Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
 Данное  художественное  произведение    распространяется    в
 электронной форме с ведома  и  согласия  владельца  авторских
 прав  на  некоммерческой  основе  при   условии    сохранения
 целостности  и  неизменности  текста,   включая    сохранение
 настоящего  уведомления.  Любое  коммерческое   использование
 настоящего текста без ведома  и  прямого  согласия  владельца
 авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
---------------------------------------------------------------
 С  откликами,  вопросами  и  замечаниями  автору,  а так же по
 вопросам  коммерческого  использования  данного  произведенияя
 обращайтесь  к  владельцу  авторских  прав  непосредственно по
 email адресу: Tjurin@aol.com ;
 или  к  литературному  агенту автора -- Александру Кривцову:
 Литературное агентство "Классик"       Тел: (812)-528-0083
 Email:   sander@stirl.spb.su       FidoNet: 2:5030/581.2
---------------------------------------------------------------
 Официальная авторская страница Александра Тюрина
 http://www.sf.amc.ru/tjurin/
 © Copyright (C) Александр Тюрин, 1997
---------------------------------------------------------------




     Стояла ледяная осень 19.. года, года интересного тем,  что  никто  не
знал, чем он кончится. И кончится ли вообще.  Как  обычно  толпа  вдыхала,
раздувая ноздри, запах жестокости.  Как  обычно  худосочная  интеллигенция
маялась от своего невежества.
     Некоторые граждане, которые  соскучились  по  мужской  ласке  вождей,
скапливались на главной площади города и, широко разинув рот, требовали их
воскрешения. Но литератор Боря Лямин рот раскрывал только, чтобы  влить  в
себя  популярную  жидкость,  ублаготворяющую  сознание.   Веяние   времени
заключалось  в  том,  что  он   нередко   пытался   проехаться   за   счет
собутыльников. Те в долгу не оставались. Поскольку такие дела не клеились,
друзья вели себя  злобно.  И  как-то  раз,  когда  наступил  черед  всяких
подначек, один вредный собутыльник подпустил Боре:
     - Мы все устали от твоей талантливой прозы. Нас всех от  нее  тошнит,
поэтому больше не жди похвал. Заставьте меня пялиться на "Мону Лизу" сорок
восемь часов в сутки и кончится это тем, что я разорву шедевр и  использую
его не по прямому назначению. Хватит тебе, Борис, быть  глистом,  пора  на
простор. Ты понимаешь, о чем я лопочу?
     - Понимаю. О чем? - послушно отозвался Боря.
     - Издай ты книжку, лопух. Связи, блат, блют, партийность,  народность
- ничего этого на нынешний день не требуется. Завтра все может  изменится,
а сегодня - деньги на бочку и вперед.
     - Издать? Это как? - Лямин чувствовал, что у него не дрогнула ни одна
извилина в мозгу.
     - Сядь да покак, Борис. Едва четыре тысячи  баксов  облагородят  твой
пыльный карман, сможешь  ты  стать  солнцем  русской  литературы,  могучей
кучкой.  Если,  конечно,  тебя  удовлетворит  умеренный  тираж  и  ты   не
собираешься как лампочка Ильича проникать в каждую избу. Совет я тебе  дал
бесплатно, пользуйся. Постарайся вытянуть из колоды трех-четырех "тузов" -
я про жирные кошельки. Соображаешь?
     Свет понимания по-прежнему  отсутствовал  в  тусклых  глазах  Бориса,
поэтому советчик продолжил.
     - Пошарь в записных книжках - могут пригодиться какие-нибудь дорожные
попутчики с большими чемоданами,  одноклассники,  которые  продавали  тебе
жвачку  за  рубль,  ребята  с  твоего  курса,  что  круто  взвивались   по
комсомольской  или  партийной  линии.  Почти  все   они   сейчас   обросли
финансовыми жирами. Попробуй поверить: люди, близкие тебе  не  более,  чем
зулус Мандела, могут быть связаны с тобой кредитной ниточкой.  Попаси  их.
Или я тебя не уважаю. Или мы все тебя не уважаем.
     Слова  запали,  вернее  провалились  в  душу  Бори,  недаром  же  она
напоминала то ли погреб, то ли колодец.  Полумолодой  полухудой  полулысый
литератор Лямин давно уже отставил мечты  о  вхождении  на  книжные  полки
районных читален и пробавлялся тем, что сочинял предисловия, междусловия и
послесловия к книгам более весомых товарищей по писательской  партии.  Или
переписывал  на   удобоваримый   манер   невнятные   переводы-подстрочники
забугорных эпопей-опупей про мужиков с большими мечами и  баб  с  большими
сисями. Но если попробовать?..
     Альфред Мамедович Гасан-Мамедов запросто мог отвалить полторы  тысячи
"зеленых" и не моргнуть ни одним своим  глазом-черносливом.  Знакомство  с
ним состоялось лет пять назад в сухумском самолете, когда джигиты  еще  не
брались за базуки и фаустпатроны, а приторговывали на базаре хурмой по три
рубля.  Во  время  авиарейса  Боря  с  Альфредом  то  и  дело   устраивали
социалистическое  соревнование.   Пытались   обставить   друг   дружку   в
стихотворчестве на тему толстых южных ляжек и низких попок своих попутчиц.
Тогда и обменялись телефонами - не поймешь зачем,  учитывая,  что  Альфред
являлся инструктором комсомольского райкома, Боря же - вольным тунеядцем.
     А нынче железная дорога, отняв последние деньги, доставила Лямина  на
станцию Репино. Дальше, по правой крайней тропке, он двинулся сам. (Налево
когда-то находился спортлагерь пароходства, где в палатках  визжали  из-за
половых извращений моряцкие девки - страдали  за  чемоданы  с  "монтаной".
Туда Бориса  пускал  пожить  приятель  -  мастер  спорта,  но  приходилось
отрабатывать гостеприимство, безуспешно сдавая нормы ГТО.)
     Хозяин для затравки похвалился  домом-виллой.  Экскурсия  началась  с
андерграунда, то  есть  подвала,  где  располагались  пинг-понг,  сауна  и
электрогитара с усилителем фирмы "Фендер".
     И   дальше    с    выпендрежем    и    чувством    самоудовлетворения
демонстрировались  первоэтажные  охотничьи  трофеи  (рога,   спиленные   у
невезучих  лосей  и  невеселые  головы,  отнятые  у  мишек),  второэтажная
электроника  (утробно  урчащая,  жалобно  попискивающая,  заманивающая   в
душещипательные компьютерные миры),  третьеэтажные  сортиры  с  ароматными
унитазами в  голубой  горошек  и  музыкальными  бачками.  После  экскурсии
уважаемый хозяин завел возможно уважаемого гостя  в  гостиную.  И  там,  у
камина,  заслоненного  решеткой,  свистнутой  со  старинной  могилы,  стал
выведывать творческие планы. Затем на пару и  даже  несколько  соревнуясь,
хозяин и гость распатронили некоммерческую и коммерческую литературу  всех
времен и народов за поверхностность, жалкие  претензии  на  глубокомыслие,
убогий список сюжетов и  дешевую  игру  на  эмоциях.  Затем  Альфред  взял
рукопись Лямина и наугад заглянул в нее.
     "Холмс-младший [сын знаменитого сыщика от миссис Хадсон, тоже сыщик -
А.Т.]  отложил  в  сторону  виолончель,  бросил  в  рот  горсть  ассамской
цветочной пыльцы и запил ее "скотчем" (на два пальца) с содовой.
     -  Vutson  (Ватсон),   -   обратился   он   к   своему   собеседнику,
расположившемуся в соседнем типично викторианском кресле.
     - Watson (Уотсон), sir, - отозвался тот.
     - Правильно, Уотсон. Я придал своему голосу русский акцент.
     - А я очень люблю русскую литературу.  Помните,  "то  как  зверь  она
завоет, то подарит три рубля..."
     - Dear friend, мы  все  ее  очень  любим,  но  что  вы  еще  заметили
необычного?
     Уотсон-младший [сын того самого Ватсона, тоже доктор -  А.Т.]  сделал
затяжку из турецкого чубука  и  подумал:  "Где  иллюзия,  где  явь?  Более
правдиво то, что я чувствую, вдохнув обычный воздух  или  втянув  ноздрями
пряный дым малайского табака? В одном случае в моем мозгу  выделяются  эти
вещества, в другом те. И по какую сторону истина?..
     - Ничего необычного я не заметил, Холмс. Ровным счетом.
     - Я бы не сказал, что такой ответ меня  порадовал,  -  Холмс  пожевал
бетеля и, извинившись, сплюнул длинной красной слюной на ковер. -  Сегодня
утром, когда я зашел в кабинет - через пять минут после вас  -  в  воздухе
был запах хорошо смазанных сапог.
     - Но в Англии никто не носит смазанных сапог.
     - Вот именно. Следовательно запах оставил здесь "товарищ" из СССР.
     - Towarizsch (Тоуварижч)? - переспросил Уотсон, - русский?
     - То-ва-рищ. Советский. Это слово происходит  от  тюркского  "товар",
что значит, по-нашему, по-английски, скот.
     - Но чем этот "владелец скота" здесь интересовался?
     - Может быть папкой с материалами об убийстве начальника водонапорной
станции в Ист-Энде.
     - Холмс, я не  понимаю.  Какое  отношение  советский  может  иметь  к
лондонскому водопроводу?
     - Нынче советский в Англии скорее всего агент ГПУ. Не  забывайте,  на
дворе - 1926 год.
     - Хорошо, old fellow, больше не забуду.
     - А водопровод, Уотсон, в принципе - оружие массового поражения, ОМП.
     - В самом деле, что вы говорите!  -  ошеломленный  джентльмен  втянул
слишком большое облако дыма и, испытав приступ кашля, задумался о  газовых
атаках времен первой мировой.
     - Не такие уж крупные дозы  химических  веществ,  введенные  в  воду,
могут серьезно изменить миллионы лондонцев. Их поведение, темперамент. Эти
химикалии сродни по воздействию недавно открытым ферментам, что выделяются
железами внутренней секреции и управляют человеческим организмом.
     - Но зачем? - Уотсон чисто английским движением поднял брови домиком.
     -  Вы  знакомы  с  историей  последней  русской  смуты?  Люди   легко
поддавались  внушению,  теряли  контроль  над  собой,  кричали,  ругались,
впадали в истерику. Совсем как наши футбольные фанаты. Русские  точно  так
же хотели отправить судей, то есть власть имущих, на мыло,  точно  так  же
требовали изменить счет игры, то есть переделить собственность...
     Уотсон покрутил кончики усов, что было у него признаком сомнения.
     - Вы считаете, что руководящие "товарищи"  спаивали  какой-то  химией
толпы пролетариев? Не было ли достаточно убеждения, демагогии?  А  желание
поверить красивым "около-райским" лозунгам не объясняется ли тремя  годами
неудачной, всем осточертевшей войны.
     - Вовсе я так не считаю, дружище Уотсон. Тогда блокировка  умственной
активности включалась иначе. Да, действительно,  Англия  двадцать  шестого
года отнюдь не Россия семнадцатого. Но механизм блокировки  существует.  И
его можно задействовать химическим способом.
     - Вы полагаете, Советы синтезировали какие-нибудь  вещества,  которые
способны переиначить британские умы?
     Холмс ответил не сразу, потому что скручивал сигарету с марихуаной.
     - Не обязательно синтезировать. Можно просто найти.  Уотсон,  вас  же
видели во Внешней Монголии и внутренних районах Бразилии. Колдуны и шаманы
применяют различные средства  для  укрепления  своей  психической  силы  и
ослабления сопротивляемости у благодарной, так  сказать,  публики.  Взять,
например, сок мухоморов или водяного растения  аяухаски.  Конечно,  и  мне
странно, что все  необходимое  для  возбуждения-торможения  психики  можно
найти на лоне природы. Но надо честно признать, что в этой  самой  природе
произрастает система ключей  и  замков  к  нам,  горделивым  двуногим.  И,
пожалуй, первобытные дикари разбираются в ней получше британцев, хоть и не
носят подштанников.
     - Я где-то слышал, Холмс - может на улице - что химическая сигнальная
система  самая  древняя.  Вдруг,  тот  или  иной  большевистские  лидер  -
существо, что способно  выделять  ферменты  страха  и  возбуждения?  Когда
человек толпы ловит их своими носовыми рецепторами, то у него  затемняются
некоторые зоны мозга, предположительно  левополушарные,  ответственные  за
позитивное  логическое  мышление.  Так  что,  получается,  товарищи  вожди
происходят по прямой линии от муравьев и термитов.
     -  Не  будем  углубляться.  Тем  более,  что   с   Советами   у   нас
дипломатические отношения... Ага, миссис Хадсон, то  есть  мама,  принесла
свежие  газеты...  Значит,  пора  обедать...  А  ведь  произошло   кое-что
действительно интересненькое, Уотсон.
     - Что именно? Королева свалилась с горшка и  сломала  корону  в  трех
местах?
     - Сегодня, то есть 4 мая 1926 года от  Рождества  Христова  в  Англии
началась всеобщая забастовка. Из  незанятых  полезным  трудом  формируются
полчища тех, кто ищет социальной справедливости. Вот,  пожалуйста,  газета
"Таймс"  принесла  ужасное  известие:  толпа  возбужденных   профсоюзников
ворвалась в кондитерскую и выдернула кофе со сливками из-под носа  пожилой
дамы.
     Тут Уотсон впервые побледнел.  А  Холмс,  как  обычно,  не  переменив
спокойного выражения лица, продолжил:
     -   Я   заинтригован,   неужели   существует    формула    социальной
справедливости? Форд эксплуатирует рабочих. А они его нет? Ведь пришли  на
готовенькое; идея, организация, техника - все его."


     Альфред посидел с полминуты, подбирая нужные слова.
     - Ладно, сойдет, хотя зачем этот 26 или там 17 год? Кому  они  сейчас
нужны?  -  наконец  произнес  вилловладелец  уверенным  голосом  издателя,
принимающего текст  у  робкого,  бледного,  влажного  автора.  -  Надо  бы
что-нибудь попроще. Про то, как Петя изменил с Машей, Наташа с Васей, Петя
с Наташей, Маша с Васей и, наконец, Петя с Васей и Маша с Наташей. Или про
то, что рэкетиру Пете стало скучно и он принялся  бить  кооператора  Васю,
однако работать в одиночку  было  неинтересно  и  Петя  позвал  на  помощь
рэкетира Колю. Вася же, сговорившись с Колей, взял да угрохал Петю... Ну и
так далее.
     Потом хозяин все-таки вынул из сейфа  кулек  туго  набитый  жеванными
отечественными купюрами, эквивалентными полутора тысячам баксов.
     - Как придать силу рублю? - задумался он.
     - Отдай его мне, - подсказал Боря чудодейственный рецепт.
     - Ну, пользуйся,  -  вилловладельцу  хватило  всего  лишь  записки  с
Бориным обязательством - вернуть через три месяца с 30% "наростом".
     - А если я потеряюсь? - пошутил Боря.
     - Я тебя поймаю, - тоже пошутил  Альфред.  -  Как  предпочитаешь,  на
живца или блесну?
     И должник понял, что его обязательно найдут, поэтому  волноваться  за
кредитора не стоит. Как колобок прокатился Альфред сквозь все исторические
передряги и просто увеличил свой вес, сменив прежний  пронзительный  облик
молодежного заводилы на мудрый вид тихого воротилы. И  это  естественно  -
Боря решил не завистничать - просто прежняя верхушка поменяла перья власти
на  шерсть  богатства.  Могло  быть  и  хуже.  К  тому  же  стал   Альфред
цивилизованнее. Раньше от него пользы  было  как  от  таракана,  а  теперь
Гасан-Мамедов поддерживает прогресс в Борином лице.
     В довольно приподнятом настроении Лямин  побродил  с  прихлебываниями
пива по загородной местности. А когда вернулся домой, чтоб  еще  увеличить
дозу счастья, позвонил художнику Васе Тряпичкину -  занудливому  алкашу  с
бельмом  в  глазу,  которому  природой  было  скупо  выделено  лишь   одно
положительное свойство. Зато какое! Из его пальцев - отростков деревянного
цвета, пропитанных беломорным духом  -  выходили  такие  сочные  картинки,
такие кости, черепа, мускулы, сухожилия и режущие предметы, что  жизненная
правда бледнела перед ними, а по телу зрителя  пробегали  зуд  и  щекотка.
Этот неприятный тип, бывший мясник, бывший  работник  морга,  мог  сделать
вашу книжку приобретаемой народом на "ура", даже если б  состояла  она  из
одних тягучих соплей.
     Боря  набрал  номер  и  услышал  громкий   алкогольный   бред.   Бред
продолжался пять минут, касался разных  тем  и  не  собирался  затыкаться.
Первый вывод, который напрашивался - "бабки" на пьянку у Василия  нашлись.
Наконец, Тряпичкин немного охрип, успокоился и доложил, что  навестил  его
некий Гасан-Мамедов.  Предложил  срочную  работу,  кинул  на  стол  аванс.
Который в два раза больше, чем весь гонорар от Бори.  Серьезный  заработок
светил Тряпичкину. И бредил он оттого, что колымить на  Гасан-Мамедова  не
хотелось и  что  пришлось  так  по-жлобски  Бориса-собутыльника  наколоть.
Однако, отказаться от весомых монет - совесть не  подымалась.  Ведь  питие
требует жертв. А без пития вся жизнь  покажется  одной  огромной,  невесть
зачем приносимой жертвой.
     Тут настал черед Борису выдавить нутряной беспомощный стон и шмякнуть
трубой телефонной об стену. Без Тряпичкина книга теряла  втрое.  Получится
ли вернуть "нарост" Гасан-Мамедову? А сам долг?
     Стоп, движок. А если Гасан-Мамедов сам  устроил  так,  чтоб  Боря  не
сумел отдать тяжкий долг? От кого этот сраный Альфред узнал о  Тряпичкине?
Да от самого Бориса. Гасан-Мамедов выудил из него  все,  что  может  затем
сыграть.  После   чего   подлец-миллионщик   как-нибудь   догадался,   что
тряпка-Тряпичкин самое важное  звено  в  издательской  цепочке.  Зная  эту
дурацкую фамилию, выяснить место проживания для ушлого Гасан-Мамедова было
делом детсадовским.
     Да, сошлись  концы  с  концами  и  очень  фиговый  узел  образовался.
Гасан-Мамедов  сделал  все  необходимое,  чтобы  Боре  вовек  с   ним   не
рассчитаться. Долговые проценты будут расти как бамбук в мокрую погоду,  а
гнусавый  голос  по  телефону  станет  периодически  угрожать  расправами,
переломами и сотрясениями.
     Значит, Гасан-Мамедов хочет ввергнуть свободолюбивого Борю  Лямина  в
зависимость, обратить в холопское звание, приковать к веслу на  галере.  И
это в лучшем случае. В худшем - прикажет накрутить из Бори фарш. Лямин еще
добросовестно  понапрягал  свои  лобные  доли.  А  выходило  только  одно:
Гасан-Мамедов - гад и в том вся суть.
     Боря Лямин был невротик. Он был ранен в нервную систему  при  обороне
своей "суверенной территории"  еще  во  времена  владычества  "товарищей".
Беспокойство сейчас распространилось по  всему  телу,  залезло,  пользуясь
давно подогнанными ключами, в каждую клеточку. Боря заметался  по  комнате
как зверь по узкой клетке в провинциальном  зоопарке,  забросал  стульями,
вулканически задымил сигаретами, захлебал  водку  и  воду,  замедитировал.
Однако, не легчало. Да как могло полегчать, если  на  личность,  сроду  не
ходившую  под  седлом,  набросил  уздечку  какой-то   прохвост!   Прохвост
захомутал Борю, воспользовавшись одной единственной его слабостью -  тягой
к печатанью.
     Средства, даже самые транквилизаторские, не успокаивали. Тогда  Боря,
метнувшись,  схватил  газету,  уже  отправленную  в  санузел.  Судорожными
движениями выдернул страницу, полную рекламных воплей,  и  в  ней  выискал
беспокойным   своим   взором   телефон    близлежащего    врача-психиатра,
предлагающего услуги в наведении здоровья на мозги.
     Врач явился через полчаса,  вежливый,  внимательный,  поинтересовался
событиями из далекого детства, включая занятия  онанизмом  и  ковыряния  в
носу, после чего определил способ снятия  напряженки.  Десять  шприц-ампул
японского препарата сцеволин (имечко,  надо  полагать,  в  честь  римского
джигита Сцеволы, который спокойно, без выкриков поджарил свою руку  вместо
шашлыка, чтобы показать врагам, какие они суки).  Колись  таким  снадобьем
через день, также при оказии, и за пару недель превратишься из  визгливого
невротика в нечто похожее на утес. А все вокруг станет  тучками  на  твоей
груди. Причем сцеволин не наркотик, к нему нет привыкания,  после  него  -
никакой ломки. Эта штука, напротив, высвобождает страхи с фобиями,  отчего
ты делаешься не более закомплексованный, чем свежевылупившийся цыпленок.
     Лямин отслюнявил гонорар и врач не без удовольствия на лице вышел  за
дверь. Боря тут же потянулся к ампулам и обнаружил, что тех не десяток,  а
вся чертова дюжина. Ошибся, докторишка-лопух.  Ладно,  через  пару  недель
может и получит излишек назад.
     Лямин укололся и наступило успокоение... Впрочем,  наступило  оно  не
сразу. Тело сперва  сделалось  горячим  как  чайник,  казалось,  даже  пар
повалил из ушей и  носа.  Грипп,  тиф  или  какая-другая  лихоманка?  Боря
тоскливо перебирал сведения медицинского  характера  -  судя  по  газетам,
сейчас разных хворей больше чем мух на потолке.
     Болезнь быстро усугублялась - жар, напоминающий вязкую тягучую  жижу,
собрался где-то  в  районе  темечка.  Голова  так  накалилась,  что  мысли
принялись с треском лопаться.  Потом  в  ней  словно  разошлись  полюса  -
источники напряжения - отчего, как прибредилось Борису, посыпались разряды
и высветился некий конус. Конус не только сиял, но и вроде был вставлен из
ниоткуда в обычное пространство. И вот под действием разрядов, садящих  из
башки, как из неисправного трансформатора, во "вставке" закрутился  вихрь,
который чуть погодя сгустился в волокна,  а  те  уже  сплелись  в  смутную
фигуру.
     Нежданно-негаданно образовался мужик  в  плаще!  (Развевающиеся  полы
отчасти напоминали черные крылья). И тут Борис,  хочешь  не  хочешь,  стал
перетекать  в  новоявленное  привидение  -  словно  сам   был   током,   а
переключатель направил его из одного проводника в другой. Потекли  зрение,
слух, нюх, уцелевшие мысли. Когда ток закончился, Боря  почувствовал  себя
стоящим. А собственное лежащее тело осталось лишь зыбким пятном.
     Лямин не слишком удивлялся чрезвычайному происшествию, потому что был
захвачен одним стремлением. Его воля кипела  и  пыталась  пробиться  через
затычку на своем пути. Не нужен этот Альфред!
     Опустилось какое-то затемнение, похожее на большой бархатный занавес,
а когда он поднялся, то Борис обнаружил себя на платформе станции  Репино.
Причем, теперь он оказался не ниже, а выше других  граждан,  да  и  плечам
требовался больший простор. Однако  это  обстоятельство  было  столь  мало
интересным, как и выборы короля в солнечном Лесото.
     Уже смеркалось, но Борис знал куда идти - по правой  крайней  дорожке
до... Он подождал, когда сгустится смутный облачный  вечер  и  кинул  псу,
стерегущему  виллу,  пожевать  мясца.  Мясца,  насыщенного  крутой   дозой
димедрола. Потом перебрался через забор, вырезал стекло  и  протиснулся  в
притопленное  оконце  подвала.  Аккуратно  обогнул  пинг-понговый  стол  и
усилитель "Фендер", вскарабкался по  приставной  лесенке,  через  люк,  на
первый этаж. Спустил со стенного гвоздя двустволку  десятого  калибра,  из
ящика красивого  резного  столика  позаимствовал  несколько  патронов  "на
медведя".  Зарядил  стволы,  снял  с  предохранителя,  положил  пальцы  на
спусковые крючки.
     Хозяин обнаружился на втором этаже - отдыхал в кресле лицом от двери.
Пиликал и помигивал телевизор, отдыхающий гражданин, скорее всего, дремал,
его прилизанная макушка чуть-чуть склонилась набок. Лямин поднес  ствол  к
спинке кресла, пытаясь определить, в  каком  направлении  находится  комок
деятельных мышц под названием "сердце".
     Палец дожимает спусковой крючок до  упора.  Вместе  с  громом  хозяин
катапультируется на пол, зато все брызги тонут в обивке кресла. На пиджаке
у вылетевшего неаккуратная дыра,  пускающая  легкий  дымок,  внизу  что-то
журчит. Лямин выдергивает вилку телевизора и гасит свет.  Спокойной  ночи,
Альфред Мамедович. Двустволка с аккуратно протертыми прикладом,  цевьем  и
спусковыми крючками отправляется  на  стенной  гвоздь  -  украшать  ковер,
неизрасходованные патроны ложатся  отдыхать  в  ящик.  И  вот  уже  Лямина
встречает ночными запахами сад. Надо торопится на последнюю электричку...


     Боря открыл глаза, пошевелил слабеньким членами. На часах пять  утра,
где-то коровы мумуканьем  приветствуют  начало  нового  дня,  волки  же  с
довольным урчанием сытых утроб отходят ко сну.
     Тело было разжиженным, но нигде не  болело,  не  свербило  и  никаких
напряжений. В голове - чисто и свежо. На такое состояние Боре не  хотелось
жаловаться, ведь явно полегчало. Как-нибудь все образуется.  Работает-таки
сцеволин. Да поджарьте Боре сейчас задницу на сковородке, и  то  он  будет
радоваться, что до золотой свадьбы заживет. Все, как давно уже не  бывало,
доставляло удовлетворение: и дополнительный храп, и  дурацкая  книжка  про
колдунов и "дураконов", и соплевидный фильм про бестолковую  коротышку  из
Мексики. А что приснилась-привиделась чушь про мокруху  на  даче  -  разве
кому-то от этого стало хуже или грустнее?
     Вскоре после несытного, но приятного обеда, раздался  стук  в  дверь.
Через десять секунд в прихожей толпились приземистые милиционеры в  формах
или кургузых кожаных плащах. Недолго потолпившись, визитеры  стали  быстро
расползаться по тщедушным  комнаткам  хрущобы,  так  что  и  не  уследишь.
Наконец, выделился главный из них, маленький белесый живчик.
     - Догадываешься, Лямин, что у нас в Афгане с такими как ты делали?
     "Лишь бы не контуженный", - взмолился про себя Боря. Его  собственный
дядька, контуженный на войне,  сильно  выпроставшись  из  окна,  плевал  в
праздничные дни на гуляющую внизу  публику.  Но  однажды,  увлекшись  этим
делом, отправился вслед за своим плевком.
     - Догадываюсь,  товарищ  лейтенант.  Случайно  попадали  им  пулей  в
затылок. Умную голову легче подстрелить - она большая.
     - В этом твой ум проявляется? - непримиримо проявил себя  милиционер,
швырнув на стол долговую расписку, оставленную Борей у кредитора.
     - Одалживать даже  Карл  Маркс  не  запрещал.  А  если  Гасан-Мамедов
нарисовал свои денежки каким-нибудь  неправильным  образом,  то  это  ваши
внутренние дела.
     Малыш-следователь аж взвился.
     - А ты красиво его кокнул? Значит, любишь должки, которые отдавать не
надо. - Ввиду слабой реакции Бориса лейтенант переключился "на публику". -
Знал ведь гад, что долговая расписка не документ.
     "Ну и ну, сон в руку оказался, сразу ясновидение и ясночувствование у
меня  прорезались".  Боря  не  обрадовался  ни  своему  экстрасенству,  ни
безвозвратной  ссуде  -  хотя  полжизни  мечтал  о  подобных  вещах.  Или,
возможно, легкая подсознательная радость и проскочила  мышкой,  но  быстро
скрылась,  сменившись   тревогой.   Впрочем,   сцеволин   еще   действовал
размягчающим образом.
     - Есть вещи поважнее денег, сударь,  -  торжественно  заявил  Боря  и
уточнил. - Разве это слова "гада"?.
     - Не думай, Лямин, что я уважаю придурков. Ладно, двинулись.
     - Нажмите на тормоза. Санкция на арест - где?
     -  Ты  задержан  по  подозрению  в   убийстве   Альфреда   Мамедовича
Гасан-Мамедова. Я - следователь Фалалеев.





     После весьма насыщенной ночи и утомительного дня  я  покинул  мрачную
обитель, дав подписку о невыезде. Все это время работал  конвейер,  допрос
за допросом. Я не взбесился, потому лишь,  наверное,  что  доза  сцеволина
меня еще кое-как утешала.
     Конечно, я мог произнести все нужные ментам признания -  если  бы  со
мной поработали "добровольные помощники" следствия из числа  сокамерников.
Однако молодой специалист Фалалеев играл все-таки по правилам.
     Я ему всю правду рассказал, конечно же, исключая видение -  не  стоит
разлагать ядовитыми оккультными  словами  нежный  милицейский  ум.  Алиби,
слава  Богу,  железными  оказалось.  В  то  время,  когда   Гасан-Мамедову
раскурочили грудную клетку (точь-в-точь мой сон), я все-таки валялся  дома
под балдой. И старушки, высаженные  на  скамейке  у  подъезда,  стали  мне
союзницами, подтвердив  мою  неподвижность.  Тоже  и  сосед  по  площадке,
который весь вечер пилил на лестнице какие-то колобашки. Кроме того, около
виллы Гасан-Мамедова обнаружились следы башмаков, куда более здоровых, чем
мои аккуратные тапочки. В общем, белобрысый следователь  Илья  Фалалеев  и
мог бы  помариновать  меня,  но  от  афганских  боев  у  него  мозги,  как
выяснилось, не вылетели. В общем, он пораскинул ими  и  выставил  меня  на
улицу.
     Сто пятьдесят тысяч. Мои и не мои.  Счастье  или  горе?  Не  в  силах
ответствовать на сей вопрос, направил стопы к второму своему филантропу  -
Михаилу Петровичу Сухорукову. В  отличие  от  скороспелки  Гасан-Мамедова,
этот товарищ с давних пор отдавал всего себя (и брал взамен у  других)  на
высоких, хотя  и  закулисных  постах.  За  что  получал  от  довольной  им
советской родины благодарности в письменном виде, вымпелы,  бюсты  вождей,
именные часы и шашки (те, что для кромсания врага и те, что для  отдыха  с
друзьями). Все  это  наглядно  присутствовало  в  его  большой  сталинской
квартире дома стиля "ампир-вампир". Присутствовали и те  подарки,  которые
он делал сам себе, умело пользуясь служебным  положением:  иконы,  фарфор,
серебро-Фаберже и такое прочее. Товарищ  Сухоруков,  отбарабанив  свое  на
передовых рубежах, сохранил красивый революционный хохолок на голове, стал
пенсионером и преподавателем капээсэсной истории в том самом вузе, где мне
удалось поучиться.
     В моей голове даже сохранилась такая картинка - на  экзамене,  где  я
обречен  на  муки  и  пытки,  личность  нездешней  наружности  лопочет  на
советско-вьетнамском диалекте:  "това-рися  Ле-нин  и  това-рися  Круп-ски
вдва-ем меч-тали о проли-тарски лево-рюци",  а  товарищ  Сухоруков  только
сладостно кивает и приговаривает: "Правильно, товарищ  Фан  Вам".  Конечно
же, преподавателю льстило, что слушать его лекции,  оторвавшись  от  своих
бананов и АКМов, явился из далеких джунглей даже Фан Вам.  А  я  оторвался
всего лишь от яичницы-глазуньи, поэтому товарищ Сухоруков ел  меня  поедом
за какой-то седьмой съезд КПСС, который в моем мозгу скрестился с восьмым.
     Страничку  из  моей  рукописи  пенсионер-съездовед   тоже   прочитал.
Кажется, эту:


     - Мне удалось засечь след "товарища", Уотсон.
     - Неужели, Холмс. Я не верю своим ушам.
     - Его видели в пивной, в Тилбери, в компании с местным профсоюзником.
Он был опознан, потому  что  добавлял  пиво  в  водку  для  получения  так
называемого "ерша".
     - Worsh (уорш)? Какое странное название  и  странные  вкусы!  Однако,
если мы поторопимся, то успеем на четырехчасовой поезд.
     - Уотсон, Уотсон. В доброй старой  Англии  всеобщая  стачка,  первая,
может быть, со времен Уильяма Нормандского. Ах да, чуть не забыл, тогда не
было профсоюзов. Однако, мы сдвинемся  с  места.  На  автомобиле  шведской
фирмы "Вольво". Четыре цилиндра, двадцать четыре лошадиные силы,  то  есть
примерно шесть носорожьих, скорость огибания  пространства-времени  до  60
миль в час.
     Холмс и Уотсон вышли на Бейкер-стрит, где мрачный забастовщик в кепке
спросил их:
     - Почему я работаю, но ничего не имею?
     - Потому что вы, наверное, работаете над собой, - отразил Холмс.
     - Труд должен быть первейшей потребностью, - кинул прохожий.
     - Советую это проверить на себе.
     Тогда угрюмый тип прошелся по начищенным штиблетам джентльменов.
     - Если вы меня не извините за это, я погуляю  по  вашим  котелкам,  -
предупредил он. Уотсон хотел вытащить перчатку и  отхлестать  обидчика  по
щекам, но Холмс остановил: "Это бедное дитя не ведает, что творит, простим
его." После  чего  изящным  приемом  джиу-джитсу  отправил  "бедное  дитя"
головой в урну. "Прощение не исключает воспитания".
     Через полтора часа два  джентльмена,  покинув  кабину  модели  "Якоб"
вступили на территорию дважды краснознаменной пивной "Струя вождя".
     - Где мы можем найти мистера Ривса,  любезный?  -  спросил  Уотсон  у
красноносого человека за стойкой.
     - На бороде, - неучтиво ответил русской прибауткой трактирщик. - Ну а
вам-то какое дело?
     Красноносый   сплюнул,   глянув   на    джентльменистую    наружность
спросившего, и отвернулся.
     - Послушайте, синьор помидор, не  соблаговолите  ли...  -  иронически
выступил Уотсон, но трактирщик, не оборачиваясь, отрезал.
     - Товарищ помидор. Он тоже красный. А теперь советую оказаться по  ту
сторону двери.
     - Но может хоть кружечку пивка принесете?
     - Тебе надо, ты и неси, - не оставил никаких надежд мужчина.
     - Почему такой пролетарский голос и манеры ирландского каторжника?  -
встрял Холмс. - Вы же частный собственник и вам есть что терять.
     - Эту стойку сраную?! Fuck you, shed. Я стану начальником госпивной и
не надо будет заботиться о том, чтоб купить подешевле да продать подороже.
План будет. Понял ты, временный. А теперь чеши отсюда.
     - Дай нос, - неожиданным образом отозвался Холмс.  Хозяйчик  пивнушки
от изумления выпучился и икнул. А джентльмен вдел  свои  пальцы  в  ноздри
мужчины и, потянув на себя, трахнул своим высоким лбом в его приземистый -
приемом, распространенным у сицилийских разбойников. Пивнушник опрокинулся
назад и, ударив стену, ненадолго обмяк. А когда снова ожил, то взгляд  его
из орлиного стал воробьиным.
     - Считайте, что вы сделались начальником госпивной, - выдержав паузу,
произнес Холмс, - а я начальником треста  госпивных.  И  вы  не  выполнили
план... Ну, где же Ривс и его новый приятель по имени товарищ Пантелей?
     - Час тому, как они уехали в киношку  "Лучший  мир",  так  ее  теперь
кличут.  Это  налево,  с  полмили  топать.  Там   Ривс   выступает   перед
рабочими-транспортниками.
     - Ну, прощай, начальник струи. Прости меня, нос. Или, Уотсон,  съедим
еще тут по бифштексику?
     - Вы же знаете, я вегетарианец. Мне мясо жалко.
     -  А  ему  нас?  Это  му-му  рогатое  нас  бы  пожалело?  -  и  Холмс
пронзительно взглянул на трактирщика.
     - Зачем вы так, Холмс?  -  обратился  Уотсон  с  попрекающим  словом,
правда уже на улице.
     - И я поддаюсь заразе, ведь я тоже пью  из  лондонского  водопровода.
Будем считать, что я не красноносого  обидел,  а  демона,  который  в  нем
сидит. Ладно, нам пора в "Лучший мир".
     Могучий "Якоб", прибыв к месту  будущего  происшествия,  спрятался  в
кустах. Через дом и дорогу темнел в  мокром  воздухе  барак,  из  которого
доносились горячечные несоответствующие погоде голоса.
     - Переоденемся, Уотсон, иначе нас могут не понять, - Холмс выудил  из
багажника кучу ударно воняющего тряпья.
     - Не переборщить бы, - Уотсон  с  сомнением  потянул  воздух  и  стал
натягивать грязные шмотки поверх костюма.
     Двое переодетых джентльменов, обогнув парочку лениво  жующих  верзил,
вошли в синематограф. Искусство кино замещал собой Ривс, который, находясь
перед экраном, клеймил и высмеивал, обзывал  и  стирал  в  порошок  имущий
класс.  Собрание,  прилежно  внимая,  отвечало  бурными   продолжительными
аплодисментами и выделением адреналина, а также бензола и некоторых других
газов. В массе костюмов  присутствовали  одеяния  разных  окраин  империи,
индийские  чалмы,  папуасские  набедренные  повязки,  эскимосские  меховые
изделия. Какой-то каннибал даже пытался оборвать оратора: "Зачем говорить,
что богатый человек всегда плохой? Мы однажды такого  съели  -  оказалось,
хороший". Но людоед тут же был изгнан за оппортунизм.  Как  всегда  первой
освободилась от пут сексуальная сфера: затерявшиеся в  углах  забастовщицы
довольным хихиканьем  выдавали  свое  присутствие  в  объятиях  окружающих
мужчин. Нередко люди, изрядно хлебнувшие пива, выходили к забору по нужде.
В общем, отдых был содержательным.
     - Писающие на забор большевики - это что, пощечина буржуазным вкусам?
- поинтересовался Уотсон, но Холмс был сосредоточен на другом.
     - Мне кажется, кто-то пялится на горлопана  из-за  кулис.  Но  пройти
туда через сцену нам не придется. На пути еще более крепкие ребята, чем  у
дверей. Мы сейчас выйдем на воздух и попадем в "Лучший мир" со  служебного
входа.
     Однако, тыл барака прикрывало двое бдительных часовых. Вдоль наружной
стены поднималась лесенка к двери в аппаратную, около которой  переминался
первый  охранник.  Второй  топал  туда-сюда  у  первой  ступеньки.   Этого
обезвредил Уотсон, нырнув под лестницу и вынырнув оттуда,  чтобы  наложить
компресс  с  хлороформом  на  внимательное  лицо  часового.  Верхнего   же
охранника  ссадил  вниз  Холмс,  использовав  малайское  духовое  ружье  и
стрелку, смазанную усыпительным средством.
     Товарища Пантелея  нашли  за  кулисами  в  руководящей  позе.  Хорошо
смазанные сапоги выдавали его и на этот раз.
     - Откуда, товарищи? - постарался не обнаружить своего удивления агент
ГПУ.
     - Мы революционные мусорщики из Уайтчэпела.
     - Разве к вам не приезжал уполномоченный? Разве вы забыли, что первый
признак революции - это дисциплина передового пролетарского отряда.
     - Уполномоченный не приезжал. А мусора у нас выше головы. Мы его даже
подвозили со свалки для укрепления наших позиций. Только что нам теперь  с
получившейся вонью делать?
     - Эта вонь деморализует эксплуататоров,  -  уверенно  сказал  товарищ
Пантелей.
     - А нас?
     - А нас нет. Не может быть у нас такого ханжеского чистоплюйства, как
у имущего класса.
     - Убедительно звучит. - Холмс снял носок, также входивший в  комплект
новой одежды, и поднес к носу "товарища". Тот отшатнулся,  чтобы  побороть
запах, а  сынок  великого  сыщика  заговорщицким  тоном  произнес.  -  Вы,
случаем, не продаете складную баррикаду?
     - Ваши документы, - всполошился товарищ  Пантелей,  почуяв  классовым
чутьем неладное.
     Не получив ответа  на  свое  требование,  закулисный  деятель  позвал
подручных, однако никто не явился на зов.
     - Товарищ Пантелей, ждем ваших показаний о  том,  кто  и  где  вводит
психотропные химикаты в лондонский водопровод?
     Собеседника из "товарища" не получилось. Он рванулся в сторону сцены,
но предусмотрительный Уотсон сделал ему подножку. Рухнувший агент  потянул
из сапога револьвер, но Холмс выбил  "товарищ  маузер"  окинавским  ударом
мае-гери. Агент Пантелей заорал, но бурные продолжительные аплодисменты  в
зале разметали пронзительные звуки его голоса. Возбудитель Ривс  на  сцене
как раз сказал про справедливый рабочий кулак,  обрушивающийся  на  жирный
буржуазный загривок.
     Наконец агент унялся и заявил вполне спокойно.
     - Наклонитесь, я все скажу.
     - Очень интересно послушать.
     Но  когда  Холмс  склонил  голову,  товарищ  Пантелей  сунул  нож   в
беззащитный живот джентльмена. Еще немного  бы  и  каюк...  однако  Уотсон
успел  использовать  зулусский  ассегай  для  нейтрализации  агента.   Тот
дернулся и затих.
     - Настала очередь спросить: что вы  наделали,  Уотсон?  -  возмутился
Холмс. -  Если  он  сейчас  уйдет  в  мир  иной  -  я  представляю,  какой
металлургический рай у большевиков -  нам  вовек  не  найти  концов  этого
преступления.
     - Не думайте, Холмс, что вы  смогли  бы  продолжить  расследование  с
дыркой в животе. Нам лучше поскорее осмотреть агента и расстаться с местом
происшествия.
     - Не могу с вами не согласиться.
     Джентльмены срочно вывернули  карманы  и  пазухи  одежды  у  лежачего
деятеля международного рабочего движения.
     - Тут какие-то ампулы, Холмс.
     - Дайте-ка сюда. Анализ, увы, провести мы не сможем.  А  вот  вколоть
больному одну из них мы вполне в состоянии. Шприц у меня всегда  с  собой,
также как и запасные трусы. - Холмс поспешил с инъекцией.
     Вначале ничего существенного не произошло. Затем тоже, за исключением
того, что...
     - Вы видите, Холмс, какой-то свет  над  его  головой.  Не  нимб.  Там
словно открылся люк и появилась смутная фигура, до пояса, с усатым лицом и
трубкой в руке.
     - Видел и вижу. Если я не ошибаюсь, объемное  изображение  похоже  на
одного нынешнего вождя. Все-таки, Уотсон, поглядывайте  иногда  на  черный
ход. Кстати, вы верите в разную чертовщину?
     -  Я  приверженец  англиканской  церкви.  Там  это  не  принято.   Но
посмотрите, тень вождя будто втекает в тело агента.
     - Наглядное пособие по вселению сильного в слабого.
     Ни с того ни с сего смертельно раненый стал беззвучно  подниматься  и
вскоре уже стоял на ногах.
     - Гдэ я?  -  спросил  он  на  английском,  но  с  сильным  кавказским
акцентом, как догадался Холмс.
     - На съезде, товарищ Сталин. Вы собирались сказать нам, где применять
средство, а потом идти и выступать. Народ ждет.
     - Водонапорная  станция  на...  кхе-кхе.  -  Полутруп,  будто  почуяв
подвох, смолк и сделал несколько шагов, потом заговорил о чем-то своем.  -
Ва-пэрвих, я скажу им, что рэшающий пэревес  сил  уже  на  нашей  старане,
ва-втарих... - тут сияние над его головой сменилось тьмой и тело,  рухнув,
стало совершенно бездыханным и неподвижным.
     - По-моему,  товарищ  Пантелей  сам  виноват,  что  у  него  возникли
проблемы, - сказал эпитафию Холмс. - Жизнь все-таки отдал он неизвестно за
что, причем в первый раз не чужую, а свою.
     - Сматываемся по-быстрому, как говорят наши русские друзья, -  шепнул
Уотсон.
     - Надеюсь, тень вождя будет еще нам полезна. Захватим труп с собой, -
неожиданно произнес Холмс ужасные слова.


     Михаил Петрович прочитал и хмыкнул. Он хмыкнул дважды.  По-моему,  до
него не все дошло. Или он был несколько  хитрее,  чем  казался  на  первый
взгляд.
     - Это критика? - на всякий случай поинтересовался он.
     - Это самокритика, - возразил я.
     - Не сметь зажимать самокритику, - старец  вспомнил  какой-то  лозунг
поросших мхом времен и захихикал довольный.
     Затем он ввел меня в мир своей молодости, заполненной  не  свиданиями
на берегу речки, а неустанным истреблением вредного и ненужного  элемента.
"И что интересно, Борис. Кого-то мы может и зря шлепнули, инженера там или
физика-химика. Но ведь, в основном, под косилку шли алкаши, тунеядцы, бабы
распутные, поэтишки-бездари."
     В  общем,  выделил  пенсионер  тысячу  баксов,  по-большевицки,   без
процентов. НО! Какое  большое  "но".  Прямо  два  столба  с  перекладиной.
Вернее, рукопись Михаила  Петровича,  которую  надо  было  мне  переписать
человеческим языком и литературно разукрасить. "Записки  старого  чекиста"
называется, в пятьдесят страниц  длиной.  Рассказывала  она  о  борьбе  со
всякой  сволочью,  которая   оказалась   недостреленной,   и   вот   нынче
распустилась. И еще в ней вспоминалось, что руководство  хоть  грудью,  но
обязано было накормить народ, и что Владимир Ильич лишь казался  жестоким,
он просто любил, когда все его слушаются. И  симфоний  у  нас  было,  хоть
задницей ешь. А Лев Толстой крестьян приглашал на барщину лишь три  дня  в
неделю, и еще три дня  они  должны  были  читать  его  сочинения,  которые
писатель якобы случайно  оставлял  в  поле.  Причем,  нерадивого  читателя
нередко пороли на конюшне. И правильно, потому что порядок должен быть и в
приобретении духовности...
     Решение мне надо было принять на скаку. И,  не  смотря  на  всяческую
тошноту и отвращение, я согласился. Искусство требует жертв. На  этот  раз
оно потребовало в жертву меня.
     Престарелый мастер заплечных дел осклабился вставными челюстями.
     Добрался я до дома, там совесть  еще  больше  меня  кушать  стала.  И
никакие доводы типа "говна всегда много" уже не помогали. Вколол я в себя,
как последнее средство от надсадных чувств, ампулу сцеволина,  после  чего
разложился на диване.
     Опять электрические  соки  потекли  к  голове,  а  потом  началась  в
пресловутом конусе  иллюминация  с  вихрями.  Вылетел  я  сам  из  себя  с
ветерком, но вскоре попал в какой-то сачок и оглянулся на прежнее исконнее
тело. От него осталась лишь расплывчатая клякса. Когда  все  утряслось,  я
оказался не на диване и  не  подле  него,  а  на  автобусной  остановке  у
универсама. Причем, с твердым и непреклонным желанием  прикончить  дряхлую
вонючку, пытающуюся скатать из своего  дерьма  конфетку  с  моей  помощью.
Почему бы не распространить  принцип  истребления  ненужного  элемента  на
самого товарища пенсионера?
     И вот добираюсь я до дома в стиле "вампир". Как раз стемнело.  Черная
лестница, по которой когда-то прислуга выносила во двор  остатки  обильной
номенклатурной жратвы, ныне зазамочена и заколочена. Только  на  четвертом
этаже виднеется окошко не забитое фанерой. А  рядом  с  черной  -  но  уже
снаружи - другая лестница - пожарная. Первая ее ступенька где-то на высоте
трех метров. Я никогда не отличался ловкостью, силой пальцев  и  небоязнью
высоты. Но сейчас все эти свойства были вполне  моими.  Подвинул  мусорный
бак, с него перемахнул на козырек крыльца, а далее шаг вбок по карнизу - и
пожарная железяка любезно предоставила мне свои перекладинки.
     Первый   этаж,   второй,   третий,   четвертый,   с   невозмутимостью
обезьяночеловека карабкаюсь вверх.  И  вот  я  у  окна,  битья  стекол  не
требуется, рама свободно болтается на петлях - как подружка на шее моряка,
прибывшего с хорошей отоваркой. Еще немного - и шар в лузе,  я  на  черной
лестнице вместе со своими черными намерениями. Михаил Петрович  проживает,
пока что, на пятом.  Вот  я  уже  притулился  у  его  двери,  закрытой  на
английский замок, прислушиваюсь  как  мышонок,  собравшийся  проскочить  к
харчам.  Там,  за  ней,  вроде  никаких  шебуршений.  Достаю  из   кармана
крепенький перочинный ножик и потихоньку,  скреб-скреб,  отжимаю  собачку.
Оказываюсь на большой кафельной кухне, что обязана была  радовать  желудок
комсостава. Да и ныне пенсионный Михаил Петрович, слезно жалея деньгу, все
ж покупает и хавает, что положено.
     Где-то в  коридоре  скрипит,  открываясь  дверь,  кто-то  принимается
шаркать ногами.  Беру  большой  кухонный  нож  со  стола  -  действия  все
машинальные, будто собираюсь порезать  колбаску  или  почистить  рыбку.  А
"рыбка-колбаска" все ближе и ближе.
     Я - оперуполномоченный смерти. Я работаю на очень крутого хозяина.
     И  вот  Михаил  Петрович  показывается  из  дверного   прохода.   Это
становится причиной, а следствием - удар, сильный и точный под  его  пятое
ребро. Откуда у меня столь развитое мастерство и выдержка? Да и физическая
сила? Михаил  Петрович  со  слабым  кашлем  складывается  на  полу,  а  я,
аккуратно протерев рукоятку ножа, начинаю  выбираться  из  монументального
строения.
     Поездка назад закончилась на автобусной  остановке,  когда  маленькое
темненькое пятнышко, замаячившее в глазу,  вдруг  взорвалось  и  поглотило
меня.


     Когда очухался, был несколько  слабый,  но  свежий,  будто  напоенный
покоем. Обозначилась мысль - не оттого ли полегчало, что я  в  самом  деле
покончил с Михаилом Петровичем? Однако, такая мысль не очень  растревожила
меня. Пенсионер хоть и противный, но этого не может быть. Такова аксиома и
теорема. В видении я зарезал старца как цыпленка, а в жизни  даже  муравья
раздавить не в состоянии. И долго размышляю, ударить  ли  насмерть  клопа.
Меня всего передергивает, когда кого-то по телевизору  лупцуют.  Да  и  не
выходил я из дому. Башмаки, которые я, вернувшись после утреннего  визита,
помыл и почистил - уважаю глянец - так и стоят в идеальном  виде.  Сколько
лежало жетонов и денег в карманах, столько осталось. А щека  -  помятая  и
красная из-за долгого катания по диванному валику.  Ну  какие  могут  быть
карабкания по пожарной лестнице и убойные удары? Высота меня так  ужасает,
что не люблю даже на балконе стоять. К тому же, сейчас я  не  только  нож,
даже конфету не способен сжать в кулачке.
     А что, если  опять  сработали  ясновидение  с  ясночувствованием?  Не
звякнуть ли Михаилу Петровичу, чтоб узнать, здоров ли он или уже "того". А
если "того"? Тогда  выходит,  что  я  своей  обостренной  экстрасенсорикой
зарегистрировал факт убийства. Только откуда у меня взялись  сверхчувства?
Я же ничем подобным никогда не отличался. Наоборот, меня  однажды  в  доме
культуры гипнотизер так заколдовал, что я прямо на сцене пописал в  штаны.
Однако не исключено, что подробности убийства я своей фантазией нарисовал.
Это, впрочем, нисколько не умаляет мои неожиданные способности. Пожалуй, я
с ними на кусок хлеба с икоркой всегда заработать смогу.
     Допустим, позвоню я, а там, чего доброго,  менты  на  проводе  сидят,
улик дожидаются. Следовательно, они меня вместе со  стотысячным  выигрышем
цап-царап и в  конверт.  И  долго  довольные  будут  смеяться.  Себе-то  я
доказал, что не причем, а им удастся ли наплести? Все  сойдется  клином  -
кому как не мне резать старичка!  В  итоге,  навесят  мне  две  мокрухи  и
пропишут   свинцовую   пилюлю.   Говорят   еще,   что   приговоренных   не
расстреливают, а пускают на опыты - значит, смогу еще пользу отечественной
науке принести.
     Впрочем, менты меня и без звоночка найдут. Я ведь  Михаилу  Петровичу
расписку оставил. Тут под сурдинку размышлениям раздался звонок  в  дверь.
Через порог, как и следовало ожидать, легла тень следователя. Но возник он
один-одинешенек, без подручных, в  гражданском.  Пришел  Илья  Фалалеев  -
владелец круглой белесой головы - как бы просто так поболтать. Конечно же,
ничего у ментов "просто так" не делается. Попытается он расколоть меня без
грозы и грома, мягким вкрадчивым способом. Дескать, и  ослу  доброе  слово
приятно. Какую же тактику избрать? Сделать вид, мол, не догадываюсь о том,
что гражданин Сухоруков преставился. Но ведь же станет ясно -  брешет  или
темнит подозреваемый. Надо как-то соригинальничать.
     - Не удивлюсь, товарищ лейтенант, если Михаилу Петровичу стало дурно.
     - Если ты уголовник, то такая наглость даже заслуживает комплиментов,
- отозвался, несколько опешив, Илья.
     - А если я ни в чем не повинный интеллигент?
     Но белобрысый Илья заговорил о своем наболевшем:
     - Лямин, где ты был с шести до девяти вчера вечером?
     - Лежал вот на этом диване, принявши вон то лекарство.
     - Наркоман?
     - Никак нет, гражданин правохранитель. В ампуле, которую вы в прошлый
раз прибрали, хоть она больших денег мне стоила, отнюдь не наркотик.
     - Знаю,  Лямин.  Мы  ее  на  анализ  брали.  К  известным  наркотикам
содержимое ампулы отношения не имеет.
     - А если вам уколоться моим средством, товарищ  лейтенант?  Тогда  вы
будете иметь отношение к содержимому ампулы. Заодно попробуете  что-нибудь
натворить.
     - Попробуем, - следователь взял еще одну ампулу и отправил в  карман.
- Ну, дальше.
     - Бабули внизу - за меня. Да, это неубедительно.  Ведь  я,  наверное,
скалолаз и подводник. Выхожу из дома,  когда  требуется,  через  окно  или
канализационный стояк.
     - А с чего ты решил, Лямин, что не все ладно у гражданина Сухорукова?
По-моему, для начала требовалось сделать дедушке какую-нибудь бяку.
     Да, собеседника нельзя было назвать приятным, даже если  б  вырядился
он Дедом Морозом.
     - После вашего появления решил. Знаю я ваш поток сознания - кому  как
не Лямину обидеть старого Кощея? Чья расписочка долговая осталась в комоде
у старичка вместо визитной карточки?  Короче,  я  считаю,  что  подлинному
злодею работа весьма облегчена. Он может без проблем грохать всех, у  кого
я взял деньги, зная что орлы с милицейскими погонами первым делом  ко  мне
полетят...
     - По этой версии, Лямин, "подлинный злодей" рано или поздно  заявится
к тебе - а этот гражданин, видно, мастер  по  гадостям  -  и  заберет  всю
выклянченную у добрых дядей сумму. Все четыре тысячи зловредных, но тем не
менее желанных заморских долларов. И та самая книжечка, о которой ты очень
убедительно толковал - правда, не поймешь зачем - на  допросах,  останется
лишь в ящике твоего стола.
     Фалалеев направился к двери.
     - Вы что же, господин товарищ начальник, не забираете меня с собой?
     - Пока нет. И вовсе не из-за того, что ты мне наговорил  убедительных
слов. Просто в квартиру Сухорукова проник и совершил свое  темное  грязное
дело гражданин куда более рослый, с большим размером ноги, чем у тебя.  Да
и похоже с физической силой повнушительнее. Этим  он  как  раз  напоминает
того умельца, что навестил Гасан-Мамедова. Поэтому береги себя, Борис. МВД
предупреждает, твое здоровье может понести серьезный ущерб.
     Расслабление  от  последнего  укола  почти  совсем  улетучилось  и  я
забеспокоился.
     - Значит, моя жизнь под угрозой?
     - Ты сам этого хотел, Лямин. Надо было понимать, что  даже  умеренные
суммы, вроде твоей, вызовут искренний интерес. Многим людям не хватает  на
"Сникерсы"  и  гондоны  леденцового  типа.  То,  что  раньше   доставалось
воровством, связями  и  блатом  теперь  требует  просто  финансовых  трат.
Впрочем, как наметишь своим  зорким  оком  стервятника  очередную  добычу,
каркни нам ее координаты. Авось это ей поможет.
     Когда Илья дверь захлопнул, я подумал, отчего это он меня не  забрал?
Ведь не будь  меня,  исчез  бы  зонтик  над  подлинным  злодеем,  которому
пришлось бы завязать на время. Лег бы урка на дно - ищи  его  свищи.  Ага,
понятно, товарищ лейтенант оставил приманку, и эта приманка - я.





     "Очередной труп" - Антон Владиславский, молодой бизнесмен, проживал в
высотном доме на Московском проспекте.  Я  перед  поездкой  сообщил  менту
Ильюше, чтоб взял на заметку бизнесменову драгоценную жизнь. Владиславский
заметно отличался от первых двух  "трупов"  в  положительную  сторону.  Не
въедливый, не занудливый, без гадкого прошлого. И денежную  пенку  собирал
он не с помощью поварешки,  доставшейся  от  совковых  времен,  а  бороздя
солянку современности вдоль и поперек.
     Владиславский - мой однокашник, он единственный на  курсе  не  хватал
девочек за талию и всем говорил "вы". Потому-то ему и хотели несколько раз
рыло почистить, чтоб не задавался, но затем решили: просто человек - чудак
(впрочем, некоторые выражались еще определеннее).
     И Владиславский тоже в мою рукопись к своему сожалению глянул. Вот на
эти странички:
     "Уотсон поднял веки лежащему человеку и осветил  фонариком  глазницы.
Затем тщательно пощупал пульс.
     - Стопроцентный покойник, Холмс.
     - Все равно берем.  Я  понимаю,  мое  предложение  звучит  дурно,  но
другого выхода определенно нет.
     Голос Холмса звучал почему-то убедительно и  Уотсон  не  стал  больше
перечить.
     Джентльмены,  подхватив  труп,  вынесли  его  из  аппаратной.   Далее
спустили  по  лесенке,  держа  под  руки   -   как   двое   гуляк   своего
перестаравшегося товарища. И в  машине  агента  Пантелея  отправили  не  в
багажник, а на заднее сидении, сунув ему в рубаху - для подпорки головы  -
линейку.
     - Куда сейчас, Холмс?
     - На Чэйнсери-лэйн живет выходец  из  Азии,  великий  тюркский  шаман
Володька. Из очень дикого племени, которое кушает  даже  туристов  сырыми.
Благодаря  своему  сомнительному  прошлому  Володька  умеет   говорить   с
покойниками.
     - С трупами?
     - Нет, он вызывает души предков.  Но,  я  думаю,  сейчас  мы  изрядно
облегчим ему задачу. Ничего вызывать не надо, все рядом.
     Володька оказался мужчиной с  изрядным  брюшком  и  приятным  смуглым
цветом лица.
     - Гюн айдын, бай башкан,  -  приветствовал  Холмса  шаман,  ударяя  в
бубен. Не удивился он и двум другим вошедшим. - Маленьки женщын  по  спине
бегать надо? Чобан-кебабы кушать будем, а?
     - Пусть маленькие женщины побегают где-нибудь  в  другом  месте.  Мне
люля-кебаб, только не приправляй его выделениями молодой саранчи,  мистеру
Уотсону - плов. Надеюсь, такое твое блюдо не нуждается в проверке жизнью и
смертью. Товарищу Пантелею пока ничего не надо, пусть полежит спокойно.
     Надо отдать должное шаману, поскольку он не ел, а  только  хлебал  из
пиалы, глядя на жующие лица джентльменов,  и  приговаривал:  "Кто  чаю  не
пьет, того понос проберет".  Между  делом  Володька  рассказывал  как  был
изгнан из своего племени. Оказывается, соплеменники  избавились  от  него,
потому что он слишком много занимался колдовством и редко виделся с  женой
- как сказал вождь: "Наш шаман любит ее левою ногой".
     После сытного  обеда  Холмс  поставил  задачу  Володьке  -  допросить
покойника с пристрастием. "Передай ему вначале, что им очень  интересуются
на этом свете." Шаман кинулся исполнять. Первым делом Володька  с  полчаса
кипятил какое-то варево, источающее запах несъедобных грибов.  И  принимал
его мелкими глотками, принимая все более  осоловелый  вид.  Однако,  когда
склоненная  голова  готова  была  ударить  ковер,  Володька  взвился   как
куропатка и, колотя босыми пятками по полу, да грязными ладошками в бубен,
пошел в какую-то странную присядку.
     - Как называется этот танец? - решил уточнить Уотсон.
     - Подлинный танцор танцует только свой собственный танец, -  с  видом
знатока отозвался Холмс.
     -  А  кроме  чистого  искусства  он  чего-нибудь   демонстрирует?   -
засомневался Уотсон.
     - Не помню, кто сказал и сказал ли вообще, что  искусство  -  зеркало
жизни. В конце концов, почему нет? Володька смотрит в одно зеркало, а мы с
вами, Уотсон, в другое. И какое из  них  кривее?..  Товарищ  Пантелей  был
чрезвычайно зациклен на своей борьбе,  ведь  он  фанат.  Борьба  наверняка
запечатлелась в различных слоях  его  памяти:  образной,  мотивационной  и
прочих.  Так  называемая  эфирная  аура,  известная  нам  по  убедительным
описаниям теософа Лидбитера, может, и  есть  слабое  магнитное  поле,  что
источается памятью. Вернее, веществами, которые ее образуют, и,  очевидно,
разлагаются у покойника  не  сразу,  помаленьку.  Поле  ничтожненькое,  но
вполне воспринимаемое чувствительными натурами вроде Володьки.
     Тем  временем  шаман  закончил  активную  часть  танца,  напоминающую
фокстрот, и, поводя  руками  как  балерина  из  "Лебединого  озера",  стал
вещать.
     - Неживой человек просит не беспокоить его,  угрожая  местью  демонов
Преддверья. Я держу его и не даю  уйти.  Но  великий  багровый  дух  хочет
заступиться за него.
     И тут началась кутерьма. Ударяемый и удушаемый  невидимыми  руками  и
ногами Володька  стал  кататься  по  полу,  рычать,  изрыгать  невыносимый
русский мат. К тому же он несколько раз от напряжения ухудшал воздух. Но у
Холмса не дрогнул ни один лицевой мускул.
     - Нельзя шаману помочь как-нибудь? - поинтересовался Уотсон.
     - Не стоит, чтобы мы не делали, все равно только напортим.
     И вдруг поединок закончился. Володька лежал на полу, слабо икая.
     - Ну, кто кого победил? - слегка взволновался Холмс. - Он?
     Володька помотал изнуренной головой.
     - Вничью?
     - Я, бай башкан. Со счетом "два-один" однако...  Каждый  день,  перед
восходом  солнца  на  напорной  станции  в   Ист-Энде   в   воду   Лондона
выдавливается сок демона - великого черного демона с собачьей головой."


     После зачтения Владиславский почему-то спросил, в одной  ли  квартире
жили молодые  Холмс  с  Уотсоном.  Немного  огорчился,  узнав,  жилплощадь
разменяли еще их родители. Но пакетик со полутора  тысячами  амдолларов  в
мои ждущие руки перекочевал. Причем без расписки, поскольку "взгляд у меня
ласковый, доверительный." Вот такую странную фразочку Антон и  отпустил  в
оправдание своей небрежности.
     Правда, тридцать процентов навара он возжелал. Плюс, пронаблюдал меня
некий  мускулистый  бритоголовый  юноша  с  татуировками,  прошедшийся  от
соседней комнаты до выхода. Затем  Владиславский  с  пожиманиями  руки  да
пожеланиями дальнейших успехов  вывел  меня  за  дверь.  Вся  плодотворная
операция двадцать минут заняла.
     Я вернулся домой и стал хорошо жить даже без  всемогущего  сцеволина.
Жилось мне хорошо и даже весело с полчаса. Да вдруг позвонил Владиславский
и намекнул, что деньги он все-таки не просто так мне вручил. В  общем,  из
намеков я понял, что сделался он завзятым педиком. В  то  время,  когда  я
имел отношение к высшему образованию, был Антон таковым разве что  внутри,
в желаниях и помыслах, проявляя свою  вредную  антинародную  суть  лишь  в
обходительных манерах. А как ослаб нажим властей  на  любителей  однополой
любви,  так  молодой  человек  столь  поголубел,  что   аж   синим   стал.
Владиславский мне не только о своих чувствах говорил, но  и  пообещал  ряд
крупных неприятностей,  если  я  не  проникнусь  ответным  чувством.  Мол,
напишет он  мне  любовные  письма,  а  копии  моим  дружкам,  подружкам  и
издательствам. Этот поганец ведь знал всех моих друзей и  недрузей.  А  я,
как представил их оскорбительно скалящиеся лица и  язвительные  слова,  то
взбесился куда больше,  чем  в  предыдущие  разы.  Невроз  мой  дополнился
необычной яростью, и я понял, что педиков, посягающих  на  меня,  ненавижу
несравненно сильнее, чем пакостников вроде  Гасан-Мамедова  или  отставных
мясников вроде Сухорукова.
     Я, конечно же, укололся. И мигом свалился в  какой-то  люк,  сделался
вихрем и вылетел в форточку. Город уже свернулся в трубу  будто  бумажный.
Далекие точки стали близкими, Петропавловская игла чуть не  наколола  меня
как бабочку. Все нагло колыхалось и беспардонно сновало.  Крыши  домов  то
наплывали на меня, то  удалялись.  Наконец,  я  разобрался  с  планировкой
местности и выискал... строительный  кран  рядом  с  высотным  зданием  на
Московском проспекте. Этот кран таинственно манил меня, как дерьмо муху. Я
заметил громоздкую фигуру в кабине и наплыл на нее. Несколько минут пейзаж
отчаянно рябил перед глазами и новое тело давало о себе знать  неприятными
ощущениями. Пока привык к нему, казалось оно похожим на большой  пиджак  с
чужого плеча и узкие брюки с чуждой задницы.
     Наконец, рябь улеглась - так и есть,  сижу  в  кабине,  а  город  уже
развернулся  из  трубочки  обратно  в  плоскость  и   зажегся   огоньками.
Поорудовал рычагами - надо же, чего я умею! - и без особого шума  вывернул
стрелу вплотную к крыше интересующего меня дома. Там голубела  подмазанная
светом  занавеска  мужеложца.  Задача   была   предельно   ясной,   вектор
уничтожения уткнулся в жильца этого дома - мягкоголосого педика Антона.
     А потом начались альпинизм со скалолазанием. Несмотря на то, что я  к
высоте обыкновенно отношусь с почтительным ужасом, стал по трапу еще  выше
взбираться. Потом двинулся приставными шагами по косым перекладинам стрелы
навстречу крыше, наблюдая за нижней бездной без особого  уважения.  И  вот
соскок без грохота с высоты в пару метров на  кровлю.  В  рюкзаке  нашелся
моток веревки и термос, привязанный к ее концу. Я почему-то был уверен или
может вспомнил, что в емкости - сжиженный  газ.  Сейчас  кислота  как  раз
разъедает  затычку  и  очень  скоро  через  образовавшуюся   щель   пойдет
незаметная, но опасная вонь, которая неотразимо подействует на дыхательный
центр мозга.
     Согласно давно продуманному плану разматываю веревку. Далее  крепится
она морским узлом на вентиляционной трубе, один конец (опорный), вместе  с
прицепленным  термосом  бросается  вниз  с  крыши,  другой  (страховочный)
обвивается дружественной змеей вокруг моей талии. И вот я  шагаю  вниз  по
стене. Зависнув над голубым окном, заглядываю  вначале  башмаками,  потом,
развернувшись, проницательными глазами. Владиславский, как  и  полагается,
балдеет: мурлычет ему из динамиков заморский сладкоголосый педик,  дым  не
"Беломора", а "Мора" прет в открытую форточку. Пора, мой друг, пора, покоя
попа просит... опорный конец с термосом проталкивается в  форточку,  после
чего она закрывается до лучших времен.
     Я же потянулся вверх, прочь от  гиблого  места.  Добрался,  не  особо
замучившись, до крыши. А там подпрыгнул,  чтобы  вскарабкаться  на  стрелу
крана - она должна была опять послужить партизанской тропой -  и  внезапно
полегчал. Понесло мою легкость с крыши вверх, в серединную  точку  города,
опять скрутившегося вокруг меня и закрывшего небо. Пока я воспарял, то все
время съеживался как проколотый шарик и, приблизившись к  размерам  точки,
исчез...
     Возник снова уже на своем лежаке. С полной уверенностью, что  милиция
не предвидела неожиданного хода со стороны смертоносца и не смогла уберечь
Владиславского.
     В полночь заявился следователь Илья Фалалеев.
     - Владиславский? - начал партию я.
     -  Ты  удивительно  догадлив,  -  голос,   напоминающий   о   гудении
трансформатора, не предвещал ничего  хорошего.  Мне  при  всей  расслабухе
стало не  по  себе.  А  лейтенант  еще  посмотрел  пронзительным  взглядом
снайпера. - Почему так, Лямин? Когда тебе хорошо, другим плохо.
     - Я же вас предупреждал. Чего вы сплоховали?
     - Мы не  сплоховали.  Просто  ты  парнишка  пошустрее,  чем  кажешься
поначалу.
     - Опять я?!
     - Думал, проведешь нас своей игрой? Наигрался.  На  баллоне,  который
отравил насмерть Владиславского - отпечатки твоих пальцев! Скажешь, что ты
случайно проходил мимо его квартиры и кто-то дал  тебе  подержать  термос?
Все, мат  тебе.  Сейчас  ты  поедешь  со  мной  и  во  всем  чистосердечно
признаешься.
     - Но...
     - Никаких "но". Только  "да",  -  красиво  выразился  Фалалеев.  -  Я
гарантирую тебе, что ты сознаешься. Тем более,  ты  же  переживаешь.  Убил
сгоряча, а теперь жалко.
     - Эту жалость будут из меня, как пыль из  коврика  выбивать.  Мои  же
товарищи по камере ради вашего благосклонного взгляда. Я под  конец  орать
стану на каждом углу, как люблю и обожаю убийства.  Но,  Фалалеев,  вы  же
казались другим, совсем не эмвэдэшным соковыжимателем. Нельзя вам, ВАМ! на
основании одной улики так прихватывать меня. Подумаешь, мои отпечатки. Где
их только нет? Значит, где я их оставил, можно  спокойно  людей  мучить  и
убивать, все равно мне виноватым быть?
     Илья заморгал белесыми своими зенками и стало непонятно,  весело  ему
или горестно.
     - Осталась у тебя только  одна  зацепка,  мальчуган  Боря.  Ты  лучше
вспомни, где еще мог повстречаться с этим баллоном. Время на  воспоминания
найдется. А теперь поехали - вот ордер на арест.
     Тут из-за двери как из ларца выскочили  трое.  Эти  бугаи  и  открыли
новый немаловажный эпизод моей биографии. Второй КПЗ-период.
     Я думал, сразу начнется жесткий прессинг по всему полю, но  обошлось.
Тогда я притворился укушенным мухой  цеце  и,  изображая  нездоровый  сон,
напрягал кору с подкоркой до появления дыма  и  искр  в  глазах.  Попросту
пошел на мозговой штурм, отъединившись от соседей по заключению.
     Итак, с одной стороны я насилию не предавался,  а  с  другой,  в  нем
как-то участвовал и даже материальные следы оставил. Номер получается  еще
тот. Я и сам до конца не уверен, чист ли перед уголовным кодексом, брал ли
грех на душу. Это, наверное, уникальный  случай  в  истории  преступлений,
настоящий рекорд, если только не учитывать достижения откровенных дебилов.
     Я вообще-то многих недолюбливаю,  кое-кому  желаю  даже  свалиться  с
горшка и разбиться. Но чтоб самостоятельно приложить ручку  и  застрелить,
зарезать, отравить. Зачем? На месте одной падлы сразу другая  прорастет  -
это ведь сорняки, а не какие-нибудь благородные растения. Мне же, в итоге,
суждено будет раствориться без остатка в советской пенис... пенитенциарной
системе, напоминающей серную кислоту. Тут ясно и  клопу  с  его  капелькой
мозгов - счет будет не в мою пользу, одно другого не стоит.
     И еще надо учесть фактор моей жалостливости или, допустим, нервности.
Вот помню в школе, катаются пацаны коньками по льду, и вдруг один из  них,
неприятный мне грубиян, проваливается по колено в полынью. Чуть ли не  все
регочут. Мне же не смешно и по ноге моей, никуда не упавшей, ползет озноб.
Это, кажется, эмпатией называется. А уж резать ножом кого-то - кожу, мясо,
сало - тьфу...
     Может,  рассказать   ментам   про   астральное   тело?   Очень   ведь
непротиворечивая версия получается. Не  обязан  я  отвечать  за  проступки
своего астрала - может, он специально меня под монастырь  подвести  хочет,
чтоб освободиться совсем от ответственности  и  упорхнуть.  Между  прочим,
астральное тело, материализовавшись, имеет право как угодно  куролесить  и
даже использовать отпечатки моих пальцев - ведь нет же у него моих  слабых
нервишек и моих гражданских чувств. А юридически оно  не  более  вменяемо,
чем упавший на голову кирпич.
     Нет, с помощью такого трепа  даже  под  психа  закосить  не  удастся.
Пожалуй, стоит работать совсем в другом направлении и  взять  за  аксиому,
что мое рассопливленное физическое тело не  способно  было  совершить  все
вышеперечисленные гнусности.
     Кстати,  по  ходу  дела  мои  умственные  усилия  стимулировал   один
мужичонка. Художник от слова "худо",  который  замочил  рога,  потому  что
голый и раскрашенный пробежался, рекламируя свое абстрактное искусство, по
Невскому проспекту. Бежал он с дружками, но для них все  обошлось,  а  вот
он, как самодвижущаяся порнография, влип, и  причем  по  весьма  нехорошей
статье "растления малолетних". Поэтому двое до поры  молчаливых  уркаганов
уже бросали  на  него  сомнительные  взоры.  Так  вот,  "голый  беглец"  и
насоветовал мне обращать внимание на самые мелкие детали и деталюшки. Надо
искать   какое-то   обстоятельство,   которое   кажется   сначала    таким
незначительным, убогим, что уползает совсем из поля умозрения, а  меж  тем
свидетельствует  о  виновности  кого-то  другого.  (Сам  художник   теперь
доказывал, что его мертвецки спящего разрисовали подлые  дружки,  а  затем
пробудили и выгнали на улицу криками "война", "пожар".)
     Ну-ка, дайся мне  в  руки  маленькое  незаметненькое  сверхважненькое
обстоятельство.
     Начнем с того, кому собранные мной "бабки" нужны? Вопрос  бестолковый
- да кому ни попадя.
     Кто еще мог идти по  моим  пятам,  чтобы  в  нужный  момент  сбросить
инкогнито и выхватить все, накопленное непосильным  попрошайничеством,  из
леденеющих рук моего прекратившего дышать тела?
     Даже мои кореша-собутыльники не знали, кого я выберу в своей записной
книжке для атаки на кошелек. Причем трезвонил я всегда только  из  дома  и
прикрывал при разговоре рот ладонью. Вряд ли кто-нибудь из трех свеженьких
покойников особо трепался о своих благодеяниях. Кто  же  еще  появлялся  в
последнее время на моем горизонте?
     Доктор появился. Но он пришел и ушел. И опять никаких зацепок. Только
среди ночи, напоенной диким храпом двух жиганов, меня аж  подкинуло.  Есть
зацепка - та самая крохотная, тщедушная. Доктор взял денежки - три "штуки"
- за десять доз, а оставил тринадцать ампул! Не может быть  такого,  чтобы
этот айболит не поинтересовался или вообще  забыл  о  своем  барахле.  Для
начала он мог звякнуть. А я включил бы свой  телефон,  даже  пребывая  под
балдой. Аппарат  у  меня  клевый,  с  режимом  "hands  free",  то  есть  c
громкоговорителем   (тысячу   "хрустов"   за   него   отстегнул   еще   до
либерализации). У меня рука до телефона бы дотянулась.  Ведь  не  лежал  я
неподвижным бревном во время  своих  видений,  а  вертелся  на  диване.  И
наверняка бормотал, живо описывая голосом яркие образы своих галлюцинаций.
     Допустим, докторишка позвонил, когда я представлял, что  простреливаю
насквозь  Гасан-Мамедова.  Вероятно,  я  даже  способен  был  на   вопросы
отвечать. Едва стадия губительных видений  у  меня  кончалась  и  наступал
спокойный отруб, доктор, как бы получив от меня все инструкции, принимался
устраивать свои мокрые делишки. А термос он мог  мне  подсунуть,  когда  я
ранним утречком спускался по темной лесенке и  хватался  за  все,  что  ни
попадя.
     А разве доктору не  надобятся  деньжата?  Возится  же  он  со  всякой
химией, которая бьет по мозгам. Сам нюхает, пробует, ищет, что покайфовее.
     Я в расследовательском порыве разбудил художника, он мне всю правду и
срезал:  "Доктор  твой  -  жалкий  наркоман.  Если  сел  он  на  иглу,  то
потребности его организма таковы,  что  монеты  требуются  постоянно,  без
всякого перерыва. Кстати, поскольку ты явно выберешься из этого  говенного
заведения, оставлю я тебе телефончик одной художницы. Она из  моей  секции
арт-нудистов. Стремно живописует телеса, от мускулов до внутренностей. Это
тебе пригодится, ты ж говорил, что у тебя нелады с оформлением книжульки."
     Утром я всю свою догадку Илье изложил. А к вечеру  наступила  победа.
Когда оперативники стали подъезжать к дому доктора Лапеко, тот  оперативно
удрал, сломав по дороге челюсть одному  неповоротливому  прохожему.  Между
прочим, медработник проживал на моей же улице, через  дорогу  наискось,  и
мог, не слезая со стула, наблюдать мое окно. У гражданина Лапеко в  логове
и "травка" произрастала, и валялись  ампулы  со  следами  такой  серьезной
штуки как ЛСД, и в  баночках  всякие  химикалии  плескались,  которыми  он
Владиславского угробил, и стояли башмаки с  теми  самыми  подметками,  что
запечатлелись  на  месте  кончины  Гасан-Мамедова  и  Сухорукова.  И  даже
обнаружился  родной  брат   того   термоса,   который   обыграл   в   игре
"смерть-жизнь" молодого бизнесмена.
     Отпустил меня Илья. Я пошел на все четыре стороны,  а  деньжатки  мои
милые как отдыхали в сейфе, так и остались лежать на левом боку - ничего с
ними не случилось. Завтра надо оказаться  в  Москве,  сменять  наличку  на
безналичку, чтобы затем перечислить деньги в типографию. А  сегодня  стоит
навестить ту самую расхудожницу из секции арт-нудистов.





     Особа с интересным ртом отворила дверь. Я заговорил  о  Петрухе  (том
живописце, что за голую задницу томился безвинно  в  КПЗ).  Когда  хозяйка
разместила меня в кресле, я стал толковать о своих делах. Потом попробовал
узнать, в чем она мастерица, и мне  ее  творчество  в  стиле  критического
некрореализма по  нраву  пришлось.  Поэтому  договорился  я  с  художницей
Любовью, что говорится, полюбовно. Через неделю она мне должна была выдать
привлекательный жутик. Центральный образ на "крышке" - веселенький  трупак
в смокинге, обедающий другим трупаком.
     Рассказываю я увлекательный сюжет и самые  веселые  сценки  из  своей
книги этой самой художнице Любови, а  она  слушает  как  бы  с  интересом.
Однако ноги ее, длинные и гладкие, приковывают внимание  и  мешают  работе
серого вещества, потому что сидит она на  пуфике  в  коротенькой  юбчонке.
Художница была красива, особенно если смотреть снизу. Надо учесть,  что  с
дамами я месяца три общался  лишь  в  идеальной  сфере  и  это  уже  стало
приедаться. Такой срок истек с тех пор, как сбежала моя последняя телесная
любовь, а чтоб давать  объявления  в  газету:  "Высокий  красивый  мужчина
невзрачной наружности ищет напарницу  для  встреч-разлук",  перо  пока  не
поднималось.
     Потому-то я от художницы как  бы  уехал,  но  все  равно  на  привязи
остался. Напало на меня дома острое сексуальное беспокойство и подозрение,
что Любовь - мастерица не только в живописи. Я себя,  конечно,  успокаивал
умничаниями на тему, что все приятности любви меж полами созданы лишь  для
того, чтоб процветала лженаука-генетика. Но помогло это слабо  и  пришлось
себя утешать сцеволином.
     Возникло из иглы видение,  как  никогда  объемное,  яркое  и  полное.
Началось оно с того, что я вышел из дома с рукописью и  отправился  долгой
дорогой к Любови на Гражданку.  Люба-из-глюка  не  шибко  удивилась  моему
появлению. Впрочем, повод-то у меня имелся - я ведь  рукопись  привез  для
лучшего понимания целей и  задач.  Художница  откуда-то  мигом  выковыряла
бутылочку, стала разливать и кромсать огурчики, пока я  зачитывал  кусочек
из будущей книги. Я еще обрадовался, что в видении текст точно  такой  же,
как в правдивой реальности.
     "Где-то  около  трех  ночи  на  тихой  лондонской  улице  возле  люка
остановилось двое. В высоких  рыбацких  сапогах  и  длинных  прорезиненных
макинтошах.
     -  Холмс,  вы  уверены,  что  через  этот  колодец   мы   попадем   в
ремонтируемый  и  совершенно  сухой  водовод?  А   вдруг   в   действующую
канализацию?
     - Мы были бы обязаны прокрасться на водонапорную станцию  даже  через
действующую канализацию. Однако, на ваше счастье, Уотсон, эти две  системы
не сопрягаются. Не бойтесь  намокнуть,  водовод  сух  уже  десять  дней  -
ремонтники, которые занимались чисткой,  тоже  бастуют.  Мы  спокойно,  не
замочив калош, прогуляемся как  на  Риджент-стрит  до  пустого  подземного
резервуара, что располагается у основания Ист-Эндской станции.
     Двое джентльменов переместилось под мостовую, в холодный и,  несмотря
на благостные обещания, довольно скользкий туннель.
     - А вы настаивали на калошах,  Уотсон.  Рыбацкие  сапоги  -  вот  что
поможет нам сохранить здоровье, - попытался отшутиться Холмс.
     Он зажег масляный светильник и  друзья,  сильно  согнувшись,  как  по
большой нужде, двинулись вперед под низким потолком.
     - Здесь текла вода, которой, конечно, еще предстояла очистка, но  все
же, побывай я тут раньше,  перешел  бы  с  чая  на  пиво.  Какая  плесень,
водоросли. А аромат чего стоит? - заявил Уотсон, топорща усы.
     - Вонища, мой друг, а не аромат. Как бы нам самим не завоняться.
     - Сэр, как можно. Такие слова...
     -  Молчок,  Уотсон.  Замрите  на  секундочку...  Вам  не  послышалось
шлепанье третьей пары ног?
     - Нет, Холмс, должно быть какое-то  эхо  виновато.  Вот  мы  стоим  и
ничего не слышим, кроме капели.
     - Тогда вперед, нам осталось меньше ста ярдов до  встречи  с  главной
достопримечательностью.
     Когда остаток пути  был  преодолен,  джентльмены  уткнулись  носом  в
решетку,  за  которой,  судя  по  гулкому  отзвуку,  находилась  подземная
полость.
     - Это тот самый резервуар. Доставайте ножовки, Уотсон.
     Ржавая до невозможности решетка вскоре была осилена  и  Холмс  сделал
шаг вперед.
     - Пожалуй, резервуар не успел пересохнуть. В нем глубины футов семь с
хвостиком. Не зря, выходит, я решил  захватить  с  собой  резиновую  лодку
последней конструкции и насосик.
     Через  десять  минут  плавсредство,  нареченное  "Стерегущий",   было
спущено на  воду.  Уотсон  сидел  на  веслах,  а  Холмс,  включив  фонарь,
выискивал что-то на потолке.
     - Вот она, труба, по которой всасывается вода наверх.
     - Вы, что, поползете внутри нее?
     - Фигушки, Уотсон. Не внутри, а по ней, с помощью  "кошек".  Рядом  с
трубой  на  потолке  маленький  люк.  Надеюсь  застать  нашего  отравителя
врасплох.
     Холмс, нацепив "когти", элегантно вскарабкался по  трубе  и  исчез  в
люке. Через пять минут сверху донеслись  слабые  шумы  какой-то  возни,  а
немного спустя из отверстия заулыбалось лицо сыщика.
     - Знаете, Уотсон, мы довольно удачно пообщались с  новым  начальником
водонапорной станции. Он полностью раскаялся, жаль только, что не успел об
этом сказать.
     - Замрите, Холмс. Мне  послышалось...  какой-то  всплеск.  Будто  кто
нырнул в резервуар со стороны водовода... Холмс, ОНО  уже  под  лодкой,  я
чувствую задницей, как ОНО скребется.
     Уотсон хотел уточнить свои ощущения, но тут от резкого  толчка  лодка
перевернулась, и джентльмен отправился под воду. В ответ на  неожиданность
Холмс вытащил револьвер и пытался что-то разглядеть в бурлящей воде. Вдруг
лицо Уотсона показалось снова и было похоже на  морду  моржа,  но  тут  же
нырнуло. Вместо него  фонарь  высветил  бледно-зеленоватую  личину  трупа.
Живого трупа - товарища Пантелея.
     Теперь  мертвец  полностью   контролировал   ситуацию,   держась   на
поверхности озерка как завзятый ватерполист. При этом, то доставал  из-под
воды голову Уотсона с выпученными глазами, то снова ее окунал.
     - Ваши условия? - окликнул монстра Холмс, стараясь  не  удивляться  -
поскольку факт налицо, надо с ним работать.
     Странный покойник, пользуясь  хорошей  акустикой,  гулко  хохотнул  и
забубнил грубым не слишком членораздельным голосом.
     - Ты думал, что избавился от  меня,  буржуй.  Как  бы  не  так.  Если
хочешь, чтоб эта жирная скотина продолжала жрать и бздеть,  отдай  ампулы,
которые ты прихватил наверху. Не  вздумай  швырять,  еще  не  хватало  мне
нырять за ними. Спускайся вниз, причем по-быстрому, меня ждут.
     - На свидание что ли торопитесь? Красивые, наверное, у вас  подружки.
Сейчас я прибуду, но сначала положите этого джентльмена в лодку.
     Неупокойник снова достал бедную голову Уотсона, шарахнул  по  ней  на
всякий случай кулаком и кинул обмякшее тело  в  плавсредство.  Холмс  стал
спускаться,  стараясь,  чтоб  между  ним  и  ожившим  товарищем  Пантелеем
оставалась  труба.  Наконец,  его  голова  оказалась  на  одном  уровне  с
зеленоватой башкой злого мертвеца.
     - Тебя, может, пощекотать для живости? - предложил торопливый товарищ
Пантелей.
     - Щекотать бесполезно, лучше подержите меня за левую руку, чтоб я мог
правую сунуть в карман.
     - Не  беспокойся,  -  мертвец  вцепился  в  Холмса,  однако  и  сыщик
использовал левую ладонь,  чтобы  ухватить  товарища  Пантелея  за  правое
ледяное запястье. После чего защелкнул одно  кольцо  наручников  на  левой
свободной руке беспокойника.
     - Я сейчас растерзаю твое буржуазное мясо, - пообещал мертвец.
     - Не  нервничайте,  наверное,  и  вам  это  вредно.  Тем  более,  что
растерзать вряд ли получится. Второе кольцо наручников  замаскировано  под
мою ладонь,  ту  самую,  которая  сжимает  вашу  правую  руку  и  является
фальшивой. Таким образом, благодаря моей уловке вы прикованы к трубе. А  я
нет. - В доказательство Холмс свободно отплыл от трубы и спокойно забрался
в "Стерегущего", где раскинулся отключившийся от событий Уотсон.
     - Ты зря радуешься, буржуй. Труба эта не доходит  до  дна,  я  сейчас
нырну и освобожусь, а потом утоплю и тебя, и жирнягу, - пригрозил мертвец.
     - Нырнуть-то вы нырнете, товарищ загадка природы,  а  вот  выныривать
будет некуда. - Холмс резко погреб к отверстию резервуара, а потом  сорвал
чеку с противотанковой гранаты и уронил этот предмет в  воду.  Едва  сыщик
выбрался сам и вытащил бестолковое тело Уотсона, как в  подземной  емкости
рвануло. Горячий бурун, вырвавшись наружу, швырнул обоих  джентльменов  на
десять ярдов вдоль водовода...
     Уотсон очнулся  уже  в  машине  и  первым  делом  увидел  мокрое,  но
довольное лицо Холмса. И, несмотря на головную боль, поинтересовался:
     - Что  это  было?  Почему  товарищ  Пантелей  ожил?  Разве  покойники
движутся?
     -  Практически  нет.  Так,  иногда  пробегутся  немного,  -  успокоил
компаньон. - Вовсе не ожил товарищ  Пантелей.  Просто  сохранившая  в  нем
костно-мышечная система получила извне мощный импульс, который как-то  был
преобразован  в  энергию  химических  связей.  Что  собственно  и  привело
мышечные волокна в столь непонравившиеся нам движение.
     - Но откуда "извне", Холмс?
     - Видно Володька работал не только  с  магнитной  аурой,  создаваемой
электрохимическими реакциями мозга, но и с некой "жизненностью".
     - Душой?
     - Дружище, я не стал бы называть это величавым словом "душа".  Просто
стоячая тонкоэнергетическая волна, которая отвечает за  развитие  мозга  и
взаимодействие  его  частей.  Трупу  она,  конечно,  не  нужна,   поэтому,
приобретя самостоятельность, группируется с другими подобными структурами.
Не исключено, что именно из этого сложения волн и  получается  пресловутый
темный астрал, известный по сочинениям  господ  теософов  и  способный  на
многие гадости..."


     На удивление и в  галлюцинации  водка  осталась  водкой.  А  портвейн
портвейном. Дамочка же подсела ко мне поближе, открыв  глубины  выреза  на
своем платье. Я же простер свою руку в ее  сторону  вдоль  спинки  дивана.
Потом мы выпили  на  брудер(швестер)шафт.  Я  затянул  это  дело  и  вдруг
почувствовал - пора  активничать,  имею  же  право  воспользоваться  своим
личным миражом. Пока я обрабатывал художницу Любу руками,  она  меня  даже
поощряла изгибами и  прочими  страстными  телодвижениями.  Потом,  правда,
оказала формальное, я бы даже сказал, подбадривающее  сопротивление.  Это,
когда ей снимали "налет культуры", то есть одежку. Разок даже  попробовала
улизнуть в шутку.
     Однако далеко дамочка не отбежала. Усевшись на мне сверху, вовсе  уже
не сопротивлялась, а стала прилежно трудиться, как крестьянка  на  строгом
барине. И, кстати, проявила немало трудолюбия. Потом она слезла и пошла  в
ванну, я же в своем видении еще ухитрился вздремнуть.
     До той поры, пока меня не  пнули  тапком  с  острым  носком.  Хоть  и
видение, а ощущения неприятные. Еще мешали насморк в  носу  и  першение  в
горле, живот побаливал и в сортир хотелось... Это в галлюцинации не должно
присутствовать. Или получается кошмарнавтика какая-то. А  художница  стоит
передо мной почему-то с очень злобным выражением лица. Хорек по  сравнению
с ней просто дирижер Спиваков.
     - Любаша, солнышко...
     - Заткнись, - шипит она почище  гюрзы.  -  Тебе,  сволочь,  слова  не
давали.
     - Милая, - пытаюсь успокоить ее вкрадчивым голосом, - какая ж из меня
сволочь? Ведь ты сама пошла на половое сотрудничество.
     - Насильник, насильник... - ну и всякие такие слова, которые при всем
желании уменьшительно-ласкательными не назовешь.
     - Разве  не  ты  пыхтела  на  мне  с  энтузиазмом  достойным  лучшего
применения?  -  позанимался  я  еще  психотерапией,  хотя  моя  спина  уже
увлажнилась от искреннего испуга. Кажется, я спутал видение с явью!
     - Ты принудил меня, гад-негодяй.  Заставил  вступить  в  сношение  на
тридцатой  минуте  появления  здесь,   на   шестидесятой   минуте   нашего
знакомства. Вот они твои малыши.
     Оскорбленная дама торжественным жестом показала пакетик  с  тщательно
собранными живчиками.
     - Восемь лет тебе, подонок, восемь лет петушествовать будешь в  зоне.
Вместе с Петькой-дураком станете верзухами трудиться,  только  он  лет  на
пять пораньше тебя на пенсию выйдет.
     Вот так влип. Ну, стервь. Грохнуть ее что ли? Но я ж  никого  еще  не
убивал, даже не стукнул как следует. Если не считать моих видений. Или это
не видения были вовсе? А такие же правды-реальности, как и та, что  сейчас
на меня навалилась. В таком случае, с художницей пора  кончать...  Нет,  я
Любу даже по-умелому взять за горло не смогу. А не сесть ли нам как-нибудь
за стол переговоров?
     - Извини, я не хотел тебя обидеть-оскорбить. Все наоборот. Может, нам
как-нибудь уладить это дело полюбовно.
     - И не надейся, зверь, твои полюбовные дела я уже испытала.
     - А сто баксов не устроят ли тебя, Любовь? Сотенка ведь  кого  угодно
устроят.
     - Ничтожный тип-козел-свинья, неужели ты думаешь,  что  мое  унижение
оценивается в какие-то сто убогих баксов? Тем более  и  в  милицию  я  уже
позвонила.
     Мне стало так жарко, что влага принялась струями  выходить  из  кожи.
Надо же, напела ментам.
     - Но, может, унижение твое оценивается в двести? А  милиции  заявишь,
что пошутила, хотела постращать приятеля.
     Люба полуотвернулась с умелой матерщиной на устах, а  потом  все-таки
пошла на попятную.
     - Через два часа, дрянь-мерзавец-зараза, ты должен мне  выложить  две
тысячи долларов. Тогда я тебя прощу. Менты появятся минут через семь  и  я
скажу им, что от потрясения забыла твои приметы, кто ты и откуда. Но  если
ты, падло-урод-скотина, захочешь схохмить и не рассчитаешься, я быстренько
все вспомню. А теперь кругом, марш!
     Я, похватав свои вещи и бумаги, скатился с  лестницы  как  Тунгусский
метеорит, едрить его налево.
     Как же меня угораздило так влипнуть? Мысли мелькали,  я  метался  как
броуновская частица в поисках такси. Если б  знал,  что  нахожусь  в  яви,
разве сотворил бы плотскую любовь с такой плотоядной Любовью.  И  как  мне
теперь распознать правду в том, что случилось со  мной  раньше?..  Однако,
доктор-наркоман все-таки убег в леса - значит, было от чего. Или мы с  ним
сообщники, и я тоже нарком? В этом  случае  оба  мы  "хуже".  Возможно,  я
планировал  операцию,  он  претворял.  А  раз  доктор  сейчас  в  отлучке,
случилось  короткое  замыкание:  сцеволин  меня  не  усыпил,  а  напротив,
взнуздал и толкнул на насилие.
     Когда я схватил эти двести "штук" трясущимися  руками  и  помчался  к
подлюке-стерве-Любке, плохо мне было. Так  хреново,  что  даже  полегчало.
Глаза, а затем мозги заволокло мутью, отчего я слегка впал  в  прострацию.
Поэтому не сразу понял,  что  около  Любиного  подъезда  собралась  толпа.
Подчиняясь роевому инстинкту, стал протискиваться, напирать, и  неожиданно
вник в суть скопления народа. Интерес толпы был возбужден тем, что женщина
покинула квартиру на восьмом этаже через окно кухни. Восьмой этаж -  Любин
этаж! Я проник еще дальше в бухтящую людскую гущу и пустил  взгляд  из-под
чьей-то мышки. Лицо у трупа я не разглядел. И правильно  -  там  мало  что
осталось.  Но  волосы,  платье,  отлетевшие  туфли  -   все   принадлежало
художнице.
     Две тысячи "зеленых" уже больше  не  пригодятся  Любе,  мне  же  пора
сматываться отсюда. Потому  что  автор  очередного  злодейства,  а  именно
доктор-душегубец, скорее всего, где-то рядом и возможно сопит мне сейчас в
затылок. Он, как верный вассал, сохраняет  мои  денежки  в  целости,  лишь
потому, что однажды собирается придти, сгрести все и опустить занавес.  Он
опасен. А я нет. Судя по свиданию с художницей, накуролесить  я,  пожалуй,
могу, но насчет мокрухи слабоват.
     Удар может быть пропущен в любой момент, мои натянутые нервы  звенят,
чуть ли не лопаются, и только поезд принесет мне облегчение.





     Все время, оставшееся до отъезда, я таился по темным углам, как  змея
подколодная и таракан запечный. На звонки не отвечал, к двери ближе чем на
три метра не подходил. Спал с топором, мылся в хоккейном шлеме,  в  туалет
ходил с самодельным копьем. На вокзал ехал на попутном грузовике  с  двумя
складными ножами в карманах.
     И вот, наконец, я в поезде.  Спальном  вагоне,  двухместном  купе.  В
компании с упитанным пожилым дядькой, у которого щеки чуть ли не на плечах
болтаются. В Бологом его не станет. И тогда надо снова быть  начеку  и  на
взводе. А пока я из купе никуда -  перед  поездкой  целый  день  тщательно
сторонился пива и даже чая, чтобы затем не потянуло в вагонный сортир.
     Через полчасика, когда проводник заглянул  в  билеты  и  выдал  сырое
бельишко, я был готов к сновидениям. Расчленил влажную кучку, расстелил  и
случайно скользнул взглядом по дядьке.
     Вначале показалось, что померещилось. А потом. Боже ж мой!
     Передо мной сидел доктор Лапеко, который выложил на столик  накладной
нос, "лысый" парик, защечные прокладки  и  чему-то  радовался.  Потом  еще
показал мои складные ножи и тогда  его  улыбка  доплыла  до  ушей.  Можно,
конечно, сейчас рвануть по проходу с  воем:  "Рятуйте,  люди  добры".  Но,
во-первых, проклятый доктор запросто  опередит  меня,  прыснув  газом  или
просто ударив для "иммобилизации" по затылку. А  во-вторых,  как  я  стану
доказывать  проводнику  вредность   своего   попутчика.   Изменением   его
физиономии? Только вот, когда полутрезвый проводник наши билеты  проверял,
разглядывать какую-либо рожу он и не собирался. Он и так стошнить боялся.
     - Ну как самочувствие, больной? - поинтересовался доктор Лапеко.
     - Что ж вы раньше-то не спросили про самочувствие, когда я  только  в
поезд сел? Личину, понимаешь, чужую напялили. Не солидно.
     - Я берег вашу психику, Борис. Даже сейчас вы имеете довольно бледный
вид.
     - Слушайте, доктор,  или  как  вас  там,  пропишите  мне  витамины  и
отойдите от поезда. Именно ваше присутствие портит мою нервную систему.
     - А то, что надо  вернуть  денежки  за  три  лишние  ампулы,  вас  не
беспокоит, больной?
     - Пожалуй, вы могли бы, неуважаемый айболит, забрать  вашу  отраву  в
самый первый день, хоть три ампулы, хоть все тринадцать.
     - Но они же, Борис, принесли вам столько пользы. Четыреста  "штук"  в
подарок получить - от нашего стола вашему! Неблагодарный вы. Остается  вам
только повторить слова вождя: "Благодарность  -  собачье  чувство".  А  не
боитесь, что потом стыдно будет?.. Я же могу  спасти  вас  от  неизбывного
стыда. Надо только уплатить за три лишние  ампулы  двести  тысяч.  Мне  по
силам было просто изъять эту наличность у вас, например, возле  Любашиного
дома, но я ведь стремлюсь к идеалу.
     - Хороший у вас идеал, полезный - половина  собранной  чужими  руками
суммы!
     - Именно что половина, именно что моими руками. Я реализую свое право
на справедливое вознаграждение.
     Половину хочет  взять  гад.  И  дело  мое  издательское  порушить,  и
превратить меня в соучастника. Надо бы потянуть время.
     -  Вы  лучше,  доктор,  скажите,  как  узнавали  обстоятельства  моих
поездок. В первый раз вы позвонили и случайно для себя услышали мое ценное
бормотание? Угадал ведь я. А во второй и третий разы?
     - Точно так же. Звонил  в  нужный  момент.  Вы,  прежде  чем  сделать
инъекцию, задергивали шторы - я же все видел,  не  сходя  с  кресла.  Ваши
мозги  были  так  чудесно  расторможены  благодаря  сцеволину.   Вы   были
по-настоящему  раскрепощенной  личностью...  Кстати,  чтобы   помочь   вам
разобраться с Любой, я унизился до заурядной слежки  -  хотелось  оградить
вас от превратностей  судьбы.  Ладно,  давайте  делиться.  Ведь  я  сейчас
проявляю лучшие гражданские свойства: стремление к равенству и  социальной
справедливости.
     - Когда  это  касается  чужих  накоплений.  Вы,  я   смотрю,   верный
ленинец... Значит так, делиться я с  вами  не  буду  и  соответственно  не
тороплюсь стать соучастником мокрых дел. Но  даю  вам  возможность  унести
ноги, доносительство не относится к числу моих хобби.
     Почему я так отважно высказался? Это произошло автоматически,  что-то
изнутри воспротивилось предложению доктора. Впечатление  было  такое,  что
меня скрепила невесть откуда взявшаяся стальная арматура.
     - Вы, Борис, действительно полноценный соучастник. Разве вы не желали
скорой  кончины  всем  четверым  свежеупокоившимся  особам?  Так  что  мой
лавровый венец вполне делится пополам.
     - Даже если так, то желания уголовно ненаказуемы, господин Лапеко.
     Не имея разумных доводов,  доктор  стал  выступать  в  роли  духовной
оппозиции.
     - Но желания - уже грех. Я, как добрый волшебник, материализовал  ваш
грех - искупляйте на здоровье...  Ага,  мы  не  способны  к  нравственному
очищению. У нас только страх  и  ужас  за  убогую  писательскую  карьерку.
Неужели нам неведомо, что Толстого с Булгаковым  мы  не  будем  напоминать
даже в темное время суток? Хотя первый гений уже никому  не  интересен,  а
второго лет через десять станут любить  только  авторы  учебников.  Мы  же
выскользнем из памяти  читателя,  как  только  перестанем  раздражать  его
зрительные рецепторы... Да, вы все-таки очень приземленный тип, Лямин.
     - А вы очень утонченный. Особенно, когда ножом под ребрами ковыряете,
- огрызнулся я.
     - Тогда поговорим на земном языке, но без всяких грубостей. -  Доктор
достал из кармана пистолет системы Макарова,  тот,  который  сейчас  можно
приобрести на любом углу за сорок  "штук".  Затем,  посвистывая,  навинтил
глушак на ствол.
     - Ну и...
     - Сами понимаете,  пациент,  что  ваш  уход  с  игрового  поля  будет
классически чистым. Ведь вашими денежками, по идее, может заинтересоваться
любой попутчик, в  том  числе  и  щекастый  дедуля  из  Бологого,  который
собрался купить себе мотоцикл с коляской и хрюшку. Ну, так будем делиться?
     -  Не  будем,  -  рьяно  возразил  я.  Ответ  на  уровне   "всех   не
перекусаешь". С чего я так откликнулся, пойди пойми. Казалось, на  секунду
я стал микрофоном, через который заговорил кто-то сильный и смелый. Может,
это лечение сцеволином  на  меня  подействовало,  обеззаразив  мой  вечный
страх?
     - Ну, ты сам этого хотел. Топай в  тамбур,  -  распорядился  "добрый"
доктор.
     И вот я, оставив чемоданчик с денежками в купе, марширую под  конвоем
в тамбур. Крик о спасении, шаг влево, шаг вправо считаются побегом - будет
стрелять без предупреждения.  Впрочем,  этот  конвоир  выстрелит  в  любом
случае.
     Мы уже в тамбуре. Доктор открывает дверь, из мрака вваливается грохот
колес и давай швырять во  все  стороны  мои  нейроны-электроны.  Сейчас  я
отправлюсь ему навстречу - живьем или postmortum?
     - Прошу пана, - наведенный на меня черный глазок пистолета качнулся в
сторону выхода.
     Голова опустела и зазвенела как цинковое ведро. Я сделал шаг  вперед.
Боковым зрением видел только плечо доктора, а спина уже чувствовала  дырку
от пули где-то в районе пятого позвонка. И тут...
     ...У рельсов есть стыки. Если насыпь устроена плохо, стыки расходятся
и  вагон  сильно  бросает,  когда  колеса  накатываются   на   них.   Если
одновременно   происходит   изменение   скорости,   то    трясет    весьма
чувствительно.
     ...Вагон сильно тряхнуло. Будущая дырка сместилась  в  район  правого
бока. А я упал, как срезанный, на левый  бок  и,  крутанувшись  на  спину,
ботинком впаял ровно в пистолет,  который  наводился  в  это  непрелестное
мгновение на мою  грудную  клетку.  Доктор  замахал  руками  как  дирижер,
пытаясь поймать вылетевшую машинку для убийства. И он ее словил, что  ему,
однако,  лишь  повредило.  Пока  господин  Лапеко  занимался   ловлей,   я
повернулся  на  правый  бок.  Одна  моя  нога  оказалась  у  оппонента  за
коленками, я резко вертанулся в обратную сторону и придал ему вращательный
момент. Доктор Неайболит усвистал ровно в открытую дверь тамбура.
     Я встал на полусогнутые, прикрыл дверь и отправился в купе,  стараясь
не о чем не думать и ничего не чувствовать. Сел на нижнюю полку,  задышал,
пытаясь выпустить пар, и тут понял - чемоданчика с деньгами нет. Лежал под
подушкой, а сейчас его нет! Но доктор прошелся со мной и вылетел  вон  без
чемоданчика. Или?.. Напряженка рывками  вгрызалась  в  меня.  Я  пару  раз
двинул головой об стол - не помогло. Столько  изведано  и  все  зря.  Меня
крутило и бросало  по  купе,  вспыхивали  и  гасли  полузадушенные  вопли.
Снующие руки наткнулись на шприц-ампулу и всадили ее в  первый  подходящий
кусок тела.
     Почти без паузы свершился перенос. Пространство поддалось в  стороны,
в нем появилась инородная  вставка,  непривычная  конусовидная  дверь.  Я,
моментально расплавившись, вылетел в нее миллионом серебристых ниточек.
     И очутился у железнодорожной насыпи. Из головы  сочилась  кровь,  но,
кажется, черепок лишь слегка облупился и мозги не  протекли  наружу.  Весь
организм не ахти, измочаленный и битый,  впрочем,  кости  не  поломаны,  и
органы не всмятку. Повезло, что когда  я  вылетел  из  тамбура,  то  сумел
сгруппироваться, да еще попал в кусты. Продрался сквозь заросли на  шоссе,
параллельное рельсам, и обнаружил - ах, moon  light  -  что  в  моей  руке
сохранился пистолет. Нет, пусть лучше отдохнет в кармане. Нужно  в  город,
причем в Питер, а не в Москву. Стал голосовать - но грузовики с ревом прут
мимо, не внушаю я им доверия. Однако,  жигуленок  я  не  пропустил,  встал
посредь дороги как столб - у водителя  нервишки  не  выдержали,  сдрейфил,
затормозил, принялся объезжать. Тут я ему ствол показал, чтоб не бузил.  В
кабине нашлась парочка, юнец с рулем  и  бабенка  на  заднем  сидении.  Не
похожи на мужа с женой, он красавчик двадцатилетний, а ей пятилетки на три
побольше.
     - Про страшный пистолет забудь, не было его, - я приветливо оскалился
юному любовнику, - ты просто по доброте душевной решил подвезти замерзшего
полудохлого странника. Ты ведь всегда так поступаешь. Сейчас куда?
     - В Нарву, - сказал юноша, из-за моих приветливых слов возвращая себе
наглый уверенный вид.
     - А машина чья?
     - Моя, - отозвалась дамочка.
     - Выходит, дружок, тебе с этой машиной не по пути.
     Он думал, что будет  просто  вышвырнут,  но  я  вначале  дал  ему  по
затылку, а уже потом кинул за борт. Ничего, очухается и начнет  взывать  к
проезжающему транспорту, как и я пять минут назад.
     Бабенку пригласил к рулю, потому что в моих глазах еще порой двоилось
и мерцало. Держалась она со мной хамовато, так что по дороге я ее попросил
притормозить и крепко  обнял...  Никакой  противоправной  секс-активности,
просто вколол ей в ляжку кое-что. Чуть  позже  она  сама  себя  подсунула.
Причем очень старалась.  Как  комсомолка,  попавшая  в  кабинет  секретаря
райкома после окончания рабочего дня и гордая оказанным доверием. В городе
я бы продлил наше свидание. Но, увы, приходилось  работать  на  опережение
чужих графиков...
     Я знал, что деньги, все четыре тысячи долларов оказались  у  хозяина.
Конечно, являться к нему в светлое  время  суток  было  безопаснее,  но  в
восхищенных зрителях я не нуждался.  Несмотря  на  однообразную  застройку
некрогородка быстро нашел его  капитальную  могилу  под  красною  звездой.
Николай Пантелеймонович Лопатин (1902-1985), "товарищ  Пантелей",  который
едва  не  запустил  в  1926  году  пролетарскую  революцию  посреди   всей
Британской империи, любимец Дзержинского и  прочих  "тарантулов".  Проходя
через хоздвор, я ухватил лопату и ломик. И сейчас, своротив  набок  плиту,
принялся углубляться в почву. К вам гости, товарищ Пантелей.
     И вот уже показалась дверь, то есть крышка гроба. Дверь открывается и
передо мной собственной значительной персоной  любимец  вождей  -  товарищ
Пантелей. Конечно, бледненький зелененький, но никак не поверишь,  что  он
тут семь годов отлежал. Ой, до чего  похож  на  Сапожкова.  Тот,  конечно,
порумянее, но выражение лица - один к одному. Ясно: старший товарищ  своим
духом преобразует физиономию младшего. И костюмчик у  лежащего  гражданина
хорошо  сохранился.  Стрелки  на  брюках  присутствуют,  орденские  планки
поблескивают, хотя находится т.Пантелей в той столовой, где едят нас, а не
наоборот.
     Первую свою медаль юный Коля-Пантелей заслужил, трудясь наганом,  над
вражескими затылками после взятия Крыма. И  гордый  барин  и  образованная
барышня - все поддавались маленькой гавкающей штучке.  И  было  этого  так
много, что опускались руки юного Коляя - не от тяжести, а от скуки. Тогда,
наверное, молодец и  почувствовал  -  исходит  кое-что  из  продырявленных
врагов. Свежие покойники не только сразу перестают вредить,  но  и  теряют
нечто, а он при определенной сноровке "нечто" приобретает.  Овладевает  он
их  жизнью  полностью,  без  остатка.  Однако   нужна   сноровка   и   нет
стопроцентного успеха.
     А вскоре ушел молодой умелец  на  почти-научную  работу.  Английскому
языку от британцев, плененных под Архангельском, выучился. Их  потом  всех
шлепнули,  чтоб  не  опознали  вдруг  где-нибудь   на   Пикадилли   своего
собеседника. Но еще успели они убедиться, как завлекательно даровитый Коля
произносит на  лондонском  диалекте  слова  "экспроприация",  "революция",
"ликвидация". Британская экспедиция красного миссионера, предпринятая в 26
году, увы, накрылась,  но  сколько  потом  было  творческих  удач.  Партия
поставила химию на службу революции  и  верная  наука  помогала  взять  из
чуждого человека все, что в нем есть. Она выворачивала вредителя наизнанку
со  стопроцентной  гарантией  и  усиливала  сосущие  способности   Николая
Лопатина до максимума.
     Все было именно так, а не  иначе.  Сапожков  предоставил  достоверные
сведения  о  своем  духовном   отце   Пантелее,   поскольку   тоже   любит
значительность - а тут есть чем похвастать.
     Стал товарищ Пантелей знатным  советским  вампиром  и  как  бы  помер
однажды. Но вот лежит, обнявши чемоданчик, пропавший  три  часа  назад  из
купе скорого поезда "Петербург-Москва". И  вроде  как  людее  всех  людей,
зверее всех зверей. Отдай, уважаемый. Я понимаю,  хочешь  передать  своему
верному ученику Сапожкову, но мне нужней. Откажись по-хорошему.
     Я,  продолжая  увещевания,  потихоньку  тяну  портфель.  Не  очень-то
поддается. Уперся тогда ногой в орденские планки - извините, нечаянно -  и
рванул на себя. Мертвец тут неожиданно сел, а я, повинуясь силам  инерции,
отлетел и стукнулся спиной да затылком о бортик ямы. А он следующим рывком
уже на  ноги  поднялся.  Проклятый  энергетический  импульс,  что  двигает
мертвыми костями - откуда он только  взялся?  Я  бью  немирного  покойника
левой в челюсть - все равно что по деревяшке - потом стреляю  два  раза  в
упор. Его тряхнуло, послышалось икание, не более того. Он хватает меня  за
плечи, ох, как пальцы впиваются - я едва блоки руками  поставил,  чтоб  до
горла не добрался - и тянется зубами, сволочь небритая.
     Я  упираюсь  ногой,  но  зомби  давит  как  грузовик.  Я,   продолжая
упираться, ловлю рукой черенок лопаты и делаю еще один упор. Потом - хрясь
- ударом башмака ломаю мертвецу коленку. Тут он начинает заваливаться, еще
цапает зубами штанину, но мне  удается  отпихнуть  его.  Товарищ  Пантелей
падает на чемоданчик, руками-граблям - упорная бестия -  цепляет  меня  за
ногу, пытается в гроб затащить. Я вовремя поднимаю  лопату  и  вложив  все
силы, а то и больше, остро отточенным лезвием  снимаю  ему  башку.  Вместо
крови тянется со  среза  какая-то  белесая  жижа,  похожая  на  кремниевую
кислоту, но товарищ угомонился, и его  усилия  в  борьбе,  наконец,  стали
полностью достоянием прошлого. Почтительно отодвигаю важный труп лопатой и
беру  чемоданчик.  Заодно  и  орденские  планки,  как  трофей   -   загоню
какому-нибудь штатнику.
     Вылез из ямы, спешно  побросал  вырытый  грунт  обратно,  даже  плиту
вернул на место. Брось свои  штуки  и  делайся,  Николай  Пантелеймонович,
честным советским мертвецом, как и те, которыми ты питался. Подбросил я на
радостях портфельчик, а он почему-то не стал ловиться. Завис в воздухе и -
какого-то хрена - принялся таять-таять...





     Боря открыл глаза на койке в двухместном купе спального вагона поезда
"Петербург - Москва" при  подъезде  к  столице  нашей  (и  вашей)  родины.
Чемоданчик с деньгами смирно, как ни в чем не бывало, отдыхал на груди.
     Видимо доктор, выходя из купе,  сунул  его  в  багажник,  под  нижнюю
полку. Лишь когда сцеволин встряхнул Бориса, он все  понял  и  лунатически
вынул оттуда чемоданчик, однако в галлюцинации деньги были  якобы  выужены
из могилы.
     Но Лямин поостерегся бы утверждать, что все события ограничились этим
купе. А если случилось как раз то, что привиделось? Допустим, один знатный
вампир  настолько   усилил   свои   способности   за   счет   употребления
предшественников сцеволина, что силен использовать чужие души  даже  после
переселения в подземную квартиру.
     Вороватый  покойник,  смяв  пространство,   протянулся   и   свистнул
чемоданчик, чтобы потом отдать любимому ученику, некому Сапожкову. Но  тут
вмешался находящийся под Бориным контролем злодей-доктор...
     Да ну к слону в задницу этот бред, эту  ахинею.  Однако,  когда  Боря
прекратил лежать и сел, что-то кольнуло  в  ляжку.  Тогда  он  выкопал  из
кармана орденские планки. Откуда взялись - не мертвецовы ли награды?!
     Боря выкинул из головы мрачные мысли, ибо по  обе  стороны  пути  уже
раскидывалась Москва. А вечером Лямин мог уже вернуться  в  Питер,  потому
что передал  победную  сумму  денег  своему  дядьке,  который  и  принялся
обращать  наличку  в  безналичные   с   усердием,   зависящим   от   своих
комиссионных.
     Не удержался Борис, навестил Фалалеева, поведал о схватке в поезде  и
посоветовал проверить две личности - Лопатина Николая  Пантелеймоновича  и
некоего  Сапожкова.  Фалалеев-молодец  не  стал  в  душу   лезть,   только
посоветовал Лямину, как бы в шутку, держать  на  привязи  свое  астральное
тело. Потом следователя было не видно и не слышно с неделю. Боря уже думал
- в одну дырку  Илье  влетело,  в  другую  вылетело.  Да  вдруг  лейтенант
проявился.
     Приехал уже в  виде  приятеля,  из-за  пазухи  литровка  подмигивает.
Однако разговаривать о девушках свежеиспеченные друзья не стали.
     - Лямин, один институт провел полный анализ нашего  друга  сцеволина.
Дело оказалось в том, что он серьезно растормаживает подкорку, особенно  в
задних долях и возбуждает двигательные центры. Одновременно производит  их
блокирование, поэтому иннервация мышц  остается  незначительной.  Вдобавок
активизируются какие-то тельца Шеффера.  О  них  -  ничего  толкового,  за
исключением  того,  что  они  слегка  смахивают  на   антенны   или   даже
передатчики. И присутствуют под черепной крышкой далеко не у всех граждан.
     - А куда  излучают  эти  самые  антенны?  -  Боря  собирался  сделать
скоропалительное открытие: тельца Шеффера связывают наш мир и астральный.
     - Ладно, хватит о всякой фигне, я просто  выучил  несколько  фраз.  -
Фалалеев  провел  ладонью  по  круглой  голове,  как  бы  стирая  ненужные
сведения. - Кстати, мы узнали насчет  Сапожкова.  Он  птенец  того  самого
гнезда, где наседкой являлся Николай  Пантелеймонович  Лопатин.  В  гнезде
активно баловались психотропной химией.  Да  и  нынче  Сапожков  командует
малым предприятием "Последнее лекарство".  Судя  по  названию,  оно  якобы
предается  фармацевтике.  При  этом  прячется,  юридический  адрес  ложным
оказался. Впрочем, мы контору Сапожкова вычислили. Так вот, доктор  Лапеко
именно там получал сцеволин, который, впрочем расходовал на ближних своих,
а себе брал обыкновенную наркоту.
     - Значит, сцеволин проходил испытания?
     -  Это  уж  слишком...  кончай  поражать  проницательностью,   Борис.
Предприятие ныне у Сапожкова маленькое  незаметное,  еще  лет  пять  назад
могли ему выделить под опыты и зэков, и постояльцев дурдома, но сегодня  -
в пору господства чистогана и упадка культуры - приходится привлекать  для
такого благого дела совершенно посторонних граждан.
     - Ну, а этот ваш институт может объяснить,  что,  по-большому  счету,
творилось с моими мозгами?
     - Мало кто знает, какого результата добивалось ведомство Лопатина.  А
кто знает, молчит,  или  уже  пребывает  в  том  месте,  откуда  слова  не
долетают. В общих чертах ты, наш проницательный, и сам догадываешься...
     - Я, набравшись сцеволина... - Боря осекся.
     - Смелее, ты  ж  бывший  пионер.  Набравшись  сцеволина,  ты  хомутал
доктора, чьи  мозги  были  изрядно  ослаблены  наркотиками.  Ты  нездорово
подавлял, он нездорово  подчинялся.  Отчего,  не  долго  думая,  прикончил
гражданин Лапеко  троих...  нет,  даже  четверых.  Я  готов  чистосердечно
признаться, что ты, Борис, не такой как все. Из десятков шизиков и психов,
которые прошли строем через одаряющие сцеволином руки  доктора,  только  в
тебе он почуял хозяина.
     - Во что верится с большим трудом. Вначале этот так называемый  слуга
проникал с помощью телефона в мою квартиру и выведывал все необходимое для
очередного злодейства... Потом собрался выкинуть меня,  хозяина  липового,
из поезда!
     - Если лекарь и  звонил,  то  твое  невнятное  бормотание  было  лишь
затравкой, сигналом к установлению схемы "господин-раб". Не мог он  часами
вслушиваться в тебя, ему же надо было скоренько к преступлению готовиться.
Естественно, он в себе марионетку не признавал, напротив,  успешно  внушал
себе, что просто доит из тебя  нужные  сведения.  Ну,  а  какому  рабу  не
хочется порой пристукнуть своего хозяина - в  минуту  ослабления  властных
функций, когда никто не видит.
     - Что, опять вознамерились обвинить меня в многочисленных  убийствах.
Летит месячный план по раскрываемости, да? - Боря тревожно приподнялся над
стулом, срочно опрокидывая рюмку водки в рот.
     - Не тянет в тюрягу, Лямин? Ладно, не дрейфь.  Как  же  тебя  судить,
если ты своими руками-ногами ничего не предпринимал, в сговор с убийцей не
входил. Юриспруденция вообще и в частности  уголовный  кодекс  всякие  там
телепатии и вселения всерьез не принимают. Хотя,  может  в  этом  упущение
непростительное.
     - Но отловить того, кто испытания на людях проводил, вы  же  обязаны.
Сцеволин, в конце концов, это оружие массового поражения.  Народонаселение
у нас умственно и так ослаблено всякой дурью, которая в него  вбивалась  с
малолетства советскими гипнотизерами; в головы словно  вставлены  затычки,
мешающие выделению мыслей. А тут  ученики  товарища  Пантелея  учатся  без
вздохов и кряхтенья овладевать народными массами.
     - Совершенно с тобой согласен. Вот именно  поэтому  тебе  и  придется
навестить Сапожкова. Заявишься от имени доктора, который, дескать,  угодил
в больницу, но напоследок просветил тебя,  где  можно  разжиться  стремным
лекарством.
     Вот так, за что боролся, на то  и  напоролся  -  вернее,  попался  на
иголку словно коллекционная  бабочка.  Боря  постарался  себя  затуманить,
хватив из милицейской бутылки, но страшное  слово  "придется"  надвигалось
неумолимо как бульдозер.
     - Но, товарищ лейтенант, сам доктор не в больнице ведь, вдруг он...
     - Он хоть умственно  ослабленный,  но  все  же  учитывает,  что  если
наведается  к  Сапожкову,  его  там  быстренько  обнулят,  как  погоревший
ненужный элемент.
     - Ну нет, начальник. Я вам так просто не дамся. Что это вы  собрались
из меня какого-то Штирлица сделать.
     - Борис, ты сам полетел неизведанным маршрутом. Потому мы будем  тебе
говорить, где бомбить, а где садиться.
     Фалалеевский голос угрожающе металлизировался: мол,  мы  тебе,  а  ты
нам. Не то мы тебя, трам-тарарам, об колено пополам...
     - Вот именно, - будто прочитал сокровенные мысли белобрысый  Илья.  -
Мы это можем...
     - Самым главном сюрпризом является то, что я полетел на самолете  без
шасси, - неопределенно, но сломленно  высказался  Борис.  -  А  прикрытие?
Будут ли меня прикрывать оперативники с автоматами?
     -  Будут,  будут,  не  беспокойся,  -  слишком  легковесно  отозвался
Фалалеев. -  За  тобой  станут  следить,  но  ненавязчиво,  потому  что  у
оппонентов тоже есть глазницы, а в них глаза. Итак, обойдемся без  плотной
опеки, чтобы не рассекретить операцию. Но если через двадцать минут ты  не
выйдешь  от  "клиента",  мы  начнем  тебя  выковыривать...   Значит   так,
расположено логово Сапожкова на аптечном складе...
     На следующий день Борис точно в означенное время - первый раз в жизни
не опоздал - вышел из уютного подземелья на станции "Московские ворота"  и
поднял воротник. Он не знал прикрывающих оперативников в лицо,  но  верил,
что они рядом - ничего другого ему не  оставалось.  Борис  зубрил  маршрут
целый час и в бумажку теперь почти не заглядывал. От метро  налево,  через
квартал опять налево. В итоге Лямин  вступил  на  территорию,  облепленную
приземистыми загаженными строениями. Аптечный склад распластался в дальнем
ее углу. Вот, похоже,  вход  в  конторку  -  утоплен  в  землю  на  десять
ступенек.
     Дверь отворилась на стук и, едва  впустив  Бориса,  сразу  закрылась,
грубо щелкнул массивный замок. Пронеслись вихрем ассоциации с мышеловкой и
клеткой. Разведчику тут подумалось,  успели  ли  заметить  сопровождающие,
куда он вступил. Но уже не выберешься наружу,  не  помашешь  ручкой  "а  я
тута". Дверь затворил и запер квадратный парень  в  неизбежном  спортивном
костюме, со значком октябренка поверх холма грудной мускулатуры.





     - Встреча  назначена?  -  потыкав  меня  недобрым  взглядом,  спросил
стокилограммовый "октябренок".
     - Нет, я сам хотел увидеться с...
     - Тихо, разберемся...
     Мы прошли  промозглым  коридорчиком  и  остановились  около  какой-то
невзрачной двери. Я замер  под  пристальным  взором  другого  парня,  тоже
квадратного, только из нацкадров, пока первый что-то там узнавал. Наконец,
второй закончил  смотреть,  а  "октябренок",  положив  руку  на  мою  шею,
втолкнул меня в комнату. В отличие от коридора и здания здесь  царил  уют.
На стенах копии (в масле) "Ивана Грозного убивающего своего сына" и  "Утра
стрелецкой  казни",  старые  пухлые  кресла,  мебель  "ретро".  Там   была
красивая,  но  несколько  пожухлая  дама  в  старомодном  платье,  которая
поливала цветы. Но я вместе с провожатым  отправился  в  смежную  комнату,
которая  оказалась  кабинетом.  Весьма  приличный   офис   а-ля   логовище
какого-нибудь матерого гебешника эпохи расцвета империи.  Стены  из  дуба,
стол "революционный", большой, крытый красным, так и чувствуешь, что в нем
зреет компромат на тебя. А за столом товарищ в строго выдержанном костюме.
Я полсекунды соображал, на кого похож столоначальник - ага, на  полуживого
покойника Лопатина из глюка. Но все же это - Сапожков.
     - А, писатель... Да ты не пялься на меня так, гляделки выпадут. Лучше
скажи, господин хороший, зачем пожаловал? - начал владелец кабинета.
     - Мне требуется тот самый препарат, который доктор Лапеко  получал  у
вас. Доктор исчез куда-то, а я недолеченный остался.
     - Добавки захотел, - сомнительным тоном произнес Сапожков и перешел к
делу. - Откуда про нас узнал?
     - Когда я последний раз с доктором общался, он намекал, что ему  надо
сгонять куда-то на Московский проспект за новой порцией. А я в курсе,  где
склады тут находятся. Пришел сюда, потыкался немного и догадался, где ваша
дверь... Лекарство со звучным именем "сцеволин".
     - Не волнуйся, мы тебя долечим. - Сапожков хлопает в ладоши и  входят
двое  квадратных  парней.  Один  резко  хватает  меня  за  шкирку,  второй
выкручивает руки. Следом появляется пожухлая дама, расстегивает мне  штаны
- эх, не сейчас, не  сейчас  -  и  наносит  удар  иглой  в  мякоть.  Когда
хвататели-держатели меня отпустили, я в полном расслаблении  повалился  на
пол - и даже не слишком жутко было. Слабость уже протекла по позвоночнику,
распространилась вихревым движением  по  всему  телу,  а  ноги  отниматься
начали.
     - Это что ж вы тут меня убивать собрались, в своем красном уголке?
     - Как тебе не стыдно такие слова говорить, а еще писатель,  -  укорил
меня Сапожков. - Знаем ведь, что "хвост" за  тобой  тянется.  Сейчас  тебя
отсюда увезут и просто оставят одного... Или наш гость предпочтет  горячую
обработку? Я скажу ребятам, чтоб проявляли гуманизм, с ног сняли башмаки и
руки не сжимали в кулаки.
     - Спасибо, гуманизма не надо. Пожалуй,  я  предпочту  одиночество,  -
смущенно забормотал я, надеясь на незлобивость  мучителей.  -  Скажите,  а
Иосиф Виссарионович не принимал что-нибудь вроде сцеволина?  Уж  больно  у
него  ладно  клеилось,  в  то  время   как   у   престолонаследников   все
рассопливливаться стало.
     - Смешной ты парень. Может даже и жалко, что ты не наш,  -  о  чем-то
подумав, ответствовал Сапожков.
     - Хоть скажите напоследок принцип действия сцеволина? Обычная  химия,
алкалоиды, транквилизаторы, никогда так не подействует на мозги.
     - Это и не обычная химия. Маринка, ты  у  нас  кандидат  наук,  скажи
напоследок, раз уж молодой человек любопытствует.
     - Сцеволин - синтетический аналог  вещества,  содержащегося  в  одном
южноамериканском  растении.  Это  химический  ключ,  возбуждающий   спящие
фрагменты генного аппарата у некоторых клеток мозга, отчего  они  начинают
производить то, что называется тельцами Шеффера.
     - А тельца Шеффера - что-то вроде антенн или даже энергообменников? -
несмотря на жуть стало  интересно.  -  Тот,  кто  ими  разжился,  начинает
передавать или принимать информацию и энергию.  Тельца  взаимодействуют  с
астралом?
     -  По-моему,  ты  вполне   уже   подкован.   Надеюсь,   Марина   тебя
удовлетворила. А теперь до свидания, - закруглил научный диалог Сапожков.
     Тут ребятки взяли меня за руки (хорошо хоть не за ноги)  и  потащили,
вначале через дверь - не ту, через  которую  входил  -  потом  по  гулкому
складскому помещению, высекая искры моими башмаками. В углу спустились  со
мной в люк. Попали мы не в канализацию, а в  коридорчик.  Миновали  его  в
темпе, в глаза ненадолго ударил белый свет, а  потом  я  стал  валяться  в
темном пыльном нутре у скачущего на ухабах грузовика.  Когда  меня  оттуда
вытрусили, на  дворе  уже  господствовал  простуженный  осенний  вечер,  а
расслабление мое давно превратилось в вялость.
     Вокруг  новостройка-долгостройка,  раздвигают  темень  лишь   корпуса
скелетного  вида.  Полное   отсутствие   следов   человечьей   активности.
Квадратные ребята подняли меня  на  девятый  этаж,  запустили  в  какую-то
квартиру далекого будущего, не  забыли  угостить  непонятной  инъекцией  и
заперли дверь с той стороны. Да, дверь тут  имелась,  мощная  и  запертая.
Попытки  повоздействовать  на  нее   своими   слабыми   силами   оказались
неудачными. Оставалось только одно - поозираться. Все,  что  находилось  в
распоряжении - это кубик комнаты и гробик кухни. Окна без стекол.  Холодец
стоит жуткий. Никаких дополнительных ходов и выходов. Зато  грязи  сколько
надо - пустые бутылки, консервные  банки  -  одна  даже  недоеденная  -  и
газетное  рванье-вранье.  Всех  удобств  только  тюфячок  у  стены.  Итак,
обустроено место под обиталище бомжа. Довольно странного бомжа, потому что
вместо люстры висит петля.
     Мало-мальски осмысленных занятий я не нашел, поэтому улегся на тюфяк,
положив под голову газету - чтоб вши и клопы не  перебежали.  Второй  укол
пока никак не подействовал. Это, наверное, тоже расслабительное  средство.
Чтобы я не смог снести бронированную дверь.  Да  только  я  даже  в  самом
спортивном состоянии вряд ли бы нанес ей вред. А если не слабительным меня
угостили напоследок? Ведь беспокойство меня гложет все  ощутимее.  С  чего
беспокойство-то?
     Может, с того, что  жил  я  неверно  и  скучно.  В  детстве-юношестве
являлся по утрам не в ту  школу,  не  в  тот  институт,  приставал  к  тем
девушкам, которым был интересен также, как лужа на улице,  уступал  липким
похотливым бабенкам, от которых теперь у меня простатит и угроза  потенции
(это только начальству угроза ядерной войны страшнее).  Я  не  одолевал  в
словесном поединке матерых редакторов, не внушал  им,  что  избавиться  от
меня можно только пустив в набор. Я не изучал литературные вкусы народа  и
не знал, чем накормить его так, чтоб он облизнулся...
     Я понял, что мне  впрыснули  средство,  наращивающее  недовольство  и
разочарование. Но разве проймешь меня этим сейчас? Когда  я  уже  чувствую
прикосновение  веревки  к  своему  горлу.  Однако   тюфяк   располагал   к
продолжению задушевного монолога.
     А если б проделся я сквозь все дырки? Был бы  наверное,  эффект.  Но,
как известно, в одном месте эффект, а кругом дефект. Допустим, научился бы
я играть на читательских рефлексах, как на дудочке. Умел бы пристраиваться
к редакторам, одному - описание природы и кобылы, ржущей по утру,  другому
про прокатный стан и стахановца-маньяка, третьему, пожалуйста, про  мощные
сиськи и пудовые кулаки. В  итоге  пьянствовал  бы  на  даче  в  Комарово,
прекрасно зная, что не сегодня-завтра мои бессмертные  творения  затрещат,
расчленяемые в сортире.
     Птолемей нехило кичился тем, что описал движение планет вокруг Земли,
а сейчас его чуть ли не брехуном называют. Не  далек  и  тот  день,  когда
Коперника на свалку понесут, потому что выяснится, что мы не вращаемся,  а
скачем на одном месте. Динозавр считал себя большим и сильным,  а  где  он
теперь?  Стал  бензином  и  катает  на   себе   какого-нибудь   тщедушного
спекулянта. Но животное хоть не понимало, какая  постылая  будущность  его
ожидает. Очень неправа природа, что разродилась нами, двуногими. Не должны
были появится существа, которые могут догадаться  о  полной  бестолковости
своего жития-бытия. Не приспособлен наш мир для проживания в нем  разумной
твари. Потому-то я в знак протеста хочу досрочно покинуть  его  и  требую,
чтобы мне открыли "дверь" наружу.
     Ага, требовать ничего не надо, на "дверь" мне уже любезно показали. Я
подошел к петле. Умело завязана, чуть ли  не  намылена.  Говорят,  это  не
больно. Прежде чем  случится  неприятная  процедура  удушения,  закончится
кровоснабжение мозга и как следствие - отключка сознания.
     Стоп. Действительно, вокруг меня на тысячи километров и парсеков  все
не так. Но, наверное, мы должны  готовиться  в  этом  бестолковом  мире  к
проживанию в другом, более  подходящем  нашим  достоинствам.  Когда-нибудь
закончится срок заключения, мы выйдем на свободу - кто с чем. И окажемся в
тридевятом царстве, которое будет устроено точно по нашему вкусу.
     Полегчало, я отступил к стене. А потом снова накатило.
     Ну и какие наши достоинства и вкусы? Первые христиане, самые стойкие,
которыми кормили львов, хотели угодить  туда,  где  сверкают  драгметаллы,
порхают  крылышки  и  поют  тенора.  Где  исключена  даже  легкая  грызня,
подначки, подколы, не говоря уж о диспутах и скандалах - полная  энтропия.
И буддисты хороши, их нирвана - то же самое, что кисель для мух. Так стоит
ли стараться?
     Знатоки говорят, свалится с приличной высоты и  разбиться  -  это  не
больно. Ведь  сразу  же  будут  размазаны  рецепторы,  передающие  болевые
сигналы,  и  центры  мозга,  принимающие  боль  за  боль.  Если  упасть  с
небоскреба, то просто расплескаешься как студень. Высота вызывает жуть, но
ведь я ее почти и не замечу. Во взоре и так уж сплошной туман и круженье с
пузыреньем.
     Я обреченно потащился к  окну,  однако  на  мгновение  замер,  прижав
голову к  коленям  и  отстранившись  от  наваливающейся  тоски.  Мгновение
сосредоточенности.
     Ампула.  Последняя  шприц-ампула  доктора  Лапеко  в  моем   кармане.
Квадратные "октябрята" забыли из меня вытряхнуть. Я, конечно, не знал  как
будет взаимодействовать третье средство с двумя предыдущими, но  время  на
сомнения истекло и даже пошло вспять. Укол - и голова  даже  приподнялась,
потому что ее потянула к себе очень жаркая воронка.
     Эта жара разогнала отчаяние, но  мне  показалось,  что  я  становлюсь
жидким и без особых проблем начинаю испаряться. Свет и тень  еще  поиграли
мной, а потом я исчез в этих бликах...
     Замечаю свое присутствие  на  каком-то  пустыре.  Неподалеку  свалка,
оттуда волнами долетает вонь, воздух  над  ней  рябит  от  ударов  птичьих
крыльев.
     Я, кажется, достаю гадкую прогорклую капусту из банки и сую в рот. На
руке перчатка с дырками для пальцев. Все, хватит, обрыдло. От холода  ноет
поясница. Мне требуются номер с ванной, бутылка "смирновской" и патиссоны.
Мне нужна "трава". И это ты мне обеспечишь, пахан Сапожков.
     Двигаюсь к шоссе. Кто  собрался  тормозить  меня  -  будь  осторожен,
нокаут  возможен.  За  последний  стольник  попадаю   в   такси-маршрутку.
Заплачено честно, но другие пассажиры сторонятся меня и  берегут  от  моих
ароматов носы. В метро без затей проламываюсь сквозь турникет. Выхожу  под
дневное светило на "Московских воротах". Теперь налево и еще  раз  налево.
Потом в дальний угол. Знакомый вход, десять  ступенек  к  центру  Земли  и
встреча со стражем дверей - джигитом Рашидом.
     - Ты совсем неряха сегодня, - напоминает Рашид. - Бугру не понравится
такой вид. Он человек старой закалки. Зачем портить  ему  настроение.  Иди
домой, там почистись и приходи завтра.
     "Домой, к ментам! Как же."
     - Ага, уговорил, Рашидик. - Поворачиваюсь,  будто  раскаялся  и  хочу
убраться. Но когда он собирается закрыть за мной, с полуоборота хватаю его
правой рукой за смоляной жесткий  кок,  дергаю  на  себя.  А  левой  рукой
захлопываю  дверь  -  именно  то,  чего  хотел  южанин.   Голова   Рашидки
оказывается между косяком и толстой доской, отчего тело валится на  порог.
Я уверенно марширую  по  коридору  и  у  кабинета  Главного  встречаюсь  с
Серегой.
     - Как тебя только наш чернявый пропустил. Шеф не захочет тебя сегодня
видеть. Иди, умойся, - начинает мешать парнишка.
     -  Мне  это  уже  говорили.  Можно  хоть  водички  хлебнуть?   Грызло
пересохло.
     У  Сереги  некоторое  замешательство,  пользуясь  этим  я   вхожу   к
секретутке-кандидатке. Он увязывается за мной, выискивая, за что уцепить.
     - Начальник запретил кого-либо пускать, -  заладила  пила-Маринка,  -
ну-ка, Сережа убери его отсюда.
     - Я ж водички попить. -  Взял  вазу  с  цветами  флоксами  и  плеснул
здоровяку  в  физиономию,  отчего  стебельки  и  лепесточки  украсили  его
скромную голову. Пока он протирался,  попридержал  его  левой  за  ноздри,
правой врезал. Классически, без всяких карате - "крюком" в челюсть. Серега
упал на стул, разбил мебель вдребезги. Тут я его по головушке и припечатал
освободившейся вазой  -  обмяк  он,  заболел.  Пришлось  у  него  ненужный
пистолет забрать.
     - Ну, что, Маринка, веди меня к шефу. Надеюсь, возражений  больше  не
будет.
     - Вы тупица, Лапеко. Нет Сапожкова, нет.
     Проверил ее слова, пахан в "яме" действительно отсутствует.
     - А сцеволин, Марина, а "трава"?
     - Он вчера вечером все забрал,  -  без  особой  боязни  отвечает  эта
бледная поганка.
     - Куда забрал?
     - Откуда мне знать.
     Я притянул ее к себе и ухватил зубами ухо.
     - Мигом сжую. Будешь тогда красавица без ушей, да и носом перестанешь
радовать людей. А в том месте, что  любят  кавалеры,  окажется  телефонная
трубка. Где ОН? Давай-ка, узнавай по-быстрому. - Я стал  сжимать  челюсти,
одновременно щекоча даму телефонной  трубкой.  Не  выдержала  приспешница,
члены тела дороже ей оказались,  чем  великая  идея.  Завизжала,  а  потом
перешла на речь.
     - Да улетает он сегодня! Рейсом на Багдад.
     - И что все из тебя тянуть надо, товарищ Марина. Ну-ка, сгреби мне  в
кучку те финансы, что есть поблизости.
     Поменял свою засраную куртку на шикарный  Серегин  плащ  и  на  такси
вдогонку. Рейс через пятьдесят минут. Успеть  бы,  успеть.  Шоферу  тысячу
доплатил. И достал.
     Сапожков как меня увидел, заметался, бросил багаж, а потом  в  сортир
рванул. Думал вылезти через оконце на летное поле.  Но  не  получилось,  я
первым делом кинулся к синему туалетному стеклу и перерезал Сапожкову путь
на Багдад. Юркнул пахан в одну из кабинок - бортики-то у них  до  пола  не
достают - и пополз вдоль ряда горшков, так что мигом потерялся из виду.  Я
стал одну за другой дверцы вышибать. Пыхтенье пугливое все ближе и  ближе.
Вскрываю   очередное   рабочее   место...   попался,   который    кусался.
Распроблядство! Белобрысый незнакомый мужичок с  пистолетом.  Разворачиваю
ствол, но он опережает. Гром, трах... и мрак.





     Кажется, ломают двери. На пороге появляется Фалалеев.
     - Не очень-то торопились, господа менты, - гневным голосом  критикнул
я оперативников.
     - Торопились  сразу  несколько  дел  сделать.  Хорошо,  хоть  женщина
Марина, у которой прокушенное ухо, знала,  где  ты.  Остальные  знатоки  в
полной отключке.
     - А доктор?
     - Отбыл туда, откуда ни ответа ни привета. Не жалей,  все  равно  ему
расстрельная статья светила, меньше мучиться пришлось. Но он вывел нас  на
Сапожкова. И Марина  не  слишком  ломаться  стала  после  производственной
травмы - здесь тоже доктор постарался.
     - Зачем Сапожкову понадобился Багдад?
     - Черт, во все влез, паскудник, - искренне сплюнул Илья. - Прямо хоть
поверь,  что  достаточно  сожрать  пару  ложек  сцеволина,   чтобы   стать
ведьмаком-ясновидцем. Не собирался рассказывать, а придется. Не в  РУВД  я
тружусь, а в генеральной прокуратуре. Сцеволин и его аналоги  испытывались
в некоторых арабских странах товарищем Сапожковым,  как  на  нынешней  его
работе, так и на предыдущей. Тамошние усатые  паханы  тоже  имели  прок  с
испытаний - удачные допросы, пытки, теракты, повышение авторитета и  такое
прочее. Но если раньше все делалось в порядке оказания братской помощи, то
сейчас за денежки. "Бабки" текли на счет, который был открыт еще товарищем
Пантелеем. Ты понимаешь, как этот счет может послужить сейчас Сапожкову  и
фруктам вроде него?
     - Чего ж вы раньше не взяли Сапожкова за  жабры?  Дескать,  раскрывай
номер счета, падло розовое.
     - Раньше он мог послать нас подальше. А теперь на нем уголовка висит.
И от его хорошего поведения зависит время пребывания  на  нарах  в  дурной
компании.
     Елки. Только сейчас начал петрить кое в чем.
     - Так вы с самого начала знали, что случится, когда я начну  колоться
сцеволином?
     - Скорее подозревали, Борис.
     - В общем, были в курсе и тем не менее валяли дурака. Сажали  меня  в
КПЗ, стращали, портили мне здоровье.
     - Валяли, - охотно согласился Фалалеев, - благо, это не трудно  было.
Но лишь для того, чтобы Сапожков, который тоже  мог  предугадать  действие
сцеволина, ничего не заподозрил.
     Озноб продрал аж до костного мозга. Все равно я оказался наживкой!  И
даже чудодейственный препарат не изменил моей исторической роли.





     Ночью имел явление. Наверное, как следствие длительного  употребления
сцеволина. Явился недавно почивший доктор  Лапеко,  уже  светлый,  чистый,
кроткий, и говорит:
     - Я Фалалеева простил, хотя он бессовестный, конечно.
     - Почему бессовестный? У него работа такая. Ему  Сапожков  с  номером
счета важнее, чем ты или я... А я хочу прощения испросить у тебя. Хоть  ты
меня в это дело вовлек, все же мое астральное тело творило гадости  твоими
материальными руками.
     - Творил ОН - темный астрал. Он использовал твою  "жизненную  волну",
считай, душу. Чтобы питаться энергией ее распада -  сильными  эмоциями.  А
моя применялась физическая телесность, мужик я был крепкий, не чета  тебе.
Впрочем, чтобы облюбить художницу, моих  услуг  не  потребовалось,  темный
астрал  твоей  телесностью  удовольствовался.  Так  вот,  с  этим  вредным
существом накрепко связывал тебя товарищ сцеволин.
     -  Погодь,  темный  астрал  -  покойник?  Лопатин,  может  быть,  или
кто-нибудь из былых вождей?
     - "Жизненные волны" вождей полностью  растворились  в  этом  астрале.
Наверное, передав ему свою память, вернее перечни совершенных  гнусностей,
свои отвратительные личные черты. Но все-таки ОН больше, чем мертвые вожди
и прочие злодеи. Темный астрал - своего рода  паразит,  инерционная  сила,
которая...
     - Которая что? Она заставляет гражданина быть глупее, чем он есть  на
самом? Ведь тупость по твоим словам  -  это  начало  распада  и  выделения
эмоций. Как же мне удалось использовать такого мощного паразита,  когда  я
отнимал деньги у Лопатина и направлял тебя к Сапожкову?
     - Не нервничай. Если паразит тебя плотно применяет, ты тоже  способен
употребить его в дело. Особенно если он еще не успел переварить твою душу.
Кто знает, может когда-нибудь мы завладеем им и  превратим  во  что-нибудь
общеполезное.
     - И тогда перекуется меч на орало, а орало на жевало.
     - И возляжет львица с козлом...

Last-modified: Sun, 24 May 1998 13:01:21 GMT

Оцените этот текст: