Александр Александрович Фадеев. О бедности и богатстве
---------------------------------------------------------------------
Книга: А.Фадеев. Собрание сочинений в трех томах. Том 1
Издательство "Художественная литература", Москва, 1981
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 13 сентября 2002 года
---------------------------------------------------------------------
Этой осенью исключили мы из партии Николая Камкова, работника по
лесному делу.
Отец его, лесничий Иван Степанович Камков, был в свое время человек
богатый, имел большую заимку и дом по соседству с нашим селом Утесным, где
теперь колхоз "Красный партизан". Заимку забрали мы у них только в 1922
году, когда закрепилась в нашем крае Советская власть. А самого старика не
тронули за то, что в годы войны прятал у себя партизан и славился в крае как
ученый лесовод.
Исключили мы Николая Камкова за пьяный дебош в колхозе. Приехал он
осенью на побывку к отцу - отец и сейчас лесничествует в наших местах - и
как раз попал к празднику распределения доходов. И тут это с ним случилось.
Когда стали разбирать эту его историю, вызвали и нас, выходцев из села
Утесного, членов партии, разбросанных по краю. Николку в юности нашей все мы
хорошо знали и верили ему, а после гражданской войны потеряли его из виду. А
тут мы увидели, что и раньше нельзя было верить ему, и даже удивились, как
по тем временам могли мы ошибаться в людях и как такой человек до сих пор
продержался в партии.
В прошлое время образование нам было недоступно, и очень пленяло нас,
мужицких детей, что сын известного всему краю ученого барина, Николка
Камков, водится и дружит с нами.
Как только приедет он на побывку из школы, сейчас ружье за плечи - и к
нам. И уж целые недели и месяцы с нами. Вместе и на поле, и по рыбу, и на
охоту, и на вечерку, и из одной миски едим, и одежду он носит такую же, как
мы.
По праздникам ходили мы иной раз стенка на стенку, - один край у нас
был бедняковский, а другой богатенький, - и всегда, помню, Николка Камков
был с нашим, с бедняковским. Он и в юности был большой, грузный; брови у
него были густые, голос как из трубы. Валит, бывало, всех подряд, пока не
соткнется с Мельниковым сыном Алексашкой Чикиным. Тот был ловкий, быстрый и
глазом и на руку, и чистый зверь. Уж если изловчится ударить, бил в самые
страшные места и без пощады. Бились они едва не по часу, потом Камков первый
протягивал руку.
- Хватит. Уважаю, - говорил он.
- То-то, барин! - смеялся Алексашка. - Да уж если по чести, я и сам не
против.
Был еще у нас такой мужичок, Гурьев Антон, бродячий человек, еще по тем
царским временам не признававший ни бога, ни попов. Не было у него никакой
скотинки, даже птицы, - изба, чуть прикрытая соломкой, без всяких пристроек
и загорожи, стояла одна на самом краю.
Работы он никакой не признавал. "В том одном, - говорил он, - я с
господом богом нашим Иисусом Христом согласен", - и целыми месяцами не было
его в селе. Работала одна, без кровинки в лице, работала и на чикинских и на
камковских землях, жена его, а детишки его - была их тьма - побирались.
Вернется, бывало, Гурьев Антон с бродяжничества своего, ходит по селу
чуть не в чем мать родила, голова без шеи, прямо на плечах лежит, тулово
короткое, ноги длинные, лицо в рыжих клоках, важное - и все болтает.
- Придет скоро великое поравнение людей. Готовьтесь!
- Какое такое поравнение, Антоша?
- Имущество хозяев земли делить будем поровну.
- Да нешто на всех хватит? Людей на земле, поди, не мене, чем звезд на
небе.
- На одежду, на питание хватит, а там будем все жить по-бедняковски, -
важно говорил он.
С этим Антошкой Гурьевым больше всего и дружил Николай Камков,
частенько у него и ночевал под стрешками на чердаке. Напьются, бывало, оба,
сидят, свесив ноги с избы. Антошка невесть что несет, а Камков обнимает его
и поет, весь в слезах:
...Россия, нищая Россия,
Мне избы бедные твои,
Твои мне песни ветровые,
Как слезы первые любви.
А и в самом деле, убогое было село наше! От железной дороги двести
верст, кругом тайжища, болота. Месяцами сидели без керосина, без соли. В
праздник под вечер идешь с охоты, подойдешь к парому, а за рекой стон стоит
над селом, - так много пьяных. Детишки лет по пяти - и то любили играть в
пьяниц.
И много было у нас нещадной бедноты в селе Утесном: Блинковы, Комлевы,
Анчишкины, - да разве перечислишь нас всех, людей великого труда, горькой и
злой жизни. Но была и у нас своя тайная гордость за то, что своими руками
проложили мы дорогу сюда, раздвинули эти страшные леса, подняли горькую эту
землю, несчетно побили лютого зверя и сохранили совесть и пламя в сердце.
И когда вернулись с германского фронта первые наши солдаты-большевики,
поняли мы, что заслуживаем лучшей доли на земле.
В гражданскую войну большая часть села нашего пошла в партизаны. Пошли
мы все - Блинковы, Комлевы, Анчишкины, - несть нам числа. Пошел и Гурьев
Антон. Пошел с нами и Николай Камков. Уже вот сейчас, когда разбиралось дело
Камкова, вспомнили мы, старые бойцы, что были у них, у Гурьева да у Камкова,
и тогда свои заскоки.
Займем, бывало, усадьбу, мельницу, станцию, Гурьев кричит:
- Попалить все к чертовой матери!
Скажут ему:
- Зачем палить? Это все мы сами сделали, это все наше. Разъясни ему,
Николай, раз ты образованный человек при трудовом крестьянстве.
А Камков задумается, говорит:
- А может, он и прав? Зачем нам все это? Я, - говорит, - на себе
испытал, что такое богатство и сколь от него вреда на земле.
Гражданская война многих из нас поставила на настоящий путь. Как
вспомнишь славных боевых товарищей-друзей, где они, - а уж это все большие
работники, знатные люди, люди с образованием. Колхоз мужики ставили уже без
нас и бились не хуже, чем мы в гражданской войне. Когда сковырнули Чикиных,
долго еще мешали жить их последки. А сколько горя хватили, пока научились
честно работать в колхозе на всех и на себя! Ведь столько отравы оставалось
еще в душе у каждого от старого времени.
И кто же оказался среди ненавистников колхоза нашего "Красный
партизан"? Да Гурьев Антон! Может быть, он к тому времени в хозяйстве
оперился и было ему что терять? Нет, все такая же стояла его изба, и работы
он по-прежнему никакой не признавал, и сам он остался, как был. Старшие
сыновья и дочери от него отложились и ушли в колхоз, а жена его, мытарша,
померла, и взял он из неизвестных мест раскулаченную вдову с четырьмя
детьми. Борода его, торчащая клоками, как у пса, поседела, и в глазах
родилась злость. Целыми днями ходил он из избы в избу и говорил прибаутками:
- Здорово, работнички на Советскую власть! Наработались всласть, а в
брюхо нечего класть?
В первые, трудные годы были люди, что слушали его, а потом дела
переменились. С тех самых статей, что в старое время всегда были для нас
несчастьем, открылось в колхозе новое богатство - липовый мед с непроходимых
лесов наших и рис, тяжелый и белый, как сахар, с наших болот. И тут народ
повеселел. Как раз совпало так, что кончился постройкой тракт, что связал
наше село Утесное с железной дорогой и с морем. И стала черная, мокрая наша
земля творить чудеса.
Пропал как-то Антон Гурьев на месяц, вернулся, и все так и ахнули, у
нас уже школу-десятилетку построили, а он, бродячий человек, привез с собой
попа.
- Раз я в бога уверовал, - говорит, - имею я право церковь распечатать
(церковь уже лет восемь стояла заколоченная). А божьего человека привез я
вам для совести, чтобы совесть имели. Вот услышите из уст его, какому
братству учил нас господь наш Иисус Христос!
Но поп на другой день сбежал. Надул его Гурьев: сказал, что зовет по
приглашению верующих, а верующие ответили, что бог - он и так все видит и
слышит.
В тридцать четвертом году вышел наш колхоз на третье место в области. И
вдруг засияли на весь край имена наших людей. И не то было знаменито, что
вновь прославились старые бойцы, а знаменито было то, что новые люди вышли
из самой неведомой глуби, из самых безвестных фамилий, ничем не славившихся
на селе ни в старое время, ни в годы гражданской войны, ни после.
Дед Максим Дмитриевич Горченко, о котором и в старое-то время не все
знали, жив ли он или уже помер, дед, весь век просидевший в своем хозяйстве
возле десяти гнилых колодок, вдруг несметно снял меда с колхозного улья и
был назначен инспектором над всей пасекой. Агафья Семеновна Блохина,
бригадирша, - эту фамилию даже я в старое время не слышал, - дала со своего
участка на болоте столько центнеров доброго риса, что по науке это никак не
выходило. А надо знать, что перед тем ушла она от мужа, прогульщика и
пьяницы, с грудным ребенком. И столько было молока в могучей груди ее, что
за год этот выкормила она не только своего, а и ребенка больной соседки.
И много их таких, больших и малых, поднялось у нас на селе в тот год. А
там уж пошли расти просто люди-красавцы. Главная красота их в том, что
красуются они друг перед другом трудом своим, и думают за всех, и уважают
друг друга за труд и ум. И ничего на свете уж не боятся эти люди.
Да и по внешности жизнь стала краше. Стали носить наши девушки башмаки
на высоких каблуках. Стали завозить к нам в село костюмы с галстуками,
велосипеды, патефоны, радиоаппараты, книги, игрушки для ребят - все то, что
не есть главное в жизни, а украшает ее.
Тогда Гурьев Антон запел уже по-другому.
- Ага, разбогатели, - говорит, - колхознички? Забыли про равенство и
братство? Люди, - говорит, - должны быть все равны, а вы что делаете? Вы вон
в пиджаки позалезли, а я в драных портах хожу!
Скажут ему:
- Кто ж тебе виноват? Иди работай с нами, и воздается тебе по труду
твоему.
А он аж зубами ляскает от злости. Стали смотреть на него, как на
блажного.
И вот осенью тридцать пятого года, в год самого лучшего урожая у нас,
появился в селе Николай Камков. Давненько его не видели, работал он все годы
где-то не в нашем крае. Знали все, что человек он партийный, работает по
лесному делу, и обиделись на то, что не остановился он ни у кого из
колхозников и даже у отца не стал жить, а влез, по старой памяти, на
чердачок к Антону Гурьеву.
Что их связывало - неизвестно, но все дни до праздника ходили они под
сильными парами. Камков весь опух, и вид у него был какой-то потерянный.
Председатель колхоза нашего, Петр Федорович Блинков, рослый мужик,
хорошей кости и красивый с лица, умный и прямо бешеный в работе - в колхозе
его зовут "царь Петр", - встретил их как-то на улице.
- Что ты, - говорит, - Николай Иванович? Али что потерял?
Тот посмотрел на него из-подо лба, говорит:
- Молодость свою ищу, не видал ли?
- Каждый, брат, молод настолько, насколько он себя чувствует, -
засмеялся царь Петр. - Я вроде и постарше тебя, а все молодею, а тебя вон в
какую дряхлость кинуло!
- Да, я вижу, здорово вы все зажирели тут.
Ответ такой задел нашего царя Петра:
- Как это прикажешь понять?
- А так... Тоже, поди, патефончик завел?
- А что ж? У покойной мамаши твоей даже фортепьяно водилось, да только
нас, мужиков, туда не пускали.
- Слыхал? - спросил Камков у Гурьева.
Тот так и зашелся.
- Они, - говорит, - на этих штучках всю душу свою проиграли!
- Нет, - говорит царь Петр, председатель колхоза нашего, - душа наша
беспроигрышная, ей цены нет. А вот у вас вместо души - винный пар, вам бы
проспаться.
На колхозный обед пришел Камков без Гурьева, совсем уже пьяный.
Сначала, как полагается, премировали народ и были речи, и очень все
волновались. А потом уж народ подъел, подпил, и пошли пляски, и стало
весело. Видно, и Камков хватил какой-то лишний стаканчик, тут из него и
прорвалось. Встал он над столом, грузный, глаза дикие, волосы, как на
медведе, и начал кричать:
- Танцуете?! А Гурьева Антошку в курной избе держите? Бедняцкую совесть
свою в курной избе держите!
Сначала было не поняли его, видят - кричит пьяный человек. А потом дед
Максим Дмитриев Горченко, что сидел с ним по соседству, обиделся.
- Стыдно, - говорит, - тебе, Николай Иванович, кто же его в курной избе
держит? Он сам сидит! А душа у него давным-давно кулацкая, коли не хуже.
Какая же бедняцкая душа может быть в дармоеде?
- Ага, дорвались до хлебца! Сыты стали? - ревел Камков.
Царь Петр по горячности своей не выдержал да как закричит на него:
- Ты с чьего голоса поешь? Такие песенки только троцкисты-бандиты поют!
Не у них ли научился?! Ты небось хотел бы, чтобы мы всю жизнь голодные
сидели? Да чтобы всю жизнь на душе у нас мрак был, а ты тем бы любовался?
Камков к нему драться.
Стали унимать Камкова, а к нему подступиться нельзя.
- Выходи, - кричит, - на одну руку! Зови сюда Алексашку Чикина, стенка
на стенку пойдем! Зови его сюда, он по людям соскучился! Он теперь самый
неимущий!
Когда он эту фамилию назвал, сразу все притихли: еще как раскулачивали,
Алексашка Чикин убил секретаря комсомольской ячейки и бежал, и до сей поры
не было о нем ни слуху ни духу.
Пока крутили Камкова, Сергей Максимович Горченко, председатель
сельского совета нашего, смекнул послать людей к Гурьеву в избу, и там у
него на чердаке обнаружили мертвецки пьяного Алексашку Чикина. Был он весь
грязный, в коросте, в ужасной бороде: никакого человеческого облика в нем
уже не было.
Когда исключали Николая Камкова, все время мы говорили: вот
интересовался человек не нами, людьми, а бедностью нашей, в слезах и стихах
воспевал ее. А как стали мы правомочными и полноправными на земле, рухнул
весь его интерес, и он нас возненавидел, и сам опустился до зверя.
Last-modified: Mon, 23 Sep 2002 11:37:38 GMT