етный обстрел.
И недаром боялся я мин. Одна из них нашла меня. Осколок на излете
воткнулся мне под левую лопатку. В ближайшей медсанроте мне выдернули его,
промыли и заклеили рану. Так получил я первое боевое крещение кровью.
Штерн сразу начал готовить наступление с целью окружения и уничтожения
японских войск, вторгшихся на территорию, которую мы считали монгольской. Об
этом следует сказать несколько слов. Я сам видел старые китайские и
монгольские карты, на которых совершенно четко граница идет по речке
Халхин-Гол. Но из более новых есть карта, на которой граница на одном
небольшом участке проходит по ту сторону реки. Проводя демаркацию границы,
монголы пользовались этой картой. Граница со стороны Манчжурии и внутренней
Монголии тогда еще не охранялась и войска внешней Монголии без сопротивления
поставили границу как им хотелось. Когда японцы вздумали тоже стать на
границе, они пошли к реке Халхин-Гол, легко прогнав пограничную стражу
монголов. Вмешались советские войска и завязались кровопролитные бои за
клочoк песчаных дюн, длившиеся почти четыре месяца. И вот теперь Штерн
готовился боем разрешить спор. Одновременно он развязывал узлы, которых
немало навязал Георгий Константинович Жуков. Одним из таких узлов были
расстрельные приговоры. Штерн добился, что президиум Верховного Совета СССР
дал Военному Совету фронтовой группы право помилования. К этому времени уже
имелось 17 приговоренных к расстрелу. Даже не юристов содержания уголовных
дел приговоренных потрясали. В каждом таком деле лежали либо рапорт
начальника, в котором тот писал: "Такой-то получил такое-то приказание, его
не выполнил" и резолюция на рапорте: "Трибунал. Судить. Расстрелять!", либо
записка Жукова: "Трибунал. Такой-то получил от меня лично такой-то приказ.
Не выполнил. Судить. Расстрелять!". И приговор. Более ничего. Ни протоколов
допроса, ни проверок, ни экспертиз. Вообще ничего. Лишь одна бумажка и
приговор. Что скрывается за такой бумажкой, покажу на одном примере.
Майор Т. Из академии мы ушли в один и тот же день - 10 июня 1939 года.
Он в тот же день улетел на ТБ-3.
Прилетел он на Хамар-Дабу (место расположения командного пункта 1 АГ)
около 5 часов вечера 14 июня. Явился к своему непосредственному начальнику -
начальнику оперативного отдела комбригу Богданову. Представился. Богданов
дал ему очень "конкретное" задание: "Присматривайтесь!" Естественно,
человек, впервые попавший в условия боевой обстановки, и не приставленный к
какому-либо делу, производит впечатление "болтающегося" по окопам. Долго ли
коротко ли он присматривался, появился Жуков, в надвинутой по-обычному на
глаза фуражке. Майор представился ему. Тот ничего не сказал и прошел к
Богданову. Стоя в окопе, они о чем-то говорили, поглядывая в сторону майора.
Потом Богданов поманил его рукой. Майор подошел, козырнул. Жуков, угрюмо
взглянув на майора, произнес:
- 306 полк, оставив позиции, бежал от какого-то взвода японцев. Найти
полк, привести в порядок, восстановить положение! Остальные указания
получите от тов. Богданова.
Жуков удалился. Майор вопросительно уставился на Богданова. Но тот
только плечами пожал:
- Что я тебе еще могу сказать? Полк был вот здесь. Где теперь, не знаю.
Бери, вон, броневичек и езжай разыскивай. Найдешь полк, броневичок верни
сюда и передай с шофером, где и в каком состоянии нашел полк.
Солнце к этому времени уже зашло. В этих местах темнеет быстро. Майор
шел к броневичку и думал - где же искать полк. Карты он не взял. Богданов
объяснил ему, что она бесполезна. Война застала топографическую службу
неподготовленной. Съемки этого района не производились. Майор смог взять с
карты своего начальника только направление на тот район, где действовал
полк. Приказал ехать в этом направлении, не считаясь с наличием дорог. В
этом районе нам мешал не недостаток дорог, а их изобилие. Суглинистый грунт
степи позволял ехать в любом направлении, как по асфальту, а отсутствие карт
понуждало к езде по азимуту или по направлению. Поэтому дороги и следы
автомашин пересекали район боевых действий во всех направлениях. Майор не
ошибся в определении направления и ему повезло - полк он разыскал довольно
быстро. Безоружные люди устало брели на запад к переправам на реке
Халхин-Гол. Это была толпа гражданских лиц, а не воинская часть. Их бросили
в бой даже не обмундировав. В воинскую форму сумели одеть только призванных
из запаса офицеров. Солдаты были одеты в свое домашнее. Оружие большинство
побросало.
Выскочив из броневичка, майор начал грозно кричать: "Стой! Стой!
Стрелять буду!" Выхватил пистолет и выстрелил вверх. Тут кто-то звезданул
его в ухо и он свалился в какую-то песчаную яму. Немного полежав, он понял,
что криком тут ничего не добьешься. И он начал призывать: "Коммунисты!
Комсомольцы! Командиры - ко мне!" Призывая, он продвигался вместе с толпой и
вокруг него постепенно собирались люди. Большинство из них оказались с
оружием. Тогда с их помощью он начал останавливать и неорганизованную толпу.
К утру личный состав полка был собран. Удалось подобрать и большую часть
оружия. Командиры все из запаса. Только командир, комиссар и начальник штаба
полка - кадровые офицеры. Но все трое были убиты во время возникшей паники.
Запасники же растерялись. Никто не помнил состав своих подразделений.
Поэтому майор произвел разбивку полка на подразделения по своему
усмотрению и сам назначил командиров. Разрешил всему полку сесть, а офицерам
приказал составить списки своих подразделений. После этого он намеревался по
подразделениям выдвинуть полк на прежние позиции. А пока людей переписывали,
прилег отдохнуть после бессонной ночи. Но отдохнуть не удалось. Послышался
гул приближающейся автомашины. Подъехал броневичек. Остановился невдалеке.
Из броневичка вышел майор, направился к полку. Два майора встретились.
Прибывший показал выписку из приказа, что он назначен командиром 306-го
полка.
- А вы возвращайтесь на КП, - сказал он майору Т. Майор Т. хотел было
объяснить, что он проделал и что намечал дальше. Но тот с неприступным видом
заявил:
- Сам разберусь.
Т. пошел к броневичку. Там его поджидали лейтенант и младший командир.
Лейтенант предъявил майору ордер на арест:
- Вы арестованы, прошу сдать оружие. Так началась его новая
постакадемическая жизнь. Привезли его теперь уже не на КП, а в отдельно
расположенный палаточный и земляночный городок - контрразведка, трибунал,
прокуратура. Один раз вызвали к следователю. Следователь спросил:
-- Почему не выполнил приказ комкора?
В ответ майор рассказал, что делал всю ночь и чего достиг. Протокол не
велся. Некоторое время спустя состоялся суд.
- Признаете себя виновным?
- Видите ли, не... совсем...
- Признаете вы себя виновным в преступном невыполнении приказа?
- Нет, не признаю. Я выполнял приказ. Я сделал все, что было возможно,
все, что было в человеческих силах. Если бы меня не сменили и не арестовали,
я бы выполнил его до конца.
Я вам предлагаю конкретный вопрос и прошу отвечать на него прямо:
Выполнили вы приказ или не выполнили?
- На такой вопрос я отвечать не могу. Я выполнял, добросовестно
выполнял. Приказ находился в процессе выполнения.
- Так все-таки. Был выполнен приказ о восстановлении положения или не
был? Да или нет?
- Нет, еще...
- Достаточно. Все ясно. Уведите! Через полчаса ввели в ту же палатку
снова:
- ...К смертной казни через расстрел...
Только это и запомнил. Дальше прострация. Что-то писал. Жаловался.
Просил. Все осталось за пределами сознания.
Военный совет фронтовой группы от имени президиума Верховного Совета
СССР помиловал майора Т. Помиловал и остальных 16 осужденных трибуналом 1-ой
армейской группы на смертную казнь.
Штерн был инициатором ходатайства перед президиумом Верховного Совета
СССР о пересмотре дел всех приговоренных к расстрелу. Он их и помиловал,
проявив разум и милосердие. Все бывшие смертники прекрасно показали себя в
боях и все были награждены, вплоть до присвоения Героя Советского Союза.
Таковы результаты милосердия. Жаль только, что не хватило милосердия для
самого Штерна. В первые дни войны он был арестован как немец, хотя он без
сомнения еврей, и расстрелян. Проявить милосердие было некому.
И еще один узел развязал Штерн. К моменту его вступления в командование
фронтовой группой, снабжение войск в Монголии было полностью
дезорганизовано.
Штерн приказал фронтовой группе взять на себя доставку всех боевых и
снабженческих грузов до армейской базы - Тамцак-Булак. Снабжение наладилось
и до конца боев не нарушалось ни разу.
Пробыл я в 1-ой армейской группе со Штерном недолго. Кузнецов требовал
назад - в Читу. Я был назначен направлением на 1 ОКДВА и мое присутствие
нужно было в штабе. Требовалось следить за обстановкой, т.к. не исключалось,
что японцы, чтобы отвлечь внимание от Монголии, могли завязать конфликт еще
где-нибудь. Я вернулся в Читу, сосредоточился на своем направлении. Но
одновременно я был в курсе всех событий в Монголии. Там было относительно
спокойно до самого сентября. Но в начале этого месяца 1-ая армейская группа
перешла в наступление. Окружила находящиеся на монгольской территории части
6-ой японской дивизии. В последующих боях эти части были полностью
уничтожены. Японцы не сдавались, а прорваться не смогли. Во-первых, потому,
что не имели приказа на отход с занимаемых позиций. Во-вторых, слишком
велико было численное и техническое превосходство у нас. Но потери мы
понесли огромные, прежде всего из-за неквалифицированности командования.
Кроме того, сказывался характер Георгия Константиновича, который людей
жалеть не умел. Я недолго пробыл у него в армии, но и за это время сумел
заслужить его неприязнь своими докладами Штерну. Человек он жестокий и
мстительный, поэтому в войну я серьезно опасался попасть под его начало.
Бои на Халхин-Голе были описаны довольно серьезно. Работал над этим
большой коллектив офицеров, операторов из штаба фронтовой группы и 1-ой
армейской группы. Я в составе авторского коллектива не был. Поэтому могу
считать свою оценку этого труда объективной.
Труд исключительно деловой. В нем очень хорошо раскрыты недостатки в
подготовке войск и офицерских кадров. Детально описаны и разобраны боевые
действия. В них показано использование родов войск, тыла, недостатки
командования. В нем нет прямых нападок на Жукова и похвал Штерну, но каждый
прочитавший поймет, кто чего стоит. Понял это и Жуков.
Книга писалась сразу же после событий и была представлена в Генштаб.
Там она была прочитана и получила горячее одобрение. Жуков в это время
командовал Киевским Военным Округом. Пока книга ходила по отзывам и
готовилась к печати, Жуков получил назначение начальником Генштаба. Первое,
что он сделал, придя на эту должность, потребовал книгу о Халхин-Голе.
Прочитал от корки до корки и начертал: "Они там не были и ничего не поняли.
В архив". Так книга, вскрывшая на небольшом боевом эпизоде те коренные
пороки в боевой подготовке войск и офицеров, которые выявились и во Второй
мировой войне, оказалась упрятанной от офицерского состава. Ради сохранения
собственного престижа начальники в Советском Союзе готовы на любые подлоги и
обман, на нанесение любого ущерба государству и народу. А система
благоприятствует этому.
16. ДАЛЬНИЙ ВОСТОК
Отгремели бои на Халхин-Голе. Переданы трупы убитых японцев. Их,
полуразложившихся, вывозят за границу и тут же сваливают в кучу, обливают
горючим и сжигают. Пепел раскладывают по урнам. Нам все это хорошо видно.
От солдат страшно пахнет. Я никогда не думал, что трупный запах такой
устойчивый. Он с нами и до Читы доехал. Да и там с полгода напоминал о себе,
мешая есть мясо.
В Чите нас всех разместили в физиотерапевтическом отделении окружного
военного госпиталя на санаторном режиме. Там мы и жили несколько месяцев без
забот и тревог. Потом начали вступать в строй квартиры и начали приезжать
наши семьи. Вот тут-то мы и узнали, как живет Чита. Очереди за хлебом были
такие, что у нас в семье всегда кто-нибудь стоял в очереди. Или жена, или
старшие сыновья. А стоять надо на улице. И зима в Чите страшная. Морозы до
50 Цельсия.
По весне прошел слух - фронтовая группа расформировывается. Потом
уточнилось. Не расформировывается, а реорганизовывается во фронтовое
управление. Создается Дальневосточный фронт в составе четырех армий - 2-й,
15-й, 1-й и 25-й, - с дислокацией управления и штаба в Хабаровске.
Забайкальский Военный Округ и 1-ая армейская группа в Монголии выходили из
состава фронтовой группы и переподчинялись непосредственно Москве.
Переезжали мы в мае 1940 г. Ехали с семьями воинскими эшелонами. Это в
моей жизни был первый столь организованный переезд. Уже в Чите мы знали свои
квартиры в Хабаровске. А приехали мы в другой мир. Мои ребята все забросили
и, раскрыв рты, ходили по магазинам, переполненным хлебом самых
разнообразных сортов, булочками, сдобами, пирожными, тортами. Дальний Восток
был в то время на особо преимущественном снабжении, а Чита на обычном. Да к
тому же перевозки для войск в Монголии нарушили перевозки для нужд
населения, а формирующиеся пополнения для Монголии поедали и без того
ничтожные запасы. Поэтому мои ребята привыкли к Чите лишь к одному сорту
хлеба, к тому, который выдают в очереди. Теперь они буквально объедались
хлебом и хлебо-булочными изделиями.
Наше фронтовое управление размещалось в здании Военного Управления
Амурско-Уссурийского округа царских времен. Здание добротное и удобное для
служебного размещения. Нашему оперативному управлению отвели как бы
специально для него построенный отсек, с охраняемым входом и сейфовой
комнатой. Команда, готовившая здание к нашему приезду, почистила здание от
того, что "ненужно". Причем ненужность определялась очень просто. Считали:
ну зачем и кому нужны царские книги? В результате богатейшая библиотека
округа была буквально разгромлена. Думали: ну кому нужны ротные приказы Бог
знает какой давности? И архив округа растащили и разбросали. А там были
уникальные вещи. Мы, операторы, бросились спасать, что можно еще было
спасти.
Попала к нам в частности книга "Русско-японская война", разработанная и
изданная Генеральным Штабом. Первый том ее вышел в 1906 году, четвертый в
1908-м. Написана красивым языком, фактически правдиво и смело. Эту книгу
читали все. Она ходила из рук в руки. Потом исчезла. Честно скажу, я
пожалел, что не решился устроить это исчезновение в свою пользу.
Попало к нам в отдел и несколько книг ротных приказов. Тоже все
интересно и поучительно. Вот приказ командира стрелковой роты,
дислоцирующейся в Раздольном (недалеко от Владивостока), от сентября 1902
года. В приказе написано: "Фельдфебелю назначить команду из трех вооруженных
солдат для заготовки дров, с одной пилой и двумя топорами. Пилить дубы в три
обхвата и боле. Двум пилить, одному сторожить от зверя". Разве не интересно
узнать, что у самого Раздольного в 1902 году росли дубы в три обхвата и
боле? И зверь меж теми дубами шастал, и был до того смел, что сторожить от
него надо было. Теперь вокруг Раздольного на сотни километров даже
кустарника густого на сыщешь.
В общем, мы познакомились более или менее с Амурско-Уссурийским военным
округом царских времен, но почти ничего не знали о нашем предшественнике -
ОКДВА. В свое время Особая Краснознаменная Дальневосточная Армия имела почти
легендарную славу, а имя ее бессменного командующего маршала Советского
Союза Василия Блюхера пользовалось всенародной любовью. Потом вдруг Блюхер
"оказался врагом народа", был арестован, судим закрытым судом и расстрелян.
Подверглось разгрому и все управление ОКДВА. Из нескольких сот офицеров
управления остались не арестованными только двое. Один из них полковник
Георгий Петрович Котов в мою бытность получил назначение на должность
начальника оперативного Управления Дальневосточного фронта, т. е. стал моим
непосредственным начальником. Пробыл он в этой должности всего несколько
месяцев. Затем уехал на Запад, и след его для меня потерялся.
Второй из уцелевших от арестов 1937-38 годов был полковник Вавилов.
Когда мы прибыли в Хабаровск, он был начальником штаба 2-й Дальневосточной
Армии. С ним мы виделись не часто, но отношения сложились более откровенные,
чем с Котовым. Вавилов был общительнее. Он говорил: "Нас с Котовым спас
Штерн. Блюхер еще не был арестованным, но уже был в немилости и никакими
делами не занимался. Мы бесцельно отсиживались по своим кабинетам, боясь нос
высунуть в безлюдные коридоры и комнаты огромного здания. И тут на должность
начальника штаба ОКДВА прибыл Штерн. Он сразу же пригласил нас обоих и
сделал непосредственными своими помощниками. Он развернул кипучую
деятельность по возрождению штаба. Нам он сказал, чтобы мы ничего не
боялись, что нас он в обиду не даст. Мы ожили, работали, не считаясь ни с
каким временем. Потом начались события на Хасане. Он поехал туда и нас взял
с собой. Прибыл на Хасан и Мехлис. Через него Штерну удалось получить
офицеров для штаба и в войска. Некоторые офицеры в это время были выпущены
из тюрем".
Картину страшного погрома офицерских кадров на Дальнем Востоке наблюдал
и я лично. Почти сразу же после прибытия в Хабаровск Штерн поехал по
войскам. От оперативного отдела Котов послал меня. Уже два года прошло с тех
пор, как прекратились массовые аресты, а командная пирамида восстановлена не
была. Многие должности просто не были заполнены, квалификация не
соответствует. Батальонами командуют офицеры, закончившие училище меньше
года тому назад. И это еще ничего - есть комбаты с образованием курсов
младших лейтенантов и с практическим стажем несколько месяцев командования
взводом и ротой. Да и как можно было быстро заткнуть столь чудовищную брешь.
Я уже говорил о штабе армии, где осталось всего два офицера. В дивизиях было
еще хуже. В дивизии, дислоцированной в том районе, где начались события на
Хасане (40 стрелковая дивизия), были арестованы не только офицеры управления
дивизии и полков, но и командиры батальонов, рот и взводов. На всю дивизию
остался один лейтенант. Его невозможно было назвать даже временно
исполняющим должность командира дивизии. Поэтому командир корпуса полковник
(впоследствии маршал Советского Союза) В.И. Чуйков позвонил этому лейтенанту
по телефону и сказал: "Ну Вы, смотрите там. За все отвечаете до приезда
командира дивизии". А командир дивизии все не ехал. Посылали двух или трех,
но ни один не доехал. Арестовывали либо по пути, либо по приезде в дивизию.
Только когда начались бои на Хасане, приехавший Мехлис назначил командиром
дивизии комбрига Мамонова из своего резерва.
Везде, где мы побывали, чувствовалось, что Штерна уважают и даже любят.
Это верно шло, прежде всего, от того, что с его приездом на Дальний Восток в
1938 году связывалась остановка волны массовых арестов и освобождение ряда
старших офицеров из заключения. Он и действительно был причастен к этому. Он
написал очень смелый доклад Сталину с анализом опасной ситуации, создавшейся
в результате того, что войска Дальнего Востока оказались обезглавленными.
Этот доклад до Сталина дошел. При чем докладывал Берия, который и взял на
себя задачу "выправить положение". Главное, конечно, было не в этом докладе,
а в том, что как раз совершался переход от "ежовщины" к "бериевщине". И в
плане этого перехода кое-что было сделано положительное и на Дальнем
Востоке, где "палку перегнули" особенно сильно. Именно в связи с этим аресты
прекратились и кое-кого выпустили и восстановили в должностях. Это, однако,
не снижает смелости и благородства поступка Штерна. Люди знали об этом
поступке, и рассказы о нем распространялись, привлекая к Штерну симпатии.
Но кроме того Штерн был симпатичен и сам по себе. Высокий, красивый
по-мужски, брюнет, ходил немного клонясь вперед, как это делают
спортсмены-тяжеловесы или борцы. Говорил слегка глуховатым голосом, напирая
на "О". "Узнавал" людей, с которыми когда-либо виделся. Я взял в кавычки
слово узнавал потому, что в ряде случаев ему удавалось "узнавать" благодаря
хорошо им освоенной системе. Он заранее вспоминал и записывал знакомых в той
части, куда ехал. Ну а дальше уже дело адьютанта своевременно предупредить о
появлении знакомца. Но это знали немногие. Положительное его качество - такт
и внимательность к чужим мнениям. За год совместной службы я ни разу не
слышал, чтобы он повысил голос на кого-нибудь, чтобы он кого-то прервал или
отнесся к сказанному как к глупости, хотя говорились, конечно, и глупости.
В Биробиджане его уважали еще и за еврейское происхождение. К вагону
приходили простые еврейские рабочие, служащие, интеллигенты, чтобы
встретиться или хотя бы посмотреть издали на командующего-еврея. Эти люди
приносили и свои нехитрые подарки. Так, с чудесной рыбой амур я познакомился
через такие подарки. Один раз рыбаки притащили огромного живого амура в
лохани с водой. Они прямо вызвали повара и ему вручили, попросив только,
чтобы он сказал "нашему командующему", что это от еврейских рыбаков.
Совсем другим человеком был командарм 2-го ранга, впоследствии маршал
Советского Союза, Иван Степанович Конев - командующий 2-й армией. Быстрый в
решениях и действиях, он не был сдержан и с подчиненными. Я познакомился с
Коневым еще в 1935 или 1936 году. Он тогда командовал 2-й стрелковой
дивизией, дислоцировавшейся в Минске. Там его поведение выглядело вполне
естественно. Когда он в полевых условиях, стоя на какой-нибудь
возвышенности, орал во всю силу своих легких на какого-нибудь растяпу
повозочного: "Ну куда попер! Куда! Вот я тебя!" И грозился кулаком, в этом
не было ничего страшного. Все выглядело вполне естественно, даже если он не
докричавшись бегом устремлялся к виновнику нарушения порядка. Теперь, в
таких высоких чинах и находясь не в поле, а в роскошном начальническом
кабинете, подобное поведение не приличествовало.
На этой почве и у меня произошла стычка с Иваном Степановичем.
Готовилось армейское штабное учение во 2-й армии. Руководителем, как обычно,
был назначен командарм, а разработчиков и в помощь командарму при розыгрыше
прислал штаб фронта. Группу эту возглавлял я. Прихожу с разработкой. Вижу,
Иван Степанович не в духе, чем-то взвинчен, но разворачиваю карты, начинаю
докладывать. Задал раздраженно какой-то вопрос, я ответил. Продолжаю
докладывать. Слушает невнимательно, и вдруг его прорывает: "Да что Вы за
чепуху нагородили!" И пошел, и пошел. Чем больше орет, тем больше
взвинчивается. Я стою, чувствую, долго не выдержу. Отвечу какой-нибудь
грубостью. Чтобы отвлечься, начинаю свертывать карты. Вдруг крик обрывается:
- Что Вы делаете?
- Убираю карты.
- Зачем?
- Я вижу, Вы чем-то расстроены. Я лучше приду, когда Вы успокоетесь.
-- Я уже успокоился. Развертывайте карты.
И мы спокойно обсудили все вопросы.
На следующий день он сам зашел в отведенную мне для работы комнату.
- Петр Григорьевич, Вы меня извините за вчерашнее.
-- Да что Вы, Иван Степанович, с каждым бывает.
С этого дня больше не было ни одного случая бестактности в отношении ко
мне с его стороны. Однако те, кто воевал под его началом, все отмечали его
"шумоватость". Но никто не обвинял его, как, например, Чуйкова, в
оскорбительном поведении. Последний раз я видел Ивана Степановича в 1957
году. Узнал. Очень приветливо разговаривал.
Еще иным был командующий 1-й армией комкор (впоследствии генерал армии)
Попов Маркиан Михайлович. Заядлый спортсмен, стройный, подтянутый,
белокурый, с благородными чертами лица, он выглядел совсем юным. Характер
имел общительный, веселый, то, что называют рубахой-парнем. В любой компании
он был к месту. К людям относился тактично, чутко. В армии его любили - и
офицеры, и солдаты. Ум имел быстрый, логического склада. Но в войну ему не
повезло. Не то, что не было военного счастья на поле боя. Этого счастья
долго ни у кого не было. Не в этом дело. Он был куда более умный
командующий, чем многие другие, но его в кругах, близких к Сталину, а может
просто сам Сталин, недолюбливали. Он дважды был отстранен от командования
фронтом и закончил службу и жизнь под началом самого бездарного, бестактного
и грубого военачальника маршала Советского Союза Василия Ивановича Чуйкова.
Думаю, что это значительно сократило жизнь Маркиану Михайловичу. С ним я
после Дальнего Востока встречался неоднократно. Во время войны служил в
составе войск 2-го Прибалтийского фронта, которым командовал Попов. После
войны, работая в академии им. Фрунзе, часто встречался с Маркианом
Михайловичем как начальником штаба сухопутных войск, в состав которых
входила и наша академия. К этому человеку сохранилось у меня самое большое
уважение. Пусть будет земля ему пухом.
Недолго командовал Штерн созданным им фронтом. Вскоре его отозвали в
Москву, где он был назначен командующим ПВО. В первый день войны, получив
сообщение о немецко-фашистском нападении, он отправился на службу. Больше
жена его не видела. Ее я встретил в санатории Министерства обороны в
Кисловодске в 1956 году. Она только недавно была освобождена из лагеря, где
отбывала срок как "жена замаскированного немца, выполнявшего шпионские
задания абвера". Я не смог сразу ее узнать. Когда я подошел наконец, чтобы
осведомиться, не жена ли это Штерна, она улыбнулась и сказала: "А я Вас
давно узнала, товарищ полковник, но не хотела ставить в неловкое положение.
А вдруг Вы не захотите узнавать". Но этим я, к счастью, никогда не болел.
Еще раньше Штерна, отозвали на Запад Ивана Степановича Конева, Маркиана
Михайловича Попова, Василия Ивановича Чуйкова и еще многих из числа высших
военачальников. На место Штерна прибыл генерал армии Опанасенко Иосиф
Родионович.
17. НАКАНУНЕ
В субботу вечером, 21-го июня 41 года, когда я уже убрал свои бумаги,
"сам себя обыскал", и опечатав сейфы, ожидал прибытия начальника караула для
сдачи под охрану сейфовой комнаты, раздался телефонный звонок. В такое время
этот звук мог нести мне только неприятности. Я подумал: "Ну, наверное,
"накрылся" мой завтрашний выходной". А я уже начал жить им. И у меня
тоскливо стало на душе, когда я снимал трубку. Но оттуда раздался голос
Генерал-Лейтенант Артиллерии Василия Георгиевича Корнилова-Другова, который
моим прямым начальником не являлся и, следовательно, от него вряд ли можно
было ожидать покушения на мой выходной.
- Петр Григорьевич, Вы скоро собираетесь домой? - прозвучал из трубки
его очень приятный голос с мальчишескими интонациями.
- Поджидаю караульного начальника.
- Если не очень торопитесь, может по пути заглянете ко мне?
Мой путь к выходу из штаба и к кабинетам командующего войсками фронта,
начальника штаба и начальника оперативного управления пролегал мимо кабинета
Василия Георгиевича. И я частенько по пути заходил к нему. Любил я послушать
этого, одного из умнейших работников фронтового управления и очень душевного
человека. Нужно сказать, что Иосиф Родионовоч Опанасенко (командующий
войсками фронта) умел подбирать людей. Начальник штаба генерал-полковник
Смородинов Иван Васильевич, его заместитель и мой непосредственный
начальник, начальник оперативного управления генерал-майор Казаковцев
Аркадий Кузьмич, командующий авиацией генерал-полковник авиации Жигарев,
начальник инженерных войск генерал-лейтенант инженерных войск Молев, как и
все другие руководящие работники фронтового управления, люди широкого
военного кругозора, знающие свое дело и инициативные работники.
Но даже на этом, исключительном для тогдашних советских вооруженных сил
фоне, Василий Георгиевич выделялся не только военным кругозором, но и
высокой общей культурой. С ним мог сравниться лишь Аркадий Кузьмич - мой
непосредственный начальник. Недаром они и дружили. Внутренне я не чувствовал
себя равным с ними. И это не потому, что имелось различие в служебном
положении и воинских званиях. Нет, мне просто казалось, что у нас различны
интеллектуальные уровни. Поэтому, хотя меня и тянуло к этим людям, я
обращался к ним лишь в меру служебной необходимости. Напротив, они оба
постоянно подчеркивали расположение ко мне и настойчиво стремились выйти за
рамки чисто служебных отношений. И этот телефонный звонок был явно не
служебного характера.
Когда я зашел в кабинет к Василию Георгиевичу, он поднялся и несколько
смущенно еще раз спросил:
- Петр Григорьевич, Вы действительно, никуда не торопитесь? Только
честно. А то ведь у меня никакого серьезного дела к вам нет. И если вам надо
уйти, не стесняйтесь, уходите.
Я успокоил его, заявив, что у меня нет никаких планов на вечер.
Мы отошли вглубь кабинета и расположились поудобнее в креслах.
Простота в отношениях с подчиненными, веселый нрав, острый ум,
решительность, твердость и настойчивость создали Василию Георгиевичу
непререкаемый авторитет, уважение сослуживцев и любовь подчиненных. О его
твердости и уме легенды складывались.
О новом командующем артиллерии заговорили, и вскоре все знали, что
появился еще один человек, который не боится вступать в спор с самим
Опанасенко и умеет отстоять свое мнение. Таких людей во фронтовом управлении
до него было только двое: генерал-полковник авиации Жигарев и мой
непосредственный начальник генерал-майор Казаковцев А.К. Они завоевали это
право не только смелостью и настойчивостью, но прежде всего умом и
инициативой.
Меня, честно говоря, занимает только один вопрос - обратился ко мне
Василий Георгиевич, когда мы уселись - как там на Западе? Как вы думаете,
будет там война?
- Безусловно!
- Скоро?
-- Завтра!
Мы оба замолчали. Потом я сказал:
- Вы же, конечно, понимаете, что мое завтра не надо воспринимать
буквально.
- Я это понимаю, - в раздумье и с оттенком горечи произнес он.
- Война висит на волоске, - снова заговорил я. - Если решено нападать
на нас, то откладывать некуда. Я считаю, что уже и сейчас начинать
поздновато. Но если начинать, то теперь, не откладывая. Тем более, что
группировка для нападения уже создана. Сводка No 8 совершенно четко дает
наступательную группировку в исходном положении. Да иначе и быть не может.
Гитлеру надо искать выхода из развязанной им войны. У него только два пути:
на Англию или на нас. На Англию может полезть только сумасшедший. Что даст
Гитлеру даже удачная десантная операция? То, что лучшая часть его армии
завязнет на британских островах. И ослабленная Германия останется лицом к
лицу с могучей страной Советов. Нет, если Гитлер хочет продолжать войну, а
он не может ее не продолжать, у него нет мирного выхода из войны, значит, он
должен прежде всего победить Советский Союз. Вот именно поэтому он подтянул
все свои войска к нашим границам. А не для отдыха, как пишется в сообщении
ТАСС. Отдыхать они могли прекрасно во Франции, Бельгии, Дании...
- Вы что же думаете, что наше правительство этого не понимает? А если
понимает, то почему же опубликовано такое успокоительное сообщение ТАСС?
Зачем опровергается возможность немецкого нападения?
- Я думаю, что вы не совсем правильно поняли заявление ТАСС? Это
по-моему, творчество самого Иосифа Виссарионовича. Это его обычная
кавказская хитрость. Он написал с расчетом подтолкнуть Гитлера на действия
против Англии. Заявление ТАСС эзоповским языком говорит: "Мы знаем, что вы
подтянули свои войска к нашим границам и мы готовы достойным образом их
встретить. Но если вы будете умниками и заберете их отсюда, то мы готовы
сделать вид, что не заметили их, когда они находились в опасной близости от
наших границ".
- Дай Бог, чтоб было так. Но у меня от заявления иное впечатление. На
меня оно нагоняет тоску. У меня такое чувство будто авторы не хотят видеть
опасности и прячут голову под крыло.
- А зачем же тогда Разведсводка No 8? Там уже никак голова не под
крылом. Если заявление ТАСС читать, не зная о сводке No 8, то оно на любого
человека произведет такое же впечатление, как и на вас. А если сопоставить
эти два документа, то мне кажется заявлению можно дать мою трактовку.
- Хотелось бы, чтобы было так. Но слишком это мудро. Кто знает
разведсводку No 8? Руководство округов, фронтов, армий. А вооруженные силы в
целом, а весь народ? До них дошло только заявление ТАСС. А оно успокаивает,
настраивает на благодушный лад. Думаю, нехорошо это. Из-за того, чтобы
тактично предупредить Гитлера, ввести в заблуждение всю страну?.. Нехорошо.
Гитлера можно другим путем предупредить, а стране сказать правду... или
ничего не говорить.
Но я не мог согласиться с этим. У меня был другой склад ума. Я не был
обучен критиковать. Я мог лишь объяснять, принимая любое слово партийного
руководства, особенно "великого вождя" за предел мудрости, которую надо было
лишь понять и разъяснить непонимающим. И у меня это получалось. Сомнения,
если даже они и появлялись, я быстро подавлял и находил всему убедительное
обоснование. Так было и с сообщением ТАСС. Беспомощный лепет в моем
объяснении выглядел пределом мудрости. И так я верил в свое объяснение, что
эта убежденность передавалась и моим слушателям. Поколебал я и сомнения
Василия Георгиевича. И как же мне стыдно стало за это, когда я узнал историю
сводки No 8. Прав был Василий Георгиевич, а я лишь себя обманывал в
интересах поддержания веры в "непогрешимого" вождя.
18. РАЗВЕДСВОДКА No 8
Подлинную историю этой разведсводки я узнал лишь в 1966 году.
Как-то мой друг и учитель, российский писатель Алексей Костерин
пригласил меня зайти: "Познакомлю тебя с очень интересным человеком" -
сказал он. Я всегда был рад приглашению Алексея Евграфовича.
Когда я приехал, у Ефграфыча никого из посторонних не было и мы, как
обычно, уселись за чай и разговоры. Алексей был удивительный собеседник.
Любой теме он умел придать увлекательность и, чаще всего, веселый отсвет.
При этом смеялся он заливистым мальчишеским смехом. Такого заразительного
смеха я больше никогда в жизни не слышал.
Я сидел спиной к входной двери и так был увлечен беседой, что не
обратил внимания на стук в дверь и на хозяйское - "войдите"! Поэтому для
меня было полной неожиданностью, когда улыбающийся всем лицом хозяин
произнес: "Ну, вот, а теперь познакомьтесь, однополчане"... Я вскочил и
пораженный уставился на не менее пораженного моего однокурсника по академии
Генерального штаба и сослуживца по Монголии и Дальнему Востоку - Василия
Новобранца. В последний год нашей совместной службы мы были очень дружны.
Алексей Ефграфович, к которому Союз писателей направил Василия со своими
мемуарами, очень быстро понял, что мы хорошо знаем друг друга. И вот свел
нас. И теперь с удовольствием хохотал, глядя на нашу обоюдную растерянность.
Но скоро мы овладели собой. И вот сидим вспоминаем. А затем я получаю от
Василия экземпляр его рукописи мемуаров и до деталей постигаю весь ужас,
творившегося в военной разведке.
До академии Генерального штаба Василий работал в войсковой разведке.
После академии мы оба были назначены на оперативную работу. Работая бок о
бок, подружились. За год до начала войны Василий был отозван в распоряжение
Разведупра Генерального штаба, и вскоре мы узнали о назначении его
начальником информационного управления. Это было прямо-таки
головокружительное повышение.
Правда шло оно в общей струе, так называемых "смелых выдвижений",
которые были рекомендованы самим Сталиным.
Будучи человеком умным, инициативным и мужественным, Василий Новобранец
твердой рукой взял бразды управления разведывательной информацией. И когда
бериевская разведка передала в Политбюро ЦК КПСС и в Генеральный Штаб так
называемую "югославскую схему" группировки немецких войск в Европе, Василий,
внимательно ее изучив, твердо сказал: "Дезо"! (дезинформация).
Докладывая начальнику Разведупра он сказал: "Наша схема базирована на
донесениях нашей агентуры и проверена нашими "маршрутниками" ("маршрутники"
это люди, которые ничего не зная о группировке противника, получают задание
пройти определенным маршрутом и доложить обо всем замеченном по пути). Но и
без этого наша схема определена. Группировка противника ясна. Она ясно
выражена как наступательная. А югославы, мало того, что "не заметили" почти
четверти немецких войск, переместили большую их часть к Атлантическому
океану, раскидав там без всякого смысла, они и у наших границ показывают
немецкие войска на тех местах, где мы знаем, что их нет и расположены они
без оперативного смысла. В своей пояснительной записке югославы объясняют
эту бессмысленность как явный признак того, что немецкие войска отведены
сюда на отдых. Но это детское объяснение. Если бы даже те немецкие войска,
которые показаны у Атлантического океана, действительно готовились, как
утверждают югославы, к десантной операции против Англии, то войска у наших
границ, даже если они пришли сюда на отдых должны располагаться не без
смысла, а в оборонительной группировке. Я не поверю, что в немецком
Генеральном Штабе сидят такие идиоты, которые, планируя наступательную
операцию на Запад, не примут мер для прикрытия своего тыла с востока".
Начальник Главного Разведывательного Управления полностью согласился с
этим. Но в Политбюро его даже не выслушали. Было получено указание
руководствоваться в оценке состава и группировки немецких войск югославской
схемой. Оказывается эта схема понравилась Сталину и он начал
руководствоваться ею. По ней, а не по разведсводке No 8 писалось и
"Заявление ТАСС". Доказывая Василию Георгиевичу "мудрость" заложенную в это
заявление, я оправдывал безмозглость "вождя" и объективное предательство им
Родины. Заявление ТАСС лишило армию злементарной боеготовности и
дезориентировало весь народ, а югославская схема наносила удары по наиболее
знающим, опытным и мужественным работникам высшего руководства вооруженных
сил.
Видимо, чувствуя недоверие к югославской схеме со стороны многих,
Сталин собирает специальное заседание Политбюро, посвященное этой схеме.
Основным докладчиком, защищавшим эту схему, был начальник разведки ведомства
Берия. После нескольких человек, поддержавших докладчика, слово попросил
начальник Главного разведывательного управления Советской Армии
генерал-лейтенант авиации Проскурин. Выступление его, спокойное по форме,
несмотря на несколько злых реплик Сталина и Берия, было убедительным,
всесторонне обоснованным и очень хорошо иллюстрированным. Оно не оставляло
камня на камне от югославской схемы и произвело впечатление даже на
сталинское политбюро. Казалось, заколебался сам Сталин.
Но на следующий день Проскурин был арестован и впоследствии расстрелян.
Начальником Главного разведывательного Управления был назначен
генерал-полковник (впоследствии маршал Советского Союза) Голиков Ф.И. Чуть
раньше генерал армии (впоследствии Маршал Советского Союза Жуков Г.К. сменил
на посту начальника Генерального Штаба генерала армии (впоследствии Маршала
Советского Союза) Мерецкова. И оба эти деятеля начали настойчиво внедрять
полюбившуюся Сталину югославскую схему. Между тем информационное управление
готовило очередную разведывательную сводку. Проект Новобранец доложил
Голикову. Тот оставил проект у себя. Затем отправился с ним к Жукову. По
возвращении вызвал Новобранца. Вернул ему проект, сухо произнес: "Вы так
ничего и не поняли. В основу надо положить схему югославов!"
- Но это же "дезо"!
- Не умничайте. Сам Иосиф Виссарионович верит этой схеме. Выполняйте
то, что вам приказано. Это мой и начальника Генерального штаба приказ.
Василий ушел. Что было ему делать? Вызвать исполнителей и, не