Александр Степанович Грин. Подземное
-----------------------------------------------------------------------
А.С.Грин. Собр.соч. в 6-ти томах. Том 1. - М.: Правда, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 14 мая 2003 года
-----------------------------------------------------------------------
- Ну, что вы на это скажете?
Шесть пар глаз переглянулись и шесть грудей затаили вздох. Первое
время все молчали. Казалось - невидимая тень близкой опасности вошла в
тесную комнату с наглухо закрытыми ставнями и вперила свои неподвижные
глаза в членов комитета. Ганс, продолжая рисовать карандашиком на столе,
спросил, не подымая головы:
- Когда получено письмо, Валентин Осипович?
- Сегодня утром. Было оно задержано в пути или нет - я не знаю... Факт
тот, что оно пришло к нам на двое суток позже его...
- Вот так фунт изюма! - произнес Давид и рассмеялся своей детской
улыбкой, обнажившей ровные, острые зубы.
- Товарищ, прочитайте еще раз! - сказал Ганс. - Свежо предание, а...
Он поднял свои светлые, серые глаза и опустил их, продолжая рисовать
кораблики.
Пожилой сутуловатый господин с проседью в бороде и усталыми, нервными
глазами, окинул всех продолжительным, озабоченным взглядом и, взяв листик
бумаги, лежавший перед ним, начал читать ровным, грудным голосом:
- "К вам едет провокатор. Должен прибыть 28-го. Приметы: молодой,
черные усы, карие глаза, выдает себя за студента; левый глаз немного косит.
Примите его, как следует.
Районный комитет, 23-е июля".
- Оттуда письмо идет два дня, - продолжал Валентин Осипович, кончив
чтение. - Одно из двух: или его задержали, или бросили слишком поздно. Я,
как заведующий конспиративной частью, - улыбнулся он, - поступил, быть
может, слишком конспиративно, уничтожив конверт, так что подтвердить второе
предположение теперь невозможно. Но оно всего вероятнее, ибо полиция не
отсылает адресатам такие документы, раз они попадутся ей в руки...
- Левый глаз косит, - сказал про себя Валерьян, юноша могучего
телосложения, с целой копной черных волос, из-под которой сверкали
маленькие глаза-буравчики. - Да... дождались!..
Опять наступило молчание. Дверь из соседней комнаты раскрылась, и на
пороге появилась девушка. Она стояла, держась одной рукой за косяк двери,
другой - за свою собственную косу, перекинутую через плечо. Лицо ее было
уверенно и красиво.
- Ну?! - сказала она.
Но все молчали. Валерьян тряс гривой, гневно покряхтывая; Давид вертел
большими пальцами рук, поджав нижнюю губу. Ганс рисовал и ломал карандаш.
- Ну? - повторила девушка, и глаза ее рассердились.
- Мы придем пить чай после, Нина, - сказал Ганс, рисуя шхуну с
распущенными парусами. - Нам очень жарко...
Никто не улыбнулся на шутку. Девушка исчезла, нетерпеливо хлопнув
дверью.
- Теперь будем думать! - сказал Давид. - Что ж? Надо решать
как-нибудь... Грязное дело получается...
- К порядку, господа! Валентин Осипович, возьмите на себя
председательство!.. - раздраженно крикнул Сергей, пятый член комитета,
высокий, с впалой, чахоточной грудью.
- Прекрасно!
Валентин Осипович выпрямился на стуле и провел рукой по волосам, еще
густым и волнистым.
- Итак, - сказал он, - пусть Ганс расскажет нам про него...
- Я расскажу то, что уже рассказывал...
Сказав это, Ганс бросил наконец рисовать и поднял свою круглую,
стриженую голову с твердыми, крупными чертами лица. Холодные, серые глаза
его были серьезны, а рот улыбался.
- Третьего дня... я сплю. Приходят и говорят: "Вас спрашивают"...
Ну... встал... Входит молодой человек, черноусый, карие глаза... левый глаз
заметно косит. Сказал явку, честь честью... "Приехал, - говорит, -
работать, а по специальности - агитатор и дискуссионер..." Я ему сказал
сперва, что денег в комитете мало, но так как люди у нас нужны, а денег все
равно добудем же когда-нибудь, то он и решил остаться... Вот.
Сказав это, Ганс взял карандаш и приделал флаг к мачте, а на флаге
написал: "П.С.Р."
- Откуда он приехал? - отрывисто буркнул Валерьян.
- Из Самары. Знает тамошнюю публику. Физиономия внушает доверие...
Обращение - ровное, голос уверенный, спокойный... Говорит, что бывший
студент...
- Да, нет сомнения - это он... - задумчиво произнес Валентин Осипович.
- Ну, товарищи, ваше мнение?
- Я, Валентин Осипыч, - покраснел Давид, - думаю, что... это может
выйти ошибка... По всему видно, что он - бывалый парень... Вчера, например,
он, еще не отдохнув, как расщипал эсдеков у Симона на заводе! В лоск прямо
положил!.. А это значит, что он не младенец...
- А кто давно работает... - тот не может быть провокатором? Милейший
юноша, - улыбнулся Валентин Осипович, - вы еще плохо знаете людей... Я за
свою жизнь знавал таких, что работали годами в партии, а потом делались
шпионами... Эволюция эта проклятая, знаете ли, незаметно происходит...
Устанет человек, озлобится, - вот вам и готово субъективное отношение... А
тут один шаг к дальнейшему... А этот - Костя, кажется, его зовут - еще
молод, а на мягком воске молодости сплошь и рядом можно написать что
угодно...
У Ганса опять сломался карандаш, и он с ожесточением принялся чинить
его, стругая так, что куски дерева летели во все стороны. Опять наступило
молчание, и каждый думал о том, что сказал старый, опытный революционер.
- Ну, вот что, товарищи, - продолжал Валентин Осипович. - Я хотя и
старше вас, и прислан с директивами от ЦК, и знаю весь объем опасности,
грозящей делу революции в крае, но всецело предоставляю решение этого дела
вам, во-первых, - потому, что оно просто и ясно, а во-вторых, - потому, что
у меня много более важных дел... А вы уж сами справьтесь.
- Да, - промолвил Ганс, - придется того...
Он не договорил, но каждый понял его жест и мысль...
- Это надо сделать скорее, - невозмутимо продолжал Ганс, отделывая
корму большого океанского парохода. - Вы меня простите, товарищи, но чем
скорее переговорить об этом неприятном деле, тем лучше... Кто же возьмет на
себя руководство этим... предприятием? - спросил он, оглядывая всех. Рот
его улыбался.
- Ганс прав, - сказал Валентин Осипович. - Сделав так, мы избавим не
одних себя, а все организации от риска провала.
- Ну, кто же? - спросил Ганс еще раз и, откинувшись на спинку стула,
склонил голову набок, любуясь рисунком. Затем, подождав немного, добавил
два-три штриха и сказал:
- Я возьму. Завтра пойду к Еремею. Доверяете, или... может быть -
кто-нибудь другой хочет?
- Нет уж, спасибо, - сморщился Давид, расширив свои голубые глаза. -
Валяйте вы.
- А вы не хотите, Валерьян? - улыбнулся Ганс.
- Ах, оставьте, пожалуйста! - болезненно крикнул Сергей. - Нельзя из
этого делать шуток!..
- Ну, хорошо! Провокатора съем! - совсем уже рассмеялся Ганс. Валентин
Осипович тоже улыбнулся.
Снова вошла Нина, и все поднялись, не дожидаясь ее недовольного "ну!".
Зазвенели чайные ложки, и Валентин Осипович стал рассказывать о жизни в
Якутске и сибирских чалдонах. Рассказывал он очень интересно, с увлечением,
и все смеялись, а у Ганса улыбался рот.
На улице было темно и тихо. Ганс провожал Валентина Осиповича домой.
Они шли медленно; молодой человек сердито стучал тросточкой о деревянные
тумбы, спутник его курил папиросу. Вечер был теплый и нежный, и в душу
ползла легкая дремота очарования, мешая разговаривать и вызывая в голове
неясные, сладкие воспоминания, полные неопределенной тоски о будущем. Юноша
совсем размяк и молчал. Валентин Осипович изредка делал кое-какие
замечания, касающиеся завтрашней сходки у Синего Брода, где еще раз должны
были померяться силами две партии. Он негодовал и сердился.
- Совершенно я не понимаю и не признаю этих дебатов... Смешные эти
петушиные бои... Честное слово...
- Нельзя, Валентин Осипович, - возразил наконец Ганс. - У нас всего
восемь кружков, а у социал-демократов 30. И что всего замечательнее: у нас
масса литературы крестьянской, рабочей - и все же как-то дело подвигается
туговато... А они жарят без литературы, и у них кружки растут, как грибы.
- Ничего удивительного... В рабочих говорит классовый инстинкт... Зато
мы монополизировали крестьянство...
- И потом - у эсдеков здесь есть типография, а у нас все еще
процветает кустарничество...
- Ну, это, знаете, не важно, по-моему... Можно и на гектографе сделать
хорошо...
- Можно, да здешние уврие - весьма балованный народ: подавай им
непременно печатные, а гектограф, мимеограф и т.п. они и знать не хотят...
- Очень скверно. Со временем можно будет наладить и типографию... А
теперь надо устроить с провокатором. Вы как думаете?
- О! Я сам не хочу здесь мараться... Просто передам в дружину, а там
пусть как хотят... Ну, окажу, конечно, косвенное содействие.
- Смотрите, будьте осторожнее. Вы - ценный человек для революции.
- Помилуйте! Вы меня конфузите!
- Ну, будет скромничать... Нет, я говорю не комплимент. В вас есть
незаменимое качество: энтузиазм... А это не так часто встречается... Наша
интеллигенция - больше от головы революционеры, а не от сердца.
Оба замолчали и через минуту остановились у подъезда большой каменной
гостиницы, где жил Валентин Осипович. Ганс пожал ему руку и быстро пошел
обратно. Дойдя до угла, он крикнул извозчика и велел ему ехать в нижнюю
часть города к реке.
Извозчик ехал скоро, и от быстрой езды по пустынным, затихшим улицам,
и от сознания романтичности положения Ганс испытывал необыкновенно сильный
прилив энергии и возбуждения, когда мысли горят ровно и сильно и все
кажется возможным и достижимым. Это случалось с ним каждый раз, когда
приходилось рисковать в чем-нибудь или обдумывать детали сложного
предприятия. И, чем ближе подъезжал он к цели своего путешествия, тем яснее
становилось для него все, задуманное им. Улыбаясь своей обычно
неопределенной улыбкой, Ганс слез с извозчика у ворот небольшого
деревянного домика и подошел к окну, освещенному и раскрытому настежь.
Белая занавеска колыхалась в нем; Ганс отдернул ее и тихо сказал:
- Здравствуйте, Костя.
К окну придвинулся черный силуэт хозяина квартиры. Костя читал и очень
обрадовался приходу Ганса.
- А, Ганс! - сказал он весело. - Ну, входите!..
- Скажите сперва - сколько времени?
Костя вынул карманные часы и посмотрел на них, слегка косясь левым
глазом.
- Одиннадцать. А вы торопитесь куда? - спросил он.
- Поторапливаюсь, товарищ. Ну, что - нашли квартиру?
- Нашел, кажется, годится... Впрочем, можно будет переменить... Она
помещается на одной лестнице с редакцией "Голоса", так что вроде публичного
места. Приходит и уходит народ, а куда, в какую квартиру - кто знает?
- Правильно! - согласился Ганс.
Он облокотился на подоконник и положил голову на руки.
- Да идите вы в комнату, странный субъект! - вскричал Костя. - На
улице шляется масса шпионов...
- Нет, спасибо! - вздохнул Ганс. - А вот что: у вас револьвер есть?
- Есть, браунинг.
- У меня тоже есть и тоже браунинг.
- Поздравляю вас!
- Премного благодарствую... Соскучился я, пришел к вам посидеть... Был
сегодня у Нины, да она меня гонять стала; боится, что квартиру замараю... А
сейчас от Валентина Осипыча... Симпатичный человек.
- Да-а!.. Будем ли мы с вами такими в его годы? - задумчиво произнес
Костя, и его левый глаз как-то жалобно устремился в сторону, в то время,
как правый серьезно и грустно смотрел на темную фигуру Ганса. - Каторга,
ссылка, десяток тюрем - и все как с гуся вода... По-прежнему молод, верит,
борется...
Рот Ганса перестал улыбаться, и он спросил вдруг, устремив глаза на
потолок:
- Костя! Вам снились сегодня дурные сны?
- Никаких! - рассмеялся он. - Да что это вы сегодня - какой-то
лунатик? Уж не собрались ли вы?..
- А мне снились, - упрямо перебил Ганс.
- Ну что же из этого? Я, ей-богу, вас не понимаю! - Костя пожал
плечами. - Идите-ка вы лучше спать. А то нервы расстраиваете...
- Вот что, Костя! - сказал Ганс. - Сейчас я иду решать дело, от
удачного исхода которого зависит все существование нашего комитета... Я
говорю серьезно, - добавил он, заметив недоверчивую улыбку в глазах
товарища.
Лицо Кости сразу стало серьезным, и глаз перестал косить. Он заправил
один ус в рот и сказал:
- Та-ак-с...
- И мне нужна... или, может быть, понадобится ваша помощь... Пойдемте
со мной? Это будет не долго, а? У вас есть револьвер к тому же...
- Хорошо-о... - протянул Костя в некотором раздумьи. - А... какое
дело?
- Уверяю вас - я не могу вам сказать сейчас; во-первых, потому, что
мало времени, во-вторых, потому, что у меня уже все решено в голове, и вы
можете понадобиться только в крайнюю минуту, на случай опасности...
Костя заторопился, надевая верхнюю блузу, шляпу и закладывая обойму в
револьвер. Ганс вынул свой браунинг и пересчитал патроны, держа руки в
глубине окна.
Река медленно и сонно плескалась у берегов, невидимая в темноте. На
пароходных пристанях тускло горели красные фонари, дрожащим, призрачным
светом выделяя из мрака полуразвалившиеся штабели дров, "бунты" товара,
окутанные брезентами, и лодки всевозможных размеров, уткнувшие в песок свои
носы. В отдалении звонкой, щелкающей трелью заливалась трещотка ночного
сторожа.
Ганс и Костя спустились к воде у конторки "Кавказа и Меркурия". Тут
лежали толстые бревна, очевидно, когда-то употреблявшиеся для настилки
сходней. Влево высилась черная масса пристани и по борту ее ходил человек с
фонарем, осматривая что-то. Дремлющий ветер донес с середины реки пьяные
звуки гармоники и подгулявших голосов.
Они остановились у бревен, и Ганс сказал:
- Костя, вы пройдите, пожалуйста, и спрячьтесь где-нибудь за
дровами... Если вы услышите, что я крикну: "сюда!" - спешите скорее. Если
же нет - не показывайтесь... Жаль только, что вы не услышите нашего
разговора...
- Один вопрос, товарищ: это дело не касается лично вас?
- Меня? - усмехнулся Ганс. - Да нет же... Оно касается всех... и вас в
том числе.
Костя еще постоял немного в раздумьи. Ему было слегка неприятно, что
он играет пассивную и подчиненную роль, и самолюбие его, эта ахиллесова
пята революционеров, было сильно уколото. Но он не подал вида, отчасти
потому, что был еще новым лицом в городе и, следовательно, - пока
зависимым; отчасти же потому, что Ганс сильно заинтриговал его, и ему
хотелось узнать суть дела хотя бы путем участия в нем. Кроме того, Костя
был не трус, а опасность притягивает. В силу всех этих соображений он еще
раз соображающе выпятил губы и скрылся в грудах березовых дров и колесных
ободьев.
Ганс сел на бревно и перестал улыбаться. Фигура его, прилично одетая в
черное пальто и такой же картуз, почти совершенно сливалась с погруженным в
темноту берегом. Вытянув ноги в лакированных штиблетах, он вдруг вспомнил
что-то, опустил руку в карман и, вынув белый носовой платок, обернул им
ладонь левой руки. Еще одно соображение мелькнуло в нем. Он встал и подошел
к сколоченной из старого теса будке старика лодочника, приютившейся возле
громадных сходней пристани, и крикнул:
- Эй, дедка!
Разбуженный "дедка", седой, сутуловатый, но еще крепкий и жилистый
старик, вылез из будки и устремил на юношу свои красные, подслеповатые
глазки. "Дедку" - в его вечном ватном картузе до ушей и огромных валенках
знала вся городская молодежь, и он ее, так как сходки и вечеринки часто
устраивались где-нибудь на островах, а у старого лодочника была
превосходная, быстрая и легкая "посуда".
- Лодочку, барин? - закряхтел "дедка".
- Четверку... ту - востроносую... Дорого не бери, смотри...
- Цена известная... Лодки-то, почитай, все разобрали... Ай, нет, есть
никак... Денежки пожалуйте.
Ганс заплатил деньги, взял весла и спустился к воде. Быстро отперев
цепь и вскочив в лодку, закачавшуюся под ногами, он вставил весла в
уключины и в два взмаха очутился у бревна, на котором сидел. Выскочив на
берег, он вытащил лодку до половины на песок и снова уселся на бревне.
Ветер, поднявшийся было с востока, стих, и воздух застыл в легкой
прохладе речной сырости. Сверху, из темных сбившихся облаков, блестел
тусклый, месячный свет. С горы, усеянной темными купами деревьев,
доносились звуки голосов, сонное тявканье собак, бряканье калиток;
светились красные четырехугольники окон.
Сердце билось у Ганса сильнее обыкновенного. Он перевернул браунинг,
лежавший в кармане, рукояткой вверх и стал ждать, посматривая в сторону
спуска.
Ждать пришлось недолго. Прошло пять-шесть минут, и на дороге,
пролегавшей вдоль берега, показалось черное пятно человека, идущего
медленным, легким шагом. Человек подошел к сходне пристани, остановился,
помахивая тросточкой, и начал осторожно спускаться к воде. Ганс не видел
лица идущего, но чувствовал пытливый и подозрительный взгляд, направленный
в сторону бревна. Он положил руку, обернутую платком, на левое колено и
тихонько крякнул.
Незнакомец спустился к самой воде и стал шагах в двух от
революционера, смотря прямо перед собой в темную даль реки. Теперь Ганс мог
его разглядеть. Это был невысокий, худощавый молодой человек, с скуластым,
крепким лицом и бородкой клинышком, одетый в серое пальто и черную фетровую
шляпу. Тросточка его описывала за спиной беспокойные зигзаги. Наконец он
скосил глаза в сторону Ганса, осклабился, увидя белый платок, и,
выжидательно смотря на юношу, сказал:
- Теплынь-то, а? Благодать!.. Барсов.
Ганс начинал испытывать раздражение. Он выпрямился и сказал:
- Ну, садитесь, раз пришли! Мне, знаете, некогда!
Незнакомец вдруг оживился и просиял. Быстро засуетившись, он прислонил
тросточку к бревну и, запахнув полы пальто, уселся рядом с Гансом,
заговорив радостным, тихим голосом:
- Вот как хорошо, что вы пришли-с! Ей-богу! А мы-то уж думали, думали!
Мы-то гадали, гадали! Уж прямо-таки решили, что вы, не дай бог, захворали
или что!.. Ей-богу! Господин ротмистр даже расположения духа лишились,
право! Сердитые... ходят взад и вперед и все говорят: - "Уж эти мне
петербургские! Осторожности на целковый, а дела на грош!" Да-с... Вы уж
извините, что я так говорю...
- Да говорите, что же мне ротмистр! - прервал его Ганс. - Только
почему это вы так беспокоились? Ведь мы условились именно сегодня?
- Так-то так, да все же-с... Думали: господин Высоцкий сами заглянут,
улучат минутку... А вы вот, видите ли, - осторожны. Что же? По совести, и я
бы так делал-с... В нашем деле нельзя иначе, нельзя-с... Опасное дело по
нынешним временам!..
- Да, неприятное, - вздохнул Ганс. - Можно живота лишиться...
- И-и! Сколько хотите!.. Я вот, знаете ли, на днях: иду за одним
эсэриком... да вы его знать должны, как же-с: еврейчик, часовщик, Трейгер
фамилия...
- Как же, знаю! Ну, этот не опасен - мальчишка... Другие есть,
настоящие...
- Конечно, - поспешил согласиться незнакомец. - Ах, простите, -
привстал он, - позвольте представиться: Николай Иванович Хвостов-с. Я
недавно служу, а все же, конечно, приятно познакомиться. Да-с. Так вот,
слежу я, изволите видеть... А он, жидюга, завернул за угол да оттуда
обратно и выскакивает... А я разлетелся, да и сшибись с ним... Ка-ак он
замахнется на меня набалдашником!.. Я уж тут отбежал... И грозит еще,
представьте. "Не попадайся!" - кричит.
- Скоро мы им отшибем спеси, - сказал Ганс.
- Да-а... Больно ведь уж силу взяли, куда тебе! Так и плодятся, как
саранча... Одних этих партий проклятых не пересчитаешь... да-с. Мы тогда
же, как вашу телеграмму получили - подумали: ну, возьмутся умные люди,
закрутят овечке хвост!..
- Да, я потому и послал телеграмму, что так было удобнее, - сказал
наудачу Ганс.
Но Николай Иванович, очевидно, обрадовался возможности поговорить. Он
подсел еще ближе и, оглядываясь, таинственно зашептал:
- Да-с: мы как ее расшифровали, господин Высоцкий, - так и подумали:
тут дело не с бухты-барахты делается... Сообщает человек свой адрес,
фамилию и когда увидеться. Сразу, с налету, так сказать, орлом! Налетел,
расклевал, - ищи! Дело чисто сделано! Ха-ха!..
Ганс облегченно вздохнул, и рот его улыбнулся. Теперь все становилось
ясно.
- Нельзя иначе, Николай Иванович, - сказал он. - Я сам - человек
общительный, люблю общество умных людей... поговорить там, в картишки... А
все же, знаете, нужно себя сохранить... Что же? Приехал я аккуратно, с
паролем, виды видал, думаю - живо выведу всех на чистую воду, прихлопну и -
дальше... Надо себя сохранить...
- Это верно-с, верно! Что говорить! - подхватил Николай Иванович. - А
то начнешь ходить в жандармское, полицию или так куда... не дай бог -
заметит кто из социалистов!.. А тут уж разговор короткий...
- Знаете, - перешел Ганс в деловой тон, - я, пожалуй, сегодня же вам
все передам. Делать здесь больше нечего... Останется разве какая мелюзга -
на развод! - усмехнулся он.
- Да-а? - обрадовался Хвостов. - Вот молодец вы, право!.. В две
недели!.. И уезжаете?
- Конечно... А скоро все это сделано потому, что я сразу вошел в
комитет... Ну, - и актер я хороший...
- Да-с, да-с!.. По лицу даже заметно... Гениально, можно сказать! А я
вам тут пакетец припас от полковника... Сведеньица тут и потом, знаете,
кое-что насчет Екатеринослава... Может, там будете, так дела можете
сделать...
У Ганса сделался нестерпимый зуд в ногах от этих слов. Всеми силами
сдерживая охватившее его волнение, он немного помолчал и сказал небрежно:
- Ну, что ж... Давайте! Всякое лыко в строку...
Николай Иванович расстегнул пиджак и вытащил тяжелый, толстый пакет.
Принимая его, Ганс испытывал ощущение стопудовой тяжести в руке, пока пакет
не очутился в его кармане. Ему вдруг сделалось ужасно радостно и весело на
душе. С веселым лицом он повернулся к Хвостову и, опустив руку в карман,
где лежал револьвер, сказал изменившимся голосом, в упор глядя на сыщика:
- А что бы вы сказали, Николай Иванович, если бы вдруг узнали, что
я... не Высоцкий, а... социалист-революционер?
- Что бы я сказал? - улыбнулся Хвостов. - Сказал бы, что вы -
гениальнейший артист! Гамлет-с, можно сказать!.. Талант! Хи-хи!
Ганс рассердился.
- А что бы вы сказали, - грозно произнес он, быстро вставая и
приставляя браунинг к фетровой шляпе Хвостова, - что бы вы сказали, -
повторил он, и его резкое лицо вспыхнуло, - если бы я сообщил вам, что
здесь восемь пуль и одной из них довольно, чтобы пробить ваш грязный
мозжок? А?
Николай Иванович сидел, сложив руки на коленях, недоумевающе улыбался
и вдруг побелел в темноте, как снег. Глаза его в ужасе, казалось, хотели
выскочить из орбит. Он протянул руки перед собой, как бы отстраняя Ганса, и
пролепетал:
- Хо-хо-роший револь-вер... У вас... ка-казенный?
- Не валяйте дурака! - начал Ганс. - Если вы...
- Ка...раул!.. - взвизгнул Хвостов, но вместо крика из его горла
вырвался какой-то сип. Ганс быстро ударил его дулом в лоб. Сыщик пошатнулся
и умолк.
- Если вы, - зашипел Ганс, - скажете хоть еще одно слово - застрелю...
Сюда! - громко сказал он в сторону дров.
Дрова со стуком посыпались, и Костя бледный, держа за спиной
револьвер, подбежал к воде.
- Товарищ! - взволнованно сказал Ганс, - вот этот человек - шпион... Я
хочу, - произнес он, быстро переводя дыхание, - сплавить его на тот берег.
- Господа! Миленькие!.. - пискливо шепнул Хвостов. - Ей-богу!.. Если
я!.. Простите! Будьте такие добрые! Ради Христа! Христос не велел...
- Садитесь в лодку! - приказал Ганс, не отводя дула от сыщика. -
Скорее! Я вам не сделаю ничего, увезу вас только на тот берег, чтобы вы не
подняли гвалт... Костя, голубчик, обыщите его скорее...
Молодой человек торопливо выворотил карманы Николая Ивановича.
Записная книжка и несколько фотографических карточек исчезли в брюках
Ганса.
Хвостов стоял, дрожа всем телом. Он сразу как-то весь окис и
опустился, молчал и только изредка всхлипывал. Ганс связал ему руки назади
туго свернутым носовым платком и, втолкнув в лодку, схватил весла.
- Ганс! - сказал Костя, и в голосе его слышалась просьба. - Вы...
- Ничего я ему не сделаю, товарищ, - сурово ответил Ганс. - Пусть
полежит с денек в лесу...
"Дедка" проснулся, вышел из шалаша и, вздыхая, посмотрел на небо.
Кой-где блестели звезды, и бледные клочки начинающего светлеть неба тонули
в тучах. Он зевнул и обернулся к темным фигурам, возившимся у воды.
Уключины брякнули, и лодка, столкнутая Костей, заколыхалась на воде.
- Поехали, молодцы? - спросил "дедка". - Дай бог веселого пированья...
Али вы рыбу ловить?
- Рыбу ловить, дедка! - крикнул Ганс, и Костя вздрогнул, не узнав его
голоса в этом звонком, оборвавшемся выкрике. Вода зашумела под веслами, и
лодка отделилась от берега, уходя в темноту. Минуты две еще было слышно,
как брякали уключины в такт мерным, тяжелым всплескам. Затем все стихло.
Серый туман окутал реку, и с нее потянуло пронизывающей сыростью. Вода
светлела у берегов, и стальные гладкие полосы отмелей серебрились,
пронизанные черными отражениями судов, стоящих на якоре. Разноцветные точки
фонарей дрожали в воде.
И вдруг в глубокой тишине уходящей ночи гулко и отчетливо прокатился
выстрел, подхваченный эхом... Вверху на горе глухо залаяли разбуженные
собаки... И снова все стихло. Река сонно шептала у берегов, как будто
рассказывая тысячелетние были. Костя вздрогнул и опустил голову...
Ганс причалил, молча снял весла и отнес их в сторожку. Затем
встряхнулся, потянулся так, что затрещали суставы, и, не дожидаясь вопросов
"дедки" о причинах скорого возвращения, схватил Костю под руку и быстро
зашагал в гору. Выбравшись наверх, они остановились и перевели дух.
Костя поглядел на товарища. Лицо Ганса как-то посерело и осунулось, а
серые, холодные глаза ушли внутрь. Он тяжело дышал. Так они стояли с
минуту, глядя друг другу в глаза.
- Костя! - сказал наконец Ганс упавшим грудным голосом. - Вы знаете,
кто такой... Валентин Осипович Высоцкий?
- Что за штуки, Ганс, - поморщился Костя. - Говорите прямо... если
есть что.
- Петербургский провокатор! - выпалил Ганс. - Это тот самый, что
провалил в прошлом году ростовских социал-демократов!..
Костя остолбенел, и крик изумления вырвался у него:
- Провока-тор! Ганс!! Не может быть!..
- А вы слушайте!.. - продолжал Ганс тихо. - И пойдемте... Тут стоять
нельзя. Знаете - если бы мне три дня тому назад кто-нибудь сказал то, что я
вам сейчас - я без дальних околичностей закатил бы ему пощечину... А
теперь... "Всякое бывает" - сказал Бен-Акиба... Все вышло случайно... То
есть поистине все вышло чудесно... Дело было так: два дня тому назад
прихожу я к Высоцкому... У меня было дело, надо было посылать человека за
границу... Пришел, а его дома нет... Ждал, ждал... Вдруг стучит кто-то...
"Войдите"... Посыльный. - "Здесь живет такой-то?" - Здесь, мол... -
"Письмецо вам"... - Хорошо, - говорю... Ушел, письмо я сунул в карман,
Высоцкого не дождался, про письмо забыл, прихожу домой, - тут мне почтальон
приносит два письма... Но так как мне тут же надо было спешить на
организационное собрание, то я их в тот же карман сунул, сел на конку и
помчался... Дорогой вынимаю одно, читаю...
Ганс остановился и вытер вспотевший лоб. Товарищи шли быстрым, полным
шагом... Бледный рассвет застыл над городом недвижной, мертвой улыбкой.
Было тихо и пусто.
- И тут, - продолжал Ганс, - меня как будто целой крышей по голове
хватили... Там было написано вот что... оно у меня огненными буквами в
мозгу засело: - "Многоуважаемый г.Высоцкий! Настоящим имею честь уведомить
вас, что, согласно просьбе вашей, выраженной в телеграмме, назначить
свидание для переговоров о деле не раньше двух недель со дня приезда вашего
- полагаю возможным назначить таковое в субботу, 29-го сего месяца. Место и
час прихода вашего будьте любезны заблаговременно сообщить письмом в
Управление, с указанием какого-либо отличительного знака, по коему наш
агент мог бы вас узнать. По приходе он скажет вам следующее: "Барсов".
Примите уверение в совершенном почтении, Барсов"... И вот, пока я читал, я
еще думал, что эти карбонарские приемы относятся к какому-нибудь нашему
делу, мало ли что может быть... А подпись жандармского ротмистра меня прямо
к земле пригвоздила... Да еще в связи с канцелярским изложением... Я ночь
не спал, все думал - как быть? Потом решил взять все на свой риск и написал
Барсову письмо, что все, мол, прекрасно и в двенадцать часов ночи я приду
туда, где мы сейчас с вами были... Я хотел таким образом попытаться узнать
кое-что... И действительно... А сегодня, то есть вчера вечером, -
поправился Ганс, - у нас было очередное заседание... Высоцкий приходит и
читает письмо, якобы от районного комитета; смысл письма таков, что к нам
приехал провокатор и что провокатор этот - вы!..
Костя застонал и схватился за голову.
- Вот! И понимаете, - что всего ужаснее - вас здесь никто не знает!..
Приехали вы с местной явкой, а Высоцкий - с партийным паролем... А? Каково?
И вчера, знаете, уж порешили вас того - убрать...
Костя вдруг опустился на ближайшую тумбу и закрыл лицо руками. Нервное
потрясение было слишком велико... Он весь содрогался от сдерживаемых
рыданий и скрипел зубами...
- Костя, да что с вами? Будьте хладнокровнее! Идемте скорее! До утра
нужно еще созвать всех и обсудить, как быть дальше! Время дорого...
Слышите?..
Ганс тряс товарища за плечо изо всей силы. Наконец тот встал и
рассмеялся хриплым, нервным смехом, вытирая глаза.
- Видите, какая скотина! - заботливо-негодующим тоном произнес Ганс. -
Он ведь переписку вел. Пари держу, что получил письмо относительно себя и
хотел след запутать, а сам еще где-нибудь напакостить... Вы вот что: идите
к Нине и Сергею, а я побегу к остальным... Сергею надо щекотать пятки,
иначе он не встанет...
- Хорошо...
- Ну, до свиданья пока... Ой, ой, вы мне руку раздавили!
- Слушайте, Ганс!.. А... тот?
- Пришлось покончить... А соберемся, скажите - у Лизы...
В небе легли розовые краски, и стало холодно. Запели петухи.
- Я сам пойду! - кричал бледный Сергей, размахивая шапкой. Глаза его
лихорадочно горели, и красные пятна зловеще алели на щеках. - Я, - он глухо
закашлялся и схватился за грудь, - я сам... кха... кха!..
- Нет! Пусть Валерьян!.. Куда вам?! Идите спать, Сергей! - кричал
Ганс. - Вы будете шуметь, разговаривать! Слышите?
- Нет! - раздражался Сергей. - Я пойду!.. Эволюция личности!..
Прохвост!..
- Сергей! Прошу вас, останьтесь!.. - решительно сказал Валерьян. - Вы
мягкий человек!..
- Боже мой! Валерьян - да идите уж вы, что ли, скорее!.. Ведь не сто
человек тут нужно... Вот деньги и паспорт на всякий случай... Впрочем,
наверно, увидимся еще!.. Нина, где деньги?..
Девушка, плотно сжав губы, молча вынула ассигнации и подала Гансу. Тот
передал их Валерьяну, который стоял, ероша обеими руками свою густую копну,
и энергически тряс головой. - Ну, жарьте!..
Валерьян вышел, плотно притворив дверь и вздрагивая от утреннего
холода в своей черной сатиновой блузе. Все в нем кипело и бурлило, как
самовар. Юноша гневно сверкал своими черными маленькими глазками,
направляясь в центр города. У подъезда гостиницы он остановился и позвонил.
Было пять часов, и солнце золотым шаром выкатилось над крышами,
позолотив куполы церквей и стекла окон. Сновали редкие прохожие, громыхали
пролетки извозчиков, выезжавших на промысел. Валерьяну отпер заспанный,
обрюзгший швейцар, окинув молодого человека подозрительным взглядом.
Революционер сунул ему двугривенный и стал подыматься вверх.
В длинных полутемных коридорах гостиницы все еще спало. Валерьян
подошел к номеру, в котором жил Высоцкий, и приложил ухо к двери. Там
слышалось ровное дыхание спящего. Где-то внизу хлопнула дверь, и кто-то
стал подниматься по лестнице. Валерьян осторожно постучал три раза и снова
прислушался. Дыхание прекратилось, и послышалось шарканье калош, одетых на
босу ногу. Через секунду чиркнула спичка и ключ повернулся в замке. Дверь
отворил Высоцкий, в одном белье, с заспанным и недовольным лицом. В зубах
его торчала папироса. Увидя Валерьяна, он прищурился и сморщился.
- Что так рано? - зевнул он. - Ну, проходите...
- Дело есть, Валентин Осипович, - глухо проворчал Валерьян, входя и
запирая дверь на ключ. Подумав немного, он вынул ключ из замка и сунул в
карман.
- Зачем вы это делаете? - размеренно спросил Высоцкий.
- Затем, чтобы нам не помешали, - слегка дрожащим голосом ответил
Валерьян. - Я пришел... ну, одним словом, не будем долго разговаривать...
Вы провокатор, и ваша песенка спета!
Что-то неопределенное сверкнуло в глазах Высоцкого. Лицо его
оставалось спокойно, но пальцы рук нервно задвигались. Он отступил в
глубину комнаты и произнес громким, сдавленным голосом:
- Вы - мальчишка и сумасшедший! Убирайтесь вон!..
- Молчать! - заревел Валерьян, и револьвер ходуном заходил в его руке.
- Сорвалось, ага! Скажите только хоть слово!..
Высоцкий покачнулся и упал вперед всем корпусом к ногам юноши. Тот
растерялся и в то же мгновение почувствовал, что падает сам. Валентин
Осипович схватил его за ноги и с силой дернул к себе. Падая, Валерьян
выронил револьвер, и началась отчаянная борьба на полу. Но молодой был
сильнее и проворнее старика. Он быстро подмял его под себя и уселся сверху,
тяжело пыхтя. Правая рука его шарила по полу, отыскивая упавший браунинг.
Наконец полированная рукоятка попала ему в руку.
- Слушайте! - сказал Валерьян. - Я сейчас убью вас!.. Но скажите,
откройте мне душу предателя!..
Высоцкий лежал, запрокинув голову, и широко раскрытые глаза его
вертелись во все стороны. Тонкая кровяная струйка стекала по виску,
оцарапанному при падении.
- Я дам вам тысячу рублей... - с трудом, наконец, прохрипел он, так
как левая рука молодого медвежонка лежала на его тонкой, жилистой шее. -
Слышите?! Пустите меня!.. Когда я был... слушайте... я вам расскажу!.. в
группе старых... народовольцев...
- Эволюция личности, да? - злобно прошипел Валерьян, плохо соображая,
о чем говорит Высоцкий. - Подленькая натура у вас, это будет вернее!..
- Вы, вы знаете... правду? - захрипел Высоцкий. - Кто вы - черт вас
побери с вашим добром и злом? Пустите меня, паршивый идеалист!.. Вас
повесят, слышите вы? Фарисей!..
Сиплый полувизг, полукрик клочками вылетал из его сдавленного горла.
- Застрелитесь сами?! - предложил вдруг Валерьян, красный, как пион.
- Сам?? - Пустите меня! - слышите? Ради матери вашей!..
Валерьян отвернул голову и выстрелил не глядя куда... Эхо зарокотало в
коридоре, и тело лежащего вздрогнуло под рукой Валерьяна. Пороховой дым
заклубился по комнате... Юноша выскочил и бросился бежать, сломя голову, по
лестнице вниз. Она была пуста. Весь дрожа, улыбаясь бессознательной,
плачущей улыбкой, Валерьян вышел на улицу и крикнул извозчика.
Через час он был на конспиративной квартире.
Подземное. Впервые под заглавием "Ночь" - в журнале "Трудовой путь",
1907, Э 5.
П.С.Р. - партия социалистов-революционеров, сокращенно эсеров.
Эсдеки (сокращ.) - социал-демократы, члены РСДРП.
Уврие (франц. ouvrier) - рабочий.
Гектограф, мимеограф - копировальные аппараты, при помощи которых
размножали рукописный или машинописный текст.
Бунт - здесь: груда товара.
"Кавказ и Меркурий" - название русского пароходного общества конца XIX
- начала XX века.
Ротмистр (устар.) - чин в кавалерии, равный пехотному капитану. Здесь
жандармский чин.
Екатеринослав - прежнее (до 1926 г.) название Днепропетровска.
Бен-Акиба (Акиба Бен Иосиф, I век н.э.) - еврейский ученый и
политический деятель.
Карбонарские - от карбонарии (итал. carbonaro) - угольщики. Тайное
политическое общество в Италии, в начале XIX века боровшееся против
владычества французов, за воссоединение Италии.
Ю.Киркин
Last-modified: Mon, 26 May 2003 05:50:04 GMT