этом смысле можно соотнести с различием между грамматическими правилами построения высказываний и словарем, где некоторые высказывания могут храниться как целые единицы. Постановка вопроса о соотношении грамматики и устройства (автомата), который ею пользуется, уже в настоящее время приводит к некоторым интересным результатам в теории грамматик. В частности, исследованы соотношения между сложностью грамматики (длиной правил и числом нетерми нальных вспомогательных символов) и сжатостью вывода в ней некоторой цепочки: сокращение ("сжатие" или "ускорение") вывода цепочки приводит к возрастанию сложности правил [44, с 66-- 70] Исследования отношений между грамматиками и автоматами уже сейчас составляют один из наиболее разработанных разделов теории искусственных языков программирования [39]. Некоторые из полученных результатов связаны и с опытами машинной обработки текстов на естественном языке. В частности, развитие теории автоматов с магазинной памятью прямо было связано с совершенствованием модели обработки текстов по принципу "последний записанный первым считывается". Этот принцип представляет интерес и для психологии восприятия текста человеком. Используемые в настоящее время вычислительные машины настолько существенно отличаются от "двухмашинного" комплекса человеческого мозга, что трудно было бы ждать возможности удовлетворительного моделирования всех специфических особенностей человеческого понимания языкового текста на этих машинах. Но принципиально дискретный характер операций, совершаемых над языками (как естественными, так и искусственными -- логическими) левым полушарием, делает уже в настоящее время вполне реальной возможность построения таких программ, которые могли бы воспроизводить некоторые процессы анализа и синтеза речи в левом полушарии. Эти процессы включают переработку как грамматической информации, так и такой смысловой, которая непосредственно связана с грамматической. Многие смысловые категории, в одних языках выраженные особой грамматической формой, в других языках скрыты в словарных значениях слов и словосочетаний: для русского языка значение "заставить кого-нибудь сесть" (на стул и т. п.) выражается особым производным от глагола сесть -- усадить, в других же языках может понадобиться для передачи такого смысла целое сочетание слов. Понятие "иметь" не только во многих естественных языках ( как в русском у меня есть), но и в логических, связывается с глаголом "быть" (и с квантором существования $). Весьма вероятной представляется гипотеза, по которой всеми этими смысловыми отношениями, а возможно, и всеми абстрактными глагольными смыслами (типа дать), для которых Р. Том предложил топологические модели [42, 46], может ведать левое полушарие, поскольку это -- внутриязыковая грамматика смыслов (напомним, что правое полушарие вообще испытывает большие затруднения при восприятии глаголов). Точно так же логизированный характер таких отношений, как "над"-- "под" ("верх"-- "низ"), делает вероятным отнесение соответствующих слов и их смыслов к компетенции левого полушария. Но проведение четкой границы между такими внутриязыковыми смыслами, которые можно определить в пределах этой грамматики, и значениями, требующими обращения к внешней среде, затруднительно. При электрошоке, "выключающем" правое полушарие, для больных становятся характерными многочисленные смысловые ассоциации, заменяющие одно слово другим, тождественным или противоположным ему по смыслу: сытый -- наевшийся, голодный. Такие больные легко перечисляют весь набор признаков, которые могут быть у какого-нибудь предмета: жилище -- многоэтажное, деревянное, каменное, они иногда заменяют смысловые ассоциации чисто грамматическими, например, в ответ на слово забота говорят заботиться о ком-нибудь другом, в ответ на слово злоба -- кто-нибудь злится на что-нибудь. СЕМАНТИЧЕСКАЯ ИНФОРМАЦИЯ ПРАВОГО ПОЛУШАРИЯ Л. Витгенштейн в поздних своих работах пришел к мысли, что грамматика языка определяет абстрактные пространства свойств или качеств известного типа: например пространство цветов, включающее "красный", "синий", "зеленый", пространство звуковых признаков и т. п. Согласно изложению этой мысли Витгенштейна, которое принадлежит Расселу, о какой-нибудь части стены можно сказать, что она красная, или синяя, или зеленая, или что она любого цвета. Последнее утверждение будет ложным, но не бессмысленным в отличие от утверждения, что стена-- громкая. Пространство цветов задается левым полушарием. "Пространством" называется собрание всех возможных осмысленных признаков (например, цветовых). Данные внешнего опыта (в терминах двухмашинного комплекса -- получаемые правым полушарием) нужны для того, чтобы определить реальный цвет стены-- красный, а не синий, тогда как язык задает набор возможностей, из которых человек выбирает не только осмысленное, но и истинное [49, с. 199-- 200]. В некоторых условиях может быть достаточным только утверждение, что поверхность окрашена в какой-либо цвет [50, с. 191]. На более специальном языке лингвистической семантики это можно назвать явлением нейтрализации смысловых противопоставлений, которые в данном контексте снимаются. К очень близкому пониманию семантической организации 41 языка подходит в своей топологической модели Р. Том. Он полагает, что над обычным пространством -- временем нашего восприятия (в излагаемой модели характерным для правого полушария) надстраиваются различные языковые пространства ("семантические поля") (в данной модели характерные для левого полушария) -- такие вторичные более конкретные признаки, как цвета, пространства свойств, образованных на основе эвклидова (обычного) пространства (сила, скорость и т. д.), наконец, пространства качеств, связанных с человеческой деятельностью (смелость, осторожность и т. д.) [42, с. 118]. Формализация модели, отчасти сходной с мыслями Витгенштейна, лежит в основе теории семантической информации БарХиллела и Карнапа [43]. Как поясняет Бар-Хиллел основную идею этой теории, "содержанием высказывания признается класс всех возможных состояний мира, которые несовместимы с этим высказыванием" [51, с. 35]. Например, утверждение "Эта стена -- красная" исключает утверждение "Эта стена -- не красная". Иначе говоря, в теории семантической информации развивается мысль старых логиков, учивших, что "во всяком утверждении заключено отрицание". В работе Бар-Хиллела и Карнапа вводится логический язык, состоящий из конечного числа η индивидов и π предикатов, которые признаются взаимоисключающими или несовместимыми Друг с другом. Описание состояния Ζ представляет собой конъюнкцию η простых высказываний типа Ρ (а) ("а обладает свойством P"). Каждый предикат соотносится с его отрицанием ­Р(а) ("а не обладает свойством Р"). Поэтому всего есть 2лл возможных описания состояния. Для каждого описания состояния Ζ существует мера m(Z) такая, что 0 ≤ т (Ζ) ≤ 1. Функция меры понимается Карнапом как абсолютная логическая вероятность. Для неложного высказывания i область R(i) является совокупностью всех описаний состояния, для которых i сохраняет силу. Тогда m(i) определяется как сумма m(Z) по всем Z, которые содержатся в R(i). Мера семантической информации cont(i) определяется как cont (i) =-- т (­) i = 1 -- т (i). Как поясняет это определение Бар-Хиллел, "чем больше логическая вероятность утверждения, тем меньше мера его содержания... Наиболее простым математическим отношением, удовлетворяющим этому требованию, является дополнение до 1" [51, с. 38]. 42 По-видимому, построения этого типа представляют собой некоторую формализацию семантических утверждений о действительности, содержащихся в теории Витгенштейна. Основную трудность представляет разграничение тех логических признаков, которые можно считать внутриязыковыми, и конкретных признаков, определение которых невозможно без обращения и ко всему богатству знаний о внешней среде, хранимых (и демонстрируемых в "кинофильме") в правом полушарии. Сколько-нибудь ясную ориентацию в проблеме соотношения грамматики языка и внеязыковых значений, по-видимому, могут дать такие опыты сравнения всех известных естественных и искусственных языков, которые бы позволили выявить универсалии, присущие большинству грамматик. Если в каком-либо языке такая универсалия (например, время) выражается не грамматически, а особым словом, ее скорее всего можно отнести к сфере влияния левого полушария. Смысловые преобразования (трансформации по Хомскому) типа Цезарь умер → Цезарь был убит можно предположительно отнести к области компетенции левого полушария, тогда как преобразования, требующие обращения к сведениям о внешнем мире, типа объяснений многих слов -- названий конкретных предметов в толковых словарях, хранятся в правом полушарии. Увлекательную проблему представляет то, в какой мере синонимические преобразования целых предложений, которыми много занимается современная лексическая семантика, могут быть соотнесены с информацией, передаваемой из одного полушария (правого) в другое (левое) и обратно. Одна и та же картина (например, телефильм о спортивном состязании) может быть описана разными словесными способами, которые в определенном смысле эквивалентны (синонимичны) друг другу. Синонимические отношения смыслового тождества между знаками, хранимыми в разных полушариях, можно предположить для письменного языка в тех случаях, когда одинаковые смыслы передаются либо иероглифом (например, арабской или римской цифрой 3, III), либо сочетанием букв, которое соотнесено с последовательностью звуков (три). Согласно данным, полученным при электросудорожном шоке, установление смыслового тождества между разными иероглифическими обозначениями одного и того же числа (арабской или римской цифрами) осуществляется левым полушарием. Правое полушарие объединяет в одну группу иероглифы одного тина (например, римские цифры), отделяя их от иероглифов другого типа [52, с. 109, 111]. Физический символ υ употребляется как иероглиф, но соответствующее ему слово устного языка "скорость" не всегда имеет 43 в точности то же значение, что видно из строки Мандельштама "Свет размолотых в луч скоростей". Такое образное переосмысление математических и других научных терминов происходит не только в искусстве, но и в некоторых научных текстах. В левом полушарии грамматическая информация хранится в форме, общей для разных языков, видимо, благодаря наличию некоторых генетически передаваемых форм записи этой информации. Как предположил Хомский, с мнением которого согласны и крупнейшие специалисты в области молекулярной биологии [53], существуют общие для всех людей (для Homo sapiens как вида) врожденные предпосылки усвоения языка. Только этим можно было бы объяснить скорость усвоения любого языка двухлетним ребенком, оказывающимся в соответствующей языковой среде, и возможность быстрого усвоения грамматики нового языка после того, как изучен родной язык. Но следует подчеркнуть, что легкость и скорость усвоения относятся именно к грамматике языка (включая и некоторые слова наиболее общего характера), хранимой в левом полушарии, а не ко всем оттенкам значений слов, которые следует соотнести с правым полушарием. Напротив, усвоение значений слов оказывается процессом чрезвычайной длительности, в какой-то степени не прерывающимся на протяжении всей жизни человека. Как убедительно показали эксперименты Л. С. Выготского и других психологов, для ранних этапов усвоения языка характерно такое соединение разных значений слова в одном комплексе, следы которого достаточно долго сохраняются и позднее. Особенно отчетливо это явление обнаруживается в младенческом лепете. Отдельные звукосочетания в этом лепете (еще до усвоения родного языка) служат как бы фамильным именем для целого комплекса предметов, соединенных по случайным признакам. Так, годовалый Костя звукосочетанием хь называл горячую кастрюлю, горячую лампу, грелку (хотя бы и пустую) и батарею центрального отопления -- даже летом, когда она холодная. У североамериканского индейского племени команчей дети в возрасте примерно от одного до трех лет (пока они не овладели полностью обычным языком племени) творили-со взрослыми на особом детском языке (с очень небольшим словарем-- порядка 40 = 22· 10 слов -- и упрощенным звуковым составом). Каждое из слов (и одновременно предложений) .характеризовалось широкой комплексностью значений: одно и то же слово ?uma:? (где ? -- звук, похожий на последний звук разговорного русского отрицания произносимого как (н'е?) могло означать "красиво!", "хорошо!", "славно!", "дай-ка я тебя причешу!", "дай-ка 44 я тебя одену!" (слова матери ребенку), "вот красивое платье!", "смотри, вот красивая игрушка!", "любая яркая или цветная вещь, привлекательная для ребенка", "красный", "желтый", "синий" [54, с. 245-- 246]. Фамильными именами, относящимися к разнородным предметам, оказываются и многие слова бесписьменных языков так называемых первобытных племен. В австралийском языке аранта одно и то же слово ngu обозначает корни водяной лилии, скрытые под водой, спящих людей и сон; кости человека (невидимые, как и подводные корни) и вопросительное местоимение, относящееся к человеку, не видимому для говорящего. Предположение о том, что объединение казалось бы разнородных (со строго логической точки зрения, присущей левому полушарию) предметов в один комплекс характерно именно для правого полушария, может быть подтверждено экспериментально. При электросудорожном шоке, выключающем на время левое полушарие, больной нередко поясняет значение слов, перечисляя все элементы такого комплекса: слово вода вызывает у него комплекс -- лето -- купаться -- соревнование -- плавание -- жарко: слово купаться вызывает у него комплекс полотенце -- быть в воде -- рыбалка. Как в истории языка отдельного ребенка после младенчества, так и в истории каждого из естественных языков осуществляется постепенное развитие в сторону таких слов, которые были бы однозначными терминами. На раннем этапе усвоения родного языка ребенок еще не знает значений подавляющего большинства слов, но быстро выучивается их свободному грамматическому соединению. Такая полубессмысленная детская болтовня может считаться хорошей тренировкой тех способностей, которые у взрослого локализованы в левом полушарии. Подобные грамматически правильные, но не осмысленные тексты под влиянием детской речи проникают и в литературу для детей (например, стихи из "Алисы в стране чудес"). Сходными оказываются и высказывания при некоторых формах шизофрении, что можно было бы связать с известной гипотезой о возвращении при этой болезни к некоторым психическим чертам, присущим раннему детству. Сходные тексты производятся при поражении лобных долей мозга [33, с. 54]. Уточнение смысла тех слов, которыми пользуются ребенок, осуществляется, по выводам Выготского, примерно к школьному возрасту, когда (после усвоения письма) ребенок может пользоваться словами, соответствующими не комплексу разнородных предметов, а некоторому понятию. Развитие от комплексного мышления к логизированному понятийному в терминах двухмашинной модели описывается как развитие от типа, характерного для правого мозга, к типу, характерному для левого мозга. При выключении левого полушария во время электросудорожного шока больной теряет способность понимания абстрактных терминов, имеющих понятийные значения (здоровье, злоба, радость, религия и т. п.), при полном сохранении понимания названий конкретных предметов. Развитие от комплексных значений к понятийным затрагивает только некоторые слова языка (и в разной мере у разных говорящих). Это развитие приводит в конце концов к искусственным логическим языкам с предельной однозначностью. Но обнаруживаемые уже в парадоксах и проясняемые в теореме Геделя 55] ограничения, наложенные на такие однозначные системы, заставляют полагать, что стремление к однозначности не может дать окончательных результатов не только в естественных языках, но и в искусственных. Значение одного слова в естественном языке не отграничено резко от значений всех остальных слов. Язык запрещает смешивать значения разных слов только в пределах одной сферы значений: слово собака не может быть смешано со словом кошка, но уже к человеку (в хулительном смысле) или к воину (в качестве его восхваления во многих древних языках) его вполне легко относят. Благодаря такой свободе в употреблении слов все говорящие понимают друг друга при различиях в возрасте, знаниях, взглядах. Взаимное непонимание (например, при научных обсуждениях) возникает именно при попытках четко разграничить слова. Нильс Бор, на протяжении всей своей жизни много размышлявший о структуре языка, полагал, что ключевые слова естественного языка, относящиеся к психической деятельности человека, всегда используются хотя бы в двух (если не более) разных смыслах -- например, "воля" в значении "желания" и "свободы", "возможности осуществлять желания" (русское вольному воля). Бор полагал, что каждое такое слово тем самым относится хотя бы к двум разным "плоскостям" деятельности. Моделью значений слов ему представлялась риманова поверхность поля функций [56]. Несомненно, что принципиально многозначность используется в поэтическом языке. Его особенностью согласно Колмогорову является соотношение β ≤ γ, где γ -- мера всех синонимических преобразований в данном языке, а β -- коэффициент, характеризующий ограничения, наложенные на текст поэтической формой. Энтропия языка Η = γ + h, где h -- информационная емкость (мера смысловой информации). Невыполнение неравенства означало бы невозможность выразить заданные мысли в данной поэтической форме. При существенно увеличивающемся β, характерном для определенных периодов истории литературы, неравенство выполнимо только при существенном увеличении многозначности слов путем образных их употреблений, характеризующих именно поэтический язык. Поэтому, например, сложность строфики (и рифмовки) "Божественной комедии" Данте в известной мере уже обусловливает характер изощренной образности поэмы. Такие образные употребления позволяют достичь "параллельной" передачи нескольких значений в одном слове и вместе с тем повышают величину γ. Оценка последней для обычного языка может быть произведена внутри данного языка при сравнении разных языковых описаний одной и той же ситуации (одного и того же фрагмента кинофильма) или же путем сличения разных переводов одного и того же иноязычного текста. Хотя перевод в принципе осуществляется в пределах чисто языковых, требуемые для него смысловые отождествления не могут избежать обращения к внеязыковой информации. Согласно гипотезе о работе мозга как двухмашинного комплекса, можно предположить, что поэтическое творчество (как и всякое осмысленное использование естественного языка) осуществляется обоими полушариями. Все собственно языковые (грамматические в самом широком смысле) операции над поэтическим текстом осуществляет левое полушарие, тогда как неязыковая сторона поэтических образов, связанная с поэтическим видением мира, относится к правому полушарию. Весьма вероятно, что с ним же связано и музыкальное оперирование со звуками речи как с неречевыми целостными комбинациями (подборзвуков в целом -- в определенном смысле "непрерывном" -- тексте, частным и наиболее широко известным случаем которого являются звуковые повторы), хотя установление звуковых ассоциаций между индивидуальными парами слов относится к ведению левого полушария. ОТ ЖЕСТА К СЛОВУ В ходе исследования соотношения между функциями левого и правого полушарий установлено, что в индивидуальном развитии каждого ребенка (как и в истории всего человечества как вида) это соотношение устанавливается постепенно. У современного человека есть генетическое предрасположение к тому, чтобы именно левое полушарие взяло на себя функции речевого. Те части левого полушария, которые у взрослого человека представляют собой специализированные устройства для переработки речевой информации, по величине больше соответствующих частей правого полушария у подавляющего большинства людей (рис. 16. а). При вскрытии увеличение этих областей отмечено у 65 из 100 нормальных людей, примерно одинаковая величина их (рис. 16, б) -- у 24, а обратное увеличение соответствующих частей правого полушария (генетически предопределенная наклонность к тому, чтобы быть левшой с правым речевым полушарием) -- у 11 [57, 153]. Число порядка 90% для генетически предопределенного преобладания речевых функций левого полушария получено и по другим данным [58]. Число левшей в разных обществах колеблется вокруг величины порядка 15%, но при этом только Рис. 16. Морфологическая асимметрия двух полушарий мозга: α -- мозг с преобладанием речевых зон левого полушария, обоих полушарий (по Гешвинду) ί -- симметричное развитие у 25-- 50% левшей не только левая рука является основной, но и правое полушарие является речевым. Особенно важно то, что у детей, умерших сразу после рождения, уже есть эта асимметрия полушарий, что подтверждает ее генетическую предопределенность. Левое полушарие уже в младенческом возрасте реагирует именно на речевые звуки. Но эта возможность реализуется у ребенка не сразу. На самом раннем этапе усвоения речи в этом процессе участвуют оба полушария. У детей-- правшей до пяти лет поражение правого полушария может вести к нарушению речи -- афазии. Наоборот, если в этом же раннем возрасте левое полушарие поражено травмой или болезнью, его функции может принять на себя правое полушарие, становящееся речевым. Эксперименты последнего времени показали, что по положению руки во время письма легко можно отличить левшу с правым речевым полушарием от левши, у которого, как и обычно у правши, речью управляет левое полушарие [34, с. 816] (рис. 17). 48 В возрасте "от двух до пяти" дети обучаются языку так, что грамматика родного языка закрепляется в речевом полушарии на всю жизнь. Если в этом возрасте ребенок не получает возможности овладеть речью, он лишается способности говорить. "Волчьи дети", подобные Маугли, описанному в "Книге джунглей" Киплинга, выросшие не среди людей, а в лесу, среди животных, потом, оказавшись в человеческом обществе, могут научиться всего лишь нескольким словам. Всего известно несколько десятков таких случаев. Лучше всего описан случай с мальчиком, найденным в лесу на юге Франции во времена a) 6) Рис. 17. Положение руки при письме в зависимости от функции двух полушарий для левши (а) и для правши (б) На верхних рисунках доминантное полушарие совпадает с полушарием, управляющим рукой, на нижних -- не совпадает (инвертированное положение руки) Наполеона. Блестяще одаренный врач Итар, пытавшийся обучить мальчика речи, оставил подробное описание своих опытов (по книге Итара, недавно переизданной во Франции, поставлен фильм Трюффо "Ребенок-дикарь", где сам Трюффо играет роль Итара). Несмотря на все усилия Итара, мальчик, уже к тому времени далеко переросший возраст усвоения речи, обучился лишь небольшому числу слов, не превышающему двух десятков. Очевидно, нейрофизиологический (и биохимический) механизм, позволяющий записать грамматику родного языка в речевом полушарии, после пятилетнего возраста уже не работает. Все остальные языки человек выучивает позднее через соот несение с теми универсальными языковыми правилами, которые и реализованы на примере этой грамматики в его речевом полушарии. Шерешевский, запоминавший слова родного или знакомого ему языка с помощью зрительных ассоциаций, слова неизвестного языка (как и бессмысленные звукосочетания) запоминал с помощью звуковых ассоциаций с уже знакомыми ему словами других языков, а также вспомогательных зрительных ассоциаций [38, с. 31]. Подобные факты позволяют думать, что для запоминания слов и форм новых языков используются ассоциации между ними и уже известными языками -- прежде всего родным. Особый интерес представляют данные, судя по которым овладение новым языком связано с недоминантным (в норме правым) полушарием [59], в котором осуществляются различные ассоциативные операции. Но эти ассоциации с новым языком возможны только на основе уже усвоенного языка. Если универсальные языковые правила (как и предрасположенность к речевым функциям левого полушария) и передаются генетически, то из этого не следует, что тем самым передается языковое поведение. По общей формулировке нашего великого биолога Северцова, наследуется не поведение, а только способность к поведению. Но эта способность к речи может быть реализована лишь при наличии среды людей, которые говорят с ребенком. Генетически запрограммирован и критический возраст, после которого нельзя уже обучиться языку. После того, как грамматика родного языка уже усвоена ребенком, левое полушарие постепенно все больше и больше узурпирует функции, связанные с речью на родном языке. Этот процесс постепенного возрастания асимметрии двух полушарий длится чрезвычайно долго -- почти на протяжении всей жизни человека. Правое полушарие в течение всей человеческой жизни продолжает обогащаться знаниями о мире, расширяющими систему значений слов. Это сопровождается постепенным торможением (в норме) тех функций правого полушария, которые вначале связаны с речью. У тех правшей (чаще всего женщин), у которых менее выражена асимметрия функций полушарий, речь, еще связанная и с правым полушарием, может мешать выполнению пространственно-зрительных задач, специфических для данного полушария. В принципе, из опытов на животных известно, что если полушария дублируют работу друг друга, они работают существенно менее эффективно. Известен и случай, когда, наоборот, аномальное развитие левого полушария, вынужденного в возрасте "от двух до пяти" заняться "не своим делом" -- пространственно-зрительными восприятиями, затормозило обучение родному языку [19, с. 79-- 80]. У американского мальчика этого возраста заметили странную особенность: он ничего не говорил, но начал писать, в частности умел писать названия телевизионных программ и тексты коммерческих реклам. В раннем детстве родители, уходя на работу, оставляли его играть в манеже перед включенным телевизором. Количество зрительной информации, передаваемой за относительно небольшой промежуток времени телевизором, огромно -- оно сопоставимо с количеством информации в целой книге. Поэтому оба полушария мозга мальчика, главным собеседником которого в раннем детстве был включенный телевизор, оказались забитыми этой колоссальной разнообразной зрительной информацией, в частности коммерческими рекламами, прерывающими все передачи. Когда мальчик заговорил, его речь была типичной речью "правого мозга" -- он произносил названия отдельных марок машин, но не целые предложения. Врачи предположили у него "детскую шизофрению". При всей расплывчатости этого последнего термина история болезни мальчика согласуется с гипотезой, по которой шизофреническими называются чаще всего расстройства, связанные с нарушениями нормальных соотношений между двумя полушариями, иногда (как в данном случае) с преобладанием правого полушария. История мальчика, который не мог говорить, поучительна еще и потому, что она говорит о серьезности, с которой в наш век нужно отнестись к проблемам общения в таких коллективах (в кибернетическом смысле), как телевизор -- "правый мозг" -- "левый мозг" (рис. 18). Наличие этого "треугольника" в раннем детстве привело к тому, что развитие левого мозга было заторможено правым. Относительная автономия правого полушария по отношению к левому обнаруживается в тех случаях, когда у взрослого человека ослабевает преобладание левого полушария в области операций над языком. Эти происходит при травматических поражениях и заболеваниях левого полушария и соответствующем хирургическом вмешательстве с удалением речевых зон (Брока и Вернике). В этом случае, как и при перерезании мозолистого тела и других соединительных путей, "правый мозг" перестает быть немым (как в норме у взрослого) и способен иногда к таким несложным операциям, как называние показываемых ему предметов и автоматизированная речь. Следовательно, часть усвоенных в раннем детстве языковых навыков сохраняется в правом мозге, хотя и в заторможенном (подавленном) виде, но может быть частично оживлена. Новейшие работы показывают, что одно полушарие играет по отношению к другому роль демпфирующего устройства: при выключении речевого, левого, полушария правое полушарие луч Рис. 18. Телевизор мешает ребенку научиться говорить ше распознает музыку и другие неречевые звуки, при выключении правого полушария левое лучше разбирает звуки речи [25]. Согласно исследованиям недавнего времени, подтвердившим гипотезы Л. С. Выготского, до овладения естественным языком ребенок начинает усваивать системы простейших жестов, позволяющих ему ориентироваться в пространстве -- времени с помощью движений собственного тела. Движение руки со значением "дай" намного предшествует тому времени, когда ребенок научится говорить Дай! (или звукосочетанию с тем же общим значением в его младенческом лепете -- еще до усвоения родного языка). Овладение языком у ребенка следует за периодом (до 18-- 24 месяцев, т. е. первые полтора-два года жизни), который крупнейший швейцарский исследователь детской психологии Ж. Пиаже назвал "сенсоромоторным". В это время каждый предмет понимается ребенком в соответствии с теми схемами действий, которые он может совершить с этим предметом. Вещь можно схватить, пососать, поскрести -- и каждой из этих возможностей соответствует жест, который как бы сокращенно воспроизводит схему действия. Такие условные схемы действия в возрасте от 4 до 8 месяцев (в третьем периоде развития ребенка по Пиаже) становятся как бы условными обозначениями предмета. Нельзя не согласиться с Р. Брауном, который в недавней книге о детской речи видит в этих жестовых обозначениях этап, непосредственно предшествующий усвоению звукового языка [60, с. 198-- 201]. Значение таких простейших жестов, из которых складывается первоначальный язык жестов, с особенной отчетливостью было выявлено в работах И. А. Соколянского. Этот замечательный ученый, которому принадлежит видное место и в истории науки о человеческих средствах передачи информации и в еще более важной "истории человеколюбия", жертвенно посвятил свою жизнь возвращению к нормальному существованию слепоглухонемых детей. Еще инструктором Наркомпроса на Украине в годы после гражданской войны он искал и находил в деревнях маленьких слепоглухонемых детей. Он брал их для воспитания-- сначала в своей собственной семье, где ему самоотверженно помогала жена, потом в созданном им в Харькове специальном интернате. При оккупации Харькова фашистами интернат был уничтожен, но Соколянскому и нескольким из его воспитанников удалось спастись. Продолжая свою работу в Москве (сначала в еще очень трудных условиях послевоенного времени), Соколянский дожил и до того дня, когда одна из его учениц, Скороходова, защитила как кандидатскую диссертацию свою поразительно интересную книгу "Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир". Я никогда не забуду потрясения, мной испытанного, когда на этой защите я увидел и услышал слепоглухонемую женщину, которая сама могла произнести вслух вступительное слово. Ей приходилось только подносить руку к шее, чтобы ощутить колебания голосовых связок и установить необходимую для говорения обратную связь с органами речи. После смерти Соколянского его ученик А. И. Мещеряков продолжил воспитание слепоглухонемых детей и исследование их в специальном интернате, созданном по образцу харьковско го под Москвой. Уже после смерти и Соколянского, и Мещерякова в 1975 г. в журнале "Вопросы философии" была опубликована целая серия статей об их работах, где они справедливо оценивались как крупнейшее достижение нашей науки. Лучшая из этих статей написана С. А. Сироткиным -- одним из воспитанников подмосковного интерната, в то время уже кончавшим философский факультет Московского университета. Как удалось Соколянскому разработать такие средства возвращения слепоглухонемых детей в человеческое общество, которые потом позволили им даже стать учеными, писать важные для науки статьи и книги? Соколянский рассказывал, что когда он разыскивал своих будущих воспитанников на Украине, они часто по своему поведению напоминали скорее зверенышей, чем человеческих детей: один из малышей укусил его даже за палец, когда он к нему подошел впервые. Они были бы обречены на существование животных, если бы не открытие Соколянского. Главным в его системе было то, что ребенок должен воспитываться в тесном контакте с родителями или с людьми, ему заменяющими родителей (как сам Соколянский и его жена в Харькове). Ребенок должен держаться за руку или за полу юбки матери, сопровождать ее, когда она выполняет простые действия, ощупывать те предметы, с которыми, хлопоча на кухне или убирая дом, возится мать. Жестовые осязательные образцы этих предметов и жесты самих действий с ними составляют тот первый и основной язык, которому наощупь обучается слепоглухонемой. Предпосылкой для такого обучения является отсутствие того, что называется "центральной врожденной слепотой", т. е. поражения отделов центральной системы, ведающих наглядным восприятием внешнего мира. Л. С. Выготский, специально занимавшийся этой проблемой, показал, что ребенок с центральной врожденной слепотой обречен остаться идиотом [35, с. 380] и, по-видимому, полностью не приспособлен для жизни (у него нет никакой возможности реализовать другие генетически переданные способности мозга, потому что "входом" в эту систему являеется получение сигналов извне). При центральной врожденной слепоте искажаются и осязательные (тактильные) образы [28, с. 466]. Если основные отделы центральной нервной системы сохранены, напротив, оказывается возможным бороться и с таким тяжелым недугом, как слепоглухонемота*. Именно сохранность этих отделов мозга дает * Сохранение затылочных отделов коры головного мозга, имеющих особое значение для зрительного восприятия, позволяет поставить вопрос и о возможности разработки протеза для слепых, основанного на вызывании светящихся точек при электрической стимуляции этих отделов мозга [61]. 54 возможность обучить ребенка осязательным жестам -- указаниям и жестам -- действиям. Язык жестов -- действий, в частности указательных жестов, относится у нормальных людей к явной сфере влияния правого полушария. Но гениальным открытием Соколянского было то, что после усвоения этой системы жестов, соотносимых с правым полушарием, слепоглухонемых можно научить другой системе знаков, соответствующей словам естественного языка, состоящим из букв или звуков. Если слепоглухонемой ребенок научился знакам -- тактильным (осязательным) жестам (которые подобны иероглифам), его после этого можно научить и сложным знакам, состоящим из "букв" -- жестов тактильной (пальцевой) азбуки (сходной со зрительной пальцевой азбукой, которой обычно разговаривают и глухонемые, обучившиеся ей, как грамоте, в детском саду или в школе после усвоения ими в раннем детстве зрительных иероглифических знаков -- жестов). В словесном языке слепоглухонемых (и глухонемых) каждое слово, например коромысло, передается последовательностью тактильных (у глухонемых -- зрительных) жестов, обозначающих каждую букву в отдельности. До усвоения этого языка слепоглухонемой ребенок уже умел обозначать предметы жестамииероглифами. Например, коромысло он обозначал знаком, который имитирует движение матери, надевающей коромысло с ведрами себе на плечи. Педагог осязательными жестами объясняет ребенку, что этот знак -- то же самое, что и другой знак, которым можно обозначить коромысло с помощью пальцевой азбуки. Главным в это время является усвоение жеста, означающего тождество по значению двух знаков. В системе обучения И. А. Соколянского это был жест двух вытянутых ладоней, повернутых боком, которые имитируют по форме знак равенства ( = ). После усвоения на нескольких конкретных примерах знака тождества по значению дети быстро выучиваются многим словам, закодированным в пальцевой азбуке, тем самым они овладевают и ее элементами -- "буквами". С этого начинается лавинообразное усвоение ребенком грамматики естественного языка (на что требуются те же 2-- 3 года, что и в норме "от двух до пяти") и всей той информации, которая на нем может быть передана (Скороходова в своей книге описывает даже, как она научилась понимать стихи Пастернака). Соколянскому удавалось обучать детей и звуковому языку -- для этого надо было поставить каждому жесту пальцевой азбуки в соответствие те движения органов речи, которые нужны для произнесения звуков (единственное, что могло помешать речи -- дети до начала воспитания могли сорвать себе голос нечленораздельными криками типа тех, которые может издавать "правый мозг"). Установление тождества знаков-иероглифов и знаков пальце вой азбуки приводит к лавинообразному развитию интеллекта слепоглухонемого ребенка потому, что так устанавливается соответствие между первичной системой жестов-иероглифов, уже усвоенной правым полушарием, и генетически предопределенным специфическим механизмом усвоения естественного языка в левом полушарии. Отсюда напрашивается вывод, что для такого генетически предопределенного механизма в известном смысле не так важно, идет ли речь о знаках, кодируемых акустически (звуках), или знаках, кодируемых оптически (буквах). Если усвоена одна такая система, где слова состоят из дискретных элементов, то от нее легко перейти к другой аналогичной системе, где различны только физические сигналы, которыми эти элементы кодируются, У нормального ребенка сперва усваивается звуковой язык, потом буквенный, у слепоглухонемого -- сперва буквенный (пальцевая азбука), потом звуковой. Быстрота, с которой от одного кода можно перейди к другому, показывает, что для левого полушария существенна не столько физическая природа сигналов кода, сколько дискретный характер отдельных элементов (букв или