Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Василий Шукшин
     Подготовка электронного текста: библиотека Александра Снежинского
---------------------------------------------------------------

     Сатирическая повесть для театра

     Жил-был  на свете Аристарх Петрович Кузькин, и жила-была жена его, Вера
Сергеевна...  Впрочем, почему --  жи­ли, они  и теперь  живут, а это и  есть
рассказ  про их жизнь: какая случилась с ними и с их друзьями непредвиденная
пе­чальная  история.  Обоим  им  под  сорок, конкретные, жили­стые  люди;  у
Аристарха Петровича интеллигентная плешь, маленькие, сведенные к носу глаза,
он большой демагог, не лишен честолюбия. Вера Сергеевна -- тоже демагог;  но
нет того  мастерства, изящества, как  у  Аристарха Петровича, она из рабочей
семьи, но тоже очень честолюбива и  обидчива.  Он и она -- из торговой сети,
он даже что-то вроде  заведую­щего,  что  ли, она  -- продавщица  ювелирного
магазина "Сапфир".  Была у них трехкомнатная квартира. Все было  бы  хорошо,
но... Про это  "но" много уже рассуждали  -- да:  НО...  Аристархушка крепко
пил.
     И пил, собака, изобретательно.




     Аристарх  назвал  гостей  пять   человек,  заставили  пись­менный  стол
шампанским, коньяком, икрой  в баночках... В комнате у Аристарха накурено  и
шумно  --  что-то  такое,  ка­жется,  обмывали,  может  быть,  автомобильные
покрышки, потому что в коридоре лежали автомобильные покрышки, пять штук.
     Вера Сергеевна  много боролась  с пьянством мужа, обоз­лилась  вконец и
отрешилась.  Сидела в своей комнате и  смотрела телевизор, нарочно  запустив
его на полную  гром­кость,  чтобы хоть как-то помешать этим идиотам, которые
шумели в комнате Аристарха.
     Гости шумели.
     -- Ты ль меня, я ль тебя любить буду!.. -- пел один, вовсе лысый; и все
одно: "ты ль меня, я ль тебя..."
     -- Ну, полетели?! Вы, полетели?! --  приставал ко всем курносый человек
в очках и смеялся, и махал руками, как птица, и все звал: -- Ну, полетели?!
     -- Рано, рано, -- говорил Аристарх. -- Тут еще полно вся­ких мошек.
     Похоже,  этот  курносый   хотел   затеять  какую-то  знакомую  игру,  в
перелетных птиц, что ли, но еще не  все  наклюкались. А один  --  с  большим
брюхом -- не знал что это такое -- "полетели". И тоже приставал ко всем:
     -- А куда полетели-то? А? Куда это лететь-то?
     -- На Кудыкину гору!
     -- Куда, куда?
     -- Туда!..
     -- Да он же не знает, чего ты озверел-то? -- остановил Аристарх  одного
чернявого, который обозлился на этого, с брюхом.
     -- Ну, полетели же! -- стонал курносый.
     -- Ну, полетели, -- сказал Аристарх.
     Присели на дорожку, налили по чарочке...
     -- Прощай, родина, -- грустно сказал Аристарх. -- Берез­ки милые...
     Курносый всерьез заплакал и замотал головой.
     -- Полянки... Простор...
     Чернявый дал кулаком по столу.
     -- Не распускать нюни!..
     -- Инстинкт, -- сказал один пожилой с простым лицом.
     -- Выпили на дорожку! -- пригласил Аристарх.
     Все  выпили... Аристарх  первый  поднялся из-за  стола,  по­шел, открыл
дверь комнаты, вернулся и стал наизготове посреди комнаты.
     -- Я -- вожак, -- сказал он.
     За "вожаком" выстроились остальные пятеро...
     И они "полетели"... Они замахали руками, закурлыкали  и мелкими шажками
потянулись за "вожаком".  Сделали прощальный круг  по комнате,  "вылетели" в
коридор, про­летели, курлыкая, через комнату Веры  Сергеевны  и очути­лись в
третьей комнате, где был тоже стол и холодильник.
     Они сели,  печальные, за  стол...  А Аристарх доставал  из холодильника
коньяк.
     -- Далеко теперь наши березки, --  сказал  курносый; он уже опять готов
был плакать.
     --  А я люблю  избу!  -- громко  и враждебно  сказал  человек с простым
лицом. -- Я  вырос на полатях,  и они у меня  до сих  пор -- вот  где! -- он
стукнул себя  в грудь.  --  Обыкновенную  русскую избу!  И вы  мне  с вашими
лифтами, с вашими холо­дильниками...
     -- А коньячок-то любишь -- похолодней, -- вставил чер­нявый.
     -- Он и в погребе будет холодный.
     -- В погребе  он будет плесенью отдавать,  -- сказал  брюхатый.  --  Ты
попробуй поставь  на  недельку в погреб  --  по­том  выпей:  плесенью  будет
отдавать.
     -- Сам ты плесень!  -- свирепел человек  с простым ли­цом. -- Свесил на
коленки... По какому месяцу?
     -- Только... знаешь... не надо, -- обиделся брюхатый.
     -- Не надо? Не надо и вякать, про чего не знаешь!
     -- Хватит вам, -- хотел утихомирить Аристарх. -- Это вечная тема...
     -- Вот в  деревне-то у тебя не было бы такого брюха!  Ты бы там не жрал
на ночь бифштексы кровавые, боров, а ут­ром не валялся бы до двенадцати...
     --  Ты!..  Жлоб! -- прикрикнул брюхатый. -- Ты грузишь  тару  --  грузи
дальше, а язык не распускай, а то на него на­ступить можно!
     -- Да хватит вам! -- встрял опять Аристарх.
     -- Деревню он любит!.. -- тоже очень  обозлился брюха­тый. -- Чего ж ты
не едешь в свою деревню? В свою избу?..
     -- У меня ее нету.
     -- А-а... трепачи. Писатель есть один -- все в деревню зо­вет! А  сам в
четырехкомнатной  квартире живет, паршивец! Я...  -- брюхатый ударил себя  в
пухлую грудь. -- Я в ком­мунальной тогда жил, а он -- в такой же -- один...
     -- Как один? -- не понял чернявый.
     -- Ну, с семьей!.. Но я -- в коммунальной и никуда не призывал...
     --  Ему  за  это  деньги  хорошие  платят, что  призывает,  --  вставил
курносый.
     -- Я его один  раз в лифте  прижал: чего  ж ты, говорю, в деревню-то не
едешь? А? Давай -- покажи пример!  А  то -- понаехало  тут... не пройдешь. В
автобусе не проедешь...
     -- Брюхо надо нормальное иметь, тогда и проедешь,  --  сказал человек с
простым лицом. -- А  то отрастили  тут... на  самом  деле,  не проедешь.  По
какому месяцу, я тебя спраши­ваю?
     -- Грузите  бочки апельсинами!  --  огрызнулся брюха­тый.  --  Избу  он
любит... Полати он любит... А дулю с маком любишь? Ну, и катись отсюда!
     -- Вот: я занимаюсь погрузкой, -- показал свой кулак че­ловек с простым
лицом,  --  поэтому  он у меня тренирован­ный:  разок двину,  так у тя сразу
выкидыш будет.
     -- Ну!.. -- громко  огорчился Аристарх, -- прилетели в жаркие  страны и
давай тут... Мы же в жарких странах!
     Все засмеялись.
     -- С прие... это -- с прилетом! -- воскликнул чернявый.
     (Мы уж теперь  так  и  будем называть  их: чернявый  --  это  Чернявый,
брюхатый -- Брюхатый, курносый -- Курносый, лысый, который все песенки поет,
--  это Лысый, а человек с  простым лицом будет,  для краткости, --  Простой
человек).
     -- С приехалом! -- поддержали Чернявого.
     -- С прилетелом! -- сострил Аристарх.
     -- А  мне  здесь не нравится, -- заявил Лысый.  -- Вообще  мне вся  эта
история с журавлями... не того... не очень. Да­вайте споем?
     -- Выпить же надо, -- сказал Простой человек.
     -- Да, елочки!..
     -- Коньяк стоит, а мы...
     -- С прилетелом! -- еще раз громко сострил Аристарх.
     Выпили.
     -- Споем? -- предложил опять Лысый. И запел:

     Из-за острова на стрежень,
     На просто-ор речной волны-ы...

     Его поддержали Чернявый и Курносый.

     Эх, выплыва-ают расписны-ые
     Стеньки Ра-азина-а челны...
     
     Но песня не сладилась -- не  вышла. --  Поехали обратно!  --  предложил
Брюхатый. -- Мне здесь тоже не нравится.

     -- Полетели?! -- выкрикнул радостно Курносый. -- К бе­резкам!
     --  Я  больше не  полечу,  --  наотрез отказался Брюхатый.  --  Я поеду
поездом.
     --  Идея! -- закричал  Лысый. --  Едем поездом.  Прихва­тим с собой  на
дорожку, будем на станциях выходить...
     -- Можно  всю  дорогу в вагон-ресторане просидеть, -- предложил Простой
человек. -- Я раз из Воронежа ехал...
     -- Нет, нет!.. -- кричал Лысый. -- Нет,  мы нормально ся­дем,  в поезд,
выпьем на дорожку...
     -- Можно с собой взять...
     -- Не надо! -- Лысый воодушевился и  сильно кричал. -- Не  надо! Зачем?
Мы нормально сядем в поезд, выпьем на дорожку...
     -- Можно сразу... Слушай суда! -- закричал тоже Про­стой человек. -- Мы
-- сели, поклали чемоданы -- и в ва­гон-ресторан...
     -- Да иди ты со своим вагон-рестораном! -- оборвал его Брюхатый. -- Дай
сказать человеку. Когда это ты в вагон-ресторане сидел?
     -- Я не сидел! -- гордо сказал Простой человек. -- Я там ночевал!
     -- Мы  нормально  сядем  в  поезд,  --  продолжал  Лысый,  -- выпьем на
дорожку...
     -- Ты только один  в вагон-ресторанах сидишь, да?  -- Простого человека
задело за живое, что Брюхатый ему не верит.
     -- Так, дальше? -- слушал Брюхатый Лысого. -- Выпили на дорожку?..
     -- Выпили на дорожку, малость проехали -- у нас пере­садка!
     -- Где пересадка?
     -- А вон в  этой комнате, -- показал Лысый  на комнату, где сидела Вера
Сергеевна. -- Мы ее счас развеселим!
     -- По вагона-ам! -- скомандовал Брюхатый. -- Берите с собой на дорожку,
а то пять минут осталось!
     -- А на посошок-то? Э-э!.. -- напомнил Чернявый.
     --  Давайте быстрее! Быстрее, быстрее. -- Брюхатый  по­смотрел на часы.
-- Четыре минуты осталось.
     Тут   все  оживились,   засмеялись,   задвигались...  Стали  ско­ренько
разливать коньяк по рюмкам.
     -- Скорей, скорей, -- суетился Брюхатый. -- А то опоз­даем.
     -- Успеем. Он не точно отходит...
     -- На ходу запрыгнем.
     --  Ты-то  запрыгнешь, а некоторые... могут  родить  на рельсах, -- это
Простой человек все кусал Брюхатого. Тот снисходительно посмотрел на него.
     -- Я предлагаю вот  этого... жлоба  не брать с собой, -- ска­зал он. --
Он напьется, и нас из-за него в милицию заберут.
     -- Ничего! -- кричал Лысый. -- Дернули!
     Выпили.
     И "побежали  на поезд". На этот раз  в  голове  строя стал  Брюхатый  и
запыхтел, и даже ногой подстукивал.
     -- Пх-х, пх-х, пх-х... Ну, сели?
     -- Сели.
     -- Ту-ту-у!..  -- тонко и выразительно  "загудел" Брюхатый  и  медленно
стронулся с места. И "поехали"...
     "Выехали" в  комнату Веры  Сергеевны... Брюхатый стал "замедлять ход" и
опять тонко, с какой-то даже тоской "прогудел": -- Ту-ту-у!..
     Вера Сергеевна с ненавистью смотрела на "поезд".
     -- Пересадка! -- объявил Брюхатый.
     "Пассажиры" вышли  из  вагона...  Расселись кто где смог: кто  на тахту
присел, кто на кресло... Простой человек сел на полу прямо.
     -- Много народу на вокзале, -- сказал он.
     --  Вы  давно сидите, гражданка?  -- любезно  обратился Аристарх к Вере
Сергеевне.
     -- Нет, я  недавно. А вот вам...  не знаю, сколько сидеть придется,  --
как-то значительно сказала Вера Сергеевна.
     "Пассажиры" переглянулись.
     -- То есть? -- не понял Аристарх.
     -- Я  эти... путешествия с выпивками пресеку раз и на­всегда,  -- опять
зло и непонятно  сказала Вера Сергеевна. -- Вы у меня подудите... Подудите у
меня, паразиты.
     --  Что,  контролеры пришли? --  испуганно  спросил Про­стой  человек с
пола. -- А у нас билеты-то есть?
     Брюхатый засмеялся и хлопнул одобрительно по плечу Простого человека.
     -- Да это так -- путают, -- сказал Чернявый. -- Граж­даночка, а вы что,
билет не можете достать?
     Вера  Сергеевна  больше  не   смотрела  на  "пассажиров",   а  смотрела
телевизор.
     -- Ну, а почему же сразу -- "паразиты"? -- оскорбился Аристарх.
     -- А кто же вы? -- повернулась Вера Сергеевна. И  зло смотрела на мужа.
-- Ну -- спекулянты, если не паразиты: еще хуже.
     -- Гражданочка,  -- опять заговорил Чернявый весело, -- вы нас с кем-то
спутали: мы обыкновенные пассажиры... Едем на свои денежки.
     -- Вот и проезжайте. А потом вас повезут бесплатно.
     -- Куда  это? -- тоже зло спросил Аристарх. -- Куда  это  нас бесплатно
повезут?.. -- он двинулся было к жене, но его остановил Брюхатый.
     --  Стоп, Аристархушка! -- сказал он  разумно.  -- Никаких скандалов на
перроне... Нам действительно пора ехать. По  вагонам!  -- опять  скомандовал
он.
     И все опять со  смехом построились в затылок друг другу, Брюхатый опять
"загудел" -- и "поехали" в  комнату Арис­тарха.  А в комнате  рассыпались  и
стали занимать места за столом.
     -- Хоть нормально посидим  в ресторане,  -- пожаловался  Лысый. -- А то
все -- в дороге и в дороге... Все всухомятку как попало...
     -- Что будем заказывать? -- обратился ко всем Чернявый.
     -- Лично я, -- сказал Простой человек, -- выпил бы про­стой водочки. А?
     Брюхатый интеллигентно скосоротился на это.
     -- Пусть пьет водку. А нам, пожалуйста, шампанского...
     -- И коньячку, -- подсказал Курносый. -- На меня шам­панское, как  пиво
работает: я то и дело бегаю.
     -- Итак,  --  подвел  Аристарх, перебросив  полотенце с од­ной руки  на
другую, -- коньяк, шампанское... Водки, изви­ните, не держим.
     --  Ну, как же  так  -- не держите?! -- возмутился Брюха­тый. -- А если
человек на полатях вырос?.. Что ему, ваш коньяк пить?
     -- Ерша ему! -- подсказал Курносый.
     А  Вера  Сергеевна в  это  время выключила телевизор,  дос­тала бумагу,
ручку... И села писать.
     И дальше, -- если вообразить, что это на сцене, -- мож­но услышать, что
она  пишет.  Причем  уже  слабо  слышно,  как  там  "сидят в ресторане" наши
"пассажиры", а отчетливо слышен голос Веры Сергеевны:
     "Уважаемый товарищ прокурор!
     В то время, когда все наши люди занимаются  производи­тельностью труда,
есть отдельные элементы, которые толь­ко  хотят есть и  пить.  И  занимаются
этим  каждый  день. Вы  меня спросите: на какие деньги  ?  Я вам отвечу: они
занима­ются спекуляцией.  Я  уже не могу  слушать  их пьяные  голо­са,  меня
глубоко  возмущает, как они импровизируют свои  дела, а потом  по  всей ночи
курлыкают или изображают из себя пассажиров..."
     "Пассажиры" в это время танцевали летку-енку.
     "Вот сейчас, когда я пишу Вам это заявление, они танцу­ют летку-енку. А
в коридоре лежат покрышки  для  "Волги" в количестве пять  штук. Вы думаете,
где они их взяли ? Они их сымпровизировали. Так что, я думаю, что при  вашей
помо­щи  они  станцуют  более  ответственный танец  и  поедут пассажирами на
казенный счет, я им об этом намекнула. Они мой намек не поняли, только понял
мой  муж Аристарх,  но он думает, что я только  пугаю.  А  у меня уже всякое
тер­пение  мое лопнуло: мы перестали уважать друг  друга,  пото­му  что, мне
кажется,  он  импровизирует   не  только   с  покрыш­ками,  но  и  с  чужими
женщинами..."

