Александр Этерман. Утомительно помнить, что солнце заходит
--------------------------------------------------------------------------------
Aлександр Этерман "Утомительно помнить, что солнце заходит" сборник стихотворений
ї Copyright Александр Израилевич Этерман
Email: eterman@netvision.net.il
Date: 1974-1990
Изд: "Москва-Иерусалим", И., 1991
OCR: Полина Брюселль
Spellcheck: Полина Брюселль 17 октября 2002
--------------------------------------------------------------------------------
Утомительно помнить, что солнце заходит,
Осень - царство прозрачное, ветер шумит
И Шекспира на русский язык переводит.
Механически двигаться около нас,
Поглощать золотые кадильницы листьев,
Стать немного богаче властителя Лидии
И немного оставить на будущий раз.
Год встречает прозрачные стены в упор -
К воскресенью с трудом остается окурок,
Влажный воздух сгущается в пресный раствор,
И девицы бояться зайти в переулок.
Осень прячется нынче за тонким стеклом,
Простодушно-тоскливо жужжание лампы,
Где мое ожидание мирно текло.
Я опять превратил ожидание в греческий остров,
И живое во мне - все конкретнее и приземленней
Становилось, пока я ловил вожделенную ночь.
Белорукие демоны тихо шептали о ней,
Их тяжелые руки в молчаньи терзали мой остов,
И сияющий греческий мир страстотерпца слепого
Изумительно ясно явился герою во сне.
Я опять воспою твой загадочный гнев, мой герой,
Не жалея ни денег, ни красок, ни слов, ни железа,
И застенчивый луч проскользнет в обитаемый мир,
Осужденный скитаться уже осужден за скитанья,
Бледно-пенные волны, как сине-зеленые вены,
Беспощадно омыли скрипучий и твердый песок.
Перед лицом трагедии античной,
Как маленький смущенный антикварий,
Мир задохнулся яростью кирпичной,
Составленной из множества деталей.
И, замкнутый силками многих петель,
Он простонал, зайдя к Силену в гости -
Ах, может быть, я выточен, как ветер,
Из вверенной богам слоновой кости.
Волшебная болтанка перелета
Из некоего города в иной,
Из некоей привычной части года
В застывшую поверхность подо мной.
Мне незачем смотреть в иллюминатор:
За слоем стекол то же, что везде -
Прозрачный слой пространства, пеленатый
В слой облаков, спустившихся к воде.
Где-то в области преданий
Превращения мои.
Мой народ - мирмидоняне,
А отнюдь не муравьи.
Время - лекарь не из худших,
Я терплю и жду удач.
И хихикающий случай
Как отчаявшийся врач.
Признайся, что, пуская в рост
Двугривенный или полтинник,
Ты вел себя как Буратино,
Обманутый семейством лис.
Не обойтись кусочком кожи -
Убыток больше и нежней.
Ты просадил за пару дней
Полмира, а доход ничтожен.
Смириться, если ты кентавр,
С зловещей гибелью Хирона,
Плаща чудесную отраву
С наивной радостью принять.
Метель чиста, как тонкий шелк
На свежевыстиранной блузке.
Смириться, если ты ничто
Для незнакомой андалузки.
Приняв соцветие за плод,
И рот прославленного мима
За медленный водоворот,
Продолжить греческие мифы
В незыблемую, как весна,
Как изнывающие липы
Поэзию, где мне тесна
Программа собственного мифа.
Я им и не был. Криком совы,
Тенью, отброшенной собственным прошлым:
Двигаться так, как двигались львы -
Тихо, невидимо, быстро и просто.
Давнее прошлое - страшный искус.
Лучше не знать, но рассеять соблазны
Может забравшийся в джунгли индус,
А не безвестный Иван Карамазов.
Ветер и воздух, и влага, и блеск
Черного там, где привычные складки
Снега, и мы бы не выжили без
Старой привычки любить в беспорядке.
Много ли надо! Вот ветер сырой
Кутает город в туман, и постройки
Переживают. И ранней весной
Тяжко гадать и подсчитывать строки.
Расставил фигуры на краю доски,
И после того, как сделал ход,
И после того, как обменял
Коня на коня, разинул рот.
На с4 мне нужен слон,
А конь не нужен. Лучше молчать
И долго думать.
Нужно подумать,
Прежде чем сыграть f5.
Не это здание, а другое,
Шторы это скрывают,
За ними видишь тот двор,
Памятник Ленину и деревья,
К счастью, потому что
Комната выглядит так же,
И яблони, их нет,
От которых меня отгонял сегодняшний покойник.
Облокотившись на кресло, смотрю,
Тщетно пытаясь уйти без царапин
В серое, - невыразительный трюк, -
Как обезглавленный ранее Капет
Больше не мог устрашать горожан
И разгонять непокорный парламент,
Ибо ему отказала не память,
А голова.
Город Карфаген! В огромном доме,
На главной улице, там, где вокзал,
Мне чудится помешанный на броме
Еще не одноглазый Ганнибал.
И если он вообще был молод,
Влюблялся и писал стихи,
Тому виной не ты, мой город,
А личные его грехи.
Ударить в набат, в колокол певчего рога,
И уши заткнуть, и не слышать содеянный гром,
И из каждого слова убрать по два лишние слога,
И два лишних часа простоять под осенним дождем.
И две долгие ночи не спать и молиться о смерти,
И два века подряд не держать наготове перо,
И двух сказочных женщин лишить своего милосердья,
И две будущих истины, выпимши, знать наперед.
Начало конца
Октябрь кончается под звук
Дождя, долбящего по стеклам,
Цедящего свою казну
По заржавевшим водостокам,
И в умирающем саду,
Беспомощном до новой эры,
Возможно, лучший день в году
Встречается с Аполлинером,
И на ладонях тает снег,
В тяжелый мох проникло тленье,
И только бедный человек
Еще способен к размноженью.
Мне не хотелось дальше вспоминать,
И вопреки занятьям перенесся
Я в эту осень листья уминать.
Эмили Диккинсон
Глядят глаза и тают,
А пальцы не лежат
И век не покидают,
Столько в них тепла.
Задумчивые льдинки
Блестят и долго ждут,
Как будто им в новинку
Таиться тут.
Остриженные ногти
На большой руке.
Их переводы просты
На нашем языке.
От следующих женщин
И от слепых мужчин
В непониманьи вечен
Бровей ее изгиб.
Стук маленьких капель
О теплую ладонь,
И ей уже возможно
Остаться там одной.
Ничтожество свободы -
Во рту звенел язык,
Кусок живого Б-га
И рта ее двойник.
С серебряным отливом
Как легкий воздух, трель,
Я у тебя учусь
Быть молчаливым.
Мое происхожденье не безупречно,
Репутация тоже.
К сожалению, мое поведение
Тоже небезупречно.
Я забрался в одну бесполезную осень.
За окном тоже осень, но только не та,
И осмысленный трепет березы, и тощий
Изумительный пес добежал до куста,
И беззлобная общность собак и мальчишек,
Как разумная общность воды и людей,
Полагает возможным чудесный излишек
У природы - любви и у неба - дождей.
Забывая о краткости времени года,
Невозможно привыкнуть к его мотовству.
Я не только не жду ничего от природы,
Но, вдобавок, не очень-то рад сватовству.
Блаженный привкус истинного Б-га
В немного душной мякоти цветка,
И крошечная медная полушка
Оборванной ромашки, и подушка
Прельстительного дерна, три глотка
Сырого воздуха, и шедшая полого
Тропинка поворачивает вверх.
Уносит вверх - и сладострастный привкус
Упавшего случайно лепестка
И губ коснувшегося поцелуя
Срывает тонкий стебель ветерок.
Блаженное пылающее лето,
Обугленное солнечным стараньем,
Избавленное от переживаний,
Кощунственных, когда ты полон сил,
Когда всесильны солнце и жара,
И полному язвительности свету
Сопротивляться может только тень,
И от ручья, стекающего к нам,
Вороны научились перезвону,
И сладкому змеиному браслету
Свернуться бы в пугающий клубок,
И замирает сердце от тоски
По белому щемящему исходу,
Что, может быть, решился бы ожить,
Но - сонной красоте не возражают -
И к каждому съедобному куску
Уже спешит голодный рот цветка,
Жука, птенца и даже человека,
И у щеки возлюбленной пунцово
Расцвел необычайно пышный мак.
И лето может быть объяснено,
Не пользуясь знакомыми словами -
Здесь больше нет ценимых нами слов -
А только жадные прикосновенья.
Я объясняю лето точно так,
В тех терминах и тем же языком,
Каким Г-сподь творил его когда-то.
Трехъярусный корабль доставил
Испанское вино. И был приказ
Проконсулу прибыть на Палатин,
Что означает смерть или отставку...
В конце
И даже не властный унять прибой,
Который и более сильных гнул,
Я так же пронзительно брошусь в бой,
И так же погибну, как царь Саул.
Сменив календарь, Б-г зачнет миры,
Под крышкой отщелкают три нуля,
И новые гунны зажгут костры
У стен Вестминстера и Кремля.
Но, вольный бездействовать и карать,
Я буду, забыв про тоску и стыд,
В кругу исступленных пророков плясать
С таким же упорством, как царь Давид.
Я уловил недоуменье снега
В тяжелый час езды на почтовых,
Когда такси - ночной фанатик бега -
Везло домой фанатиков ночных.
Мрак - тот же снег, кружащийся без цели,
Когда, помяв безмолвие крылом,
Плывя, как сон, в кильватере метели,
Я ничего не вижу за стеклом.
Волшебное почти всегда мгновенно,
Мгновенье часто пахнет волшебством,
И схема линий метрополитена -
Моя игрушка в поезде пустом.
Мельканье желобов и стен волненье
Едва ли защитят меня от сна,
И схема линий метрополитена
Раскрашена, а потому видна.
Определение
Верлибр -
Это поэтическая форма,
Неплохо приспособленная
Для стихов
О театре.
Я тихо целовал
Раздавленные губы,
Щеки сырой овал,
Запястия и зубы,
И ласковую смерть
Бросал в тебя с размаху,
И умолял не сметь
Рассеиваться - страху.
Происшествие
Хорошо, что пропустила, слышишь, а,
Я боялся, у меня денег нет на такси,
Ну ясно, я выпимши,
Я так боялся, она хороший человек,
Говорю,
Мне до Варшавской, ведь без пересадки,
Слышишь, а,
Пропустила,
Говорит,
Валяй, тебе я доверяю,
Так слава Богу,
Я доеду до Варшавской
Без пересадки,
Я доеду, добреду
И больше ничего не надо,
Ах, добрый человек!
Пер. с Ахматовой
Весь день я его черкала,
Теперь, поди, не прочесть.
А что вчера написала,
Успело мне надоесть.
Взяла себя ночью в руки
И думаю - Что же я!
Что если черкать со скуки
Возьмется жена твоя?
Песнь о Нибелунгах
Миннезингер,
Мой друг веселый Зигфрид,
Погибель общая -
Гортанная струя шестиязыких строк,
И если я и не авантюрист,
То стоило ли поджимать
И, стало быть, транжирить губы?
Мне, в общем, довольно стыдно,
И этот мир уж очень радужный,
Во Франции
Носили уж очень легкие доспехи,
Наверно, оттого
Меня так манит
Скандинавский мир -
И саги вместо скучного Вольтера.
К тебе
Вельми значителен идущий день,
Все, что имеет право - остается,
Или с изяществом канатоходца
Глотает ночью белую сирень.
И, поступившись белою сиренью,
И, отступив к наивному цветенью,
Изобретатель завтрашнего дня
Качается и ценит
Возлюбленную брата своего,
Которая, едва родившись в пене,
За бешеную цену отдается
Достойному внимания ее,
В чем нет, конечно, ничего плохого.
Однако как пределы простоты
В классических полотнах проступают,
Так дьявольские кандалы звенят
На всем, что окружает человечность,
И, наконец, весенние цветы
Играют в ослепительные игры,
И, обстреляв крупнейшие порты,
Фатальные ошибки исправляя,
Враг отступил от наших берегов.
Баран глядит на новые ворота
С разумным удивлением. Смешон,
Кто вне пределов старого болота
Волшебные не видит огоньки,
Блуждающие вроде бы бесцельно.
Вдвойне смешон, кто, встретив их однажды,
Решит, что это бродят светляки.
Я влез в вагон на площади Свердлова
В двенадцать двадцать - в майской духоте
Опаздываешь и не держишь слова,
Но только был вагон, как никогда,
Набит людьми, и вплоть до Павелецкой
В нем не было уже свободных мест,
Вот только сам я был свободным местом.
Но, как выходит в ночь из-под земли
Немой, но тарахтящий вечно поезд,
И звезды, отражаясь под мостом,
Мерцали надо мной слепящим роем,
Так несколько мгновений над водой
В надрывный гул, из недр другого гула
Тащившийся, жил маленький Содом.
Он был закован в те же телеса,
Что некий царь, и грех проникновенья
В чужую плоть - мельчайший из грехов
В глазах уставших или петухов.
Я беспокойно двигаюсь в страну,
Где лето не отбрасывает тени,
Так Афродита в прошлую войну
От взрывов донных бомб рождалась в пене
По меньшей мере тридцать раз на дню.
Твоей любовью движется гора,
Мое движенье было безответным,
Как быстрое движенье топора.
И пахло необычным перегаром,
Как будто пили чистый кипяток,
Заваренный в старинной винной таре
И сдобренный бутылочным стеклом...
В тоске, как неопалимый куст
От огненного припадка -
Сперва от избытка нежных чувств,
Потом от их недостатка.
Том Сойер - забор, карту мира - мы.
Не Яго ее, а Кассий
Ее супруга - уняв с кормы
Его чернокожих пассий.
Осень
Листья не осыпает
И не жует травы.
Здесь снегопад бывает,
А листопад - увы.
В столь экстремальном виде
Год рисовался мне
Разве что в Антарктиде
Или в кошмарном сне,
Где и осетр не диво,
И обыватель пьет -
Только не мед, ни пиво
Не попадают в рот.
Скамейки перестали пахнуть,
Значит, зима.
Плоть к плоти - неучтенные никем.
Вкусить ее, наесться древней пыли -
На бронзовом ноже остался крем.
В карманном "Древний мир в издержках стиля"
Читаем: "Жизнь во времени есть плен".
Ах, как умели спать цари Микен!
Парадный вход и бани где-то тут,
Поблизости. Нашли кусочек мыла.
Тут, у окна, она его убила -
Но это, может, так, а может, врут.
Патрокл был современником Ахилла,
Поскольку ел с довольно схожих блюд.
Признание
Под желтые своды листвы -
Как в Стикса свинцовые воды?
Мы были в плену у любви,
А стали рабами погоды.
Мы спали без долгих затей,
И, не поддаваясь природе,
Легко выпускали детей
Одетыми не по погоде.
Кого там пугают дождем?
А ныне беспомощно ждем,
Пока она к нам обернется.
Совет
"Себя изыщите в удаве -
Прискорбно, но истина с ним.
Закончится к нашей же славе
Период, проигранный в дым".
А дело не в шляпе, а в моде.
Бессмысленно жаться к стене,
Когда он цитирует в Лоде
"Записки о Галльской войне".
Боюсь, это будет несладко -
Узнать после стольких геройств,
Полезна ли римская хватка
Без римских же качеств и свойств.
Набравшись любви к Клеопатре,
Почувствует прямо с пути,
Что дальше деления на три
В науках ему не уйти.
Если вздыхать - то с тобою в связи,
Слишком опасно мы в прошлом играли.
Вот и целебные свойства сандалий -
Просто ногами по этой грязи.
Только не возят перчаток сюда,
Медных доспехов, сапог с голенищем.
Там, где успеха, как правило, ищут,
Я бы мгновенно сгорел со стыда.
Город
Как ни много, все же мало
Древних стен и их ушей -
Но ни дома, ни квартала,
Говорящего душе.
Возрожденный для свершений,
Чей он - чей или ничей?
Не шутя рядился гений
С интуицией своей.
Некто, отрывая Трою,
Огорченно говорил:
"Я б ее иначе строил,
Я бы в ней иначе жил.
А пока она такая,
Что поэт находит в ней?" -
На супругу надевая
Украшения царей.
Двадцать лет он пробирался
Сей извилистой тропой,
С каждой переменой галса
Прогрызая новый слой.
Юный пыл еще сослужит,
Здравый смысл обороня.
Под холмом он обнаружит
Деревянного коня.
Так вполне осуществится
И вконец расстроит миф,
И тогда он ополчится
На Микены и Тиринф.
Он не то еще не знает,
То ли знает, что отвык,
И прилежно изучает
Древнегреческий язык,
И вполне уверен с детства,
Что отыщет Илион -
Но любовь и музы дерзки
Даже с большими, чем он.
Прозрачности вопреки,
Спасайся от обобщений,
А Англию упрекни.
Колониальный, вот
Какой он, центральный Лондон -
Великое дело - флот!
Природы любимое чадо!
В безвестности странно витать.
Ведь сколько везения надо -
Такой разговор записать.
Где ветер мешается с громом,
И ты бы, наверное, смог -
На то получается комом
Заказанный к свадьбе пирог.
Цветок
Строя незаметный дом
Из бесхитростного зданья,
До обидного всезнанья
Доходить своим умом.
Камень дереву под стать
В Иудее, где привьется,
Но зато ему придется
Самому себя питать
И спускаться по скале,
Не даваясь вражьей силе -
В лучшем мавританском стиле,
Да еще в Святой земле.
Вздохнуть, наклониться и душу отдать,
И будет, что будет - сей риск
Отныне придется не на душу брать,
А так - на коленный мениск.
Любезно и праведно в общем ряду -
Пускай учиняет разрыв,
Бесплотным союзом на третьем году
Младенческий пыл охладив.
Вкрапления кремния в каждой слезе
И в голосе - чистая медь,
Пока на какой-нибудь милой стезе
Не станется помолодеть.
Чего считается виной
Ожиданная неудача?
Как будто может быть иначе!
Кому дано - тому дано,
А просто на своих местах.
Чем плакать от стыда и спеси,
Пусть лучше неудачник взвесит
Ее на собственных весах.
Ветер бесшумен, а снег мягкотел
И поедаем у дышащих зданий.
Так и не знает переживаний
Тот, кто ботинки и шляпу надел.
Кто закрутил трагедийный эффект
Та, что милиция на уши встала?
Лед появился где лучше, и снег
Там, где трагедия не ночевала.
Он - прекрасный пример того,
Что ценит в людях Всевышний,
Мой друг, завоевавший любовь
Потому, что он симпатичный.
И как, хотя это и не так,
Я сразу засомневался.
За что, например, любят меня,
Прагматика и испанца.
Елене
Декабрьский боевой кортеж
В снегу спасается от шума
И объяснений - как Кортес
В сокровищнице Монтесумы.
Наш девятиэтажный дом,
Почти задушенный метелью,
Наивно мстит зеленым льдом
Жильцам, застигнутым в постели:
Одним - родиться в декабре,
Другим - удерживать рыданья,
А третьим - умирать в Комбре
От легкого похолоданья.
Никто не стоит того, чтобы думать
О нем, как думают о нем.
Моя двенадцатая память
Растаяла, пока тепло.
Раскаюсь, только бы иначе
Не нашуметь. Сер небосвод,
И будет сер, и слава Б-гу,
Пока еще не новый год.
Забавно будет. Люди, тоже -
Зачем им вещи, ей же ей,
Они немодны и прозрачны,
А мне и дочери нужней.
Самое мудрое - молчать, когда не знаешь,
Что говорить, молчать и тогда, когда говоришь,
Так, положив себе в рот разноцветные камешки,
Слушал великий оратор, как волны пинали голыш.
Спорить с природой, с власть предержащей
Спорить бессмысленно, ясно, природа права,
И пробирая до слез, притворяясь молчащей,
Ночь без труда подбирает у моря слова.
- Тише - шипит волна. - Шипи, дорогая,
Слаще тебя не будет на нашем веку,
Старый дурак проникает к счастливой Данае
Целую ночь проторчав на морском берегу.
Влажные губы и влажные поцелуи,
Темная ночь - безмолвие и тишина...
Слушать молчание, женщину полунагую
Молча лишать спокойствия и сна.
И - ничего. Они безлики, безлики,
Спокойствие Эриниевых волос,
Бессильное молчание Эвридики...
Задуматься, и как от этих стен
Отскакивать, и от дверных проемов.
Какая разница, спроси, мой друг Давид -
Марат убитый и Марат одетый?
Переселенцы - рекруты. Их цель -
Грабеж и избавленье от разбоя.
Чего еще мне от милитаристской
Дубовой цели жизни не корпеть?
Рассуждение
Йодом замазать пчелиный укус,
Даже слегка не кусая свой ус,
Даже мизинцем не выдав причины -
Ибо сие недостойно мужчины, -
И, обессилев от приторных спазм,
В ту же секунду бесцветно и потно
За неуменьем состроить сарказм
Выдать кругом, что ужасно щекотно.
Но благородные рамки игры
Не поощряют иных исключений,
Даже с змеей у ноги до поры
Не опускаясь до лишних движений.
И благодетельный сей этикет,
Плотно вскормив нас войной и неволей,
На гомерически гладкий паркет
Смотрит, как рота на минное поле.
И драгоценный военный досуг
Строится вместе досадой и сплином
Как удовольствие - с помощью рук.
Все, что угодно, - взамен дисциплины.
Отличие между стихами и прозой
То, пожалуй, что то, что хорошо в прозе,
Плохо в стихах, там все плохо.
Все же я не уверен, что поэт Овечкин глупее меня,
Он написал все на свете, совсем все -
Я могу не писать совсем.
Женщины
После первых любовных удач
Постыдиться просил меня врач.
И наверно, с той самой поры
Мне всегда не хватало сестры.
Ибо женского общества суть -
Что в нем можно спокойно уснуть.
Но непросто дотронуться лбом,
Совершенно не прячась при том,
И рассказывать всякую муть,
Не стараясь себя обмануть.
Морда раз, морда два,
Он все-таки красивый,
Встал,
Большой перстень,
Не могу понять,
Может быть, с топазом.
Женщине столько лет,
Сколько мужчине,
Который хочет с ней спать.
Два ящика и портфель.
Покажу Мишке, что у меня в портфеле.
У него какая-то...
От года осталась щепоть,
От дня ничего не осталось,
И обыкновенная плоть
Над этим тихонько смеялась.
И так же, как новых морей,
Нет верных и нет неделимых...
Осталось чуть-чуть от любимых,
Совсем ничего - от друзей.
Прогонят меня от чужого порога,
Чужую жену впопыхах обниму,
Но и в ежемесячную передрягу
В крутую дугу колокольню сверну.
На ватмане все это - пылкая нечисть,
В придуманном будущем пыль - ерунда,
И город уходит, и дьявол навстречу,
Неведомо, но всем известно куда.
Сходиться с таким остервенением,
Быть может, грех и неумно,
Зато легко сражаться с тенью,
И весело смеется грек.
Потом ищи следы обвала
Или серьезных неудач.
В конечном счете нас не стало -
Хоть плачь.
Даже под утро, во сне, в тишине
Что-то во мне случалось и сохло,
Я утыкался в лопатку жене -
То моя смерть, то моя влюбленность.
С выпитым кофе дюжинный страх
Сплелся с заботой о завтрашнем утре.
Поздняя осень, вся в облаках -
Так наступало позднее утро.
Немилосердный сухой пирог
И счастье быть бородатым
Я выбрал из двадцати уроков
И из двадцати квадратов.
И, удлинившийся, как жираф,
С темным пятном на коже, -
Не нашего круга твоя жена
И любовница тоже.
Лидер прежний - Юлий Цезарь,
Покупатель будет рад.
Вместо возрастного ценза
У него отвислый зад.
Одаренный проходимец,
Не владыка и не бог...
На портрете в этой книге
Он отважно смотрит вбок.
Скитания во сне, под лед печальных истин,
Под синеву небес, под лестничный пролет...
О, если бы никто по вечерам не чистил
Застывший на глазах зеленоватый лед,
Чтобы в смешной сугроб нырнув смешно и смело,
Понять, услышав плеск игрушечных лавин,
Что нет иных забот, чем быть от снега белым,
Быть мокрым от дождя и пьяным от любви.
Демон Вергилия прячет
Ухмылку в широкую тень,
И просит у прошлого сдачи
За медную дребедень.
И в глазах завидущих,
Пляшущих на лице,
Прячется сон, присущий
Демону, как акцент.
И мне не пристало бы сиднем сидеть
И сонную музыку дуть,
И в нынешнем возрасте нытиком быть,
И прежнюю линию гнуть.
Я так зачащу посещать этот дом,
Что медленно буду ходить,
Что мне будет стыдно с собой говорить
И думать, и помнить о том.
Я провожал, как заглатывал дым,
Оставшийся сзади вокзал,
Как будто я встретился с кем-то своим,
Но только его не узнал.
И на приближение этих домов,
На маленький город и сад
Я тихо смотрел, как смотрел на любовь,
Когда еще не был женат.
Ах, если мои вычисленья верны,
Я зарюсь на город чужой,
Но только под утро сбываются сны,
А я возвращаюсь домой.
Карфаген
Этот город не будет разрушен,
Если сам я с него не начну -
Ибо, право, не уханьем пушек
В будний день ублажишь Сатану.
Этот город не будет развенчан,
Если станется в здравом уме,
Померещившись лучшей из женщин,
Как ватрушка - голодной куме.
Ибо он не настолько умучен,
Чтобы встретить весну на дому...
Этот город не будет разрушен,
Ибо я равнодушен к нему.
Я живу с кардиналом, глядящим в лицо со стены,
В темноте оживающим, как привиденье молчащим,
И все чаще и чаще в себя глубоко уходящим,
Принося мне при этом весенний привет Сатаны.
Я живу с фонарем, что спокойно стоит под окном,
Чуть правее окна, не мешая, а просто жалея.
Он выносит мое вожделенье с огромным трудом
И, возможно, глядит на меня, вожделея.
Даже когда прогоняют сквозь строй,
Все хороши без различия званий,
Только не насмерть - и этой ценой
Платишь за приобретение знаний.
Если бы я не сподобился знать
Лет десяти или больше от роду,
Что мне события этого года,
Кто мне решится на них указать?
Хорошо рецензирует тот, кто не унывает.
"Предлагаемый труд, посвященный природе эха, -
Многоводный ручей, который в него впадает
С трех сторон." Чтобы не умереть от смеха.
Так состаришься на редакционной почте.
Тетя врет, что у пасынка скверный норов
Оттого, что ему в детстве отбили почки -
Крал виньетки из дорогих наборов...
Прозрачны облака и очень небо сине,
Никто не возразит - ущербная зима,
И ничего в ней нет, как в воздухе и глине,
Пока их не довел Всевышний до ума.
Причуды холода изящны и бесплодны,
Что там округлости невинных снежных груд,
Когда в конце концов, как просвещенный суд,
Скрывается земля под панцирем холодным...
...[кидаются,] как петухи
В кровь, пот, исходя, что на все достанет силы,
Потенции, кур. На потеху, из-за чепухи.
Подозреваю, фортепианные опусы и стихи
Должны быть прежде всего красивы,
Хлеще того. Слабо отбитый цехин
Как есть, золотой, идет в пищу рыбам,
А мог бы...
Чего там! Христианин
И резонер - работает в Голливуде.
Славный ковбой - вдруг консервативный чин,
Верует, что вкушает и пьет. Счастливые люди!
Их самый вид умножает тоску и сплин,
И каждая вторая жена выводит их в люди.
Крайности сходятся - в городе падает снег,
Сердцебиенье пленяет сердечные токи.
Мне бы еще и почаще такие уроки -
Сколько же дров наломает один печенег!
Июньского яблока пестрый букет
Вкушаю из барского сада.
Один - потому что на вкус и на цвет
Товарища нет - и не надо.
С момента, когда в него зубы вонзил,
Плоть к плоти - не слишком ли близко?
Что делать - меня этот фрукт соблазнил
И будет моим - до огрызка.
И влага, и мякоть - на маленький срок,
Но прочно, что временно - тенью,
Пока не истает живительный сок
И сгладится все впечатленье.
И что ей с причуды родиться в волне -
Кто знает - слюна или пена?
А тут мы сошлись, как бывает, в цене,
И сходим на нет постепенно.
Одиночество не в поле и не в пустыне,
От которых ничего не ждешь,
А когда в сотый раз в толпе и думаешь -
Как сделать, чтобы что-нибудь сделать с этой толпой.
На то две похожие куртки.
Они на двух одинаковых людях дают разницу.
Чем считать израсходованное,
Не лучше ли посчитать остаток?
Между сном и...
И пробуждением и...
Я жду сомнительного дня,
Когда загадочные плечи
Спокойно и чистосердечно
Заставят действовать меня...
Земля остыла, и по ней
Пройдет, свирепа и непрочна,
Река - и шире, и полней,
Чем мраморная оболочка.
1974 (А.Дюрер)
Вздохнул - и вниз, в семью чужих культур.
Советский Волгоград - Версаль для бедных.
В ряды чудес, начищенных и медных,
А через час - на выставке гравюр.
Смущенный и оставленный женой,
И в трепете, как перед предстоящим,
Так и уже... Из зоопарка - в чащу,
Из прошлого - в иной культурный слой.
Чем меньше ждал, тем большим рисковал.
Правдоподобье и пристойность злая -
Смерть умная, нагая, пожилая,
Как я ее обычно рисовал.
День попусту - но это все, пожалуй.
Так и живешь - с любовью взапуски,
Себе во вред - но как обидно мало
Мне до того, что рвется на куски.
Единственное, в чем я сомневаюсь, -
Это я сам.
Остальное мирно, прозрачно и знакомо.
Привыкнув, перестаешь ошибаться.
Кошка, сирена и тигр - хищники,
Осел и собака - нет.
О дзета-функция Римана! Краса и гордость
Теории функций комплексного переменного
И алгебраической теории числовых полей!
Ни один человек на свете,
Не говоря уж о прочих,
Не может решить вопрос
О поведении твоих нулей.
Отточенным карандашом
Приятнее, чем авторучкой,
И, занесенное получше,
Легко стирается потом.
И будто бы не тянет в дом,
И притворяться очень стыдно,
И - будто бы не так обидно -
Задумаешься, что потом.
Солнце спустилось. Какая же малость
Ночью спускается к теплой воде!
Маленький опыт сбросит усталость
Там, где найдет ее, то есть везде.
Насквозь
Прозрачный воздух далеко,
И никакой опоры взгляду.
Мне удивительно легко
Которую неделю кряду.
В прозрачной и высокой мгле,
Так восхитительно поспевшей,
Прозрачный воздух как желе -
Нечуемый и пожелтевший.
Уже достаточно сухой,
Царапая высокой гранью,
Он как любовник молодой,
Грызущий ногти в ожиданьи...
А тени проходящих дам
С завидной легкостью мелькают,
И свет скользит по их ногам,
И их по осени считают...
Так, будто скверная модная стрижка
Милую голову, и не одну,
Этот паршивый глухой городишко
Страшно уродует эту страну.
Даже богатые, те, кому плохо,
Всe покупают без долгих затей.
Многим, конечно, приходится охать,
Уединяться и делать детей.
Ева
Золото и серебро,
Золотые цепи года.
Сразу после эпизода
Заболевшее ребро.
Непрозрачная вода,
Отливающая сталью.
На осенний сон пруда
Я смотрю из Зазеркалья.
Серебро и голоса,
И тепло, как будто дома...
Незнакомые места,
Но картина мне знакома.
Золотые берега
И следы живого вала -
Так, как будто бы нога
Человека не ступала.
Бесполезный маскарад -
Вероятно, смеха ради,
Ненасытный райский сад
На его зеркальной глади.
Хирургический надрез
И под ним живая рана.
Золотой осенний лес
И тревожный сон Адама.
Гора напротив в полосах от террас,
В старой оливковой роще, как дикобраз
В острых оружиях - попросту, что колючий.
Красное солнце садится в зеленый горб,
Как за мoре. Но Геркулесов столб
Дальше к Западу. Между горой и тучей.
Солнце садится в лучшую из долин,
Как поспевший к ужину мандарин -
Не на Западе, не на Востоке. Книжный
Случай. Знай, откуда смотреть
И куда. Для американца ведь
Гибралтар - Восток далеко не ближний.
Апельсин с начинкой из Ти-Эн-Ти
Послужил однажды в конце пути
Двум прекрасным мальчикам с модной челкой.
Между нами больше чем океан -
Солнце метит зайти за горой в туман
За арабским карликовым поселком,
Ибо всем известно, что до сих мест -
Из окна с горы, прямо на зюйд-вест,
Где кидают бомбы и жгут матрацы,
Разложив их, вшивые, на траве -
Без того чтоб камнем по голове,
Только с неба, видимо, и добраться.
В этом слабость передовых культур.
Оттого Ашшур или Порт-Артур
Вовсе пали после домашней ссоры.
Мы боимся лая арабских псов -
Ну а им служил испокон веков
Кактус вместо сторожа и запора,
Что вернее. Чем без конца ходить
Под ружьем - лелеять и разносить
Ненависть и грусть из того же теста
Спозаранку прямо по адресам.
Оттого оно и заходит там,
А восходит утром с другого места.
Оттого я пленник своей страны,
Благодарности, нежности, сатаны,
Двуединых выгоды и Закона,
И легко умру, передав дела,
Чтобы сводка погоды передала,
Что дождит от Лондона и до Дона.
Сонет 50
Равнину, потонувшую в снегу,
Девицу в шубе или же от стужи
Синеющую, и ботинки тоже,
Хоть и недавно - вспомнить не могу.
Там я оставил свет своих очей,
И в новом доме, пухнущем от комнат,
За тягостную неспособность вспомнить
Плачу слезами дочери моей.
Когда бы прямо так уж сладко здесь,
Сказал бы: "Что ж! На то отшибло память!
Диету мне! В сиропе мне растаять!" -
И ведь учил мой незабвенный тесть,
Что слез ее не только что мы сами,
Но этот чертов мир не стоит весь!
Бесспорно, по мере движения вниз
В каком-то аспекте сближаемся с морем.
Автобус жует Тель-Авив а-приори,
Как будто а-постериори не грыз...
Как в прошлом, по Дарвину, предок кита -
Чем ближе ко дну, хлеще тянет на сушу,
На пляж в Калифорнии. Девять из ста
В расплющенных легких бессмертную душу
Лелеют, как мы - пережиток хвоста.
Пускай назначенье аппендикса спорно.
Ненужность при переработке травы
Еще не конец. И рентген головы
Издревле считался нешуточным порно...
Торквемада
Закупая, как все, испанскую обувь,
Потому, что дешево, раб ноги,
Даже надевая их на пробу,
Желчно вспоминаю сапоги,
Будто бы испанские. Доселе
Бывшие в единственном числе,
Ну, и оставлявшие на теле
То, что оставляют на челе.
Спрос продиктовал, как время о?но -
Строго исправляя карася -
В пруд его. Пристрастие к Бурбону
Ревностно на нас перенеся.
(Байрону)
Выиграл греческую войну,
Но не сумел удержать жену.
Впрочем, я и сейчас колеблюсь -
И во что ее заверну?
Похолодало, и дождь затопил
Пригород тесный.
Вместе любовь и затменья светил
Стали уместны.
В плотном тумане мерцанье унять -
Сладкая смелость.
Сел - и не только глазами обнять
Вдруг захотелось...
Не бросайте на пол грязные носки!
Бывает или будет -
На то и
Смерть с очаровательной улыбкой
Так долго ли мне на часах стоять
Подпрыгивая пропуская стрелки
Может быть прогресс
Швейцарский опыт он меня научит
Неровности
В равнинной местности оптимизм
Заводится в гроздьях спелых,
Но мы, снующие вверх и вниз,
Привыкли в каменных стенах.
И обитателям впадин и
Равнинного Тель-Авива
От ясности и перезрелых дынь
Приходится некрасиво.
Совсем не то в Иудейских горах,
Где вечно, как заяц, скачешь,
Где из окна - или просто страх,
Или ничего не спрячешь,
Где все обидчики налицо
И сами себе мешают,
И молодое еще винцо
Три года не разрешают.
Да даже и с сутью вовсю борясь,
Мы строимся по рельефу,
Как белый свет, образуя вязь
Потертостей, - по вельвету.
В конечном счете, уже в трубе,
Но помня, откуда дует,
Мы дышим, хрипло твердя себе -
Проблемы не существует.
Так точка зрения, вредный тон,
А может, и угол зренья,
Влияют, как мало иное что,
На наше мировоззренье.
И чья бы то ни была вина
И/или же дурь тем паче,
Проблема, пока не разрешена,
Сама себе неудача.
И мы навряд ли пойдем на дно
От тяжести лишних знаний
В прозрачной морской воде, равно -
В прозрачности толкований.
Стансы (из Байрона)
Коль дома ты дела себе не найдешь -
Дерись за свободу соседей.
В компании римских и греческих рож
Прибьют, как героя трагедий.
Стараться за всех - куртуазнейший жест!
Поймут и оплатят сторицей:
Не мыльный шнурок - значит, рыцарский крест
С улыбкой проденут в петлицу.
Край ледяных отрицательных бурь
Не позволяет отделаться кашлем,
Тут и чихнуть безрассудно и страшно -
Там через хворь вышибается дурь.
Что ж! Замечая в себе, что привычка - почти натура,
Все же не сдаться совсем так уж на милость ее.
А потому-то весьма полезны лесные прогулки,
Цвет зеленый - для глаз, воздух хвойный - душе.
Плохо, что мы привыкли к твердым материалам.
С детства биясь о них, твердеем и мы душой.
Да и из города в город, не вдумываясь, поспешно,
Плохо переезжать в два или три часа.
Зря мы дороги мостим и кичимся выплавкой стали.
Дерево в голову входит, но не свинец и не дым,
И на земле мы живем, и зерна в землю сажаем,
А вот металл в нее можем лишь закопать.
Держался, как древний оплот,
И верен был царскому дому -
Неужто от местных забот
Я стану писать по-другому?
Великое дело насест,
Будь это квартал или спичка -
Но и перемена сих мест
Не стоит хорошей привычки.
Как на случайный свой ночлег
Бродяга хилый и безродный,
На старый снег ложится снег,
Невозмутимый и холодный.
Затмение 11.11.86
Нечто новое в полумраке -
В этот час, по словам газет,
Тень Земли по Луне. Нет, враки!
Либо есть она - либо нет!
Ибо - логика или случай -
Разве видели вы хоть раз,
Чтобы что-то плотнее тучи
Отделяло ее от нас.
Уныло качаясь в седле
Однажды от Падуи к Лидде,
Решил я зачем-то себе,
Что Бруно меня ненавидит.
Любя себя в эти часы,
Я и не внимал подозренью,
А ехал, кусая усы
И мучаясь легкой мигренью.
И, вскоре вернувшись домой,
Услышал, что волей момента
И Бруно - усопший герой -
И Тассио - мне конкуренты.
Я ей представил сорок алиби,
- Мог, - говорю, - и не жена.
- До вас, как Каину до Авеля
Мне дела, - говорит она.
Возможно ли - и все еще живой,
И просто сбрендил, или сон приснился -
Я в отдаленном прошлом до такой
Невозбранимой степени влюбился?
К стене прильнув, живот в себя вобрав,
Морщинами и пальцами - без пыла,
Но весь кошмар недавно испытав -
Чего еще, чтобы ты меня любила?
Проснуться, чтобы снова портить кровь?
Три плодотворных вздоха или шага -
Я все на свете знаю про любовь,
И более того - снесет бумага.
Сгораешь - и не знаешь, кто кого,
Как будто встретил для второй попытки.
Пускай она не стоила того,
Я все равно нисколько не в убытке -
Но сам не свой, и не о том ли речь,
Что и не сбывшись, прошлое привьется.
Но стоит ли теперь себя беречь?
Ведь так обычно правда познается.
Кто ты
Как в длительный сумрак, в кусочек кожи
Щекой и носом уткнулся я, -
И кто, как ты, раззадорить может,
И кто ты, как не душа моя!
Писать
На чистой, не последней,
Беспредельной оттого странице,
А не на оставшейся
Случайно в середине
Чистой на две трети,
Ибо пишем мы вперед и впрок,
Не как вода,
Что, как известно, расширяясь,
При четырех примерно градусах тепла
Свои внутри себя места
Пустые заполняет -
Поскольку человек
От этого весьма
Переживает, грустит
И чувствует ужасно неуютно.
Я бы не признался, что это так -
Больше часа мрак и сон.
Солнце взошло полчаса назад,
Я вспыхнул и вел себя как дурак.
И я заметил, что снег пошел, -
Что только не рвется, где тяжело,
И проще всего, я не знаю как,
Повел бы себя живой осел.
Господь Бог - законодатель мод в любви,
Но сегодня так, а завтра сяк не заставляет,
И от усталости я не различаю,
Кто справа от меня.
Чья идея
Утром узнавать,
Как провел ночь?
Моя?
Каково!
Мода на нижнее белье
Не должна отставать
От изяществ поз.
Я не заметил лето
И осень прозевал,
Но поменял квартиру.
В стекло уже стучито
(Он зелен был и желт)
Холодный тихий воздух.
Я помню снег в апреле,
Как будто Бог отдал
Команду канониру.
Что это, если не обман?
Такая ноша рук не тянет,
И парижанку не обманет
Опаснейший из парижан.
Я еду домой, и меня везут.
Поезд ли сонный, я ли сонный,
И очень ли скучно считать вагоны,
Но я забываю, зачем я тут.
Что же, усталость, тяжелый день,
Вечер и масса другой работы,
До или после. Ужасно лень
Ехать. И тут застревает поезд.
Время стоит три рубля
В час и даже больше.
Поболтай о пустяках
И не станет Польши.
Белесый столб трагического дыма,
Порывом ветра сброшенного с крыш,
Порывом ветра брошенного мимо -
Создание, которому ты мстишь.
Ты и сама отчаявшийся призрак,
Висящий над кирпичною трубой.
Твой громкий смех - одновременно признак
Неважного владения собой.
Любить тебя по доброй воле,
Страна, огромная страна,
Одна из многих, где я не был.
Две строчки из Водтсворта
Сожалею о сказанном всуе,
Но уверен, что встречу в раю
Ту частицу мою, что ликует
С песней, что превосходит мою.
Те, кто легко переносит жару,
Мало страдают от скверной погоды.
Я, как всегда, на работу беру
Яблоки и минеральную воду.
Сколько часов у меня впереди!
Сколько ни спи, я не справлюсь со всеми,
Душно - и как его ни проводи,
Скучное и неприятное время,
Но превосходно для пробы пера
И вообще для смирения плоти.
И вообще - отпускная пора
Лучшее время в году на работе.
Довольно поздний час, но вовсе не темнеет,
Волненье наряду с тоской мешает спать.
И зеркало мое меня не разумеет,
И кто еще придет меня поцеловать.
Легонько шевельнуть ногой под одеялом -
Неужто это все - и где мой прежний пыл?
И те, кого я жду, появятся едва ли,
А если бы пришли - как я бы их любил!
Сложишь старательно несколько строк,
Вот они - насыпи и тротуары,
Сядешь, вздохнешь, передвинешь листок -
Это, простите, уже мемуары.
Выйдешь на улицу с новой женой,
Вишню сорвешь с нависающей ветки,
Кончишь корпеть над последней главой -
Это уже путевые заметки.
Сонный пейзаж преломляет стекло,
Сытый голодного не разумеет -
Значит, быстрее и лучше стареет
То, что проходит быстрее всего.
Тут мы с тобою когда-то и жили,
Что бы такое с собой унести...
Выбор простой - унижение или
Жуткую тяжесть с любовью в смеси.
Врезать ей как подобает
Не поднимется рука,
Ибо в ней души не чает
Родственник издалека.
Вежливый и жадный с детства,
Должен сдерживаться впредь.
Ради видов на наследство
И приходится терпеть.
Что доносит до нас перевод?
Двуязычный, я в поле не воин.
Несомненно, поэма живет,
Но я ах как ее недостоин!
Исповедь
Что сам я в череде своих потерь?
Ведь даже великан Пантагрюэль
Ничтожен тем не мене - рядом с кучей
Дерьма, произведенного за год.
Но он-то утешается хоть тем,
Что много ест и много производит,
И этот донельзя несчастный вид -
Расплата только за великолепье,
Невзрачная изнанка, так сказать.
Но что я в череде своих потерь?
Что мог бы съесть, и все-таки не съел,
Что мог приобрести и зазевался?
Ну, а о прочем лучше умолчать.
Чему, скажите, это монумент,
Как именно не совести нечистой?..
А ну, представьте, как Пантагрюэль
Стоял бы и безмолвно угрызался
Над праздничной благоуханной кучей
Другим произведенного дерьма.
Когда меня возьмут, и что со мною будет?
Бесспорно, я умру от радостных вестей,
Но только дай мне Б-г не обмануться в людях,
А на худой конец поцеловать детей.
Мы до сих пор ущемлены
В своих обыденных привычках
И в мелких повседневных стычках
Без объявления войны
Не прошлому - тому, что нам
Дарила здешняя природа,
И долгого тугого года
Отсутствующим временам.
Я кое-как усвоил суть
Загадочного окруженья,
Но месяцев передвиженья
И не пытался обмануть.
Я чужую телеграмму поневоле прочитал;
Если не перед собою, перед кем я виноват?
Если он меня увидят - что, посмеет упрекнуть?
Дьявольски терзает совесть, неужели я забыл?
То ли ничего не сделал, то ли что-нибудь не так...
Твердокаменное
1. Как пыль
Как пыль, или так, как мы
Поверхностностью грешить.
Грустя от любви и тьмы
И страха - холмы мостить.
С улыбкой, боясь чумы,
Ты в спальню приходишь ныть -
Ни осени, ни зимы,
А армию распустить.
Не в прошлое, а назад,
Все поисками корней,
Изустланы рай и ад
Помыслами о ней.
2. Сонет 48 (Война и мир)
Почто же он - ни мира, ни войны -
И повторял мне по дороге к дому:
- С чужой чумы - и не достать Луны?
А я учил все это по-другому.
И нипочем посольский дом в дыму,
И просто лицемерие без счета.
Он подыскал бы к этому всему
Цитату подходящую из Гете.
Ни то ни се - мы зазубрили их,
Одно себе, другое для других -
Не очень-то мы в этом преуспели.
Клубящийся залив и горный кряж -
Неблизкий, но отчасти и не наш -
Бесценно-стратегические цели.
Нам, взращенным в почтении к силе,
Как в почтении к деньгам - Сюлли,
Странно видеть, что делает с миром
Тот, кто правит им вместо любви.
Мемуары
Цензура - благородный пережиток,
Давить - обычно значит вспоминать.
Мне все равно отравленный напиток
По капле приходилось выжимать.
Сонет 49
Обеих Индий толстый властелин -
И нет ему ни золота с наперсток,
Ни хлебных, ни лимонных продразверсток -
И радости с того, что он один...
Ах, если бы другие времена,
Он жил бы, а не лапал желтых рыбок,
Но опыт и богатая страна
Нисколько не страхуют от ошибок.
Ведь маленький смурной Эскуриал
Америкой своей повелевал,
Хотя она была его богаче.
А мы и наш амбициозный друг
Работаем не покладая рук
И все равно живем с ее подачек.
Снег в небесах, в земле и ночь,
И мерзнешь - скажут - ностальгия,
Тоска - одни, любовь - другие,
А мне - хоть город обесточь.
Декабрь наступил, а снег не выпал,
Нет снега, но есть мороз и лед,
И я не тот, кто воздух выпил,
Хотя и он уже не тот.
Мне наверх, к принявшемуся дереву,
Не домой, а все-таки сюда.
Last-modified: Thu, 17 Oct 2002 17:51:46 GMT