еселое! Рассказы же детские надо только переписать, и скорей всего
мы это сделаем с тобой дня вдва. Мы будем скоро свободны от нудной работы,
от Аксюши и от тягостной борьбы за жилплощадь. Как это будет хорошо!
Ах, Ляля, я сейчас так уверен в своей настоящей любви к тебе! Я снова
теперь чувствую то, что мелькну-ло когда-то на мгновенье, будто
ничего-ничего мне от тебя не нужно, и я просто так люблю. Но, увы, даже
такая любовь не добродетель, а только счастье-талант: иной богат золотом, я
богат тобой, вот и все.
Целую тебя и маму. Твой пустынник.
Михаил".
Лялино письмо от 28.УП. "Сегодня получи-ли ордера. Вчера твои посланцы
не застали меня. Если догадаются прийти сегодня -- полу-чат подкрепление:
ветчинки, колбасы, сухарей и конфет. Ты пишешь -- вызвать на помощь Аксюшу.
Да как же ты не понимаешь, что она мне не друг и что она может навредить в
дни обмена!
...Не дивись, что я сейчас пришла в буйство и в этом состоянии
схватилась за перо. Я не могу мириться с твоей податливостью, с твоей
какой-то неразборчивостью мысли. Примеры: ты готов был невзлюбить мою маму
за то, что она не умеет скрыть от нас свою тревогу, свое неверие, что у нее
не хватает сил одной бороться молча с этим неверием (в тебя). Тебе трудно
было пожалеть хорошего, но измученного и, может быть, слабого человека, а
ведь за ней стоит добро, т. е. готовность бескорыстно служить тебе.
И другой пример, обратный: достаточно тебе там наговорить всяких слов,
чтобы ты потерял оценку и размягчился(ты не отрицай, будь правдив, это
так!). Я сама шатка и тоже поддаюсь словам и тону, сама страдаю от этого, и
тем более мне это невыносимо в тебе.
Настоящие люди не так чувствуют. Федор Куприянович (Чувиляев) мне
сегодня расска-зывал, как он ответил Леве: "Я не предатель, и заявляю тебе,
что не намерен молчать и по-крывать шантаж и вымогательство. Я остался с М.
М.".
Сегодня после твоего письма, Левиного по-сещения и разговора с Федором
Куприяновичем мне стало так тошно, что я успокоилась только на мысли, что я
ведь свободна, что вся эта клет-ка из красного дерева меня удержать не
мо-жет -- ни она, ни слава твоя, ни искусство. Помни, мне нужно твое
свободное от при-страстий сердце и твоя правая мысль, и без этого мне не
нужно ничего.
Почему Федор Куприянович мог сказать им такое точное бескомпромиссное
слово, а ты не можешь? Да, я не скрываю, мне горько эти дни. Я прихожу к
Анне Дмитриевне (Чувиляевой), она мне начинает говорить, что вот, мол, все
же жалко разрушения семьи: "Подумайте, как Е. П. любила М. М., как она его
окружала вни-манием. Грубость, эгоизм? Что вы! Один раз только при нас Лева
позволил себе повысить голос на отца, так Е. П. сразу его осадила, а са-ма
-- никогда".
За что же все это мне? Вернее -- почему? Потому, что ты всегда считаешь
нужным скры-вать истину своей жизни с Е. П., и в ложном свете твоего
прежнего благополучия семейно-го -- я, конечно, авантюристка и разлучница.
Дальше: Р. В. говорит: Коноплянцев такого мнения, что, не будь Е. П.,
не было бы и тебя. Она -- источник твоего искусства. Кто внушил эту мысль
людям? -- Ты. И в свете этой мыс-ли--я авантюристка и разлучница.
Почему же ты не умеешь, не смеешь меня защитить? Почему тебе жалко их,
которые тебя расценивают как источник своего благополу-чия, и только? Мне
очень горько, и я не вижу, зачем мне это скрывать.
Что же мне делать? Ты не изменишься -- поздно ломать человека в твои
годы. Да и права я на это не имею. А жить с этим сознанием, что все вокруг
смотрят как на разрушительницу хорошей семьи, я не могу. Может быть, ты даже
и не понимаешь, о чем я пишу, чем мучусь: ты всегда слишком упрощенно
понимаешь это мое огорчение: "ревность"... Нет, это неправда. По-верь мне,
если Е. П. и сыновья станут на истинный путь -- я сделаю все от меня
завися-щее, чтобы вернуть тебя им. Я сделаю это. И поверь еще, что я уступлю
дорогу всякому, кого я не буду достойна и кто придет за тобой.
Но сейчас -- сколько времени я просила тебя, чтобы ты сказал им, что я
не причина, а повод, причина в них. И разве ты сказал им это? Ты выжал из
себя самые бледные, самые скупые слова, словно нарочно, чтобы они ничего не
поняли. На что же я могу опираться, где же ты настоящий, и как не стыдно
тебе за эту тру-сость, или ложь, или слепоту!"
При перечтении через три года: "Пишу после чтения ее письма мне из
Москвы во время тяжбы с сыновьями. Она действует правильно и с достоинством,
и все в словах ее правда, но... что это "но"? Мне кажется, это "но" в том,
что она говорит как лично задетая, торопится обви-нить меня в мягкости, в то
время как я знаю, что я тверд в себе очень. Не твердости не хватало во мне,
а внешнего выражения твердости и на-ходчивости. Последующая жизнь показала
правду мою и твердость во всей силе, какую только можно женщине желать
своему другу. Надо было бы ее тогда пожалеть, но я сам-тобыл в каком жалком
положении!"
При перечтении через десять лет: "Почему, когда Л. так рассудительна,
что и слова не вставишь,-- я не любуюсь ею, а только уважаю и слушаю, иногда
с ворчанием. Что-то похожее на сочувствие читателя Обломову, когда хоро-шие
люди стараются вытащить его из болота: как-то не видишь этих уважаемых людей
-- какие они настоящие. Так и Л. бывает очень почтенной, но это не Л. Моя
Ляля безмолвно глядит в меня, и я от этого загораюсь на какие угодно
действия".
[Приписка В. Д.]: Почему? -- Потому, что не хотелось тебе ехать воевать
в Москву и в то же время совесть упрекала, что все унижение ты свалил на
меня... Диву даюсь, как могли у нас сохраниться об этом злосчастном лете
светлые воспоминанья?
"Л. иногда говорит: "Я люблю тебя, как маму". Этозначит, у нее любовь
почти евангельская, в смысле преодолеваю чувства недобрые, трудности
характера.Так можно любить и врага. А то бывает, Л. говорит: "Люблю больше
мамы". И действительно чувствуешь, что любит страстно. И когда она хочет
сказать, что любит всем существом, как больше уж и невозможно любить, она
говорит: "Люблю, как папу".
Моя любовь к Л. не есть добродетель, это просто счастье и талант. И
потому не добродетель, что я от этой любви получаю не меньше, чем даю.
Любовь же Л. к ма-тери, это почти, а может, и во всем добродетель, впро-чем,
возникающая из потребности, свойственной Л. Ко-нечно, если Л. заболеет и я
ничего от нее получать не буду, все равно я буду ее любить, но эта любовь не
будет добродетельна. Вероятнее всего, я совсем не обладаю чувством настоящей
любви, которой любят врагов.
Татьяна любила Онегина: это любовь, Но... она любила и Гремина,
по-настоящему любила: "как ма-му", "как папу" и даже больше; значит, и это
любовь. Будем же такую любовь считать как добродетель, а к Онегину -- любовь
для себя.
В 1936 году Пришвин пишет в дневнике: "Слушал оперу "Евгений Онегин" и
думал о том образе, которому адресовано письмо Тать-яны, и о том, кому оно
попало: девичьем образе любви, что отними образ,и будет свинство --без-
образие; этот образ и есть начальный исток равно, как искусства, и
жизни рода... (искус-ство тоже есть жизнь).
Долг Татьяны (жизнь со стариком) вышел из первообраза, как у меня в
"Жень-шене" сложилась жизнь; жизнь течет и жизнь склады-вается, но сила
первого образа остается там и тут.
Спайка (узел) любви-эроса и любви-долга, то и другое в единстве
личности у Пушкина вышло прекрасно. В толстовской "любви" (аскетической),
противопоставленной "при-страстию", этой спайки не чувствуется и стоит
вопрос: не есть ли эта "любовь" в своем про-исхождении "лишней мыслью".
Любовь на столбах ("держусь"). Скажет "любовь",и тут же "держусь" --
как будто эта любовь у него мост на ненадежных столбах и, переходя, он
шепчет "держусь" и "помоги, Господи, перейти". Та высота, которую
чувствуешь, читая днев-ник Толстого 1910 года, несмотря на все сомне-ния,
происходит от мысли о любви к врагу, от которой и происходит всякая другая
"любовь", противопоставляясь нашей обыкновенной люб-ви как "пристрастию"
(определение самого Толстого).
В этом свете появляется моя задача добиться увековечения этой
любви-пристрастия (т. е. по-средством творчества выбросить из этой любви
"смертные" остатки и сохранить "бессмерт-ные". Этот путь дает: 1) смирение,
2) творче-ство. Толстовский путь разрыва обеспечивает: 1) гордыню, 2)
прекращение творчества, 3) не-любовь к людям.
Замечательно, что в 1910 году у Толстого нет ни одного слова о природе:
она для него умерла и люди, он "отходил".
Как бы я ни любил для себя, ни жертвовал всем, включая самую жизнь,--
все это не будет доброде-телью, все это -- любовь для себя, и хвалиться тут
нечем. Но любящему так "героически" представляется, будто он выходит из себя
и не для себя живет, и через это наполняется великой гордостью, не
подозревая, чтоон сам живет, больше чем когда-либо, для себя.
Я иногда ставлю себе вопрос: не есть ли у Л. вся ее любовь ко мне
любовь-добродетель, путем сознательного великого мастерства представленная
ею в глазах моих как любовь для себя? Почему, почему же не до-пустить
возможности тончайшего обмана, граничащего с самообманом, относительно
маскировки любви -- любви-добродетели любовью для себя... Знаю, что она
станет опровергать и будет уверять, будто ни от одного мужчины она не
получала такого полного удовлетворе-ния. Я этому верил и верю... но пусть
она гениальна в своем мастерстве, и если не обманет, то, как худож-ник,
самообманется; на самом же деле она вышла замуж за старого и некрасивого
человека с целью, положим, помочь любимой матери и, может быть, даже самому
писателю, даровитому и одинокому.
Тогда любовь-добродетель, ущемленная счастливой целесообразностью,
сгущается до крайности, до свече-ния, и этот свет падает на старого,
некрасивого, пусть даже горбатого, и делает его любимым и единственным.
Пусть будет так; спрашивается: если моя Л., такой мастер любви, сама
создала свою любовь, то есть ли это для меня такой обман -- огорчительный
факт? Конеч-но, нет. Я только с удивлением ширю глаза свои и буду
по-прежнему жить с ней, и любить ее, и сживаться. Но почему же все-таки,
разобрав, что жена меня любит не любовью для себя, а любовью-добродетелью, я
чув-ствую себя преодолевающим не то обиду, не то ущемленность в своей
самости, или обделенность природой?
Итак, вот скелет повести: он любит большой само-отверженной любовью и
понимает ее как явление Целого, всего мира, обнятого его любовью. Он
убежден, что он любовью своей выражает лучшее на земле. На самом же деле и
такая любовь есть любовь для себя (эгоизм), а не добродетель. Она же знает
лишь любовь как доброде-тель, и стремится любить для себя, и добивается
воображением уверенности в том, что это есть действи-тельная любовь для
себя, хотя на самом деле это любовь-добродетель. Так они оба обманываются и
вместе молятся разным лицам Троицы, он -- Отцу, она -- Сыну.
Мать моя была очень добрым человеком, а не добродетельным, и я такой
же: чувствую, уважаю любовь-добродетель и неизбежные на ее пути страда-ния,
а сам стою на своем и как нравственно здоровый человек боюсь усиливать
естественное стремление в ту сторону.
Страстная радость жизни, выражаемая не грехов-ными страстями, а любовью
для себя и поэзией,-- почему это не чудо? Почему радостью жизни нельзя
постигать, а непременно только страданием?
Однажды в ночном шепоте, совершенно беспоря-дочном, случайном и даже
иногда бессмысленном, вышло так у меня, будто какие-то внешние мои
досто-инства, вернее, отчасти и внешние привлекли ее ко мне. Явная дрожь
презрения пробежала у нее по телу, и это была судорога любви-добродетели. На
самом деле нет ни малейшего безобразия в моем лице, но ей хочется, чтобы я
был безобразен и уродлив,-- тут-то она и впилась бы в меня своей любовью!"
Выдумал, все выдумал! Не было этого! Впрочем, это твое право
выдумывать, на то ты и художник.
...Но я не вынес бы ее любви-добродетели, если быв таланте
своем не чувствовал себя мужчиной, спо-собным любить для себя, и привлекать
к себе, и показывать молодым и красивым кукиш!
Все понял! Встал с кровати после полуденного сна, и вдруг все стало
ясно и открылся короткий смысл моих длинных домыслов:ничего нет в ней того,
что я по-дозреваю, и нет этой любви-добродетели, и я тоже не заключен в
любви для себя. Может быть, эти любви являются только образами выражения
мужского и жен-ского: мужчине соответствует любовь для себя
(лю-бовь-радость), а женщине -- жертвенная любовь".
В 1949 году М. М. делает следующую запись, исчерпывающую его интимную и
творческую биографию: "Сегодня во время прогулки огля-нулся и вдруг застал
группу неодетых молодых в зеленой коре высоких деревьев в общении с небом.
Сразу я по ним вспомнил деревья в Булонском лесу 47 лет тому назад. Тогда я
раздумывал о выходе из положения, созда-вшегося благодаря моему роману, и
тоже так поглядел на раскинувшиеся по горящему небу деревья, и вдруг все
движение миров, солнц всяких, звезд сделалось мне понятным, и оттуда я
перекинулся в свои запутанные отношения с девушкой, и решение выходило до
того логи-чески верное, что его надо было немедленно открыть ей. Я бросился
к выходу из леса, нашел почтовую кабинку, купил синюю бумажку, по-просил
возлюбленную немедленно прийти на свидание, потому что все решено.
Наверно, она понять меня не могла: ничего не вышло из свидания, и я
систему своих дока-зательств, заимствованную у звезд, совершенно забыл.
Было ли это у меня безумие? Нет, оно не было безумием, но стало,
конечно, безумием, когда не встретило того, во что оно должно было
воплотиться.
Совершенно то же произошло со мной десять лет тому назад. Пришла ко мне
женщина, я ей начал раскрывать одну свою мысль. Она не поняла меня, считая
за ненормального. Потом вскоре пришла другая женщина, я ей сказал это же
самое, и она сразу же меня поняла, и вскоре мы с нею вошли в единомыслие.
Так, наверное, было бы и в том объяснении 47 лет назад: поняла бы -- и
все! А то после того чуть ли не полвека я думал о себе как о сума-сшедшем,
стараясь писать так, чтобы меня все поняли, пока я, наконец, добился своего:
пришел друг, понял меня, и я стал таким же хорошим, простым и умным
человеком, как большинство людей на земле.
Тут интересно, что действие пола закрыва-лось душевным состоянием:
нужно было, чтоб там (в духе) сошлось, чтобы тем самым откры-лась
возможность действия здесь (во плоти, в обычных душевных переживаниях).
Итак, если там был Дух и Дева, то все воплощение зависело от Них.
Рождалось там, а здесь лишь выходило. Не испытавшему, это нельзя рассказать
-- он может только верить.
И, может быть, в этом-то и есть существо монаха: он, как неготовый
жених, лично в духе растет еще. Конечно, и я по натуре своей искал в браке
таинства, поглощающего меня целиком, отчего и захватила меня на всю жизнь
любовь к призраку, с компенсацией видимости семейной. Так мы сохранялись с
Лялей как , жених (дух) и невеста (богородица), и случай нас свел.
Пусть у нас не будет детей, но все равно брак наш навсегда будет
таинством, и пусть он был не в церкви, а где-то в Тяжине, через нас Тяжино
стало церковью.
6 ноября. С такой-то точки зрения семья в распро-страненной своей форме
есть необходимость пережива-ния какой-то ошибки (греха) в любви, и отсюда
культ долга.
Но Ляля открыла мне глаза на возможность какой-то семьеобразовательной
любви не на почве "ошибки" (греха) или, может быть, "хромозомы". Она верит в
такую любовь так, что знает ее, и показывает примеры другим людям, и
утверждает даже, что хороших людей, происходящих от этой любви, вообще
больше, чем, скажем, "ошибочных", то есть рожденных по зако-ну "хромозомы"
(греха). Эта Лялина любовь, ко-нечно, происходит от веры... И вот такая
русская семья (православная или забывшая свои истоки) у нас, русских людей,
была и распространялась по народу...
1941 г. 12 апреля. Их поняли как секту гнушения браком, но это
неправда: они не гну-шались, но шли по пути святости. И если бы она не пала,
то умерла бы с ним как святая. И пусть она не выдержала, пала, но если бы он
остался в живых, с ней, падшей, стал бы жить как с женой, и этот брак
его,стал бы как путь, обходя-щий гору или какое-то иное препятствие, но
привел бы его все равно к святости.
С его стороны был просто недосмотр, с ее -- уступчивость и пусть
падение: она не разбилась в этом падении и, может быть, хромая, но опять бы
пошла в гору, как идет теперь со мной и надеется еще попасть со мной в те же
горы".
Я не знаю иных, кроме этих, в литературе записей личного подлинного
опыта, в котором наконец-то завершается трагедия мировой исто-рии: человек,
пережив свое падение, покаяние, весь аскетический труд на пути спасения,
вновь возвращается в исходноесостояние -- в рай, который в Новом Завете
именуется уже по-новому -- Царство Небесное... Пусть этот опыт длился
какие-то мгновения, но он был.Кроме того, эти записи Пришвина есть
разрешение той жизненной трагедии, которую пережила я и которая описана в
моей автобио-графии.
"В 4 часа появилась Л., бесконечно усталая, но довольная тем, что
приехала домой и что война наша кончилась.
-- Ты,-- сказал я,-- рада, что домой приехала, разве тут твой дом, а не
на Лаврушинском?
-- Наш дом,-- ответила она,-- везде, где мы вместе.
Никогда наша любовь не была на такой высотеясности, уверенности и
полноты. Меня чуть-чуть смущало, что наши чувственные отношения потеряли
прежнюю заманчивость, как было неодетой весной. Я спросил об этом, и она мне
так ответила:|
А как же иначе? Тогда мы были телом разные, и нас влекло
телесное чувство, чтобы слиться в одно, а теперь мы достигли всего, я твоя
совершенно, и ты мой.
Л. подсчитала наши расходы и вывела минимум траты помесячно. Тогда я
почувствовал, что в этой семейной коммуне я связан и теперь нельзя тратить
деньги, как мне захочется. Об этом я сказал Л., и удивила меня ответом:
-- Но так же все порядочные люди живут, не как хочется, а как можно.
От этих слов мне до того стало приятно, то есть оттого, что я тоже буду
жить, как все хорошие люди живут, до того мне было это по-хорошему ново!
1) Надо поглубже разобраться в том, почему новый строй моей семейной
жизни (коммунальное расходование заработка) является для меня таким большим
и радостным событием, как будто раньше я был неволь-ником своей воли.
2) Принципиально автомобиль надо исключить из нашего хозяйства, потому
что это прихоть и не отвечает нашим доходам и всему новому строю жизни.
3) У меня талант писать, у Л. талант любить. Наши грехи (сходились с
неравными) являются результатом нашей свободы, обеспеченной талантами: мы
могли так делать, и мы отвечаем за легкомыслие в отношении ближних.
4) Моя специальная вина, это "будьте как дети" в отношении низших
существ, как, например, своих детей. "Будьте как дети" справедливо в
отношении высших (старших), но не в отношении низших, и в осо-бенности своих
детей. Мне нужна была другая запо-ведь: "Будь как старший".
5) Меа си1ра (моя вина - лат.): я потому жалок и бессилен теперь в
отношении к моей бывшей семье и Аксюше, что вся-кая их грубость открывает
рану моей вины и поражает личность мою, потому что не могу я им объяснить,
что виноват в своей же доброте. На их ступени сознания эта доброта моя есть
слабость, трусость.
Сегодня отыскался А. В. Выслушав от Удинцева всю историю нашего романа,
он сказал: "Надо при-знать факт совершившимся" и будто бы повеселел.
Сегодня закончена книга "Мой дом" ("Лесная капель"). Книга сделана при
близкой помощи Л.За-кончена в пятницу 26/1У, в день обмена жилплощади с Е.
П., т. е. точно в день нашей победы.
Вчера читал о борьбе с ведением, которое стремится подменить чувство к
Целому 38. Вспомнилось, что эта борьба за простоту с ведением
была мною проделана очень добросовестно и этому была посвящена жизнь моя с
Павловной. Искусство мое писать явилось именно на переходе от ведения к
простоте. Вот почему и теперь, на пути нового сознания, надо мне отнестись к
это-му по-детски, без всякого умствования, вообще "про себя".
Любовь - это не добродетель, а совершенно такой же талант,как всякое
художество, и тоже связана, как и искусство, с искушением, обманом.
Искусство и любовь -- это самый край бездны, на котором бьются между собой
Конец и Начало.
Я обладаю талантом в искусстве. Л., несомненно, обладает талантом в
любви. Она тоже, как и я, может своим талантом пользоваться и может обратить
его к Богу. Но и Бог тоже не обрадуется, если талант возвращается, каким был
дан. Между тем, чтобы увеличить дар, надо подвергнуть себя борьбе... Наша
любовь с Л. дается нам в оправдание прошлого. В сущности, мой талант писать
есть форма любви, и у Л. талант любви есть форма искусства. На борьбу за
оправдание прошлого у нее поставлено все на карту, вот чем держимся: все.
Давно ли это было, она сказала мне, что не любит меня; что если бы она
любила, то могла бы бросить свои "долги".
-- Я напишу поэму,-- ответил я,-- и вы бросите свои долги.
Это, может быть,-- ответила она.
И не прошло недели после этого, я написал нечто, и она пришла, и я
целый вечер не решался написанное ей прочесть, все равно как влюбленный не
сразу же решится обнять возлюбленную. И вот я решился, прочитал. И она
плакала и говорила мне:
-- Ну вот, вот, я плачу, вот и все,-- не бросай меня, помни, что я
твоя, что я тебе во всем, во всем приго-жусь!
Тут вот я узнал, что поэзия -- это форма любви.
В ожидании из Москвы Ляли, открыл своей бла-гонравной, почтеннейшей
теще слова Ляли: "Лучше я буду красивой и умной блудницей, чем
добродетель-ной женой". Теща замерла и, не будучи в силах понять и, не
понимая, стать против Ляли, спросила: -- М. М., объясните, в чем тут дело? Я
объяснил, что V добродетельных жен муж часто заслоняет Идеал, а для
блудницы, как Магдалина, путь к Нему совершен-но свободен.
Одна из замечательных черт Л., если не самая главная, это что она
всегда, везде сознает в себе женщи-ну, осужденную на муки за жажду настоящей
любви. В этой жажде она переограбила достаточно колодцев, и все они
оказались почерпаемыми до того, что ведро ее не могло погрузиться и забрать
для утоления жажды достаточно воды. Сила ее в том, что она сохранила в себе
ясное сознание того, что они для нее все исчерпаемы, а она для них
неисчерпаема,и что она с ними в вечном неравенстве.
Вот так точно я чувствовал себя в поэзии, тоже неисчерпаемым родником,
и когда оказалось, что моя поэзия есть лишь форма любви и сразу при встрече
с Л. превратилась в любовь, притом в единую и един-ственную, тогда-то Л. и
стала моей, то есть решилась реализовать свою всегда ею сознаваемую женщину
с неисчерпаемыми дарами.
Неизвестный стал близким: после этого роль полового влечения сыграна; а
дальше?.. Дальше: "Луч-ше я буду красивой и умной блудницей, чем
доброде-тельной женой". Но у нас происходит для нее и для меня небывалое: мы
переходим не от Эроса к полу, как все, а, наоборот, от пола к Эросу. Может
ли это так оставаться навсегда?Не знаю. Знаю одно, что это обязывает меня
стать навысоту, на которой -- пусть Л. не будет -- я и тогда один не
останусь.
Perpetuum Mobile. Наталья Аркадьевна: "Вот ты же нашла человека по
себе". Л.: "Но все равно я не жена, какая я жена? А настоящая жена -
возьмиДолли или Трубецкую..."
Л. слышала из другой комнаты мой разговор с Н. А., как она мне с
горестью говорила о том, что Л. меня теперь любит больше, чем ее.
-- Неправда,-- сказала Л.,-- всех, кого я люблю, я люблю по-разному и
одно с другим никогда не смешиваю и не сравниваю; разве я больше или меньше
люблю А. В., чем М. М.? Не меньше, не больше, а по-разному.
Это очень было мне похоже на то, как сравнивают поэтов, тот больше, тот
меньше, между тем как настоящие поэты между собою равны.
И еще я думал о том, что, пожалуй, Л. и права: готова всех любить всей
любовью. Разница не в ней,разница в них, и каждый из них, не будучи в силах
охватить всю ее любовь, пользуется только частью ее, и оспаривает часть
другого, и сравнивает свою часть с другою, как сравнивают собственность на
жилплощадь: больше или меньше.
Август. Зову Лялю Балдой за то, что она, как Балда в сказке Пушкина все
делает: и рассказы мои подсочинила, и корректуру правит, и в очередях стоит,
и белье стирает,-- настоящий Балда. Я же, как поп, ожидаю щелчка.
В 6 час. выехали из Москвы и в 8 час. приехали в Тяжино. Проезжая мимо
церкви в Кривцах, вспомни-ли, как я провожал сюда Л. неодетой весной, и
диви-лись силе влечения, способной вести вместе еще совсем незнакомых людей.
Лева привез велосипед, сидел у нас за обедом, и мы с трудом находили
тему за разговором. Узнал, что его дети живут как раз против Е. П., что у
Пети 15 августа отпуск, и он будет жить с матерью, охотиться. Я
по-чувствовал, что, в общем, им хорошо и то, чем мы с Л. живем, из-за чего и
боремся, им вовсе не нужно.
В лесу собирали грибы. Застала гроза. Теплый дождь. Мы с Л. достигли
такой степени сближения, когда "удивление" (от первого глаза) больше уже не
открывает друг другу нового, но зато и нет больше тревоги, что из-за
чего-нибудь весь союз разлетится и все сближение окажется ошибкой. Мы
вступили в тот фазис, когда найденное друг в друге каждому стано-вится
необходимостью для существования, входит в привычку, в повседневную
потребность.
Ничто во внешней форме каждого, красивое или некрасивое, больше не
влияет на отношения. Мало-помалу складывается такое постоянство, как в
плане-тах и их спутниках, способных до конца жизни вра-щаться друг вокруг
друга, не в силу очарования видом, а силою тяготения. Можно, конечно, и без
всякого первичного очарования влюбленности, без удивления, а просто так
сойтись, чтобы потом уже жить не по любви, а по закону этого тяготения. Но я
думаю, что при первичной удивленности друг другом, закон тяготе-ния будет
служить воле вошедших в союз, тогда как в другом случае он станет привычкой.
На носу у меня, на самом кончике, рос пучок толстых черных волосков. Л.
мало-помалу один за другим повыдергивала эти волосики, и с луковицами.
Вытаскивая сегодня последний волосок, она говорила:
Хороший ты человек, очень хороший, только сильно запущен и зарос
бурьяном.
Сколько берег живот от глаза как нечто некрасивое,а оказалось -- это
самое дорогое, потому что у самого ее дорогого человека -- отца,был такой же
самый живот. Так поэзия заменяется любимым, милым, и противопоставляется
поэзии как человеческое, настоящее. Поэзия приманила -- заманила, сыграла
свою роль -- позвала, но сущность не в ней. Однако поэзия может играть роль
сущности состоянии без-человечья.
Л. говорила сегодня, что, как бы она ни поступала, как бы ни делала,
хорошо или дурно, внутри ее остается существо особо думающее... У меня это
тоже есть.
Самое замечательное, что я нашел в Л., это,религиозность, и как раз в
той форме, в том тоне инапряженности, какая соответствует моему идеалу. Бла-
годаря этому соответствию,я сам признал себя челоком верующим и стал на этот
путь.
Вся разница в нас, что я чувствую Бога больше как Творца видимых и
невидимых, она же -- какБога человеколюбца. И замечательно, как
соответствует то и другое понимание полу мужскому (творчество) и по-лу
женскому (собственно любовь).
Ощутимость факта жизни сейчас у меня столь велика, что параллельный
процесс сознания приглу-шен и кажется не очень-то нужным: мне очень хорошо!
Вот и все.
"Фацелию" направили в "Новый мир". Работаю над "Лесной капелью". Л. со
мной работает , и наша дружба растет, и любовь наша, святая, чистая, растет,
и созда-ется новое детство и настоящий Дом. Даже поэзия стала на второй
план, как "хлеб насущный".
Л. говорит, что "Ручей" -- это произведение бес-смертное, и пусть, и
это все-таки "хлеб".
Зашли к Ивану Воину (всенощная). Думал, что есть нечто неподвижное, как
камень, это наша общая смерть -- страдание и разлука наша. И это есть то, на
чем создается Церковь. И как это просто! Точно так же просто и беспрерывное
движение, рост всех живых существ, всего живого.
Л. впервые увидала близко самолет в Парке Культу-ры и, когда я попросил
ее, прошла под крылом огром-ной машины, но не стала ей удивляться. Что это?
Это война "камня" с безудержным, бесчеловечным движе-нием цивилизации.
"Камень" и самолет, однако, в от-дельности бездейственны, то и другое
получает смысл во взаимном проникновении.
Л. обратит внимание на самолет, когда он будет предназначен для
строительства дела любви. Тогда она с благоговением посмотрит на него.
Теперь же самолет и не должен возбуждать ее удивления.
Еще я думал о дивной этой находке: как мы друг друга нашли и теперь не
перестаем думать друг о друге, хотя все эти дни находимся вместе... Я,
подготовленный самой природой, чтобы создать "Песнь Песней", я те-перь
больше настоящего ничего и написать не могу, как только "Песнь Песней", но
это будет истинное чудо, если я ее напишу...
Вся моя поэзия вытекала из утраты в юности невесты, но теперь, когда
утраченная нашлась, из каких же родников будет являться поэзия? Я думаю, из
благодарности, из жажды славить жизнь и ее возмож-ности: это будет песнь
песней, всех песней, бывших на земле до сих пор.
Среди вещей нашлась резиновая куколка, с которойЛ. играла девочкой.
Куколка была отброшена без внимания.
-- Можно ли так обращаться с такими драгоценными вещами?
Я отравлена жизнью,-- сказала Л.,-- я не могу к детству вернуться.
Это один из мотивов ее бытия.
Л. говорила, что счастливого в любви своей она сделала меня одного,
А я счастлив,-- ответил я,-- тем особенно, чго ты со мной отдохнешь.
Вечером ходил с Л. в кино смотреть молодежную пьесу "Закон жизни", и я
понял, что Л. по юношеской чистоте своего понимания любви есть "комсомолка",
то есть базис ее остается таким и на этом основан надстроилось сложнейшее и
гениальное здание любви. Отчасти и я тоже такой, мы с ней в этом сошлись.
Вот увидишь,-- сказала она,-- нас когда-нибудь поймут и оценят.
Разнос "Моего Дома" у Ставского. Пришлось после этого выделить из него
"Фацелию". "Фацелия" сдана в "Новый мир" как поэма на 2'/г листа, остальное
переделывается как дневник "Лесная капель" 41.
Выправляя "Лесную капель", вздумал перечерк-нуть один кусочек двумя
черточками накрест и двумя параллельными. При этом мне чем-то пахнуло
знако-мым и бесконечно милым. Так часто бывает, но дога-даться -- чем
пахнуло -- так и не успеешь: пахнет чем-то милым из детства -- и тут же
забудется. Но в этот раз из черточек накрест и двух параллельных сложился
мне змей, как я клеил его, бывало, сам из деревянных планочек и листа белой
бумаги. Так вот, милый запах сейчас это был мне запах клейстера из пшеничной
муки, каким я обыкновенно тогда клеил змея. И было это тому назад больше
полстолетия.
Вот как помнится, вот как влияет на жизнь нашу то, что с нами в детстве
бывает! И сама "Лесная капель" -- разве не есть это все пережитое с детства?
Твердо решено писать "Школу радости" (Канал) всю зиму до весны с лета
1941 года 42.
Люди не умирают, а присоединяются к действующе-му прошлому, составляют
основание, благодаря которо-му и заметно движение мира... С 16 января (семь
месяцев) я прошел большой путь, мне было и мучи-тельно и сладко. Теперь
оглядываюсь: далеко-далеко назади осталось прошлое (от слова "прошел").
Смотрю сейчас на себя и вижу в себе язычника и только теперь понимаю, что
это чувство цельного мира и радость от этого есть чисто языческое чувство.
Евгения Ник. Карасева рассказала нам, что муж ее Вас.
Серг.43 догадывался о том, что я несчастлив, но что я умею виду
не показывать, и за то он меня уважал(кажется, это был единственный
понимавший меня человек). Сила же моя была в том, что я свое горе скры-вал
сам от себя.
Сколько было друзей, сколько времени было у них всмотреться в мою
жизнь, и вот до чего невнимательны люди! За 35 лет один Василий Сергеевич
Карасев по-нял, что я играю только в счастливого человека. Последняя игра
моя была "Домик в Загорске" 44. Рев-ность помешала даже и Ляле
понять мою горькую игру...
И вот самообман: конечно, временами я и сам верил, что у меня хорошо,
и, во всяком случае, не хуже, чем у людей. Это лишало меня зрения на
человеческое счастье и отводило глаза на природу, где я находил соответствие
тому, чего был лишен. Но тогда почему бы и это отношение к природе -- не
самообман?
И сама поэзия?
И что же есть не самообман? Л.-- не самообман.
Новые лица. С нами Марья Васильевна 45, замести-тельница
Аксюши.
От неопределенного страха молятся Михаилу Архангелу; чтобы вещь нашлась
потерянная или чело-век пришел из разлучения -- Ивану Воину; от избавле-ния
от уныния -- Пресвятую Богородицу просят. Это все знает Марья Васильевна и
ничего не боится на свете.
Узнав о пропаже фотоаппарата, она помолилась Ивану Воину, и я сейчас же
нашел фотоаппарат в секретере, где хранился запасной чай. Итак, на всякий
жизненный случай у М. В. есть свой святой; прямо к Богу она не всегда смеет
обращаться, но у святого попросить всегда можно.
Не ошибиться бы Л., бедной, как ошиблась она в Аксюше!
Там, где всякий человек ограничивается и явля-ется как бы замурованным
в иную матерьяльную среду, от которой нельзя спрашивать ничего
человеческого, у Л. вовсе нет никакого ограничения. Без всякого
эгоистического налета в человеческой сущности она как бы разреживается и
расходится постепенно "на нет"...
Как человека обычного, я ее знаю только в ее ревности, да еще во второй
половине ночи, когда разо-спится. Еще она бывает человеком, когда ссорится с
матерью. Но даже и эти мелочи надо принять с ого-воркой, что все это
происходит где-то на поверхности.
Единственная женщина, с которой я могу сравнить Л., это Маша (Марья
Моревна моего детства).
Больную Л. привел в лес, расстелил зипун, усадил ее и рассказал,
наконец,содержание "Падуна" 46. Так я, создав из материалов
"Падуна" "Неодетую весну", завоевав Л., вернулся к своей теме. Буду Л.