     
УТРО


     Утром Аристархушка  проснулся с больной  головой... По­тянулся к стулу,
где был всегда  заготовлен стакан  с  водой.  Стакан  стоял на  месте, а под
стаканом -- бумага. Аристарх взял бумагу и прочитал:
     -- Копия...
     И побежал глазами по бумаге... И,  даже еще не дочитав всего, вскочил и
побежал в комнату жены.
     Вера  Сергеевна, одетая,  заслышав его шаги, направилась к  выходу... И
тут ее перехватил Аристарх.
     -- Ты что? -- спросил он.
     -- Что?  -- спросила  Вера Сергеевна. Она  стояла с сумоч­кой и сумочку
держала у груди.
     -- Ты куда?
     -- Туда...
     --  Куда это туда? -- спросил Аристарх  зло, сквозь  зубы.  -- Куда это
туда?
     -- Ударить хочешь?  --  спросила  Вера Сергеевна спокой­но. -- Ударь --
получишь лишних три года.
     -- Вера... -- Аристарх растерялся. -- Сядь... Давай сядем, поговорим. В
чем дело?
     Вера стояла  в шубке,  а Аристарх в нижнем белье... Ари­старх был жалок
рядом с каракулевой шубкой.
     -- Давай сядем, -- суетился Аристарх. -- Сядь же ты!.. Скотина.
     -- Пусти!
     -- Вера!.. Прости -- ну вылетело. Сядь, я прошу.
     -- От этого ничего не  изменится, -- Вера  Сергеевна села на диван,  на
краешек.
     -- В чем  дело? -- спросил Аристарх. Подставил стул к двери и сел тоже.
-- Что случилось?
     --  Мне надоело! --  закричала  Вера  Сергеевна. --  Мне на­доела  ваша
пьяная самодеятельность! Я тебе не служанка!..
     -- При чем тут служанка? Ну, повеселились... Что, пошу­тить нельзя?
     -- С кем ты позавчера шутил! У тебя весь пиджак был в пудре! С кем?!
     -- Да мало ли... в автобусе прислонился...
     --  В автобусе?!  А вот эту записку ты тоже  в автобусе на­шел? -- Вера
Сергеевна достала из сумочки  записку и про­читала: -- "Аристарх,  голубь, а
не пора  ли  нам бросить этот  официоз  --  и  мирно, полюбовно  встретиться
где-нибудь в укромном уголке?.."
     -- Это деловое письмо! -- вскричал Аристарх. -- Дай сюда!
     --  Да?  Шиш!  --  Вера  Сергеевна  спрятала  записку  в  су­мочку.  --
Развратник. Спекулянт. Я те покажу -- голубь!
     -- Да это мужчина писал, дура! Это однокурсник мой...
     -- Однокурсник? А почему же подпись -- "Соня"?
     -- Псевдоним! Мы его в институте так дразнили.
     -- А почему "твоя Соня"?
     Аристарх опять растерялся... И от растерянности больше обозлился.
     --  Плебейка, --  сказал  он  зло  и  тихо.  --  Что,  я  тебя  дол­жен
утонченному стилю обучать? Если люди шутят,  то  шу­тят -- до конца. Если он
подписался "Соня", то он последо­вательно написал "твоя". Твоя -- это значит
твой.
     -- Твой Соня?
     -- Что, врезать что ли? Врежу...
     -- Попробуй. Так тебе -- лет восемь дадут, а так -- один­надцать.
     -- Ну, чумичка!.. -- занервничал Аристарх. -- В чем де­ло-то?  Чего  ты
взбесилась-то?
     -- Я все там написала.
     -- Так. И куда ты сейчас?
     -- К прокурору.
     -- Сегодня воскресенье.
     -- Я в почтовый ящик брошу.
     Аристарх побледнел... И долго стоял над Верой Сергеев­ной.
     -- Я -- спекулянт? -- спросил он дрожащим голосом.
     -- Спекулянт, -- сказала Вера Сергеевна.
     -- Я ворую у государства деньги?
     -- Воруешь у государства деньги.
     -- Снимай все с  себя! -- приказал  Аристарх.  -- Снимай, снимай!.. Это
все  куплено на ворованные деньги, --  Ари­старх стал  снимать с жены шубку,
дорогой костюм. -- Это все воровано -- чего ты напялила? Снимай!
     -- Пожалуйста! На!.. На, ворюга!..
     -- Все снимай! Твоего тут ничего нету!
     -- Что я, голая к прокурору пойду?
     -- Голая!  -- Аристарх  изловчился,  вырвал  у  Веры Серге­евны сумочку
заглянул  --  там ли  заявление:  заявление было там. Он достал  из  сумочки
ключи, закрыл квартиру изнутри и ушел с сумочкой и с шубой в свою комнату. И
сел  к  теле­фону.  Дрожащим пальцем набрал номер.  -- Але?  Семеныч?  --  и
Аристарх заговорил негромко и торопливо. -- Слушай, срочно ко мне... Да нет!
Моя швабра  накатала на нас телегу и  собралась к  прокурору...  -- Аристарх
долго  мол­чал, слушал. --  Иди ты к черту!  --  сказал он. -- Созвонись  со
всеми... давайте как-нибудь все... прощения,  что ли, попро­сим. Уговорим ее
как-нибудь. Мне эта Сонька еще подлян­ку кинула: записку в карман подсунула,
я даже не знал... А я знаю? Из-за Вальки, наверно. Давайте. Срочно.
     Аристарх бросил трубку, минутку  посидел,  подумал, оделся, выпил фужер
шампанского и пошел с шубой жены и с ее костюмом к ней в комнату.
     Вера Сергеевна лежала в нижнем белье на диване.
     -- Одевайся, Вера, -- сказал он миролюбиво. -- Давай спокойно поговорим
обо всем.
     Вера  Сергеевна стала надевать костюм,  а Аристарх захо­дил по комнате,
как преподаватель вуза.
     -- Во-первых,  --  начал  он,  --  ты думаешь, государство  наше  такое
глупое?
     -- Я об этом не писала. Нечего мне тут...
     -- Я тебе прочитаю  курс экономики! -- воскликнул Ари­старх. -- Чтоб ты
не  бегала  и  не смешила  прокурора. И  прокурор  твой, и все,  кто всерьез
занимается экономикой, прекрасно знают, что -- воруют. Больше того, какой-то
про­цент, кажется пятнадцать  процентов, государственного  бюджета отводится
специально  -- под  во-ров-ство. Не  удив­ляйся и не  делай  детские  глаза.
Всякое развитое общество живет инициативой... энергичных людей. Но так как у
нас  -- равенство, то мне официально не  могут платить зарплату в  три  раза
больше, чем, например, этому вчерашнему жлобу, который грузит бочки.  Но чем
же тогда возместить за мою энергию?  За  мою инициативу? Чем?  Ведь  все  же
знают, что у меня  в магазине всегда  все есть -- я умею работать!  Какое же
мне за это вознаграждение? Никакого. Все знают, что  я -- украду. То есть те
деньги, которые  я,  грубо говоря, ук­рал,  --  это  и есть мои премиальные.
Поняла? Это -- мое, это мне дают по негласному экономическому закону...
     -- А сколько тебе дадут по гласному закону?
     --  Дура!.. -- сорвался на крик Аристарх. -- Ты думаешь,  меня посадят?
Ни-ког-да! Посадят -- это, значит, я там бу­ду канавы рыть? Но у меня  же --
голова, и твой прокурор это знает. Прокурор  знает, что общество должно жить
полно­кровной  жизнью, моя  голова  здесь  нужна, я здесь нужен, а не канавы
рыть. Вот они  -- покрышки лежат,  --  показал Аристарх  в коридор.  -- Пять
штук.  Лежат? Лежат  --  ты  мо­жешь  подойти  и  пощупать их:  они есть, --
Аристарх остано­вил свой вузовский ход и торжественно поднял  руку. -- Но их
нету! Их нигде нету, их не сделали на заводе.  Их не су-ще-ствует.  А они --
лежат, пять  штук, друг на друге. Это  и  называется: экономический феномен.
Попробуй... без специальной подготовки, без головы!.. Попробуй это сде­лать.
Да как  только прокурор обнаружит,  например,  эти по­крышки, которых  никто
никогда не  делал,  он сразу поймет, с кем он имеет дело. И ты  останешься с
носом.  Ну, разумеет­ся, тебя поблагодарят,  наговорят слов... А  мне, я так
думаю, предложат какое-нибудь повышение, пошлют куда-нибудь. Ведь не хватает
же  умных людей-то,  не хватает.  Где их набраться-то? Ну, окончил  он  свой
вузишко, ну -- с дипло­мом... А  что дальше? А  дальше ничего: еле-еле будет
на  во­семьдесят  процентов тянуть. А  то  я не знаю таких!  Так  что  ты...
поторопилась с  этим своим заявлением, Верунчик, --  Аристарх подсел к жене.
-- У нас вчера была самодеятель­ность... Согласен, самодеятельность,  но это
от избытка...  я не  знаю  --  чувств,  что ли,  ну расшалились...  Может же
ху­дожник...  артист какой-нибудь там... в  бассейне в бане киль­ку ловить и
закусывать, ну а  почему мы журавлей не  можем изобразить? Нет,  там, видите
ли, понятно, а тут...  Да, само­деятельность, но у тебя с этим заявлением --
это,  прости  ме­ня,  безграмотность,  это  на уровне дворничихи.  Мне  даже
стыдно, что ты моя жена.
     Вот этого  Аристарху  не  следовало говорить.  Он  уж и по­нял это,  но
поздно.
     --  Прекрасно,  -- сказала Вера Сергеевна, -- иди к  своей Сонечке, она
твою голову ценит, а мне дай сюда ключ. Дай ключ! Я сделаю свое дело... Твою
голову  оценит  прокурор.  И  не пудри мне мозги своими... своей экономикой:
будешь  канавы рыть  как  миленький. Шалунишка... Энергичный? Там энергичные
тоже требуются. Канавы тоже надо энер­гично рыть.
     Аристарх свирепо уставился на супругу.
     -- Лахудра, -- сказал он весьма грязно, не по-вузовски.  -- Раздевайся!
Этого костюма тоже не шили на фабрике --  че­го ты  его напялила?  И шубу не
смей трогать: этих баранов, -- показал он на каракулевую шубу, -- никогда не
было на све­те. Чумичка в каракуле!..  Не  пойдет. Я ей мозги пудрю!.. Да  я
тебе элементарно хотел объяснить, что определенная про­слойка людей и должна
жить... с  выдумкой, более  развязно, я  бы сказал, не испытывать  ни  в чем
затруднений. Нет,  эта  чумичка  предлагает  мне  рыть  канавы!  Сэн-кью! --
Аристарх забрал шубу, костюм жены и ушел в свою комнату.

     
ДВА ЧАСА СПУСТЯ


     Все вчерашние  "пассажиры" собрались  у Аристарха. Нет  только Простого
человека -- его не позвали.
     Аристарх ходил  в  волнении по комнате, несколько теат­рально заламывал
руки и повторял:
     -- Как, как эту дуру образумить? Как?
     -- Как ты с ней говорил-то? -- спросил озабоченно Брюхатый.
     --  Всяко!.. Даже  развивал мысль,  что  нация...  должна  иметь  своих
представителей... людей с повышенной энерги­ей, надо же возбуждать  фантазию
всех органов государства, иначе будет застой...
     -- Аристофан, мать твою!.. -- заругался Брюхатый. -- Мысли он развивал!
Оскорблял, нет?
     -- А что, молиться на нее, на дуру?
     -- На карачках!.. Вот  так вот ползать будешь! -- восклик­нул Брюхатый.
И  с  досады  даже  показал,  как  ползают. -- Вот  так будешь,  а  не мысли
развивать. Мысли он развивал! По­ка  ты их будешь развивать, мы уже будем...
-- Брюхатый сло­жил пальцы решеткой. -- Я тебя  вижу, ты меня -- нет. Пой­ду
сам...
     Брюхатый одернул пиджак, сделал губы трубочкой, поду­мал... И пошел.
     Постучал  интеллигентно  казанком  в  дверь  комнаты Ве­ры  Сергеевны и
сладким голосом сказал:
     -- Вера Сергеевна!.. Можно ваше одиночество нарушить?
     --  Ну?  --  откликнулась  Вера  Сергеевна; она по-прежне­му лежала  на
диване, но не в костюме, а в платье.
     --  Здравствуйте,  Вера Сергеевна! --  приветствовал  ее,  появляясь  в
дверях, Брюхатый. Он улыбался.
     -- Здравствуйте, -- с неким вызовом сказала Вера Сер­геевна.
     -- Позвольте присесть?
     -- Что, опять куда-нибудь едете? Пересадка?
     Брюхатый снисходительно посмеялся и махнул жирной рукой.
     -- Ну, уж... вы прямо в обиду!  Хотел  как раз  попросить извинения  за
вчерашнее. Сильно шумели?
     -- Шумели-то, это бы еще ничего...
     -- А что такое? -- встревожился Брюхатый. -- Выражал­ся кто-нибудь?
     -- И это бы ничего... Это я слышала.
     -- Ну, а что же мы такое вчера сделали?
     -- Да вы не только вчера, вы давно этим занимаетесь.
     -- Чем?
     -- Воруете. Спекулируете.
     Брюхатый  долго, скорбно, но в то же время как-то мудро молчал, глядя в
пол. Потом поднял голову.
     -- Эх, Вера Сергеевна, Вера Сергеевна... Посадить хо­тите?
     -- Хочу посадить.
     -- А я уж  сидел! -- почему-то весело сказал Брюхатый. -- Сидел. Четыре
года и восемь месяцев.
     -- Ну, еще разок посидите.
     -- А хотите, расскажу, как это было?.. Нет, я не про под­робности дела,
а про... судьбу, так сказать, человеческую. Случай-то у нас,  если можно так
выразиться,  аналогичный:  жена  посадила. Не то что прямо пошла и  заявила,
а... когда надо было... как  бы это вам... В общем, когда надо было ска­зать
"нет",  она  сказала "да",  -- Брюхатый  обрел  отеческий,  снисходительный,
ласковый  даже  тон в голосе. Смотрел  на Веру Сергеевну, как  на дочь. -- А
прожили  мы с ней -- ни много, ни мало  -- четырнадцать  годков. И  когда  я
уходил,  я ей внима-ательно посмотрел  в глаза, внимательно, внима­тельно. И
говорю:  "Прощай, Клава. Не скучай, -- говорю, -- тут без меня... Даст  бог,
увидимся когда-нибудь, ну а если уж не  приведет бог, то,  -- говорю,  -- не
поминай лихом.  У меня,  -- говорю,  --  зла на тебя нету, прости и ты меня,
если был когда виноватый перед тобой, невнимательный там, сгрубил  когда. Я,
-- говорю, -- старался всегда  сделать  для тебя  что-нибудь  полезное,  ну,
может, не всегда умел".  Так я ей сказал. Она, значит,  в слезы... А  у меня
вот  тут вот зака­менело  -- смотрю  на нее... Ну,  в общем,  отсидел я свои
год­ки --  не досидел  даже, вел себя примерно -- вышел. Вышел --  и к своей
Клаве.  "Здравствуй, -- говорю, -- Клава! Вот -- дал бог, свиделись". И  так
это улыбаюсь -- изобра­жаю радость. Она,  значит, тоже обрадовалась, опять в
сле­зы... И -- было на шею мне. Я говорю: "Стоп, Клавдия Михайловна: семафор
закрыт. Проезда нету. Извините, -- говорю, -- Клавдия Михайловна, дальше нам
не по пути: разъезд". Она -- туда-сюда --  мол, я иначе не  могла... Все! --
Брюхатый  это  "все"  сказал  очень  жестко.  И  прямо  посмот­рел  на  Веру
Сергеевну. -- Все, милая!
     -- К чему это вы? -- спросила Вера Сергеевна.
     -- А  просто!..  Случай-то -- аналогичный. Но  это не ко­нец! Конец тут
тоже  немаловажную  роль играет. Я ей  все от­даю...  Все  отдал!  Квартиру,
тряпки -- все!  А за четырнадцать-то лет мы же нажили кое-чего -- все отдал!
Бери! У тебя будет квартира, туфли, платья... А у меня -- голова. Он вот тут
перед вами хвастался, что у него -- голова,  -- пока­зал Брюхатый на комнату
Аристарха, -- а не надо  этим хва­статься, не надо. Есть она -- есть, нет ее
-- ничего не  сдела­ешь.  Это ведь тоже,  как деньги: или они  есть, или  их
нету. Верно?  Все бери! А со мной  все  мое богатство  --  тут! -- Брю­хатый
ударил себя кулаком в лоб. -- Хвастать не буду но... прожить сумею. И что мы
имеем  на  сегодняшний день?  Она: выскочила замуж,  разошлась;  тот  у  ней
половину площади оттяпал -- он для того и расписывался... Тряпочки-шляпоч­ки
потихоньку  в  комиссионку ушли  -- ша!  Как  у  нас  там го­ворили:  кругом
шешнадцать.  Я: имею  трехкомнатную  квар­тиру, --  Брюхатый  стал  загибать
пальцы, -- дачу, "Волгу", гараж... У меня жена, Валентина, на семнадцать лет
моложе меня. Но я опять же не хвастаюсь, но таковы, как говорится, факты. От
них никуда не денешься.
     -- Вы пугаете, что ли, меня?
     -- Да  господь с  вами!  Пугаю...  Просто рассказываю про...  некоторые
эпизоды своей жизни. Теперь спросите меня: что я  потерял за эти четыре года
и восемь месяцев? Что? А  ничего. Даже не похудел. А особенно, когда  вышел,
прямо  в  дверь не  стал пролезать.  Счас веду переговоры  насчет ин­ститута
питания -- надо  маленько сбросить, а то  даже не­удобно. А что потеряла моя
Клавдия  Михайловна? Все.  Год  назад встретил --  с  авоськой  из  магазина
кондехает. А я на  "Волге" еду. Думаю, подвезти, что ли? Даже остановился...
Подвезу,  думаю.  Скажу:  "Клавдия Михайловна,  позвольте,  я  вас  до  дома
подвезу, я  только не знаю, где вы теперь  живе­те".  Хотел так сострить, но
душа не повернулась.  Сто  мет­ров не  подвезу.  Она, видите  ли, "иначе  не
могла", а я тоже не могу: шлепай дальше со своей авоськой.
     --  Слушайте, не надо, -- попросила Вера  Сергеевна.  -- Не надо: я  же
знаю, к чему вы это все. Не надо, умоляю.
     Брюхатый встал.
     --  Да я ведь...  что же...  я ведь так: эпизоды. Смотрите, вам виднее.
Конечно, порыв к прокурору --  это красиво, руку будут жать, соседи  скажут:
"Какая молодец!"  Но в  душе подумают,  --  поверьте  моему  слову,  я жизнь
повидал,  --  в  душе  подумают:  "Вот  дура-то!"  Вы  вот телевизор  любите
смотреть:  вот  пусть  вам  там  про  жизнь  расскажут,  пусть рас­скажут...
Смотрите, конечно,  телевизор, книжки поучитель­ные читайте,  но  мои  слова
тоже не забудьте. Так, на всякий случай...
     Брюхатый вышел. Он сам растрогался от своих слов.
     В комнате Аристарха его молча ждали "пассажиры".
     -- Ну!.. --  Брюхатый погрозил пальцем Аристарху. --  Ес­ли она все  же
посадит  нас... -- он замолчал и слезливо  за­моргал глазами. И даже головой
закрутил и показал на  себя,  и  воскликнул  сквозь слезы:  -- Куда  я такой
поеду?  Я  в воро­нок не влезу! Не мог с  женой уладить!.. Купил бы ей... не
знаю, чертика  с  рогами --  забавляйся.  Нет,  он  ей  про  государственные
органы!.. Подожди, ты с имя еще будешь  иметь дело, будешь. Она вон насмерть
стоит, слюной исходит -- посадить охота.
     "Пассажиры" подавленно молчали.
     Вдруг Курносый снялся с места и пошел к Вере Серге­евне.
     -- Вы, я вижу, оба  умники! В гробу я вас видал  с вашими теориями!.. С
вашим опытом.
     Он открыл дверь в комнату Веры Сергеевны и тут же, в дверях, опустился,
на четвереньки... И пошел так к дивану, где лежала Вера Сергеевна с книжкой.
     -- Пусть они как  хотят, а я вот так буду. Не вставайте, умоляю вас, --
сказал Курносый, -- так и лежите: я буду так разговаривать.
     -- В чем дело?! -- Вера Сергеевна все же чуть привстала.
     --  Я  человек  тоже  энергичный,  как  треплется ваш  муж,  --  быстро
заговорил Курносый не поднимаясь, -- но я не такой  упорный долдон, как они:
я прошу пощады. Не говори­те!.. Дайте я скажу, потом -- казните или милуйте.
Я тоже за­мешан в этой... в этих... Но у  меня двое маленьких детей, мать  с
отцом  престарелые... Они не вынесут. Жена тоже не вынесет. Вы сразу уложите
пятерых.  Я,  может  быть,  не  та­кой  энергичный,   как  эти...  про  себя
информируют  везде,  но  я очень конкретный,  Вера Сергеевна. И  я  немножко
внима­тельней их... Я же вижу Вера Сергеевна: вы скучаете. Не на­до, не надо
говорить! --  Курносый вскочил с четверенек, побежал, закрыл дверь, подбежал
и стал опять на колени перед диваном. -- Но вы же -- красивая! Как вы можете
скучать! Это нельзя. Теперь слушайте меня внимательно: я не знаю, чего там у
них было, у Аристарха с Сонькой, но  он какие-то движения делал... По-моему,
она тоже хотела его  обаять. Но я не ручаюсь: дошло  у них до этого или нет.
Не  знаю.  Но я знаю,  что он  движения делал...  в ресторане несколько  раз
сидели. Я знаю, что он вас сегодня оскорблял. Вера Серге­евна!.. -- Курносый
приложил  умоляюще руку к  сердцу. -- Только  не удивляйтесь  и не пугайтесь
фальшиво... то есть это, я хочу сказать, что я конкретный и деловой человек,
и всякие деловые тайны умирают  вместе со мной: давайте на­ставим  ему рога.
Не  говорите, не  надо  --  дайте я все скажу! Чего тут  удивляться-то? Чего
глаза-то  делать? Это  жизнь,  Вера  Сергеевна,  жизнь.  За Соньку,  за  его
оскорбления!..  Как он может оскорблять!.. Он спекулянт-то не крупный, он --
так: середнячишка,  щипач.  Как он  может оскорблять?  Вме­сто того чтобы...
Нет, у меня в  голове не укладывается! Да­вайте наставим ему рога. Хотите, я
сам этим займусь, хоти­те... Только не надо, не говорите: дайте я все скажу.
Поймите  меня: говорю это,  спасая свою  шкуру. Мне это  сто лет не  надо, я
коньяк  больше  люблю, но... Вера Сергеевна, сидеть, сидеть неохота! Хотите,
сам займусь, а если не под­хожу, у меня есть один артист знакомый. Красавец!
Под  два метра ростом, нос, как у  Потемкина...  Ну, все,  все  при нем,  я,
мужчина, любуюсь на него. Он  даже своим режиссерам рога ставит. А ему гараж
позарез  нужен: я  договорюсь с  ним.  Вера Сергеевна,  можно  же так  жизнь
украсить!..  И на  не­го, -- Курносый  показал  на  комнату Аристарха, -- на
не­го-то злости не  будет!  Это уже  проверено. Мир будет  в до­ме,  у  кого
хотите  спросите.  Вот  спросите  у  своих  подружек,  которые  рога  мужьям
наставляют: ведь позавидовать мож­но, как они живут. Моя мне тоже, по-моему,
ставит, потому что  ласковая  со мной... Я  человек откровенный,  я вам  все
говорю.  Не  обижайтесь  на меня,  а поймите: мне  сильно  си­деть  неохота.
Хотите, я вам  завтра фотографию этого  арти­ста покажу?.. Глаз не оторвете!
Ну,  Потемкин и Потемкин,  собака! Он сам рассказывал, но, по-моему, малость
врет: к  нам  одну шпионку заслали, а ее надо было расколоть -- ну, то есть,
разузнать у нее побольше, так, говорит, его подос­лали, он познакомился и...
доложил  начальству,  что  задание выполнил.  А?  Ведь  жизнь  совсем другая
будет!..
     --  Вон!  -- вскричала  Вера  Сергеевна, как графиня. --  Вон отсюда!..
Сволочи! Совсем уж?..
     -- Да  ну, что совсем? Что совсем?.. -- бормотал Курно­сый, поднимаясь.
--  Что  совсем-то?  Чего  тут  кричать-то?  Я  дело  предлагаю,  верняк  же
предлагаю... Вы подумайте, а мне только намекните...
     -- Во-он! -- пуще прежнего заблажила Вера Сергеевна.
     -- Ну-у... орать  будем,  да?  Что за  люди!..  --  Курносый  по­шел из
комнаты.  Подошел к двери, вдруг резко  обернулся и,  грозя  Вере  Сергеевне
пальцем, громко,  зло и уверенно  сказал: -- Но сидеть  я не  буду! Понятно?
Пусть Аристарх си­дит, если ему хочется, а я сидеть не буду!
     -- Будешь, -- сказала Вера Сергеевна. -- Еще как бу­дешь-то.
     Курносый с этим  боевым, невесть откуда слетевшим  на него  настроением
вошел в комнату,  где  сидели  все "пасса­жиры".  И им  тоже  всем  погрозил
пальцем и сказал твердо и зло:
     -- Сидеть я  все равно  не буду,  учтите! Вы можете садить­ся, а  я  не
хочу. Поняли?!
     -- Ты что, с гвоздя сорвался? -- спросил Аристарх. -- Че­го ты?
     -- Ничего!  Пить  надо меньше!  --  закричал Курносый  на Аристарха. --
Тогда жена будет любить... и сажать не будет. Импортанто!.. Садись тут... по
милости всяких... Не буду си­деть! Не буду сидеть!
     --  Это  уже  психоз начинается, -- сказал Лысый.  --  Не­ужели с одной
бабенкой ничего сделать не можете?
     -- Она нас из-за Соньки вон его всех  закатает все нервничал  Курносый.
-- Нашел с кем -- с Сонькой...
     -- В том-то и дело, что -- не нашел! -- тоже стал нервни­чать Аристарх.
-- Она мне со злости записку в карман суну­ла, чтобы эта нашла.
     --  Ну, так  и  объясни  ей, -- сказал Лысый.  -- Я,  мол,  не  захотел
флиртовать, она обозлилась...
     -- Так она и поверила!
     -- Ну а что же делать-то?! -- теперь уж и  Лысый закри­чал. -- Что, так
и поведут всех туда, как телят?
     --  Почему  покрышки-то  до сих  пор  здесь?! -- закричал и Чернявый на
всех, но особенно на Аристарха.
     -- А куда их теперь?! -- закричал и Аристарх  на всех, но  особенно  на
Чернявого. -- Сейчас прикажешь выносить?
     -- Вчера надо было!
     --  Вчера!..  Вчера  мы  в  жаркие страны  улетали,  --  горько съязвил
Аристарх.
     "Пассажиры" явно нервничали... И не знали, что делать.

     Вера Сергеевна, пристроив на коленях книгу, делала вид, что читает. Она
была довольна, она догадывалась, что вчерашние нахальные "пассажиры"  сейчас
боятся и нерв­ничают.

     -- Так, --  сказал  Лысый, -- если гора не идет к Магоме­ту, то Магомет
пойдет к ней...  с уголовным кодексом.  По­смотрим, что там за крепость. Где
ее тряпки? -- спросил он Аристарха.
     -- Зачем? -- не понял тот.
     --  Дай-ка сюда... --  он  взял шубку Веры Сергеевны, кос­тюм и пошел к
ней в комнату.
     --  С вашего  позволения!  --  явился он вполне официаль­но, с  шубой и
костюмом на руке. -- Позвольте присесть?
     --  Разрешаю  --  садитесь,  --  со  скрытым  значением  сказа­ла  Вера
Сергеевна, полулежа на диване.
     Лысый разгадал скрытое значение в этом ее "садитесь".  Он внимательно и
серьезно посмотрел на женщину, помол­чал... И сказал:
     -- Сидеть  будем  вместе,  гражданка  Кузькина,  --  сказал  он  вполне
бесцветным голосом.
     -- Как это? -- не поняла Вера Сергеевна.
     -- Вы с уголовным кодексом знакомы? -- в свою очередь спросил Лысый.
     -- Приблизительно... А вы что, юрист?
     -- Я не юрист, но с уголовным кодексом знаком, -- неоп­ределенно сказал
Лысый. А дальше он спросил вполне опре­деленно: -- Это ваши вещи?
     -- Мои.
     -- Вы их купили?
     -- Мне их... купил муж.
     -- Сколько ваш муж получает?
     -- Какое ваше дело?
     --  Это  не  ответ,  --  Лысый  отлично  "вел  дело": спокойно,  точно,
корректно. -- Сколько эта шуба стоит?
     -- Какое ваше дело?!
     -- Сидеть будем вместе, гражданка Кузькина, -- еще раз отчетливо сказал
Лысый. -- Вы прекрасно знали, что эти ве­щи -- не по карману вашему мужу: он
их "сымпровизиро­вал",  как вы пишете прокурору. Почему  же вы про покрыш­ки
пишете,  а про шубу, про костюм... -- Лысый мельком оглядел  довольно богато
обставленную комнату -- а про все остальное не пишете. Здесь все ворованное,
--  Лысый сде­лал  широкий  жест  рукой  по комнате. -- И вы  это  прекрасно
знаете. Вы пользовались ворованным... И молчали. За это по статье...
     --   Здесь  все  мое!  --  вскричала  Вера  Сергеевна  гневно,   но   и
встревоженно.
     -- Ваша зарплата? -- вежливо осведомился Лысый.
     -- Не ваше дело.
     -- Сто десять  рублей, нам это  прекрасно известно.  При­киньте на глаз
стоимость всего этого хрусталя, этого гар­нитура, этих ковров...
     -- Вы меня не запугаете!
     --  А я вас  не пугаю. Это вы нас пугаете прокурором. А я  просто вношу
ясность:  сидеть  будем вместе. Не в одной  колонии,  разумеется,  но в одно
время. Причем учтите: из всей этой гопкомпании мне корячиться меньше всех, я
не с перепугу влетел к вам, а зашел, жалея вас, вы еще молодая.
     Вера Сергеевна что-то соображала... И сообразила.
     -- Все это, -- сказала она и тоже повела рукой по комна­те, -- мое: мне
папа с мамой дали деньги. Пусть Аристарх докажет, что это он купил...
     -- Лапочка, --  сказал Лысый  почти нежно, -- тут и дока­зывать нечего:
вот эту  "Рамону" (гарнитур югославский) доставал ему  я: я потерял  на этом
триста целковых,  но зато он мне достал четыре дубленки: мне, жене, дочери и
зятю -- по нормальной цене.
     -- А чего же вы  говорите, что вам меньше всех корячить­ся? Наберем! --
весело  сказала  Вера Сергеевна. -- Всем на­берем  помаленьку! А вы думаете,
Аристарх будет доказы­вать,  что это он все покупал? Да вы  все  в рот  воды
наберете. Вам за покрышки-то, дай бог, поровну разделить на каждо­го. Пришел
тут... на испуг  брать. Вы  вон сперва за них  полу­чите! -- Вера  Сергеевна
показала в сторону коридора, где ле­жали  покрышки. -- Там их  -- пять штук:
за каждую --  пять лет: пятью  пять -- двадцать пять.  Двадцать пять  лет на
всех. Что, мало?
     Эта "арифметика"  явно  расстроила  Лысого, хоть  он  изо всех  сил  не
показывал этого.
     -- Примитивное  решение вопроса, гражданочка.  Сколь­ко  получают  ваши
папа с мамой?
     -- Мои папа с  мамой  всю жизнь работали... а  я  у них -- единственная
дочь.
     --  Неубедительно, --  сказал  Лысый.  Но  и  у  него это  вы­шло  тоже
неубедительно. Он проиграл "процесс", это было совершенно очевидно. Но он не
сдавал тона.  -- Аристарх, --  продолжал он  снисходительно, -- конечно,  не
захочет  гово­рить, что все это купил он,  да... Но ведь там-то, --  показал
Лысый  пальцем вверх, -- тоже не дураки сидят: скажет! Там умеют... И папаша
ваш, если он потомственный рабочий, -- что он, врать станет? Да он на первом
же   допросе...   граждан­скую   войну   вспомнит,   вспомнит,  как   он   с
белогвардейцами  сражался. Не  надо, не  надо,  гражданка Кузькина,  строить
иллюзий. Возьмите это... -- Лысый встал и  положил на  ва­лик дивана шубу  и
костюм. -- Поносите пока.
     И Лысый вышел.

     А в  комнате, где  "пассажиры", о чем-то  оживленно дого­варивались. На
Лысого  посмотрели...  но тут  же и утратили всякую  надежду.  Не  очень-то,
видно, и надеялись.
     -- Чего вы тут?
     -- Инсценируем  счас ее убийство, -- сказал Курносый, хихикнув. -- Надо
такого ей страху нагнать!..  Так  ее, дуру, напугать, чтобы она...  на диван
сделала.
     Аристарх что-то быстро писал, склонившись к столу.
     -- Как это? -- не мог понять Лысый.
     -- Сделаем вид, что мы ее счас укокошим. Изрубим на куски, а вечером --
по одному -- всю вынесем в хозяйствен­ных сумках.
     -- А он чего пишет?
     --  Полное  ее  отречение: "Ничего  не  видела,  ничего  не знаю". А? Я
придумал.  Или  она подписывает  это,  или секир башка. Надо  только  все на
полном серьезе! -- предупредил Курносый.  -- Лично  я зашиб бы ее без всякой
инсцениров­ки, -- добавил он, помолчав.
     --  Все,  --  сказал  Аристарх,  поднимаясь.  --  Пошли.  Воо­ружайтесь
чем-нибудь пострашней... Все делаем, как на са­мом деле.
     -- Все на полном серьезе!
     -- А заорет? -- спросил Лысый.
     -- Ори. Кругом никого  нету, все на сдаче  норм ГТО, она это  знает, --
сказал Аристарх.
     Стали вооружаться: Курносый  взял большой кухонный нож. Брюхатый выбрал
тяжелый подсвечник...
     --  Я, как  Юсупов, -- сообщил  он  в связи  с этим. --  Они  Распутина
подсвечником добивали.
     Аристарх взял топорик, которым рубят мясо, а Чернявый взял... подушку.
     -- А это-то зачем? -- спросил Брюхатый.
     -- А я ей вроде рот буду затыкать.
     -- А-а.
     А Лысый не взял ничего. Он пояснил так:
     -- А  я  буду бегать  вокруг  вас  и умолять:  "Братцы, может, не надо?
Братцы, может, она одумается?"
     Все это одобрили.
     -- Это хорошо.
     --  Правильно... А  то  все явимся,  как в этой... мульти-пульти  такой
есть...
     -- Никакой оперетты! -- еще раз предупредил Арис­тарх. -- Она ж тоже...
не совсем дура.
     -- Во, комедию отломаем! -- воскликнул Курносый и опять хихикнул.
     --  А ее  инфаркт  не  хватит  раньше времени? --  вдруг  спросил  всех
Брюхатый.
     Все на мгновение замерли...
     -- А?
     -- Инфаркт?
     -- Инфаркт... Нормальный инфаркт миокарда. Или -- инсульт.
     -- Да ну!.. -- сказал Лысый.  --  Она  из рабочей семьи, у нее  отец на
гражданской...
     -- Как, Аристарх?
     -- А черт ее!.. Не знаю.
     --  Ну, а если хватит? Ну  и  что? -- спросил Курносый. И  посмотрел на
Аристарха. -- Ну, допустим, хватит?
     --  Пошли,  --  сказал  Аристарх жестко. --  Она всех нас пе­реживет...
Какой там инфаркт!

     И они вошли в комнату Веры Сергеевны.
     Вера Сергеевна вскочила с дивана и попятилась к окну...
     -- Вера... -- дрогнувшим голосом заговорил Аристарх. -- У нас положение
безвыходное... Ты не догадываешься, за­чем мы пришли?
     Веру Сергеевну стали потихоньку окружать.
     -- Другого выхода у нас нет, Вера...
     -- Братцы, может, не надо? Может, она одумается? -- за­суетился Лысый.
     -- Вера?.. -- Аристарх медленно приближался к супру­ге --  в одной руке
топорик, в другой -- "отречение".
     Вера Сергеевна побледнела... И все пятилась к окну.
     -- Да  ничего  она не  одумается! -- воскликнул Курно­сый.  --  Давайте
кончать.
     -- У тебя два выбора: или подписываешь на наших гла­зах вот это вот  --
что  ты  ничего не видела  и не знаешь, не  собиралась к прокурору... Или мы
тебя...
     -- Давайте кончать! Чего тут тянуть?
     -- Я закричу, -- еле слышно пролепетала Вера Серге­евна.
     -- А подушечка-то! -- вылетел вперед Чернявый.
     -- Ты же знаешь, что кругом никого нет... Все на сдаче ГТО.
     -- А сумки-то  заготовили? -- спросил Брюхатый. --  Раз­резать-то мы ее
разрежем, а в чем выносить-то?
     -- Да есть сумки -- полно. Помельче только разрезать... и по одному все
вынесем.
     -- Все  уже предусмотрели! -- сердито обернулся на всех Аристарх. -- Вы
вынесите по одному, а я останусь -- замою тут все. Чего тут базарить-то?
     -- Главное, внутренности вынести, а остальное-то...
     -- Внутренности! А руки,  ноги?.. Куда ноги, например, денешь? Они ни в
какую сумку не полезут.
     -- Перерубим! Я ж те говорю: помельче изрубить.
     -- Вы же интеллигентные  люди,  -- негромко сказала Ве­ра Сергеевна. --
Все в шляпах... в галстуках...
     -- Вывеска! -- воскликнул Чернявый.
     -- Интеллигентные!..  -- Брюхатый  колыхнул  животом от смеха. --  Я  в
лагере трех человек задушил... вот этими вот руками.
     --  Мы, значит, жестокие? -- спросил Аристарх. -- А ты? Ты не жестокая?
-- столько людей сразу посадить собралась. Подписывай!
     Как-то не заметили, что, пятясь, Вера Сергеевна подо­шла к самому окну,
которое  очень  легко  открывалось...  Она  вдруг  вскочила  на  подоконник,
распахнула окно и сказала заполошно:
     -- Если  кто только  двинется, я прыгаю! Тут  только два этажа:  сломаю
ноги, но все расскажу. Только двиньтесь!
     Все так и замерли.
     Первым пришел в себя Аристарх. Он засмеялся искусст­венно.
     -- Мы же шутим, Верунчик!.. Неужели ты поверила?
     --  Немедленно все убирайтесь  отсюда!  --  Вера  Сергеев­на обрела уже
спокойный и злой голос. -- Шутники.
     -- Нет, вы... Нет, она правда поверит, что мы...
     -- Убирайтесь!
     -- Да  шутим  же  мы!  --  воскликнул в  отчаянии  Брюхатый.  И  бросил
подсвечник. -- Какие мы убийцы! Нас сам час...
     -- Убирайтесь!
     -- Нет, она в самом деле может подумать!..
     --  Да думай  она! --  взорвался  Курносый. -- Что хочет,  то  и пускай
думает! -- и тоже бросил нож. И первым пошел к выходу. В дверях остановился,
обернулся,  как  он давеча сде­лал, точно  так же погрозил  пальцем  всем  и
сказал остер­венело: -- Но сидеть  я все равно не буду! Ясно?!  Сидеть я там
не буду! Вот пусть они вот все... они вот, они -- пусть сидят, а я не буду!
     Никто ему на это ничего не сказал.
     Он вышел... И за ним все тоже вышли.
     И собрались опять в комнате Аристарха. Долго молчали.
     -- Интересно, -- заговорил Чернявый, обращаясь к Кур­носому, -- как это
ты сидеть не будешь? Все будут сидеть, а ты не будешь?
     -- Не буду! -- повторил Курносый.
     -- А у тя что, сиделки, что ли, нету? -- ядовито  спросил его Брюхатый.
-- Она у тебя на месте: будешь сидеть, как все.
     -- Он там ходить будет, -- подал голос Лысый.
     Аристарх сидел, обхватив голову руками, и тихо покачи­вался.
     --  Не  буду  сидеть! --  опять тупо  повторил Курносый. -- Вы все  как
хотите, а я -- не буду!
     -- Все будем сидеть, -- сказал Аристарх, не поднимая го­ловы.
     Опять некоторое время молчали.
     -- Конечно, --  заговорил опять Курносый, -- если бы ты был человек как
человек, мы, может быть, и не сидели бы.
     Аристарх поднял голову.
     -- А кто же я?
     -- Бабник!  Шлюха  в штанах!..  Да хоть бы умел,  господи! А  то...  не
выходит  же ничего,  нет, туда же, куда добрые лю­ди: давай любовницу!  Даже
Соньку, и ту... тьфу! Рогоносец. С этой Сонькой...
     --  А  ты подхалим,  --  сказал Аристарх первое, что  выско­чило из его
оскорбленной души. -- Ты перед начальством на полусогнутых ходишь.
     --  У меня пятеро  на шее!  -- Курносый крепко хлопнул ла­донью себя по
загривку.  -- Пятеро!.. Ты вон с одной телкой справиться не можешь, а у меня
их -- пятеро. Мне не до любовниц!
     -- Зато тебе -- до коньяка, -- вставил Брюхатый.
     --  А ты вообще заткнись!  -- развернулся к нему Курно­сый. --  Тебе-то
даже  полезно  посидеть:  может,  похудеешь  маленько.  В  институт  питания
собрался!..  Вот  тебе  и  будет институт  питания,  --  и  Курносый  нервно
засмеялся.
     Брюхатый навел на него строгий взгляд.
     -- Шавка, -- сказал он. Помолчал и еще сказал: -- Моська.
     -- А ты слон, да? -- вступился за Курносого Чернявый. -- Это не тебя по
улицам водили?
     --  Меня, -- сказал  Брюхатый. --  А это  не тебе я нечаян­но на туфель
наступил...  двадцать седьмого июня тыща де­вятьсот семьдесят третьего года:
на профсоюзном собра­нии?  Что-то  ты  тогда  был... зеленоватый, а  сейчас,
гляди-ка, кукарекает. Выговор-то кому тогда всучили?
     -- А кто всучил-то? Кто?
     -- Я, в том числе.
     -- Да  ты сам первый лодырь!  Прохиндей. Выговор  он всу­чил!..  У меня
первый раз недосмотр случился.
     -- Минуточку минуточку, -- прервал Брюхатый, -- как это ты выразился --
"прохиндей"? Я одиннадцать лет  после суда без единого взыскания проработал!
А ты мне, обезья­на, будешь еще вякать тут! Сам  в выговорах весь, как... Ни
одного же собрания не обходится, чтобы тебя...
     -- Хватит! -- взревел Аристарх. --  У меня вон, --  показал он на стол,
-- семь почетных грамот лежат!.. Я и то молчу.
     -- А  чего ты  можешь сказать? -- спросил его  Лысый.  -- Там  --  семь
почетных грамот, а там, -- в сторону коридо­ра,  -- пять  покрышек. Я думаю,
покрышки -- потяжельше, перевесят.  Если уж кто самый чистый  среди вас, так
это я.
     -- Ой! -- изумились.
     -- Глядите на этого ангела!
     -- Прямо невеста... в свадебной марле.
     -- Шариков только не хватает.
     -- И ленточек разноцветных...
     -- Да! -- гордо сказал Лысый. -- У меня две обществен­ные нагрузки, а у
вас... У кого хоть одна общественная на­грузка?
     Все промолчали.
     -- А-а, нечего  говорить-то.  Вы думаете,  это на суде  не учтется? Все
учтется.
     --  Да, я думаю, все  учтется, -- сказал Аристарх. -- Я ду­маю, что тот
грузовичок с пиломатериалом -- тоже учтется.
     Лысый подрожал в гневе и обиде губами.
     --  Ворюга,  --  сказал он.  -- Плюс  идейный ворюга:  с эко­номической
базой. Ты знаешь, сколько тебе  за  эту базу на­кинут? Вот сколько нам  всем
дадут, столько тебе -- отдель­но -- за базу.
     --  База  --  для дураков, --  струсил  Аристарх.  -- Я --  нор­мальный
спекулянт, чего вы тут?
     -- А-а!.. Очко-то не железное?
     -- Но ты тоже -- не ерепенься тут, кудрявый!..
     В это время в дверь позвонили.
     Все оторопели на миг... Брюхатый даже за сердце взялся.
     Еще резко, длинно позвонили.
     -- По одному... с вещами, -- тихо сказал Чернявый.
     -- Иди, -- кивнул Брюхатый Аристарху.
     --  Может, это макулатуру собирают... пионеры, --  тихо  сказал бледный
Аристарх. -- Подождем.
     Опять звонок.
     -- А я нож-то там бросил! -- вскричал Курносый. -- По­дождите, я нож-то
хоть уберу, а то же!..
     -- Топорик мой...
     -- А?
     -- Топорик, топорик, -- невнятно повторил Аристарх. И показывал пальцем
на комнату Веры Сергеевны. -- Топо­рик...
     -- Чего топорик?
     -- Топорик мой тоже возьми, а то нам попытку к изнасило... ой, это... к
убийству, к убийству...
     -- Тьфу!.. -- заругался Курносый. И побежал за ножом и за топориком.
     -- Мама, роди меня обратно: рубля государственного не возьму, -- сказал
Брюхатый.
     -- Не  будет она  тебя больше рожать, -- зло и тихо сказал Чернявый. --
Она и за этот-то раз раскаивается, наверно.
     Курносый принес нож  и  топорик...  И засуетился с  ними. И зачем-то их
оглядел еще.
     -- Ты что? -- одними губами спросил Аристарх.
     -- Где они лежали-то?
     -- Вон...
     Опять звонок, на этот раз вовсе длинный, никакой не "пионерский".
     -- Какая макулатура! -- тихо воскликнул Лысый. -- Иди.
     Аристарх поднялся... И медленно,  тяжело --  как если бы он  шел уже по
этапу -- пошел к двери.
     -- Кто? -- спросил он тихо, обреченно.
     Из-за двери что-то ответили...
     Аристарх смело распахнул дверь и налетел на вошед­шего:
     -- Какого черта ходишь тут?! Звони-ит!..
     Вошедшим был Простой человек. Он держал ящик с коньяком и улыбался.
     -- А я думал, нет никого! -- он не обратил никакого вни­мания на ругань
Аристарха, он  держал в руках ящик с конья­ком и улыбался. --  Куда,  думаю,
они подевались? Догова­ривались же вчера. Вот он!
     И Простой человек пошел с тяжелым ящиком к столу.
     -- Ну, ребятки, седня нам... до Владивостока хватит.
     На него молча смотрели.
     Только Брюхатый сказал:
     -- Идиот... Василий Блаженный. На полатях вырос.
     -- А чего вы такие? -- только  теперь заметил Простой  че­ловек.  -- А?
Что вы сидите-то, как вроде вас золотарь облил?
     -- Хочешь в свою Сибирь? В деревню? -- спросил Брю­хатый.
     -- Хочу, -- сказал Простой  человек.  -- Нынче поеду: у меня в сентябре
отпуск...
     -- А в долгосрочный отпуск поедешь?
     -- Стоп! -- воскликнул  Чернявый. --  Идея! Вот идея так  идея, -- и он
вскочил, и обнадеживающе посмотрел на всех... -- Кажется, мы спасены!
     -- Как? -- спросили все в один голос.
     -- Ждите  меня!  -- велел  Чернявый  и  куда-то  убежал  --  вовсе,  из
квартиры.




     "Пассажиры" ждали.  Сидели молча и  ждали. Стоял конь­як  на  столе, но
никто к  нему не притрагивался... Нет, одна бутылка  была распочата; похоже,
это Простой человек при­губил. Но и он тоже сидел и ждал. Тикали часы, слабо
слы­шалась какая-то значительная кинематографическая музы­ка: Вера Сергеевна
опять смотрела телевизор.
     Долго-долго сидели и ждали.
     Наконец Простой человек не выдержал и встал...
     -- Пойду еще раз, -- сказал он. -- Хлопну для смелости -- и пойду.
     Он выпил  коньяку... Все  -- от нечего делать --  внима­тельно глядели,
как он наливал, как подержал рюмку в ру­ке, тоже глядя на нее,  и как выпил.
Простой человек выпил и пошел к Вере Сергеевне.

     -- Я еще раз, -- сказал он, входя. -- Сергеевна, голубуш­ка... ведь все
это -- опишут, -- сказал он,  показывая рукой  гарнитур, диван, ковры...  --
Все-все. Одни обои останутся.
     --  Пусть,  --  сказала  Вера  Сергеевна.  --  Зато преступни­ки  будут
наказаны.
     -- Преступников не надо наказывать...
     -- А что же их надо -- награждать?
     -- И награждать не надо. На них  не надо обращать вни­мания.  В крайнем
случае, надо с имя находить общий язык.
     -- Спасибо за науку. А они будут продолжать воровать?
     --  Они так и так будут продолжать! Потом: ну какие же они преступники?
Вот эти-то?.. Господи!..  Это сморчки! Они вон  уже перепугались  сидят... с
них  капает. Ведь на  них  глядеть  жалко. Вы зайдите, гляньте  --  ведь это
готовое Ваганьково. Там только надписи осталось сделать: был та­кой-то, грел
руки возле гарнитуров. Пожалейте вы их, ей-богу! Ну, припугнули -- и хватит.
Хоть Аристарха свово пожалейте: ведь он со страху... мужиком года полтора не
будет.
     -- Ну, что вы -- он  любовниц заводит! -- воскликнула Ве­ра Сергеевна с
дрожью в голосе. -- У него есть Соня.
     --  Сонька?! -- удивился Простой  человек.  И хлопнул  се­бя  руками по
штанам. --  Господи, боже мой.  Ну нашла же ты  к кому  приревновать.  Да  с
Сонькой  вся база... Я!  Я!.. -- постучал себя в грудь Простой человек. -- Я
один, можеть, только и не вошкался: потому что я тоже больше коньяк ува­жаю.
Не коньяк даже, а простую водку. Сонька!..
     -- Тем  более! -- мстительно воскликнула  Вера Сергеев­на. И  встала от
телевизора  и  нервно прошлась по комнате. -- Тем более!.. Скотина он такая.
Мне  его  нисколько  не жал­ко!  Из  всей этой бригады, -- показала  она  на
комнату Ари­старха, -- мне ни-ко-го не жалко. Вас только жалко.
     -- Да меня-то!.. -- махнул рукой Простой человек. -- Я и  там грузчиком
буду.  Это  им  переквалификацию надо  прохо­дить,  а мне-то... Коньячка вот
только  не  будет,  вот  жалко. Ну,  отдохну от него, наберусь  сил  -- тоже
полезно. Да мне много и  не дадут -- от силы два  года: за компанию.  Мне их
жалко, Сергеевна: у  их, у всех, почесть, детишки. Вот этого  толстого!.. --
почему-то  вдруг обозлился Простой чело­век, -- вот этого  бы я посадил,  не
моргнув глазом. Ох, эт-то журавь, скажу тебе! Это самый главный воротила. Но
его же отдельно не посадишь. Сажать, так уж всех.
     -- Вот все и будут сидеть.
     -- Оно, конечно... так. Знамо, что... А куда денешься? -- будем сидеть.
     И Простой человек вышел.

     Когда  он вошел в комнату, где сидели "пассажиры",  на  него посмотрели
без всякой надежды, обреченно.
     Простой человек присел к столу...  И засмотрелся на бутылки с коньяком.
И вдруг всплакнул.
     На него удивленно посмотрели.
     --  Прощайте... драгоценные  мои, --  говорил Простой человек, глядя на
бутылки. -- Красавицы мои. Как я буду без вас?.. Одно страдание будет, тоска
зеленая... Любимые мои. Тяжело мне с вами расставаться, ох, тяжело...
     -- Поплачь, поплачь, говорят легче становится, -- сказал Брюхатый.
     -- А я  и плачу. Плачу и  стонаю. Сердце  кровью плачет,  когда на  них
смотрю. Но  канавы  рыть  с тобой  в  одной брига­де я не буду!  --  Простой
человек  сердито  посмотрел  на Брюхатого.  -- Я  твою  норму  там  не  буду
выполнять. Я за тебя... Недоедать из-за тебя не буду!
     -- Чего это ты решил, что я там канавы рыть буду? -- спросил Брюхатый.
     -- А что же ты там будешь делать?
     -- Библиотекарем пойду... Или санитаром.
     Все засмеялись: это  был нехороший смех,  нездоровый смех,  болезненный
смех, если можно так сказать про смех.
     -- Налей-ка и мне, -- подошел к столу Курносый.
     Простой человек  налил две  рюмочки... Одну пододвинул  Курносому.  Они
чокнулись. 
     -- За счастливую дорогу, -- сказал Простой человек.
     И тут вдруг сорвался "с гвоздя" Аристарх. Он вскочил, за­топал ногами и
закричал:
     --  Хватит паясничать! Хватит паясничать!.. Комеди франсез развели тут!
Вон все отсюда! Вон! Скоты!.. Говядина!
     Курносый  поставил  свою  рюмку  на  стол  и  внимательно  посмотрел на
Аристарха. --  Слушай,  -- сказал он,  -- я умею останавливать  истерики:  я
перворазрядник по боксу. Я хоть  давно  не в форме, но все равно... такую-то
экономическую гниду я сделаю.
     Аристархушка  сел  так же резко,  как  вскочил,  обхватил опять  руками
голову и тихо стал покачиваться.
     Простой человек промокнул  губы уголком дорогой ска­терти и опять пошел
к Вере Сергеевне. Ему, похоже, при­шла какая-то дельная мысль в голову.

     -- Сергеевна, -- сказал он, -- а на кого квартира записана?
     -- Как?.. -- не то что не поняла, а скорей растерялась Ве­ра Сергеевна.
-- Как "на кого"?
     -- Кто ответственный квартиросъемщик?
     -- Он...
     -- Он, -- Простой человек выразительно смотрел на Ве­ру Сергеевну.
     -- А что? -- спросила та.
     -- А ты куда? -- спросил в свою очередь Простой чело­век.
     -- Как куда? Никуда.
     -- Она кооперативная?
     -- Да.
     -- С конфискацией имущества! Он же не к Марье Иванне в карман залез, он
государству в карман залез...
     -- Ну? И что?
     -- С конфискацией всего имущества, -- повторил Про­стой человек, даже с
каким-то удовлетворением  повто­рил.  --  У их теория одна:  с  конфискацией
всего имущества.
     -- А я куда же?
     -- Я вот и зашел спросить: а ты куда?
     -- Нет такого закона! -- слабо запротестовала Вера Сер­геевна.
     Простой человек присел на дорогое зеленое кресло.
     -- Коломийцева посадили --  с конфискацией, -- стал он загибать пальцы,
-- Коренева Илью Семеныча, веселый че­ловек был!  -- с конфискацией... Он, к
тому же, анекдоты любил...
     -- При чем тут Коренев какой-то? А я что, на улицу, что ли?
     Простой человек помолчал...
     -- Угол снимать где-нибудь.
     -- Здравствуйте!
     -- Прощайте, -- жестко сказал Простой человек -- отку­да и нашел в себе
такую жестокость, он был добрый чело­век -- и отбыл к "пассажирам".
     -- Слюнтяи,  -- сказал  он всем. И прямо  прошел  к сто­лу. -- Интелефу
занюханные, -- налил себе большой фужер  коньяка и выпил один. -- Энергичные
люди!.. Это я... -- стукнул он  себя в  грудь,  -- я  энергичный! Соображать
надо!  Жить  надо уметь! От меня три  жены ушло, и ни одна, -- он подчеркнул
это, --  ни одна  не делает волны насчет алимен­тов! А  потому что -- что  с
меня возьмешь? С  меня взять-то  нечего.  Я  за свой  труд беру, в основном,
коньяком, а они не хотят коньяком. Не положено, они это прекрасно знают. Они
каждый божий день видят,  что я к  вечеру лыка не вяжу, а сделать ничего  не
могут. Их мужья все изозлились... иззавидовались, а сделать ничего не могут.
А вы -- энергичные... Вот энергия-то!  Боксер, садись, врежем. Не вешай свой
кур­носый нос -- он у тебя все равно кверху торчит. Вот ты еще  более-менее,
энергичный.  А  эти  все...  Тара  для...  сказал бы для  чего,  но  у  меня
настроение улучшилось.
     Раздался звонок в дверь.
     Все опять замерли.
     -- Открывайте! -- велел Простой человек. -- Памятни­ки...
     Но никто не стронулся с места.
     Простой человек сам пошел открывать. И на ходу  изоб­разил, что вроде и
в самом деле меж памятников идет: приостанавливался и разглядывал.
     -- Люблю по кладбищу ходить. Думаешь: а кто были эти люди? -- рассуждал
сам с собой Простой человек. Он  оста­новился перед Брюхатым.  -- Вот  этот,
наверно, плохой был...
     -- Проходи, -- негромко сказал Брюхатый, -- а то я  вста­ну  из гроба и
задушу тебя.
     --  Да, этот  был  плохой, --  повторил  Простой человек. --  Вор  был,
наверно.
     Он подошел к двери, открыл... и воскликнул:
     -- Соня!..

     Стояли:  Соня  и  Чернявый.  Соня  всех  внимательно  раз­глядывала,  а
Чернявый улыбался значительно.
     Никто  ничего не понимал... Особенно  Аристарх: он встал  было, но  сел
снова, опять  встал и опять сел -- не  мог  встать от растерянности. Понимал
что-то такое один Чернявый. Он помог снять Соне дорогую шубку... И,  похоже,
не   соби­рался  проходить   с  гостьей  к  "памятникам",   а  легонько   --
интеллигентно -- подталкивал ее в комнату Веры Серге­евны.
     И вошли.
     Вера  Сергеевна  тоже  растерялась...  Встала  с дивана  и  смотрела на
женщину Соню.

     А там, в  комнате Аристарха, по-прежнему все сидели не­подвижно. Только
Простой человек, пробираясь опять меж "памятников" к столу, сказал:
     --  Сейчас там будет  третья империалистическая, -- он тихо  засмеялся,
набулькал из бутылки в рюмочку и качнул головой. -- Клочья полетят...
     А в комнате, где Вера Сергеевна, пришли в движение.
     --  Это  --  Соня, --  представил  Чернявый  гостью  хозяй­ке.  --  Моя
любовница.
     -- Ну, -- засмущалась Соня. -- Прямо сразу уж... Зачем так?
     --  Соня,  мы  договорились:  все начистоту. Раз тут недора­зумение, мы
должны...
     -- У вас же семья, --  сказала с удивлением Вера Сергеев­на. -- Как  же
вы говорите -- любовница...
     -- Да!  -- гордо  сказал  Чернявый.  -- Я  --  из казаков...  --  и  он
энергично показал -- не то лихо  дернул поводья скаку­на,  не то...  шут его
знает,  что-то  такое  показал  энергичное руками,  -- густых,  так сказать,
кровей!  Все  даже  удивляют­ся. Ну, говорят, Сучков, ты даешь!  Вы  знаете,
сколько я пла­чу алиментов? -- Чернявый навис вопросом над Верой Сер­геевной
и сам заранее  выпучил глаза.  -- Семьдесят  пять процентов! Вы  думаете, --
горячо продолжал он,  -- если я связался  с этими государственными ворюгами,
то это от  ве­селой жизни?  Нет! Если я добуду рубль на стороне,  то он хоть
весь  мой. С законного рубля мне положено только пять  копеек. А у  меня  --
четверо детей.
     -- Четверо детей!..
     -- Это -- со мной, при мне. А так их у  меня...  по-моему, одиннадцать.
Вместе с этими, которые со мной.
     --  Но  как  же...  еще любовница? -- все не  могла прийти  в себя Вера
Сергеевна.
     --  А  что  я,  хуже  других?  Вы  думаете,  этот Брюхатый,  на­пример,
любовницу  не имеет? Имеет. Я только не знаю, что он с ней делает, но имеет.
А Лысый этот?..  С чего  это он,  скажите, пожалуйста, полысел  в  сорок три
года? Думал мно­го? Над чертежами ночью склонялся? Нет, не над чертежа­ми...
Только уж не над чертежами. Да все имеют любовниц! Вы простите,  вы замужняя
женщина, но откройте глаза-то, откройте: ведь это же позор считается, кто не
имеет  любов­ницы. Ведь это  только один Аристарх ваш...  Ведь над ним  весь
отдел смеется! Я уж  не знаю, что у вас за любовь такая... не  знаю.  Значит
она  есть  еще на  земле? Я не знаю...  с  этим  Аристархом...  Он  мне  все
представления о жизни перевер­нул.  Любовь, что ли, у вас  такая?  --  прямо
спросил Черня­вый Веру Сергеевну. -- Даже интересно, честное слово.
     --  Слушайте, --  заговорила Вера Сергеевна неуверен­но,  -- а  как  же
записка?.. Ваша записка, я ее нашла в кар­мане...
     --  Ва-аша  запи-иска,  в  несколько  стро-очек,  --  пропел  беспечный
Чернявый. -- Она вам все  расскажет про запис­ку. Соня, только  всю  правду.
Влюбилась, дурочка,  в вашего  Аристарха и... решила вас поссорить. Я  когда
сегодня  узнал об этом, у меня  глаза на лоб полезли. "Поедем, -- говорю, --
немедленно поедем к Вере Сергеевне, и ты ей все расска­жешь". Все, Соня!.. Я
выйду,  чтоб не мешать вам... -- уходя, Чернявый ласково, но строго погрозил
Соне.  -- Все, решительно,  все. Про нас подробности можешь тоже не скрывать
-- я лишен предрассудков, -- он чуть подумал. И, по-моему, совести тоже.

     "Пассажиры" никак не могли понять, что такое  творит  Чернявый. И когда
он вошел, все вопросительно на него смотрели и ждали.
     Чернявый  в изнеможении опустился в кресло,  прикрыл глаза, долго сидел
так, вольно раскинув руки и ноги.
     --  Дядя Вася, налей мне граненый стакан коньяку -- ска­зал он устало и
капризно.
     -- Зачем же стакан? -- с уважением сказал Простой чело­век. -- Тут есть
всякое хрустальное дерьмо.
     --  Нет,  я хочу  только  из  граненого стакана. Я  сегодня спас...  --
Чернявый открыл глаза, огляделся, -- от тюрьмы... много-много людей. Поэтому
я  хочу  пить  только  из  гра­неного  --  по-казачьи.  Я вас всех вывел  из
окружения!  --  воз­гласил  он,  принимая  стакан  из рук Простого человека.
Отпил,  передохнул  и  сказал  всем  строго:  --  Соньке  --  книж­ный  шкаф
"Россарио", мне -- золотой перстень с энблемой: казак скачет на коне.

     А  в комнате  Веры Сергеевны в это  время две женщины беседовали.  Соня
что-то  рассказывала  Вере Сергеевне,  что-то  показывал  а  руками...  Вера
Сергеевна то изумлялась, то удивлялась, то ужасалась, то жалостливо смотрела
на  Со­ню.  По всему видно, что они  поняли друг  друга,  помирились и даже,
кажется, готовы дружить, как иногда дружат поря­дочная  женщина и величайшая
распутница. Об этом много писали.

     А в комнате, где "пассажиры", хотели понять, что вооб­ще происходит? То
есть, о чем-то уже догадывались, но -- подробности, подробности.
     -- Как ты ее уговорил? -- пытал Брюхатый Чернявого.
     -- Книжный шкаф "Россарио"...
     -- Для чего он ей?
     -- Не знаю... Сошлись на книжном шкафу.
     -- Как "сошлись"? -- не понял Простой человек. -- Не­удобно же...
     -- Нет, все в порядке, что ли?! -- закричал в нетерпении Лысый.
     -- Да, -- сказал Чернявый.
     -- Ур-ра-а! -- закричали Курносый и Простой человек.
     -- Едем седня до Владивостока! -- заявил Простой чело­век.
     Аристархушка в волнении ходил по комнате.
     -- А что она ей говорит? -- спросил он.
     -- Они говорят  на иностранном языке,  -- сказал Курно­сый в сильнейшем
раздражении на Аристарха.  -- Импортанто де ла кругом и околе, -- он подошел
к  Чернявому и креп­ко пожал ему руку. -- Как мужчина  мужчине, -- сказал он
уважительно и скупо.
     Чернявый махнул рукой...
     --  Я  тоже... перехватил  там:  наговорил на себя, что я чуть не Тарас
Бульба. Еще немного  -- и Тарас  Бульба.  По-моему она  меня теперь  бояться
будет.
     -- Кто, Сонька?
     -- Кстати, если Сонька счас войдет в роль и начнет при­ставать ко  мне,
ты...
     Но тут вошли Соня и Вера Сергеевна.
     -- На колени! -- скомандовала Соня Аристарху. -- На ко­лени перед Верой
Сергеевной.
     -- Зачем? -- спросил Аристарх.
     -- На колени!! -- потребовали  все, еще не разобравшись, зачем надо  на
колени.
     -- Оказывается, ты оскорблял ее! --  продолжала с возму­щением Соня. --
Ты ей тут, оказывается, наговорил гадо­стей и грубостей! На колени!
     --  На колени!!! -- опять закричали  все.  А Курносый  даже  двинулся к
Аристарху.
     --  Импортанто!..  --  с  угрозой сказал  он.  -- Ты знаешь,  что такое
нокдаун?  Я  не  говорю уже о нокауте,  я говорю о небольшом нокдауне...  На
колени!
     Аристархушка стал на колени...
     -- Проси прощения у Веры Сергеевны, -- велела Соня.
     -- Проси прощения у Веры Сергеевны! -- закричали все в один голос.
     Аристарх  замешкался  было... Но  тут ему  разумно посове­товал Простой
человек:
     -- Давай, Аристархушка... да, благословясь, поедем во Владивосток.
     -- Вера, --  дрогнувшим голосом заговорил Аристарх, -- прости. Клянусь:
ни одной больше покрышки, ни одного колеса...
     --  Не об этом речь! --  прервал  его  Брюхатый. --  Говори по существу
дела! Что значит ни одного колеса! Что ты, на лыжах собрался ездить?
     -- Но о чем тогда говорить-то?! -- взбунтовался Аристарх на коленях.
     Но тут уж возмутились все.
     -- Ах, он не знает, о чем говори-ить! Ах ты, бедняжечка... Первоклашка.
     -- Тебя мама еще за ручку водит, да?
     -- Нет, он все же хочет получить небольшой нокдаун.
     -- Да не нокдаун,  а  нормально  -- по сусалам! -- громко  возмутился и
Простой человек. -- Поедем во Владивосток! Поезд же отходит, вы что?
     -- Вера, -- опять дрогнувшим  голосом заговорил  Ари­старх, -- клянусь,
после этого случая буду каждый день про­верять карманы...
     -- Опять!.. Ему говорят  стриженый, он -- бритый,  -- вко­нец вышел  из
терпения  Брюхатый. Но тут же взял себя  в ру­ки  и уже продолжал говорить с
Аристархом, как с  полным,  но безвредным  дураком, не злостным  дураком: --
Зачем ты будешь проверять карманы?
     -- Не разговаривай со мной как с идиотиком...
     -- Нет, зачем ты будешь проверять каждый день карма­ны?
     -- Чтобы там записок не было...
     -- А жить так, чтобы  в  твоей жизни вообще никаких запи­сок не было --
так будешь жить?
     -- Что я, просил ее, чтобы она мне писала?! -- опять бы­ло  загорячился
Аристарх и показал на Соню. И хотел даже встать с колен, и уж было встал, но
тут встрепенулась Соня.
     -- На колени! -- закричала она. -- А что это, женщину на­до обязательно
просить,  чтобы она писала? -- спросила она  надменно. -- А  сама женщина не
имеет права написать записку? Может у нас женщина пошутить?
     Вот это понравилось всем. С этим "может ли у нас жен­щина пошутить" она
попала в самую точку. На Аристарха опять все навалились.
     -- Домостроевщину развел! -- воскликнул Лысый.
     -- Нет, этот человек просит нокаута! -- тоже воскликнул Курносый. -- Не
хочет он нокдауна, никак не хочет! Ему больше нравится  нокаут! Ведь достану
в печень -- до утра будут считать.
     -- Нет, ты ответь... Ти-ха!  -- рявкнул Брюхатый  на всех. -- Ты ответь
на вопрос, который тебе, подлецу, поставили: мо­жет у нас женщина пошутить?
     -- Может,  -- Аристарху надоело стоять на  коленях, и  он  стал со всем
соглашаться.
     -- Значит, что надо теперь сказать?
     -- Что? -- искренне не понял Аристарх.
     Брюхатый изумился; за ним  некоторые тоже изумились, но  так, для вида:
никто, кроме Брюхатого, не понял, что на­до теперь сказать Аристарху.
     -- Ты должон сказать, -- вылез с поучением Простой че­ловек, -- ребята,
мол, забудем все -- и поедем во Владивос­ток.
     --  Прекрати  со своим  Владивостоком! --  прикрикнул на него Лысый. --
По-моему, ты и так уж где-то... под Хабаров­ском. Тут серьезное дело.
     -- Что ты должен сказать? -- пытал Брюхатый Аристарха.
     -- Что?! Что?!  Что?! -- с Аристархом, кажется, начиналась истерика. --
Не  понимаю!.. -- он стукнул  двумя кулаками себя  в грудь, и  в  голосе его
послышались слезы. -- Не пони­маю: что я должен сказать?!
     Брюхатый пожалел его.
     -- Ты должен сказать: Верунчик, я  тебя люблю. И не фор­мально сказать,
а с чувством, как ты говорил... сколько лет назад? -- повернулся  Брюхатый к
Вере Сергеевне.
     -- Что говорил? -- не поняла Вера Сергеевна.
     -- Когда он вам первый раз сказал: Верунчик, я тебя люб­лю? Сколько лет
назад это было?
     -- Это было...  девять лет назад,  -- сказала Вера Сергеев­на. -- Но он
не так говорил...  -- Вера Сергеевна, вообще-то,  была  довольна --  и  этим
состоянием Аристарха на  коленях, и тем,  что все  его очень ругают.  --  Он
сказал: "Хочешь, я сделаю тебя самой богатой женщиной микрорайона?"
     -- Трепло! -- возмутились все.
     -- Про экономическую базу он ничего не говорил?
     -- Хвастунишка.
     -- Я не так говорил! -- заспорил Аристарх на коленях.
     -- А как?
     --  Я  сказал: "Хочешь,  я  МОГУ сделать  тебя самой бога­той  женщиной
микрорайона?" Еще я сказал: "Только не но­си синтетическое белье".
     -- Почему это? -- спросила Соня.
     -- Искры летят, -- пояснил Аристарх.
     -- Да? -- удивилась Соня. -- Не замечала.
     -- Ну, так, --  поднялся Брюхатый. -- Я думаю,  что он  все  осознал...
Осознал, Аристарх?
     -- Осознал.
     --  Поднимайся,  -- велел Брюхатый.  -- Вера  Сергеевна,  идите сюда...
Идите,  идите.  Я предлагаю  такую  детскую иг­ру.  Кто  видел, как  мирятся
детишки?
     Никто  не видел. То  есть, наверно,  видели, но не знали,  куда  клонит
Брюхатый.
     -- Они  берутся вот так... -- Брюхатый взял руку Аристар­ха и руку Веры
Сергеевны,  сцепил их мизинцы.  -- Теперь повторяйте за мной...  Вот так вот
махайте и  повторяйте. Повторяйте: мирись, мирись -- больше  не дерись, если
будешь драться, я буду кусаться.
     Все засмеялись остроумной выдумке Брюхатого,  даже за­аплодировали. Все
были рады.
     -- Давайте, давайте!.. -- требовали от Аристарха и Веры Сергеевны.
     -- Мирись, мирись, -- стали вместе говорить Аристарх и  Вера Сергеевна,
-- больше не дерись, если будешь драться, я буду кусаться.
     Опять  зааплодировали...  Вера  Сергеевна была  счастлива; Аристарх был
смущен, но тоже доволен. Их  окружили, по­здравляли с примирением... Сделали
вокруг них хоровод, пошли, взявшись за руки, и запели:

     Как на Верины менины
     Испекли мы каравай:
     Вот тако-ой вышины!
     Вот тако-ой ширины!..

     Опять засмеялись, опять зааплодировали себе. Все были счастливы.
     -- Черт его знает!..  -- воскликнул растроганный Брюха­тый. -- Жить  да
радоваться!.. Нет, мы начинаем себе слож­ности находить.
     -- Именно: можно же красиво жить! -- подхватил Курно­сый.
     --  Да... со вкусом! Ведь один раз живем-то! -- тоже с чув­ством сказал
Лысый. -- Вы вдумайтесь: один раз! И все, и больше нас ни-ког-да не будет.
     -- Поехали во Владивосток! -- опять призвал Простой человек. Но на всех
слетела   какая-то  тихая,  задумчивая  ми­нута,  всем  как-то  было  не  до
Владивостока.
     --  Иной раз думаешь:  люди, в  чем дело? -- продолжал глубоко и даже с
грустинкой Брюхатый. -- В чем дело, люди?
     -- Дело в том, что -- уважения побольше друг к другу,  -- подхватил его
мысль Лысый. -- Уважения!
     -- Я бы сказал -- и любви, -- сказал Чернявый. Он даже встал. -- Любовь
--  это...  Все можно  достать!  --  воскликнул  он.  --  Все!  А любовь  не
достанешь, если ее вот тут вот нету.
     -- Это ты, брат, верно, -- похвалил Брюхатый. -- Это ты -- в десятку.
     --  Суетимся, суетимся много,  --  вздохнул Лысый.  -- Ска­зано же: "Не
суетитесь". Нет, мы суетимся...
     -- Не потопаешь --  не полопаешь, -- вставил  и свое раздумчивое  слово
Простой человек. -- Попробуй не посуе­тись.
     --  Заговорила  матушка-деревня!  --  горестно   и  насмешли­во  сказал
Брюхатый. --  А ведь на  полатях-то не суетились! --  вдруг решил поймать он
Простого человека на слове.
     -- Почему это на полатях не суетились? -- не понял Про­стой человек. --
И на  полатях  суетились, и на  печке,  и  в  ба­нях...  А чего ты ко  мне с
полатями-то привязался?  Если хо­чешь, то я на покосе родился.  Но полати  я
любил, потому что там можно сверху наблюдать.
     -- И чего ты оттуда наблюдал, интересно?
     --  Все...  Жизнь.  Мы  там  сказки  рассказывали  друг  друж­ке... Нас
одиннадцать человек росло.
     -- А нас -- двое, -- вспомнила  и Соня, -- но я была млад­шая. Это хуже
всего -- младшей сестрой быть: все платья, все туфли,  все юбки  я за Зинкой
донашивала. А  счас -- все наоборот! -- она сама рассмеялась такому нелепому
обороту  в жизни.  -- Я ей  говорю:  а  помнишь, Зин,  как  я  за тобой  все
донашивала? Она говорит: не говори. А вот нечего, го­ворю!.. Заладила тогда:
учиться,  учиться!  Дырки  всем  на  бо­ку   провертела  со  своей   учебой!
Выучилась?.. Ну, давай теперь, гордись передо мной: ты же ученая! А я вот --
неуче­ная.  Я  --  продавщица,  нормальная  продавщица!..  А  давай, говорю,
пройдем с тобой -- для кспиримента -- по улице: я надену все свое на себя, а
ты свое на себя... Давай, говорю, пройдем? Не хочет.
     Все засмеялись.
     -- Нет,  мы  едем во  Владивосток или не  едем?! -- на исхо­де  всякого
терпения  закричал  Простой человек. -- Во-от споминать пустились... Чего мы
сидим-то?
     -- Это мы -- перед дальней дорогой, -- молвил Курно­сый, улыбаясь.
     -- Хватит вам со своим  Владивостоком!  -- сказала Вера Сергеевна, тоже
по-доброму  улыбаясь. --  Давайте... сядем  все за  столом,  как  нормальные
люди...  Представляете,  --  обратилась она к Соне,  -- выдумали какую-то...
странную игру: то в  жаркие  страны  летают в качестве журавлей,  то  ез­дят
куда-то...
     Соня махнула рукой.
     -- Делать нечего!
     -- Энергия!  --  воскликнул Чернявый. --  Не зря  же  про нас  говорят:
энергичные люди.
     --  Ну-ка,  энергичные люди, -- стала распоряжаться Ве­ра Сергеевна, --
приложите свою энергию  к делу: раздвинь­те пока стол. Соня, а мы пойдем  на
кухню -- вы мне помо­жете салат сготовить...
     И пошло тут веселое, хорошее оживление, когда вроде и делом занимаются,
а вроде и дела  никакого нет.  Мужчины  умело  раздвинули стол,  закурили...
Аристарх включил доро­гой магнитофон "Сони".
     -- У тебя "Сони"? -- спросил Брюхатый со знанием дела.
     -- Да.
     -- Прекрасная вещь. У меня тоже... Шестьсот рублей.
     Курносый  чему-то вдруг  весело  рассмеялся...  Да  так ис­кренне,  так
неудержимо долго смеялся, что все стали смот­реть на него с тревогой.
     -- Ты чего? -- спросил Брюхатый.
     Курносый хохотал и показывал пальцем на Чернявого, хотел что-то сказать
и не мог сказать от смеха.
     -- Чеканулся, что ли? -- спросил Чернявый вполне тре­вожно.
     --  Со...ня, -- продохнул наконец от смеха Курносый. -- У вас "Сони", а
у этого -- Соня...
     -- Смех смехом,  -- серьезно заговорил Чернявый, -- но если кто из  вас
трепанет где-нибудь, что она моя любовни­ца... Слушайте, я  серьезно говорю!
Не вздумайте пошутить  где-нибудь! А  то... их же  выручил, понимаешь... Мне
то­гда -- загодя с седьмого этажа прыгать.
     -- С седьмого  -- это  высоко, -- согласился Лысый. -- Но  со второго я
прыгал. Причем не муж даже, не муж -- брат за­стукал... Не понимаю, чего она
так перепугалась! Глаза  вот такие: убьет,  говорит! Я маханул... Хорошо, на
цветочную клумбу угодил.
     -- А я  раз... --  хотел  было  тоже вспомнить Брюхатый,  но вошли Вера
Сергеевна и Соня. Внесли всякие закуски.
     -- Пожалуйста, к столу! -- пригласила Вера Сергеевна.
     И стали садиться к столу. На душе у всех было мирно и хорошо.
     -- Уверяю  вас: можно же  прекрасно жить! -- еще раз ска­зал Брюхатый с
чувством тихой благодарности к жизни. -- Мирно, спокойно...
     -- Главное,  не суетиться перед клиентом, -- согласился с ним Лысый. --
Скажите,  чего нет?  -- спросил  он,  приглашая всех тоже,  как  Брюхатый, к
тихому  восторгу перед  жизнью, но  был конкретней: он  показывал на богатый
стол. -- Чего не хватает?
     -- Так-то бы жил! -- сказал Простой человек. -- Такси­сты только хамят:
не хотят везти, и все! Каждый день у меня с имя стычка.
     -- Хамства много, это верно,  -- согласился Курносый. -- Но  я  заранее
трояк показываю. Ты сразу трояк показывай, и все, и повезет.
     -- Хорошо, если он есть. А если его нету?
     -- Тогда  --  кулак,  -- сострил  Брюхатый.  -- И скажи:  "Я на  покосе
родился!" -- сразу повезет.
     Засмеялись.
     -- Повезет он... -- проворчал Простой человек.
     За разговорами сели к столу.
     --  Ой, я забыла эту...  открывалку-то... -- вспомнила Ве­ра Сергеевна.
-- Сонечка, не в службу а в  дружбу:  у меня в ящике  лежит...  в "Рамоне" в
левом ящике, в нижнем... та­кая -- с ручкой, как у...
     -- Найду, -- сказала Соня. И пошла за открывалкой.
     Пока она ходила, тут опять наладились было на мирный, хороший разговор.
     -- Я как-то товарища своего школьного встретил... -- вспомнил Брюхатый.
-- Ну -- "Где? Как?"  Оказывается,  --  шишка. Ну, выпили, закусили... Потом
эта  "шишка" спра­шивает: "Слушай, -- говорит, -- ты  не можешь  мне женские
сапоги "на  платформе" достать?  За горло, -- говорит, -- взя­ли..."  --  "И
все? -- говорю. -- Вся проблема?" А сам думаю: эх...
     Но тут случилось нечто, что и назвать-то... как-то... не поймешь, как и
назвать: шутка? Но уж больно тупая. Соня!..
     В то время, как Брюхатый говорил: "А сам думаю: эх...", вошла в комнату
преподобная Сонечка... с пистолетом в ру­ках: наставила на всех и говорит:
     -- Руки вверх! Я -- из обэхээса!
     Да так  спокойно,  уверенно,  так  СТРАШНО это  сказала, что за  столом
обмерли. Все застыли, кто как сидел... И тут  Соня расхохоталась! Вот уж она
посмеялась,  дура,  --  до слез прямо  досмеялась.  Смеялась и показывала...
открывалку, которая была похожа на пистолет -- вылитый пистолет!
     За столом  не знали: то  ли сердиться  на эту дуру,  то  ли уж  махнуть
рукой... Но признались, что перепугались насмерть.
     -- Сонька!.. -- с укором сказал Брюхатый,  -- у меня же сердце, дура ты
такая, дура... Ведь так -- парализует, и все.  И будешь: одна половинка жить
будет, а другая рядом ле­жать, по соседству.
     -- А у  меня --  холод: вот  отсюда вот пошел, от затылка, -- признался
Лысый, --  и по спине,  по спине --  куда-то  в коп­чик уперся: чувствую  --
примерз к стулу! Ну, надо же так додуматься! Ну, Соня!..
     Отходили  от  испуга;  даже  уж   с  некоторым   весельем   про­должали
рассказывать,  кто  что  почувствовал  и  подумал,  ко­гда  Соня   наставила
"пистолет".
     --  А  я  думаю:  пока  тут счас  всех  будут обыскивать  да  лич­ности
проверять, я  незаметно успею сунуть  одну бутылку  в штанину, --  поделился
своими мыслями Простой чело­век. -- Глянь, у меня штаны-то: туда полприлавка
влезет.  Пока,  думаю, будем ехать в  воронке -- там же темно!  --  я ее  из
горлышка... Мы бы ее с боксером вот раздавили бы.
     -- Нет, тут уж  не  до бутылочки было бы, -- признался  Курносый. --  У
меня в  глазах темно сделалось.  Вот понимаю же: все же  на месте, никуда же
никто не  успел... А -- никого не  вижу! Туда смотрю  (в  зрительный зал) --
никого не вижу, сюда смотрю -- никого!.. Одну Соню с этой открывалкой вижу и
все. Ну, Соня... Ну, шуточки у тебя!..
     -- А я думаю так: прикинусь счас невменяемым!.. -- поделился  мыслями и
Чернявый. -- С ума сошел. Сошел с ума -- тронулся!.. А таких не судят.
     -- Так тебе и поверили! -- сказал Простой человек, раз­ливая коньяк  по
рюмкам.
     -- Это -- как держать себя.
     -- Да как ни держи!.. Пару раз промежду глаз...
     -- А я, -- сказал  Аристарх, -- я вот что подумал, -- и все замолкли, и
смотрели на Аристарха: интересно было, что он  подумал. -- Я подумал -- все:
и Соня, и моя жена, обе -- от­туда... из обэхээса.
     -- Ну!.. -- изумилась Вера Сергеевна. -- Девять лет жи­вем, а он...
     Все засмеялись такой, в самом деле, нелепости. Загово­рили все сразу:
     -- Аристарх, ты уж...
     -- А что? А что?.. А знаете, случай был...
     -- Да ну, случай!.. Случаи в кино бывают, в театре...
     -- Нет, Аристарх, в самом деле?
     -- Клянусь! Ну, думай, это мне -- пятнадцать лет!..
     --  Да нам бы  всем!..  Мы  же ее "убивать" ходили!  Нам бы за одну эту
комедию...
     --  Едем  во  Владивосток!  --  громко  объявил  Простой  че­ловек.  --
Присели!.. Присели! Помолчали перед дальней до­рожкой...
     Все замолчали.
     В это время позвонили в дверь.
     -- Это  соседка ко  мне --  за выкройками, -- сказала Вера Сергеевна. И
пошла открывать.
     Открыла дверь... И попятилась назад.
     Вошли трое, показали книжечки.
     -- Милиция,  --  сказал один. --  Просьба  всем оставаться  на местах и
предъявить документы.
     Один  из  трех,  в  милицейской форме (двое были  в штат­ском),  прошел
несколько в коридор и увидел покрышки.
     -- Вот они! -- сказал он. -- Даже не спрятали.
     За столом сидели тихо, неподвижно.
     Только Простой человек, повернувшись  к  зрительному залу, негромко,  с
искренним интересом спросил:
     -- А кто же тогда, граждане?.. А? Кто капнул-то?


     2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского


Last-modified: Tue, 18 Sep 2001 06:14:54 GMT

Оцените этот текст: