Борис Письменный. Субурбия
---------------------------------------------------------------
© Copyright Борис Письменный
E-mail: Bobap21(a)hotmail.com
Date: 31 Mar 2004
---------------------------------------------------------------
У нас тогда останавливались очередные гости из России, прибывшие на
рекогносцировку местности. Просыпаюсь от света, потустороннего,
наоборотного, как в фильмах Стивена Спилберга, и, когда полностью открываю
глаза, - спальня дрожит, как под водой. Представляю, что еще сплю, или вчера
намешали с гостями 'Баллантайн', какое-то 'Шато', подаренный 'Рижский
Бальзам'. Я сглотнул вчерашнюю горечь, глянул в окна - они, будто марлей
затянуты долгожданным снегом. Русские привезли снег точно на Рождество.
Выезжать из дому надо было минимум за час, чтобы к девяти добраться до
городка в соседнем графстве Эссекс, где я работал в страховой Компании.
Пригород наш, обычная северо-американская 'субурбия', был за ночь укрыт
пышным, еще чистым и легким новеньким снегом. Я с удовольствием раскопал
дорожку от гаража и в приподнятом настроении катил, вспоминая ставшие
экзотикой имена подмосковных станций лыжного наклонения - Опалиху,
Раздоры... и слушая музыку.
В снег американцы исключительно осторожны. Скорость падает до
пешеходной. Стоит одному водителю струсить, а таких - сколько угодно и, вот
- длинная колонна машин плетется, как отступающая армия. От страха начинают
тормозить, где не надо; машины буксуют, их заносит; всеобщий испуг растет.
Как раз в это утро у нас в Компании созывалось собрание с обязательным
присутствием. Предчувствуя задержку, я начинал нервничать. Музыка по радио
кончилась. Пошли рекламы - геркулесовые кашки, обычная дребедень. У каждого
американца есть своя, особо ему ненавистная реклама, которую он не в силах
терпеть. И тут, как на зло, началась личная для меня отрава, про то, как -
"ой-ой, утром не приближайтесь ко мне, у меня изо рта пахнет...но вот я
полощу патентованным средством и меня можно уже целовать." Потом адвокат
местных гомосеков взывал к любви-уважению для своих подопечных. И, наконец,
в новостях сообщили, что заледеневший кусище мочи с самолета проломил где-то
крышу, тяжело ранив домовладельца - страхового брокера. К сожалению,
прослушал, в каком городке это случилось; не из нашей ли Компании
потерпевший?
Волочась в колонне машин, в час по чайной ложке, я ругал соседних
водителей, свирепел и не мог вспомнить, как по-английски 'трус', а, когда
что забыл - пиши - пропало. 'Ковардс!' - неожиданно всплыло слово. Выпал
снежок и, вот - катастрофа. Кто начнет войну против Штатов в снег или дождь,
тому успех гарантирован. На новеньких, рубчатых шинах, по широким шоссе - ну
от чего тут дрожать! В России латаный-перелатаный мой 'Запорожец' на лысых
скатах летал по ледяным буграм; не работала печка, лишь кружок был покарябан
в ветровом cтекле...
Я чертыхался, приводя соседей в ужас, газуя, обходя по кромке одного,
второго... Пока вскоре не выбрался на свободный хайвэй и тогда пошел ровно,
без задержек. Вдоль энергоцентрали, похожей на бесконечный ряд одинаковых
Эйфелевых башен. На Париж хватит одной, но тут - Америка. На холмистом
снежном просторе я принялся декламировать незабываемое место из письма
Ленина Крупской: -...и непГеменно станьте на лыжи. С горки на горку-кГасота!
И как раз, когда я шел под горку, машину крутануло, загремела банка в
багажнике, портфель взлетел к потолку, что-то хрустнуло у моего заднего
вала. Я видел, как наш отдел собрался на совещание, все со страхом
уставились на меня - опоздал!
Обычно я езжу на работу не один, а с Бобом. День на его машине, день -
на моей. Называется это карпул. До офиса от наших соседних городков миль 30,
то есть 80 км туда и обратно. Сегодня отдыхает моя 'Хонда', завтра - его
'Бьюик'. Сначала я упирался связывать себя карпулом, но Роберт деликатно
убедил меня, что мы 'сбережем хорошенькую сумму' как на бензине, так и на
долгожительстве наших автомобилей. Когда подъезжаем к автостоянке, видим,
что не одни мы такие умные - отовсюду группы карпульщиков подтягиваются к
подъезду. Бывают карпулы на троих, на четверых... - сколько влезет в машину.
Пресловутый карпул 'по-польски' обходится без автомобилей - все встречаются
прямо в офисе.
Приятно, когда за тобой заезжают, отвозят, привозят. Приятно посидеть
пассажиром, листать газету или глазеть по сторонам. Мы тут не родились и,
по-существу, туристы по гроб жизни, если, конечно, шторка в голове не
заскочит раньше времени и не пропадет любопытство. Пока глазеется, в Америке
не соскучишься. Почитай хоть наклейки на бамперах соседних машин: - 'В
помойку Флорио' (губернатор), 'Теща в багажнике'; 'Быть черным -
прекрасно!'; 'Ура! - только что развелся'; 'Я не причем - я голосовал за
республиканцев'... Из одной машины торчат наискосок доски, из другой - голые
ноги или псиная морда. В одной - хасид в черном едет и молится, в другой так
же качаются - слушают рок. Рок, бит, стук гремят из отдраенных окон.
Когда Боб за рулем, я могу поделиться с ним своими наблюдениями: вон -
задавленная белка или енот, вон - засохший лист ветром прыгает через шоссе,
как жаба. Когда машину веду я, Боб чаще дремлет, и мне просто неудобно его
беспокоить.
Я предпочитаю дни, когда Бобу не надо подбрасывать до автобусной
остановки свою жену. Когда она в машине, мы с ним молчим от 'Хелло' до
'Бай'. Всю дорогу передо мной ее траченный крашенный перманент с
просвечивающей кожей. Жена маленькая, властная. Боб же почти двухметровый.
Если он по неосторожности скажет, например, что сегодня солнечно, Милли
(Милиция - зовут жену) может взорваться, крикнув, - Сколько тебе надо
солнца, сколько!- Вообще, Боб может пожалеть, сказав под горячую руку
что-нибудь о погоде или задав невинный вопрос. Впрочем, временами кажется,
что он привык, это только мне их простая беседа слышится скандалом.
На остановке Милли выходит, приказав нам 'иметь хороший день' и глянув
на меня напоследок милицейским взглядом. Второй раз за всю поездку. На Боба
она не смотрит. Он и не нарывается. Как только за ней хлопает дверца, машина
летит веселей, и Боб, на радостях, чего-нибудь мне да скажет такое. - Вот, -
говорит, - вчера подстриг у себя, что осталось. -
И крутит своей головой. - Десять долларов и доллар на чай.
