желтые его цветы весьма благовонны, отчего среди местного населения оно часто носит название "душистого" дерева. Однако радикального разрешения проблемы оно не несет, так же как не решили ее тысячи других средств, начиная с неочищенного керосина и кончая самыми сложными препаратами. Ленинградский лепролог Штейн лечил больных, например, рвотным камнем и добился улучшения состояния у больных, страдающих наиболее острыми формами проказы. Ученые испытывали на прокаженных действие многочисленных лечебных средств, в том числе - коховского туберкулина. Арнинг, Колендро, Бергман применяли туберкулин и приходили к замечательным результатам: у больных возникали нормальные двигательные способности рук, ног, появлялась естественная чувствительность кожи. Они поправлялись настолько, что их нельзя было отличить от здоровых. Но проходило время, и выздоровевшие снова возвращались в лепрозорий со всеми прежними явлениями болезни. В 1896 году Бабеш приготовил леприн, добытый из узлов прокаженного. Он сообщил, что под действием этого леприна у двух больных рассосались узлы. Вслед за Бабешем противолепрозная сыворотка была приготовлена Карасквиллой. Он произвел впрыскивание крови прокаженного лошади. Затем взял кровь этой лошади, испытал ее на прокаженных и получил благоприятные результаты. Русский врач Гринфельд, как свидетельствует д-р Решетилло в своей капитальной работе "Проказа"', при помощи сыворотки Карасквиллы добился тоже значительных успехов. `Д Ф. Решетилло Проказа. Изложение истории географического распространения, статистики, этиологии, бактериологии, лечения, законодательства и общественной профилактики проказы с 37 рисунками в тексте, 2 геогр. картами и хромолит. табл. Петербург, 1904 г., 516 стр. Но все это - лишь единичные эпизоды в нескончаемой веренице методов борьбы с древним злом. Прочного нет ничего. Проблема разрешится лишь в тот момент, когда найдут бесспорную искусственную среду для выращивания бактерии и это выращивание позволит науке открыть наконец вакцину. Прошло несколько десятилетий, и только в наши дни снова блеснул свет в этом темном углу науки. В начале тридцатых годов д-р Булкин стал лечить прокаженных вакциной, приготовленной по способу, рекомендованному профессором Кедровским. Первые опыты лечения по способу Булкина дали как будто отрицательный результат. Но эксперимент тем не менее продолжался, и спустя некоторое время лечение прокаженных в Московском тропическом институте привело к иным показателям: несколько больных, страдавших тяжелой формой многолетней проказы, были излечены. Новый препарат ждет дальнейших усовершенствований, но советская лепрология единодушно убеждена, что принцип, который вызвал вакцину Булкина к жизни, правилен. Еще в 1900 году Кедровский опубликовал работу, в которой сообщил, что ему удалось найти искусственную культуру бацилл Ганзена. Дальнейшие опыты снова и снова подтверждали это положение: культура, найденная русским ученым, в течение сорока лет стойко выращивает при пересадках кислотоупорные палочки Ганзена. Опыты были повторены не только самим Кедровским, но и зарубежными учеными (например, Бабешем). В этом открытии замечательно то, что все многочисленные предшественники Кедровского, несмотря на первый успех, при повторных опытах терпели неудачу. В процессе своих работ Кедровский пришел к убеждению, что, попадая за пределы человеческого организма, палочка Ганзена способна оставаться жизнедеятельной весьма длительное время и проходит сложный цикл "обратного" развития, превращаясь в "лучистый грибок". И наоборот, попадая в организм, грибок претерпевает новый процесс, трансформируясь в прежние палочки Ганзена, что лишний раз подтверждает необычайную живучесть палочки проказы... ...Буцефал лежал на столе спокойно, лишь изредка вздрагивая и шевеля длинными ушами. Склонившись над абсцессом, образовавшимся в результате укола, который две недели назад был сделан Буцефалу в живот, доктор Туркеев внимательно рассматривал это место. - Ты вот косишь глазами, будто смыслишь,- говорил он,- а спроси, что я хочу сделать с тобой,- не скажешь... Ты, наверное, думаешь, что над тобой измываются ради пустого удовольствия, а того не соображаешь, глупый, какую пользу ты можешь принести человечеству... Человечеству!- подчеркнул он значительно.- Ну, чего ты снова работаешь ногами? Сергей Павлович возлагал на Буцефала некоторые надежды. Кролик радовал его прежде всего тем, что на месте укола образовался абсцесс, который продолжал развиваться. Кроме того, Буцефал по временам дрожал от лихорадки. Шесть месяцев назад Сергей Павлович в первый раз за всю жизнь сделался убийцей. Он умертвил Епифана - превосходного кролика. В течение полутора лет Туркеев работал над ним, стремясь добиться если не явных признаков проказы - лепромы, то хотя бы обнаружить бактерии. Но зверек выдался на редкость стойким. Сколько ни вводил в него Туркеев палочек проказы, как ни пытался он привить ему болезнь, Епифан держался упорно - ни лихорадки, ни уныния. Он был весел, прыгал, ел с большим аппетитом и даже дрался с товарищами. Абсцессы, слабо возникавшие на месте прививки, быстро заживали, зверек оставался неуязвимым. Проделав над ним целый ряд манипуляций, испытав всевозможные сроки, в которые, по его мнению, могли последовать какие-либо явления, он наконец возненавидел Епифана и вскрыл его. Вскрытие неожиданно показало, что печень, селезенка, лимфатические железы и в особенности яички были обильно наводнены самыми "доброкачественными" - как подумал тогда Сергей Павлович - палочками Ганзена. И он пожалел, что поторопился распрощаться со зверьком. "Кто его знает, - думал он, - что могло с ним сделаться через год, через два?.. А может быть, в нем-то и сидела разгадка..." С тех пор Сергей Павлович твердо решил прекратить кровавые расправы с кроликами и перейти окончательно на систему выжидания... - Нет, конечно, это не лепрома, - бормотал он, отводя очки от нарыва на животе Буцефала. И, развязав зверька, пустил его на солому. - До каких же пор вы будете со мной шутить? - улыбнулся он кроликам, которые уже успокоились и грызли морковки. - Ну, хорошо, - Туркеев поправил очки, - пора, господа, спать. Поздно. Он вынул из кармана тетрадочку, сделал в ней какие-то отметки, взял с подоконника лампу и, остановившись на пороге, оглядел еще раз своих пациентов. Махнул рукой. - Покойной ночи... Только не драться... В течение двух лет доктор Туркеев производил опыты с кроликами, о существовании которых не знал никто на здоровом дворе. Он умышленно скрывал от всех работы, страстно стремясь заразить хоть одного из четырех своих питомцев. И если бы Сергей Павлович узнал, что кому-нибудь его секрет известен, он сгорел бы от стыда, ему показалось бы тогда, что он поставлен в крайне неприятное положение, как школьник, которого накрыли на нехорошем поступке. Ему совестно стало бы перед людьми оттого, что и он "дерзает"... "Ишь ты, тоже взялся открывать вакцину... Посолиднее были люди, с мировыми именами - срывались, а он берется..." Вот как могут подумать люди, если обнаружат его секрет. Он вернулся в кабинет, сел на диван. "Жалко, - подумал он и вспомнил Епифана, - а ведь из него мог бы получиться толк... Нет, эти пусть живут, пусть... Не надо..." Затем подошел к столу, выдвинул ящик, отыскал какую-то бумажку и принялся читать. Это было приглашение Наркомздрава приехать на Всесоюзный съезд лепрологов, который назначался в Москве. Бумажка пришла неделю назад. Но он все еще не мог принять решение - ехать или нет. Ему льстило приглашение, но больше всего Сергея Павловича тянуло в Москву экскурсантское чувство. Москва! Он видел ее давно, студентом. Много воды утекло с тех пор... Хорошо бы съездить, проветриться, посмотреть столицу, лично познакомиться с начальством, посмотреть Малый театр, музеи, побродить по улицам "матери городов русских". Его тянуло туда, в столицу, еще и потому, что на повестке съезда стояли чрезвычайно интересные, важные, с его точки зрения, вопросы: будет делать доклад Кедровский, будут обсуждаться некоторые, продолжающие еще действовать, законы, установленные для прокаженных, но устаревшие. Впрочем, Сергея Павловича в не меньшей мере беспокоили кролики. На кого он их покинет? Ехать или нет? Утром он принял решение - ехать. Пригласив Веру Максимовну и старательно закрыв на ключ дверь кабинета, он, слегка краснея и пощипывая бородку, сказал, что через два дня ему придется отправиться недельки на три в Москву и на это время он передает ей "чрезвычайно важную и конфиденциальную функцию", о которой никто не должен знать. - Дайте мне слово,- страшно серьезно посмотрел он на нее,- что вы никому и ни при каких обстоятельствах не откроете секрета. Даете? Вера Максимовна так и ахнула - не предполагала об опытах... - Ухаживайте за ними, кормите их, заботьтесь... Я пытался заразить, но безуспешно... Может быть, вам повезет, и к моему возвращению кто-нибудь из них станет наконец прокаженным,- сказал он, поручая ей заботы о кроликах. А через два дня Сергей Павлович отправился в Москву, возложив обязанности главного врача на доктора Лещенко. 12. СЛОЖНЫЙ ВОПРОС Дней через семь после отъезда Туркеева в лепрозорий примчался Семен Андреевич. Он появился неожиданно, как всегда, с удивительно серьезным и даже суровым видом. У входа в докторский дом он очистил от грязи сапоги, потрепал Султана, бросившегося к нему навстречу, и прошел в кабинет. Но вместо Туркеева увидел Лещенко. По выражению лица, по тону и жестам Орешникова заметно было, что приехал он неспроста. - Может быть, я могу быть полезным?- осведомился Лещенко - Да, положение такое... откладывать нельзя,- неторопливо и даже как будто сердито заметил Семен Андреевич.- Если нет Сергея Павловича, то делать нечего - придется решать без него. "Что ж это придется решать?"- слегка недоумевая, подумал Лещенко, уставившись вопросительно на гостя, который ходил взад и вперед по кабинету с сосредоточенным видом. - Однако знаете что,- с подъемом проговорил Семен Андреевич,- давайте-ка сначала пойдем туда. - Куда? - На больной двор. - Извините, я сейчас занят. Может быть, можно часа через два-три? - Нет, надо сейчас,- твердо сказал Орешников. - Гм,- Лещенко опустил глаза, не зная, как ему быть. - Если так, то ладно,- решил гость,- оставайтесь, я пойду сам. День был серый, кругом лежала непролазная мартовская грязь. Но Семен Андреевич не замечал ни сырости, ни грязи. Сдвинув на затылок намокшую барашковую шапку, распахнув пальто (ему было отчего-то жарко) и помахивая руками, он шел на больной двор. Миновав голую сиротливую аллейку, он очутился на территории прокаженных. На больном дворе жили трое здоровых детей, родившихся от прокаженных родителей: один годовалый мальчик - Феденька Рябинин и две девочки - Ариша Афеногенова, которой шел третий год, и Любочка Уткина - любимица Веры Максимовны, только что отпраздновавшая седьмые свои именины. Семен Андреевич наискось перешел больной двор и направился в гости к Уткиным. Его там знали по прежним посещениям, но не ждали. Очистив у входа сапоги, он вошел в барак. Вся семья была налицо. Авдотья протирала стекла, меняла занавески на окнах. Федор сидел неподвижно на скамье, уставившись синими очками в пол, точно думая о чем-то важном, загадочном. У него, как у большинства больных, особенно мужчин, болели глаза. Любочка хлопотала с куклами в отведенном специально для нее углу, куда никто из больных не допускался. Русые волосы были заплетены в маленькие, жиденькие косички. - Мама, а почему у нас нет мальчика? - Какого мальчика?- с удивлением посмотрела на нее Авдотья. - Брата. - Потому что нет,- с неохотой отозвалась Авдотья.- Дай бог - одну упасти,- посмотрела она на нее неспокойными глазами. - А ты будешь здорова? - Буду. - Когда? - Ну и привязалась!- не утерпела Авдотья.- И чего ты нынче разговорилась так? Кто тебя за язык тянет? Пошла бы к Вере Максимовне. - Завтра пойду.- И Любочка снова принялась хлопотать с куклами.- А ты мне сошьешь к Первому мая платье? И куклам сшей. - До мая еще далеко. - Папань, а когда ты поправишься? Федор шевельнулся на своем месте, приподнял голову, скользнул очками по дочери и, махнув рукой, ничего не ответил. - А ты хотела бы поступить в школу?- послышался неожиданный голос с порога.- Тебе ведь пора и в школу,- сказал Семен Андреевич, наблюдая, как Любочка усаживает кукол на крошечные стулья. - Здравствуйте, Семен Андреевич,- обрадовалась Авдотья, вытирая руки о передник. Федор молча поднялся, засуетился, отыскивая стул для гостя. - Ты не беспокойся, Федор. Я на минуточку,- сказал он.- Пришел просто проведать. - Спасибо, Семен Андреевич,- глухо отозвался Федор. - Ну, как жизнь? - Какое ж наше житье,- поправил он очки,- житье, житье, как встал, так и за вытье. Присаживайтесь,- подвинул он ему стул. Но Семен Андреевич не сел и, пройдя к Любочкиному углу, остановился, рассматривая девочку, точно видел ее в первый раз. Потрогал куклы и опять пристально посмотрел на нее. - Сколько тебе лет, Любочка? - Восьмой годик идет,- услужливо отозвалась Авдотья. - Хочешь конфет?- и он протянул ей горсточку конфет. Девочка смутилась и покраснела, затем вопросительно взглянула на мать и, встретив разрешающий взгляд, неуверенно протянула руку. -- А ведь тебе пора в школу, красавица,- продолжал Семен Андреевич,- куклы куклами, а читать и писать - тоже надо. Любочка опустила глаза. - Кто ж учить-то ее станет?- вмешалась Авдотья.- Школы ведь нет и учителей - тоже. Разве Вера Максимовна... Да ведь ей некогда... - Школ много,- заметил Семен Андреевич и снова уставился на девочку так, что Авдотье стало вдруг как-то не по себе. - Где ж эти школы?- взглянула она на него, чуть хмурясь. Но он не отозвался и принялся рассматривать куклы. - Скажи-ка мне по-дружески, Любочка, ты хочешь учиться? Она улыбнулась. - Хочу. - А ты поехала бы в город, чтобы там учиться? Девочка с удивлением взглянула на него и, не зная, что отвечать и зачем ему надо знать все это, опустила голову. - Чего ж ты молчишь? - Мама не отпустит,- едва слышно сказала она. - Мама не отпустит?- задумался он и нахмурился.- А если б отпустила? Любочка посмотрела сначала на мать, потом - на отца, улыбнулась смущенно, наклонила голову. Было ясно, что она согласна ехать. Семен Андреевич привстал, принялся расхаживать по комнате. - Это хорошо, что ты хочешь учиться,- сказал он ободряюще,- очень хорошо. Молодец. Ты будешь жить в городе, учиться в школе, научишься читать, писать, а когда вырастешь большая, мы из тебя сделаем полезного для всего социалистического человечества работника. Может быть, ты будешь врачом, или инженером, или, скажем, бортмехаником... Кем ты хотела бы быть, Любочка?- засмеялся он, не замечая изумленных взглядов родителей. - Ишь ты, инженер,- тихо заметил Федор, и ему приятно стало оттого, что Любочка может стать инженером, если не на самом деле, то хоть в фантазии Семена Андреевича. Авдотья молчала, косо посматривая то на Любочку, то на гостя. - Значит, так и решим,- продолжал Орешников уже с подъемом,- ты хочешь учиться... Правильно? Он потрепал девочку по щеке и, заторопившись, тотчас же вышел, оставив Уткиных, особенно Авдотью, в полнейшем недоумении. - И что это за разговор такой?- косо посмотрела она на Федора. А тот снова опустился на скамью, предавшись своим мыслям, точно уже забыл и про вопрос жены, и про посещение гостя. От Уткиных Семен Андреевич направился к Рябининой и попал в тот момент, когда Катя кормила Феденьку. Она прибыла в лепрозорий одиннадцать месяцев назад вместе с двухмесячным ребенком. Семен Андреевич присел на стул и молчал, пока Катя кормила. Когда же она принялась укладывать ребенка, он сказал: - Я пришел поговорить с вашим сыном,- при этом тон его был деловой, решительный. - Поговорите,- отозвалась Катя и опустила налицо локон так, чтобы он закрывал темное пятно, зловеще выделявшееся над ее правой бровью, - А так как ваш сын еще не научился разговаривать,- продолжал он тем же тоном, устремив на нее внимательный взгляд и перекладывая шапку из руки в руку,- мне надо потолковать с вами. - Пожалуйста,- уставилась на него Катя. - Вот что,- задумался Семен Андреевич,- мы с вами люди взрослые и понимаем - что к чему... Главное же, вы должны понять... И, кроме того, есть закон... Впрочем, не так... Закон законом, а жизнь берет свое, так тоже бывает... - И даже непонятно - о чем вы ведете... - Обождите и поймете. Я хочу спросить вас, Катя, ведь вы умная женщина и должны понять... - Как же не понять,- отозвалась она, не понимая, однако, о чем будет речь. - Вы согласились бы,- продолжал он,- если бы какая-нибудь хорошая семья в городе усыновила вашего ребенка?- неожиданно брякнул он, придавая тону своему какую-то особую решимость. - Это Феденьку-то? - Феденьку. - Да на что ж он чужим людям?- всплеснула она руками. - Это уж их дело. - От прокаженных-то родителей? - Именно. - Да кто ж согласится?- воскликнула она. - Представьте, что согласятся. - Вот удивление... И даже не думала,- страшно заволновалась она, не зная, что делать. - Никакого удивления тут быть не может, а так надо,- поднялся он, надевая шапку и трогаясь к порогу.- Подумайте хорошенько над этим вопросом, а часа через два скажете. - Да как же так, чтоб чужим людям моего Феденьку?- необычайно забеспокоилась она.- Нет, это вы шутите, это зря... Ведь для себя я рожала-то, а не для чужих? Да и зачем он чужим? Господи, горе-то какое!- недоуменно причитала она, почувствовав нечто значительное и тревожное в тоне, каким разговаривал с нею Семен Андреевич. Но тот вышел из комнаты и уже шагал по двору, направляясь к дому, где обитала семья Афеногеновых. В то время, когда Семен Андреевич вошел в их комнату, Фрося купала Аришу. Арише не нравилось сидеть в ванне, она кричала. Но купание подходило к концу. Фрося поставила ребенка на ноги, облила в последний раз теплой водой, принялась вытирать Все, что касалось Аришеньки, Фрося делала с любовью, с энтузиазмом, необычайно нежно, заботливо. Ведь Ариша - здоровенькая! Семен Андреевич плотно закрыл за собой дверь и остановился на пороге, наблюдая, с какой нежностью вытирала Фрося розовое тело ребенка. "Вот и Лиля хочет иметь..." - подумал он горестно, любуясь представшим перед ним зрелищем. - Ты будешь красавицей у меня, моя умница, солнышко мое, радость ненаглядная,- точно пела вполголоса Фрося, продолжая вытирать ребенка.- Ну, не надо плакать. Слышишь, как поют птички, они тоже маленькие, тоже хорошие, дорогая моя ласточка, это они к тебе в гости прилетели... Вот и ты, как они, прилетела ко мне издалека, радость моя... Скоро над нашим окном ласточки совьют гнездо, и выведут птенчиков, и петь будут всю ночь, и мы будем с тобой слушать... А в поле много, много цветов, и пахнут они так же, как ты,- и она принялась целовать ребенка так, что Семен Андреевич вынужден был кашлянуть, чтобы заявить о своем присутствии. - Кто это?- быстро повернулась Фрося и смутилась, увидя его. Ей стало почему-то совестно оттого, что посторонние люди могли подслушать ее задушевный разговор с ребенком. - Здравствуйте,- тоже слегка смутившись, сказал Семен Андреевич. - Ах, это вы? Садитесь,- и, укутав Аришу, она принялась укладывать ее в постельку. Девочка быстро уснула. - Как она у вас? Здорова?- тихо спросил он. - Она у меня прелесть. Она теперь на всю жизнь здорова. - Гм,- и он посмотрел на нее неуверенно. - Вы не верите, что она на всю жизнь, а я верю... И никто меня не убедит, что она может заболеть. Нет, она не заболеет! Никогда. Зачем же я тогда рожала? Нет, ты, моя звездочка, всю жизнь будешь здоровенькая,- наклонилась она над кроваткой.- Довольно и того, что твоя мать прокаженная,- и Фрося прикрыла Аришеньку одеяльцем, пристально всматриваясь в лицо спящего ребенка, показавшегося в эти минуты Семену Андреевичу необычайно прекрасным. - Давно вы у нас не были,- наконец оторвалась она от кроватки. - Да,- угрюмо отозвался Семен Андреевич. - А мне даже и угостить вас нечем,- забеспокоилась она.- В прошлый раз вы пили у меня чай, да еще с вареньем, а сейчас и варенья нет... - Пустяки,- заметил Семен Андреевич. - Все-таки неудобно перед гостем,- посмотрела Фрося на него все еще радостными глазами.- Да куда же вы, обождите!- воскликнула она, увидев, как Семен Андреевич вдруг круто повернул и, не сказав ни слова, почти выбежал из комнаты... Он прошел прямо на здоровый двор, минуя все бараки, никого не замечая и не отвечая даже на приветствия встречающихся людей. Пройдя клуб, свернул вправо, направился к мастерским. Спустя полчаса снова показался на здоровом дворе, но на этот раз в сопровождении Маринова. Шел быстро, направляясь прямо к директорскому дому, время от времени поглядывая на Маринова. Тот был чем-то озадачен. В кабинете все еще занимался Лещенко. Увидя вошедших, он отодвинул бумаги, пригласил сесть. Семен Андреевич снял пальто, опустился в кресло. Лицо его было бледно, губы дрожали. Маринов озабоченно присел на стул у письменного стола. - Фу,- вздохнул Семен Андреевич.- А знаете, товарищ доктор, ведь так продолжаться дальше не может. Дальше допускать этого нельзя,- уставился он на Лещенко. - Чего нельзя допускать? Но Семен Андреевич не ответил и, поглаживая русые длинные волосы, чуть-чуть скосил глаза на Маринова, точно ему хотелось проникнуть в его мысли. Тот продолжал сидеть молча. Мягкие глаза Маринова смотрели мимо Лещенко как-то смущенно, неловко. - Это надо кончать, и сегодня же, сейчас, товарищ доктор,- забеспокоился Семен Андреевич.- Этого допускать дальше невозможно. Лещенко смотрел на Орешникова с недоумением. - Простите, но я не понимаю, о чем идет речь... - Ну вот и не знаете... - К моему сожалению, не знаю... - В таком случае я вам скажу,- решительно поднялся Семен Андреевич, бросив на Маринова быстрый взгляд,- речь идет о нарушении закона, нашего, советского закона,- подчеркнул он. - Нарушение закона?- приподнялся Лещенко от неожиданности и перевел глаза с Семена Андреевича на Маринова - Да, закона,- отчеканил Семен Андреевич, блеснув глазами.- У вас есть что-нибудь такое, в чем можно было бы выкупать детей? - Каких детей? - Ну вот, опять вы не понимаете... - Фу ты,- вздохнул Маринов, которому, видимо, начинал надоедать этот разговор. И мягко сказал:- Надо, Евгений Александрович, созвать совещание актива служащих. Теплый голос Маринова успокоил Лещенко. - Это по поводу нарушения закона?- спросил он. Маринов посмотрел на Орешникова и, вынув платок, принялся вытирать лицо. - Товарищ Орешников доложит,- сказал Маринов уклончиво,- он нам разъяснит - что и как. Созывайте, Евгений Александрович, совещание. Через полчаса в том же кабинете собрался весь актив лепрозория: лекпом Плюхин, завхоз Пыхачев, заведующий аптекой Клочков, Вера Максимовна, Серафима Терентьевна, Белоусов, Катерина Александровна, врач Сабуров и другие. Лещенко выбрали председателем - Я отниму у вас, товарищи, всего несколько минут,- начал Семен Андреевич, бегая глазами по кабинету.- В то время, когда страна наша требует от всех своих граждан строгого соблюдения всех советских законов, у вас, в лепрозории, производится преступное нарушение их. - Ты дело давай, главную суть,- нетерпеливо вмешался Маринов. - Прошу, товарищ Маринов, меня не перебивать,- с достоинством посмотрел на него Семен Андреевич. - А ты дело давай,- добродушно подтвердил тот. - Гм, как будто я и взаправду - без дела, стараясь скрыть обиду, отозвался Семен Андреевич. - Ну ладно, только не сердись,- махнул рукой Маринов и принялся рассматривать на стене портрет Ганзена. Все сидели молча, решительно не понимая о каком "преступлении" говорит "шеф", но не перебивали, ждали. - У вас, товарищи, в полном загоне наша советская общественность. Правда, вы работаете, но работа ваша ушла только в один бок. У вас все ушло только на медицину, вы ограничиваетесь только одной частью работы - лечебной. А кроме того, есть ведь еще другая сторона: жизнь, быт, личные интересы людей, гражданские ваши обязанности ... - Это вот верно,- поддержал Маринов. Семен Андреевич сделал вид, что не расслышал реплики, и продолжал: - Ведь больные не только болеют, лечатся и думают о своей проказе, они еще живут - едят, ходят, работают, чем-то интересуются, они ведь живые люди, такие же, как мы. А что вами сделано и делается в этом направлении? Что сделали вы для того, чтобы они интересовались не только своей проказой, но и всей жизнью на всем земном шаре и чувствовали себя не прокаженными, а только временно выбывшими из строя? Я должен сказать, товарищи, что в этом направлении вами не сделано и не делается почти ничего. Ну, взять хотя бы такой пустяк, как стенная газета. Где газета? Ее нет. А где у вас самокритика? Нет. Сколько раз в лепрозории устраивались общие собрания? В два года один раз... - Правильно,- горячо поддержала его Катерина Александровна,- что и говорить ... - Безусловно!- подтвердил на весь кабинет Клочков. - А отсюда и беда,- продолжал Семен Андреевич, чувствуя, как он начинает овладевать вниманием собрания, попав в самое чувствительное его место, и оттого принимая тон еще более решительный, непреклонный.- Отсюда и нарушение советских законов, отсюда самое преступление. - Ты опять уклонился,- подсказал ему Маринов, снова на одно мгновение смутив Семена Андреевича. Однако смущения его не заметил почти никто. - Ведь так, товарищи, нельзя,- продолжал он. Клочков, сидевший все время позади, тихонько поднялся со своего места и направился было к выходу, но его заметил Семен Андреевич. - Куда это вы, товарищ? Клочков растерянно остановился. - А я так... промяться... Я не ухожу... - Уж лучше садитесь. Нам надо поговорить. - В таком случае,- вдруг брякнул Клочков, отчего-то покраснев и страшно смутившись,- позвольте мне слово... Семен Андреевич умолк и с удивлением взглянул на него. - Пожалуйста,- ласково разрешил он. - Что ж тут такого?- еще более конфузясь и торопясь, начал Клочков.- Я понимаю: вам все известно, товарищ Орешников, и скрывать тут нечего... Ладно. Но позвольте вам доложить по совести, что никакого преступления тут нет. Ну, если перед завтраком или перед обедом хлопнешь рюмку-другую... Ведь это не такой уж большой ущерб. А если что, я готов даже оплатить. Привычка-с, знаете ... Не могу... А достать, как сами видите, тут негде, кроме как... - Так, так, ну и что же?- весьма заинтересовался Семен Андреевич, видимо совершенно не понимая мысли заведующего лепрозорной аптекой. Кто-то среди собравшихся усмехнулся. - Я говорю, что тут нет ничего особенного,- окончательно растерялся Клочков,- я думаю, что от одной - двух рюмок государство не обеднеет. - Каких рюмок?- подался вперед Семен Андреевич, впиваясь глазами в Клочкова. - Ну вот,- вытер тот лицо.- Будто не знаете. Ведь вы же о спирте? - О спирте?- изумился Семен Андреевич. Клочков растерянно смотрел на него, перебирая пальцами полу своей толстовки. Он начинал понимать, что Семен Андреевич имел в виду вовсе не спирт. - О каком спирте вы говорите?- нахмурившись, повторил Орешников. - О казенном! - громко и язвительно подсказал Белоусов.- Спиритус вини. - А я бы попросил вас помолчать,- вдруг озлился Клочков, метнув в сторону Белоусова недружелюбный взгляд. - То есть как это помолчать?- с достоинством заговорил Белоусов.- Вы расхищаете народное достояние - спирт, который должен идти на лечебные надобности. От вас всегда разит за целую версту... Вот и сейчас нос красный. Я сам видел, как третьего дня вы изволили цедить из бутылки себе в пузырек. Рюмочку-другую!- насмешливо воскликнул Белоусов.- Сегодня рюмочка, завтра рюмочка, а подсчитайте, сколько этих рюмочек получается в годовом итоге. Подсчитайте!- прокричал он и ткнул пальцем в сторону, где сидел ошеломленный Клочков. Тот вытирал платком лицо. Потом тяжело и неловко поднялся, уперся глазами в спину Белоусова и обмахнулся платком. - Хе-хе...- вдруг растерянно усмехнулся он, но тотчас же лицо его надулось, он покраснел еще больше.- Позвольте-с,- вполголоса пробормотал он.- Позвольте-с, милостивый государь. А кто вы такой, разрешите вас спросить? Государственный контролер? Следователь?- В этом месте голос его прыгнул на самую высокую ноту.- А кто, позвольте вас спросить, семнадцатого февраля текущего года отправил в город окорок? Это что такое? Извините, это уже не одна - две рюмки спирта, а целый окорок! - Какой такой окорок?- повернулся к нему Белоусов, явно смутившись. - Бараний-с... От молодого барашка-с,- подмигнул Клочков. - Н - не знаю,- пожал плечами Белоусов. - А я знаю. Да, знаю,- отчеканил Клочков.- Семнадцатого февраля вами было упаковано в мешок два задних окорока от казенного барана и переправлено в город. Один был взят вами, другой - завхозом Пыхачевым. И без ведома начальства. Докажите: проведены эти два окорока где-нибудь в книгах? А я утверждаю, что ни в каких ваших книгах эти два окорока не проведены. Да-с, не проведены,- снова ехидно подмигнул он.- Вы послали свой окорок гражданке Крысиной, а гражданин Пыхачев велел передать какой-то Матрене Кузьминичне, проживающей по улице Коммуны, дом номер двадцать три. По книгам не проведены-с,- резко заключил он и опустился. Установилась неловкая пауза. Среди собравшихся послышался смех. Пыхачев сидел, опустив слегка голову, и не смотрел ни на кого. Белоусов, хлопая веками, растерянно пожимал плечами. - Это клевета,- буркнул он. - Не клевета, а преступление,- именно то самое преступление с вашей стороны, о котором изволил сказать товарищ Орешников. И мы это дело расследуем. Маринов сидел молча, и нельзя было понять, то ли он сдерживал смех, то ли сердился. Семен Андреевич с недоумением смотрел на спорщиков. Женщины оживленно шептались между собой. Лещенко, нахмурившись, поглядывал то на Клочкова, то на Белоусова, то на Пыхачева. Чем кончился бы спор - неизвестно, если бы не спохватился в эту минуту Семен Андреевич. - Вот видите, товарищи, - сказал он огорченно, - что значит общественность! От нее ничего не скроется, а если до сего времени у вас под спудом находились кое-какие проделки, то только потому, что общественность была у вас в загоне. Вот тут-то как раз и нужна стенная газета да самокритика. Однако дело не в этом,- подумав, сказал он сухо и официально.- Я не о том. Мы отвлеклись от сути... - Так вы, значит, не об этом? - огорчился Клочков. - Нет, окороков и спирта я в виду не имел,- признался Семен Андреевич и улыбнулся.- Преступление, о котором я веду речь, совсем иного сорта... Неожиданно Лещенко попросил слово для вопроса. Поднялся, отыскал глазами Веру Максимовну, опустил глаза. Сказал мягко, торопясь: - Вера Максимовна, вы ничего не имеете заявить общему собранию? - и уставился прямым, внимательным взглядом, в котором Вера Максимовна прочла тревогу. - Ничего, - отозвалась она, удивленная. Лещенко чуть-чуть наклонил в ее сторону голову, - дескать, "я очень рад" - и сел. - Итак,- продолжал Семен Андреевич,- дело вовсе не в этих мелочах. Вовсе не в том... Есть дела поважнее. Все с напряженным вниманием уставились на оратора. Орешников медленно засунул платок в карман, поднял обеими руками портфель, снова осторожно положил его и устремил пронизывающий взгляд на Лещенко. - В течение нескольких лет, - продолжал он, понижая голос, - на больном дворе происходит неслыханное нарушение советских законов. Да, нарушение, которое невозможно терпеть дольше ни одной минуты. На больном дворе безнаказанно... то есть не так,- улыбнулся он,- не безнаказанно... а незаконно живут трое маленьких здоровых детей... Как хотите, но тут, товарищи, пахнет преступлением. Факт. Он умолк. Все облегченно вздохнули и сразу повеселели. - В этом и заключается все наше так называемое преступление? - спросил Лещенко. - Но какое ж это преступление? - отозвалась Серафима Терентьевна. - Что? Вы не понимаете? - обернулся к ней Семен Андреевич.- Вы считаете, что сознательно заражать проказой здоровых детей, которые не могут за себя постоять,- это шуточки, это не преступление? - Можно подумать, что мы и в самом деле что-то натворили, - заметил Плюхин. - И ничего особенного тут нет, - подала голос Серафима Терентьевна. - Дети при родителях... И ничего удивительного,- поддержала ее Катерина Александровна,- какое ж тут нарушение? - Не нарушение?- воскликнул Семен Андреевич, удивляясь.- Вот так не нарушение! А кто из вас не знает закон ВЦИК об обязательной изоляции здоровых детей от прокаженных? Этот закон еще не отменен, дорогие товарищи, он еще действует, а вы... Все присмирели. Все сразу вспомнили закон об изоляции здоровых детей от прокаженных родителей, закон, который на практике не проводился в жизнь. И всем вдруг стало ясно, что Семен Андреевич прав как бы там ни было, а закон нарушен, и никто никогда не сделал попытки напомнить о нем. Какая-то вина лежала на медицинском персонале - вина за то, что никто из них ни разу не сделал попытки повлиять на Туркеева, вмешаться в судьбу трех здоровых детей - будущих граждан страны. В то же время все понимали практическую сложность разрешения этого вопроса. Первая и самая главная трудность в деле изоляции детей заключалась в том, что детей некуда было поместить. Обыкновенные городские приюты их не брали, а учреждать специальный приют для трех детей - невозможно. Попытки отдать ребят для усыновления тоже оканчивались неудачей: здоровых детей от прокаженных боялись все - и учреждения, и отдельные лица. Вот с чем столкнулся Сергей Павлович, когда пытался выполнить закон об изоляции. И он решил тогда: пусть дети живут при родителях. "К тому же, мы ничего не знаем о том, действительно ли они здоровы? Да и от родителей при таком положении не стоит отнимать радость..." И вот вопрос о них поставлен вновь, на этот раз - решительно, непреклонно. - Итак,- продолжал Семен Андреевич, - вы должны загладить свое преступление и немедленно вынести постановление: сегодня же изолировать всех здоровых детей от больных родителей. С этой целью, товарищи, я и приехал сюда... - Следовало бы подождать приезда Сергея Павловича,- несмело заметил Лещенко. - Ждать приезда невозможно, - сердито заметил Орешников.- Я не допущу дальнейшей опасности для будущих наших товарищей... Их надо во что бы то ни стало изолировать. - Но как изолировать, если их никто не берет?- возмутилась Катерина Александровна. - Возьмут,- отмахнулся Семен Андреевич, по-видимому, считая замечание несерьезным. - Кто же их возьмет?- уже с удивлением спросила Серафима Терентьевна. - Возьмут. Я договорился. Дело не в этом, нам надо немедленно принять постановление. - Постановление вынести просто, - тихо заметил Лещенко, - но важно - как и куда их определить? - Определим,- уверенно повторил Семен Андреевич,- на этот счет не беспокойтесь - все сделано. Вчера я договорился с нашим детским приютом. Они берут двух - Любочку и Аришу. Им там хорошо будет,- с какой-то задушевной нежностью проговорил он.- Любочке уже в школу пора... На этот счет не беспокойтесь... - А как же с Феденькой? - спросила Вера Максимовна.- Ведь он грудной... - Правильно, грудной,- и его глаза заблестели восторгом. - Феденьку беру я. - Как вы? - привскочила на своем месте Катерина Александровна. - А так: возьму - и весь разговор. По этой части я тоже договорился с женой и мамой. Я его усыновляю,- заметил он как бы между прочим и почему-то покраснел. - Мы из Феденьки сделаем настоящего строителя социализма. Он у нас инженером будет! - сверкнул он глазами.- Лиля, жена моя, так и сказала: вези, будем воспитывать, как своего родного... Так что о Феденьке не беспокойтесь... Он опять вынул платок, вытер лицо и сел. - Отдадут ли только родители? - заметила Серафима Терентьевна, радостно посматривая на Семена Андреевича. - Ничего не поделаешь, - развел он руками, - надо убедить. - А если не убедите? - Тогда у нас есть закон. Тяжело, понимаю, но надо, надо, - повторил он, точно озлившись... Постановление было вынесено единогласно. Кроме того, совещание назначило специальную, так называемую исполнительную комиссию, в которую вошли: Вера Максимовна, Серафима Терентьевна, Лещенко и Семен Андреевич. Как выяснилось уже после совещания, Семеном Андреевичем заранее были предприняты соответствующие подготовительные меры к увозу детей. За воротами стоял тарантас, в тарантасе сидела пожилая женщина, закутанная в шубу, привезшая из города одеяла, теплую одежду, белье, игрушки, молоко, словом все, что требовалось для путешествия детей. Это обстоятельство окончательно убедило всех, что воля товарища Орешникова непреклонна и будет выполнена непременно. 13. ЗАКОН ОСТАЛСЯ В СИЛЕ Комиссия явилась на больной двор уже в сумерках. Кое-где зажглись огни. Больные только что попили чай. Никто не подозревал о готовящемся событии. Если три часа назад Семен Андреевич ходил на больной двор в собственном пальто и шапке - как приехал из города, то сейчас, для большей убедительности, он вырядился в белый халат, надел белую шапочку и в таком виде явился со всеми остальными к Уткиным. Любочка еще не спала и хлопотала в своем углу с куклами. Она не знала, какое горе готовится и ей, и родителям. Впрочем, ничего не подозревали и родители. Федор по-прежнему сидел на своем месте и неподвижно смотрел в пол через синие очки, думая о чем-то важном, неразрешимом. - Мама, а ты умеешь делать куклы? Сделай мне кита. - Ложись спать.- И, взглянув на девочку, Авдотья вспомнила странное посещение Семена Андреевича. Неясная тревога охватила ее.- Довольно тебе играть! Тебя куклы скоро с ума сведут!.. - Не сведут.- И Любочка надулась. Федор шевельнулся на скамье, посмотрел в сторону дочери и чему-то улыбнулся, как сквозь сон,- у него была привычка: сидит, сидит, и вдруг беззвучно засмеется, точно вспомнив о чем-то радостном или смешном. - Да и тебе пора тоже,- накинулась жена на него. - Чего ты сидишь целыми днями? Сидит и сидит... Но он ничего не ответил и задумался опять. В этот момент послышались шаги. Впереди всех шел Семен Андреевич. Лицо его было хмуро, губы поджаты, вся фигура дышала непреклонной решимостью. Очистив у порога сапоги, он вошел в комнату. За ним - все остальные. Больные привыкли к таким обходам. Люди в белом нередко приходили к ним целыми группами по разным незначительным причинам. Но тут Авдотья побледнела. Больше всего поразил ее Семен Андреевич. Федор оторвался от своих грез, привстал, уставился на вошедших. Семен Андреевич бросил взгляд в угол, где Любочка продолжала играть с куклами, затем посмотрел на Авдотью, на Федора. - Вот что, Авдотья, - решительно шагнул он к ней,- мы пришли к тебе... - Вижу, что пришли,- исподлобья уставилась она на него. - Ах, да разве так можно? - засуетилась Серафима Терентьевна и ее сухонькое лицо внезапно порозовело от волнения.- Разв