Константин Михайлович Станюкович. Куда уйти?
---------------------------------------------------------------------
Станюкович К.М. Собр.соч. в 10 томах. Том 9. - М.: Правда, 1977.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 28 марта 2003 года
---------------------------------------------------------------------
{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
Валерий Николаевич Привольев, крупный, свежий и видный курчавый блондин
под сорок, с очень белым, отливавшим нежным румянцем и несколько рыхлым
лицом, напоминающим недошедшее заливное, в этот зимний день обедал торопливо
и без обычного плотоядного внимания к наваристому супу с фрикадельками,
кровяному ростбифу и трубочкам со взбитыми сливками.
Идеальный, еще влюбленный муж, любящий прелесть домашнего очага,
Валерий Николаевич не рассказывал сегодня жене новостей и свежих сплетен,
которые обыкновенно привозил со службы, мило пошутил с двумя птенцами, очень
похожими на него, и не спорил со своим гостем Иваном Ивановичем
Безбородовым, давнишним другом-ровесником, худощавым чиновником-скептиком и
неисправимым спорщиком.
Привольев только любезно подавал реплики и помалчивал, пощипывая свою
выхоленную шелковистую бороду и стараясь скрыть нетерпение поговорить с
Иваном Ивановичем наедине.
Когда взрослые окончили пирожное, Валерий Николаевич с обычной своей
мягкостью деликатного мужа попросил у хозяйки позволения встать.
Она поднялась, разрешив детям остаться и съесть еще по трубочке.
- Но не больше, фрейлейн, пожалуйста! - сказала бонне молодая женщина.
- О, ja! О, ja!* - ответила, вся краснея, немка из Эстляндии.
______________
* О, да! О да! (нем.)
Вид этой девицы, самолюбиво-застенчивый и в то же время
самодовольно-исполнительный, словно бы говорил об ее добросовестности и
ревностной глупости.
И Привольева подавила вздох.
"Найди-ка бонну умнее за двенадцать рублей!" - подумала она.
Валерий Николаевич быстро поднялся, подошел к жене, горячо и крепко
"по-влюбленному" поцеловал ее руку и проговорил, точно просил:
- А нельзя ли кофе нам послать в кабинет, Лика?
Лика, как звал муж Лидию Антоновну, стройная, хорошо сложенная и
изящная, в ярко-пунцовом лифе и черной юбке, среднего роста брюнетка,
разумеется, не имела ни малейшего повода уменьшать свои тридцать два года, -
так она была привлекательна редким сочетанием красоты и ума.
Она не спросила мужа, какие тайны торопится он сообщить другу, - Лика к
тому же и догадывалась.
И, ласково улыбаясь большими греющими глазами, она быстро, с нежной
шутливостью, провела по щеке мужа ласковой, душистой и красивой рукой с
несколькими блестевшими кольцами на мизинце и с обручальным кольцом на
безымянном пальце и сказала:
- Сейчас подадут, Валерий...
И участливо спросила:
- Ты встревожен по службе?
- Не особенно, Лика...
- То-то... Не волнуйся... Право, милый, не стоит. Везде одно и то же...
Всем порядочным людям трудно! - заботливо утешала жена мужа.
И, снова пригладив любящим и слегка покровительственным взглядом,
прибавила:
- Ну, иди, иди в кабинет... Спорь с Иваном Иванычем... А я почитаю
детям сказку...
- Милая! - сердечно шепнул Валерий Николаевич.
Привольев взял за талию друга и через залу провел в небольшой кабинет,
убранный не без претензий.
Фотографии Лики, детей и нескольких писателей красовались на стенах.
Большой письменный стол, мягкие кресла, шкап с книгами и оттоманка, словом -
все, как следует у интеллигентного человека, получающего тысяч пять и
подумывающего иногда и о "душе".
Валерий Николаевич запер двери и, внезапно возбуждаясь, проговорил:
- Нет... Ты послушай, Иван Иваныч, какую сделали пакость... Я,
понимаешь, не хотел рассказывать при Лике. За что ее волновать заранее...
- Ну, конечно...
- Так ты выслушай, голубчик, и поймешь...
- Позволь, мой друг, только закурить твою сигару - твои лучше моих, ты
ведь по десяти берешь - и сесть в кресло... Тогда присядь и говори.
Иван Иванович закурил, поглубже уселся в мягкое кресло и подумал, что
лучше всего было бы вздремнуть четверть часика после обеда.
Но, считая одной из обязанностей друга быть складочным местом дружеских
излияний, как бы ни были они однообразны и бесплодны, Иван Иванович
самоотверженно готов был слушать то, что время от времени он уже
добросовестно выслушивал в том же кресле, и не всхрапывал, чтобы не потерять
единственного друга, которого, конечно, любил и у которого можно было
пообедать и потом повинтить хоть до утра{284}, если бы не строгая Лидия
Антоновна, заботившаяся о здоровье этого откормленного и влюбленного Валерия
Николаевича, - как сердито думал Иван Иванович, если приходилось уходить с
проигрышем.
Не без снисходительно-ядовитой улыбки, обнаружившей скверные зубы
человека некрасивого, совсем худого, желтого как лимон и лысого как колено,
но зато не сомневавшегося, что он и умнее, и основательнее друга, и,
главное, не под башмаком своей жены, - Иван Иванович проговорил своим
скрипучим и назойливым голосом:
- Ну, рассказывай, Валерий Николаевич... Какая такая подлость тебя
огорчила?..
И только было начал Привольев, как Иван Иванович перебил:
- Значит, опять нашла полоса возмущения?..
И хихикнул.
- Да ты не смейся... Ты слушай...
- Слушаю... Не кипятись... Побеседуем толком, дружище, а потом... винт
устроишь?..
- Тебе только винт... Устрою, успокойся! Совсем ты, Иван Иваныч,
опустился... Ты войди в мое положение...
Подали кофе, и Валерий Николаевич наконец стал рассказывать о той
обыкновенной истории в правлении, где служил, которую он называл
"подлостью".
Чем подробнее и картиннее говорил он о лакействе и пролазничестве, о
несправедливости и произволе, о взяточничестве и вымогательствах некоторых и
завистливом попустительстве многих, о полной беспринципности людей, думающих
только о наградах и деньгах, - тем Привольев возбуждался все более и более,
и ему было приятно сознание, что все это он понимает и что все это его
возмущает.
Недаром же он с молодых еще лет возмущался, и Лика знает и любит и
уважает его за то, что он благородный человек, принимающий к сердцу все
несправедливое и позорное... И сама она такая же благородная и
сочувствующая...
- Ведь после этого нужно уходить из этой клоаки! - воскликнул Валерий
Николаевич.
И в эту минуту возбуждения, подогретого своими же словами, Привольев,
казалось, сейчас же ушел бы из своего учреждения.
- Ведь я сам подписываю то, что считаю вредным и в лучшем смысле
бессмысленным... Я сам подписываю отчет, в котором раздуваются цифры, и
многие верят, что наше дело, благодаря главному распорядителю, нашему
коммерческому гению, стоит на идеальной высоте... А между тем еще сегодня...
Иван Иванович осторожно зевнул.
"Ведь порядочный и неглупый человек, а все-таки по временам впадает в
транс и дает представления!" - подумал Иван Иванович, уверенный, что
все-таки никуда Валерий Николаевич не уйдет и даже испугается, если его
"великолепная королева", Лидия Антоновна, хоть для испытания согласилась бы
с его благородными намерениями бросить клоаку. - "Лидия Антоновна умная
женщина и недаром же любит друга и держит его в узде. Ореол беспокойного
общественного человека ему оставляет и милостиво разрешает приносить в дом
каждое двадцатое число четыреста шестнадцать рублей шестьдесят шесть
копеек!" - подсчитал в уме Иван Иванович.
И когда Привольев объяснил, что сегодня он делал то же, что и вчера, но
что надо же когда-нибудь кончить, то Иван Иванович не без ехидного намерения
протянул и как будто бы сочувственно:
- А награду тебе большую назначили к Новому году?
- Разве мне дадут?
- Да ведь ты дельный служащий.
- Кажется...
- И обещали полторы тысячи?
- Обещали и надули...
- Сколько?
- Семьсот... Урезали, чтобы дать какому-то "племяннику", который и на
службу не ходит... Порядки... Прямо со мною подло поступили...
- И очень... Нам, семейным людям, эти наградные деньги на затычки
долгам...
- И к чему надувать?
- А ты рассчитывал?.. Ты еще, мой милый, пижонист...
- Ну, черт с их деньгами!.. А главное...
- Хочется бросить?
- Именно... И бросил бы...
- Что ж?.. Уж если тебе так опостылело, то уходи! - проговорил Иван
Иванович, словно бы убежденный словами друга.
Но Валерий Николаевич покраснел и раздражительно сказал:
- Уйди!.. Тебе хорошо, вице-директору, говорить: уйди... А куда
уйдешь?.. Точно ты не понимаешь моего положения?.. А ты так спокойно
говоришь: уйди... Это просто свинство... С семьей я едва свожу концы с
концами... И то еще благодаря Лике... Она во всем себе отказывает... Нарядов
никаких... все переделывает, голубушка... Детям какого-то идиота за
двенадцать рублей должны были нанять... Обивку надо бы в гостиной подновить
и... не можем... Все безобразно дорого... И без того жмемся, а ты: уйди!..
Что ж, позволь тебя спросить, я должен Лику и детей в конуре поселить и
получать где-нибудь сто рублей?.. И поищи еще их...
И Валерию Николаевичу представилось, что его любимая, милая и
ненаглядная Лика, которая так греет и одна только дает смысл жизни, и
голубчики птенцы, и он сам - в конуре. Она - этот ангел - безропотно терпит,
дети больны, он за сто рублей целые дни корпит... Когда представилось, что
придется есть впроголодь и Лику запрятать в кухне, и не болтать с Ликой в их
уютной, теплой спальне, - Валерий Николаевич пришел в ужас.
И его небольшая квартира, и его родной очаг с Ликой, - этой верной
подругой, заботливой женой и очаровательной женщиной, которую после семи лет
он еще более любит и более влюблен в нее, чем прежде, и которая, казалось,
тоже еще сильнее чувствует счастье близости и верного и влюбленного друга, -
вся обстановка, все привычки, словом - все, все казалось ему таким
необходимым, дорогим и близким, добытым после бродяжной жизни необеспеченных
правильным заработком интеллигентных людей, что Валерию Николаевичу казалось
бесцельной подлостью с его стороны лишить семью удобств...
И он снова обиженно воскликнул:
- А ты: уходи! Нечего сказать... совет!
- Так оставайся...
- К сожалению, должен... Понимаешь: должен! Ты, небось, не уходишь?
- Еще бы... И не думаю.
- И не думаешь!.. Или твой хомут такая прелесть?
- Такой же, как твой, дружище... И атмосфера такая же, как и твоя... И
мне приходится фарисействовать, как и ты... И я, Валерий Николаич, такой же,
как ты! Только не такой красивый здоровяк, как мой благородный друг, и...
знаешь ли еще что? - с насмешкой прибавил Иван Иванович.
- Что?
- Меня называют ретроградом-чиновником, а тебя... либералом. Ты по
временам любишь "поманиловствовать"{287} о том, что было бы, если бы ничего
не было, а я... помалчиваю, делаю, что велят - а ты знаешь, что иногда
велят? - и получаю столько же, что и ты... Ну, а теперь... я тебе скажу,
куда идти...
- Куда?
- К Лидии Антоновне!
- Зачем?
- Попроси ее разрешения послать за партнерами... Винтить пора. Право,
полезнее, чем сотрясать воздух.
Несколько сконфуженный вошел Валерий Николаевич в спальную.
Дети уж были уложены, и Лика сидела за книгой.
- Ну что, милый, доспорились?
- Иван Иванович совсем закис, Лика, и только хихикает...
- А что?.. Да ты присядь, Валерий... О чем вы спорили?
- Да он не понимает, что можно возмущаться... Можешь себе представить,
Лика?
И, присевши к Лике, Привольев поцеловал ее руку.
- Чего от него ждать... Сухой формалист и больше ничего!
- А говорит: уйди!
- Пусть он сам уйдет с своего места, - возмущенно сказала Лика. - Ты по
крайней мере людям не вредишь, Валерий. Ты у меня ведь независимый... На
сделки с совестью не пойдешь...
- Ну, положим, Лика!
- Что положим?.. Что ты хочешь сказать, Валя? - спросила Лика,
сдерживая волнение.
- Я только что рассказывал Ивану Ивановичу, Лика...
- Напрасно считаешь его твоим другом. Хорош друг: "уйди". Что ж подало
ему такой глупый совет?..
- Да ты не волнуйся, Лика... Не волнуйся, милая... Ну, ты ведь меня
знаешь...
- Еще бы не знать своего хорошего?
- Ну, я говорил о неприятностях в правлении... Говорил, что бросил бы
правление... Ну, конечно, если бы получил другое и лучшее место! - прибавил
Валерий Николаевич, боясь огорчить свою Лику.
- Милый!.. Я знаю, как ты всех нас любишь и как мы тебя любим. Я первая
сказала бы: уйди, если бы везде таким людям, как ты, не было подчас
тяжело... Это вот только Ивану Ивановичу везде легко, а ты... Так уж лучше
оставаться там, где тебя знают и ценят все-таки тебя... Разве не так?
- Умница ты моя. Конечно, так!
- Они с тобою подлость сделали... большую подлость! - горячо и
возмущенно говорила Лика. - Обманули с наградными. Я понимаю твое
раздражение порядочного человека. Но бог с ними!.. Плюнь на них!.. Без этих
денег ведь мы не пропадем!.. Живем же мы с тобою и не нуждаемся... Я
счастлива... Ты ведь тоже, кажется, немножко любишь свою Лику?
Любит ли он?
И вместо слов Привольев обнял жену.
- Дети у нас прелестные. Все у нас, слава богу, мирно и хорошо! -
радостно говорила Лика, улыбаясь. - Так не тревожься, мой милый... Не мучь
себя напрасными и незаслуженными упреками... Помни, что хорошие люди в таких
условиях, в каких мы живем, приносят большую пользу уже потому, что на их
местах могли быть нехорошие люди... Разве ты не согласен?..
Еще бы не согласен! Ведь Лика говорит так умно и убедительно, что часто
думает и он. Недаром же он возмущается и все-таки сам не делает ничего, что
заставило бы его покраснеть.
И Валерий Николаевич уже совсем успокоился и, обрадованный, что Лика
по-прежнему считает его если не героем, то во всяком случае честным
общественным деятелем, принимающим участие в разных благотворительных
обществах вместе с Ликой, горячо и восторженно сказал:
- Ты такая... такая прелестная, моя умница... И как я счастлив...
И через минуту весело проговорил:
- А на Ивана Иваныча ты не сердись, Лика... Он так посоветовал...
Верно, думал, что у меня есть другое место... А потом, напротив, советовал
не уходить, точно я в самом деле идиот и злодей перед тобою и детьми, что
мог бы вас сделать нищими... Не сердись... Лика, на него... Он хоть и
воображает, что очень умен, а... Но все-таки он в сущности добрый.
- Он и не стоит того, чтобы сердиться... Бог с ним!..
- И уж знаешь ли что?
- Что хочешь, милый?
- Я пошлю за двумя партнерами...
- И отлично... Но не заигрывайся, Валя. Тебе вредно.
- Конечно, в двенадцать окончим. А ты что будешь делать, Лика?
- Дома останусь... По крайней мере почитаю. А на неделе три собрания...
И мы везде должны быть...
В первом часу партнеры сели ужинать.
Хозяин с обычным вниманием отнесся к скромному ужину, умело и хорошо
приготовленному и поданному благодаря заботам Лики, и, когда выпил несколько
стаканов вина и раскраснелся, он поговорил о долге, об обязанностях
общественных людей делать хоть маленькие дела, памятуя о больших, и не
оставлять своих постов, хотя бы и встречались на них тернии.
Иван Иванович, выигравший десять рублей, не перебивал друга, не
вставлял ехидных примечаний и не заводил спора. Он скромно помалчивал и
усердно потягивал красное вино.
А Лика взглядывала на мужа блестящими ласковыми глазами и думала:
"И какой же он добрый и хороший человек, и как я его люблю!"
Впервые - в газете "Русские ведомости", 1901, Э 33, под рубрикой:
"Современные картинки".
Стр. 284. ...и потом повинтить хоть до утра... - то есть проиграть до
утра в винт. Винт - разновидность карточной игры.
Стр. 287. "Поманиловствовать" - образовано от ставшего нарицательным
имени героя "Мертвых душ" - Манилова.
В.Гуминский
Last-modified: Sat, 29 Mar 2003 09:11:38 GMT