ародными мудростями -"взялся за гуж", "назвался груздем" и "на печи сидя, генералом не станешь" ("Каким генералом? Николаи?" -- спросил бы сейчас милорд. Эх!..) -прежде чем решил продолжить свое предприятие. ...Евгений Викторович и Константин Петрович обедали в помещении детсадовской кухни -- просторном чистом зале с кафелем, кухонными столами, покрытыми рисунчатым пластиком, и громадной электрической плитой, на которой стояли алюминиевые баки для приготовления пищи. В одном из них сохранились остатки геркулесовой каши в количестве, достаточном для питания взвода солдат. Висели по стенам поварешки и дуршлаги, а также толстые разделочные доски, мелко иссеченные следами ножей. По торцам досок имелись надписи масляной краской: "Хлеб", "Мясо", "Рыба", "Овощи". В кухне было прохладно и гулко. Разговор вертелся вокруг исчезновения дома и дальнейшей судьбы Евгения Викторовича. Накладывая себе новую порцию каши, Костя сказал: -- Надо посоветоваться с нашими... Вероятно, имела место кратковременная аномалия гравитационного поля. В принципе это возможно, хотя бывает редко. -- Вам известны другие случаи? -- спросил Демилле. -- Мне -- нет. Да что нам вообще может быть известно? -возразил Неволяев. -- За тот миг, который называется историей человечества, на Земле практически ничего не изменилось. С астрофизической точки зрения... Вообразите себе бабочку-однодневку. Она живет и умирает в полной уверенности, что природа устроена так: яркое солнце, жара, желтые одуванчики на лугу, птички поют. А если в день ее жизни идет дождь, бабочка думает, что дождь и природа -- одно и то же. Ей в голову не приходит, что есть зима, например... Так же и человечество. Мы просто ничего не успеваем заметить. Время нужно мерить не годами, не столетиями и не тысячелетиями даже, а миллионами лет. Тогда видно, что все течет и изменяется. Может быть, толчки гравитации следуют с периодом в сто тысяч лет. С космической точки зрения -- очень часто, а для нас каждый такой толчок -- чудо... Демилле с ненавистью смотрел на бесформенный кусок каши, будто покрытый слизью. Он не любил овсяные хлопья с детства. Преодолев отвращение, ткнул кашу вилкой и вырвал клейкий, похожий на желе кусочек. -- Да, это так... -- со вздохом проговорил он и проглотил кусочек, не жуя. -- Но мне-то от этого не легче. Я, к сожалению, не бессмертен. -- А насчет бессмертия -- вообще чепуха! -- азартно воскликнул Неволяев. -- Нет никакого бессмертия! Кто бессмертен? Пушкин? Данте? Аристотель?.. Я имею в виду духовное бессмертие. Какая-нибудь паршивая тысяча лет прошла, а мы уже -- бессмертен! Между тем точно известно, что через пять-шесть миллиардов лет Солнце сгорит, скукожится до размера Земли и все сгинет: книги, рукописи, картины, идеи, имена... Да и до этого прекрасного мгновения может случиться масса непредвиденного. А вы говорите -бессмертие! Костя доел кашу и тщательно вычистил бороду, освободив ее от хлебных крошек. -- Точно известно, говорите?.. -- с огорчением повторил Демилле. -- А вдруг что-нибудь останется? -- Что? -- насмешливо спросил Костя. -- Ну, хотя бы идеи... -- В виде чего? Да вы идеалист, Евгений Викторович. Приятно встретить идеалиста в наше суровое время... Нет, ничего не останется. Ни-че-го-шеньки! С этими словами Костя подставил грязную тарелку под струю воды и одним движением ладони смыл с нее остатки каши. Демилле, давясь, доедал свою порцию. Костя вымыл и его тарелку, снисходительно поглядывая на Демилле, который был неожиданно сбит с толку научными откровениями. Словно фокус в объективе изменился: только что интересующее его событие выглядело крупным, подавляло своей величиной и непоправимостью, как вдруг отодвинулось на тысячи лет и стало мелким, обыкновенным, как падение камешка с горы, несущегося в лавине других камней и веток. Демилле неожиданно успокоился, даже не успокоился, а как-то размяк душевно. -- А зачем же тогда жить? -- раздумывая, вымолвил он. -- Как зачем? -- не понял Костя. -- Ну, ведь... не имеет смысла... -- жалобным шепотом закончил Евгений Викторович. Костя рассмеялся и закрутил бороду в кулаке. -- Имеет! Еще как имеет! Смысл в другом! Не в бессмертии человека и человечества, а в истине! Докопаться до истины -- разве это не оправдывает жизнь? -- Не знаю... -- сказал Демилле. -- Докапываться до истины, Костя, не всем дано. -- Нет, вы меня неправильно поняли! -- вскричал Неволяев. -- Я не только о научной истине говорю. Вот вы, например, архитектор, так? Допустим, вы спроектировали дом (при слове "дом" Демилле вновь омрачился). Так вот, дело не в том, что он простоит века, а в нем самом, в его архитектуре, в выявлении через нее художественной истины, красоты... Демилле совсем впал в уныние, и не только потому, что вспомнил о своем родном кооперативном доме, построенном по типовому проекту, но и по профессиональным причинам. Как мы знаем, он уже давно, лет этак семь, как отошел от истинной архитектуры и занимался халтурой. Обед закончился в молчании, Демилле допил чай и отправился на второй этаж, в спальню младшей группы, где развернул детскую раскладушку, одну из многих, заполнявших стенной шкаф, улегся на нее, свернувшись калачиком. Костя, подумав, последовал за ним и остановился в дверях. С минуту он смотрел на малознакомого ему бездомного человека, и жалость охватила его. -- Евгений Викторович, они найдутся, не расстраивайтесь... Демилле не отвечал, невидяще глядя в окно с низким подоконником, за которым виднелись забор вокруг фундамента и милиционер на посту. -- Я вам ключ от моей комнаты дам. Поживите пока у нас в общежитии, -- продолжал Костя. -- Я все равно здесь ночую, а тетю Варю уговорить можно. -- Какую тетю Варю? -- слабым, больным голосом спросил Демилле. -- Комендантшу. Тариэль и Мамед возражать не будут... -- А? -- переспросил Евгений. -- Соседи мои, аспиранты. Может, что-нибудь и придумают, они башковитые. Евгений Викторович тоже почувствовал к себе жалость, и чем болезненнее звучал его голос, чем нелепей и смешней была поза на раскладушке, тем больше сострадания к себе рождалось в его душе. Ему показалось, что он маленький мальчик... игрушки на полках, кроватка, одеяльце... уменьшительные ласкались, приятно щекотало в носу, будто от слез, и подушка пахла детским молочным запахом, и холодила щеку нечаянная пуговка... Он вспомнил свою мать Анастасию Федоровну с ее любовью к уменьшительным, рассердился, как водится, на свое умиление и вообще на умиляющихся... Плюшевый кот шел по забору, осторожно переставляя лапы... Демилле заснул. Проснулся он часов около шести вечера. Бодрости не прибавилось. Демилле спустился вниз, в кабинет, и застал у Неволяева гостей. После взаимного представления выяснилось, что это были профессор Голубицын, Костин руководитель, и два его аспиранта, Костины коллеги, -- Миша Брагинский, румяный молодой человек с черной курчавой шевелюрой, и Рейн Тоом, эстонец с жесткими скулами и маленькими голубыми немигающими глазками. Голубицын был могуч, медлителен, неповоротлив. -- У нас традиционный воскресный коллоквиум, -- пыхтя, сказал профессор. -- Никто не мешает, просторно... Да вы не смущайтесь! Видимо, гости уже были осведомлены о причинах появления Евгения Викторовича в детском саду. Голубицын указал рукою на окно, где в отдалении все так же прогуливался у забора милиционер, и спросил: -- Значит, ни кола ни двора? А я-то не мог сообразить. Вижу -- что-то изменилось в округе, а что -- не пойму. Любопытно! -- Я думаю, можно рассчитать, Владимир Аполлонович. Условия равновесия найдем, масса приблизительно известна, -- тихо сказал Брагинский. И они тут же (Демилле удивился внезапности) включились в теоретический спор, касавшийся условий, необходимых для полета дома. Несмотря на то, что говорили все по-русски, Демилле не понимал ни слова, поскольку нормальные, поясняющие слова астрофизики пропускали, а употребляли лишь специальные термины: гравитационное поле, аномалия тяготения, параллелограмм сил, пси-функция... Брагинский со своим петушиным голоском наскакивал на Рейна, Голубицын удовлетворенно улыбался, задумчиво сооружая на столе башню из детских кубиков. -- Но... ведь надо что-то делать! Так нельзя, -- сказал вдруг Евгений Викторович. -- Вы о чем? -- мягко спросил профессор, оторвавшись от башни. -- О людях... вообще, я о людях. Понимаете, ведь должна быть уверенность. Дома летают, надо что-то предпринимать! Страшно ведь, Владимир Аполлонович... Голубицын добродушно захохотал, его аспиранты тоже, несколько принужденно. Демилле стоял перед ними, опустив руки, пытался улыбнуться, но не мог. -- Страшно, говорите? Да и нам страшновато, мы тоже люди, -- сказал профессор, оборвав смех. -- Что же касается вашего дома, то (он развел руками) -- не по нашей части. Явление любопытное, спору нет, но -- не по нашей части. Беспокоиться нет причины, люди, насколько я понял, не пострадали. Государство поможет. Демилле стало неудобно, что он лезет к ученым со своими житейскими заботами. В самом деле, государство ведь поможет, не должно быть так, чтобы не помогло. В этот миг Голубицын сделал неловкое движение, задев стол. Башня покачнулась и грохнулась всею плоскостью на пол, образовав бесформенную груду разноцветных кубиков. Глава 15
ГЕНЕРАЛ НИКОЛАИ Время между тем шло себе понемногу; воскресным утром кооператоры проснулись, выглянули в окна и убедились, что прошедшие сутки не были дурным сном, вверху по-прежнему голубеет полоска чистого неба, а день, по всей вероятности, предстоит солнечный. Человек быстро привыкает ко всему; еще вчера происшедшее казалось трагичным и непоправимым, а сегодня есть кое-какие улучшения: за ночь подвели газ, а воду и свет дали еще вечером -- глядишь, все образуется... Ирина пошла будить Егорку. Сунулась было в комнату сына в ночной рубашке, но вдруг вспомнила, что старик Николаи тут рядом, окно в окно. Она накинула халатик и машинально посмотрелась в зеркало... Вот незадача! Это же теперь каждое утро будет, точно в коммуналке, а принимая во внимание общительность старого генерала... Ирина вошла к сыну, взглянула в окно. Точно! Григорий Степанович тут как тут, улыбается, кланяется. Она тоже улыбнулась, кивнула старику и принялась тормошить Егорку. Николаи делал из-за стекол знаки -- просил отворить окно. Ирина Михайловна показала: сейчас, пускай мальчик оденется. Егорка натянул штаны и отправился умываться. Ирина распахнула окно. -- Доброе утро, уважаемая Ирина Михайловна! -приветствовал ее генерал. -- Как спали? Ирина, не привыкшая к столь изысканным оборотам речи, смутилась, пробормотала -- мол, все в порядке. День обещал быть теплым, из-за крыши генеральского дома выглядывал краешек солнца. -- А у меня новость для вас, Ирина Михайловна. Я уже прогуливался, знаете, я встаю рано, каждое утро гуляю. Зашел и в ваш дом. Любопытство одолевает! Вчера не решился, слишком много было милиции, заберут еще, ей-Богу! -- генерал рассмеялся. -- А сегодня один постовой. Пустил меня!.. Так вот. В вашем подъезде висит объявление: в три часа общее собрание кооператива. Явка, как водится, строго обязательна. Вы пойдете? -- Не знаю... -- пожала плечами Ирина. -- Пойдите, пойдите! И я, если позволите, тоже с вами схожу. Делать мне, старику, нечего -- вот и получу бесплатное развлечение. Как вы думаете -- мне можно? -- А где будет собрание? -- спросила Ирина, несколько обескураженная предложением Николаи. -- Да здесь неподалеку, в школе, где Маша учительствует. Заодно покажу вам дорогу. Я там бывал не раз, пионеры приглашали... Ирина кивнула. Она не знала, о чем еще говорить с генералом, да выручил Егорка. Он вернулся умытый, надел рубашку, и Ирина Михайловна, извинившись перед Николаи, повела сына в кухню -- завтракать. -- Собрание в три часа! Ну, мы еще поговорим, -- обнадежил ее Григорий Степанович. Ирина не знала, что и думать. С одной стороны, генерал ей понравился своей обходительностью и заботливостью, но с другой... Она не привыкла к такому настойчивому вторжению в ее личную жизнь. Ирина не понимала -- радоваться ей или огорчаться. Однако размышлять над этим не было времени. Надо начинать новую жизнь на новом месте. Она быстро приготовила завтрак, заглянула в холодильник -- он, конечно, оттаял, но за ночь снова промерз -- проверила продукты. Придется идти в магазин... Ей попался на глаза термос генерала. Нужно отдать. Ирина взяла термос и пакет, снова отправилась в детскую. Генерала не было видно. -- Григорий Степанович! -- несмело позвала Ирина. Генерал вынырнул откуда-то из той части комнаты, которая была скрыта от глаз Ирины. Он был в домашнем байковом костюме. -- Я к вашим услугам... -- Вот, возьмите, пожалуйста... Большое спасибо, -- покраснев, сказала Ирина, показывая Николаи термос с пакетом. -- Ну что вы! Не стоит беспокоиться! -- запротестовал генерал, но все же протянул Ирине палку с крюком и принял вещи. -- Чем я могу быть полезен? -- учтиво поклонился генерал. -- Вы не смущайтесь, уважаемая Ирина Михайловна. Мы теперь соседи. Уж простите мою назойливость... Маша у меня молчунья, -- продолжал он, понизив голос, -- а я люблю поговорить. -- Тогда, знаете... -- в нерешительности начала Ирина, а увидев, что Николаи весь внимание, продолжала: -- Вы не присмотрите за Егором? Мне в магазин надо. Вообще я его оставляю одного, но здесь, на новом месте... Как бы он не закапризничал. -- С превеликим удовольствием! -- просиял Николаи. Ирина напутствовала Егорку: "Ты не бойся, посиди здесь, на подоконник не лазай, можешь поговорить с Григорием Степановичем", -- одела сына в курточку и вязаную шапку, чтобы не простудился, подхватила сумку и вышла из квартиры. Она спустилась в лифте, с удивлением обнаружив в нем приколотую чьей-то заботливой рукой бумажку со списком необходимых телефонов и адресов: сантехника, газовщика, прачечной, химчистки, детской поликлиники. Адреса и телефоны были здешние, Петроградской стороны. Внизу, при выходе из подъезда, действительно висело нарисованное гуашью от руки объявление, где сообщалось о собрании кооператива. Объявление тоже удивило Ирину качеством своего исполнения; раньше вешали на стене кое-как нацарапанную бумажку. На улице, вернее, в щели, ей попался постовой милиционер, который приветливо кивнул, и она, растерявшись, ответила: -- Здравствуйте... Господи, темно-то как здесь! -- Ничего, -- улыбнулся постовой, -- зато не дует! Ирина вышла из щели и направилась к Большому проспекту Петроградской стороны с забытым чувством новосела, по-хозяйски оценивая витрины, вглядываясь в прохожих. Вдруг поймала себя на мысли, что ей здесь нравится... странное чувство обновления, почти молодость... и старик этот смешной и славный... Ирина вкушала свободу. Подмерзшие за ночь лужицы на тротуарах весело потрескивали хрупкой корочкой льда. Ирина нарочно наступала на лед каблучком, испытывая забытую беспричинную радость, как в детстве -- хруп, хруп, -извилистые белые трещинки вспыхивали в прозрачном стекле льда. Она вышла на Большой, огляделась: по тротуарам текли праздные воскресные толпы. Большинство магазинов не работало по случаю воскресенья, но люди, истосковавшиеся по солнцу, высыпали на улицу просто так, без дела. -- На Зеленина яички дают, -- услышала Ирина разговор двух озабоченных бабок с хозяйственными сумками. -- Очередь большая? -- Никого нет. Я взяла два десятка к Пасхе. Потом ведь не будет. -- Ох, и верно! Пасха-то на носу! Побегу! Ирину Пасха мало интересовала, тем не менее она двинулась вслед за старушкой, рассудив, что та приведет ее к гастроному. Она шла не спеша, чтобы не обгонять семенящую перед нею бабку, а сама разглядывала прохожих, жадно всматриваясь в лица, как вдруг поймала себя на мысли: ищет мужа! У Ирины даже дыхание перехватило -- этого только недоставало! Но тут же осознала трезво: лишь только она вышла на улицу, как где-то глубоко затеплилась надежда -- вдруг встретит Женю? вдруг он где-то рядом бродит, голодный?.. И лишь она подумала это, как ее внимание привлекла фигура мужчины в коричневом плаще. Человек стоял у аптечной витрины -лица не было видно, -- он вглядывался внутрь аптеки, как бы пытаясь разглядеть, есть там кто или нет. "Он!" -- подумала Ирина, и тело ее совершило одновременно два независимых движения: верхняя часть отшатнулась и будто остановилась, в то время как ноги устремились по направлению к мужчине. Он обернулся, посмотрел тусклым взглядом и медленно пошел по проспекту, засунув руки в карманы плаща. Нет, не муж! И непохож вовсе. День сразу померк, прохожие уже не казались ей нарядными и праздничными, да и солнце затянулось чем-то дымчатым, грязноватым. Настроение у Ирины упало, она представила мужа где-то в городе, далеко... Ничего, так ему и надо! Она попыталась настроить себя воинственно, вспомнила его последние похождения -- одна Жанна чего стоит! (Жанна была чертежницей в проектном институте, где работал Демилле.) Но даже воспоминание о Жанне не смогло истребить в душе Ирины жалости и тревоги. Тогда она подумала, что Демилле, наверное, сейчас у Жанны -- конечно! куда ж ему деваться! нежится, как миленький, в постели! ему что! -- и эта мысль выдула из головы сострадание. Ирина подтянулась, снова отыскала глазами маячившую впереди старушку и устремилась за нею. В магазине Ирина купила яиц, колбасы, сыра, молока и с нагруженной сумкой пошла домой другим путем -- по проспекту Щорса. Путь этот оказался короче. Через пять минут она уже была на улице, перпендикулярной к Безымянной, то есть, собственно, на той улице, где стоял ныне дом, ибо Безымянной более не существовало. Как я уже говорил, прилетевший дом заткнул ее, выйдя своими торцами на две тихие улочки, прежде пересекавшие и ограничивавшие Безымянную. Ирина вышла из дому на первую из них -- она называлась Подобедова, -- а вернулась по второй, Залипаловой. Залипалова была пошире. Наш дом встал аккуратно, торец его был вровень с фасадами старых домов, так что не слишком бросался в глаза, несмотря на современную стандартную архитектуру. Смущало лишь то, что не существовало единой линии тротуара, ибо дом наш опустился на проезжую часть. Закругления поребриков, ранее ограничивавшие въезд на Безымянную, теперь нелепо втыкались в основание кооперативного дома в двух шагах от образовавшихся слева и справа проходных шелей. У входа в щель со стороны Залипаловой улицы дежурил другой постовой. Когда Ирина проходила мимо, он тихо осведомился: -- Вы здесь живете, гражданка? Или просто пройти? -- Живу, -- кивнула Ирина. Она успела заметить, когда подходила, что милиционер регулировал поток прохожих: одних направлял в правую щель, других -- в левую. Ирина поняла, что в правую щель допускались жильцы дома, а в левую, со стороны которой подъездов не было, проходили случайные прохожие, которым необходимо было попасть с Залипаловой на Подобедову. И вот что примечательно: ни удивленных возгласов, ни беспокойства, ни страха, ни обмороков у случайных прохожих не замечалось. Реагировали они на неожиданно возникшее препятствие довольно спокойно. Раз поставили здесь дом -значит, надо. Не нашего ума дело. Ирина поднялась в лифте на девятый этаж, причем ее попутчицей оказалась косящая одним глазом кооператорша, про которую Ирина знала, что она с пятого этажа. Было ей за пятьдесят, и она тоже, как и Ирина, держала в руках полиэтиленовый пакетик с яйцами. -- Вы на собрание пойдете? -- спросила она. -- Да, -- кивнула Ирина. -- Сегодня многое решится, -- с какой-то надеждой проговорила женщина, но что именно решится -- сказать не успела, ибо лифт достиг пятого этажа. Она вышла, сердечно кивнув Ирине, как старой приятельнице. Когда Ирина Михайловна подошла к двери своей квартиры, сердце вдруг снова забилось; представилось ей, что Евгений Викторович уже дома, в тапках, играет с Егорушкой... вспомнился он ей почему-то молодым, тридцатилетним, худым и веселым, и обида на обманувшую их обоих жизнь вдруг вспыхнула в душе неимоверной болью -- причем именно так и подумалось: жизнь обманула, судьба. Будто ни Евгений, ни она, ни та же пресловутая Жанна -- пропади она пропадом! -- виноваты ни в чем не были, а играли роль страдательную. Она секунду постояла перед дверным глазком, вслушиваясь. И правда, из квартиры доносились голоса. Ирина вошла и заглянула в комнату сына. Егорка сидел на стуле рядом с открытым окном, держа на коленях какую-то плоскую коробочку с откинутой крышкой. Напротив него, у своего окна, сидел Григорий Степанович, держа перед собой такую же коробочку. Вид у обоих был увлеченный. -- Дэ-восемь! -- крикнул Егорка. -- Ранен! -- отвечал генерал. -- Дэ-девять! -- Убит! -- Крейсер трехтрубный, -- констатировал Егор, и тут Ирина Михайловна поняла, что они со стариком играют в "морской бой", причем комплект игры был отнюдь не самодельный, а фабричного изготовления, с кораблями на магнитиках. Такой игры у Егора она не помнила, но предположить, что "морской бой" принадлежит старому генералу... Довольно нелепо. -- А, Ирина Михайловна! -- приветствовал ее Николаи. -А мы тут развлекаемся. Ваш сын меня бьет. У меня осталась подводная лодка и эсминец... -- Ка-три! -- выкрикнул Егорка. -- Убил! -- сокрушенно воскликнул генерал. Егорка сиял. -- Где же ты взял такую игру, Егор? -- спросила Ирина. -- Григорий Степанович дал, -- ответил сын. -- У меня замечательная игротека, -- кивнул старик. Ирина присела рядом с сыном. Егорка в два счета закончил уничтожение "кораблей" Григория Степановича, после чего неугомонный генерал кинул ему пару соломинок, и они совместно приступили к изготовлению мыльных пузырей. Егорка, пользуясь указаниями генерала, принес блюдечко с водою, мыло (то же проделывал в своей комнате генерал), развел его в воде, и через минуту они с генералом уже выдували друг другу навстречу радужные пузыри, которые тихо скользили вниз, в темную пропасть щели. Ирина не могла скрыть улыбку, ушла в другую комнату, там растерянно усмехнулась: вот тебе и еще один член семьи... свято место пусто не бывает. А из детской доносились восторженные возгласы: "Ну и шар! Прямо монгольфьер! Егор, ты опять меня объегориваешь!". Егорка смеялся, как колокольчик. Ирина принялась готовить обед, а когда пришло время, автоматически позвала: -- Мальчики, идите обедать! И вспыхнула, прижав ладони к щекам. Ничего себе! Она бросилась в детскую. Николаи и Егорка занимались тем, что выстукивали азбукой Морзе сообщения друг другу, пользуясь детским телеграфным аппаратом, принадлежавшим Егорке. Между окнами квартир тянулся электрический провод. -- Егорка, иди обедать, -- сказала Ирина. -- Вы извините, Григорий Степанович... -- За что? -- поднял брови генерал. -- Вырвалось у меня... -- смутилась Ирина. -- "Мальчики"? Ну, что ж. Меня это устраивает. Вполне. К сожалению, на обед прийти не смогу. То есть прилететь не смогу. Пока еще не умею летать. Но не исключено, что научусь, Ирина Михайловна, -- улыбнулся Николаи. Ирина с Егоркой пообедали. За обедом сын был в возбуждении, вызванном играми с генералом, мать же рассеянно подносила ложку ко рту, чувствуя странную заторможенность; думать ни о чем не хотелось, она лишь ощущала, что, находясь в кухоньке за обеденным столом, присутствует одновременно в комнате Григория Степановича, помнит о нем, а также бродит где-то далеко, почему-то на улице Кооперации, вблизи своего дома, там, где Егоркин детский садик, откуда вчера она забрала вещи сына, оставив заявление сторожу. Ее самой, Ирины Михайловны Нестеровой, вроде бы уже не существовало, она никак не могла собрать себя в привычное ей состояние единого целого и с горечью подумала, что это, вероятно, надолго. И если мысли о муже не казались ей удивительными, то неожиданное присутствие в душе чудаковатого старого генерала озадачивало. Но Ирина чувствовала -- он здесь, через комнату, за узким провалом щели. И это не было ей неприятно. -- Папа скоро приедет? -- Егорка поинтересовался деловито, без особой озабоченности, точно появление отца было делом решенным, весь вопрос во времени. -- Не знаю. Наверное, нет, -- ответила Ирина. -- Я еще с дядей Гришей поиграю. Можно? -- С дедушкой Гришей, -- поправила мать. -- С дедушкой? -- удивился Егор. -- Он разве наш дедушка? Дедушка в Севастополе живет. Ирина почему-то смутилась. Не дедушка, а дядя. Большая разница. Она со страхом поняла, что и сама с момента знакомства восприняла генерала иначе, чем требовали обстоятельства. "Господи! Ему же шестьдесят пять лет! Он же на тридцать лет меня старше!" -- подумала она. -- Егор, я тебя прошу звать его Григорий Степанович. Только так, -требовательно сказала она. Ирина вымыла посуду, слыша, как Егор в своей комнате о чем-то оживленно беседует с Григорием Степановичем. Потом до нее донесся бархатистый голос: -- Ирина Михайловна? Вы готовы? Без четверти три! Ирина быстро привела себя в порядок, через несколько минут они с Егоркой спустились вниз и прошли по щели к выходу на Подобедову улицу, где их уже ждал Николаи. Он был в сером макинтоше и велюровой шляпе. -- Знаете, я думаю, что Егору на вашем собрании делать решительно нечего, -- мягко сказал генерал. -- Мы отведем его ко мне... -- Нет-нет, -- быстро воспротивилась Ирина. -- Хорошо. Тогда здесь рядом есть прекрасная детская площадка. Пускай поиграет там. Ты согласен, Егор? -- обратился он к мальчику. Егор пожал плечами. -- А вы скоро? -- спросил он. -- Скоро, -- сказал генерал. -- Ну, ладно... -- Вот и молодец. Вечером мы тебя поощрим боевыми стрельбами. -- Это как? -- у Егорки загорелись глаза. -- Увидишь. Николаи взял Егорку за руку и повел на детскую площадку. Ирина не противилась. Все происходило как-то помимо нее. Привычка решать самой свои дела, выработанная годами жизни с Евгением Викторовичем, вдруг пропала куда-то, будто растворилась в обволакивающем голосе старого генерала. Лишь ум вяло сопротивлялся: "Почему он решает? Почему "мы"? На каком основании?" Но она чувствовала, что слова генерала ей не в тягость. Вот уж не ожидала найти в себе покорность -- с Женей же все наперекор, во всех мелочах, прежде всего в мелочах... И что самое удивительное -- ей эта покорность нравилась. На детской площадке сидели мамы с колясками, резвились пацаны. Генерал пристроил Егорку в футбольную команду -- его послушались, Егор был принят -- и, взяв Ирину под руку, повел к школе. Шли они неторопливо; их обгоняли кооператоры, спешившие на собрание. Бодрой рысью промчались Светики, разом оглянулись на Ирину с генералом, и ошеломляющая догадка озарила их лица. Конечно, в такой ситуации Светики не могли рассказать Ирине о встрече с ее мужем, но и в любой другой ситуации они хранили бы молчание. Обогнала их и чета Вероятновых. Инженер Вероятнов сжимал в кармане текст своего выступления на собрании, волновался, посему не обратил внимания на странную пару, зато жена обратила и, толкнув локтем супруга, прошептала: -- Ирина-то с кем! Смотри!.. Она что -- с Демилле развелась? Ну, дела! В коридорах школы была воскресная тишина. Ирина и Григорий Степанович поднялись на четвертый этаж и прошли к дверям актового зала. Слева и справа со стен смотрели на них портреты; Ирина заметила, что среди них нет привычных лиц великих писателей -- фотографии явно любительские, но увеличенные; на них запечатлены были люди в военной форме. -- Кто это? -- спросила Ирина. -- Почетные пионеры здешней дружины, -- ответил он. Вдруг Ирина увидела на портрете знакомое лицо. Она приостановилась от неожиданности, ибо лицо это -- она могла поклясться -- было чрезвычайно ей знакомо, но где и когда она встречала его?.. С фотографии смотрел молодой бравый капитан с круглой лысой головой и улыбающимися глазами. Фуражку он держал в руке, а ногой оперся на лафет небольшой приземистой пушки с длинным стволом. На гимнастерке капитана блестела Звезда Героя. Ирина перевела взгляд на генерала, будто желая справиться о незнакомом капитане, и вдруг увидела перед собою то же самое улыбающееся лицо, только в морщинах. Лишь глаза блестели так же молодо, как на фотографии. -- Вы?.. -- еле слышно выдохнула она. -- Я, Ирина Михайловна. Я... -- развел руками Николаи. -- А что делать? Ирина подошла ближе и разглядела под портретом сделанную на машинке подпись: "Герой Советского Союза Григорий Степанович Николаи". -- Пойдемте, пойдемте, Ирина Михайловна, -- заторопился Николаи. -Ничего интересного... -- Так вы Герой... -- задумчиво произнесла Ирина, не отрывая взгляд от фотографии. -- Ну, какой я герой! Помилуйте! Посмотрите на меня, -- рассмеялся Григорий Степанович. Ирина повернулась и пошла к залу, в двери которого втекала струйка притихших кооператоров. Глава 16
ОБЩЕЕ СОБРАНИЕ На сцене актового зала стоял стол, покрытый красным куском материи для транспарантов. За столом сидели трое: румяный толстощекий полковник милиции с орденскими планками на кителе, худощавый человек в сером костюме без каких-либо значков, с черными глазами и спадавшей на лоб косой прядью, напоминавшей воронье крыло; третьего Ирина Михайловна хорошо знала -- это был ее сосед, председатель Правления кооператива Василий Тихонович Вероятнов. Ирина и Николаи уселись в задних рядах у прохода. Генерал принялся с любопытством оглядывать публику. Над залом стояло равномерное жужжание голосов. Прямо перед Ириной уселась незнакомая женщина в панбархатном платье. Полные плечи, распиравшие панбархат, часто вздымались от шумных вздохов, которые женщина издавала. Ирине показалось, что этими вздохами женщина желает привлечь к себе внимание. Между тем Вероятнов, пошептавшись о чем-то со своими соседями по президиуму, встал и открыл собрание. Он предоставил слово полковнику милиции Федору Ивановичу Коломийцеву. Зал притих. -- Вы уже знаете, товарищи, что прошлой ночью случился... случилось че-пэ, скажем так, -- начал Коломийцев, выйдя из-за стола президиума к краю сцены. Держался он уверенно, чуть ли не весело. Слегка улыбался, отчего упомянутое ЧП приобретало не совсем серьезный характер. -- Как мы на это дело смотрим?.. Мы смотрим так, что ничего невероятного не произошло. Вы столкнулись с редким явлением природы, верно? Но все живы-здоровы, разрушений нет, чего, как говорится, и другим желаем! Коломийцев не удержался и подмигнул залу. Кое-где заулыбались. -- Какова моя задача? Моя задача, так сказать, чисто научная. Мы ведем большую работу по выяснению причин происшествия, нам уже многое известно... При этих словах сидевшая впереди женщина издала вздох такой выразительности, что кооператоры в радиусе нескольких метров оборотились к ней. -- Валентин! -- глухо прошептала Завадовская (это была, конечно, она), прикрывая ладонями лицо. -- ...Но работа еще предстоит большая, нам не все до конца ясно. Наверное, вы знаете, что современная наука достигла огромных успехов. Но не все, товарищи, ей известно. Не все тайны раскрыты... Полковник намеренно уводил разговор от конкретных фактов, в то время как многие из кооператоров еще томились в неведении относительно всего происшедшего. Легко понять: почти все спали той ужасной ночью, в суматохе регистрации и последующих суток ничего достоверного узнать не удалось, да вот и сейчас официальное лицо начинает распространяться о какой-то науке! Коломийцев был прерван возгласом: -- Товарищ полковник! А все-таки -- как мы здесь оказались? -- Очень просто, товарищи! -- бодро начал Коломийцев, но осекся. По сути-то он был прав -- дом оказался на Безымянной наиболее простым способом из мыслимых. Но честно сказать об этом массам полковник считал недопустимым. -- Вот, например, в Техасе... в одна тысяча девятьсот двенадцатом году... -- полковник достал из кармана записную книжку, взглянул в нее, уточняя дату -- ...смерч, или по-американски торнадо, поднял в воздух живую корову и перебросил ее за несколько километров от фермы, не повредив... -- Значит, был смерч? -- крикнул тот же голос. -- Смерча не было, товарищи. Смерчей у нас не бывает. -- А что? -- не унимался голос. Полковник подошел еще ближе к краю сцены, стараясь отыскать глазами вопрошавшего. Ему это не удалось. Тогда Коломийцев сделал короткий взмах рукою -- мол, была не была! -- и, понизив голос, сказал: -- Ваш дом подвергся действию телекинеза. Зал загудел, а Клара Семеновна издала короткий и пронзительный стон, после чего ее плечи обмякли. -- Что с вами? -- наклонился к ней генерал. Завадовская бессильно покачала головой. А по залу гуляло: телекинез... теле... кино... текеле... келез. Не все кооператоры понимали значение слова -- тут и телевидение, и кино... При чем здесь кино? Федор Иванович сжал губы, давая понять, что распространяться на тему телекинеза не имеет права. Гул нарастал, то там, то тут слышались выкрики: -- Как это? Объясните! -- Кто это сделал? -- Кто двигал?! Зачем?! -- Это не телекинез, а нуль-транспортировка! -- выкрикнул юный голос, по-видимому, любителя фантастики, но ему не вняли. Нуль-транспортировка была явлением еще более темным, чем телекинез. Внезапно Клару Семеновну Завадовскую сорвало со стула, будто она сама подверглась действию телекинеза, и кооператорша панбархатной молнией метнулась по проходу к сцене. -- Разрешите! Разрешите мне сказать! Противодействовать ей было бессмысленно. Коломийцев лишь развел руками и отступил к столу. А Клара Семеновна взлетела по ступенькам наверх и, обернувшись к залу, сделала решительное и непонятное заявление: -- Валентин Борисович -- заслуженный человек! Он не мог! Не верю... Товарищи, со всеми может случиться. Ну, обнаружили у него это... Так что же? Еще ничего не значит! Она повернулась к полковнику и помахала в воздухе указательным пальцем. -- Ни-че-го! Запомните! В зале смеялись, негодовали, недоумевали. Слов Клары Семеновны уже не было слышно. Полковник не растерялся, подскочил к Завадовской и увел ее за кулисы, что-то по пути объясняя. Вскочил с места взволнованный Вероятнов, поднял раскрытую ладонь... Лишь человек с "вороньим крылом" сохранял полное спокойствие. Он смотрел в зал усталым взглядом понимающего все человека. Повинуясь жесту Вероятнова, зал притих. -- Слово имеет Игорь Сергеевич Рыскаль, -- сказал Вероятнов. Рыскаль встал, опершись костяшками пальцев на стол. Перед ним лежал блокнот. Он дождался полной тишины зала и в этой тишине глухо прочитал следуюший текст: -- "В ночь с пятницы на субботу, в три часа пятнадцать минут, кооперативный дом номер одиннадцать по улице Кооперации по неустановленным пока причинам оторвался от земли, взлетел вертикально вверх на высоту примерно ста метров, после чего полетел в направлении Тучкова моста, где приземлился так же вертикально на проезжей части Безымянной улицы вместе со всеми, находящимися в данный момент в доме. Человеческих жертв и повреждения материального имущества не установлено". Таковы факты, товарищи. Мертвая тишина в зале достигла такой степени концентрации, что стало слышно, как за окнами лопаются весенние почки тополей, вытянувшихся до четвертого этажа школы. Из-за кулис выглянуло лицо полковника Коломийцева. Он с изумлением посмотрел на майора. Немая сцена продолжалась несколько секунд. И те, кто знал о перелете дома, и те, кто догадывался, и те, кто не верил, -- разом поняли по убедительному усталому тону Рыскаля, что случившееся -- натуральный факт, не подлежащий отмене. А Игорь Сергеевич, дождавшись, пока эта мысль проникнет в глубины сознания кооператоров, продолжал: -- Научная сторона вопроса нас с вами касается мало. Даст Бог, Федор Иванович с этим разберется. Мы должны подумать, что нам делать дальше? Как жить? К этому я вас призываю, товарищи. Рыскаль сел. Вероятнов искоса взглянул на него и неуверенно предложил желающим выступать. Первой, как и следовало ожидать, по проходу к сцене двинулась Светозара Петровна Ментихина. Она шла, глядя прямо перед собой, с решимостью и уверенностью, берущими свое начало в легендарной кимовской молодости. По истертому полу актового зала стучали каблучки ее маленьких, отороченных мехом сапожек, называвшихся когда-то "румынками". Мех сапожек у щиколоток придавал Светозаре Петровне некую легкость и, я бы сказал, святость, ибо казалось, что она не идет, а летит над полом на маленьких пушистых крылышках. Светозара Петровна взлетела на этих крылышках по ступенькам, назвала Вероятнову свою фамилию и номер квартиры (он и без того знал), после чего вдруг резко обернулась к залу, отбросив прямую руку назад, насколько это было возможно. Перед изумленными кооператорами предстала уже не знакомая старушка-общественница, а женщина-трибун, нечто вроде комиссара из "Оптимистической трагедии". -- Товарищи! -- начала Светозара Петровна, закинув вверх старческое лицо, по которому уже ползли две светлые крошечные слезинки. -- Товарищи! -- пел ее голос, в котором слышалась музыка Дунаевского из кинофильма "Светлый путь", и задор "Синей блузы", и рабфаковская убежденность. Светозара Петровна отбросила от себя полвека (тем самым решительным движением руки назад) и на глазах превратиласъ в юную комсомолку. -- Нам, комсомольцам тридцатых годов, не стыдно смотреть в лицо товарищам! За нашими плечами пятилетки индустриализации, война, восстановление народного хозяйства. Мы всегда были на самых трудных участках. Трудностями нас не испугаешь! Я хочу, чтобы молодые товарищи прислушались. Вот вам случай показать, на что вы способны! -- Что вы конкретно предлагаете? -- донесся насмешливо-ленивый возглас из зала. -- Сплоченность. Решимость. Убежденность, -- сказала Ментихина, сопровождая каждое из этих слов энергичным жестом. Григорий Степанович, как заметила Ирина, слегка поморщился. -- Ну зачем она так... -- недовольно прошептал он. -- Сейчас она все испортит. -- Дисциплинированность! -- выкрикнула Светозара Петровна. В зале раздались смешки, которые лишь раззадорили старушку. Она выбросила руку вперед и начала рубить ребром ладони воздух, будто отделяя друг от друга фразы, которые падали в зал на головы кооператоров. -- Чистота на лестницах! Прекратить курение в лифте! Не проталкивать в мусоропровод крупные предметы! Покрасить балконные ящики в единый цвет! Создать в каждом подъезде группы взаимопомощи! Участвовать в работе дружины! Не допускать распития в подъездах спиртных напитков. Не допускать пения подростков!.. В зале поднялся невообразимый галдеж, в котором утонули призывы Светоза