Пролетают зеленые щиты-указатели, конторские комплексы, склады,
бензоколонки. За зеленью, подальше от шоссе - игрушечные башенки молельных
домов; в Лейквуде попадаются русские луковки, приделанные прямо поверх
обычного жилого строения. Сами дома в нашем пригороде - 'субурбии' по виду
как прибалтийские дачки на кавказской природе, а по ценам - советские
сравнения не годятся. Сравнительно новый иммигрант, я ловлю себя на том, что
смотрю на ландшафт уже, как на прейскурант, будто ценники пришпилены на
крыше каждого дома - этот - тысяч двести, а этот - на полмиллиона.
- ...Хвей зэр, я не киноартист, чтобы стричься дороже десятки, -
продолжает Боб. Даже, не зная английского, я бы его понял. Так говорили мой
отец и дядя из Брагина. Кажется, что Боб, что бы он не говорил, он будто бы
повторяет в подтексте одну и ту же фразу: - Хвей зэр! А я - знаю?
Скоростной парквэй, по которому мы с ним обычно едем, я переименовал
для себя в 'Азохунвей Парквей'. Бобу два года до пенсии. Дети взрослые,
заработанный домик опустел и стал ненужно большим. Мы не особенно
распространяемся с ним на пенсионные темы. Недавно у подъезда
комфортабельного кондоминиума я видел похожего на Боба пенсионера. Будто
извиняясь, он сказал: - Такой прекрасный сегодня день. Ах, что за день! Я
просто не знаю, что мне делать сегодня со своей жизнью.-
О работе мы тоже говорим не много. Я знаю, что Боб - редкий специалист
по анализу риска в бизнесе, иначе держать бы не стали, но разговоры про
работу - разве что о сменах руководства и о тутошней перестройке - о
неожиданных сокращениях. - Вы слышали, Грэг, вице-президент по Юго-Востоку,
тю-тю...с понедельника. И Крис - уж такой всегда был везунчик!
- Меня увольняли дважды, - вздыхает Боб. - В 1971 году местное
отделение прогорело, а у меня - дети в школе, высокий взнос за дом. И
раньше, в 1964-м, за профнепригодность - Иес, сэр!
- Батюшки, - думаю, - 1964 - это же Мезозойская эра, когда для нас
заграница была лишь нарисована на географической карте.
Незаметно трогаю брючину Боба - кусочек старой доброй Америки,
настоящей Америки. Ведь, когда тут живешь, это уже не то.
Может показаться, что мы беседуем в карпуле взахлеб. Никак нет. Я и в
других составах ездил; люди чаще сидят, помалкивают. Каждый свою думу
думает. Боб, я уже говорил, предпочитает дремать. Разве что, когда в особо
приподнятом настроении духа: удачно отоварился на скидочный газетный купон
или передают танцевальные ритмы его молодости (нам знакомые под видом песен
советских композиторов), тогда Боб делает пуф-пуф губами и щелкает
пальцами в такт музыке.
Другой полюс его настроения, когда он заявляет, вроде бы ни с того ни с
сего: - Вы мне только не рассказывайте, я знаю, что значит потерять
работу...-
- Да, - думаю, - я и то знаю. И знаю, что значит работу найти. Когда на
интервью тебе говорят - окей, начинаете через две недели. А тебе слышится -
окей, ты чего-то стоишь, теперь удержись. Вот американцы и поздравляют друг
дружку с пятницей: СБСП - Слава Богу, Сегодня Пятница! Не столько из-за
выходных, сколько с тем, что пока пронесло - до следующей недели ты еще
человек на зарплате. Там, дальше - там будет видно.
Какую чепуху мог я себе придумать об Америке и американцах в
дали-далекой, которая на старых снимках в наших альбомах. Черно-белая жизнь.
Мог сказать про человека: - Вот этот - вылитый янки, а тот - нет. Что прежде
казалось Америкой? Конечно - джинсы, ковбои, небоскребы, грустные бэби,
джаз, даже рубашечные пуговички 'в четыре удара'. Ясно, и многое другое, но
сейчас мне было бы смешно быть таким самоуверенным. Расхожие клише тем и
убедительны, что они отчеканены мастерами мифотворчества, не тобой. Ловкую
выдумку с готовностью принимаем за свое мнение и рады. Когда сам с головой
окунешься в легенду, уже не видишь ничего особенного.
Постоянная нота в последних письмах иммигранта перед полным
прекращением переписки (уезжая, он клялся описать все как есть, как на
духу): - А что, собственно-то, писать? У нас все обыкновенно, по-прежнему...
Короче, я очень сомневаюсь, что у меня хватило бы наглости теперь так
запросто определить американца. Может быть, скажу - это тот, кто в Америке
терял работу. Находил и терял и находил опять...
Кто забудет поиски работы! Взять хотя бы - составление одной жалкой
странички резюме. Такое понапишешь - тебе впору Нобелевскую давать или
приглашать на директорский пост. Сам же готов на что угодно, только бы
взяли. Главное в резюме - практический опыт. Для вновь прибывшего здесь
особенный заколдованный круг: пока на работу не возьмут, не будет опыта, а
без опыта не возьмут на работу. Опыт-то должен быть не из Николо-Урюпинска,
а проверяемый (если пожелают) здесь, на Западе, вернее - именно в США.
Тут все - будто бы парадокс, даже банк дает вам взаймы деньги, если у
вас уже имеются средства (даст, чтобы эти средства перетекли в банк через
троянский кредит). Так США и Россию дразнят: - Встаньте на ноги, тогда и
поможем.- Опустим для ясности рассказы о том, какими дурачками должны
прикидываться наши, чтобы размагнитить эту железную логику. Вот лучше -
случай из практики.
Брали меня в одну финансовую корпорацию, столь близкую к большим
деньгам, что требовалось пройти Полиграф Тест - детектор лжи. Либеральная
Америка продолжает протестовать против этой унизительной процедуры: как
можно допустить, чтобы машина читала ваши мысли - последний оплот свободного
человека. В Америке уже нет нужды шпионить по мелкому: всякая квитанция от
кредитной карточки, телефонный звонок - любые следы вашей жизни и без того
накапливаются в сводном банке информации, откуда их распродают оптом и в
розницу.
Новичок, я живу себе тихо в пригородном домике и думаю, что мало кому
знаком, а меня с потрохами давно сортируют сотни компаний, чтобы знать какую
именно рекламу посылать мне по почте, что уговаривать купить, как заиметь
мой выборный голос. Доллары и голос, что им еще от вас нужно? Нет, говорят
протестанты, последнее не отдадим: читать мысли и кровь, искать СПИД,
наркоманию, генетические дефекты.
Впрочем, мне в то время было не до борьбы за права человека, мне нужно
было попасть на работу. Час и место и место экзекуции были указаны в
направлении Отдела Кадров. В одном из небоскребов даунтауна я взлетел к
месту проверки на скоростном лифте. Меня поместили в полутемную комнату, и
некто седой, мускулистый, похожий на отставного полковника с кафедры
марксизма, участливо спросил меня - Как я добрался? Как мое самочувствие и
какая снаружи погода? - стандартные здесь вопросы служителей медицины и
полиции для обнаружения невменяемости субъекта.
Самочувствие мое было неплохое, потому что с утра я успел, побывал у
зубного; этой экзекуции я опасался по-настоящему; еще раз убедился в
безболезненности американского врачевания и мой зуб перестал ныть.
Итак, успокоив меня морально отвлекающими вопросами, полковник
прикрепил контакты к моим рукам и голове; щелк-раз - оставил в углу синий
ночник; щелк-два - началось. Из полутьмы вопросы следовали один за другим,
безразличным голосом:
- Уносили что-либо с работы, вам не принадлежащее?
- А карандаш считается? - думал я, пробуя языком подлеченный зуб. На
всякий случай сказал: - Нет.
- Выпиваете? Случались ли на службе конфликты личного характера?
Неприязнь? Обида?
На каждый из таких вопросов я был бы не прочь пуститься в часовую
беседу, как у нас заведено, но тут от меня ждали ответа быстрого 'да' или
'нет', без объяснений - чуткий аппарат сам заметит малейшие 'сосудистые
признания'.
У кого не бывало конфликтов, кто не выпивал, скажем, по случаю
праздника? Чепуха какая-то, мне было смешно. Смешно и радостно, оттого, что
мой зуб совсем уже не болел. Лаская его языком, я механически отвечал - Нет,
нет, нет...
- Нет, не б о л и т, - думал я; в вопросы стало вслушиваться даже лень.
Когда зажегся свет, меня, как после хирургической операции, проводили в
комнату отдыха, поинтересовались - способен ли я сам добраться домой? В той
же комнате находились другие пациенты; пили таблетки, утешали друг друга.
Сидевший рядом человек, закрыв глаза, щупал пульс у себя где-то на шее. Я
поискал свой там же, не нашел и поехал домой.
Ответ приходит в Компанию по закрытой почте, через две недели, после
тщательного анализа начерченных аппаратом кривых. Короче, на работу меня
взяли без заминки. Теперь не прочь бы знать - от чего я там так упорно
отнекивался? Интересно, правда.
На одно из своих самых первых интервью я катил на любезно одолженном
автомобиле - попробуй в субурбии доберись иначе из пункта 'А' в пункт 'Б'.
Еще свежи были в памяти этапы эмиграции - залипшая в ящике открытка ОВИРа,
как всегда неожиданная, похоронно-подобные наши посиделки-провожания в
гулкой опустевшей комнате...
Машина неслась по хайвэю, а я все не мог поверить, что уже в США, я сам
рулю на свою американскую деловую встречу. Прикидывал в уме, что во мне
осталось советского - носки, трусы, блокнот во внутреннем кармане. Нутро,
думаю, еще советское. И забубенные мотивы-куплеты советских шлягеров
продолжают упорно морочить голову: не спеть бы, гляди, ненароком Етку-Ленку,
а то и Ленина, что в тебе и во мне...
В таких размышлениях проскочил я нужный съезд с хайвея; разворот назад,
из вредности, мне долго не попадался. Замечательная скорость машины и
гладкость шоссе вместо радости уже наводили тоску. Местность была
незнакомая; положившись на интуицию, я взял первый попавшийся выход. Не
знаю, был это 'кленовый лист' или 'морской узел', только, чувствую -
заплутал и к месту назначения мне едва ли успеть. На хайвэе некого
спросить, не встанешь полистать карту; мне ничего не оставалось другого -
давил на педали, бубнил Етку-Ленку.
...Холодная струйка сползала между лопатками, когда чудом я оказался в
вестибюле фирмы, где мрамор, бронза, фонтанчики, дизайнерская мебель.
- Вы назначены? Располагайтесь, ждите...
Я бы рад отдышаться, остыть; не тут то было - из-за угла на меня уже
летел с распростертыми объятиями некто незнакомый, сладко улыбающийся без
определенного лица - эдакий Манилов:
- Сюда, прошу вас, здесь немножечко налево, тут наш новый
конференц-зал; тут еще будет зимний сад и оранжерея, а вот и мой скромный
уголок.-
И вот, как старинные друзья, мы - в глубоких креслах друг против друга.
Чего только не поведал мне новый друг: и про блестящие планы фирмы и про мои
завидные перспективы. Открыл пару невинных секретов:
- Напротив кабинет Глории, вы непременно ее увидите на предстоящем
рауте в Золотом Дворце. Боже - как она танцует джитебаг!
Незаметно перешли на профессиональные темы. Чего я не скажу, Манилов
пожирал меня глазами и, шевеля губами, с уважением повторял мои слова.
Жизнь научила нас ничему не доверять, иногда подозрительны мы чересчур.
Я недоверчиво ловил его проговорки, намеки, знаки; взвешивал, сопоставлял.
Вот он вскользь проговорился о нашей скорой с ним партии в теннис, если
погода позволит; вот вздохнул, вспомнив свои проблемы и решив посоветоваться
со мной. Я понимал, что все это входит в задачи собеседования, но, видя, как
ответ мой его порадовал, как он с неподдельным энтузиазмом, согласно закивал
и стал потирать руки, я не мог оставаться равнодушным.
Говорил я все более уверенно и к месту; убеждаясь, что фирме позарез
нужны люди, перестал сомневаться; понял, что на этот раз мне улыбнулась
фортуна. Главное - наконец попался человек, который оценит меня
по-человечески и профессионально. Нет - так для проформы не делается. Он не
выдержал даже - пригласил под конец двух соседей полюбоваться на меня, на
его находку:
- Это Джек, а это - Джим; как раз около них и будете располагаться. Все
трое провожали меня до лифта и остальные сотрудники, вытянув над
перегородками шеи, не без зависти смотрели мне вслед.
Все-таки ждете подвоха? Бывали на интервью? Ну что тут особенного, что
мой новый друг мне не перезвонил, как обещал, а я ему звонить не имею права.
Ну, закрутился, перепутал меня с другими кандидатами, вон его стол -весь был
завален бумажками. Понаторев, я уже не ломаю себе голову; выйдя с интервью,
стараюсь тут же забыть о нем.
Дышите глубже: если вас захотят - отыщут из-под земли.
Наступил долгожданный день. Первый раз я являюсь на работу. Тоскливая
беспризорность, хорошо известная новым иммигрантам, уже позади. Все тут
прекрасно, и кругом - сплошные американцы. Это почти, как если бы на
международной выставке в Сокольниках какому-нибудь приезжему счетоводу из
Вязьмы, мечтающему максимум добыть пару глянцевых проспектов, дать шанс
переодеться иностранцем и расположиться в группе самоуверенных янки.
Глядите - вот мой кабинетик, мое вращающееся кресло, прохлада в жару,
множество разноцветных канцелярских штучек - фломастеры, блокноты,
календари... Правда, немного боязно: а что я тут буду, собственно говоря,
делать?
Однако - первый день - взятки гладки. Водят по этажу знакомиться:
- Добро пожаловать на борт нашего корабля. Рукопожатия, шутки: - Тут
наш кафетерий, а тут - наоборот.
На ленч босс свозил в ресторан персонально. Так полагается. Потом
-сунули в руки объемистый том стандартов делопроизводства и бросили в
одиночестве. Но не надолго. Прибежал некто розовощекий, почти мальчик,
проблеял 'кеегеебее'. Сверху глянули двое через перегородку, сказали -
'Товарыш'. Не спеша вошел местный знаток мировых культур, сел, осмотрелся,
спросил: - Кто был русский поэт и одновременно - черный?
Честно говоря, сначала очень поражало, что платят деньги. Доллары! Да
что я такого сделал или сделаю за такие деньги! Сидишь, листаешь справочники
и получаешь круглый чек. Каким топором, сверлом, зубилом смог бы я
заработать эту валюту? Логика моего размышления была такова: за впервые
получаемые настоящие деньги (а не деревянные рубли), это должен быть
какой-то настоящий труд. Какой?
К счастью недомогание быстро прошло. Заменилось чем-то совершенно
противоположным:
- Могли бы платить и больше. Пора повышать, джентльмены!
Знать зарплату сослуживцев-соседей не полагается, но, кто очень
интересуется, разузнает. На свою голову, потому что - расстроится. Зная этих
людей, не верится в много большие суммы ими получаемые. Да поглядите, как
они распивают свой бесконечный кофе, послушайте их вялый треп!
Почему мой сосед такими безумными глазами вперился в свой экран? - да у
него телефонная трубка намертво вклеена между плечом и ухом! То он сюсюкает
с детками, то с женой, то слушает байки ему подобных делков. Это же
карикатуры из журнала Крокодил, а не цитадель капитализма. Ломаю себе голову
- почему они так богаты - американцы?
Знатоки гипотетически отвечают, что в каждом бизнесе, по-существу,
важны два человека: один знает как делать, другой - как продавать (иногда
оба в едином лице); всю прочую муравьиную кучу в больших компаниях можно в
расчет не принимать. Другое дело - в мелких.
Мне случалось работать в семейной фирме, где патентный адвокат-владелец
и его жена-администратор буквально торчали за моей спиной, следя бесстрастно
и молча - сколько минут я листаю словарь или точу карандашик. Точно
кафкианский герой, я спиной понимал и чувствовал время.
Я помню полуразрушенное здание бывшей шоколадной фабрики, где
обосновались отчаянные изобретатели автоматов-роботов. Четверо в ковбойках
делали всю работу от начального проектирования до пайки, думаю, в объеме
двух советских НИИ, плюс мастерские. Там я увидел взаправдашнюю Америку.
Один из партнеров сказал мне, что их продукцию заказывают такие гиганты, как
- Ай Би Эм и Дженерал Электрик. Вытащил из джинсов доллар и с плакатной
гордостью произнес: - Чтоб заработать вот это и принести домой!
Зато, чем крупнее американская компания, не говоря уже о федеральных
совершенно разбухших службах, тем более схожести с привычной нам
подсоветской рутиной: боссы - такие же служащие, как все; можно затеряться,
развести демагогию, повторять, как попугай, излюбленное:
- Меня не троньте! Я тяжело работаю, плачу налоги, делаю свое маленькое
дело.- Это и есть та священная скороговорка, которую первым делом выдает вам
тихий американец, когда возникают дилеммы или когда суть его ставится под
вопрос.
Итак, я числился в штате крупнейшей страховой компании, а что, в самом
деле, я знал про этот род бизнеса? Я хорошо помню горящие в московской ночи
буквицы ГОССТРАХ. Вот и весь мой доамериканский страховой опыт. Сознаться, я
воспринимал это слово как совершенную абракадабру, странное городское
украшение, разрешенное властями, чтобы пугать детей. На Западе, по латинской
семантике, это звучит легче; их корень ШУР (иншуранс) означает уверенность и
защищенность. И никакого тебе СТРАХА, упаси Господь. Наша фирма как раз и
продавала уверенность от полюса до полюса, включая Микронезию, Самоа и Новую
Гвинею, где папуасы. В списках среди подписчиков мне попадались АЭРОФЛОТ и
ИНТУРИСТ. Мы, как правило, имеем дело с крупными клиентами, и отдельно
взятый папуас едва ли может рассчитывать на наши услуги.
Мы страхуем от землетрясений и ураганов, терроризма и саботажа, от
модного ныне похищения заложников и выплаты выкупа. Еще в моде - защита от
компьютерных вирусов и от 'взлома' банка информации. Кто не видел
стандартный уже сюжет, когда вундеркинд, играя, со своего домашнего
терминала проникает в святая святых Пентагона или Уолл-Стрита? В последнюю
минуту, по законам детективного жанра, ребенку не дают насладиться запуском
смертельной ракеты или мировым биржевым крахом.
Очень меня также интригует предусмотренное у нас страхование от
государственных переворотов, и, представляя себя на месте владельца нашей
Компании, я дебатировал сам с собой 'За' и 'Против' дачи такой защиты
факирам на час в Африке, Латинской Америке или России.
Чтобы не было недоразумений, еще раз напомню, что мое личное отношение
к страхованию - весьма отдаленно. Компания, где мне платили деньги, -
страховая, не я! Приведенные выше общие сведения я почерпнул из наших
фирменных глянцевых брошюр, которые самый раз листать, когда за пару часов
до конца рабочего дня время. как известно, имеет подлость останавливаться,
хоть кричи караул.
Вот сижу я, перебираю бумаги, войди сейчас ко мне десять боссов сразу,
ничего, кроме хорошего, про меня сказать не смогут. А я, может быть, в эти
самые минуты блаженно витаю по пляжу города Гагры летом 1972 года: плещет
Черное море, загорелые купальщицы вкушают виноград и, вдруг, доносится такой
неуместный в подобной идиллии голос моего столоначальника:
- Куда, к лешему, девалась сводка за второй квартал!
Несу ему сводку.
Сосед мой по кубику, Адам из Лодзи - тот решил в период невыносимо
медленного времени заняться физкультурой. Он отжимается в проходе за большим
принтером и думает, что никто об этом не знает. Увы, все знают. Что ты
делаешь в американском учреждении, рано или поздно, выясняется, и не пробуй
стыдить американца, что он 'ябеда, корябида, турецкий барабан' - не поймет.
Их в школе учат информировать, дело это для них без запаха и вкуса -
принятая норма поведения. Я не параноик, но подозреваю, что и про мои
витания в эмпиреях им было известно.
Маленький чернявый Джо начинает рабочий день с обхода вышестоящих
кабинетов. Сам он - бугор на ровном месте; никогда не ясно, каким проектом
он точно занимается. Он отыскивает приоткрытые двери и ненавязчиво, кофе в
руке, запускает пробные фразы: вчерашний бейсбол, сбрасывание веса,
ожидаемый ураган...
Если разговор завязывается, Джо в грязь лицом не ударит, найдет нужный
тон, одним словом, отметится и последует дальше, оставив о себе приятное
впечатление. Свой кофе себе Джо наливает сам.
Директор отделения Винсент Ломбардо тяжко рушится в начальническое
кресло. Ему уже несут кофе-декаф, как он любит, и припудренный донат-пончик.
У Винса - постоянная свита: Рич, Рэм и Джина. Они последуют за ним в любом
направлении, в любое время. Во всяком случае, пока он босс. Они ходят за
ним, когда Винс идет в кафетерий или покурить. Они всегда тут как тут, когда
Винс имеет что сказать массам. Картина эта напоминала мне один из отцовских
анекдотов про лису, которая все ходила сзади за бараном: вот-вот у барана
что-то отвалится. Забегая вперед, отмечу, что свита ходила не зря - каждому
что-нибудь отвалилось.
Рэм - человек молодой, но сильно бородатый с надубленной шеей. Бывший
плотник, подрядчик, что здесь называется 'синий воротничок'. Таких легко
распознать по бороде, ковбойкам, крепким, свиной кожи ботинкам на толстой
подошве. Они водят удалой грузовичок, пьют 'Будвайзер' и курят, что
покрепче. В противовес хлипким мозглякам, воротничкам 'белым', 'синие'
символизируют мужественность и, по легенде, половой гигантизм.
Каким-то чудом Рэм попал в этот офис; люди Винса помогают ему
прижиться. Рэм явно недоумевает, как это можно делать деньги в чистой
сорочке, не таская циркульной пилы и мешков с цементом. Он всеобщий
приятель, и в присутствии Рэма девушки в лифте начинают хихикать, а это -
хороший признак.
Не успел я подивиться конторскому энтузиазму Рэма, как до меня дошло,
что на экране у него не наши страховые таблицы, а калькуляции его левого
строительного бизнеса, который он и не думал бросать. Зачем? Пригодится -
два дохода не помешают. В последнее время Рэм увлекся еще и политикой:
размножает на новом офисном ксероксе горы листовок для очередной
демонстрации или митинга. Он приносил значки и прокламации, убеждая нас
купить это все по-хорошему для финансовой поддержки популистской партии. Рэм
показал мне местную газетку, в которой его активность была косвенно
упомянута, и на групповом снимке можно было различить его бороду. Не так ли
рождаются политические деятели!
У Рича честные, вдумчивые глаза с длинными ресницами; весь облик его
положительный - типичный, еще скромничающий секретарь первичной
комсомольской ячейки. Может быть неизвестно, за что любить Рича, но и
придраться к нему невозможно - не помню случая, чтобы на него кто-нибудь
пожаловался или разозлился. Не успеет мистер Ломбардо выкрикнуть его имя,
Рич уже за спиной, готовый выполнить любое распоряжение.
Когда Рича повысили до среднего управленческого уровня, он продолжал
оставаться таким же положительным комсоргом и, перед моим переходом в другую
фирму, Рич долго интервьюировал в группу, которую возглавил, женщин и только
женщин, стараясь, видимо, найти похожую на Джину из их ломбардовской свиты.
Теперь - сама Джина. Полногрудая и знойная, она бывала чуть неряшлива,
с размазанной помадой, наверное потому, что слишком близко принимала к
сердцу производственные проблемы. Ей приходилось немало волноваться,
принимать лекарства или курить от обиды. Винс имел обычай закрываться с
Джиной в кабинете для серьезного разговора, откуда она выходила
растрепанная, в пятнах от волнения и опять курила и подкрашивала губы.
- Мистер Ломбардо, - заявляла она с вызовом на лице, - для меня все
равно, что родной папа и учитель.
На новом месте я сразу выделил юношу Джима. В отличие от прочих, с кем
разговор редко отклонялся от стандартных приветствий и служебной тематики,
Джим с интересом обсуждал необычные для американца абстрактные проблемы. Он
был способен привести что-нибудь из древней истории, мифологии, вдруг
сказануть, например, -'волшебство поэтической речи...' Я мог бы легко
представить Джима на Московско-Питерских пресловутых кухнях, в обычном для
нас высоком трепе и дымных грезах. Одним словом - наш человек. Каково же
было мое возмущение, когда 'серые' сотрудники, даже не имея понятия, о чем
мы там с Джимом толковали, вдруг уведомили меня, что 'малый этот ку-ку'. Да
как же они посмели! По прошествии времени я сам стал замечать, что бедный
Джимми, случается, говорит одно и то же, не соизмеряя тона; он может без
слушателей бубнить то же самое себе под нос, как вокзальный диктор; а, если
попадался новичок вроде меня, Джимми ловил его за пуговицу и начинал свое
про 'волшебство поэтической речи'.
В американских инструкциях по найму на работу есть важный момент -
проверить как человек способен функционировать под давлением. На взвинченных
нервах, в испуге, в полнейшем цейтноте. Времени - только в обрез. Так
рассчитано. Это - необходимое условие почти любого американского экзамена.
Успеха, требующего как минимум три четверти правильных ответов, можно
достичь, только щелкая вопросы без всякой задержки.
Раньше, в пору промышленной революции, поточная линия, а теперь, в
революцию коммуникаций, компьютер - это метафоры американской психологии.
Янки нетерпеливы. Потенциально истеричны ('слабый предохранитель'), вечно на
грани срыва. Они сходят с ума в паузах, они совершенно не могут ждать.
Европейские фильмы не годятся для американского рынка - мало действия,
тоска. То, что для всего мира все еще 'экстра' - дополнительный комфорт и
роскошь: машины, супермаркеты, видео, факс... для американцев - скорее,
нужда, как транквилизатор, антидепрессант или наркотик; без них, кажется,
просто не выжить.
США безнадежно проигрывают войну с наркотиками всех видов; в то же
время сама культура делается наркотической. Здесь явно перебарщивают с
чертовщиной не только в дни некогда невинного праздника Всех Святых -
Халуин; все эти монстры с кровавым тесаком, освежеванные трупы и
отвратительные рожи, это, похоже, не случайный перегиб, а уже такие же черты
издерганного национального характера, как почти истерическая необходимость
иметь любой продукт тут же и сию минуту. Все на свете - под одной крышей, 24
часа в сутки. Если у компьютера приходится ждать вместо одной секунды - две,
- В помойку это дерьмо! - кричит американец, - эта машина пыток выводит меня
из себя.
То все личные, так сказать, домашние реакции. Теперь представьте, как
это выглядит в условиях бизнеса. Большой босс никогда не станет кричать,
повышать голос; его убийственным вердиктом скорее будет тихое замечание, что
он 'не счастлив'. Смотрите, ишь, чего захотел! - скажите - 'счастья' - такой
эфемерной субстанции. Никак нет. В США полагается презумпция счастья; почти
по-горьковски человек рожден для него 'как птица для полета'.
Если босс шепчет, что он 'нот хеппи', это звучит предложением
подыскивать себе другое место работы.
В крупных компаниях, я говорил, случаются периоды долгих распиваний
кофе, бесцельных хождений, чесания языков, но все это - между непременными
паниками, когда некто сверху позвонит и кротко признается, что как-то не
чувствует себя счастливым сегодня. Тогда все и начинается.
Боссы, мала мала меньше, начинают взрываться, как по бикфордову шнуру,
что именуется здесь словом 'пистофф' - так лопается воздушный баллон. Не
суть важно, какова причина сего - муравейник приходит в движение.
Для Винсента Ломбардо - это родная стихия. Его любимые роли - Крестный
Отец и Дуче-Муссолини. Экстренно созывается личный состав отделения. Люди
размазаны по стенам кабинета, лица - красные. Винс закатывается в кресле в
глубоком трансе. Свита скорбно молчит.
- Свою шею за вас подставлять не намерен! Никого держать не собираюсь;
не желаете работать - убирайтесь на все четыре!
Запирается дверь. Винс смачно пересыпает слова любимыми трезвучиями из
четырех английских букв - Шит, Хэл, Фак... Никто не решается подать голос.
Обычная причина паники - какое-нибудь расхождение цифр в отчетах
Компании. Урожденный американец, как правило, хоть и политически корректно
негодует вместе с боссом, но, при случае, дает понять, что суть вопроса вне
его участка работы и даже вне его профессиональной компетенции. Иммигрант
такого не скажет никогда. В своем резюме он ведь заявлял, что знает все на
свете; хотя, скорее всего, лишь в Америке он впервые сел за компьютер.
Самодельный русский программист не отказывается ни от чего, берется решать
любую проблему. Не примите это замечание за патриотизм - просто ему некуда
деваться.
...Типичное воскресенье во время чумы, то есть паники. Пустынно
огромное здание Компании. Ломбардо - у себя в кабинете. Рэм прикуривает ему
сигарету. Рич приносит сводки с фронта и пончики. Потом Винс закрывается для
серьезного разговора с Джиной. Бывает, для солидарности, заявляется и прочее
начальство. Кофе пьют с хмурыми лицами. В это время усталая женщина из Риги,
Белла Исааковна, младший программист, воюет в своем дальнем кубике с
терминалом и находит-таки ошибку в программной логике. Победная реляция
докладывается мистеру Ломбардо.
Когда, еще засветло, авральщики покидают здание, скучающий воскресный
вахтер говорит мне, криво улыбаясь: - Ну и что - теперь, будете свою траву
косить! Такая вот подначка: мол - а дома то что? С непривычки к досугу на
стену полезешь.
Летом, в обеденный перерыв, кто-то остается в здании, кто-то уезжает по
делам, а я отправляюсь гулять пешком. В американском пригороде пешеходов не
часто увидишь, особенно днем, в середине недели.
Налево, ближе к шоссе, там, где бензоколонки, мастерские и склады,
мягко говоря смешанный - 'интегрированный' район, а попросту - бедный и
черный. Бедные доходные многоквартирные дома - часто с пустыми глазницами
окон. Дети, сверкая белками, глядят сквозь сетки окон наружу. В жару, в
глубокой тени чахлого парка можно различить пожилых негров, сидящих, как
подгорелые пни, как изваяния. Пустынно. Душно и пыльно. Изредка в тройном
прыжке черный подросток перескачет шоссе перед потоком машин. Его ждут
друзья, чтоб, обливаясь потом, покидать баскетбольный мяч на площадке с
надтреснутым асфальтом. Безработные прячутся от жары в местной библиотеке,
выбору книг в которой, позавидовали бы любые московские библиофилы. В
придорожных диких зарослях я срываю, ем малину и землянику, удивляя местных,
признающих еду только из магазинов. По дороге в библиотеку, шагая вдоль
шоссе, я поражаюсь мусору: платы сложнейших электронных схем из разбитых
транзисторов, реле, микрокассеты... Подумать только - простой мусор в этом
поселке выше разумения всех его обитателей, в массе своей неграмотных и
безработных.
Пойдешь направо, и, как в сказке, другая совершенно картина - здесь
'спальня' среднего класса. Здесь - сочная зелень ухоженных газонов.
Бесперебойно стрекочут поливальные автоматы; искусственный дождь зонтиком
опадает, шурша, на лужайку, где - травинка к травинке. Зелень жадно пьет и
сверкает. В глубине, в тени вязов и кленов, аккуратные домики колониальных
английских фасонов выстроились, как на плацу; ни пятнышка на мундирах. Для
пикантности - тут и там игрушечные кони, колеса старинных карет,
жалюзи-ставни, фальшколонны. На фронтонах красуются черные с золотом
федеральные орлы и звездополосые флаги. Вспыхивает бронза фонарей и ярко
надраенных ручек. В июньскую жару аромат трав вкрадчивый и душный.. И не
души, если не считать насекомых. Только и слышишь, что стук собственных
шагов. Даже как-то неловко вторгаться в такое чистилище, беспокоить чужие
владения. Тишина зудит мошкарой над цветами.
Но вдруг где-то звякнет, втянется вверх автоматическая гаражная дверь,
и лоснящийся Шевроле выползет на солнце. Внутри - женская голова в
папильотках. Вот она подкрасила глаз в зеркальце заднего вида, слизнула с
языка, помедлила, дала газ и - скрылась. Позади, дверь гаража сама собой
замкнулась как прежде.
А, бывает, встречу синего почтальона, идущего зигзагами от ящика к
ящику. Или вижу парней, загорелых, как пираты, - уборщиков газонов.
Прогремят на своем тарантасе с прицепом, и снова - тишина. Так - до самой
субботы. В субботу затарахтят травокосилки, понесет бензином, зашевелятся
выходные налогоплательщики. Зато в воскресенье в субурбии закрыты даже
магазины - пригородная Америка отсыпается.
Однажды мы с Ричем оказались в Вашингтоне на трехдневной теоретической
конференции. Тут были люди из нашего манхэттенского центра, из заграничных
филиалов, университетские профессора. Вот уже, где поистине богдыханская
жизнь. Три дня на всем готовом, и - каком готовом! Прозрачный, как стакан,
лифт поднимает из бассейна на крышу, к коктейлям. Завтрак можно заказать в
номер. Все, кажется, мечтает тебе угодить.
На заседаниях проблемных секций царила неподражаемая американская
раскованность. Докладчик, сбросив пиджак, указка в руке, ерзает по краю
стола. Перед каждым участником - табличка с именем. Легко обращаться: - Не
правда ли, Розмари? Вам так хорошо виден дисплей?
На демонстрационном экране сменяются многоцветные диаграммы, зоны
влияния нашей Компании в стрелах и цифрах. На столе - кофе, содовая,
орешки... - как обычно.
В тот достопамятный день техасский стратег нашей фирмы докладывал
соображения о более агрессивной политике охвата международной клиентуры
нашими страховыми полисами. Через взаимное страхование, через инвестиции с
использованием биржевых маклеров, с переуступкой прав на страховочные
покрытия и, главное, со ступенчато нарастающей прибылью Компании, в целом.
Техасец объявил нам: - В этом году мы намерены выйти на рынок с двумя
новыми продуктами.
Я был весь внимание: 'новые продукты'! Мы что-то создаем! Оказалось -
продуктом именовались хитроумные идеи и методика более верного заполучения
подписчиков. Агенты Компании, собирающие с клиентов их взносы, в свою
очередь, в том же словарном ключе именовались - 'производители'.
Этого я никак не мог еще переварить, потому что люди буквально платят
за страх, а Компания, как хозяин игорного дома, если что упорно и
'изготовляет', то только схемы нашего выигрыша независимо от ситуации.
На конференции, однако, мы все так свободно себя чувствовали, 'мозговой
трест Компании', мы все были равны и так легко обменивались мнениями, что я
не удержался и с места заметил, что, по моему скромному разумению, клиента
так тщательно 'вычислили', что выиграть он не сможет.
Стратег, улыбаясь, пояснил, что в нашем ответственном деле, вне всякого
сомнения, нужно заранее знать рискованные бизнесы и, либо исключать их из
игры, либо принуждать платить многократные взносы. После этого, я даже
привстал со своего места и заметил, что получается парадокс: наиболее смелых
экспериментаторов мы обделяем поддержкой. Английские фразы я подбирал
заранее и звучал, как мне казалось, вполне убедительно:
- Что же получается, - говорю, - джентльмены!
Стратег замолчал, все молчали. Рич делал мне большие глаза через
длинный полированный стол. Спустя вечность, стратег взял микрофон под нос и
промычал:
- Борис, да вы, видимо, совсем не любите страхование!
В конференц-зале повис ужас:
- Не любить страхование?
- Это я не люблю страхование!!!
Как мне показалось, стратег побледнел и распустил галстук. Не помню,
как наступил перерыв, пошло брожение между залами заседаний, коктейль-холлом
и рестораном, но в заряженном воздухе все так и висело:
- Чего уж чего, но не любить с т р а х о в а н и е!?
Впрочем, вслух никто меня особенно не совестил и, тем более, не
преследовал. Правда, в те же дни на другом, восьмом этаже Компании, вдруг
взяли и уволили никак к этому эпизоду не относящегося моего знакомого -
безобидного лысоватого человека, кандидата филологических наук из Ленинграда
Исидора Исаевича Юкина. Он, якобы, запорол какой-то несчастный файл на
магнитной ленте. Его босс, нарочно пошире распахнув дверь, делал 'пистофф'
на Юкина, а тот, волнуясь, оправдываясь, невольно вставлял в речь русские
слова 'видите ли', 'клянусь благородно', что только давало боссу выгодный
шанс повторять:
- Ш-шит, я не могу понять эту личность. Он не может даже говорить на
нашем языке.
Юкину было предложено быстро подыскать себе другое место - такое
делается как бы вам одолжение, чтобы дать уволиться своими руками; и,
вскоре, Юкин заходил ко мне прощаться и бормотал, что он давно подумывал с
женой и детьми перебраться в Пенсильванию:
- Там, говорят, мягче климат, и в 'Амиш Кантри' живут удивительные
патриархальные немцы.
Молоденькая полтавчанка Клара пошла на повышение. Смотрю, ее вещи
переносят в просторный кабинет, не совсем угловой, но тоже с окном и в ряду
с другими ответственными кабинетами. До того я бывал в кларином кубике всего
раза два, почти случайно - не помню, о чем она просила - то ли подвинуть
полки, то ли посмотреть, что у нее с экраном. Копаясь, я, грешным делом, не
удержался прочесть застрявшее на экране кларино сочинение. Оно было написано
по-английски и, в 'переводе' звучало бы приблизительно так:
- Жалоба. В полисию мунисипального города Элизабет. Саабчаю об украже
двух сирежек. Еще у меня обокрали сумочку, лежала на окне...
По-русски Клара (Клэр) избегает говорить и правильно делает, потому что
- когда пытается, у нее выходит: - Почему это мне никто не тейкает кер.-
Клара приехала в США, так и не закончив семилетки. В молодости один
язык быстро теряется, зато другой быстро находится. Ее подруга постарше, с
которой они были вместе на компьютерных курсах, рассказывала, как уже там
Клара проявляла лингвистический талант: только сегодня услышит слова 'абенд,
ассемблер...'(по алфавиту), и уже назавтра бьет этими словами самого
преподавателя.
В кубике Клару почти невозможно застать; на столе зажигалка и полная
пепельница. Сама же Клара якшается и курит только с боссами и, чуть что,
бросается в бой: - Но-ноу, Марвин, ты не прав! Это абенд, это ассемблер!
Голос у Клары - молодой, пронзительный; юные прыщики светятся от живого
возбуждения. В свой новый кабинет Клара пришла в модной жакетке со строгими
плечами. На шее был повязан шелковый галстук-бант; восьмигранные очки без
диоптрий, но в золотой оправе, придавали молодой начальнице солидность.
Почти во всяком американском учреждении отыщется какой-либо 'рашен',
которого ко мне тут же приводят и, с любопытством, ждут, когда мы с ним
затараторим 'по-русску'. Так я познакомился с Шуриком.
- Ал, - протянул он мне руку, - Можно и Алекс, хотя они любят называть
- Саша. 'Они' - американцы, действительно любят звук 'ша' в русских словах,
может потому, что он рифмуется для них с именем страны - 'Раша'. Когда Шурик
говорил со мной, как обычно, мешая слова русские и английские, в глазах его
мелькали заговорщеские искорки, что мне тут же напомнило Гашека. Его бравый
солдат Швейк верил, что все чехи - члены подпольной заговорщеской группы.
Шурик рассказал мне, что сам он из Харькова, а теперь и вся его мишпуха
здесь, включая дядю Арона - седьмую воду на киселе. Фамилия Шурика, кстати,
была более, чем удачная для нашей местности - Броклин. Одновременно и
'брокколи' и 'Бруклин', хотя ни того, ни другого в Харькове не было. Был вот
Шурик, и - сплыл.
В день нашего с ним знакомства Шурик картинно зевал и прикрывал глаза.
- Я на коле, - сообщил он.
Из вежливости я не стал выяснять - на каком, и от какой болезни уколе
бедный Шурик, но он сам тут же пояснил, рассеяв мое невежество, что он
прошлой ночью был дежурным смены и ему звонили по телефону ('кол') операторы
из-за неполадок в Системе.
Вот ведь везение с программированием! Божий дар для иммиграции. И не
только для нашей, кого тут только не встретишь - вкрадчивых китайцев,
волооких эбеновых индусов, пакистанцев, филлипинцев, поляков... Раньше люди
шли в лотошники, таксисты, швейцары, пуская семь потов, грузили, шили
наволочки в подвальных мастерских. Нашу эмиграцию могло бы ждать то же
самое; ведь подавляющая советская профессия - инженеры, вне зависимости от
сути и профиля знаний; в том числе, товаровед - инженер, инженер
человеческих душ... Профессия, увы, не очень конвертируемая для западного
рынка. И тут, слава Всевышнему - компьютеры. Одно слово чего стоит, не хуже
недавно модной, но не каждому доступной ядерной физики. А здесь - стучи по
клавишам и смотри в телевизор. Что казалось занятием для хорошеньких
семиклассниц - 'пишмашинистка', теперь, благодаря заманчивой оплате,
прилично для кого угодно. Редкое, если подумать, совпадение звезд. Сегодня,
кажется, Америка почти не изготовляет, не инженерит; все больше - считает
деньги. Причем, хорошо, что перед этой, еще сравнительно новой профессией,
все равны как перед Богом.
Американский управляющий, выпускник Гарварда, не без гордости говорит
мне, что он, по существу - программист. Он пишет заключения о динамике
мировых рыночных структур, но, как большинство профессионалов, чем бы они не
занимались - сидит у экрана, перестраивает программы, выплывая в
информационном потоке (потопе). Нам одним махом удалось иммигрировать сразу
в две запредельные территории - в Америку и в Программистику. Где один язык
осваивать, там заодно и другой - компьютерный.
В некоторых фирмах русских программистов так много, что на этаже
вывешивают объявления сразу по-русски: - Продаю кондоминиум. Требуется няня.
- Сейчас наших берут, - констатировал рассказ Шурик. - В прошлом году
не очень, а теперь берут.
Осенью наша Компания устраивает пикник, что называется 'барбекю' - с
жареными цыплятами, сосисками, гамбургерами, дымящимися на жаровнях. Вволю
пива, сельтерской, содовой. Подается еда в несколько раундов с нарастанием,
как в танце - цыганочка: сначала закуски, крекеры, мелочи для ранних
пришельцев, затем разная зелень, салаты, сочная кукуруза и, наконец, главное
- жареное барбекю до отвала. Для гурманов припасены ракушки, креветки,
анчоусы. Завершает парад - арбуз, мороженое и кофе со сластями. Участники
набрасываются на еду, будто сто лет не ели. Постепенно во всех углах парка
можно обнаружить картонные стаканчики в помаде, брошенные тарелки с арбузом,
лишь надкусанным и фаршированным креветками, недоеденные куски торта
вперемешку с овощным рагу - чистое раблезианство!
Вопреки знаменитому американскому правилу, что бесплатного обеда не
бывает, воскресное угощение выглядит совершенно на дармовщину, что
несказанно возбуждает аппетит даже у довольно богатеньких, ни в чем не
нуждающихся людей. Все без исключения ждут пикника с нетерпением.
Забавно встретить на природе ответственных деятелей Компании не в
строгих костюмах с галстуками, а в домашних шортах. Тенниски оттопырены
животиками. Беззащитные бледные шейки. Шлепанцы на голых ногах.
Здесь одна из загадок американского учреждения: перед пикником или
укороченным предпраздничным днем сотрудники с буйной радостью школьников
напоминают друг другу, что одеваться разрешено 'не формально'. На службе -
подчеркнуто корпоративный вид, можно только слегка ослабленный галстучный
узел, а тут - кто во что горазд - полные шмаровозники: намеренно рваные
джинсы (из дорогих магазинов), майки шиворот-навыворот, небритые щетины.
На пикник разрешено приводить родных и близких. Это еще один сюрприз -
когда можно увидеть неожиданных жен-мужей сослуживцев. У полной, не
обхватить, Линды муж, оказывается, еще толще. Важного британца Кевина его
детки, как видно, в грош не ставят.
Шурик приводит, в числе прочих, двоюродную сестру Мальвину с мужем и
пенсионера дядю Арона. Дяде не столько, он говорит, любопытно покушать,
сколько - хоть глазком посмотреть вблизи на живых американцев. Арон, в
прошлом видный работник коммунального треста Харькова, вот уже как 14 лет
как покинул родные места. В США ему посчастливилось исключительно плавно
переходить с разнообразных пособий, велфера и талонов на пенсию и программы
федеральной помощи. Поработать, увы, не довелось. Да и зачем! Он один из
многих, кому только кажется, что он живет в Америке, в то время как он, как
жил, так и продолжает жить на своей Сумской улице, читая русские газеты и
кушая привычные блюда щи да кашу из продуктов американского супермаркета.
Весь день в его нераздельном распоряжении; гуляя по аллейке, он обычно
жалуется соседке по подъезду - соотечественнице: - От кока-колы у меня одна
кислотность и отрыжка. Да ну ее...
На что соседка тут же парирует: - Плевать, у нас на все-про-все
Медикейр.
С началом перестройки, дядя Арон не раз уже слетал в родной Харьков,
где учил американскому бизнесу всех, кто готов был слушать. Хотя он
иммигрировал еще в семидесятых, он, и по сей день, иммигрирует почти
ежедневно: когда приходится спросить что-нибудь по-английски, когда нужно
ответить по телефону или, как сейчас, сидя в двух шагах от жующих настоящих
американцев.
Шурик бегал уже не раз добавлять еды по-питательней, подороже - цыплят
и кукурузы для нашего стола. По дороге он задерживался у смирно жующего
сослуживца и, отводя того зачем-то в сторонку, заговорщески спрашивал: -
Хев-э-минит? Сослуживец говорил, что 'шур', у него есть и минута и две,
после чего Шурик вскидывал у того перед носом свой большой палец и
восклицал: - Хай класс барбекю, а!
Я прилег на травку в теньке. Дядя Арон подсел и спросил: - Хев-э-минит?
И, не дожидаясь ответа, стал рассказывать мне о своих далеко идущих планах
обустройства юга России с захватом части Кубани и даже черноземной зоны
Украины. Я слушал монотонный голос дяди Арона, терял нить, в голове моей
кружилась полная сумбурбия. Над нашей субурбией плыли высокие облака -
Америка, Россия, напевные дядь-ароновы еврейские интонации в русской
речи, где-то и негритянская мелодия по радио...
Я засыпал...
----------------------------------------------------------------------
© Copyright Борис Письменный, 1989 (Впервые в журнале "Время и Мы")
Из книги: "Охота к Перемене Мест", Нью-Йорк,1995.
Library of Congress Cataloging-in-Publication Number: 00-191672
E-mail: bobap21@hotmail.com
-----------------------------------------------------------------------
Last-modified: Wed, 31 Mar 2004 04:28:45 GMT