Ольга Лаврова, Александр Лавров. "Букет" на приеме --------------------------------------------------------------- Origin: Электронная библиотека Алексея Снежинского --------------------------------------------------------------- В дежурной части Петровки, 38 комната для сотрудников, выезжающих на происшествия, имеет вид казенный, но в ней есть все, что дает людям возможность прилечь отдохнуть или чем-то заняться между выездами. Дело к вечеру. Знаменский и Томин скучают, Кибрит что-то вяжет на спицах. -- Давненько мы не дежурили втроем, -- говорит Пал Палыч, откладывая газету. -- Если мне не изменяет память, ровно два с половиной месяца, -- доносится с дивана, где расположился Томин. -- Тебе никогда не изменяет память, Шурик. -- И чувство юмора, Зинуля, чувство юмора! -- Ну, сегодня с десяти утра ты пытался шутить всего раза три, не больше. -- Да и то неудачно, -- лениво подковыривает Знаменский. -- Мы улыбались только из вежливости. -- Большое мерси, я вам это припомню... Может, ты наконец бросишь считать свои петли? -- Тогда я собьюсь с узора! -- Кошмарная перспектива!.. Паша, ты бы поверил, что она увлекается такой ерундой? -- С трудом. -- Почему ерундой? -- Потому что ты, Зинаида, интеллектуальная женщина... -- Шурик, надоедает быть интеллектуальной. Хочется иногда побыть просто женщиной. -- И что себе вяжет "просто женщина"? -- интересуется Пал Палыч. -- Шапочку. -- Шапочку... -- Томин морщится. -- Как трогательно! Из динамика раздается каркающий голос: -- Дежурная группа: эксперт Кибрит, инспектор Томин, следо­ватель Знаменский -- на выезд. Разбойное нападение на кварти­ру. Отравление потерпевших газом. Сыромятническая, 34... -- В моем доме? -- ахает Томин. -- ...подъезд второй, квартира шестнадцать. -- Невероятно... Это же Петуховы! Чета пенсионеров, их квар­тира под нами... -- удивляется Томин, вместе со всеми быстро собираясь. -- Они еще все требовали, чтобы я ходил в мягких тапочках! * * * В прихожей двухкомнатной квартиры Петуховых теснятся Знаменский, Томин, Кибрит, участковый уполномоченный, по­нятые и фотограф. Отсюда частично виден разгром внутри: распахнутые шкафы, разбросанные по полу вещи, ящики, вынутые из комода. Половик в коридоре сбит комком и сдвинут к стене, на нем валяется шляпа. Некстати громко звучит веселая музыка -- включен приемник. Фотограф щелкает аппаратом, взглянув под ноги, немного ступает вперед и снова щелкает. Кибрит в резиновых перчатках поднимает шляпу, оглядев, кладет на стул. Осторожно разворачивает и осматривает половик. Томин и Знаменский разговаривают с участковым. -- Что сказал врач? -- Врач сказал -- надежда есть, товарищ старший инспектор, -- участковый старается говорить официально, но то и дело сбивает­ся на бытовой тон. -- Потерпевших оглушили ударом по голове, но не сильно. Однако потом они наглотались газу... От всего этого сердечные припадки у обоих. -- Они были в сознании? -- Какое там... -- Расскажите, пожалуйста, по порядку, -- просит Знаменский. -- Есть, товарищ майор. От граждан из квартиры пятнадцать поступил сигнал об утечке газа. Аварийная установила, что газ проникает через вентиляционное отверстие в кухне, видимо, из соседней квартиры... этой самой, значит, потому что вытяжной ход у них общий. -- Ясно. Минуточку, -- прерывает Томин. -- Зина, нельзя ли нам выключить эту музыку? -- Чтобы добраться до приемника, надо отработать вход. По воздуху я порхать не умею. -- Извини. Продолжайте, пожалуйста. -- Когда на звонки и стук в данную квартиру никто не отозвал­ся, а соседка сказала, что Петуховых дома нет, вызвали меня и вскрыли дверь. -- Кто сюда входил? -- Только я, потому как сразу оценил обстановку... Прошел на кухню, перекрыл газ и вызвал "скорую". Ну, а потом, конечно, врач с санитарами. Но я следил, чтобы ни за что не хватались. Музыка наконец смолкает: "Можете войти!" -- разрешает Кибрит. Все направляются к двери первой комнаты, приостанав­ливаются на пороге. Подсвечивая себе специальной лампой, Кибрит разглядывает разбитый цветочный горшок, шкаф. -- Следов слишком много. Боюсь, все хозяйские. -- Типичная картина ограбления без точного наводчика, -- констатирует Пал Палыч. -- Да что у них было взять-то? Товарищ инспектор, вот вы как человек здешний... -- Деньги. Сын много лет работает на Севере, высылал им, собирался купить машину, -- прихватив носовым платком, Томин поднимает с пола семейную фотографию. -- Снялись года два назад, в последний его приезд... -- Ты хорошо его знаешь? -- вглядывается Знаменский в фото­графию. -- Одно время родители с ним намаялись... нет, без уголовщи­ны, просто стойко бездельничал. Потом взялся за ум. * * * Тот, о ком речь, находится за тысячи километров. В просторной бревенчатой избе в компании троих мужчин рабочего вида Борис Петухов играет в преферанс. -- Кто не рискует, тот шампанского не пьет! -- объявляет он, делая ход. -- Под игрока -- с симака! -- Без одной. -- Без двух. -- С тобой, Петухов, только в дочки-матери играть, -- сердится партнер. -- Ну уж, -- ворчит Петухов, сам чувствуя, что сплоховал. -- Где тебя прошлое воскресенье носило? -- А он, братцы, клюкву собирал! Ей-бо! С болота еще и снег путем не сошел, а он целое воскресенье на коленках ползал! -- Ну и что? -- ощетинивается Петухов. -- Да на что тебе клюква, чудак человек? -- Он папаше с мамашей отправит! -- Ну и что? Витамины. Пусть кисель варят, вам жалко? -- Клюкву твой папаша и в Москве добудет, тем более -- без пяти минут академик. -- Охота при таких родителях за Полярным кругом торчать! * * * Осмотр переместился в кухню. Здесь тоже кавардак, следы беспорядочных поисков. -- Вот так лежали потерпевшие. Рядом. -- Участковый очерчи­вает пространство над полом. -- Фрамугу открыли вы? -- Да, товарищ майор, необходимо было проветрить. Газ пере­крыл краном на трубе, а плиту оставил как есть, -- он указывает на кастрюлю со сбежавшим молоком, горелка под которой открыта до отказа. Кибрит трогает ладонью кастрюлю. -- Скажите, когда вы вошли, над молоком поднимался пар? -- Н-нет... -- отвечает участковый. -- Я думаю, молоко давно сбежало и загасило горелку, тут уж было не продохнуть. Кибрит заглядывает под кастрюлю -- на конфорку, снова прик­ладывает руку к кастрюле. -- Совсем холодная... Томин, мне нужна от нее крышка. -- Момент! -- Он осматривает кухню, ни к чему не прикасаясь. -- Вот она! Дать? -- Отведя занавеску, показывает крышку на подоконнике. -- Нет-нет, сама! -- Кибрит осторожно берет крышку за края, поворачивает к свету. -- Ею пользовались... изнутри энергично осаживались пары. -- И на подоконнике влажный круг. -- Томин наклоняется. -- Пал Палыч! Взгляни, под другой конфоркой тоже шлепки молочной пены. -- Да. -- Оборачивается к понятым. -- Для протокола важно, чтобы вы себе уяснили: кран, потеки на кастрюле, на конфорке подгоревшее молоко... -- Мы все запомнили, не беспокойтесь! -- Тогда можете пока побыть в коридоре. Ну? -- спрашивает у Кибрит, когда понятые выходят. -- По-моему, дело было так. Молоко побежало, кто-то из Петуховых поскорей сдвинул его на свободную конфорку. Здесь оно успело немного перелиться через край. Горелку, конечно, выклю­чили, кастрюлю накрыли крышкой. -- А потом тот, кому это понадобилось, поставил ее на старое место и отвернул газ? Участковый чешет в затылке. -- Получается, преступник использовал маскировку? Что без мокрухи? Дескать, горелку залило, а я ни при чем? -- Предусмотрительный гражданин, -- вступает Томин. -- Для правдоподобия даже крышку опять снял. Под крышкой ведь молоко не кипятят. -- Но ни одна хозяйка не положит ее на пыльное окно вот так, изнанкой вниз. И не запустит огонь на всю катушку. -- И все это в моем доме! -- крутит головой Томин. -- Обойду соседей. Кибрит опыляет порошком ручки кастрюли, затем крышку и всматривается -- Пал Палыч, вообще никаких отпечатков! Стерты. * * * В этом доме Томин живет со школьных лет, хотя мать упорно называет его родиной Киев, где он провел детство. Естественно, все тут так или иначе знакомы и, тычась из квартиры в квартиру, представляться Томину не надо. -- На этих днях к Петуховым не ходили посторонние? -- спра­шивает он соседа по лестничной площадке. -- Может быть, с телефонной станции или там мышей морить? -- Не замечал, Александр Николаевич... Я их утром видел. Спускаюсь за почтой, а они навстречу, и оба такие оживленные. Вот жизнь!.. -- Петуховы? -- переспрашивает женщина ниже этажом. -- Старенькие неразлучники? -- Вы не слыхали у них шума? -- Мы минут десять как вошли... А что такое? -- Извините, рассказывать некогда. -- Александр Николаевич, погодите! Объясните же!.. Набегавшись впустую по лестнице, Томин заглядывает и в собственную квартиру. -- Ой, Сашко! -- восклицает мать. -- У нас тут ужас что, ты не представляешь! -- Представляю, мама, я уже полтора часа в доме. Дай чего-нибудь попить. -- Молока? -- С молоком гадкие ассоциации. Компота не осталось?.. Вот спасибо. Скажи, часов около трех-четырех снизу не доносились какие-нибудь необычные звуки? -- Теперь мне мерещится все на свете: и грохот, и стоны. Но я сама так грохотала сковородками... -- В честь чего? -- Да получила письмо из Киева... неважно. Что Петуховы? -- Пока гадательно. У них есть родня? -- Анну Ивановну иногда навещала сестра. Она живет где-то недалеко, в Дубровках. Зовут, кажется... да, Надежда Ивановна. -- Фамилии, случаем, не знаешь? -- Нет. Единственно знаю, что замужем не была. -- И то шерсти клок. Пошел, пока. -- Когда вернешься-то? -- Забегу утром поспать часа два. В квартире Петуховых работа продолжается: осмотр места происшествия -- мероприятие многочасовое. Томин разговаривает по телефону с отделом: -- От слова "петух", Петухова. Записал? Выясни девичью фамилию. Под той же фамилией в Дубровках проживает ее сестра, Надежда Ивановна. Надо ее разыскать. Все. -- Он кладет трубку и спрашивает Кибрит, которая присела на минутку отдохнуть: -- Что, Зинаида, никаких концов? -- Во всяком случае, действовали не в одиночку, -- слишком трудоемкое дело устроить такой разгром... -- Похоже, тетя Катя вернулась. Тетя Катя, очень пожилая и тучная, живет дверь в дверь с Петуховыми. Пыхтя и отдуваясь после подъема по лестнице, она раздевает двоих внуков, приведенных из детсада. Томин начинает помогать. -- Тетя Катя, это вы сказали участковому, что Петуховых нет дома? -- Я, милок, я. -- Почему? -- Да собирались они куда-то. Не зазря же машину вызывали? -- Что за машину? -- Ну, стало быть, подтирала я в прихожей пол. Слышу, по лестнице кто-то топает... мужицким шагом. У Петуховой двери стал. А у их радио играет. Видать, он позвонился, да те не услыха­ли. Тогда стукнул три раза. И спрашивает здоровенным таким голосом: "Такси заказывали?.. А чего же, говорит, не выходите? Выходите скорей, мне стоять некогда!" -- А кто из квартиры ответил? -- Не знаю, Сашенька... Мне бы, дура, прислушаться, да город, всякое любопытство отшибает. Ну ты подумай: рядом людей чуть не убили, а мне даже рассказать нечего! * * * Эта единственная ниточка, потянувшаяся с места преступле­ния, привела Томина в Центральную диспетчерскую такси. Длинный зал заставлен столами вдоль одной стены. На столах -- телефонные аппараты; при вызове на них зажигаются сигнальные лампочки. Большой стенд с подробной схемой города сплошь улеплен кармашками, куда складываются бланки заказов в зависимости от места и времени вызова. Чуть на отшибе -- место старшей по смене. В глубине, за барьером, отдельное помещение с застекленными кабинками для работы радиогруппы. Позывные диспетчерской -- "Букет". Специфический, никакому иному учреждению не свойствен­ный звуковой фон складывается из непрерывных переговоров с клиентами и шоферами. Если вслушаться в этот четко организованный гомон, то в нем ощущается напряженное дыхание огром­ного города... Томин, слегка оглушенный, беседует со старшей -- деловитой и неторопливой женщиной средних лет. -- Заказ на фамилию "Петухов" я нашла, -- улыбается она. -- Принят накануне. Выполнил его шофер машины 12-20. -- Очень интересно, как выполнил. -- Шофер на хорошем счету, жалоб не поступало... -- Обязан срочно с ним переговорить, Галина Сергеевна. -- Пожалуйста, машина с радиотелефоном. -- Мой разговор не для эфира. Старшая перестает улыбаться. -- Придется снимать с линии? Что-то случилось? -- Придется снимать... ...Томин успел встретиться с шофером и вернуться, а Знаменс­кий все еще пишет протокол, и в коридоре подремывают сморив­шиеся понятые... * * * Назавтра шофера допрашивает уже Пал Палыч. Показания приходится, что называется, тянуть клещами: этот человек, резкий и замкнутый, решительно не расположен к душевным излияниям. -- Вы всегда так разговариваете, Кирпичов? -- Я не девушка, и мы с вами не танго танцуем. Чего ради улыбаться? -- А чего ради огрызаться? -- Вчера план сорвали, сегодня выходной кошке под хвост. И еще любезничай... -- Ладно, без любезностей проживаем. А как насчет откровен­ности? -- Да я же все рассказал! Вчера еще! Этому вашему... -- Старшему инспектору Томину. -- Пусть инспектору. А теперь обратно по новой? -- Обратно. -- Ладно. Подал машину, сели пассажиры, отвез, куда сказали, поехал по следующему адресу. -- Сколько было пассажиров? -- Двое. -- Женщины, мужчины? -- Ну мужчины! -- Молодые, старые? -- Средние. -- Багажник не открывали? -- Не было у них вещей. -- Совсем с пустыми руками? -- Какая-то ерундовая корзиночка и шампанское в газете. -- Раз в газете, почему думаете, что шампанское? -- Не видно, что ли? -- Где высадили? -- Где-то у метро... Пауза. Знаменский задумчиво смотрит на шофера. -- Давайте попробуем сначала, -- говорит он. -- Опять сначала?! -- Обязательно. Итак, вы подъехали к дому и остановились. Пассажиры вышли к вам сразу? -- Сразу выходить сознательности не хватает. Приедешь и торчишь... -- Вы не связывались с Петуховыми через "Букет"? -- До "Букета" не больно докричишься. -- А сами не ходили поторапливать? -- Чего ради переться на пятый этаж? -- Откуда же вам известно, что квартира на пятом этаже? -- Вы меня на пушку не берите? -- раздражается Кирпичов после короткой заминки. -- А если пассажиры сами помянули про этаж? Допустимо, нет? -- О чем они еще говорили? -- Не прислушивался. -- Странно: запомнили единственную пустячную деталь -- пятый этаж. Кирпичов молчит, и Знаменский внимательно за ним наблю­дает. Некрасивое, но выразительное и осмысленное лицо, боль­шие трудовые руки, непритязательный серый костюм и единст­венная, пожалуй, дань моде во всем облике -- длинные волосы. -- Еще разговаривали про какую-то клюкву, -- говорит, нако­нец, Кирпичов. -- Вероятно, про развесистую? -- Совершенно точно. Была, мол, клюква обыкновенная, а стала развестистая. -- Нашли место для шуток, Кирпичов! Вы отдаете себе отчет, почему нас интересует рейс к Петуховым? -- Ну... что-то там стряслось... -- Ваш приезд по времени совпал с преступлением в их кварти­ре. -- Ну совпал. И что?.. Я виноват?.. Почему меня таскают?.. -- Потому, что вы везли не Петуховых, Кирпичов. Вы везли преступников. -- У них на лбу не написано, кто они есть! Мне сказали фами­лию -- я везу. -- Тогда еще раз сначала. Двое мужчин сели в машину и назвали фамилию, на которую сделан заказ. Так? -- Так. -- Диспетчер помнит, что не смогла дозвониться Петуховым и предупредить, что машина выслана. Вы говорите, у них не были. Откуда же те двое могли знать, что Петуховы на четыре пятнад­цать вызвали такси? Кирпичов, смешавшись, подыскивает ответ: -- Может... может, они у хозяев спросили... -- Хозяева были уже неспособны ответить, Кирпичов. Тот дрогнул бровями. -- Их... насмерть?.. -- Поднимались вы к Петуховым? -- Нет! -- У таксистов прекрасная профессиональная память. И прош­ли всего сутки. Опишите, пожалуйста, внешность ваших пассажи­ров. -- Мое дело следить за проезжей частью, а не пассажирами любоваться. -- Если вам их покажут, узнаете? -- Покажут? -- На лице Кирпичова сменяются испуг, радость, недоверие. -- Но разве... Разве их нашли? Поймали?.. -- Верх берет осторожность. -- Нет, не узнаю. * * * -- Значит, и тебе врет? -- спрашивает Томин, когда тройка собирается у Знаменского. -- Врет. И не вполне ясно, почему. -- Но, Павел, когда человек знает -- произошло преступление и он не причастен, зачем ложь? -- Врет -- значит, имеет причину, -- поддерживает Томин. -- А в таком деле иметь причину врать... -- Звонит телефон, он берет трубку. -- Да... Ну молодец, вези скорей! Что?.. Ладно, пусть покормит рыбок... Сестру Петуховой тебе доставят минут через сорок, -- говорит он Знаменскому. -- Она старая дева и держит три аквариума. Зинаида, что практически дал осмотр? -- Очень мало. -- Крушили все подряд -- и никаких следов? -- Да, вот и так бывает. -- Ну, а замок? -- Хороший замок. Даже со специальным инструментом пово­зишься, пока вскроешь. И в механизме ни малейших царапин. Дверь открыли сами Петуховы. А если кто-то снаружи, то идеаль­но подходящим ключом. -- Ваше счастье, что в этом деле есть хоть один правдивый и немного соображающий свидетель. Некто Томин. Так вот что я вам скажу. Петуховы никогда не впустили бы незнакомого чело­века. Звонят однажды: "К нам ломится подозрительный мужчи­на!" Спускаюсь. На площадке топчется новый водопроводчик из ЖЭКа. Немного под мухой, но вполне культурно объясняет, что явился по собственному их вызову -- чинить кран. Или: дня два назад я занес их любимый журнал "Здоровье" -- по ошибке сунули к нам в ящик. Слышу из-за двери: "Ах, Шурик, громадное спасибо!" Но, прежде чем открыть, накинули цепочку -- убедиться, что действительно я. Понимаете, у них это железный рефлекс. Так что надо искать среди знакомых, и притом тех, кто знал про деньги. -- Извини, перебью, -- постукивает карандашом Знаменский. -- Вот квитанция прачечной. Я туда звонил. Белье брали на дому и домой же привозили. Как ты просунешь узел в щелку, не сняв цепочки? То же самое с переводами от сына. Чтобы получить деньги, надо предъявить паспорт, расписаться. -- У Петуховых примитивно стащили ключ из кармана, -- предполагает Кибрит. -- У-у, какая поднялась бы паника! И меня непременно призва­ли бы для консультации: что надежней -- сменить замок или врезать два дополнительных. Нет уж, тут вы со мной не спорьте. -- Томин достает исписанный лист. -- Вот тебе, Паша, список их близких, соседей и прочее. Судимых, увы, нет. А эта пригласитель­ная открытка выпала из кармана Петухова в больнице. -- Вон они куда собирались! Банкет по случаю семидесятиле­тия друга и бывшего сослуживца... Бутылка шампанского?.. -- вспоминает Знаменский. -- Гм... Томин кружит по кабинету. -- Как вы думаете, о чем Петухов говорил в бреду ночь напро­лет? О салате и огурцах! Что сильная засуха, и надо их ехать поливать. Просто терпения нет: мы тычемся в потемках, а старич­ки лежат помалкивают и все знают... Попытаюсь еще раз прор­ваться в больницу. И Томин прорвался-таки к Петуховой, состояние которой полегче, чем у мужа. Иссиня-бледная, с перебинтованной головой лежит она на больничной койке. -- Анна Ивановна!.. Анна Ивановна, вы меня не узнаете?.. Я из квартиры наверху, Томин. -- Здравствуйте, Сашенька, -- шепчет Петухова. -- Как самочувствие? -- Все болит... -- Анна Ивановна, одно слово -- кто? -- Не видела, Сашенька. -- Но как все случилось? -- Афанасий Ильич пошел отпирать... потом слышу -- голоса... Я выглянула из кухни... а он лежит... И дальше не помню... -- Вы кого-нибудь в это время ждали? -- Никого. -- Анна Ивановна, если хоть малейшее подозрение... Нет? Петухова слабо качает головой. -- А деньги находились в квартире? Где они были спрятаны? Петухова закрывает глаза. -- Просто так... лежали, -- и жалко, по-детски всхлипывает. * * * Надежда Ивановна, сестра Петуховой, до появления на Пет­ровке ведать не ведала о несчастье. Не ведала она, как выясни­лось, и о том, что Петуховы скопили за последние два-три года круглую сумму. И теперь, сидя у Знаменского, Надежда Ивановна нет-нет да и утрет слезу. Но показания ее "не деформированы" волнением или обидой. Пал Палыч чувствует, что на объективность этой женщины можно положиться. -- Не понимаю, зачем деньги держали дома? -- недоумевает он. -- Психология. В сберегательной книжке только цифры, а если дома, можно и поглядеть и пощупать. Они небось в эти деньги едва верили!.. Символ это для них был, я так представляю. -- Символ обеспеченности? -- Нет. Что Борис наконец в люди вышел. Ведь столько лет никакой надежды... -- А то, что с чужими людьми делились, а родной сестре -- ни слова, тоже психология? -- Психология, -- вздохнув, подтверждает Надежда Ивановна. -- Но это такое -- вовсе семейное, тут не к месту. -- Все-таки рассказали бы, если не секрет. -- Да неловко выйдет: сестра в беде, а я ее вроде судить стану... Ну ладно, расскажу, вы только не передавайте. Брат у нас был, Семен. Женился он на вдове, еще и с ребенком. Бабенка, правду сказать, вздорная попалась. Но мальчика я привечала -- книжки там разные... когда рубашечку купишь. Родной -- не родной, а все племянник. Особенно, как Семен умер. Жалко, знаете. А Петухо­вы совсем наоборот: у нас, говорят, теперь ничего общего, брось мальчишку приваживать, накличешь беды. -- Какая ж от мальчика беда? -- Да правду сказать, непутевый он, Генка... Двадцать два уже, а все к делу определиться не может, мотается из стороны в сторону. Иногда сердце замирает: ну как с пути собьется! -- У Петуховых он бывал? -- Зачем ходить, куда не зовут? Раз в год забежит... -- И вы связываете их скрытность с вашим отношением к племяннику? -- Другого и придумать не могу! Наверно, опасались, что на Генку просить стану. Но разве я бы стала?! Понимая их психоло­гию. -- А Гене сейчас нужны деньги? -- Да вечно ему нужны деньги. То в биллиард проиграется, то вдруг магнитофон в долг купит. Шалая голова. * * * Мелькнувшее у Знаменского подозрение тотчас проверено. -- Парня уже месяц нет в Москве, -- говорит Томин. -- Он отпадает. -- Что ж, отчасти рад. Было бы жаль тетушку: у нее только рыбки да этот Генка. -- Ты себя пожалей. Да и меня не мешает. Спроси, сколько я спал за эти трое суток... Кто у тебя на очереди? -- Те, что помечены крестиком. Томин просматривает список на столе. -- Крестики-нолики... А что означают галочки? -- Что человек слышал про деньги. Одна галочка -- от самих Петуховых, две -- из вторых или третьих рук... Мне не ясен принцип, по которому Петуховы откровенничали. Отчего именно с этими людьми? Томин снова читает список. -- Да случайный набор... может быть, вот что -- реванш. Успе­хами Бориса козыряли перед теми, кто в прежние времена его презирал. -- Может быть, если искать логические связи. Если вообще не сработала цепь случайностей. -- Ой, не накличь худший вариант. От цепи случайностей до цепи улик две пары ботинок сносишь... В дверь кабинета постучали, и на пороге появилась встрево­женная пожилая женщина с повесткой в руке. -- Здравствуйте. Мне к следователю Знаменскому. -- Прошу. -- Загляну попозже, -- говорит Томин, выходя. -- Садитесь, пожалуйста. Ваша фамилия?.. -- Буркова. -- Я пригласил вас побеседовать по делу бывших ваших соседей -- Петуховых. Соседка не сразу понимает. -- По делу Петуховых?.. Ну тут уж ошибка! Петуховы не такие люди! Какое на них может быть дело, что вы! * * * Пока Пал Палыч объясняет, каково "дело Петуховых", Томину приносят новости. -- Кирпичов в прошлом судим по статье восемьдесят девятой, -- рассказывает сотрудник угрозыска Данилов. -- Приговор я читал, суть следующая. Работал шофером на хладокомбинате, возил мороженое мясо, рыбу и прочее. Ну и сколотилась там компания. Сбывали, что поценней, налево. Когда до них добра­лись, потянули и Кирпичова. Насколько он был причастен, точно не известно. Вины за собой не признавал, в суде держался вызы­вающе. Словом, дали два года... * * * -- У Петуховых мало кто бывал-то, -- вспоминает соседка. -- Конечно, я кого-нибудь могла забыть, пятый год, как мы перееха­ли. -- Значит, кроме тех, кого вы назвали... -- Ой, дай тех называть даже совестно! Нельзя и подумать, чтоб они!.. Прямо не верится -- недели не прошло, как я Анну Иванов­ну встретила. Давным-давно не видались, а тут нос к носу в магазине... Но, извините, я болтаю, а ваше время, наверно, доро­го. -- Разве вы болтаете? -- шутливо возражает Знаменский. -- Вы даете показания. Рассказывайте, пожалуйста. -- Что же рассказывать? -- Вот хотя бы как вы встретились в магазине. -- Да?.. Ну встретились, расцеловались, и пошел, конечно, разговор. Пока вместе в кассу стояли, потом к прилавку, все новости успели выложить. В очереди над нами подшучивали: "Взяли две старушки по одной чекушке". Мы ведь где столкну­лись-то? В винном отделе! -- Что же Петухова купила? -- Шампанское. Кому-то на именины. А я водку брала, меня очередь больше одобрила. -- Говорила Петухова о сыне? -- Еще бы! Свет в окне. Курсы какие-то заочно кончил, работа­ет на Севере начальником, не помню чего. Еще хвалила, какой заботливый стал, посылки шлет: то варежки на оленьем меху, то рыбу вяленую, а на днях вот со специальным человеком клюквы корзину отправил. -- Клюквы? -- Да, я тоже удивилась -- в такую даль! -- Не помните дословно: "корзину" или "корзиночку" клюк­вы? -- Пожалуй, среднее -- "корзинку". -- Среднее... Простите, что перебил. -- Ну еще она как раз про эти несчастные деньги... Борису, дескать, что рубль, что копейка -- все готов по ветру пустить, поэтому домой переводит, а мы складываем в заветную шкатулоч­ку. Говорит, как на машину наберем, так он возвратится. -- Кто-нибудь из окружающих мог это слышать? Примолкнув, соседка осмысливает значение вопроса и пугает­ся: -- Бог ты мой!.. Мне бы ее остановить! Конечно, могли слы­шать! * * * Разговаривая с Томиным, Данилов подводит итог: -- По-моему, совпадение подозрительное. Мало того, что сам Кирпичов сидел, еще рецидивист Санатюк рядом. -- Давно освободился? -- Около трех лет. Правда, стар, почти семьдесят. Но такой -- до смерти волк. Есть слушок, к нему ходят "советоваться". И подска­жет, у кого брать, и механику обмозгует. -- Спасибо, Костя, за службу! Интересно, что теперь Кирпичов запоет! На Знаменского, однако, новость не произвела большого впе­чатления. -- Боюсь, Саша, он запоет прежнюю песню. О судимости имел право умолчать -- судимость за давностью снята. А то, что в одном дворе живет матерый уголовник... Может, он с ним не здоровает­ся. -- Пал Палыч останавливает Томина, который порывается что-то сказать. -- Саша, я не зачеркиваю сделанного! Сделано много, сделано быстро. Но прежде чем снова браться за Кирпичова, мне надо больше. -- А конкретно: чего ваша душенька желает, чтобы допросить уже с полным комфортом? -- сварливо спрашивает Томин. -- Ну, слушай, не тебя учить! -- А то поучил бы!.. Ладно, очень эта история в печенках сидит! И немудрено, что сидит в печенках, если послушать вечерний разговор Томина с матерью. -- Меня поражает твоя беспечность! Те гуляют на свободе, а он преспокойно собирается в гости! -- У Зинаиды день рождения. Чистая рубашка найдется? -- В шкафу. -- Ты же всегда ворчала, что я слишком много работаю. -- В данном случае -- дело другое, Сашко. Это уже вопрос семейной чести! Я боюсь нос за дверь показать: кто-нибудь встре­чается и требует новостей. -- Мама, для меня каждое дело -- вопрос чести. -- Ах-ах-ах!.. Воротничок подверни... И Зиночке кланяйся! * * * -- Мама шлет тебе поклон. -- Томин кланяется. -- Спасибо, Шурик, получилось очень грациозно. Друзья пришли в числе первых гостей... ...А уходят последними. Ночная улица обдает холодком, но уже отчетливо чувствуется в городе весна. -- Что невесел? Недоволен Зининым мужем? -- усмехается Пал Палыч. -- Напротив. Решительно нечего возразить. Умница, спортс­мен, без пяти минут доктор наук, приятные друзья... Вероятно, слегка завидую семейной идиллии. -- Кто велит ходить бобылем? -- Никто. Захочу, будет вагон невест. -- На вагоне не женишься, нужна одна. -- Одной пока нет. Они приближаются к дому Томина. -- Ладно, Саша, хватит сентиментальностей. Давай решать, что делать дальше. Я думаю... Тот, глядя вверх, хватает его за руку: -- Стой! У Петуховых свет! Печати с двери Петуховых сорваны. Знаменский остается на площадке. Томин тихо входит. Видит на вешалке плащ и кепку, которых здесь прежде не было. -- Кто дома? В коридоре появляется Борис Петухов. -- А-а, здравствуй, Борис! -- и Томин кивает Пал Палычу: можешь топать домой. -- Здравствуйте... Кто это?.. Сашка! -- Что дверь не заперта? -- На что ее запрешь? -- Петухов указывает на дыру от выпи­ленного для экспертизы замка. -- Как мои старики, не знаешь? -- Мать пошла на поправку, отца, видимо, тоже вытащат. Проникнуть можно? -- Томин накидывает цепочку и делает жест внутрь квартиры. -- Валяй... Извини, руку не подаю -- в земле. -- А что ты делаешь? -- Да вот цветок сажаю... мамин самый любимый, -- смущенно бормочет Борис. Он проходит с Томиным в комнату и поливает ткнутый в поллитровую банку увядший цветок; вытирает чем попало руки, вздыхает. -- Загнется, наверно. Ну за каким лешим было горшок-то разбивать?! И вообще, глянь, что натворили! Сволочи! -- Видел, Боря. По линии угрозыска дело веду я. -- Вона! Слушай, я только с самолета. Звонил тетке, она и телеграмму бестолковую прислала и теперь несет ахинею, ничего толком не понял. -- Я пока тоже не все понял. Поэтому, Боря, лучше мне спраши­вать -- тебе отвечать. Но давай перебазируемся к нам. Мать тебя накормит, посидим-потолкуем. Можешь и переночевать. -- Ладно, -- он вытаскивает поллитровку. -- Раздавим? -- Нет, уволь, только от стола. -- Тогда смысла нет ходить. Злясь и вздыхая, он подбирает с пола раскиданные вещи. Томин к нему приглядывается. Петухов широк в плечах, крепок и кажется румяно-смуглым от "снежного" загара. Но в водянистых серых глазах и голосе угады­вается какая-то душевная слабина. То ли очень уж выбит из колеи случившимся, толи так и остался немного "хлюпиком", несмотря на все свои успехи... -- Скажи, Боря, родители писали регулярно? -- Ну! -- утвердительно произносит Петухов. -- В последних письмах не проскальзывали тревожные нотки? Они никого не опасались? Не писали что-нибудь вроде: "Часто захаживает такой-то, передает тебе привет". А? -- А старики-то чего говорят? -- От матери мало чего узнал, к отцу еще не допускают... Денег ты в квартире не нашел? -- И не искал. До того ли мне сейчас, друг милый! -- Ты здорово переменился. Уважаю твои чувства, Боря, но... Какую шкатулочку мать могла называть "заветной"? -- Шкатулка? Одна всего и есть -- которую отец подарил. На свадьбу, кажется. -- И в ней лежали?.. -- Ерунда всякая. Вот, -- поднимает опрокинутую палехскую шкатулку, возле которой рассыпаны вывалившиеся на пол безде­лушки. -- Понимаешь, неясно, нашли деньги или нет. Борис смотрит на него хмурясь. -- Извини, я слегка не в себе... -- Неясно, говорю, нашли ли те деньги, что ты присылал. -- Да?.. -- после паузы растерянно произносит Борис. -- Ну да. Родители рассказывали, что держат их дома. Но где? Почему ты не убедил их положить на сберкнижку? -- А... что они еще рассказывали? -- Почти накопил на машину. Вернешься -- купишь. -- Прямо так?.. Так вот и говорили?! Хвастливое старичье! -- Он в крайнем волнении. -- Да, накликали. Но -- не посетуй на откровенность -- сколько они, бывало, и краснели за тебя и челом били в разных инстанци­ях. Ты ведь был ох не подарочек! -- Ну и что? -- Когда-нибудь людям хочется наконец моральной компенса­ции: "Вот каков наш Боря, получше других!" -- Ну и заварилась кашка! Первый сорт! -- Не знаешь, доехала до них твоя клюква? -- Господи, велика разница, доехала -- не доехала... Надо ж, про клюкву известно! -- Сколько ее было? -- С полведра примерно. Велел ребятам набрать. -- Как ты ее упаковал? Когда и с кем отправил? -- Насыпал в лукошко, поверху мешковинкой обвязал. Один ханурик от нас увольнялся, с ним и послал. Должен был уж прибыть. Он проездом на юг. -- "Ханурик" какого сорта? -- Да так... -- В доме не нашли ни ягодки, а полведра сразу не съешь. -- Чего ты прицепился с клюквой? -- Грабители вынесли отсюда корзинку. И тоже обвязанную тряпицей. -- Что же, они на клюкву позарились? -- Думаю, не тот ли вынес, кто и внес? Чтобы следа не остав­лять. -- Он?!.. -- Борис садится посреди комнаты на стул. -- Обрисуй, что за личность, прикинем. -- В Хабарове и обрисовывать нечего. Одно слово -- алкаш. Неужели... Его прерывает робкий звонок в дверь. -- На всякий случай, меня нет, -- говорит Томин и встает в передней за вешалку. -- Кто там? -- слегка оробев, окликает Борис. С лестницы доносится невнятно: "Откройте, не бойтеся!"... Борис удивленно прислушивается, протягивает руку, но в послед­ний момент, засомневавшись, не скидывает цепочку, а лишь приотворяет дверь. Теперь голос звучит отчетливее: "Прощения просим, что поздновато, заплутал малость в Москве... От Бориса Афанасьевича я". Петухов распахивает дверь. На пороге хмель­ной низкорослый мужичонка с лукошком в обнимку. Томин выступает из-за вешалки. -- Свят-свят-свят!.. Кудай-то я прибыл -- туда или обратно? -- хихикает гость, таращась на Петухова. -- Туда, туда, входи. -- Нет, Борис Афанасьич! Ить я поехал, а вы осталися. Я кому же клюкву-то вез?.. Борис оборачивается к Томину. -- Познакомься с товарищем Хабаровым, -- язвительно кри­вит он губы. -- Больше у тебя никого на подозрении нет? * * * Выбыл из подозреваемых племянник Гена, выбыл и Хабаров. Корзинка оказалась в руках преступников просто "паролем": знали, на что сослаться, чтобы пустили в квартиру. А их осведомленность... Если Петухова откровенничала в магазине, то могла и еще в десяти местах. Не угадаешь, где кто слышал. -- Снимаем с повестки дня? -- спрашивает Томин, беря со стола Знаменского пустое лукошко из-под клюквы. -- Увы. -- Кое-что, Паша, забрезжило с другой стороны. У этого Санатюка, судимого за убийство и квартирные кражи... -- И живущего рядом с Кирпичовым... Помню. -- У него племянница работает в почтовом отделении и зани­мается денежными переводами -- обрати внимание. А отделение, еще раз обрати внимание, обслуживает, в частности, наш дом. Факт, по-моему, достаточно увесистый. Крутанув лукошко, Томин запускает его волчком и торжеству­юще косится на Пал Палыча. Любит он нежданные эффекты. Но Знаменский, хотя слушает и внимательно, не спешит лико­вать. -- Тебе, Паша, все мало? Тогда добавлю, что эту Варю Санатюк неоднократно встречали под ручку с Кирпичовым! * * * В больничной палате несколько коек. На одной из них -- Петухова. Возле нее сидит Борис. -- Ты сейчас, главное, не волнуйся, тогда через недельку и встанешь. И я вот приехал, и папе лучше. Поживете еще... А про деньги эти, которые в шкатулке лежали... Петухова порывается что-то сказать, но Борис косится на со­седние койки -- слушают ли посторонние -- и останавливает мать: -- Тсс! Молчи! Тебе велено поменьше говорить, вот и помалки­вай! Про деньги забудь! Жалко, конечно, да что поделаешь. Я и папе сказал: были, сплыли, и наплевать. Новые наживем, здо­ровье дороже. Поняла? -- заглядывает он ей в глаза. -- Поняла ты меня? -- Поняла, сынок... -- шепчет Петухова. -- Спасибо, что не сердишься... -- Молчи, молчи! Наговоришься еще вдосталь, когда допраши­вать будут. Этот Сашка Томин, как я представляю, талантов небольших, но для соседей готов расстараться. Вдруг и поймает наших злодеев. У-у, мне бы их в руки! * * * "Небольших талантов" Томин находится в это время у началь­ника районного узла связи. -- Лучше об этой проверке не знать никому, -- говорит он. -- Дело не только в тайне следствия, но и в репутации людей. -- Но какие от меня требуются шаги? -- осторожно интересует­ся начальник. -- Вот санкция прокурора на изъятие всех документов, относя­щихся к почтовым денежным переводам на фамилию Петуховых. Мне необходимы даты, суммы переводов и через чьи руки каждый из них проходил. -- Мм... трудоемко... Текущую работу тоже не бросишь. -- Если мы ограничимся последним годом, то?.. -- Дня два-три. -- Надеюсь на вас. Тут мой телефон. Не будет меня, звоните по другому номеру -- следователю Знаменскому. И еще просьба. Подскажите, кто может беспристрастно охарактеризовать одну из ваших сотрудниц -- Варвару Владимировну Санатюк? * * * В квартире Петуховых на полную мощность включен прием­ник: на лестнице ниже этажом ожидает группа мужчин. Знаменский дает последние указания тете Кате, соседке Пету­ховых. -- Встаньте, пожалуйста на то же самое место. Тетя Катя переступает к порогу. -- Тут вот. Только тряпка у меня в руках была, и музыка веселей играла. -- Тряпка -- не обязательно. Сейчас несколько человек по очереди поднимутся и произнесут у двери Петуховых фразу, кото­рая вам запомнилась. Если чей-то голос узнаете, скажите. -- Еще б не сказать! -- Начинаем! -- командует Знаменский на лестницу и плотно прикрывает дверь. -- Теперь тихо... Слышно, как по ступеням шагает кто-то, потом близко стучит в дверь и говорит после паузы: "Такси заказывали?.. А чего же не выходите? Выходите скорей, мне стоять некогда!" Тетя Катя не подает знака. Процедура повторяется со вторым голосом. Когда раздаются шаги третьего участника опознания, женщина насто­раживается и напряженно дослушивает фразу до конца. -- Этот! -- торжествующе заявляет она. -- И хрип его и повад­ка! -- Спасибо. Вольно! Музыка смолкает. Знаменский выходит на лестницу и пригла­шает всех поближе. -- Прошу мужчину, участвовавшего в опознании третьим, назвать себя. -- Ну я, -- нехотя откликается Кирпичов. -- Ваша фамилия? -- Будто забыли. -- Должны слышать все присутствующие. -- Ну Кирпичов. -- Признаете ли вы правильность опознания? -- Ничего я не признаю. Тучная тетя Катя наливается краской. -- Он еще и отказывается! Бесстыжие твои глаза! Небось заодно с теми! -- Отцепись, бабка. -- Ой, взляд-то какой у него нехороший! На все способный! -- обращается тетя Катя к Знаменскому. * * * После опознания Кирпичова Пал Палыч привозит его на Петровку. -- Ну, Кирпичов, всю дорогу мы молчали. Что надумали? -- Да ничего особенного. Считаете, много вы доказали?