Оцените этот текст:






     Я - врач,  специалист  по  нервным  и  мозговым  болезням,  занимаюсь
вопросами болезненной патологии и в  этой  области  считаюсь  знатоком.  Я
связан с двумя лучшими госпиталями Нью-Йорка и получил ряд наград в  своей
стране и за границей. Я пишу о том,  что  действительно  произошло.  Пишу,
рискуя быть узнанным, не из честолюбия, не потому, что хочу показать,  что
компетентные  наблюдатели  могут  дать  о  тех  событиях  вполне   научное
суждение.
     Лоуэлл не мое имя. Это псевдоним, так же как и все остальные имена  в
этой книге. Причины вы поймете позже. Я мог изложить эту историю  в  форме
доклада в одном из медицинских обществ, но я слишком хорошо знаю, с  какой
подозрительностью,  с  каким  презрением  встретили  бы  мои  коллеги  эту
историю, настолько противоположны общепринятым мнениям  многие  причины  и
следствия из фактов и наблюдений, которыми я обладаю.
     Но теперь, ортодоксальный медик, я  спрашиваю  самого  себя,  нет  ли
причин иных, чем те, которые мы воспринимаем? Сил и  энергий,  которые  мы
отрицаем только потому, что  наша  узкая  современная  наука  не  в  силах
объяснить их? Энергий,  реальность  которых  проявляется  в  фольклоре,  в
древних традициях всех народов. Энергий, которые мы, чтобы оправдать  наше
невежество, относим к мифам и суевериям.
     Мудрость - наука неизмеримо древняя, рожденная до истории, но никогда
не умиравшая, никогда целиком не исчезавшая. Секретная Мудрость,  хранимая
ее беззаветными служителями, переносившими  ее  из  столетия  в  столетие.
Темное пламя запрещенного знания,  горевшее  в  Египте  еще  до  постройки
пирамид, прячущееся под песками Гоби, известное сынам Эда (которого Аллах,
как говорят арабы, превратил в камень за колдовство за десять тысяч лет до
того, как Авраам появился на улицах  Ура  в  Халдее),  известное  Китаю  и
тибетским ламам, шаманам азиатских степей и  воинам  южных  морей.  Темное
пламя злой мудрости, мерцавшее в тени скандинавских  замков,  вскормленное
руками римских легионеров, усилившееся неизвестно почему  в  средневековой
Европе и все еще горящее, все еще живое, все еще сильное.
     Довольно  предисловий.  Я  начинаю  с  того  момента,  когда   темная
мудрость, если это была она, впервые бросила на меня свою тень...
                                                              Доктор Лоуэлл





     Я услышал, как часы пробили час ночи, когда  я  стал  подниматься  по
ступеням госпиталя. Обычно в это время я уже спал, но  в  этот  вечер  мой
ассистент Брейл позвонил мне и  сообщил  о  неожиданном  развитии  болезни
одного из наших пациентов. Я остановился  на  минуту,  чтобы  полюбоваться
яркими ноябрьскими звездами. И в этот момент к воротам госпиталя  подъехал
автомобиль. Пока я  раздумывал,  кто  бы  это  мог  быть  так  поздно,  из
автомобиля вышел человек, потом другой. Оба нагнулись, как  бы  вытаскивая
что-то. Затем они выпрямились, и я увидел между ними третьего. Голова  его
свисала на грудь, тело бессильно обвисло. Из машины вышел четвертый. Этого
я узнал. Это был Джулиан Рикори, личность, известная  в  преступном  мире,
продукт закона о запрещении спиртных напитков. Если бы я и  не  видел  его
раньше, я все равно узнал бы его - газеты давно  познакомили  меня  с  его
лицом и фигурой. Худой и высокий,  с  серебристо-белыми  волосами,  всегда
прекрасно одетый, с ленивыми движениями, он больше  напоминал  джентльмена
из респектабельного  общества,  чем  человека,  ведущего  темные  дела,  в
которых его обвиняли.
     Я стоял в тени незамеченный. Теперь я вышел на  свет.  Пара,  несущая
человека, тотчас остановилась.  Они  опустили  свободные  руки  в  карманы
пальто. В этих движениях была угроза.
     - Я доктор Лоуэлл, - сказал я. - Заходите. Но они не  отвечали  и  не
двигались.  Рикори  вышел  вперед,  вгляделся,  затем  кивнул   остальным.
Напряжение ослабело.
     - Я знаю вас, доктор, - сказал он приветливо. - Но позвольте дать вам
совет: не стоит так быстро  и  неожиданно  появляться  перед  неизвестными
людьми, особенно ночью в этом городе.
     - Но я же знаю вас, мистер Рикори.
     - Тогда вы поступили вдвойне неверно, а мой совет  вдвойне  ценен,  -
улыбнулся он.
     Я открыл двери. Двое прошли мимо меня со своей  ношей,  следом  мы  с
Рикори. Внутри я повел себя как врач и подошел к  раненому.  Двое  бросили
взгляд на Рикори, тот  кивнул.  Я  поднял  голову  и  содрогнулся.  Такого
выражения ужаса я еще не видел за свою долгую практику ни среди  здоровых,
ни среди сумасшедших. Это был не просто ужас, а предельный ужас. Голубые в
темных ресницах глаза, казалось, смотрели не только  на  меня,  но  сквозь
меня и в то же время внутрь, как будто кошмар, который они видели, был  до
сих пор внутри них. Рикори внимательно наблюдал за мной.
     - Доктор, - обратился он ко мне, - что увидел мой друг, или  что  ему
дали, что он стал таким? Я заплачу большую  сумму,  чтобы  узнать  это.  Я
хочу, чтобы его вылечили. Но я буду с вами откровенен, доктор: я отдал  бы
последнее пенни, чтобы узнать наверное, что они не сделают этого со  мной,
не заставят увидеть и перечувствовать того же.
     Я позвонил, вошли санитары и положили  пациента  на  носилки.  Пришел
дежурный врач. Рикори дотронулся до моего локтя:
     - Мне хотелось бы, доктор, чтобы вы сами лечили его. Я много слышал о
вас. Могли бы вы оставить всех пациентов и заняться только им, не думая  о
затратах?
     - Минутку, мистер Рикори, - перебил я его, -  у  меня  есть  больные,
которых я не могу оставить. Ваш друг под моим постоянным наблюдением и под
наблюдением людей, которым я вполне доверяю. Согласны?
     Он согласился, хотя  я  видел,  что  он  не  вполне  удовлетворен.  Я
приказал перенести пациента в соседнюю комнату и  провел  все  необходимые
формальности.
     Рикори сказал, что его зовут Томас Питерс, он одинок и  является  его
лучшим другом. Вынув из кармана пачку денег, он отсчитал  тысячу  долларов
на  "предварительные  расходы".  Я  пригласил  Рикори  присутствовать  при
осмотре, и он согласился. Его телохранители  стояли  на  страже  у  дверей
госпиталя, мы прошли в комнату. Питер лежал на койке, покрытый  простыней.
Над ним стоял Брейл с недоумевающим выражением лица. Я  с  удовлетворением
отметил, что к больному назначена сестра Уолтерс, одна из самых  способных
и знающих в госпитале.
     - Явно какое-то отравление, - обратился ко мне Брейл.
     - Может быть, - ответил я,  -  но  такого  яда  я  еще  не  встречал.
Посмотрите его глаза.
     Я закрыл веки Питерса. Но как только я  отнял  пальцы,  они  медленно
раскрылись. Ужас в них не уменьшался.  Я  начал  обследование.  Тело  было
расслаблено, бессильно, как у куклы. Все нервы как будто вышли  из  строя,
но паралича не было. Тело не реагировало ни на какие раздражения, и только
зрачки слабо сужались при сильном свете.  Когда  Хоскинс,  наш  гематолог,
взял анализ крови, я снова стал осматривать  тело,  но  не  мог  найти  ни
единого укола, ранки, царапины,  ссадины.  С  разрешения  Рикори  я  сбрил
волосы с груди, ног,  плеч,  головы  Питерса,  но  не  нашел  ничего,  что
указывало бы на инъекцию яда. Я сделал промывание желудка, проверил нос  и
горло - все было нормально. Тем не менее я взял с них срезы  для  анализа.
Давление было низким,  температура  ниже  нормальной,  но  это  ничего  не
значило. Я ввел дозу морфия. Впечатление было не больше,  чем  от  простой
воды. Я ввел еще дозу морфия, никакого результата. Пульс  и  дыхание  были
прежние. Я сделал все, что  мог,  и  откровенно  сказал  об  этом  Рикори,
который с интересом наблюдал за происходящим.
     - Я ничего больше не могу сделать, пока не узнаю результатов анализа.
Откровенно говоря, я ничего не понимаю.
     - Но доктор Брейл говорил о каком-то яде... - начал Рикори.
     - Это только предположение, - торопливо прервал его Брейл,  -  как  и
доктор Лоуэлл, я не знаю ни одного яда, который давал бы такой эффект.
     Рикори посмотрел на лицо Питерса и вздрогнул.
     - Теперь я должен задать вам несколько вопросов, - начал я.  -  Болел
ли этот человек? Если да,  то  кто  его  лечил?  Не  жаловался  ли  он  на
что-нибудь? Не замечали ли вы за ним каких-нибудь странностей?
     - Отвечаю "нет" на все ваши вопросы. Питерс был со мной  всю  прошлую
неделю. Он был совершенно здоров. Сегодня вечером мы беседовали  с  ним  в
моей квартире за поздним, но довольно  легким  обедом.  Посреди  фразы  он
вдруг  остановился,  полуобернув  голову,  как  бы  прислушиваясь,   затем
соскользнул на пол. Когда я нагнулся над ним, он был  такой,  как  сейчас.
Это случилось в половине первого. В час мы были у вас.
     - Хорошо. Это дает нам хотя бы точное время приступа. Вы можете идти,
мистер Рикори, если не хотите оставаться с больным.
     - Доктор Лоуэлл, - сказал он, - если  этот  человек  умрет  и  вы  не
узнаете, что с ним было, я плачу вам обычный гонорар - и госпиталю тоже  -
не больше. Но если вы узнаете, хотя бы даже после его смерти, в чем  дело,
я заплачу вам сто тысяч для благотворительных целей,  какие  вы  назовете.
Если же вы сделаете это до его смерти и вернете ему здоровье, я плачу  эту
сумму вам лично.
     Я смотрел на него, не понимая. Затем смысл предложения дошел до меня,
и с трудом сдерживая гнев и раздражение, я ответил:
     - Рикори, мы живем с вами в разных мирах, поэтому я отвечаю вам очень
вежливо, хотя мне и трудно сдерживаться. Я сделаю все, что в  моих  силах,
чтобы помочь ему или выяснить, что с ним. Я сделал бы это  и  если  бы  вы
были бедняком. Я заинтересован в нем  только  как  в  проблеме,  бросающей
вызов мне как врачу. Но в вас и в ваших деньгах - нисколько. Считайте, что
я положительно отказываюсь. Понятно?
     Он промолчал.
     - Так или иначе, - сказал он наконец,  -  я  больше,  чем  когда-либо
хочу, чтобы вы лечили его.
     - Очень хорошо. Где я могу найти вас, если вы мне понадобитесь?
     - Видите ли, я с вашего позволения хотел бы  иметь...  представителей
что ли в этой комнате, все время. Двух. Если вы  захотите  видеть  меня  -
скажете им, и я скоро буду здесь.
     Я улыбнулся, но он был серьезен.
     - Вы  напомнили  мне,  доктор,  что  мы  живем  в  разных  мирах.  Вы
принимаете свои меры, чтобы быть в безопасности в вашем мире, а я стараюсь
уменьшить опасности в своем. И опасаюсь от них, как могу.
     Все  это  выглядело  противозаконно,  но  мне  нравился  Рикори.   Он
чувствовал это и настаивал.
     -  Мои  люди  не  будут  мешать.  Они  будут  охранять  вас  и  ваших
помощников, если то, что я подозреваю - правда. Но  они  будут  в  комнате
днем и ночью. Если Питерса переведут, они будут сопровождать его.
     - Хорошо, я устрою это, - сказал я.
     Я  послал  санитара,  и  он  вернулся  с  одним  из  стражей.  Рикори
пошептался с ним, и он вышел. Немного погодя, оба стража вернулись вместе.
За это время я объяснил ситуацию дежурному врачу. Оба стража  были  хорошо
одеты, вежливы, со сжатыми губами и холодными внимательными глазами.  Один
из них взглянул на Питерса.
     - Иисусе! - пробормотал он.
     Комната была угловой, с двумя окнами: одно на бульвар,  другое  -  на
боковую улицу. Дверь вела в залу. Ванная была темная, без окон.  Рикори  и
его телохранители детально осмотрели комнату.  Рикори  потушил  свет,  все
трое подошли к окнам и внимательно осмотрели улицу напротив госпиталя, где
располагалась церковь.
     - Эту сторону наблюдать, - сказал Рикори и указал на церковь. - Можно
включить свет.
     Он подошел к двери, потом вернулся.
     - У меня много врагов, доктор, а Питерс был моей правой  рукой.  Если
один из этих врагов убил его, он сделал это, чтобы ослабить меня. Я смотрю
на Питерса и впервые в жизни я, Рикори, боюсь. Я не хочу  быть  следующим,
не хочу смотреть в ад!
     Я недовольно заворчал.
     Он снова подошел к двери и снова остановился.
     - Есть еще одна вещь, доктор. Если кто-нибудь позвонит по телефону  и
спросит о здоровье Питерса,  пусть  подойдут  мои  люди.  Если  кто-нибудь
придет и будет спрашивать, впустите  его,  но  если  их  будет  несколько,
впустите  только  одного.  Если  кто-нибудь  будет  уверять,  что  он  его
родственник, пусть его расспросят мои люди.
     Он  сжал  мою  руку  и  вышел.  На  пороге  его  ждала  другая   пара
телохранителей. Они пошли - один впереди, другой сзади  него.  Я  заметил,
что выходя, Рикори энергично перекрестился.
     Я закрыл двери и вернулся в комнату. Я посмотрел на Питерса и... если
бы я был религиозен, я  бы  тоже  перекрестился.  Выражение  лица  Питерса
переменилось. Ужас исчез. Он по-прежнему смотрел  как  бы  сквозь  меня  и
внутри себя, но с выражением какого-то злого ожидания, такого злого, что я
невольно оглянулся. В комнате никого не было. Один из парней Рикори  сидел
у окна в тени, наблюдая за парапетом церковной  крыши,  другой  неподвижно
сидел у дверей.
     Брейл и сестра Уолтерс стояли по другую сторону кровати. Их глаза  не
могли оторваться от лица Питерса. Затем Брейл повернул голову  и  осмотрел
комнату, как это сделал только что я.
     Вдруг глаза Питерса стали сознательными,  они  увидели  нас,  увидели
комнату.  Они  заблестели  какой-то  необычайной  радостью.  Радостью   не
маниакальной, а дьявольской. Это был взгляд дьявола, надолго  исключенного
из любимого ада и  возвращенного  туда.  Затем  это  выражение  исчезло  и
вернулось прежнее - ужаса и страха. Я невольно с облегчением вздохнул, как
будто из комнаты исчез  кто-то  злобный.  Сестра  дрожала.  Брейл  спросил
напряженно:
     - Как насчет еще одной инъекции?
     - Нет, - ответил я. - Понаблюдайте за ним без наркотиков. Я  пойду  в
лабораторию.
     В лаборатории Хоскинс продолжал возиться с пробирками.
     - Ничего  не  нашел.  Прекрасное  здоровье.  Правда,  я  не  все  еще
закончил.
     Я кивнул, предчувствуя, что и остальные анализы ничего не дадут. И  я
потрясен случившимся больше, чем мне хотелось бы  сознаться.  Меня  давило
ощущение какого-то кошмара. Чтобы успокоиться, я  взял  микроскоп  и  стал
рассматривать мазки крови Питерса, не ожидая, впрочем, ничего интересного.
Но на четвертом мазке я наткнулся  на  что-то  необычайное.  При  повороте
стекла  появился  белый  шарик.  Простой  белый  шарик,  но  внутри   него
наблюдалась фосфоресценция, он сиял,  как  маленький  фонарик!  Сначала  я
подумал, что это действие света,  но  свечение  не  исчезало.  Я  подозвал
Хоскинса, он внимательно  посмотрел  в  микроскоп,  вздрогнул  и  покрутил
винтами.
     - Что вы видите, Хоскинс?
     - Лейкоцит, внутри которого фосфоресцирует какой-то шарик, -  ответил
он. - Его свет с изменением освещения не меняется. В остальном  -  обычный
лейкоцит.
     - Но это невозможно, - сказал я.
     - Конечно, - согласился он. - Однако, он тут.
     Я отделил лейкоцит и дотронулся до  него  иглой.  И  тут  он  как  бы
взорвался. Шарик фосфоресценции уплотнился, и  что-то  вроде  миниатюрного
языка пламени пробежало по препарату. И все:  фосфоресценция  исчезла.  Мы
начали изучать препарат за  препаратом.  Еще  дважды  мы  нашли  маленькие
сияющие шарики, и каждый раз результат прикосновения был тот же.  Зазвонил
телефон. Хоскинс ответил.
     - Это Брейл. Он просит вас побыстрее наверх.
     Я поспешил наверх. Войдя, я увидел сестру с  лицом  белее  мела  и  с
закрытыми глазами.  Брейл  наклонился  над  пациентом  со  стетоскопом.  Я
взглянул на Питерса и снова почувствовал ужас.  На  его  лице  опять  было
выражение дьявольской радости,  но  оно  держалось  не  дольше  нескольких
минут.
     Брейл сказал мне сквозь сжатые зубы:
     - Сердце остановилось три минуты назад! Он должен  быть  мертвым,  но
послушайте...
     Тело Питерса выпрямилось. Низкий нечеловеческий звук смеха сорвался с
его губ. Человек у окна вскочил, стул его с шумом упал. Смех  замер,  тело
Питерса лежало неподвижно. Открылась дверь и вошел Рикори.
     - Как он, доктор? Я не могу спать...
     Он увидел лицо Питерса.
     - Матерь божия, - прошептал он, опускаясь на колени.
     Я все видел, как в тумане - я не мог отвести глаз  от  лица  Питерса.
Это было лицо демона с картины средневекового  художника.  Это  было  лицо
смеющегося, радующегося негодяя - все человеческое исчезло. Голубые  глаза
злобно глядели  на  Рикори.  Мертвые  руки  шевельнулись,  локти  медленно
отделились от  туловища,  пальцы  сжимались.  Вдруг  мертвое  тело  начало
извиваться под покрывалом. Этот кошмар привел меня  в  чувство.  Это  было
затвердевание тела после смерти, но  проходящее  необыкновенно  быстро.  Я
подошел и накрыл покрывалом его ужасное лицо. Рикори стоял по-прежнему  на
коленях, крестясь и молясь. А позади него тоже на  коленях  стояла  сестра
Уолтерс, бормоча молитву. Часы пробили пять.





     Я предложил Рикори поехать вместе домой, и,  к  моему  удивлению,  он
согласился. Он, видимо, был потрясен. Мы ехали молча, в сопровождении  его
телохранителей. Я дал Рикори сильное снотворное и оставил его  спящим  под
охраной двух стражей. Я сказал им, чтобы его не беспокоили, а  сам  поехал
на вскрытие тела.
     Вернувшись,  я  обнаружил,  что  тело   Питерса   отнесли   в   морг.
Затвердевание тела окончилось, по словам Брейла, быстро, менее, чем в час.
Я сделал необходимые для вскрытия приготовления и, забрав с собой  Брейла,
поехал домой поспать несколько часов. На душе было как-то неспокойно, и  я
был рад обществу Брейла так же, как он, кажется, моему.
     Когда я проснулся, кошмарная подавленность все еще оставалась, хотя и
ослабела. Около двух мы приступили к вскрытию.  Я  снял  простыню  с  тела
Питерса с явным волнением. Но лицо его изменилось.  Дьявольское  выражение
исчезло. Лицо было серьезное, простое, лицо человека,  умершего  спокойно,
без агонии тела или мозга. Я поднял руку, она была мягкая  -  значит,  все
тело еще не отвердело!
     Вот тогда-то я понял,  что  имею  дело  с  каким-то  абсолютно  новым
агентом смерти. Как правило, затвердевание тела продолжается от 16  до  24
часов, в зависимости от состояния пациента перед  смертью,  температуры  и
дюжины других факторов. Диабетики  затвердевают  быстрее,  но  вообще  оно
может длиться до 72  часов.  Быстрое  повреждение  мозга,  как  выстрел  в
голову, ведет к убыстрению процесса.  Но  в  данном  случае  затвердевание
началось одновременно со смертью и  быстро  закончилось,  однако  дежурный
врач доложил, что он осматривал тело через 5 часов и отвердевание  еще  не
закончилось. Следовательно, оно появилось и исчезло!
     Результат вскрытия можно изложить  двумя  словами.  Не  было  никаких
причин смерти. И все же он был мертв!
     Позже, когда Хоскинс делал свой доклад, ничего не изменилось. Не было
причин для смерти, но он умер. Если таинственный свет, который  мы  видели
под микроскопом, и имел отношение к его смерти, то он не  оставил  никаких
следов! Все его органы были абсолютно здоровы, все в  полном  порядке,  он
был на редкость здоровым парнем. После моего ухода из лаборатории  Хоскинс
не мог больше найти ни одного светящегося шарика.
     Вечером я написал короткую записку, в  которой  перечислил  симптомы,
наблюдавшиеся у Питерса, не останавливаясь на смене выражения его лица, но
осторожно ссылаясь на  "необычайные  гримасы"  и  "выражение  интенсивного
ужаса". Мы с Брейлом размножили  записку  и  разослали  по  почте  во  все
госпитали и клиники Нью-Йорка. Такие же письма мы отправили многим частным
врачам.
     В записке мы также просили  врачей,  наблюдавших  подобное,  прислать
подробное описание, имена, адреса, род занятий этих людей и другие детали,
конечно, в запечатанном виде и с полной гарантией  секретности.  Я  льстил
себя надеждой, что  моя  репутация  не  позволит  врачам,  получившим  мой
вопросник, заподозрить в нем простое любопытство или неэтичность.
     Я получил в ответ семь писем и персональный визит одного из  авторов.
Каждое из этих писем, за исключением одного, с разной степенью  врачебного
консерватизма давало ответ на мой вопрос. Прочитав их, я убедился, что  на
протяжении шести месяцев 7 человек, самых разных по возрасту и положению в
жизни, умерли так же, как Питерс. Хронологически они располагались так:

     Май, 25. Руфь Вейли, девица, 50 лет,  здоровье  среднее,  работала  в
специальной регистратуре, хорошая характеристика, добра, любит детей.
     Июнь, 20. Патрик Мак-Иррек, каменщик, жена и двое детей.
     Август, 1. Анита Грин, девочка 11  лет,  родители  небогатые  люди  с
хорошим образованием.
     Август, 15. Стив Стендит, акробат, 30 лет, жена и трое детей.
     Август, 30. Джон Маршалл, банкир, 60 лет, любит детей.
     Сентябрь, 10. Финеас Диматт,  35  лет,  акробат  на  трапециях,  есть
ребенок.
     Октябрь, 12.  Гортензия  Дарили,  около  30  лет,  без  определенного
занятия.

     Адреса за исключением двух разбросаны по всему городу.
     Каждое письмо сообщало о быстром  наступлении  затвердевания  тела  и
быстром его окончании. От первого проявления болезни  до  смерти  во  всех
случаях проходило пять часов. В 5 случаях  отмечались  странные  выражения
лица, которые так обеспокоили меня; в той осторожной форме, в которой  они
описывались, я чувствовал страх и удивление писавших.
     "Глаза пациентки оставались открытыми",  -  писал  врач,  наблюдавший
девицу Вейли. - Она  глядела,  но  не  узнавала  окружающих  и  не  видела
предметов вокруг себя. Выражение дикого ужаса на лице перед смертью весьма
подействовало  на  обслуживающий  персонал.  Это   выражение   стало   еще
интенсивнее после смерти. Затвердевание тела  наступило  и  закончилось  в
течение трех часов.
     Врач, наблюдавший каменщика, ничего не мог сообщить о явлениях  после
смерти, но много писал о выражении лица пациента. "Это  ничего  общего  не
имело,  -  писал  он,  -  ни  со  сжатием  мускулов,  которое   называется
"гиппократовым выражением", ни с широко раскрытыми глазами и  искривленным
ртом, обычно известным  под  названием  "улыбка  смерти".  Не  было  также
никаких признаков агонии после смерти - как раз наоборот. Я бы назвал  это
выражение необыкновенного озлобления".
     Отчет врача, наблюдавшего Стендита, акробата, был  необычайно  точен.
Он упоминал, что "после смерти пациента странные, очень  неприятные  звуки
издавались его горлом".
     Это, видно, были такие же дьявольские вещи, которые  мы  наблюдали  у
Питерса, и если так, то не было ничего удивительного в том, что мое письмо
вызвало самые детальные ответы.
     Я  знал  врача,  наблюдавшего  банкира  -  самоуверенного,   важного,
великолепного доктора для очень богатых.
     "Причина смерти для меня не является тайной, это  наверняка  тромб  в
области мозга. Я не придаю  значения  гримасам  и  быстрому  затвердеванию
тела.  Вы  знаете,  дорогой  Лоуэлл,  что  ничего  нельзя  обосновать   на
длительности этого процесса".
     Мне  хотелось  ответить  ему,  что  тромб  является  просто   удобным
диагнозом для прикрытия невежества врача, но это ни к чему бы не привело.
     Отчет о Диматте был простым перечислением фактов.
     А вот доктор, наблюдавший маленькую Аниту, не был  так  сдержан.  Вот
что он писал: "Дитя было прелестно. Казалось, она не испытывала страданий,
но в глазах ее застыл ужас. Это было так, словно она находилась в каком-то
кошмаре, так как несомненно до самой смерти она была в  сознании.  Большая
доза морфия не оказала никакого действия. После  ужас  исчез  и  появилось
другое выражение, которое мне не хочется описывать, но о  котором  я  могу
вам рассказать, если вы желаете. Вид ребенка после смерти был потрясающим,
но опять-таки, я хотел бы лучше рассказать вам об этом, вместо того, чтобы
писать".
     Внизу была торопливо сделана приписка.  Я  представил  себе,  как  он
сначала раздумывал, затем решил поделиться тем, что его  угнетало,  быстро
приписал несколько фраз  и  поспешил  отправить,  пока  не  передумал.  "Я
написал, что ребенок был в сознании до самой смерти. То, что меня мучает -
это уверенность, что она была в сознании после физической смерти!
     Разрешите мне поговорить с вами!"
     Я с удовлетворением кивнул.  Я  не  смел  спросить  об  этом  в  моем
вопроснике. И если это было верно и в других случаях, значит, все доктора,
кроме наблюдавшего за  Стендитом,  оказались  так  же  консервативны  (или
трусливы), как я.
     Врачу маленькой Аниты я позвонил  тотчас  же.  Он  был  взволнован  и
повторял снова и снова: "Девочка была мила и кротка, как  ангел,  и  вдруг
превратилась в дьявола!"
     Я пообещал сообщить ему  обо  всех  открытиях,  которые  мне  удалось
сделать,  а  вскоре  после  разговора  с  ним  принял  у   себя   доктора,
наблюдавшего Гортензию Дарили.
     Доктор У., как я его буду называть, не мог ничего нового  добавить  к
своему отчету, но после разговора с ним мне стала яснее практическая линия
разрешения проблемы.
     Его приемная, сказал он, находится в том же доме, где жила  Гортензия
Дарили. Он задержался на работе и был вызван к ней на квартиру в 10  часов
вечера ее горничной-мулаткой. Он нашел  пациентку  лежащей  на  кровати  и
сразу же был  потрясен  выражением  ужаса  на  ее  лице  и  необыкновенной
гибкостью тела.
     Он описал ее как голубоглазую блондинку "кукольного вида". В квартире
находился мужчина. Сначала он не  хотел  себя  называть,  заявив,  что  он
просто знакомый пациентки.
     Доктор У. подумал, что женщина могла  подвергнуться  побоям,  но  при
осмотре он не нашел ни синяков, ни ушибов. "Знакомый" рассказал  ему,  что
мисс Дарили сползла со стула, когда они обедали, как будто  все  ее  кости
размягчились, и больше от него ничего нельзя было добиться.
     Горничная подтвердила это. На столе еще стоял несъеденный обед, и оба
- и мужчина и женщина  -  утверждали,  что  Гортензия  была  в  прекрасном
настроении и никакой ссоры не было. "Знакомый" сказал, что приступ начался
три часа назад,  они  пытались  привести  ее  в  чувство  сами,  но  смена
выражений ее лица заставила позвать доктора. С горничной при этом началась
истерика. И она убежала, но мужчина был более смелым и оставался до конца.
Он был потрясен так же, как и доктор У. тем, что наблюдал после ее смерти.
     После того, как врач  заявил,  что  этот  случай  для  прокурора,  он
перестал упрямиться и сказал, что его имя Джеймс Мартин, и попросил  врача
произвести вскрытие и полное исследование трупа. Он был откровенен: он жил
с мисс Дарили и у него было "достаточно  неприятностей,  чтобы  ее  смерть
пришили мне". Обследование тела показало, что мисс Дарили  была  абсолютно
здорова,  если  не  считать  небольшого  заболевания  сердечного  клапана.
Записали, что смерть произошла от инфаркта, но доктор У.  прекрасно  знал,
что сердце тут не при чем.
     Меня в этом случае поразило другое: она жила рядом с Питерсом  (адрес
его мне дал Рикори). Более того, по наблюдениям доктора У., Мартин был  из
того  же  мира.  Здесь  была  какая-то   связь   между   двумя   случаями,
отсутствовавшая у всех остальных.
     Я решил поделиться своими соображениями с Рикори. За те  две  недели,
что я занимался делом, я ближе  познакомился  с  ним,  и  он  мне  страшно
нравился, несмотря на его репутацию. Он был  поразительно  начитан,  умен,
хотя аморален и суеверен. В давние времена он был бы отличным  кондотьером
- ум и шпага для найма. Кто его родители,  я  не  знал.  Он  посетил  меня
несколько раз после смерти Питерса и явно разделял мою  симпатию  к  нему.
Его всегда сопровождали те  два  молчаливых  стража,  которые  дежурили  в
госпитале. Одного из них звали Мак-Кенн, он был  наиболее  приближенным  к
Рикори человеком, безраздельно ему преданным. Это тоже был интересный  тип
и тоже симпатизирующий мне. Он был южанином, как он  рассказал,  "коровьей
нянькой с Аризоны", ну а затем "стал слишком популярен на границе".
     - Я за вас, док, - говорил он мне, - вы добры к хозяину.  И  когда  я
прихожу сюда, я могу вынуть руку из кармана. Если  кто-нибудь  нападет  на
вас, зовите меня скотиной. Я попрошу отпуск на денек.
     И затем он добавлял просто, что он может "всадить шесть пуль подряд в
одну точку на расстоянии 100 футов".
     Я не знаю, в шутку он говорил это или  серьезно.  Во  всяком  случае,
Рикори никуда не выходил без него, а  то,  что  он  оставил  его  охранять
Питерса, показывало, как он ценил погибшего друга.
     Я позвонил Рикори и пригласил его пообедать с Брейлом у меня вечером.
В семь он приехал и приказал вернуться шоферу за ним к десяти. Мы сели  за
стол, а Мак-Кенн остался на страже в гостиной,  приводя  в  волнение  двух
ночных сиделок - у меня был маленький частный госпиталь рядом с квартирой.
     После обеда я перешел к делу. Я рассказал Рикори  о  вопроснике  и  о
семи аналогичных нашему случаях.
     - Вы можете выкинуть из головы  все  подозрения  о  том,  что  смерть
Питерса как-то связана с вами, Рикори, - сказал я. -  За  одним  возможным
исключением, ни один из семи не принадлежит к тому, что вы называете вашим
миром.  Если  этот  единственный  случай   и   затрагивает   сферу   вашей
деятельности, он не меняет моей  абсолютной  уверенности  в  том,  что  вы
никакого отношения ко всему этому не имеете. Знали ли  вы  или  слыхали  о
женщине по имени Гортензия Дарили?
     Он покачал головой.
     - Она жила напротив Питерса.
     - Но Питерс не  жил  по  этому  адресу,  -  сказал  Рикори,  улыбаясь
несколько смущенно. - Видите ли, я не  знал  тогда  вас  так  хорошо,  как
теперь.
     Я немного растерялся.
     - Ну, хорошо, - продолжал я, - а вы не знали некоего Мартина?
     - Как вам сказать, - я знаю нескольких Мартинов. А как его имя?
     - Джеймс.
     Он покачала головой.
     - Может быть, Мак-Кенн помнит его, - сказал он наконец.
     Я послал лакея за Мак-Кенном.
     - Мак-Кенн, ты знаешь женщину по имени Гортензия  Дарили?  -  спросил
Рикори, когда тот пришел.
     - Конечно, - ответил Мак-Кенн,  -  беленькая  куколка.  Она  живет  с
Мартином. Он взял ее из театра Бенити.
     - А Питерс знал ее? - спросил я.
     - Да, конечно, она была знакома  с  Молли,  вы  ее  знаете,  босс,  -
маленькая сестра Питерса.
     Я внимательно взглянул на Рикори, вспоминая о том, что он говорил мне
об отсутствии родственников у Питерса. Он ничуть не смутился.
     - А где сейчас Мартин? - спросил он.
     - Уехал в Канаду, как я слышал. Хотите, чтобы я разыскал его, босс?
     - Я скажу тебе об этом позже, - сказал Рикори, и Мак-Кенн вернулся  в
гостиную.
     - Мартин ваш друг или враг?
     - Ни то, ни другое.
     Я помолчал, обдумывая то, что услышал. Связь между случаями Питерса и
Дарили  исчезла,  но  появилось  другое.  Гортензия  умерла   двенадцатого
октября, Питерс - десятого ноября. Когда Питерс виделся с ней?
     Если таинственная болезнь  была  заразной,  никто,  конечно,  не  мог
сказать, сколько длится инкубационный период. Мог ли Питерс заразиться  от
нее?
     - Рикори, - сказал я, -  дважды  сегодня  вечером  я  узнал,  что  вы
сказали мне неправду о Питерсе. Я забуду об этом, так как думаю,  что  это
больше не повторится. Я хочу верить вам, даже если мне придется выдать вам
мою профессиональную тайну. Прочтите эти письма.
     Я передал ему ответы на мой вопросник. Он молча прочел все,  потом  я
рассказал ему то, что передал мне доктор У., рассказал ему все, вплоть  до
светящихся шариков в крови Питерса.
     Он побледнел и перекрестился.
     - Sanctus! - пробормотал он. - Ведьма! Это ее огонь!
     - Чепуха, друг! Забудьте о своих проклятых суевериях. Они не помогут.
     - Вы, ученые, ничего не знаете.  Есть  некоторые  вещи,  доктор...  -
начал он горячо и замолчал. - Что вы хотите от меня, доктор? - спросил  он
наконец.
     - Во-первых, - сказал я, - давайте проанализируем эти восемь случаев.
Брейл, у вас есть ли какие-нибудь соображения?
     - Да, - ответил Брейл, - я считаю, что все восемь были убиты.





     Брейл высказал то, что все время находилось  у  меня  в  подсознании,
хотя и не имело никаких доказательств, и это привело меня в раздражение.
     - Ого! Я вижу, лавры Шерлока Холмса не дают вам  покоя,  -  сказал  я
иронически.
     Брейл покраснел, но упрямо повторил:
     - Они убиты...
     - Sanctus! - снова прошептал Рикори.
     Я повернулся к нему, но он больше ничего не сказал.
     - Бросьте биться головой об стену, Брейл. Какие у вас доказательства?
     - Вы отходили от Питерса почти на два часа, а я был с ним  от  начала
до конца. Пока я изучал его, у меня все время было ощущение,  что  причина
его гибели в уме, а не в теле,  нервах,  мозгу,  которые  не  отказывались
функционировать. Отказала воля. Конечно не совсем так. Я хочу сказать, что
его   воля   перестала   управлять   функциями   организма,   а   как   бы
сконцентрировалась, чтобы убить его.
     - Но то, что вы сейчас говорите, - самоубийство, а не  убийство.  Так
или иначе, он погиб. Мне приходилось наблюдать, как  люди  умирали  только
потому, что потеряли волю жить.
     - Я подразумеваю другое, - перебил он меня. - То было  пассивно.  Это
было активно.
     -  Боже  мой,  Брейл!  -  я  был  шокирован.  -  Значит,  все  восемь
отправились к праотцам потому, что они этого активно захотели...  И  среди
них одиннадцатилетний ребенок!
     - Sanctus! - снова прошептал Рикори.
     Я сдержал раздражение, так как уважал Брейла. Он был  слишком  умный,
хороший, здравомыслящий человек, чтобы можно  было  легко  отмахнуться  от
него.
     - Как же, по-вашему, были совершены эти убийства?  -  по  возможности
вежливо спросил я.
     - Не знаю, - просто ответил Брейл.
     - Ну что ж, рассмотрим вашу теорию. Рикори, по этой части у вас опыта
больше, чем у нас, поэтому слушайте внимательно и забудьте о вашей ведьме,
- я говорил довольно грубо. - В каждом убийстве есть три  фактора:  метод,
возможность, мотив.
     Рассмотрим по  порядку.  Метод.  Имеется  три  пути,  которыми  можно
отравить человека: через нос, рот и  кожу.  Отец  Гамлета,  например,  был
отравлен через ухо, хотя я всегда в этом сомневался. Я думаю, что в  нашем
случае этот способ можно откинуть. Остаются только  первые  три.  Были  ли
какие-нибудь признаки того, что Питерс был отравлен через  кожу,  нос  или
рот? Наблюдали ли вы,  Брейл,  какие-нибудь  следы  на  коже,  дыхательных
путях, в горле, на слизистой оболочке, в желудке, крови, нервах,  мозгу  -
хоть что-нибудь?
     - Вы знаете, что нет, - ответил Брейл.
     - Знаю. Таким образом,  кроме  проблематичного  шарика  в  крови  нет
никакого признака метода. Давайте рассмотрим второй фактор -  возможность.
У нас  имеются:  сомнительная  дама,  бандит,  уважаемая  пожилая  девица,
каменщик, одиннадцатилетняя школьница,  банкир,  акробат,  гимнаст.  Самая
разношерстная компания. Никто из них, кроме трех, не имеет ничего  общего.
Кто мог войти в одинаково тесный контакт с бандитом Питерсом и девицей  из
Социальной регистратуры Руфью Вейли? Как мог человек, связанный с банкиром
Маршаллом, иметь связь  с  акробатом?  И  так  далее.  Надеюсь,  трудность
положения вам ясна? Если все это убийства, нужно наличие  отношений  между
всеми этими людьми. Вы с этим согласны?
     - Частично.
     - Хорошо, продолжаю. Если бы они  все  были  соседями,  мы  могли  бы
предположить, что они  находились  в  сфере  деятельности  гипотетического
убийцы. Но они...
     - Простите меня, доктор, - перебил Рикори. - Но представьте себе, что
у них мог быть какой-то общий интерес, который ввел их в эту сферу?
     - Какой же общий интерес может быть у столь разных людей?
     - Он ясно указан в этих письмах и в рассказе Мак-Кенна.
     - О чем вы говорите, Рикори?
     - Дети, - ответил он.
     Брейл кивнул.
     - Я тоже заметил это.
     - Посмотрите письма, - продолжал Рикори, -  мисс  Вейли  описана  как
дама добрая и любящая детей. Ее доброта как раз и выливалась в то, что она
помогала  им.  Маршалл,  банкир,  тоже  интересовался  детскими  приютами.
Каменщик, гимнаст и акробат имели своих детей. Анита сама ребенок.  Питерс
и Дарили, по словам Мак-Кенна, сходили с ума по ребенку.
     - Но если это убийства, то все они сделаны одной и той же  рукой.  Не
может быть, чтобы все восемь интересовались одним ребенком?
     -  Правильно,  -  заметил  Брейл.  -  Все  они  могли  интересоваться
какой-нибудь особой вещью, которая нужна ребенку для развлечения  или  еще
чего-нибудь и которую можно  достать  в  одном  месте.  А  исследовав  это
место...
     - Над этим стоит подумать, - сказал я. - Но мне кажется,  здесь  дело
проще. Дома, в которых жили эти люди, мог посещать один какой-то  человек,
например, радиомеханик, страховой агент, сборщик податей...
     Брейл пожал плечами. Рикори  не  ответил.  Он  глубоко  задумался  и,
кажется, даже не слыхал моих слов.
     - Послушайте, Рикори, - сказал я. - Мы зашли  слишком  далеко.  Метод
убийства - если это  убийство  -  неизвестен.  Возможность  убийства  надо
определить, найдя особу, профессия которой представляла интерес  для  всех
восьми и которая посещала их или они посещали ее, например, особо, имеющая
отношение к детям. Теперь о  мотивах.  Месть,  выгода,  любовь,  ревность,
самозащита? Ни один не может быть избран,  так  как  мы  снова  упремся  в
социальные мотивы - положение людей в обществе и т.д.
     - А что, если это будет удовлетворение,  которое  чувствует  субъект,
удовлетворяя страсть к убийству, к смерти, это не может  быть  мотивом?  -
спросил как-то странно Брейл.
     Рикори приподнялся, внимательно и удивленно посмотрел на него и снова
опустился в кресло. Чувствовалось, что он теперь живо заинтересован.
     - Я как раз и хотел рассмотреть возможность появления такого  убийцы,
- сказал я сердито.
     - Это совсем не то, - уверенно произнес Брейл. - Помните у Лонгфелло:
"Я пускаю стрелу на воздух, она падает на землю, не знаю куда". Я  никогда
не соглашался с тем,  что  автор  подразумевал  в  этих  строках  отправку
корабля в неизвестные порты и его возвращение  с  грузом  слоновой  кости,
павлинами, обезьянами и драгоценными камнями. Есть люди, которые не  могут
стоять у окна над шумной  улицей  или  на  вершине  небоскреба,  чтобы  не
чувствовать в глубине души желание бросить вниз  что-нибудь  тяжелое.  Они
чувствуют приметное волнение, стараясь  угадать,  кто  был  бы  убит.  Это
чувство силы. Как-будто он становится Богом и может наслать чуму на людей.
В душе ему хотелось и выпустить стрелу и представить в своем  воображении,
попала ли она кому-нибудь в глаз, в сердце или убила бродячую собаку.
     Теперь продолжим начатое рассуждение. Дайте  одному  из  таких  людей
силу и возможность выпустить в  мир  смерть,  причину  которой  невозможно
обнаружить. Он в  безопасности  -  бог  смерти.  Не  имея  никакой  особой
ненависти к кому-либо персонально,  он  просто  выпускает  свои  стрелы  в
воздух, как стрелок Лонгфелло, ради удовольствия.
     - И вы не назовете такого  человека  убийцей-маньяком?  -  спросил  я
сухо.
     - Не обязательно. Просто лишенным обычных взглядов на убийство. Может
быть, он не знает, что поступает плохо. Каждый из нас приходит  в  мир  со
смертным приговором, причем метод его выполнения и время  неизвестны.  Ну,
убийца может рассматривать себя самого таким же естественным фактором, как
сама смерть. Ни один человек не  верит  в  то,  что  он  и  все  на  земле
управляется мудрым и всесильным Богом, не считает его убийцей-маньяком.  А
он  напускает  на  человечество  войны,  чуму,  голод,  потопы,   болезни,
землетрясения - на верующих и неверующих одинаково.
     Если  вы  верите  в  то,  что  все  находится  в  руках  того,   кого
неопределенно называют судьбой, назовете вы судьбу маньяком-убийцей?
     - Ваш гипотетический стрелок, - сказал я,  -  выпустил  исключительно
неприятную стрелу, Брейл. Дискуссия наша  приняла  слишком  метафизический
характер для такого простого научного работника, как я. Рикори, я не  могу
доложить все это полиции. Они вежливо выслушают и от всей  души  посмеются
после моего ухода. Если я расскажу все, что было, медицинским авторитетам,
они сочтут меня ненормальным. И мне  не  хотелось  бы  привлекать  к  делу
частных сыщиков.
     - Что вы хотите от меня? - спросил Рикори.
     - Вы обладаете необыкновенными связями,  Рикори.  Я  хочу,  чтобы  вы
восстановили все передвижение Питерса и Гортензии Дарили за последние  два
месяца. Я хочу, чтобы вы, по возможности,  проверили  и  других.  Я  хочу,
чтобы вы нашли то место, в котором скрестились пути этих бедняг. И хотя ум
говорит мне, что вы с Брейлом несете  чушь,  чувства  говорят,  что  вы  в
чем-то правы.
     -  Вы  прогрессируете,  доктор,  -  вежливо  сказал   Рикори.   -   Я
предсказываю, что скоро вы признаете существование моей ведьмы.
     - Я до такой степени выбит из колеи, что могу признать даже это.
     Рикори рассмеялся и занялся выпиской сведений из писем.
     Пробило 10.  Появился  Мак-Кенн  и  сказал,  что  машина  подана.  Мы
проводили Рикори и тут мне в голову пришла одна идея.
     - С чего вы хотите начать, Рикори?
     - Я съезжу к сестре Питерса.
     - Она знает, что он умер?
     - Нет, - ответил он неохотно. - Она думает, что он  уехал.  Он  часто
подолгу отсутствовал и при этом ничего не сообщал ей о себе. Связь  с  ней
обычно держал я. Я не сказал ей о его смерти, потому что она очень  любила
его. Известие причинит ей огромное горе, а...  через  месяц  у  нее  будет
ребенок.
     - А про Гортензию она знает?
     - Не знаю. Наверное.
     - Ну, хорошо, - сказал я, - не знаю, удастся ли теперь скрыть от  нее
его смерть, но это ваше дело.
     - Точно, - ответил он и пошел к машине.
     Мы с Брейлом не успели войти в мою библиотеку,  как  раздался  звонок
телефона. Брейл ответил. Я услышал, как он выругался. Рука его,  державшая
трубку, задрожала. Лицо исказилось.
     - Сестра Уолтерс, - сказал он, - заразилась от Питерса.
     Я вздрогнул. Уолтерс была наша лучшая сестра и кроме того,  чудная  и
красивая девушка. Чистый галльский тип - синевато-черные  волосы,  голубые
глаза с удивительно длинными ресницами, молочно-белая кожа. Да,  это  была
удивительно привлекательная девушка.
     Минуту промолчав, я сказал:
     - Ну, вот, Брейл. Все ваши догадки  летят  к  черту.  И  ваша  теория
убийств. От Дарили к Питерсу, затем  к  Уолтерс.  Нет  сомнения,  что  это
инфекционная болезнь.
     - Разве? - сказал он угрюмо. - Я что-то не очень готов согласиться  с
этим. Случайно я знаю, что Уолтерс большую часть денег тратит на маленькую
больную племянницу, которая живет вместе с ней, девочке восемь лет.  Мысль
Рикори подходит и к этому случаю.
     - Тем не менее, -  мрачно  сказал  я,  -  я  приму  все  меры  против
заражения.
     Разговаривая, мы одевались; мы сели в мою  машину.  Госпиталь  был  в
двух шагах, но нам не хотелось терять ни минуты.
     Осматривая Уолтерс, я обнаружил ту же  пластичность  тела,  что  и  у
Питерса. Но ужаса на лице не было, хотя страх был, страх и отвращение.  Но
никакой паники. Опять у меня было впечатление, что она смотрит и  вовнутрь
и наружу. Когда я осматривал ее, я ясно видел, что на несколько  мгновений
она узнала меня и  глаза  приняли  умоляющее  выражение.  Я  посмотрел  на
Брейла, он кивнул. Он тоже заметил это. Дюйм за дюймом я осмотрел ее тело.
Оно было совершенно чисто, за исключением розовой полоски на правой  ноге.
Это был какой-то легкий ожог, совершенно заживший, а в остальном все было,
как у Питерса.
     Она потеряла сознание, когда собралась уходить домой. Мои вопросы  ее
подругам были прерваны восклицанием  Брейла.  Я  повернулся  к  постели  и
увидел, что рука Уолтерс слегка приподнята и дрожит, как если бы  действие
стоило ей огромного напряжения воли. Палец указывал на розовую полоску. На
эту же полоску указывали ее глаза. Напряжение было  слишком  велико,  рука
упала, глаза снова наполнились страхом. Но нам было ясно, что  она  хотела
что-то сообщить нам, что-то, связанное с зажившим ожогом на ноге.
     Я стал спрашивать сестер, но никто об этом ничего не  слышал.  Сестра
Роббинс, однако, сообщила, что у  Уолтерс  была  маленькая  племянница  по
имени Диана. Я попросил Роббинс, собравшуюся уходить, сразу  же  зайти  ко
мне, как только она вернется.
     Хоскинс взял кровь на анализ. Я  попросил  его  быть  внимательным  и
сообщить мне сейчас же, если он найдет светящиеся корпускулы.  Случайно  в
госпитале был Бартане,  прекрасный  эксперт  по  тропическим  болезням,  и
Соммерс, специалист по мозговым заболеваниям, пользовавшийся моим  большим
доверием. Я привлек их  к  наблюдениям,  ничего  не  говоря  о  предыдущих
случаях.
     Они вернулись очень взволнованные.  Хоскинс,  говорила  она,  выделил
светящийся лейкоцит. Они посмотрели в микроскоп,  но  ничего  не  увидели.
Соммерс серьезно посоветовал мне  проверить  зрение  у  Хоскинса.  Бартане
сказал ехидно, что он удивился  бы  меньше,  увидев  миниатюрную  русалку,
плавающую в артерии. По этим замечаниям  я  еще  раз  понял,  как  умно  я
сделал,  что  молчал.  Ожидаемая  смена  выражения  лица   не   появилась.
Продолжало держаться выражение страха и отвращения. Бартане и Соммерс  оба
заявили, что выражение "необычно", и оба согласились с тем, что  состояние
больной  вызвано  каким-то  повреждением  мозга.  Они  не  нашли   никаких
признаков инфекции, яда или наркотиков. Согласившись  с  тем,  что  случай
очень интересный, и, попросив меня сообщить о дальнейшем течении  болезни,
оба ушли.
     В начале четвертого часа появились признаки в выражении лица,  но  не
те, которые мы с таким страхом ждали. На лице появилось только отвращение.
Один раз мне показалось, что  по  лицу  пробежало  и  моментально  исчезло
дьявольское злобное  выражение.  В  половине  четвертого  глаза  ее  снова
увидели нас. Сердце стало работать медленнее,  но  я  чувствовал  какую-то
концентрацию нервных сил.
     А  затем  ресницы  начали  подыматься  и  падать   медленно-медленно,
как-будто огромными усилиями, причем равномерно, похоже,  целеустремленно.
Четыре раза они подымались и опускались, затем пауза, затем они  закрылись
и снова открылись. Она повторила это дважды.
     - Она пытается что-то просигналить, - прошептал Брейл, - но что?
     Снова длинные ресницы опустились и поднялись. Четыре раза... пауза...
девять раз... пауза... один раз...
     - Она умирает, - шепнул Брейл.
     Я опустился на колени рядом с ней, ожидая последней  ужасной  спазмы.
Но  ее  не  было.  На  лице  держалось  выражение  отвращения...   Никакой
дьявольской радости. Никаких звуков. Под моей рукой быстро  затвердела  ее
рука.  Неизвестная   смерть   погубила   сестру   Уолтерс.   Но   каким-то
подсознательным чутьем я чувствовал, что она не победила ее.
     Тело ее - да, но не ее волю.





     Я вернулся домой вместе с Брейлом, глубоко потрясенный. Все  время  я
чувствовал себя так, как будто  находился  в  тени  чего-то  неизвестного,
неизведанного, нервы мои были напряжены, как будто кто-то следил за  мной,
невидимый, находящийся вне нашей жизни. Подсознание мое  словно  билось  в
дверь сознания, призывая быть настороже каждую секунду. Странные фразы для
медика? Пусть. Брейл был жалок и совершенно измучен. Я  задумался  о  том,
испытывал ли он только профессиональный интерес к  умершей  девушке.  Если
между ними что-то было, он не сказал бы мне об этом.
     Мы приехали ко мне домой около четырех утра. Я настоял,  чтобы  Брейл
остался со мной.  Потом  позвонил  в  госпиталь.  Сестра  Роббинс  еще  не
появлялась, и я заснул на несколько часов беспокойным нервным сном.  Около
девяти позвонила Роббинс. Она была в истерике от неожиданного горя.
     Я попросил ее прийти, и когда она явилась, мы с Брейлом задали ей ряд
вопросов.
     Вот ее рассказ. "Около трех недель назад Харриет принесла  домой  для
Дианы прелестную куклу (я живу вместе с ними). Я спросила ее, где  она  ее
достала, и она ответила, что  в  маленькой  странной  лавочке  на  окраине
города. Ребенок был в восторге.  "Джоб,  -  сказала  Харриет  (меня  зовут
Джобина), - там сидит странная женщина. Я, кажется, боюсь ее, Джоб". Я  не
обратила на нее внимания. Харриет вообще была не очень  разговорчива.  Мне
кажется, что она пожалела сразу же, что сказала это.
     И когда я сейчас все это вспоминаю, мне кажется, что она себя  как-то
странно после этого вела. То она была весела,  то...  ну,  как  сказать...
задумчива, что ли...
     Около 10 дней назад она вернулась домой с завязанной  ногой.  Правой?
Да. Она сказала,  что  пила  чай  с  этой  странной  женщиной  и  случайно
опрокинула чайник. Горячий чай пролился  на  ногу.  Женщина  смазала  ногу
какой-то мазью, и теперь она нисколько не болит. "Но я  думаю,  что  нужно
смазать ногу чем-нибудь своим", - сказала мне Харриет. Затем она  спустила
чулок и начала развязывать бинт. "Странно, - сказала она, - смотри,  Джоб,
здесь был ужасный ожог, и уже зажил. А ведь не  прошло  и  часа,  как  она
смазала мне его мазью".
     Я посмотрела на ее ногу. На ней  была  большая  красная  полоска,  но
совершенно зажившая. Я сказала, что по-видимому, чай был не очень горячий.
"Но ведь это был ожог, Джоб, - сказала она, -  я  хочу  сказать,  сплошной
пузырь". Я осмотрела повязку.  Мазь  была  голубоватая  и  как-то  странно
блестела, словно сияла. Я никогда не видела ничего  подобного.  Запаха  не
было. Свет мази странно мерцал, то есть не  горел,  а  померцал  некоторое
время и исчез. Харриет побледнела. Потом снова  поглядела  на  свою  ногу.
"Джоб, - сказала она, - я никогда не видела, чтобы что-нибудь заживало так
быстро, как моя нога. Она,  должно  быть,  ведьма".  "Господи,  о  чем  ты
говоришь, Харриет?" - спросила я.  "О,  ничего.  Только  мне  хотелось  бы
разрезать это место на ноге и втереть что-нибудь  противодействующее  этой
мази".
     Затем она засмеялась, и я решила, что это шутка. Но она смазала место
ожога йодом и завязала  чистым  бинтом.  На  утро  она  разбудила  меня  и
сказала: "Посмотри теперь. Вчера на  ногу  был  вылит  чайник  кипятка,  а
сегодня кожа уже загрубела, хотя должна быть очень нежной. Джоб, я  хотела
бы, чтобы ожог существовал".
     Во и все, доктор. Больше она ничего не говорила.  Казалось,  она  все
позабыла. Я как-то спросила у нее, где находится эта маленькая  лавочка  и
кто была эта женщина, но она не сказала, не знаю почему.  Но  после  этого
она никогда уже не была веселой и беспечной. Никогда. О, почему она должна
была умереть? Почему?
     Брейл спросил:
     -  Послушайте,  Роббинс,  а  номер  491  вам  что-нибудь  говорит?  О
каком-нибудь адресе, например?
     Она покачала головой.
     Я рассказал ей о движении ресниц Харриет.
     - Она явно хотела передать нам что-то этими цифрами. Подумайте, что.
     Вдруг  она  выпрямилась,  стала  что-то  считать  на  пальцах,  потом
кивнула.
     - А не могла ли она передать слово? Может это буквы "Д", "И"  и  "А".
Это первые три буквы имени "Диана".
     - Да, конечно, это довольно просто. Она  могла  попытаться  попросить
нас позаботиться о ребенке.
     Я взглянул на Брейла. Он отрицательно покачала головой.
     - Она знала и так, что я это сделаю. Нет, это что-то другое.
     Вскоре после ухода Роббинс позвонил Рикори. Я  сказал  ему  о  смерти
Уолтерс. Он был искренне расстроен. Затем мы  занялись  грустным  делом  -
вскрытием тела. Результаты были те же - ничего  такого,  от  чего  девушка
могла бы умереть. Около четырех часов следующего дня Рикори снова позвонил
по телефону.
     - Будете дома между шестью и девятью часами, доктор?
     В его голосе слышалось сдерживаемое волнение.
     - Конечно, если это нужно,  -  ответил  я,  -  вы  нашли  что-нибудь,
Рикори?
     Он помолчал, раздумывая.
     - Не знаю. Может быть - да.
     - Вы подразумеваете то предполагаемое место, о котором вы говорили?
     Я даже не пытался скрыть свое волнение.
     - Возможно. Я узнаю позже. Я еду сейчас туда.
     - Скажите, Рикори, что вы предполагаете там найти?
     - Кукол, - ответил  он.  И,  словно  избегая  дальнейших  разговоров,
повесил трубку.
     Кукол! Я сидел, задумавшись. Уолтерс купила куклу и в том самом месте
получила этот странный ожог. У меня не было  сомнения,  что  именно  через
него получила она эту болезнь, через него и через мазь. И она  давала  нам
это понять. Впрочем, может быть, она и ошибалась. Но Уолтерс любила детей,
как и те восемь. И, конечно, дети больше всего любят кукол.
     Что же обнаружил Рикори?  Я  позвонил  Роббинс  и  попросил  привезти
куклу, что она и  сделала.  Кукла  была  исключительно  хороша.  Она  была
вырезана из дерева и затем покрыта гипсом. Она была поразительно похожа на
живого ребенка - ребенка с маленьким личиком Эльфа. Ее платье было покрыто
изысканной вышивкой - нарядное платье какой-то страны, которую  я  не  мог
определить. Эта вышивка была просто музейной вещью и стоила, конечно, куда
дороже, чем сестра Уолтерс могла себе позволить. Никакой марки с указанием
фирмы или хозяина магазина не было.
     Осмотрев внимательно, я спрятал куклу в ящик стола, и  с  нетерпением
стал ждать звонка Рикори.
     В семь часов раздался звонок у дверей.  Я  услышал  голос  Мак-Кенна.
Увидев его, я сразу понял, что что-то неблагополучно. Его  загорелое  лицо
побледнело, глаза смотрели изумленно.
     - Пойдемте к машине, док. Хозяин, кажется, умер.
     - Умер? - воскликнул я и бросился вниз к машине. Шофер открыл дверцу,
и я увидел Рикори, сжавшегося в углу заднего сиденья. Я не услышал пульса,
а когда поднял ему веки, на меня уставились невидящие глаза. Но он был еще
теплым. Я приказал внести его. Мак-Кенн и шофер положили его на кушетку  в
моем кабинете. Я нагнулся  над  ним  со  стетоскопом.  Сердце  не  билось,
дыхания не было. По всей видимости, Рикори был мертв. И все-таки я не  мог
успокоиться. Я  проделал  все,  что  делается  в  сомнительных  случаях  -
безрезультатно. Мак-Кенн и шофер стояли рядом. Они прочли приговор на моем
лице и переглянулись; лицо каждого из них сдерживало страх,  и  шофер  был
напуган больше, чем Мак-Кенн. Последний спросил меня монотонным голосом:
     - Может быть, это отравление?
     - Да, может...
     Я остановился. Яд! И этот страшный визит, о  котором  он  говорил  по
телефону! А возможность отравления в других случаях! Но эта смерть была не
такой - я чувствовал это - как те...
     - Мак-Кенн, - обратился я к телохранителю, - когда и где вы заметили,
что с хозяином не все в порядке?
     Он ответил также монотонно.
     - Около шести кварталов от вас. Хозяин сидел  близко,  неожиданно  он
сказал: "Иисус!", как будто испугался. Прижимая руки к груди,  застонал  и
словно окаменел. Я сказал ему: "Что с  вами,  босс?  Вам  больно?"  Он  не
ответил, затем свалился в мою сторону, а глаза его были широко открыты. Он
показался мне мертвым. Тогда я крикнул Полю, чтобы он остановил машину,  и
мы осмотрели его. А затем на всех парах прилетели сюда...
     Я прошел в кабинет и налил им по стаканчику спирта  с  бренди  -  они
явно нуждались в этом. Потом покрыл тело простыней.
     - Сядьте, ребята. Итак, Мак-Кенн, расскажи мне все, что  случилось  с
того момента, как вы выехали из дома. Не упускай ни малейших деталей.
     Он начала:
     - Около двух часов босс поехал к Молли, это сестра Питерса, оставался
у нее час, вышел, поехал домой и приказал Полю вернуться за ним в  четыре.
Но он много говорил по телефону, поэтому мы  выехали  только  в  пять.  Он
приказал Полю ехать на одну маленькую улицу за Баттери-парком.  Он  сказал
Полю, чтобы тот ехал по улице, а машину остановил бы около парка. А мне он
сказал: "Мак-Кенн, я пойду туда один. Я  хочу,  чтобы  они  знали,  что  я
пришел один. - И добавил,  -  у  меня  есть  на  то  причины.  А  ты  будь
поблизости, но не заходи, пока я не позову  тебя".  Я  сказал:  "Босс,  вы
думаете, что это благоразумно?" "Я знаю, что делаю.  Выполняй  то,  что  я
приказал", - ответил он. Поэтому я замолчал.
     Мы приехали, и Поль сделал, как было приказано, а босс пошел по улице
и остановился у маленькой лавочки с куклами на окне, я разглядел лавчонку,
когда проходил мимо. Она плохо освещена, но я заметил внутри массу кукол и
худую девушку за кассой. Она показалась мне бледнее  рыбьего  брюха.  Босс
постоял у  окна,  а  затем  быстро  вошел.  Я  опять  прошел  мимо  и  мне
показалось, что девица стала еще бледнее. Я  еще  думал,  что  никогда  не
видел человека с таким цветом лица.
     Босс поговорил с девушкой, и она  показала  ему  несколько  кукол.  А
когда я опять проходил, я заметил в лавке женщину. Она была очень крупная.
Я постоял у окна минуты две, так она меня удивила. Лицо у нее  коричневое,
похожее на лошадиное, над губами усы, много больших родинок или бородавок,
и она как-то странно  смотрела  на  девицу.  Большая  и  толстая.  Но  как
щурились ее глаза! Бог мой, какие глаза! Большие и черные, и блестящие,  и
они мне особенно не понравились, впрочем, как и она сама.
     В следующий раз, когда я проходил  мимо,  босс  стоял  у  прилавка  и
разговаривал с большой женщиной. В  руках  у  него  была  пачка  чеков,  а
девушка смотрела совсем испуганно. В  следующий  раз  я  испугался.  Я  не
увидел ни хозяина, ни дамы. Поэтому я встал у окна и  стал  смотреть,  так
как очень не любил терять босса  из  виду.  Затем  босс  вышел  из  двери,
находящейся внутри лавки. Он был рассержен, вероятно,  и  нес  сверток,  а
женщина шла позади, и глаза ее метали молнии. Босс что-то говорил, дама  -
тоже и делала какие-то  странные  движения  руками.  Какие?  Ну,  какие-то
нелепые. Но босс не обращал внимания на нее, пошел к  двери  и  сунул  при
этом сверток под пальто, а пуговицы застегнул. Это была кукла. Я видел  ее
ноги, болтавшиеся в воздухе, когда он запихивал  ее  под  пальто.  Большая
кукла, очень большая...
     Мак-Кенн остановился и начал механически  разминать  сигарету,  затем
взглянул на тело, покрытое простыней и отшвырнул ее в сторону.
     - Я никогда раньше не видел босса таким сердитым. Он бормотал  что-то
себе по-итальянски, повторяя часто слово "Иисус!", я видел,  что  говорить
пока не следует и молча шел за ним. Один раз он сказал громко:  "В  Библии
сказано, что нельзя позволять жить на свете  ведьмам".  Так  он  продолжал
бормотать, крепко прижимая к себе под пальто куклу.
     Мы пришли к машине, и он сказал Полю ехать скорее к вам,  и  к  черту
правила движения, так ведь, Поль? Когда мы  сели  в  машину,  он  перестал
бормотать и сидел спокойно до тех пор, пока я не услышал "Иисус", об  этом
я уже рассказывал. И это все, не правда ли, Поль?
     Шофер не ответил. Он сидел, глядя на Мак-Кенна умоляющим взглядом.  Я
ясно видел, как Мак-Кенн  отрицательно  качнул  головой.  Шофер  сказал  с
сильным итальянским акцентом:
     - Я не видел лавку, но все остальное правильно.
     Я встал и подошел к  телу  Рикори.  На  простыне  расплылось  красное
пятнышко величиной с монету, как раз напротив сердца Рикори. Я  взял  одну
из моих самых сильных луп и вынул самый тонкий  из  зондов.  Под  лупой  я
увидел на груди Рикори крохотный укол, не больше чем  от  тончайшей  иглы.
Осторожно я вставил туда зонд. Он легко скользнул вниз, пока не дотронулся
до стенки сердца. Дальше  он  не  пошел.  Какая-то  острая,  исключительно
тонкая игла вошла через грудь Рикори прямо к сердцу. Я посмотрел на него с
сомнением. Не было причины умирать от такого укола. Если, конечно,  орудие
не было отравлено, или если укол не сопровождался каким-нибудь неожиданным
шоком. Но вряд ли шок мог убить Рикори - человека, ко всему  привыкшего  в
жизни. Нет, я, несмотря ни на что, не был уверен в смерти Рикори. Но я  не
сказал об этом. Живой он или мертвый, Мак-Кенн  должен  объяснить  ужасный
факт. Я повернулся к паре, внимательно следившей за каждым моим движением.
     - Вы говорили, вас в машине было всего трое?
     Снова я увидел, как они переглянулись.
     - Была еще кукла, - сказал Мак-Кенн, как-то вызывающе.
     Но я нетерпеливо отмахнулся.
     - Я повторяю вопрос: вас было только трое в машине?
     - Трое людей. Да.
     - Тогда, - сказал я угрюмо, - следует  много  объяснить.  Рикори  был
убит. Заколот. Я должен вызвать полицию.
     Мак-Кенн встал и подошел к телу. Он поднял лупу и  долго  смотрел  на
маленькое пятнышко укола. Затем он повернулся к шоферу.
     - Я сказал тебе, Поль, что это сделала кукла!





     Я сказал недоверчиво:
     - Мак-Кенн, ты, конечно, не думаешь, что я этому поверю?
     Он не ответил, размял вторую сигарету между пальцами и закурил. Шофер
приблизился к телу, опустился на колени  и  начал  молиться.  Мак-Кенн,  к
моему удивлению, совершенно  успокоился.  Было  похоже,  что  установление
причины смерти Рикори восстановило его  обычное  хладнокровие.  Он  сказал
почти весело:
     - Я должен вас заставить поверить.
     Я подошел к телефону. Мак-Кенн прыгнул к  телефону  и  загородил  его
спиной.
     - Подождите минутку, док. Если я принадлежу к тому типу крыс, которые
могут вонзить иглу в сердце  человека,  который  нанял  охранять  его,  не
кажется ли вам мое поведение непонятным? Как вы думаете, что в этом случае
помешало нам с Полем убежать?
     Откровенно говоря, я об этом не  подумал.  Теперь  только  мне  стало
понятно, в какое опасное положение попал я сам. Я взглянул на  шофера.  Он
поднялся с колен и стоял, глядя на Мак-Кенна.
     - Я вижу, вы все поняли.
     Мак-Кенн невесело улыбнулся. Он подошел к итальянцу.
     - Дай-ка твои игрушки, Поль.
     Шофер молча погрузил руки в карманы и передал ему пару автоматических
пистолетов. Мак-Кенн положил их на стол и добавил к ним свои два.
     - Сядьте, док, - сказал он, указывая на мой стул у стола. -  Это  вся
наша артиллерия. Пусть она будет у вас под руками.  Если  мы  пошевелимся,
стреляйте. Все, о чем я прошу вас, - не звоните никому, пока не выслушаете
меня.
     Я сел, положил перед  собой  оружие,  проверил  его.  Пистолеты  были
заряжены.
     - Я хочу, чтобы вы подумали над тремя вещами, док, - сказал Мак-Кенн.
- Первая, если бы я был хоть как-нибудь виноват в смерти  босса,  разве  я
так вел бы себя? Вторая - я сидел с правой стороны. На  нем  было  толстое
пальто. Как бы я мог проткнуть его такой тончайшей иглой  через  одежду  и
через куклу? Да еще сделать это так,  чтобы  он  не  заметил?  Рикори  был
сильным человеком. И Поль заметил бы что-нибудь.
     - Какая в этом разница, если Поль сообщник?
     - Верно, - согласился он. - Поль сидит в той же луже, что и я. Не так
ли, Поль?
     Шофер молча кивнул.
     - Ладно, оставим это с вопросительным знаком. Возьмем третью версию -
если бы я убил босса этим путем,  а  Поль  был  со  мной,  неужели  бы  мы
привезли его к единственному человеку, который может понять, как он  убит?
А когда вы определили причину смерти, как мы и ожидали, рассказать вам все
как было - значит погубить себя. Иисус, док, я не такой идиот,  чтобы  так
поступить. - Лицо его исказилось. - И зачем мне убивать его? Я  бы  прошел
через ад для него, и он знал это. И Поль тоже...
     Я почувствовал правоту всего сказанного. В глубине души я был  уверен
в том, что Мак-Кенн говорит правду - или, по крайней мере, то, что кажется
ему правдой. Он не убивал Рикори. И все же сваливать  это  на  куклу  было
слишком фантастично. В машине было три человека. Мак-Кенн словно читал мои
мысли.
     - Это могла быть какая-нибудь механическая  кукла,  -  сказал  он,  -
заводная, приспособленная для удара.
     - Мак-Кенн, сойди вниз и принеси ее сюда, - приказал я резко.
     Он дал, наконец-то, рациональное объяснение.
     - Ее там нет, - сказал он и весело усмехнулся. - Она выпрыгнула.
     - Нелепость... - начал я.
     Шофер перебил меня.
     - Но это верно, что-то выпрыгнуло, когда я открыл дверь.  Я  подумал,
что это кошка, собака или какой-нибудь другой зверек. Я сказал  "кой-черт"
и тут увидел ее. Она улепетывала со всех ног, затем остановилась и исчезла
в тени. Я видел ее один момент, как блеск молнии. Я сказал Мак-Кенну: "Что
за черт?" Мак-Кенн шарил в  машине.  Он  сказал:  "Это  кукла.  Она  убила
босса". Я сказал: "Кукла? Что ты хочешь сказать?" Он объяснил. Я ничего не
знал до этого про куклу, хотя видел, что босс нес что-то под пальто. Я  не
знал, что там у него. Но я  видел  продолговатую  штуку.  Не  кошку  и  не
собаку. Она выпрыгнула у меня из машины между ног.
     Я спросил иронически:
     - Вы считаете, Мак-Кенн, что эта  механическая  кукла  была  заведена
так, что могла убежать после удара?
     Он покраснел, но ответил спокойно:
     - Я не утверждаю, что это была механическая кукла. Но  всякое  другое
предположение было бы сумасшествием, не правда ли?
     - Мак-Кенн, - сказал я, - чего вы хотите?
     - Док, когда я был в Аризоне, там умер один фермер. Умер  неожиданно.
Там был один парень, который, казалось, был здорово замешан в  этом  деле.
Маршалл сказал: "Я не думаю, что ты это сделал, но среди присяжных я  один
так думаю. Что ты  скажешь?"  Парень  ответил:  "Маршалл,  дайте  мне  две
недели, и если я не притащу убийцу, можете меня повесить". Маршалл сказал:
"Прекрасно. Временное определение - умер от шока". Это и был шок. От пули.
Ну вот,  еще  до  конца  второй  недели  явился  этот  парень  с  убийцей,
привязанным к его седлу.
     - Я понял тебя, Мак-Кенн. Но здесь не Аризона.
     - Я знаю. Но разве  вы  не  можете  сказать  всем,  что  он  умер  от
инфаркта? Временно. И дать мне одну  неделю?  Тогда,  если  я  не  явлюсь,
обвиняйте меня. Если вы скажете полиции... лучше  возьмите  один  из  этих
пистолетов и убейте меня с Полем сейчас же. Если мы скажем им о кукле, они
умрут от смеха и сейчас же отправят нас в Синг-Синг.  Если  мы  ничего  не
скажем, будет то же  самое.  Все  останется  невыясненным  навсегда.  Если
каким-то чудом полицейские потеряют нас...
     Я говорю, док, вы убьете двух невинных людей. И никогда  не  узнаете,
кто убил босса, потому что никто не станет искать настоящего убийцу. Зачем
это им?
     Облако сомнения  в  невиновности  этих  людей  закралось  в  мой  ум.
Предложение, кажущееся наивным, было хитро  задумано.  Если  я  соглашусь,
Мак-Кенн и его сообщник будут иметь целую неделю, чтобы скрыться. Если они
не вернутся и я расскажу правду, я буду выглядеть, как  сообщник.  Если  я
скрою причину смерти и ее обнаружат другие, я буду обвинен  в  невежестве.
Если их поймают и они во  всем  сознаются,  опять  я  буду  выглядеть  как
сообщник.
     Мне пришло в голову, что сдача мне  оружия  была  необыкновенно  умно
задумана. Я не смогу показать, что мое согласие было вынужденным. И  кроме
того, это могло быть хитрым жестом с целью завоевать мое доверие, ослабить
сопротивление его просьбе. Разве я знал, есть ли у них еще оружие, которое
они в случае отказа могут пустить в  ход?  Пытаясь  найти  выход  из  этой
ловушки, я подошел к Рикори, положив оружие в карманы халата,  и  нагнулся
над ним.
     И вдруг в углу его рта начал появляться и  исчезать  пузырек.  Рикори
был жив! Но для меня опасность только увеличивалась.  Если  Мак-Кенн  убил
его, если они оба были в заговоре и вдруг узнают, что их попытка кончилась
неудачно, не захотят ли они закончить начатое  дело?  Если  Рикори  жив  и
сможет говорить - им грозит смерть даже скорее, чем  если  бы  их  судили.
Приговор в банде Рикори выносился им самим. А убивая  Рикори,  они  должны
будут покончить и со мной.
     Все еще наклоняясь, я сунул руки в карманы  и  направил  на  них  два
пистолета.
     - Руки вверх! Оба! - приказал я.
     Удивление показалось на лице  Мак-Кенна,  сосредоточенность  на  лице
Поля. Оба подняли руки.
     Я сказал:
     - Мак-Кенн, в вашем умном предложении нет смысла. Рикори  жив!  Когда
он сможет говорить, он сам скажет, что с ним произошло.
     Я не был подготовлен к тому, что произошло за этим. Если Мак-Кенн  не
был искренен, он был изумительным актером. Его тело  напряглось.  Я  редко
видел такое радостное облегчение,  какое  появилось  на  его  лице.  Слезы
катились по его загорелым  щекам.  Шофер  опустился  на  колени,  рыдая  и
молясь. Мои подозрения исчезли. Я не мог поверить, что  это  -  игра.  Мне
стало как-то стыдно за себя.
     - Вы можете опустить руки, ребята, - сказал  я  и  положил  оружие  в
карманы халата.
     Мак-Кенн спросил хрипло:
     - Будет он жить?
     - Считаю, что  должен,  -  ответил  я.  -  Если  только  нет  никакой
инфекции, можно быть в этом уверенным.
     - Благодарение богу, - прошептал Мак-Кенн.
     В этот момент вошел Брейл и остановился, с удивлением глядя на нас.
     - Рикори заколот. Я расскажу все после, - сказал я ему,  -  крошечный
укол под сердце, а, может быть, в сердце. Он страдает главным  образом  от
шока. Сейчас он придет в себя. Возьмите его в палату и проследите за  ним,
пока я не приеду.
     Я быстро сказал ему, что нужно предпринять, какие  лекарства  ввести,
как ухаживать за больным; и когда Рикори унесли, я обратился к его людям.
     - Мак-Кенн, - сказал я, - я не собираюсь объясняться. Не  теперь.  Но
вот ваши пистолеты. Вы получили свой шанс.
     Он взял оружие и посмотрел на меня с каким-то странным теплым блеском
в глазах.
     - Я не хочу сказать, что не хотел бы знать, что изменило вас, док,  -
сказал он, - но что бы вы ни делали, по мне  все  правильно,  лишь  бы  вы
поставили на ноги босса.
     - Без сомнения, есть люди, которым следует сообщить о его  состоянии,
- ответил я. - Все это я поручаю вам. Все, что я знаю, это то, что он ехал
ко мне. У него был сердечный приступ  в  машине.  Вы  привезли  его  сюда.
Теперь я лечу его от сердечного приступа. Если он умрет,  Мак-Кенн,  тогда
будет другое дело.
     - Я сообщу, - ответил он. - Вам придется повидаться  только  с  двумя
людьми. Затем я поеду в эту кукольную лавку и выбью правду из этой  старой
карги.
     Его глаза казались щелками, рот был твердо сжат.
     - Нет, - сказал я твердо. - Не  сейчас.  Поставьте  наблюдение.  Если
женщина выйдет, следите за ней. Следите за девушкой. Если  покажется,  что
одна или обе хотят убежать, пусть бегут. Но следите за ними.  Я  не  хочу,
чтобы их трогали, пока Рикори не расскажет нам, что случилось.
     - Ладно, - согласился он с неохотой.
     - Ваша кукольная сказка для полиции не будет так убедительна, как для
моего доверчивого ума, - напомнил я иронически. - Смотрите, чтобы  они  не
вмешались в это дело. Пока Рикори жив, не нужно их беспокоить. -  Я  отвел
его в сторону. - Можете вы верить шоферу? Он не будет болтать?
     - Поль правильный парень, - сказал он.
     - Ну вот, для вас обоих  будет  лучше,  если  он  таким  и  будет,  -
предупредил я.
     Они ушли. Я вошел к Рикори. Сердце билось сильнее, дыхание  было  еще
слабым, но спокойным. Температура поднялась. Если на оружии не  было  яда,
он будет жить.
     Позже, ночью, ко мне зашли два очень вежливых джентльмена,  выслушали
мой рассказ о самочувствии Рикори, спросили, не могут ли они повидать его,
зашли, посмотрели и удалились. Они уверили меня в том, что "выиграю я  или
проиграю", я могу не беспокоиться об оплате или об  оплате  самых  дорогих
консультантов.  Я  убедил  их  в  том,  что  Рикори,  по-видимому,   скоро
поднимется. Они попросили меня не пускать  к  нему  никого,  кроме  них  и
Мак-Кенна. Они считали, что  спокойнее  было  бы,  если  бы  я  согласился
поместить пару их людей в соседней комнате. Я ответил, что буду очень рад.
В  необычайно  короткий  срок  два   спокойных   наблюдательных   человека
поместились у двери комнаты  Рикори,  совершенно  такие,  как  когда-то  и
Питерса.
     ...А во сне вокруг меня танцевали куклы, преследуя меня и пугая.  Это
был неприятный сон...





     К утру состояние Рикори значительно  улучшилось.  Глубокий  транс  не
прошел, но температура была почти нормальной, дыхание и  работа  сердца  -
удовлетворительны. Брейл и я дежурили поочередно, таким образом, что  один
из  нас  мог  быть  всегда  вызван  сиделкой.  Стражи  во  время  завтрака
сменялись. Один из моих вчерашних знакомых  гостей  явился  посмотреть  на
Рикори  и  с  теплой  благодарностью  выслушал  мой  отчет  об   улучшении
состояния.
     Когда я вчера лег спать, мне вдруг в голову пришла мысль, что  Рикори
мог написать что-нибудь в записной книжке  о  своих  поисках.  Момент  был
удобный. Я сказал, что мне хотелось бы посмотреть бумаги Рикори,  так  как
мы с ним были заинтересованы в общем деле, для обсуждения  которого  он  и
ехал ко мне, когда с ним случился приступ.
     Я сказал, что у него могут быть заметки, интересующие меня. Мой гость
согласился: я приказал принести пальто и костюм больного, и  мы  осмотрели
их. В карманах были бумаги, но ничего интересующего меня,  относящегося  к
нашему делу. Однако во внутреннем кармане пальто оказался странный предмет
- тонкая веревочка около восьми дюймов длины,  на  которой  было  завязано
девять узелков, расположенных на различных расстояниях друг от друга.  Это
были странные узелки, я таких никогда не видел. Я рассматривал веревочку с
каким-то неопределенным неприятным чувством. Я взглянул на гостя и  увидел
изумление в его глазах. Я вспомнил, что Рикори был суеверен и  решил,  что
эта завязанная узелками веревка была, возможно, талисманом или  чем-нибудь
в этом роде. Я положил ее обратно в карман.
     Оставшись один, я снова вынул веревку и осмотрел ее внимательнее. Она
была туго сплетена из человеческих волос; волосы светло-пепельные  и,  без
сомнения, женские. Каждый узел был завязан по-разному. Узелки  были  очень
сложные.  Разница  между  ними  и  разница  расстояния  узелка  от  узелка
создавали впечатление написанного слова или фразы. Изучая узелки, я  опять
почувствовал себя так, будто стоял у запертой двери, которую мне  жизненно
важно было открыть. Это было то же ощущение, которое я испытывал, наблюдая
за умирающим Питерсом. Как бы слушаясь какого-то неясного импульса,  я  не
спрятал  веревочку  обратно  в  карман,  а  бросил  ее  вместе  с  куклой,
принесенной сестрой Роббинс, в ящик стола.
     Вскоре после этого мне  позвонил  Мак-Кенн.  Я  страшно  обрадовался,
услышав его голос. При свете дня история  в  машине  Рикори  казалась  мне
невероятно фантастичной, и все мои  сомнения  вернулись.  Я  снова  начала
задумываться о моем незавидном положении в случае  его  исчезновения.  Мои
настроения,  видимо,  проскользнули   в   особо   сердечном   тоне   моего
приветствия, потому что он рассмеялся.
     - Думали, что я сбежал, док? Нет, вы и силой бы меня не  угнали.  Вот
подождите, пока не увидите то, что у меня есть для вас.
     Я с нетерпением ожидал его приезда. Он явился  не  один,  с  ним  был
грубый мужчина с красной физиономией и большим бумажным мешком для одежды.
Я узнал в нем полисмена, которого часто встречал на бульваре, хотя  раньше
никогда не видел его без формы.
     Я пригласил их сесть. Полисмен сел на кончик стула и положил мешок  к
себе на колени. Я вопросительно взглянул на Мак-Кенна.
     - Шелвин говорит, что он вас знает, док, - он махнул рукой в  сторону
полисмена. - Я привел его к вам.
     - Если бы я не знал доктора Лоуэлла, я бы не был здесь, Мак-Кенн, мой
мальчик, - сказал Шелвин угрюмо. - Но у  доктора  в  голове  мозги,  а  не
вареная картошка, как у нашего лейтенанта.
     -  Ладно,  -  сказал  Мак-Кенн  ядовито,  -  доктор   пропишет   тебе
что-нибудь, Тим.
     - Я не за этим  пришел  сюда,  -  обиделся  Шелвин.  -  Я  видел  это
собственными глазами, говорю я тебе. И если доктор Лоуэлл скажет мне,  что
я был пьян или сошел с ума, я пошлю его к черту, как послал лейтенанта.  И
я говорю это же и тебе, Мак-Кенн.
     Я слушал с возрастающим интересом.
     - Ну, ну, Тим, - успокаивающим тоном сказал  Мак-Кенн.  -  Я-то  верю
тебе. Ты даже себе представить не можешь, как  я  хочу  верить  тебе  -  и
почему.
     Он кинул на меня быстрый взгляд, и я понял, что  какова  бы  ни  была
причина, по которой он привел ко мне полисмена, он ничего не сказал ему  о
Рикори.
     - Видите ли, доктор, когда я  сказал  вам  об  этой  кукле,  что  она
выпрыгнула из машины, вы подумали, что я шарлатан. Ладно, сказал  я  себе,
может  быть,  она  не  убежала  далеко.  Может  быть,  это  была  одна  из
усовершенствованных механических кукол, но у нее тоже когда-нибудь  должен
кончиться завод.
     И я отправился искать кого-нибудь, кто  видел  ее.  И  встретил  Тима
Шелвина. Валяй, Тим, расскажи доктору.
     Шелвин поморгал глазами, осторожно сдвинул свой мешок и начал. У него
был угрюмый вид человека, повторяющего снова и снова одно и то же.  И  при
том  окружении,  в  которое  не  верит.  Он  посматривал  на  меня   очень
подозрительно и угрожающе повышал голос.
     - Это было в час ночи. Я стоял на посту, когда  услышал,  как  кто-то
кричит с отчаянием: "Помогите! Убивают! Уберите ее прочь!"
     Я прибежал и увидел парня, стоящего на скамейке в вечернем костюме  и
шляпе. Он бил что-то палкой, танцевал и кричал. Я  подошел  и  ударил  его
дубинкой потихоньку, чтобы обратить  на  себя  внимание,  он  посмотрел  и
бросился ко мне в объятия. Мне показалось, что я понял, в чем дело,  когда
почувствовал, что от него пахнет вином. Я поставил его на ноги  и  сказал:
"Успокойтесь, любезный, зеленые черти скоро  исчезнут.  Это  все  закон  о
спиртных напитках привел к тому, что мужчины разучились пить. Скажите  мне
ваш адрес, и я посажу вас в такси. А может, вы хотите в госпиталь?"
     Он стоял, держась  за  меня,  и  дрожал.  "Вы  думаете,  я  пьян?"  Я
посмотрел на него и увидел, что он действительно трезв. Он, может быть,  и
был пьян, но теперь совершенно протрезвел.
     И вдруг он прыгнул на скамейку, завернул брюки, спустил  носки,  и  я
увидел кровь, которая текла из доброй дюжины маленьких ранок, а он сказал:
"Может быть, вы скажете, что это сделали зеленые черти?"  Ранки  выглядели
так, как будто их сделал кто-то иглой для шляпы.
     Я невольно взглянул на Мак-Кенна, но  тот  отвел  глаза  и  продолжал
спокойно разминать сигарету.
     Шелвин продолжал:
     - Я сказал: "Что за черт! Кто сделал это?" А он ответил: "Кукла".
     Дрожь пробежала у меня по спине, и я  снова  взглянул  на  Мак-Кенна.
Шелвин посмотрел на Мак-Кенна и на меня предостерегающе.
     "Кукла, сказал он мне", - закричал Шелвин. - Он сказал мне "Кукла"!
     Мак-Кенн засмеялся, а Шелвин быстро обернулся к нему.
     Я сказал торопливо:
     - Я понимаю вас, господин офицер. Он сказал вам,  что  кукла  нанесла
ему ранения. Это, конечно, удивительно.
     - Вы хотите сказать, что не верите мне? - спросил он свирепо.
     - Я верю, что он вам это сказал. Продолжайте, пожалуйста.
     - Ну, конечно, вы скажете еще, что и я был пьян,  если  поверил  ему.
Это мне и сказал лейтенант с картошкой вместо мозгов.
     - Нет, нет, - торопливо уверил я его.
     Шелвин усмехнулся и продолжал:
     - Я спросил пьяного, как ее зовут. "Кого?", "Да куколку, - сказал  я.
- Готов держать пари, что она блондинка. Брюнетки  не  употребляют  ножи".
"Офицер, - сказал он торжественно, -  это  была  кукла,  кукла-мужчина.  И
говоря "кукла", я имею в виду именно куклу. Я шел по аллее. Я не  отрицаю,
что немного выпил, но был всего лишь навеселе. Я шел, размахивая  тростью,
и уронил ее вот тут. Я нагнулся, чтобы поднять ее,  и  увидел  куклу.  Это
была большая кукла и лежала она вся скрюченная. Я хотел  поднять  ее.  Но,
когда я до нее дотронулся, она вдруг вскочила, как на пружине. И  прыгнула
выше моей  головы.  Я  удивился  и  испугался,  стал  искать  ее  и  вдруг
почувствовал страшную боль в икре. Я подпрыгнул и увидел эту куклу с иглой
в руке, приготовившуюся ударить меня снова".
     - Может быть, это был карлик, - спросил я.
     - К черту карлика. Это была кукла, и колола она меня  шляпной  иглой.
Она была около двух футов высотой, с голубыми глазами. Она  смеялась  так,
что у меня кровь похолодела от ужаса. И пока я  стоял,  парализованный  от
страха, она опять и опять ударяла меня. Я думал, она  убьет  меня  и  стал
орать. А кто бы не стал? И вот вы пришли, и кукла спряталась в кусты. Ради
бога, проводите меня до такси, потому что я не  скрываю,  что  напуган  до
безумия.
     Я взял его за руку, уверенный, что все это привиделось ему  спьяну  и
удивляясь, откуда у него такие ранки на ногах. Мы пошли  по  бульвару.  Он
вдруг заорал: "Вот она идет! Она идет!" Я обернулся и увидел в тени что-то
движущееся, не то кошку, не то собаку. Затем вдруг из-за поворота  выехала
машина и эта кошка или собака сразу же  попала  под  нее.  Пьяный  страшно
закричал, а машина пронеслась на большой скорости и исчезла прежде, чем  я
успел свиснуть. Мне показалось, что на мостовой что-то шевелится, и я  все
еще думал, что это собака. Я подошел к тому, что лежало на мостовой.
     Он снял с колен мешок, положил на стол и развязал его.
     - Вот что это было.
     Из мешка он вынул куклу, точнее то, что от нее  осталось.  Автомобиль
переехал ее посредине туловища. Одной ноги не хватало,  другая  висела  на
ниточке. Одежда была порвана и  запачкана  в  пыли.  Это  была  кукла,  но
удивительно похожая на пигмея.  Шея  безжизненно  свисала  вниз.  Мак-Кенн
подошел и приподнял голову куклы. Я посмотрел и... все похолодело  у  меня
внутри...  сердце  замерло...  волосы  зашевелились  на  голове.  На  меня
смотрело лицо Питерса. И на нем, как тонкая вуаль,  сохранилась  тень  той
дьявольской радости, которую я наблюдал  на  лице  Питерса,  когда  смерть
остановила его сердце...





     Шелвин смотрел на меня, когда я взглянул на куклу и был  удовлетворен
тем действием, которое она произвела на меня.
     - Адская штука эта игрушечка, не правда ли? - спросил  он.  -  Доктор
это понимает, Мак-Кенн. Я тебе говорил, что он умен.
     Он снял куклу с колен и посадил на край стола, напоминая краснолицего
чревовещателя с удивительно злобной куклой -  должен  сказать,  что  я  не
удивился бы, услышав вдруг дьявольский смех,  вырывающийся  из  ее  слегка
улыбающегося рта.
     - Я постоял над ней, - продолжал Шелвин, - затем наклонился и  поднял
ее. "Здесь что-то не так, Тим Шелвин", - сказал я  себе.  И  оглянулся  на
моего пьяного. Он стоял на прежнем  месте,  и  когда  я  подошел  к  нему,
сказал: "Ну, что я говорил. Ха! Это она и есть, та самая кукла!"  Тогда  я
сказал ему: "Молодой человек, мой мальчик, что-то тут не так.  Ты  пойдешь
со мной в участок, скажешь лейтенанту все, что ты видел, покажешь ему ноги
и все такое".
     И он сказал: "Хорошо, но держите эту куклу подальше от меня".
     - И мы пошли в участок. Там был лейтенант, сержант и еще пара  ребят.
Я подошел и положил куклу перед лейтенантом.
     - Что это? - спросил он, ухмыльнувшись. - Опять кража ребенка?
     - Покажи ему ноги, - сказал я пьяному, вставая.
     - Кукла, - ответил пьяный.
     Лейтенант посмотрел на него и сел, моргая. Тогда я рассказал ему  все
с начала до конца. Сержант и ребята при этом хохотали до слез, а лейтенант
покраснел и заорал:
     "Ты что, дураком меня считаешь, Шелвин?"
     - Но, я пересказываю то, что мне рассказал этот парень, - говорю я. -
А также то, что видел сам. А вот и кукла.
     А он сказал: "Да, самогон силен, но я не  думал,  что  действует  так
безотказно". Лейтенант поманил меня пальцем и  сказал:  "Ну-ка,  дыхни,  я
хочу знать, чем ты освежился, стоя на посту".
     И тогда я понял, что ничего не докажу, потому  что  у  моего  пьяного
была с собою фляга и он по дороге угостил меня. Только глоток, но от меня,
конечно, пахло.
     И лейтенант сказал: "Я так и думал. Убирайся. - А потом он  еще  орал
на пьяного: ты, с трухой под шелковой шляпой,  как  ты  смеешь  развращать
хорошего офицера и морочить мне голову? Первое ты сделал, но  второе  тебе
не удастся. Посадите его в вытрезвитель и бросьте эту  проклятую  куклу  с
ним для компании!"
     При этом бедный парень разорался и упал без сознания.
     А лейтенант говорит: "Ты,  несчастный  дурак,  веришь  в  собственное
вранье. Приведите его в себя и отпустите". А мне он сказал: "Если бы ты не
был таким хорошим парнем, Тим, я  бы  тебя  выгнал  за  это.  Возьми  свою
дегенеративную куклу и отправляйся домой. Я пошлю на пост замену, а  утром
приходи трезвым".
     - Я сказал ему: "Ладно, но я видел  то,  что  видел".  "К  черту  вас
всех", - сказал я смеющимся ребятам. Но они подыхали  со  смеху.  Тогда  я
взял куклу и ушел.
     Шелвин вздохнул и продолжал:
     - Я взял куклу домой и рассказал все своей  жене  Мегги.  И  что  она
ответила? "Я думала, что ты бросил пить уже давно,  а  ты  -  посмотри  на
себя! Со всей этой болтовней о куклах, да еще с  оскорблением  лейтенанта,
ты дождешься, что тебя прогонят с работы, а Дженни только что поступила  в
институт. Ложись  спать  и  проспись  хорошенько,  а  куклу  я  выкину  на
помойку".
     Но к этому моменту я совсем взбесился, крикнул на нее, взял  куклу  с
собой и ушел. Тут я встретил Мак-Кенна, который, видимо, знает кой-чего. Я
рассказал ему все, и он привел меня к вам. А для чего, я не знаю.
     - Хотите, я поговорю с лейтенантом? - предложил я.
     - А что вы можете ему сказать, - возразил он довольно логично. - Если
вы скажете ему, что пьяный был прав и что я тоже видел, как кукла  бежала,
он подумает, что вы такой же сумасшедший, как и я. А если вы ему докажете,
что я не был пьян,  меня  пошлют  в  госпиталь.  Нет,  доктор,  очень  вам
благодарен, но все, что  мне  остается  сделать,  это  молчать,  стараться
держать себя с достоинством и не обращать внимания  на  шутки  и  насмешки
товарищей. Я благодарен вам за то, что вы так  терпеливо  меня  выслушали,
теперь я чувствую себя лучше.
     Шелвин встал и глубоко вздохнул.
     - А что вы думаете обо всем этом? - спросил он с беспокойством.
     - Я ничего не могу сказать о пьяном, -  сказал  я  осторожно.  -  Что
касается вас, могло случиться, что кукла давно могла лежать на мостовой, а
кошка или собака бежала перед автомобилем. Она  убежала,  а  вы  так  были
заняты куклой, что...
     Он перебил меня.
     -  Ладно,  ладно.  Этого  достаточно.  Я   оставляю   вам   куклу   в
благодарность за диагноз, сэр.
     Шелвин распорядился и вышел. Мак-Кенн трясся от беззвучного смеха.
     Я взял куклу и положил ее на стол. Глядя в ее маленькое злое лицо,  я
не чувствовал желания смеяться. По какой-то неясной  для  меня  причине  я
вынул из стола и вторую куклу и положил ее рядом, затем вынул веревочку со
странно завязанными узелками и ее тоже положил между ними.
     Мак-Кенн стоял возле меня и смотрел. Я услышал, как он тихо свистнул.
     - Где вы ее взяли, док? - он указал на веревочку.
     Я рассказал. Он снова свистнул.
     - Я уверен, что босс не знал  о  том,  что  она  у  него  в  кармане.
Интересно, кто ее туда положил? Конечно, это карга. Но как?
     - О чем ты говоришь? - спросил я.
     - Ну как же, ведь это  "лестница  ведьмы".  -  Он  снова  показал  на
веревочку. - Так ее называют  в  Мексике.  Это  колдовская  штука.  Ведьма
кладет ее вам в карман и приобретает над вами...
     Он нагнулся над веревочкой.
     - Да, это ведьмина лестница - на ней девять узелков, они  из  женских
волос... и в кармане у босса!
     Он стоял и глядел на веревочку. Я обратил внимание на то, что  он  не
сделал попытки взять ее в руки.
     - Возьми ее и посмотри внимательнее, Мак-Кенн, - сказал я.
     - Ну уж нет! - Он сделал шаг назад. - Я  вам  сказал,  док,  что  это
колдовская штука!
     Меня все больше раздражал туман суеверия, опутывавший все это дело, и
наконец я вышел из себя.
     - Слушай, Мак-Кенн, - сказал я сердито, - не  пытаешься  ли  ты,  как
сказал Шелвин, морочить мне голову? Каждый раз, когда я говорю с тобой,  я
сталкиваюсь с каким-то грубым выступлением против здравого смысла. Сначала
эта кукла в машине, потом Шелвин. А теперь эта лестница ведьмы. К чему  ты
клонишь? Чего ты хочешь?
     Он посмотрел на меня, сощурившись, и слабый румянец появился  у  него
на скулах.
     - Все, что я хочу, - сказал он, растягивая  слова  по-южному,  -  это
увидеть босса на ногах. И добраться до того,  что  чуть  не  убил  его.  А
Шелвину вы не верите?
     - Нет. И помни все время, что  ты  был  с  Рикори  рядом,  когда  его
ударили иглой. И не могу  не  удивляться,  как  быстро  ты  нашел  Шелвина
сегодня.
     - И какой вывод?
     - Вывод, что  пьяный  исчез.  Вывод,  что,  возможно,  это  был  твой
сообщник. Вывод, что такой  эпизод,  произведший  сильное  впечатление  на
досточтимого Шелвина, мог быть просто умно разыгранной сценкой, а кукла на
мостовой и автомобиль - осторожно спланированным маневром. И обо всем этом
я знаю только по словам шофера и твоим. Еще вывод...
     Я остановился, давая себе отчет, что обрушиваю на человека в основном
свое скверное настроение, вызванное недоразумением.
     - Я кончу за вас, - сказал он. - Вы хотите сказать, что за всем  этим
стою я.
     Лицо его побелело, мускулы напряглись.
     - Вам везет, что вы мне нравитесь, док. Еще лучше, что я знаю о вашей
дружбе с боссом. А самое лучшее,  может  быть,  то,  что  вы  единственный
человек, который может ему помочь. Все.
     - Мак-Кенн, - сказал я. - Мне жаль. Мне очень жаль. Не о том,  что  я
сказал, а о том, что я должен был это сказать. В  конце  концов,  сомнение
существует и никуда от него не денешься, вы должны признать это. Лучше все
прямо высказать вам, чем таиться и быть двуличным.
     - Но какую же я могу иметь цель?
     - У Рикори могли быть сильные враги и сильные друзья. Для врагов было
выгодно убрать его без всяких подозрений и получить  авторитетный  диагноз
от  врача  с  репутацией  честного  и  неподкупного  человека.  И  это  не
эгоцентризм, а моя профессиональная гордость - то, что я  считаюсь  именно
таким врачом.
     Он кивнул. Лицо его смягчилось и напряжение исчезло.
     - У меня нет доказательств, док, и я ничего не могу вам ответить.  Но
я вам благодарен за высокое мнение о моем  уме.  Нужно  быть  очень  умным
человеком, чтобы все это устроить.  Совсем  как  в  кино,  где  преступник
устанавливает кирпич, который должен свалиться на голову его врагу ровно в
20 минут 26 секунд третьего. Да, я должен быть гениальным.
     Меня передернуло от этого явного сарказма, но я промолчал.
     Мак-Кенн взял куклу Питерса и стал  ее  осматривать.  Я  позвонил  по
телефону, чтобы осведомиться о  состоянии  Рикори.  И  обернулся,  услышав
восклицание - Мак-Кенн протягивал  мне  куклу,  указывая  на  воротник  ее
пиджака. Я пощупал это место и, почувствовав что-то вроде головки  большой
булавки, вытащил ее. Это была стальная игла около девяти дюймов длины. Она
была тоньше обычной шляпной иглы, крепкая и заостренная.  Я  сразу  понял,
что смотрю на инструмент, пронзивший сердце Рикори.
     - Еще одно нарушение здравого смысла, - сказал Мак-Кенн, - может, это
я засунул ее туда, а, доктор?
     - Вы имели такую возможность, Мак-Кенн.
     Он засмеялся. Я рассматривал странную  иглу  -  это  было  фактически
тонкое лезвие. Оно было сделано как будто из стали, и в то же время  я  не
был уверен, что это металл. Она совершенно  не  гнулась.  Маленький  шарик
наверху, был не менее полдюйма в диаметре, и больше  походил  на  рукоятку
кинжала, чем на булавочную головку.
     Под увеличительным стеклом были видны на ней  углубления,  как  будто
для пальцев маленькой руки... кукольной руки... Кукольный кинжал!.. На нем
были пятна. Я отложил вещь в сторону, решив заняться их анализом позже.  Я
знал, что это кровь. Но даже, если  это  так,  доказательств,  что  именно
кукла сделала это - нет.
     Я взял куклу Питерса и начал детально ее изучать. Из  чего  она  была
сделана, определить было невозможно. Она была не  из  дерева,  как  первая
кукла, а материал напоминал сплав, состоящий из резины и воска. Я не  знал
о существовании такого состава. Я  снял  с  куклы  одежду.  Неповрежденная
часть куклы анатомически совершенно повторяла строение человеческого тела.
Волосы были  человеческие,  искусственно  вставленные  в  череп.  Глаза  -
какие-то голубые кристаллы. Одежда была так же искусно сшита, как и одежда
куклы Дианы. Висящая нога держалась не на нитке, а на проволочной  основе.
Я прошел в свой кабинет, взял скальпель, несколько ножей и пилку.
     - Подождите минуту, док, - сказал Мак-Кенн, следивший за мной.  -  Вы
хотите разрезать эту штуку на части?
     Я кивнул головой.
     Он сунул руку в карман и вынул острый охотничий нож.  Прежде,  чем  я
успел остановить его, он ударил им по шее куклы, отрезал голову и взял  ее
в руки. Выскочила проволочка. Он бросил голову на стол и подвинул  ко  мне
туловище. Голова покатилась по  столу  и  остановилась  против  веревочки,
которую он  назвал  лестницей  ведьмы.  Голова,  казалось,  повернулась  и
посмотрела на нас. Одну секунду мне казалось, что глаза сверкнули  красным
огнем, черты лица исказились,  выражение  злобы  усилилось,  как  на  лице
живого Питерса в часы его смерти. Я рассердился на себя. Просто  так  упал
свет. Я повернулся к Мак-Кенну и зло спросил:
     - Зачем ты это сделал?
     - Вы значите для босса больше, чем я, - загадочно ответил он.
     Я  молча  разрезал  туловище  куклы.  Как  я  и  думал,  внутри  была
проволочная рамка. Она была сделана из одного куска  проволоки  и  так  же
хитро, как и тело куклы, причем удивительно ловко имитировала человеческий
скелет. Не абсолютно точно, но  удивительно  аккуратно,  не  было  никаких
сочленений. Вещество, из которого была  сделана  кукла,  было  удивительно
эластичным. Казалось, я режу что-то живое. И было... страшно.
     Я взглянул на  голову.  Мак-Кенн  наклонился  над  ней  и  пристально
смотрел ей в глаза. Руки его сжимали край  стола  и  были  напряжены,  как
будто он делал страшное усилие, чтобы оттолкнуться. Когда он бросил голову
на стол, она подкатилась к веревочке с узелками, а  теперь  эта  веревочка
почему-то обвилась вокруг ее шеи  и  свешивалась  со  лба,  как  маленькая
змейка.
     Я ясно видел, как лицо Мак-Кенна все ближе... ближе... придвигалось к
крошечному личику на столе, в котором,  казалось,  сконцентрировалась  вся
злоба ада. А лицо Мак-Кенна было как маска ужаса.
     - Мак-Кенн, - крикнул я и ударил его в подбородок, заставив  откинуть
голову. И я мог поклясться, что глаза куклы повернулись ко мне, и губы  ее
исказились.
     Мак-Кенн опомнился. Минуту он тупо смотрел на меня, потом бросился  к
столу, швырнул голову на пол и стал топтать, как топчут  ядовитого  паука.
Голова превратилась в бесформенную лепешку, все  человеческое  исчезло,  и
только два голубых кристалла глаз все еще мерцали и  веревочка  обвивалась
вокруг них.
     - Господи, она... тянула меня  к  себе.  -  Мак-Кенн  зажег  сигарету
дрожащими руками и отбросил в сторону спичку. Спичка упала на то, что было
кукольной головой. Затем  последовала  яркая  вспышка,  раздался  странный
стонущий звук. Через нас прошла волна интенсивного тока.
     Там,  где  находилась  голова  куклы,  осталось  неправильное   пятно
сгоревшего паркета.  Внутри  лежали  кристаллы  глаз,  лишенные  блеска  и
почерневшие. Веревочка исчезла. На  столе  стояла  пахучая  лужица  черной
воскоподобной жидкости, из которой поднимались ребра проволочного скелета.
     Зазвонил телефон. Я машинально снял трубку и сказал - "Да".
     - Мистер Рикори пришел в сознание, сэр.
     Я повернулся к Мак-Кенну.
     - Рикори пришел в себя.
     Он схватил меня за плечи, затем  отступил  назад.  На  лице  его  был
страх.
     - Да, прошептал он. - Да, он пришел в себя,  когда  сгорела  ведьмина
лестница. Это освободило его. Теперь мы с вами должны беречься.





     Я взял с собой Мак-Кенна,  когда  пошел  к  Рикори.  Очная  ставка  с
начальником была лучшей проверкой его искренности. Мне казалось,  что  все
эти странные явления, о которых  я  рассказал,  могли  быть  частью  хитро
задуманного плана, в котором мог быть замешан и Мак-Кенн. Отсечение головы
у куклы могло быть драматическим жестом, предназначенным для  того,  чтобы
воздействовать на мое воображение. Именно Мак-Кенн всеми своими действиями
привлек мое внимание к страшному значению этой веревочки с узлами.
     Он нашел  иглу.  Его  очарованность  отрезанной  головой  могла  быть
наигранной. И то, что он бросил непотухшую спичку, могло  быть  действием,
рассчитанным на уничтожение улики. Но в то же время я  ощущал  бессилие  и
неспособность разобраться в собственных ощущениях.
     Все-таки трудно было представить себе, что Мак-Кенн  мог  быть  таким
актером.  Он  мог  выполнять  инструкции  другого  человека,  который  был
способен на эти вещи. Мне хотелось верить Мак-Кенну, и я надеялся, что  он
с честью выдержит очную ставку. От всей души я хотел этого.
     Но ничего не вышло. Рикори был в полном сознании, он  не  спал.  Мозг
его был живым и здоровым, как всегда.  Но  тело  его  не  было  свободным.
Паралич сковал его мускулы. Он не мог говорить. Глаза смотрели на  меня  -
блестящие и умные,  но  лицо  было  неподвижно.  Таким  же  неизменившимся
взглядом смотрел он на Мак-Кенна.
     Мак-Кенн прошептал:
     - Может ли он слышать?
     - Думаю, что да, но он не может сообщить нам об этом, - ответил я.
     Мак-Кенн опустился около кровати на колени, взял руки больного в свои
и сказал четко:
     - Все в порядке, босс. Мы все работаем.
     Это не было похоже на поведение виноватого человека, но все же Рикори
ведь не мог говорить.
     Я сказал Рикори:
     - Вы прекрасно поправляетесь.  У  вас  был  тяжелый  шок,  и  я  знаю
причину.  Я  думаю,  что  через  день-два   вы   сможете   двигаться.   Не
расстраивайтесь, не волнуйтесь, старайтесь не думать ни о чем  неприятном.
Я дам вам успокоительного, и вы не старайтесь бороться  с  его  действием.
Засните.
     Я дал ему снотворное и с удовольствием отметил его быстрое  действие.
Это убедило меня в том, что больной меня слышал.
     Я вернулся в кабинет вместе с Мак-Кенном, сел и задумался.  Никто  не
знал, сколько времени Рикори будет парализован. Он мог пролежать  в  таком
состоянии от часа до нескольких месяцев.
     За это время мне нужно было  добиться  нескольких  вещей.  Во-первых,
установить внимательное наблюдение за местом,  где  Рикори  достал  куклу;
во-вторых,  узнать  все  возможное  про  женщин,  о  которых   рассказывал
Мак-Кенн; и в-третьих, - что заставило Рикори отправиться в это  место.  Я
решил, что Мак-Кенн не лжет, но в то же время не хотел этого показывать.
     - Мак-Кенн, - обратился я к нему, - ты установил слежку за лавкой?
     - А как же, муха не вылетит незамеченной.
     - Что-нибудь интересное было?
     - Ребята окружили весь квартал  около  полуночи.  Окно  было  темное.
Позади лавки есть помещение. Там тоже окно с тяжелыми ставнями, но  из-под
них видна полоска света. Около двух часов ночи явилась бледная девица и ее
впустили, затем свет потух. Утром девица открыла  лавку.  Через  некоторое
время в лавке появилась и баба-яга. Наблюдение продолжается.
     - А что вы о них узнали?
     - Ведьму зовут мадам Менделип. Девица - ее племянница, так  она  себя
называет. Въехали они сюда около  трех  месяцев  назад.  Никто  не  знает,
откуда они приехали. Аккуратно платят  по  счетам.  Денег  полно.  Старуха
никогда не выходит из дома. Держатся особняком, с соседями не общаются.  У
ведьмы имеется ряд покупателей  -  в  большинстве  случаев  богатые  люди.
Делают вроде бы два вида работ - обычных кукол и все, что надо для них,  и
каких-то специальных, по которым старуха - мастерица. Соседи их не  любят.
Некоторые считают, что старуха торгует наркотиками. Пока это все.
     Специальные куклы? Богатые люди? Богатые люди, вроде девицы Вейли или
банкира Маршалла? А обычные куклы для людей, как акробат или каменщик?  Но
и эти куклы могли быть специальными, только Мак-Кенн не узнал этого...
     - Позади лавки, - продолжал он, - две  или  три  комнаты.  На  втором
этаже большая комната вроде склада. Они снимают все помещение.  Старуха  и
девица живут в комнатах позади лавки.
     - Отличная работа, - похвалил я. - А  слушай,  Мак-Кенн,  кукла  тебе
ничего не напомнила?
     Он посмотрел на меня, прищурившись.
     - Скажите сначала вы сами, - сказал он сухо.
     - Ну, хорошо. Мне показалось, что она похожа на Питерса.
     - Показалось, что похожа, - взорвался он. - К черту "показалось"! Это
была его точная копия!
     - И все же ты мне об этом ничего  не  сказал.  Почему?  -  спросил  я
подозрительно.
     - Будь я проклят, - начал он, но сдержался. - Я знал, что вы заметили
это, но  вы  были  так  заняты  уличением  меня,  что  я  просто  не  имел
возможности.
     - Тот, кто делал куклу, хорошо должен был  знать  Питерса,  а  Питерс
должен был позировать, как хорошему художнику или  скульптору.  Почему  он
это сделал?  Когда?  И  вообще,  почему  ему  или  кому-нибудь  еще  может
захотеться иметь свою копию в виде куклы?
     - Разрешите мне повозиться с ведьмой часик, и  я  вам  все  скажу,  -
ответил он мрачно.
     - Нет, - покачал я головой, - ничего такого, пока  Рикори  не  сможет
говорить. Но может быть, мы  сможем  выяснить  что-либо  другим  путем.  У
Рикори была какая-то причина попасть в эту лавку. Я  знаю,  какая,  но  не
знаю, что привлекло  его  внимание  в  этой  лавке.  Кажется,  он  получил
какие-то сведения от сестры Питерса. Если ты ее знаешь достаточно  близко,
съезди к ней и узнай, что она рассказала Рикори. Но  не  говори  ничего  о
болезни Рикори.
     Он сказал:
     - Если вы мне расскажете больше. Молли не глупа.
     - Хорошо. Не знаю, сказал ли тебе Рикори, что мисс Дарили умерла.  Мы
думаем, что имеется связь между ее смертью и смертью Питерса. Есть  что-то
в том, что все это имеет какое-то отношение к их любви - к ребенку  Молли.
Дарили умерла так же, как и Питерс.
     - Вы хотите сказать - с такими же... особенностями, - прошептал он.
     - Да. Мы имеем основания думать, что оба они  -  Дарили  и  Питерс  -
заразились где-то в одном месте. Рикори решил, что Молли может  знать  это
место. Место, где оба они бывали не обязательно в одно и  то  же  время  и
могли  заразиться.  Может  быть,  даже  какой-нибудь   человеконенавистник
заразил их нарочно... Ясно, что к Менделип Питерса  направила  Молли.  Тут
есть одна неловкость - я не знаю, говорил ли ей  Рикори  о  смерти  брата.
Если он ей ничего не сказал, ты тоже ничего не должен говорить ей.
     - А вы, наверное, много кой-чего  знаете,  -  сказал  он,  вставая  и
собираясь уходить.
     - Да, - ответил я откровенно. - Но я сказал тебе достаточно.
     - Ну что же, может быть, - он посмотрел на меня мрачным  взглядом.  -
Так или иначе, я скоро узнаю, сказал ли он об этом Молли. Если да, то наша
беседа будет вполне естественна. Если нет - ну, ладно, я позвоню  вам.  До
свидания.
     Он ушел.
     Я подошел к остаткам куклы на столе. Душистая лужица затвердела.  При
этом  она  приняла  форму,  грубо  напоминающую   человеческое   тело;   с
миниатюрными   ребрами   и   просвечивающим   позвоночником   она    имела
исключительно неприятный вид.
     Преодолевая отвращение, я собирал вещество для анализа, когда  пришел
Брейл. Я был так возбужден улучшением состояния Рикори и случившимся,  что
не сразу заметил его бледность и задумчивость. Я прервал  свой  рассказ  о
сомнениях, касающихся Мак-Кенна, чтобы спросить его, в чем дело.
     - Сегодня утром я проснулся с мыслью о Харриет,  -  сказал  он.  -  Я
знал, что цифры 4 - 9 - 1, если только было так, не  означали  Диана.  Эта
мысль преследовала меня. Неожиданно я вдруг сообразил,  что  это  означает
"diary" (дневник). В свободный  час  я  побежал  к  Роббинс.  Мы  обыскали
квартиру и нашли дневник Харриет. Вот он.
     Он протянул мне маленькую тетрадку и тихо сказал:
     - Я уже прочел ее.
     Вот что там было (переписываю части, касающиеся описываемых событий).

     3 ноября. Сегодня со мной случилось странное событие.  Зашла  в  парк
Баттери посмотреть на новых рыбок в аквариуме. Имела свободный часок после
этого и пошла побродить по лавочкам, чтобы купить  что-нибудь  для  Дианы.
Наткнулась на странную маленькую  лавочку.  В  окне  стояли  прелестнейшие
куклы и лежали самые чудесные кукольные платья, какие я когда-либо видела.
Я стояла, глядя на них и в лавку через окно.
     В лавке была девушка. Она стояла спиной ко мне. Вдруг она повернулась
и посмотрела на меня. Она меня  как-то  странно  поразила.  Лицо  ее  было
бледно, совсем без окраски, а глаза - большие и  испуганные.  У  нее  была
масса волос пепельного цвета, собранных на макушке. Странная девушка!
     Не менее минуты мы смотрели друг на друга. Затем она быстро  покачала
головой и сделала знак рукой, как  бы  предлагая  мне  уйти.  Я  была  так
удивлена, что едва поверила глазам. Я уже хотела зайти и спросить,  в  чем
дело, но взглянув на часы, увидела, что опаздываю  в  госпиталь.  Я  снова
посмотрела в лавку и заметила, что задняя дверь  ее  медленно  отворяется.
Девушка сделала отчаянный жест. Что-то было такое во всем  этом,  что  мне
захотелось вдруг убежать. Я не убежала, но повернулась и пошла прочь.
     Весь день  я  об  этом  думала.  Мне  было  любопытно,  и  я  немного
сердилась. Куклы и их платья были прелестны. Почему мне нельзя было войти?
Почему их не купить? Но я выясню это.
     5 ноября. Сегодня я опять пришла в лавку. Тайна углубилась. Только  я
не думала, чтобы тут была какая-нибудь тайна. Я  думаю,  бедняжка  немного
ненормальная. Я не остановилась у окна, а зашла прямо в лавку.  Когда  она
увидела меня, ее глаза стали еще более испуганными, и она даже  задрожала.
Я подошла к ней и она прошептала:
     - О, я же сказала вам, чтобы вы ушли. Зачем вы вернулись?
     Я  засмеялась  и  сказала:  "Вы  странная  продавщица.  Разве  вы  не
заинтересованы в продаже своих товаров?"
     Она ответила быстро и тихо: "Теперь поздно. Вы уже не можете уйти. Но
не трогайте ничего. Не прикасайтесь ни к чему, что она будет  давать  вам,
не прикасайтесь". А затем она сказала обычным голосом: "Что вам  показать?
У меня есть все для кукол".
     Переход был так резок, что я поразилась. И тут я увидела,  что  дверь
открылась. Та же дверь, что и тогда,  и  на  ее  пороге  стоит  женщина  и
смотрит на меня.
     Я смотрела на  нее,  не  знаю  сколько  времени.  Она  была  какая-то
особенная. В ней было  не  менее  одного  метра  восьмидесяти  сантиметров
роста, она была огромна, с огромными грудями, но не жирна, а мощна. Лицо у
нее было длинное и коричневое. Над губами у нее были усы,  волосы  густые,
серебристо-серые. Но ее  глаза  просто  приковывали  меня  к  месту.  Она,
видимо, была ужасно жизнеспособна. Или, может быть, казалась таковой рядом
с безжизненной девушкой?
     Нет, конечно, она была полна  необычной  энергии.  У  меня  по  спине
пробежала дрожь, когда я смотрела на нее.
     Я подумала глупо: "Какие у тебя большие глаза, бабушка! - Чтобы лучше
тебя видеть, внученька! - Какие у тебя  большие  зубы,  бабушка!  -  Чтобы
лучше тебя съесть, внученька!"
     А у нее действительно были большие зубы, сильные и желтые.
     Я сказала совсем глупо: "Как поживаете?"
     Она улыбнулась и дотронулась до моей руки и я почувствовала  странную
дрожь от ее прикосновения.
     Руки ее были удивительно красивы. Так красивы, даже жутко! Длинные  с
заостренными пальцами, белые. Как руки Эль-Греко или Боттичелли. Я  думаю,
что именно это и поразило  меня.  Казалось,  что  они  не  принадлежат  ее
огромному телу. И глаза тоже. Глаза и руки. И все-таки было именно так.
     Она улыбнулась и сказала: "Вы любите красивые вещи?"
     Голос ее был такой же, как руки и глаза. Глубокое богатое контральто.
Я почувствовала, как он входит в меня, как аккорд органа.
     Я кивнула. Она сказала: "Тогда я покажу их вам, дорогая. Войдите". На
девушку она не обращала никакого внимания. Когда я  переступила  порог,  я
оглянулась.
     Девушка стояла  испуганная,  и  я  ясно  услышала,  как  она  шепнула
"Помните".
     Мы вошли в комнату... я не могу  описать  ее.  Она  была  такой,  как
глаза, голос, руки ее хозяйки. Когда я вошла, у меня  появилось  ощущение,
что я не в Нью-Йорке, не в Америке. Нигде на земле. У меня было  ощущение,
что единственное место на земле, где можно существовать - эта комната.
     Я испугалась. Комната была больше, чем  можно  было  предположить  по
размерам лавки. Может быть, в этом был  виноват  свет.  Мягкий,  приятный,
сумеречный свет. Панели были изысканны, потолок был обшит  материей.  Одна
стена была пуста, только старый камин. Было очень тепло. В  комнате  стоял
старый приятный запах,  может  быть,  от  горящих  поленьев.  Мебель  была
старая, изысканная и очень необычная. На стене висели старинные ковры.
     Странно, но мне трудно вспомнить, что было в этой  комнате.  Осталось
только ощущение небывалой красоты. Ясно я помню стол и круглое зеркало,  о
котором мне почему-то неприятно вспоминать.
     Я неожиданно для себя начала ей рассказывать о себе, о Диане, о  том,
что Диана любит красивые вещи.
     Она выслушала и сказала своим чудесным голосом: "У нее будет красивая
вещь, моя дорогая". Она вынула из шкафа самую  прелестную  на  всем  свете
куклу. Я пришла в восторг от мысли, как обрадовалась бы ей  моя  маленькая
Ди. Маленькая бэби была сделана изысканно и совсем как живая.  "Нравится?"
- спросила у меня хозяйка. Я ответила, что к сожалению, я бедна и не смогу
купить у нее такое сокровище.
     - Но я не бедна.  Она  будет  вашей,  когда  я  кончу  ее  одежду,  -
рассмеялась она.
     Я не  удержалась  и,  хотя  это  было  невежливо,  сказала  ей:  "Вы,
наверное, очень богаты. У вас такие чудесные  вещи.  Удивляюсь,  зачем  вы
держите кукольную лавку".
     А она снова засмеялась и сказала: "Чтобы встречаться с такими  милыми
людьми, моя дорогая".
     И вот тут начались эти странные вещи с зеркалом.  Оно  было  круглое,
как я уже упоминала, и я смотрела и смотрела на него, потому что оно  было
похоже на половинку огромного шара с чистейшей водой. Оно было в  раме  из
резного коричневого  дерева,  и  резьба  отражалась  в  нем  и,  казалось,
шевелилась, как трава на берегу озера, когда дует ветерок. Мне  захотелось
заглянуть в него, и вдруг это желание стало непреодолимым.
     Я подошла к нему. В нем отражалась комната, совсем так, как  будто  я
смотрела в окно на другую такую же комнату. А  затем  вдруг  волны  словно
прошли по зеркалу и оно стало туманным, а мое отражение,  наоборот,  очень
ярким. Я видела себя, но я становилась все меньше и меньше, пока не  стала
величиной с большую книгу.
     Я приблизила к зеркалу лицо, и маленькое личико приблизилось к моему.
Я покачала головой и улыбнулась - кукла повторила мои движения.  Это  было
мое отражение, но только маленькое. И тут я почувствовала страх и  закрыла
глаза. А когда я снова взглянула в зеркало, все было по-прежнему.
     Я взглянула на часы и удивилась, как долго я здесь пробыла. Я встала,
чтобы уйти, все еще с паническим страхом в душе. Она сказала: "Зайдите  ко
мне завтра, дорогая, я  приготовлю  для  вас  куклу".  Я  поблагодарила  и
пообещала зайти. Она проводила меня до двери лавки. Девушка не глядела  на
меня. Имя хозяйки - мадам Менделип.
     Я не пойду к ней ни завтра, ни когда-либо вообще. Она  очаровательна,
но я ее боюсь. Мне не нравится чувство, которое я испытала перед зеркалом.
И почему, когда я видела в нем всю комнату, там не было ее  отражения?  Не
было? И комната была освещена, хотя в ней не было ни окон, ни ламп. И  эта
девушка... А все-таки Ди так понравилась бы кукла.
     7 ноября. Удивительно, как трудно выдерживать решение не идти к ней!
     Всю ночь мне снились кошмары. Снилось, что я опять  в  этой  комнате,
как кукла. Я испугалась, стала биться, как  бабочка  об  стекло,  и  вдруг
увидела две красивые белые  руки,  протягивающиеся  ко  мне.  Они  открыли
зеркало и поймали меня, а я билась, старалась вырваться.
     Я проснулась со страшным сердцебиением. Диана сказала, что я  плакала
и кричала: "Нет, нет, не хочу!"
     Сегодня  я  ушла  из  госпиталя,  собиралась  идти  домой.  И   вдруг
оказалось,  что  я  жду  поезда  на  Баттери,  то  есть  по   рассеянности
направляюсь к мадам Менделип. Это меня так испугало, что я бегом  выбежала
из метро. Я делаю глупости, а я всегда гордилась  своим  здравым  смыслом.
Нужно, наверное, посоветоваться с мистером Брейлом и  проверить  нервы.  И
почему я не могу поехать к мадам Менделип? Я интересный человек,  и  я  ей
явно понравилась. С ее стороны было так любезно предложить мне эту  куклу.
Она должна подумать, что я глупа и неблагодарна.
     И кукла так понравится Ди! А зеркало - я чувствовала себя около него,
как Алиса в Зазеркалье. Может быть, жара и запах привели  меня  к  легкому
головокружению   и   галлюцинациям.   Просто   я   была   слишком   занята
разглядыванием самой себя и не заметила отражения мадам  Менделип.  Смешно
прятаться, как ребенок от бабы-яги. Мне хочется пойти, и я не вижу, почему
бы мне этого не сделать.
     10 ноября. Ну, я даже рада,  что  пошла.  Мадам  просто  удивительна.
Конечно, тут есть что-то странное, но я не понимаю что, но это потому, что
она не такая, как все. Когда попадаешь в ее комнату, жизнь кажется  совсем
другой. Когда я ухожу, мне кажется, что я покидаю заколдованный  дворец  и
возвращаюсь в серый унылый мир.
     Вчера, когда я решила пойти к ней  прямо  из  госпиталя,  точно  груз
свалился с плеч, стало весело и легко. Но когда я вошла, белая  девушка  -
ее зовут Лашна - посмотрела на меня так, как будто собиралась плакать. Она
сказала мне странным  приглушенным  голосом:  "Помните,  что  я  старалась
спасти вас!" Мне это показалось таким  забавным,  что  я  расхохоталась  и
никак не могли остановиться. А когда я взглянула в глаза мадам Менделип  и
услышала ее голос, я поняла, почему так легко у меня на сердце -  будто  я
вернулась в дом, по  которому  страшно  истосковалась.  Чудесная  комната,
казалось, приветствовала меня.
     У меня было странное ощущение, что она живая,  что  она  часть  самой
мадам Менделип, как ее глаза, руки, голос. Она ни о чем меня не  спросила,
а принесла куклу. Кукла была еще красивее, чем раньше, и пока мадам делала
последние стежки, заканчивая ее одежду, мы сидели и разговаривали.
     Она сказала: "Мне хотелось бы сделать куклу из вас, моя дорогая". Это
точные ее слова. Я на секунду чего-то испугалась, вспомнив сон,  но  потом
поняла, что это ее манера выражаться, и она имеет в виду  сделать  с  меня
слепок, похожий на меня. Я засмеялась и сказала: "С  удовольствием,  мадам
Менделип, она, наверное, будет даже лучше, чем  я  сама".  Она  засмеялась
вместе со мной. Глаза ее стали большими и сильно блестели.
     Она принесла немного воска и стала лепить  мою  голову.  Ее  красивые
пальцы  работали  быстро,  артистически  ловко.   Я   следила   за   ними,
очарованная. Мне хотелось  спать  все  сильнее  и  сильнее.  Она  сказала:
"Милочка, мне хотелось бы, чтобы вы разделись и я могла слепить  все  ваше
тело. Не стесняйтесь, я ведь старуха". А мне было все равно, и я  ответила
в полусне: "Конечно, пожалуйста".
     Я встала на маленький стул и продолжала наблюдать, как  воск  под  ее
пальцами стал превращаться в мою копию. Я была  такой  сонной,  что  мадам
должна  была  помочь  мне  одеться,  потом  я,  по-видимому,  заснула,   а
проснувшись увидела, что она сидит рядом и гладит  мою  руку.  "Мне  жаль,
дитя мое, что я вас так утомила. Полежите, отдохните. Но  если  вам  нужно
домой, то поспешите - уже поздно!" Я знала, что поздно, но  мне  было  все
равно. Потом мадам прижала пальцы к моим глазам  и  вся  сонливость  вдруг
исчезла. Она сказала: "Приходите завтра за куклой". Я сказала, что  должна
заплатить ей, хотя бы  сколько  могу,  но  она  возразила:  "Вы  полностью
заплатили тем, что позволили сделать из себя куклу".  После  чего  мы  обе
засмеялись и я ушла. Девушка была чем-то занята в лавке. Я сказала ей: "До
свидания", но она ничего не ответила.
     11 ноября. Я получила куклу и Диана в восторге. Она боготворит куклу.
Сидела опять для мадам Менделип, чтобы она могла закончить мою куклу.  Она
настоящий ангел! Удивляюсь, зачем  ей  эта  лавочка?  Она  могла  бы  быть
величайшим скульптором. Кукла - точная моя копия.
     По ее просьбе я дала прядь своих волос. Но  мадам  сказала,  что  это
только модель, а не кукла, которую она из меня сделает. Та  будет  гораздо
больше и из гораздо более прочного материала, а эту она отдаст мне,  когда
кончит с ней работать.
     На этот раз я недолго оставалась в лавке. Выходя я улыбнулась Лашне и
заговорила с ней, она кивнула мне, но без симпатии. Не знаю,  может  быть,
она ревновала меня к мадам?
     13 ноября. Впервые сажусь писать после ужасной смерти мистера Питерса
11 ноября. Я только кончила писать о кукле Ди, как меня вызвали на  ночное
дежурство в госпиталь. О, как я  жалею,  что  не  отказалась!  Никогда  не
забуду эту жуткую смерть! Не хочу ни писать, ни думать об этом. Но когда я
пришла домой, утром, я не могла уснуть, я  мучилась,  стараясь  вынуть  из
памяти это лицо. Я думала до этого, что мадам Менделип поможет мне  забыть
об этом. И около двух я была у нее.
     Мадам была в лавке, и казалось, была удивлена, увидев меня так  рано.
И, по-моему, не так приветлива, как всегда. Как только я вошла в  чудесную
комнату, я все забыла.
     Мадам что-то делала из проволочки, сидя за столом, я  не  рассмотрела
что, так как она усадила меня подальше на удобном стуле.
     "Дитя мое, вы выглядите усталой. Посидите и отдохните, пока я  кончу.
Перед вами лежит интересная книга". Она дала мне  странную  старую  книгу,
длинную и узкую. Она походила на средневековую книгу, написанную  от  руки
монахами. На картинках были нарисованы сады и деревья, причем престрашные.
     Людей не было, но у меня не проходило ощущение, что они прятались  за
деревьями  и  смотрят  оттуда  на  меня.  Не  знаю,  сколько   времени   я
рассматривала картинки, стараясь рассмотреть прячущихся людей, но  наконец
мадам позвала меня. Я подошла к столу, все еще держа книгу в руках.
     Мадам сказала: "Это для куклы, которую я делаю  из  вас.  Возьмите  и
посмотрите, как искусно это сделано". Я взяла в руку  то,  что  лежало  на
столе и увидела, что это проволочный скелет, небольшой, как у ребенка.
     И вдруг лицо Питерса появилось передо мной, я вскрикнула  и  выронила
книгу. Она упала на скелет, раздался глухой звук и  скелет  подпрыгнул.  Я
пришла в себя и увидела, что конец проволоки высвободился, проткнув книгу,
и так и лежал.
     Минуту мадам была в страшной ярости. Она схватила меня больно за руку
и спросила странным голосом: "Почему вы это сделали? Отвечайте! Почему?" И
тряхнула мою руку. Я не осуждаю ее теперь, но  тогда  она  испугала  меня.
Наверное она думала, что я сделала это нарочно. Потом она увидела,  что  я
вся дрожу; глаза и голос стали  ласковыми.  "Что-то  волнует  вас,  милая.
Скажите мне, может быть, я смогу помочь вам". Она уложила меня  на  диван,
села около и стала гладить мои волосы и лоб.
     И вдруг я рассказала ей всю историю Питерса, хотя  никому  никогда  о
делах госпиталя не говорила. Она спросила, кто привез его в госпиталь, и я
сказала, что доктор Лоуэлл зовет этого человека Рикори и что он,  кажется,
знаменитый гангстер. Ее руки успокаивали меня, мне  хотелось  спать,  и  я
рассказала ей о докторе Лоуэлле, какой это великий доктор и как  я  ужасно
влюблена в доктора Брейла. Я очень сожалею, что  рассказала  ей  об  этом.
Никогда ни с кем не была так откровенна, но не в силах была остановиться и
все говорила, говорила. Все  в  мозгу  перепуталось,  и  когда  я  подняла
голову, мне показалось, что мадам  упивается  моим  рассказом.  А  я  была
совсем не похожа на себя.
     Когда я кончила, она приказала мне  поспать,  а  она  разбудит  меня,
когда я захочу. Я сказала, что хочу  уйти  в  четыре,  быстро  заснула,  и
проснулась успокоенной и отдохнувшей.
     Когда я встала, маленький скелет и книга все еще лежали на столе, и я
извинилась. Она сказала: "Лучше книга, чем рука, дорогая. Проволока  могла
развернуться и жестоко поранить вас".  Она  попросила  меня  принести  мою
форменную одежду, чтобы сделать для новой куклы такую же.
     14 ноября. Я бы хотела никогда не видеть мадам Менделип. Моя нога  не
была бы повреждена. Но не  только  поэтому  я  высказала  эти  слова.  Мне
хотелось бы никогда ее не встречать.
     Я отнесла ей одежду сегодня  утром.  Она  быстро  вырезала  маленькую
модель.
     Мадам  Менделип  была  очень  весела  и  спела  мне  несколько  очень
оригинальных песенок. Я не поняла слов. Она засмеялась, когда я  спросила,
на каком языке она поет, и сказала: "Это язык народа, который  смотрел  на
вас с картинок моей книги, дорогая". Это так странно.  Откуда  она  знает,
что я думала о людях, спрятавшихся в лесах?
     Она вскипятила чай и налила две чашки. И когда  она  протягивала  мне
чашку, она зацепила локтем чайник и опрокинула его.  Кипящий  чай  вылился
мне на правую ногу. Боль была страшная. Но она сняла мою туфлю и  чулок  и
смазала ожог мазью. Она сказала, что боль сейчас пройдет  и  все  заживет.
Боль прекратилась, а когда я пришла домой, я не поверила глазам. Ожога  не
было.
     Мадам Менделип была ужасно огорчена происшедшим, или сделала вид. Она
не проводила меня до двери, как обычно, а осталась в комнате. Лашна стояла
у двери, когда я вышла в лавку. Она поглядела на повязку на моей  ноге.  Я
сказала ей,  что  это  ожог  и  мадам  завязала  мне  ногу.  Она  даже  не
посочувствовала мне. Уходя, я сказала ей  сердито:  "Прощайте".  Глаза  ее
наполнились слезами и она грустно  сказала:  "До  свидания".  Закрывая  за
собой дверь, я увидела, что по щекам ее покатились слезы. Почему? (Мне  не
хотелось бы больше сюда!)
     15 ноября. Нога зажила. У меня нет ни малейшего желания  вернуться  к
мадам Менделип. Я никогда больше не пойду  туда.  Мне  хочется  уничтожить
куклу, которую она дала для Ди. Но это разобьет сердечко ребенка.
     20 ноября. Все еще не имею желания видеть ее. Постепенно забываю  ее.
Вспоминаю о ней только тогда, когда вижу куклу Ди. Я так рада!  Так  рада,
что мне хочется плясать и петь! Я никогда не пойду туда! Боже мой, как  бы
мне хотелось никогда, никогда в жизни не видеть ее! И все-таки не понимаю,
почему...

     Это был последняя ссылка на мадам Менделип в дневнике сестры Уолтерс.
25 ноября она умерла.





     Брейл внимательно следил  за  мной.  Я  встретил  его  вопросительный
взгляд и постарался скрыть чувство паники, охватившее меня.
     - Никогда не предполагал такого богатого  воображения  у  Уолтерс,  -
сказал я.
     Он вспыхнул, спросил сердито:
     - Вы думаете, она сочинила?
     - Не совсем. Наблюдая ряд  обычных  явлений  сквозь  дымку  живого  и
богатого воображения, она изобразила все иначе, чем было на самом деле.
     Он сказал недоверчиво:
     - А вы не думаете, что все то, что она описала, является субъективным
описанием гипноза, акта гипноза?
     - Я не думал о такой возможности, - ответил я сердито, - но я не вижу
признаков, подтверждающих это мнение. Я  вижу  только,  что  Уолтерс  была
далеко не такой уравновешенной особой, как я считал.  Видимо,  в  один  из
визитов к мадам Менделип  она  была  утомлена  и  находилась  в  состоянии
чрезвычайно нервной неуравновешенности, особенно после случая с Питерсом.
     Рассмотрим все логически, Брейл. Нервы  Уолтерс  уже  были  напряжены
из-за  странного  поведения  и  намеков  бледной  девушки.  Затем  Уолтерс
привлекают куклы, она заходит прицениться - любой  поступит  так  же.  Она
встречает женщину, физические качества которой возбуждают ее  воображение.
Она откровенничает с ней. Эта женщина явно тоже эмоционального типа, как и
она. Она дарит ей куклу. Женщина-артистка, она видит  в  Уолтерс  чудесную
натурщицу. Она просит ее позировать, без всякого принуждения, естественная
просьба, - и Уолтерс позирует ей. Женщина разработала свою технику работы,
как и все артисты, часть  этой  техники  проволочные  скелеты  для  кукол.
Естественная и умная процедура. Вид скелета напоминает Уолтерс  о  смерти,
смерти Томаса Питерса. Она представляет себе его лицо, произведшее на  нее
сильное впечатление, и с ней начинается истерика.
     Она пьет чай с мастерицей, и та нечаянно обваривает ее.  Естественно,
хозяйка хлопочет, завязывает  обожженное  место,  смазывает  его  какой-то
мазью, в которую верит. И это все. Где же здесь гипноз? А если гипноз,  то
зачем он был нужен старухе?
     - Она сама сказала зачем. "Я сделаю из вас  куклу,  моя  дорогая!"  -
ответил Брейл.
     Я уже почти убедил себя своими аргументами и, услышав его  замечание,
вздрогнул.
     - Вы хотите меня убедить в том,  что  Уолтерс  возвращалась  в  лавку
помимо своей воли для  каких-то  дьявольских  целей  мадам  Менделип?  Что
жалостливая  продавщица  старалась  спасти  ее  от  того,  что  в   старых
мелодрамах называется "судьбой" или хуже - "приманкой на крючке колдуньи"?
И для применения мази необходимо было ее ранить?
     Первая  попытка  ранить  проволокой  не  удалась  и  был  приведен  в
исполнение инцидент с чайником. А теперь душа  Уолтерс  бьется  в  зеркале
колдуньи, как ей приснилось. Так,  что  ли?  И  все  это  самое  неистовое
суеверие, мой дорогой Брейл!
     - Вот оно что, - сказал он уклончиво, - значит, все это приходило и в
вашу голову? Значит ваш мозг не настолько еще окаменел...
     Я почувствовал отчаяние.
     - Значит, ваша теория заключается в том, что с момента,  как  Уолтерс
вошла в лавку, каждое рассказанное ею событие вело  к  тому,  чтобы  мадам
Менделип овладела ее душой, что и случилось в момент смерти?
     - В общем, да, - немного подумав, сказал он.
     - Душа, - сказал я иронически. - Но я никогда не видел ее. Что  такое
душа, если она существует? Ведь  никто  не  может  овладеть  тем,  что  не
существует  материально.  И   как   можно   ее   принуждать,   направлять,
ограничивать, если она не вещественна? Вы ведь считаете,  что  именно  так
поступила мастерица с Харриет? Где же помещается душа? В мозгу? Но я сотни
раз  оперировал  мозг  и  никогда  не  видел  в  нем  секретной  камеры  с
таинственным жильцом. Вот маленькие клетки, много более  сложные  в  своей
деятельности, Брейл, чем любая машина, это я  видел,  Брейл,  но  души  не
видел. Хирурги полностью исследовали тело  человека,  но  тоже  ничего  не
нашли. Покажите мне душу, Брейл, и я поверю мадам Менделип.
     Он несколько минут изучал мое лицо, потом кивнул.
     - Теперь я понимаю. Все это поразило вас тоже, не правда ли? Вы  тоже
бьетесь о ваше собственное зеркало, не так ли? Что  ж,  я  тоже  претерпел
огромную борьбу, чтобы  отбросить  в  сторону  все,  чему  меня  учили,  и
принять, что в мире  есть  что-то  ненормальное;  это  дело,  Лоуэлл,  вне
медицины, вне науки. И не признав этого, мы ничего не поймем. Мне  хочется
напомнить вам о двух вещах. Питерс и  Дарили  умерли  одинаковой  смертью.
Рикори выяснил, что оба они имели дело с мадам Менделип. Он сам посетил ее
и едва не погиб. Харриет зашла к ней - и умерла, как и те.  Разве  это  не
говорит о том, что мадам Менделип источник зла?
     - Конечно, - ответил я.
     - Значит, мы должны сделать вывод, что существовала реальная  причина
для страха Харриет, другая, нежели ее эмоциональность и  слишком  развитое
воображение - даже, если Харриет и не знала об этих обстоятельствах.
     Я снова был вынужден согласиться с ним.
     - Второе, это исчезновение всякого желания вернуться  в  лавку  после
инцидента с чайником. Это не удивило вас?
     - Нет. Если она была эмоционально неустойчива, испытанный ею шок  мог
привести к обратным настроениям, создать  бессознательный  барьер.  Обычно
такие  люди  не  любят  возвращаться  туда,  где   они   испытали   что-то
непристойное.
     - А заметили ли вы, что  после  ожога  хозяйка  не  проводила  ее  до
дверей? И что это было в первый раз после их знакомства?
     - Я не обратил на это внимания. А что?
     - Так. Если применение мази было последним действием, и смерть  стала
неизбежной, для мадам Менделип становилось неудобным,  если  жертвы  будут
ходить часто в лавку, пока их не убьет яд. Приступ может даже  начаться  в
лавке и привести к опасным расследованиям. Поэтому было умным сделать так,
чтобы жертвы потеряли всякий интерес к ней, даже чувствовали  неприязнь  к
ней, или забывали ее. Это можно легко сделать под гипнотическим внушением.
А мадам Менделип имела для этого все возможности. Разве это  не  объясняет
поведения Харриет?
     - Да, - снова сознался я.
     - И поэтому женщина не пошла  к  двери.  Ее  план  удался.  Все  было
кончено. Она внушила то, что хотела, и контакт с Харриет больше не  нужен.
Она выпускает ее без сопровождения. Показательно для окончания всего...  -
он задумался. - Нет нужды опять встречаться с Харриет, - прошептал  он,  -
до ее смерти.
     Я вздрогнул.
     - Что вы хотите этим сказать?
     Брейл подошел к почерневшему месту на полу и поднял кристаллик. Потом
посмотрел на гротескную фигуру с ребрами скелета на столе.
     - Интересно, как подействует на нее огонь, - подумал он вслух и хотел
поднять скелет. Но тот прилип  к  столу,  и  Брейлу  пришлось  его  сильно
дернуть. Раздался  резкий  металлический  звук,  и  Брейл  выронил  его  с
испуганным восклицанием. С минуту проволока извивалась на полу, как  живая
и, наконец, раскрылась; несколько минут она еще скользила как змея,  затем
стихла,  вздрагивая.  Мы  посмотрели  на  стол.   Вещество,   напоминающее
скрюченное безголовое тело, исчезло. На его месте осталась  только  пленка
серой тонкой пыли. Некоторое время она  клубилась  и  шевелилась,  как  от
ветра, потом исчезла.





     - Она умеет отделываться от улик, - рассмеялся Брейл, но в  смехе  не
было веселья. Я промолчал. Эту  же  мысль  я  скрыл  от  Мак-Кенна,  когда
исчезла голова куклы. Избегая дальнейших разговоров  на  эту  тему,  мы  с
Брейлом отправились навестить Рикори.
     У двери стояли два  новых  телохранителя.  Они  вежливо  поднялись  и
ответили на наши вопросы.
     Мы тихо зашли. Рикори спал. Он  дышал  легко,  спокойно,  в  глубоком
здоровом сне.
     Комната была в конце здания, окна выходили  в  небольшой  садик.  Оба
моих дома старомодны; толстые  лозы  вирджинского  винограда  оплетают  их
задние фасады.
     Я приказал сестре установить экран и лампы,  чтобы  на  Рикори  падал
очень слабый свет. Я предупредил телохранителей,  что  здоровье  их  босса
зависит в значительной мере от тишины. Было около шести часов. Я пригласил
Брейла к обеду, затем попросил  его  навестить  пациентов  в  госпитале  и
вызвать меня, если появится необходимость.
     Мне хотелось быть дома в момент пробуждения Рикори.
     Мы почти кончили обед, когда зазвонил телефон. Брейл взял трубку.
     - Мак-Кенн, - сказал он.
     Я подошел.
     - Как босс?
     - Лучше. Я ожидаю,  что  он  проснется  и  заговорит,  -  ответил  я,
внимательно прислушиваясь, какова будет реакция.
     - Это чудесно, док!
     Я не мог уловить в его тоне ничего, кроме глубокого удовлетворения.
     - Слушайте, док. Я видел Молли и узнал кое-что. Зашел к ней сразу  от
вас. Муж ее был дома; мы оставили с ним ребенка, и я повез ее покататься.
     - Знала она о смерти Питерса? - перебил я.
     - Нет. И я ей не сказал. Теперь слушайте. Я говорил вам про  Горти...
Как кто? Да мисс Дарили, девушка Джима Уилсона.  Да.  Дадите  вы  говорить
наконец? Я вам сказал, что Горти любила ребенка Молли.
     В начале прошлого месяца Горти явилась с красивой куклой для девочки.
У нее была поранена рука, и она сказала, что  повредила  ее  там  же,  где
достала куклу. Женщина наложила ей повязку, она подарила ей куклу,  потому
что Горти показалась ей хорошенькой  и  согласилась  попозировать  ей  для
статуэтки, что ли. Горти это очень польстило, и она  страшно  расхваливала
эту даму.
     Через неделю Питер зашел к Молли и увидел эту куклу. Она  понравилась
ему; он даже приревновал девочку к Горти и спросил, где она ее достала. Та
дала ему адрес мадам Менделип. Том сказал, что кукла  хороша  и  ей  нужна
пара, и решил  достать  куклу-мальчика.  И  через  неделю  принес  чудного
мальчишку-куклу. Молли спросила, сколько  он  заплатил  (она  скрыла,  что
Горти  заплатила  позированием).  Молли  говорит,  что  Том  смутился,  но
ответил, что плата за куклу его не разорила.
     Тогда она стала шутить, спрашивая, не нашла ли  мастерица  кукол  его
достаточно хорошеньким, чтобы  позировать  ей,  но  в  это  время  девочка
закапризничала, и она отвлеклась, не получив ответа.
     Том не показывался до первых чисел этого месяца. Когда он явился,  на
руке его была повязка, и Молли шутя спросила его, не поранил  ли  он  руку
там, где взял куклу.
     - "Да, там, - удивленно ответил он, - но какого черта  ты  знаешь  об
этом?" Да, да, именно так и спросил. Что? Завязала ли она ему  руку?  Нет,
не знаю. Молли не сказала, я не спрашивал.
     - Слушайте, док, я вам говорил,  что  Молли  не  дура.  Мне  пришлось
потратить два часа, чтобы все выяснить. Говорил о том,  о  другом,  опять,
будто невзначай, возвращался к старому. Но я боялся задавать слишком много
вопросов. Да, я сам понимаю, док, что глупо, но  повторяю,  что  я  боялся
заходить слишком далеко. Молли слишком умна.
     Рикори,  когда  был  у  нее,  видимо,  применял  ту  же  тактику.  Он
восхищался куклами, спрашивал, где она их достала, сколько  это  стоило...
Вспомните, я говорил вам, что оставался в машине,  когда  он  был  у  нее.
После этого он приехал домой, звонил по телефону,  а  потом  отправился  к
этой бабе-яге. Вот и все. Что-нибудь это значит? Да, тогда здорово!
     Он помолчал немного, но трубку не вешал.
     - Ты слушаешь, Мак-Кенн? - спросил я.
     - Да, я думал... Мне хотелось быть с вами, когда босс  проснется.  Но
мне нужно съездить  и  удостовериться,  как  мои  люди  смотрят  за  этими
коровами Менделип. Может быть, я попозже заеду к вам. Всего!
     Я медленно подошел к Брейлу, пытаясь привести в порядок разбегающиеся
мысли. Я повторил ему то, что сказал Мак-Кенн.
     Он не перебивал меня. Потом спокойно сказал:
     - Гортензия Дарили отправляется к старухе Менделип,  ей  дают  куклу,
просят позировать, ранят, затем лечат рану, и  она  умирает.  Питерс  тоже
отправляется к ней, получает куклу, как Гортензия. Вы  видели  куклу,  для
которой он, видимо, позировал. Харриет прошла через  то  же  самое.  Также
умерла. Что же теперь?
     Я вдруг почувствовал себя  старым  и  утомленным.  Не  очень  приятно
видеть и чувствовать, как рушится знакомый и организованный мир. Я  сказал
устало:
     - Не знаю.
     Брейл погладил меня по плечу.
     - Поспите немного. Сестра позовет  вас,  если  Рикори  проснется.  Мы
доберемся до сути истории.
     - Если даже сами в нее попадем, - улыбнулся я.
     - Даже если сами должны будем в нее  попасть,  -  сказал  он,  но  не
улыбнулся.
     После ухода Брейла я долго сидел глубоко задумавшись. Затем попытался
читать, но безуспешно. Мой  кабинет,  как  и  комната  Рикори,  выходит  в
маленький сад. Я подошел к окну и стал смотреть в него,  ничего  не  видя.
Яснее, чем когда-либо, я чувствовал себя стоящим  перед  закрытой  дверью,
которую важно было открыть.
     Я вернулся в кабинет и удивился, что уже 10 часов. Я погасил  свет  и
лег на кушетку. Почти тотчас же я  заснул.  Я  проснулся,  вздрогнув,  как
будто кто-то сказал мне что-то громкое прямо в ухо, и сел,  прислушиваясь.
И вдруг  я  почувствовал,  что  тишина  какая-то  странная,  давящая.  Она
заполняла кабинет густой массой, ни один звук  снаружи  не  мог  пробиться
сквозь нее. Я вскочил на ноги и  включил  свет.  Тишина,  казалось,  стала
изливаться из комнаты, как что-то материальное. Но медленно.
     Теперь я мог расслышать тиканье моих часов. Я неторопливо  подошел  к
окну, нагнулся  над  подоконником  и  высунулся,  чтобы  глотнуть  чистого
воздуха. Потом я высунулся еще больше, чтобы  взглянуть  на  окно  комнаты
Рикори. При  этом  я  оперся  рукой  о  ствол  виноградной  лозы  и  вдруг
почувствовал, что она слегка дрожит, как будто кто-то осторожно трясет  ее
или по ней взбирается какое-то маленькое существо.
     Окно комнаты Рикори вдруг  осветилось.  Позади  я  услышал  тревожный
звонок и бросился вверх по лестнице. У дверей  комнаты  Рикори  стражи  не
было, двери были распахнуты. Я остановился на пороге ошеломленный. Один из
стражей перегнулся через подоконник с автоматом в руках, другой  склонился
над телом Рикори, лежащим на полу. Пистолет его  был  направлен  на  меня.
Кровать была пуста. За столом сидела сиделка,  голова  ее  свешивалась  на
грудь, она спала или была без сознания. Телохранитель опустил оружие.
     Я нагнулся над Рикори. Он лежал вниз  лицом  в  нескольких  футах  от
кровати. Я перевернул его. Лицо было смертельно бледное, но сердце билось.
     - Заприте дверь, и помогите положить его на кровать,  -  приказал  я.
Телохранитель повиновался. Человек у окна, не оборачиваясь, спросил сквозь
зубы:
     - Босс умер?
     - Не совсем, - ответил я и затем выругался, что делал весьма редко:
     - Что же вы, черт побери, мерзавцы этакие, за сторожа?
     Человек, запиравший дверь, невесело засмеялся.
     - Тут есть много такого, о чем следует порасспрашивать, док.
     Я взглянул на сиделку. Она все еще сидела в расслабленной позе.
     Я снял с Рикори пижаму и начал детальное обследование  тела.  Никаких
следов не было.  Я  сделал  адреналин,  потом  занялся  сиделкой.  Она  не
просыпалась. Я стал трясти ее, потом поднял веки.  Зрачки  были  сжаты.  Я
поднес к ним яркий свет, но реакции не было. Пульс и дыхание были слабыми,
но не опасны. Я оставил ее в покое и обратился к стражам.
     - Что случилось?
     Они смущенно поглядывали друг на друга. Стоявший у окна махнул рукой,
как бы приглашая своего товарища поговорить.
     Тот начал.
     - Мы сидели в коридоре. Вдруг в  доме  наступила  какая-то  проклятая
тишина. Я сказал Джеку: "Как будто глушители подставили во всем доме".  Он
ответил: "Да". И вдруг мы услышали звук из комнаты, как от падения тела  с
кровати. Ворвались в комнату и увидели босса в таком виде, как застали вы.
И сиделку тоже. Мы позвонили, и скоро пришли вы. Это все, Джек?
     - Да, - ответил тот, - я полагаю, все.
     Я посмотрел на него подозрительно.
     - Ты полагаешь, что это все? Что ты хочешь сказать этим "я полагаю"?
     Они снова переглянулись.
     - Давай, катай все, Билл, - сказал Джек.
     - Черт, ведь не поверит, - сказал тот.
     - И никто не поверит. Тем не менее, расскажи.
     Билл начал.
     - Когда мы ворвались в комнату, мы увидели  что-то  похожее  на  пару
дерущихся кошек на подоконнике. Босс  лежал  на  полу.  Мы  схватились  за
пистолеты, но боялись стрелять, так как вы  сказали  нам,  что  шум  может
убить босса. Потом мы услышали странный звук, будто кто-то играл на флейте
за окном. Два существа разъединились и прыгнули за окно.  Мы  бросились  к
окну, но ничего не увидели.
     - Вы видели какие-то существа? На что они были похожи?
     - Скажи, Джек.
     - На кукол.
     Дрожь пробежала у меня по спине. Это был ответ, которого я  ожидал  и
боялся. Выпрыгнули в окно! Я вспомнил, как дрожала ложа.
     Билл посмотрел на меня, и рот у него раскрылся.
     - Иисус, Джек, - прошептал он. - Док верит этому.
     Я заставил себя говорить.
     - Какие это были куклы?
     Джек у окна ответил уже более доверительно.
     - Одну мы не рассмотрели.  Другая  была  совсем  как  одна  из  ваших
сиделок, если бы ее уменьшить футов до двух.
     Одна  из  моих  сиделок...  Уолтерс!..  Я  почувствовал  слабость   и
опустился на край кровати. Что-то белое на полу у  кровати  привлекло  мое
внимание. Я тупо посмотрел на эту вещь несколько секунд, потом нагнулся  и
поднял ее. Это была... шапочка сиделки, маленькая копия тех, которые носят
мои сиделки. Она была как раз  таких  размеров,  которые  нужны  были  для
двухфутовой куклы. На полу лежало еще что-то. Я поднял. Это была веревочка
из волос с узелками... Светлые пепельные волосы... Девять сложных узлов на
разных расстояниях друг от друга.
     Билл стоял, глядя на меня с тревогой, потом спросил:
     - Хотите, я найду ваших людей, док?
     - Постарайтесь найти Мак-Кенна, -  попросил  я,  затем  повернулся  к
Джеку. - Заприте окна, опустите гардины, проверьте дверь.
     Билл позвонил по телефону. Сунув шапочку  и  веревочку  в  карман,  я
подошел к сиделке. Она начала быстро приходить в себя.  Через  две  минуты
мне удалось разбудить ее.
     Сначала она ничего не понимала, затем встревожилась и вскочила.
     - Я  не  видела,  как  вы  вошли,  доктор.  Неужели  я  заснула?  Что
случилось?
     Она схватилась за горло.
     - Я надеюсь, что вы нам об этом расскажете, - сказал я мягко.
     Она взглянула на меня с удивлением.
     - Я не знаю... стало вдруг очень тихо... Мне показалось, будто что-то
шевелится на подоконнике... затем появился  какой-то  странный  свет...  и
затем я увидела вас, доктор.
     Я спросил:
     - Не можете ли вы вспомнить что-нибудь о том, что вы видели на  окне?
Малейшую деталь, малейшее представление. Попытайтесь, пожалуйста.
     Она ответила медленно.
     - Там было что-то белое... Оно наблюдало за  мной...  Затем  появился
странный свет... запах цветов... Это все.
     Билл повесил трубку.
     - Все в порядке, док. Пошли за Мак-Кенном. Что теперь?
     - Мисс Натлер, - обратился я к сестре, - я заменю вас сегодня.  Идите
спать. Я хочу, чтобы вы выспались.  Советую  вам  принять...  -  я  назвал
лекарство.
     - Вы не сердитесь, не считаете, что я недобросовестна?
     - Нет, нет, - я улыбнулся и погладил ее по плечу. - Просто  произошли
некоторые серьезные изменения в состоянии больного. И  все.  Не  задавайте
больше вопросов и идите.
     Я проводил ее и запер дверь. Потом сел около Рикори. "Шок, который он
испытал, должен пройти или убить его", - подумал я мрачно.  Одна  рука  со
сжатым  кулаком  начала  медленно  подниматься,  губы   зашевелились.   Он
заговорил по-итальянски так быстро, что я не уловил ни  единого  слова.  Я
встал. Паралич кончился. Он мог двигаться и говорить.  Но  вернется  ли  к
нему сознание? Это будет ясно через несколько часов; больше  я  ничего  не
мог сделать.
     - Слушайте меня внимательно, - сказал я обоим ребятам, -  то,  что  я
скажу, покажется вам диким, но вы должны повиноваться мне даже в  мелочах,
от этого зависит жизнь Рикори. Я хочу, чтобы один из вас сел позади меня у
стола. Другой сядет в  головах  кровати  Рикори  между  мною  и  им.  Если
заметите какое-нибудь изменение в состоянии Рикори,  немедленно  разбудите
меня. Ясно?
     - Ясно, - ответили они.
     - Очень хорошо. Теперь самое важное. Вы должны внимательно  наблюдать
за мной, буквально не сводить с меня глаз. Если я подойду к вашему  боссу,
я могу сделать только три вещи: послушать его сердце  и  дыхание,  поднять
веки и измерить температуру.  Если  вам  покажется,  что  я  хочу  сделать
что-нибудь другое - остановите меня. Если я буду сопротивляться -  свяжите
меня, но рот не затыкайте, слушайте, что я  говорю  и  запоминайте,  затем
позвоните доктору Брейлу. Вот его телефон. - Я написал на клочке бумаги. -
И не вредите мне больше, чем необходимо.
     Они засмеялись, затем переглянулись между собой недоуменно.
     - Если вы так говорите, док... - начал с сомнением Билл.
     - Я так говорю. Не рассуждайте, ребята. Если вы будете грубы со мной,
я не обижусь.
     - Док знает, что говорит, Билл, - сказал Джек.
     - Тогда ладно, - согласился Билл.
     Я потушил все лампы, за исключением той, которая  стояла  на  столике
сиделки, потом вытянулся на стуле и установил лампу так,  чтобы  мое  лицо
было хорошо видно. Маленькую белую шапочку я положил в  ящик  стола.  Джек
сел возле Рикори. Билл придвинул стул и сел напротив меня. Я засунул  руки
в карман, закрыл глаза,  постарался  ни  о  чем  не  думать.  Веревочку  с
узелками я держал в  руке,  засунутой  в  карман.  Оставив  на  время  мои
концепции о здравом порядке в этом мире, я решил дать мадам  Менделип  все
возможные шансы действовать.
     Вскоре я заснул. Сквозь сон я услышал, как пробил час ночи.
     ...Где-то дул ветер. Он схватил меня и  унес.  Я  не  имел  тела  или
какой-то формы,  и  все  же  существовал,  бесформенный,  но  чувствующий,
кружащийся  по  воле  ветра,  уносящийся   в   бесконечное   пространство.
Бестелесный, нематериальный, я знал все-таки, что существую, больше  того,
я обладал какой-то неземной  жизненностью.  Я  ревел  вместе  с  ветром  в
нечеловеческом  ликовании.  Ветер  нес   меня   обратно   из   неизмеримых
пространств... Вот я как бы проснулся, но пульс странной  жизненности  все
еще пронизывал меня... Ах! Там  на  кровати  было  что-то,  что  я  должен
уничтожить, убить, чтобы мой пульс не замер, чтобы  ветер  подхватил  меня
снова, унес, дал бы мне свою энергию... Но осторожнее,  осторожнее...  вот
тут в горле под ухом... в этом  место  я  должен  вонзить...  затем  снова
улететь  с  ветром...  туда,  где  бьется  пульс...  Что  держит   меня?..
Осторожнее, осторожнее... - Я хочу померить его температуру. - Теперь один
быстрый прыжок - и в горло, в то место, где бьется пульс.  Нет,  не  этим!
Кто это сказал? Все  еще  держат  меня.  Ярость,  всепоглощающая  в  своем
бессилии... темнота и звук удаляющегося ветра...
     Я услышал голос:
     - Стукни его еще раз, Билл, но не сильно. Он приходит в себя.
     Я почувствовал сильный удар по лицу,  танцующий  туман  развеялся.  Я
стоял на полпути между столиком сиделки и кроватью. Джек держал мои  руки.
Рука Билла была еще поднята. Я что-то крепко сжимал в руке.  Я  посмотрел.
Это был большой скальпель, отточенный, как бритва.
     Я уронил его и сказал спокойно:
     - Теперь все в порядке, можете отпустить меня.
     Билл не сказал ничего. Его товарищ не разжал рук. Я посмотрел на  них
внимательно и увидел, что лица обоих землисто-бледные.
     Я сказал:
     - Это было то, чего я ожидал. Поэтому я  и  дал  вам  соответствующие
инструкции. Все кончено. Вы можете направить на меня оружие, если желаете.
     Джек опустил мои руки.
     Я пощупал лицо и сказал мягко:
     - Вы стукнули меня довольно сильно, Билл.
     Он ответил:
     - Если бы вы видели ваше собственное лицо, док, вы  бы  не  удивились
тому, что я ударил изо всех сил.
     Я кивнул, прекрасно понимая теперь демонический  характер  испытанной
ярости.
     - Что я делал, Билл?
     - Вы проснулись, сидели несколько минут, глядя на босса. Затем вынули
что-то из ящика и встали, сказав, что хотите измерить температуру. Вы были
уже на полпути, когда мы заметили, что у  вас  в  руках.  После  этого  вы
словно обезумели. И мне пришлось стукнуть вас. Все.
     Я  снова  кивнул.  Затем  вынул  из  кармана  веревочку  с  узелками,
сплетенную из волос, положил ее на поднос  и  поднес  к  ней  спичку.  Она
начала гореть, извиваясь, как маленькая змея и при этом  крошечные  узелки
сами развязывались. На подносе образовалась кучка пепла.
     - Я думаю, что сегодня больше ничего не  будет,  -  сказал  я,  -  но
все-таки, будьте настороже, как всегда.
     Я снова упал на стул и закрыл глаза.
     Да, Брейл не показал мне души, но я поверил в мадам Менделип.





     Конец ночи. Я спал крепко и без снов. Проснулся я как обычно, в семь.
Я спросил телохранителей, не слышно ли чего-нибудь  от  Мак-Кенна,  и  они
ответили отрицательно. Я был немного удивлен, но они, казалось, не придали
этому особого значения. Они скоро должны были смениться. Я предупредил их,
чтобы они никому ничего о событиях ночи не  рассказывали,  за  исключением
Мак-Кенна, и они уверили меня, что будут молчать. Кроме того, я  предложил
им, чтобы они дежурили в комнате, а не у дверей.
     Рикори спал  крепко  и  спокойно,  состояние  его  было  отличное.  Я
подумал, что  второй  шок  как  бы  противодействовал  первому.  Когда  он
проснется, он сможет говорить и двигаться. Я сказал об этом его  людям.  Я
видел, что они горят желанием задать ряд вопросов, но я  дал  понять,  что
отвечать не собираюсь.
     В десять тридцать ко мне забежал  Брейл  позавтракать  и  доложить  о
больных. Я рассказал ему  о  ночных  делах,  умолчав,  правда,  о  шапочке
сиделки и моем печальном опыте. Я сделал это потому, что  Брейл  ухватился
бы за эту шапочку. Я сильно подозревал, что он был влюблен в Уолтерс и что
я не смогу в этом случае удержать его от визита к кукольной мастерице. Это
было бы опасного для него, а его наблюдения не имели бы никакой  цены  для
меня. Кроме того, узнав о моем  опыте,  он  отказался  бы  оставлять  меня
одного. А это помешало бы моему решению увидеть мадам Менделип наедине (за
исключением Мак-Кенна, который наблюдал бы за мной извне).
     Что могло получиться из этого, я не знал. Но только это могло  спасти
мое  самоуважение.  Признать,  что  все  случившееся   было   колдовством,
волшебством, сверхъестественным - означало сдаться  на  милость  суеверия.
Ничего нет сверхъестественного! Если  что-нибудь  существует,  оно  должно
подчиняться естественным законам. Мы можем не знать этих законов,  но  они
существуют.
     Если мадам Менделип обладает неизвестным знанием, я  должен  раскрыть
его. Тем более, что я смог предугадать ее технику.  Во  всяком  случае,  я
должен ее увидеть. Но сегодня был день моих консультаций, и до двух  часов
дня я не мог уйти. Я попросил Брейла остаться  на  дежурство  после  двух.
Около двенадцати сиделка позвонила и сообщила, что Рикори проснулся, может
говорить и просит меня придти.
     Он улыбнулся мне, когда я вошел. Я нагнулся послушать его пульс, и он
сказал мне:
     - Я думаю, вы спасли больше, чем мою жизнь, доктор Лоуэлл,  благодарю
вас, я этого не забуду.
     Немного цветисто, но в его характере. Это показывало,  что  мозг  его
работал нормально, и я успокоился.
     - Да, вы были плохи. - Я погладил его руку.
     Он прошептал:
     - Были еще случаи смертей...
     Мне захотелось узнать, помнит  ли  он  что-нибудь  о  том  вечере.  Я
ответил:
     - Нет, но вы потеряли много сил с тех пор, как  Мак-Кенн  привез  вас
сюда. Я не хочу, чтобы вы  много  разговаривали  сегодня...  -  И  добавил
обычным тоном: - Нет, ничего не случилось.  О,  да,  вы  упали  с  кровати
сегодня утром. Вы помните?
     Он посмотрел на людей, потом на меня и сказал:
     - Я слаб, очень слаб. Вы должны быстро поставить меня на ноги.
     - Вы будете сидеть через пару дней.
     - Меньше, чем через два дня, я должен встать. Есть одна вещь, которую
я должен сделать. Я не могу ждать.
     Я не хотел, чтобы он волновался, и сказал решительно:
     - Это зависит только от вас. Я дам указания о  вашем  питании.  Кроме
того, я хочу, чтобы ваши ребята оставались в комнате.
     - И тем не менее, вы хотите уверить меня, что ничего не случилось,  -
сказал он.
     - Я хочу, чтобы ничего не случилось.
     Я нагнулся над ним и прошептал: Мак-Кенн расставил  людей  вокруг  ее
жилища. Она не сможет убежать.
     - Но ее слуги способнее моих, доктор, - ответил он.
     Я взглянул на него - глаза его были непроницаемы. Я пошел в кабинет в
глубокой задумчивости. Что знал Рикори?
     В половине первого позвонил Мак-Кенн. Я  был  так  рад  услышать  его
голос, что даже рассердился.
     - Где ты был?.. - начал я.
     - Слушайте, док, я у  сестры  Питерса,  Молли,  -  перебил  он  меня.
Приходите скорее.
     Это требование еще больше рассердило меня.
     - Не сейчас, я освобожусь только после двух.
     - А не можете ли вы все-таки приехать? Что-то случилось, и я не знаю,
что делать.
     В его голосе слышалось отчаяние.
     - Что случилось? - спросил я.
     - Я не могу сказать по...  -  голос  его  снизился,  стал  мягким,  я
слышал, как он сказал: "Успокойся, Молли, это не поможет". И затем мне:  -
Ну, хорошо, приезжайте, когда сможете док, я подожду.  Запишите  адрес.  -
Затем, когда он все продиктовал, я услышал, как он  сказал:  "Оставь  это,
Молли! Я не уеду от тебя". Он резко повесил трубку.
     Я вернулся к столу обеспокоенный. Он даже не спросил о Рикори  -  это
было само по себе тревожным признаком. Может быть, Молли узнала  о  смерти
брата и ей стало плохо? Я вспомнил,  что  Рикори  говорил,  что  она  ждет
ребенка. Нет, я чувствовал, что паника Мак-Кенна вызвана  чем-то  большим.
Убедившись, что серьезных вызовов нет, я попросил дежурного отсрочить  их,
заказал машину и назвал адрес Молли.
     Мак-Кенн встретил меня на пороге, лицо его похудело  и  осунулось,  в
глазах стояло загнанное выражение. Он молча пропустил меня через гостиную.
Я увидел женщину с плачущим ребенком на  руках.  Мак-Кенн  провел  меня  в
спальню. На кровати лежал мужчина, накрытый покрывалом  до  подбородка.  Я
нагнулся, попробовал пульс, сердце. Он был мертв. Мак-Кенн сказал:
     - Муж Молли. Осмотрите его, как босса.
     Я почувствовал исключительно  неприятное  чувство.  Питерс,  Уолтерс,
Рикори,  этот  лежащий  передо  мной  -  будто  какая-то  рука  специально
направляла меня; когда же это прекратится?
     Я раздел мужчину, вынул из сумки увеличительное  стекло  и  зонды.  Я
осмотрел все тело, дюйм за дюймом, начиная от области сердца. Ничего...  Я
перевернул тело и сейчас же в основании черепа увидел крошечную  точку.  Я
вынул самый тонкий зонд и ввел  его.  Зонд  -  и  опять  у  меня  возникло
ощущение бесконечного повторения  -  свободно  скользнул  в  отверстие.  Я
слегка пошевелил им. Что-то вроде длинной тонкой иглы было  введено  в  то
место, где позвоночник соединяется  с  мозгом.  Случайно,  а  может  быть,
потому, что игла дико вращалась, чтобы  прервать  нервные  пути,  случился
паралич  дыхания.  Это  вызвало  моментальную  смерть.  Я  вынул  зонд   и
повернулся к Мак-Кенну.
     - Этот человек убит. Убит  тем  же  оружием,  от  которого  пострадал
Рикори. Но на этот раз более умело.
     - Да? - спокойно спросил Мак-Кенн. - С этим человеком были только его
жена и ребенок. По-вашему, это они убили его, как вы  говорили  на  нас  с
Полем?
     - Что ты знаешь, Мак-Кенн, и как ты попал сюда?
     Он терпеливо ответил:
     - Меня не  было  здесь...  Это  случилось  в  два  часа  ночи.  Молли
позвонила мне с час назад.
     - Ей повезло больше, чем мне, - сказал я сухо. - Ребята  Рикори  ищут
тебя с часу ночи.
     - Я знаю, но я уходил по делам босса  и  вашим.  Во-первых,  я  хотел
узнать, где племянница этой дикой кошки держит свой маленький  автомобиль.
Я нашел, но поздно.
     - Ну а люди, которые должны были наблюдать?
     - Слушайте, док, поговорите с Молли. Я боюсь за нее. Ее  поддерживает
только то, что я говорил ей о вас.
     Мы вернулись в комнату. Женщине было не более 27-28 лет. При  обычных
обстоятельствах она была бы очень хороша. Теперь ее лицо  было  смертельно
бледно, глаза полны ужаса, граничащего с сумасшествием. Глаза  глядели  на
меня, не видя. Она все время растирала губы концами пальцев.  Девочка  лет
четырех продолжала беспрерывно плакать.
     Мак-Кенн встряхнул ее за плечи.
     - Кончи это, Молли, - сказал он грубо, но с жалостью. - Вот док.
     Женщина посмотрела на меня и спросила со слабой надеждой:  "Он  жив?"
Она прочла ответ на моем лице и закричала:  "О,  Джонни,  Джонни,  родной!
Умер!" Потом взяла на руки ребенка и сказала почти  спокойно:  "Успокойся,
крошка, мы скоро увидимся с ним".
     Мне бы  хотелось,  чтобы  она  заплакала;  этот  глубокий  страх,  не
оставляющий ее глаз, был слишком силен, он как бы закрывал все выходы  для
горя. Ее мозг длительное время не мог вынести такое напряжение.
     - Мак-Кенн, - прошептал я, - скажи ей что-нибудь, сделай  что-нибудь,
что хоть немножко подбодрит или отвлечет ее. Сделай так, чтобы она  сильно
рассердилась или заплакала. Все равно, что.
     Он кивнул. Потом выхватил ребенка  у  нее  из  рук,  спрятал  его  за
спиной, близко наклонился к ней и грубо спросил:
     - Ну-ка, скажи начистоту, Молли, почему ты убила Джона?
     На минуту она замерла, не понимая. Затем вся вздрогнула.  Ужас  исчез
из ее глаз, и они заблестели от бешенства. Она бросилась  на  Мак-Кенна  и
принялась бить его кулаками по лицу.
     Я поймал ее за руки. Ребенок кричал.
     Напряжение  ее  тела  ослабло,   руки   бессильно   опустились.   Она
соскользнула на пол и положила голову на колени. И слезы  пошли.  Мак-Кенн
хотел поднять ее и успокоить.
     Я остановил его.
     - Пусть поплачет. Для ее это лучше всего.
     Немного погодя, она взглянула на Мак-Кенна и спросила тихо:
     - Ты ведь не думаешь этого, Дан?
     - Нет. Я знаю, что это не так. А сейчас расскажи все доку - и скорее.
     Она спросила довольно спокойно.
     - Вы будете задавать вопросы, доктор, или мне просто рассказывать?
     Мак-Кенн сказал:
     - Расскажи так, как рассказала мне. Начни с куклы.
     Я кивнул. Она начала.
     - Вчера перед обедом Дан приехал и повез меня покататься. Обычно Джон
не приходит... не приходил домой до шести. Но вчера он беспокоился обо мне
и приехал домой рано, около трех. Он любит... любил Дана, и настоял, чтобы
я поехала.
     Я вернулась около  шести.  "Пока  ты  отсутствовала,  Молли,  дочурке
прислали подарок, - сказал он. -  Это  опять  кукла.  Я  уверен,  что  это
прислал Том". Том - мой брат.
     Я открыла коробку на столе. Там лежала чудеснейшая  кукла.  Маленькая
девочка, но не ребенок, а лет двенадцати. Одета ученицей, с книжками через
плечо, высотой около тридцати сантиметров. Личико как  у  ангелочка.  Джон
сказал: "Адрес был на твое имя, Молли. Я подумал, что там цветы, и  вскрыл
посылку. Просто так и ждешь,  что  она  заговорит,  правда?  Эта  кукла  -
портрет. Я уверен, что он сделан с живой модели". Я тоже решила, что куклу
прислал Том, он уже дарил моей дочери  куклу.  А  моя  подруга...  которая
умерла... рассказывала мне, что женщина, которая делает кукол, просила  ее
позировать для нее. А когда я спросила Джона, не было ли там  записки  или
письма, он  вытащил  из  кармана  странную  вещь  -  веревочку  из  волос,
завязанную узелками. "Вот что там было... Удивляюсь,  что  за  фантазия  у
Тома", - сказал Джон. Он положил веревочку обратно в карман и мы забыли  о
ней.
     Маленькая Молли спала.  Мы  поставили  куклу  так,  чтобы  она  сразу
увидела ее, как только проснется. И Молли  не  могла  от  нее  оторваться,
когда увидела ее.
     Когда она ложилась спать, я хотела забрать куклу, но она расплакалась
и пришлось куклу оставить. Перед сном мы подошли к колыбельке, она стоит в
спальне в углу, у окна. Джон сказал: "Господи, Молли, я  бы  не  удивился,
если бы кукла встала и пошла. Она выглядит такой живой, как наша  дочурка!
Для нее позировала прелестная  девочка".  И  это  было  так.  У  нее  было
прелестное доброе личико. О, доктор, это было так ужасно, так ужасно...
     Я увидел, что страх опять появляется в ее глазах.
     Мак-Кенн сказал:
     - Держись, Молли.
     Она продолжала:
     - Я попыталась оторвать куклу, боясь, что во сне Молли  может  помять
ее, но Молли крепко ее держала и мне не хотелось беспокоить ее.
     Когда  мы  раздевались,  Джон  опять  вынул  из   кармана   волосяную
веревочку. "Странная штука, когда увидишь Тома, спроси, что это такое",  -
сказал он, потом сунул ее в ящик стола у кровати и заснул. Потом заснула и
я... Потом я проснулась... или думала, что проснулась... Не знаю, спала  я
или нет... и все же... О, господи, я слышала, как умирал Джон.
     И слезы снова брызнули из ее глаз.
     - Если я проснулась, то от странной тишины. Она бывает только во сне,
такая тишина. Мы живем на втором этаже, и к нам всегда доносятся  звуки  с
улицы. Я прислушивалась, пытаясь уловить хоть  малейший  шум.  Я  даже  не
слышала дыхания  Джона.  Что-то  жуткое  было  в  этой  тишине.  Я  хотела
разбудить Джона, но не могла ни двигаться, ни крикнуть. Занавески на окнах
были наполовину опущены. Слабый свет проникал из-под них с улицы.
     И вдруг он исчез. Комната  погрузилась  во  мрак.  И  затем  появился
зеленый свет, но не снаружи. Он был в самой комнате! Он слегка  разгорался
и угасал, разгорался и угасал, но после каждого  угасания  становился  все
ярче. Он был как свет, но это не был свет -  он  сиял,  был  повсюду,  под
столом, под стульями - он не давал тени! Я могла  видеть  все  в  комнате,
видела дочурку в колыбели и голову куклы у нее на плече.
     И  вдруг  кукла  зашевелилась!   Она   повернула   голову,   как   бы
прислушиваясь к дыханию ребенка, и положила ручки на  руку  ребенка.  Рука
упала. Кукла села! Теперь я была уверена, что это  сон.  Странная  тишина,
странный зеленый свет и это... Кукла упала через стенку колыбельки на пол.
Затем добежала вприпрыжку до кровати, как  ребенок,  таща  за  собой  свои
учебники  на  ремешке.  Она  поворачивала  голову  во  все  стороны,   как
любопытное дитя.
     Потом увидела туалетный столик,  остановилась,  потом  вспрыгнула  на
него, села на край  стола  и  стала  любоваться  собой  в  зеркало...  Она
прихорашивалась, вертелась, рассматривая себя то через  правое,  то  через
левое плечо. Я подумала: "Какой странный дикий сон! Все это Джон со своими
замечаниями. Но я не сплю, иначе бы я не раздумывала  о  том,  почему  мне
снится сон". Все это показалось мне такой чепухой, что  я  засмеялась.  Но
звука смеха не было. Смех был как бы внутри меня.
     Но кукла, похоже, услышала. Она повернулась  и  посмотрела  прямо  на
меня. Мне показалось, что сердце  остановилось  в  груди.  У  меня  бывали
кошмары, доктор, но ужаснее глаз этой куклы я не видела ничего.  Это  были
глаза дьявола! Они отливали красным. Я хочу сказать, фосфоресцировали, как
глаза животного в темноте. Но в них  была  злоба,  жуткая  злоба,  которая
потрясла меня. Эти глаза дьявола на ангельском личике!
     Не помню, долго ли она так стояла, глядя на меня. Потом она спрыгнула
вниз и села на край стула, болтая ногами, как ребенок.  Затем  медленно  и
спокойно закинула руки за голову и также медленно их опустила.
     В одной из них была длинная, как кинжал,  игла...  Она  спрыгнула  на
пол, подбежала ко мне и спряталась под кровать. Минута - и она  взобралась
на кровать и стояла в  ногах  у  Джона,  все  еще  глядя  на  меня  своими
красноватыми  глазами.  Я  попыталась  крикнуть,  шевельнуться,  разбудить
Джона. "О, господи,  спаси,  разбуди  его,  -  молилась  я.  Кукла  начала
медленно взбираться к его  голове  вдоль  тела.  Я  попыталась  пошевелить
рукой, чтобы схватить ее. И не смогла. Кукла исчезла из моего поля зрения.
И потом... я услышала  ужасный  стон.  Я  почувствовала,  как  тело  Джона
содрогнулось, вытянулось, замерло. Затем он вздохнул.
     Я знала, что Джон  умирает.  Я  не  могла  ничего  сделать...  и  это
молчание... и зеленый свет... Из-под окон раздался какой-то  звук  свирели
или флейты. Я почувствовала какое-то движение. Кукла пробежала по  полу  и
вспрыгнула на подоконник. Она нагнулась, глядя на улицу. И увидела у нее в
руках ту  веревочку  с  узелками.  Снова  раздался  звук  флейты...  кукла
прыгнула в окно. Глаза ее сверкали, и она исчезла. Зеленый свет замигал  и
исчез. Снова появился свет под занавесками.
     Тишина... казалось, вытекала из комнаты. А меня захлестнула  какая-то
темнота. Когда я снова проснулась или пришла в себя после  обморока,  часы
пробили два. Я  повернулась  к  Джону.  Он  лежал  рядом...  так  тихо!  Я
дотронулась до него. Он был такой холодный, боже  мой,  такой  холодный...
Доктор, скажите, что было сном, а что правда? Не могла же кукла убить его?
Неужели я сама... во сне... убила Джона?





     В глазах  ее  было  что-то  такое,  что  запрещало  говорить  правду,
поэтому я солгал: "В этом-то  я  могу  вас  успокоить.  Ваш  муж  умер  от
обычного тромба в мозгу. Вы не имеете к этому ни малейшего отношения.  Что
касается куклы, вы видели просто очень яркий сон. Вот и все. Это случается
часто с нервными людьми".
     Она посмотрела на меня так, как будто рада была бы всю  душу  отдать,
чтобы поверить мне. Затем сказала:
     - Но я слышала, как он умирал.
     - Это весьма  возможно,  -  я  принялся  за  сугубо  профессиональные
объяснения, которые, я знал,  будут  ей  совершенно  непонятны,  а  потому
убедительны, - вы могли наполовину проснуться, то,  что  мы  называем  "на
грани  сознания".  Может  быть,  весь  он  был  навеян   слышанным.   Ваше
подсознание  пыталось  объяснить  звуки,  и  так   зародился   весь   этот
фантастический сон, который  вы  рассказали  мне.  То,  что  вам  казалось
длящимся несколько минут, на деле заняло часть  секунды  -  у  подсознания
свое время.  Это  обычное  явление.  Хлопает,  скажем,  дверь,  это  будит
спящего, и у него остается воспоминание о каком-то необычайно  ярком  сне,
кончившимся громким звуком. На самом  деле  сон  начался  одновременно  со
звуком. Ему кажется, что сон длился часы, а на самом деле он  уместился  в
краткий миг между звуком и пробуждением.
     Она тяжело вздохнула: ужас в ее глазах ослабел.
     Я продолжал:
     - И есть еще что-то, о чем вам нужно помнить - ваше положение. В  это
время у женщин бывают  очень  яркие  сны,  обычно  неприятного  характера.
Иногда даже галлюцинации.
     Она прошептала:
     - Это верно. Когда я была беременна маленькой Молли, я видела ужасный
сон... - она задумалась. На лице ее снова появилось сомнение. - Но  кукла!
Кукла-то исчезла!
     Я выругал себя за то, что не подготовил себя к этому вопросу.
     Мак-Кенн пришел на помощь. Он сказал:
     - Конечно, исчезла, Молли. Я выбросил ее в мусоропровод. После  того,
что ты рассказала, я решил, что тебе лучше не видеть ее.
     Она резко спросила:
     - Где ты ее нашел? Я искала ее.
     - Видимо, ты была в таком состоянии, что тебе было не до  поисков,  -
ответил он. - Она была просто в  ногах  колыбели,  закручена  в  простыню.
Выглядела она так, будто Молли всю ночь проплясала на ней.
     Она сказала задумчиво:
     - Действительно, кукла соскользнула к ее ногам.  Кажется,  я  там  не
посмотрела.
     - Ты не  должен  был  этого  делать,  Мак-Кенн,  -  притворно  строго
обратился я к нему. - Если бы была кукла, миссис Джилмор  поняла  бы,  что
все это сон и успокоилась бы.
     - Но я думал, док, так будет лучше, - голос его звучал виновато.
     - Пойди и поищи ее, - сказал я сердито.
     Он взглянул на меня понимающе, я кивнул.  Через  несколько  минут  он
вернулся.
     - Уже вывезли мусор, - доложил он. - Кукла исчезла. Но  я  нашел  вот
что.
     Он держал в руке связку миниатюрных книжек на ремешке. Он спросил:
     - Это не те книжки, которые в твоем сне уронила кукла, Молли?
     Она вздрогнула и отпрянула в сторону.
     - Да, - прошептала она. - Убери их, Дан. Я не хочу их видеть!
     Она посмотрела на меня.
     - Думаю, что я все-таки был прав, когда выбросил куклу, доктор.
     Я взял ее холодные руки в свои.
     - Теперь слушайте меня, миссис Джилмор. Вы  должны  запаковать  вещи,
необходимые вам с Молли на неделю, и немедленно уехать отсюда. Я  думаю  о
вашем положении, о маленькой жизни, которая  скоро  появится  на  свет.  Я
займусь  необходимыми  формальностями.  Вы  можете  взять  себе  в  помощь
Мак-Кенна. Но вы должны немедленно уехать.
     К моему  облегчению,  она  охотно  согласилась.  Последовали  быстрые
сборы, затем тяжелый момент прощания с телом. Наконец,  все  было  готово.
Девочка хотела забрать своих кукол, но я запретил, несмотря  на  опасность
снова возбудить подозрения Молли.
     Я не хотел, чтобы хоть что-то от Мадам  Менделип  сопровождало  их  в
пути. Они уехали к родственникам в деревню.  Мак-Кенн  поддержал  меня,  и
куклы остались в квартире.
     Я пригласил по телефону знакомого гробовщика. Вскрытия я не опасался,
так как в моем заключении никто не стал бы сомневаться, а  крошечный  укол
невозможно было бы обнаружить. Гробовщику я сказал, что  у  жены  умершего
начались родовые схватки и ее отправили в больницу. В диагнозе я  написал,
что смерть наступила в результате тромбоза и мрачно подумал при этом,  что
такой же диагноз поставил врач банкира.
     Разделавшись с гробовщиком, я сидел  и  ждал  Мак-Кенна.  Я  старался
разобраться  во  всей  этой  фантасмагории,  которую   мой   мозг   упорно
отказывался принимать. Я начинал понимать,  что  мадам  Менделип  обладает
каким-то знанием, неизвестным современной науке.  Я  отказывался  называть
это  колдовством.  Это  слово  веками  применялось  к  самым  естественным
явлениям, причины которых разъяснялись много позже.
     Еще недавно  зажженная  спичка  была  волшебством  для  дикаря.  Нет,
мастерица  не  была  "ведьмой",  как  считал  Рикори.  Просто  она   знала
неизвестные никому какие-то законы, а мы, будучи на положении дикарей,  не
знали, что заставляет гореть спичку. Что-то от этих законов,  от  техники,
если можно так выразиться, этой  женщины,  мне  казалось,  я  уже  уловил.
Веревочка с узелками - "лестница ведьмы", была  необходима  для  оживления
кукол. Одну такую положили в карман  Рикори  перед  первым  покушением  на
него... Вторую я нашел у его кровати прошлой ночью. Я заснул,  держась  за
нее рукой, и попытался его убить. Третья веревочка  помогла  убить  Джона.
Значит ясно, что веревочка была частью механизма управления и контроля  за
куклами. Правда, пьяный бродяга, на которого напала кукла Питерса, не  мог
иметь при себе  "лестницы".  Может  быть,  она  только  приводит  кукол  в
действие,  а  потом  они  живут  какой-то  длительный  период?  И   вообще
существовала какая-то формула.  Во-первых,  предполагаемая  жертва  должна
была позировать по доброй воле для своей копии; во-вторых, необходимо было
ранить  жертву  и  ввести  ей  в  кровь  какое-то   снадобье,   вызывающее
неизвестную смерть; в-третьих, кукла должна быть точной копией жертвы.  Но
связаны ли все эти смерти с оживлением кукол? Являются ли они  необходимой
частью операции?
     Мастерица кукол считает, без сомнения, что да, я - нет.
     То, что кукла, проткнувшая Рикори, была копией Питерса, кукла-сиделка
- копией Уолтерс,  а  кукла,  убившая  Джилмора,  возможно  копией  Аниты,
двенадцатилетней школьницы, - это я признавал. Но что-то  от  жизненности,
ума, души Питерса, Уолтерс, Аниты было изъято и  перемещено  как  эссенция
всего злого в куколок с проволочными скелетами, что это "что-то"  оживляло
кукол после смерти этих людей... против этого возмущалось все мое думающее
"я". Я не мог даже заставить свой мозг принять такое предположение.
     Мой анализ прервал Мак-Кенн. Он сказал коротко:
     - Ну, с этим кончено.
     Я спросил:
     - Мак-Кенн, ты случайно не сказал правду, что выбросил куклу?
     - Нет, док, она сбежала.
     - А где ты взял книжечки?
     - Как раз там, где по словам Молли, кукла уронила их -  на  туалетном
столике. Я спрятал их в карман после ее рассказа. Она и не заметила. Я  ее
обманул. Здорово получилось, не правда ли?
     - А что бы мы сказали, если бы она спросила о веревочке?
     - Веревочка произвела на нее большое  впечатление,  но  знаете,  док,
по-моему, она и на самом деле означает чертовски много.  И  я  думаю,  что
если бы я не увез ее на прогулку и Молли бы открыла коробку вместо  Джона,
она лежала бы сейчас на его месте.
     - Ты предполагаешь?..
     - Я думаю, куклы охотятся за теми, у  кого  веревочка,  -  сказал  он
угрюмо.
     Ну что же, эта мысль приходила и мне в голову.
     - Но зачем ей понадобилось убивать Молли?
     - Может быть, она слишком много знает. Да, док, я хотел сказать  вам.
Менделип прекрасно знает, что за ней следят.
     - Ну что ж, ее слуги  лучше  моих,  -  вспомнил  я  слова  Рикори,  и
рассказал Мак-Кенну о том, что было ночью и зачем я искал его.
     - А это доказывает, что ведьма Менделип прекрасно знает,  кто  следит
за ней, - сказал он, выслушав меня. - Она старается убрать обоих - босса и
Молли. Она и за вами охотится, док.
     - Куклы кем-то сопровождаются, -  сказал  я.  -  Музыка  отзывает  их
обратно. Ведь они не тают в воздухе, а уходят куда-то... туда, где  слышна
музыка. Но куклы должны быть вынесены из лавки или  выйти  сами.  Как  они
проскальзывают мимо ваших людей?
     - Я не знаю. - Похудевшее лицо Мак-Кенна было измучено. - Белая девка
делает это. Слушайте, что я обнаружил, док.
     Вчера от вас я пошел к ребятам. Я много чего  услышал.  Они  говорят,
что около четырех часов девица уходит в помещение позади лавки, а  старуха
усаживается на ее место. В этом вроде бы нет ничего особенного.  Но  около
семи часов они вдруг видят, что девица идет по улице и входит в лавку.  Ее
ни разу не видели выходящей, и ребята, сторожащие задний выход, без  конца
ссорятся с ребятами, сторожащими выход с улицы.
     Так вот, около 11 часов ночи один из ребят шел по Бродвею,  когда  ее
обогнала маленькая машина, за рулем которой сидела девица из лавки. Он  не
мог ошибиться, он хорошо изучил ее. За  ней  никто  не  следил.  Он  начал
искать такси, но не нашел. Поэтому он вернулся к ребятам и спросил, какого
черта все это значит. И опять никто не видел, как она выходила.
     Я взял пару ребят, и мы начали прочесывать весь квартал, чтобы  найти
гараж. В четыре часа прибежал один из наших и сказал, что  видел  девушку,
по крайней мере, ему показалось, что это она, идущей по  улице  за  углом,
недалеко от лавки. В руках у нее были два больших  чемодана,  которые  она
несла так легко, как будто они были совершенно пустые.  Она  быстро  пошла
прочь от лавки. Парень на секунду отвернулся, а она исчезла.
     Он обыскал все вокруг, но ее не нашел. Было темно.  Он  дергал  ручки
дверей и калиток, но все было заперто.  Он  побежал  ко  мне.  Я  осмотрел
место. Это совсем недалеко от лавки. Там все больше лавки, а дальше склад,
народа мало, дома старые. Ну, мы осмотрели все и нашли-таки гараж.  И  там
действительно стояла машина с еще горячим радиатором,  та  самая,  которую
видели на Бродвее.
     Вместе с ребятами я вернулся к лавке и сторожил с ними до утра. Около
восьми утра девушка показалась в лавке и открыла ее.
     - И все-таки это могло быть просто совпадением. Просто похожая на нее
девушка, - упрямо сказал я.
     Мак-Кенн посмотрел на меня с сожалением.
     - Она выходила днем, и никто не видел. Почему же ей не проделать  это
ночью? Парень видел ее за рулем. И машину  нашли  около  того  места,  где
встретили эту девку.
     Я задумался. Не было причины не верить  Мак-Кенну.  Кроме  того,  это
ужасающее совпадение во времени?!
     Я сказал негромко:
     - И время ее отсутствия днем совпадает со временем,  когда  Джилморам
доставили куклу, а время отсутствия ночью совпадает со временем  нападения
на Рикори и смертью Джона Джилмора.
     - Да, да, вы попали не в  бровь,  а  в  глаз!  -  обрадованно  сказал
Мак-Кенн. - Она вышла и оставила куклу у Молли, потом вернулась. Она вышла
ночью и натравила куклу на босса. Она подождала, когда  они  выпрыгнут  из
окна. Затем она поехала  забрать  ту,  которую  оставила  у  Молли.  Затем
поспешила домой. Куклы были в чемоданах, которые она несла.
     Я не мог сдержать злого раздражения, вызванного моим бессилием:
     - Может, вы там думаете, что  она  вылетает  на  метле  из  трубы?  -
спросил я насмешливо.
     Часы пробили три. Мак-Кенн молчаливый и озабоченный, ждал приказаний.
Мы отправились на свидание с мадам Менделип.





     Я стоял  у  окна  кукольного  магазина,  стараясь  подавить  страшное
желание ворваться в него. Я знал, что Мак-Кенн следит за  мной,  что  люди
Рикори находятся в доме напротив, а также ходят  как  прохожие  по  улице.
Несмотря на грохот надземной железной дороги, шум движения вокруг  Баттери
и нормальную жизнь улицы, кукольная лавка казалась  крепостью,  в  которой
царила полная тишина. Я стоял, содрогаясь, на пороге, словно в  преддверии
неизвестного мира.
     На окне было выставлено несколько кукол, достаточно необычных,  чтобы
привлечь внимание как ребенка, так и взрослого.  Не  такие  красивые,  как
куклы, подаренные Джилморам или Уолтерс, но тоже прелестные в своем роде.
     Свет в лавке был слабый. Я заметил за  прилавком  худенькую  девушку,
без сомнения, племянницу хозяйки. Размеры лавки не обещали наличия большой
комнаты сзади,  о  которой  писала  Уолтерс.  Но  дом  был  старый  и  мог
продолжаться во двор.
     Резко и нетерпеливо я толкнул дверь и вошел. Девушка  повернулась  ко
мне. И пока я шел к прилавку, мы молча изучали  друг  друга.  Это  был  не
вызывающий сомнения тип истерички: бледные голубые глаза с  неопределенным
взглядом из-под опущенных ресниц, длинная  тонкая  шея,  бледное  округлое
личико, белые тонкие пальцы. Руки у нее были необычайно гибкие.
     В другие времена она была бы монахиней, жрицей, оракулом или  святой.
Основное в ней был страх, в этом не было никакого сомнения. Но боялась она
не меня. Это был скорее какой-то глубокий давнишний страх, который как  бы
лежал, свернувшись, в основании ее существа, высасывал ее жизнь - какой-то
духовный страх. Я посмотрел на ее волосы. Они были серебристо-пепельные...
цвета волос, из которых были сплетены  веревочки  с  узелками!  Когда  она
увидела,  что  я  смотрю  на  ее  волосы,  неопределенность   ее   взгляда
уменьшилась. Она как будто впервые увидела меня.
     Я сказал как можно обычнее:
     - Меня интересует кукла  в  вашем  окне.  Я  думаю,  что  она  должна
понравиться моей внучке.
     - Вы можете купить ту, которая вам понравилась. Цены указаны.
     Голос ее был тихий, низкий, безразличный. Но  глаза  становились  все
внимательнее.
     - Это может сделать любой покупатель, - сказал я, - но внучка  -  моя
любимица. Я хочу купить для  ее  самую  лучшую  куклу.  Не  можете  ли  вы
показать мне еще кукол, может у вас есть лучше?
     Она отвернулась. Мне показалось, что она  прислушивается  к  каким-то
звукам, которых я не слышал. Ее манеры потеряли  вдруг  свое  безразличие,
стали грациозны.
     И в этот момент я почувствовал на себе чей-то внимательный  изучающий
взгляд. Ощущение было так сильно,  что  я  оглянулся  и  невольно  оглядел
лавку. Никого не было, кроме меня и девушки.
     В конце прилавка была дверь, но она была крепко заперта. Я  глянул  в
окно, не смотрит ли в него Мак-Кенн. Никого  не  было.  Затем  сразу,  как
будто щелкнула камера фотоаппарата, невидимый взгляд исчез...
     Я повернулся к девушке. Она поставила на  прилавок  дюжину  ящиков  и
открыла их. На меня она смотрела искренне, почти ласково. Потом сказала:
     - Конечно, вы можете посмотреть все, что у нас есть. Мне очень  жаль,
что вы подумали, будто я безразлична к вашим желаниям. Моя  тетя,  которая
делает кукол, любит детей и не любит,  когда  люди,  тоже  любящие  детей,
уходят от нас неудовлетворенными.
     Это была странная маленькая речь, как будто повторенная под диктовку.
Но меня больше заинтересовало изменение, происшедшее с самой девушкой.  Ее
голос не был более безжизненным. Он звучал живо и бодро.  И  сама  она  не
была больше безжизненной. Она была оживлена, даже чересчур;  на  щеках  ее
появилась краска. Вся неопределенность исчезла из ее глаз -  они  смотрели
чуть насмешливо и даже слегка злобно.
     Я рассматривал кукол.
     - Они прелестны, - наконец сказал я. - Но может быть, у вас есть  еще
лучше? У меня сегодня особое событие - моей внучке исполняется  семь  лет.
Цена для меня значения не имеет, конечно, если она в пределах разумного...
     Она вздохнула. Я взглянул на нее. Ее глаза снова приобрели испуганное
выражение, блеск и насмешка исчезли из них.  Она  побледнела,  и  снова  я
почувствовал на себе незримый взгляд, еще более действующий, чем раньше. И
снова содрогнулся.
     Дверь за прилавком  открылась.  Подготовленный  дневником  Уолтерс  к
чему-то необычному, я все-таки был поражен видом мастерицы кукол. Ее  рост
и массивность подчеркивались размерами кукол и тонкой фигурой  девушки.  С
порога на меня глядела  великанша  с  тяжелым  лицом,  усами  над  верхней
толстой губой и весьма мужественным выражением лица.
     Я посмотрел на ее глаза и забыл  карикатурность  ее  лица  и  фигуры.
Глаза были огромные, блестящие, черные, изумительно живые. Как  будто  это
были духи-близнецы, не связанные с телом. Из них  словно  изливался  поток
жизненности, который вздергивал мои нервы, и в  этом  не  было  бы  ничего
угрожающего... если... если. С трудом я отвел глаза и взглянул на ее руки.
Она вся была завернута во  что-то  черное,  и  ее  руки  были  спрятаны  в
складках. Я снова поднял глаза и, встретившись с ее глазами, заметил в них
насмешку и неудовольствие. Она заговорила, и я сразу понял,  что  вибрация
жизни в голосе девушки  были  эхом  ее  приятного,  звучного  и  глубокого
голоса.
     - Вам не понравилось то, что показала моя племянница?
     Я собрался с мыслями и сказал:
     - Они все прекрасны, мадам... мадам...
     - Менделип, - сказала она вежливо, -  мадам  Менделип.  Вы  не  знали
моего имени, а?
     - К несчастью. У меня  есть  маленькая  внучка.  Я  хочу  чего-нибудь
красивого к ее седьмому дню рождения. Все, что я видел у вас, чудесно,  но
мне хотелось бы чего-нибудь особенного...
     - Чего-нибудь особенного, - повторила она,  -  еще  более  красивого.
Хорошо, может быть и есть. Но когда я особо обслуживаю покупателей, -  она
сделала ударение на слове "особо", - я должна знать, с кем имею дело.  Вы,
должно быть, считаете меня странной хозяйкой магазина, не так ли?
     Она засмеялась, и я поразился свежести, молодости, удивительно нежной
звонкости ее смеха.
     С явным усилием  я  заставил  себя  вернуться  к  действительности  и
насторожиться. Я вытащил из  чемоданчика  карточку  моего  давно  умершего
друга - доктора.
     - А, - сказала она, взглянув на нее, - вы врач. Ну, а  теперь,  когда
мы знаем друг друга, зайдите ко мне, я покажу вам своих лучших кукол.
     Она ввела меня в широкий, плохо освещенный коридор. Потом дотронулась
до моей руки, и снова я почувствовал странное приятное напряжение  нервов.
Она остановилась около двери и снова взглянула мне в лицо.
     - Здесь я держу моих лучших. Моих особенно хороших. - Она  засмеялась
и открыла дверь.
     Я перешагнул через порог и остановился,  осматривая  комнату  быстрым
беспокойным взглядом. Но это была не та чудесная комната, которую  описала
Уолтерс. Действительно, она была немного больше, чем  можно.  Но  не  было
изысканных старых панелей, ковров,  волшебного  зеркала  и  прочих  вещей,
превращающих комнату в земной рай. Свет  проходил  через  полузанавешенные
окна, выходившие в небольшой пустой дворик. Стены и потолок были  выложены
простым  коричневым  деревом.  Одна  из  стен  была   покрыта   маленькими
шкапчиками с деревянными дверцами.  На  стене  висело  зеркало,  оно  было
круглой формы, и на это кончалось сходство с описанием Уолтерс.
     В углу стоял обыкновенный камин. На стене  висело  несколько  гравюр.
Обыкновенный большой стол был завален кукольными одеждами, законченными  и
недошитыми.   По-видимому,   дневник   Уолтерс   был    все-таки    плодом
разыгравшегося воображения. И все же насчет самой мастерицы кукол, ее рук,
глаз, голоса, она была права...
     Женщина оторвала меня от моих мыслей.
     - Моя комната интересует вас?
     -  Любая  комната,  в  которой  творит   настоящий   артист,   должна
интересовать. А вы истинный художник, мадам Менделип, - ответил я.
     - Откуда вы это знаете? - спросила она задумчиво.
     Я сказал торопливо, осознав свой промах:
     - Не нужно видеть целую галерею картин Рафаэля, чтобы понять, что  он
мастер. Я видел ваших кукол.
     Она дружески улыбнулась. Затем закрыла за мной  дверь  и  указала  на
стул около стола.
     - Не обождете ли вы немного, пока я кончу одно  платьице?  Я  обещала
сделать его сегодня, и малютка, которая ждет его для своей  куклы,  должна
придти. Я быстро кончу.
     Почему же нет?
     Я сел. Она сказала мягко:
     - Здесь так тихо. А вы устали. Вы много  работали,  да?  И  вы  очень
устали.
     Я облокотился на спинку стула. Вдруг я почувствовал,  что  и  вправду
ужасно устал. На один момент я словно потерял сознание.  С  трудом  открыв
глаза, я увидел, что мадам села за стол. И тут я увидел ее руки.  Длинные,
выхоленные, белые... красивее их я еще не видел. Так же, как и глаз.  Они,
казалось, жили отдельно от ее тела. Она положила  руки  на  стол  и  снова
ласково заговорила.
     - Хорошо иногда придти в спокойный уголок, где царит  покой.  Человек
устает, очень устает.
     Она взяла со стола маленькое платье  и  начала  шить.  Длинные  белые
пальцы водили иглу, тогда как другая рука поворачивала  крошечную  одежду.
Как удивительно гармоничны были  движения  ее  длинных  белых  рук...  как
ритм... как песня... покой. Она сказала тихим прекрасным голосом:
     - Ах, сюда не достигает шум света. Все здесь  мирно...  и  тихо...  и
покой...
     Я отвел глаза от медленного танца ее рук, от мягких движений  длинных
тонких пальцев, которые так  ритмично  двигались.  Она  смотрела  на  меня
мягко, с нежностью... глаза ее  были  полны  того  покоя,  о  котором  она
говорила.
     "А ведь и вправду, не вредно немного  отдохнуть,  набраться  сил  для
предстоящей борьбы. Я устал. Я даже не сознавал раньше, как  я  устал.  "Я
снова стал смотреть на ее руки." Странные руки, как будто не принадлежащие
ее телу. Может это тело - только плащ, обертка, скрывающая настоящее тело,
которому  принадлежат  эти  руки,  глаза,  голос...  Оно  прекрасно,   это
настоящее тело..."
     Так думал я, следя за медленными ритмическими движениями ее рук.
     Она начала напевать какую-то странную песню, сонливую, баюкающую. Она
обволакивала мой усталый  мозг,  навевала  сон,  сон,  сон...  и  руки  ее
распространяли сон. А глаза звали - засни! засни!
     Вдруг  что-то  бешено  забилось  внутри  меня,  заставляя   вскочить,
сбросить это летаргическое оцепенение...
     Страшным усилием я вернулся на порог сознания, но знал,  что  еще  не
ушел из этого странного состояния. И на пороге полного  пробуждения  я  на
миг увидел комнату такой, какой ее видела Уолтерс.  Огромная,  наполненная
мягким  светом,  увешанная  старинными  коврами,  с  панелями   и   словно
вырезанными экранами, за которыми словно прятался кто-то,  смеющийся  надо
мной.
     На стене огромное полушарие чистой воды, в котором отражалась  резная
рамка; отражения колебались, как зелень, окружающая  чистый  лесной  пруд.
Огромная комната заколебалась и пропала.
     Я стоял около перевернутого стула, в комнате, где  заснул.  Мастерица
стояла рядом со  мной,  очень  близко,  и  смотрела  на  меня  с  каким-то
удивлением и печально как человек, которому внезапно помешали.
     Помешали! Когда она встала со стула? Сколько времени я спал? Что  она
делала со мной, когда я спал? Что мне помогло порвать паутину сна?
     Я хотел заговорить  и  не  мог.  Я  стоял  бессловесный,  обозленный,
униженный. Меня, который был так осторожен,  поймали  в  ловушку  голосом,
глазами, движениями рук, простейшим гипнозом.
     Что сделала  она,  пока  я  спал?  Почему  я  не  могу  двигаться?  Я
чувствовал себя так, как будто вся энергия моего тела ушла в  этот  разрыв
ужасной паутины сна. Ни один мускул не подчинился мне.
     Мастерица кукол засмеялась и подошла к шкапчикам в стене.  Мои  глаза
беспомощно следили за ней. Паралич не  ослабевал.  Она  нажала  пружину  и
дверцы шкапчика распахнулись.
     Там была кукла - ребенок. Маленькая девочка с прелестным  улыбающимся
личиком. Я посмотрел на нее и почувствовал холод в сердце. В ее  маленьких
сжатых ручках была игла-кинжал; и я  понял,  что  это  та  кукла,  которая
зашевелилась  в  объятиях  крошки  Молли,  вылезла   из   ее   колыбельки,
потанцевала у кровати и...
     - Это моя особенно хорошая!
     Глаза мастерицы не отрывались от  меня.  Он  были  наполнены  злобной
насмешкой.
     - Отличная  кукла!  Немного  неаккуратная,  правда;  иногда  забывает
принести домой свои книжки, когда ходит с  визитами.  Но  зато  послушная.
Хотите ее для вашей внучки?
     Она снова засмеялась молодым, сверкающим, злым смехом.
     И вдруг я понял, Рикори был очень  прав,  и  что  эту  женщину  нужно
убить. Я собрал все свои силы, чтобы прыгнуть на нее. Но  не  мог  двинуть
даже пальцем.
     Длинные белые пальцы дотронулись до  следующей  пружины.  Сердце  мое
сжалось - из шкапчика на меня смотрела Уолтерс! И она  была  распята!  Она
была как живая - казалось, я гляжу на девушку в обратную сторону  бинокля.
Я не мог думать о ней, как о кукле. Она была одета  в  форму  сиделки.  Но
шапочки не было - ее черные, растрепанные волосы свисали ей на лицо.  Руки
ее были вытянуты и через каждую ладонь  был  проткнут  маленький  гвоздик,
прикалывающий ее руки к стенке шкапчика. Ноги были босые, одна  лежала  на
другой и через обе был вбит в стенку еще один гвоздь.  Над  головой  висел
маленький плакатик: "Сожженная мученица".
     Голос мастерицы кукол был словно мед, собранный с цветов ада.
     - Эта кукла вела себя плохо. Она была непослушна.  Я  наказываю  моих
кукол, когда они себя плохо ведут. Ну, я вижу, вы  расстроились.  Ну,  что
же, она была достаточно наказана, можно простить ее... на время.
     Длинная белая рука протянулась к  шкапу,  вынула  гвозди.  Затем  она
посадила куклу, облокотив ее спиной о стену. Затем повернулась ко мне.
     - Может быть, вы  хотите  ее  для  своей  внучки?  Увы!  Она  еще  не
продается. Ей нужно еще выучить урок, тогда она сможет ходить с визитами.
     Голос ее вдруг изменился, потерял  свою  дьявольскую  сладость,  стал
полным угрозы.
     - Теперь слушайте меня, доктор Лоуэлл! Что, не думали,  что  я  знаю,
кто вы? Вы тоже нуждаетесь в уроке! - ее глаза заблестели. -  Вы  получите
свой урок! Вы дурак! Вы, претендующий  на  то,  чтобы  лечить  умы,  и  не
знающий ничего, что такое ум! Вы, считающий  ум  частью  машины  из  мяса,
крови, нервов и костей, считающий,  что  нет  ничего  такого,  что  вы  не
сможете измерить в своих дурацких пробирках  и  микроскопах,  определяющий
сознание как фермент, как продукт предмета клеток. Осел! Вы и  ваш  дикарь
Рикори осмелились оскорбить меня, вмешиваясь  в  мои  дела,  окружая  меня
шпионами. Осмеливаетесь угрожать мне, мне - обладающей древней  мудростью,
рядом с которой вся ваша наука ничего не  значит.  Идиоты!  Я  знаю  силы,
обитающие в мозгу, заставляющие двигаться  ум,  знаю  то,  что  живет  вне
мозга. Эти силы являются по моему зову. А вы думаете выставить против меня
ваши кухонные знания! Глупцы! Вы поняли меня?
     - Ты чертова ведьма, - хрипло крикнул я. - Ты - проклятая убийца!  Ты
сядешь на электрический стул раньше, чем твои черти помогут тебе исчезнуть
в преисподней.
     Она подошла ко мне, смеясь.
     - Вы предадите меня закону? Но кто поверит вам? Никто. То невежество,
которое вы насадили  своей  наукой,  явится  моим  щитом.  Темнота  вашего
неверия будет моей  неприступной  крепостью.  Идите,  забавляйтесь  вашими
машинками, глупец! Играйте с ними. Но не вмешивайтесь больше в мои дела.
     Голос ее стал смертельно спокоен.
     - Теперь вот что. Если вы хотите жить  и  хотите,  чтобы  жили  люди,
которых вы любите, уберите ваших шпионов. Рикори вы не спасете -  он  мой.
Но никогда не лезьте в  мои  дела.  Я  не  боюсь  ваших  шпионов,  но  они
оскорбляют меня. Уберите их сейчас же. Если к  ночи  они  будут  на  своих
местах...
     Она схватила меня за плечо и стала с  такой  силой  трясти,  что  оно
заныло. Затем толкнула меня к двери.
     - Идите.
     Я старался стать хозяином своей воли, поднять руки.  Если  бы  я  мог
сделать это, я бы убил ее как бешеного  зверя.  Но  я  не  мог  пошевелить
руками. Как автомат я пересек комнату до двери. Мастерица  открыла  ее.  Я
услышал странный шелестящий звук из шкапчика и с трудом повернул голову.
     Кукла Уолтерс упала. Ее руки были протянуты в мою сторону,  как-будто
оно умоляла меня взять ее с собой. Я видел ее ладони, проткнутые гвоздями.
Ее глаза глядели на меня.
     - Уходите, - повторила старуха, - и помните.
     Такими же связанными шагами я прошел через коридор и  лавку.  Девушка
посмотрела на меня своими туманными испуганными глазами. И  словно  чья-то
мощная рука тащила меня вперед. Я не в состоянии был остановиться и быстро
вышел на улицу.
     Мне показалось, что позади раздался насмешливый, злой и  одновременно
мелодичный смех мастерицы кукол.





     В тот момент, когда я вышел на улицу, ко мне  вернулась  подвижность,
энергия и сила. Но, повернувшись, чтобы вернуться в лавку, я  в  метре  от
двери натолкнулся на что-то, похожее на невидимую стену. Я не мог  сделать
и шага, не мог даже протянуть руку, чтобы дотронуться до дверей. Как будто
в этом месте воля переставала функционировать, а руки и ноги  отказывались
слушаться меня. Я понял, что это  было  так  называемое  постгипнотическое
внушение, часть того же явления,  которое  держало  меня  в  неподвижности
перед мастерицей и отправило, как робота, вон из лавки.
     Я увидел подходящего ко мне Мак-Кенна, и  на  секунду  мне  в  голову
пришла сумасшедшая идея приказать ему войти и прикончить  мадам  Менделип.
Здравый смысл немедленно сказал мне, что мы не сможем дать правдоподобного
объяснения этому буйству  и  попадем  на  тот  самый  электрический  стул,
которым я только что грозился ей.
     Мак-Кенн сказал:
     - Я уже начал беспокоиться, док. Хотел уже вломиться сюда.
     - Пойдем, Мак-Кенн. Я хочу как можно скорее попасть домой.
     Он посмотрел мне в лицо и свистнул.
     - Вы выглядите так, словно выдержали битву.
     - Да, Мак-Кенн. И победа пока на ее стороне.
     - Вы вышли оттуда довольно спокойно. Не так, как босс, который словно
сбежал из ада. Что случилось?
     - Я скажу тебе позже. Дай мне успокоиться. Я хочу подумать.
     На самом деле мне хотелось  вернуть  себе  самообладание.  Мой  мозг,
казалось, был полуслепым, как  будто  я  попал  в  какую-то  исключительно
неприятную паутину и, хотя и вырвался, куски ее все еще цеплялись за меня.
     Несколько минут мы шли молча, потом сели в машину  и  поехали.  Затем
любопытство Мак-Кенна взяло верх.
     - Что вы все-таки думаете о ней? - спросил он меня.
     К этому времени я уже пришел к определенному решению. Никогда в жизни
я  не  испытывал  такой  гадливости,  такой  холодной  ненависти,   такого
неудержимого желания убить, какое возбуждала во  мне  эта  женщина.  И  не
только потому, что пострадало мое самолюбие. Нет, я был убежден в том, что
в задней комнате лавки жило чернейшее зло. Зло настолько нечеловеческое  и
неизвестное, словно мастерица кукол действительно явилась прямо из ада,  в
который верил Рикори. Не может быть компромисса с этим  злом,  а  также  с
мастерицей, в которой оно концентрируется.
     Я сказал:
     - Мак-Кенн, во всем свете нет ничего более злого, чем эта женщина. Не
позволяйте девушке снова проскользнуть сквозь ваши пальцы. Как ты думаешь,
она вчера заметила, что вы выследили ее?
     - Не думаю.
     - Увеличьте  количество  людей  против  фасада  дома  и  позади  его.
Сделайте  это  открыто,  чтобы  они  думали  (если,  конечно,  девушка  не
заметила, что за ней следили), что мы не подозреваем о другом выходе.  Они
решат, что мы верим в то, что они  выходят  невидимыми  через  переднюю  и
заднюю двери. Поставьте наготове две машины в начале и в конце той  улицы,
на которой они держат  гараж.  Будьте  осторожны.  Если  появится  девица,
следуйте за ней...
     Я остановился.
     - А дальше что? - спросил Мак-Кенн.
     - Я хочу, чтобы вы взяли ее, увезли, украли - как это там называется.
Это должно быть сделано совершенно тихо. Я полагаюсь на вас. Сделайте  это
быстро и спокойно. Вы знаете, как это делается, лучше, чем я. Но не  очень
близко от лавки, если можно. Засуньте девице в рот кляп, свяжите ее,  если
нужно. Затем хорошо обыщите машину. Привезите девушку в мой дом, со  всем,
что у нее найдете. Понимаешь?
     - Вы хотите ее допросить?
     - Да. Кое о чем. И еще. Я хочу посмотреть, что может сделать старуха.
Я хочу довести ее до какого-нибудь действия, которое даст нам  возможность
официально наложить на нее руки. Приведем ее  в  границы  законности.  Она
хочет иметь и невидимых слуг. Но я хочу пока отнять у нее всех кукол.  Это
поможет выявить остальных. По меньшей мере это обезвредит ее.
     Мак-Кенн посмотрел на меня с любопытством.
     - Она стукнула вас весьма чувствительно, док.
     - Да, Мак-Кенн.
     - Вы расскажете об этом боссу?
     - Может да, а может - пока нет. Зависит от его состояния. А что?
     - Дело в том, что  если  мы  будет  провертывать  такое  дельце,  как
похищение девицы, он должен об этом знать.
     Я резко сказал:
     -  Мак-Кенн,  я  сказал  тебе,   что   Рикори   приказал   безусловно
повиноваться мне. Я дал тебе приказание. Всю  ответственность  я  беру  на
себя.
     - Ладно, - сказал он, но я видел, что он еще сомневается.
     А почему бы в самом деле не рассказать все  Рикори,  если  он  хорошо
себя чувствует? Другое дело - Брейл. Зная его чувства к Уолтерс (я не  мог
заставить себя думать о ней, как о кукле),  я  не  мог  рассказать  ему  о
распятой Уолтерс. Ничто не удержит его тогда  от  нападения  на  мастерицу
кукол.
     Я  не  хотел  этого.  Но  я  чувствовал  ничем  необъяснимое  желание
рассказать о деталях своего визита как Рикори, так и  Мак-Кенну.  Я  отнес
это за счет нежелания показать себя в смешном виде.
     Около шести мы остановились возле моего дома. Перед тем, как выйти из
машины, я повторил свои распоряжения. Мак-Кенн кивнул.
     Дома я нашел записку Брейла о том, что он придет после обеда.  Я  был
рад  этому.  Я  боялся  вопросов.  Рикори  спал.  Мне  сказали,   что   он
поправляется с неслыханной быстротой. Я пообещал зайти к нему после обеда.
Потом я лег вздремнуть. Но спать я не мог. Как только я  начинал  дремать,
передо мной возникало лицо старухи, я вздрагивал и просыпался.
     В семь я встал, съел хороший сытный обед, выпил нарочно вдвое  больше
вина, чем обычно позволял себе, закончил все чашкой крепкого  кофе.  После
обеда я почувствовал себя много лучше, энергичнее и самостоятельнее -  или
мне так показалось.
     Я решил рассказать Рикори о  моих  распоряжениях  Мак-Кенну.  Историю
своего визита в лавку я уже сформулировал в уме. И вдруг я  с  неожиданным
ужасом почувствовал, что  не  могу  передать  другим  то,  что  мне...  не
разрешено. И это все по  приказу  старухи  -  постгипнотическое  внушение,
часть того  запрета,  сделавшего  меня  бессильным,  выведшего  меня,  как
робота, из лавки и отшвырнувшего меня от двери, когда я хотел вернуться.
     Во время моего короткого сна она  внушила  мне:  "Этого  и  этого  не
должен говорить. Это и это - ты можешь".
     Я не мог рассказать о кукле с иглой, проткнувшей мозжечок Джилмора. Я
не мог говорить о кукле Уолтерс  и  ее  распятии.  Я  не  мог  говорить  о
старухином признании в том, что она отвечает за смерти,  приведшие  нас  к
ней. Однако, осознав это, я почувствовал себя лучше. Тут, по крайней мере,
было что-то понятное - реальность,  о  которой  я  тосковал,  что-то,  что
объяснялось без привлечения колдовства или  каких-то  других  темных  сил;
что-то находящееся всецело в сфере моих знаний. Я  делал  то  же  с  моими
пациентами   и   возвращал   умы   в   нормальное   состояние   таким   же
постгипнотическим внушением. Кроме того, я мог избавиться от всех внушений
этой женщины по моему собственному внушению. Но опять что-то останавливало
меня. Быть может, я боялся мадам Менделип? Я ненавидел  ее  -  да,  но  не
боялся. Зная ее технику, я не мог допустить такую глупость - отказаться от
наблюдения за самим собой, как за лабораторным опытом. Я говорил себе, что
в любой момент сниму внушение.  Она  не  успела  внушить  мне  всего,  что
хотела, так как мое внезапное пробуждение вспугнуло ее.
     Боже мой, как она была права, называя  меня  глупым  и  самоуверенным
ослом!!!
     Когда появился Брейл, я уже был в состоянии спокойно  его  встретить.
Едва я успел с ним поздороваться, как  позвонила  сиделка.  Рикори  просил
зайти к нему.
     Я сказал Брейлу:
     - Это кстати. Идемте. Это избавит меня от повторения одной и  той  же
истории.
     - Какой истории?
     - Моего интервью с мадам Менделип.
     - Вы видели ее? - спросил он недоверчиво.
     - Я провел с ней все время до обеда. Она весьма... интересная  особа.
Пойдемте, я расскажу об этом.
     Я быстро пошел к Рикори, не отвечая на его вопросы.
     Рикори сидел. Я осмотрел его. Он был еще слаб, но уже вполне  здоров.
Я поздравил его с удивительно быстрой поправкой.
     Я прошептал ему:
     - Я видел вашу ведьму и говорил с ней. Мне нужно много  сказать  вам.
Попросите ваших телохранителей выйти.
     Когда ребята и сиделка ушли, я рассказал о событиях  дня,  начиная  с
вызова Мак-Кенна к Джилморам.
     Рикори с мрачным лицом выслушал рассказ о Молли.
     - Брат, а теперь муж! Бедная Молли! Но теперь она будет отомщена. Да!
И здорово, - сказал он.
     Я рассказал свою весьма неполную версию встречи с мастерицей кукол  и
о своих  распоряжениях  Мак-Кенну.  Я  закончил  свой  рассказ  следующими
словами:
     - Таким образом, сегодня ночью мы, наконец,  сможем  спать  спокойно.
Потому что Мак-Кенн перехватит девицу с куклами. А без нее мастерица кукол
не сможет ничего сделать. Вы согласны со мной?
     Рикори внимательно посмотрел на меня.
     - Я согласен, доктор. Вы поступили так, как и я поступил бы на  вашем
месте. Но... мне кажется, что вы не сказали нам всего, что произошло между
вами и ведьмой.
     - То же и я думаю, - сказал Брейл.
     Я встал.
     - Во всяком случае, я сказал вам основное. И я  смертельно  устал.  Я
приму ванну и лягу спать. Сейчас 9.30.  Девушка  выходит  около  11,  даже
позже. Я собираюсь поспать, пока Мак-Кенн не поймает  ее.  Если  этого  не
случится, я буду спать всю ночь. Это конец. Отложит вопросы до утра.
     Ищущий взгляд Рикори ни на минуту не оставлял меня. Он сказал:
     - Почему не лечь спать здесь? Это было бы безопаснее... для вас.
     Я почувствовал раздражение. Моя гордость и без того была задета  тем,
что старуха перехитрила меня. И  предложение  спрятаться  за  спину  ребят
Рикори показалось мне оскорбительным.
     - Я не ребенок, - сердито возразил я. - Я могу побеспокоиться о  себе
сам. Я не собираюсь жить под охраной вооруженных людей.
     Я остановился, сожалея о сказанном. Но Рикори не обиделся. Он  кивнул
и облокотился на подушку.
     - Вы сказали то, что я хотел знать. Ваши дела плохи, Лоуэлл. И вы  не
сказали нам... главного.
     - Мне очень жаль, Рикори... но...
     - Не надо, - улыбнулся он, - я  прекрасно  понимаю.  Я  тоже  немного
психолог. И я скажу вам  следующее:  неважно,  приведет  сегодня  или  нет
девушку Мак-Кенн. Завтра ведьма умрет, и девушка вместе с ней.
     Я не ответил. Я приказал сиделке и телохранителям быть в комнате. Что
бы я ни чувствовал относительно себя, я не имел права подвергать опасности
Рикори. Я не сказал ему об угрозе старухи на его счет, но я не забыл ее.
     Брейл проводил меня в кабинет. Он сказал извиняющимся тоном:
     - Я знаю, что вы чертовски устали, Лоуэлл, и не хочу  надоедать  вам.
Но, может быть, вы разрешите мне посидеть у вас в комнате, пока вы  будете
спать?
     Я ответил ему с той же упрямой раздражительностью.
     - Ради бога, Брейл, разве вы не слышали, что я сказал Рикори?  Я  вам
очень обязан, но это относится и к вам.
     Он ответил спокойно:
     - Я останусь здесь в кабинете и  не  буду  спать,  пока  Мак-Кенн  не
приведет девицу, или пока не рассветет. Если я услышу какой-нибудь шум  из
вашей комнаты, я войду. Когда мне захочется посмотреть, все ли в порядке с
вами, я войду. Не запирайте дверь, иначе я ее сломаю. Вам ясно?
     Я еще более рассердился.
     - Ладно, черт с вами, делайте как хотите.
     Я зашел в спальню и захлопнул за собой дверь, но не запер ее. Я очень
устал, в этом не было сомнения. Даже час  сна  был  бы  для  меня  большим
подкреплением. Я решил не купаться и стал раздеваться.  Я  снимал  рубаху,
когда заметил крошечную булавочку на ней, слева против сердца. Я  вывернул
рубашку - на обратной стороне  была  приколота  веревочка  с  узелками.  Я
сделал шаг к двери, открыл рот, чтобы позвать Брейла. И вдруг остановился.
Я не покажу ее Брейлу. Это приведет к бесконечным вопросам, а мне хотелось
спать. Лучше сжечь ее. Я нашел спички и только хотел зажечь,  как  услышал
шаги Брейла и сунул веревочку в карманы брюк.
     - Чего вам надо? - спросил я.
     - Просто хотел взглянуть, легли ли вы.
     Он немного приоткрыл дверь. Он, конечно, просто  хотел  выяснить,  не
запер ли я дверь.
     Я ничего не сказал и продолжал раздеваться.
     Моя спальня - большая комната с  высоким  потолком  на  втором  этаже
моего дома. Она выходит окнами в садик и является смежной с кабинетом. Два
окна обвиты снаружи плющом. В комнате стоит массивный старинный  канделябр
с люстрой из хрустальных призм, кажется, они  называются  подвесками.  Это
длинные висюльки, расположенные  на  шести  кругах,  из  середины  которых
поднимается  стержень  с  подставками  для  свечей.  Это  одна  из   копий
прелестных  канделябров  колониальных  времен  из  зала  Независимости   в
Филадельфии и, когда я купил дом, я  не  позволил  вынести  канделябр  или
заменить свечи лампочками.
     Моя кровать стоит в конце комнаты, и когда я поворачивался  на  левый
бок, я видел слабо освещенное окно.  Тот  же  слабый  свет,  установленный
призмами, превращается в маленькое  мерцающее  облачко.  Это  успокаивает,
навевает сон. В саду  имеется  старое  грушевое  дерево  -  остатки  сада.
Канделябр стоит в ногах кровати. Выключатель находится в головах ее. Сбоку
стоит старинный камин, отделанный по  бокам  мрамором,  с  широкой  полкой
сверху. Чтобы хорошо понять, что потом произошло, нужно иметь в  виду  это
расположение.
     К тому времени, как я разделся,  Брейл,  видимо,  уверившись  в  моей
честности, закрыл дверь и ушел в  кабинет.  Я  взял  веревочку,  "лестницу
ведьмы", и бросил на стол.  Я  думал,  что  в  этом  был  какой-то  вызов,
хвастовство. Если бы я не был так уверен в Мак-Кенне, я сжег бы веревочку.
Я выпил снотворное, потушил свет и лег. Снотворное быстро подействовало. Я
все глубже погружался в море сна...
     Я проснулся. Огляделся. Что за  странное  место?  Я  стоял  в  мелкой
круглой яме, оконтуренной зеленью. Край ямы достигал моих колен. Яма  была
центром круглого ровного луга, примерно в четверть мили диаметром. Он  был
покрыт травой, странной травой с пурпурными цветами.  Вокруг  травянистого
круга росли незнакомые деревья:  деревья  с  изумрудно-зеленой  листвой  и
ярко-красные деревья с опущенными  ветвями,  покрытыми  папоротниковидными
листьями и обвитыми тонкими лозами, похожими на змей.
     Деревья окружали луг, как сторожа... наблюдали за мной, ожидали моего
движения... Нет, не деревья! Кто-то прятался  среди  деревьев...  Какие-то
злые созданья... злобные существа. Это они наблюдали за мной, ожидая, пока
я двинусь. Но как я попал сюда?
     Я был одет в голубую пижаму, в которой я лег спать в своем доме.
     Как я попал сюда? Я, видимо, не спал... Теперь я видел,  что  из  ямы
вели три тропинки. Они выходили на край и протягивались,  каждая  в  своем
направлении, в сторону леса. Я чувствовал, что  для  меня  жизненно  важно
выбрать одну из этих тропинок, единственную, которая  пересечет  местность
безопасно... что две другие отдадут меня во власть этих  злобных  существ.
Яма начинала сжиматься. Я чувствовал, как ее  дно  поднимается  под  моими
ногами - оно как бы выбрасывало меня наружу.
     Я прыгнул на тропинку вправо и побежал в сторону леса.  Ее  окаймляли
деревья и она исчезла в туманной зеленоватой дали.  Я  бежал  по  лесу,  а
невидимые существа собирались на деревьях, окаймляющих тропинку, толпились
на  ее  краях,  безмолвно  сбегались  со  всего  леса.   Что   они   собой
представляют, что они могли мне сделать, я не  знал.  Я  знал  только,  то
никакая агония не могла сравниться с тем, что я испытаю, если они  поймают
меня. Я все бежал и бежал, и каждый шаг был кошмаром.  Я  чувствовал,  что
руки протягиваются, чтобы схватить  меня,  слышал  топот...  Весь  потный,
дрожащий,  я  вырвался  из  леса   и   помчался   по   обширной   равнине,
протягивающейся из дальнего горизонта.  Равнина  была  покрыта  коричневой
высокой травой.
     Неважно. Это было лучше, чем полный привидений лес. Я  чувствовал  на
себе  мириады  злых  глаз.  Небо  было  туманно-зеленое.   Высоко   вверху
засветились два туманных круга... черные солнца... это были глаза... глаза
мастерицы кукол! Это они смотрели на меня с туманного зеленого  неба.  Над
горизонтом этого странного мира начали подниматься  две  гигантские  руки.
Они тянулись ко мне, чтобы поймать меня, швырнуть обратно в  лес...  белые
руки с длинными пальцами... и каждый палец живое существо. Руки  мастерицы
кукол! Все ближе  спускались  глаза,  все  ближе  тянулись  руки.  С  неба
послышался взрыв смеха. Смеха мастерицы кукол! Этот смех еще звучал в моих
ушах, когда я проснулся - или мне показалось, что я проснулся.
     Я сидел, выпрямившись на постели в своей комнате. Сердце билось  так,
что все тело вздрагивало, липкий пот покрывал  тело.  Подвески  канделябра
слабо светились, создавая впечатление небесной туманности. Окна тоже слабо
светились. Было очень тихо.
     Что-то зашевелилось на окне. Я хотел подойти, но почувствовал, что не
могу двигаться. В комнате появился слабый зеленый  свет.  Сначала  он  был
похож на едва мерцающую  флюоресценцию  гнилого  пня.  Он  то  угасал,  то
разгорался, но все время усиливался. Комната осветилась.  Канделябр  сиял,
как россыпь изумрудов.  На  подоконнике  появилось  маленькое  лицо.  Лицо
куклы! Сердце мое  подпрыгнуло  и  остановилось  в  отчаянии.  Я  подумал:
"Мак-Кенн подвел. Это конец".
     Кукла  смотрела  на  меня  с   усмешкой.   Лицо,   гладко   выбритое,
принадлежало человеку лет сорока.  Нос  длинный,  большой  рот  с  тонкими
губами. Глаза глубоко посажены, лохматые брови. Глаза  сверкали,  красные,
как рубины.
     Кукла  влезла  на  подоконник.  Она  соскользнула  головой  вперед  в
комнату, стояла минуту на голове, болтая в  воздухе  ногами,  затем  ловко
сделала в воздухе двойное сальто, стала на ноги и,  уперев  руки  в  бока,
посмотрела мне прямо в глаза, как будто ожидая аплодисментов. На ней  были
рейтузы и жакет циркового акробата. Она поклонилась  мне.  Затем  показала
рукой на окно.
     Там появилось другое маленькое лицо. Оно было важное, холодное - лицо
человека лет 60 с меланхолическими бакенбардами.  Он  смотрел  на  меня  с
таким выражением, с каким  банкир  смотрит  на  неведомого  ему  человека,
который пришел получать заем. Мысль показалась мне  забавной.  И  вдруг  я
испугался.
     Кукла банкира. Кукла акробата. Куклы тех двух, умерших от неизвестных
болезней!
     Кукла-банкир с достоинством спустилась  с  подоконника.  Она  была  в
вечернем костюме, во фраке и накрахмаленной манишке. Банкир остановился  и
с достоинством поднял руку к окну.
     Там стояла третья кукла - женщина такого же возраста, как и банкир, в
приличном вечернем туалете. Старая дева! Это она спрыгнула на пол.
     На окно взобралась четвертая кукла, в  темном  блестящем  трико.  Она
спрыгнула с окна и стала  рядом  с  акробатом.  Она  посмотрела  на  меня,
усмехаясь, и поклонилась.
     Четыре куклы начали маршировать в мою сторону. Впереди акробат, затем
важно  и  неторопливо  банкир  под  руку  со  старой  девой.   Гротескные,
фантастические, но вовсе не смешные. Боже мой, нет! А если и  было  что-то
смешное, то такого характера, что над ним мог смеяться только дьявол.
     Я подумал с отчаянием: "Брейл рядом, по другую сторону двери. Если бы
я мог произвести хоть какой-нибудь звук!"
     Четыре куклы остановились, как бы для консультации. Акробаты  сделали
легкие пируэты, доставая из-за шеи длинные иглы-кинжалы.  В  руках  других
кукол появились такие же иглы. Красные глаза второго акробата-гимнаста  (я
узнал его) остановились на канделябре. Он остановился, изучая  его,  сунул
иглу-кинжал обратно в "ножны", позади  шеи.  Потом  опустился  на  колени,
сложив ладошки чашечкой.  Первая  кукла  кивнула,  затем  откинула  голову
назад, явно измеряя высоту канделябра от  пола.  Потом  указала  на  полку
камина и они полезли туда. Пожилая пара с  интересом  наблюдала  за  ними.
Гимнаст поставил маленькую ногу на сложенные чашечкой руки  акробата,  тот
выпрямился;  гимнаст  пролетел  через  пустоту  между  полкой   камина   и
канделябром,  ухватился  за  один  из  кругов,  увешанных  подвесками,   и
закачался. Сейчас же другая кукла прыгнула, поймала круг  и  закачалась  с
первой.
     Старый  тяжелый  круг  закачался   и   задрожал.   Призмочки-подвески
посыпались на пол. В мертвой тишине это напоминало взрыв.
     Я услышал, как Брейл подбежал к двери, распахнул ее и остановился  на
пороге. Я хорошо видел его в зеленом свете, но знал, что для него  комната
погружена во мрак.
     Он закричал:
     - Лоуэлл, что с вами? Зажгите свет!
     Я попытался ответить, предупредить его. Напрасные усилия!
     Он  бросился  к  выключателю  и  в  этот  момент  увидел  кукол.   Он
остановился как раз позади канделябра, глядя вверх. И в этот момент кукла,
висящая над ним, повисла на одной руке, вытащила иглу-кинжал и прыгнула на
плечо Брейла, бешено ударяя иглой в его горло.  Брейл  вскрикнул  -  всего
один раз. Крик перешел в ужасный хлюпающий звук...
     И тут я увидел, как канделябр закачался и упал со  своего  старинного
фундамента. Упал прямо на Брейла, и куклу, все  еще  бьющую  иглой  в  его
горло. Неожиданно зеленый свет исчез. По  полу  раздались  мелкие  быстрые
шаги, как будто бежала большая крыса.
     Мой паралич  прошел.  Я  повернул  выключатель  и  вскочил  на  ноги.
Маленькие фигурки лезли  на  окно  -  четыре  проворных  легких  человечка
спешили убежать.
     Я увидел в дверях  Рикори.  По  бокам  его  стояли  телохранители,  с
автоматическими пистолетами и стреляли в окно. Я нагнулся над Брейлом.  Он
был мертв. Упавший канделябр разбил ему череп. Но... Брейл умер  до  того,
как упал канделябр. Его горло  было  проткнуто,  артерия  порвана.  Кукла,
убившая его, исчезла!





     Я выпрямился и сказал с горечью:
     - Вы были правы, Рикори, ее слуги лучше наших.
     Он не ответил, глядя на Брейла полными жалости глазами.
     - Если все ваши люди исполняют свои обязанности так же, как Мак-Кенн,
я считаю чудом, что вы до сих пор живы.
     - Что касается Мак-Кенна, - он печально глянул на меня, - он  умен  и
предан. Я не стал бы обвинять его, не выслушав. И если бы вы, доктор, были
откровеннее с нами вечером, Брейл был бы жив.
     Я съежился, в этом было  слишком  много  правды.  Я  весь  дрожал  от
сожаления, горя в бессильной  ярости.  Я  не  должен  был  этой  проклятой
гордости давать руководить мною. Если бы я сказал им все, что я испытал  и
видел в лавке, объяснил бы все детали, попросил бы  Брейла  снять  с  меня
постгипнотическое внушение, если бы  принял  предложение  Рикори  охранять
меня, ничего бы не случилось.
     В кабинет собрались люди, привлеченные шумом падения канделябра.
     Я спокойно сказал сиделке:
     - Когда доктор Брейл стоял у моей кровати, упал канделябр и убил его.
Работникам госпиталя скажите, что Брейл тяжело ранен и будет  отправлен  в
большой госпиталь. Затем вернитесь с санитаром и вытрите кровь.  Канделябр
не трогайте.
     - Что вы видели, когда стреляли? - обратился я  к  людям,  когда  все
ушли.
     Один сказал:
     - Мне показалось, какие-то обезьяны.
     - Или карлики, - добавил второй.
     По лицу Рикори я понял, что он видел.
     По моей просьбе люди Рикори  отнесли  Брейла  в  соседнюю  комнату  и
положили на койку. Его лицо и руки были порезаны стеклами, и случайно одна
такая рана замаскировала то место, в которое  была  воткнута  игла  куклы.
Рана была глубока, и, возможно, вызвала вторичный разрыв артерии.
     Я последовал за Рикори в маленькую комнату.  Люди  положили  тело  на
койку и вернулись в спальню.
     - Что вы намерены делать, доктор? - обратился ко мне Рикори.
     Мне хотелось просто заплакать, но я ответил:
     - Этой случай для следователей. Я должен тотчас же заявить в полицию.
     - Что же вы скажете?
     - Вы видели кукол?
     - Да.
     - И я. Но куклам не поверят. Я скажу, что  упал  канделябр  и  стекло
проткнуло ему горло. И этому охотно поверят...
     И тут самообладание покинуло меня, и впервые за много лет я заплакал.
     - Рикори, вы были правы, не Мак-Кенн виноват в этом, а я - старческое
тщеславие... если бы я рассказал вам все полностью, Брейл был бы жив. Но я
этого не сделал... Я убил его.
     Рикори утешал меня, спокойно, как женщина.
     - Это не ваша вина. Вы и  не  могли  поступить  иначе,  будучи  самим
собой, имея взгляды, которых вы придерживались  всю  жизнь.  Вашим  вполне
естественным неверием она и воспользовалась...  Но  теперь  она  ничем  не
воспользуется. Чаша переполнилась.
     Он положил руку мне на плечо.
     - Не говорите ничего полиции, пока мы не получим вестей от Мак-Кенна.
Сейчас около четырех. Он должен позвонить.
     - Что вы хотите делать, Рикори?
     - Я убью ведьму, - спокойно сказал он. - Убью ее и девушку. До  утра.
Я слишком долго ждал. Она больше не будет убивать.
     Я почувствовал слабость и опустился на стул. Рикори дал мне стакан  с
водой, и я жадно выпил.
     Сквозь шум в ушах я услышал стук в дверь  и  голос  одного  из  ребят
Рикори.
     - Мак-Кенн здесь, босс.
     - Пусть войдет.
     Дверь отворилась, на пороге стоял Мак-Кенн.
     - Я захватил ее.
     Он замолчал,  глядя  на  нас.  Глаза  его  остановились  на  покрытом
простыней теле. Лицо его помрачнело.
     - Что случилось?
     - Куклы убили Брейла, - глухо ответил Рикори.  -  Ты  слишком  поздно
захватил ее. Почему?
     - Убили Брейла! Боже мой!
     Голос его звучал так, словно ему сжали горло.
     - Где девушка?
     - Внизу в машине, с кляпом во рту.
     - Сядь, Мак-Кенн, в случившемся виноват больше я, чем ты, - сказал я.
     - Разрешите  мне  судить  об  этом  -  ответил  Рикори  сдержанно.  -
Мак-Кенн, ты блокировал улицу, как велел доктор?
     - Да, босс.
     - Тогда начни свой рассказ с этого момента.
     Мак-Кенн начал:
     - Она вышла на улицу около 11. Я стоял на восточном конце. Поль -  на
западном. Я сказал Тони: "Ну, девочка  попала  в  мешок".  Она  несла  два
чемодана. Осмотрелась и пошла к тому месту,  где  стояла  ее  машина.  Она
выехала и направилась в сторону Поля. Я  предупредил  Поля,  чтобы  он  не
хватал ее близко от лавки.
     Поль последовал за ней. Я бросился за ним. Она повернула на  Бродвей.
Там была пробка, и Поль столкнулся  с  неудачно  подвернувшимся  "фордом".
Когда мы выбрались из каши, девка исчезла. Я позвонил Рэду и сказал, чтобы
он хватал девку, как только она появится, даже если ее  придется  схватить
на пороге кукольной лавки.
     Нам повезло. Она не сопротивлялась,  но  мы  все-таки  связали  ее  и
сунули в рот кляп. В машине было два пустых чемодана. Девка здесь.
     - Давно это было? - спросил я.
     - 10-15 минут назад.
     Я посмотрел на Рикори.
     - Мак-Кенн наткнулся на девку, как раз тогда, когда умер Брейл.
     Рикори кивнул.
     - Что с ней делать? - спросил Мак-Кенн.
     Он смотрел на Рикори, не на меня.
     Рикори молча сжал левую руку, резко раскрыл ее, расставив пальцы.
     - Ладно, босс, - сказал Мак-Кенн и пошел к выходу.
     - Подождите, - сказал я и стал спиной к двери.  -  Слушайте,  Рикори,
Брейл был так же дорог мне, как вам Питерс. Но  какова  бы  ни  была  вина
мадам  Менделип,  эта  девушка  лишь  слепое  оружие.  Ее  воля  абсолютно
подчинена мастерице кукол. Я подозреваю, что  большую  часть  времени  она
находится под гипнозом. Не могу забыть, что она пыталась  спасти  Уолтерс.
Не хочу, чтобы ее убили.
     - Если вы правы, ее тем более надо как  можно  скорее  уничтожить,  -
сказал Рикори, - тогда ведьма не сможет ее использовать.
     - Я не позволю этого, Рикори. И есть на то причина. Я  должен  задать
ей ряд вопросов. Это позволит мне узнать, как мадам  Менделип  делает  эти
вещи... тайну кукол, мази... есть ли еще  люди,  обладающие  ее  знаниями.
Если девушка знает это, я могу заставить ее рассказать.
     - Как? - недоверчиво спросил Мак-Кенн.
     Я ответил угрюмо: "Применяя ту же ловушку, в которую старуха  поймала
меня".
     Минуту Рикори серьезно думал.
     - Доктор Лоуэлл, - сказал он, - последний раз я уступаю  вам  в  этом
деле. Я считаю, что вы неправы, и что каждая минута жизни этой  девушки  -
угроза для нас всех. Тем не менее, я вам уступаю... в последний раз.
     - Мак-Кенн, - сказал я, - приведи девушку в мой кабинет.
     Я пошел вниз. Мак-Кенн и Рикори шли следом за  мной.  Там  никого  не
было.
     Я поставил на  стол  зеркало  Льюиса,  употребляемое  для  гипноза  в
госпитале. Оно состояло из двух параллельных рядов маленьких  рефлекторов,
вращающихся в разных направлениях. Луч света освещает  их  таким  образом,
что их поверхности то вспыхивают, то  темнеют.  Этот  аппарат  должен  был
подействовать на девушку, чувствительную к  гипнозу.  Я  поставил  удобный
стул под нужным углом и притушил свет так, чтобы он не мешал.
     Едва я кончил приготовления, как привели девушку. Ее посадили на стул
и вынули кляп.
     Рикори сказал:
     - Тонни, пойди к машине. Мак-Кенн, останься здесь.





     Девушка уже не сопротивлялась. Она, казалось, ушла в себя  и  глядела
на меня своим обычным туманным взглядом.
     Я взял ее за  руки.  Они  были  безжизненны,  холодны.  Я  сказал  ей
ласково.
     - Дитя мое, никто здесь не причинит тебе вреда. Отдохни и  успокойся.
Засни, если хочешь, засни.
     Она продолжала бессмысленно смотреть на меня. Я отпустил ее руки, сел
напротив нее и включил аппарат. Она  взглянула  на  зеркала  и  больше  не
отрывалась от них, как  завороженная.  Напряжение  ее  тела  ослабло,  она
облокотилась на спинку стула. Ресницы ее начал опускаться.
     - Спи, - сказал я мягко. - Здесь никто не тронет тебя. Спи... спи...
     Глаза ее закрылись, она вздохнула. Я сказал:
     - Ты спишь. Ты не проснешься, пока я не разбужу тебя.
     Она повторила последнюю фразу тихим, совсем детским голосом.
     Я остановил вращение зеркал и сказал:
     - Я задам тебе несколько вопросов. Ты ответишь правду. Ты не  сможешь
солгать. Ты это знаешь.
     Она повторила про себя:
     - Я не могу солгать. Я это знаю.
     Я не мог бросить победного взгляда  на  Рикори  и  Мак-Кенна.  Рикори
крестился, глядя на меня широко раскрытыми глазами, полными ужаса. Я знал,
что он думает, что я тоже знаю какое-то колдовство. Мак-Кенн сидел, нервно
перебирал пальцами и смотрел на девушку.
     Я начал спрашивать, стараясь выбирать вопросы, которые не взволновали
бы ее.
     - Ты действительно племянница мадам Менделип?
     - Нет.
     - Кто ты?
     - Я не знаю.
     - Когда ты стала жить с ней и почему?
     - 30 лет назад она взяла меня из приюта в Вене. Я - сирота, подкидыш.
Она научила меня называть ее тетей.
     - Где вы жили после этого?
     - В Берлине, Лондоне, Праге, Варшаве, Париже.
     - И везде она делала кукол?
     Девушка не ответила, она содрогнулась, ее ресницы начали дрожать.
     - Спи. Ты не можешь проснуться, пока я не разбужу  тебя.  Отвечай  на
вопрос.
     - Да.
     - И они убивали во всех этих городах?
     - Да.
     - Успокойся. Спи, никто тебя не обидит.
     Ее волнение снова усилилось, и я сменил тему.
     - Где родилась мадам Менделип?
     - Не знаю.
     - Сколько ей лет?
     - Не знаю. Когда я спрашивала, она смеялась и говорила, что время для
нее ничего не значит. Мне было пять лет, когда она взяла меня. Она и тогда
выглядела так же, как и сейчас.
     - Есть ли у нее сообщники... я подразумеваю - еще мастера кукол?
     - Один. Она научила его. Он был ее любовником в Праге.
     - Ее любовником? - воскликнул я недоверчиво.
     Перед моими глазами встало ее огромное  жирное  тело,  большой  бюст,
тяжелое лошадиное лицо.
     Девушка сказала:
     - Я знаю, о чем вы думаете. Но она имеет другое тело. Она носит  его,
когда хочет, красивое тело. Ему-то и принадлежат ее  глаза,  руки,  голос.
Когда она одевает это тело, она ужасающе  прекрасна.  Я  видела  ее  такой
много раз.
     Другое тело! Иллюзия,  конечно...  Как  комната,  описанная  Уолтерс,
которую и я видел один момент, выбиваясь из паутины гипноза,  которой  она
меня оплела. Картина, нарисованная ее мозгом,  в  мозгу  этой  девушки.  Я
откинул это и принялся за основное.
     - Она убивает мазью и куклами, не так ли?
     - Да.
     - Сколько она убила мазью в Нью-Йорке?
     Она ответила не прямо.
     - Она сделала 14 кукол с тех пор, как мы здесь.
     Значит, я знал не о всех случаях.
     - А сколько убили куклы?
     - Двадцать.
     Я услышал, как выругался Рикори, и бросил  на  него  предостерегающий
взгляд. Он наклонился вперед, бледный и напряженный. Мак-Кенн сидел тихо.
     - Как она делает кукол?
     - Не знаю.
     - А мазь?
     - Она ее делает тайно.
     - А что оживляет кукол?
     - Делает их живыми?
     - Да.
     - Что-то от мертвых.
     Рикори снова тихо выругался.
     - Если ты не знаешь, как делаются куклы, то что делает их живыми? Что
это?
     Она молчала.
     - Ты должна отвечать мне. Ты должны слушать меня. Говори.
     Она сказала:
     - Ваши вопросы не ясны.  Я  сказала,  что-то  от  мертвых  делает  их
живыми. Что вы еще хотите знать?
     - Начни с того, как люди позируют для куклы, когда впервые приходят к
мадам Менделип, и кончи последним шагом, когда кукла оживает.
     Она заговорила медленно.
     - Она говорит, к ней должны придти по собственному  желанию.  Человек
должен без всякого принуждения согласиться, чтобы из него  сделали  куклу.
То, что он не знает, на что идет, ничего не значит. Она должна  немедленно
начать первую модель. Она говорит, что мазь  освободит  жителя  мозга,  он
придет к ней и войдет в куклу. Она говорит, что это не единственный житель
мозга, но до других ей дела нет.  И  она  выбирает  не  всех,  кто  к  ней
приходит. Я не знаю, по какому признаку она их выбирает. Она кончает куклу
- вторую - и тот, кто позировал, умирает. А кукла оживает.  Она  слушается
ее, они все слушаются  ее...  -  Она  замолчала,  затем  сказала,  как  бы
раздумывая:
     - Все, кроме одной.
     - Кого же?
     - Вашей сиделки. Она не слушается. Моя тетя мучает ее, наказывает, но
не может подчинить ее себе. Прошлую ночь я привезла  маленькую  сиделку  с
другими куклами - убить  человека,  которого  прокляла  моя...  тетя.  Она
дралась с другой куклой и спасла человека. Это что-то, чего  моя  тетя  не
может понять. Это смущает ее... и это дает мне... надежду...
     Ее голос заглох. Затем она внезапно сказала громко и твердо:
     - Вы должны спешить. Мне нужно вернуться за куклами. Скоро она начнет
искать меня. Я должна идти... или она придет за мной сюда... и убьет меня.
     - Ты привезла кукол, чтобы убить меня?
     - Конечно.
     - А где куклы сейчас?
     - Ваши люди сейчас схватили меня, т.е. раньше, чем они появились. Они
идут ко мне. Они быстро ходят, если надо. Без  меня  им  труднее,  но  они
вернутся домой.
     - Зачем куклы убивают?
     - Чтобы доставить... удовольствие ей.
     - Я не знаю, что она говорит, - начала она, и вдруг с отчаянием,  как
испуганное дитя, она прошептала: - Она ищет  меня!  Ее  глаза  смотрят  на
меня, ее руки ищут... Она видит меня! О, спрячьте скорее!
     - Спи крепче, - сказал я. - Глубже, глубже засни. Теперь она не может
найти тебя. Ты спрятана.
     - Я сплю крепко, - прошептала она. - Она потеряла меня. Но она  ищет,
все ищет меня.
     Рикори и Мак-Кенн вскочили.
     - Вы верите, что ведьма ищет ее?
     - Нет, - ответил я, - но это вполне возможно. Девушка была во  власти
этой женщины так долго и так полно, что ее реакция стала естественна.  Это
может быть  результатом  внушения  или  ее  собственного  подсознательного
мышления. Она нарушила распоряжение и боится наказания, если...
     Девушка закричала в агонии страха:
     - Они тянутся ко мне! Она нашла меня!
     - Спи, спи крепче! Она не может повредить тебе!  Она  опять  потеряла
тебя!
     Она не ответила, но где-то в ее горле слышался слабый стон.
     - Иисус! - сказал хрипло Мак-Кенн, помогите же ей!
     Глаза Рикори неестественно ярки, они блестят на побледневшем лице.
     - Пусть умрет! Это избавит нас от лишних тревог.
     Я сказал девушке строго:
     - Слушай меня и подчиняйся. Я буду считать до пяти. Когда досчитаю до
пяти, проснись! Проснись сразу же! Ты должны проснуться так быстро,  чтобы
она не успела схватить тебя!
     Я стал медленно считать. Я  боялся,  что  быстрое  пробуждение  может
вредно подействовать на ее больной мозг.
     Раз... два... три...
     Девушка вскрикнула, а затем...
     - Она поймала меня! Ее руки сжимают мне сердце! А-а-а!
     Ее тело поникло, по  нему  пробежали  спазмы,  затем  оно  обмякло  и
соскользнуло со стула. Глаза остекленели, челюсть отвисла...
     Я расстегнул платье, послушал сердце. Оно не работало.
     И затем вдруг из ее  мертвого  горла  послышался  голос,  похожий  на
орган, прекрасный, полный угрозы и недовольства...
     - Вы глупцы...
     Голос мадам Менделип...





     Странно, но Рикори был  наиболее  спокоен  из  всех  нас.  Я  дрожал.
Мак-Кенн, хотя и не слышал никакого голоса мастерицы кукол,  был  поражен.
Наконец Рикори сказал:
     - Вы уверены, что она умерла?
     - К сожалению, да.
     Рикори кивнул Мак-Кенну.
     - Отнеси ее обратно в машину.
     - Что вы хотите делать, Рикори?
     Он ответил:
     - Убить ведьму, - и добавил иронически. - В смерти они не должны быть
разделены. И в аду они тоже будут гореть вместе!
     Он внимательно посмотрел на меня.
     - Вы не одобряете этого, доктор?
     - Рикори, я не знаю. Сегодня я мог бы убить ее собственноручно...  но
сейчас ярость прошла. То, что вы хотите сделать, против  всех  инстинктов,
привычек, идеалов, понятия  о  справедливости,  наказании.  Это  для  меня
просто убийство.
     - Вы слышали девушку. 20 человек только в этом городе убито куклами и
14 превращены в кукол. 14 человек умерли, как Питерс.
     - Но, Рикори, ни один суд  не  примет  показаний  под  гипнозом,  как
действительные.  Это  может  быть  правда,  может  -  нет.  Девушка   была
ненормальной. Все,  что  она  говорила,  могло  быть  плодом  ее  больного
воображения.
     Он ответил:
     - Нет, ни один земной суд не признает.
     И сжал мое плечо.
     - А вы верите?
     Я не мог ответить, так как в глубине души верил, что это правда.
     - То-то, - сказал Рикори. - Вы ответили мне, доктор.  Вы  знаете  так
же, как и я, что девушка не лгала. И знаете, что закон не  может  наказать
ведьму. И убив ее, я не буду убийцей! Нет, я буду орудием мщения.
     Мне нечего было ответить.
     Мак-Кенн вышел со своей легкой ношей.
     Рикори сказал:
     - Доктор, вы должны поехать со мной и быть свидетелем расправы.
     Меня передернуло.
     - Рикори, я не могу. Я измучен телом и душой. Я слишком много перенес
сегодня.
     - Вы должны поехать, - перебил он меня,  -  даже  если  нам  придется
связать вас. Если вы останетесь, ваши научные знания могут победить, и  вы
помешаете мне совершить то, что я поклялся сделать  Иисусом  Христом,  его
Святой матерью и всеми святыми. Вы можете поддаться  слабости  и  передать
все дело полиции. Я не могу рисковать. Я уважаю вас, доктор, больше  того,
я привязан к вам. Но, повторяю вам,  что  если  бы  моя  собственная  мать
постаралась остановить меня сегодня, я оттолкнул бы ее в  сторону  так  же
грубо, как сейчас вас.
     - Я поеду с вами, Рикори.
     - Тогда прикажите сиделке  подать  мою  одежду.  Пока  все  не  будет
кончено, мы будем вместе.
     Я снял трубку телефона и отдал соответствующие указания.
     Вернулся Мак-Кенн. Рикори спросил:
     - Кто сейчас в машине?
     - Ларсен и Картелло.
     - Хорошо. Мы едем  к  ведьме.  Возможно,  она  знает  это,  благодаря
мертвым ушам девушки. Неважно. Будем считать, что  она  ничего  не  знает.
Дверь лавки запирается на задвижку?
     - Я не был в лавке, босс, - сказал Мак-Кенн. - Я  не  знаю,  но  есть
стеклянная панель в двери. Если есть задвижка, мы сможем открыть ее.  Тони
захватит инструменты, пока вы одеваетесь.
     - Доктор, - Рикори повернулся ко мне, - можете вы дать слово, что  не
перемените решения ехать  с  нами  и  не  будете  делать  никаких  попыток
помешать мне?
     - Я даю слово, Рикори.
     - Мак-Кенн, можешь не возвращаться. Жди нас в машине.
     Рикори оделся. Когда мы вышли, часы пробили час ночи. Я вспомнил, что
все это началось неделю назад в этот же час...
     Я ехал на заднем сиденьи вместе с Рикори.  Между  нами  была  мертвая
девушка. Против нас сидели Ларсен  и  Картелло,  первый  -  крупный  швед,
второй - маленький итальянец. Человек по имени Тони вел  машину,  рядом  с
ним сидел Мак-Кенн.
     Через 20 минут мы были в нижней  части  Бродвея.  Небо  было  покрыто
тяжелыми тучами, с моря дул холодный ветер. Я задрожал, но не от холода.
     Мы медленно подъехали к  углу  улицы,  где  была  лавка.  Улицы  были
мертвы, ни души не было кругом.
     Рикори приказал Тони:
     - Остановись против лавки. Мы войдем. Поезжай за угол и жди нас там.
     Мое сердце  тяжело  билось.  Ночь  была  так  темна,  что,  казалось,
поглощала свет фонарей. В  лавке  не  было  света,  вход  был  погружен  в
глубокую темень. Выл ветер. Я подумал, смогу ли я перейти через порог, или
запрет мастерицы кукол до сих пор имеет надо мной власть.
     Мак-Кенн вышел из машины, неся в руках тело девушки. Он прислонил его
к стене в тени у входа. Рикори, я, Ларсен и Картелло последовали  за  ним.
Машина отъехала, и снова меня охватило  чувство  нереальности  и  кошмара,
которое я ощущал с тех пор, как мои пути пересеклись  со  странной  тропой
мастерицы кукол...
     Картелло обклеил дверь каким-то резиноподобным веществом. В центре ее
он прикрепил маленькую вакуумную резиновую  чашечку.  Потом  он  вынул  из
кармана инструмент и вырезал им круг в стекле сантиметров 30  в  диаметре.
Держа в руке вакуумную чашечку, он слегка  постучал  по  стеклу  резиновым
молоточком. Стеклянный круг оказался в его руке.
     Все было сделано абсолютно бесшумно. Он опустил руку  в  отверстие  и
повозился  несколько  секунд.  Дверь  бесшумно  открылась.  Мак-Кенн  внес
мертвую девушку. Молча, как призраки, вошли мы в кукольную лавку. Картелло
быстро вставил стеклянный круг  на  место.  Я  мог  смутно  видеть  дверь,
открывшуюся в коридор, ведущий в ужасную комнату.
     Картелло повозился с дверью несколько  секунд  и  открыл  ее.  Рикори
вошел первый, за ним Мак-Кенн, с девушкой в руках. Мы прошли как  тени  по
коридору и остановились у последней двери. Она открылась  раньше,  чем  мы
успели дотронуться до нее. Мы услышали голос мастерицы кукол.
     - Войдите, джентльмены. С вашей стороны было очень  любезно  привезти
ко мне мою дорогую племянницу. Я бы встретила  вас  у  входа,  но  ведь  я
только старая испуганная женщина!
     Мак-Кенн прошептал:
     - Отойдите, босс! - Он держал тело девушки на левой руке, как щит,  а
правой направил револьвер на старуху.
     Рикори слегка отодвинул его. Держа наготове  автомат,  он  переступил
порог. Я последовал за Мак-Кенном, двое остальных вошли за мной.
     Я быстро оглядел комнату. Мастерица сидела за столом и шила. Она была
спокойна, совершенно спокойна. Ее белые пальцы как  бы  танцевали  в  ритм
стежкам. Она даже не взглянула на нас.
     От камина шел жар. В комнате было  очень  тепло,  и  она  была  полна
каким-то сильным приятным ароматом, незнакомым мне. Я взглянул на  шкапчик
с куклами. Он был открыт. Куклы стоял ряд за рядом, глядя на нас зелеными,
голубыми, серыми, черными глазами, и вид у них был такой живой, как  будто
это были карлики на какой-то шутовской выставке. Их было много, сотни.
     Одни были одеты так, как одеваемся мы в Америке, другие - как  немцы,
испанцы, французы, англичане, многие  были  в  костюмах,  неизвестных  мне
национальностей. Балерина, кузнец с поднятым молотком, французский солдат,
немецкий студент со шпагой в руке и шрамом на лице, апаш с ножом в руке  и
сумасшедший, с желтым лицом кокаиниста, рядом с ним  женщина,  с  порочным
ртом уличной девки, жокей... достаточно для одной мастерицы!
     Куклы, казалось, были готовы броситься прямо на нас.
     Я  старался  успокоиться,  привести  в  порядок  свои  мысли,   чтобы
выдержать их взгляды, убедить себя, что это только безжизненные  куклы.  Я
заметил пустой шкапчик... еще один... и еще... шесть шкапчиков без  кукол.
Не было тех четырех марширующих ко мне кукол, которых я наблюдал,  лежа  в
параличе, освещенный зеленым светом. И не было Уолтерс... Я  отвел  взгляд
от наблюдавших за мной кукол.
     Старуха все еще спокойно шила, как будто она была одна, не видела нас
и пистолеты, направленные в ее грудь. Она шила тихо и напевала.  На  столе
перед ней  лежала  кукла  Уолтерс.  Ее  ручки  были  связаны  в  запястьях
веревочкой с узелками из пепельных волос. Они были обрезаны много раз и  к
ним была привязана игла-кинжал!
     Описывать это  долго,  но  для  того,  чтобы  увидеть  все  это,  нам
понадобилось несколько долей секунды. Занятие мастерицы кукол,  ее  полное
безразличие к нам, тишина, создали как бы экран  между  нами  и  ею,  этот
барьер становился все плотнее. Острый приятный запах все усиливался.
     Мак-Кенн уронил тело девушки на пол. Он пытался  что-то  сказать,  но
это удалось ему только  с  третьей  попытки.  Он  сказал  Рикори  хриплым,
странным голосом:
     - Убейте ее... или я сам.
     Рикори не двигался. Он стоял, застывший, с автоматом, направленным  в
сердце старухи. Глаза его не отрывались от ее танцующих рук. Казалось,  он
не слушал Мак-Кенна или не обращал на него внимания...  а  она  продолжала
петь... ее  пение  напоминало  пчел...  было  необычайно  приятным...  оно
собирало сон... как пчелы собирают мед... сон...
     Рикори прыгнул вперед и ударил автоматом по руке старухи. Рука упала,
пальцы начали извиваться, ужасно было видеть,  как  длинные  белые  пальцы
дрожали и извивались  как  змеи  с  перебитыми  спинами...  Рикори  поднял
автомат для второго удара.
     Прежде, чем он смог это сделать, она  вскочила  на  ноги,  перевернув
стол. По комнате пронесся какой-то шепот, и куклы,  казалось,  наклонились
вперед. Глаза мастерицы кукол глядели на нас. Они были как горящие  черные
солнца, в которых плясали языки красного пламени.
     Ее воля охватывала нас и подчиняла. Она была ощутима,  как  волна.  Я
чувствовал, как она бьется об меня, словно что-то  материальное.  Какое-то
бессилие охватило меня. Я знал, что она охватывает  всех  моих  товарищей.
Рука Рикори, сжимавшая автомат, разжалась и побелела... Еще раз  мастерица
кукол одолела нас.
     Я прошептал:
     - Не смотрите на нее, Рикори... Не смотрите ей в глаза!
     С огромным усилием я отвел глаза от ее огромных горящих черных  глаз.
Я взглянул на куклу Уолтерс. С огромным трудом я двинулся к ней, не  знаю,
почему, но я сделал попытку схватить ее.  Но  старуха  опередила  меня  и,
схватив здоровой рукой, прижала ее к груди.
     Она закричала, и вибрирующая мелодия ее голоса действовала на  каждый
нерв, увеличивая охватившую нас летаргию.
     - Не смотреть на меня?! Глупцы! Вы не можете делать ничего другого!
     И тут начался тот странный эпизод, который был началом конца.
     Аромат,   которым   наполнилась   комната,   казалось,   пульсировал,
становился все сильнее. Что-то похожее  на  блестящий  туман  клубилось  в
воздухе и покрывало  мастерицу  кукол,  пряча  от  нас  лошадиное  лицо  и
уродливое тело. Только  глаза  блестели  сквозь  туман...  Туман  внезапно
рассеялся. Перед нами стояла женщина захватывающей дух красоты -  высокая,
тонкая, изящная. Совершенно нагая. Черные шелковистые волосы покрывали ее,
спускались до колен. Сквозь них сияло золотистое тело. Только глаза,  руки
да кукла, прижатая к одной из высоких округлых грудей, говорили о том, кто
она...
     Автомат выпал из рук Рикори. Оружие остальных тоже упало  на  пол.  Я
знал, что они стоят не в силах  двигаться,  как  и  я,  ошеломленные  этим
невероятным превращением и совершенно беспомощные во власти страшной силы,
изливающейся из этой женщины. Она показала на Рикори и засмеялась.
     - Ты хотел убить меня! Подними оружие, Рикори, попробуй!
     Тело Рикори качнулось медленно... медленно... медленно. Я  видел  его
плохо, сбоку, так как не мог отвести глаз от женщины.
     И я знал, что он тоже смотрит на нее, не отрываясь, пока наклоняется.
Я скорее почувствовал, чем увидел, что он дотронулся до оружия,  попытался
поднять его. Я услышал, как он застонал. Мастерица снова засмеялась.
     - Довольно, Рикори. Ты не можешь сделать этого.
     Тело Рикори внезапно выпрямилось, как будто кто-то подхватил его  под
подбородок и поставил на  ноги.  Позади  меня  послышался  шорох  и  топот
маленьких ног. У  ног  женщины  появились  четыре  маленьких  фигурки:  те
четверо, что маршировали ко мне в  зеленом  свете,  банкир,  старая  дева,
акробат, гимнаст. Они стали перед ней,  глядя  на  нас.  В  руках  каждого
появилась игла, направленная в нашу сторону, как маленькая рапира.
     И еще раз смех женщины наполнил комнату. Она сказала ласково:
     - Нет, нет, мои миленькие, я не нуждаюсь в вас.
     Она показала на меня.
     - Вы знаете, что мое тело не более, чем иллюзия, не так ли? Говорите.
     - Да.
     - А эти, у моих ног, мои миленькие, тоже только иллюзия?
     - Не знаю.
     - Вы знаете слишком мало и знаете слишком много.  Поэтому  вы  должны
умереть, мой слишком мудрый и слишком глупый доктор.
     Большие  глаза  ее  смотрели  на  меня  с   ироническим   сожалением,
прелестное лицо стало угрожающим.
     - Рикори должен умереть, он тоже слишком много знает. И вы, остальные
умрете. Но не от рук моего маленького народа. Не здесь. Нет. У себя  дома,
мой славный доктор. Вы уйдете отсюда тихо, не разговаривая друг с  другом,
ни с посторонними по пути домой. А дома... Вы  возненавидите  друг  друга,
станете убивать друг друга, как бешеные волки, как...
     Она отступила на шаг и выпрямилась. И тут я увидел, что кукла Уолтерс
пошевелилась. Затем быстро, как жалящая змея, она подняла  свои  связанные
руки и вонзила иглу в горло мастерицы кукол, выхватила  ее  и  снова  дико
вонзила, снова и снова ударяя в золотистое горло женщины,  как  раз  в  то
место, в которое другая кукла вонзила иглу Брейлу.
     И так же,  как  кричал  Брейл,  вскрикнула  теперь  мастерица  кукол,
ужасно, в агонии. Она оторвала куклу от груди и отбросила ее прочь.  Кукла
перелетела по воздуху к камину покатилась и дотронулась до тлеющих углей.
     Вспыхнул язык необыкновенно яркого огня, и волна интенсивно нагретого
воздуха охватила нас. Как тогда, когда Мак-Кенн  уронил  спичку  на  куклу
Питерса. И сразу от волны все куклы у ног женщины исчезли. На месте каждой
на мгновение возникло такое же яркое пламя. Оно охватило мастерицу кукол в
одно мгновение с ног  до  головы.  Я  видел,  как  прекрасное  тело  снова
растаяло. На его месте стояло огромное тело  мадам  Менделип  с  лошадиным
лицом и мертвыми слепыми глазами. Длинные руки сжимали порванное  горло...
но они не были больше белыми, они были алыми  от  крови.  Так  она  стояла
минуту, затем упала. И в то же мгновение часы исчезли.
     Рикори  нагнулся  над  бесформенным  телом,  которое   недавно   было
мастерицей кукол. Он плюнул на него и закричал в экстазе:
     - Сгори, ведьма, сгори!
     Он толкнул меня к двери и показал  на  ряды  кукол  в  шкапчике.  Они
казались совершенно безжизненными. Только куклами.
     Огонь приближался к  ним  по  занавесям  и  портьерам,  как  какой-то
очищающий дух.
     Мы бросились вон из лавки. Через  дверь  в  лавку  за  нами  ворвался
огонь. Мы выбежали на улицу.
     Рикори крикнул:
     - Быстро! К машине!
     Улица вдруг осветилась красным  светом.  Я  слышал,  как  открывались
окна, раздавались тревожные крики. Я вскочил в машину, и она тронулась.





     "Они сделали подобие, похожее на меня телом, и оно отняло у меня  мое
дыхание; они дали ему мои волосы,  мое  платье,  маслом  из  вредных  трав
натерли меня, они привели меня к смерти. О, бог огня, уничтожь их!"
     Три недели прошли со дня смерти мастерицы кукол. Мы с  Рикори  сидели
за обедом в моем доме. Мы сидели молча. Затем я процитировал те  несколько
фраз, которые являются эпиграфом к завершающей главе моей книги, причем  я
почти не осознал, что говорил вслух.
     Рикори поднял голову.
     - Вы процитировали что-то. Что это?
     - Древние глиняные таблицы с надписями Ассурбанапала, три тысячи  лет
тому назад.
     - И в этих нескольких словах он предсказал нашу историю!
     - Да, Рикори. Здесь все - куклы,  мазь,  мучение,  смерть,  очищающее
пламя!
     Он подумал вслух:
     - Это странно. Три тысячи лет тому назад. Даже  тогда  было  известно
это зло. И то, чем его излечивать... Подобие,  похожее  на  меня  лицом  и
телом, которое отняло у меня дыхание... масло из вредных  трав...  привели
меня к смерти... О, бог огня, уничтожь их! Да, это о нас, доктор!
     Я сказал:
     - Куклы смерти много-много древнее, чем Ур Халдеев. Древние  истории.
Я проследил их пусть в веках после того, как был убит Брейл.  Это  длинная
история, Рикори.  Они  были  найдены  глубоко  похороненными  под  очагами
кроманьонцев, очагами, огонь которых давно потух  -  2000  лет  назад.  Их
находили под еще более холодными очагами еще более древних народов.  Куклы
из  кремня,  камня,  клыков  мамонта,  костей  пещерного  медведя,   зубов
саблезубого тигра. Даже тогда люди обладали темной мудростью.
     Рикори кивнул.
     - Однажды у меня работал парень, который мне нравился. Трансильванец.
Однако я спросил его, почему он приехал в Америку.  О,  он  рассказал  мне
странную историю.
     Он сказал мне, что у них в деревне жила  девушка,  о  матери  которой
говорили, что она знает вещи, которые не  положено  знать  христианам.  Он
говорил об этом осторожно, осеняя себя крестным  знамением.  Девушка  была
миловидная, но он не любил ее. А она влюбилась в  него;  может  быть,  его
равнодушие привлекало ее.
     Однажды, возвращаясь с охоты, он проходил мимо ее хижины. Она зазвала
его. Он хотел пить, и выпил  поданное  ею  вино.  Вино  было  хорошее.  Он
развеселился, но все равно не чувствовал любви к  ней.  Тем  не  менее  он
зашел в дом и выпил еще. Смеясь, он позволил ей срезать волосы  у  него  с
головы, отрезать ногти, взять немного крови  из  руки  и  слюны  изо  рта.
Смеясь, он оставил ее и пошел домой.
     Когда он проснулся вечером, он вспомнил не все, а только, что он  пил
вино с ней. Что-то толкнуло его пойти в церковь. Он стал молиться и  вдруг
вспомнил, что девушка взяла у него кровь, слюну, волосы, ногти.  Он  решил
пойти посмотреть, что она делает с этими его частицами.  Он  говорит,  что
будто бы святые, которым он молился, приказали ему сделать это.
     Он прокрался к хижине девушки и заглянул в окно. Она сидела у  очага,
замешивая тесто для хлеба. Ему стало  стыдно,  что  он  пробрался  сюда  с
такими мыслями, но вдруг он увидел, что она бросает в тесто взятые у  него
частицы. Она смешала их с тестом... Затем он  увидел,  что  она  лепит  из
теста человека. Она брызнула водой на его голову, как бы крестя его, и при
этом повторяла какие-то слова.
     Он испугался, этот парень. Но в то же  время  его  охватил  гнев.  Он
наблюдал за ней, пока она не кончила. Потом она завернула куклу в фартук и
пошла из избы. Он последовал за ней. Он был охотник, умел выследить. Она и
не подозревала ни о чем.
     Она пришла к перекрестку. Светил молодой месяц. Она  подняла  к  нему
лицо и сказала вслух какую-то молитву. Затем вырыла яму,  положила  в  нее
куклу из теста и зарыла ее. Потом она сказала: "Зару! (Так звали  парня  -
Зару). Зару! Я люблю тебя. Когда твое подобие сгниет, ты будешь бегать  за
мной, как пес за сукой. Ты мой, Зару, душой и телом!  Когда  твое  подобие
сгниет, ты станешь моим. Навсегда, навсегда, навсегда!"
     Тогда он прыгнул на нее и задушил. Он хотел вырыть куклу, но  услышал
голоса, испугался и убежал. Он не вернулся в деревню, а сбежал в  Америку.
Он говорил мне, что первые дни путешествия он  чувствовал,  словно  чьи-то
руки, обхватив его бедра, тянули его в море, обратно в деревню, к девушке.
Он понял, что не убил ее. Он боролся с этими руками. Ночь за ночью. Он  не
мог спать, потому что во сне видел себя на перекрестке  и  девушку  рядом.
Трижды он просыпался, как раз вовремя, чтобы отойти от борта судна,  через
который он готов был броситься в море. Затем сила рук стала ослабевать. И,
наконец, через несколько месяцев все исчезло. Но все-таки он еще долго жил
в страхе, пока не получил известий из своей деревни. Он был прав -  он  не
убил, девушка обладала тем, что вы называете "темной мудростью".
     Да, видимо, она обратилась против нее в конце концов, так же,  как  и
против ведьмы, которую мы знали.
     Я сказал:
     - Странно, Рикори, странно, что вы сказали о темной мудрости, которая
оборачивается против того, кто владеет ею. Но  об  этом  позже...  Любовь,
ненависть и сила - всегда являются тремя  ногами  треножника,  на  котором
горит темное  пламя,  поддерживающее  площадку,  с  которой  сходят  куклы
смерти...
     А знаете, Рикори, кто впервые сделал кукол смерти? Это был  бог.  Его
имя было Хнум. Он был богом много раньше, чем Иегова евреев, который  тоже
делал кукол; вспомните, он сделал двух в саду Эдема, оживил их, но дал  им
только два права - страдать и умирать. Хнум был более  милосердным  богом.
Он не отрицал права умирать, но не считал, что куклы должны  страдать.  Он
любил, когда они развлекались в те короткие минуты, когда они жили.
     Хнум был таким древним, что он царствовал в Египте задолго  до  того,
как были построены пирамиды и Сфинкс. У него был брат, тоже бог  по  имени
Кефер - с головой овода. Это именно Кефер послал мысль, которая  полетела,
как ветерок ада, над поверхностью Хаоса. Эта мысль оплодотворила Хаос и от
этого родился мир.
     Только легкий ветерок над поверхностью, Рикори! Если бы она  проникла
под  кожу  Хаоса  или  глубже  в  сердце...  что  представляло  бы   собой
человечество?.. И все-таки,  даже  такая  мысль  приняла  форму  человека.
Работа Хнума заключалась в том, что он лепил тело ребенка в утробе матери.
Его называли богом-горшечником. По приказу Амона, величайшего из богов, он
слепил тело царицы Хетшепсут.
     А за тысячу лет до этого жил принц, которого  Озирис  и  Изида  очень
любили за красоту, смелость и силу. Нигде на земле, по их мнению, не  было
достойной его женщины, поэтому они позвали  бога  Хнума  и  попросили  его
сделать женщину для принца. Он явился с длинными белыми руками,  как  у...
той, каждый палец словно живой. Он сделал из глины  такую  красавицу,  что
даже  богиня  Изида  позавидовала.  Они   были   весьма   практичны,   эти
древнеегипетские боги.  Они  усыпили  принца,  положили  рядом  женщину  и
посмотрели, подходил ли она ему. Увы, она была слишком  мала.  Тогда  Хнум
сделал другую куклу, но она была велика. Ему пришлось сломать шесть кукол,
пока он не достиг требуемого совершенства. Тогда боги  удовлетворились,  а
принц получил жену, которая была только куклой.
     Столетиями позже во времена Рамзеса III жил  человек,  который  долго
искал и наконец нашел секрет Хнума. Всю  свою  жизнь  он  добивался  этого
знания. Он был уже стар, сгорблен и морщинист, но страсть к женщинам  была
еще сильна в нем. Все, чего он добивался, сводилось к удовлетворению  этой
страсти. Но ему требовалась модель.  Кто  были  прекраснейшие  из  женщин,
могущие позировать для него? Конечно, жены фараона. Тогда он сделал  кукол
по образцу и подобию людей, сопровождающих фараона, когда тот посещал жен.
     Кроме того, он слепил копию фараона и сам вошел  в  нее,  оживив  ее.
Куклы внесли его в гарем мимо  царских  сторожей,  которые  сочли  его  за
фараона. И развлекали соответственно. Но когда он уже  собирался  уходить,
вошел настоящий фараон. Неожиданно и таинственно в  гареме  появились  два
фараона. Но Хнум спустился с небес и дотронулся  до  кукол,  отняв  у  них
жизнь. Они упали на пол и оказались  просто  куклами.  А  там,  где  стоял
второй фараон, лежала кукла, а рядом с ней дрожащий сморщенный старик.
     Вы можете прочесть эту историю и  детальное  описание  последовавшего
процесса в  папирусе,  хранящемся  в  Туринском  музее.  Там  же  приведен
перечень пыток, которые претерпел колдун, прежде,  чем  его  казнили.  Нет
сомнения, что был точно такой процесс, что  обвинения  такого  рода  имели
место - папирус сохранил детали процесса.
     Но что это было на самом деле? Что-то случилось, но что? Является  ли
эта история очередным суеверием или она имеет в  своей  основе  проявление
темной мудрости?
     Рикори сказал:
     - Вы сами видели плоды этой темной мудрости. И вы еще не верите в  ее
реальность.
     Я продолжал:
     - Веревочка с узлами - "лестница ведьмы". Это тоже  древнее  понятие.
Наиболее древние  фракийские  документы  -  свод  законов  -  гласит,  что
строжайшее наказание ожидает того, кто завяжет узел  ведьмы!!!  Мы  хорошо
знаем эту вещь к великому нашему горю.
     Я заметил, что Рикори побледнел и сжал пальцы.
     Я торопливо сказал:
     - Но, конечно, вы понимаете, Рикори, что я только рассказываю древние
легенды, фольклор? И никаких научных фактов для этого нет?
     Он с шумом отодвинул стул и, недоверчиво посмотрев на меня, заговорил
с усилием:
     - Вы до сих пор считаете, что вся эта дьявольская  кухня  может  быть
объяснена с точки зрения известной вам науки?
     Я неловко поежился.
     - Я не говорю этого,  Рикори.  Я  считаю,  что  мадам  Менделип  была
необыкновенным гипнотизером, хозяйкой иллюзии...
     Он перебил меня.
     - Вы думаете, что ее куклы были иллюзией?
     Я ответил уклончиво:
     - Вы же сами знаете, как реальна была иллюзия красивого  тела.  А  мы
видели, как оно изменилось под действием  истинной  реальности  огня.  Оно
выглядело таким же реальным, как куклы, Рикори.
     Он снова перебил меня.
     - А удар в мое сердце...  кукла,  убившая  Джилмора,  кукла,  убившая
Брейла, благословенная кукла, убившая ведьму! Вы называете их иллюзией?
     Я ответил немного сердито (старое неверие с новой силой  вспыхнуло  в
моей груди):
     - Возможно, что, подчиняясь постгипнотическому внушению, вы, вы  сами
воткнули иглу в сердце! Возможно, что по такому же приказу, не знаю где  и
когда данному, сестра Питерса убила своего мужа.  Канделябр  убил  Брейла,
когда я был под влиянием тех  же  постгипнотических  внушений,  а  обломок
стекла перерезал ему артерию.  Что  же  касается  смерти  мадам  Менделип,
возможно, что мозг ее временами оказывается жертвой тех  иллюзий,  которые
она возбуждала в умах других людей. Она была сумасшедшим гением,  сознание
которого управлялось манией окружать  себя  подобием  людей,  которых  она
убивала мазью.
     Маргарита Валуа, королева Наварры, носила  с  собой  бальзамированные
сердца более дюжины своих любовников, умерших из-за нее.  Она  не  убивала
их, но являлась непосредственной причиной их смерти.
     Психология королевы Маргариты, собиравшей сердца, и  мадам  Менделип,
собиравшей коллекцию кукол - одинаковы.
     Все еще напряженным голосом он повторил:
     - Я спросил  вас,  считаете  ли  вы  иллюзией  убийства,  совершенные
ведьмой?
     - Вы ставите меня в неудобное положение, Рикори,  когда  смотрите  на
меня так... я отвечаю на ваш вопрос. Я повторяю, что ее  собственный  мозг
временами являлся жертвой тех же иллюзий, что она вселяла в  мозг  других.
Что временами она сама думала,  что  куклы  живые.  В  ее  странном  мозгу
возникла ненависть  к  кукле  Уолтерс.  И  в  конце  концов  под  влиянием
раздражения, вызванного нашим нападением, это убеждение убило ее.
     Эта мысль появилась у меня, когда я сказал вам о  том,  как  странно,
что  вы  заговорили  о  темной  мудрости,   обращающейся   против   своего
обладателя. Она мучила куклу, она ожидала, что кукла  может  отомстить.  И
так сильна была вера или это ожидание, что  когда  наступил  благоприятный
момент, она драматизировала его. Как видите, она могла сама себе  воткнуть
в горло иглу...
     - Ты глупец!
     Это сказал Рикори, но слова его так живо напомнили мне мадам Менделип
в волшебной комнате или говорящую через мертвые губы Лашны, что я,  дрожа,
упал на стул.
     Рикори нагнулся ко мне. Его черные глаза были невидящими, без всякого
выражения. Я закричал, чувствуя, как ужас охватывает меня.
     - Рикори проснитесь...
     Взгляд его снова стал острым и внимательным.
     Он сказал:
     - Я не сплю, я настолько не сплю, что не стану  больше  слушать  вас.
Послушайте лучше вы меня, доктор! Я вам говорю - к черту  вашу  науку!  За
завесой материального, на которой  останавливается  наше  зрение,  имеются
силы и энергии, которые ненавидят нас, но которым Бог  все-таки  позволяет
существовать. Я говорю вам, что эти силы могут проникать  через  завесу  в
материальный мир и подчиняться таким созданиям, как мадам Менделип.
     Это так! Ведьмы и колдуны рука об руку со злом! Это так! И есть силы,
дружественные нам, которые проявляются в избранных. Я говорю, -  продолжал
он горячо, - что мадам Менделип - проклятая ведьма! Инструмент  злых  сил!
Девка сатаны! Она сгорела, как и полагается ведьме! Она будет гореть в аду
вечно!
     А маленькая сиделка была инструментом добрых  сил.  И  она  счастлива
теперь в раю и будет счастлива вечно!
     Он замолчал, дрожа от волнения. Потом дотронулся до моего плеча.
     - Скажите мне, доктор, скажите правдиво, как перед Богом, если бы  вы
верили в него, как верю я, действительно ли вас удовлетворяют ваши научные
объяснения?
     Я ответил очень спокойно:
     - Нет, Рикори!
     И так оно и было.

Last-modified: Tue, 25 Nov 1997 06:35:16 GMT

Оцените этот текст: