их  знать  будет, этих трибунов, через сто лет, да  даже  и  через
десять? - нападали пошехонцы.
  -  У  нас  и  поляки были, и латыши, - гордились вятские, - все  нас  уму-
разуму учили, сами темные, дак. Чтим память сосланных, про всех книги не  по
разу напечатали, сколь лесу извели, очень мы всех чужих уважаем. У нас ежели
кто  из своих, вятских, высунется, мы его быстро за штаны стянем - не  смей,
не  по  разуму  берешь,  сиди тихо. А серию пламенных революционеров  мы  не
забудем  ни  в  жизнь. Как их, родимых, не помнить, они для  нашего  счастья
нашей  крови  не жалели, они свои германии, америки ради нашего  просвещения
бросили,  мы-то  ведь,  вятские, беспутные были, Европу  хлебом  кормили  да
зарплату  золотом выдавали, а комиссары, хоть и заплаты на  галифе  кожаные,
зато  с пистолетиком, как таких не любить, как их именами улицы не называть?
Это  ж  красота, это ж радость круглосуточная - жить на улице  имени  палача
русского  народа. Нам чужих скороговорок про клару и карла не  надо,  у  нас
свои карлы и клары, свои либкнехты и цеткины, свои розы из Люксембурга, свои
воровские, марксистские, большевистские, блюхерские, пошехонских только нет,
у  всех  родина как родина, а у нас родина - революция, у нас  юный  октябрь
впереди.
  Просто пошехонцы махали рукой и шли на боковую, а вятские, разойдясь,  еще
долго доказывали свое преимущество перед другими.
  -  Да  вот  хоть между собой-то можно сказать, что мы всех обхитрили,  всю
жизнь  на сухом берегу, немазано-сухие живем. Нас коммунисты и демократы  за
испытателей держат, наша земля - полигон для испытаний, как может  выжить  в
экстремальных  условиях  человек, чтоб на обезьян не тратиться.  Захоронение
радиации - давай сюда, талоны внедряем - давай на нас проверим. Наши очереди
из  космоса видно, мы народ безгласный. Но смекалистый. Мы на всякие  разные
хитрости очень большие глупости придумываем, так и живем. Взять нас за  грош
невозможно,  и  такие  мы,  вроде  того,  и  сякие,  а  глядь-поглядь:   все
притомились, руками машут, митингуют, а мы пашем. Вот и жены наши вятские, у
кого жены - женщины, а то и вообще бабы, а наши жены - сударыни в лаптях. Мы
б от них не отходили бы, любовались бы, на лавку посадили бы, да все некогда
- то пьянка, то партсобрание. Очень, очень мы выносливый народ, очень. Перед
нами  скоро  все  сдадутся, поймут наше преимущество, к нам запросятся.  Мы,
конечно, люди простецкие, пустим, они с порожка да нам на загривок,  уж  сто
раз  так бывало, а как иначе? Мы своих за людей не считаем, а ежели  кто  из
варягов  - тому почет и место. Не-е, с вятскими не шути, мы всех перемудрим,
а себя в первую очередь.




  Было  полное  ощущение словесного гудения в палатах. Слова,  фразы,  крики
летали, как мухи, словами выражался наш убогий мир. А я уже был как железная
опилка  при словесном магните своих говорунов. Было что послушать,  было  от
чего заговорить не по-здешнему.
  -  Глаз  много, - говорил один, - глаза на потолке, весь потолок в глазах.
А  пол весь в бугорках. Бугорки лопаются, оттуда ползут мыши, кусаются. А  в
голове  голоса,  а я весь в нитках, отвечаю по воздушной волне,  всю  голову
заполнили нитки, я всех слушаю.
  Боясь,  что  и  меня  сграбастает какая-либо  навязчивая  идея  -  признак
шизофрении, я спасался у "мыслителей". Чаще всего они говорили на  доступную
всем тему, на тему литературы в пределах школьного курса.




  Да,   именно   так,   доказывал  мой  народ.  Шекспир   вообще   весь   на
подслушивании.  Отелло,  Гамлет, все художественные образы,  эти  полу-люди,
полу-химеры,   узнавали  секреты  с  помощью  подслушивания.   Эта   страсть
передалась  правительствам. Сколько денег ухали, чтобы узнать, кто  что  про
кого говорит. Эти бы деньги да на дороги бы, по червонцам бы ездили, шины бы
только шелестели.
  Ну,  хорошо,  Шекспир - он не русский, мы других не осуждаем,  мы  к  себе
обратимся. С Толстым все ясно. Он до такой гордыни довозвышал себя,  что  не
велел  себе  ни камня, ни креста, ни вообще кладбища. Все ему  мешали  жить:
Будда, Конфуций, тот же Шекспир, всех на место ставил. Ему легко было  жить,
даже  страданиями своими упрекал. При гордыне легко переносить страдания.  И
он  подслушивал. Надевал шерстяные носки, чтоб не слышны были шаги, и крался
к  дверям.  Если  не  верите, прочтите в воспоминаниях о нем,  например,  Т.
Кузьминскую.
  А  вот  даже  Лермонтов. Но тут не он сам, а его Печорин.  Подслушивает  у
окна  сговор  штабс-капитана с Грушницким. Но это,  может,  и  простительно:
литература.
  А  вот  Тургенев.  Даже его лучшее - "Записки охотника"  -  почти  все  на
подслушивании. Цитаты: "За перегородкой в конторе тихонько переговаривались.
Я  невольно стал прислушиваться". Это "Контора". "Бежин луг" подслушан весь.
"Легкий  сдержанный шепот разбудил меня". Далее идет подслушивание разговора
Ермолая  и  мельничихи. "Свидание": "Я с любопытством посмотрел на  него  из
своей засады". И так далее.
  Некрасов.  Разве не подслушан разговор о нем, барине, крестьянских  детей?
И только ли?
  Но  других читайте сами и делайте выводы. А вывод какой? Такой:  не  знали
классики  народной  жизни,  ее  подслушивали. Когда  и  сочиняли  (Салтыков-
Щедрин).
  Ах,  вы  за  Толстого  обиделись. Но уж потерпите.  И  не  называйте  моих
мыслителей  шавками, а Толстого слоном. Толстой договорился до того,  что...
цитирую (речь идет от имени дьявола): "Дело шло хорошо, но я боялся, как  бы
они не увидали слишком очевидного обмана, и тогда я выдумал церковь. И когда
они  поверили  в  церковь,  я  успокоился: я понял,  что  мы  спасены  и  ад
восстановлен". Конец цитаты ("Разрушение ада и восстановление его").
  А  знаете ли вы, отчего все это? Да оттого, что вообще вся наша литература
полна гордыни.




  Так  вот,  в  России  все  потрясения делаются для того,  чтобы  взбодрить
литературу. Когда нет потрясений, литература ноет, подстрекает к бунтам.
  Ну-ка скажите, могла ли бы литература обойтись без "Щепки" Зазубрина,  без
"Тихого Дона", без "Солнца мертвых", без "Окаянных дней"? Нет, литература, а
значит,  и читатели не могли. Но если бы не было событий - тех, что описаны,
-  была  ли бы эта литература? Нет. Значит, нам что лучше: читать про  кровь
или жить без крови? Конец вопроса.
  В бане был, а спина чешется.
  -  Слушайте,  если хотите, идеечку вам скажу, - говорил, входя  в  кабинет
процедур, самозванец, не путать с иностранцем.
  А  уж  как  их  звали  в  прежней жизни, думаю,  это  им  самим  уже  было
неинтересно. Та жизнь была не их жизнь, теперешняя жизнь была тоже не совсем
жизнью, а неким переходом, чистилищем, перед основной жизнью.
  Этот  самозванец  был  парень шустрый, нахватанный.  Сам  ли  он  сочинял,
заучил ли у кого, но стишки его ходили в палате и, бывало, срывали заседания
клуба вершителей судеб, был и такой. "Я - человек довольно мирный, - говорил
самозванец, - но если мне в шестом часу не поднесут стакан имбирной,  я  все
тут на хрен разнесу". Имбирной он не пивал, вставил для рифмы. Или: "Лелею я
одну  идею - рога наставить иудею". Или: "Пришли иные времена, цветет родная
сторона. Но люди все еще живут во глубине сибирских руд". Или: "Жили  мы  не
зная  горя,  только сел на шею Боря", и так далее. По-моему, этот самозванец
пописывал,  ибо  очень не любил пишущих. Это именно он заводил  разговоры  о
ниспровержении  классиков, с его подачи мы уличали гениев  в  подслушивании,
хотя  что  особенного  - прием, и Иван у Достоевского подслушал  Смердякова,
прием  такой, это нас можно не подслушивать, потому что так орем, что  везде
слышно.  У  самозванца,  скорее, было не творчество,  а  хохмочки  на  тему,
осовременивание общеизвестных строк. "Не приведи Бог увидеть русский бизнес,
бессмысленный  и беспощадный". Или: "Тогда зачем, скажите честно,  если  так
живет народ, по долинам и по взгорьям шла дивизия вперед?"
  В   этом  что-то  было,  хотя  не  русское  это,  все  эти  штучки-дрючки-
перевертыши.  Так  и  заявили самозванцу. Но так как в нашем  обществе  было
достигнуто полное безразличие к любым высказываниям, самозванец  даже  и  не
обиделся.




  На  такую  тему  проводили семинар. Это громко сказано -  семинар,  кто-то
даже  вякнул  про  коллоквиум (учился, значит), но как ни  назови,  а  стоял
обычный  крик  в  курилке.  Да,  спасение  есть,  да,  прогресса  нет,   да,
цивилизация убивает природу, экономика убивает культуру, чего тут орать, все
так  и есть. Первопроходцев затаптывает толпа последователей, разве не  так?
Чего не идти по дороге, когда она уже проделана. А тот, кто проделал, устал,
в  сторону его. Так и все перевороты, особенно революции. В революцию  сдуру
верят, ее делают искренне, потом на готовое место приходят подлецы, разве не
так? Свидетелей убирают. Разве не было?
  Все  это истины бесспорные. Далее: деньги не делают умным, делают  злым  и
надменным,  а  также  прибавляют страха и недоверия,  заставляют  все  время
хитрить  и  выгадывать, кто оспорит? Скажете иначе? Говорите, послушаем,  но
думать иначе не будем.
  У  нас в курилке ходили в героях два рыжих, звали их самоотсебятники,  так
эти  ребята - ухари, у них на все было свое объяснение, за это и сели.  "Чем
рыжей, тем дорожей", - говорил про них самозванец.
  Один вещал:
  - Бетховен как ни старался, не открыл дверь Россини к Моцарту.
  Другой:
  -  Да, роскошные цветы гибнут из-за глупых претензий, и скажу как агнец на
жертвеннике: душу - Богу, жизнь - Отечеству, сердце - жене, честь - никому.
  -  Вот  из-за  этого, - орал первый рыжий, - мы и загубили  Россию.  Честь
принадлежит Родине, запомни и своему узкоглазому передай.
  Это у них начинался крик - спор. Один защищал Ленина, другой - Сталина.  И
тот  и  другой к моменту спора были изрядно заплеваны, но что рыжим до того.
Плюют  моськи  (напоминаю,  что так у нас звали масонов)  или  их  шестерки-
борзописьки,  от  этого  фигуры вождей только возвышаются,  скоро  никто  не
доплюнет. Но только вот кто выше?
  -  Твой  лысый  по Европе на велосипеде ездил, много ли он  Россию  знает,
много  ли?  У  него Парижская коммуна в заднице играла, Робеспьером  грезил,
Дантонов наплодил.
  - А твой чучмек командование Красной Армии вырезал.
  -  Это  ложь,  вранье  и  подтасовка. Он по  пять  лет  в  Швейцарии,  как
картавый,  не  жил, он в расстреле царя не замаран, моськи его  боялись,  он
священников привечал, отец наш родимый, болезный ты наш!
  -  Тот  отец  в  конце  концов  нас всех  оставил  без  отцов,  -  вставил
самозванец.
  Доходило до драки.
  -  Моего земля пожалела, приняла, а твоя мумия тутанхамонская все средства
оттягивает. Да пусть она тебе приснится сто раз на ночь!
  - Пусть, пусть!
  Рыжие волосы летели, как осенняя ржавая листва, пол в курилке желтел,  как
арена,  посыпанная сосновыми опилками, но и только. Рыжих  растаскивали,  но
они расходились радостные: пострадали за свои святыни.
  Беда,  сердечные,  беда  - не только волосы, но  и  головы  летели  ни  за
понюшку табаку, из-за каких-то политиков. Их как собак нерезаных и из-за них
драться  -  да  тьфу!  плюнуть и растереть. Для политиков  нет  людей,  есть
материал для их политики, нет человека, есть полено для костра, чтоб сжечь в
нем соперников. О, если бы я не знал нынешних позиционеров и оппозиционеров,
знаю  всех  лет  по  двадцать пять, смешно - кого  слушают?  Скверниченко  и
Скотского,   Помуйкина  и  Тушонку,  а  особенно  хороши   гроссдамы   Алина
Старопойлова  и  Элла  Муркова,- да и дамы ли они,  может,  это  антирусские
роботы, может, их на Мальте куют? А эти пискуши с русыми волосами из  отдела
приватизации соцзащиты? Кто это? откуда? Или этот, Чегоизвольский.




  Сказать  грешно, умолчать грешней того о том, что в нашей палате  женского
вопроса не было, и не только оттого, что не было женщин, и не только оттого,
что возраст наш был далеко за барьером жениховского, только сдвинувшимся  на
женской,  так  сказать, почве был один-единственный пан Спортсмен,  как  его
звали, неповоротливый слезливый толстяк (известно, что в России в отличие от
всей  Галактики дают прозвища не по сходству, а по различию). Пан  Спортсмен
женился,  считал  жену  свою  единственной  и  неповторимой,  образцом,  так
сказать,  который никогда не будет серийным. И вот... пан Спортсмен слонялся
по  палате,  в  работе мозгового треста не участвовал и всем надоедал  своим
нытьем   про   свою  трагедию  всей  жизни.  Он  заканчивал  вводную   часть
отшлифованной  веками  массовой  литературы  фразой:  "Но  ужасное  открытие
подстерегало  меня..." Всем было плевать на его ужасы. Оно и  несправедливо,
но извиняло нас то, что мы постоянно решали проблемы покруче, например:




  Или  нет?  Нет, есть. Да, есть.  А спор этот возник по поводу  дозволенных
границ   свободы  слова.  Конечно,  демократы  визжали,  что   свобода   эта
безгранична, что слово это не действие, например, не пощечина, не поджог, не
выселение... "Смешно, - говорили мы, - слово, значит, не действие,  а  ну-ка
стань  сюда, стоишь? Я тебя не ударю, я тебя матом шарахну. И жаловаться  не
смей, цензуры нет, свобода слова". Всерьез же мы говорили, что слово и  дело
суть  одно,  что  должна быть граница дозволенного,  там,  где  даром  слова
пользуются  для  оскорблений, разврата, пропаганды пошлости и  насилия,  тут
надо   у   таких  словоблудов  отнимать  орган  массовой  информации,   даже
стенгазету.  Если  же,  к слову, телевизионщикам прямо  не  терпится  видеть
разврат, значит, они сами такие и есть.
  Тут   подходил  пан  Спортсмен  и  канючил:  "Ужасное,  ужасное   открытие
подстерегало меня..." Но его отшвыривали, разумеется, словесным действием, а
не физическим. Вставал во весь горизонт очень русский вопрос.




  А  почему хорошо? Да потому, отвечал выдвинувший такую мысль, что  мы  как
никто  заботимся о детях. Ну вот, решим мы все вопросы, все проблемы, а  что
останется   детям?  И разве неправилен лозунг: "Все лучшее  -  детям",  хотя
многие переделывают его в такое звучание: все лучшее - моим детям.
  -  Ты, Витя, неправ дважды, - кричали ему. - Во-первых, нет таких проблем,
которые  не  решил  бы наш коллектив. Ты что, забыл наш  девиз:  как  только
ставится  вопрос, так сразу он решается? Сразу! И никому не  оставляем  даже
щели,  чтоб  не  пролезли  в  щель  домыслы,  вторая  неправота:  ленивы   и
нелюбопытны не мы, а как раз дети. Это, наверное, у тебя детей нет, так ты и
не знаешь, тогда и не суйся и не сплясывай, раз не спрашивают.
  Но этот Витя был тот еще Витя, из Витей Витя, он не сдавался:
  -  Для медленно соображающих пример к тезису: мы все покупаем книги. Пусть
не  все.  Скажем  так,  два  класса покупателей,  один  книги  покупает  для
престижности,  другой класс покупателей жить без книг не может  и  последние
штаны продаст, а книгу купит.
  -  Я  все для нее покупал, - раздался слабый голос пана Спортсмена,  -  но
ужасное, ужасное открытие подстерегало меня...
  -  Молчи! - оборвал его Витя. - Два класса покупателей приобретают  книги,
есть  еще  подкласс,  подвид, разновидность, как  хотите,  так  и  назовите,
читателей,   которых  я  презираю,  это  читатели  пошлости,   бульварности,
детективности  и  фантастики всякой-разной, их я  за  людей  не  считаю,  мы
вернемся  к  двум классам. Так вот: книги не читает никто. Книги  ставят  на
полку. Даже те, кто жить без них не может, кто перед сном прикасается  к  их
тисненым,  коленкоровым корешкам, кто мать родную за редкую  книгу  продаст,
даже и эти не читают книг. Они думают: это для детей. Вот они вырастут,  они
прочтут,  они  станут умными, пойдут дальше меня. Вырастают дети,  вырастают
они  в  атмосфере  любви к библиотеке, книги для них выше  игрушек.  Они  не
побегут продавать ворованную у отца книгу, они берегут, они начинают и  сами
приобретать  книги,  они думают: вот мои дети прочтут, и  так  далее.  Книги
заполняют пространства квартир и хранилищ, но так можно хранить что  угодно.
Книги  как  разум и мудрость столетий не участвуют в жизни. Это доказывается
тем,  что люди совершают непрерывно одни и те же глупости, рецепт избавления
от  которых давно изложен в книгах. Люди не умнеют, они не читают. А те, кто
читает,   есть   такая  тончайшая  прослойка  -  тех   презирают,   от   них
абстрагируются,   их   предают   остракизму,   то   бишь   гонениям.    Наша
неандертальская, экономическая власть в своих интервью так прямо и заявляет,
что  ей  (власти)  читать  некогда, надо заседать, интриговать,  появляться,
мелькать,   выезжать  и  ездить,  а  читать  некогда.  Но   тогда,   господа
недотыкомки,  чего ждать от этой власти, если она даже не знает,  что  такое
демократия.  Значит,  эта власть - куколки заведенные,  паяцы  на  ниточках,
значит...
  -  Страшно, страшно было узнать то, что узнал, увидел и понял я, - ныл пан
Спортсмен.
  На него снова цыкнули. Следующим вопросом было:




  Собственно,  это  был не вопрос, а аксиома. Ее приняли к сведению  как  не
требующую  доказательств и решили все-таки выслушать, что же  это  за  такое
ужасное известие. Многим это уже было неинтересно, как слышанный анекдот, но
закон компании: не любо - не слушай, а другим слушать не мешай.

                           Велик арсенал обольщений

  -  Мы  поехали  в  картинную  галантерею, -  начал  пан  Спортсмен,  -  не
перебивайте,  я  не шучу, это не хохмочка вроде Бородинской пилорамы,  здесь
именно  не галерея, а галантерея. Больше им, я не хочу даже произносить  это
слово,  для меня они - они, больше им ничего кроме галантереи не  надо.  Это
именно  то  ужасное известие, открытие, та жуткая житейская истина,  которая
подстерегала меня. Мы с ней увидели, что продают шляпки. Вы бы видели, что с
ней  сталось,  она  затряслась, как охотничья собака,  увидевшая  дичь,  она
заплясала, как цирковая лошадь, услышавшая музыку арены, она была как  муха,
летящая  на  варенье,  повидлу, патоку, ужас! И это была  она  -  моя  жена,
необыкновенное, думал я, создание небес и рая. Кстати, звали ее  не  Рая,  а
Ада.  Именно так - говорящее имя. Я звал ее потом Триада, именно три,  а  не
один.  Она тряслась у прилавка, тряслись ее руки, хватающие шляпки, тряслась
голова,  их  примеряющая, трясся голос, угодливо спрашивающий продавца  (это
был  такой  жеребец  предгорий, смуглый, с усиками),  все  тряслось  в  моих
глазах. Она была как все. Как все хотела красивую шляпку. Я тут же не отходя
от  кассы,  сошел  с  ума. Такие дела произошли, такой  катаклизм,  божество
померкло,  а  мир не вздрогнул. Так мне и надо было, я знаю, я слышал  здесь
правильную  критику в свой адрес: не возводи себе кумира, все правильно.  Но
ведь  обидно!  Я  стал изучать законы мира - все одно и  то  же:  ничего  не
кончается,  все переливается в иные формы, законы физики меняются  в  худшую
сторону, ибо их неправильно поняли и не ту дверь в них открыли, примите  мою
мысль  даром, в подарок этому миру, вот она: природа прячет от нас  урановые
руды,  прячет под гранитом и базальтовыми черепами, а мы копаем и разлагаем,
и  заражаемся,  и  угрожаем даже из гробов, ибо облученный человек  и  после
смерти  есть  не что иное, как нечто, излучающее бета-, альфа- и гамма-лучи.
То  есть меняется все, даже стиль и степень захоронения но не меняется одно,
товарищи,  -  не  меняется  женская  природа,  ихняя  природа,  друзья  мои,
неизменна, как гудение осенней мухи в одиноком и тусклом помещении, да!  Еще
добавлю,  что  введение  частной собственности в России  есть  ее  гибель  -
русские за деньгами не гонятся.
  -  А я вот все про масонов думаю, - задумчиво вступил в обсуждение стоящих
и  решенных вопросов некий новичок, разве всех запомнишь, все думою, как  их
из России вывести, как им такой климат создать, чтоб сами ушли?
  -  Фактически им тут уже не климат, они климат создали сами и искусственно
-  заметил пан Спортсмен, начисто забывший о жене до следующего раза.  -  Не
климат был, все жалуются, даже в записках графа Калиостро жалобные ноты, еще
бы  - всех дурил, по Европе как сыр в масле катался, а в России ему стало не
проханже.  Да  хоть  кого  взять  -  морозов  не  терпят.  Наполеона  взять,
Гудериана. Русский Бог как даст русского морозца, у масонов и сопли  наружу.
То-то  они,  захватив богатейшую страну мира в семнадцатом  году  (а  начали
издеваться  над  ней  гораздо  раньше), то-то  они  стали  в  России  климат
утеплять.  Стали делать плюс электрификацию, тайгу валить,  на  Новой  Земле
атмосферу ядерными взрывами утеплять. Никитка, тот всех любил учить,  поехал
Нил  перегораживать,  ему  это  дело конечно, масоны  внушили,  египтяне  не
дураки, и вообще арабы не дураки, чтоб родину затапливать. С этого Асуана  и
пошла у нас с арабами гамсахурдия, а масончикам лафа. А Леня, разве бы  Леня
сам  дошурупил, что надо реки повернуть с севера па юг? Это утепляло  климат
для  житья  масонов  на два-три градуса, вдобавок еще увеличивало  масонскую
радость  по  поводу  страданий  русского  народа.  Итак  предлагаю:  масонов
выморозить,  это и гуманно и эффективно. По аналогии с тем, как вымораживали
тараканов.  У  нас  в  деревне  их вымораживали  на  рождественские  или  на
крещенские  морозы.  Укрывали в подполье овощи,  картошку,  соленья  шубами,
шкурами, хватало мехов, а потом двери настежь и ночевать к соседям. Тараканы
бежали стаями по сугробам, аж сугробы рыжие.
  Но  проект забраковали, хоть и был заманчив. Двери в Россию Мишка со своим
умишком распахнул - шире некуда, с петель слетели, что-то не очень масоны от
нас  подались,  наоборот, усилились, а к каким соседям ночевать  мы  пойдем?
Всех предали.
  -  Да,  всех,  -  кричали рыжие, - и нас с тараканами  не  сравнивайте,  -
предали  мы  Палестину,  Ирак и все остальное,  Сербию  предали,  куда  еще.
Ватикан  приказал Бушу, тот руки по швам, звякнул нашему, тот рад стараться,
в  сообщество  охота, в единый европейский дом, так давай  на  Сербию  бочку
катить,  забыл, что она-то в центре дома. Ватикан, Ватикан паскудит,  точно,
ребята.




  Нынешний  папа  пошел дальше всех пап. Этот папа всем  папам  папа,  он  в
Ватикане  экстрасенсов  принимает, у него ансамбль песни  и  пляски  гремит,
солисты в форме солдат советской армии. Не верите? Верится с трудом, но того
чудней циркачи, плясуньи и лошади перед папским дворцом. Но мы не об этом. А
о  том, что нам не показывают. Цирк, ансамбль, Джуна-экстрасенска - это  все
для  бедных  воображением, мы представляем страх папы  перед  исламом.  Имам
Хомейни пресек заползание западной культуры во вверенную ему аллахом страну.
Ислам  -  государственная  политика, его ответ на происки  Ватикана  один  -
рождение  все новых и новых миллионов магометан. Папа запретил  аборты,  что
это   ему  даст?  Почти  ничего.  Для  мусульманок  аборты  недоступны,  для
европеидов они обычны, скоро европеиды со своей индустрией останутся в хилом
меньшинстве, и папа им не поможет.




  Иной, но не в тоске безбрежной.
  Такие  рассуждения сопровождали послеобеденный симпозиум. Не надо догонять
Америку, глупо догонять, ну-ка, россияне, вглядитесь из-под ладони, как Илья
Муромец,  кто  там  маячит,  кого  там  догонять?  Никого  там  нет,   голое
пространство,  мы впереди всех, давно впереди. Давным-давно, оттого  на  нас
злоба  лютая, оттого шипенье и оплевывание, сами не могут ничего сочинить  и
изобрести, кроме порнографии и предметов роскоши, вот и тявкают.  Мы  плывем
во  вселенском просторе, русский корабль идет верным курсом, но взяли нас на
абордаж,  налипли со всех бортов, пищат, лезут на мостик, суются к штурвалу,
набились во все каюты, только в машинное отделение ходить не любят,  там  мы
работаем,  масоны  солярки боятся, от ее запаха им дурно. Это  они,  кстати,
изобрели  духи,  ибо  потеют  сильно и пахнут мерзостно,  и  чтобы  не  было
противно  рядом  с  ними стоять, себя часто дезодорантами покрывают.  И  так
много всякой дряни набилось на корабль, что не прокормить. Кругом паразиты.
  Залез  на  трибуну  (у  нас  и  трибуна была, вернее,  трибуны;  кто  ящик
притащит да залезет на него, тот и повыше) еще один диссидент, он всегда лез
без очереди, потому и звали диссидентом, и закричал:
  -  Эй вы, завернутые экстраверты и вывернутые интроверты, не бойтесь меня,
от меня белая энергетика. Скажу вам и свою мысль, вот она: отстаивание своей
точки  зрения  -  путь к враждебности. Или не согласны?  Вам  надо  сто  раз
повторить,  чтоб вы поняли. Если кто упрется рогами в свою точку зрения,  да
еще  и давит на всех, чтоб ее приняли, что получится? Не думаете ли вы,  что
масоны  с  вами  не согласны? Очень даже согласны, хоть вы их тут  ежедневно
полощите.  Они  рады, что мы есть, вот что я вам скажу.  Конечно,  мы  давно
догнали и перегнали всякие америки, это же республика-подросток, Америка  по
сравнению  с  Россией это пэтэушник рядом с мужчиной в  цвете  лет.  Америка
втравливала  нас в борьбу за мир, ну-ка, сколько мы израсходовали  на  одних
плакатах "Мы - за мир!"?




  -  Хватит агиток! - кричали другие. - Дайте и нам сказать, мы тоже не  без
мыслей,  обед  у нас таков, что кровь не уходит к желудку, не  больно-то  он
располнел.  Это тоже внушенная мысль, что у нас все за гранью.  Грань  есть,
нищета  есть,  недоедание  и  недосыпание, но  бывало  хуже,  хотя  и  реже.
Вытерпим! Ну, хором! Три-четыре: Вы-тер-пим! Вы-тер-пим!
  -  Мы  не братья по разуму со всеми, мы братья по несчастью! - кричал один
пациент. - Дождь падает с неба, чтобы заразиться на земле. Будущее решает не
цивилизация,  а  сострадание  и  самоограничение.  Самодостаточность  -  это
самообольщение.  Нельзя  внушить  себе,  что  мне  хорошо.  Надо  быть  всем
довольным,  но недовольным собой. Молиться и вверять себя в руки  Божии,  Он
направит.   Растворить  свою  волю  в  судьбе.  А  наше  дело  -  сокращение
потребления, ограничение потребления, внимание ко всем, требование  к  себе.
Если эти несколько моих фраз выучить и исполнять, то мы спасемся. Повторить?
Скажу иначе: люди или ничего не делают, или делают какую-то ерунду, лишь  бы
не жить. А что такое жить - это готовиться к смерти.
  - Но ведь готовиться к смерти можно ничего не делая? - вопрос из зала.
  -  Ничегонеделание  или  чтотоделание не есть подготовка  к  смерти,  надо
успеть покаяться, успеть собороваться.
  - Тогда надо грешить, ибо не согрешивши не покаешься, - реплика из зала.
  -  Мы  уже  столько нагрешили, что... что страшно представить. Тело  съели
сласти, а душу страсти.




  Перерывов в заседаниях как таковых не было, как и самих заседаний.  Кто  и
вообще  на них не бывал, спал себе или ходил по палате, кто кругами, кто  по
диагонали.  Но музыка объединяла. Не это бесовское скакание в телевизоре,  а
свое, родное. Гремела падеспань.
  Ходили  по отделению три буквы. Они, наверное, придуривались или от  скуки
затеяли  такую  игру, говорили только на одну букву, чтоб не пересекаться  в
тексте.  Это  уже  всем, кроме них самих, надоело. И еще бы.  На  букву  "З"
говорил сам с собою:
  -  Заварил зеленое, знойное зелье. Запейся, залей зеницы, загуби  зарницы,
зарой  золото  знаний. Замолчи, зараза, знаю: запойное, залетное  засверкает
закатным звоном, закроет зрение зовущих звонов.
  Надоели они. Буква "К" слонялась и бормотала свое:
  -  Красивый,  кармы кочешь? Керосинит кагальский кучер? Крошево  календаря
кончается? Крапленые карты когорты красных куда канули, к какому краю  каких
кровель?
  Третий шептал доверительно:
  -  Сообщаю спокойно, совершенно секретно: скорбен стал, съел самого  себя,
совершенство  смылось, смылилась совесть, слямзил серебро, сбежал  с  Саней,
стал страховкой спасаться, Сан-Суси стал сидеть, стервец...
  Так   и  слонялись.  Очень  эти  три  буквы  не  нравились  чокнутому   на
справедливости.  Его замели (забрали) за исполнение частушек,  в  том  числе
такой. На ней именно он и сдвинулся:

                    Эх, режь мою плешь на четыре части!
                    Хорошо-то как жить при советской власти.

  -  Было  же хорошо, - кричал он (у нас все кричали, иначе не услышишь),  -
было  же хорошо при советской власти, тогда не вшивая демократия была, тогда
жили!  И  я  сочинял в восторге чувства, а меня за шкирку.  Получается,  что
сказать  нельзя,  что жил хорошо, что даже плешь готов  порезать,  чтоб  это
доказать. И забрали как за антисоветчину. Значит, власть не верила, что  при
ней  хорошо жить. Я думал, думал, башка облысела от думанья, завел  попугая.
Пусть  он чего хочет кричит, я не ответчик, ночью научу, днем пусть  кричит.
Но попугай оказался -




  Я  его  так прозвал. Он не знал чувства родины, не имел своих слов, совсем
не  любил  меня,  не  любил  никого, только себя. Все  время  кричал:  "Кеша
хороший,  посмотрите на Кешу, Кеша не курит, курить вредно, - еще кричал:  -
Пионеры, стройся в ряд, ура императорскому величеству, оркестр, не зевай", -
и  так  далее. Он передразнивал нашу собаку, собака заболела,  у  нее  пошел
процесс  гепатита  печени,  а  это необратимо, попугай  трещал  как  дверной
звонок, мы бежали к дверям, он, подлец, гениально копировал звонок телефона,
нам опять беспокойство. Ночью ляжем, он подождет, пока мы уснем, и начинает.
Начинаются  междугородные звонки, мы вскакиваем, звонят в  дверь  -  срочная
телеграмма? - сердце бьется, надеваешь штаны, руки трясутся. Хотел убить или
себя  или  попугая, это ж невозможно - знает только жрать да разыгрывать,  а
попробуй не накорми, клетку трясет, обои рвет, занавесок не осталось, убью -
и   все.  Но  перестройка  спасла.  Началась,  слова  пошли  новые,  попугаю
интересно,  стал  кричать: кворум, рейтинг, ротация, демократия,  плюрализм,
мондиализм,  сионизм, космополитизм - синонимы. Про синонимы - это  он  сам,
никто не учил, так что с меня взятки гладки. Я кому ни предлагал - не берут:
не  прокормить,  жрать был здоров, яблоко дай, морковку дай, маковых  зерен,
рацион  у  него такой, мы так и до перестройки сами не питались. Друг  спас.
Приехал,  попугая  полюбил, но попутай его возненавидел,  друг  курил.  Кеша
кричит:  курить плохо, помни минздрав, вредно курить, Кеша не курит,  и  так
далее.  Но друг курил, правда, форточку открывал, вот в эту форточку попугай
и  эмигрировал.  Три  дня под окном на дереве кричал,  три  дня  мы  ходили,
умоляли  его  вернуться, мальчишек со двора просили его поймать  -  нет,  не
дался.  То  ли  съели,  то ли сам какое окно выбрал. А воробьев  около  него
кружилось,  воробьев,  еще  бы  - птичка какая залетная,  красавица.  Думаю,
десятка  три воробьиных семей было разбито, да кто их видел, слезы покинутых
воробьих?
  И  понурил  свою  голову рассказчик, жалко стало и нам  попугая.  А  потом
стало  и  не  жалко,  как  подумали про погибшую  собаку,  про  искалеченную
человеческую  жизнь. Но опять же как рассудить, ведь и попугай  не  виноват,
что  он такой. Так устроила его природа - инстинкты есть, разума нет, только
передразнивание и комбинации слов, иногда правильных.
  -  Спириты  сперли  спирт, сокровище сокрыто, -  бормотала  буква  "С".  -
Собака с сеном спит. Сияет свет софита.




  Наступал   ужин,  проходил  в  молчании,  по-тюремному.  Он  тяготил   как
необходимость  продолжения жизненных сил. По мне бы - перейти  на  таблетки.
Многие у нас пили в день таблеток по двадцать, ими и наедались. Многопузовые
санитары насильно не кормили, ели сами.
  Проходил   ужин,  мы  сбредались  на  вечернее  заседание.  Им   полностью
овладевали  самодеятельные  поэты. Но поэты ли  они  были?  Скорее  рифмачи-
политики. Запоминать было бессмысленно, одни какие-то издерганные  строки  и
сплошной крик:

                    Торговля есть война, товар не есть валюта,
                    Терпи, моя страна, приди, приди, Малюта!

  Ну что это? Или:

                    Что такое СНГ? Синагога?
                    Сенегальцев в СНГ очень много.
                    На одной хромой ноге, на реформах и цинге
                    Будем жить в эсээнге ради Бога.

  Но  все  это самодеятельность. Были они оттого, что за решетками,  на  той
свободе,  ходили в гениях такие же самоучки, но народ наглый,  пассионарный,
все  рифмующий:  и  революцию  на  Кубе, и все  свои  знакомства  с  другими
шарлатанами других стран. Так им легче было охмурять нас. Я как-то приехал в
одну  из стран, слушаю ихних критиков, оказывается, в России только  и  есть
знаменитых поэтов, что два интуриста. Это они сами везде прыгают, как блохи,
и  внушают, что лучше их нет, что в России хоть и многовато пока русских,  а
поэты только они. "Бедная страна! - воскликнем мы. - И это после Державина!"
  Чтобы  доказать,  что  у  нас поэтов пока не дюже богато,  процитирую  три
строфы   из   подаренной  мне  "Психитриады".  В  ней  упоминаются   термины
"делириозный"  - это горячечный бред, "императивные" голоса -  приказывающие
голоса, которые постоянно слышат мои шизофреники, остальное понятно.

                    Беги в бреду делириозном
                    Закрой все двери на засов,
                    Но не уйдешь от этих грозных
                    Императивных голосов.

                    Смотрю ль бредовый телевизор
                    Бреду ль в какие-то края
                    Мне кажется, что шизо, шизо
                    Что психопато-шизо я.

                    Маниакально-депрессивный,
                    Не состоящий под судом,
                    Стоит среди дурной России
                    Наш, полный разума, дурдом.

  Но  у  нас  и  гении водились. Особенно один. Георгий Томский.  Его  часто
просили читать, так что многие строки его стали запоминаться. Вот отрывки из
разных стихотворений:
  "Запела курица - к несчастью! Примета древняя, как мир. Россия режется  на
части, как режут вздорожавший сыр... Прибалты отхватили и бендерцы, и азиаты
тож,  кавказцы  и  кайсаки. Нам показали, где зимуют раки,  партакратийцы  и
эсэсэсэрцы...   Закончится  взаимным  грабежом,   царапайтесь   на   радость
интервентам,  на  гибель полупьяным президентам к нам  входит  демократия  с
ножом...  С  ножом  в  руках  и  нож  за  голенищем.  Логично  все:   забыли
христианство.  Погибнет Русь, останется пространство, или,  верней,  большое
пепелище... Нам бочку арестантов наболтав, ушли по фондам мишки и  политики,
от  коммунизма сломанные винтики, заржавленные шляпки от болта...  Последний
век, его совсем немного, разграблена Россия и убита. Телами русских вымостят
дорогу,  чтоб  сатане пройти со свитой. "С вещичками!" - скомандует  сержант
какой-то армии китайско-европейской. Пойдем все дальше вниз по этажам,  пока
язык  не  вспомним  арамейский...  Проста наша  жизнь,  как  полет  червяка,
кончаются  веком  двадцатым века... - Заканчивал Георгий  самокритически:  -
Заметы  горестные  пишет идиот, как новый Геродот упрям и  светел.  Стучится
двадцать первое столетье, и мы дрожим от страха у ворот".
  Согласитесь, что тут есть что перечитать.




  Я  уже  давно  не спал по ночам, ходил по отделению. Умилительное  чувство
сопровождало  меня  -  сколько умников оглашало храпом эту  замкнутую  часть
Вселенной. Мысли мои уплетали к границам России. Только ветер гулял на  них.
Что  толку  в  этих  границах. Когда-то на них был заслон порнографии,  даже
игральные  карты  с  изображением красоток отбирали,  сейчас  порнография  в
каждом доме, лезет из цветной или черно-белой помойки телевизора. Думал я  и
о  границе  того пространства, которое занято моим отделением,  тут  граница
была  на  замке. Мир отгораживался от нас, а вернее, мы от мира. У  нас  был
свой  мир, мы его сохраняли. В этом пространстве было еще одно, мое, тайное,
пространство  -  гараж.  Машины  в нем не было,  только  подвал,  в  котором
хранилась  картошка и был спрятан магнитофон. Я часто сидел там, в  подвале,
иногда  что-то  надиктовывал  на магнитофон, а чаще  наслаждался  тишиной  и
покоем, и свободой. Да, главная свобода - одиночество, другой не бывает.
  Был  в  отделении у меня ночной собеседник. Жирафа его звали, до него  все
очень  медленно доходило. Днем и вечером он слушал дискуссии и крики, доводы
и  возражения, а потом все перемалывал в своем сознании и на все  имел  свое
мнение.
  -  Доктор,  - шептал он с кровати, - подойдите. - Я садился у  его  койки.
Жирафа  шептал  быстро  и  четко: - Они думают,  что  я  пьянь  ступорозная,
галаперидольцы  прямоходящие. Ума нет на простые вещи. Разве  можно  масонов
как  тараканов выморозить. Масоны же не тараканы, они, скорее  всего,  клопы
или  блохи,  а  и  клопы  и  блохи вымораживанию не поддаются.  Скорее,  тут
пригодилась бы прожарка, но масоны в основном из жарких стран, привыкли.  Вы
слушаете? А также мое мнение о слове и деле. Конечно, это одно и  то  же.  А
еще  я  сюда  добавлю взгляд. Взглядом можно испепелить, убить,  вывести  из
себя,  разве не так? Иной взглянет - искры летят. Пощечина куда более мягкое
испытание.  А еще о литературе. Почему всегда было так, особенно в  эстраде:
как  русский,  так  дурак,  как пьяница или бюрократ,  так  Иванов?  Это  же
специально, этот юмор из сортира Аркадий Раисин начал. Издевался как  хотел,
а  мы  утирались.  А  ведь, доктор, никто же из наших писателей  не  гвоздит
другие  нации, ведь можно же было тоже обзывать, дать героям имя  Асратиани,
Усрадзе,  Потаскаускас или вообще Засратишвили, они обидятся, а  мы  скажем,
что это художественный образ, так ведь, доктор?
  - Спи, спи, - советовал я.
  -  Буду  спать, - соглашался он и шептал вслед: - Заизвестковался  скелет,
закостенело сердце, задубела совесть, воспалилась душа.




  У  нас  существовал  отряд  глобалистов, так я их  именовал,  они  мыслили
глобально,   объемно,  геополитически,  космически.  Когда   они   говорили,
остальные помалкивали. Они изрекали все бесспорное, необходимое к сведению и
к  исполнению. Они не спорили друг с другом, благосклонно или надменно кивая
на  любое  выступление.  Народ был для глобалистов  предметом  главным.  Они
сходились в одном, в его защите от сатаны, они приняли за очевидное то,  что
никто  из  людей  ни  в чем не виноват, виноват только  сатана.  Он  внушает
преступные  мысли.  Сила его внушения огромна. Простой пример:  разве  хочет
человек  поджигать  здание?  Но  ему это внушается,  и  ему,  и  другому,  и
третьему,  в уголовном кодексе появляется статья о поджогах. То же  самое  с
изнасилованием, убийствами, кражами, угонами, и прочее. Глобалисты  сообщили
мне  то,  что я знал, что Алексей Батюнин готовит письменный "трактат",  как
они  шутили, о происках сатаны. Мне докладывали, что работа движется  и  что
скоро принесут на просмотр.
  Слушать  глобалистов  было  поучительно.  По  скромности  профессии  я   в
разговоры не вступал, но кое-что запоминал:
  -  Идея  коммунизма  сдохла, марксизм спекся, почему же  именно  от  этого
белой расе приходит конец? Почему нам тычут в пример закат Запада, когда  мы
похожи  скорее на Индию? Там генерируются все новые нации, а  у  нас  бегает
техасец Боб-циник, машет дубиной и кричит: "А кто тут против реформ?" Мы все
за, так ему и скажите. Но скажите, что это за реформы, от которых люди мрут?
  -  А  помнишь,  Федя, был у нас Леня, он не мог выговаривать  слов  "планы
реализации",  у  него  получалось: "планы  парализации",  ну,  не  смели  же
ослушаться и все парализовалось.
  - Вопрос вопросов: с какой скоростью изменяются физические законы?
  -  Да  ведь решили уже, - отвечали спрашивающему, - как только ты или кто-
то это спросил, так мы сразу и решили. Еще тогда Люция была.
  Кто  такая Люция, понятия не имею. Мне понравился доклад одного глобалиста
о  потреблении  чужого  сознания, то есть об отличии  мысли  собственной  от
украденной.  Своя  это  своя, пусть и маленькая,  пусть  и  корявая,  а  вот
уворованная,  пусть  и блестящая, она при потреблении переваривается  плохо,
проходит   кишки  сознания  с  запором,  но  выбрасывается  наружу  поносно,
метеорно, и что вы думаете? Ее снова поедают, и так далее.
  Глобалисты  говорили  тезисами, выражаясь вслед  за  Достоевским,  "писали
эссенциями", после них надо было еще думать.
  Глобалисты имен не имели, только номера, все бритые, кто и лысый.  Кто  на
чем  рехнулся,  было  непонятно, истории их болезней были  где-то  в  другом
месте.  Время от времени за ними приезжали какие-то четкие мальчики  лет  по
сорока, предлагали глобалистам поехать с собой, сулили золотые горы,  но  ни
один не покинул наше отделение, патриоты. Им было гораздо интереснее друг  с
другом.
  -  Мысль, - объявлялся очередной номер, - имеет температуру и скорость.  У
каждого  своя.  Мне говорят: излагайте медленнее - и я теряюсь,  сбиваю  ход
мысли, а если не сбиваюсь, то теряю нагрев мысли.
  - Объясни примером!
  - Художественный образ и слово имеют одну природу.
  -  Спорно, весьма спорно. Слово - дело божественное, художественный  образ
чаще всего, прежде всего по природе от лукавого.
  - Хорошо, проще: мы, русские, потеряли все, кроме чести и языка.
  - Теперь ясно. Что у нас далее?
  - Где грех, там благодать, но при условии осознания греха.
  - Было.
  -  О двух подходах к жизни. Первый: какой же он дурак, и второй: какой  же
я дурак.
  -  Кстати, о дураках. Путь к дурацтву - гордыня. При гордыне легко и  даже
сладостно надменно переносить страдания, легко возвыситься над обыденностью,
все  же  становятся  быдлом,  ты же совершаешь подвиг,  ты  судишь  всех,  а
оценочная  жизнь  без  самокритики - начало ада  души.  Решение  проблемы  в
проверке  себя через любовь к презираемым. Нет любви - падай на  колени.  Не
верь сердцу - оно нечистое. Далее по тексту.
  -  У  меня  тезис о смерти, доказательство ее необходимости.  Вот:  против
каждого  яда  есть противоядие (в народном выражении: на каждую хитрозадость
есть отмычка с винтом), так, а противоядия против смерти нет, значит, смерть
не яд.
  Ко мне подошел (давно не подходил) мой двойник:
  -  Вы  не  забыли,  я  делаю  письменную  работу  о  методах  и  действиях
дьявольской силы и злобы в обычной жизни?
  - Да, я жду. Прочту с интересом.
  -  И пользой. Это должен знать каждый русский человек.
  Очередной глобалист вещал:
  -  Разница  между  искусством  и жизнью -  это  различие  между  "быть"  и
"казаться".  То есть "кажется" нам сцена, картина, роман, кино.  А  кажется,
так  перекрестись.  Кажется - это блазнится, карзится, мерещится,  тут  дело
нечистое.  Искусство - это искус, искушение; искусство - дело искусственное,
а  не  естественное, и вы, дети, и вы, взрослые, совершенно  правы,  что  не
ходите  в театр. Тем более что там над нами искусно издеваются искушенные  в
этом  деле  бесенята  драмодельства  и  искуснейшие  дрессировщики  актеров,
взявшие  кличку  режиссеров. Не ходите ни в театр, ни в  кино,  не  слушайте
искусствоведов, не надо искусственно терять время, его и так всего ничего.
  -  У  меня  философия  и  физика, - начал следующий,  -  если  вам  угодно
переключиться  в  иную  плоскость.  Идя естественным  путем,  я  понял,  что
философия  не  может замыкаться на себе, она - часть интеграции  Единого  (с
большой  буквы) знания. Никто до конца не понимает квантовую  механику,  как
кто-то  выразился, формулы стали умнее ученых. В философии  не  было  своего
Ньютона,  Евклида, Циолковского, хотя вся наука есть грань  касания  Единого
знания,  а значит, и философии. Главное в философии - принадлежность  своему
народу,  главное в национальности - культурное самоощущение традиций  нации.
Сверхглавное в философии - понять свою сыновность и Богу и нации...
  Не  очень-то  я  любил такое умничанье, поэтому без досады  отвлекался  на
дерганье за рукав. Это был Батюнин:
  -  Я  вот как писать стал, - говорил он, - понял истину: к рукописи нельзя
хорошо  относиться,  она  завоображает,  закапризничает.  Я,  чтоб  она   не
воображала, чайник на нее ставлю, и сковородку, тогда дело идет.
  Еще меня отвлек... Жирафа. Застенчиво он попросил, чтоб глобалисты дали  и
ему словечко сказать. Я предупредил, чтоб не больше пяти минут и чтоб что-то
важное, и попросил за него.
  Жирафа стал тоже говорить о литературе, в частности он сказал:
  -  Я не защищаю нападки на русских классиков, все они хороши, все они ушли
от  традиций  летописей  Нестора  и  посланий  Серапиона,  и  писем  Даниила
Заточника,  и  жанра  путешествий  игумена  Даниила,  и  Слова  о  законе  и
благодати, Бог им судья. Но ведь западные во сто крат грешней. Любого взять.
Тот  же  Дюма,  это ж стыд и срам, а не литература. И Мопассан,  и  Золя,  и
Бальзак  называли  Дюма  позором французской  культуры.  А  отойдем  немного
подальше:  Рабле - обжорство, пошлость, безбожие, все вроде  бы  пародия  на
средневековых   феодалов,   схоластов,  обжор  монахов.   Славил   Маргариту
Наваррскую,  сами понимаете, неспроста, идеал оракула Божественной  бутылки,
это  ж надо додуматься. Ответ оракула один: "Пей". Тут перекличка с Хайямом,
тоже  штучка.  "Пей,  и  дьявол тебя доведет до конца",  -  вот  что  должно
звучать,  это  цитата из Стивенсона. Угодливые критики называют  смех  Рабле
"хохотом  гиганта, потрясающего небесные своды", ну-ну. Вольтер - молодец  в
одном, с папой спорил, не со своим папой, конечно, его-то папа нотариус,  но
нет  для  Вольтера  ничего  святого, вот его минус.  Гейне  -  любимый  поэт
Писарева,   рыбак  рыбака  видит  издалека.  Все  вольнодумный  народ,   все
ниспровергатели,  хорошо ли это? Народа не знали. Да  кого  угодно  возьмем,
даже  детскую литературу, братьев Гримм. "Мальчик с пальчик" вывел  братьев,
не  братьев  Гримм,  своих, а ведь родители уводили их  в  лес  на  съедение
зверям,  им,  оказывается, их жалко стало, нечем кормить, пусть волки  деток
скушают. А почему я про Маргариту Наваррскую выразился, так она же - зеркало
"Декамерона"  со  своим  "Гептамероном", а  что  такое  "Декамерон"  как  не
руководство  по разврату? Конечно, скажут, что, чтобы обличить  порок,  надо
его  показать. Нет, это навязанное соображение. Осуждать грех,  а  обличать?
Кто  мы  такие,  чтобы  обличать?  Будто кто  не  знает,  где  грех,  а  где
добродетель...
  Пять  моих  минут  прошли, и я, проскакивая тьму веков, стран  и  наречий,
торопливо  делаю  вывод  о  вреде  художественной  литературы.  Публицистика
прокричала ей надгробное рыдание и сама тоже скончалась.




  Оставим  дуракам болтовню о вызывании духов, у нас в отделении  спиритизма
не было, не такие мы дураки. Эти пасьянсы для щекотки нервов раскладывают от
сытости  и  глупости и ожирения мозгов. Увядающие грешницы взбадривают  себя
страхами,  не понимая, что в реальной жизни все страшнее. В какой  жизни?  В
любой  и  каждой, у Господа нет смерти, сколько можно говорить.  Только  Его
вечность для всех разная, для всех разное будет ожидание Страшного суда, это
здешний  свет одинаков для всех: и для грешников, и для праведников,  и  для
детей,  и  для стариков, для всех светит солнце, гуляет по небу  млад-светел
месяц, стерегущий стада ясных звездочек; и для нечестивцев и для страдальцев
идут  теплые дожди, цветет мокрая тяжелая сирень, кланяются всем без разбора
лесные  колокольчики, для всех, даже для сквернословов,  поют  соловьи,  для
всех  глаз,  даже  покрасневших от беспробудного пьянства,  открыты  небеса,
снежные горы, лесные дали, зеленые луга, желтые поля, дивные красоты земные!
Иди  по  тропинке  и славь Создателя за явленные миру тайны произрастания  и
цветения. Конечно, тут сразу надо крепко заметить, что мудрецы стараются  не
пускать  в  сердце красот земных, ибо они восхитят и восхитят  [отвратят  ?]
душу  от  радости ожидания смерти, ибо, прельстясь земными красотами,  будет
трудно  и горестно их покидать, но покидать придется. Нет, не красота спасет
мир,  а раскаяние. Блеск зарниц, шум водопадов, рассвет над морем - все  это
преходяще,  все  это бренно, все это гибельно, не надо этим  любоваться,  не
надо это запоминать, надо одно - спасать душу.
  Но  как  же  не  замечать красот севера и юга, озер и рек, как  не  видеть
полет  чайки, прыжок дельфина, бег рысака, как? Мы, грешники, сидя у  костра
на  сухом  бережку  и хлопая по заднице бутылку и вышибая ей  пробку-голову,
разве не восклицаем: "А молодцы мы, Толя, что именно здесь решили выпить!" -
"Именно  молодцы,  -  подтверждает Толя, - город - это  же  спрут,  каменные
джунгли, асфальт канцерогенен, экология, жены ругаются, мафия кавказская,  а
здесь!  Ты  посмотри, сколько здесь пейзажу!" - "Да, Толя, уж  чего-чего,  а
пейзажу здесь до хрена!" - "Комары, сволочи, велики ли, а и те понимают, что
здесь лучше".

  На  утреннем  обходе  Батюнин вручил мне школьную  розовую  тетрадку,  всю
аккуратно  и  крупно исписанную. Сбоку были подзаголовочки,  а  вся  тетрадь
называлась:




  Начало  рассуждения.   Оглянитесь вокруг - все работает:  по  полям  ходят
трактора и      комбайны, гудят станки, движутся конвейеры, на лугах пасутся
стада...  Почему  же  ничего нет? Даже в войну не было  такого  снабжения  и
такого  уныния и разъединенности людей. Человек изменился, нет  ему  радости
жизни,  не  слышно на улице смеха, гармони и шуток. Хотя внешне мы одеваемся
не  хуже, а лучше иностранцев (у них больше блеска, но это блеск вредной для
здоровья   синтетики).  Все  замкнуты,  все  ушли  в  себя,  и  одновременно
раздражительны,  вспыхивают в транспорте ссоры, в магазинах  склоки,  причем
даже  не с грабителями по ту сторону прилавка, а друг с другом. То есть  все
страдающие еще и увеличивают страдания себе и таким же страдальцам?
  Почему  так?  Почему детей выпихивают в детские дома,  родителей  сдают  в
инвалидные  дома  смертников? Говорят, нечем кормить, но что-то  не  слышно,
чтоб  сдавали в собачий приемник дорогую собаку. Люди стали эгоистичны, труд
-   главное  содержание  жизни  -  стал  им  в  тягость,  они  хотят  только
удовольствий.  Но удовольствия их тяжелы, мрачны, кратки и  развратны.  Дети
говорят только о деньгах, книг не читают, даже девочки вовсю курят,  их  уже
не отличить по одежде от мальчиков.

  Где  мы,  о какой стране говорим?  Если бы деды встали из гробов,  они  не
поверили  бы, что я говорю о России. Решите краткую задачу. Ее  условие:  ты
включаешь телевизор и ни по одной программе ты не видишь ни  одного русского
лица. Вопрос: в какой стране ты находишься? В России?  Да, ответ правильный,
в России.  Именно  в России, где культ денег был презираем, деньги стали  на
первом плане,  желтый дьявол уже не только машет хвостом,  но  все пожирает:
семью  и  общество.  Одних  обилием  денег,  других их отсутствием. Именно в
России  стало  не  стыдно  "зарабатывать"  деньги  чем угодно: порнографией,
развратом,   грабежом,   спекуляцией,   мало   того,   в   России  оказалось
правительство,  поощряющее  все   это:  взяточничество,  пошлость,  насилие.
Усилилась агрессивность, развивается цинизм, человек  не  надеется больше на
государство. У нации нет духовных лидеров, а если есть, их не слышат.

  В  чем  причина этого ужаса?   И не просто ужаса, апокалиптического  конца
света,  ибо воцарился в России антихрист. И хотя еще не конец света (хотя  в
одной из работ я попытаюсь доказать, что конец света уже состоялся), но  все
признаки  налицо. Причина такого общерусского поражения в  том,  что  сатана
вмешался  в  глубины  основ русского характера. Дошло  до  того,  что  образ
честного  труженика заменен образом бандита, дельца, биржевика,  рэкетира  и
брокера.  Искажена  человеческая психика.  А  психика  и  жизнь  духа  тесно
связаны.  Вот  отчего  честные правдоискатели в нашем  обществе  объявляются
больными.  Ведь  если  психику  вывести из нормы,  это  действует  на  общее
состояние человека: ухудшается здоровье, снижаются творческие силы, теряется
энергия. Именно на выведение из себя русского человека направили свои усилия
сатана и его команда.

  Какие  наносятся  удары, по каким разделам характера?  Труд  для  русского
человека  не  был средством обогащения, деньги  для русского -  не  цель,  а
возможность  делать добрые дела. Вспомните, с какой злобой  взрывались  наши
церкви,  построенные  на  народные деньги,  на  пожертвования  состоятельных
людей.   В   деньгах  навязана  цель,  внушается,  что  они  -   возможность
удовольствий,  а это останавливает рост духовной жизни. Но удар  деньгами  -
удар всегда индивидуальный, а как же действуют на психику целой нации? А так
-  люди  включены  в  природу, биологические законы природы  равноценны  для
людей. Поэтому идет удар по природе. Мы не знаем, что едим, какую воду пьем,
сроки русской жизни резко сокращены. А те, кто живут долго, уже не живут,  а
просто существуют как тени. Чем мы дышим?
  Убивается  национальное своеобразие: национальная русская музыка,  костюм,
кухня,  обряды,  национальный орнамент, угасли песни и сказки,  пословицы  и
поговорки  больше  не помогают, ибо забыты, как и легенды.  Остались  пошлые
анекдоты,  политические,  развратные и к тому же опошляющие  русскую  нацию.
Традиции  есть  школа  жизни,  такая школа не проходится,  в  жизнь  выходят
недоумки с высоким самомнением.
  Когда  труд - не радость, а природа - не друг, возникает сдвиг в  сознании
и  бесцельность существования. Тут плодятся всякие спириты и секты, тут путь
к  самоубийствам, потому что сатана доводит до безвыходного  положения,  это
тот момент, когда он потирает мохнатые руки.
  Русских  все  меньше  и меньше. Детство вспоминается солнечным  сиянием  и
обилием  детских голосов, где они? Разве их нерождение не такое же убийство,
как и преждевременная смерть?

  Куда уходит русская сила?  Сила уходит на борьбу с искажением психики,  на
творческий  труд  ничего  не  останется. Искаженная  психика  получается  от
нарушения  здоровья.  Курить вредно, возьмем этот  простой  случай.  Реклама
сигарет такая заманчивая, табачные киоски сверкают ярче новогодних елок, тут
же   сверкание  питейных  этикеток,  на  плакатах  мужественные   скалозубые
киногерои рекламируют этот смертоносный товар. Мы идем мимо, но нас окружают
рекламные  фотографии, женщины идут с модными сумками,  на  них  все  те  же
призывы   к   красивой  жизни  с  сигаретами  и  выпивкой.  В  видеосюжетах,
музыкальных  клипах  все мелькает, но поневоле (именно  поневоле),  насильно
внедряется в сознание и требует подражания, особенно у подростков, этот  тип
волевого,  курящего, пьющего, "настоящего" человека. Подражательная  сила  в
характере  подростка  превышает  все  остальное.  Именно  подражание  героям
уголовного или спортивного мира искалечило миллионы жизней. Реклама  сигарет
и  спиртного  бесстыдна, нагла, настырна и хитра. Пенистое, янтарское  пиво,
белоснежные  фонтаны шампанского, солнечность коньяка и  виски...  Выражение
лиц  у  поднимающих  бокалы  в рекламе, кино, на подписании  соглашений,  на
всяких презентациях таково, что именно так и следует поступать в жизни,  что
вот это-то (бокал в руках, сигарета в зубах) и есть жизнь, выбор единственно
правильный, и попробуй тут докажи, что от выпивки и курения гибель и смерть,
порча крови, понижение рассудка, помрачение памяти, старение.

  Пороки  возникают от отсутствия любви. Конец застолий: дым мокрых окурков,
осколки тарелок, блевотина, искаженные, злые, тупые, оскотинившиеся лица. Но
кто   же   будет   рекламировать  это  безобразие?  Конечно,  кто-то   может
останавливаться,  но этот кто-то так и живет всю жизнь в постоянном  желании
выпить и в постоянном понимании, что выпивка вредит его положению в обществе
и  что  вместе  с тем без выпивки в этом обществе не прожить.  Особенно  это
заметно по комсомолу. Там непьющие не удерживаются, но и сильно пьющие тоже,
там  делают  карьеру  умеющие пить. Но что надо  заметить:  одна  из  причин
выпивки  - желание любви, но здесь под любовью понимается животное сближение
полов. Но даже и для такого сближения нужна хотя бы иллюзия любви, отсюда  и
выпивка, возбуждение крови, обильная мясная еда. Партнершу заставляют выпить
еще и для того, чтобы не был противен запах перегара из отравленного желудка
партнера.

  Словесная  реклама словесной продукции. Среди бесовских методов  обработки
русской психики главная роль отводится оружию слова. Когда читаешь на свежую
голову  все  эти  издания  "Всхлипгазет",  "Столичных  мукомольцев",  всяких
"Обозрений",  то диву даешься обилию злобы на все русское. Но  когда  кто-то
втягивается в регулярное чтение-потребление, то становится обработанным этим
ядом  и сам становится носителем антирусской заразы. Идет подписная кампания
"Выписывайте  "Всхлипгазету"!" На ней профиль Пушкина. В  рекламе  сообщено,
что такая газета должна быть (почему должна?) в каждой интеллигентной семье,
что эту газету читают президенты и бизнесмены, академики. Нормальный человек
сказал  бы:  "Ну и читайте, если вам больше читать нечего, я-то  при  чем?",
нет,  тут удар по подсознанию, хочется ж быть в читающей элите, путь  легок:
читаешь  "Всхлипгазету"  - ты уже свой, элитарен, другим  языком  -  ты  уже
куплен,  причем  за свои же деньги. И какую бы антирусскую ересь  ни  порола
шестнадцатиполосная гадюка, ты обязан, как пес, перелаивать ее содержание  и
защищать ее. Тем более сообщается, что "Всхлипгазета" популярна на Западе. А
последние  двести-триста  лет русским вбивается в сознание,  что  Запад  нас
впереди,  надо  ему  подражать. Опять же здоровый ум с  нормальной  психикой
сказал бы: пусть Париж шьет моды дорогим содержанкам, да пусть ходит в наших
сапогах,  да  пусть всякие мсье Жаны изгибаются над прическами,  нет,  Запад
оказывается диктатором.
  Оружием  слова  не только подавляется или искажается психика,  она  еще  и
возбуждается,  что тоже выводит ее из нормы. Предки-язычники  слово  считали
Божеством (как и ранние христиане). То же относилось и к изображению. Сейчас
слово   и  изображение,  особенно  в  рекламах  всяких  интимностей,   стало
чувственным, утратило целомудрие, стало средством разврата.

  Слово  как  средство видимости работы. Бесовское оружие специально  пустых
разговоров  хорошо доказывать, слушая парламентские дискуссии.  Все  помнят,
как мы ночи не спали, слушая трансляцию съездов депутатов, и очень нескоро и
до  очень немногих дошла дьявольская хитрость умножения таких якобы полезных
дебатов. Почему якобы? Потому что выступления полны страсти или негодования,
борьбы  за  счастье народное, депутаты (по-русски - парламентеры) горячатся,
дело   доходит  до  драки,  председатель  (по-русски  -  спикер)  прерывает,
дирижирует,  кипит  работа. За неделю принято десять  законов,  в  следующую
двадцать  -  и  что? И где те законы и кто их выполняет, и  где  то  счастье
народное,  где тот народ? А народ, разинувши рот, снова слушает  краснобаев.
Человеконенавистнические силы все решают, все дела обстряпывают и обтяпывают
за  пределами  съезда, а чаще все решают еще до открытия  шлюзов  словесного
поноса.  Когда  у  бесов появляется серьезный противник в том  же  Верховном
Совете  (парламенте, а в переводе с итальянского - говорильне), то бесы  его
обливают  сиропом, для начала, говоря непрерывно в лицо во всех перерывах  и
между  ними: "Вы потрясли эту сонную атмосферу, вы - настоящий боец,  только
такие,  как  Вы,  спасут  Россию, я всем говорю,  что  именно  Вы  могли  бы
возглавить  правительство, а не эти потомки тимуровцев", - и тому  подобное.
Пускается  в  ход  лесть о близости к народу, знании народных  нужд,  а  для
лести,  говаривал  старик Крылов, всегда отыщется в  душе  уголок.  Борец  с
бесами  незаметно для себя начинает поддерживать взгляды бесов, или хотя  бы
не  выступает против них, ему неудобно же быть противником таких горячих его
союзников, так его понимающих.
  Но  бывает  у  бесов  и  осечка,  редко, но бывает.  Какой-то  депутат  не
поддается оглушению трескотней лести, смывает с себя водой самокритики сироп
эпитетов,  тогда  против него обрушивается тоже испытанный прием  объявления
его  некомпетентным, поверхностным, выскочкой, просто дураком, намекается  о
его  нечистых делишках, замешанности во взятках, и особенно верят в то,  что
именно от него забеременела секретарша и с горя утопилась, но, точнее всего,
что  он  сам  ее  утопил. "Какой-то он странный, - говорят  о  нем,  пожимая
плечами,  -  не  знает  простых вещей, он случайный человек,  куда  смотрели
избиратели,  ловко  же  работают  национал-патриоты,  кого  подсунули,  надо
организовать его отзыв", - и опять же тому подобное.

  Метод  ложки дегтя в бочке меда. Не бывает ни одного русского объединения,
фонда,  комитета,  союза, движения, ассоциации, бюро, чего  угодно,  что  не
находилось бы под постоянным контролем бесовских сил. Мало того,  не  бывает
ни  одного  собрания, сходки, сбора, митинга, чего угодно, куда  б  не  были
внедрены человеконенавистнические силы. Как бы умно, толково, проникновенно,
дальновидно  ни  выступал докладчик, всегда вылезет кто-то с  провокационным
выступлением  или  вопросом,  специально,  чтоб  назавтра  только  об   этом
инциденте  и  говорили.  Такие мероприятия для средств  массовой  информации
снимают  и  монтируют  люди с внедренным в сознание  синдромом  ненависти  к
России.   Они   обязательно  подстерегают  неловкие   моменты   мероприятия,
некрасивых людей, и чаще всего снимают своих подсадных, кричащих уток,  мол,
смотрите,  вот  эти  русские  борцы.  Любое  благородное  течение  поганится
мерзкими струями провокаций изнутри и снаружи.

  Словесные  карусели.  И  еще  есть  метод  заматывания  любого  дела,  это
словесная  карусель, окрошка бессмысленных выступлений, запросов и вопросов.
Какого  угодно  гиганта можно свалить занудностью, однообразием  вопросов  и
просьбами  повторить  снова  и  снова всем  известное.  Это,  кстати,  метод
следователей,  которые  вырывают  признание  изматыванием  сил,   обвиняемый
"раскалывается"  от  возникающего желания избавиться от такого  следователя.
Втягивание  в  необходимость  отвечать  на  вопросы  об  элементарных  вещах
преследует  две  цели:  спрашиваемый теряет  силы  и  он  же  представляется
неумным.  Это  по отношению к русским. Сами же бесы владеют  каруселью  слов
блестяще,  они  так уверенно говорят вздор и глупости, с таким  апломбом,  с
таким видом знатоков, что невозможно даже и сказать, что это глупость. Важен
не  смысл,  важно,  как они держатся, публике, особенно  женщинам,  нравится
твердость,  напористость, им не важен смысл, они симпатизируют  уверенным  в
себе (вспомним депутатов Волчака и Елина, не осталось глупости, которую  они
не  сказали  бы, не осталось тупиков, куда они не завели бы,  но  все  равно
слабонервные  женщины их защищают, как же - любимые актеры). Подумать  же  о
том,  что  твердость, упрямство, напористость - черты прежде всего  бараньи,
женщинам  трудно.  Двигатель мысли - сомнение. Эта простая мысль  недоступна
женщинам.  Им понятнее дикие фразы "глоток демократии", "берите суверенитет,
берите, кто сколько может", "демократические реформы реформ демократии".

  Извращено   понятие  свободы.  Православие  считает  свободу  способностью
человека бороться с пороками, бесы же внушают мысль, что свобода - это делай
то,  что хочется. А хочется удовольствий и безмятежности. Свобода -  это  не
радость, а обязанность, а демократы внушили, что свобода - это независимость
от  других, хотя мысль эта вредна необычайно, как это быть независимым, если
мы  все  связаны  друг  с  другом  исторически.  Края  и  области  отравлены
наркотическим  действием  слов  "свобода", "независимость",  "суверенность".
Тот,   кто   борется  за  свои  права,  за  сохранение  союзного  жизненного
пространства, объявляется врагом свободы. Поглядим реально: пришла  свобода.
Какая?  Свобода быть бесправным, свобода жулью, ворью, мафии любой  окраски,
тебя  очень свободно бьют по голове и плакать не дают. Самое смешное в  том,
что  когда демократы перегораживали днями и ночами все улицы, оглушали  всех
криками,  никто не говорил, что они мешают уличному движению и общественному
спокойствию,  еще  бы  -  бьются за свободу. Когда демократы  победили,  они
всякую манифестацию записали в беззаконные. Но об этом даже и говорить,  тем
более писать в тетрадь, противно и бессмысленно.

  Какой  сейчас  общественный  строй?  Сейчас  никакой.  Не  социализм,   не
капитализм,  сейчас сволочизм. Победила гордыня, зависть,  тщеславие,  снова
блеск тельца, шуршание ассигнаций увлекли кое-кого. Надолго ли? И как же так
нас  обманули?  Разве  мы  не радовались, что пришел  руководитель,  что  он
говорит  не  по  бумажке, что челюсть у него работает, да и  еще  с  народом
говорит? Как же в нас вошла отрава?

  Бесы  использовали лень человека, его инертность. Бесы отлично знают,  что
русский  человек доверчив, поэтому в него легко вливается отрава пропаганды,
газет, радио, телевизора. Вдобавок русский человек сострадателен, его  легко
поднять  на  защиту  слабых,  угнетенных.  На  этих  чертах  доверчивости  и
сострадательности  было  гениально сыграно демократическое  либретто  нового
закабаления  России.  Пропаганда  заголосила  о  новых  героях.  Тухачевский
расстреливал  крестьян, Бухарин воспевал расстрелы как средство воспитания -
давай  их в герои. Нужны усилия сознания, чтобы противостоять оболваниванию,
а на эти усилия масса (именно масса) мало способна. Она покоряется тому, что
новые портреты висят в красных уголках современности, что современные жулики
власти - тоже герои. И сколько массе ни говори: ты посмотри на эту харю,  ты
посмотри,  на ней все написано, нет статей в кодексе, по которым  нельзя  бы
такую харю судить, масса отвечает; "А что ж тогда нам по телевизору говорят,
что  харя  хорошая, о нас заботится". Причем о харе говорит такая  же  харя,
только  еще  харее  и  хитрее.  Когда  харя  отрабатывает  свое,  то  другие
закулисные хари ее убирают, а телевизионные мальчики и девочки сообщают, что
харя не оправдала доверия, но вот уже этот (показывают) будет всех лучше.  И
так далее. Разве не купила голоса избирательской массы масса прохвостов тем,
что  боролась  с  привилегиями номенклатуры? Войдя в нее, они  стали  хапать
вдвое-вчетверо больше прежних, но сказать им это стало нельзя, они узаконили
спекуляцию, взятки, прославили обогащение. Масса, конечно, возмущена, но как
спросить со своих избранников, когда ей внушили, что идем к образу и подобию
цивилизованных  государств.  Масса устроила  лежачую  забастовку,  лежит  ни
диванах у телевизоров, возмущается. И это уже не масса избирателей, а  масса
баранов, стричь которых одно удовольствие.

  Предметно-физическая  психообработка. В нее  входит  нарушение  привычного
для  русских расположения предметов, особенно искажение пространства.  Самый
простой    пример - заборы. Недавно в России прошли кампания по их снесению,
и  сразу  появились голые пространства в городах и поселках, пыль  и  грязь.
Ведь  забор  -  это  не отгораживание от мира, это организация  пространства
вокруг  жилья.  Мы не имеем в виду огромные охраняемые заборы номенклатурных
дач,  про  которые поется в блатной песне: "А за городом заборы, за заборами
вожди",  нет,  речь  об  изгородях палисадников, одвориц,  домов,  огородов,
которые  даже  и  происходят от слова "ограда". Заборы  объявлены  наследием
прошлого. Нам бы ответить: да, это наследие, да нашего прошлого, но наследие
необходимое.  Нет,  мы  покорно, как тупые ослы, снесли  оградки,  вытоптали
зелень,  дышим пылью. Даже кладбищенские оградки - и те вне закона.  А  ведь
оградка  над  могилкой  -  это знак выделенности  ее,  принадлежности  роду,
последнее пристанище. Даже и оно нарушено.

  Использование   обычаев.  Уважающий  русские  обычаи  уважается   русскими
людьми.  Это черта любого народа. Но вряд ли где используется обычай  народа
против  народа. Встает бес в застолье и говорит: "Предлагаю выпить  согласно
старинному  русскому  обычаю". Ну как не выпить с таким  человеком?  Русский
человек пьет от души, по полной, а бесы только пригубливают, для них  высшая
радость  упоить русского, посмеяться над ним, внести разлад в семью, вырвать
по  пьянке любое обязательство. Непьющий, некурящий русский человек  страшен
бесам.  Это,  к слову сказать, старинный русский обычай быть в  трезвости  и
ясности  ума. Бесы пускают в ход против трезвых людей оружие клеветы.  Давно
ли было оклеветано движение за трезвость? А ведь это движение давало хорошие
результаты (данные академика Углова).
  Вообще  о  клевете общее замечание: всегда надо быть внимательным  к  тому
человеку, о котором говорят плохое. Кто говорит, с какой целью - это важнее,
чем то, что говорят.

  Еще  о  нарушении привычного. Когда скверы и парки - распивочные площадки,
места  торговой спекуляции, проституции и наркомании, в эти парки не пойдешь
посидеть,  поговорить, погулять с детьми. Мусор и вытоптанность  выводят  из
себя.   Здесь   бесы  используют  принцип,  который  назовем   левосторонним
движением. Бесы за левым плечом, куда мы плюемся, отрекаясь от сатаны.  Бесы
стараются  заставлять  нас  чаще держаться левой стороны.  Так  приглушается
естественное  ощущение ожидания опасности слева, происходит  напряжение  для
головы,  смена  движения влияет на самочувствие. Можно вывести  человека  из
себя  самым  примитивным образом - закрыть туалет, который кто-то замусорил,
люди  бегут  за угол, запах, мухи, грязь, гадость, помойка, вороны  и  крысы
появляются  недели  за две. Убрать урны - окурки летят  на  тротуар,  и  так
далее. Какое будет настроение у человека? Плохое. Да еще бесы визжат но всех
частях  света: русские свиньи, как будто не они сами загадили  Россию,  ведь
чистота  для  русских  естественна как дыхание. Бани в  России  были  еще  с
доапостольских времен. Русским духов не надо, чтоб скрывать запахи тела.

  Бесы  боятся, что их разоблачат. К каждому мыслящему русскому  прикреплен,
как тень, как двойник, бес. Он входит в друзья, знает на случай шантажа ваши
большие  и  малые  грехи,  втравливает  в  бессмысленную  трату  времени,  в
удовольствия,  предлагает постоянно что-то "для разрядки", внушает,  как  вы
ему  дороги,  как  вы  устали от трудов, как вам надо отдохнуть.  Почему  же
русский человек не стряхнет со своих плеч бесовских слуг? Ну, во-первых, они
в  человечьем  доброжелательном  обличье, во-вторых,  русский  всегда  готов
выслушать,  прийти на помощь, к сожалению, скорее, не к своим ближним,  а  к
кому  угодно.  Русский готов понять любого. Но именно того, что  их  поймут,
бесы  боятся  больше  всего. Но и всегда избегают этого методом  втирания  в
друзья  и  методом вызывания на разговор. В какой области? Для  человеческих
существ  низшего рода хватает погоды и спорта, для среднего -  разговоров  о
ценах  и  плохом  правительстве, для тех же,  кого  бесы  боятся,  для  кого
животные  потребности  не  составляют ценности, бесы  затевают  разговоры  в
печати  и  устно  на  высшем уровне. Например, положение русских  в  ближнем
зарубежье. Подходят:
  -  Ну,  скажите  же ради Христа (о, бесы даже самое святое имя  не  боятся
употребить  ради  борьбы с Христом), скажите, ведь русский народ  во  многом
перешел   на  положение  малого  народа,  не  так  ли?  Скажите,  ведь   это
историческая справедливость, да, конечно же?
  Как  тут остаться спокойным, русские все принимают близко к сердцу, а  это
бесам  как  раз и надо, они подбрасывают новые нелепости, даже  бессмыслицы,
облеченные  в важные проблемы. Опять же очень кстати сказать, что  приставка
"бес-без"  означает  распад,  разъединение: бес-сознание,  без-мыслие,  без-
образие, бес-плодие и далее соответственно.
  -  Надо  же  бороться, - кричат бесы, - надо добиваться прав!  -  Их  цель
возмутить,  вывести  из себя. - Надо организовать митинг,  надо  ударить  по
этому антирусскому правительству.
  На  митинге  бес рядом, подзуживает, на милиционеров кричит,  у  него  все
фашисты, а то, что он сам фашист, это он знает, да нам не скажет. Сам он при
стрессовом  состоянии  митинга  спокойнехонек,  чего  ему  волноваться,   он
выполняет  поставленную перед ним задачу - выводить  из  себя  прикрепленное
лицо, вытягивать из него нервы и наматывать на свой кулак. Бесы - гениальные
вампиры, пьют нервную энергию, ею питаются. Замечал ли ты, друг мой  ситный,
как  покидают тебя нервные силы после одного разговора с бесом на улице  или
по  телефону. Ты уже с утра такой, как будто кирпичи грузил, а еще и рабочий
день не начинался.

  Главные  черты русского характера. Слово для русских язычников было  равно
грому  небесному, оно могло воскресить, убить, ранить, могло  дать  счастье,
сделать  несчастным, прогоняло болезни, останавливало кровь,  укрощало  злых
духов,  из  язычества  пришло слово "очертить", то есть  сделать  черту,  за
которую  нельзя  переступать нечистому, но надо было знать "слово".  Словами
сопровождали посадку и уборку, все временя года, все виды работ.  Заклинания
усиливали   мощь   воинов   в   битве.  На  смену  заговорам,   заклинаниям,
нашептываниям,  закличкам, причитаниям Господь дал величайшее всепобеждающее
оружие:  крест и молитву. Магическое значение слов одушевлялось Божественным
смыслом.
  Именно  молитва была главной в выработке главных черт русского  характера,
они  таковы:  чувство  согласия, единения, уважения  к  старикам,  почитание
могил,  мужество,  помощь слабым, забота о природе, милосердие  и  мужество,
чутье   правды   и  истины,  воспитание  разума,  открытость,  незлобивость,
терпение,  усердие,  добросовестность,  прощение  врагов,  чувство  долга  и
гостеприимство. Хитрость отсутствовала в русских, ибо нигде в молитве она не
внушалась,   напротив,  была  опознавательным  знаком  змия.  Русские   были
простодушны, как полевые цветы. Эти качества вошли в сознание и подсознание,
в  состав национальной психики, в структуру генов, своими качествами русский
не гордится, они - его естественная натура.
  Так  вот,  задевая,  искажая  эти качества  характера  русского  человека,
искажают   его  психику.  Многое,  например,  целомудрие,  стыд  объявляются
смешными, а это путь к трагедиям в семье и разврату, и тому подобное.
  Вспомним  благословение,  с каким выносится для чтения  Евангелие.  Таково
было   отношение  русских  к  Слову,  вера  в  него.  И  эту  веру  бесовски
использовали  антирусские силы. Самая откровенная печатная ложь  читается  с
доверием,  ведь  это  же  напечатано,  рассуждают  люди.  От  лжи,   которая
сдабривается полуправдой, теряется ориентация, ясность мышления.  Тем  более
добавляют  охмуряющего дымного чада всякие "Костерки",  "Массовые  новости",
"Всхлипгазеты", повторяющие визгливыми голосами, что русский человек  плохой
работник,  раб, ни на что не способен. Да, русский человек  -  раб,  но  раб
Божий,  в  этом все дело, а враги русского человека - рабы куска,  кормушки,
мафии,  бича.  Например,  в  газете с диким названием  "Советская  культура"
(культура может быть только национальной: армянской, украинской, башкирской,
татарской...),  в  этой газете долгие годы был лозунг: "Превратим  Сибирь  в
край высокой культуры". Это о Сибири, историческом крае высочайшей культуры,
которая  убивалась и опошлялась теми же газетами и грабилась  воспитанниками
этих  газет. Любовью к отечеству крепится любое государство, наше чернильное
стадо  оплевывает  патриотизм. Мечта о мировом господстве объявлена  любовью
рассеянной  нации к исторической родине, любовь же к России  -  шовинизм.  Я
очень понимаю еврея, который рвется в Израиль, если б меня занесло судьбой в
Израиль, я бы оттуда рвался на родину, ушел бы пешком.

  Цель   печатного   слова.   Только  русское  терпение   можно   испытывать
бесконечно. Хотя уже и оно плохо помогает русским. Русская психика подавлена
или  раздражена.  В  переводе на отдельного человека это означает  слабость,
вялость,  апатию, быструю усталость, чувство одиночества, обиды,  осознание,
что некому за тебя заступиться. Еще бы, главное чувство человека - любовь  к
родине  -  объявляется  чем-то нехорошим. Цель газет и  журналов  -  довести
русских до состояния дебилов и биороботов. Потоки слов захлестывают нас, как
мутная  вода прорванной плотины, нас несет направленное к пропасти  течение.
Русские, доказывают демократические органы, быдло, грязные животные. Русские
дворяне  возникли из какой угодно нации, только не из русской, -  доказывают
так  успешно,  что уже в прошедшие времена сами дворяне гордились,  что  они
предки  какого-то осман-паши-бея, предки кучеров и парикмахеров из Бордо.  А
если нет сил доказать, что Достоевский, Шаляпин, Шолохов, Ильин, Чайковский,
Шмелев,  Бунин,  другие  русские обошлись без иностранной  помощи,  то  надо
свести  на  нет их патриотическое творчество. Не получается - надо оболгать.
Граждане  из  Веймара,  как  описанный  Есениным  тип,  прибывший  в  Россию
"укрощать дураков и зверей", считают, что русских можно выдрессировать. А не
удается дрессировка, они и это ставят в вину русским, как же это так, что не
хотят  опускаться  до уровня зверя, которого дрессируют.  Наша  брезгливость
связываться  с  ними объявляется нашим поражением и слабостью.  А  тот,  кто
ввязывается в споры с бесами, вскоре вынужден доказывать, что он не верблюд,
не  шовинист,  не  антисемит,  что  он всего-навсего  сказал,  что  Шагал  -
гениальный  еврейский  художник.  Ведь не стесняется  же  писатель  Анатолий
Рыбаков  награды Тель-Авивского университета себе как еврейскому  советскому
писателю, вот с кого надо брать пример.
  В  орудии  слова  нет  ничего нового долгие десятилетия:  Иван  Грозный  -
кровавый царь, Лермонтов - швед, арап Пушкин воевал с самодержавием, Николай
-  кровавый,  и  тому  подобное.  Слышать это обидно.  Оскорбленное  чувство
справедливости побуждает русских защищаться, а бесам только это и надо,  еще
бы - их считают за людей. Им всерьез доказывают, что Грозный полезнее Петра,
что  Павел не солдафон, а патриот России, но кто ж из бесов этого не  знает?
Все  они  знают, но им дела нет до правды русский истории, им  есть  дело  -
уничтожить русскость, русскую душу. Они видят, что вывоз сырья, нефти, леса,
минералов, золота никак не влияет на русское отношение к жизни,  и  вот  тут
теряются.  Как  же  так?  Для  бесов главное - золото,  власть,  русские  не
цепляются ни за то, ни за другое.

  Как  надо бороться с бесами? Борьба с бесами есть, и очень эффективная,  -
надо  делать  свое  трудовое дело и не обращать на них  внимания.  Не  тронь
дерьмо,  оно  не  воняет,  -  грубо, но точно  говорит  пословица.  Человеку
противно  обвинение  в  воровстве и лени, но пусть  человек  пожмет  на  это
плечами и идет своей дорогой. Негодяев не переделать, а дуракам надо умнеть.
Если  бесы  называют нашу страну страной дураков, пьяниц, воров, что  ж  они
сами  живут  в  такой стране, такие благородные, выметайтесь  отсюда.  Вы  -
гости,  мы относимся к вам как к гостям. Но ведь гостят день, неделю, месяц,
год,  но  не  три  же  столетия. Если бочка меда  надежно  закрыта,  то  она
сохранится  и  в  море дегтя. Еще важнейшее в борьбе - наращивание  любви  к
России.  Бесы  страшно  боятся  нашей любви к  родине.  Русский  оттого  еще
русский,  что  в  нем постоянная связь с прошлым родины, что  он  не  робот-
европеец,  живущий  современностью. Враги  России  не  понимают,  что  своей
ненавистью  к  русским  они  как раз помогают русским  обрести  национальное
достоинство.  Тот,  кто  втаптывает чужие святыни  в  грязь,  грязен  сам  и
неотмываемо,  а  святыня  пребудет нетленной.  Ну-ка  убейте  Чайковского  и
Достоевского, Рублева и преподобного Сергия, ну-ка. А объявить,  что  всякие
Черненки, Андроповы, Хрущевы - русская культура? Даже и не русская политика.
  Смирительная  рубашка  - страх. Страх в подсознании переходит  в  инстинкт
поступков.  Бесы  -  мастера запугивать. Существуют разные  степени  страха:
застенчивость,  боязнь, стеснительность, испуг. Бесы -  наглецы,  пользуются
хорошими  качествами  стеснительности,  застенчивости,  они  развивают   их,
превращают  в  комплекс. Методы просты. Прививается боязнь за здоровье.  "Вы
ужасно  выглядите". Это скажут вам десять человек десятки  раз,  вы  человек
мнительный,   вы   и  в  самом  деле  заумираете.  "Вы  так   легко   одеты,
простудитесь".  Будете  кутаться, не закалитесь:  свежий  воздух  -  главный
целитель  при  простудах. "Не сидите у окна, продует", "Не ходите  в  легких
туфлях".  Одними  только бесконечными разговорами о болезнях  сатана  прочно
держит  нас  в  страхе  за  жизнь. Как бороться? Сатанята  боятся  смелости.
Проверьте  себя  так: в Крещенскую ночь, как бы вы себя  ни  чувствовали,  в
полночь  идите  босиком  на  снег, выкупайтесь в Иорданской  проруби,  будет
только польза, даже не чихнете.
  Замена   естественных  исцелений:  бани,  воды,  воздуха   -   химическими
препаратами  убивает  волю к жизни, внедряет страх, начинается  самовнушение
все новых и новых болезней.

  Я  дочитал.  В  конце были оставлены два чистых листочка и  просьба  перед
ними: "Для согласных и несогласных замечаний".
  Решил отдать читать по кругу и глобалистам, и обыкновенным.
  Наши  заседания  продолжались. Вечером этого дня на меня набросился  Петя.
Петя был не один в этом набрасывании, много было Петей по палатам.
  - По какому праву вы говорите от имени всего русского народа?
  Но  не  успел я собраться с мыслями, как поднялся мой двойник, Алексей,  и
заговорил:




  -  Господа детишки, кто-то из вас задал интересный вопрос: по какому праву
я говорю от имени всего русского народа? А по такому, что я - русский, вот и
все тут мои полномочия. Забавное дело - кто только не кусает русских, а жить
без  них  не  могут. Тут уж все как на пень наехали. Вам,  детишки,  что  ни
скажи,  всему  не верите. Не верите, что демократию сделали  плутократы  для
управления  дураками, не верите? Зря. Именно так. Создали  с  помощью  науки
демагогии.  Кто  у  нас  демагогию преподает? В отпуске?  Неважно.  Включите
телевизор,  она вся тут. Запишите: демократию создали плутократы  с  помощью
демагогии  для управления народом, для внушения ему мысли, что он  управляет
своей  судьбой. Народ поверил, от этого-то демократы числят его быдлом.  Все
равно  не  верите?  Простой  пример:  была  Россия,  стала  СССРом.  Размеры
поменьше,  но  жить можно. Жили. Демократы видят, что СССР настолько  могуч,
что  и считаться с собой заставляет, ботинком по трибуне стучит, надо что-то
делать.   Надо   все  скрепы  ослабить,  надо  партию  обгадить,   армию   и
госбезопасность.  Дали задание демагогам, те вприскачку заплясали,  сделали,
трех  лет не прошло, задание выполнили, дуракам внушили, что партия -  бяка,
армия  -  дедовщина,  а КГБ - застенки. Дураки верят. Дуракам  говорят,  что
демократия  -  власть  народа,  дураки верят. Однако,  дураки-то  дураки,  а
понимают,  что жить в державе безопаснее и зажиточней, сытнее.  Голосуют  за
единое пространство, за сохранение СССР. Проголосовали, рады. И кто послушал
сей  глас  народа?  Где  тот глас и где тот СССР?  Очень  рады  демонократы,
домокрады  и  дерьмократы, как назвал их опомнившийся, но  связанный  народ.
Ворочается в силках, кричит, хрипит, а голос слаб, тонок. Кому скажешь,  кто
поймет?  В суд подать? А слугам сатаны смешно, им плевать на законы,  у  них
судьи  знакомы. В ООН? Там и подавно они, там русским ходу нет,  там  от  их
имени  говорят нерусские, прямо беда. Ах, как возмущаются моими словами  те,
кто  якобы  о  России  пекутся. Именно якобы. Привожу  пример  международной
политики:  мы разоружаемся, враги остаются сильными, это как? Это,  скажете,
русские делают? Может, и есть какие, купленные, а скорее, одураченные.




  Сдвинулся мир, но куда конкретно, в какую сторону? Вправо, влево?  И  туда
и  сюда  враз, от того тошнит, и как иначе; тот тянет влево, рвет  глотку  и
свою  и  чужую, тот вправо, кулачком у микрофона трясет, - народ смотрит  на
них,  вертит головой справа налево и слева направо - голова кружится. Ну  их
всех,  думает  народ  и превращается в массу, которая  хочет  только  футбол
смотреть   да  брюхо  набивать,  а  именно  такую  массу  очень   желательно
правительству  иметь.  Этой массе вместе с футболом и рекламой  вбивается  в
мозги  следующая  демократическая мысль: а не  пора  ли  отсталой  России  в
европейское  содружество, в европейский, понимаете ли, дом, так  сказать,  в
единое экономическое пространство, а перспективы какие: мир - это семья, это
единое государство, вот куда Россия залетает. Лежит Петя, смотрит известия -
кругом  беда,  надо, надо, шлепает толстыми губами очередной демократ,  надо
нам  войска  чужие  звать, порядок наводить. Ошарашит Петя  полбанки  пойла,
думает: самому мне идти на защиту рубежей страшно. Это Петя наедине с  собою
рассуждает,  а  на людях Петя вещает так, как ему внушено: мы-де  со  времен
Рюриков  порядка сами наводить не умели, оттого все наперекосяк,  надо  сюда
войска ООН, голубые каски. Когда Пете говорят, что все беды наши оттого, что
чужим  умом  правительство  живет, Петя для виду соглашается,  но  торопится
домой,  ибо  там  кубок  сезона и шестьдесят шестая серия  опять  же  чужого
фильма, а также полбанки.
  Петя  очень  не  хочет верить тому, что на шее России затягивается  петля,
ему  это  знать  неприятно.  Но при всей своей трусости  и  страхе  за  свое
скотское прозябание Петя не может не знать, что в едином мировом государстве
и  экономическом  пространстве должен быть один государственный  язык,  Пете
придется учить язык, придется считать что почем. А не выучит Петя язык,  его
и  заставлять  не будут - Петя есть скот и быдло для хозяев,  Пете  поставят
клеймо  на лоб, присвоят номер, дадут карточку для магазина, живи,  Петя!  И
будет Петя жить. А станет Пете грустно среди пайков, разврата, однотипности,
загрустит  Петя генами нации, Пете ряженых покажут, калинку и казачка  перед
ним  спляшут,  матрешку выдадут за безропотный труд,  сарафан  жене,  и  так
далее.  Оставлял  же нам все это Гитлер, уважал же он низменные  потребности
рабов  рейха,  демократы будут еще сильнее заботиться,  они  даже  бастовать
разрешают.




  Бастуй,   добивайся   улучшения  жизни.  Какого   улучшения?   Барахольно-
желудочного,  другого  тебе,  Петя, добиваться не  дадут.  Зарплату  требуй,
снижения  цен на питание требуй, а вот чтобы не развращали, не спаивали,  не
оглушали пропагандой насилия, пошлости и разврата, этого ты, Петя, требовать
не  смей,  учись у шахтеров. У них были только экономические требования,  ну
еще кой-какие социальные, а в остальном как были управляемы, внушаемы, так и
остались, сунули им пайку в зубы, за это на шею сели и ножки свесили.
  Пришел  раз  Петя  бастовать на телевидение, вернее,  к  нему,  внутрь  не
пустили,  требовал Петя права голоса, не дали. Дали от имени Пети  бесам  из
Петиной среды. А когда те, кто поумнее Пети, стали недовольны, их по  голове
такие  же  Пети,  прикормленные зарплатой и вдохновленные  безнаказанностью,
стали  бить.  Мало  этого? Взяли и объявили, что эти  забастовочники  против
футбола  и  многосерийности, и что? Смахнули бастующих тысячи тех,  кто  уже
жить  без  футбола  не может. И те были русские, и эти. И с  дубинками  были
русские, и головы, по которым били дубинками, тоже были русские. Ну  как  же
над нами не издеваться,  как же над нами после этого не смеяться, как же нас
за быдло не считать?
  Умнеть надо, Петя.
  Ну  хотя  бы  с  античности начать. Вот тебе, Петя,  старик  Лосев  привет
передает,  читай: "Аристотель учил об энтелехии, которая есть не  что  иное,
как  потенциально-энергийное и притом эйдетическое (понял, Петя, -  притом!)
становление  всего  существующего. Это следствие дистинктивно-дескриптивного
характера  философии Аристотеля. Это, с одной стороны (с одной,  Петя,  все-
таки)  связывало Аристотеля с ноуменализмом Платона и с веком  эллинизма.  В
принципе  энтелехии  объективная субстанциональность получила  окончательную
форму абстрактно-всеобщего становления категорий. Дальше наступало время  не
просто субстанционализма и взаимопроникновения логических категорий..."  Ну,
Петя, дальше потом. Учи, тут будут мостики к современности. Не засыпай, пока
не выучишь, понял?




  Потому что чуть башку не свихнул. Пожалеть Петю? Ни за что! Мы хотели  его
к  России  подвести через эллинизм, платонизм и византизм, но дубоват  Петя,
дубоват  весьма и зело. Петя, ты хороший парень, но лодырь,  каких  свет  не
видел.  И  ты  не один такой, куда ни глянь - всюду Пети. Вот кричат:  жидо-
масоны,  жидо-масоны, держи их, от них вся путаница,  они  везде  и  кругом,
далеко  и  близко, слева и справа, сзади и спереди, во сне  и  наяву,  прямо
беда.  Позвольте,  Пети, сообщить вам, что вот эту самую мысль,  что  кругом
масоны,  что куда ни плюнь - в масона попадешь, эту мысль как раз  масоны  и
внушают.  Как  будто  они  не  знают, что  Блаватская  -  обер-бесовка,  что
Гарибальди  -  масон из масонов, и так далее, этим, что ли, их удивить?  Они
это  давно  знают и знали, а нам это знать уже поздно: дело  сделано,  маши,
Петя, кулаками и флагами, и лозунгами после драки, весели масонов.
  Давая  Пете задание, я хотел поднести его к книге Платона "О государстве",
о  том,  как химичится демократия в лабораториях плутократов, как с  помощью
демагогии   (это,  Петя,  наука  такая,  ее  даже  преподавали  во   времена
античности,  а  у нас ею и так владеют), как с помощью демагогии  охмуряются
массы  (такие,  как  ты, русский Петя), но разве Петя поверит?  Дубинкой  по
голове  -  это  он  понимает, но и тут не умнеет,  ибо  потрясен  и  поражен
страшной  мыслью:  его,  русского, ударил по голове  тоже  русский!  Ничего,
держись. Тяжело в ученье, говорил Суворов.
  К  масонам мы потом еще вернемся. Хотя почему оставлять на потом,  надо  о
них  сейчас  же  закончить.  Если  они так охотно  через  разных  берберовых
рассказывают о своих якобы тайнах, это значит одно - они ушли в более тайные
организации,  куда  Петям  ходу нет, но откуда  одних  Петей  прикармливают,
других  обижают  и натравливают на прикормленных. А лет через сколько-нибудь
ним расскажут, как и что.




  Кому?  куда?  кто нас услышит? В суд? там они. В ООН? там и подавно.  Нет,
Петя,  не  будь дураком, не пиши никуда, не радуй бесов своими  воплями.  Им
гибель  России  в  радость, это единственное, для чего  бесы  живут,  они  с
остальными  давно справились, развратили, разложили, ослепили,  охмурили,  а
Россия  не  сдается. И не надо думать, что с нами покончено,  вот  этого  не
надо.  Если  бы  так  было,  не  выли  бы  бесы  круглосуточно  по  радио  и
телевидению,  не визжали бы по парламентам, партиям, фондам,  ассоциациям  и
особенно банкам, все бы уже было как в Америке.
  Что делать?




  Да,  вот  так, не носи, и все. Ибо галстук - знак масонский, он  означает,
что ты смиренно согласен, что тебя вздернут за непослушание. Посмотри, Петя,
из  любопытства, много ли бесов носит галстук, не поленись,  посиди  вечерок
перед  телевизором, футбол отодвинь, эти зрелища для дураков, чтоб о  другом
не думали.
  Теперь далее.





  Не  смотри,  и  всЈ  тут.  Не смотри и увидишь, как  сами  по  себе  будут
отмирать  бесы пропаганды и агитации, бесы нового времени. Не  своих  же  им
охмурять  и  возмущать,  именно таких Петей им и надо.  И  вот  они  шлепают
губами, шлепают, даже все звуки произносят, а нет протеста. Снова шлепают, а
все  в пустоту. Особенно преображает несмотрение телевизора женщин. Женщина,
не  смотрящая телевизор, не слушающая радио, не читающая газет, -  хорошеет!
Молодеет   и   преображается.  Какие  еще  нужны  доводы  в  пользу   нашего
предложения? Это испытано и опробовано на многих.
  Что   смотреть?  Что  читать?  Что  слушать?  Читать  Евангелие.   Слушать
классику.  Смотреть  на  рассветы и закаты, на цветы  и  облака.  Любоваться
женой,  играть с детьми, навещать могилы родных и близких, ходить в церковь.
Готовить душу к смерти, здешняя жизнь есть экзамен для поступления  в  жизнь
будущую.   Как   сдашь  его,  на  какие  оценки,  на   то   и   рассчитывай.
Переэкзаменовки не будет, на осень не оставят.




  Это   ты  правильно,  Петя,  заметил,  не  дадут.  Им  всякие  вельзевулы,
люциферы, прельстители лукавые, соблазнители скользкие, сатанята шершавые не
позволят  от нас отступиться. Так что, Петя, выход один - выгнать масонов  к
их чертовой матери.
  - Но как?
  - Давай думать вместе.
  Тут   больной  по  прозвищу  Теметте  услышал  этот  призыв:  все  вместе,
обрадовался  и  стал  собирать все мужское отделение. Долго  кричали,  долго
рвали  из рук друг у друга швабру, изображавшую микрофон, и наконец  решили:
относиться к масонам как к комарам. Сходства много - зудят, мешают  спокойно
жить, кровь пьют.
  -  Господа детишки, - важно возгласил я, - ситдаун плюх на кровати и  меня
послушайте,  ибо и я знаю кой-чего и у меня припасено предложение.  Масон  -
комар  по  сути,  но  по  обличью - человек. Борьба  с  ним  как  с  комаром
бесполезна. Ибо с комаром мы бьемся очень по-комариному. Он напьется  крови,
ты  его  прихлопнешь. Так? Вроде убавил зла, вроде как отомстил. Но!  Смерть
комара, одного, десятка, сотни, тысячи из триллионного комариного полчища  -
это  ничто, это даже не доля процента. Более того, доказано, что комар летит
на тепловое излучение, источником коего является человек. И еще более того -
кожа  человека в месте удара начинает излучать повышенное тепло, так как  от
удара  температура кожи повышается. То есть, убивая комара, мы убиваем себя.
Так  и  масоны, их тьмы и тьмы и тьмы, нет таких свинских стад, в  отдельных
членов  которых,  то  есть  в  свиней,  могли  бы  служители  тьмы  войти  и
низвергнуться с обрыва. Да и море жалко. Да и свиней мало.
  -  Но  как  иначе?  - закричали все Пети. - Неужели вся  жизнь  наша  есть
борьба  с  масонами? Ведь это им только и надо, чтобы с ними  боролись,  все
время им проигрывая. Масоны - гнусы и гнусь, а ты говоришь - не метод.
  -  А  ты бачил живых масонов? - спросил я Петю. - Вот и сиди. А то ты  как
возьмешь  родную дубину, да начнешь размахиваться, так еще при замахе  своих
вначале  уложишь,  да  плакать начнешь, то-то смеху масончикам.  Нет  и  нет
всякой  драке.  Мой метод таков: вывозить масонов на границу,  а  перед  тем
позволить  им  взять с собой чего угодно, не обеднеем, не в золоте  счастье,
хоть все тащите, вот привезли их на границу - идите по одному. И на прощанье
по  заднице навозной лопатой. Вот это эффект. Лопата пошире, бочка с навозом
побольше, почаще обмакивать. И каждого масона по заднице, так, чтоб шлепало,
чтоб  брызги  летели.  Сам,  конечно, в фартуке и  в  перчатках.  Работа  не
пыльная.




  На  этот  вопрос никто не знал ответа. Сами они не поедут, хоть  какие  им
блага обещай. Зачем им ехать, они же паразиты, живут в грязи, на чужом теле.
Развели в России грязь и живут в ней.
  - Теметте живем, - сказал Теметте.
  -  Да,  все вместе, - согласились мы. - Но они-то живут, а нам жизни  нет,
вот и вся разница.
  -  Да и пусть бы жили! - закричал прозревающий на глазах Петя. - Пусть  бы
жили, но зачем они действуют?
  - Затем, чтобы тебе хуже было.
  - Куда еще хуже? - закричал несчастный Петя.
  - Всегда можно - куда, - отвечали ему.
  -  Они считают так, - стал объяснять я, - что они волки, а мы овцы. И  что
они  нужны, чтобы мы не дремали, чтобы нас гонять и организовывать.  Вся  их
жизнь  в  этом.  Они - масоны - мешают - спокойствию нашему, мы  боремся  за
него. У них нет прошлого и будущего, только сейчас, только сегодня они хотят
жить, жрать, спать, командовать...
  А  у  нас  в  палате был один, который про себя говорил,  что  он  в  бане
намыленный  родился  и  намыленный  умрет,  так  как  из  любого   положения
выскользнет. Именно он меня перебил, радостно закричал:
  -  Тогда  всЈ  хоккей: мы их золотым магнитом вытянем. Пообещаем,  что  на
границе  золото по талонам дают, настрижем талонов из газет,  раздадим,  они
клюнут,  они  жадные.  Мне за проект даже ничего  не  надо,  я  из  любви  к
униженным и оскорбленным.
  Но  Намыленного  обозвали дураком, ну какой же даже  плохонький  масонишка
поверит  таким  талонам. Это для гоев, для нас с вами, дорогие  друзья  мои,
всякие  талоны,  номера  и повязки на руку, масоны шире  живут,  им  на  дом
приносят.
  Но  еще  был  в  палате один такой Эколог, он сдвинулся,  выпуская  газету
"Экологист" и развешивая ее, расклеивая на автобусных остановках. Надорвался
от  недосыпания, все же надо ночью делать. О содержании газеты уже не думал,
написать  днем лишь бы что, да побольше штук, а ночью - вперед и  с  песней!
Утром люди едут на работу - свежий номер газеты "Экологист", привыкли. Не  к
содержанию,   к   факту  появления  свежего  номера.  Восхищались   энергией
редактора. Но он же не железный, вот и результат - сидит у нас. Тут политики
нет, диссидентства тоже, инакомыслие тоже не усматривается. Отдохнет - и  на
волю. А пока сидит и хлеба не просит.
  -  Комары не есть зло, - сообщил он, - комары есть питание для птиц, птицы
полезны  для уничтожения вредителей лесов, садов, полей и огородов,  как-то:
паутинный  клещ, яблонная медяница, серая тля, непарный шелкопряд,  яблонная
моль,  боярышница, яблонный цветоед, казарка, яблонная плодожорка (у нас  не
было  принято  перебивать) и вишневый слоник. Так вот,  оставим  аналогию  с
комарами,  гораздо  четче масоны рифмуются с паразитами  садов,  огородов  и
пастбищ.  Но!  Комары как сравнение хороши вот в чем, ведь есть  места,  где
комаров  нет.  Где? В экологически чистом пространстве, вдобавок  насыщенном
эфирными  смолами, полезными для нашего дыхания. То есть,  как  говорится  в
простом  народе,  есть места, где комарам "не климатит", не  климат  им  для
жизни.  Посему надо создавать масонам условия такие, чтоб они понимали,  что
им  тут  не  климатит,  что надо собирать манатки и  уматывать,  а  с  вашим
символическим, но физически осязаемым ударом лопатой я очень согласен. Но не
навозной,  навоз  нужен  самим. Пора масонам,  в  ихню  мать,  Россию  задом
понимать! - Эколог победно взглянул: - Где аплодисменты, как сказал бы  Боря
на  моем месте? - Мы похлопали. - Убивать же не просто грубо и глупо,  но  и
экологически тоже грязно.




  И  опять  ночью я слышал горячий раздельный шепот Жирафы, до  которого  не
только чужое медленно доходило, но и свое.
  -  Доктор,  доктор, вы не дослушали, они тоже не дослушали, а  я  додумал,
что   и  "Шехерезада"  -  тоже  вредное  сочинение.  Она  очень  чувственна.
Мусульманство, запрещая пить, не искоренило до конца другие пороки. Но  союз
с  мусульманством, буддизмом, конфуцианством необходим. У нас общий  враг  -
масоны, сектанты и наглые женщины.
  Я  проходил отделение насквозь, отмыкал специальным ключом двери,  выходил
на  крыльцо  под звезды. Далеко-далеко гудела тяжелая, широкая  трасса,  еще
дальше  неровно и сбивчиво, как сердце при аритмии, стучал поезд,  медленно,
запоздало  гудя,  промигивал тяжелый самолет, и вот я думал,  что  пассажиры
поездов, машин, самолетов спят или дремлют, счастливые тем, что преодолевают
пространство  и не подвергаются при этом оглупению записными  ораторами,  не
видят  лиц  комментаторов,  их  сытых морд, с их  невыносимым  пластмассовым
языком.  Но тут же я одергивал себя: звезды, движение, вечность, а я  о  чем
думаю?
  Скоро  будет реабилитация всем моим пациентам, вот о чем надо думать,  как
их  сохранить  в сумасшедшем (с ума сшедшем) мире? В том мире,  где  всерьез
изобретают  оружие  массового  самоуничтожения, где хотят  изменить  течение
природных  вод,  это ведь продолжение большевистского "пойдет  вода  Кубань-
реки,  куда  велят большевики", в том мире, где врут с утра до  вечера  тыщу
часов  в  сутки,  как в этом мире выжить моим милым, все понимающим  больным
душой?  Почему нас никто не слушает, вот вопрос, который надо  будет  задать
моим глобалистам. О, они ответят так же, как я думаю: не слушают потому, что
ненавидят нас, вот и всЈ. Для масонов я существо низменное, пусть мои предки
и мои современники тащат этот проклятый мир, еще и за это ненавидят.
  В  полутемноте  отделения  я вновь вынужден был выслушивать  неостановимое
течение мыслей Жирафы:
  -  Когда  есть  порядок в государстве, правители много не  болтают.  Когда
ценят  ораторов,  это значит - ценят болтологию. Оратор же никогда  не  есть
практический работник. Ораторство - большое, очень большое искусство,  чтобы
им  овладеть,  нужны  годы  и  годы. Другие учат  специальность,  болтуны  -
искусство   охмурять  и  сбалтывать,  искусство  запутывать  самую   простую
проблему,  они  ничего  другого  не  знают,  вы  включите,  включите  наугад
телевизор, и по любой программе болтают. О чем угодно, только не о гибели  и
не о спасении России.
  - Не буду я включать, - отвечаю я, - давай спи.
  -  Как  же спать, когда обалтывают и врут, вы же не спите. Балаболы правят
страной, постулатное, бездумное балабольство, белодомский бездумный  балаган
безумствует,  и  это  не библейская беллетристика. Как спать,  когда  кругом
коммунякают,  социаликают и демокакают. Так может только  комдемонобанда,  и
комбандократы.  Они уже и капиталикают и всЈ разбазякивают.  Большая  борьба
блатных банд белодомских белобилетников, большой Борискин бейсбол.




  Чтобы  покончить  с  нытьем пана Спортсмена про  жену,  мы  решили  вообще
закрыть  женский вопрос. Но для начала заседания не обошлось без литературы.
Блестящим было выступление - анализ поэмы Пушкина "Домик в Коломне".  Отныне
знайте,  что в образе Параши выведен народ, что стряпуха Фекла есть  прежняя
идеология, а Маврушка - новая. Графиня означает интеллигенцию, а вдова - это
правительство. Тут и спорить нечего, все так и есть.
  Итак,  женщин ругают во все века. Тыщи полторы лет рассказу о  конформизме
женщин,  вот  он:  одна  баба  ставила свечку Георгию  Победоносцу,  а  змию
показывала  кукиш.  Змий, явившись во сне, сказал ей:  "Ты  что,  думаешь  к
Георгию попасть? Я много кой-чего про тебя знаю, к себе утащу, а там уж тебе
эти  кукиши припомню". С тех пор баба стала ставить две свечки: и Георгию  и
змию.
  Но  ведь  есть  и другие рассказы о безотрадной женской судьбе.  Поживи-ка
женщиной, ой не сладко. Один сватает невесту и говорит ей: "А топора и  пилы
нам  в  хозяйстве не надо, дров я и о тебя наломаю. И воды не  надо  носить,
твоих  слез  хватит".  А  разве не безотрадна  женская  доля,  выраженная  в
частушке  от  имени  девушки: "На свидание хожу к мужику  Авдею.  Учит  пить
одеколон, я сижу, балдею". Как ярко и выпукло обрисованы две женские судьбы,
одна при царизме, другая при демократии.
  Скажите, как за это любить мужчин? Не все же такие, кричим мы, не все.  Не
все,  но  многие. Но вот то, что женщины все разные, но все сверхлюбопытные,
это  точно.  И  сверхсловоохотливы. Один муж нашел горшок  с  золотом,  жена
пристает, как он разбогател, расскажи ей да расскажи. Он говорит: "Я кузнеца
убил, закопал под дубом". И она это растрепала. Милиция, копать. И нашли под
дубом закопанный спичечный коробок, в нем кузнец, кузнечик, на которого рыбу
ловят.
  И  все-таки доля русская, доля женская по-прежнему самая тяжелая, надо  их
пожалеть, посадить в красный угол и сказать: "Сиди, отдыхай, будем  на  тебя
любоваться,  словечка  обидного не скажем".  И  скажет  нам  милая  женщина:
"Некогда  мне  сидеть".  По  мы ответим: "Не хлопочи,  Марфа,  всех  дел  не
переделаешь.  Читала  ли  ты  Писание? Одно  только  надо  -  душу  спасать,
остальное все само собой сделается". - "Как это само?"
  Но   кончился  воображаемый  разговор,  так  как  загремела  в   отделении
кастрюля, заменяющая вечевой колокол, свистали всех наверх, на общий сбор.




  А  я  сидел  в  кабинете и заполнял бесчисленные истории  болезней.  Часто
писал:  "Окружающее  неинтересно,  дементен".  Дементен  -  неподвижен,   от
латинского слова, обозначающего памятник. Памятник себе. У меня уже у самого
начиналась  дементация.  С пальцев начиналась. Как гипсовые  были.  Крики  о
женщинах  доносились  сквозь двери. Вдруг гром кастрюли.  Общий  сбор,  надо
идти.
  Пока  не  все  подошли, на возвышение заскакивали самодеятельные  ораторы.
Печальный иностранец тщетно взывал:
  -  Вы  не  слушайте меня, но послушайте Пушкина, а он говорил, что  Россия
никогда  ничего  не  имела общего с Европою, что история ее  требует  другой
мысли,  другой  формулы. Проверьте по статье о втором томе истории  русского
народа  Полевого.  А  вот из статьи о русской литературе,  снова  о  Европе:
"Европа  в  отношении  России  всегда была столь  же  невежественна,  как  и
неблагодарна".   И   если  мы  сегодня  ставим  диагноз  правительству   как
ненормальному,  то  какой  же  диагноз поставить  официальным  славянофилам,
которые  живут  по  пивным Мюнхена, кафе-шайтанам Парижа и сообщают  здешним
дуракам,  что  Запад многое может. Запад может одно - губить  Россию.  Хилое
русское зарубежье перемолото Западом. Спасение будет идти изнутри России или
ниоткуда.
  - Бога не забывай! - крикнули от порога.
  -  На Бога надейся, а сам не плошай, - удачно ответил иностранец. - И это,
однокорытники вы мои, очень божественная пословица. Самим надо шевелиться.
  Поднялись  над  нами  наши глобалисты и четко, как на  военном  совещании,
стали швырять в нас тезисы:
  -  Прошлый  год  Россия  стояла у края пропасти. В этом  году  она  делает
большой шаг вперед.
  - Мир проваливается в пустоты, оставленные христианством.
  -  В  серебре  и  золоте завелись жучки, поедающие и то  и  другое.  Жучки
железные  прожорливые, в серебре и золоте появляются дырки, как в российском
сыре или как в старой мебели.
  - Культура погибла от самомнения и съедена политиками.
  - Все реформы в России заканчиваются умножением числа чиновников.
  - Все революции в России были антирусскими.




  И  еще  много тезисов высказывали глобалисты. Но им резонно отвечали,  что
это  легкое дело - кого-то обвинить в русских бедах, сами хороши.  Над  нами
издеваются  - терпим, за людей не считают - соглашаемся, и так  далее.  Оно,
конечно, не перед кем оправдываться, кому мы скажем, что мы лучше всех,  что
от  нас  зависит  спасение  мира,  что если Россия  погибнет,  то  остальные
погибнут  мгновенно  тут  же, что нас не ругать, а  беречь  надо,  кому  это
скажешь? Моськам и шавкам, которые за штаны цепляются?
  Главное,  что  говорят о перестройке ее первоапрельские прорабы,  говорят,
стискивая  зубные протезы: Россия к демократии не готова. Это  они  говорят,
естественно,  с ненавистью, но мы скажем: никогда и не будет готова,  вы  со
своими мондиализмами шахеры-махеры танцуйте, туфли папские ползите лобызать,
Россия вам никогда не поддастся, ее вам никогда не покорить.
  -  А  демократов  не переделать! - кричали у нас. - И не  надо.  Горбатого
ставь к стене, все равно будет горбат, все равно не выпрямится. Так, бедные,
понизу и шастают.
  -  Например, говорят: нас грабят. Что же Россия молчит? Потому молчит, что
грабят  материальное, грабьте. Грабят от злобы и бессилия. - Это  докладывал
другой. Все они были из новеньких, я не успел их запомнить по фамилиям.
  -  Я  говорю  своему  внутреннему  "я":  поешь.  Мне  мое  внутреннее  "я"
отвечает:  я  уже  поел.  И  хотя я знаю, что я не  ел,  но  я  верю  своему
внутреннему "я". - А это уже был из наших, из прежних, один из рыжих. Тут  и
второй выскочил:
  -  Есть сажатели, а есть копатели, и ты тут со своим "я" не лезь, тут сбор
по  кастрюльному  звону,  а  ты со своим "я". Сажатели  сажают,  кого  куда,
копатели  копают, и никаких внутренних "я". Меня за раздвоение личности  дед
еще  в  детстве выпорол. "Наноси воды в баню", а я отвечаю: "Мое  "я"  хочет
купаться  в  реке".  За  это  порют, рыжий. Ты со своим  лысым  окончательно
булькнешь  в  бездну  антиразума.  Конечно,  ты  веришь,  что  у  поэтов   и
революционеров  одинаковые  черепа, но ведь это  признак  сдвинутости.  Надо
говорить о другом.
  - О чем?
  - Мы промумукали Россию. Кто не согласен?
  - Все, все согласны, - загудело отделение.
  - Как жить дальше?
  - А как решим, так и будем жить, - отвечало отделение.
  -  Но  это же неправильно! - закричал я. - Как это можно надеяться на свой
слабый  разум? Наша вина именно в том, что мы сами решали как жить. Или  нам
навязывали  образ  жизни.  Вы  же  видите, что  теми,  кто  нами  управляет,
управляют  те, кто ненавидит Россию. Где бы, какая бы ни собиралась  артель,
общество,  любая  шайка-лейка, кодла, каганат  или  кагал,  объединение  или
банда, они все управляются именно разумом. Я пришел сюда именно из-за  того,
что  здесь царство души, здесь психика, здесь душевнобольное братство. А как
же не болеть русской душе? Болит. За все болит, за весь мир. Почему мы опять
пятимся  к  тому, что осудили? Осуждать грех, - поправился я, - то,  что  мы
обличили, а именно: бессмысленно уповать на безбожную власть...
  -  Именно  так!  -  подхватил  и усилил мой двойник  Алексей.  -  Там,  за
забором,  царят  дикие  нравы,  там произвол  мысли.  Мысль  -  оружие,  оно
наращивает  мощь;  но  с ним можно сразиться. Мысль бессильна  перед  верой.
Программа  уничтожения России не должна перейти в программу самоуничтожения.
Предлагаю: нарастить забор как можно выше, желательно до неба, чтобы  к  нам
проникали только небесные вести.
  -  Нет!  -  возразил я, - нет. Забор до неба - это напоминание Вавилонской
башни. Напротив, предлагаю углубиться в гору разума, наделать в ней пещер  и
тоннелей, там жить и молиться. Изредка выходить.
  Эти  два  разных  предложения - строить высокий забор  или  же,  наоборот,
закапываться  в  гору  разума  -  решили обсудить  по  секциям,  и  на  этом
разошлись.




  Вечером  этого  дня случилось событие: в отделение, в одну  из  палат,  во
время прослушивания вечерней программы новостей из экрана телевизора вылезла
комментатор  Матькова.  Отряхивая  с  рукавов  и  плеч  осколки   кинескопа,
сообщила,  что  решила  жить у нас, что у нее всюду аппендицит,  особенно  в
голове.  В  других  палатах  из других телевизоров  лезли  к  нам  и  другие
телелюди:  попиковы и яшкины, анашкины и баклажкины. С трудом  лезли:  жидки
были  в коленках и вообще жидки, плечи узкие, застревали задницами. Прилезли
профессиональные циники Жвакини и Сазанов. Кричали, что только у нас и можно
жить,  что именно здесь их поймут и оценят, что им надоело быть оплеванными,
что  именно здесь достигается главный идеал их жизни: жить хорошо при  любых
начальниках.  Лезли  и  раскормленные  пародисты,  куплетисты,   сценаристы,
артисты разговорного жанра, граждане двух или трех стран одновременно, много
их  налезло,  пока не сообразили выключить электричество. Но и  после  этого
приползли коротенькие Гаврюшка и Егорка и пионер Юра Афонькин.
  При  свечах  мы решили, что места у нас хватит, пусть живут. Пусть  живут,
но  пусть  не действуют. В изолятор их - проверить на вшивость. Работать  не
заставлять, кормить хорошо. Наказания: первое - круглосуточно смотреть  свои
передачи. Наказание это назвать лечением, ибо народная мудрость гласит:  чем
заболел,  тем  и лечись. Когда же излечатся, тогда посмотрим дальше.  Второе
наказание - показывать документальное кино из сериала "Лопата и масоны".




  Но  перед  их подведением не могу не записать, что не хотел бы я  говорить
все,  что  сказал,  - жизнь заставляет. Отпустите меня -  я  буду  описывать
события  из  жизни цветов. Очень ошибаются те, кто перестает поливать  цветы
после того, как они отцвели. Именно тогда начинается созревание семян,  надо
поливать.  Какая нынче торопливая погода, как бежит время: уже в конце  июля
цвели осенние цветы, астры не дождались даже августа, флоксы осыпались  себе
под ноги в начале июля, георгины отцвели и угасли так быстро, что не хочется
глядеть  в  окно на сухие, склоненные их головки. Снег выпал рано,  отяжелил
еще  оставшиеся  цветы,  и  они склонились к своим могилам.  Дикий  виноград
вскарабкался  по водосточной трубе, прижался к ней, пожелтел и  вздрагивает,
когда  внутри  проносится,  как снаряд, кусок  льда.  Печаль,  печаль  несут
любимые  мною  цветы, какой же я старик, если помню пятьдесят их  поколений.
Как  бы  я хотел умереть садовником. У меня получается разводить цветы,  они
меня  любят, я их жалею. Зима за окном, я перебираю сухими пальцами пакетики
с  семенами,  они  шепчутся  со мною. Вот из тебя,  милая  крошка,  вырастет
астрочка, а какого цвета, это тайна. Если доживу, осторожно срежу и  принесу
любимой  женщине,  мы вместе зябнем в этом холодном времени,  и  ты,  астра,
согреешь нас на две недели.
  К  делу. Подведем итоги: мы, я и мои собратья по разуму, решили, что у нас
дураков  не  осталось,  во-первых; во-вторых, Россия гибнет;  в-третьих,  мы
объявляем правительство ненормальным по нескольким признакам:
  - Главный признак - постоянное вранье на всех уровнях.
  -  Ход  событий  в  стране  стал неестественным,  так  как  под  давлением
демократии   исчезают   естественные   ценности   жизни:   добросовестность,
порядочность,   сострадательность.   Они   вытеснены   хамством,    обманом,
спекуляцией, причем все это объявляется предприимчивостью.
  -   Признак  упадка  -  усиление  низкопробных  зрелищ,  разврат   и   все
разъедающая ржавчина пошлости.
  Но  не  стали  мы продолжать, зачем? Свои это давно знают, а метать  бисер
перед  свиньями, да тем более свиньями, в которых сидят бесы, к  чему?  Надо
две вещи знать любому шишке: слишком большая строгость ведет к взрывам, но к
ним  же  ведет и расхристанность. Могут начаться гонения, правительство  уже
прикормило  биороботов  ОМОНа,  навербует  опричников,  выпустит  на   народ
уголовников, кого-то убьют, кого-то посадят, кого-то загонят в  психушку.  А
дальше  что? А дальше элементарно, дальше смерть для всех, ведь даже по  сто
лет  никому  не  прожить. Дальше выйдет на свободу Вася  -  герой  очередных
событий - и помочится на могилу Миши, вот и все.
  "Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей", - вырвалось  у
классика.  А  я людей жалею. Любых. Боже милостивый, нет у нас  ни  на  кого
надежды, только на себя. Заблудились и опаршивели, оскотинились и изгадились
в  скверне грехов. И нет у меня больше никаких молений ко Господу,  не  смею
просить,  только  одно:  дай мне смерть христианскую непостыдную  и  доброго
ответа на Страшном Суде.
  Записки кончаю: голова болит.
  Да как же ей не болеть...

Last-modified: Sun, 09 Sep 2001 17:26:35 GMT

Оцените этот текст: