Юрий Иофе. Избранные стихи
---------------------------------------------------------------
OCR: Евсей Зельдин
---------------------------------------------------------------
ИЗБРАННЫЕ СТИХИ ЮРИЯ ИОФЕ (1921 - 1995)
Из книг "Итак, итог", "Вне России" и "Стихи + проза"
- В то время,- молвил лектор некий,-
Мир был погружен в туман,
И по земле бродили человеки,
Разновидность хищных обезьян.
Примерно 39 г
* * *
Полночь осенняя, ветер несносный.
В призрачном парке качаются сосны.
И где-то на небе, в заоблачной дали
На звездную мелочь Луну разменяли.
До 40 г
* * *
Прописали Спиридону
Аспирин с пирамидоном.
Вместо спирта Спиридон
Пьет теперь пирамидон.
До 40 г
* * *
Маленькие девочки
Бегают, надев очки.
До 40 г
* * *
Соревнуясь с соловьями
Распеваю соло в яме.
До 40 г
* * *
Агония.
В вагоне я.
В вагоне самогон и я.
До 40 г
* * *
На книжном рынке торгуют дичью.
Рынок походит на ярмарку птичью.
Деликатесы в различном вкусе:
В огромном выборе Уткин и Гусев.
До 40 г.
* * *
Снег засыпал все пути,
Не проехать, не пройти.
Богу молятся шоферы:
"В бога мать твою ети!"
До 40 г
* * *
Все облака и горы и воды,
Сердцу любезны не столь,
Как эта картина природы:
Роскошно уставленный стол.
До 40 г
* * *
Мне божественное незнакомо,
Бога не найду нигде я.
Чересчур конкретно: Бог - икона,
Чересчур абстрактно: Бог - идея.
До 40 г
* * *
ПЕСНЯ
Я влюблен в шофершу крепко, робко.
Ей в подарок от меня - коробка,
А в коробке, например, манто вам
И стихи поэта Лермонтова.
Ваш гараж неподалеку - прямо,
Он влечет меня к себе упрямо.
По заборам я гол бой лазаю,
Чтоб увидеть вас - голубоглазую.
В темноте толкнул я гражданина,
А в уме моем - гараж да Нина,
И душа поет как флажолета
Выпирая из угла жилета.
И когда под звуки нежной флейты
Вновь услышишь крики журавлей ты,
Уроню аккорд я с пианино:
"Не у Форда только спи, о Нина".
Примерно 39-40 г
* * *
Я корифей алкоголизма:
Придумал водочную клизму.
Хотя и здорово под мухой,
А что я пил? Поди - понюхай.
Примерно 39-40 г
* * *
Я был когда-то нищ и холост,
И был свободен от рутины,
И сердце было - чистый холст
Для будущей картины.
* * *
ОСЕНЬЮ 1940-го ГОДА
Мутный день просочился скупо,
Осветил осеннюю высь.
Небосвод, как цинковый купол,
Над сумятицей улиц навис.
Репродуктор завыл, зевая, --
Искры треска и стон антенн.
И звонки, подгоняя трамваи,
Расшибались о камень стен.
Там, в стенах -- вековая работа.
Там, в стенах -- вековая тоска.
Из газеты на сером фото
Неподвижно идут войска.
На углу -- милицейский окрик,
Пьяный крик -- и опять свисток.
Город вертится, грузный и мокрый,
Шелестит электрический ток.
И блестит, ускользнув из ритма,
Из бессмыслицы остальной,
Синевато-острая бритва --
Как намек, как намек стальной.
Москва, окт. 40
* * *
Есть души, большие, как эпос,
Сияющие голубым.
Обыденная нелепость
Симфонией кажется им.
Они не желтеют от желчи,
Не старятся в сумерках дня.
Но есть и другие, помельче:
Такие, как у меня.
Москва, весна 44
* * *
Середина - она не всегда золотая,
Например, середина 20-ого века.
* * *
Хорошо, конечно, в Вашингтоне
Только Вашингтон не Нашингтон.
Конец 40-х
* * *
ОМАРУ ХАЯМУ, НА ТОТ СВЕТ
А.
Мгновения - снежинки. Вечность - снег.
А время - ветер. Где же человек?
Во тьме, в ночи, друг друга окликают
Одиннадцатый и двадцатый век.
Б.
Ты поглядел на те же облака.
Напился из того же родника.
Прошел по той же сумрачной дороге,
Где я иду. Дорога далека.
В.
Эпоха - глубочайшая из ям.
А мы с тобой пируем по краям.
Но через яму не протянешь руку
И невозможно чокнуться, Хайям.
Москва, 50
* * *
Атлантида гниет на дне.
Океан зарастает илом.
Славный Рим отпылал в огне,
Серый пепел лежит над миром.
Для всего наступает срок.
Распадается все на части.
Но приходит новый пророк,
Обещает новое счастье
Москва, лето 51
* * *
ПОГОНЯ
То в непроглядных тучах кроясь,
То в небо вынырнув опять,
Луна преследовала поезд,
Не отступая ни на пядь.
Летел курьерский на Тбилиси,
С полночным ветром на ножах,
Но и Луна с усмешкой лисьей
На отставала ни на шаг.
Из налетающего мрака
Сквозили звезды тут и там.
Луна, как желтая собака,
Гналась упорно по пятам.
И задыхаясь тяжким паром,
Захлебываясь злой слюной,
Силач "И.С." старался даром,
Не в силах справиться с Луной.
Была Луна упряма очень,
Чего ей надо -- невдомек.
И где-то на исходе ночи
Курьерский поезд изнемог.
На станцию, взрывая спячку,
Влетел, железный и худой.
И отпоила водокачка
Его студеною водой.
Луна ушла -- и не коснется.
Кругом Вселенная пуста.
Да что Луна? Тускла, как Солнце
Мильенолетия спустя!
Уже слышны в природе вздохи,
И просветлел простор страны.
То Солнце нынешней эпохи
Вставало с левой стороны.
Москва, лето 51
* * *
При свете утренней зари
Дома казались мертвыми,
И дворники, как косари,
Асфальт косили метлами.
Ногами - шаг, руками - мах,
Не дворник - заглядение.
А люди прочие в домах,
Себя ворочая впотьмах,
Смотрели сновидения.
И людям снилась дребедень
За шторами, под пологом.
А, между тем, огромный день
Вставал над сонным городом.
Покуда цел и невредим
В своем великолепии.
Но люди выйдут из квартир
И станет все нелепее .
Уж кто-то ухо почесал,
Уже вставать кому-то.
И день растащат по часам,
Рассыпят по минутам.
И он зачахнет одинок,
Заглохнет понемногу.
И люди скажут, что денек
Прошел - и слава Богу.
Москва, лето 51
* * *
В АЛЕКСАНДРО-НЕВСКОЙ ЛАВРЕ
Призрак солнца освещает скупо
Облака и монастырский купол.
Полдень тих, и бесконечно грустно
Проходить некрополем искусства.
Ты внимай, забыв о скверной злобе,
Каменной симфонии надгробий.
Только той симфонии не слышно:
Ничего с бессмертием не вышло.
Ленинград, лето 52
* * *
20-ый век - жестокая страда
В преданиях планеты сохранится.
Отсюда начиналась заграница.
Чужой язык. Чужие города.
Чужая даль. Сырой приморский воздух.
И небо, точно серая шинель.
Солдаты спят в сгущенной тишине,
На кладбище в пятиконечных звездах.
Конью (Эстония), лето 52
* * *
КУРОРТНЫЙ ПЛЯЖ
Курортный пляж впритык покрыт телами:
Сплошные груди, бедра, животы, зады.
А Солнце с недоступной высоты
Льет ультрафиолетовое пламя.
Мы бросили насущные дела,
Пересекли огромную Россию -
И здесь, на пляже, солнечную силу
Накапливаем в бледные тела.
Матрос в отставке, полный благородства,
Старик-привратник, к будке прислонясь,
С презрением обозревает нас:
Передвижную выставку уродства.
Лежу на пляже, Солнцем опален,
А рядом в море - ласковость и легкость,
Но, раздеваясь, чувствую неловкость,
Поскольку я - увы! - не Аполлон.
Анапа, лето 54
* * *
В ПОЕЗДЕ
Крестьяне смачно ели сало,
А горожане - колбасу.
Вагон размеренно качало,
Бряцала сцепка на весу.
Жевали анекдот тяжелый,
Спор о политике вели.
Мелькали города и села,
И степи синие вдали.
Судили об озимом севе,
Угомоняли детский крик.
Почтовый поезд шел на Север,
Пересекая материк.
У каждого свои заботы
И обстоятельства свои.
У каждого свои работы
И обязательства свои.
Тот - от беды, а тот - к успеху,
Тот - от суда, а тот - на суд.
А мне неважно, мне не к спеху.
Мне все равно, куда везут.
Поезд "Одесса-Ленинград", авг. 54
* * *
Белый свет засыпан белым снегом.
От Луны тоскливо и светло.
И каким-то безымянным веком
Белое беспамятство легло.
В зимних переулках очень тихо.
Белый снег синеет при Луне.
Будто все скончались после тифа
Или все убиты на войне.
Свет Луны безжизненный и постный,
Заливает безысходный снег.
Очень холодно и очень поздно:
3-ий час утра, 20-ый век.
В глухоту, к варягам, к печенегам
По снегам уходит древний след.
Белый свет засыпан белым снегом
Белый снег засыпал белый свет.
Москва, зима 56
* * *
ЧЕТВЕРТЫЙ ЧАС УТРА
Уже темно и гулко в ресторанах.
Четвертый час утра. Последних пьяных
Такси растаскивают по домам.
И поглощает их ночной туман.
И, как объедки ужина с тарелок
Сметает в кухне дерганый лакей,
Сметает проституток престарелых
Милиция с пустынных площадей.
Куда идти? Дорога позабыта.
Четвертый час утра, и все закрыто.
Лишь дождевыми брызгами пыля,
Промчат авто: к Лубянке от Кремля.
Москва, 56
* * *
Я темный трюм не набивал рабами,
Я их не вез в неволю, на убой,
Чтобы продать на рынках в Алабаме,
Как мой предшественник Артюр Рэмбо.
Из-за меня несчастные не гибли,
В туземцев я не посылал снаряд;
Как мой собрат, жестокосердый Киплинг,
Я не водил карательный отряд.
Я прожил жизнь без мускульных усилий,
Капризный и непризнанный поэт.
В глубинах однокомнатной России
Писал стихи и не читал газет.
Итак, итог. Невозместим убыток.
И не помочь, коль к 35-и
Я заблудился в закоулках быта
И сбился окончательно с пути.
Москва, 56
* * *
Как будто приснился на миг
И вот исчезает за мысом
Чудн й городок Геленджик,
Что в памяти бегло записан.
Идет теплоход напролом,
Простор под себя подминая.
Полуднем, как жидким стеклом,
Облита природа немая.
Мне берега море милей,
И я вспоминаю не очень
О милой хозяйке моей
Любимой в течение ночи.
Но сколько таких городов
И сколько случайных хозяек
Возникнут, как пятна мозаик,
На темном исходе годов?
Джубга (Сев.Кавказ), лето 56
* * *
ВСТРЕЧА В СУХУМИ
Старику порядком за сто,
Но в глазах играет прыть,
И еще не сделан заступ,
Чтоб ему могилу рыть.
Бородою Черномора
Не кичится предо мной
Этот житель Черноморья,
Человек земли иной.
Мы сошлись в одном духане
За пол дюжиной вина.
Было море, как дыханье,
Колыхалась глубина.
Гомонил курортный город,
Золотился знойный свет.
Ну, а мне еще не 40,
То ли будет, то ли нет.
Кабы выплыл вновь в верховья
Мутной речки бытия, -
Не писал бы век стихов я
Не трепал бы душу зря.
Я бы создал прочный базис:
Горы, звезды, сыр и хлеб.
Я бы жил как тот абхазец:
Чисто, честно, сотню лет.
Сухуми, лето 57
* * *
НА ЗЕМЛЕ
Ибо каждый из нас - и никто и ничей,
Мы живем безутешными вдовами.
Белой тишью зимы, черной тушью ночей
Очарованны и околдованы.
С бытия чешуей осыпается чушь
Так вот мы и живем обреченные:
В одиночные камеры собственных душ
Все пожизненно заключенные.
Москва, 58
* * *
ПОТОМ
Георгию Журавлеву
Мечтают школьники о дальних странах,
О путешествиях во все края.
Ну, а потом - тоска в оконных рамах
Идиотизм глухого бытия.
Поют студенты, что, как волны, быстры
Дни нашей жизни - так налей вина!
Ну, а потом - отменные службисты,
Чиновные и чинные сполна.
Мы в молодости поднимаем знамя,
А к старости отстраиваем дом.
Но можно жить, когда живешь, не зная
Того, что совершается потом.
Москва, 58
* * *
Метель метет.
И мир не тот,
Каков на самом деле.
Снега идут.
И там и тут
Метет метла метели.
Метель мутит,
На нас летит
И заметает дали.
И в маяте
И мы не те
На самом деле стали.
Москва, зима 58
* * *
ДЕКАБРЬ
Скрыли белые заносы
Пестроту людей и стран.
Красным глазом альбиноса
Смотрит Солнце сквозь туман.
Нас накрыло полусферой -
Бледной, плотной как асбест,
Придавило этой серой
Мертвой тяжестью небес.
Я иной земли не видел.
Но в пивной один моряк
Все твердил, что на Таити
Все устроено не так.
Москва, дек. 58
* * *
Нет, нет, мне не смешно, а страшно.
И не пойму - чему смеетесь.
Насколько Маяковский - башня,
Настолько Н.Глазков - колодец.
* * *
Из М. Грубияна ( два перевода)
А.
Как долго ни длилось бы светлое лето,
Я буду влюблен в бытие
И сердцем, исполненным песен и света,
Приветствовать лето свое.
Ложусь на шуршащие юные травы,
Приятно их телом примять,
И в вечности сонной, мне кажется, право,
Я буду вот так же дремать...
Б.
Лиса
Хорошо купить жене подарок,
Чтоб ушла по плечи в лисий мех,
Да боюсь, не хватит гонорара,
Если даже выпадет успех.
Я стихи слагаю, дорогая.
За упорный стихотворный труд
Мне мои собратья, полагаю,
Пышным погребеньем воздадут.
Ну, а плечи смуглые я сам
Обовью не хуже, чем лиса.
* * *
Дни мои толкутся, как на рынке - люди.
Дни толпятся, уходя в туман.
Под названьем "Завтра ничего не будет"
Я купил переводной роман.
Ядерная бомба Землю не погубит,
Не поглотит черная дыра.
Кто сказал, что завтра ничего не будет?
Завтра - будет. То же, что вчера.
Москва, зима 59
* * *
Мне не поднять лица измятого.
А за окном дымят дома.
Москва. Январь 60-го.
Тосклива тусклая зима.
Пусты обглоданные скверики,
Где оголтели воробьи.
Да на расхлябанной Москве-реке
Чуть зеленеют полыньи.
Сгустится вечер. В город спустится
Неслыханная тишина.
Естественная наша спутница,
Взойдет старинная Луна.
Я душу мучил и изматывал
В сплошном бреду, в ночном дыму.
И вот теперь лица измятого
На трезвый мир не подниму.
Москва, янв. 60
* * *
Я В ТБИЛИСИ
Всем проклятым поэтам
Это будет понятно.
Я хожу по Тбилиси
Туда и обратно;
И грызу впечатленья,
Как собака -- объедки,
К заготовленным рифмам
Подбирая объекты.
Все мне странно и ново,
Непонятно и дико,
Даже небо Востока
Цвета краски индиго,
Переулки, слепые
В ослепительном свете,
Завитые, как буквы
В грузинской газете.
Право, здесь неуместна
Европейская маска!
Вот и ночь наступает,
Как арабская сказка.
Ну а я наблюдаю
Все от глуби до выси,
Исступленно рифмую
И хожу по Тбилиси.
Все живое помято
В сумасшествии этом.
Впрочем, это понятно
Проклятым поэтам!
Тбилиси, лето 60
* * *
НА МТАЦМИНДЕ
Григорию Гальперину,
субтропическому сачку
В поднебесье, к самой выси
Нас вознес фуникулер.
Снизу, в рваной рамке гор.
Простирается Тбилиси.
Мы глядим на мир кругом
Капитанами из рубки.
Нам закат наполнил рюмки
Темно-красным коньяком.
Странен гомон древней песни.
А в душе моей в ответ
Ни тоски, ни боли нет --
Пустота, как в поднебесьи.
Ты готов и я готов.
Никнут головы, как слитки.
И улыбки, как улитки,
Выползают изо ртов.
Тбилиси, лето 60
* * *
ДЫМ
Крематорий дымит по-фабричному густо
Поднимается дым к небосводу ползком.
Все кончается здесь: и любовь и искусство -
Все кончается дымом на 5-ом Донском.
Крематорий дымит. И тяжелый и острый
Расползается дым в поднебесье Москвы.
Он вползает в меня через уши и ноздри
Вместе с духом авто и дыханьем листвы.
Крематорий дымит. Видишь, снова и снова?
Дым еще не растаял, еще не остыл.
И за дымом безликим следит из былого
Обреченный на вечность Донской монастырь...
Так чего ж я хочу от cебя, от эпохи?
Неудача гнетет, честолюбье томит?
Разве я не вид л в городской суматохе,
Как на 5-м Донском крематорий дымит?
Москва, осень 60
* * *
Быть может, скитаясь путями исканий,
Умру у подножья счастливых годов.
Посмертные томики синих изданий
Поставит на полку любитель стихов.
Раскинется город таинственной сетью -
Ни Рига, ни Прага, ни Рим, ни Париж.
И сумерки 3-его тысячелетья,
Синея, повиснут над скатами крыш.
Но будут, как прежде, оранжевы зори
И так же, как прежде, тревожны сердца,
И будут гореть в человеческом взоре
Все та же надежда и ужас конца.
И будут все те же концы и начала,
И в небе разбрызгана звездная ртуть.
И кто-то прохожий пойдет, отмечая,
Моими стихами, как вехами, путь.
Москва, 61
* * *
В МУЗЕЕ
Георгию Журавлеву
Застыл окаменелый запах,
Как выдох призрачных времен,
Где напоказ в музейных залах
Скелет столетий оголен.
Кругом - осколки древней драки,
Остатки мертвых берегов.
И словно отсвет в полумраке -
Беззвучный хохот черепов.
Херсонес(Крым), лето 62
* * *
ОДИНОЧЕСТВО
Огни мерцают на далекой пристани
И тлеют искрами на склонах гор.
Под пеплом тьмы вечерний город издали
Похож на затухающий костер.
Соленой синью темнота насытилась,
Восток и Запад спрятались в туман.
Луна серебряным песком осыпалась
В холодный высыхающий лиман.
И на песках разрушенного берега,
Забывшая о солнечном тепле,
Как искра в темноте, душа затеряна
На этой умирающей Земле.
Дальние Камыши (Крым), лето 62
* * *
ИНЕЙ
Солнце светится в блеклом дыме -
Гибрид фонаря и дыни.
В парках и на бульварах
Оледенели деревья.
Подобно странным скелетам
Каких-то древних животных
Окаменели деревья.
Иней, повсюду иней.
А в инее - все иное.
Иней на статной даме
И на высотном доме.
В инее, в синем дыме,
Тонет земное Солнце,
Тянется зимний день.
Москва, зима 63
* * *
СКЕЛЕТЫ
Кто видит мир в лучах Рентгена,
Того преследует картина,
Неаппетитная картина,
Пренеприятная картина:
Работающие скелеты,
Обедающие скелеты,
Дерущиеся скелеты,
Целующиеся скелеты.
Хорошо, что эти скелеты
Скрыты платьем и плотью одеты,
Вплоть до смерти плотно одеты
Отвратительные скелеты.
Люди, люди, братья по крови!
Не срывайте с себя покровы!
Прячьте души свои и чувства
В плоть обычаев, в платье искусства!
Москва, зима 63
* * *
ЭСТОНСКИЕ СТИХИ
А. Общий вид города Таллина
Улицы, узкие, как ущелья,
Ощерились башнями.
Неужели я
Попал в столетье поза-поза-позавчерашнее?
Позабытое, точно снег позапрошлой зимы?
И твердит, будоража умы,
О бессмертье и смерти
Звонкий гул,
Гулкий звон
Евангелической церкви.
Однако в узких, как ущелья, улицах города
Таллина, у подножья Длинного Германа и
Толстой Маргариты, расположились не
Олайская гильдия и не Братство Черно-
головых, а кафе, книжные и парфюмерные
магазины,редакции газет и другие вполне
современные учреждения, включая КГБ.
В этом городе был я
С задумчивостью на челе.
Карабкался бодро по Пикк-Ялг,
Которой тысяча лет.
По этому городу я бродил,
По серым ступенькам времен.
И что позади? И что впереди?
Все только -- каменный сон.
Прошлое не умерло: оно соседствует бок о
бок с настоящим. Из крепостных бойниц
изливаются последние известия, меж
готическими зубцами поветриваются
нейлоновые колготки. Эта анахроничность
придает городу особое очарование.
Кто-то спутал столетья движеньем неверным.
Кто-то дни стасовал, как игральные карты.
И упрямо глядят Маргарита и Герман
За Балтийское море, где стынут закаты.
Б. Хаапсалу днем и ночью
День -- как желтое ожиренье.
Ночь -- как синее истощенье.
Носят женщины ожерелья
Неподдельного восхищенья.
Загорают на пляжах модницы
У цветных павильонов.
Розовеют на солнце задницы
Городских павианов.
А над Старою гаванью
Говор, гомон и гавканье.
Но кончается день.
Айда в замок смотреть привиденье!
В замке мрачно, как в пещере,
Застоялась тишина.
Сквозь готические щели
Льется полная луна.
Мы ввалились в мертвый замок,
Как в бесплатное кино.
И уставились упрямо
На церковное окно.
Тише! Призрак Белой Дамы
Входит в черное окно.
Кто такая эта Дама?
Что белеет там, внутри?
Может, жертва феодала
Или пагубных интриг?
Или скверная колдунья,
Или верная жена
В переливах полнолунья
На стекле отражена?
Шевелится в лунном свете
И видна со всех сторон
Сквозь туман семи столетий
Дама рыцарских времен.
Вот склонилась к подоконнику
В платье призрачного цвета.
Молча смотрим кинохронику
13-го века.
А потом своей дорогой
Мы уходим по домам.
Мы идем своей дорогой
Обнимать реальных дам.
Мы идем по лунным лужам,
По колено в голубом.
И не помним, и не тужим
О былом.
Таллин -Хаапсалу, лето 63
* * *
Белая ночь над Белым морем.
Белые чайки над белым теплоходом.
Низко над водою светит Солнце,
Блеклое Солнце, ночное Солнце,
Солнце, круглое, как иллюминатор,
Который открыли в бледном небе
И позабыли задраить на ночь.
Низкое Солнце в высоких широтах,
Малое Солнце в просторах широких,
Тускло и скудно в море играет
И никогда никого не греет.
Оно не греет, а мне и не надо:
Пускай поостыну от жаркой жизни,
От жаркой драки и жаркой дружбы,
От жарких пьянок и жарких женщин.
Белый теплоход вибрирует дробно
В такт моему нездоровому сердцу.
Сажусь на битинг, гляжу на Солнце,
В белые недра белой ночи,
На белую пену Белого моря
И белые трубы над белым ютом.
Но я -- профессиональная сволочь:
Я все запачкал белыми стихами!
Рейд у острова Соснов ц, лето 1963г.
* * *
БЕЛОМОРСКО-БАЛТИЙСКИЙ
КАНАЛ ИМЕНИ СТАЛИНА
Я не стирал бы с карты это имя.
Я не стирал бы грязное белье.
Пускай потомки помнят нас такими,
Какими нас взрастило бытие.
Какими нас эпоха сформовала,
Какими мы, не веря и не ждя,
Ложились в грязь у этого канала
По манию, по мании Вождя.
Просторы детонировали гулко,
Упрямый грунт от грохота размяк.
Что там Некрасов со своей чугункой?
Не та задача и не тот размах!
Июль 63
* * *
Юрию Кривцову
Давно ли сгинул
Дилижанс?
Столетье дыма.
Рассветный час.
Пр пасть, прочерк
Прошлых лет.
Окисью ночи
Синь рассвет.
Мы - иные.
Душа - дюраль.
Но и ныне
Стремимся в даль.
Мечем гордо
Гарпуны
В ломкую, мертвую
Плоть Луны.
Анализируем -
До поры!
Анатомируем
Антимиры.
С телевизоров
(Все бы сжечь!)
Слизываем
Голубую желчь.
Синь рассвета.
Зари накал.
Или это
Горит напалм?
Сверхбезумие
Архибред.
Давно ли умер
Архимед?
Москва, зима 65
* * *
На теплоходе пиво,
Шумно, полно народу.
Волны ползут лениво,
Следуя теплоходу.
Сонный, от солнца пьяный,
Свесился с теплохода,
Всматриваюсь упрямо
В глубь, в голубую воду.
Как в старинном романе
Полу стертые строки,
Как на телеэкране -
При нечеткой настройке,
Как водяные знаки -
Где-то внизу, во мраке,
Контуры кружевные,
Конусы неживые.
Что это? Небыль? Диво?
На теплоходе - пиво
И репродуктор ржавый
Харкает Окуджавой.
Солнечной благодатью
Дышат живые люди.
Под голубою гладью
Недостижимы глуби.
Чолпон-Ата (Киргизия) авг. 65
* * *
Тайнинка. Тайна детства.
Не думал, не гадал,
Как тяжело вглядеться
В прошедшие года.
Потом пришли идеи.
Потом пошло на спад.
А нынче в самом деле
Подходит 50.
Со всею прямотою
Признаюсь, что не знал,
Не знал, что крематорий
Походит на вокзал, -
Где каждую минуту
Отжившее старье
Уходит по маршруту
"Москва-Небытие".
Зачем же было детство?
Ведь сколько ни крути, -
А никуда не деться
С проклятого пути.
Щелково(Подмосковье), весна 66
* * *
КЁНИГСБЕРГ 1968
А.
Известно всем, что наша жизнь - игра.
Что гибели былое не избегло.
Другая власть выходит на парад.
И косорыло прет Калининград
Из ледяных кварталов Кенигсберга.
Проходят будни в будничных делах,
И мерзнет жилотдел в кирпичной кирке.
Другие ордена на кителях.
Другие имена на площадях.
Другие номера. Другие бирки.
А вроде дни идут одни и те ж,
И не с чего б, казалось, измениться.
А поглядишь, невежда из невежд,
Ты - упразднен. Как звательный падеж.
Как ижица. Как тезоименитство.
* * *
Б.
Как будто сороковые вижу.
Торчат прошедшие годы, как пни.
Саженный шрифт на сожженной бирже:
Wir kapitulieren nie! *)
Военный город. Военный запах.
Ощерился в небо кирпичный скелет.
Навис несусветный Вильгельмов замок
Несметной грудой немецких лет.
Легенды и люди, мы все стареем.
Снежок присыпает прежние дни.
Кругом пустыри поросли пыреем:
Wir kapitulieren nie!
Я полон черными сороковыми.
А Прейгель струится и каждый миг
Уходит черными рукавами
В янтарное море, в вечность, в миф.
Кенигсберг, янв. 68
*) Мы не капитулируем (нем.)
* * *
ЛУНА НА АВТОСТРАДОЙ
Луна над автострадой
Висит наискосок.
И ветер полосатый
Пронзительно жесток.
И наплывают тенью
Вплотную с двух боков
Деревья-привиденья
Из пройденных веков.
А там, в дали покатой,
Не прикрывая век,
В огнях пансионата
Дрожит 20-ый век.
И буквой иностранной
В пучинах тишины
Висит над автострадой
Дорожный знак Луны.
Пирогово(Подмосковье),лето 68
* * *
Средневековая нелепица
Еще стояла, как стена.
Но любопытный Сатана
Заглядывал в тетради Лейбница.
И белизна материков
Еще была почти нетронута.
Но Запад выползал из омута,
Скользя по стыку двух веков.
Теснилась темная Германия
Среди готических камней.
Но интеграл, как мудрый змей,
Вползал на дерево познания.
И шевелился тошный миф
В утробе матери-истории,
И потешался над устоями
Полумонах, насмешник Свифт.
Москва, весна 69
* * *
Тает, тускнеет Солнце.
Город в вечерней ретуши.
Тонет земное Солнце
Наискосок от ратуши.
Что это? Рига? Прага?
Я не припомню, право.
Правда воспоминаний.
Или другая правда.
Москва, весна 69
* * *
Я сижу за чекушкой.
За окном -- этажи.
Размоталась катушкой
Эта жизнь, эта жизнь...
Все отчетливей, резче
Проступают вдали
Все разлуки и встречи,
Все былые любви.
За московской чекушкой,
За грузинским чайком
Я гляжу равнодушно
На пейзаж за окном.
Не Якир и не Киров,
Не попав на прицел,
На обочине мира
Я под старость присел.
И сижу за чекушкой,
И в окошко гляжу.
Город скученный, скучный,
Все этаж к этажу.
Путь мой горек и долог
По таким городам.
Ни за рубь, ни за доллар --
Ничего не продам.
Москва, осень 69
* * *
Небо тяжкое, стопудовое,
И облезлая осень мертва.
Здравствуй, лагерная Мордовия,
Замордованная мордва!
Пахнет падалью ветер Севера,
И торчат из грязи вразброс
То осина, иудино дерево,
То кривые скелеты берез.
Кособокая, необутая,
Плачь, Мордовия, день и ночь.
Злою проволокой опутанная,
Не помочь тебе, не помочь...
И бредут - ползут жены вдовые,
Старики ползут к сыновьям -
По Мордовии, по Мордовии
Уподобившись муравьям.
И не спится мне ночью черною
Возле лагерной проходной,
Ах, Мордовия, заключенная!
Ах, Мордовия, край родной!
19-ый лагпункт (Мордовия), осень 71
* * *
Не знаю, легко или трудно
К стране прилепиться другой.
Как в детстве, МОГЭС пятитрубный
Дымит над Москвою-рекой,
И так же Ордынка щербата,
И так же Татарка темна,
И красную заводь заката,
Как в детстве, видать из окна.
Сегодня, вчера и когда-то
В безумье, в смятенье, в тоске,
Студентом ходил и солдатом
По этой, по самой Москве.
И, видимо, стыдно и странно,
Что я не осилил беду,
Что в дальние вольные страны
Теперь без оглядки бегу.
Москва, зима 72
* * *
Запах детства, запах елочный,
От мороза воздух розов.
Дымно в городе и солнечно
30 градусов мороза.
Шубы, шапки, шали, варежки,
Но душа насквозь промерзла.
Потому-то я, товарищи,
Ухожу, хотя и поздно.
Здесь полвека было пройдено,
Путь запятнан и запутан.
Ах, Москва, чужбина-родина!
Ничего я не забуду.
Только знаю, южной полночью,
В апельсиновой аллее,
По Москве морозно-солнечной
Не заплачу: не сумею.
Москва, зима 72
* * *
Пусть Россия черна, не бела.
Но какой бы она ни была, -
Только в ней для меня белый свет,
Ибо вне - и дыхания нет.
Что мне блеск чужеземной страны?
Плотный плеск средиземной волны?
Кипарисовый рай во дворе?
Обольщенья ночных кабаре?
Все постыло, ни встать и ни лечь.
И настырна нерусская речь.
Страшен черный провал впереди.
Отойди от меня. Отойди.
Иерусалим, июнь 72
* * *
ИЕРУСАЛИМ
Я сошел со своей стези,
Оступился, куда не надо.
За железными жалюз
Черный призрак чужого града.
Ночь тягуча, как черный воск.
Тишина тяжела, как грыжа.
Бело-синее пламя звезд
Надо мной прожигает крышу.
Не уйти от такой тоски,
От последней тоски, пустынной.
Нарезая ночь на куски,
Тонко стонут часы в гостиной.
Или память звенит, как медь,
О былой, о большой обиде?
Не хочу ничего хотеть,
Ни хотеть, ни глядеть, ни видеть.
Ни того, что теперь вблизи,
Ни того, что вдали навеки.
Как тяжелые жалюз,
Опущу тяжелые веки.
Иерусалим, 10.09.72
* * *
ПАРИЖ, PLACE PIGALLE
Кому веселье, мне печаль,
Среди блядей и пьяниц
Торчу всю ночь на place Pigalle
Проклятый иностранец!
Торчу, тяжелый эмигрант,
Патлатей старой щетки.
Мадам! Налейте 200 грамм!
Вот мне - и той красотке.
Торчу всю ночь, красотку сжав.
Ох, скучно с вашей бабой!
Хочу сейчас на брудершафт
Вот с этим, с вышибалой!
Но вышибала дюж и рыж
И ничему не верит.
А фиолетовый Париж
Волнуется за дверью...
И это все не по плечу
И точно в черном мыле.
И я торчу. Всю ночь торчу.
Торчу в свободном мире.
Париж, нояб. 72
* * *
Вадиму Делоне
Я все свое продал и пропил.
И вот, безо всяких надежд,
Безудержно мчусь по Европе
Экспрессом "Париж -- Будапешт".
И только ночные деревья
На этой железной тропе.
И только ночные виденья
Мое обступили купе.
И бродит, как синее знамя,
Неведомый отблеск вдали.
И бредят коровьими снами
Крестьяне французской земли.
И, синими искрами сыпля,
По Франции мчится экспресс,
Взывая протяжно и сипло
Во тьму первобытных небес.
Мюнхен, 1. 12. 72.
* * *
Слипается прошлое комом,
Сливается в мертвый итог.
Я в мире совсем незнакомом
Стою на развилке дорог.
И что приключилось со мною?
Какой получился барыш?
Я вижу: под потьминской тьмою
Уже исчезает Париж...
Мучительная абберация,
Случайные взбрызги пера.
И, видимо, мне собираться
В другую дорогу пора.
Франкфурт-на-Майне, 7. 11. 73
* * *
Звенели звезды, листья падали,
Кресты застыли, как в строю.
В немецком городе Висбадене
На русском кладбище стою.
Нет, не меня, как падаль, бросили, --
Я все, что было, бросил сам.
И на холме, в наплыве осени,
Стою, открытый небесам.
Пусть заблудился в мире западном,
И все совсем наперекос...
Путем неправильным, неправедным,
Но я иду к Тебе, Христос!
Франкфурт, 8. 9. 74
* * *
БОЛОТО
Сразу к югу от Хайфы,
Где-то возле чего-то,
Средиземное море
Переходит в болото.
В тусклом, тяжком закате
Первобытно немое,
Средиземное море,
Средиземное море!
Где-то вольные страны,
Да до них не добраться.
Может, Левиафан
Здесь откладывал яйца.
И из топи и гнили
Вылуплялись идеи,
Вырастали легенды
О стране Иудее.
Я бродил по планете,
То зеленой, то синей,
По прекрасной, как детство,
Невозвратной России,
По парижским бульварам,
По берлинским аллеям...
Ничего не желаю.
Ни о чем не жалею.
Не паломник, не странник,
Не турист на охоте --
Видно, здесь и погибну
В Средиземном болоте,
В тупике, в захолустье,
В первозданной трясине, --
На печальной планете,
То зеленой, то синей.
Вайльмюнстер, 24. 3. 75
* * *
В ЛОНДОНЕ
Поблекло все и отсырело.
В какой стране? В каком году?
Туманный день, ревут сирены,
И я по Лондону иду.
Холодный дым на темной Темзе,
И небосклон, как балдахин.
А я, как прежде, занят тем же:
Хожу, гляжу, кручу стихи.
Вдыхаю непонятный запах,
Впиваю странную страну,
Сижу в своеобразных пабах
И пиво желчное тяну.
И город, здание за зданьем,
Во весь неимоверный рост
Как бы кирпичным почкованьем
Образовался и пророс.
Так тесно стиснуто пространство,
Не выбраться из западни.
И, будто в дни викторианства,
Биг-Бен отзванивает дни.
Но страх былого не растаял,
И все былое, как броня,
Как ночь, как черно-серый Тауер,
Вдруг навалилось на меня.
Земля скрипит, как флюгер утлый,
Как пыточное колесо.
Ночным убийством бредят куклы,
Тоскуя у мадам Тюссо.
А я по Лондону скитаюсь,
Не слишком трезв, не очень пьян,
Но то и дело спотыкаюсь
О нулевой меридиан.
Лондон, 4.8.75
* * *
СОВЕТСКИЕ ТАНКИ
Мазурские топи,
Варшавские парки!
Ползут по Европе
Советские танки.
На Ригу, на Прагу,
На Лодзь и на Познань.
О красные звезды!
О страшные звезды...
Трясется Европа
От грузного гула,
Узнает Европа
Железные скулы!
А новый Малюта
Как ухнет! Как ахнет!
И пахнет мазутом.
И гибелью пахнет.
На рынки и храмы,
На кемпы и копи
Советские танки
Скользят по Европе.
И каменный город
Трещит, как досчатый.
Советские танки
Не знают пощады!
Не верьте, друзья,
Дипломатам внимая,
Что танки застыли
9-ого мая...
На Цю-рих, на Мюн-хен,
На ба-ры и бан-ки
И-дут по Ев-ро-пе
Со-вет-ские тан-ки.
Вайльмюнстер, 2. 6. 75
* * *
Щебечут птицы по-немецки
Среди пустот.
И словно в подмосковном детстве
Трава растет.
Июньский день, пустой и долгий
И я один.
Стоит в лесу густой и волглый
Зеленый дым.
Я нынче болен, очень болен,
Я сам не свой.
Я очень болен, горьким горем -
Глухой тоской.
Мне только желтая больница
На много лет.
Россия - там. Россия - снится.
России - нет.
19 76 г.
* * *
ВСТРЕЧА В ГАМБУРГЕ
Не выясняя отношений,
Мы пьем сегодня по большой:
Немецкий летчик с рваной шеей,
И я с рассеченной душой.
Красотка пиво нам подносит,
А мы, конечно, про войну.
И летчик Гитлера поносит,
Я тоже Сталина кляну.
Кривой локаль картавит хрипло,
И ничего не превозмочь.
Как глина черная, налипла
На окна гамбургская ночь.
Красотка с кружками маячит,
И кто-то лезет на рожон.
А мы суем друг другу, плача,
Фотоулыбки наших жен.
И что-то врет немецкий летчик,
И что-то я в ответ ему.
Давай, камрад, еще глоточек!
Пора идти в дневную тьму.
Гамбург, 9.7.75
* * *
КОЕ-ЧТО О ДЯТЛАХ
Надежде Шатуновской
Уныло в лесу и промозгло,
Лишь дятлы долбят напролом.
(И от сотрясения мозга
Они умирают потом.)
Среди тишины необъятной,
Не ведая сути совсем,
Ах дятлы, ах глупые дятлы,
Чего вы стучите? Зачем?
Я пьяный -- то в доску, то в стельку -
Ненужную ношу несу.
И бьюсь головою о стенку,
Как дятел в пустынном лесу.
Как дятел -- балдой об осину --
Долбаю до боли во лбу.
И все вспоминаю Россию,
И все проклинаю судьбу.
Скитаюсь бесцельно и долго
Сквозь призрачный сумрак и свет.
Хоть малая бы толика толка!
А только и толики - нет.
Вайльмюнстер 26.02.76
* * *
Мы все потонем в водородном зареве,
Мы не оставим и могильных плит.
И сорняком не зарастут развалины,
А сплавятся, как лава, в монолит.
И потекут тысячелетья черные,
Холодным пеплом над Землей пыля.
И не узнают звездные ученые:
Была ли обитаема Земля?
Вальмюнстер 23.3.76
* * *
ГОРОДОК-С-НОГОТОК
Над готическим городком
Колокольная стынет трель.
Атлантическим ветерком
Продувает насквозь апрель.
Вдалеке от больших проблем,
По-воскресному сонно нем,
Вдалеке от больших дорог
Видит сны городок-с-ноготок.
Тишина кругом, тишина.
В тишину ушел человек.
Непонятно: что за страна?
Непонятно: который век?
Чет да нечет, нечет да чет-
Точно время, речка течет,
Оживляя привычный край,
Отражая кирпичный рай.
Будто нет ни борьбы, ни судьбы,
Будто мир застоялся тут.
Обыватели - как дубы,
Что на набережной растут.
Вас обманывает апрель!
Вы не верьте ему теперь!
Годик-два разворотят сны
Бомбовозы моей страны!
Вайльмюнстер, 4.04.76
* * *
СТРАННЫЙ ЗАКАТ
"На далекой звезде Венере..."
Н. С. Гумилев
Тускнея за зубцами древними,
Закат уныло обливает
Поля с фруктовыми деревьями,
Каких в России не бывает.
Какой-то призрак мутно-розовый,
Пришелец из другого века.
А в небе просинь, в небе прозелень,
И тьму не отделить от света.
В какой-то траурной гармонии
Все замерло и отзвенело.
Вокруг меня -- страна Германия,
А может быть, звезда Венера.
На горизонте в дымном холоде
Садится Солнце, замирает.
Я знаю, Солнце в темном городе
Надежно на ночь запирают.
И там хранят в бетонном бункере,
Содержат в заключенье долгом,
Его томят в холодном бункере,
Чтоб не мешало кривотолкам.
Все это бредни алкоголика!
А может быть, тоска по раю?
А может быть, -- к чему символика? --
Я нынче ночью умираю.
Бад-Фильбель, 25. 9. 76
* * *
Я плутаю, я слоняюсь тут и там,
По немецким, шведским, датским городам,
По бульварам, по аллеям я брожу,
По проулкам-переулкам прохожу.
Всюду камень, черепица да кирпич.
Не проникнуть, не пробиться, не постичь.
Неразборчивые чьи-то голоса