посвящать ежедневно в свою работу, и вот увидим, возможно ли, при наличии
любви ее соавторство. Верю, очень верю, что так будет.
Так, беседуя о "Падуне", мы уговорились о том, что искусство есть форма
любви и в любви человеку можно и нужно трудиться, что любви человеческой не
бывает без труда и страдания. Но форма любви -- искусство зависит
исключительно от таланта (Дух веет, где хо-чет). Вот отчего истинное
творчество сопровождается чувством свободы и радости.
Л. внезапно выздоровела, и тем открылось, что болезнь ее от
переутомления в городе: то зарывается в работе, то ленится. Это я знаю:
такая работа с перека-тами происходит от лени. Но, как бы там ни было, Л.
работать может во всех отношениях, и я напрасно боялся.
В этот приезд Л. показала, как она может обойтись без прислуги. Я понял
происхождение ее комически приказательного тона в отношении нас: это
происходит из того, что она больше всех делает и как-то чисто по-матерински
печется о своих. Понял еще я, что Л. богата душой, что полюбить ее и уйти от
нее никому невоз-можно.
Личное и общее
Всякий закон вплоть до законов природы есть сила зла, потому что в
существе мира никаких законов нет. Всякий закон при свете родственного
внимания исчеза-ет, и на место его появляются скрытые им личности, творящие
незаконно-священную жизнь.
Итак, друзья мои, есть жизнь вне законов, и о ней мы будем говорить.
Бог есть Существо лицеродящее и противузаконное.
Вспоминаю весь героический путь Л. при достиже-нии своей любви -- все
теперь кажется как путь вос-хождения на гору. Однако любовь к матери и к А.
В.-- тоже любовь, но только издали: жизнь вместе с "люби-мыми" -- томление,
унижение, скука. Так что повсе-дневная близость -- вот корректив любви.
Напротив, в любви по влечению язвы исчезают незаметно для любящего: когда
любишь, то все хорошо в любимом. Когда же любишь только издали, то язвы
вблизи пре-одолеваются особым самовоспитанием.
Разрешение проблемы любви состоит в том, чтобы любовь-добродетель
поставить на корень любви по вле-чению и признать эту последнюю настоящей,
святой любовью.
Так что корень любви -- есть любовь естественная (но влечению), а
дальше нарастают листики, получаю-щие для всего растения питание от Света.
Это и есть целостность (целомудрие). Источник же греха -- раз-деление на
плоть и дух.
Значит, существо целомудрия может сохраняться, укрепляться просто в
браке и переходить на детей. Может быть, в том и есть путь спасения: в
охране и вос-питании целомудрия. Возможно, и желанную сущность христианского
творчества следует понимать как чело-веческую деятельность, направленную к
восстановле-нию целомудрия и связанной с ним красоты.
Не всякая сущность поддается своему выражению в слове, есть сущности, о
которых другому нельзя словами дать понятие, если он не имел лично в этой
сущности опыта. В этом случае, слово говорит не о поня-тии, а служит лишь
обозначением известного пережи-вания. К таким словам относится
"смиренномудрие". А есть, напротив, слова, несущие в себе понятия лож-ные. К
таким ложным понятиям принадлежит "цело-мудрие". Огромное большинство людей
под этим сло-вом понимают девственность. Но на самом деле цело-мудренное
существо не обязательно является девствен-ным. Целомудрие есть сознание
необходимости всякую мысль свою, всякое чувство, всякий поступок
согласо-вывать со всей цельностью своего личного существа, отнесенного к
Общему -- ко Всемучеловеку.
Машина не пришла, и ничего47: так -- хорошо, и нет -- не
заплачу. Да, вот и устанавливается в себе ко всему так, кроме Л.: этого
одного нельзя лишиться, остальное все -- пусть! И вот тут острие борьбы,
кон-чик иглы, направленный в сердце... Все игрушки отошли, и все внимание на
кончике иглы.
Я сказал:
-- Я, конечно, предпочел бы, чтобы ты разлюбила меня, а не я тебя.
-- Почему так?
-- Потому что, если ты меня разлюбишь, я найду в себе замену любви, а
если я, тогда я вышел из строя, я кончился.
И я говорил правду, потому что неизбежная минута сомнений в отношении
себя была мне тяжелее, чем в отношении ее.
Думали вместе, да, мы теперь много думаем вместе. Мы думали вместе о
таланте как характере самовыра-жения. В этом смысле я, как художник слова,
мало чем отличаюсь от М. В., нашей домработницы. Молясь, М. В. создает свою
личность в доброте, точно так же как и я, конечно же, я не книгу создаю, не
славу, а себя самого выражаю, мне самому в творчестве только это и дорого,
чтобы выразить себя самого, создать через книгу, через дело, через
творчество свою лич-ность.
Итак, ссылка на талант как на преимущество перед всеми неверна и лжива
на поверке: талант, в смысле характера нравственного самовыражения,
находится в распоряжении каждого нормального человека.
Мы думали вместе о том пути вдохновения, по которому проходили порознь.
Теперь эти пути пере-секлись, и мы вместе пошли. Но этот путь вместе не
похож на тот путь вдохновения; это путь труда челове-ческого, это путь, на
котором ты вечно думаешь о дру-гом, а не только о себе самом...
Как на море в тишину было на душе этой женщины, в ней было все: и небо,
и берег, и цвета,