Оцените этот текст:



---------------------------------------------------------------
 © Copyright Павел Парфентьев
 Email: adv@dancor.sumy.ua
 Date: 7 Jun 1999
---------------------------------------------------------------

                                            Рассказ

     С  чумной головой Петя  Тимченко в пять утра вернулся домой.  На  левом
плече сладко жгли 20-минутной давности царапины: кошка Розенталь вцепилась в
него в экстазе своими наманикюренными когтями... Заглянул в комнату, которую
по-прежнему  называл детской,  глянул потеплевшим  взглядом  на жемчужную  в
утренних сумерках кровать. "Спит мое Ча-до. "Ча" до того дня, когда сбудется
положенное:  любовь, высшее  образование,  работа,  семья...  и  собственное
Ча-до". Поправил стопку  учебников  на  письменном столе, закрыл  молодежный
эротический журнал...  зато обнаружил  тетрадку в белой клеенчатой  обложке.
Прочел:  "Ночник". Потом  перевернул страницу: "Все  ведут  дневники, а  я -
ночник. Он белый, как  белая ночь..." Тимченко нестерпимо захотелось узнать,
чем живет его Ча-до, куда уводят его белые ночи...

     12.04.

     Иконка от Кондрата: "...Восстань против благоразумия!.."

     Проснулся без трусов  в колючем  зверобое и душице на  какой-то телеге.
Приоткрыл глаза... Блин! Ее только здесь не хватало! Девушка с глазами цвета
555-х  "Levis"  говорит,  что   у  меня  между  ног  инсталляция  пасхальных
аксессуаров... Паразиты, они  расписали  мне яйца, а головку  члена обмазали
белковой глазурью и... это я  им никогда  не прощу...  посыпали разноцветной
присыпкой! Наверное, я был очень пьян в эту Пасхальную ночь.
     Она  отдает мне  юбку,  а  сама  остается  в  колготках.  После этого я
вспоминаю:  "Христос воскрес!" - "Воистину воскрес!" Мы трижды целуемся.  Ее
язык  пахнет хищной  рыбой... Наверное, так пахнет акула. Акулу  зовут Ален.
Почти как Делона. Ален ведет меня на свою дачу. Соседка во все глаза пялится
на мою мини-юбку. Знала бы она еще, какие у меня под юбкой писанки... Я хочу
помочь Ален, просовываю  руку в щель в  калитке, чтобы  открыть  щеколду,  и
натыкаюсь на гвоздь.  Ален делает то же  самое, но сознательно, и  прижимает
свою рану к моей. "Теперь мы не расстанемся". Меня почему-то разбирает смех.

     14.04. На шестом  уроке  физичка,  наш классный  руководитель,  привела
знакомиться  новенькую.  "Надо  быть...  ик... беспросветной дурой...  ик...
чтобы... ик... переводиться в другую... ик... школу в конце года... ик... да
еще на последнем уроке... ик..."  Кондрат в стельку пьян. Говорит, что ночью
убил сборовца, кажется, даже  заправа... Ого, а новенькая-то - это Ален! Она
сразу увидела меня своими глазами цвета 555-х "Levis".

     Иконка от Кондрата:  "...Владимир Ленин оказался неправ, утверждая, что
"материя  не  может  двигаться иначе, как  в  пространстве  и  во  времени".
Оказывается,  может  - в Гемоглобове, этой гиперновой  венозной  реальности.
Назвать  Гемоглобов пространством  -  все  равно  что  деревянного  идола  -
Богом..."

     В  тот же вечер  мы собираемся у Кондрата. Он  протрезвел и  показывает
всякие  забавные вещи:  "браунинг",  к  дулу  которого  изолентой  примотана
цифровая  камера  "Sony", несколько  фоток, на которых снят  один и  тот  же
бритоголовый.  Да-а,  фейс у  него, конечно...  Попадешься  ему  в безлюдном
местечке - стукнет молотком сначала тебе по черепу, потом - по крышке гроба.
И никаких эмоций.
     - Он первым напал,  - рассказывает Кондрат. Губы его заметно дрожат.- Я
как  чувствовал. Не  зря  прихватил этот  симбиоз,- кивает  на "браунинг"  с
фотокамерой.- Теперь у меня есть доказательства. Я был вынужден обороняться.
     - А менты? - отвернувшись от фоток, глухо спрашивает Палермо.
     Кондрат  молчит.  Он обводит нас  подозрительным  взглядом: -  Реликвии
принесли?
     - Что еще за реликвии? - спрашивает Ален. Она впервые в нашей компании.
Кондрат и Палермо дуются на меня за то, что я привел ее.
     Палермо  молча  достает  из-за пазухи свои  фотки,  какие-то исписанные
каллиграфическим почерком клочки бумаги, целую тетрадку и молочный зуб. Мы с
Кондратом тоже вынимаем  свои реликвии. Я принес бинт, перепачканный кровью,
которым  мне  Ален  перевязала  на  даче   рану.  Кондрат  запасся  засохшим
презервативом.
     - Ну и как я буду его сканировать? - пожимает плечами Палермо.
     - Что-нибудь придумаем.
     Мы  относим  реликвии в соседнюю комнату,  к  сканеру. Ален приходит  в
восторг от увиденного: в углах комнаты стоит по компьютеру. В центре, как на
алтаре,  высится сканер.  От него к компьютерам тянутся  десятки проводов  и
прозрачных трубок.
     - Ух ты, сразу четыре компьютера!
     Кондрат мгновенно заводится: - Не называй их так! Это - комгемы!
     Палермо   сканирует   по  очереди  наши  реликвии  -  материализованную
информацию о нас и, разложив ее на инфогемы, сбрасывает  файлы каждому в его
папку. Мы  уже, наверное, неделю приносим сюда свое барахло. Кондрат железно
уверен  в успехе проекта. Это  все он придумал.  Правда, без  Палермо у него
ничего бы  не вышло. Палермо  - гениальный генетик-комгемщик. Таким он  себя
считает. Говорит, что научился сканировать молекулы ДНК...
     Вдруг Ален прямо при нас снимает трусики и кидает их на крышку сканера.
О-о! Палермо аплодирует, Кондрат свистит, а  мне грустно. Одним словом, буря
восторга!
     Кондрат извиняется  перед Ален,  говорит, что четвертый комгем  еще  не
собран, но через неделю он  с ним разделается, и тогда - добро пожаловать  в
Гемоглобов!
     Ален Делон не обиделась, она пьет томатный  сок. Мы  больше не  парни с
Красногвардейской. Мы  - гемы...  Кондрат вводит  мне в  вену  иглу.  Я сижу
напрягшись  за  своим комгемом.  На секунду  подняв глаза  над  монитором  и
увидев, как  Кондрат склонился с  иглой  над  Палермо, я впиваюсь взглядом в
меню  Гемоглобова. Готовлюсь к вхождению  в этот  "кровавый" (как  я его про
себя называю) Интернет.

     Иконка  от  Кондрата: "...Теперь  ты поймешь истинный  смысл  категории
"потусторонняя  жизнь":  ею,  единственною,  жили  от  рождения  Адамова  до
рождения Гемоглобова..."

     По тончайшему капилляру от меня плавно убывает моя  кровь. Она движется
в сторону  гемикса  -  такой штуковины, без  которой,  как  говорит Кондрат,
невозможен  его  Гемоглобов.  К гемиксу присоединены  три гемовода  - по ним
поступает  наша  кровь,  в  гемиксе  она  смешивается  и  раскладывается  на
гемобайты,-  и три  транскабеля,  по которым наши гемобайты транслируются  в
наши же комгемы... Два  входа - один для гемовода и  один для транскабеля  -
пустуют.
     Я замечаю, что Кондрат не спешит вводить  себе иглу. Он мило  воркует с
Ален.
     - Ален, я завтра же соберу еще один комгем.
     - Зачем?
     - Я  хочу почувствовать  себя женщиной... как  ты  занимаешься  сексом.
Ален, ты занимаешься с кем-нибудь сексом?
     - Да, с Эросом.
     Ален  бессовестно  лжет. Она лишь целовалась  со  мной... Моя кровь все
струится  и  струится по  гемоводу.  Когда я войду  в  Гемоглобов, гемикс  с
10-секундным  интервалом  будет  менять  направление  тока  крови.  Начнутся
приливы  и  отливы  алого  сока.  А это  значит,  что  скоро в этой  комнате
произойдет  невиданное  кровосмешение,  его  плоды  каждый  из  нас пожнет в
Гемоглобове...
     Иконка  от  Кондрата: "...Мой отец, этот первобытный  пользователь  PC,
называет наш  восхитительный  венозный  Гемоглобов  неуклюжим  ругательством
"Интернет". Никогда не прощу ему этого!.. Я уговорил мать бросить отца..."
     На мониторе  высвечивается предупреждение: "Внимание! Вы входите в сеть
Гемоглобов". Я вижу сначала себя, лежащего  полуголым  в телеге...  Потом  у
меня  все плывет  перед  глазами... Появляется  вдруг  в  полный  рост  мать
Кондрата в одном нижнем белье. Она очень красива. Я нервно вздрагиваю при ее
появлении.
     - Ратик, оставь в покое оружие. Это может плохо кончиться!
     Я гляжу на свои руки: в них обойма, которую я ловко заряжаю  маленькими
бронзовыми пулями.  Рядом лежит  серебристый "браунинг".  Я смотрюсь  в  его
рукоятку. В ней отражается с пробивающейся первой щетиной лицо Кондрата.
     - Все путем, мам. Я должен держать себя в боевой форме - вот и все! - я
говорю голосом Кондрата. Со мной происходит что-то неладное: я не то курнул,
не то глотнул какую-то колесную гадость.- А ты  накинь  халат. Скоро гемы ко
мне придут.
     -  Тебе стыдно за  мой вид?..  Ну  ладно,- она,  улыбаясь своим мыслям,
уходит и уже на  пороге роняет: - Хорошие у тебя друзья.  Особенно Эрос.  Он
такой красавчик.
     - В самом деле?! - вдогонку кричу я-Кондрат...
     -...В самом деле?  - переспрашивает  Палермо.-  Кондрат, ты уверен, что
эта кровь того парня?
     - А кого  еще?! -  я ужасно психую. Мне  такие психи не свойственны, но
для меня-Кондрата они обычное дело.  Я  оглядываюсь,  ища, на чем бы сорвать
свою злость. Вокруг - бесчисленные справочники по химии, физике, генетике  и
море колб, трубок, склянок,  проводов... На столе стоит  разобранный комгем.
Осознав, что я нахожусь в комнате Палермо, я  успокаиваюсь.- Я влепил только
в того  придурка, когда он  полез на меня с молотком. Но я же показывал тебе
фотки!
     Палермо молчит. Отчего-то он боится смотреть мне в глаза...
     Я  вижу  крупное  фото. На  нем бездыханное  тело  какого-то стриженого
мальчишки. Где-то я его уже видел...  Я склоняюсь над  ним. Из раны в голове
бьет ключом кровь. Я подставляю крошечный пузырек. Он мгновенно наполняется.
Перед глазами у меня снова плывет...
     - ...Ну вот,  пришел в себя! -  на меня  насмешливо смотрит Кондрат. Он
чужой. Он больше не я. Рядом  стоит Ален с испуганными глазами и машет перед
моим лицом полотенцем.
     - Слабак ты, Эрос! - Кондрат беспощаден.- И трех минут не продержался в
Гемоглобове. Бери пример с Палермо - его теперь оттуда клещами не вытянешь!
     Глянув на Палермо, мне опять  становится дурно: он взглядом врос в свой
монитор, его глаза - это глаза вяленого карпа. Вдруг они мигают!

     Иконка  от   Кондрата:   "...Гемоглобов  -  это   Вакх,  способствующий
плодородию твоего эго..."

     Нонна Юрьевна  делает  мостик. Я  искал комнату,  где бы мог  прилечь и
успокоиться,  и  случайно попал в  ее спальню.  Мать  Кондрата необыкновенно
пластична.
     - Подстрахуй меня, Эрос.
     Я поддерживаю Нонну Юрьевну за талию, но не могу удержаться и трогаю ее
голый живот.  Он  очень сильно накачен. Замерев  в  форме триумфальной арки,
37-летняя  красивая женщина вдруг меняется  в  лице:  - Такие  юноши, как ты
должны, бояться заниматься сексом!
     Я  сажусь перед ней на корточки  и заглядываю в ее  перевернутые "вверх
ногами" глаза: - Но я не боюсь, Нонна... Я уже достаточно взрослый!
     -  Ты  ничего не  знаешь, мой  милый мальчик. Природа нарочно усреднила
сексуальные  способности  мужчин.  Но,  увы,  всегда встречаются  аномальные
мужчины...
     - Какие, "анальные"? - насмешливо перебиваю я.
     -  Анальным  бывает  секс,  а  мужчины  -   аномальными.  Они  способны
заниматься аномальным сексом. Нет более счастливой женщины,  чем та, которая
переспала с таким мужчиной!
     -  Почему  же  тогда  "увы"?..  Я что, должен  буду  умереть от избытка
сексуального удовольствия?
     - Нет.  Удовольствие вдруг  откроет  тебе дорогу  к страху. Ты  станешь
бояться умереть от страха смерти. И тогда возненавидишь всех женщин.
     -  Но  почему?!  -  я больше не  улыбаюсь, глядя в  ее мигающие  "вверх
ногами" глаза.
     - В голове у каждого мужчины есть участок мозга, который блокирует этот
страх. У  аномального мужчины это  место  особенно  уязвимо.  Сильный экстаз
разрушит этот блок так же легко, как стихия защитную дамбу.
     - Так что же мне делать?! Постричься в монахи?!
     Нонна Юрьевна неожиданно выпрямляется, ложится на ковер, превращаясь из
триумфальной арки в долину  любви. Она  хищно смеется:  - Если ты не боишься
умереть от страха... иди ко мне!

     18.04.

     Иконка  от  Кондрата: "...Ге-Мы! Мы -  гемы... Гем,  не  ищи в  словаре
толкования имени  своего. Гемы... У тебя  есть  что-то от поклонника  Вакха,
орфика, пифагорейца и  раннего христианина.  Но  ты пошел дальше  их! Грубые
поклонники Вакха достигали божественного безумия, упиваясь вином. Аскетичные
орфики достигали  божественного безумия благодаря духовному опьянению. Точно
так же  поступали пифагорейцы и ранние  христиане.  Ты приходишь  в  экстаз,
обменявшись кровью с близким другом..."

     Ален больше  не приходит. Может,  она  узнала,  что  я могу  умереть от
страха перед смертью? Кто  ей  это сказал?!.. Мы по  12 часов  не вылазим из
Гемоглобова. Я теперь не знаю, чьей крови во мне больше:
     Кондрата,  Палермо  или моей собственной.  Я досконально  изучил  своих
друзей  (уверен, они меня  тоже).  Я  был Палермо  и  дважды трахался  с его
девушкой в  ее душном  "фольксвагене"-"жуке".  Я  усвоил,  как  стряхивает с
пениса  капельки  мочи  Кондрат.  Я,  будучи опять же Кондратом, старательно
разрисовывал яички спящего пьяного себя-Эроса. Но я  всегда мгновенно выхожу
из Гемоглобова, когда, вновь родившись
     Кондратом,   наверное,   в  сороковой   раз  отправляюсь   на  сборы  с
"браунингом", к которому прикручена цифровая камера. Наверное, Нонна Юрьевна
права: я действительно боюсь умереть от страха смерти.
     Неожиданно  сегодня после обеда появилась в нашей  команде Ален. От нее
струится какая-то невидимая сексуальная патока. Я затащил ее в ванную. Нонна
Юрьевна чистила зубы. Она  грустно  улыбнулась  мне и вышла. Я  раздел  Ален
догола и посадил на раковину. Ален развела ноги, а  я... Меня вдруг  охватил
дикий  ужас, ноги подкосились... Ален в полном восторге: она подумала, что я
потерялся перед  ее  наготой.  Она набрала  в соломинку томатного сока и, не
выпуская один  ее конец  из  своего  рта,  приблизила другой к моим губам. Я
ухватился  за  него  как утопающий  за  соломинку. Минут  пять мы, дурачась,
гоняли сок от одного края к другому, потом Ален его неожиданно проглотила.

     Иконка от Кондрата: "...Гем, ты не веришь в переселение  душ. Ты веришь
в  переселение своего эго в  близкого друга.  Когда  к тебе вместе с  кровью
твоей возвращается твое эго, ты переживаешь высшую точку экстаза. Невозможно
любить кого-нибудь сильнее, чем себя самого..."

     Мы  вчетвером  сидим  за  комгемами  и  в  который  уже  раз становимся
оборотнями.  Ален, правда, решается на это впервые.  Я  становлюсь Палермо и
выгуливаю его болонку Варту в городском  парке.  Апрель  зеленеет миллионами
почек и молоденьких листочков. Но вечереет почему-то по-осеннему быстро.  По
аллее ко  мне приближается, громко матерясь и жестикулируя, толпа сборовцев,
человек 30. Среди них я узнал Крюка. Внутри меня все похолодело: ведь неделю
назад его  похоронили! Крюк,  словно  прочитав мой страх, бьет  меня в живот
рукояткой молотка.  От  жуткой боли  я  сгибаюсь  и падаю на  колени.  Варта
надрывно  лает,  потом  начинает жалобно визжать:  наверное, ее кто-то  пнул
ногой.  Я  не  способен  больше  контролировать  ситуацию, слышу,  что  меня
собираются  принести в  жертву, кто-то кулаком  заезжает мне в правый  глаз.
"Досить,  пацани. Сьогоднi  у мене гарний настрiй!" - смеется Крюк, и  парни
идут дальше. Неожиданно Крюк останавливается, я напрягаюсь, готовясь к новой
боли,  но вижу, как тело заправа несколько раз вздрагивает, будто он танцует
незнакомый  мне  психоделический  танец,  и  Крюк  тяжело  падает спиною  на
землю...
     Как мне осточертела эта гемоглобовская чернуха! Я уже поспешил выйти из
Гемоглобова,  как вдруг  мою голову  будто  тисками  сдавило. Аж метелики  в
глазах  замерехтели!  В  тот  же миг  мою грудь, чуть  ниже сердца, пару раз
пробивают раскаленным прутом. Но я не успеваю разглядеть эту сволочь - падаю
назад  и  сильно  ударяюсь  головой об  утоптанную землю. При этом  чувствую
такое, чего  еще никогда в жизни не испытывал:  как  во  мне, звеня, убывают
силы, как  из  раны  на голове с  нестерпимым  жжением льется  кровь. Кто-то
темный  и расплывчатый вырос возле  меня, резко  опрокинул свое  лицо  в мою
сторону... Я с трудом узнаю Кондрата. Этого лоха  из соседнего дома я не раз
бил... У-у, какая  у него паскудная харя, он что-то шепчет, но я не разберу.
Мне ужасно дерьмово, мне больно...
     - Вставай!! Беги их разними! - Палермо  орет мне прямо в ухо  и бьет по
щекам. Я вынимаю из вены иглу и кидаюсь разнимать Кондрата и Ален. Я никогда
не видел ее такой: закусив  губу, она вцепилась в волосы Кондрату и бьет его
коленкой между ног.
     - Иуда!.. Иуда!.. Иуда!.. Ты предал своих друзей!
     Вдруг Кондрат,  увернувшись, бьет Ален  в живот ножницами, которыми она
четверть часа назад открывала пакет томатного сока. Ален, открыв рот, падает
на  Кондрата  и  обнимает его.  Но Кондрат скидывает ее  с  себя и  бежит из
комнаты. Я бросаюсь за ним, но опаздываю: Кондрат запер дверь.
     - Скотина!! Я все равно достану тебя!
     - Володя,- впервые  за три  года обращается ко  мне по имени  Палермо,-
Ален зовет тебя.
     -  Эрос, я  была  им,-  Ален  выдавливает  из себя слова, словно  тюбик
остатки зубной пасты,- я была Кондратом... Я все видела... Он нас обманул...
Это  не  было самообороной.  Эрос,  он нарочно убил того  парня. Он  и  меня
заставил это сделать!! Я собирала кровь в пузырек из-под глазных капель!.. И
там   был  рядом...-  лицо  Ален  искажает  болезненная  гримаса,-  там  был
Палермо...
     - Палермо?! Ты?!
     -  Я потом  все расскажу, Володя. Потом. Сейчас надо спасать Ален - она
истекает кровью.
     Я переношу Ален на кровать, застеленную пледом. Снимаю с Ален блузку  -
на розовом  пледе тут же расплывается бордовое пятно. Палермо нашел бинт, я,
как  могу,  перевязываю  живот   Ален.  Порывшись  в  шкафу,  нахожу  стопку
простыней, кидаю их Палермо.
     - Связывай эти простыни. Спустишься по ним и вызовешь "скорую"!
     - Но это же шестой этаж!
     - Связывай и рассказывай!!
     Мы стали вместе  вязать постельный канат, я бросал взгляды  на сразу же
осунувшееся лицо Ален и слушал сбивчивый рассказ Палермо.
     - ...После того как сборовцы убили Сашу Жемчужину - любовь Кондрата, он
решил провести  "жлобскую чистку". Кондрат говорил, что все  менты заодно  с
заправами  и  главарями повыше и что,  кроме  него  больше некому бороться с
быками и жлобами... Не знаю, где он достал  цифровую камеру, но "браунинг" у
него точно от его деда, старого комуняки-полковника. Меня он использовал как
приманку...

     Иконка  от Кондрата: "...Гем!  Ты  очищаешься, обменявшись своим  эго с
близким другом..."

     Ален  неумолимо  тает,  как льдинка на ладони. Полчаса назад я проводил
Палермо. Обняв  меня,  он полез вниз по связанным  простыням. До сих  пор от
него ни  слуху ни  духу. Я пишу эти строки, сидя в ногах  Ален.  А она будто
спешит расстаться со мной, сочно истекая кровью.
     Я хватаю Ален и переношу ее, уже даже не стонущую, к компьютеру (сейчас
не  до игры в комгемы!). Мне страшно при мысли о  том, что я затеял. Включаю
машины,  ввожу  одну  иглу  в вену Ален, другую - себе. Вхожу  в Гемоглобов,
ввожу данные Ален  и только после этого включаю электрический насос. Кондрат
(будь он  проклят!)  назвал  его гемиксом.  Теперь он будет качать мою кровь
только  в одном  направлении  -  в вену Ален. Только так, через  Гемоглобов,
можно сказать через жопу, я смогу поделиться кровью с моей Ален.
     Стараясь  не глядеть на монитор, я наблюдаю  за  Ален. Я ощущаю  во рту
вкус незнакомой сладости, мне хочется одновременно и смеяться, и плакать. Но
только очень тихо, чтобы не потревожить чуткий сон Ален.  Она спит. Ей снюсь
я, только  очень юный, с  мягкими, нежными чертами. Они проступают  на милом
лице самой Ален. Я вглядываюсь в него и неожиданно для самого себя открываю:
я был  бы, наверное, красивой  девушкой,  если бы  родился ею.  Кто бы  смог
описать мои ощущения?..

     Иконка  от  Кондрата:  "...Я  собираюсь  поведать  Богу  обо всех своих
невзгодах, Когда попаду домой..."

     ...Тимченко,  в  который  уже  раз  взъерошив свои  волосы,  перевернул
страницу  и вдруг увидел, что последние строки  написаны  совершенно  другим
почерком с округлыми ровными буковками:
     "Я перечитала ночник.  Комгемы, Гемоглобов, гемикс...  Сейчас  мне  это
кажется таким  странным и...  ненужным. Я научилась  радоваться  простому  и
доступному, тому,  что  наконец наступила  весна, что распустилась и я,  что
завтра прямо утром, в десять, мне бежать на свидание с Вовкой. Я люблю моего
Эроса..."
     - Па, который час? - раздался невнятный спросонья голос.
     - Ален, ты жива?!.. А где Палермо, Эрос... и все остальные?
     - Па, ты че, не доспал сегодня? - Ленка, как две капли  воды похожая на
отца,  соскочила  с кровати  и,  потянувшись  гибким  телом,  в  два  прыжка
оказалась  у стола, на  котором стоял будильник.- Полдесятого, слава Богу, а
то я испугалась, что проспала... А-а, ты тут втайне от меня сюр почитываешь!
     - Какой сюр? Разве это не твой ночник?!
     - Па, ночник - это горшок. А это...- Ленка  захлопнула тетрадь, которая
оказалась вовсе не тетрадью,  а книгой в  мягкой  обложке.  На  ней Тимченко
прочел  то,  что  не смог  разобрать  в  утренних  сумерках: "Павел  Парфин.
"Гемоглобов". Сумы. Самиздат".

                                   Павел Парфин, апрель



---------------------------------------------------------------
   © Copyright Павел Парфин
   Email: pasha@dancor.sumy.ua
   Date: 12 Nov 1999
---------------------------------------------------------------



     Титры: "29 апреля. Сумы, центр города".

     Лиля  и Витек Андрейченко  вошли в арку и очутились в  старом  неуютном
дворе, в который с  трех  сторон глядели неумытые окна заброшенных властью и
Богом  коммунальных  квартир.  Из  дощатой  уборной  вышла  баба  в  кое-как
запахнутом домашнем халате и,  зло  зыркнув на чужих,  исчезла  за скрипучей
дверью.
     - Вот  он! - Лиля  звонко топнула левой туфелькой по крышке блестящего,
будто  нарочно   начищенного,  канализационного  люка.-  Гюго,  открывай!  -
приказала она.
     Андрейченко ухмыльнулся скептически, посмотрел сверху вниз на тоненькую
Лилю,  но  перечить  не стал, вынул  из студенческого  тубуса  фомку и в два
приема открыл люк.
     - Кто там? - тотчас раздалось снизу.- Лиль, ты?
     - Да, да, Колумб, все спок... Я не одна, с другом.
     - Тогда раздевайтесь бегом и спускайтесь!
     Лиля изучающе, будто  впервые,  глянула на  Андрейченко:  - Раздевайся,
Гюго.
     - До трусов? - вновь скептически ухмыльнулся Витек.
     -  Нет, до полового члена,- совершенно  серьезно  уточнила Лиля и сняла
свитер, обнажив остренькую девичью грудь. Словно по команде, в одном из окон
на первом этаже возникла жадная мужская харя и торкнулась пьяными глазенками
Лилькиных сосков. Но облапать до конца  не успела: за спиной мужика  выросла
баба в неряшливом халате и за  шиворот оттащила мужика  от окна. Вернувшись,
она  сурово наблюдала, как  Андрейченко снимает с себя полощущиеся на  ветру
черные сатиновые трусы. Голая Лиля первой полезла в люк.
     Спустившись  по  скользкой  холодной  лестнице, Андрейченко с некоторой
толикой брезгливости опустил ноги до середины голени  в черную шумящую воду.
На  удивление,  она оказалась теплой и чистой. Диаметр коллектора впечатлял:
казалось,  в нем проедет  "запорожец". Впереди мерцали гигантские  светляки,
вокруг  пахло  плесенью,  мокрым  кирпичом  и  машинным маслом. К этим  трем
запахам примешивался еще четвертый, о котором Андрейченко никогда не слыхал.
     Лиля  забрала у Андрейченко  пакет с  одеждой и повесила его  на штырь,
торчавший из стены.  Потом подвела к  голому лет 25 парню с длинными мокрыми
волосами и в  эспаньолке. Мужское естество парня  было прикрыто куском то ли
ткани,  то  ли  кожи,  напомнившим  Витьку  фартук  его  пятилетнего  Шурки.
Андрейченко сумел рассмотреть парня благодаря тому, что тот посветил на себя
фонариком. "Это передник шамана из племени чилкаты",- шепнула Лиля Витьку, а
потом, уже громко, представила мужчин друг другу:
     - Колумб, это - Гюго. Гюго, это - Колумб.
     -  Хай!  -  сказал  Колумб. Андрейченко покачал  головой  и молча  взял
протянутые  ему  такой  же  "передник шамана"  и  фонарик.  Не  удержавшись,
посветил  в  спину  удалявшейся  от  него  Лили.  Она  мелькнула  маленькими
жемчужно-оранжевыми ягодицами и скрылась за поворотом коллектора.

     Голос:  "Витек  Андрейченко впервые  столкнулся  с Лолитой,  когда  той
стукнуло уже 44. С Лолитой Витька познакомила шестнадцатилетняя Лиля. На вид
ей  Андрейченко не давал больше 14.  У  Лили был такой пронзительный взгляд,
что поначалу Андрейченко никак  не мог взять в толк, какого цвета у девчушки
глаза и почему она нравится ему, хотя он старше ее больше чем в два раза..."

     Лиля уверенно вела Андрейченко по  темному  нутру коллектора. На темной
воде, один за другим вырываемые из мрака светом фонариков, занимались сексом
какие-то люди. Ни одна пара не повторяла другую,  но,  осторожно перешагивая
через подземных любовников, Андрейченко с  удивлением замечал, как  все они,
словно сговорившись, замирали при его приближении.
     У стенки  жалась горстка людей, видимо побоявшихся заниматься  сексом в
канализационной  трубе. Большинство  из них курило  самодельные, как удалось
разглядеть Андрейченко, папироски с вонючим табаком. Такую же закурила Лиля.
Затянувшись,  она вдруг захотела  поцеловать  Андрейченко  и, неожиданно для
него, выдыхнула дым ему в рот.
     -  Это  и есть  твой перформанс? -  через полминуты  придя в себя после
такой  атаки, спросил Витек.  Вместо  ответа Лилька  схватила  руку Витька и
засунула ее  под свой  "передник  шамана".  Наткнувшись  на твердый  девичий
лобок, Андрейченко  испугался  проснувшейся в нем  похоти, отпрянул  назад и
толкнул мужчину, овладевшего в воде женщиной. Парочка вдруг распалась, двумя
белыми  кораблями,  не  подавая признаков жизни,  любовники поплыли в разные
стороны,  пока не столкнулись с другими  любовниками  и не замерли. Зато две
другие парочки, получив импульс, без  единого  жеста  заскользили по  темной
воде и через два метра врезались в подобных себе.
     Андрейченко  посветил вперед  фонариком: оргия  сбилась  в  бестолковую
кучу, колыхаясь безвольно телами.
     - Так они не-на-сто-ящие?! - разочарованно протянул Витек.
     - Еще какие  стоящие! - крикнула Лиля.- Гляди, Гюго, такого ты нигде не
увидишь!
     На другом краю  оргии возник  Колумб.  Несколько секунд он  воинственно
потрясал  над головой длинной палкой, затем метнул ее в  самую гущу плавучих
любовников.  Один из них, кажется женщина, в тот же  миг поднялась из  воды.
Копье застряло в ее пышной груди. Несколько человек, до этой минуты куривших
"травку" и  скромно  жавшихся под  стенкой,  вразнобой метнули  свои  копья,
остальные  зрители  накинулись на неподвижных любовников  и  длинными ножами
стали наносить им  удары.  Убиенные, ощетинившись  кто  древком  копья,  кто
рукояткой ножа, вставали  из  воды. Вдруг  кто-то истошно заорал и  бросился
навстречу  Андрейченко. Из левого бока мужчины торчал  нож и хлестала черная
кровь. В трех метрах от Андрейченко человек рухнул в воду.
     - Так они все-таки  настоящие?! - ничего  не понимая, совершенно ошалев
от  увиденного, Андрейченко  схватил  в  охапку Лилю  и бросился  в  сторону
лестницы. Маленькими, твердыми, как  лобок, кулачками  Лилька что  есть силы
дубасила Витька по голове: - Крейзи, это же перформанс!
     Нос к носу  Андрейченко столкнулся с Колумбом. С него спал  "фартук", и
он  был вынужден телепать серым в  подземных сумерках членом. Колумб схватил
Витька за локоть и потянул в обратную  сторону: -  Назад, Гюго!  Там  менты!
Кто-то выдал нас!
     Настоящие люди  бросились  врассыпную,  милиционеры, громко  матерясь и
тяжело шлепая по темной воде, хватали  перформанов  и волокли их к лестнице.
Спустившись на три ступеньки, на лестнице  стояла баба в неряшливом халате и
грозно  подзадоривала ментов:  - Наддай  им, Степаныч,  наддай  этим грязным
сатанистам!
     Андрейченко,  чувствовавший  себя ужасно обманутым  и потому свирепый и
злой, приготовился дать ментам отпор, но Лилька вдруг кошкой прыгнула ему на
шею и повалила между двумя искусственными прелюбодеями.
     - Замри! - влажно прошептала она и обвила торс Витька  длинными тонкими
ногами. Милиционер посветил на них и пожаловался приятелю: -  Слышь, Микола,
якшо моя жинка была б такой же гарной, как эта резиновая лялька, я бы трахал
ее и среди этого говна...
     - Тьфу, чему позавидовал! Какой-то  тощей кукле! А будешь на свою жинку
переть, я у тебя ее враз отобью!
     Менты,  еще минуту  пошарив  по воде и  стенам фонариками, повернули  к
люку. Скоро  гулко легла на  него чугунная крышка и  в коллекторе воцарилась
кромешная мгла.
     - Гюго, ты не спишь? - нежно рассмеялась Лиля.- Вставай, у меня сегодня
в два часа экзамен по химии.
     -  По  химии?  Да  неужели!  -  даже  не   стараясь  сдержать  нежданно
накатившейся  радости, загоготал  Витек.  Подхватившись  и  легко  подхватив
Лильку,  больше не боясь  ее  хрупкого девичьего тела, он весело  увлек ее в
жидкий мрак туннеля. В противоположную сторону от люка...



     Лилька, накрашенная по-взрослому, давилась от смеха и пускала  пузыри в
миндальный коктейль. Брызги орошали скатерть цвета расплавленного свинца.

     Титры: "Тот же день, два часа пополудни, бар "Буль-дог".

     - Ну и  фантазеры мы с тобой! - она откинулась  на спинку стула.  Вдруг
пытливо глянула на Андрейченко:
     - Гюго, а ты вправду боишься таких зеленых, как я?
     Витек  истязал себя, кушая водку глотками, и оправдывался больше  перед
самим собой:  - Мне  35, я не "новый  русский",  и мне непонятно,  чем хорош
Борхес...
     - Какой же  ты дурачок, Гюго... Ты - открытое мною... Слышишь, открытое
только одною мною - хорошо забытое старое.
     - А как же жена?
     Лиля  равнодушно пожала плечами: - Наверное, она открыла в тебе кого-то
иного. Но уверена, это был не Гюго!

     Голос:  "Лиля свободно  переводила с английского  Набокова и  говорила:
"Ностальгия  по работящему мужчине  у  меня от  мамы". Она  хотела выглядеть
самостоятельной и искала  встречи с  Андрейченко в местах людных и не очень,
но, главное - имеющих хоть какое-то отношение к искусству".

     -   Ты    здорово   придумала   про    этих   трахающихся...    прости,
за-ни-ма-ю-щих-ся сексом кукол.  Но  как они  могли вставать из воды, если в
них втыкали копья?
     - Очень просто. Гюго,  ты  же технарь! - Лиля укоризненно посмотрела на
Витька.- Часть воздуха,  выйдя  из отверстия,  пробитого копьем  или  ножом,
смещала центр тяжести вниз. Получались своего рода ваньки-встаньки...
     - Вам  придется  покинуть помещение! - предупредил официант, неожиданно
появившийся у их столика.
     - Что, неужели обед?
     - Хуже. Капитальный ремонт.

     Титры: "Час спустя, фойе кинотеатра "Лайф".

     До  начала   сеанса  оставалось   четыре  с   половиной  минуты.  Витек
глубокомысленно двигал  акселератовыми  пешками по щербатому, точно  площадь
перед городским "пентагоном", полю. Лиля, расхаживая по  фойе,  самозабвенно
лизала розовое  мороженое. Потом ни  с того ни с сего  швырнула мороженое  в
громадный   живой   аквариум.   Кусок  мороженого   молока  начал   излучать
разноцветные волны. Гуппи неосторожно приблизилась, коснулась разинутым ртом
эпицентра мороженого сияния и плавно опустилась на  дно. В последний путь ее
проводил третий звонок.
     В  зале  было  одиноко  и  пусто,  как   на  огородах  поздней  осенью.
Повернувшись спиной к  заговорившему экрану, Лиля села Андрейченко на колени
и нежно положила голову ему на грудь.

     Голос:    "Картина   была   российской   и   называлась   "Рекламисты".
Сентиментально-постмодернистская киномечта. Витек ничего не понимал в ней  и
вдобавок ничего не видел: Лиля с монотонностью метронома по очереди целовала
ему  глаза. Он боялся шелохнуться.  Он... Он ужасно хотел женщину, но еще не
созрел до дочки Лолиты".



     Голос: "Рекламисты", краткий пересказ кинофильма.

     Вместе  с  утренней  чашкой  кофе  плоскогрудая секретарша  принесла  в
кабинет  Герману  Мурадову,  владельцу  небольшой сети  частных  гостиниц  в
Москве,  свежий номер  "Крутой линии рекламы" -  газеты  рекламы  и  частных
объявлений.  На 6-ой странице была напечатана блочная  реклама его гостиниц.
На 11-ой Герман Львович нашел прелюбопытное объявление: "Рекламное агентство
"Лещенко&Лещенко"  окажет  очень  состоятельному клиенту услугу  авантюрного
характера, а именно: напишет роман о жизни клиента, о которой тот до сих пор
лишь  мечтал,  но  которой не  успел или не осмелился  жить.  Тел.  для спр.
270-25-29. Влад Леонидович".
     Мурадов,  объездивший без преувеличения полмира  и во время  последнего
отпуска  прихвативший  чучело  индейского  шамана  из  трудновыговариваемого
южноамериканского племени с берегов  Амазонки (у шамана нога по лодыжку была
изглодана  пираньями),  с  ленцой  набрал  номер телефона...  Через  час  он
принимал в своем  кабинете и угощал испанским  коньяком  супругов Лещенко  -
владельцев и  единственных  работников РА  "Лещенко&Лещенко".  Еще через три
часа обе стороны подписали контракт: Лещенко взялись написать роман о романе
Мурадова... с собственной 13-летней дочерью Беллой.
     Местом свадебного путешествия влюбленных отца и дочери  Мурадов  выбрал
Мексику: не  довелось ему  там  до  сих пор побывать. Дабы  любовная история
выглядела убедительной  для себя самого,  Мурадов снарядил в Мексику подобие
экспедиции.  В нее  отправились РА  "Лещенко&Лещенко"  и  его 13-летняя дочь
Белла.  6  мая  "боинг" приземлил  их  в  аэропорту Акапулько.  По  условиям
контракта они должны были пешком добраться до столицы  страны  - Мехико.  По
пути Лещенко-он  должен был по-литературному перевоплотиться  в  Мурадова  и
беззастенчиво влюбляться в его, точнее, в свою, согласно условиям контракта,
дочь.
     Влад Лещенко добросовестно  отрабатывал гонорар и "влюблялся"  в  Беллу
Мурадову.  Он  влюблялся  в  нее  без  кавычек.  Жена  мужественно  терпела,
редактировала главы романа и умело договаривалась об их публикации в местных
мексиканских  газетах.  Каждый  километр  по  Кордильерам,   каждый   глоток
кактусовой  текилы,  каждая новая  подробность  инцеста Лисянских  -  героев
романа  "Искушение Акапулько" -  повторялись  с  завидной  периодичностью  в
испаноязычной прессе.  Мексиканские газеты, опережая  пыль, ложились на стол
Мурадова.  Герман  мрачнел:  он  вдруг  обнаружил  в романе  главы,  точнее,
отдельные сцены... постельные сцены, которые его буквально раздраконили! Еще
бы!  Ну  как  он мог смириться с  тем, что худая, плоскогрудая,  совсем юная
героиня вдруг стала "молодой женщиной, на чьи серебряные широкие чары грудей
все тринадцать индейских солнц Мексики не жалели своей позолоты"?! Мурадов с
отвращением вновь и вновь перечитывал эти строки: ведь его Белла, которую он
любил,  как приговоренный к  виселице  псих,  была обыкновенным плоскогрудым
13-летним подростком.
     Мурадов  по-черному заревновал выдуманную Катрин Лисянскую к реальному,
похотливому Владу Лещенко.  Не выдержав крутого секса с литературной дочерью
и  передав  дела  заместителю, он  вылетел в  Мехико  и,  ступив  на  землю,
занесенную в протокол репортером Джоном Ридом, отправился громить оплаченную
им же самим экспедицию. Словно почуяв неладное, экспедиция заблудилась, жена
Лещенко переела  грибов  и неожиданно  решила  осесть  в  Майяпане -  городе
потомков  племени  майя.  Ее,  расточительно   курившую  марихуану,  отыскал
рогоносец Мурадов. Очнувшись от  кайфа в  европейском ресторане и жадно умяв
не только свой  ужин и блюда Германа, но и щедро перченную добавку тушенного
в банановом соусе мяса птицы Пукуи -  единственного неевропейского блюда,  -
Лена Лещенко вдруг призналась  Мурадову,  что она вовсе не  жена,  а  сестра
Влада.
     Преследователи настигли Влада и Беллу в пригороде Мехико. От вездесущих
проституток Герман разузнал, что парочка  бледнолицых чужаков остановилась у
какой-то индейской старухи,  по их  словам,  полвека  тому назад учившейся в
СССР. Герман  не спеша  готовился  к мести.  Он заказал  в местной оружейной
лавке  двухзарядный револьвер  и, ожидая, пока  он будет сработан,  два  дня
протрахался с  Леной Лещенко в отеле для эмигрантов-геев. В четверг, часов в
восемь  утра,  он  решил,  что  плоская грудь  Леши  Лещенко идеальна  и что
нимфеток он никогда  по-настоящему не любил, а любил худеньких  мальчиков, и
вместе  с  младшим братом  Влада, навсегда  расставшимся с женским  париком,
вернулся   в  Москву.  Оружейник,  не  дождавшись  оплаты  заказа,  в  гневе
пристрелил знаменитого индейца-бомжа и его бойцовского петуха..."

     -    ...Гюго,   неужели   тебе   неинтересно,   чем   закончится   этот
ньюжюльверновский ремикс? - с возмущением отпихивала Андрейченко Лиля, когда
Витек тащил ее к выходу из кинотеатра.
     -  Немедленно застегни  лифчик!  Что ты  выставила  сиськи,  как  майор
Бейтельспахер - ракеты "земля-земля"?!
     - "Земля - п...да"! - отчаянно хохоча, парировала Лиля.
     -  А Влад Лещенко - на  самом деле баба!  - со злорадством сообщила  им
вдогонку билетерша.



     Титры: "18 мая. Центр города, бывший бар "Буль-дог".

     Лиля была в самбреро и умопомрачительных солнцезащитных очках-обруче  -
подарке бабушки  Андрейченко. Витек был изрядно  подшофе. Поймав за  шиворот
Лилю, он долго поцеловал ее в губы и втолкнул в  ресторан. Над входом нового
кабака еще цвела краской оранжево-желтая надпись: "Желтый Мачо. Мексиканский
ресторан".

     Голос: "Большинство посетителей  делало ставки. В "Желтом Мачо" столбом
стоял   дым,  подозрительно  пахнувший   жженым  прошлым.  Казалось,  смерч,
нагулявшись на кучах отходов цивилизации, ворвался случайно в кабак,  да так
и застыл в нем, пораженный..."

     Колумб, бешено вращая улетными глазами, со всей дури въехал Андрейченко
кулаком в левый глаз: - Сука, это ты нас сдал мусорам?!
     Витек,  не ожидавший такого мексиканского хлебосольства,  мешком сахара
повалился назад, подмяв под себя хрупкую Лилю.
     - Ну ты, Гюго! Чуть мне грудь не расплющил!
     Андрейченко поднялся,  рукавом вытер кровь, огляделся:  Лилька  куда-то
исчезла.
     Большинство посетителей делали ставки, стоя в очереди к плексигласовому
окну.  До  Витька доносилось:  "5 гривен на Рыжего!.. Разве можно ставить на
этого доходягу?! Держи червонец на Черного Пирата!.. И я, девушка, я тоже на
Черного! Сколько нужно?.. Мудило, это тебе не магазин! Эй, на-ка пятнарик на
Рыжего Султана, а это тебе на шоколадку. Ты шо вечером робишь?.."
     Слева от букмекерской стойки ревела толпа. Она тесно обступила какое-то
зрелище.  Возбужденная, не имея возможности размахивать руками, она выражала
восторг,  забавно   двигая   лесом  лопаток.   Справа,  потягивая  пиво   за
пятиугольным столиком, на  Витька насмешливо глядел Колумб. Рядом дурачилась
Лиля:  нацепив на  себя очки-обруч  и  нажимая  на красную кнопку  джостика,
стоящего  возле  ее  миндального  коктейля,   она   изображала  стрельбу  по
Андрейченко.
     - Эй, виртуальный мужчина! Я снесла тебе полбашки!!
     Витек, поставив десять гривен на Рыжего Султана, совершенно не понимая,
что  это за  тварь  такая,  стал  протискиваться  сквозь толпу  к  эпицентру
зрелища. Зацепившись за его  локоть,  позади  пыхтела Лиля.  Вдруг над  ухом
кто-то истошно заорал:  "Рыжего убили!!!" "Господь с тобой! Это Черный Пират
весь в крови!" - тут же осадил крикуна кто-то из болельщиков Рыжего Султана.
     Взору  Витька явились  два взъерошенных  нервных петуха. Один  из  них,
черный как смоль, что есть мочи носился по круглой площадке с глиняным полом
и все наседал, разевая клюв, на  рыжего. Пока черный летал, набираясь боевой
отваги, рыжий петух казался спящим. Но стоило противнику налететь на  него -
рыжий  отвечал точными сильными ударами. Каждый из них сопровождался свистом
и  криком толпы.  Лилька  счастливо  визжала,  пожирая  горящими  глазенками
петушиный бой.

     Голос:  "В  Лилиной  голове  еще  ярки  были сцены  петушиного  боя  из
маркесовского "Полковника", которому "никто  не пишет". Казалось,  в "Желтом
Мачо"  было все то же самое:  ревущая десятками человеческих глоток гальера,
гортанные  крики дерущихся насмерть  петухов, их сочащиеся кровью  порванные
гребни,  режущие  воздух крючковатые шпоры, брызги желтых  и черных  перьев,
остро  пахнущие сосновые  доски, огораживающие гальеру от арены... Лиле даже
показалось, как кто-то голосом Полковника весело крикнул: "Дерьмо!"

     Витек потянул носом, скривился и, не оглядываясь,  сильно двинул локтем
назад. Тотчас на него кто-то  навалился, коснувшись щеки вонючей сигареткой.
Андрейченко подвинулся, и Колумб, скорчившись от удара, повалился на арену.
     Поверженного Черного Пирата унес  его хозяин, такой же чернявый,  как и
птица,  хохол.  Желтое  самбреро  делало   его  похожим  на  гастролирующего
мексиканца.  Компания  вчетвером сидела за пятиугольным  столиком. Все, даже
Лиля,  ели красную от перца и кетчупа маисовую кашу и запивали черным пивом.
Колумб только-только  закончил трапезу,  обнажив черное брюхо тарелки: среди
красных  стручков  перца по  нему бегали  четыре скелета...  Свободное место
предназначалось Андрейченко. Витек не спешил садиться.

     Голос: "Страсти по петушиному бою в нем улеглись, болел  подбитый глаз,
но Витек не чувствовал боли. Наверное, впервые в жизни он был захвачен силой
искусства. Он шел вдоль стены и,  не  закрывая рта, пожирал глазами картины,
вернее  классные  североамериканские  репродукции.  Он завидовал  архаичному
художнику,  намалювавшему  на  золотистой   индейской   тунике  эти   чудные
золотисто-розово-бирюзовые ромбы с  разбросанными по ним толстыми  короткими
линиями с маленькими кружочками, напомнившими Андрейченко сумские деревянные
ложки.
     Он  был  в  восторге  от  колдуна-индейца, с  фотографической точностью
выписанному  художником-индейцем  Ларри   Рили,  и  от  другого  индейца   -
"Индейского  храбреца с флейтой" Э.И.Коуз. Индеец  замер  на берегу  лесного
озера,  пристально вглядываясь  вдаль,  будто  пытаясь  отыскать  над  водой
мечущуюся  мошкарой гармонию...  Он  остолбенел  перед  величием  природы, с
потрясающей  ясностью  переданным  каким-то  Эдвардом С.Сетисом  на  картине
начала века "Каньон Чилли". Он наткнулся сразу на трех удивительных волков -
одного красного и двух радужных. Красного волка  художник, чье имя напомнило
Витьку французские  духи жены, посадил за  разноцветными тюльпанами.  Автора
"Красного волка с полевыми цветами"  звали красиво - Ля Рош. А в самом  деле
радужные  волки  Роберта Холланда  разбудили в Андрейченко  детский ужас  от
бабушкиных сказок про оборотней.
     Он  едва  не  утонул расширенными  зрачками  в  "Огненном шоу  Абикью",
сваренном  из бирюзово-лилово-розово-красно-сиреневого  масла Джимом  Рабби.
Немного отдохнул  перед уютным натюрмортом Льюиса Тедеско  "Перец,  груши  и
сливы". Потом,  пройдя  40  см  вправо, инстинктивно  закрыл  ладонью глаза,
глянул сквозь  разведенные пальцы на  синие горы, красные холмы,  светящиеся
золотые  небеса и  нежные,  похожие на  украинскую вербу в  марте,  цветущие
кусты. Филлис Капп назвала свой пейзаж "Блеск в ночи".

     Подошел сзади Колумб  и  беззлобно  похлопал  Витька по  плечу.  Но тот
порывисто  скинул его  руку и  взглядом  показал на картину. Она  называлась
"Команче отбивается от небесного петуха". Автором  была Лили Никто. Команче,
такой  здоровенный  индеец,  на  котором можно вспахать  12  соток,  внаглую
напялил   на    себя   шляпу   шерифа    с   голубой   звездой   и,   сложив
красно-сиренево-бирюзовые  руки  на лиловой груди,  как ни  в чем  не бывало
помахивал громадным кольтом. Именно помахивал. Но ведь  это была всего  лишь
репродукция!
     Вдруг Команче резко изменился в лице: тень испуга легла на черты его. В
ту  же секунду,  откуда  ни  возьмись  в  картину  прямо-таки влетел  петух,
заставив  Витька  произнести  нечленораздельное  "О!",  а  индейца взмахнуть
кольтом.  Красивая  белоснежная птица упрямо наседала  в воздухе на Команче,
стараясь клюнуть ему в глаз. Индеец отчаянно отбивался от петуха.
     - Так  это ж кино! -  наконец-то  догадался Витек,  улыбнулся, но вдруг
опять помрачнел-обалдел: в индейце Андрейченко неожиданно узнал самого себя.
И он-индеец,  объятый ужасом, отбивался от бешеного петуха.  Витьку стало не
по себе.  За  его  спиной  ни к  месту раздался бессердечный  Лилькин  смех.
Андрейченко обернулся - комочек наперченной маисовой каши угодил ему в щеку.
Кто-то  из  компании швырнул кашей в  Витька.  Но  не Лилька: она, не мигая,
уставилась на  Андрейченко и что есть силы давила на  кнопки джостика. Когда
Витек вновь глянул  на страшную репродукцию,  то в страхе отпрянул: небесный
петух выклевал левый глаз у Команче-Андрейченко...
     - Встретимся на этом  месте в 7 утра. До  завтра!  -  сказал напоследок
Колумб. И вся ватага, пять минут назад вывалившая из "Желтого Мачо", ежась и
стуча  зубами   от  неожиданно  накатившего   холода,  побежала   по  домам.
Андрейченко с Лилей, закутанной в мужскую рубашку и крепко обнятой 35-летним
мужчиной, ушли, потрескивая майским льдом, сковавшим редкие лужи.



     Титры: "19 мая. Пригород, кленовая роща".

     На весь салон распинался  старик Озборн. "Пазик" раскачивало из стороны
в  сторону  и  подбрасывало на кочках.  Цвета  будущей октябрьской  кленовой
листвы  автобус  плелся  по  лесной дороге.  Компания  пыталась  перекричать
тяжелого Ози.  Колумб  сказал,  доставая  термос: - Ну что,  друганы? Попьем
молочка?
     -  Ва!!  - рявкнул  довольно  салон, а  Лиля вопросительно  глянула  на
Андрейченко.
     - Это типа той вонючей конопли, шо курят твои балбесы?
     -  Сам   ты  балбес!  -  обиделась   Лиля  и  попыталась  пересесть  от
Андрейченко, но тот больно поймал ее за руку.
     -  Теперь слушай меня: сам не буду... как его, молочко,  и тебе не  дам
травиться!
     Колумб  налил  в  пластмассовый  стаканчик  грязно-зеленую  жидкость  с
лиловатым  оттенком и  запахом жареной  крови и протянул его  Лиле:  - Отпей
глоточек, детка!
     Андрейченко  выбил стакан, облив варевом голову Колумба, и,  схватив за
руку Лилю, быстро пошел к дверям. Спрыгнули на ходу.
     Они  уходили в  глубь кленовой рощи. Впереди  увидели неширокий  ручей.
Будто пенка на  молоке,  на ручье лежал прозрачный лед.  Лиля  остановилась,
глянула влюбленными глазами снизу вверх на Андрейченко:
     -  Я так тебя люблю, Гюго!.. Ты  такой сильный, а  я... Без  тебя  я не
смогла бы отвертеться от молочка. Колумб заставил бы.
     - Прыгай! -  нежно приказал Витек,  и Лиля  без разбега прыгнула  через
ручей, но ей не хватило сантиметров 30  до берега, и она угодила левой ногой
в  воду, шумно разбив тонкий лед. Треск  вышел  таким неестественно громким,
что Андрейченко зачем-то  обернулся.  Колумб,  вытянув  в его сторону руку с
пистолетом, беззвучно хохотал. Над дулом поднимался тонкий дымок.
     Они подошли к желтому,  по всей видимости, начала этого века особняку с
облупившейся лепниной на фасаде. За высокой, в  полтора человеческого роста,
литой  оградой   одиноко  разгуливали  два  фазана.  Тот,  что  покрупней  и
попредставительней, в богатом малиново-зеленом  сарафане, неожиданно блеснул
в глаза Андрейченко  стальным огнем, тут же  напомнившим Витьку свежий блеск
колумбовского "ПМ".
     Андрейченко открыл  калитку  и пропустил Лилю. Пройдя по дорожке  среди
лиловых ирисов,  бегоний  с бирюзовыми и ультрамариновыми  листьями, прямо в
горшках  высаженных  в   саду,  мимо  миндального  дерева,  щедро  цветущего
махровыми розовыми цветами,  она поднялась на крыльцо и  прочла позеленевшую
от  времени  медную  табличку:  "Общество   городских  юных   натуралистов".
Подергала дверь - та оказалась запертой.
     -  Гюго, дверь  на замке! - Лиля беспомощно посмотрела на Витька, потом
поверх его головы - на появившихся на краю рощи людей.- Они уже здесь, Гюго!
Они убьют нас!
     - Не боись. Пойдем, там есть еще одно крыльцо.
     Вторая  дверь, на которой они  с  удивлением прочли: "Дневной стационар
детского психиатрического  диспансера", к их счастью,  оказалась незапертой.
Правда, при входе дорогу им преградила очень полная женщина-красавица.
     - Вы к кому, папа и дочь? - миролюбиво спросила она.
     - Да...  У  меня здесь  сестра,  тетенька,- не моргнув  глазом, солгала
Лиля.- Я так соскучилась по ней!
     - Ну раз соскучилась, то проходи. Приемный покой знаешь где?
     Потупив взгляд, Лилька кивнула. Они стали подниматься по лестнице.
     - У тебя и вправду есть сумасшедшая сестра? - не выдержал Витек.
     - Да ты что, Гюго, с ума сошел? Разве я похожа на такую?!
     Совершенно безлюдный коридор привел их в просторную комнату.
     - Это и есть приемный покой? - спросил Витек.
     - А  фиг его знает,- пожала плечами Лиля.-  Ты у меня  так спрашиваешь,
будто я в этой психушке когда-то сидела!
     -  А почему  бы и нет?  - ухмыльнулся Витек. Он  с  интересом  осмотрел
комнату. Желтый диван с потертыми подлокотниками стоял  подле одной стены, у
противоположной высились два  высоченных шкафа,  набитых книгами, посередине
лежал желто-коричневый ковер.
     - Неужели  психи читают  книги?  - подивился  Андрейченко. Но  Лиля  не
слышала его, уйдя в чтение книжных корешков.
     - Гюго,  а здесь есть даже твое собрание сочинений. Какие книги старые!
"Виктор   Гюго.  "Собор   Парижской  Богоматери".  Москва,   "Художественная
литература", 1959  г." Гюго,  а почему  я тебя назвала "Гюго"?  Ты больше на
Квазимоду похож... Ух ты! Гюго, глянь, какие книги психи читают!
     Лиля держала в руках  потрепанный фолиант.  "Кама-Сутра",-  восторженно
прочла Лиля. Она стала листать книгу: -  Класс, она  с  картинками. Та-а-ак,
посмотрим, как трахались предки Маугли...
     Слева от  окна  Андрейченко  обнаружил  небольшой  телевизор московской
марки "Рубин". Включил и попал  на начало какого-то фильма. Картина была, по
всей вероятности,  штатовская: на  экране сменяли  друг  друга  англоязычные
имена актеров,  ни одного знакомого Витек  не увидел, но был уверен, что это
американцы. Он  поискал взглядом, куда бы сесть. Рядом с диваном стоял стул,
один-единственный  на всю эту  огромную комнату. Андрейченко  переставил его
поближе к телевизору.
     -  Вот,  Гюго,  нашла! -  Лиля  озорно  глянула  на  сидящего  на стуле
Андрейченко и сняла трусики.



     Голос: "Краткий пересказ телефильма без названия.

     В больничной  палате рожала молодая женщина. Врач  всячески  успокаивал
Кристину и просил сильнее тужиться. Ему  ассистировала  очень высокая, метра
под два, черная медсестра-акушерка. Она подстелила под  таз роженицы большую
салфетку. Кристина старалась, тужилась изо  всех  сил. Вот она напряглась  и
вместе с криком, взывающим к маме, исторгла вздох облегчения.
     В глубокой тишине врач в недоумении рассматривал ноги и живот Кристины.
На  салфетке под женщиной  темнели одни лишь  фекалии. "Где мой ребенок?  Он
мертв?" -  прошептала Кристина. Опередив ответ  врача,  запищал  электронный
будильник. Врач удивленно  глянул на свои руки,  голые по локоть, и на голые
черные руки медсестры.  Та вдруг наклонилась над  салфеткой  и  с  нежностью
запустила  свою  громадную  руку  в фекалии...  и вынула  оттуда  крошечное,
размером  с муравья, существо,  издававшее тоненький писк.  "Девочка",- лицо
медсестры-великанши расплылось в нежной улыбке.
     Дочку-дюймовочку  Кристина назвала Эммой. Несколько дней  подряд им  не
давали покоя назойливые  фоторепортеры. Неожиданно Кристину выручил Центр по
проблемам  генной  инженерии.  Его директор,  посетивший Кристину, предложил
молодой  матери  на  месяц-другой  поселить   ее   удивительную  дочурку   в
лабораторию радикальных  решений. "Малышке требуется особый  уход,- объяснял
Кристине Ян,  директор лаборатории, голубоглазый блондин  лет 30.- Мы всегда
сможем прийти ей на помощь. Кроме того, я хотел бы понаблюдать за состоянием
ее организма... Не бойтесь, экспериментов не будет".
     Вскоре  Кристину  -  архитектора  оазисных  миниполисов   -  пригласили
поработать в Африке над проектом города в  пустыне Сахара, и предложение Яна
ей оказалось на руку.
     В лаборатории Ян отвел малышке отдельный  стол, назвав его плоскогорьем
Кристины. Час  за часом наблюдая за Эммой,  Ян  удивлялся  тому, как  быстро
растет эта  новоявленная дюймовочка. Через пять дней она выросла до размеров
божьей  коровки. Ян  восхищался ее  идеально  сложенной фигуркой,  смазливым
личиком и тем, как она быстро усваивает разговорную речь.
     Коллеги Яна стали посмеиваться над его странной привязанностью. Однажды
его  помощник Рой  спросил  у  него,  а не влюбился  ли  он  в  сексопильную
дюймовочку?  И неужели у Яна больше не хватает  потенции на настоящих  шлюх?
Тогда Ян расквасил Рою нос.
     На  следующий  день  Эмма  случайно  стала свидетелем  того,  как  Рой,
уединившись в лаборатории с ассистенткой Мери, целуется с ней. Эмма спросила
об  этом  Яна. Тот  долго  и старательно  объяснял малышке, что такое любовь
между  мужчиной  и  женщиной,  читал  стихи  Георга  Тракля, а потом  принес
компакт-диск и показал порнофильм.
     Ян  наблюдал  за  поведением Эммы. Сначала  глаза ее  загорелись, потом
неожиданно она  потребовала остановить и...  дать ей  одежду.  Впервые  Эмма
устыдилась своей наготы.
     Ян спросил Мери, не остались  ли у нее куклы. Было бы здорово, если  бы
она  принесла  ему несколько  кукольных платьиц. Но то,  что  принесла Мери,
оказалось   очень  велико  малышке.  Пришлось  Яну  брать   ножницы  и   под
колокольчиковый смех Эммы укорачивать  игрушечные наряды. Ян дарил  ей живые
цветы,  которые  выглядели   рядом  с  дюймовочкой  гигантскими   волшебными
деревьями.
     Когда  однажды  Ян с Эммой  о чем-то  беззаботно  болтали,  дюймовочка,
выглянув  из-за  лепестков желтой розы, вдруг  попросила Яна  показать  свой
член... "Мне спать  с  тобой так  же  невозможно, как тебе  достать  луну",-
сказала она и предложила  коснуться ее груди. Трепеща, Ян протянул навстречу
крошечной девушке руку.
     Он  поставил  перед  малюткой крышку от какого-то аптечного пузырька. В
крышке была сперма Яна. Эмма долго плескалась в ней.
     Через три недели  у нее появился округлый животик. Эмма была счастлива.
А еще через десять дней  она родила маленького, такого  же  как когда-то она
сама, не больше муравья, мальчика. Родители решили назвать сына Патриком.
     Ян устроил для коллег вечеринку. Весь вечер он ни на шаг  не отходил от
плоскогорья Кристины. Все подходили  к Яну  и поздравляли с  рождением сына.
Эмма  принимала  поздравления,  выглядывая  из-за  лепестков   желтой  розы.
Неожиданно на вечеринке появилась  Кристина. Час тому назад она прилетела из
Кении  и, услышав,  что  у  нее родился -  страшно подумать!  - внук, тотчас
примчалась сюда. Ян невольно загляделся на Кристину: она была  необыкновенно
хороша собой! Загоревшей и похудевшей, ей нравилось нравиться Яну.
     После вечеринки Ян  предложил Эмме  отвезти ее домой. Он остался у нее.
Кристина рассказала ему, как они  строили в пустыне удивительный город,  как
песок  не  давал  им покоя, проникая, казалось, даже в самую душу. Потом они
целовались и провели бурную ночь при распахнутом настежь окне.
     Ночью в  лаборатории внезапно распахнулось окно. Поднявшийся ветер стал
задувать тучи пыли. Эмма в панике металась по плоскогорью Кристины, не зная,
где уберечься от бури.
     Наутро  Ян  обнаружил  в   лаборатории   страшный  беспорядок:  провода
оборваны,  стулья  перевернуты,  настольная  лампа  разбита.  Он  кинулся  к
плоскогорью Кристины, но,  кроме  толстого слоя пыли, ничего  не  нашел.  Он
схватил  кисточку для  бритья и, спеша,  стал сметать  ею  пыль. Наконец ему
удалось  отыскать Эмму,  державшую в  объятиях их маленького  сына. Они были
едва живы. Ян, шепча слова прощения, возвращал их к жизни.
     Он  перевез  плоскогорье Кристины с поправлявшимися  Эммой и Патриком к
себе домой и устроил их в своем кабинете. Кристина построила из гиперкартона
оазисный  миниполис,  подвела  коммуникации  и   даже  придумала   городской
транспорт - трамвай, ходящий по кольцу и приводимый в движение механическими
часами  Яна.  Кристина научилась  шить микроскопические сорочки для  внука и
комбинезон для  дочери. Но  она ошиблась  с  размером и  долго  сокрушалась:
"Эмма, ты так поправилась. Это никуда не годится, моя дорогая!"
     Ян  сделал предложение Кристине,  купил  кольцо с  двумя бриллиантами и
весело хлопотал, занимаясь организацией свадебной вечеринки. Гости пришли те
же, что были на дне рождения Патрика. Ян,  уже изрядно выпивший, заглянул  в
свой кабинет и, включив все фонари  миниполиса, стал громко  звать Эмму. Она
вышла к нему, и те  изменения, которые Ян  вдруг обнаружил в  ней, ошеломили
его: Эмма вновь  была беременна. Следом за крошечной женщиной вышел ростом с
нее юноша, как две капли  воды похожий на Яна. "Это уже такой сын у нас?!" -
воскликнул Ян. "Нет,-возразила Эмма,- это такой муж у меня!"
     В  ту  новобрачную  ночь  Ян  не  прилег.  Он  просидел  возле  спящего
миниполиса, курил и смотрел на тонкие очертания зданий.  Ему слышалось,  как
изо всех окон миниполиса раздаются жаркие стоны любви.
     Под утро Кристине удалось увести Яна в спальню. Он рассказал ей о связи
Эммы с их сыном.  "Эмма  оказалось мудрой женщиной.  Для  нее  необходимость
продолжения рода сильнее страха  перед условностями  нашей  морали,- внушала
Кристина Яну.- В  конце  концов,  вступая  в  инцест, размножались  и первые
люди".
     Эмма родила от Патрика прелестную девочку.  Ее назвали Софи. Кристина с
головой ушла в заботы о внучке и не замечала, как отдаляется от нее Ян. Зато
каждый день  она  встречалась с  Патриком,  любовалась его  ладной  фигурой.
Однажды,  возбудившись  глядя  на Патрика,  она вспомнила о Яне, но долго не
могла  найти его  в доме. Наконец натолкнулась на  его тело в  гараже. Рядом
увидела шприц.
     "У меня нет больше  никого,  кроме тебя,- призналась  Кристина Патрику.
Она  ничего  не  смогла  поделать  с  Яном:  он  упрямо  отчуждался,  находя
успокоение в героине.- Патрик, я хочу от тебя ребенка".
     Кристина  поцеловала  спящего  Яна.  Воспользовавшись его  шприцом, она
ввела себе в матку семя Патрика.
     В  больничной   палате   рожала  молодая   женщина.  Врач  и  маленькая
веснушчатая медсестра принимали у Кристины роды и просили ее лучше тужиться.
Внезапно  палату огласил звонкий крик ребенка. Веснушчатая медсестра держала
в руках  обычного человеческого детеныша.  "Мальчик",- ее  лицо расплылось в
нежной улыбке..."



     В какой-то  момент Андрейченко почувствовал, как юное влагалище  крепче
обняло  его  член.  Но  вот  Лиля,  последний раз  испытав  сладкую,  жаркую
судорогу, пронзившую ее тело снизу вверх  - от матки до сосков груди и выше,
до  кончика  языка, благодарно прижалась к  груди только-только переставшего
стонать Андрейченко.
     -  Ну,  Гюго,  с  тобой любовью заниматься  - все  равно что  прыгать с
парашютом... в затяжном прыжке!
     - А ты с парашютом прыгала?
     - Нет, я только что с тобой сладко трахалась. И пока ты кончил, Гюго, я
три раза получила  кайф!.. За это тебе, мой долгоиграющий, сюрприз! Посмотри
назад, Гюго, только со стула не падай!
     Витек устало обернулся и  тихонько ойкнул.  На него блаженно  глядели с
дюжину детских глазенок.
     - Давно это они... эротику смотрят?
     - Да минут десять, наверное.
     - И ты все это время молчала?!
     - Гюго, тебе  разве было плохо?.. Как сладко трахаться,  когда за тобой
наблюдают!
     Лиля слезла  с Витька, бесстыже показала детям свою голую попку, на что
дети никак не отреагировали, продолжая ей блаженно улыбаться.
     - Лили любит Веру,- вдруг донеслось с дивана.
     -  Гюго,  у  меня  здесь  есть  тезка!  Приведи   ее   скорей,  я  хочу
познакомиться!
     Витек, застегнув ширинку, подошел к дивану... да встал как вкопанный.
     - Ты че там застрял? Дурочка понравилась?
     - Эта дурочка - вылитая ты, Лиля...
     На  диване  сидела девочка лет 13-14 и играла большой говорящей куклой.
Кукла  была  очень странной:  с  хлопчатобумажными  косичками  вместо  рук и
большими, напоминающими два турецких барабана грудями.
     - Лили любит Веру,- повторила она и протянула куклу подошедшей Лиле.
     - Господи, как эта дур... девочка и в самом деле похожа на меня!
     - А ты говорила, что у тебя нет сестры.
     - Да. То есть нет. Отстань от меня, Гюго! Как ты мог заниматься со мной
сексом на глазах этого ребенка?!
     - Я-я?! Так ты же сама...
     -  Заткнись,  Гюго!.. Так тебя,  значит, зовут Лили, да? - Лиля ласково
провела  пальцами  по  нежной  щеке  Лили.  Та  прильнула головкой к Лилиной
ладони.
     - Май нэйм из Лили. Вот из йе нейм? - тихо произнесла девочка.
     Андрейченко завороженно  смотрел на блаженную. Сквозь ее полупрозрачную
сиреневую блузку притягательно вздымалась уже оформившаяся грудь.
     - Май нейм из Лил...я. Гюго, ты так смотришь на Лили. На меня ты так ни
разу не глянул...
     На Лилиных глазах выступили слезы, она вырвала из рук блаженной куклу и
уткнулась лицом  в  ее роскошную  тряпичную  грудь.  Очнувшись,  Андрейченко
отчего-то дрожащими руками прижал голову девушки к своей груди: - Ну что ты,
дурочка моя, я просто подумал, что...
     - Не плачь, красавица, и время с горем справится,- снова  тихо  сказала
блаженная. Лиля  посмотрела  на нее, потом на Андрейченко: - Гюго...  Хочешь
выбрать  свою  судьбу?  - и, не  дожидаясь ответа,  продолжила: -  Сейчас ты
выйдешь за дверь, а через пять минут снова войдешь... и выберешь свою Лили.
     Когда Андрейченко вновь вошел в комнату,  он  увидел кольцо из детей. В
центре стояли абсолютно голые, безумно похожие  друг на друга  девушки - две
Лили.
     - Господи, кто из вас кто?.. Лилька, кончай дурачиться!
     Андрейченко никто не ответил, обе девушки одинаково глядели  на Витька.
Он подошел  к ним  и, став вдруг на  колени, стал по  очереди  обнюхивать их
лобки. Потом быстро поднялся возле одной девушки и потащил ее  к  двери. Уже
на пороге не выдержал, оглянулся - Лиля беззвучно рыдала.
     - Одевайся и больше никогда так не играй с судьбой.
     Они  молча покидали психушку.  Когда  выходили из калитки,  Андрейченко
посмотрел вверх, туда, куда выходило окно большой  комнаты.  В окне стояла с
куклой Лили и что-то говорила им.
     - Что она говорит?
     - Она говорит тебе: "Пока, Гюго!"



     Титры: "22 мая. Центр города, Театр драмы".

     За три дня театр оброс строительными лесами, как Андрейченко щетиной во
время недавней болезни.  Но сейчас Витек был как огурчик, нет, как настоящий
щеголь: гладко  выбрит, в не очень  дорогом, но модном  костюме с батистовым
треугольником, выглядывавшим из нагрудного кармашка, со счастливым блеском в
глазах.  Лиля  так же  блистала  рядом с  ним,  сверкая  нежным  перламутром
обнаженных плеч. Люди оборачивались, глядя им вслед, пока они шли к театру.
     У  них  был  партер,  третий  ряд,  прямо  напротив  сцены.  Лиля  была
воодушевлена  театральной  сутолокой,  громкими звуками,  запахом  классного
английского одеколона, который она подарила Андрейченко. Ей захотелось пива,
самого грубого.  Она сказала об  этом:  - Гюго, возьми мне  в буфете пива...
черного-черного.
     - Зачем? Давай лучше бренди-колы?
     - Нет, только темного пива. Я хочу резче врубиться, как я счастлива!
     Лиля  пила прямо  из горлышка. Несколько темных  капель скатились по ее
губам, подбородку,  шее... Андрейченко, быстро нагнувшись, поймал  их языком
на пути к скрытой лишь тканью вечернего платья груди.
     -  Гюго,  что  ты  делаешь?  Разве можно... здесь? Пошли в зал  - я так
пьяна...
     Погас  свет,  началось   действо,  но  люди  еще  долго  рассаживались,
переругивались с теми, кто занял  их места.  Андрейченко наклонился  и долго
целовал напитанный вкусом пива Лилин рот.

     Голос:  "Краткий  пересказ  спектакля  "Сельская   дорога  на  кладбище
Пер-ла-Шез".

     Конец лета. Хохловка - село на границе России и Украины. В крестьянском
дворе собрались  люди. Мужики держат в руках полотняные картузы и бейсболки.
Бабы в  черных  платках.  Жалеют  убиенную Надежду, говорят, что убили из-за
денег.  Из дома выносят  гроб,  за ним  выходит муж Надежды,  теперь вдовец,
здоровый, рослый русский кузнец Федор Гапон.
     Внезапно похороны перерастают в скандал:  вдруг  выясняется, что  Гапон
решил похоронить  жену  не на  кладбище, а...  в своем саду. Люди  ругаются,
проклинают Гапона и  уходят  со двора. Федор  волочит гроб по саду и кое-как
сам  опускает  его в яму.  На могиле  ставит деревянный крест.  Напивается и
засыпает, растянувшись у крыльца.
     Ночью во двор залезает подросток, оборванный и худой, находит корзину с
яблоками, жадно грызет и неожиданно спотыкается о спящего Федора. Очнувшись,
Гапон ловит подростка, который оказывается... молоденькой девушкой. Ее зовут
Маша, она  из  семьи  музыкантов.  Полтора года тому назад семья  бежала  из
Грозного, но  в дороге  Маша потерялась и с тех пор  нигде  не может надолго
приткнуться.
     Гапон  оставляет Машу  у  себя:  после  смерти  жены  ему  крайне нужны
работящие женские руки. Обращается с ней грубо, но без ненависти, ни минутки
не давая передохнуть в  светлое  время, но после захода  солнца со странной,
почти отцовской суровостью  приказывает:  "А  ну-ка  марш  спать...  Грозный
Беспризорник!"  А  Маша, наконец-то обретшая крышу  над головой, трудится не
покладая  рук  и  отвечает  на  беззлобную  грубость Федора светлой улыбкой.
Забывшись за работой, она мурлычет песенки по-французски.
     Во  двор  один  за  другим  приходят  односельчане. Приходит соседка  -
дородная,  статная  хохлушка Катерина. Соболезнует горю Федора, одновременно
восхищаясь  его хозяйской сноровкой и трудолюбием. Видно,  она положила глаз
на вдовца-соседа.  Но тот глух  к ее затаенным признаниям, знай, стучит себе
по наковальне,  выполняя заказы крестьян. Катерина  психует, кричит  Федору,
что тот, видать,  спит  со своей беженкой-золушкой, так она вмиг опозорит их
на все село.
     Приходит Степан  Кириллович, председатель местного сельсовета, ходит по
двору, сует нос во  все углы, интересуется, не нужна  ли какая помощь, затем
зло предупреждает Гапона,  что когда тот  получит свои 25 процентов, чтоб не
забыл с  ним поделиться.  За содействие. Федор в  ответ  лишь мрачнеет да от
бессилия мычит.
     Затем вваливается  Бориска,  известный на  все село  пропойца, просит в
долг  у Гапона. Тот грубо отказывает. Бориска  начинает стращать, напоминает
Федору  о  смерти жены, замученной  местной братвой  за  то,  что отказалась
рассказать, где  муж прячет  клад. Взбешенный  Федор  избивает Бориску, Маша
насилу оттаскивает его.
     В тот же  день Федор застает Машу за  разговором  с 16-летним Сережкой,
сыном Катерины.  Маша  просит  позволения пойти с  Сережей вечером на танцы.
Гапон недовольно ворчит, но все же позволяет.
     Ночью  за гапоновскими воротами  останавливается  автомобиль,  в ворота
громко,  нетерпеливо  стучат. Кричат,  что  лопнула рессора, так  они готовы
отвалить  хорошие  бабки,  лишь бы Гапон выковал замену.  Гапон  посылает их
подальше вместе  с их бабками. Чужаки  просят Федора сжалиться: мол, жена  у
одного  из  них  вот-вот  должна  родить  и пора  везти  ее в  роддом. Гапон
открывает калитку,  бандиты  - а это они  - врываются,  бьют Федора, пытаясь
выведать, где он прячет клад. Переворачивают вверх дном дом, громят кузницу,
хотят добить Федора, но потом передумывают и обещают еще вернуться. Но уже в
последний раз.
     В сопровождении  Сережки возвращается с танцев, напевая  по-французски,
Маша. Удивляется, что калитка распахнута  среди  ночи. Уже во дворе целуются
на  прощание.  Вдруг Маша  натыкается на еле живого Гапона. С большим трудом
они  пытаются с Сережкой перенести Федора в дом, но безуспешно: уж больно он
тяжел. Маша умывает Гапона. От холодной воды и легких прикосновений  машиных
рук Федор приходит в себя. Слышно, как Катерина зовет сына. Сережка уходит.
     Гапон запрещает  Маше  обращаться к  сельскому  фельдшеру,  сама,  мол,
справишься.  Маша с любовью  выхаживает Гапона,  поет  ему  по-французски  и
одновременно успевает управляться по дому. Федора разбирает любопытство: что
ты все,  мол,  поешь на  французском?  Маша  смеется,  читает  ему  на языке
оригинала  и по-русски стихи Гюго, Бодлера,  Рембо, Верлена... Она  говорит,
что любовь к Франции  ей привили родители.  Нет, они не  дворянских кровей -
простые  русские интеллигенты... Хотя  бабушка рассказывала ей в детстве про
каких-то   дальних  родственников,  уехавших  из  России  в  Париж  в   годы
гражданской войны.  Федор в ответ  лишь  ворчит:  он  не понимает  прелестей
Франции - чужой страны, где ему, русскому человеку, и умереть-то негде. Маша
не соглашается и рассказывает Гапону о русском кладбище Пер-ла-Шез в Париже,
где   нашли   вечный  покой  такие  известные   русские   люди,  как  Бунин,
Мережковский, Тарковский... Федор глубоко задумывается.
     Убирая в кузнице, Маша находит чудесные кованые иконостасы  с иконами и
без,  кованые  рамы,  видать,  для картин.  Спрашивает о  них  Гапона. Федор
светлеет  лицом,  в голосе  звучит  нежность.  Эти  иконостасы -  его давняя
страсть.  А  иконы  писала  его покойная Надя. Два года тому назад она  даже
ездила в  Киев,  выставляла на Андреевском спуске  несколько своих картин  в
мужниных  рамах.  Одну  картину купил  француз-негр... Гапон  впервые  после
смерти жены плачет.
     Он рассказывает Маше, как месяц  тому назад решил выкопать новый погреб
и, роя яму в саду, наткнулся на самовар, набитый золотыми червонцами образца
1923  г. Пошел  к  председателю  сельсовета, тот  посоветовал  сдать  золото
государству, а сам вызвался помочь Гапону побыстрей оформить его законные 25
процентов. Федор  так и  поступил,  а  на следующий  день поехал  в районный
центр: дела у него там были. Когда  еще был в городе,  его настигла страшная
весть: сельская  братва замучила насмерть его Надежду.  Наденьку, которую он
боготворил  вот уже 12 супружеских лет и неустанно называл  своим  бесценным
кладом. Вернувшись в Хохловку, Федор твердо решил  похоронить жену там,  где
нашел червонцы - вместо одного клада отдать земле-матушке другой.
     Стараясь  всячески  утешить Гапона,  Маша  показывает  ему  графический
портрет Надежды, написанный девушкой с маленькой фотокарточки. Расстроганный
Гапон просит Машу научить его французскому языку.
     Стараниями  Маши  и благодаря  огромной внутренней силе  самого  Гапона
он-таки очухался после жестоких побоев, встал на ноги, и вот его молот вновь
застучал в кузнице. Вскоре Федор выковал для портрета жены изящную рамочку.
     Заходит председатель сельсовета, говорит, что к ним нагрянула делегация
каких-то  французов. Особенно  активен  среди них  один  негр, он то и  дело
произносит  имя  "Гапон",  но  остальное, что он  бормочет,  никто  не может
понять.  Гапон  приглашает  к  себе  французов,  мол,  Маша  переведет,  что
иностранцам нужно от них.
     Машина останавливается за воротами. Вваливается  направляемая  Степаном
Кирилловичем гурьба  французов. Рослый, под  стать Гапону,  негр  смеется  и
смачно  целует Федора.  Негра зовут Анри. Он выражает  восхищение искусством
Федора  и справляется,  как  поживает его замечательная супруга.  Маша бегло
переводит, но спотыкается об имя "Надежда". Федор говорит, что жена погибла.
Французы   выражают   соболезнования,    вносят   ящик   бордо,   а   цветы,
предназначенные Наде, дарят Маше.
     Маша отпрашивается  у  Федора и  уходит к  Сережке, а  мужчины начинают
пить. Приходит Катерина  и  принимается назойливо  ухаживать за  Анри. Тот с
удовольствием  тискает  ее  пышную  грудь. Когда  заканчивается бордо, Федор
выносит две банки  самогона.  Уже  изрядно выпивший Степан  Кириллович вдруг
задирается  к  Федору,  дескать,  тот  теперь  сельская  "зирка" и  запросто
обойдется  без своих 25%...  Вскоре все,  кроме Федора и Анри,  напиваются и
засыпают прямо за столом. Федор  ведет Анри  в кузницу, показывает ему  свои
новые работы.  Среди  них  портрет  Нади,  он  очаровывает Анри. Гапон дарит
портрет негру. В  ответ Анри  вручает ему свою визитку и приглашает Гапона с
Машей на осеннюю выставку в Париж.
     Неожиданно Федор заводит разговор о кладбище Пер-ла-Шез, говорит о том,
что  хотел бы перезахоронить прах Наденьки на  этом парижском кладбище. Анри
обещает посодействовать.
     Утром  Анри  с  помощью Гапона сажает еще не протрезвевших  французов в
авто,  и те уезжают. Катерина напрашивается в машину  к  французам проводить
их.  Федор не замечает, как  во  двор  проникает  пьяный Бориска. Схватив со
стола  недопитую банку, он прячется  за крыльцом.  Тем  временем Гапон грубо
приводит в чувство Степана Кирилловича и напоминает ему о его пьяных намеках
про законные Федора  25  процентов.  Председатель сельсовета  нагло  смеется
кузнецу в  лицо и заявляет,  что за свои труды он заслуженно  взял 20%, а 5,
так  и  быть,  достанутся Гапону. Степан Кириллович  вынимает  пачку денег и
кидает ее в банку с самогоном: мол, пусть самогон на долларах еще настоится.
Федор бьет председателя по лицу и выливает на него самогон.
     Председатель, чертыхаясь,  ретируется,  Федор  уходит  в  дом, а  из-за
крыльца выскакивает Бориска, хватает мокрые деньги и бежит к калитке. Там он
сталкивается нос к носу с Машей.
     Маша, как никогда, возбуждена: она встретила почтальона - тот принес им
письмо.  Маша  читает, радостно вскрикивает и убегает в дом. Кричит на бегу,
что Анри обо всем договорился.
     Федор  с  Машей,  довольно переглядываясь и  перебрасываясь счастливыми
восклицаниями, готовятся  пить  чай  на  дворе.  Вбегает  сильно  напуганная
Катерина:  ночью  бандиты  убили  Степана  Кирилловича.  Люди  говорят,  что
председатель с недавнего  времени хранил  у себя дома большую  сумму  денег.
Откуда он их  взял, никто  не знает,  но  кто-то донес на  него, и  вот - 14
ударов ножом. Знающие люди судачат, что здесь не обошлось без Бориски. Федор
крестится и беззлобно вспоминает  председателя.  Вдруг  совершенно  некстати
спрашивает Катерину, не хочет  ли она две  недели  пожить в его доме - через
три дня они с Машей уезжают в Париж.
     На  дворе стоит гроб,  спеленутый свежим  голубым атласом. Гапон и Маша
нарядно одеты. Они все  в ожидании.  За воротами останавливается автомобиль.
Входят два француза. Один вместе с Федором уносит гроб, другой помогает Маше
вынести багаж и кованые иконостасы. Французы рассказывают, что Анри пришлось
пойти на хитрость: гроб повезут в дипломатическом вагоне.
     Проводить  соседей пришли Катерина и Сережка.  Катерина,  утирая слезы,
предупреждает Федора о том,  что все  француженки  - вертихвостки. А иначе и
быть не может!  Сережа, волнуясь, спрашивает Машу, вернется ли она. Маша  на
прощание целует мальчика в щеку.
     Слышен  шум  удаляющегося  автомобильного   двигателя.  В  этот  момент
раздвигается  дальний  занавес,  и за  гапоновским  садом  и  забором  вдруг
возникает... Эйфелева  башня,  возносящаяся  к  самой  крыше  театра.  Видны
силуэты Елисейских  полей,  люди,  неспешно прохаживающиеся  по вожделенному
центру Парижа. Слышен голос, который  сообщает, что Федор Гапон благополучно
перезахоронил прах своей жены на кладбище Пер-ла-Шез, а Анри  преподнес Маше
сюрприз:  он отыскал  ее  дальних  родственников в  Париже.  Компаньон  Анри
предложил Федору работу в строительной фирме, на что кузнец ответил...
     Остальные слова утонули в страшном грохоте, раздавшемся сверху".

     Лиля  ерзала,  наконец,  не выдержала: -  Гюго,  проводи меня в туалет,
иначе я обоссусь.
     Они встали и, извиняясь перед сидящими, направились к выходу.
     - Пойдем  на воздух,- выйдя из туалета, предложила Лиля.  Они вышли  из
театра. Витек подошел  к лесам,  потрогал покрытые  известковой пылью доски,
дунул на руку.
     - Все-таки странно видеть эти леса,- заметил  Андрейченко.- В них театр
напоминает готовящуюся к старту ракету.
     - Разве  это ракета, Гюго? Это же настоящая уродина!  - хмыкнула Лиля и
неожиданно полезла на леса.
     - Ты  куда  это, негодная девчонка? - весело закричал Витек.- Сейчас же
слезь! Ты пьяна и можешь упасть!
     Видя, что его уговоры не действуют,  Андрейченко скинул  пиджак и споро
полез за Лилей. Но догнал ее только у самой крыши.
     -  Гюго, мне так страшно... и  холодно. Здесь такой ветер. Обними  меня
покрепче!
     Андрейченко  поднял девушку  на  руки и,  осторожно  ступая  по  шатким
доскам, пошел в  сторону слухового  окна.  Оно  оказалось открытым. Нырнув в
озвученный  снизу мрак театрального чердака, они  привыкали к темноте и, как
неудержимые,  целовали  тела друг  друга. Лиля  потянула к себе Андрейченко,
оступилась, и они, визжа и хохоча, полетели куда-то вниз.
     Публика ахнула, когда после страшного шума и криков, сверху на Эйфелеву
башню обрушились какие-то  люди.  Проломив  крышу  башни, они  упали  на  ее
верхнюю площадку и тут  же  обнялись. Актеры недоуменно  пялились  на взасос
целующуюся парочку, а зал ликовал и вопил: "Браво!!"



     Светлым  июльским  вечером  Андрейченко  стоял  с  Лилей  Безсоновой на
перроне  железнодорожного  вокзала.  Тихо  переговариваясь,   ждали  подхода
поезда.
     -  Очень жаль, Виктор Андреевич,  что Вы не едете со  мной. Ведь победа
наша общая!
     - Главное,  что мы победили  с  тобой,  Лилек.  Я до  сих пор  не  могу
успокоиться: мы выиграли  отборочный тур фестиваля домашнего кино! И где - в
самих Каннах!!
     - И теперь я еду  в Канны. Виктор Андреевич, как Вы  думаете, у меня...
нет, у нас есть шанс получить первый приз?
     - А почему бы и нет? Запад до сих пор влюблен в набоковскую Лолиту. А у
нас, по-моему, замечательное продолжение ее истории получилось!
     - Да,  я  тоже  так  считаю.  А  знаете что...-  Лиля  вдруг смутилась.
Андрейченко  почувствовал, как она краснеет,  ему  самому стало не по  себе,
когда он понял, что  сейчас  скажет девушка.- Виктор...  Вы так заразительно
играли своего героя, что я иногда думала, что ЭТО на самом деле происходит с
нами. Однажды кто-то, увидев нас вдвоем после съемок, сказал мне, что мы...
     - Не надо. Пусть это  будет нашим маленьким  секретом.  Ладно?..  А вон
твоя мама идет.
     -  Да,  вижу. А  за  ней...  неужели это  Колумб? Кстати, я  так  и  не
познакомилась близко с актером, игравшим Колумба. Никак решиться не могла...
А в жизни он намного  моложе, прямо  мальчик... и гораздо  красивей.  Виктор
Андреевич, вы знакомы с ним?
     - Здравствуйте, Вера Львовна,- Андрейченко поздоровался с матерью Лили,
потом, улыбнувшись, посмотрел на вставшего метрах в пяти от  них Колумба. Он
и в самом деле выглядел гораздо моложе и красивей своего персонажа.
     - Вань, иди к нам,- тихо позвал юношу Андрейченко.
     - Привет, па, здравствуй, Лиля.
     Лиля  глянула  на них на обоих, потом сжала  ладонями  свое  лицо... да
вдруг как закричит на весь перрон:
     - Колумб, так ты сын Гюго?!

     май



------------------------------------------------------------
 © Copyright Павел Парфин
 Email: adv@dancor.sumy.ua
 Date: 8 Feb 2000
------------------------------------------------------------

     "Фирма  "Урфин-Мастер. Изделия из дерева под заказ",-  прочел
Дьяченко  табличку  на  двери (естественно,  обратив  внимание  на
другую прямоугольную пластину, расположенную сразу под табличкой с
названием фирмы и сделанную из темно-фиолетового тонированного  не
то  стекла,  не  то пластика) и потянул за ручку.  Оказалось,  что
дверь открывается внутрь.
     Валька  Дьяченко  был одет явно не по ноябрьской,  жадной  до
холода,  погоде:  в легкую болоньевую курточку с блестящей,  будто
скелет  щегольской рыбы, молнией посредине. Вальку бил  озноб,  он
нерешительно  вошел в натопленное помещение. Не удержался,  глянул
обернувшись   в   тонированный  прямоугольник.  Несколько   секунд
любовался фиолетовым миром за порогом "Урфин-Мастера": фиолетовыми
деревьями,   фиолетовой  молоденькой  мамашей  и   ее   фиолетовой
коляской,  фиолетовыми  мусорными баками  -  полюбовался  и  пошел
делать бизнес.
     Прошел  несколько шагов по коридору и встал как  вкопанный  у
распахнутой   двери,   ведущей  в  просторную   комнату,   залитую
рафинированным, как масло "Олейна", светом. Такая классная девушка
улыбалась  и смотрела в Валькину сторону, казалось, его совершенно
не замечая!
     - Я вас слушаю, молодой человек!
     Валька, не отвечая, перевел взгляд с красивой секретарши  (ну
кем еще может работать в фирме, занимающейся производством изделий
из  занозистого дерева, смазливая девчонка?) на франтовского  вида
молодого человека, вальяжно рассевшегося по другую сторону  стола,
за   которым  замерла,  подперев  подбородок  маленьким  кулачком,
девушка.   Парень,   видимо  уже  давно  "грузивший"   благодарную
слушательницу, даже не подумал расстегнуть ярко-красное  пальто  в
жарком  офисе! Этот явно самонадеянный брюнет с голубыми  глазами,
утонувший  подбородком в антрацитовом кашне, мог  помешать  Вальке
Дьяченко  заключить выгодный контракт: щеголь весело и вдохновенно
о чем-то рассказывал.
     -  Ау,  молодой человек. У нас не клуб знакомств,- секретарша
насмешливо смотрела на Вальку.
     -  Да-да, конечно. Здравствуйте! Меня зовут Валентин Дьяченко
- менеджер по рекламе в газете "Перекресток рекламы". "Пи ар", как
называют нас розничные торговцы.
     - Так вы насчет рекламы?
     -  Нет,  то  есть да,- Валька смутился. "Урфин"  был  девятой
фирмой,   которую   он   сегодня  обрабатывал.   За   пять   часов
беспрерывного хождения по офисам Дьяченко изрядно устал и продрог.-
Реклама - это слишком узко! Например, как ваша юбка...
     - Хм, вообще-то я в брюках!
     - Вика, я лучше в следующий раз зайду,- парень в ярко-красном
пальто  вынырнул  из  антрацитового  кашне  и  сделал  вид,  будто
собирается   встать.-  Я  вижу,  Валентин  пришел   с   серьезными
намерениями поухаживать за тобой. Не буду мешать.
     - Погоди, Сема, я сейчас этого непрошеного пиаровца...
     -  Да  что  вы,  в самом деле, Сема... не знаю,  как  вас  по
отчеству...
     -  Семен Андреевич Красовицкий, человек творческой профессии!
-  не  вставая,  несколько жеманно представился  Сема  и,  уже  не
обращая  никакого  внимания на Дьяченко,  вернулся  к  прерванному
разговору. Валька перестал существовать и для красивой Вики. Но он
решил  во  что  бы  то  ни стало остаться  и  внаглую,  как  могло
казаться  со  стороны, уселся на стул, стоявший  в трех  шагах  от
стола. На самом деле Вальку бил сильный озноб, чувствовал он  себя
прескверно  - теперь от него, находящегося в таком состоянии,  по-
хорошему отделаться вряд ли кто смог бы, разве что выгнать в  шею.
Но Вика и Сема про него забыли.
     "Так...  Кажется,  я  заболел,- вяло  констатировал  Валька.-
Может, Танюхе позвонить? Она девушка добрая, в беде не оставит..."
Но  мысль-желание  тут  же  затерялась в коридорах  дьяченковского
сознания, и Валька притих, наполовину убаюканный негромкой Семиной
речью.



     "...А   уже  через  полгода  между  нами  начались  серьезные
разлады,-  глядя в Викины глаза, начал-продолжил Красовицкий.-  Мы
чувствовали  себя  как  старик со старухой, безуспешно  пытающиеся
разбить золотое яйцо счастья. Били, били - не разбили. А тут мышка
бежала,  хвостиком  как хрястнет по яйцу!.. Мышкой  той  оказалась
Светка Терехова, бывшая Галкина однокашница... Кстати, я сейчас  и
не  вспомню, что тогда явилось причиной, а что следствием. То есть
то ли сначала мы с Галкой стали отдаляться друг от друга, как ноги
в  шпагате, а потом появилась Терехова, то ли все-таки  сначала  я
переспал  с  грудастой Светкой, и только уже после этого  от  меня
отвернулась  жена.  Причем отвернулась  в  буквальном  смысле.  Мы
продолжали жить в одной квартире и даже спать в одной постели,  но
при этом старались ложиться спиной друг к другу.
     Мы  научились мирно молчать, не задавать друг другу вопросов,
не  желать  "доброго утра" и "спокойной ночи", не раздражаться  от
равнодушия  ближнего. За три месяца, которые прошли в шуршащей  от
перелистываемых страниц неизвестных мне книг тишине  (читала  одна
Галка  -  я ничего не читал), под осторожное постукивание кофейных
ложечек  о  прозрачные  стенки  чашек,  под  приглушенные   голоса
телеведущих  и неестественно громкий шум водопада в туалете  -  со
мной столько всего случилось! Сейчас я многого и не вспомню, кроме
нескольких, главных моментов: как мы повздорили с Тереховой и я на
две недели остался абсолютно без женщины, как я уволился из своего
НИИ  (где  пять лет разрабатывал корпуса компрессорных станций)  и
устроился  в  частную  фирму дизайнером, как Терехова  (которуя  я
вновь выкрал у ее мужененавистницы-мамы) познакомила меня со своим
боссом  Ренатом Сайметдиновым, модельером и владельцем  небольшого
ночного клуба "Рено" (в нем мы иногда проводили классные ночи).
     Что   происходило  с  Галкой,  я  не  знал.  Она  замкнулась,
частенько  поздно возвращалась домой, сильно похудела.  Но  следов
счастливой любви на ее лице я не наблюдал. Напротив. Как-то лежали
чужими  на  кровати. Вдруг Галка закашляла, поднялась  и  пошла  в
ванную.  Возвращается - я глянул на нее, и мне страшно  стало:  на
левом  Галкином плече два громадных синяка и еще один справа  ниже
ключицы.  Боже, думаю, что это еще за страсть такая!  Вот  влипла,
глупая!
     Галка   уснула,  я  тихонько  придвинулся  к  ней  (мне   так
захотелось ее пожалеть!) и стал за левым ушком целовать. Вдруг она
во сне как заедет мне локтем прямо в солнечное сплетение! Навсегда
отбила охоту жалеть. Кроме, конечно, Светки Тереховой. Я ее вообще
никогда не жалел, а просто трахал.
     Терехова  Тереховой, но тут у меня появилась страсть  другого
рода.  Месяц  тому  назад  слева от меня  на  лестничной  площадке
поселился Толик Чиглинцев, невысокий, жилистый, с ежиком волос  на
голове,  не  признающей никаких головных уборов. Чиглинцев  владел
шестью  аптеками,  носил  сотовый  и  золотой  браслет,  короче  -
типичный  новый. Понятно, денег у него было немерено.  Злые  языки
рассказывали,  что Чиглинцев складывал деньги в коридоре  пачками,
как советские книголюбы макулатуру, и эти деньги мешали Чиглинцеву
открывать  двери  в коридор. Честно говоря, мне дела  не  было  до
Толькиных  денег,  зато  от дочки его Татьяны  я  просто  тащился.
Чиглинцев,  видать, кормил ее одними витаминами -  ноги  у  Таньки
росли  от  коренного  зуба.  Вот  за  Танькой  Чиглинцевой  и   ее
шестнадцатилетними  подружками я и любил  подглядывать  в  дверной
глазок, когда девчонки тусовались на нашей лестничной площадке...


     На  мой день рождения Галка неожиданно подарила мне необычный
дверной глазок.
     - Это что, подзорная труба? - поинтересовался я, с изумлением
перекладывая из руки в руку громоздкую для дверного глазка трубку.
     - Нет, половинка театрального бинокля,- впервые за три месяца
ответила жена.
     Я  недоверчиво глянул в "половинку", а там перекрестие, как у
оптического прицела.
     - С каких пор в актеров целиться нужно?
     - А это специально для бездарей и слабовольных!
     - Так ты думаешь, мне слабо запихнуть в дверь этот оптический
прицел?!
     Галка пожала плечами, оделась и, не говоря ни слова, ушилась,
а  я,  вооружившись  стамеской и молотком, расширил  отверстие  на
месте  старого  глазка  и вмонтировал новый.  Покрутил  настройку,
добился  резкости  и  увидел со всей отчетливостью  юное  Танькино
декольте с золотой цепочкой и маленьким прыщиком в ложбинке  между
грудями...  Нет,  ни  фига я не увидел - лестница  была  абсолютно
пуста.  Просто  отчего-то  вспомнилась  Танька,  разгоряченная,  в
распахнутой шубе,- такой я встретил ее однажды на лестнице...
     Зато потом, часа через четыре, когда раздался в дверь звонок,
перед  тем,  как открыть, я глянул в новый глазок и  с  первой  же
попытки попал перекрестием в свежий фингал, выступивший сливой под
левым  Галкиным  глазом.  На  мой многозначительный  взгляд  Галка
молчала  как  рыба. "Да-а, любовь зла..."- подумал я  и  снова  не
выдержал, пожалел жену: на следующий день поехал в турагентство  и
купил  Галке  путевку  в  Ялту. Я очень  надеялся,  что  штормящее
ноябрьское  море  взбодрит, как мне казалось, идущую  на  дно  мою
жену.



     Через два дня после галкиного отъезда в начале восьмого  утра
в  дверь  позвонила Терехова. Прежде чем впустить ее,  я  заставил
Светку  попозировать перед глазком. Очень возбуждает, когда ловишь
в прицел пышную женскую грудь!
     Мы  легли,  без  предисловий уже и трахаться начали  -  вдруг
дзынь-дзынь, два коротких звонка в дверь. Светка в меня еще крепче
вцепилась,  да  я  и сам думаю: не открою, пока не  кончу.  Прошло
минуты две, и опять настойчиво: дзынь-дзынь! Ну кого это еще  черт
принес?!  Обмотался простыней и, оставив неудовлетворенную  Светку
одну  остывать в постели, пошел открывать. Глянул в  прицел:  ебт,
Галка вернулась! Стоит счастливая-счастливая, а главное - голая.
     Я  на  семимильных цыпочках прискакал в спальню,  зашипел  на
Терехову: "Быстро одевайся! Галка вернулась. По-моему,  она  не  в
своем  уме". Галка, как ненормальная, продолжала звонить. Я быстро
натянул  брюки, побежал к двери, прильнул к глазку:  вот  это  да,
Галка   сама   себя  ублажала!  Вздрагивая  опущенными  ресницами,
самозабвенно  облизывала  губы  и тискала  грудь,  потом  опустила
правую  руку... Ниже Галкиного живота глазок был бессилен что-либо
разглядеть,  но  мое  воображение уверенно подсказало,  куда  жена
засунула правую руку...
     Я  не  выдержал и рванул на себя дверь... Каково же было  мое
удивление, когда я увидел, что на лестничной площадке никого  нет!
Кроме Таньки Чиглинцевой, вышедшей из своей квартиры и закрывавшей
бронедвери.
     - Привет, Тань. Ты не видела мою жену?
     - А я не знаю вашей жены. В чем она была одета?
     - Ни в чем. Голая совсем.
     - Голая?! Вы ее что, выгнали?!.. Крутой вы дядечка!
     Только я подумал о том, каким нелепым, должно быть, я выгляжу
в  глазах  девушки, как из моей квартиры раздался  душераздирающий
крик.
     -  Боже, вы ее убили! - в ужасе всплеснула руками Таня.- Надо
папе сказать! - и помчалась вниз, прыгая через две ступеньки.
     Я  влетел  в  дом,  бросился в спальню: кровать,  застеленная
смятой  простыней,  была пуста! Рванул дверь  в  гостиную,  откуда
доносился  громкий  мужской голос,- по  телевизору  шла  программа
местных  новостей. Я глянул сначала на экран, потом на Терехову  -
Светка  с  ногами  утонула в танковидном кресле, подняв  колени  к
подбородку  и судорожно обхватив их руками,- и снова на телевизор.
На  экране  шли какие-то ужасные сцены насилия: лежащий в  красной
луже (по всей видимости, крови) труп мужчины с полотенцем на лице,
разбросанные вещи в комнате, распахнутая массивная дверь...
     Все  те  несколько  секунд, в течение которых  я  смотрел  на
экран,  Терехова выла, беспрестанно повторяя: "У-у-у, гады, Шурика
убили... у-у-у, гады, Шурика убили..."
     - Светка, не вой. Скажи лучше, кого грохнули?
     -  У-у-у,  гады, Шурика убили... Головенко...  Такой  мужчина
был... Настоящий полковник...
     -  Кого?!..  Сашку Дрофу?! Кидалу со старого рынка?..  Он  же
осторожный,  как  черт! Мне рассказывали, он  на  рынок  только  в
бронежилете  ходит. "Вдруг,- говорит,- лох, которого я  на  сотку-
другую кинул, ножом пырнет!" А про его бронедверь я вообще молчу!
     -    Дверь    его   и   подвела!-   размазывая    по    щекам
двадцатисемилетней выдержки слезы, выдавила Светка. Терехова  была
девушкой похотливой, с хорошей фигурой, но порой и ее пробивало на
слезу.- Какой-то козел сегодня ночью Шурика через дверь достал!
     - Как это? Дверь же бронированная!
     - Он в глазок выстрелил, когда Шурик смотрел, кто звонит.
     - Ничего себе! Изобретательный лох попался. А кто, не знаешь?
     -  Ага, сейчас он на экране появится и представится тебе!  Да
еще автограф даст!
     -  Да  ладно  тебе,  не скули!- махнув в  отчаянии  рукой,  я
плюхнулся  рядом  в  кресло. Я тут же живо представил,  как  легко
будет  прострелить мне глаз через наш чудо-глазок.  "Галка,  сука,
нарочно  подарила  мне этот телескоп, чтобы любовник,  не  целясь,
сделал из меня Циклопа!"- пронеслось у меня в голове.
     Вечером  я посмотрел повтор новостей. Выяснилось,  что  я  не
увидел   самых   главных  моментов,  показанных  в   начале   того
криминального  репортажа. Честно говоря, у меня мурашки  по  спине
побежали  при  виде  раскуроченного  пулей  дверного  глазка.  Его
показали  крупным  планом:  черная  дыра  с  протуберанцем  мелких
осколков, а вокруг - задравшиеся края опаленной пороховыми  газами
пленки  под красное дерево. К тому же репортер обронил  фразу,  на
которую  я  не обратил внимания при суматошном просмотре  утренних
новостей.  Выяснилось, что убийца оказался не просто ворошиловским
стрелком, а вдобавок домушником: грабанул набор столового серебра,
золотые  цацки  жены  Дрона  и  его коллекцию  военных  орденов  и
медалей.
     С  того  дня  я возненавидел криминальные новости  и...  стал
смотреть  их  регулярно: в рабочие дни по  два  раза  на  день,  в
выходные  -  по  три: в полвосьмого утра, перед  сериалом  мыльной
оперы,  в  обед  и  в  десять вечера. Для  меня  они  были  почище
триллера,  который  канал  "АДВ-12" предлагал  вместо  снотворного
добропорядочным горожанам. Ожидая вечерние новостийные  страшилки,
я  доставал  из  холодильника бутылку  "Черниговского"  и  початую
бутылку водки, наводил ерша, принимал на печень несколько ершистых
глотков  и,  уже  находясь  в  безмятежном  состоянии  духа,  ждал
nwepedmncn  ворошиловского  выстрела  в  глазок.  Естественно,   в
телевизионной интерпретации.
     Долго ждать не пришлось. Через два дня некто (может, тот  же,
может,   кто-то   другой,   вдохновленный   примером   предыдущего
ворошиловского стрелка), воспользовавшись "оптическим прицелом"  в
дорогой  латунной оправе, вмонтированным в четырехслойную стальную
дверь  директора  фирмы "Интермедь", занимающуюся  закупками  лома
металлов у населения, продырявил голову директорской жены (на  тот
момент самого хозяина дома не оказалось), но в квартиру не проник:
не справился с замком.
     Я  начал  бояться  думать  об убийце:  вдруг  он  уловит  мои
смятенные  мысли, мой замоченный на ерше страх, подобно тому,  как
инфракрасный  радар  ловит тепловые волны,  излучаемые  ракетой  в
непроглядном ночном небе.
     Не  думать...  Я  не  смог думать даже о сексе,  и  Терехова,
скорчив презрительную гримасу, оставила меня.
     Не  думать... В дверь позвонили. От неожиданности я вздрогнул
всем  телом  и  облился  ершом. Бесшумно вооружившись  шваброй,  к
рукоятке  которой  я  предусмотрительно  прикрепил  под  углом  45
градусов  Галкино зеркальце, я на цыпочках подобрался  к  двери  и
поднес  к  глазку швабру - с зеркальца, как с того  света,  томно-
загадочной улыбкой меня приветствовала Галка. "Ебт!" - я в сердцах
швырнул швабру и жадно прильнул к глазку.
     Моя  Галка нежно целовалась с каким-то типом, смахивающим  на
резко  помолодевшего Калныньша! Уверенно шагая быстрыми губами  по
Галкиному  подбородку, шее, груди, голова лже-Калныньша опускалась
все   ниже   и   ниже,  наконец,  она  вышла  за   границы   зоны,
просматриваемой из глазка.
     Будто  стыдясь  того, что за ней подглядывают, Галка  закрыла
глаза.  Зато  кожа  на  ее  лице, не в силах  скрыть  наслаждения,
заметно  порозовела. Вдруг теплый цвет страсти  сменился  холодной
бледностью. Галка широко распахнула глаза - в ее взгляде я  прочел
печаль  по сокровенному, которое секунду назад кем-то было  отнято
или украдено у одинокой голой женщины, совсем недавно называвшейся
моей женой. В этот момент мне так захотелось ее укрыть, одеть...
     Зачем  мне понадобилось смотреть этот фарс до конца? Галка  с
лже-Калныньшем  исчезли,  а, когда я открыл  дверь,  на  лестнице,
разумеется, никого не было.



     В  среду мне позвонила Терехова, извиняющимся тоном, вставляя
в свою чересчур чувственную (после почти трехдневной разлуки) речь
нежные мои имена вроде Семь-ебочка, сообщила, что она выклянчила у
Сайметдинова  приглашение на сегодняшний ночной  показ  его  новой
коллекции.  "Сем,  пойдем! - канючила Светка.- Рената  пробило  на
испанскую  тему!  Ты  только представь: огненно-черные  карменские
юбки,  кастаньеты,  черные глазки и белые  грудки  моделей.  Ренат
говорит,  что  специально  отбирал  девчонок  под  эту  коллекцию.
Посмотришь   на  такую  испаночку,  загоришься...  а  потом   меня
трахнешь. А, Сем?"


     К   тому   времени,  когда  Сайметдинов  собрался   открывать
собственный  ночной  клуб,  все старые  кинотеатры  в  городе,  не
выдержавшие  конкуренции  с кабельным телевидением,  безденежья  и
безразличия населения, и более-менее пригодные под какие-либо иные
цели,   помимо   киношных,   перешли  в  собственность   владельца
автосалона,  двух  хозяев ночных клубов и  даже  директора  одного
частного колледжа.
     Не  долго  думая, Сайметдинов, которого один  Бог  знает  как
занесло  из  Москвы  в  Сумы,  приобрел  в  городском  парке   еще
действующий аттракцион электромобильчиков, за месяц возвел  вокруг
аттракциона кирпичные стены с большими, как у Макдоналдса,  окнами
и  даже  построил  надземный переход между новым отныне  клубом  и
старым  кафе,  расположенным тут же, метрах в  20  за  асфальтовой
дорожкой.   Купив   и   кафе,  богатенький   московский   модельер
приспособил  его  под большую ресторанную кухню  и  гримерные  для
своих   манекенщиц  и  заезжих  артистов.  Иногда   забавно   было
наблюдать,  как  сталкиваются  в  полупрозрачном  узком   переходе
спешащие на показ модели и возвращающиеся  из зала с объедками  на
подносах   официанты.  Воочию  столкновение  двух   сторон   одной
суматошной реальности!


     Выпал второй в этом году снег. Мы шли со Светкой по снегу так
же  осторожно,  как если бы шагали по свежекупленному  персидскому
ковру.  Пройдет  еще  несколько дней,  и  мы  привыкнем  к  снегу,
перестанем замечать его небесную белизну; пока же он вызывал у нас
легкий   трепет.  Но  вот  Терехова  внезапно  поскользнулась   на
присыпанном снегом льду, упала, рассмеялась - и наваждение прошло.
     Мы  разделись у мальчика-гардеробщика. Светка остановилась  у
большого настенного зеркала и вынула из сумочки помаду.
     -  Так  вот,-  продолжил я разговор, по  какой-то  непонятной
прихоти начатый еще в маршрутке,- я пришел к мысли, что людям, как
и  небесным  телам, свойственно вращаться. Возможно, мое  открытие
старо  как  мир,  но какое мне дело до открытий  других?  Не  могу
утверждать, что мы вращаемся в прямом смысле, но на энергетическом
уровне  вращение  происходит  наверняка.  Как?  По  параболическим
орбитам.  И  здесь неважно, кто Земля, а кто Луна -  мы  постоянно
меняемся  ролями.  Главное, по-моему, другое: когда  я,  допустим,
нахожусь в апогее по отношению к тебе, я не замечаю тебя - ты  для
меня  никто - и спокойненько продолжаю вращение до тех  пор,  пока
рано  или  поздно  не окажусь в перигее по отношению  к  тебе  или
другой  подруге. Вот тогда я и открываю женщин... как  неизвестные
солнца...
     -  А  мой  перигей находится у меня между ног?  -  насмешливо
перебила меня Терехова.
     -  У  тебя, скорее всего, да,- не обращая внимания на Светкин
язвительный тон, согласился я.- Но у других женщин подвижная точка
их  орбиты,  наиболее близко расположенная к  моей  точке  орбиты,
может находиться где угодно. Чаще всего в мозгу или сердце.
     - А у твоей жены перигей где находится?
     Светкин вопрос застал меня врасплох.
     -  Не  знаю... Мне кажется, сейчас мы находимся по  отношению
друг  к  другу в апогее. Галка сейчас так далека от меня!  Поэтому
мне  приходится смотреть на нее с большого расстояния.  В  дверной
глазок.
     - Во что? - не поняла Светка.
     - Ну, я хотел сказать - в телескоп. Здесь я бессилен. Пока не
пройдет положенное время и мы не переместимся по своим орбитам, не
окажемся  вновь  в  перигее - нам остается лишь холодно  наблюдать
друг за другом.
     - Ну да, жену наблюдать, а трахать другую бабу. И оправдывать
это отсутствием у себя какого-то перигея! - вспылила Терехова.
     -   Простите,  что  вмешиваюсь,-  вмешался  в  разговор  юный
гардеробщик,- мне кажется, добиться близких отношений... или,  как
вы  выразились,  перигея, можно и не ожидая, когда  это  случится.
Нужно  постараться  одновременно попасть в эпицентр  какого-нибудь
события.  Или даже самим создать это событие. И тогда ваши  орбиты
быстрее пересекутся или сблизятся.
     -  Вы  еще  молоды, чтобы судить об этом,- сказал  я.  А  сам
подумал  о  том, что зачастую общие события (или, точнее,  дефицит
положительных  настроений в них) ломают наши судьбы.  Вместо  того
чтобы  создавать условия для перигеев, они лишают нас  возможности
свободно  вращаться, делают нас, в итоге, неинтересными  друг  для
друга.  Ну  разве  могут  два  неподвижных  холодных  камня   быть
интересны друг другу?..
     Мы  вошли  в  залитый светом зал. Для меня  это  было  полной
неожиданностью: разлив яркого света не был виден  с  улицы  сквозь
плотно  закрытые жалюзи. В последний раз, когда я здесь боролся  с
бессонницей,   клуб   освещали   две   скромных   люстры,   высоко
раскачивавшиеся под потолком от топота подпитого люда.
     -  Расточительно, как на Щербатике. Зачем столько? - я кивнул
на  электрические огни, в три яруса опоясывающие стены  и  потолок
клуба.- Чтобы ночью никто не заснул?
     Мимо нас туда-сюда сновали с дежурной приветливостью на лицах
официантки, фланировали три-четыре пары разодетых во  все  new  и,
наверное, оттого гордых собой посетителей.
     -  Нет, чтобы ты мог перед началом шоу, когда погаснет  свет,
снять  себе  женщину,- выдержав паузу и ехидно улыбаясь,  ответила
Терехова.
     - А тебя куда девать?
     - Но ты же не каждый вечер ходишь сюда со мной!
     Зал   клуба   "Рено"  напомнил  мне  съемочную  площадку   из
тарантиновского  "Криминального чтива" (разумеется,  я  никогда  в
жизни не видел этой площадки, но сейчас она сама собой возникла  в
моем  воображении).  Нет, здесь не было ни  ресторанных  близняшек
Мэрилин  Монро,  ни  бутафорских Элвисов  Пресли,  ни  пенсионного
возраста "роллс-ройса". Зато в зале полно было автомобильных марок
попроще:  "опелей", "фольксвагенов", "фиатов", "рено".  Даже  пара
белоснежных  яхт  умудрилась бросить якорь в  клубе  Сайметдинова.
Вообще-то,    мне   импонировал   юмор   Рената,   приспособившего
электромобильчики  под  ресторанные  кабинки.  Единственное,   что
несколько диссонировало с модернистской обстановкой клуба, так это
древняя-древняя  мелодия в исполнении полузабытого  оркестра  Поля
Мориа.  К  жизни  ее  вернула  стена  из  динамиков,  стоявших  на
эстрадке.
     Разглядывая   зал,  я  увидел  два  карликовых   "мерседеса",
упершихся  друг  в друга радиаторными решетками. В одном  "мерсе",
как и полагается, сидел новый сумчанин, в другом - лет пятнадцати,
не  старше,  его  Мурка. В новом сумчанине я узнал  Мишку  Рубана,
оптового  торгаша водкой и слабоалкогольной химией. Лысая  Мишкина
голова  хоть  и высовывалась из машинки на 15 см ниже  головы  его
юной подружки, зато как две капли воды походила на фару его псевдо-
авто   выпуска   57-го  года.  Мишка,  заметив  нас,   по-хозяйски
требовательно махнул Тереховой:
     - Цыпа, обслужи нас!
     -  Майкл,  у меня сегодня выходной! - крикнула Светка.-  Имею
право оттянуться!
     Я  еще  раз огляделся: все кабацкие машинки и кораблики  были
заняты.  Свободной оставалась лишь одна тачанка,  составленная  из
двух машинок. На тачанке стоял громоздкий пулемет "Максим".
     - Ну что, Светка, быть тебе сегодня моей Анкой-пулеметчицей!
     -  Хм,- Терехова окинула меня скептическим взглядом,- из тебя
Чапаев-то нулевой!
     -  А  кто тебе сказал, что я кошу под Чапаева? К моему имиджу
больше образ Петьки подходит!
     Мы  уселись в тачанке, я с удовольствием развалился на мягком
дерматиновом  сиденье, да вдруг стукнулся затылком о задний  торец
"Максима".
     -  Зря  мы сюда сели,- недовольно буркнула Светка,- задолбает
нас братва.
     И тут же, словно почувствовав ее опасения, к тачанке подвалил
уже   поддатый  Рубан  и,  похлопав  одной  рукой  толстый   ствол
"Максима", другой протянул мне пустой бокал:
     - А ну-ка, браток, налей мне первачка!
     Не в силах понять, чего от меня хотят, я уставился на Светку:
как-никак  она  здесь работала и должна была  знать,  где  водится
самогон.  Светка  и в самом деле знала. С невозмутимым  видом  она
перегнулась через спинку сиденья и, взяв у Мишки бокал, подставила
его под ствол "Максима". Только сейчас я разглядел короткую тонкую
трубку,  под  углом  90  градусов выходящую снизу  из  пулеметного
ствола, и небольшой, как у самовара, краник вверху.
     Светка  отдала  Рубану  наполненный  бокал  и,  когда   Мишка
поковылял к своему "мерсу", налила и нам по пятьдесят. Я выпил,  и
меня  сразу же попустило: мне стало наплевать на дневные  кошмары,
связанные  с  моей  голой Галкой на лестнице,  жуткими  убийствами
через  дверные глазки и другой подобной чушью. То, что сегодняшней
ночью я буду откупаться от белых гадов пулеметным самогоном,  меня
еще мало беспокоило.
     Тереховой,  видимо,  тоже стало легче от принятого  первачка.
Она наклонилась ко мне, коснувшись щеки локоном теплых волос.
     - Сема, скажи, наш с тобой перигей... какой он?
     -  Не  понял,- буркнул я, углубившись в чтение меню. Терехова
отняла меню и тут же схватила через ткань брюк мой член.
     -  Я  сама  выберу  нам  блюда... Сема, когда  наступает  наш
перигей?.. Когда ты входишь в меня и я истекаю соком?
     - Наш с тобой перигей - да,- я с трудом освободился от цепкой
Светкиной  руки.-  Думаю, человек вращается  сразу  на  нескольких
энергетических  орбитах.  Одни  из  них  высокого  уровня,  другие
низкого.  Последние очень похожи на орбиты животных. Вот на  такой
орбите, Светочка, мы с тобой и вращаемся!
     Еще  я  хотел добавить, что жизнь, по моему разумению,  имеет
разные  агрегатные состояния. Как самогон. Для одних  людей  жизнь
прозрачна,  абсолютно  бесплотна, как пар самогона  во  время  его
перегонки.  Ее  горизонт  просматривается  на  долгие-долгие  годы
вперед!  Аж  дух захватывает, когда посчастливится  хоть  короткое
время  жить такой жизнью! Пьянеешь уже только от одного ее аромата
и скрытого в нем обещания - обещания невиданной до сих пор свободы
и неизведанных вольных просторов.
     Для  других  жизнь - крепкая, 40-градусная горилка.  Пока  не
выпьешь  -  ни  шагу! Те, кто отдается ей целиком и  без  закуски,
ведут себя по-разному. Одни, опрокинув внутрь всего лишь рюмки три-
четыре,  даже  не  успевают  дождаться пьяного  мига  прозрения  и
замертво  валятся  под стол. Другие, выпив-пожив,  входят  в  раж,
становясь   агрессивными,  бездумными,  короче,  звереют.   Третья
категория  любителей  жизни-горилки умеет растянуть  удовольствие,
перемежая легкое опьянение, создающее иллюзию праздника, с  серыми
трезвыми  буднями.  Порой  таким людям удается  достичь  хмельного
экстаза,  его зыбкую, ненадежную энергию они успевают направить  в
какое-нибудь дело.
     Но  за  все  нужно  платить. Нередко  даже  самые  осторожные
ценители  хмельной жизни попадают в жалкую зависимость от  нее.  И
тогда  становятся представителями последнего сословия. Жизнь  этих
людей   имеет   самое   тяжелое,  самое  неприглядное   агрегатное
состояние.  Дни  и  ночи напролет, навсегда  потеряв  человеческое
лицо, они копошатся в мерзком, зловонном месиве отходов, продуктов
пищеварения,   которые  были  изрыгнуты  предыдущими  категориями.
Естественно,  они  утратили  способность  вращаться,  ими  владеет
пьяное  забытье,  они как кометы, бесславно  упавшие  на  землю  и
растворившиеся в ее перегное... Все это я хотел сказать Тереховой,
но передумал: эта самка понимала только язык траханья.
     - Сема,- горячим шепотом обдала меня Терехова,- давай сделаем
перигей...  прямо здесь,- она взяла мою руку и засунула  себе  под
юбку.- Ты чувствуешь влажный зов моей орбиты?
     - Да ты, Терехова, никак поэтесса!
     -  Ну да, как засранка Золушка принцесса! - грубо вмешалась в
наш   разговор  жутко  толстая  жиночка  сельского  типа.   В   ее
натруженном декольте утонула роскошная нить черного жемчуга. Одной
пухлой  конечностью  (которую  трудно  было  назвать  рукой)   она
размахивала  перед  собой,  как  веером,  букетом  огненно-красных
длинноствольных  роз,  другой - прижимала к  двум  бурдюкам  своей
необъятной груди изящную хрустальную вазу. Жиночка протянула  вазу
Светке. Та поняла, чего от нее хотят, но предупредила:
     - Ваши розы не переживут эту огненную воду!
     - Нехай мруть. Мени дюже пити охота!..
     ...Когда  к  нашей тачанке, наверное, одиннадцатым  по  счету
снова  подошел  Рубан, я не выдержал. Порывшись в своих  карманах,
приказал:
     - Светка, быстро выворачивай сумку!
     Терехова,  хмыкнув,  высыпала  на  стол  содержимое  сумочки:
губную   помаду,   какую-то  мелочь,  пудру,   ключи,   зажигалку,
"тампакс", пачку сигарет.
     - Вот! То, что надо! - я схватил "тампакс", мигом очистил его
от  обертки,  повернулся  к самогонному  "Максиму",  вырвал  кран,
засунул в отверстие "тампакс", вынул, перевернул вниз сухим концом
и снова запихнул в ствол пулемета.
     У  молча наблюдавшей за моими действиями Тереховой загорелись
глаза.  Я  щелкнул  зажигалкой и поднес пламя к импровизированному
фитилю.   "Тампакс"  с  готовностью  вспыхнул,  даже   заискрился,
приворожив к себе всех. Зал притих, кто-то закашлял, как в театре,
потом  вдруг  раздался,  сняв всеобщее оцепенение,  жизнерадостный
крик Рубана:
     - Братки, ща рванет!
     Но   "Максим"  не  рванул  -  лишь  вспыхнул  с  новой  силой
"тампакс".  Его нервный огонь был особенно хорошо  виден  на  фоне
внезапно  наступившей  темноты. В  зале  погас  свет,  но  тут  же
загорелись  прожекторы  и  на небольшую  эстраду  вышел  одетый  в
искрящийся  от  мириад  блесток смокинг  Ренат  Сайметдинов.  Всем
нутром  я  вдруг почувствовал, что начинается праздник.  Но  Ренат
грозно щелкнул кастаньетами:
     -  С  чего это вы взяли, что я вам буду что-то показывать?  У
вас и так хватает зрелищ!
     Ренат  повернулся  к залу блестящей спиной  и  стал  медленно
удаляться  с эстрады. Словно по команде, из трех машинок  и  одной
яхты (до этого неприметных и в море назойливого света, и в клубном
полумраке) поднялись рослые девицы. Их наряды засверкали  в  лучах
направленных  на  них  юпитеров. Приосанившись,  ступая  уверенной
походкой   манекенщиц,  они  направились  к   эстраде.   Невидимые
источники  извергли  вдруг золотые фонтаны фейерверка.  Вторя  им,
скромно зашипел огненный свищ в нашем "Максиме". Зато народ в зале
дружно засвистел, засигналил в клаксоны ресторанных машинок.
     Тем  временем  манекенщицы поднялись на  эстраду  и  одна  за
другой  стали  исчезать  в черном дверном проеме.  Перед  тем  как
шагнуть  во  мрак,  они на две-три секунды оборачивались  к  залу,
демонстрируя  умопомрачительные или, наоборот,  совершенно  глухие
декольте,   легкие  или  вымученные  улыбки,  ноги  или  окутанные
поднимавшимся со сцены дымом ножки.
     Последней  обернулась девушка, самая худенькая из манекенщиц.
Пока она шла к эстраде, я пристально смотрел ей вслед: ее худоба и
угловатость  отчего-то  были мне знакомы. Хотя  до  того  момента,
когда  она обернулась, было непонятно, как в моем сознании  возник
образ худенького и угловатого существа: на манекенщице было надето
объемное, бесформенное одеяние, которое с одинаковым успехом могло
скрывать под собой и худобу девушки, и ее полноту. Но вот  девушка
обернулась,  и  сразу  же  стал  ясен  источник  моей  догадки   -
манекенщицей оказалась Таня Чиглинцева.
     Какая-то  сила  выпихнула  меня  из  тачанки  и  увлекла   за
растаявшей в дверном проеме Таней. "Сема, ты куда?! Сегодня я твоя
женщина!"-  крикнула  мне вдогонку Терехова  и  вдруг  рассмеялась
низким хрипловатым смехом.


     Пролетев по надземному переходу навстречу лившемуся откуда-то
спереди  голубому  свету  неизвестной  природы  и  едва  не   сбив
официанта,  несшего,  кажется, селедку под шубой,  я  спустился  в
кафе,  потыкался  в  три-четыре гримерные и  наконец  нашел.  Таня
удивленно смотрела на меня из-за приоткрытой двери.
     - Семен? Вы?.. Что вы здесь делаете?
     -  Приве... здравствуйте, Таня! Мне нужно сказать вам  что-то
очень важное!.. Можно, я войду?
     Таня  еще  не  успела переодеться, она оставалась  в  том  же
странном  бесформенном  одеянии, в котором  я  видел  ее  в  зале.
Неожиданно я нашел ее привлекательной в этом пиджаке-пальто-шинели
до  пят.  Может  быть, потому, что в нем Таня выглядела  по-детски
смешной  и одновременно вызывающе сексуальной. Поймав мой  взгляд,
девушка смутилась.
     -  Эту модель Ренат Ибрагимович назвал "Плащаницей-2000". Она
выполнена без единой пуговицы и кнопки. Вот.
     Таня вдруг распахнула "Плащаницу", обнажив маленькую грудь  и
плоский детский живот. Теперь пришла моя очередь смутиться.
     - Отвернитесь, мне нужно переодеться!
     Я  повернулся и уперся носом в дверной глазок, рыбьим  глазом
блеснувший  из отделанной черным пластиком двери. "Дверные  глазки
явно положили на меня глаз!",- невесело пошутил про себя.
     -  Звонят,  вы что, не слышите! - оторвала меня  от  раздумий
Таня.- Гляньте в глазок: если это Тома, откройте.
     Я  глянул.  По  ту  сторону глазка стояла не неизвестная  мне
Тома,  а полупьяная Терехова. Редкими, ленивыми движениями  Светку
лапал...  лже-Калныньш  - Галкин хахаль. Золотая  цепочка,  плотно
обвивавшая  его крепкую шею, будто немая насмешка, ударила  мне  в
глаз красно-огненным лучом.
     -  Ах  ты  говнюк!  Мало тебе моей жены,  так  ты  за  Светку
взялся!!
     Я  рванул  дверь  и,  целясь  в  верхнюю  часть  головы  лже-
Калныньша,  что  есть  силы  выбросил вперед  правую  руку.  Кулак
коснулся  чего-то  теплого и шершавого,  которое  тут  же  куда-то
провалилось. Почти в ту же секунду мой подбородок пронзила  резкая
боль:  я  ударился  обо  что-то каменное, стремительно  налетевшее
снизу.  Я  не  успел  опомниться, как, отброшенный  сокрушительным
ударом, сначала оказался в слабых объятиях не переодевшейся толком
Таньки,  а  потом  вообще повалил ее, визжащую,  на  пол,  неловко
придавив спиной.
     Дверь  в  гримерную захлопнулась, решив таким  образом  исход
драки.  Я помог Тане подняться. Она, постанывая, набросилась  было
на  меня:  "Ну вы, маньяк неуклюжий!"- но, увидев мою расквашенную
физиономию, протянула салфетку.
     - Что это было?.. Зачем вы полезли к тому мужчине?
     Мне  не хотелось ей ничего объяснять, я выскочил из гримерной
и  побежал догонять обидчика. На бегу я умудрялся думать о судьбе,
о   своей   теории  вращения.  Кто  знает,  что  управляет   вашей
траекторией, когда вы внезапно оказываетесь в перигее по отношению
к   совершенно   незнакомому   вам  человеку,   который   в   этот
знаменательный момент максимального сближения двух жизненных орбит
берет, например, и заезжает вам по морде?..
     Я  мчался по переходу, видя перед собой лишь смутные  силуэты
спешащих  навстречу  людей. Снова налетел на  официанта,  кажется,
даже  на того же самого, он чуть не перекинул поднос. Я обернулся,
чтобы   извиниться,  и  вдруг  увидел  голубой  свет,  по-прежнему
спокойно  струившийся из того конца перехода,  где  я  только  что
побывал.
     Вбежав  в  зал,  я оторопел: кабацкие машинки горели!  Потом,
когда  пригляделся, понял, что горит самогон, разлитый по  рюмкам,
стаканам, бокалам, густо расставленным на капотах-столах.
     Поискал  взглядом Терехову с лже-Калныньшем, не  нашел,  зато
заметил  горящие  розы в наполненной жидким  огнем  вазе.  Толстая
жиночка,  видимо,  спала,  откинувшись  на  сиденье  и  запрокинув
голову.
     В зале стоял жуткий гвалт, среди горящего зелья сновала масса
пьяного  народа. Неожиданно мне пришла на ум аналогия с адом  того
зрелища, свидетелем которого я сейчас был. Непонятно только, кто в
этом клубном аду был чертом, а кто грешником.
     Вдруг  машинки одна за другой тронулись с места, под крики  и
визг  стали  мотаться  по залу, бесшумно роняя  на  резиновый  пол
тарелки, рюмки и огненные ручьи и наезжая на ошалевших официантов.
Мне  стало  не по себе от начавшейся вакханалии, и я  поспешил  на
свежий воздух.



     От  целомудрия  чистого снега не осталось и  следа.  То  есть
наоборот,  снег,  три  часа  тому назад  белым  ровным  воротником
опустившийся  на траву и парковые дорожки, теперь был  безжалостно
истоптан  вокруг  ночного  клуба  десятками  человеческих  ног   и
изъезжен автомобильными колесами, словно изъеден полчищами моли. И
только   небо,   опрокинувшееся  надо  мной   черным   закопченным
дуршлагом, по-прежнему лило вниз незамутненный свет звезд.
     Я направился в сторону центрального входа в парк, прошелся по
узкой  от нанесенного ветром снега безлюдной набережной, оставшись
равнодушным к грязно-жемчужному ледовому простору Псла. На пятачке
(находящемся  в  тридцати метрах от вкопанного при  входе  в  парк
указателя  "Місту  Суми  340 років"), на котором  горожане  обычно
ловят  маршрутки  и легковые такси, я увидел Таню,  крикнул  ей  и
помахал издалека. В этот момент она остановила такси и обернулась.


     Мы  поднялись на нашу лестничную площадку. Лампочка, как  это
часто  бывает,  не горела. Я полез за зажигалкой, как  вдруг  Таня
шепотом   обратила  мое  внимание  на  два  размытых  силуэта,   в
таинственном  танце скользящих по ступеням. Я  перевел  взгляд  со
ступеней  на  свою дверь и обмер, увидев, как из дверного  глазка,
будто  из  объектива  кинопроектора, струится  одушевленный  свет,
приводя  в  движение странные силуэты. Догадавшись, что это  может
быть,  я бросился к двери, но опоздал: свет померк раньше,  чем  я
прильнул к глазку.
     В  прихожей я помог Тане снять шубу и опять увидел девушку  в
ее  неземной  плащанице. Толкнув осторожно дверь в  комнату,  Таня
обернулась ко мне:
     -  У меня в дверях стоит шкаф без задней стенки. Он как шлюз.
Я  прохожу  сквозь  него  и попадаю в другое  измерение.  Это  мое
измерение.  Там я могу говорить всеми своими голосами, не  скрывая
от себя никаких чувств.
     Таня  расхаживала  по спальне с бокалом  медового  кокура,  с
детской непосредственностью знакомясь с обстановкой. Встав в ногах
кровати,  она  нагнулась  и  подняла женские  трусики  ("Наверное,
Светкины",- поморщившись, подумал я и отнял трусики). Таня немного
смутилась,  но,  подойдя  к большому зеркалу,  висящему  слева  от
кровати, развела полы плащаницы.
     -  Мне нравится рассматривать мое тело. Каждый раз я открываю
в  нем  что-то новое. У меня много разных духов, я душусь  ими  по
очереди  или  всеми  сразу. Надушившись, я сижу  часами  и  вдыхаю
ароматы,  которые источает мое тело и волосы. Мне кажется,  что  я
проживаю самые счастливые минуты жизни!
     Иногда  я  люблю пробовать. Я пробую все подряд,  по  порядку
или,  опять  же,  все  смешав - конфеты, киви, миндаль,  акварель,
гуашь, обезболивающие средства... Да, у меня часто болит голова...
     Танина грудь пахла березовым соком. Мы лежали, обнаженные, на
кровати,  укрывшись  "Плащаницей-2000".  Мне  казалось,  что   эта
странная  одежда  предопределяет близость между теми,  кто  в  нее
облачится, она ускоряет наступление любовного перигея.
     Я  осторожно покусывал Танины соски, березовыми почками вдруг
набухшие  ранним  ноябрьским  утром. Холодная  золотая  цепочка  с
загадочным красным отливом касалась моего разгоряченного лба.
     -  Тань,  я давно хотел спросить: что это у тебя за  странная
цепочка? Когда долго смотришь на нее, кажется, что от нее  исходит
красное сияние, как от раскаленного металла.
     - Ерунда, лучше поцелуй меня.
     - Ну, Тань!
     - Папик из Киева привез. Говорит, что японская. И еще будто в
золото  коралловый песок добавлен. Такая поправочная цепочка  одна
на весь город!
     -  Не одна, я еще у одного человека такую же видел... Эх,  не
хочется вспоминать того гада!
     -  Да  ладно, Сем, выкинь его из головы!.. Хочешь, я расскажу
тебе,  из  чего  сделана  моя плащаница?..  Из  овечьей  шерсти  и
человеческих  волос. Натуральных волос блондинок. Это ультрамодная
ткань "хеа-вулл". Ее Ренат четыре месяца назад привез с миланского
показа.
     - Что ты чувствуешь, когда одеваешь эту странную вещь?
     -  Ничего  особенного. Плащаница тяжела для меня,  она  колет
тело. Ее хочется поскорее снять и быть голой. И чтобы кто-то нежно
трогал меня, как ты сейчас... Слушай, Сэм, а что ты будешь делать,
если вдруг вернется твоя жена?
     -  Ничего особенного,- подражая Таниному голосу, мяукнул  я,-
отправлю тебя в другое измерение. В шкаф.
     Не  отрывая  языка  от  бархатистой кожи  девушки,  я  провел
невидимую дорожку от ее шеи до лобка и ниже, сквозь джунгли мягких
волос. Но опуститься языком в розовую бездну я не успел - в  дверь
позвонили.
     -  Ну  вот, прямо как в анекдоте: муж на любовнице,  жена  на
чемоданах! - буркнул я и пошел открывать. Но прежде чем  повернуть
ручку  замка,  глянул  в  глазок - на пороге  стояла  расстроенная
Терехова.  Сантиметров на пятнадцать приоткрыл дверь -  больше  не
захотел.
     - Ну, чего тебе надо? - вместо "здрасьте" почти рявкнул я.
     -  Семочка,  пусти  меня,-  принялась  канючить-подлизываться
Светка.-  Я замерзла до самых гениталий! Представляешь,  два  часа
проторчала на остановке, пока дождалась первую маршрутку!
     - Так на кой ты мне без гениталий?
     - Зачем же так зло, Семочка!
     -  А твой полковник, Терехова?.. Что же он не оставил тебя  в
своей теплой постели?
     -  Ладно, забудь. Ну, переспала с красивым мужиком. С кем  не
бывает?!
     -  Ну да, ты от него кончила, а я по морде получил. С кем  не
бывает?!
     - Так ты сам первый...
     Страшный  грохот,  донесшийся до  нас  из  спальни,  заставил
Терехову умолкнуть.
     - Кто у тебя там?
     - Жена. Сегодня вернулась.
     - Жена?!
     -  Сэм!! На помощь!! На меня прыгнула большая кошка!! Боже, я
запуталась!  -  неожиданно  раздались  Танькины  крики,  отчего-то
беззащитно глухие, будто она кричала из упавшего на нее коробка из-
под холодильника.
     - Сэм?.. Что это еще за ребенок в твоем доме, Сема?!
     Терехова  с  силой,  которую  я  от  нее  никак  не   ожидал,
навалилась  на  дверь,  попытавшись  прорваться  в  прихожую.   Я,
конечно,  сумел  противостоять  ее  наглому  натиску:  схватив  за
подбородок,  резко оттолкнул прочь. Тогда Терехова  зашипела,  как
разъяренная кошка, и кинулась на меня:
     -  Ах  ты подлый кобель! Пока жена на заслуженном отдыхе,  ты
малолеток домой водишь!
     Меня  пробило  на ха-ха: е-мое, кто меня решил воспитывать  -
бывшая любовница! Но скоро мне стало не до смеха: Терехова рванула
за  ворот  моей рубахи - пуговицы брызнули в разные  стороны  -  и
царапнула  по  груди. Я рассвирепел и хотел  уже  двинуть  ей  как
следует,  но  Светка в этот момент так изменилась в  лице,  что  я
удержался. Оглянувшись, я остолбенел и одновременно пришел в дикий
восторг. К нам медленно, величаво шла совершенно голая Танька.  На
ней  была лишь японская золотая цепочка и странный головной  убор,
павлиньим хвостом струившийся за спиной девушки.
     -  Вы  тут  сами  разбирайтесь. Без  меня,-  сказала  Таня  и
неожиданно поцеловала меня в растерянные губы.- Пока, Сэм!
     Только  когда  Таня,  сделав босыми  ногами  четыре  шага  по
бетонному   полу   лестничной  площадки,   захлопнула   за   собой
бронедверь, я сообразил, что за штука была у нее на голове.
     - Что это у нее? - спросила Терехова.
     - "Плащаница-2000".
     -  Я  не про тряпку. У нее на шее - такая красивая, блестящая
вещичка. Я таких никогда не видела.
     -  Не  ври!  У твоего последнего полковника такая же  цепочка
была. С красным отливом.
     -  Ух  ты, глазастый какой! - неожиданно зло фыркнула  Светка
и... беспрепятственно шагнула в мой дом.
     В  спальне  стоял  настоящий кавардак:  постель  разворочена,
двери  шифоньера  распахнуты настежь и видно все его  неприглядное
нутро:  валяющиеся внизу пальто, пиджаки, жакеты. Несколько  вещей
было  разбросано  по  комнате, среди них Галкина  нутриевая  шуба,
которую Танька, видимо, приняла за большую кошку.
     Настенные  часы  показывали  четверть  восьмого.  Утро  белым
маревом  растеклось по стеклам окон и звонко срывалось с  карнизов
талой  водой. Светка включила телевизор и пошла в спальню наводить
порядок,  шумно  распихивая вещи в шифоньере, а  я  отправился  на
кухню  варить  кофе.  Звук в телевизоре заметно  стал  громче.  По
обрывкам  фраз,  доносившихся из гостиной,  находящейся  в  другом
конце  квартиры, я понял, что идут местные новости. Кофе  медленно
закипал  в  бронзовой турочке. Вдруг Светка как  заорет  не  своим
голосом:
     - Семка, скорей сюда!!
     От неожиданности я вздрогнул и едва не опрокинул кофе.
     - Боже, что ж ты так орешь!
     Вбежав  в гостиную, я увидел перепуганные глаза Тереховой,  в
своей  любимой позе - подтянув коленки к подбородку -  замершей  в
кресле.  Перевел  взгляд  со  Светки на  экран.  Голос  за  кадром
будничным  тоном рассказывал, как между 2.30 и тремя  часами  ночи
неизвестный   тип   попытался  замочить  одного   добропорядочного
гражданина,   проживающего  по  улице  Харьковской,   в   его   же
собственном доме... выстрелив в дверной глазок. Опять глазок!..  И
еще одна подробность привлекла мое внимание. Оказывается, в доме у
пострадавшего  был  установлен видеодомофон: в  дверь  вмонтирован
видеоглазок, обозревающий лестничную площадку и передающий  сигнал
на  монитор. Вещь, в общем-то, распространенная среди обеспеченных
наших  граждан.  Но прикол в том, что преступник умудрился  ранить
хозяина дома через глазок в тот момент, когда бедолага в него и не
смотрел, а наблюдал на мониторе за происходящим за его дверью.
     Как  это  могло случиться? Мужик в штатском, глядя в  камеру,
представившийся  руководителем следственной  группы,  предположил,
что  пуля,  пройдя  сквозь глазок, отрекошетила  от  декоративного
металлического блюда, висевшего справа от двери, и попала  хозяину
дома  в ключицу. Следователь показал это блюдо. На сложной чеканке
хорошо была заметна большая вмятина.
     Неожиданно  камера  отъехала  и показала  довольно  приличный
фрагмент  стены, на котором висело блюдо. Слева от блюда я  увидел
мужской фотопортрет в рамке, на котором в ту же секунду узнал лже-
Калныньша.
     -  Калныньш! - ошарашенный, я уставился на Светку.- Ты  же  в
эту ночь спала с ним!
     -  Кретин! Я была с ним, но не спала!.. Ну пошутила  я...  Он
подвез меня к дому и высадил.
     - Ты же сказала, что два часа ждала на остановке маршрутку!
     -  Что  ты  все пытаешься поймать меня на слове!  -  Терехова
орала  на  меня, срываясь на визг.- Он привез меня к своему  дому.
Понимаешь? Своему! А потом сказал, что забыл о том, что  его  жена
дома. Извинился и пошел спать. А я поковыляла к остановке и мерзла
там. Мерзла! А ты в это время трахался в тепленькой постели!
     - Это, Терехова, тебя Бог наказал за мой разбитый фейс!
     -  Дурак  ты,  Сема,  и  не лечишься!  Правильно  твоя  Галка
сделала, что бросила тебя! Я бы это сделала еще раньше!
     - Ну так кто ж тебе мешает?
     Светка  фыркнула,  резко отодвинула кофе, расплескав  его  по
журнальному  столику, кошкой спрыгнула с кресла и стала  быстро  и
нервно  одеваться. Уже открыв входную дверь, она, видимо, о чем-то
вспомнила,  захлопнула  дверь  и  подошла  к  настенному  зеркалу,
освещенному  с  обеих сторон двумя бра. Порывшись в  сумочке,  она
вынула  губную помаду и размашистым почерком написала на  зеркале:
"Сема  - мудак!" От удовольствия Терехова цокнула языком.  В  этот
момент в дверь позвонили двумя короткими звонками.
     Светка, хмыкнув, жадно приникла к дверному глазку:
     - Щас глянем, какая новая блядь к тебе пожал... Ой! Галина!
     -  А  ну-ка!  -  я  грубо отодвинул плечом Светку.-  Та-а-ак,
прикол  продолжается. Калныньш, ты опять здесь! Ты же  покойник!..
Терехова,  а  ну-ка  посмотри  на этот  аттракцион  под  названием
"Мертвецы  любят чужих жен". Заиметь рога от покойника  -  это  уж
слишком!
     Светка вновь припала к глазку: - Ах, ты, Валерочка, мерзавец!
Променял меня на какую-то...
     - Ага, Калныньша, значит, Валерой зовут!..
     -  Как  она  его целует, боже! А он-то, он-то  ее!..  Нет,  я
больше так не могу! - Светка не выдержала и резко распахнула дверь
- на лестничной площадке никого не было. Я давился от смеха, глядя
на  обалдевшую от увиденного, точнее, от отсутствия  увиденного  в
глазке прелюбодейства, Светку.
     -  Терехова, хочешь фокус-покус?.. Глянь в глазок с  обратной
стороны.
     Мы  вышли  на  лестницу, и Светка посмотрела в глазок  с  его
наружной стороны.
     - Ну что?
     Терехова,  оторвавшись от глазка, глядела на меня  безнадежно
ошалевшими глазами.
     - Теперь они обнимаются в твоем доме.
     - Прикольно, правда?
     В  глазах Тереховой отразился неподдельный ужас. Она пятилась
от меня, пятилась, пока не оступилась на ступеньке.
     - Да пошел ты, сволочь! Не можешь по-человечески расстаться!
     Светкин  рыдающий крик еще минуты три слышался  снизу,  потом
смолк.   Я  глянул  в  глазок,  увидел  в  его  перекрестии   нашу
простоватую, как вся сегодняшняя жизнь, прихожую. Галка с Валерой-
Калныньшем бесследно растаяли. Кино да и только!



     Я  прождал  целый  день. Видеоприкол не повторялся.  Выкрутив
глазок,  попытался разобрать его - куда там! Я задумался:  чем  же
мог   быть   этот  симбиоз  театрального  бинокля   с   оптическим
прицелом?..  Мини-видеокамерой?.. Но зачем Галке понадобилось  так
жестоко   прикалываться  надо  мной?  И  к  тому  же,   если   это
видеокамера, то в ней где-то должна вставляться кассета,  а  я  не
m`xek  ни одного зазора, ни одной щелочки, ни одного проводка,  по
которому мог бы передаваться видеосигнал. И, наконец, почему  этот
чертов  глазок  показывает мою голую жену лишь  тогда,  когда  ему
заблагорассудится?!
     Дверь  была открыта. Я вышел на лестничную площадку,  надеясь
здесь  найти следы разгадки и продолжая в задумчивости  вертеть  в
руках глазок, когда внезапно передо мной выросла полная женщина  с
пачкой  телеграмм. В шаге от меня она вытащила одну  телеграмму  и
уже  протянула  было ее мне, когда вдруг дважды  коротко  зазвенел
звонок в моей двери.
     - Ой, что это! - вскрикнула женщина.
     -    Дистанционное   управление   дверным   звонком.    Также
самопроизвольно    срабатывает   при   приближении    почтальонов,
трубочистов и пожарных.
     -  А  я  не  почтальон,- отчего-то обиделась  женщина.-  Меня
попросили подменить Нину Васильевну. Вот, распишитесь.
     Я  пробежался  взглядом по наклеенным строчкам:  "Приеду  как
только так сразу Будь осторожен Галина". Не поняв ни одного слова,
тем   более   предупреждения  о  какой-то  опасности,  я   скомкал
телеграмму и сунул в карман брюк. И только после этого посмотрел в
глазок,  нацелив его на лестницу: кроме широкой спины спускавшейся
почтальонши, в нем ничего не было.
     Лишь  около  десяти  вечера  в дверь  опять  позвонили  двумя
характерным  короткими звонками. Я сразу же  оживился,  предвкушая
очередной  сюжет с отдающейся на моих глазах чужому мужику  Галке.
Единственное,  что  огорчало, так это убогий  интерьер  лестничной
площадки,  в  котором  изменяла мне жена...  Нет,  поначалу  меня,
конечно, забавляли двое голых людей за дверью. Настоящий  сюр!  Но
потом  сюрреализм приелся, захотелось обычной классики.  Например,
муж  возвращается из командировки, звонит в дверь,  ему  долго  не
открывают. Он думает: "Какого черта!"- и глядит в глазок. И  видит
в  нем  такое!.. Нет, если он будет глядеть снаружи в обыкновенный
глазок, он там ни хрена не увидит. Но мой-то глазок не простой! Он
сюрный!
     Я  вышел  на  лестницу, где по-прежнему не  горела  лампочка,
полюбовался  двумя  дымчатыми  силуэтами,  будто  двумя  джиннами,
выпущенными из глазка и теперь плавно извивавшимися на  ступеньках
в ритуальном танце под названием любовь.
     Наблюдая за игрой света, еще раз поймал себя на мысли о  том,
что  попал  в зависимость от дверного глазка: мне уже не терпелось
узнать, какие новые сексуальные развлекушечки приготовила мне  эта
видеозараза, и я полюбопытствовал. Лучше бы я этого не делал!  Мой
взгляд   уперся  в  крепкий,  хорошо  выстриженный  затылок   лже-
Калныньша, зажатого между нежных голых Галкиных коленок.
     На  самом деле я понятия не имел, как выглядит затылок  этого
придурка,  и  уже  плохо  помнил коленки жены.  Но  отчего-то  был
абсолютно уверен, что затылок и коленки принадлежат именно  им.  И
тут  впервые я жутко приревновал свою Галку - приревновал к  этому
лже-Калныньшу.  Какого  черта она села к  нему  на  закорки  задом
наперед!  То есть наоборот: передом наперед. Тьфу! Мое воображение
мгновенно  дорисовало  то, что закрывал затылок  моего  соперника:
оральные  ласки, которыми лже-Калныньш ублажал мою  неверную.  Вот
сволочь!
     В  сердцах  я  что есть силы врезал по глазку. В  нем  что-то
щелкнуло,  зашипело,  потом смолкло. В  ту  же  секунду  страстная
парочка  исчезла  из  прихожей. "Все,  кино  накрылось  и,  видно,
навсегда",- решил я.
     Закурив,  сел на ступеньки, чтобы обдумать случившееся:  "Жил
же  раньше без этой видеонапасти..." Выдыхнул струйку дыма  -  она
неожиданно  пересеклась с дымчатым потоком света,  вырвавшимся  из
дверного  глазка.  На ступенях вновь заскользили две  расплывчатые
фигуры.  Ага, дверная эротика продолжалась! Да еще и с  интервалом
всего в 4-5 минут, не больше!
     Мне не хотелось уходить домой. Я попытался было выяснить, что
Галка  отчебучила в новой эротической серии, но  меня  отвлек  шум
ожившего  лифта. Лифт поднялся и замер на нашем этаже.  Освещенная
светом  кабины,  вышла Танька. Как всегда,  на  ней  был  классный
прикид,  на  голове надеты лопухи наушников, из которых доносились
ритмичные звуки рок-н-ролла. Я окликнул ее, но Танька не услышала.
И только когда открыла дверь, оглянулась.
     - А, Сэм, привет! Чего в потемках сидите? Жена не пускает?
     - Она еще не приехала.
     -  А-а,  так вы, значит, до сих пор сами... Я тоже.  Папик  в
командировку укатил. Два дня могу делать что захочу.
     - Выходи пить вино,- неожиданно для самого себя предложил я.-
У  меня  остался  кокур,  который тебе понравился.  Будем  пить  и
смотреть эротику.
     - Какую эротику? - не поняла Танька.
     - Выходи и увидишь.
     - Ну хорошо. Сейчас только переоденусь. Поправочная дискотека
была - я взмокла как лошадь.
     Танька  захлопнула за собой дверь. Я сходил домой за бутылкой
недопитого кокура, двумя бокалами, разрезанным на дольки яблоком и
свечой.  Тани  все не было, из-за ее двери доносился  все  тот  же
хлесткий рок-н-ролл. Чтобы скоротать время, я выпил немного  вина.
Татьяна заставляла себя ждать.
     Я  уже  собрался  ей  позвонить, но невольно  отнял  руку  от
звонка,  услышав, как кто-то, проигнорировав лифт, поднимается  по
лестнице. Задул свечу и затаился, ожидая, когда стихнут шаги.
     Но  шаги  становились  все  громче.  Наконец,  на  лестничную
площадку поднялся человек. В полумраке было видно, что это мужчина
довольно высокого роста. В руке у него был не то чемоданчик, не то
портфель,  а на голове надет странный головной убор с торчащей  из
него параллельно полу штуковиной, напоминающей собой не то рог, не
то узкую звериную мордочку. Вдруг из штуковины ударил сноп света и
выхватил из темноты номерную табличку на двери Чиглинцевых.
     Незнакомец, мягко щелкнув замками чемоданчика, вынул из  него
какой-то  продолговатый  предмет. Боясь шелохнуться,  я  попытался
разглядеть этот предмет, и мне стало не по себе: это был пистолет.
     Тем временем мужчина направил свет фонарика (я догадался, что
у  него, как у шахтера, в шапке был установлен фонарик) на дверной
глазок  Чиглинцевых  и протянул руку к кнопке звонка.  Поняв,  что
сейчас  должно произойти, я растерялся, не зная, что  делать.  Мне
было страшно и одновременно жаль Таньку.
     Незнакомец  позвонил  и приставил дуло  пистолета  к  глазку.
Среди свербящих ритмов рок-н-ролла (я узнал: играла "Нирвана") я с
трудом  уловил  Танин голос: "Сэм, я только что из душа.  Подожди,
накину что-нибудь".
     Я   взялся  за  горлышко  бутылки  и  осторожно  привстал  со
ступеней... И в этот момент двумя короткими-прекороткими  звонками
взорвался  звонок в моей квартире, каким-то особенно ярким  светом
вспыхнул дверной глазок, яростно излучая знакомый эротический дым.
     Было  заметно,  как вздрогнул незнакомец. Он мгновенно  убрал
руку  с  пистолетом за пазуху, потом медленно приблизился  к  моей
двери. Мужчина нагнулся и заглянул в глазок.
     -  Ух ты, как он ее дрючит в натуре! - присвистывая, зашептал
незнакомец.-  Только  на х... в коридоре?..  Вот  лохи,  неужто  в
натуре кровати мало?!.. Ща я тебе покажу, как бабу драть надо!
     Мужик  стал ломиться в дверь. Я напрягся, еще крепче  стиснув
горлышко  бутылки,  но  пока  бояться было  нечего:  дверь  стойко
выносила  удары  плечом возбудившегося не на шутку незнакомца.  За
поднявшимся  грохотом я не заметил, как умолк  приглушенный  голос
"Нирваны",- Таньку, видимо, встревожил грозный шум на лестнице.
     Заглянув снова в глазок, мужик завыл:
     -  Суки,  развести меня хотите! Я же девять месяцев  бабу  не
имел!!
     Он  отступил на три шага, в темноте отдавив мне ногу, и опять
кинулся  на штурм. На этот раз дверь отозвалась на удар  надрывным
гулом,  что-то  в ней громко треснуло. Еще громче вдруг  прозвучал
женский крик:
     - Стоять, Щур!! Брось оружие!
     - Галка!
     В  полумраке  около спуска с лестничной площадки я  разглядел
знакомый  женский  силуэт.  Внезапно  темный  овал  лица   женщины
вспыхнул,  освещенный светом фонарика. В ту же  секунду  прозвучал
выстрел,  мелькнула тень, затем какой-то предмет  с  металлическим
грохотом упал на бетонный пол.
     -  Ах  ты,  гад!  - я кинулся навстречу Щуру,  споткнулся  и,
падая,   врезался  головой  в  его  живот.  Щур   отлетел   назад,
шмякнувшись  о  дверь, но быстро спохватился  и,  поймав  меня  за
горло,  начал душить. В глазах у меня, и без того едва различающих
контуры   предметов   в  лестничном  полумраке,   все   помутнело,
поплыло...  Последнее,  что я запомнил  в  тот  момент,  это  были
Галкины  слова:  "Семка, пригнись!!" Тут же - резкий  взмах  крыла
какой-то   большой  черной  птицы  и  страшный  грохот  над   моей
головой...



     Галка  вдохновенно  рассказывала, как проходила  операция  по
задержанию  особо опасного преступника. Операцию назвали  "Дверной
глазок".
     Мы сидели на кухне и пили свежезаваренный прямо в чашках чай.
Точнее,   пила   одна  Галка,  делая  паузы  в   своем   по-женски
эмоциональном  рассказе.  Я  же, не переставая,  беспокойно  водил
ложечкой  по  дну  чашки,  не  давая осесть  чаинкам,  отчего  они
разлетались  в  разные  стороны  и  кружились,  как   мои   мысли,
неспособные успокоиться и мужественно принять удар судьбы. В самом
деле,  как еще можно отнестись к признанию Галки, сообщившей  мне,
что  вот уже полгода она работает в спецподразделении УМВД  нашего
города?
     Это признание Галка просто вынуждена была сделать после того,
как на моих глазах нокаутировала Щура. Теперь я понимал, откуда  у
жены  взялись  синяки  и  килограммы сброшенного  веса:  всю  свою
сексуальную  энергию  она сублимировала  в  энергию  спортсмена  и
воина,  выпуская  пар из клапанов сначала на  тренировках,  а  под
конец на таких вот поединках с преступниками.
     -  ...На след Щура мы вышли сразу после первого убийства, но,
к сожалению, не смогли предотвратить вторую смерть,- Галка достала
из  пачки красного "Отамана" сигарету, я щелкнул зажигалкой и,  не
глядя  в  глаза  жены,  поднес  ей зыбкий  язычок  огня.-  Попытку
ограбления    (уже,   значит,   третьего   по   счету),    которая
сопровождалась покушением на жизнь одного из наших сотрудников,  я
вообще  считаю  нелепой  случайностью. Слава  Богу,  рана  у  него
оказалась неопасной и послезавтра его выпишут... Кажется,  звонят.
Если  не  ошибаюсь,  это сигнал нашей видеоприманки.  Сема,  пойди
посмотри.
     В  дверь действительно позвонили, причем знакомым мне двойным
звонком.
     -  Да, это он, твой звонок,- невесело согласился я, продолжая
тупо гонять чаинки.- Твоя операция до сих пор продолжается.
     -  Ну что ты киснешь? - ободряюще улыбнулась мне Галка.-  Все
ведь  позади. Кстати, как тебе понравились мои сокровища,  которые
возникали в глазке?
     - Твои сокровища были весьма! Этого никто не сможет оспорить!
-  я криво улыбнулся и попытался, не отводя взгляда, посмотреть  в
Галкины  глаза.-  А  ты  сама-то не хочешь посмотреть...  на  свои
сокровища?  Как  бы со стороны?! - не в силах больше  совладать  с
собой, кричал я на жену.
     -  Да  ладно,  нашел  из-за  чего психовать.  Из-за  какой-то
безобидной  фантазии,-  приглушенный  Галкин  голос  доносился  из
прихожей. Вдруг она как заорет: "Боже, что это?!"
     Она  вбежала  в кухню, запустив руки в короткие свои  волосы,
будто  надеялась  найти там спасение хотя  бы  для  своих  грешных
пальцев,   ласкавших  этого  урода  лже-Калныньша,  прости   меня,
Господи.  Галка глядела на меня вытаращенными глазами, и это  меня
рассмешило.
     -  Как  "что  это"?  Ты  же сама минуту  назад  рассказывала:
операция "Дверной глазок", Щур, видеоприманка, сокровища и т.д.
     -  Но  я совсем про другую видеозапись говорила! Там шикарная
прихожая  была  снята, с иконами в дорогих позолоченных  рамах,  с
модными платиновыми бра... Приманка для Щура, понимаешь?!
     -  Чего ты кричишь на меня!.. Икон я там ни разу не видел,  а
вот на твои голые сиськи насмотрелся вдоволь. И на твоего еб...ря.
Он даже по морде успел мне съездить!
     - Кто, капитан Токарь?!
     - А-а, так он еще и капитан, этот твой еб...рь!
     -  Боже, я все поняла: я принесла глазок не с той записью.  Я
же могла сорвать операцию!!
     - Что-о-о!! Это все, что тебя беспокоит! - сжав кулаки, я как
ненормальный  орал на Галку. Она молча отступала в прихожую.-  Моя
жена  изменяет  мне напропалую, вдобавок снимается  в  порнушке  с
каким-то капитаном-еб...рем, в смысле Токарем...
     - Семка, замолчи!
       -  ...но ее беспокоит только то, что она, видите ли,  могла
сорвать  операцию!  Зато  ей абсолютно наплевать,  что  ее  муж  в
течение  трех дней был свидетелем ее бессовестного траханья  с  ее
собственным начальником!..
     - Ты достал!
     И тут меня бросило в холодный пот.
     -  А  вдруг  в тот момент, когда Щур собирался взломать  нашу
дверь, я посмотрел бы в глазок!..
     Но  всерьез испугаться я не успел. Галка лихо крутанулась  на
правой ноге и - у меня в мозгу будто кто-то шепнул: "Пригнись!"  -
ее  левая  нога  в  черной штанине джинсов Wrangler,  будто  крыло
черной птицы, разрезала воздух над моей головой, и тут же раздался
жуткий  грохот  (еще более сильный, чем тогда, когда  на  лестнице
взяли Щура) и Галкин душераздирающий крик: ее нога, пробив полотно
двери, застряло в нем...
     ...С   Галкой  мы  помирились.  Мне  кажется,  ей  понравился
вишневый  брючный  костюм,  который  я  купил  у  кутюрье   Рената
Сайметдинова.
     Итак,   наш   с  Галкой  перигей  состоялся,  таким   образом
подтвердив точку зрения юного гардеробщика из ночного клуба "Рено"
на   необходимость   инсценирования  событий,   самых   разных   -
романтических,  прозаических, благочестивых,  беспутных,  нелепых,
абсурдных, просто фан-тас-ти-чес-ких - любых, у которых есть  хоть
малейший  шанс соединить двух людей, свести их к их же  счастливой
судьбе.
     Галка  рассталась  со  своим капитаном, написав  заявление  о
переводе  в другой отдел. Лже-Калныньш (ну не могу я называть  его
по-другому)  стучал  себя  кулаком  в  грудь,  божился,   что   не
успокоится  до тех пор, пока не найдет того гада, который  записал
на видео их с Галкой чистую любовь. Я порвал с Тереховой - просто,
без  лишних  объяснений (к тому же Тереховой, по Галкиным  словам,
заинтересовался уголовный розыск, подозревая в криминальной  связи
со Щуром), но нет-нет да срывался, не выдерживал супружеской диеты
и  убегал  на часок-другой в иное измерение - в Таньки Чиглинцевой
шкаф без задней стенки..."


     Дьяченко  разомлел  в хорошо натопленном  офисе.  К  тому  же
сказывалась  поднявшаяся  у  него  температура.  Валька  не  сразу
заметил,  как  умолк  рассказчик, как двое крепких  парней  внесли
блестящую, вскрытую лаком дверь и прислонили ее к стене  рядом  со
стулом, на котором сидел Красовицкий. Сема нагнулся и провел рукой
по  темно-фиолетовой полосе, сделанной не то из стекла, не  то  из
пластика  и  расположенной поперек двери под табличкой  с  номером
"18".
     -  Зачем  нам  дверной глазок, когда Галка умеет  так  ногами
размахивать!  Ну  прямо  боевая  японская  кошка!  -  едва  ли  не
патетическим тоном воскликнул Сема, потом, повернувшись в  сторону
до сих пор молчавшей Вики, совсем просто спросил:
     - Ну как, сойдет?
     -  Ты  знаешь, ничего. В нескольких местах звучит  не  совсем
убедительно.  Но ты еще раз поработай с интонацией и,  думаю,  все
будет о'кей.
     -  Тогда  я пошел. Пока, Вика. Пусть дверь доставят  по  тому
адресу, который я тебе написал.
     Глядя   в   спину  уходящего  Красовицкого,  Дьяченко   вдруг
забормотал, залепетал тихо и бессвязно:
     - Новый вид рекламы - рекламные наклейки на дверные глазки...
Нет,  лучше на замочные скважины: "Наши двери без глазков.  Полная
безопасность и надежность - здесь живет драчливая жена!"
     У  Вики  взлетела правая бровь, девушка впервые  с  интересом
посмотрела на Вальку:
     - А вы что, тоже к КВНу готовитесь?
     - Не-е-ет,- недоуменно протянул Валька.- А кто готовится?
     - Ну, например, Семка Красовицкий.
     -  Да?!  - только и смог сказать Дьяченко. В другой  раз  его
реакция  на подобную новость наверняка была бы более бурной:  ведь
он  поверил  во  всю  эту кэвээновскую галиматью.  Но  сейчас  его
сознание, находящееся в плену поднявшейся температуры, было  вялым
и  лишенным малейшего чувства юмора. Он напрочь забыл,  ради  чего
заглянул в эту фирму. Дьяченко лишь попросил:
     -  От  вас можно позвонить? Спасибо,- Валька медленно,  будто
вспоминая,  стал нажимать кнопки телефона.- Алло... Простите,  это
кто?..   Это   квартира  Чиглинцевых?..  А-а,  Анатолий   Михалыч!
Здравствуйте, это я, Валентин. Не узнал вас, будете еще богаче!  А
Таня  дома?.. Да-да, позовите... Танюха, привет! Выручай, я совсем
расклеился.  Привези что-нибудь от температуры. Да  папик  скажет,
какие  лекарства лучше. Привезешь?.. Ну тогда я поехал  домой.  До
встречи!
     И  Валька  Дьяченко,  попрощавшись с красивой  Викой,  поехал
домой.

     ноябрь 1999 - 9 января 2000 г.

Last-modified: Wed, 29 Mar 2000 15:32:15 GMT

Оцените этот текст: