Оцените этот текст:


     ----------------------------------------------------------------------
     Перевод с французкого О.Э. Гринберг
 Из  книги Моруа, Андрэ. Байрон. Письма незнакомке. Открытое письмо молодому
человеку о науке жить. Издательство "Олимп": Москва, 1998, стр. 576-650
     OCR & spelchecked by Zhanna Marina, 2 July 2001
     ----------------------------------------------------------------------

     ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО МОЛОДОМУ ЧЕЛОВЕКУ О НАУКЕ ЖИТЬ

     Мне восемьдесят лет, вам двадцать. От всех, кто  вас знает, я слышал  о
вас  много хорошего.  И вот вы спрашиваете  у меня  совета, как строить свою
жизнь,  иначе говоря,  просите написать  вам  "воспитательное письмо", как в
бальзаковской  "Лилии долины"  или  "Вильгельме  Мейстере"  ГЈте. Не  скрою,
просьба ваша доста­вила мне удовольствие. Я  не ищу популярности, мне претит
модный псевдофилософический жаргон ны­нешних интеллектуалов. Я опасался, что
у меня  нет  шансов  найти общий язык с молодым поколением, -- ведь в юности
людей ослепляет словесная мишура. Ваша просьба растрогала меня и придала мне
силы.  Попытаемся  же  вместе  разобраться в  том,  что  представляет  собой
окружающий нас мир.
     Но  прежде  всего  я  прошу  вас  раз  и  навсегда  выкинуть из  головы
надуманный  неоромантический  пессимизм,  отравивший  целое  поколение.  Вам
внушили, что  мир абсурден. Что это значит? Высказывание абсурдно,  если оно
противоречит доводам рассудка.  Закон  абсурден,  если он оскорбляет здравый
смысл. Но ут-
     (576)

     верждение,  что  все  кругом  абсурдно,  -- абсурд. Мир таков, каков он
есть. Он не  подчиняется  ни  доводам рассудка, ни здравому  смыслу.  Мир --
исходная  точка, некая данность. А как  же иначе? Трудно предположить, чтобы
мир  был создан единственно для удовле­творения наших потребностей. Это было
бы чудом из чудес. Мир нейтрален. Он  не дружествен и не враждебен человеку.
Вам внушили, что человек рождается для того, чтобы умереть, и что  вы должны
всю жизнь тер­заться этой  мыслью. Чего ради? Смерть  --  не  факт сознания.
"Смысл раздумий о смерти в том, что они лишены смысла", -- писал  Монтерлан.
Смерть близ­ких людей  потрясает  нас.  А наша  собственная? Бояться  ее  --
значит представлять себе и мир,  где  мы есть, и мир, где  нас нет. Эти  два
образа несовместимы.
     Вам внушили, что  мы живем на краю  пропасти и что сознание смертельной
опасности отнимает у нас последние крохи разума. Но люди всегда жили на краю
пропасти, и это не мешало им любить, трудиться, со­зидать. Почему бы  вам не
последовать  их  примеру?  Мне  возразят:  "Все  изменилось.  Людей прошлого
под­держивала вера.  К  тому  же им в отличие  от нас не  грозила  опасность
погибнуть вместе  с планетой,  на которой они живут". А кто  мешает верить и
вам? Боги умерли?  Думаю, они просто  стали иными.  Не забывайте, что в  вас
есть  нечто  более  великое,  чем  вы сами; не  забывайте,  что это  величие
заложено в каждом  человеке: недаром  подлеца терзают  угрызения совести; не
забывайте, что общими  усилиями можно  предотвра­тить  катастрофу и не  дать
земному шару погибнуть от рук его  обитателей; не забывайте и  о  том,  что,
даже если мы идем по краю пропасти, ничто не толкает нас вниз.
     Вам внушили, что старые моральные ценности ка­нули в прошлое. Это ложь.
Если  вы присмотритесь  к современному человеку,  то под  словесной  шелухой
об­наружите  человека, каким он был во все времена. Пи­сатели трубят о конце
классической культуры.  "Факты  неумолимы, -- говорят  они.  --  Не подлежит
сомне­нию,   что   XX   век  завершает  пятитысячелетний   период   развития
человечества -- эру великих классических
     (577)

     культур  -- и  мы стоим  на пороге новой эры... Она  не  будет иметь ни
малейшего   сходства  с   прошлой;   прежде  обновленная  душа  вселялась  в
исторически обуслов­ленную оболочку; теперь  новая душа оживит  новое тело".
Новая душа в новом теле?  Ничего подобного. Я не верю ни в какое новое тело.
Разве у нас не такие же  сердце, печень, артерии, нервы, как у кроманьонцев?
А что касается души,  то моральные  ценности -- не бессмысленное изобретение
дряхлых  моралистов.  Они  потому  и  называются  ценностями,  что  без  них
невоз­можны ни дальнейшее развитие общества, ни счастли­вая жизнь. Я напомню
вам для  начала несколько древ­них  как мир истин, отменить которые не может
ни технический прогресс, ни нигилистическая филосо­фия.
     Во-первых, нельзя  жить  для себя. Думая  только о себе, человек всегда
найдет тысячу  причин чувствовать себя несчастным. Никогда он не делал всего
того, что хотел и должен был делать, никогда не получал всего того, чего, по
его  мнению, заслуживал, редко был любим так,  как мечтал быть  любимым. Без
конца  пере­жевывая  свое прошлое, он будет  испытывать  одни  со­жаления да
угрызения совести, меж тем и то и другое бессмысленно. "Наши ошибки обречены
на забвение, ничего иного они не заслуживают". Зачеркнуть про­шлое все равно
невозможно, попытайтесь  лучше со­здать настоящее,  которым вы  впоследствии
сможете гордиться. Разлад с самим собой -- худшее из зол.  Всякий, кто живет
ради  других  --  ради  своей страны,  ради  женщины, ради творчества,  ради
голодающих или гонимых, -- словно по волшебству забывает свою тоску и мелкие
житейские неурядицы.  "Подлинный  внешний  мир  -- это  подлинный внутренний
мир".
     Второе  правило --  надо действовать. Вместо того чтобы  жаловаться  на
абсурдность  мира, постараемся преобразить тот  уголок, куда  забросила  нас
судьба. Мы не  в  силах изменить вселенную, да и не  стремимся к этому. Наши
цели ближе и проще: заниматься своим делом -- правильно выбрать его, глубоко
изучить  и  достичь в нем  мастерства.  У каждого свое поле дея­тельности: я
пишу книги, столяр сколачивает мне
     (578)

     книжный  шкаф,  постовой  регулирует уличное движе­ние,  инженер делает
расчеты,  мэр  управляет  комму­ной.  Если  человек  в совершенстве  овладел
каким-ни­будь ремеслом, работа  приносит ему счастье. Даже в свободное время
люди не сидят сложа руки -- они занимаются такой,  казалось бы,  бесполезной
деятель­ностью,  как игры и  спорт. Регбист счастлив, даже  когда  противник
валит  его в  грязь.  Что  же  касается  полезных дел,  то  мы  радуемся  их
результатам:  деятель­ный  мэр  следит  за  порядком  в  городе,  деятельный
священник  пестует прихожан -- и оба получают удо­вольствие от плодов своего
труда. Третье  правило  -- надо верить  в силу  воли.  Неверно,  что будущее
целиком и полностью  предопределено.  Великий  человек  может  изменить  ход
истории.  Тот,  у  кого  достанет  смелости  захотеть,  может изменить  свое
будущее. Безусловно,  никто из нас не всемогущ; человеческая  свобода  имеет
свои пределы. Она  живет на границе возможностей и желания. Не в моей власти
помешать  войне, но мои устные и письменные призывы, помноженные на  призывы
миллионов других людей,  ослабят угрозу  войны. В  моей власти  не повторять
моим  соотечественникам по всякому поводу и без повода, что им было нанесено
оскорбление  и честь  повелевает отомстить  ценой  собственной жизни и жизни
своей страны.  Я  не  в  силах  выиграть  битву, но  я'в силах быть  храбрым
солдатом и исполнить  свой долг.  И поскольку  "возможности  наши зависят от
того, на что мы  дерзнем", нужно, не  задумываясь об их ограниченности, быть
всегда в форме. Давая себе поблажки, человек ленится и трусит; уси­лием воли
он заставляет себя трудиться на совесть и совершать геройские поступки. Быть
может, воля и есть царица добродетелей.
     Не менее важно и  четвертое правило -- надо хра­нить верность. Верность
слову, обязательствам, другим, себе самому. Надо  быть из тех люден, которые
никогда  не  подводят. Верность  -- добродетель  не из легких. Человека ждет
тысяча искушений. Вы скажете:
     "Как? Если я женился на кокетливой, лживой и глупой женщине, я не  могу
ее оставить? Если я избрал про­фессию, а  потом разочаровался в  ней,  я  не
могу ее
     (579)

     сменить? Если я вступил в организацию и вижу, что она состоит сплошь из
ничтожеств  и   алчных   прохо­димцев,   я   не  могу   перейти   в  другую,
удостоверившись,  что  она состоит из более достойных людей?" Нет. Вер­ность
не должна  быть слепой. Однако не  забывайте, что часто в основе  неверности
лежит не столько не­удачный  выбор,  сколько  обыкновенная привередли­вость.
Ален пишет: "Всякий  выбор плох,  если человек  сидит сложа руки,  но всякий
выбор  может   стать  удач­ным,  стоит  только  захотеть.  Профессию  всегда
выби­рают вслепую  --  ведь  изучить ее можно  лишь после  того,  как  выбор
сделан.  То же  и в любви".  Тем  не менее всегда (или почти  всегда)  можно
перевоспитать жен­щину,  плодотворно работать в избранной области и изменить
дух организации. Верность сама создает для себя почву.
     Наверно,  эти жизненные  правила покажутся вам  и слишком  строгими,  и
слишком общими. Я  прекрасно это понимаю, но других предложить не могу. Я не
требую от вас, чтобы вы  прожили  жизнь суровым сто­иком. Развивайте в  себе
чувство  юмора. Будьте способ­ны  улыбнуться  своим -- и  моим  -- словам  и
поступ­кам. Если вы не можете побороть свои слабости,  сми­ритесь с ними, но
не забывайте, в чем ваша сила. Всякое общество, где граждане думают только о
почес­тях  и  удовольствиях,  всякое общество, которое  допус­кает насилие и
несправедливость,  всякое общество,  где  люди  не  испытывают ни  малейшего
доверия  друг  к  другу,  всякое  общество,  члены  которого ни  к  чему  не
стремятся, -- обречено. Пока Рим был Римом героев,  он процветал; стоило ему
перестать чтить  ценности, которые его  породили,  и он  погиб.  Технический
про­гресс изменяет виды деятельности, но значимость дея­ния  и потребность в
нем остаются неизменными. Так было прежде и так будет всегда.
     _____________________________________________________________

     Возражения

     Начав читать  мое письмо, вы  убедились, что  я не обманул  вас, и меня
действительно мало волнуют мод­ные течения современной мысли. Найдутся люди,
ко-
     (580)

     торые предложат вам совсем иные правила. Они ска­жут: "Выкинь из головы
традиционные ценности; они отжили свой век.  Оглядись вокруг. Что ты видишь?
Общество  хапуг  и  мошенников.  Тебе  советуют  хранить  верность?  Да  кто
соблюдает  эту  заповедь?  Люди  делают карьеру  на  беспринципности.  Самые
преуспевающие  писатели,  самые  кассовые  фильмы   пропитаны   циниз­мом  и
проповедуют  его.  Злоба окупается -- она питает  газетную  хронику.  Садизм
окупается --  в нем  черпают  вдохновение  авторы самых  нашумевших романов.
Эротика  окупается  --  она  привлекает  толпы  зрителей  в темные кинозалы.
Педантизм, невежество, жаргон окупаются --  они  слывут  признаками  глубины
мысли. Ты любишь Бальзака? Послушай,  что  говорится в  его книге: "Есть две
истории:  одна  --  официальная, лжи­вая с начала до конца, где все поступки
совершаются из благородных  побуждений; и  другая  --  тайная,  един­ственно
подлинная,  где  цель  оправдывает  средства.  Люди   в  большинстве   своем
фаталисты; они обожают сенсации, они становятся на сторону победителя. Итак,
добейтесь успеха -- и вы будете оправданы. Ваши поступки сами по себе ничто;
важно лишь мне­ние окружающих. Имейте привлекательную наруж­ность, скрывайте
изнанку вашей  жизни  и показывайте товар  лицом.  Главное  --  форма".  Так
говорит Вотрен".
     Да,  Бальзак вкладывает  эти слова в  уста Вотрена, и в самом Бальзаке,
как во всяком тщеславном человеке, было что-то от Вотрена. Но Вотрен бандит.
Он  говорит  эти  слова  Люсьену де  Рюбампре. И  чем  же  кончил  Рюбампре,
послушавшийся этих советов?  Самоубийст­вом в тюремной камере. Учения такого
рода не выдер­живают проверки жизнью. Гитлер, этот Вотрен в мас­штабе  целой
нации,  дорвавшийся до  власти бандит,  проповедовал беспощадную жестокость,
попрание всех моральных устоев, коварство и насилие.  Для Гит­лера поступать
"как  истинный национал-социалист"  значило убивать детей, сжигать  женщин в
печах  кре­маториев,  нарушать самые  священные обязательства, окружать себя
палачами. И чем же кончил Гитлер?  Самоубийством в рейхсканцелярии. Конечно,
и пра­ведникам случалось потерпеть поражение; некоторые
     (581)

     из них вынуждены были даже покончить  с собой, лишь бы не выдать тайну.
Уважение к истинным ценностям далеко не всегда залог спокойной жизни, но оно
по крайней мере залог душевного покоя.
     Я не  требую,  чтобы  все  люди были  добрыми.  Толь­ко  безумец  может
надеяться на  это.  Вчера я  видел по  телевизору,  как коршун  подстерегает
заблудившегося крольчонка. Хищник не  спускал своих страшных глаз с  добычи,
буквально пожирая ее взглядом. Внезапно  он камнем упал на зверька. Страшное
зрелище -- кло­чья шерсти, брызги крови -- мелькнуло перед моими глазами. Во
всех  областях   человеческих  джунглей  есть   свои   коршуны.  Авантюристы
отправляются   в  погоню   за  золотом.  Так   называемые   доверенные  лица
обкра­дывают  своих  патронов.   Торговцы  человеческим  телом  охотятся  за
девушками. Садисты высматривают себе  жертвы. Каждую  секунду в десятке мест
на земле  сол­даты с автоматами  бродят по лесам и болотам  и убива­ют,  как
кроликов, других солдат. Таково человечество,  и  именно  из этого мы должны
исходить,  создавая новое общество. "Ведь человек считается украшением мира;
а если это не так, остается пойти и утопиться" (Ален).
     Но человек --  в самом деле украшение мира. Не­смотря  на свою животную
грубость, он  уже  несколько  тысячелетий  борется  за  то, чтобы  построить
общество лучшее,  чем то, где коршун  пожирает крольчонка, и  осуждает  тех,
кому  на  все наплевать. В человеческом лесу есть и здоровые деревья.  Вы  в
этом убедитесь. Конечно,  вам придется сталкиваться  с подлецами;  вас будут
предавать лучшие друзья; вас будут мучить ник­чемные  кокетки, не стоящие ни
единого  вздоха;  вы  станете  жертвой  такой  глупой  клеветы,  что  у  вас
пере­хватит дыхание и вы  не будете знать, что ответить. "Mit  der  Dummheit
Kampfen  die Gotter  selbst vergebens" (Шиллер). Против  глупости  бессильны
даже боги.
     "Надо каждое  утро говорить  себе: сегодня меня ждет встреча с глупцом,
наглецом, грубияном,  мошен­ником" (Марк Аврелий). И  это чистая правда. Все
эти  пороки не что  иное,  как  плоды  невежества;  зато, попав  в  беду, вы
совершенно неожиданно встретите в людях,
     (582)

     которых  вы  считали  равнодушными или  легкомыслен­ными, и беззаветную
преданность,  и  нежную любовь,  и постоянство. Благородства вы встретите не
меньше,  чем  низости.  Вы  убедитесь,  что  даже  злые  люди  спо­собны  на
милосердие, ростовщики -- на щедрость, а кокетки -- на ласку.

     Если Фортуна добра и тебе улыбается ясно,
     Все устремляются с ней за колесницей твоей,
     Но разразится гроза -- и бегут, узнавать не желая,
     Прочь от того, вслед за кем сонмом теснились вчера.(1)

     Так  сказал Овидии; но он не  прав: именно в горе вы обретете настоящих
друзей.
     Если вам постоянно будет сопутствовать удача, то, сколь  бы заслуженной
она ни была, у вас  появятся враги. Это закон природы.  Почему?  Потому  что
най­дутся  люди,  которых  вы   будете  раздражать   самим  фак­том   своего
существования.  Невозможно  нравиться  всем.  Успех  восстановит  против вас
людей, которые мечтали о той же должности, добивались  аплодисмен­тов той же
публики.  Кроме  того, успех  развяжет вам язык, и вы  неизбежно  наговорите
много лишнего; вы будете искренне  высказывать свое мнение о  людях, которые
терпеть  не могут искренности; ваши суждения будут переходить из уст в уста.
Одно  ироническое или суровое слово -- и вы  приобретете  себе врага  на всю
жизнь.  Люди  очень чувствительны  к  тому, как  к  ним  относятся; малейшая
критика ранит их, особенно если попадает по больному месту. Они недоверчивы,
как  норовистые  лошади,   к  которым  надо  приближаться  с  осторожностью,
поглаживая их по боку. Многие  похо­дят на больного, чья рана зарубцевалась,
но при ма­лейшем прикосновении причиняет боль. Из пустяко­вой сплетни  может
родиться  смертельная   ненависть.  Множество   людей  получают   величайшее
наслаждение, принося другим огорчения и ссоря их. Если вы сами еще не нажили
себе врагов, эти люди вам помогут.
     ---------------------------------------------
     О в и д и й. Скорбные элегии (кн. I, стих 9).
     (583)

     Найдутся  и  такие,   которые  будут  испытывать  к  вам  инстинктивную
неприязнь.
     "Неприязнь, --  писал Спиноза,  --  это  бунт  души против  какого-либо
предмета, который,  как мы знаем или предполагаем, вреден или враждебен  нам
по  своей природе". Неприязнь  --  не  ненависть.  У  нее нет  опре­деленной
причины.  Я  могу  не испытывать  ни  малей­шей  неприязни  к  человеку, чьи
убеждения противопо­ложны  моим. Мы сознаем,  что придерживаемся  раз­личных
взглядов, и уважаем мнение  друг друга. Напро­тив,  я знал людей, с которыми
все, казалось  бы,  долж­но было меня роднить, но к  которым я тем не  менее
испытывал неприязнь,  и они  платили  мне взаимнос­тью. Бывает, не  идеи,  а
темпераменты  и  натуры  стал­киваются  между  собой.  Человек  агрессивный,
вспыль­чивый,  сварливый,  несговорчивый   шокирует   человека   спокойного,
беспристрастного,  доброжелательного  и мирного.  Тот,  кто  презирает  всех
людей,  больше  всего  презирает того,  кто  старается  их  любить.  Человек
уме­ренный  приводит в  бешенство  фанатика.  Вы всю  жизнь будете встречать
людей, о которых  с удивлением скажете: "За  что он меня невзлюбил? Я же ему
ничего не сделал". Ошибаетесь! Вы нанесли ему  самое  тяжкое оскорбление: вы
-- живое отрицание его натуры.
     Как вести  себя  с  недругами? Не отвечайте ненавис­тью  на  ненависть.
Ненависть  --  тягостное чувство, на­гоняющее тоску, а подчас  приводящее  в
ярость. Если человек сгоряча поверил гадостям, которые ему о вас наговорили,
и  позволил  себе  судить о  вас  по слухам,  следует ли  вам быть таким  же
легковерным и  поспеш­ным в выводах? Если вы решите отомстить,  это вызо­вет
ярость вашего врага, и так без  конца; вражда отра­вит вам жизнь. Перед вами
два   пути.   Если  вас  оболга­ли,  сделайте  хоть  одну  попытку  рассеять
недоразуме­ние. Пусть на  помощь придут общие друзья.  Не будьте злопамятны:
кто  прошлое  помянет...  В   этом  случае  не  стоит  прибегать  к  прямому
объяснению,   чтобы  не   по­ссориться  снова.   Пожмите  друг   другу  руки
(рукопожа­тие --  древний символ мира)  и забудьте о том, что  было. Я  знаю
прочные дружбы, построенные на об-
     (584)

     ломках былых обид. Прощать надо молча -- иначе какое же это прощение.
     Если же, наоборот, жизнь столкнет вас с  человеком  по-настоящему злым,
то есть с  беднягой, не  способ­ным посмотреть правде в лицо,  ожесточенным,
черст­вым, --  порвите с  ним. Из вашего  общения  не выйдет ничего путного.
Пусть  даже  ваш  противник  не  лишен  достоинств  и  пользуется  уважением
окружающих  -- раз  вы оба  так устроены,  что  не  переносите  друг  друга,
забудьте о  мире. Лучше прямой  разрыв,  чем кисло-сладкий компромисс. Пусть
вами  движет  не  злопамят­ность,  а  желание  соблюсти  моральную  гигиену.
Ска­жите себе: "Я предпочитаю с ним не видеться, чтобы не выходить из себя".
Будем общаться  с  теми, кто  нас любит. Те, кто ненавидят нас,  подавляют и
унижают нашу душу. Да и о чем говорить с врагами: "В споре рождается истина,
лишь если спорят  друзья. Да и  то  не всегда..."  Я имею в  виду: лишь если
спорящие стоят на одних и тех же позициях в принципиально важных вопросах  и
относятся  друг к другу  с  уважением и даже  с восхищением.  "Избавиться от
приступа тщеславия  --  все  равно  что выйти из темной комнаты на  свет,  к
солнцу".
     Что же касается чудовищ, прилагающих все силы, чтобы навредить  (есть и
такие), обращайтесь с ними  как с дикими зверями. Повторяю еще раз: ни грана
ненависти  --  она только  унизит вас, а  их все  равно  не изменит.  Лев не
вызывает ненависти; если он бросает­ся на человека, его убивают. Сумасшедший
не вызыва­ет  ненависти; на него надевают смирительную  рубаш­ку и лечат. Не
ненависть к  Гитлеру  уничтожила Гитле­ра,  а самолеты и танки. С их помощью
люди  окружили логово и прикончили зверя.  Пожив с мое,  вы поймете,  что на
жестокость  нужно отвечать жестокостью. В не­противлении  злу  насилием есть
своя  прелесть, но  оно  на руку подлецам.  Важнее  всего  --  предотвращать
жестокость, всеми силами борясь с ее проповедни­ками...
     Впрочем, вернемся к вам; я хотел бы видеть вас великодушным и отважным,
готовым одобрить всякую разумную реформу, даже если вам лично она невыгод-
     (585)

     на. Всегда боритесь с теми, кто разжигает войну, про­тив кого бы она ни
была  направлена.  Однако,  если война все же начнется, смело  идите в  бой,
будьте  хо­рошим  солдатом,  сражайтесь   без  страха  и  ненависти.  "Порок
развязывает войну; добродетель воюет за пра­вое дело".
     Опасности, которыми чревата наша эпоха
     Люди  моего возраста  любят  хвалить  времена своей  юности  и  бранить
нынешнее  время.  "Вы только  пред­ставьте  себе,  -- говорят они, --  какой
безоблачной была жизнь французов до первой мировой войны. Последняя война, в
которой Франция принимала участие, -- франко-прусская война 1870 года --  не
на­несла нации непоправимого ущерба и в сравнении с бойнями XX века выглядит
детской забавой. В начале XX века ходили слухи о возможности войны, но никто
им не верил. Оружие в те времена было  опасно только для  тех, кто находился
на  поле боя; в  тылу  люди  чув­ствовали себя почти  в полной безопасности.
Валют­ный  курс был твердым; доллар стоил  пять франков, фунт стерлингов  --
двадцать пять  франков. Казалось,  что  такова воля  провидения.  Наши  отцы
продумывали будущее своих семей вплоть до мелочей. Налоги, плата за жилье не
выходили за пределы разумного. Не было никаких атомных реакций; твердые тела
оставались твердыми. Девушки, как правило,  вступали в брак дев­ственницами.
В  сельском хозяйстве,  промышленнос­ти, торговле сыновья приходили на смену
отцам. Тра­диции соблюдались и в семейной жизни. А сегодня..."
     Конечно,  мне  тоже нравилась  жизнь начала века; в  ту пору я был юн и
доверчив.  Но я  прекрасно вижу, что эта идиллическая картина  неверна. Мало
кто мог  без  страха думать о  будущем, массы  были  беззащитны  перед лицом
болезней или подступающей старости. Большая  часть  французов жила в  нужде,
без  удобств, не  имела досуга; работа  пожирала  все время;  оплачи­ваемого
отпуска не существовало. Война, как показали  события, была  не  за  горами.
Прямые налоги в самом
     (586)

     деле были невелики, но  государство  не брало на  себя  забот,  которые
должно было бы брать; нищим, боль­ным, престарелым приходилось  тяжелее, чем
сегодня.  Нет, нашему  прошлому было  далеко  до  золотого века.  По  правде
говоря, я вообще не верю в золотой век;
     человек всегда остается человеком,  то  есть  героем  и зверем в  одном
лице.
     Законы природы  ничуть не изменились. "Прошло­годний снег был таким  же
белым, как сегодняшний.  Его хлопья кружились так  же легко и  падали так же
неслышно".  Старея,  народы  идеализируют свое  про­шлое. "В  доброе  старое
время, -- говорят  они. -- В доброе  старое  время  умели любить;  в  доброе
старое время  подростки  уважали  старших  и  не  носили  ни  черных(1),  ни
золоченых курток".  Это неправда. Не то чтобы сегодня все шло хорошо. Но все
всегда было плохо.  Женщины были добродетельнее? Девушки  скромнее?  Ничуть.
Никогда распущенность не была большей,  чем во времена Людовика XV. Мир в те
вре­мена не знал  тревог? Наоборот. Религиозные войны XVI века были не менее
жестоки, чем  идеологические войны  века XX.  "Следует  смириться с тем, что
есть, и принять то, что  приходит ему на смену... Я живу в эпоху самолетов и
не  тоскую по  дилижансу... Прошло­годнего снега  не бывает. Есть снег и его
белизна" (Габриель Делоне).
     В конечном счете я счастлив, что живу в нашу удивительную эпоху. За эти
полвека человек постиг больше секретов природы, чем наши предки за двад­цать
тысяч  лет;  он  открыл  такие  богатые  источники  энергии  и  стал   таким
могущественным,  что собствен­ная  сила  может  его  погубить;  он исследует
космос и плавает в межпланетном пространстве; он летает над землей из города
в  город со скоростью  в три  раза большей,  чем  скорость звука;  он строит
машины, ко­торые  считают  и  планируют лучше, чем человеческий мозг, -- все
это  прекрасно и очень  увлекательно. Ваше поколение будет еще быстрее  идти
путем открытий.
     _________________________________________________
     (1) "Черные куртки" -- хулиганствующая молодежь. -- Примеч. пер.
     (587)

     Вам  многое предстоит: добиться  в  биологии таких  же  успехов,  как в
физике,  разрушить механизмы наслед­ственности,  превратить в  точную  науку
политэконо­мию.  Работы  хватит.  Работы  хватит  надолго,  навсегда. И  чем
дальше, тем яснее мы будем осознавать, как мало мы знаем.
     Тем более  что  недостаточно что-нибудь открыть. Надо еще, как  говорил
Валери,  освоить собственные  открытия.  Мы  не  освоили  как  следует  наши
недавние изобретения. Знаете остроумное высказывание Жана Ростана: "Человеку
надо научиться  быть могуществен­ным"? Могущественным,  но не всемогущим. Не
будем преувеличивать.  Полет с Земли на Луну  или даже на Марс и  Венеру, на
кометы и в другие галактики свиде­тельствует о незаурядной изобретательности
и  храб­рости  человека;  но  в  масштабе  вселенной  это  пустяк.  Если  бы
какой-нибудь  обитатель   электрона  открыл  способ  перелететь  со   своего
электрона  на  соседний,  все "электронны" затрубили бы о чуде. Ну  и что  с
того? Событие,  потрясшее эти крошечные  существа,  не имело  бы глобального
значения.  Мы  сделали  четыре  шага  в  пустоту?  Что  такое  четыре шага в
сравнении  с  бесконечностью?   Мы  считаем,  что  изучили  цепи   моле­кул,
передающих наследственные признаки, но ведь каждая из этих молекул заключает
в  себе  целый  мир,  и  мир  этот  для  нас  тайна  за семью  печатями. Обе
беско­нечности  Паскаля*  недоступны нам  и останутся таки­ми навечно. Мы не
боги. Просто в нашем масштабе, на  нашем комочке грязи мы обрели дьявольскую
силу. Нам остается стать достойными этой силы.
     У  нас  есть   физические   средства  уничтожить  циви­лизацию  и   род
человеческий; у нас  нет  моральных средств  предотвратить это  уничтожение.
Народы  с  грозным видом  потрясают  межконтинентальными  ра­кетами,  и  где
гарантия, что они в конце концов не предпочтут уничтожить всЈ и вся, лишь бы
не потерять свой  престиж. Одна  из задач вашего  поколения (если вы  на это
способны) --  положить конец  этим глупым ребяческим выходкам. Герои  Гомера
могли вволю бра­ниться  друг с другом  -- бог  с  ними, они  решали вопро­сы
чести в поединке, рискуя только собственной жиз-
     (588)

     нью. Государи XVIII  столетия силой отбирали друг у друга  земли -- это
еще  куда ни шло (хотя  поведение их не назовешь благородным); в  их времена
сражались  лишь военные. Но нельзя допустить, чтобы  те, кто стоят у кормила
власти в  наши дни, развязали ядерную  войну. Никакая распря, в  особенности
словесная,  не  стоит  сотен   миллионов  жизней...  Уже  сейчас  некото­рые
дальновидные  и трезвые руководители государств поняли это. Они удерживаются
от потоков брани. Но в мире еще остается много  бесноватых, и миссия ваша не
из  легких.   От  вашей  победы  над  словопрениями  зависит   судьба   рода
человеческого.
     В  совсем иной,  не такой опасной сфере,  сфере искусств, вас тоже ждет
борьба со  словами. Во всякую эпоху в литературе  существовали  непримиримые
тече­ния:  древние  и  новые,  классики  и романтики. Однако по  своего рода
всеобщему молчаливому  уговору никто никогда не оспаривал у великих  авторов
всех времен из законное место. Гюго почитал Гомера, Рабле, Монтеня, Корнеля.
Сегодня  вам  твердят,  что  старые  формы  обветшали,  что  новая  живопись
возвещает конец  вся­кой живописи, что традиционным архитектурным формам нет
места  в современных городах,  что новый роман провозглашает гибель  романа,
что  писать  рас­сказ с  сюжетом --  преступление,  что  благодаря эротиз­му
отпала нужда в описании чувств... Слова, слова.
     Опасность  нашего  времени  не  в  том,  что  на  земле   живет   кучка
безнравственных  людей, авантюристов,  бандитов  и разбойников.  Эти отбросы
общества  суще­ствовали  всегда;  случалось  даже,  что  из  низов выходи­ли
великие  люди.  Особая опасность нашего  времени в том,  что  ныне  писатели
искренне уверены, что, оправ­дывая аморализм, мягкотелость, закон джунглей и
без­образное искусство, поступают  мужественно. Меж  тем ничего героического
тут нет; это самый пошлый кон­формизм. Опасность, по словам одного  из ваших
ро­весников, состоит в том, что "вместо  философского  учения нам предлагают
заклинания,  вместо  литератур­ной  школы  --  правила   пунктуации,  вместо
религиоз­ного возрождения  --  аббатов-психоаналитиков,  вмес­то мистики  --
абсурд, вместо счастья -- комфорт".
     (589)

     Другая  опасность  --   в  том,  что  публика   утратила   спо­собность
воспринимать  произведения  искусства.  В XVII  веке  любители  искусства  и
литературы  имели вкус, и он  редко изменял  им. Они  восхищались Верса­лем,
хотя, возможно,  и не были способны  оценить красоту готического собора  или
античной  статуэтки.  Из  произведений  Мольера  мы  знаем,  что  среди  них
встречались  Вадиусы  и   Триссотены*,  которые,  совсем   как  их  потомки,
расхваливали  глупость.  Но  все-таки  людей  XVII века  было трудно  и даже
невозможно за­ставить  восхищаться нагромождением случайных и  бессмысленных
слов  или потеками краски,  в горячеч­ном бреду  выплеснутой  художником  на
полотно.
     В мире творятся немыслимые безумства. В  англий­ских газетах сообщалось
о  концерте тишины,  который  дал однажды  некий  безвестный пианист. Шумная
рек­лама сделала свое дело -- в  день концерта зал был полон. Виртуоз тишины
садится за рояль и играет, но поскольку  все струны  сняты, не раздается  ни
единого звука.  Люди в зале косятся  друг на друга. Каждый ждет, что сделает
сосед,  и в результате вся  аудитория сидит затаив дыхание. После двух часов
гробовой  ти­шины концерт  оканчивается. Пианист встает  и  кланя­ется.  Его
провожают   бурными  аплодисментами.  На   следующий  день   виртуоз  тишины
рассказывает эту ис­торию по  телевизору и в заключение признается: "Я хотел
посмотреть,   как    далеко   простирается   человечес­кая   глупость;   она
безгранична".
     Я бы сказал, не столько глупость, сколько слабость. Слушатели понимали,
что ничего  не  слышат, но боя­лись  показаться  старомодными. "Публике  так
часто давали пощечины, -- говорит Жан  Кокто, -- что те­перь, аплодируя, она
сама  бьет  себя по  щекам".  Я  называю  снобами людей,  которые  притворно
восхища­ются тем, чего в действительности  не  любят и не по­нимают. Снобизм
--  это  порок.   Вам  предстоит  пусть  не  изжить  его  окончательно  (это
невозможно),  но  хотя  бы  по  мере  сил  бороться с ним  и  его  пагубными
пос­ледствиями.
     Поймите  меня правильно. Я вовсе не  противник  новых форм в искусстве.
Всякое потрясение полезно,
     (590)

     оно  пробуждает   от   спячки.   Потрясение   --   неотъемле­мая  часть
произведения искусства. То, что одна эпоха считает непонятным, для следующей
эпохи становится общим местом. Импрессионистов осмеивали, хулили, они долгое
время  прозябали в  нищете; сегодня их  по­лотна  --  гордость музеев.  Жюль
Леметр насмехался над Верленом и Малларме; Сент-БЈв видел в Бодлере  хо­рошо
воспитанного  и  со вкусом  одетого  молодого че­ловека,  которому  не стоит
писать    стихи*.   Вчерашние   отверженные    порой   становятся   мэтрами.
Экстрава­гантному  сюрреализму мы обязаны чудесным Араго­ном. Мишель Бютор",
Натали Саррот', Роб-Грийе*, Клод Симон*, Клод Мориак*,  каковы бы ни были их
теории, весьма  талантливы. Я прошу вас только о двух вещах:  не  презирайте
мастеров  прошлого; если  слава их дошла до нашего времени, значит, они  это
заслужи­ли.  Отстаивайте  новые  формы  только  в  том случае,  если они вам
действительно нравятся.  Не  стоит ориен­тироваться на общественное  мнение.
Это  не  маяк, а блуждающие огни.  Слушайтесь  своего вкуса, уважая в первую
очередь  тех  авторов,  которыми до вас  восхища­лись бесчисленные поколения
людей.
     _________________________________________________________________
     Цель

     Люди живут,  едят, любят, рожают  детей, трудятся. Зачем? ГЈте отвечал:
"Чтобы пирамида  моей жизни,  основание которой  было  заложено еще до меня,
под­нялась как  можно  выше". Попытаться сделать из  своей  жизни шедевр  --
занятие достойное.  Фундамент  и вправду  всегда бывает заложен еще до  нас.
Возьмем,  например, меня: я  родился в  провинции в  семье  про­мышленника и
должен был  пойти по  стопам отца, а моя мать,  женщина очень  образованная,
привила  мне  вкус  к  изящной  словесности.  Вот  исходная  точка. На  этом
фундаменте  я  как умел  возводил свою  пирамиду. В вашем  возрасте  я и  не
подозревал,  какой она будет. Я  никогда  не строил далеко идущих  жизненных
пла­нов.  Я  ставил  перед собой  ближайшие  цели: написать такую-то  книгу,
прочесть курс лекций в таком-то уни-
     (591)

     верситете, убедить людей в истинности такого-то по^ ложения.  Случай то
изменял   и  расстраивал   мои  планы,   то   способствовал  их  выполнению.
Непредвиденные  события подсказывали  мне  сюжеты.  Произведение по­лучалось
совсем не таким, каким я его себе представ­лял. Я леденел от ненависти; меня
согревала дружба. Пирамида поднималась  в небо,  несовершенная, неров­ная, с
кривыми ступенями. Сейчас  она почти  законче­на. Когда архитектор  с грехом
пополам  положит  в  свою  постройку последний  камень, ему останется только
исчезнуть.
     Вы молоды и только начинаете строить свою пира­миду  на том фундаменте,
что достался вам в наследст­во. Я хотел бы уберечь  вас от  повторения  моих
оши­бок.  Моя  пирамида  не стала  всем,  чем могла стать.  Почему?  Отчасти
потому, что я потерял слишком много драгоценного времени. Вы перебьете меня:
     "Разве вы теряли время зря?  Да кто лучше вас умел  с пользой потратить
каждую секунду?"  Это  не  так.  Я  действительно  много  работал,  но часто
впустую. Сколько  лекций,  сколько  путешествий  отняли уйму времени,  но не
добавили  в пирамиду  ни  камешка! Меня не упрекнешь  ни в  тщеславии, ни  в
корыстолю­бии; всему виной моя чрезмерная  любезность.  Я не умел отказывать
наотрез, а  это единственный  способ отказать.  Я  боялся огорчить, обидеть.
Если  вы  хотите  создать нечто  великое в литературе, науке,  политике  или
промышленности,  отдайтесь  созиданию целиком и полностью.  " Жизнь коротка;
искусство вечно". На­писал ли бы Пруст "В поисках утраченного времени", если
бы отвлекался  по  пустякам? Создал ли бы Бальзак свой вымышленный мир, если
бы отдался  целиком миру реальному? Открыли ли бы Пастер, Флеминг', Эйнштейн
новые законы  природы, если бы  не скон­центрировали свою мысль, острую, как
луч  лазера,  на  одном  предмете? Выберите со  всей  ответственностью точку
приложения своих усилий, и, сделав выбор, будьте тверды, зорки, упорны.
     Ваш  выбор   может   пасть  на  предметы,  которые   дру­гие  сочли  бы
недостойными.  Достаточно, если  они  удовлетворяют  вас.  Друзьям  Фабра* и
Флеминга, веро-
     (592)

     ятно,  казалось  странным,  что можно  посвятить  жизнь  насекомым  или
бактериям;  друзья Валери не понима­ли, зачем  этот  молодой человек  годами
отшлифовыва­ет  никому  не  понятные  стихи.  Стихи  и  открытия   обре­тают
бессмертие, а с ними и их  творцы.  Впрочем, великие люди -- мой конек, и я,
пожалуй,  слишком увлекся, говоря  о них. Быть может, вам не суждено войти в
славную  когорту гениев. Неважно.  Что  бы вы  ни избрали, правила  остаются
прежними. Нужно "уметь быть великим и в малом". Можно быть великим торговцем
или  промышленником,  здесь  тоже  необхо­димы сосредоточенность,  четкость,
обдуманное соче­тание осторожности и смелости. Вчера  я видел, как  работает
один молодой книготорговец, больной поли­омиелитом.  Величие этого  человека
проявлялось  во  всем:  в выборе книг, в  советах  клиентам, в предпочте­нии
одних  авторов  другим,   в  отношении  к  читателям.  Его  пирамида,  пусть
невысокая, была прекрасна в своем порыве к небу Хорошо сделанных вещей.
     Понимаете?  Главное не "преуспеть"  в смысле "блистать". Это приложится
--  или не приложится -- в  зависимости от обстоятельств. Главное  -- отдать
все силы избранному делу. В деревне, где я живу, есть фруктовый сад. Главный
садовник  не ищет славы и  думает  лишь о  том, как вырастить яблоки,  много
вкус­ных яблок. Ему помогают обширные познания и боль­шой опыт. Целыми днями
он  трудится,  по вечерам читает  специальные журналы,  чтобы  быть  в курсе
дея­тельности  своих   коллег,   поддерживает  с   подчиненны­ми   дружеские
отношения,  не переставая  энергично  руководить  их  работой. Он  старается
овладеть  смеж­ными  науками.  Например, он  знает все  об  опылении  цветов
пчелами, о роли  насекомых, умеет предсказы­вать  погоду.  Лучшего  садовода
нельзя себе  и  предста­вить.  Невозможно требовать  от  человека  большего.
Де­лайте маленькое дело,  но овладейте им в совершенстве и относитесь к нему
как к делу великому. В своей области вы станете великим человеком.
     И   о  вас  пойдет  молва.  Ибо  совершенство   --  ред­кость.  Я  знал
ремесленников, которые трудились в полной безвестности, не помышляя о славе,
и, пройдя
     (593)

     через  множество испытаний, получили в конце концов признание. Вспомним
трех  девушек из Турени, кото­рые на своей ферме,  не имея ни поддержки,  ни
денег,  красили  овечью  шерсть  и  ткали  из нее  ковры  с  архаи­ческим  и
символическим орнаментом. Им пришлось нелегко, но они  остались верны своему
призванию.  И в один прекрасный день  фонд, который так и называ­ется  "фонд
Призвания", узнал о  них, обратил на них внимание общественности,  создал им
имя. Они доби­лись своего.
     Я не хочу сказать, что счастливая развязка -- пра­вило. Бернар Палисси*
тоже нашел  новую форму кра­соты. Он выстрадал это открытие и думал, что все
трудности позади. Однако Палисси был протестантом и под конец жизни попал за
свои  религиозные  убеж­дения  в  тюрьму,  где  и  умер,  сломленный  горем.
Каза­лось  бы,  можно  назвать  его неудачником.  Но в царстве  духа  победа
осталась за ним. Я не  могу  поручиться  за  успех  ваших  начинаний. Случай
играет  здесь  не мень­шую  роль, чем труд и талант. Но  если вам удастся  в
любых  обстоятельствах сохранить  корректность, до­стоинство, мужество, если
вы  не уступите в  главном, вы станете непобедимым. Повторяю вам:  цель не в
том, чтобы  "преуспеть", добиться "бренных вещей" (Плутарх), но в том, чтобы
иметь  право,  заглянув в  свою  душу  при  свете  совести,  убедиться,  что
сделан­ным можно гордиться или по крайней мере не крас­неть за него. Приятно
на старости лет жить в почете;
     старики немощны и нуждаются в моральной поддерж­ке.  Однако если  жизнь
ваша сложится иначе -- не отчаивайтесь; важно, чтобы  вы могли сказать себе:
"Я всегда поступал так, как подсказывали мне разум и совесть". Цель жизни не
в том, чтобы стяжать себе бессмертную славу. "Бессмертье  жалкое, увенчанное
лавром". Она в том, чтобы превращать каждый день в маленькую вечность.
     Цель  также и  в  том, чтобы быть  счастливым. Мон-терлан сказал:  "Всю
жизнь я руководствовался двумя правилами:  всегда  делать то, что хочется, в
тот  момент, когда этого  хочется,  всегда откладывать  на  завтра то,  чего
делать не хочется". Так он и жил, и прожил слав-
     (594)

     ную  жизнь. Дело, однако,  в  том,  что Монтерлану  хоте­лось создавать
прекрасные произведения, и,  делая то, что хочется, он создавал их. Художник
имеет  право отложить на завтра то, чего ему не  хочется делать.  ГЈте  тоже
всегда начинал с того, что казалось ему самым легким. В политике, экономике,
на войне все обстоит иначе, поскольку "время торопит и жизнь не ждет".
     Ваше образование
     Я не знаю,  какое  поприще  вы  изберете.  Судя  по всему,  у  вас есть
способности и к словесности, и  к точным наукам, и к праву, и к политике. Вы
можете   поступить  на  государственную   службу,  посвятить   себя  научным
изысканиям или  практической  деятельности. Чем бы  вы ни  решили  заняться,
необходима культур­ная база. Это одна из первых ступеней пирамиды. По­жалуй,
пора поговорить о ней. Я слышал, вы блестяще учились; поэтому вы, я полагаю,
знаете из истории и литературы все, что положено знать хорошему учени­ку, то
есть самую малость. Поэзию вы учили по анто­логиям, историю -- по учебникам.
Быть культурным  не  значит знать  обо всем понемногу, не значит это и знать
все  о  чем-нибудь  одном; быть  культурным  --  значит изучить  как следует
произведения   великих  пи­сателей,   проникнуться  духом   их   творчества,
сроднить­ся с ними.
     Я хотел бы  назвать  тех  немногих авторов, которые станут вам  верными
спутниками  на  всю  жизнь.  Я   хотел  бы,  чтобы  вы  неустанно  читали  и
перечитывали их. Хорошо было бы,  чтобы их мысли  стали вашими  мыс­лями, их
произведения -- вашими воспоминаниями.
     Например, когда  речь заходит о первой встрече  Растиньяка с Ветреном',
подлинный ценитель Бальза­ка должен уметь сразу открыть нужный том на нужной
странице. Для этого надо знать и любить Бальзака, как знают и любят близкого
друга, однако  изучить  так же глубоко  всю  мировую литературу  невозможно.
Прихо­дится выбирать. Постепенно  вы научитесь это де­лать -- случай  и вкус
вам помогут. Я же лишь укажу
     (595)

     вам  пищу, которую считаю здоровой. Что-то из неф  подойдет вам, что-то
нет.  Решайте сами.  Начнем & греков. Я полагаю, вы любите  Гомера,  Эсхила,
Софок­ла, Аристофана.  "Есть ли что-нибудь  скучнее  "Илиа­ды"? -- спрашивал
Андре Жид. Но "Илиада" вовсе не  скучна, а  "Одиссея" и подавно. Плутарх был
кладезем мудрости для  людей  всех  эпох.  В  нашей небольшой, но  тщательно
подобранной  библиотеке  мы отведем ему  место  рядом с  Гомером. Где-нибудь
около Платона. И конечно, независимо  от того,  верующий вы или неве­рующий,
Ветхий и Новый заветы,  оба одинаково вели­чественные. Затем  Эпиктет,  Марк
Аврелий, Сенека -- проповедники стоической морали. Если вы сильны  в латыни,
читайте в подлиннике  произведения  Верги-лия,  Горация, Лукреция,  Ювенала,
элегических  поэ­тов.  В переводе их чары рассеиваются. Гомера в отли­чие от
них   можно  читать   по-французски,  в  хорошем   переводе  сохраняет  свою
царственную краткость и Тацит.
     Теперь  пропустим  несколько веков. Рабле  расшеве­лит  ваш ум,  но еще
лучше это сделает  Монтень. Если бы нужно было выбрать из всей литературы до
XVI века только трех авторов, я оставил бы Гомера, Плу­тарха и Монтеня. Ален
поставил себе за правило каж­дый год перечитывать  одного  великого поэта; я
стара­юсь поступать так же. Отведем один год Вийону,  один -- Ронсару и один
--  Дю Белле.  С  XVI  веком покончено.  Перейдем  к  XVII.  Здесь  выбирать
нетруд­но: все  авторы  прекрасны. Но раз речь идет  о  книгах-спутниках,  я
рекомендую  вам мемуары кардинала де Реца  и Сен-Симона*  -- образцы  стиля;
пьесы  Корнеля,  которые,  буде в  том  появится нужда,  преподадут вам урок
чести;  пьесы  Мольера  --  кладезь  мудрости;  "Над­гробные  речи"  Боссюэ,
подобные органному  концерту, и басни  Лафонтена. Плюс Расин,  чьи пьесы  вы
будете смотреть на сцене всю жизнь, -- посвятите ему один год как поэту.
     Из  писателей  XVIII  века  я  назову  Монтескье.  Его  трактат "О духе
законов" станет вам верным спутни­ком. Из Вольтера -- "Кандид",  которого вы
прочтете как поэму. Короткие произведения Дидро: "Сон
     (596)

     д'Аламбера", "Письмо о слепых", "Племянник Рамо" -- ни большего ума, ни
лучшего стиля нельзя  себе и представить. Поэтический год отдадим  Мариво. С
Руссо -- проблема. Решим ее,  выбрав в спутники "Исповедь". "Эмиля" и "Новую
Элоизу" я прочел в жизни дважды:  один раз  по необходимости, перед за­щитой
диплома,  другой  раз  в  пятьдесят  лет  из  любо­пытства. Этого  оказалось
достаточно.
     А вот и великий XIX век. Глаза разбегаются от обилия шедевров. Не будем
забывать нашу  задачу. Речь идет о небольшой постоянной библиотеке. Выбирать
нужно  осторожно  и  тщательно.  Бенжамен  Констан?  Шатобриан?  Само  собой
разумеется.  "Замогильные за­писки"* всегда будут  с вами.  Местами  они  не
уступают Рецу и  Сен-Симону,  хотя  и слишком певучи. Рядом  с ними дневник,
который  вел Лас  Каз на острове Святой Елены. Наполеон много знал о людях и
власти, у него же можно поучиться и стилю. Что касается Стендаля и Бальзака,
тут  я непреклонен. Прочтите их произведе­ния все до единого, они пригодятся
вам во  всех  случа­ях жизни. Я неразлучен с этими двумя романистами вот уже
более шестидесяти лет и, перечитывая  их, вся­кий раз открываю новые и новые
красоты. Стендаль предложит вам  образ жизни  благородный и восхити­тельный,
хотя и  несколько безрассудный. Бальзак  по­знакомит вас со  всеми  образами
жизни, от самых по­рочных до самых достойных. Он обнажит перед  вами пружины
общества. Франция мало изменилась  с тех пор, как  он  о ней  писал,  и наше
время,  время  больших  потрясений,  больше  похоже на  эпоху  "Человеческой
комедии", чем пошловатый конец XIX века.
     Шатобриан,  Бальзак, Стендаль -- эти три вершины возвышаются над горной
цепью.  Сент-БЈв? Я  не  без удовольствия читаю  его, как  говорил  Бальзак,
"биогра­фии незнакомцев"*, но человек он  был  ненадежный и далеко не всегда
высказывал   справедливые  суждения  о   современниках.  Флобер?  Талант   и
трудолюбие  позво­лили  ему,  несмотря  на  отсутствие  гения,  создать  два
прекрасных романа  -- "Госпожу  Бовари" и  "Воспита­ние  чувств". Жорж Санд?
"История моей жизни"* и, быть может, начало "Консуэло"*. Следующую вершину
     (597)

     являет  собой  Гюго.  Глупцы  говорят,  что он  был  не­умен.  Прочтите
"Увиденные факты"*,  "Отверженных" и судите сами. Возьмите Гюго-поэта себе в
спутники.  Гюго  с  ранней   юности  виртуозно  владел  французским  языком,
изобретал чудесные  ритмы,  воспевал простые и сильные чувства и не  утратил
своего  мастерства до  глубокой старости. Бодлер, Малларме, Валери, Вер-лен,
которых ему противопоставляют, восхищались им и подражали ему. Впустите и их
в  свое святилище. А с  ними  Рембо, который будет  вам полезен, когда  вами
овладеет дух мятежа, а это рано или поздно случится. "У того, кто в двадцать
лет не был анархистом, -- говорил  Ален, -- к тридцати  годам  не хватит сил
даже на то, чтобы руководить пожарной командой".
     Пьесы Мюссе остаются самыми шекспировскими из французских пьес, забавны
его "Письма Дюпюи и Котоне"*; в ранней юности меня трогали многие его стихи,
но,  раз надо выбирать,  я выбираю  Гюго.  Ален презирал Тэна  и Ренана:  он
называл  их  "церковными  сторожами  от  литературы"*.  Я  не так  строг. На
"Про­исхождение современной Франции" и  "Философские  драмы" стоит  обратить
внимание. Другая мишень  Алена  -- Мериме, но мне  кажется,  в данном случае
неприязнь  объяснялась   не  столько  литературными,  сколько  политическими
соображениями:  Ален не  мог простить Мериме, что во времена  Второй империи
тот  стал  сенатором.   Меж  тем  под  холодностью  Мериме  таилась  робость
чувствительного  человека; ради краса­вицы императрицы,  которую он ребенком
сажал себе на колени, он закрывал глаза на пороки Империи*. Его сухость была
сродни  стендалевской:  в основе ее лежала  стыдливость.  Прочтите "Кармен",
"Этрусскую вазу", "Двойную ошибку"; вы, как и я, не раз к ним верне­тесь.
     На горизонте еще одна вершина. За пологими скло­нами, на которых прошла
моя  юность -- романами Франса и Барреса, -- высится  гора -- Марсель Пруст.
Он  не  уступает в величии Бальзаку,  хотя в отличие от  последнего силен не
изображением картины  общества (мир его мал),  но  непревзойденным  анализом
меха­низмов памяти, чувств и творческого процесса. "В по-
     (598)

     исках утраченного  времени" -- поэма о времени, кото­рое  можно вернуть
только  с помощью искусства. Рядом  с Прустом в вашем святилище расположатся
его современники -- Валери и Ален.  Вы знаете, что Ален был моим учителем. Я
хотел  бы,  чтобы  он  стал  и  вашим.  В трех  томах  "Библиотеки  Плеяды",
содержа­щих его наследие, есть все: мораль, философия, опре­деление сущности
искусства  и  сущности  религии.  Его  неровная,  отрывистая  манера  письма
поначалу пока­жется  вам трудной. Не  отступайтесь,  вы почувствуете всю  ее
прелесть. Лично я понял Платона, Аристотеля,  Канта, Декарта, Гегеля, Огюста
Конта только благода­ря Алену. Осмелюсь  сказать больше:  благодаря Алену  я
понял  жизнь и людей. Как он распахнул передо мной дверь в мир Бальзака, так
я распахиваю перед вами  дверь в мир Алена; это самый богатый подарок, какой
я могу вам сделать.
     Остаются  Бергсон  и  Клодель.  Решайте  сами,  чем  они могут быть вам
полезны.  Мне  они  дали  много.  Кроме того,  остаются  великие  зарубежные
писатели. Вы не можете  обойтись ни без  Шекспира (как и Гомер, он  пополнил
сокровищницу общечеловеческих мифов), ни без Лопе де Веги, ни без Свифта, ни
без  Диккенса, ни  без Эдгара По, ни без великого ГЈте, ни без Данте, ни без
Сервантеса. Наконец, никто не по­дарит вам такого волшебного ощущения жизни,
как русские  писатели.  Нет ничего прекраснее лучших  про­изведений Толстого
("Война и  мир", "Анна Карени­на", "Смерть Ивана Ильича"). Учение его всегда
каза­лось мне надуманным, но романист он  великолепный. Я ставлю его гораздо
выше  Достоевского. (Но,  быть  может,  тому виной несходство  наших натур.)
Рядом с  Толстым поместите избранные рассказы и пьесы Чехо­ва. Нет ни одного
писателя, столь близкого моему  сердцу. Я хотел бы, чтобы  он пленил  и вас.
Наконец, "Мертвые души" Гоголя, "Рудин", "Отцы и  дети", "Дым"  Тургенева  и
повести Пушкина. Джойс? Кафка?  Прочтите и решайте  сами,  отвечают  ли  они
вашим запросам.
     Итак, вот  вам (кроме  современных авторов, кото­рых  вы выберете сами)
программа чтения на всю
     (599)

     жизнь. Вы можете  возразить:  "Она  перегружена. Где  мне  взять время,
чтобы  прочесть столько  книг, ведь мне предстоит  еще проштудировать  массу
работ  по специальности?" Тогда я назову вам походную библи­отеку, состоящую
из  семи авторов: Гомер, Монтень, Шекспир,  Бальзак, Толстой, Пруст, Ален. В
тот  день, когда  вы  будете  знать  их  в  совершенстве,  я хочу  ска­зать,
досконально,  вы  уже  будете  весьма  образованным  человеком.  Но  к  этой
литературной  культуре  вам  надо  добавить  культуру  научную,  пусть  даже
профессия ваша на первый взгляд далека от науки. "Да не войдет сюда тот, кто
не геометр".* И  да не войдет сюда тот, кто не физик,  не химик,  не биолог.
"Введение  в  экс­периментальный метод" Клода Бернара* --  один из ключей  к
современному миру. В первый раз все изме­нилось для человека, когда он узнал
о  существовании такой науки, как математика, во второй раз  -- когда понял,
что  наука  должна  считаться  с  фактами. Я  не требую,  чтобы  вы читали и
понимали труды специа­листов -- физиков и  гуманитариев; я  требую, чтобы вы
были в курсе методов  их работы и направления их  поисков. Разве  вы сможете
руководить фабрикой, го­родом, страной, не зная ученых и их секретов?
     Разве  вы  сможете понять  современного  человека,  если  по невежеству
забудете о том,  что  является  его делом и предметом его гордости:  научных
исследова­ниях?  Ионеско*  сказал  однажды,   что  сам  факт  сущест­вования
"Тельстара"* гораздо  важнее  посредственных  спектаклей,  которые  передает
телевидение. Олдос  Хак­сли утверждал, что  недопустимо считать образованным
человеком  того,   кто   читал  Шекспира,   но  не  знает  вто­рого   закона
термодинамики. Я  отнюдь  не считаю, что наука  вытеснит из  нашего общества
искусство и  лите­ратуру.  Наука  дает  человеку всевозрастающую  власть над
внешним миром, литература помогает  ему приво­дить в порядок мир внутренний.
И  то и  другое равно необходимо. Разве мог бы ученый бороться с охватив­шей
его бурей чувств и сохранять необходимую  для научного эксперимента  свободу
духа, если  бы ему  на помощь время  от  времени  не приходило  искусство? В
лучших технических учебных заведениях Америки (на-
     (600)

     пример,  в Массачусетском  технологическом институ­те) курс  истории  и
литературы  постоянно  расширяет­ся. Мир  без человека, мир частиц, содержит
секрет  могущества; человеческий мир, мир чувств, открывает личности  секрет
гармонии. Я хочу, чтобы вы были либо  ученым, влюбленным в литературу,  либо
литера­тором, интересующимся науками.
     Как видите, работы у вас по горло. Перейдем к вашему досугу.
     Досуг
     Вчера у меня  в гостях  был молодой человек вашего возраста,  он сказал
мне:
     -- Я знаю,  что вы трудитесь круглый  год с утра  до вечера. Люди моего
поколения  совершенно  не  пони­мают  такого образа  жизни. Наша эра --  эра
досуга. Уже сейчас можно предсказать, что скоро рабочий  день  сократится до
семи часов, потом до шести часов, потом до пяти, отпуск будет длиться не три
недели,  а  три  месяца.  Однако западный  мир  ни  в  чем  не будет ощущать
недостатка. Наука, создавая  все более и более совершенные машины, придет на
помощь  промыш­ленности.  Заводы  будут работать  сами собой,  людей заменят
компьютеры. Труд утратит свою ценность. Ис­тинной  проблемой станет проблема
организации досу­га. Что вы на это скажете?
     -- Не  думаю, --  ответил  я,  --  что  стоит стремиться к  эре  полной
праздности. Прекрасно, конечно, что люди больше не работают, как в  дни моей
юности, по  десять -- двенадцать часов в день. Шесть часов? Пусть шесть, это
немного,  но еще  терпимо,  ведь  к  рабочему времени прибавляется  время на
дорогу.  Каждый  из  нас сможет  уделить  три-четыре  часа  в  день  чтению,
садо­водству, детям, сможет  заниматься спортом, ходить в театр  и в  гости.
Ладно.    Пока   все   прекрасно...   Пойдем   дальше.   Представьте    себе
двух-трехчасовой рабочий день. Боюсь,  как бы люди не почувствовали  тоску и
неприкаянность. Вся прелесть досуга -- в контрасте  между работой и отдыхом.
Сегодня нам доставляет
     (601)

     огромное  удовольствие  отойти   от  станка  или  отложить   в  сторону
бухгалтерскую  ведомость,  чтобы заняться  спортом,  взяться  за  книгу  или
отправиться в  путеше­ствие.  В  тот  день, когда  никакая  работа  не будет
пре­рывать наш досуг, над нами нависнет угроза скуки.
     --  Придется к этому приспособиться, -- сказал он. -- Чтобы занять всех
людей в стране, где почти  все будут делать машины, необходимо все больше  и
боль­ше сокращать рабочий день. Иначе возникнет вынуж­денный досуг,  то есть
безработица.  Кстати, разве  в прошлом не было  целых народов,  состоящих из
празд­ных  людей?  Там  все  делали  не  машины, а рабы,  вла­дельцы  же  их
становились Платонами и  Сенеками.  А  разве средневековый  рыцарь  ходил на
службу?  Да  и совсем  недавно, в XIX и  в начале  XX века, высшее  общество
представляло  собой  кучку бездельников, от­нюдь не жалующихся на жизнь. Чем
заняты  все эти светские люди в цилиндрах, описанные Прустом, кроме обедов в
клубе да ужинов  у любовниц? Если  прежде такой образ жизни вполне устраивал
меньшин­ство, почему бы в будущем ему не стать достоянием всего народа?
     -- В вашем парадоксе есть доля истины, --  ответил я. -- В самом  деле,
средневековый  рыцарь посвящал время охоте, битвам и поклонению даме сердца,
а грек времен Перикла -- философии, легкой атлетике и по­литике. Я допускаю,
что продолжительный досуг пере­воспитает  людей  нашего времени и привьет им
вкус  к достойному времяпрепровождению. Как-то раз меня попросили  надписать
мои  книги в заводской библио­теке. Любознательность рабочих и  работниц, их
тяга  к  культуре  живо тронули меня. Дешевые  издания  откры­вают  народным
массам  доступ  к творениям  классиков и,  несомненно, в чем-то изменяют  их
жизнь. Но если не хлебом единым жив человек, то и не чтением еди­ным. Боюсь,
его одолеет скука, а скука -- мать войны.
     Он пожал плечами.
     -- Ваши опасения, -- сказал он, -- в наше время смешны. Войны больше не
будет; все знают, что это слишком  опасно... Мы требуем права на лень. Разве
это не естественное состояние первобытных народов в
     (602)

     теплых странах? В  наши дни благодаря центральному отоплению все страны
стали  теплыми.  Вы раз сто  пи­сали, что  только досуг создает  питательную
среду для любви-страсти и  психологического анализа.  Почему же то, что было
верно  в XVII  веке, перестало быть  верным в веке XX? На протяжении большей
части жизни любовь -- самый приятный способ препровож­дения времени.
     --  Конечно,  но для  расцвета  любви-страсти,  любви-чувства нужен был
определенный  моральный  климат,  складывавшийся  под  влиянием  религиозных
запретов, уважения к женщине, целомудренного языка. Сегодня, как вы мне сами
сказали,  большая  часть  молодежи не верит в  бога,  верующее  меньшин­ство
находит возможность  договориться  с небесами. О  каком  уважении к  женщине
может идти речь, когда она демонстрирует свою наготу на пляже, на экране, на
сцене. Покров тайны сорван  раз и навсегда.  Что же  касается целомудренного
языка,  то  уж и не знаю, где  его искать.  Все  говорят всЈ, включая  самые
грубые слова. Чтобы избежать насмешек, самые робкие рома­нисты считают своим
долгом называть не только кошку кошкой, но каждый  орган человеческого  тела
его лаконичным  непечатным наименованием. В  ре­зультате  любовь  сводится к
играм в постели, на диване или на траве.
     -- Приятным играм.
     -- Приятным, но  однообразным. Тысяча три лю­бовницы искушают того, кто
еще  не  знал  женщин или  знал  их  мало. Начиная  с  тридцатой  появляются
отвра­щение и скука.
     --  Я не  согласен  с  вами,  -- сказал  он.  -- Физичес­кая  любовь --
искусство,  требующее  постоянной  тре­нировки.   Фантазия  и   изощренность
помогают достичь в нем высокого мастерства.
     -- В один прекрасный день изнеженное и  развра­щенное общество, прогнив
окончательно,  рухнет. Ис­тория  Древнего  Востока, античности -- прекрасные
тому  примеры.  Половые органы даны нам,  чтобы  про­должать  род,  вдобавок
половой акт  доставляет нам  немалое удовольствие. Но позвольте только  этой
тяге
     (603)

     к удовольствию полностью подчинить себе жизнь тела и духа,  и она убьет
вас.
     -- Чудесная смерть.
     --  Отдельный  человек может так  говорить, но целый народ  --  нет. Он
обязан  --  и склонен  --  доро­жить своей жизнью. Да  и  отдельный  человек
тоже... "Душа развратника,  --  говорил  Монтескье, -- презира­ет его тело".
Ему вторит Ален: "Разврат -- это круше­ние любви, как жестокость -- крушение
честолюбия".
     --  Все эти  слова  для меня  пустой  звук,  --  сказал  он.  -- Обилие
увлечений  -- не  разврат,  а просто об­новление  удовольствия  путем  смены
партнера.  Вы же сами  цитировали ГЈте:  "Всякое начало любезно серд­цу".  Я
мечтаю, чтобы вся моя жизнь состояла из начал.
     --  Вы  увидите, что  это непросто. Пора начал про­ходит.  Я  верю, что
любовь  украсит ваш  досуг, но не думаю,  что она заменит  вам  все. Тяга  к
искусству, спорту, путешествиям гораздо долговечнее.
     На  этом  я  прощаюсь  с  моим  гостем  и  возвращаюсь  к  вам,   чтобы
посоветовать  вам  смолоду выбрать  какой-нибудь вид спорта  и овладеть им в
совершенстве. Бла­годаря этому вы вступите в братство,  объединяющее народы,
расы, классы.  Если  вы прыгаете с  шестом  выше чем на пять метров, если вы
пробегаете стомет­ровку за десять  с небольшим секунд, вы становитесь членом
самого закрытого из клубов. Хорошо играя в теннис, футбол, регби, вы едва ли
не  в  любом  уголке  земли  будете  чувствовать  себя  как дома.  Спорт  --
бес­корыстная  деятельность,  которая  чудесно  заполняет  свободное  время.
Спортивные игры на воде и на берегу придадут в ваших глазах новое очарование
горам, морю и женщинам.
     Нужно ли вам заниматься каким-нибудь искусст­вом? Искусство -- не игра,
самое  великое искусство является одновременно и самым серьезным.  Оно дарит
душе свободу и покой. Искусство даст вам то, в чем отказывает жизнь, -- мир,
"внятный не разуму, а чув­ствам". Самый лютый  враг душевного  равновесия --
воображение. Оно рисует нам будущее, полное невзгод и опасностей.  Оно будит
воспоминание о прошлом, погружая нас в пустые грезы о том, что могло бы
     (604)

     случиться--и   не   случилось.  Искусство   заворожит  вас   зрелищами,
неподвластными вашему  воображению.  Общение  с  госпожой Бовари  совершенно
безопасно, вам  не надо ни уличать, ни спасать ее. На сцене вы увидите людей
безумных,  неблагодарных, жалких. В жизни  их драмы  выбили бы вас из колеи.
Сидя  в  зрительном зале, вы мирно наблюдаете за ними и очи­щаетесь от своих
страстей. Искусство предлагает духу то, в чем жизнь ему отказывает: единство
созерцания и душевного спокойствия.
     Вы сказали мне, что кино -- прекрасное искусство;
     согласен. Нельзя сказать, чтобы  оно часто радовало зрителей шедеврами.
Есть масса  посредственных и даже плохих фильмов. Но то же можно сказать и о
книгах.  Мне  случалось  пережить  в  кино  большое  по­трясение  ("Улица"*,
"Короткая  встреча"*,  "Непоседа"),   иногда   у  меня  захватывало  дух  от
неожиданности  ("В прошлом  году в Мариенбаде"*,  "Клео от  пяти  до семи"',
"Земляничная  поляна"').  Видел  я  и  кинокоме­дии,  не  уступающие  лучшим
театральным  постанов­кам: "Положение обязывает"', "Все или ничего"*.  Такие
фильмы доказывают, что кино в самом деле  прекрасное искусство, пожалуй, оно
лучше  всего  от­влекает  нас  от  наших  собственных  забот  и  тревог.  Вы
полагаете, что в будущем появятся кинорежиссеры,  которые займут  в  истории
искусств такое же место, как писатели и драматурги. Почему бы и нет?
     Что касается телевидения, оно могло бы оказать вам и  вашим сверстникам
неоценимые услуги.  Этот маленький  экран даст вам возможность высказать то,
что вы чувствуете, миллионам зрителей. Какой удоб­ный случай и какое сильное
искушение! Быть может культура чувств и образ мыслей ваших потомков зави­сят
от того,  как  вы используете  это чудесное средство обучения.  Уже сейчас в
каждой  (или  почти  в каждой) семье каждый  вечер люди включают  телевизор,
смот­рят,  слушают,  обсуждают  увиденное  и  услышанное. Уже  сейчас  часть
свободного времени люди проводят перед голубым экраном. Уже сейчас очевидно,
что по­всюду телевидение объединяет  людей  независимо  от их пола, класса и
даже национальности. Ах! если бы я
     (605)

     был так  же  молод, как  вы, я  бы  занялся  этим искусст­вом,  вернее,
попытался бы  превратить его в искусство. Создать  во  Франции  телевидение,
достойное Мольера  и  Бальзака, -- да, этому  стоит посвятить жизнь. Вот это
была бы пирамида!
     Роль массовой культуры будет неуклонно возрас­тать. Она царит "там, где
не властны ни работа, ни праздники, ни семья... Суррогатом великих ценностей
становятся  великие суррогаты" (Эдгар Морен'). Не за­рабатывая больше хлеб в
поте лица своего,  часть чело­вечества превращается  в  соглядатаев. Мужчины
пред­почитают проявлять свое мужское достоинство,  глядя спортивные передачи
да  гангстерские  фильмы. По  правде  говоря, я побаиваюсь, как бы насилие в
искус­стве  не  породило  насилие  в  жизни.  Роман  "Так  дерутся  мужчины"
претворился  в  жизнь, Джеймс  Бонд  вдох­новляет вооруженные ограбления.  В
чести только  мо­лодежь. Стариков  ни  в грош  не  ставят,  и им приходит­ся
молодиться. "Джеймс Дин  --  Шелли массовой куль­туры"*. Лично  я думаю, что
все  возрасты  жизни имеют право на  уважение.  И общество, где  не почитают
ста­риков, и общество, где не любят молодежь, равно не­совершенны.
     ____________________________________________________________
     Общество изобилия

     Прежде  чем пойти дальше, я хочу  вернуться к спору с вашим ровесником.
"Добродетели, которые вы про­поведуете, -- говорил  он  мне, -- имели,  быть
может,  смысл  в  ту  эпоху,  когда  человеку,  чтобы  выжить,  при­ходилось
трудиться не  покладая рук,  в эпоху, когда всего не хватало, когда изобилие
было привилегией одного класса. Однако мы надеемся, что уже завтра все будут
жить безбедно, женщины получат возможность  не работать, мужчины -- выходить
на пенсию в пять­десят или даже в сорок лет. Мы надеемся, что наше поколение
избавится  от  всех  ваших предрассудков,  всех  ваших традиций, всех  ваших
угрызений совести, потому что добьется самой  последней  свободы -- сво­боды
роскоши".
     (606)

     Да, все это  мне известно,  я  читал  книгу знаменито­го  американского
профессора Гэлбрейта  "Общество изобилия"*. Он утверждает, что в Соединенных
Штатах число граждан, которым не  хватает пищи, одежды, жилья, с каждым днем
сокращается.  Островки  беднос­ти все еще существуют?  Они вот-вот исчезнут.
Уже  и  сейчас образы жизни  различных классов  приближают­ся  друг к другу.
Богатые  больше  не смеют (и не жела­ют) выставлять свое  богатство напоказ.
Наоборот, они предпочитают вести подчеркнуто богемный образ жизни. (В Париже
молодые, да и не очень молодые жители богатых районов -- VIII,  XVI -- валом
валят на спектакли из жизни низов общества.) У рабочего и среднего служащего
есть  машина,   приличная  кварти­ра,  телевизор.   Рабочий   перестал  быть
отверженным, который,  прижавшись носом к стеклу, завистливо смотрит с улицы
на праздник  жизни. Стол у него,  быть может, не  очень  изысканный, но зато
сытный и здоро­вый.
     А  завтра будет еще лучше. Нас  уверяют, что обще­ство достигнет такого
изобилия, что сможет прокор­мить  нетрудоспособных  и  неудачливых. Проблема
уже  не в том, чтобы  производить то,  что  требует потреби­тель, но  в том,
чтобы  убедить последнего потребить  всю продукцию.  Доказательство тому  --
расцвет рекла­мы. Чтобы  пробудить  аппетит у пещерных людей  или  индейских
племен,  не было нужды в рекламе. А в наши  дни тому, кто не хочет выпускать
товары себе в убы­ток, приходится соблазнять  покупателей более  эле­гантной
машиной, более  эротическим  бельем,  более  роскошной  обстановкой,  короче
говоря, искусственно создавать потребности.
     Испокон  веков  считалось,  что  самое  важное  для  страны  --  выпуск
продукции. Зачем, однако, выпус­кать  предметы обихода, в которых становится
все меньше и  меньше нужды? Зачем выпускать товары, не пользующиеся спросом,
-- ведь это ведет к серьезным кризисам.  Получается,  что в  доме у рядового
покупа­теля должны,  как в музее, храниться горы сокровищ. У него есть крыша
над головой, пища,  машина, теле­визор?  Не имеет значения, пусть изобретает
себе
     (607)

     новые  потребности. Если он их  не испытывает, ему поможет  реклама. Но
разве не очевидно, что, "когда  один и тот же механизм удовлетворяет спрос и
создает его, личность уподобляется  белке в колесе: она силит­ся поспеть  за
вращением колеса, которое вращается исключительно ее усилиями".
     Ваш сверстник полагает, что  время, когда  компью­теры и  машины  будут
делать все,  а  мужчины  и женщи­ны будут  дни и  ночи напролет  предаваться
любовным  забавам,  спортивным  играм  и  занятиям искусством, не за горами,
следовательно, важно уже сейчас сократить рабочий день  и снизить пенсионный
возраст.  Я  не  согласен  с  ним.  Во-первых,  я  что-то  не   вижу,  чтобы
человечество изнывало  от изобилия. Во многих стра­нах царят голод и нищета.
Мы,  богатые  государства, должны  оказать слаборазвитым  странам  серьезную
по­мощь, как из человеколюбия, так и для того, чтобы предотвратить всемирную
трагедию.  Вот  задача,   кото­рая   еще   долго   будет  поглощать  излишки
промышлен­ной и сельскохозяйственной продукции.
     Пойдем  дальше: как  можно  утверждать,  что  жители  богатых  стран не
испытывают ни в чем нужды? Мы каждый день читаем о том, что  многим людям не
хва­тает  жилья  (я  имею  в  виду  не  роскошные  виллы, а  самые  скромные
квартиры);  что  не хватает  больниц,  а  из тех, что есть,  одни обветшали,
другие  плохо   обору­дованы;   что   шоссейные  дороги  уже   не   отвечают
по­требностям многочисленных автомобилистов; что  классы в  школах и  лицеях
переполнены;  что для науч­ных исследований не хватает средств, что  радио и
те­левидение   ввиду   финансовых   затруднений  вынуждены   сократить  свои
программы.  И это  вы  называете  изоби­лием? Нам, французам, предстоит  еще
работать и ра­ботать, чтобы достичь такого жизненного уровня, как в Америке;
а  американцам предстоит  еще работать и работать, чтобы их  государственные
предприятия под­нялись  до уровня частных;  и всем нам, народам,  живу­щим в
довольстве, предстоит  еще  работать и  работать,  чтобы  народы, живущие  в
нищете, начали жить  по-че­ловечески.  Не рано  ли  отказываться от  труда и
осуж­дать его основания?
     (608)

     Вначале  действовал закон:  "В поте  лица  твоего  бу­дешь есть хлеб"*.
Потом его то и дело стал  заменять другой закон: "В поте  лица чужого будешь
есть хлеб". Вас прельщает закон: "В поте кнопок вычислительной машины будешь
пить  виски"? Быть может,  такой день и  настанет. Но  до  него еще  далеко.
Запросы людей  самых  разных  слоев  общества,  особенно молодежи, неуклонно
растут. А ведь  вы не хуже меня  знаете, что разделить можно только то,  что
имеешь.
     Итак, я не думаю, что  ваше поколение доживет  до двухчасового рабочего
дня и пенсии в тридцать лет. И слава богу. Вы имели бы слишком жалкий вид. Я
всег­да мечтал написать "Путешествие на остров  дунаси-нов"  в духе  Свифта.
Имя  этого народа  происходит, если верить ученым,  от английского  слова do
nothing'. Дунасины -- "люди, которые  ничего не делают". Наука на их острове
достигла  такого  уровня  развития,  что  один-единственный человек может  с
помощью   бата­льона  вычислительных  машин  руководить  всем  --  вы­пуском
продукции,  ее распределением, досугом ос­тальных людей. Этого  диктатора  я
назвал бы Голопо-эт*;  на сей раз  этимология  греческая:  "тот, кто  делает
все".  Голопоэт  ведает всем:  политикой,  экономикой, искусством.  Дунасины
проводят   свою   жизнь,   лежа   в  постели  в   гигантских  клиниках,  где
поддерживается постоянная  температура.  Каждое утро машины реги­стрируют их
потребности: медикаменты, белье, пища;
     Голопоэт нажимает кнопку --  и  роботы делают все необходимое. Дунасины
то   занимаются  любовью,  то  смотрят  цветной   стереотелевизор.  Голопоэт
несколько  веков  держал  при  себе  группу  писателей  и режиссеров,  чтобы
поставить на  ноги дунасинское телевидение. А теперь компьютер-творец, держа
в  своей памяти про­изведения  прошлого, создает на их основе  все  новые  и
новые варианты,  комбинации которых бесконечны. Остается  вопрос  о  дофине.
Ведь Голопоэт не бессмер­тен.  Кто придет ему  на  смену, когда  пробьет его
час?
     Но вернемся к вещам серьезным...
     ________________________________________________________________
     Do nothing -- ничегонеделание (англ.}.
     ( 609)
     _________________________________________________________________

     О том, как руководить людьми

     Я уже  спрашивал вас: "Разве вы сможете руково­дить фабрикой,  городом,
страной, не зная ученых и их секретов"? А разве сможете вы руководить самими
уче­ными -- теоретиками и практиками,  -- не имея разум­ных представлений об
обязанностях руководителя?  Обстоятельства  сложились так, что мне  какое-то
время пришлось  быть  начальником, и я  могу поделиться своим опытом. У вас,
человека способного и умного, есть шансы занять ответственный  пост. Вы сами
по­чувствуете трудности этого ремесла (ибо это ремесло). Впрочем, рассмотрим
сначала  иной,  тоже  вполне  до­стойный  вариант: вы  не хотите ни  "делать
карьеру"  в том смысле, какой обычно вкладывают в это слово, ни  командовать
людьми.  Если вы  занимаете такую пози­цию, я никогда не брошу в вас камень.
Хорошо  делать свое  дело и  наслаждаться жизнью,  не ища славы,  -- один из
путей   к  счастью.  Однако  это   подходит  только  душам,  чуждым  всякого
честолюбия. Отказываясь  от карьеры,  человек должен  быть твердо  уверен  в
своих  силах  и  не  испытывать  потребности  самоутверждаться  в  борьбе  с
соперниками. Прежде чем избрать  судьбу безвестного  мудреца, убедитесь, что
не пожалеете об этом.
     Если, напротив, вы решите  последовать общему примеру и ринетесь в бой,
то вам следует  изучить пружины общества. Вы человек незнатный и небога­тый.
В былые времена вам было бы трудно, почти невозможно  пробить себе дорогу. В
нашу эпоху гром­кое имя открывает далеко  не все двери, а богатство в начале
жизненного  пути  расслабляет  волю  и потому  не столько  помогает, сколько
вредит. Зато некоторые дипломы  по-прежнему пользуются авторитетом. Окс­форд
и  Кембридж  остаются самыми  престижными  учебными  заведениями Англии.  Во
Франции наиболь­шие шансы преуспеть  имеют выпускники Политехни­ческой школы
и  Эколь  Нормаль.  Чиновники из  Ми­нистерства  финансов,  Государственного
совета. Ком­мерческого суда,  префектуры образуют мощные кор­порации. Именно
эти люди стоят во главе государства.
     (610)

     Находятся смельчаки, которые обязаны своей карье­рой  только себе, но и
они окружают себя дипломиро­ванными специалистами. Если вы чувствуете в себе
задатки ученого, писателя  или художника, не вступай­те на проторенный путь,
идите своей, одному вам из­вестной тропой, которая, быть может, приведет вас
на вершину.  Если  же вы хотите просто сделать карьеру, то  не пренебрегайте
поддержкой коллег.
     Принадлежность  к  коллективу  дает  большие  пре­имущества.  Известным
врачам,  крупным  политичес­ким   деятелям  необходимы   молодые  помощники.
Руко­водитель направляет  их и  помогает  им  определиться, более  того,  он
оказывает  большое  влияние  на  их  ми­ровоззрение. Нередко  в  ходе работы
рождается  пре­красная дружба, основанная  на  почтении и  восхище­нии одной
стороны и уважении и доверии другой. Порой начальник становится учителем, но
это  вещи совершенно разные.  Ален  был  моим учителем; мне не нужно было от
него ничего, кроме идей; ему не нужно  было от меня ничего, кроме понимания.
Крупный ру­ководитель требует  большего. Он инстинктивно  благо­волит к тем,
кто преданно ему  служит. Преуспевает тот, кто входит  в курс  всех  дел, не
говорит лишнего,  но может дать по первому требованию необходимую справку. Я
знал  идеального заведующего  канцелярией,  идеальную  секретаршу. Они  были
достойны оказанно­го  им доверия. В противном случае  они не занимали бы эти
должности. "Деловые  отношения не  неиссякае­мый источник,  откуда  баловень
судьбы может пить сколько душе угодно; я сравнил бы их с  источником, откуда
может пить лишь тот, кто  позаботился о подаче воды" (Ален). У незаслуженной
благосклонности корот­кий век.
     Тем не менее  на первый взгляд путь наверх часто начинается с пустяков.
Знакомство завязывается за шахматной доской  или за бильярдом. Любой большой
начальник много работает  и  нуждается  в  разрядке. Тот или  та, кто  умеет
вовремя оторвать его от  дела и  не­много развлечь, быстро становится  своим
человеком. У того, кто хорошо играет в шахматы или в теннис, умеет охотиться
и ловить рыбу или, если начальник
     (611)

     человек   образованный,   может  блеснуть   в  разговоре  эрудицией   и
остроумием, много шансов преуспеть. Но помните: это  еще далеко не все. Ни у
сильного игрока, ни у очаровательной женщины ничего не  получится,  если они
не умеют  работать на  совесть.  Красивая сек­ретарша нравится  больше,  чем
некрасивая.  Но если она пишет  с ошибками,  забывает о деловых  встречах  и
совершенно не разбирается  в  том,  чем занимается шеф, ее не спасет никакая
красота. Не  все  достойные  люди  добиваются  успеха;  никто не  добивается
успеха, не обладая достоинствами.
     Вы человек  достойный  и  довольно  быстро сами  станете руководителем.
Тогда  от  вас  потребуются и  другие  качества.  Во-первых,  объективность.
Руководи­тель должен  исходить из реального  положения вещей  и  никогда  не
принимать   желаемое   за  действительное.  Он   должен  судить  о  ситуации
непредвзято. Стоит ему начать смотреть на мир сквозь призму  своих страс­тей
--  и он пропал. Простой человек может  порой быть  самолюбивым. Самолюбивый
руководитель опасен. Он хочет  настоять на своем, не считаясь с фактами. Это
невозможно.  Будь  Жоффр самолюбив, он не  отдал бы приказ об отступлении, и
французы не выиграли бы сражение на Марне. Настоящий руководитель может идти
на обдуманный риск. Кто знает, не раздви­нет ли отвага границы возможного? В
1940 году англи­чанам казалось,  что продолжать военные действия -- безумие;
Черчилль пошел на риск  и выиграл*. Впро­чем,  в  ту  пору  промедление было
смерти  подобно.  Такие  случаи  редки. Промышленник, чьи  склады  зава­лены
товарами,  считает  зазорным  снизить  выпуск   про­дукции,  но  ничего   не
поделаешь.  Цифры неумолимы. Здесь  тоже нужно дать  сигнал  к отступлению и
подо­ждать случая перейти в контратаку.
     Однако трезвой и холодной  рассудительности мало --  руководителю в  не
меньшей степени нужна  пылкая  и страстная душа.  Он  должен быть  человеком
сильным  и волевым, способным воодушевить подчи­ненных. Если он  любит  свое
дело,  если  интересы его совпадают  с интересами родной  страны,  армии,  в
ко­торой он служит, фабрики, которой он управляет, его
     (612)

     беззаветная преданность передастся  всем его  сотруд­никам. Собранный и
решительный,   как  ученый,  ставя­щий   важный  эксперимент,  он   отдается
исполнению замысла  всем своим существом со всем, что  есть в нем хорошего и
дурного, со всеми  своими причудами. Под­чиненные любят  руководителя за его
странности  и вспышки гнева, сменяющиеся благодушием, за его резкие отповеди
и остроумные шутки. Людям трудно привязаться к абстрактной функции, но они с
радос­тью служат  человеку из  плоти  и крови,  если  он  талан­тлив.  Заняв
ответственный  пост, продолжайте  вести себя  естественно.  Ваши  сотрудники
полюбят вас за это еще больше.
     Впрочем,  такую  раскованность  можно себе позво­лить  только  в  узком
кругу.  С  большей  частью подчи­ненных будьте  справедливы,  требовательны,
велико­душны настолько,  насколько  позволяют интересы  дела, дружелюбны без
панибратства.  Между   начальни­ком   и  подчиненными  должна   существовать
дистанция. Стойка "смирно" бывает не только физическая, но и моральная. Если
вы заняли ответственный пост совсем юным, держитесь, как держался Бонапарт в
Италии*. Заставьте себя  уважать. Приучите тех, кем вы руково­дите, к мысли,
что  полученные   от   них   сведения   будут  проверены.   Вы   не   можете
проконтролировать  все  (да  в  этом  и  нет нужды), но обязательно сделайте
выбороч­ную проверку. В  чтении  смет, балансов,  бюджетов есть своя суровая
поэзия.  Нагрянув  неожиданно, можно  поймать подчиненных  на  поразительных
оплошнос­тях. Нападение японцев на Пирл-Харбор застигло аме­риканских солдат
и  офицеров врасплох. Ничто  не  дер­жится  само собой. Когда кругом тишь да
гладь, самые лучшие работники теряют бдительность. Ваша зада­ча  -- время от
времени преподносить своим сотрудни­кам  здоровые сюрпризы и будить тех, кто
начинает клевать носом.
     Обходитесь  без  роскоши  и  излишеств.  Жить  в  свое  удовольствие  и
пользоваться   авторитетом   --  вещи   не­совместимые.   Вы   предпочитаете
удовольствие?  Дело  ваше. Но если вы выбираете  авторитет,  и  те,  кто вам
подчиняются, и те, кто метит на ваше место, будут
     (613)

     пристально следить  за  вашей  жизнью. Вам простят  строгость, если  вы
будете  строги  и  к  самому   себе.  Английский  двор  соблюдает  множество
устаревших  церемоний, но личная жизнь королевских особ, начи­ная с королевы
Виктории, чаще всего была образцом скромности. Неурядицы в королевской семье
ослабля­ют  монархию.  Вы  не  будете   королем,  но,  быть  может,  станете
правителем  собственного  маленького  княжест­ва:  учреждения,  предприятия.
Будьте на высоте поло­жения. Вспоминайте рассказ Киплинга "Человек, ко­торый
захотел быть  королем". Английский солдат бла­годаря своей  храбрости встает
во  главе индийского племени горцев и властвует над ним безраздельно  до тех
пор, пока не  влюбляется  в женщину из  этого пле­мени и не делает  ее своей
наложницей.  Тут  власти  его приходит  конец.  Его  считали  полубогом,  он
оказался всего лишь человеком. Племя изгоняет его.
     Вы  можете  возразить:  "Людовик  XIV  ни в чем  себе не отказывал,  он
устраивал пышные празднества,  уто­пал в роскоши и тем не менее правил долго
и  счастли­во.  Напротив, Людовик  XVI,  образец  скромности  и  супружеской
верности,  подвергался преследованиям,  был оклеветан и  наконец  казнен". Я
отвечу,  что при­чиной бедствий Людовика XVI была Мария  Антуанет­та. Именно
она навлекла на  безвольного  короля нена­висть  всего  народа. Меж  тем эта
очаровательная коро­лева предавалась  лишь самым  невинным развлечени­ям. Но
она имела  несчастье жить  в эпоху,  когда монар­хия теряла свой  престиж, и
давала своим панибратст­вом, которое мы с вами только что осудили, поводы  к
злословию. Любая  женщина могла безнаказанно от­правиться в  маске на  бал в
Оперу  --  но  не  королева.  Вы,  желающий  стать  королем,  выберите  себе
достой­ную королеву.
     __________________________________________________________

     Женщины

     А теперь побеседуем о женщинах. Байрон говорил:
     "Невозможно  жить  ни  с  ними, ни  без них". Без жен­щин  вам жить  не
придется -- вы будете жить с ними.
     (614)

     Я  с  ранней  юности  считал,  что  они  дарят   мужчине  самые  острые
наслаждения,  какие  ему  суждено  изве­дать в жизни.  Я любил первые ростки
чувства, первые встречи, первые  шаги к сближению, первые  уступки,  "первые
робкие  ласки".  Бойтесь лишить себя, из за­стенчивости или нерешительности,
подобных воспо­минаний. Они прекрасны.  Даже на старости лет они по-прежнему
вызывают умиление. Кто не испытал юношеской любви, чувствует себя обделенным
и ни­когда  не утешится. Совсем  не  обязательно, чтобы эти любовные идиллии
доходили до физической близости. В предвкушении  столько  прелести,  что его
стоит про­длить. Посвятите вашу юность нежной страсти.
     "Страстная любовь нелепа, -- пишет  Валери. -- Это смехотворная выдумка
писателей". Монтерлан  до­бавляет: "Разве не об этом я твердил во всех своих
произведениях?" И правда, Монтерлан всегда "почи­тал плотский акт и презирал
"сердечные  излияния". Я  не  призываю  вас  презирать  плотский  акт  -- он
восхи­тителен  и  "так  обогащает  мужчину" (Валери),  но,  кроме "сердечных
излияний", существует еще подлин­ное  чувство. Возьмите, например, Стендаля,
циника, способного,  однако,  на безумную  страсть. Желаю  вам быть  в любви
таким же счастливым, как он.
     Вы  спрашиваете:  "Но смогу ли  я  понравиться? И  главное, смогу ли  я
понравиться  той, которая нравится мне?" Утешайтесь тем,  что женщины задают
себе те же вопросы. Они хотят  нравиться еще больше, чем вы. Утешайтесь тем,
что и они  не меньше нашего томятся  желанием. Тело  их  ждет ласки, которую
хотело бы им подарить наше тело. Если вы хороши собой, неотрази­мы, вас ждет
больше побед, чем надо. Если вы нс таковы, не отчаивайтесь. Есть некрасивые,
но  прият­ные своей оригинальностью лица. А главное -- чело­веку  галантному
женщина простит любое  уродство. Помните:  почти всем  женщинам  скучно. Они
беско­нечно  благодарны  мужчине,  который  их  развлекает.  Я  знал  одного
большого сердцееда, который был стра­шен как смертный грех. Но если он хотел
добиться женщины, то  осаждал ее буквально дни и ночи напро­лет. Он  засыпал
возлюбленную записками, цветами,
     (615)

     тщательно  выбранными  подарками,  свидетельствовав­шими  о  прекрасном
знании ее вкусов.  Поначалу  кра­савица возмущалась, жаловалась, приказывала
ему прекратить. Потом она привыкала к этим сюрпризам  и уже не могла без них
обойтись. Раньше ее раздража­ли  ночные телефонные звонки,  теперь она ждала
их  с замиранием сердца, тревожилась, если поклонник за­паздывал. Сердце  ее
было покорено. Крепость сдава­лась.
     Большую роль в вашей личной жизни могут  сыг­рать письма.  Да,  даже  в
наше  время.  Конечно,  они верное  оружие  только  для  влюбленного, хорошо
вла­деющего  пером.   Но   любовь  подсказывает  слова,   а  жен­щины  любят
комплименты. Письмо  действует силь­нее, чем  телефонный звонок.  Телефонный
разговор -- всегда импровизация и потому далек от совершенства. Письмо может
стать  произведением искусства, жела­ния ваши облекаются в нем в совершенную
форму.   Ваша   возлюбленная  будет  сотни  раз   с  радостью  и  гор­достью
перечитывать  прекрасную  фразу, исполненную  любви.  В присутствии  Роксаны
Сирано робеет*, пото­му  что считает себя  уродом,  но  под маской  красавца
Кристиана  пишет письма,  которые  готовят  почву  для  штурма  и  побеждают
стыдливость.  На  самом деле Рок­сана  любит  не Кристиана, а  автора писем,
Сирано. Будьте  сами своим  Сирано. Покорив  женщину, не пре­небрегайте  ею.
Одержав победу, оставайтесь галантны:
     в этом залог любовного таланта. Я невольно заговорил в рифму, но сказал
чистую  правду.  Повторяю  вам, женщины любят, чтобы  им  уделяли  внимание,
развле­кали беседой. Если этого не будете делать вы, это сделает  кто-нибудь
другой.
     Честолюбец возразит: "У  меня нет времени играть в  игрушки.  Работа  и
карьера   требуют   от   меня  полной  отдачи.  Женщины   по  природе  своей
пожирательницы  времени;  они,  как  вы  сами  говорите,  любят бесконеч­ную
болтовню.  Им нравятся бездельники. Тем хуже для них! Карьера прежде всего".
Честолюбец  не  прав  и сам себе  вставляет палки в колеса. Карьера?  Она  в
немалой степени зависит от женщин. В  того, кто их любит, они вливают  силы;
того, кого они любят, они
     (616)

     окружают  почетом.  "Моя  карьера",  --  твердит често­любец,  но  ведь
женщины создают и рушат карьеры. В каком бы государстве вы ни жили, какую бы
профес­сию ни избрали, рядом с могущественным человеком, от которого зависит
ваша судьба, всегда есть женщина,  к голосу которой он  прислушивается, даже
если ут­верждает, что не считается с ее мнением.
     И  потом,  к  чертям  карьеру!  Время,  проведенное  с женщиной, нельзя
считать  потерянным.  Мужской  ум  нуждается  в общении с женским.  Конечно,
современ­ные  женщины не  похожи на женщин моей молодости, они  все больше и
больше уподобляются мужчинам,  но это  всего  лишь  дань пошлой  моде.  "Они
получают такое же образование; они занимаются точными на­уками, спортом; они
имеют право избирать и быть избранными. Обращаться с ними как с низшим полом
-- своего  рода расизм". Я  вовсе  не советую вам обращаться  с  ними  как с
низшим  полом, я хочу,  чтобы вы обращались с ними как с другим полом. В мое
время  у  женщин  были  месячные, беременности, кли­макс.  Разве  что-нибудь
изменилось?   Психология  опре­деляется  физиологией.   А  физиология  почти
неиз­менна...
     Огюст  Конт  видел  в женщине  эмоциональное,  а  в мужчине  деятельное
начало.  Наверно, это правда, ибо детей  надо любить, утешать, а мужчины  --
это  боль­шие дети, нуждающиеся в  "любви  и нежной женской ласке". Женщины,
говорите вы, имеют право избирать и  быть избранными? Конечно. Но только они
и в политике ведут себя по-женски. Потому что в них живет "комплекс отца" --
зародившийся еще в  детстве, когда их отец был  главой  и опорой  семьи. Они
хотят видеть во главе государства героя,  вызывающего ува­жение.  Не такого,
как  Джеймс  Бонд.  Это   воплощение  агрессивной  мужественности  оставляет
француженок равнодушными. Они любят людей "степенных, солид­ных"...
     Когда  женщины борются в рядах  той  или иной партии, они вкладывают  в
борьбу  всю  свою душу. В  республиканской  Испании  была Пасионария. Всякая
революция порождает своих вязальщиц*. Всякое под-
     (617)

     польное  движение находит своих  прекрасных заговор­щиц. Они  предаются
политике с таким же пылом, как и любви. Это легко понять. Если в государстве
нет  порядка,  женщины  первые страдают от этого. Им не хватает  молока  для
детей,  мяса для  мужей. Поскольку они  воспитывают детей в традициях своего
родного края, они более консервативны, чем  мужчины. В Анг­лии они сохраняют
привязанность  к королевской  семье. Они вовсе  не  против  того,  чтобы ими
правила женщина. Совсем наоборот. Королевские беременнос­ти, роды,  свадьбы,
трауры трогают  их.  Физиология роднит их со своей правительницей.  Ее жизнь
стано­вится частью их семейной жизни. Но они хотят видеть рядом с  королевой
сильного мужчину.  Такого,  как принц Альберт,  что  был  рядом  с королевой
Викторией.
     Ваша  жена  окажет больше влияния на ваши поли­тические взгляды, чем вы
на ее. Если у вас не очень  твердые убеждения, она обратит  вас в свою веру.
Она будет медленно и упорно точить вас днем и--по край­ней мере  в молодости
--  быстро добиваться  своего  ночью. Мужчине  и в  делах,  и в политической
борьбе  приходится считаться  с  необходимостью.  Он  постоян­но  испытывает
противодействие  законов  и  обстоя­тельств.  Женщина  чувствует себя  более
свободной. Муж берет на себя сношения с внешним миром.
     Итак, бок о бок с вами всегда  будет жить существо, совершенно отличное
от вас. Поначалу оно преподне­сет вам много сюрпризов, порой  неприятных, но
же­лание и  любовь заставят  вас смириться  с  ними. Со временем  вы станете
другим человеком  и, если вы любите жену,  разделите некоторые  ее привычки.
По­началу  уступая из любви, вы постепенно привыкнете  не спорить. Конфликты
неизбежны, но  неразрешимых конфликтов у дружной супружеской четы не бывает.
У вас останутся свои неприкосновенные сокровища:
     письменный   стол,  платяной  шкаф,  иногда  машина.   В  остальном  вы
предоставите жене полную свободу дей­ствий и положитесь на ее инстинкт.
     Для женщины  не  так важны  доказательства,  как для мужчины; она живет
верой.  Неважно,  в  кого --  в  бога, в близкого  человека,  в отца или  --
следствие замеще-
     (618)

     ния --  в сильного  мужчину.  И  это  поможет  вам,  когда,  измученный
служебными  неприятностями и  невезени­ем,  вы  станете  мрачно смотреть  на
жизнь. "Несчастья, к которым  готовишься,  никогда  не приходят;  случает­ся
нечто худшее", --  говорит мужчина (Жан Ростан). "Бог даст, все образуется",
--  говорит женщина. "Муж­чина  постоянно переходит  от  схватки  к схватке.
Поэ­тому он мыслит мощно и лаконично, сразу берет быка за рога. Власть самца
похожа на  всякую  власть: его  приговоры  обжалованию не  подлежат" (Ален).
Жен­щина  остается большей оптимисткой, потому  что у ее  рока  человеческое
лицо.  Ее  судьба в руках существа, которое она  может  обольстить, убедить,
растрогать, умолить. Она верит в чудеса, потому что сама тво­рит их.
     Конечно, если  обстоятельства заставляют  женщину играть мужскую  роль,
если  она  становится  во  главе  предприятия  или  даже  министерства,  она
перенимает  манеры  и образ  мыслей мужчин. Но я не уверен, что этот мужской
труд  приносит  ей  такое же  счастье,  как  совместная работа  с мужем  или
начальником, которого она уважает. Последние  несколько лет  много говорят о
женщине-личности  и  женщине-вещи.   Древность  знала  только  женщину-вещь.
Женщину покупали, как одежду. Пленницы  составляли часть добычи, победи­тели
делили  их между  собой. Даже  Пенелопа  и  Андро­маха  не  избежали  судьбы
женщины-вещи'. Если бы Одиссей не вернулся, Пенелопе пришлось бы выйти замуж
за одного  из женихов  или умереть.  Женщину-личность  породила христианская
эпоха.  В  новое   время   за  женщиной  были   признаны   права  суверенной
чело­веческой личности, чью свободу мужчина обязан ува­жать. Рыцарский идеал
ставил  женщину  выше  мужчи­ны.  Средневековый паладин  гордился  тем,  что
сража­ется за свою Прекрасную Даму.
     На практике, однако, все было  не так безоблачно. Не только проститутки
и  куртизанки, но  и жены бур­жуа и крестьян по-прежнему оставались рабынями
мужчин. "Мы  воспитываем наших  дочерей, как свя­тых, а потом  продаем,  как
молодых кобылиц", -- гово­рила Жорж Санд. Она сама вытерпела в молодости
     (619)

     немало унижений от мужа, который  ее не стоил, и на всю жизнь сохранила
об   этом  горькую  память.  Нынче  нравы   уже  не  те.  Некоторые  женщины
поговаривают о мужчине-вещи. Приданое,  выгодная партия не  привле­кают так,
как раньше,  потому что единственное подлин­ное богатство  -- работа. В наши
дни мало кто живет на средства  жены. Девушка,  выросшая среди мужчин, может
свободно сделать выбор. Она зарабатывает себе на жизнь  и вовсе не нуждается
в том, чтобы какой-нибудь мужчина поскорее взял ее на содержание.
     Однако  женщина-вещь  не исчезла  окончательно. Иные считают, что лучше
потрудиться ночью, чем хо­дить на службу днем. Многие зарабатывают на жизнь,
но  зарабатывают  мало  и  охотно  принимают  поддержку  мужчины.  Некоторые
становятся  объектом своего рода шантажа.  Продавщица зависит от  начальника
отдела,  актриса зависит  от  продюсера,  автора сценария,  ре­жиссера. Если
мужчина не слишком щепетилен и  предлагает женщине сделку, не все  находят в
себе силы  устоять. Такая близость без  любви  рождает ненависть.  Желаю вам
побольше душевного благородства. Ста­райтесь не удерживать женщину помимо ее
воли.  Счастье не  в том, чтобы  завоевать  тело  женщины  (слово завоевание
передает агрессивность влюбленно­го), а в том, чтобы стать ее избранником.
     Брак
     Вы человек  современный  и  в  ваши двадцать  лет,  несомненно,  имеете
кое-какой опыт в плотской любви. Можно ли не сгорать от  желания,  когда нет
проходу от  порнографических фильмов, эротических  романов, обнаженных  тел?
"Бездеятельное желание рождает  чуму" (Блейк). Значит, надо  действовать, то
есть любить. Но ваше поколение решает эту задачу не так, как мое. Во времена
моей  юности  девушек  не­усыпно  стерегли,  они  сторонились  мужчин, боясь
бе­ременности и позора, поэтому юноше приходилось выбирать между целомудрием
(нелегкий выход из по­ложения), любовью продажных женщин (выход в те
     (620)

     времена  легкодоступный,  но  недостойный   благород­ного  человека)  и
любовницей.  Юноша  проходил  школу  любви  у замужней женщины, которая была
старше и опытнее его. В начале 20-х годов прошлого столетия сорокапятилетняя
госпожа  де  Берни  пестова­ла  двадцатилетнего  Оноре  де  Бальзака,  гений
которого не смог бы расцвести без этой любви. В те времена говорили: "Плохо,
если молодой человек женится дев­ственником. Когда оба новобрачных ничего не
знают  и ничего  не умеют,  они рискуют разочароваться друг  в друге и  дело
может  кончиться разводом, а если религия  запрещает таковой, брак свяжет на
всю жизнь два су­щества, которые не понимают и не любят друг друга".
     Что касается девушек, то хотя они уже не обладали смиренной покорностью
мольеровских  или  бальзаков­ских   простушек   (которым  отцовская   власть
навязыва­ла  богатого  старика  или  знатного  вертопраха), но тем  не менее
весьма смутно представляли себе плотскую сторону любви.  Они делились друг с
другом догадками и предположениями, пытались узнать правду,  а в ре­зультате
выходили  замуж  вслепую, только  потому, что  жених  понравился  родителям.
Отсюда  печальные  исто­рии  первых  брачных  ночей,  которыми  полны  пьесы
Дюма-сына и  романы Мопассана. Если муж  действо­вал неловко и грубо, резкий
переход  от  сентименталь­ной невинности  к  правде животной страсти вызывал
ужас и смятение, вполне естественные, но от  этого не менее мучительные. Мне
могут  возразить,  что  так  об­стояло дело только  в буржуазной  среде, что
молодые  крестьянки были лучше осведомлены, что среди  рабо­чих  большинство
браков  заключалось не  по расчету,  а  по  любви.  Это верно лишь  отчасти;
нередко  случалось  так, что  молодая  служанка  выходила  замуж за  старого
фермера,  а  родителям  невесты  рабочего  был  далеко  не  безразличен  его
заработок.
     Сегодня  положение  дел  изменилось.  Самое  древнее  ремесло  мира  не
исчезло, но  в значительной мере ут­ратило  популярность и престиж. Нынче во
Франции уже не купишь женщину в  фирменном  салоне, словно  пару башмаков...
Жилищный  кризис  привел  к  кризису  адюльтера.  Случайные  партнеры  могут
встречаться в
     (621)

     гостинице, iio  там  не так  уютно,  как  дома, и  куда  более  опасно.
Приятная обстановка способствовала любви;
     пошлая обстановка  ее  убивает. Зато  девушки смелее  отдаются  молодым
людям, чем в  былые времена. По­чему? По  многим причинам.  Женщина, которая
рабо­тает  и  учится,  свободна  и  независима;  посещение лек­ций,  занятия
спортом, путешествия, отдых  в  летних  лагерях создают  почву для  общения;
общественное мнение стало снисходительнее, родители  не так строго следят за
девушками,  как прежде;  женщина  теперь  может либо избежать  нежелательной
беременности,  либо  вырастить  ребенка  одна.  В  наши  дни  многие женщины
получили возможность обходиться без мате­риальной помощи со стороны мужчины,
им  помогает государство". По всем этим причинам многие  девушки  ведут себя
так свободно, как в былые времена вели себя только мужчины...
     Вернемся к вам. Жениться или остаться холостя­ком? Помните Панурга? "--
Если  вы считаете, что  лучше  остаться  на прежнем  положении и  перемен не
искать, то я предпочел бы не вступать  в брак. --  Коли так, не женитесь, --
сказал Пантагрюэль. --  Да, но  разве  вы хотите,  чтобы  я  влачил свои дни
один-одине-шенек, без подруги жизни? -- возразил Панург. -- Ну, ну, женитесь
с богом!  --  сказал  Пантагрюэль"*.  Что вам  посоветовать? Не стану читать
нравоучений. Мо­раль гуманистическая, но строгая предпишет вам быть верным и
преданным,  конечно сообразуясь с  обстоя­тельствами  и  с  характером своей
возлюбленной.  Вы не станете одинаково вести себя с легкомысленной кокет­кой
и с девушкой, которая в  вас души не чает. Короче говоря, я думаю, что после
первых, неизбежных оши­бок вы выберете женитьбу.
     Поначалу  вам будет страшновато. И есть от чего. По доброй воле вступая
в брак, то есть беря себе в жены одну-единственную женщину и создавая семью,
мужчина отказывается от самого  дорогого, что дарует  ему свобода. "Верность
для мужчины -- как клетка для
     _______________________
     *Перевод Н. Любимова.
     (622)

     тигра. Она противна  его природе",  --  писал  Бернард Шоу. Это так. Но
если бы все слушались  только голоса природы,  в мире не  осталось бы ничего
прекрасного. Никто не шел бы на смерть, защищая слабых и невин­ных, никто не
сидел  бы по  двенадцать часов в  день за  письменным столом, чтобы написать
роман.  Значит  ли  это,  что надо поощрять  в  себе  трусость,  жестокость,
непостоянство  и лень? Всякий более или менее благо­родный поступок  требует
самопожертвования.  Ре­шиться  на него  бывает нелегко, но иначе  невозможно
жить  дальше. Когда решение принято, вопрос "Удачен ли мой  выбор?" уступает
место  вопросу  "Как постро­ить  счастливую жизнь  с  той, кого  я выбрал?".
Недаром священник спрашивает у жениха и невесты, согласны ли они стать мужем
и женой -- ведь без этого нет ни таинства, ни брака.
     Нужен  ли  брак?  Возможно  ли  общество  без  брака,  где  детей будут
воспитывать  сообща  и  где  будет царить  сексуальная  свобода?  Почти  вся
человеческая  история свидетельствует о  том,  что  это  невозможно. Брак не
является принадлежностью той или иной страны, расы, религии,  эпохи. Он один
из  тех  неписаных  зако­нов,  что  коренятся  в  самой   природе  человека.
"Чело­веческие  детеныши"  появляются  на   свет   слабыми,  рас­тут  долго,
нуждаются в том, чтобы старшие передавали им свой опыт и традиции племени --
отсюда необхо­димость  создания прочных супружеских пар.  Где пред­ставителю
общины или государства взять материнскую нежность и отцовскую  строгость?  С
другой  стороны, "брак -- единственная связь, которую время может уп­рочить"
(Ален). Физическое влечение  толкает человека  на  поиски  острых  ощущений.
Непреходящая ценность  института  брака заключается в том, что он сдерживает
непостоянство  человеческих  страстей  постоянством  супружеских  отношений,
поощряемых обществом.
     Это последнее обстоятельство особенно  важно. Как ни  твердо  намерение
любовников  всю  жизнь  хранить  друг другу  верность,  союз их разрушается,
потому что общество восстает против них.  Анна Каренина и Врон­ский искренне
любят друг друга, но общество осуждает их, и любовь кончается крахом; Лист и
госпожа д'Агу*
     (623)

     созданы друг  для друга,  но  им  приходится расстаться. Если любовники
упорствуют,  они  превращаются  в  "ка­торжников любви".  Нет  ничего  менее
свободного, чем  свободная  любовь.  Бывают, конечно, исключения, но  в этих
случаях либо  женщина  приносила  свою  жизнь  в  жертву  любимому  человеку
(Жюльетта  Друэ и Виктор  Гюго)', либо мужчина и женщина  предоставляли друг
другу  полную  свободу,  и связывали  их уже  не  столько любовные,  сколько
дружеские,  приятельские  отноше­ния. Такие  пары  живут в  добром согласии,
однако  нельзя не  признать,  что на  подобные  отношения  спо­собны  только
исключительные натуры. Большинство  мужчин  и женщин не  хотят  иметь своими
партнерами донжуанов. Итак, брак. Но какой? Мы  сказали, что брак сдерживает
непостоянство человеческих  страстей. Вначале  должна быть страсть. Выберите
женщину,  ко­торая нравится  вам и телом,  и  лицом или по  крайней мере  не
вызывает у вас  отвращения. Не обязательно,  чтобы ее  считали красивой все,
важно,  чтобы ее чары распространялись  на вас. Человек  со вкусом может так
одеть и причесать дурнушку, что  она станет  красави­цей.  В  "Воспоминаниях
новобрачных" Рене де л'Эсто-рад выходит замуж за нелюбимого и делает из него
человека,  достойного  ее  любви.   Впрочем,   этот  случай  еще  ничего  не
доказывает.  Рене не  могла бы  перевос­питать своего мужа,  не  будь  в нем
соответствующих задатков. Брак по расчету  оборачивается благом только в том
случае, если есть надежда превратить его в брак по любви. В противном случае
это брак не по рассудку, а по безрассудству. Запомните: доброе сердце, живой
ум, общность вкусов важнее, чем прелестное  лицо. Писали,  что красота сулит
счастье, но красота тела без достоинств души обманет ваши надежды.
     Правда ли, что  однообразие  супружеской жизни притупляет желание? Если
жена будет  вялой и  холод­ной,  страсть вскоре уступит  место  усталости  и
скуке. Напротив, из привычки вместе переживать минуты на­слаждения рождается
счастье. "Большая часть муж­чин, -- говорит  доктор  ОТрэди*, -- практически
мо­ногамны.  Я   хочу  сказать,  что   вопреки  легендам,  рас­пространяемым
эротической литературой, нормаль-
     (624)

     ный мужчина далек  от того, чтобы желать всех  жен­щин, и похож  на  те
спички, что зажигаются только от своего  коробка.  Желание  у  него вызывает
лишь опре­деленная женщина, причем в большинстве случаев эта женщина --  его
собственная жена. Если мы предполо­жим,  что для  мужа лицо, тело, голос его
жены стано­вятся знаками, выражающими самую идею любви, мы легко поймем, что
жена  волнует его  сильнее, чем та  или иная случайная женщина,  может  быть
более  кра­сивая,  но  не  пробуждающая   в  нем   никаких  воспоми­наний  о
проведенных  вместе  ночах. Для человека,  склонного к моногамии, нормальная
жизнь возможна лишь в моногамном браке.
     _________________________________________________________________-

     Деньги

     Презирать   деньги   легко  человеку   богатому  или  тому,  кто  лишен
потребностей.  Но  есть  ли  люди,  на­чисто  лишенные  потребностей?  Самая
непритязатель­ная старушка должна где-то жить, как-то отапливать свое жилье,
что-то есть.  Обет бедности  дает монах, а не  монастырь, да  и сам монах не
живет святым духом. Я думаю, вы будете нормальным человеком:  вам  при­дется
содержать жену, детей. Доходы ваши должны несколько превышать расходы, чтобы
вы могли откла­дывать на черный день. Конечно, государство платит пособие по
болезни и пенсию по  старости. Но ставки здесь самые низкие, а о своей семье
вам в любом случае придется заботиться самому.
     Зарабатывать  деньги --  с  большим  или  меньшим успехом  --  способен
каждый, кто  владеет  каким-либо  ремеслом  и  не увиливает от  работы. Куда
труднее рас­порядиться  заработанными деньгами! Держать  капитал в банке  не
так уж выгодно. Чтобы  жить  на  ренту,  надо иметь огромное состояние. Да к
тому же за последние полвека  девальвации стали  таким частым явлением,  что
капитал ваш  может  растаять,  как снег  на солнце. Что же  делать? Покупать
акции, поскольку они пред­ставляют собой реальную ценность, а когда валютный
курс падает, поднимаются в цене? Вас ждет несколько
     (625)

     неприятных   сюрпризов.   Любая,  даже   самая  процве­тающая   отрасль
промышленности  может   внезапно   прийти  в  упадок   из-за   какого-нибудь
изобретения, капризов моды или  промахов руководства. У биржи свои  перепады
настроения,  зависящие  от  политичес­кой  обстановки;  они  непредсказуемы.
Процентные  бу­маги,  приносящие постоянный  доход?  Это  разумно,  особенно
учитывая новые законы, но только при твер­дом валютном курсе. Покупать дома,
участки? Еще недавно многие умные  люди шли по этому пути, но  нынче это  не
так выгодно,  потому  что налоги на не­движимое  имущество сильно  возросли.
Коллекциони­ровать картины, книги, антикварные вещи?  Это  заня­тие имеет то
преимущество, что позволяет совместить приятное с  полезным, только  найдете
ли вы  покупате­лей, если захотите продать свою коллекцию?  В эпохи кризисов
любителей  раритетов становится  все  меньше,  в эпохи  революций  коллекции
конфискуются.
     Короче  говоря,  нечего  и  мечтать  о  том,  чтобы  абсо­лютно надежно
поместить деньги. Но это не значит, что вы не должны стремиться поместить их
относительно  надежно. Вспомните  народную мудрость: "Не кладите все  яйца в
одну  корзину"... Оставьте себе несколько  путей к отступлению. Осторожность
--  вещь похвальная, но  нелегкая для  человека с ограниченными  средствами.
Чтобы наполнить несколько корзин,  надо  иметь  много  яиц;  чтобы  прикрыть
несколько  путей  отступления, надо иметь много боеприпасов.  Быть может, вы
захотите вло­жить  все,  что  имеете,  в  какое-либо новое  предприятие  или
научное исследование. Быть может,  вы  решите,  что  лучше все поставить  на
карту в надежде выиграть, чем постепенно проигрывать, играя по маленькой. Во
вся­ком  случае,  старайтесь,  чтобы расходы  ваши были  мень­ше  доходов. Я
говорю, старайтесь,  потому что  расходы нельзя  ужимать до бесконечности, а
доходы порой очень сильно колеблются.
     Не говорите без крайней необходимости: "На худой конец  возьму в долг".
Влезать  в  долги всегда  опасно.  Самый  дружелюбный  кредитор станет лютым
зверем, если утратит к вам доверие, и дружбе придет конец. Вы первый начнете
избегать его, потому что он будет для
     (626)

     вас живым  укором. Даже если убыток для него не так чувствителен, он не
простит вам, что вы его подвели. Самая самоотверженная  семья устает  давать
деньги на несбыточные проекты. Иное дело, если  ваше предпри­ятие  пойдет  в
гору. Став человеком опытным и плате­жеспособным, вы будете вправе прибегать
к кредиту. Но  не раньше, чем прикинете, какова будет ваша при­быль по самым
скромным подсчетам. Никто не застра­хован от случайностей, причем чаще всего
случайнос­ти  эти бывают  неприятного  свойства.  Мы так легко  обольщаемся,
когда речь идет о нашем будущем. Лучше сохранить то, что имеешь, чем идти на
риск и все потерять.
     Вы скажете:  "Это не средство нажить состояние". Совсем  наоборот! Да и
надо ли наживать состояние?  Быть бедным и  не  иметь самого необходимого --
боль­шое несчастье; не меньшее несчастье -- родиться бога­тым. В этом случае
человек вырастает, не общаясь по-настоящему с другими людьми, не разделяя их
трудов, печалей,  радостей.  Он живет  в  пустыне,  населенной метрдотелями.
"Золотая молодежь" часто терпит пора­жение и впадает в нужду.  Люди, которые
начали с нуля и сами сколотили свое состояние, более человечны. Они помнят о
том,  кем  они  были.  Правда, постепенно  вос­поминания изглаживаются из их
памяти. Наступает день, когда они начинают мыслить как богачи. А ведь "новые
идеи  не рождаются в кварталах,  где садятся  обе­дать  в белых  манишках...
Искусства убеждения недостает именно  тем, кто в  нем  нуждается. Они слепы.
Они теря­ют власть, потому  что им не  хватает  знаний.  Знания -- достояние
бедняка".  Желаю вам нажить среднее  состоя­ние, желаю вам нажить его  своим
трудом.
     Нет  ничего  дурного в  том,  чтобы человек  --  инже­нер,  коммерсант,
художник  --  разбогател благодаря своим способностям и  упорству. Напротив.
Общество  возвращает  ему  то,  что  получило  от  него.  Если бы он не внес
никакого вклада или вклад его был невелик, конкуренты вытеснили бы его. И  в
социалистических странах уровень жизни известного композитора  или директора
завода выше, чем у остальных трудящихся. Впрочем, за исключением  нескольких
известных ки-
     (627)

     ноактеров,  пары   художников,  десятка  певцов  да  двух-трех  авторов
детективных романов, творческим лич­ностям редко удается сколотить  огромное
состояние. По большей части крупные состояния создаются по-другому --  путем
сложных  комбинаций и  подсчетов,  не  укладывающихся  в  мозгу  нормального
человека.  Организация  акционерных  обществ,  слияние предпри­ятий, удачные
биржевые сделки, нахождение новых  рынков  сбыта,  приобретение  патентов  и
разнообраз­ные  спекуляции и махинации  приносят миллиарды. Миллиардер может
быть  полон добрых намерений, но он теряет ощущение реальности. Успех делает
его слишком доверчивым, он расширяет дело,  но по воле  рока  его  карточный
домик внезапно рушится. Никогда не будьте слишком  богаты. Для  богача,  как
для завое­вателя, главное -- умение вовремя остановиться. Это редкий дар.
     Богатство  особенно опасно для вас, если вы  доро­жите  способностью  к
художественному творчеству. Природа творчества такова, что, чем несчастнее и
бед­нее художник, тем выше он  воспаряет в  своих произ­ведениях. Стал ли бы
Бальзак Бальзаком без нищеты, кредиторов,  долговой тюрьмы, ростовщиков?  За
свою нелегкую жизнь ему приходилось сталкиваться с ред­чайшими человеческими
типами,  которых  богач,  на­дежно  охраняемый  в  своем  красивом  особняке
секре­тарями  и слугами, никогда не узнает. Нужда  заставляла его  работать.
Писал ли бы он по  четыре романа в год, создавал ли бы в  порыве вдохновения
гениальные но­веллы за одну ночь, если бы в дверях его не стоял  некий страж
коммерции,  готовый тут  же арестовать его,  если он не заплатит по тому или
иному векселю? Я своими  глазами  видел,  как богатство погубило  та­лант не
одного музыканта и  художника. Участи этой удается избегнуть лишь тем, кто и
разбогатев продол­жает трудиться  так же, как.  во времена бедности.  Виктор
Гюго  владел огромным  состоянием  и умело  распоряжался  им, но до гробовой
доски  жил  очень скромно.  Бесплодие  минует и  тех  художников,  кото­рые,
подобно Бальзаку, не  успев получить гонорар, тут  же с  безумной  щедростью
проматывают его.
     (628)

     тей  тратить деньги в соответствии со своими вкусами. С другой стороны,
быть рабом денег  низко. Хвалить  человека  и  заискивать перед  ним  только
потому, что он богат, недостойно. Конечно, богатство не мешает человеку быть
умным и обаятельным; можно дружить и с богачом, ценя в нем  ум и обаяние. Но
богатство как таковое  не должно  вызывать у вас ни любви,  ни ненависти.  В
особенности это касается людей творчес­кого труда: художник может принять (и
даже  потребо­вать) плату  за  свою работу, но он ни в коем случае не должен
опускаться  до  торговли  своим талантом.  Дру­гая  сложная  проблема -- это
деньги в семейных  отно­шениях.  Я  не могу одобрить  отца,  который, живя в
довольстве, оставляет своих детей прозябать в нужде. Зависть, интриги вокруг
наследства  рождаются  в  тех  семьях,  где  голодные  волчата кружат вокруг
старого  разжиревшего волка. Если  у вас  есть  возможность, по­могите своим
детям  встать  на ноги. Конечно,  в том случае, когда  их планы кажутся  вам
разумными.  Если  один  из  них  чувствует  сильную,  непреодолимую  тягу  к
какому-либо роду  деятельности, не  мешайте ему, пусть  даже  вкусы  его  не
совпадают  с   вашими.   Родители   Бальзака,   мелкие   буржуа,   жаждавшие
респектабель­ности,  отнюдь  не поощряли  склонности  сына  к  лите­ратурной
деятельности.  Однако  они  дали  ему  содержа­ние  и  год  времени,   чтобы
попробовать  свои  силы.  Разве было  бы лучше,  если  бы они его  прокляли?
Вспомните  свою  молодость. Но, помогая своим детям,  требуйте, чтобы они  и
сами себе помогали. У них не будет ни твердого характера, ни силы воли, если
они не  научатся  преодолевать препятствия. Птица  кормит птенцов из клюва и
при этом учит их летать самосто­ятельно.
     _________________________________________________________________-

     Писательский труд

     Когда  я спросил  вас: "Как  вы собираетесь  строить свою  жизнь?",  вы
ответили: "Быть  может,  писать".  Надо  или  отбросить  "быть  может",  или
отказаться от от этого намерения. Если вы призваны стать писате-
     (630)

     лем, вы станете им во что бы то ни стало.  Виктор  Гюго с детства хотел
быть "Шатобрианом или никем"". При­рожденный писатель пишет, потому  что ему
есть  что  сказать  и выразить  это  он  может  лишь  на  письме.  Если  вас
притягивает чистый лист бумаги, если вы готовы всем пожертвовать  ради того,
чтобы поведать миру мысли, которые теснятся у вас в голове, ища выхода, если
вы знаете, что будете писать, несмотря на прова­лы, несмотря на враждебность
критиков, если  вы, как  Пруст, испытываете чувство  освобождения и триумфа,
когда  вам удается одной удачной  фразой точно обри­совать человека, предмет
или чувство, тогда в добрый час!
     Но, вступая на эту стезю, знайте, что вы принимае­те постриг  и вам всю
жизнь придется  работать больше, чем человеку любой  другой профессии. Когда
видишь готовую, целостную  и стройную книгу,  то кажется, что перед тобой --
творение природы. "Госпожа Бовари", "Адольф",  "Отец Горио" естественны, как
дуб  или  яб­лоня.  Меж тем  они  -- плоды  огромного,  невероятного  труда.
Взгляните   на   черновые   рукописи   великого    про­изведения.    Сколько
перечеркиваний! Сколько вставок! Сколько  исправлений в тексте  и на  полях!
Какая странная бахрома листочков, подклеенных к гранкам? Конечно, случается,
что  в  порыве  вдохновения автор за ночь  "выдает на-гора"  целых  тридцать
страниц. Но какими бы вдохновенными ни были эти пламенные строки, они должны
обрести окончательную форму, гладкость. Бывают и счастливые часы, но сколько
тяж­ких дней,  когда  писатель  никак  не  может выбрать  сюжет  для  нового
произведения!  Сколько  отвергнутых  начал!  Сколько  разочарований   в  тех
случаях, когда автор думал, что растит розу, а вырастил репейник.
     Входящие  сюда, оставьте  не всякую  надежду, но  всякую лень  и всякое
тщеславие. Вам придется смот­реть на свое творение со стороны,  судить его и
в случае необходимости осудить.  Кроме того, умейте разглядеть его  красоты,
если  они  в  нем  действительно  есть.   На­учиться  верно  оценивать  свои
произведения можно, только  читая классиков.  Вскормленный Чеховым  и Кэтрин
Мэнсфилд*, вы будете со смирением, порой с
     (631)

     надеждой равнять свою прозу по их  новеллам. Воспи­танный  на Бальзаке,
Стендале,   Прусте,   вы   будете  стро­ги  к   своим   романам.  Восхищаясь
интеллектуальными  фантазиями  Свифта  и  Кафки,  вы  будете беспристраст­но
оценивать свои вымыслы. И остерегайтесь  принять за новое то, что существует
с незапамятных времен. Пример -- кому принадлежат  слова: "Вы действитель­но
не знаете, за  что  оказались в  этой тюрьме,  именуе­мой  жизнью, и за  что
страдаете,  но вы  знаете,  что  процесс..."'? Думаете,  это  Кафка?  Ничего
подобного,  мой  дорогой: Виньи!  Вот вам урок осторожности. Не  советую вам
копировать стиль мастеров (хотя Пруст многому научился, пародируя их*); если
вы обладаете  писательским даром, вам  и самому не захочется  под­ражать. Вы
бессознательно  позаимствуете  у  Толстого  манеру  представлять  героев,  у
Бальзака  --  любовь  к  пространным   вступлениям,  у  Стендаля  --  пылкую
дер­зость, но все остальное  возьмете  у  самого себя и сами изготовите свой
мед.
     Будьте неподкупным судьей своей  работы, но бой­тесь презирать ее.  Раз
вы  воспитаны на классиках, ваше собственное  суждение  приобретает  большую
ценность.  Если,  закончив  произведение и  перечитав его,  вы  найдете  его
прекрасным, верьте в это, кто бы что ни говорил. К  счастью,  среди критиков
есть люди серьезные, беспристрастные, великодушные, образо­ванные; вы будете
прислушиваться к  их  мнению и  считаться с их замечаниями.  Но кроме них на
вашем пути  встретятся  --  увы!  --  критики  злобные и скупые  на похвалы.
"Посредственность   остается   посредствен­ностью   и   в   своем   неумении
восхищаться". Признаюсь, теплые отзывы могучих умов -- Алена, Валери, Робера
Кемпа,  Эдмона Жалу*,  Вирджинии Вулф, Эдмунда Госсе,  Десмонда Маккарти  (я
называю только умер­ших) -- оказали мне в юности большую поддержку. Если вам
случается  говорить о  чужих произведениях,  умейте похвалить  то, что  того
заслуживает. Перечитай­те  чудесную статью Бальзака  о  "Пармской обители"*.
Гений,  открывающий  другого гения, -- эта картина согревает душу,  особенно
когда вспоминаешь, что в ту
     (632)

     пору ни тот, ни другой еще не были в полной мере оценены критикой.
     Предположим, что призвание к писательскому труду и умение выражать свои
мысли у вас  есть. Это прекрасно, но какой род литературы вы изберете? Самые
великие  умы  не  сразу   нашли  себя.  Бальзак  счи­тал  себя  драматургом,
философом,   памфлетистом.   Свои   первые  романы  он   назвал   "настоящим
литера­турным свинством", только успех убедил его в том,  что  он  романист.
Будущий  великий  поэт  узнает  себя  рань­ше. Байрон, Гюго еще  подростками
писали прекрас­ные  стихи и  знали  это.  Если человека  тянет  излить  свои
ощущения в стихах,  если у него  есть чувство  ритма, это  проявится еще  до
двадцати лет. Осознание себя романистом приходит позднее. Чтобы описать мир,
нужен  жизненный  опыт.  Желаю вам жить полной  жизнью и  избрать  в  юности
профессию, которая столкнет  вас с самыми разными людьми. Будущему романисту
не помешает сначала заняться другим делом. Он  накопит воспоминания. Диккенс
был  жур­налистом, Бальзак печатником. Оба  прошли  через нужду, кредиторов,
долговую  тюрьму  (Диккенс --  на­вещая отца)'.  Эти  несчастья  принесли им
счастье.
     Призвание  драматурга,  судя по  всему, проявляется  так  же рано,  как
призвание  поэта,  но  расцветает лишь в благоприятных  условиях.  Романист,
историк творят в  своем кабинете или в тиши архива. Драматургу  нужны сцена,
актеры,  зрители.  Если  ему посчастли­вится вовремя  найти  их,  он получит
возможность по­пробовать  свои силы. Все  великие драматурги -- дети театра.
Мольер был актером и писал для своей труппы;
     Шекспир  играл сам и  строчил  шедевры для  своих  то­варищей. Корнель,
Расин,  Мариво были  влюблены в  актрис.  Драматург --  свой человек  в мире
подмостков  и  кулис;  он  знает  актерское  ремесло  и  основы  режис­суры.
Дюма-отец, да и Дюма-сын тоже, разыгрывали комедию  в своих романах и даже в
своей собственной жизни. Ответы  их были репликами, концы глав  --  кон­цами
актов. ГЈте открыл свое призвание на  представ­лении театра марионеток; Ануй
осознал себя драматур­гом за кулисами казино. Случается также, что рома-
     (633)

     нист  становится  на  склоне  лет  драматургом  под  влия­нием  мудрого
режиссера. Так Жироду привела в театр встреча с Жуве'.
     Кем  бы  вы  ни  стали  -- романистом или  эссеистом,  драматургом  или
писателем, --  будьте терпеливы.  Слава -- особа капризная и  гордая,  с ней
шутки плохи. Бывает так, что первая же книга приносит шумный успех; бывает и
так, что признание приходит не сразу. Но  маловероятно,  чтобы в наше  время
гений прошел  по  земле незамеченным. Столько  издателей, столько читателей,
столько продюсеров ищут  авторов,  что пол­ное фиаско талантливого  человека
стало бы своего рода античудом.  Вас оценят по достоинству и,  если  вы того
заслуживаете,  будут  печатать и  ставить.  Останется  только  пройти  узкий
проход,  отделяющий  известность  от  славы.  Литературные  премии  приносят
(порой) из­вестность, но это еще не слава. Вовсе нет.  Славу при­носят  либо
произведение,  получившее всеобщее при­знание ("Прародительница"*, "Поцелуй,
дарованный прокаженному"*), либо книга, пьеса, отвечающая на­строениям эпохи
("Вертер",  "Грязные руки"'),  либо  монументальное  создание  ("Люди доброй
воли"'),   либо   необычная  судьба   автора.  "Большой  Мольн"   про­славил
Ален-Фурнье:  читающая  публика  была  потря­сена  романтическим поклонением
героя книги едва знакомой женщине и  безвременной гибелью автора'. Порой (но
это  не лучший путь к славе)  внимание  публики  привлекают  не литературные
достоинства произведения, сами по  себе  весьма  незначительные, а необычный
образ  жизни  автора,  его  политическая  по­зиция  или  вызывающая   манера
поведения. На первый  взгляд кажется, что тайны и мистификации способст­вуют
популярности. Однако  искусственный  успех  не­долговечен. Рано  или  поздно
справедливость  востор­жествует.  Одно  поколение  может  ошибиться,  десять
поколений не ошибаются.
     Будет ли у вас свой стиль? Это зависит от вас. Стиль -- победа личности
над  природой.  Ренуар, Ван  Гог и Сера напишут один и  тот же пейзаж в трех
разных стилях.  Без  личности нет стиля.  Почти  всякий человек -- личность;
трудность в том, чтобы сохранить
     (634)

     свою  индивидуальность,  не  став  ни  банальным,  ни  легковесным. Чем
детальнее и точнее описания, тем больше у автора шансов обрести свой  стиль.
У фило­софов обычно нет стиля, но философы, которые, как Декарт, Бергсон или
Ален,  оперируют конкретными  примерами  и говорят обычным языком,  обретают
соб­ственный  стиль.  Порой писатель,  сам  того  не замечая, проходит  мимо
своего стиля. Пруст в начале своего творчества  ("Утехи и дни")*  искал и не
находил  себя. Он открыл свой стиль,  переводя Рескина, в трудах английского
мыслителя  мир купался в  свете, которого Пруст всегда жаждал. После чего он
стал писать не  как  Рескин, но  как настоящий Пруст. Ищите,  и вы обряще­те
себя".
     Бал-маскарад
     "Ищите,  и вы себя обрящете".  Да! Вы  должны  найти себя  не только  в
литературном, но  и в человеческом плане, а это не так легко. Я когда-то был
близко  зна­ком  с великим  Пиранделло,  в  чьих  пьесах всегда идет  речь о
многоликости  человека. Я со  школьной скамьи,  говорил  он мне, был одержим
мыслью, что неверно описывать человека  как цельную  личность.  В общении  с
одними людьми мы играем одну роль, в общении с другими -- другую. Недаром мы
порой страдаем, ока­зываясь в обществе  двух друзей; только  с каждым из них
по  отдельности мы  чувствуем  себя  в своей  тарелке.  Много семейных  драм
объясняется тем,  что супруги больше не могут  играть роль, которая поначалу
была взята на  себя добровольно. Рядясь в одежды доброде­тельного семьянина,
мужчина  выбрал  линию  поведе­ния,   которую  не  в  состоянии  продолжать.
Единствен­ный  выход  --  сбежать,  то  есть  начать новую  жизнь  с  другой
женщиной,  для  которой  он  будет играть другую роль,  в этот момент  более
близкую ему... Мысль, что все эти персонажи сливаются в одно-единственное я,
--  иллюзия!..  Жизнь  --  это  постоянное  изменение.  Как только  движение
останавливается, человек старит­ся и умирает.
     (635)

     Пиранделло  был прав. В одном-единственном че­ловеке совмещается  сотня
разных людей. Хорош он или дурен? И то и другое. Вы знаете  это по себе,  вы
бываете нежным  и жестоким, разумным и  неистовым, мудрецом  и безумцем. Это
зависит от обстоятельств, от прочитанной  книги,  от  советчиков, приятелей.
Вспом­ните, например, Шатобриана. В нем  жили  два челове­ка: один -- истово
верующий,  христианин  по  рожде­нию  и воспитанию,  другой --  слабовольный
грешник, гордец, распутник.  Кто из  них  двоих Шатобриан? Ни тот ни другой.
Шатобриан был суммой. Вспомните Наполеона. Какой глава государства был столь
же  чес­толюбив? Какой завоеватель был столь же ненасытен? И тем  не менее с
какой сдержанностью, можно даже  сказать, с какой скромностью рассуждал он о
себе  и  своей судьбе!  На  острове  Святой  Елены из-под  маски  императора
выглянула душа  младшего  лейтенанта",  студента,  мечтающего  поселиться  в
Париже,  жить  на тридцать су в  день и восхищаться игрой  Тальма  в пье­сах
Корнеля.
     Кто же настоящий Наполеон?  Да все. Причем каж­дый из них был искренним
даже в собственных  глазах.  Ведь мы играем  не только перед другими,  но  и
перед  собой.  Чувства  и  возраст  изменяют  нас,  подобно  тому  как  лучи
прожектора превращают белую пачку балери­ны в желтую, розовую, голубую. Ваше
юное  я смеется сегодня  над страстями стариков,  а  ведь и  вас ждет  то же
самое, когда  вы доживете до их лет. Свой отпечаток накладывает и профессия.
Негодный   мальчишка,   на­кануне  экзаменов   раскроивший  кулаком  челюсть
ко­миссару  полиции, быть  может, станет впоследствии министром юстиции  или
председателем  апелляцион­ного  суда.  Молодой  поэт, зло насмехающийся  над
Французской академией, в один прекрасный день под барабанный бой вступит под
ее своды и,  пьянея от счастья,  обратится  к академикам с  благодарственной
речью.
     Итак, в вас дремлют самые разные люди, и если десять, сто  из них дадут
о себе знать по мере того, как вы будете взрослеть, влюбляться, продвигаться
по слу­жебной лестнице, то многие другие так до самого
     (636)

     конца и не обнаружат себя. Есть люди, которые с юных лет раз и навсегда
избрали  себе  позу.  Иногда  эта поза  красива. Это поза  человека мудрого,
сурового, верно­го, который полностью посвятил себя счастью  других людей  и
отказался от  радостей жизни. Однако  порой внутренний голос говорит актеру,
который играет  -- и играет  с блеском -- эту возвышенную роль: "Неужели  ты
так и будешь всю жизнь ломать комедию? Из тебя с таким же успехом вышел бы и
донжуан  и циник, стоило только захотеть... Это  было бы  куда интереснее, а
может,  и честнее".  Вот  тут-то  человек и начинает подозревать, что прожил
жизнь зря,  что  лишил себя самых больших радостей. А почему? Потому что  не
решился сорвать со  своего  лица привычную личину,  отражавшую лишь одну  из
сторон его натуры, единст­венную, что реализовалась в действительности.
     Когда-то я был знаком с очаровательной англичан­кой, отличавшейся почти
болезненной  робостью.  Со­здавалось впечатление,  что муж, человек большого
ума,  совершенно подавил ее. Мужчины,  привлеченные ее красотой,  настойчиво
ухаживали за ней, но ее  зам­кнутость и мнимое равнодушие обескураживали их.
Однажды одна знатная дама устроила в своем  особняке бал-маскарад. Случилось
так,  что рядом со мной ока­залась прекрасно сложенная молодая  женщина. Она
не танцевала. Из вежливости я завязал беседу, соседка моя отвечала так смело
и остроумно, что совершенно покорила меня, и я не отходил от нее весь вечер.
Уверившись в  том, что  я  очарован  ее грацией и  речами, она  засмеялась и
приподняла  маску. Пораженный,  я  узнал в  ней  прелестную молчунью.  Маска
позволила ей стать  другой.  Другой,  то есть самой собой. Думаю,  именно по
этой причине  балы-маскарады в Опере пользовались некогда огромным  успехом.
Так приятно забыться и почувствовать себя другим человеком.
     Жизнь --  маскарад. Надо  ли  всегда  носить одну и ту  же  маску?  Это
зависит от маски -- и от вас. Если маска вам не идет, если  она вам  мешает,
если вам кажется, что  она вынуждает  вас играть роль,  для кото­рой  вы  не
созданы, попытайтесь  заменить  ее другой.  Их  множество. Вот  важная маска
многообещающего
     (637)

     политика; вот  маска художника, к  которой лучше  всего подойдет  яркая
ковбойка   с   расстегнутым   воротом;  а  вот  маска   будущего   медика  с
проницательным  взгля­дом из-под очков. Еще есть  время  выбирать. Но будьте
осторожны! Маска сама станет править  бал. Другие маски будут принимать  вас
за того, кем вы кажетесь. Отправляясь на бал жизни, выберите себе подходящую
маску.
     ____________________________________________________________

     Политика

     Заниматься ли вам политикой и в  какой маске?  Равнодушие к политике --
тоже  одна  из  форм полити­ческой  деятельности.  Тот, кто не  интересуется
полити­кой,  как бы говорит:  "Мне  наплевать на  родной  город,  на  родную
страну,  на весь мир". Такой человек мелко плавает и  на первое место всегда
ставит соображения личной  выгоды и интересы минуты. От политики  за­висит и
его  собственная судьба,  но ради того, чтобы его оставили в покое, он готов
пожертвовать  своим  благополучием.  Его можно  сравнить  с  дохлой собакой,
которая то плывет то течению, то кружится на месте в  стоячей воде. Но вы-то
живой человек, вы поплывете сами в том направлении, в  каком сочтете нужным,
иными словами, вы будете интересоваться политикой. Не  обязательно принимать
активное участие  в полити­ческой борьбе. Единственное, чего я от вас  хочу,
-- это чтобы вы обладали необходимым кругозором,  имели  собственное мнение,
короче говоря, могли играть роль гражданина.
     Стремиться  ли  вам  к  общественной  деятельности?  Решайте  сами. Все
зависит от вашего характера и об­стоятельств. Есть люди, к  которым подходят
слова  Аристотеля:  "Человек  -- животное  политическое".  Если  вас  влечет
борьба, если вы от природы красноре­чивы, если вы на опыте убедились в своем
умении  увлечь  аудиторию,  толпу  и,  что  в  наше  время  гораздо  важнее,
"произвести впечатление", выступая по теле­визору, то  почему бы и  нет? Мне
нравятся люди, при­шедшие в политику случайно. Как-то раз один человек
     (638)

     был избран мэром большого города, потому что вода у него в ванной шла с
перебоями. Он стал искать при­чину, устранил неполадки  и улучшил тем  самым
водо­снабжение города. С этого началась его карьера.
     Эррио, профессор-филолог,  на  заре своей деятель­ности гораздо  больше
думал о мадам Рекамье,  чем о лионской мэрии*. Обстоятельства,  известность,
кото­рой  он пользовался в родном городе, приятный  голос способствовали его
избранию  мэром.  Это стало трам­плином.  Поскольку  он показал себя хорошим
админи­стратором большого города, во время войны прави­тельство доверило ему
снабжение  всей  страны. От ми­нистра недалеко и до  премьер-министра.  Если
случай поможет вам (а его благосклонность надо заслужить), вы будете идти по
жизни от успеха к успеху.
     Если представится возможность, стоит  ли вам  до­биваться власти. Ален,
красноречивый и целеустрем­ленный мыслитель,  блестящий диалектик,  один  из
лучших профессоров  Руанского  народного  универси­тета, имел все  основания
питать  честолюбивые  надеж­ды. Но он не давал  себе  воли, ибо больше всего
хотел остаться  свободным  человеком. Лидеры политических  партий,  фавориты
власть имущих суть также их плен­ники. Они должны нравиться. Ален об этом не
забо­тился. Кроме того, он считал, что за великими мира сего  нужен надзор и
поэтому стране нужны рядовые граждане с острым умом. Он хотел быть одним  из
этих  граждан.  По  той  же  причине  во  время  первой  мировой  войны  он,
добровольцем вступив  в армию, отказался от всех нашивок, кроме капральских.
Я, как и  он, неизменно отвергал все посты, которые  мне  предлага­ли,  хотя
иные из  них были  и высокими, и почетными.  Но  эти примеры  еще ничего  не
доказывают,  всякому  народу  нужны  активные руководители.  Быть может,  вы
станете одним из них.
     Если   это  произойдет,  занимайтесь  в  первую  оче­редь  практической
деятельностью. Глава города  и даже государства  должен  следовать завету --
меньше слов,  больше  дела.  Расширение сети путей сообщения,  обо­рудование
больниц, решение жилищной проблемы,  строительство  спортплощадок, поддержка
театральных
     (639)

     коллективов   --   вот  о  чем  заботится  настоящий  мэр.   Укрепление
обороноспособности страны, проведение мудрой внешней  политики, контроль над
бюджетом, совершенствование  налоговой системы, строительство школ, лицеев и
университетов  для  подрастающего  по­коления,   надежное  и   общедоступное
социальное  обес­печение,  равенство всех  граждан перед  законом, ува­жение
прав  человека --  вот  о чем  заботится мудрое  правительство.  Вы скажете:
"Значит, неважно,  правый я или левый?"  Этого я  не говорил.  Но, по-моему,
между  английским  консерватором  --  сторонником ре­форм  --  и  английским
умеренным лейбористом нет существенной разницы. Обычно во всякой партии есть
и  благородные люди, и  подлецы (о безумцах и  чудови­щах  я не говорю). Это
разделение кажется  мне более важным, чем  деление, в сущности произвольное,
на   социалистов   и  радикалов,  независимых  и   народных  республиканцев,
Народно-республиканское  движение и Союз защиты новой республики.  Не будьте
фанати­ком  своей  партии.  Нация  едина,  процветание   каждого  связано  с
процветанием всех. И  ультраправые,  и  ульт­ралевые  всегда сами  разрушали
режим, который преж­де защищали.
     А главное -- не будьте тупым  упрямцем, который  отказывается выслушать
мнение противной  стороны. Отмахнуться  от  тех, кто думает не  так, как мы,
легче, чем опровергнуть их. В политике невозможно сохра­нять беспристрастие.
Жизнь сделает  вас либо консер­ватором,  либо  оппозиционером. Но старайтесь
оцени­вать  факты  без предвзятости.  Я  знаю  многих людей,  которые  рьяно
отстаивают ту или  иную меру, если она  выдвинута их  партией, и безжалостно
осуждают ту же самую меру, если ее предлагает противник. Учтите:
     безумие и ненависть -- не двигатели политики. "Вели­чие не в том, чтобы
впадать в крайность, но в том, чтобы касаться одновременно двух крайностей и
за­полнять промежуток между ними" (Паскаль).
     Было время, когда  никто на Западе не оспаривал парламентский режим. До
1914 года в общем и целом  он приносил  Франции только добро. Благодаря  III
Республике мы вступили в первую мировую войну с
     (640)

     превосходной  армией  и  могучими союзниками.  Одно­го из деятелей  III
Республики  называли в  народе  Отцом  победы*.  Продолжение было  не  столь
блестя­щим. Во  многих европейских  странах  парламентская  анархия породила
фашизм, диктатуру  силы,  без зазре­ния совести попирающую все  свободы. Тем
временем  в  России установилась  иная, но не  менее  сильная власть. Пример
других стран поколебал шаткое равно­весие в общественной жизни  французов. В
результате  разобщенная,  раздираемая  противоречиями  Франция  вступила  во
вторую мировую  войну, не  имея ни сил, ни веры. После войны в правительство
вошло несколь­ко незаурядных людей,  но  и это не изменило положе­ния дел; в
период  IV   Республики  стало  очевидно,  что,  если  французы  хотят  быть
уверенными  в  завтрашнем  дне,   им   необходимы  конституционные  реформы.
По­пыткой  решить этот вопрос было  принятие  конститу­ции 1958  года".  Как
всякая  конституция, она может быть использована  и во благо, и  во  зло.  Я
думаю, что, какова бы она ни была, она вам поможет.
     Она укрепила исполнительную власть.  Это  было  необходимо. Технический
прогресс  изменил  произ­водство.  Экономика  становится все  более и  более
сложной. Следовательно,  нужны  перспективные  планы.  Разве можно  доверить
проведение  их в  жизнь  министрам,  пребывающим в  постоянном  страхе перед
отставкой?  Мы  по-прежнему  ратуем  за  то,  чтобы  пар­ламент  осуществлял
контроль  над  правительством;  мы  ратуем  за  то, чтобы депутат  оставался
посредником между избирателями и властью, а при необходимос­ти -- защитником
избирателей; мы ратуем за то, чтобы свобода мысли и свобода слова оставались
священны;
     мы ратуем за то, чтобы правительство, не получившее большинства голосов
на  свободных  выборах,  уходило в  отставку;  мы  ратуем  за то, чтобы  все
граждане неза­висимо от их  происхождения, расы и вероисповедания были равны
перед законом; мы ратуем за то, чтобы всякое правительство, не считающееся с
мнением большинства, подлежало смещению; но мы ратуем также за то, чтобы это
смещение происходило закон­ным путем. Закон о разводе не должен допускать,
     (641)

     чтобы пустой каприз разрывал священные узы брака;
     нс мешало бы оградить каким-нибудь законом от их собственных капризов и
парламенты.
     "Главная задача правительства на каждом этапе,  --  писал Жак Рюэф', --
верно оценить долю  прошлого, которую можно  сохранить  в  настоящем, и долю
насто­ящего, которую можно завещать будущему". Это пра­вильная точка зрения,
и  вы убедитесь в том, как важно сохранять в настоящем довольно большую долю
про­шлого. Нация не может начать с нуля, отказавшись от всего, что построили
предыдущие поколения. Долго­вечные  символы преемственности -- архитектурные
памятники.  Французская  революция  сохранила  Вер­саль;  русская  революция
сохранила Кремль и Зимний  дворец. Реставрация, потом  Республика  сохранили
лучшие  учреждения Империи: префектуры. Государст­венный совет. Университет,
Почетный легион. Пусть ваше поколение будет  таким же мудрым. Долговеч­ность
установления -- залог его силы. Привычки, вы­работанные таким установлением,
трудно вырвать с  корнем. Старайтесь по возможности уважать  тради­ции. Если
вы их отмените, вам придется создать дру­гие, а будут ли  они лучше? "Я съел
лангуста,  но  сохра­нил  его  панцирь", --  говорил Лиоте.  Последуйте  его
примеру, сохраняйте внешнюю  арматуру государства,  тогда вам будет  гораздо
легче изменить то, что пока­жется устаревшим.
     Вам  не  избежать  искушения демагогией.  Демагог спекулирует  на бедах
народа и ради того, чтобы побе­дить, обещает удовлетворить все нужды, твердо
созна­вая,  что  не в силах сдержать обещания. Подобная  ложь может принести
кратковременный успех, но за ним  всегда следует тяжкое пробуждение, которое
влечет  за собой  либо  реакцию (термидор,  18 брюмера), либо, если демагог,
несмотря ни на что, пытается удержаться у власти, диктатуру. Так что вас,  я
думаю, не  удивит,  что  я  предостерегаю  вас  от  любых  видов  демагогии.
Случается, конечно, что демагогическая  политика  приносит успех,  но  успех
этот  эфемерен. "Господни мельницы  мелют  медленно,  но верно"'.  Рано  или
позд­но лживые обещания порождают недовольство и бунт.
     (642)

     В  конечном  счете  только  честные  политики  одержива­ют  долговечные
победы.
     Вы часто  будете  разрываться между  компромиссом  в  интересах  дела и
бескомпромиссностью   во  что  бы   то  ни  стало.  Правоверные   сторонники
Французской  ре­волюции  отдали ее  в  руки  Барраса,  потом Бонапарта*  Где
равновесие   пользы  и  бескомпромиссности?   Ко­нечно,   все   зависит   от
обстоятельств,  но  прежде всего  нужно уметь  различать  бескомпромиссность
истинную и ложную.
     Педантично следовать той  или иной доктрине, не считаясь с  фактами, --
это уже  не  бескомпромисс­ность, а упрямство. Маркс, человек  могучего ума,
по­строил свою систему на экономических данных  совре­менного  ему общества.
Живи он сегодня, он первым внес бы в нее  изменения. Так же обстоит дело и с
политической  платформой: никто  не  станет сегодня  отстаивать либерализм в
чистом виде.  Право на  зе­мельную и торговую  собственность оспаривается  и
об­лагается  налогом  даже  в  тех  странах,   где   господствует  свободное
предпринимательство. Хранить верность системе, которая вступила в конфликт с
жизнью, -- нe бескомпромиссность, а глупость. Не только беском­промиссность,
но и польза бывает истинная л ложная Исповедуя принцип "чем хуже, тем лучше"
и  вступая  в союз с опаснейшими противниками ради большин­ства  голосов, вы
ничего не  добьетесь, но лишь поста­вите себя в  ложное положение и утратите
всякий авто­ритет. Нужно  думать не только о  сегодняшнем, но и о завтрашнем
дне.
     ____________________________________________________________

     Разбег

     Сколько советов! Давать-то их легко, да следовать им трудно. Но я  ведь
не требую, чтобы  все удавалось  вам  с  самого начала.  Нужно  относиться к
самому себе мягко и бережно. Хороший наездник не заставит  брать препятствия
усталую или невыезженную лошадь. Он  начнет с неторопливой прогулки по лесу,
поведет коня шагом, затем мелкой рысью. Когда конь разогреется,
     (643)

     наездник пустит  его  галопом  по  ровной лужайке.  После  этого лошадь
придет в форму и будет полностью послушна воле всадника.
     Сегодня утром  вы чувствуете себя усталым.  Нака­нуне  вы  поздно легли
либо слишком плотно поели. Вы  плохо спали.  За окном  дождь. Вот-вот пойдет
снег,  и голова  у вас тяжелая. Однако  вас ждет куча дел. Послу­шайте меня:
начните с самого простого. Вам тоже тре­буется разбег. Будьте снисходительны
к своему телу и уму.
     Я следую этому правилу  в своей писательской практике.  Если в какой-то
день  я  не очень  хорошо себя  чувствую, я  не  берусь за рассказ,  который
потребовал бы от меня напряжения всех сил. Я открываю книгу  и,  перечитывая
самые любимые страницы, ставлю их себе в пример. Либо берусь за самое легкое
из  ожида­ющих меня дел: письмо, статью.  Это не  потеря време­ни. Все равно
этими делами надо заняться. Сделав их, я освобождаю себе время в будущем.
     ГЈте  давал  начинающим  авторам сходные  советы.  Легче,  говорил  он,
написать в  порыве  вдохновения короткое стихотворение, чем сочинить длинную
эпо­пею. Поэтому на первых порах пишите  кратко.  Цикл коротких стихотворных
импровизаций  удастся вам  скорее, чем огромная  надуманная  махина. Гораздо
позднее,  когда  приходят  зрелость  и   профессионализм,  одаренный  гением
сочинитель пишет своего "Фауста".
     Ни  вы,  ни я не напишем "Фауста".  Но у нас, как и у всех  людей, есть
цель,  к  которой мы стремимся, задача, которую  мы хотим  выполнить.  Будем
справед­ливы к себе. У многих молодых людей, если  они  не добились успеха с
самого начала, появляется  тенден­ция  недооценивать  себя.  "Я  никогда  не
создам ничего  стоящего, --  говорят  они. --  У  меня не хватит  на это  ни
смелости, ни  ума". Они  смотрят  на  более  способ­ного товарища и  думают:
"Везет же ему! Ему все дается без труда".
     Бывает,  конечно, и так. Я знал  одного студента Политехнической школы,
который  целыми днями  без­дельничал,  барабаня по клавишам пианино, а когда
его вызывали к доске, заново открывал математические
     (644)

     законы. Но эти чудеса --  не правило.  Да  и что  нам известно о  чужом
труде?  Вы же не знаете, какие  неуда­чи постигли другого человека, от каких
честолюбивых  планов  ему пришлось отказаться. Быть может, он тоже стремился
как  можно  быстрее достичь отдаленной цели -- просто вам об  этом ничего не
известно. Потом,  умудренный опытом,  он  стал лучше соразмерять  свои силы,
выбрал  более близкую цель и теперь хорошо делает то, что умеет. Поступайте,
как он. Выберите ритм, который вам подходит. Определите, на что вы способны.
У  каждого  человека  своя  степень  совершен­ства.  У  лошади одна  степень
совершенства, у челове­ка -- другая, говорил Спиноза. У святого одна степень
совершенства, у вас  -- другая. Тренируйтесь на ровных лужайках. Препятствия
вы будете брать позже.
     Часто говорят, что  молодые люди тщеславны. Это неверно. Многие  из них
не уверены  в  своих  силах. Те,  кто хвастаются  или  грубят,  как правило,
страдают   ком­плексом  неполноценности.   Они   пытаются  подбодрить   себя
рассказами о подвигах, которых  не совершали. Они  разрушают потому, что  не
умеют созидать. Не цените себя ни слишком  высоко, ни  слишком  низко.  Ясно
отличайте  работу,  которая вам  по  силам, от  той,  что выше ваших сил. Со
временем  вы станете более  опытным и  умелым.  Не  теряйте  веру  в себя. И
глав­ное -- не отзывайтесь о себе дурно. Ведь вам могут поверить.
     Не торопитесь. Разжигая в  печи огонь, вы сначала поджигаете  лучину, с
нее  пламя  перекидывается  на  сухой  хворост.  Когда  пламя,  набрав силу,
вздымается  вверх  и  начинает  гудеть, вы  отваживаетесь подбросить в  печь
полено. Если  и оно в свою очередь занимается, вы  отправляете  вслед за ним
второе.  Потом  третье  --  вот  вы и  разожгли огонь.  А  если  бы вы сразу
забросали вашу лучинку толстыми поленьями, она бы погасла.  Так  и  в жизни.
Вам  надо выполнить  какую-то  работу?  Сначала  приготовьте  все,  что  вам
потребуется,  --  это  лучина.  Потом  дайте  себе время  на  разбег --  это
хво­рост.  А  уж потом настанет черед толстых поленьев. Иначе работа никогда
не будет сделана...
     Я испытал это на себе. Чтобы не оставить без
     (645)

     средств к существованию многие семьи, я был вынуж­ден заняться сельским
хозяйством. Я обратился за  по­мощью к  специалистам. Чего только они мне ни
насо­ветовали:  купить целое стадо,  разворотить  все  свои  луга,  вспахать
землю. Дело не заладилось. Меня спасло то, что я зарабатывал на жизнь другим
способом. Будь я только землевладельцем, я бы разорился. Почему?  Потому что
мои   консультанты   не   имели  терпения.   Стадо  увеличивается   за  счет
естественного прироста, годами. Земля что живое существо. Не перегружайте ее
сверх меры.
     Не  переусердствуйте  с поленьями. И  в любви, кста­ти, тоже.  Если  вы
вступаете в брак  в надежде тотчас зажечь  в своей  жене пылкую  страсть, вы
рискуете по­гасить искру любви. Конечно, если вы еще до свадьбы пылко любили
друг  друга,  достаточно  будет лишь под­держивать огонь. Но  если  брак ваш
основан на дружбе,  уважении, то несите  к  домашнему  очагу хворост зна­ков
внимания, хорошего настроения, общих вкусов. Постепенно пламя разгорится как
следует, и  вам можно будет  не  беспокоиться.  Теперь  все в порядке. Этого
пламени уже не потушить и толстым поленьям страсти. Зажечь огонь в очаге,  в
любви  или  в  работе  --  это  искусство, требующее  сноровки,  внимания  и
тер­пения.
     ___________________________________________________________

     Подлинная жизнь

     Вы спрашивали  у меня совета,  как  вам строить жизнь. Я искренне хотел
поделиться с вами своим опытом, но прошу вас не смешивать эти азы житей­ской
мудрости с вещами гораздо более важными. Ко­нечно, надо трудиться; наверное,
нужно  осознать  свою принадлежность к определенному  слою общества,  что не
помешает вам впоследствии стать выше этого; не стоит пренебрегать поддержкой
религии; нужно участ­вовать в политической жизни, поскольку, если обще­ством
не управлять, в  нем  восторжествует пагубная  анархия.  Все  это  верно, но
главное -- в ином.
     Наедине с собой звездным летним вечером загля-
     (646)

     ните себе в душу. Расставьте все по своим  местам. Подумайте о тех, кто
считает себя великими,  о  преус­певших и о сверхпреуспевших в жизни, о тех,
кто  сгибается  под  тяжестью реликвий и медалей.  Вспом­ните, что  под этой
сверкающей мишурой, под этими крахмальными манишками всего лишь тела,  такие
же, как у  вас. Да что я говорю?  Вовсе не такие.  Ведь вы молоды, ваше тело
стройно и мускулисто.  А они ста­рики; у них толстые животы и вялые мускулы;
у них двойной подбородок и дряблая, морщинистая кожа.
     Это не мешает иным из них обладать  большим умом. Уважайте их возраст и
заслуги,  но не  считайте, что они  сделаны  из другого,  лучшего  теста. По
боль­шей  части  они  несчастны, недовольны жизнью и  жа­леют об  утраченной
юности.  Как они ни  умны,  почти все они, опьяненные собственным напыщенным
крас­норечием, одурманенные системами  и  отвлеченными  понятиями, забыли  о
подлинной жизни,  а это очень опасно. Бели бы они не жили в призрачном мире,
созданном  их  помутившимся  разумом,  если  бы  они  окунулись  в  нелегкую
повседневную жизнь бедных людей, они сплотились  бы,  чтобы перестроить мир.
Но они  полны честолюбия  и обид, они разжигают никому  не нужные конфликты.
Сколько горя приносят они человечеству! Если бы они как следует представляли
себе, как юноши бьются в агонии на залитых водой рисовых полях, задыхаются в
болотах, они сделали бы все, чтобы предотвратить бессмысленные войны. Но  их
ослабшие глаза  не  видят,  их уши не  слышат. Сколь­ко  человеческой  крови
проливают эти люди!
     Всмотритесь -- подлинная жизнь рядом с вами. Она в цветах на лужайке; в
ящерице, которая греется  на солнышке у вас на балконе; в  детях, которые  с
нежностью смотрят на мать; в целующихся  влюблен­ных; во всех этих домишках,
где  люди пытаются  рабо­тать,  любить,  веселиться. Нет ничего важнее  этих
скромных  судеб. Их  сумма  и составляет человечество.  Но  людей так  легко
обмануть.  Несколько  туманных  слов  могут довести  их до  убийств, вражды,
ненависти. Употребите всю власть, которой достигнете, на то,
     (647)

     чтобы вернуть  их  к  подлинной  жизни с ее  немудрены­ми  радостями  и
привязанностями.
     Да и сами живите подлинной жизнью, а не играйте трагикомическую роль, в
которую  не очень-то  верите. "Жизнь слишком коротка, чтобы  позволить  себе
про­жить ее ничтожно"'.
     Заключение в форме диалога
     -- Ваши  советы  разумны,  но я  сильно сомневаюсь,  что кто-нибудь  им
последует.
     -- Я их  не  только  не навязывал, но  даже не  предла­гал;  их у  меня
попросили.
     -- Они подходят вашему  возрасту, но не молодежи. "Советы стариков, как
зимнее солнце -- они светят, но не греют".
     -- Я  и сам говорил, что  в различные периоды жизни характер, пороки  и
добродетели человека меняются.
     -- Вы  действительно это сказали, но тогда зачем советовать умеренность
тому,  кто находится  в расцвете молодости? Откуда  ему взять мудрость Марка
Аврелия, если  он кипит желаниями и  энергией. Особенно  в наше время. Вы не
можете  не знать, что  являетесь  современником  битников,  сердитых молодых
людей, "черных курток" и "прово"*. На что им ваш стоицизм?
     -- Он  мог бы стать  их спасением... Впрочем, я об­ращался  не к ним...
Мой  Луцилий,  мой  Натэниэл*, для  которого я пишу, не  из  числа  сердитых
молодых людей... Встревоженный? Неуверенный? Пожалуй. Именно тревогу его я и
пытался рассеять, говоря о вечном человеке.
     --  На  что ему вечный человек? Он родился в страш­ное время, когда все
рушится; он мучается тоской своей эпохи.
     -- Тоска  не новость.  Рене,  Вертер, Адольф страдали "болезнью  века".
Кафка,  Брукнер описали "болезнь юности"'. Всякий  раз, когда после  бурного
периода революций  и  войн наступает  относительное спокойст­вие  и  внешнее
процветание, "дитя века" скучает. Не
     (648)

     находя  применения своим силам,  молодежь  разбивает витрины, поджигает
автомобили...
     -- И бранит стариков.
     -- Ничего  хорошего в этом нет. Да и нового  тоже. На премьере "Эрнани"
юные романтики  освистывали лысых классиков и кричали: "Эй, вы, плешивые, по
вас плачет гильотина!"
     -- Они  по крайней мере не рвались к власти. Я видел по телевизору, как
одна студентка из  Амстердама заявила: "Пора  отправить на пенсию всех,  кто
старше тридцати лет".
     -- Сумасшедшая девчонка.  Ее товарищи резко про­тестовали: "Мы не хотим
власти". И  слава богу!  Гол­ландский народ и не доверил бы им  ее. Народная
мудрость высоко  ценит  опыт. Секретарем  коммунис­тической  партии не может
стать мальчишка.
     -- Французская революция доверила оружие моло­дым генералам...
     -- Но привел к власти Бонапарта старик, Сийес*.
     -- Зато сам  Бонапарт был  молод  и тем не менее поражал  зрелых  мужей
своими познаниями и умом.
     --Что это доказывает? Что характер  важнее, чем возраст. Достоинства не
зависят от  возраста. Да  и  сам  возраст --  понятие относительное.  Бывают
разочаро­ванные во всем  двадцатилетние  старики; бывают вось­мидесятилетние
юноши, молодые душой и телом, пол­ные замыслов.
     -- Надолго их не хватит.
     -- "Но время, черт возьми, не главное для дела"*.
     --  Я  прошу  прощения у Мольера  и у  вас, но время,  которым  человек
располагает,   определяет   его  актив­ность.   Чтобы   предпринять   важные
преобразования, надо иметь впереди годы.
     -- Или  воспитать молодежь, способную  продолжать начатое. Это-то  я  и
пытался  сделать, когда в меру  моих скромных сил напоминал достойному юноше
истины, которые я считаю непреходящими.
     --  Как  могут  истины не  быть преходящими, когда  все  вокруг  быстро
меняется? Один из ваших коллег сказал, что мы живем в эпоху, когда лейтенант
образо­ваннее полковника, потому он учился позже, а за
     (649)

     время,  отделяющее  годы его  учения  от  того времени,  когда  получал
образование  полковник,  в  науке  произо­шел  переворот.  Чего  стоит  ваша
традиционная мораль,  когда технический прогресс  изменяет нравы?  Как могут
взаимоотношения  полов остаться  прежними,  если  последствия  полового акта
перестали  быть  необ­ратимыми?  Как  может  работа  остаться  долгом,  если
автоматизация   делает  ее  лишней?  Почему  вы   хотите,   чтобы  мораль  в
двухтысячном   году  была   такой  же,  как  в  тысячном?  Как  молодежи  не
тревожиться, если она не видит выхода? Что вы ей предлагаете? Вы знаете, что
она  жаждет  приключений.   Долгое   время  ее   куми­рами  были   капитаны,
путешественники, первооткры­ватели;  позже мальчишки стали бредить авиацией;
еще позже космосом. Но в космос всех не возьмешь. Само­го большого бюджета в
мире  едва  хватает,  чтобы  по­слать  туда  пару десятков  человек. Что  же
остается мо­лодежи? Драка и за  неимением лучшего бессмыслен­ные и отчаянные
бунты.
     -- Я не согласен с вами. В мире всегда будут при­ключения для молодежи,
которая их достойна. Просто это будут другие приключения. Вы жалеете, что не
осталось неоткрытых земель; есть "открытые" земли, о которых мы почти ничего
не знаем. Морское  дно ждет своих пионеров. А также область наук и искусств.
Многое уже открыто? Да, но еще больше остается от­крыть. Много уже написано?
Да,  но  еще  больше   оста­ется   написать.  Организовать   дом   культуры,
научно-ис­следовательское  общество,   народный  театр   --   разве  это  не
приключение?  Снять в двадцать пять лет, без  гроша в кармане, лучший в мире
фильм -- разве это не приключение?  Перестаньте твердить молодежи,  что  она
несчастна; она  сделает все необходимое,  чтобы стать счастливой. "Лучше, --
учил Спиноза, -- беседо­вать с человеком о его свободе, чем  о его рабстве".
Это особенно справедливо по отношению к человеку мо­лодому, и именно об этом
моя книга.
     (650)



     "Открытое письмо  молодому  человеку о  науке жить"  из­дано  парижским
издательством "Альбен Мишель" в 1966 г.

     С.  581.  Так  говорит  Вотрен...  --  Вотрен, Люсьен  де  Рю-бампре --
персонажи  "Человеческой  комедии"  Оноре  де  Бальзака.  Приведенный  здесь
монолог -- из романа "Утра­ченные иллюзии" (1837--1843).

     С. 588. Обе бесконечности Паскаля... -- Паскаль, развивая представление
о трагичности и хрупкости человеческого бытия, воспользовался математическим
понятием  "бесконеч­ность":  две  бесконечности  --  это  "все"  и  "ничто";
"человек  --  ничто  по  сравнению  с  бесконечностью,  все  в  сравнении  с
ничтожеством,  середина между всем и ничем" (Паскаль, "Мысли", опубл. в 1669
г.).
     (656)

     С. 590. Из  произведений Мольера мы знаем... Вадиусы и Трчссотены... --
Вадиус, Триссотен -- персонажи комедии Мольера  "Ученые женщины" (поставлена
в Париже в 1672 г.), представляющие тип "ученых педантов".

     С. 591. Жюль Леметр насмехался над Верленом и Малларме;
     Сент-БЈв видел в Бодлере... молодого человека, которому не стоит писать
стихи. -- Леметр, Жюль (1853--1914) -- кри­тик и писатель, преклонялся перед
классиками  и  не  призна­вал   символистов,  в  частности,  Верлена  (Поль,
1844--1896)  и  Малларме  (Стефан,  1842--1898),  стоявших  у  его  истоков.
Сент-БЈв,  Шарль  Опостен  (1804--1869), критик и  поэт, в  своих  стихах  и
критических  работах утверждал романтичес­кое искусство и не принимал  стихи
Бодлера (Шарль, 1821-- 1867), провозвестника декаданса. -- Бютор, Мишель (р.
1926), Саррот, Натали (р. 1900), Роб-Грийе, Ален (р. 1922), Симон, Клод  (р.
1913),   Мориак,    Клод    (р.    1914)    --    современные   фран­цузские
писатели-романисты, принадлежащие к школе "но­вого романа".

     С.  592.  Флеминг,  Александер (1881--1955)  -- английский микробиолог;
открыл пенициллин. Ему посвящена книга А. Моруа "Жизнь Длександера Флеминга"
(1959). --  Фабр, Жан  Анри (1823--1915)  -- французский  энтомолог; один из
первых популяризаторов естественных наук.
     С.   594.  Палисси,  Бернар  (1510   --   ок.   1590)   --  французский
художник-керамист  и естествоиспытатель. Жил  в бедности  и для обжига своих
работ сжег даже  собственную мебель.  Зани­мался химией, геологией.  Умер  в
Бастилии.

     С, 595. ...первая  встреча  Растиньяка с Ветреном... --  роман Бальзака
"Отец Горио" (1834--1835).

     С. 596. Сен- Симон, ЛучдеРувруа, герцог де (167'5--1755) -- французский
политический деятель и писатель, автор  "Ме­муаров" (опубл. в 1829--1830) --
яркого, местами сатиричес­кого шисания придворной жизни  времен Людовика XIV
и Регентства.

     С. 597. "Замогильные записки" Шатобриана -- 1848 г.

     С.  597.  Сент-БЈв...  "биографии  незнакомцев"... --  Имеются  в  виду
критические  этюды  о  писателях  XVII--XIX  вв.  ("Ли­тературно-критические
портреты",  1836--1839) и очерки о писателях Пор-Рояля ("История Пор-Рояля",
1840--1859) Сент-БЈва. -- "История моей жизни" Жорж Санд -- мемуары,
     (657)

     написанные  d 1854--1855  гг.  Дилогия  "Консуэло" состоит  из  романов
"Консуэло" (1842) и "Графиня Рудольштадт" (1843).

     С. 598. "Увиденные факты" -- сборник очерков Гюго, за­писки очевидца об
исторических событиях, деятелях и совре­менниках; публиковались в конце 30-х
-- начале 40-х гг. XIX  в.  -- "Письма  Дюпюи и  Котоне" Мюссе  (Альфред де,
1810--1857)  --  сборник  статей на общественно-политические и  литературные
темы (1836--1837). -- Тэн,  Ренан -- "церков­ные  сторожа  от литературы" --
Тэн,  Ипполит   (1828--   1893)   --   французский  философ;   родоначальник
эстетической теории натурализма и основатель культурно-исторической школы. В
"Происхождении современной Франции" (опубл. в 1895 г.) отразилось  неприятие
Тэном   Французской  револю­ции.   Ренан,  Жозеф   Эрнест  (1823--1892)   --
французский пи­сатель и филолог, автор "Истории происхождения христиан­ства"
(1863--1883). "Философские драмы" -- "Калибан" (1878), "Живая  вода" (1880),
"Священник из Неми" (1885), "Жуарская  настоятельница" (1886) --  проникнуты
скепси­сом, релятивизмом в вопросах нравственности.  Очевидно,  Ален называл
их "церковными сторожами от литературы",  потому что оба они  --  позитивист
Тэн   и  скептик  Ренан  --  занимали  охранительную  позицию   в  отношении
современно­го им буржуазного общества. --  ...во  времена Второй империи тот
(Мериме) стал сенатором. ...Ради красавицы императри­цы... закрывал глаза на
пороки  Империи. -- Проспер  Мериме (1803--1870)  стал сенатором в  1853 г.,
после    провозглашения    императором   Наполеона   III   (1852).   Супруга
Луи-Наполеона, Евгения Монтихо,  -- испанская танцовщица, с которой  Ме­риме
познакомился во время своих путешествий по Испании.

     С. 600. "Да не войдет сюда тот, кто не геометр". -- Над­пись над входом
в   Академию   Платона.   --  Бернар,   Клод  (1813--1878)  --   французский
естествоиспытатель, физиологи  патолог. Фундаментальный труд, о котором идет
речь, -- "Введение в метод экспериментальной медицины" (1865).

     С. 600.  Ионеско, Эжен (р. 1912) -- современный француз­ский драматург,
создатель  "авангардистского  театра".  -- "Тельстар"  --  журнал-обозрение,
выпускающий наряду с хроникой и различными  обзорами телепрограммы и рекламу
телепередач.

     С. 605. "Улица"  ("Они  бродили по дорогам") -- фильм Фернандо Феллини,
1954 г., Италия; "Короткая встреча" --
     (658)

     фильм Дэвида Лима, 1954 г.,  Англия; "В прошлом  году в Мариенбаде"  --
сценарий Роб-Грийе, реж. Ален Роде, 1961 г., Франция; "Клео от пяти до семи"
--  фильм  Аньез Варда, 1962  г.,  Франция;  "Земляничная поляна"  --  фильм
Инграма Бергмана,  1957 ., Швеция; "Положение обязывает"  --  фильм  Роберта
Фамера, 1949 г., Англия; "Все или  ничего" -- фильм Роберта Пироша, 1953 г.,
США.

     С. 606. Морен, Эдгар (р. 1921) --  современный  француз­ский  социолог;
особенно  интересуется  проблемами  массовых коммуникаций. -- "Джеймс Дин --
Шелли массовой  культу­ры". -- Джеймс  Дин, "парень с индианской фермы", как
его  называли, --  популярнейший  американский  киноактер  50-х  гг.,  кумир
молодежи.  Лучший  из  фильмов Дина  --  "Бунтов­щик  без  причины"  (1955).
Бунтарство героя Дина позволя­ет--в некотором отношении -- сопоставить его с
романти­ческим героем лирики  Шелли  (Перси Биш, 1792--1822).  Сближает их и
сходство судеб:  Дин погиб  в автомобильной  катастрофе в  возрасте  24 лет,
Шелли утонул во время бури, когда ему не было и тридцати.

     С.  607.  Гэлбрейт, Джон  Кеннет  (р. 1908) --  американский экономист,
дипломат времен  Кеннеди, писатель;  автор  мно­гих работ  по  социологии  и
экономике  капитализма.  "Обще­ство  изобилия"  (1958)  --  публицистический
очерк, в котором развенчивается иллюзия о процветании США.

     С. 609. "В поте лица твоего будешь есть хлеб". -- Библия, кн. Бытия, 3,
19. -- Голопоэт -- от гр. holos -- весь, poietes -- творец.

     С.  612.  В 1940  году  англичанам  казалось,  что  продолжать  военные
действия -- безумие; Черчилль пошел  на  риск и выиг­рал. -- Идея заключения
мира с Германией распространялась в некоторых кругах в Англии еще зимой 1940
г.  Активными  сторонниками  восстановления  мира  с  Германией  были  члены
"кливлендской клики" -- реакционные политические и  государственные деятели.
Капитуляция Франции в июне  1940  г. усилила  "пацифистские" настроения этих
кругов.  Од­нако правительство Черчилля "лучше отражало массовые на­строения
и  совсем  не собиралось капитулировать перед  гит­леровской  Германией" (И.
Майский. "Воспоминания совет­ского посла", кн. 2, с. 478).

     С.  613.  ...как держался Бонапарт  в Италии. -- В  1796 г.  Директория
назначила 27-летнего генерала Наполеона Бона-
     (659)

     парта командующим  армией, которая должна была вести военные действия в
Италии. Наполеон  сумел  так  сплотить, организовать и подчинить  своей воле
немногочисленную армию, что она вскоре разгромила армии Пьемонта и Ав­стрии.

     С. 616. В присутствии Роксаны Сирано робеет... -- Здесь пересказывается
сюжет пьесы Ростана (Эдмон, 1868--1918) "Сирано де Бержерак" (1897).

     С. 617.  Всякая  революция  порождает своих  вязальщиц. --  "Вязальщицы
Робеспьера"   --  так  называли  женщин  из  наро­да,   заполнявших  галереи
революционного трибунала,  при­ветствовавших  его  приговоры  и  провожавших
повозки с  осужденными  к Гревской  площади: обычно они были  с  вяза­ньем в
руках.

     С. 619. Даже Пенелопа  и Андромаха  не избежали судьбы женщины-вещи. --
Пенелопа, жена Одиссея, -- символ суп­ружеской верности. Андромаха, верная и
любящая  жена Гек-тора, потеряв и оплакав мужа и сына, все же выходит  замуж
за Неоптолема, сына Ахилла ("Илиада").

     С. 622. В наши дни многие женщины получили возможность  обходиться  без
материальной  помощи  со  стороны  мужчины,  им   помогает  государство.  --
Конституция Франции  1946  г.  за­крепила  ряд  социально-экономических прав
граждан,  в том числе и право на материальное обеспечение матери и ребен­ка.
-- Помните Панурга ? 
Last-modified: Wed, 04 Jul 2001 06:40:26 GMT

Оцените этот текст: