Михаил Савеличев. Тигр, тигр, светло горящий! --------------------------------------------------------------- © Copyright Михаил Савеличев Email: mikhail@meprt.ru Ў mailto:mikhail@meprt.ru Date: 15 Sep 1998 Роман номинирован в литературный конкурс "Тенета-98" http://teneta.ru Ў http://teneta.ru --------------------------------------------------------------- (фантастическая повесть по мотивам стихов Редьярда Киплинга, Уильяма Блейка и Юрия Шевчука) СОДЕРЖАНИЕ ПРОЛОГ. НАЙДЕНЫШ. ТИТАН (ВНЕШНИЕ СПУТНИКИ), сентябрь 24-го. ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПИСАТЕЛЬ. ПАЛАНГА, ноябрь 69-го ГЛАВА ВТОРАЯ. ЖУРНАЛИСТ. ПАРИЖ, октябрь 57-го ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ГУРМАН. ПАЛАНГА, ноябрь 69-го ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ЖЕЛТЫЙ ТИГР. ПАРИЖ - ПРЕТОРИЯ, октябрь 57-го ГЛАВА ПЯТАЯ. ФИЛОСОФ. ПАЛАНГА, ноябрь 69-го ГЛАВА ШЕСТАЯ. ЛЮБОВНИК. ПАРИЖ, октябрь 57-го ГЛАВА СЕДЬМАЯ. КНИГОЧЕЙ. КЛАЙПЕДА - ФЮРСТЕНБЕРГ, ноябрь, 69-го ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ИСТОРИК. ПАРИЖ, октябрь 57-го ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ПАТРИОТ. КЛАЙПЕДА - ПАЛАНГА, ноябрь 69-го ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ДЕСАНТНИК.ЕВРОПА (ВНЕШНИЕ СПУТНИКИ), октябрь 57-го ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ПРЕСТУПНИК. ПАЛАНГА-ЕВРОПА (ВНЕШНИЕ СПУТНИКИ), октябрь 57-го - ноябрь 69-го. --------------------------------------------------------------- То был Золотой Век, время накала страстей и приключений, бурной жизни и трудной смерти... но никто этого не замечал. То была пора разбоя и воровства, культуры и порока, столетие крайностей и извращений... но никто его не любил. Альфред Бестер "Тигр! Тигр! " Уходят в последнюю осень поэты И их не вернуть - заколочены ставни. Остались дожди и замерзшее лето, Осталась любовь, да ожившие камни. Юрий Шевчук Пролог. НАЙДЕНЫШ. Титан (Внешние Спутники), сентябрь 24-го.  Родина! Еду я на Родину! Пусть кричат - уродина! А она нам нравится, Хоть и не красавица, К сволочи доверчива, Ну а к нам, тра-ля-ля, Эй, начальник! Ю. Шевчук После целой вечности тишины зазвучал голос штурмана-радиста: - Капитан, Оранжевая Лошадь передает "мэйдэй". Передача автоматическая. По другим каналам Титан-сити полнейшее молчание. - Мне это напоминает Хиросиму. Свяжись с командованием и начинай прокладку курса. Идти придется видимо нам, мы ближе всех. "Кочевник" дрейфовал в делении Кассини в двух мегаметрах от Кольца "А", в глубоком тылу Внешних Спутников, недоступный чужим радио- и гравилокационным станциям, обильно посеянным на пастбищах Сатурна. Мертвые безымянные глыбы Колец были хорошим укрытием для патрульного корвета в мире, стоящем на грани войны между Планетарным Союзом и Спутниками. Помолчав, Попов спросил: - Это война, Фарелл? - Не знаю, Игорь, не знаю. Поднимай всех по тревоге. Война! Фарелл Фасенд не верил, что война начнется. Сколько раз казалось, что она неминуема, что будет сделан последний роковой шаг и мир сойдет с ума. Оберонская трагедия, дуонский конфликт, заложники на Амальтее и многие другие фитили и запалы войны, принесшие такие жертвы, каких не знали войны прошлых столетий, и все-таки пока не ввергнувшие Систему в глобальный кошмар. И каким может быть этот кошмар пока не знал никто. Только в фантастических фильмах можно было посмотреть на феерию звездных войн: лучи лазеров, абордажи, взрывающиеся корабли и даже планеты. На это хорошо смотреть в уютном зале, сопереживать положительным героям и ненавидеть плохих. А кто в жизни плохой или хороший? Планетарный Союз или Внешние Спутники? Венера, Марс, Земля или Титан, Амальтея, Европа, Ганимед и иже с ними? Колоссальный межпланетный Конгломерат, хищник, в свое время поглотивший Землю и теперь распространивший свое влияние во вне, пожирающий все и вся, перемалывающий людей, их знания, таланты, чувства и судьбы в эфемерную муку под названием "власть", или Внешние Спутники, когда-то филиал, а теперь самостоятельное образование, не менее хищное и жестокое, чем родитель? Кто победит в этой схватке за место под Солнцем? Да и будет ли здесь победитель? И что самое страшное в глобальной войне - ты никогда не сможешь остаться в стороне. Ты можешь ненавидеть войну, ты можешь ненавидеть и презирать тех, кто ее развязал, и тех, кто орет о том, что как хорошо мы сделали!, но тебе придется сражаться на той или иной стороне. И ты даже не можешь выбрать себе эту сторону - ты принадлежишь ей в силу своего рождения или местожительства. Да и какой смысл выбирать? Один другого стоит и один не лучше другого. Сообщение с командного пункта несколько успокоило команду корвета. Теодор Веймар уверил, что боевых действий никто не объявлял и не начинал, и ядерной бомбардировки Титана не было. Скорее всего, там произошла какая-то местная авария или тамошние связники прохлопали вспышку на Солнце, погасившую все их радиоисточники. Командование приказывало "Кочевнику" направиться к Титану и оказать возможное содействие, не поддаваясь на провокации (Фарелл усмехнулся - более глупого и противоречивого приказа он в жизни не получал). Заработали двигатели. Снявшись с орбиты, "Кочевник" пошел навстречу славе и бесчестью. Сменился масштаб развертки и на Сетке стало видно все семейство Сатурна. Терминал, надетый на глаза и создающий у пилота иллюзию свободного парения в космическом пространстве, со всеми вытекающими из этого последствиями в виде различных фобий, не передавал никаких естественных красок - все было условно, как в мультфильме: гигант был зеленым, его пересекали розовые полосы Колец, а по периферии бежали красные спутники. Авангард, да и только. Хотя это было одной из рекомендаций психологов, ставящих таким образом перед океаном подсознания пилота шлюз условности текущих впечатлений. Но любители острых ощущений могли перейти и на более реалистичные картинки. Фарелл к ним не относился. В рубке находились те, кто там должен был быть: командир Фасенд, штурман Попов и второй пилот Кевин Лец. Бор-инженер Вольдемар Трубецкой и бомбардир Стивен Найт готовились к высадке в зону вероятного бедствия. Патрульный корвет не был приспособлен ни для каких спасательных операций. Оружие не может лечить. Его емкость не позволяла взять на борт больше двух дополнительных людей, энерговооруженность была слабой, как у всех "призраков", и он не мог усмирить даже маленький вулкан. В чрезвычайных ситуациях вся надежда была только на людей, на экипаж. Плохо было и то, что они не представляли с чем столкнуться в Оранжевой Лошади. Официальным названием столицы Титана (и всех Внешних Спутников) было - Титан-сити. Но в начале освоения спутника на ТВФ был запущен рекламный ролик, агитирующий наниматься на работу в шахты Титана и утверждающий, что там есть все то же, что и на Земле, за исключением перенаселенности, нищеты и лошадей,. А какой-то пионер-старатель, обалдевший от открывшегося его взгляду внеземного пейзажа в оранжевых тонах, бормотал глупую фразу: "Если лошади здесь есть, то они оранжевые". Как и всякое глупое прозвище оно прижилось и даже в официальных хрониках Титан-сити порой именовали Оранжевой Лошадью. Он представлял собой стандартный купольный город-шахту с защитными силовыми экранами, собственной атмосферой и поверхностным поселением. Располагался он в экваториальной зоне этого гиганта среди спутников, превосходящего по размерам Меркурий, а по массе - Луну, который оказался просто нашпигован урановыми рудами, редкоземельными металлами, золотом. Собственная плотная атмосфера и слой льда, покрывающий всю его поверхность делали Титан наименее доступным спутником, но именно с него Директорат начал освоение Внешних Спутников, сделав его плацдармом для завоевания Дальнего Внеземелья. Оранжевая Лошадь поставила свой стойло на богатейшем месторождении золота и редкоземов. Вниз от города устремлялись шахты, прорезая слой льда, жидкой воды и вгрызаясь в металлическую кору спутника. Население его составляло 250 тысяч человек и просто страшно было подумать о том, что могло случиться с ними, с городом, имеющим неограниченное количество воды, кислорода, совершенные машины и просто прорву даровой энергии. Город молчал. "Кочевник" по спирали сблизился с Титаном и вошел в атмосферу над экватором. Пройдя над грядой Гимаранса, соскользнув к Красному Плато и идя в километре от поверхности, в 20. 37 по бортовому времени патрульный корвет вышел к Оранжевой Лошади (Титан-Сити). Сначала Фареллу показалось, что с городом все в порядке. Как стоящий на самом виду предмет не замечается даже внимательным взглядом, так и величайшая катастрофа в истории обживания космического пространства поначалу выпала из поля зрения экипажа "Кочевника". Все было как обычно, такое знакомое по телепередачам, фотоснимкам и собственным впечатлениям - колоссальный круг зеленовато-белого цвета среди вечных, суровых, оранжевых льдов Титана, непохожие на земные ни цветом, ни видом, ни необозримостью. Абсолютно чужой мир, окруживший цитадель человечества в системе Сатурна. Город не напоминал крепость - слишком высокими, тонкими и хрупкими были спицы тысячеэтажников, не выдержавших бы при осаде попадания и пятидесятифунтового ярда из чугунной мортиры. Слишком буйна и необузданна была зелень, захватившая все свободное пространство купола и не оставившая места для площадей под парады в мирное время, и под орудийные расчеты в военное. Слишком пестро и заметно было это место на ледяном животе планеты (не спутника! ), и пестрота эта не оставляла ни какого сомнения у планеты - кто же враг ее. Город не мог защитить себя и от ядовитой атмосферы и от сжигающего мороза. Его защищал купол. И вот его-то и не было. Внутри у Фарелла оборвалось. Мужчины, женщины, дети. Холод. Воздуха нет. Здесь не нужны спасатели. Их присутствие тут так же излишне, как присутствие реанимационной бригады врачей на кладбище. На самом большом кладбище во Вселенной - 250 тысяч замерзших мумий. Все молчали. Капитан и бомбардир воевали в свое время - Луна, Рея, безымянные астероиды. И там тоже была смерть, кровь. Другие члены экипажа "Кочевника" пришли в Патруль из "кадетки" и войны еще не видели, но каждый понимал, что если война в Системе начнется, то гибель этих людей будет лишь небольшой частичкой общего горя, общих потерь, которые еще выпадут на долю людей. Природа более милосердна, чем люди. Тайфуны, ураганы, землетрясения, цунами жнут человеческие жизни, но это кровавая жатва не имеет последствий. В людских же катаклизмах кровь порождает еще большую кровь. - Садимся, - заставил себя приказать Фарелл. - Шахты, - подсказал Лец. - Кессонные камеры, - добавил Попов. Да, правильно. Все не могли погибнуть. Рабочие смены в шахтах здесь и за чертой Титан-сити, кессонные камеры, выпускающие экскурсии на лед и множество других случайностей, которые могли помочь людям выжить, когда отсюда улетучились тепло и воздух. Надо только их найти, найти как можно скорее. И нужна помощь. Срочно. - Лец, садимся у третьего причала. Игорь, дай срочно связь с базой. - Сэр, они сами вызывают нас. Фарелл, удивившись оперативности штаба, переключил канал. Это был Веймар. - Докладывайте. Фарелл доложил обстановку. - Нам необходима помощь. В шахтах наверняка остались люди. Может быть кто-то из населения уцелел в кессонах или попрятался опять же в шахтах. Мы причалили на "тройке" и собираемся... - Фарелл, - прервал его Веймар, - приказываю вам срочно покинуть Титан и прибыть на базу Спутник Четырнадцать. - Но почему?! - Семь минут назад Внешние Спутники объявили войну Союзу. Официальная причина - уничтожение Союзом Титан-Сити. А там вы еще болтаетесь! - внезапно сорвался на крик Железный Тео. Внутри у Фарелла все заледенело. - Сожалею, сэр, но не могу исполнить ваш приказ. Мы остаемся. Веймар минуту помолчал, переваривая услышанное. Внезапно Фареллу стало его жалко. Так порой чувствуешь жалость к своему злейшему врагу, когда он лежит у твоих ног и ты готовишься нанести последний удар... и не можешь. - Штурман Попов! - Слушаю, генерал, - отозвался Игорь. Он понимал, что ему сейчас будет приказано. - Приказываю Вам арестовать капитана корабля "Кочевник" Фарелла Фасенда. Вы временно назначаетесь капитаном. Исполняйте этот и предыдущий приказы. - Сожалею, сэр, но не могу исполнить ваш приказ. Генерал, если бы вы были на нашем месте... - Я врагу бы не пожелал быть сейчас на вашем месте, - зловеще ответил Тодор Веймар и отключился. Третий причал располагался в северо-западной части города. Здесь не садились танкеры с водой и грузовозы, привозящие провизию, технику и нагружавшиеся сырьевыми полуфабрикатами - для столь маленького причала они были слишком велики. Сюда прибывали небольшие пассажирские корабли, совершавшие рейсовые полеты по Титану и соединявшие поселения-шахты, разбросанные по всей поверхности спутника со столицей. Отсюда ремонтные бригады разлетались по "деревенькам", как их называли по-русски, для текущего осмотра и ремонта шахтодобывающего оборудования. К этому же причалу налетали многочисленные семейства "деревенских", чтобы шумной ордой прокатиться по Оранжевой Лошади, смести все нужное и ненужное в магазинах, разгромить пару баров и парикмахерских, поточить лясы с городскими, выставляя при этом напоказ свою деревенскую гордость, а в глубине души завидуя городским и в который раз напоминая себе по прилету домой намылить мужу шею, чтобы активнее пробивал перевод в Титан-сити из этой богом забытой дыры. К вечеру волна откатывалась, унося с собой многочисленные рюкзаки, чемоданы, сетки, авоськи, баулы, коробки, портфели, узелки. И продавцы, парикмахеры, бармены, городские домохозяйки облегченно вздыхали после столь насыщенного дня. Теперь причал стоял пустой и было непонятно - то ли рейсовики еще не успели прибыть и катастрофа произошла до начала дневных полетов, то ли они уже начали эвакуацию населения и "Кочевник" включится в уже идущую спасательную операцию. Найт и Трубецкой вышли из "Кочевника" и зашагали по силиконовым плитам космодрома к черному куполу кессонной камеры с гигантской белой цифрой "3" на фронтоне. Силовой купол должен был разрезать камеру пополам, возвышаясь над ними гигантской синей стеной. Но теперь, когда его не было, кессон сиротливо торчал на краю посадочного поля и сразу за ним начинался город, который сейчас представлял странное и жутковатое зрелище. Наверное так выглядела Атлантида сразу после погружения на дно морское - абсолютно целые белокаменные здания, дороги, деревья, трава, тонущие в зеленом мареве воды и снующие над всем этим любопытные рыбы. Рыб здесь не было, но веретена тысячеэтажников посреди оранжевых льдов, изломанных выпирающими из беспокойных недр планетоида острыми скалами, и упирающиеся в черное неземное небо, прочерченное кольцами Сатурна, являли собой апокалипсическое зрелище, от которого в груди разливалось неприятное чувство страха. Грузовой шлюз был заперт и Стивен облегченно вздохнул. Если там кто-то есть то они должны быть живы. - Пройдем через таможню, - предложил Вольдемар. - Согласен. Они обогнули купол и остановились перед дверью таможенного помещения с угрожающей надписью "Посторонним вход воспрещен! ". Замок был закодирован и пришлось с ним немного повозиться, прежде чем он соизволил слушаться командам. Для этого Вольдемар основательно раскурочил блок идентификации подвернувшейся железякой и замок теперь мог принять за "своих" даже вставшую на задние лапы дворнягу. Дверь уползла в паз и космонавты вошли в шлюз. Вход закрылся и заработал компрессор, нагнетая в шлюз воздух. Стивен стал отсоединять шлем, но Вольдемар остановил его и этим спас ему жизнь. Распахнулся внутренний вход и их буквально вынесло из шлюза - воздух устремился в атмосферу Титана и выпал голубоватым снегом на металлические стенки коридора. Внутри царила смерть. Везде горел свет. Они шли по коридорам через приветливо распахнутые шлюзовые двери и спотыкаясь на комингсах, изредка натыкаясь на чьи-то замерзшие трупы. Эти люди в форме пограничной службы либо лежали, либо сидели на полу, прислонившись спиной к стене. На одних лицах замерзло выражение недоумения, удивления, другие были искажены страхом. Рты застыли в криках и можно было видеть языки, покрытые белым налетом инея. Кессон от шлюза, выходящего на причал, до городского шлюза пронизывал широкий коридор. Прибывающие или убывающие проходили в нем досмотр, инструктаж, могли даже что-то купить в киосках и автоматах, установленных там же вдоль стен, сиявшие рекламой о самых низких ценах и самых качественных товарах и буквально ошеломлявших "деревенских" россыпью очень красивых, но абсолютно ненужных безделушек. Факт покупки Манхеттена за стеклянные бусы здесь никого не удивлял. От "базара" (как его звали пограничники) ответвлялись служебные коридоры, по которым сейчас и шли космонавты. Стивена удивляло то, что не сработала система аварийной герметизации. Причальный шлюз был заперт хорошо, значит что-то случилось с городским. - Надо осмотреть базар, - предложил он Трубецкому. - Хорошо, - согласился тот, поняв ход мыслей бомбардира. Пройдя по указателям, мимо тел еще трех пограничников, они уткнулись в дверь с надписью "Зона досмотра". Дверь для двоих была узкой и Стивен пропустил Вольдемара вперед, задержавшись, разглядывая коридор. Трубецкой до службы в Патруле учился в Бернском университете на факультете прикладной математики. Однажды, случайно попав на биофак, он угодил на просмотр учебного фильма, поразивший его. Показывали муравьев. Он не уловил ни что это были за муравьи, ни где они жили. Они куда-то шли, то ли перебирались на новое место жительства, то ли ведя кочевую жизнь. Они шли, пожирая все на своем пути, оставляя после себя в джунглях широкую, хорошо утоптанную колею, шли, пока не натыкались на ручей. Ни на секунду не останавливаясь, передовые отряды смело шагали в воду и за ними следовали другие, и еще, и еще миллионы этих насекомых. Тысячи их уносились водой, тысячи тонули, но они продолжали идти, пока ручей не перекрывался живым мостом, по которому спокойно переходили это препятствие муравьи, волокущие королеву и личинок. Вольдемара поразил этот пример несокрушимости жизни, пробивающей себе путь даже в самых непригодных для ее существования условиях. И еще, конечно, сила инстинкта, заставляющая жертвовать собой во имя следующих поколений. В человеке этот инстинкт, к сожалению, уже давно не играет ведущей роли. Самопожертвование у нашей расы не в цене. У нас совсем другой основной инстинкт, инстинкт самосохранения, который, несмотря на свою кажущуюся полезность и обоснованность, оказывается более губительным для нас, чем самопожертвование - для муравьев. На базаре, также как и везде, горел тусклый аварийный свет. Сквозь наполовину задвинутые ворота шлюза просачивались не менее тусклые оранжевые лучи. Освещение скорее скрадывало открывшуюся картину, к тому же многое тонуло в густых тенях и это было милосердно. Вольдемар не сразу понял, что заклинило ворота. Он водил своим фонарем из стороны в сторону, пытаясь разобраться в случившемся, но узкий луч света выхватывал очень небольшие куски этой кровавой мозаики, а когда картина сложилась уже в голове, разум все еще отказывался в нее верить. Очнулся он только в коридоре, видя лишь озабоченное, но такое живое лицо Найта, и опираясь о дверь, чтобы не упасть. - Что там такое?, - спросил Стивен. "Люди-муравьи". - Лучше тебе туда не входить, - посоветовал Вольдемар и, оторвавшись от двери, побрел по коридору. Стивен подумал и согласился с Трубецким. Лучше ему туда не заглядывать. Сегодня он уже достаточно повидал, к тому же, не случайно великий Лао-Цзы писал: "Они соблюдали спокойствие. Спокойствием проясняли влажное зеркало перемен. Следуя Дао, не имели желаний. Учили блаженству бездействия". Стивен пожал плечами и пошел вслед за Трубецким спокойный в блаженстве бездействия. Вольдемар не видел, как он его нагнал, а затем стал заглядывать во все помещения в этом коридоре. Ответ на вопрос, почему не закрылись шлюзовые ворота был прост и страшен. Люди. Люди, как муравьи лезли в шлюз, задыхаясь и замерзая, ослепленные паникой, не соображая, что они делают, погибая под гильотиной ворот, заливаясь кровью, давя тех, кто упал, задыхаясь и падая на них. А на них лезли еще, еще и еще. Их было много. Очень много. И каждый желал спастись, ничего не соображая, задыхаясь и замерзая в медленно рассеивающейся земной атмосфере, но подгоняемый вперед коллективным безумием. Каждый считал, что именно он достоин спасения. Мальчишку Стивен нашел в картотеке. Это был небольшой кабинет, увешанный детскими рисунками, пластмассовым столом с компьютерным терминалом и встроенным в стену аварийным шкафом, где помещался скафандр, сейчас небрежно натянутый на ребенка. На женщине скафандра не было и она сидела на полу, обнимая мальчика и глаза ее смотрели прямо на Стивена. Он поежился, встретившись с ее мертвым взглядом. Ему даже показалось, что в нем запечатлелась последняя мольба и надежда на то, что ее ребенка спасут, что он останется жив и что она не продлевает его агонию, когда в скафандре начнет кончаться воздух и все тело ребенка начнет ломать неодолимое желание вдохнуть, легкие послушно и судорожно будут набирать азот и углекислый газ, но мозг будет требовать и требовать кислорода, а мышцы сокращаться в асфиксии. Бомбардир связался с "Кочевником". - Сэр, у нас находка. Ребенок в скафандре. Живой. - А что с остальными людьми? Есть еще кто-нибудь живой?, - спросил Фарелл. - Мертвы, Фарелл. Не сработал шлюз. Я удивляюсь как женщина успела надеть скафандр на ребенка. - Хорошо, Стивен. Возвращайтесь и несите его на борт. Помощь вам нужна? - Справимся. Они соорудили из стула носилки и высвободили из объятий мальчишку (Стивен испытал небольшой шок, когда при этом пришлось отломить женщине руку), уместили его на них. Носилки получились чертовски неудобные и неустойчивые и приходилось прикладывать немало усилий, чтобы не вывалить ребенка на пол. Но это было и к лучшему, так как отвлекало внимание от мертвых тел. Когда Стивен и Трубецкой ушли на разведку, Фарелл не стал переключать на себя изображения, даваемые им видеокамерами и пустил все на запись. Он предполагал, что в причальном кессоне скорее всего никого живого не обнаружат, иначе кто-нибудь уж догадался бы по пограничным линиям сообщить о катастрофе, а на трупы смотреть не хотел. Не сейчас. Интересно, как себя чувствует капитан взбунтовавшегося корабля или, точнее, взбунтовавшийся капитан корабля? По прибытию на базу его ожидает немедленный арест, но в расстрел верить не хотелось. На душе было паршиво. И было страшно. Страшно за себя. Страшно представлять, что может через несколько дней ты перестанешь существовать и никто этого не заметит, кроме интендантов, никто не пожалеет о твоем исчезновении и все забудут о твоем существовании. Все будут жить обычной жизнью: женщины рожать, дети расти, влюбленные ссориться и мириться, военные воевать. Земля будет вращаться вокруг Солнца, а галактики разбегаться. А тебя просто уже нет. Сколько человек жило на Земле с начала рода Homo sapiens? Миллиарды? Десятки миллиардов? А скольких из этих ушедших поколений мы помним? Сотню? И ты конечно же не войдешь в эту сотню, а присоединишься к этим безвестным миллиардам, и от этой мысли Фареллу стало жутко. А кто вспомнит лет через десять о погибших в Титан-сити? Ему подумалось, что может такое беспамятство людей есть затаенный скрытый страх смерти. Ты не помнишь тех кто был до тебя, и значит до тебя никого не было, и значит ты первый. И кто говорит, что я умру? Кто помнит тех, умиравших до меня? Назовите имена этих несчастных! Не помните? И не вспомните, потому что до нас еще никого не было. А мы бессмертны, как боги. Глава первая. ПИСАТЕЛЬ. Паланга, ноябрь 69-го Погода в Прибалтике портилась быстро. Это не было феноменом только этой земли - кончалась ледниковая оттепель, позволившая человечеству встать на ноги, то есть выйти из пещер и крушить черепа ближних своих не камнем и дубиной, а - пулями и бомбами, причем вся прелесть была в том, что лично самому тебе это делать теперь и не к чему - достаточно поручить провести искусственный отбор обученным людям. Воистину - прогресс велик! И в ожидании грядущих холодов, грозящих похоронить нашу цивилизацию под толстым слоем льда, мы вступили в потрясающую по своей глупости гонку - кто раньше нас сотрет с поверхности Земли: то ли грандиозный факел атомного пожара, то ли ледовый ластик? Как свидетельствуют старики, в прошлом веке в это время еще держалась относительно теплая погода, а море вообще никогда не замерзало. Сейчас же стоял ужасный холод (и это в начале ноября, в Литве, а не где-нибудь в Сибири! ), море у берега уже замерзло и только пройдя порядочно по льду можно было бы добраться до открытой воды, приобретший неестественный для этих мест цвет Ледовитого океана - свинец плюс угрюмость. Песок был запорошен снегом и ветер гонял его по пляжу, кидая в лицо и царапая кожу. И лишь сосны отдаленно напоминали о недавних временах тепла, солнца и моря своей вечной зеленью, так и не укрытой снегом. Деревья стойко выдерживали удары не на шутку разгулявшегося ветра, не давая ему захлестнуть, разметать, разнести маленькую Палангу. Я прижимался к исполинской сосне, пытаясь не улететь с ветром, и жалел, что не оделся потеплее и не захватил с собой что-нибудь потяжелее. Надев очки от слепящего ветра, я наконец оторвался от своего защитника и, подталкиваемый в спину, подобрался к замшелому камню, принесенному сюда последним ледником. Усевшись и отгоняя мысли о грозивших мне заболеваниях почек, уха-горло-носа и предстательной железы, я стал смотреть на видневшееся из-за деревьев обледенелое море. Чувствовалось, что мои традиционные утренние прогулки по берегу и парку накрылись. В отличие от Иммануила Канта я не был столь же педантичен или закален и мог легко пожертвовать нарождающейся привычкой. Видимо придется вот так и сидеть на камушке, подложив под задницу грелку, оставшиеся до лета месяца, когда можно будет возобновить свой моцион. " Будет ласковый дождь и запах земли И рулады лягушек от зари до зари... " Пережить бы осень и зиму. Я чувствовал себя то ли древним стариком, то ли Господом на шеститысячном с чем-то году творения, когда ему пришла мысль, что его замечательные создания вовсе не так замечательны, как это ему хотелось бы, когда все надежды на лучшее уже испарились и скольких бы детей своих не послал бы людям - ничего не изменилось бы, и их так же распинали, оскорбляли, а затем поклонялись, раздирая на себе одежды и кляня себя за слепоту и неверие. Убийство Спасителя многое говорит о человеческой природе: о его глупости, о его слепоте, о его нежелании видеть и иметь что-то в будущем, желая получить все сразу и сейчас, о его ненависти к живым и непонятном поклонении и любви к мертвым мудрецам и пророкам, о его склонности к крайностям и неприятию компромиссов, и о его стремлении повесить свои грехи на чужую душу, о его стремлении принять грехи других. И я плоть от плоти такой же, что и выводит меня из себя, заставляет меня бежать все дальше от людей, хотя я понимаю, что это не возможно, ибо весь мир я несу в себе самом. Меня выбило из равновесия письмо, пришедшее сегодня. Сколько раз я зарекался не читать ничего и выбрасывать всю почту, но не до конца излечился от этой дурной привычки. Я уже обрел кое-какое равновесие, устраивающее меня, позволяющее обо всем и обо всех забыть и думал, что это последняя станция на моем пути, но все развеяно в прах. Конечно, на все можно плюнуть, сделать вид, что это тебя уже не касается, или вообще никак не отреагировать, но я понял, что где-то в глубине моей души крючок уже спущен и никакая сила не сможет остановить пулю на выходе из ствола, не повредив при этом само оружие. В письме была вырезка из "Петроградских вестей". Статья была анонимной. " ПОЧЕМУ МОЛЧИТ К. МАЛХОНСКИ? Хотя наша газета и весьма далека от вопросов современной литературы, но к нам до сих пор приходят письма от заинтересованных читателей. Наверное у всех свежа в памяти история феноменального взлета бывшего журналиста TВФ Кирилла Малхонски на литературный небосвод. Его патриотические книги произвели неизгладимое впечатление на землян и сыграли не последнюю роль в актуализации застарелой проблемы Спутников. Он заставил нас вновь поглядеть на небо, понять, что несметные сокровища отняты у нас неправедным путем, ощутить нашу принадлежность к единой расе, расе людей. Мы все помним тот ажиотаж, те демонстрации перед Директорией с требованиями возобновить борьбу за возвращение Спутников, порвав позорное "Детское перемирие". Мы обязаны в этом нашему великому писателю и мы сожалеем, что он до сих пор уклоняется от получения всех причитающихся ему премий, избегает интервью и не публикует новых книг. Читатели спрашивают: почему в это славное время возобновления борьбы молчит наш герой, чьи книги стали нашим знаменем и надеждой? Почему вы молчите, Кирилл? Где вы, Малхонски? " Я поднялся и побрел через графский парк домой. Около Гранитной пещеры я остановился, надеясь увидеть белочек, которые здесь поселились и попрошайничали лакомства у случайных прохожих и туристов. На свист никто не прибежал и я понял, что забавные зверьки залегли в долгую спячку в дуплах окрестных деревьев. Жаль. Теперь никто не будет радоваться моим прогулкам и бежать навстречу, только увидев меня, и смело лезть в карманы в поисках припрятанных конфет и печенья. Парк опустел - туристы, белки, павлины, утки и листья покинули его. Туристы жарятся под экваториальным солнцем вместе с утками, белки спят, павлины зимуют в вольерах, а листья опали до следующей весны, которая придет через пять-шесть месяцев. Мне вспомнился забавный мальчишка, спрашивающий у своей мамы когда будет тепло и когда можно будет купаться в море. Ванда тогда ответила: - Вот пройдет зима и за ней будет теплая весна. - А она будет?, - спросил мудрый малыш. Почему люди так уверены в будущем? Уверены, что после зимы наступит весна, что летом будет жарко, что следующий год будет лучше предыдущего? В этом смысле дети умнее нас, их еще не испортила обыденность, они еще сомневаются в очевидном и не искалечены современной цивилизацией. Для них совсем не очевидно, что за зимой последует весна и лето, что цель оправдывает средства, и что интересы нации превыше всего. Свались на нашу планету глобальный катаклизм, они лучше бы приспособились к нему. Они эгоистичны и самодостаточны. Они не так беспомощны и слабы, как нам кажется, что неоднократно доказывали случаи выживания детей в одиночку в самых жестоких условиях, и это делает их независимыми от окружающих и значит они первейшие враги для государства, так как они в нем не нуждаются. Может быть еще и поэтому мы так часто воюем, ведь всякая война, какие цели бы она не преследовала, есть война против наших детей - мы их посылаем под пули, мы их бомбим с самолетов и из космоса, мы их убиваем еще до их рождения, призывая их возможных отцов на защиту родины, хотя еще никто не смог внятно объяснить - почему сам факт рождения на этом клочке земли влечет за собой обязанность умирать за ее "интересы", которые сплошь и рядом оказываются интересами государства, но не твоими. Мне сейчас сорок лет и в мире существует очень мало причин по которым я согласился бы отдать свою жизнь, и уж во всяком случае в этот список не входит моя родина. Я не патриот и государство для меня - феномен, непонятно как образовавшийся и непонятно зачем существующее. Когда-то у меня были совсем другие убеждения и мне странно и неприятно вспоминать о тех временах. Мой прошлый образ довлеет надо мной до сих пор как божья кара. Я давно содрал с себя маску этакого крутого парня, ура-патриота и экстремиста, но видимо полосы "Желтого тигра" от долгой носки въелись в мою кожу и их теперь ничем не выведешь. Может еще и поэтому я молчу и скрываюсь. Вода в каналах замерзла и, срезая углы по льду, я скоро вышел к Музею янтаря. Трава перед ним пожухла, розовые кусты облетели, а перед скульптурой Эгле, Королевы Ужей, не толпился народ, стремясь запечатлеться на фотографии. Лишь прекрасное белоснежное здание продолжало радовать глаз. Я поднялся по лестнице и толкнул тяжелую дверь. Внутри было тепло и тихо - холод и рев ветра не проникали сюда и, глядя на окружающий тебя янтарь в освещенных витринах, можно было подумать, что ты оказался на дне морском. Не хватало только русалок и морского царя. Музей этот я посетил в первый же день своего переезда в Палангу. Янтарь меня никогда не интересовал, но музей в осеннее время всегда стоял пустым и здесь было прекрасное место для раздумий - тепло, светло и не мешают назойливые читатели. Ради любопытства, конечно, я пару раз его обошел, но пялиться на окаменевшую канифоль с блохами внутри без соответствующего комментария вдохновенного экскурсовода было скучно. Поэтому я задумчиво курсировал по этажам, разглядывая лепнину, потолки, люстры и систему безопасности, бдительно следящую за моими похождениями. - Laba diena, ponis, - внезапно раздалось за моей спиной. Я вздрогнул от неожиданности и обернулся. Передо мной стоял Царь морской, собственной персоной. Это был накаченный старикан в розовом костюме с мощной бородой и кустистыми бровями. Смотритель, догадался я, и поклонился: - Labai, ponis, - странно, что я с ним встретился только сейчас. Наверное разбушевавшаяся непогода и его загнала во дворец, оторвав от работ в парке. Он что-то быстро спросил по-литовски. - Аш юс нясупранту, - извинился я, - прашом калбети русишка. - Вы русский? - удивился смотритель. - Нет. А почему вас удивило бы присутствие здесь русского? - Они не любят этот курорт и редко здесь появляются даже летом, не говоря уж об осени. Вы давно в Паланге? Я вздохнул. - В некотором смысле я здесь поселился и надеюсь надолго. Смотритель внимательно оглядел меня. - Похоже вы здесь от чего-то прячетесь. Только зря все это - летом здесь народу бывает, точнее было, - быстро поправился он, поежившись, - не меньше, чем в Санкт-Петербурге. Я подивился проницательности старика и только пожал плечами - я и сам уже понял, что моему одиночеству и бегству пришел конец. Аноним из "Петроградских Вестей" достал меня. - Пойдемте, - взял меня за рукав смотритель и повел вдоль витрин с кусками янтаря. - Вот, смотрите. Мы стояли перед нишей в которой лежал желтый, оглаженный волнами янтарь, а в его глубине сидела небольшая мушка. Витрина была красиво оформлена под дно морское с плавно качающимися листьями морской капусты и меланхолично плавающими кильками, шпротами и прочими анчоусами. - Ей несколько миллионов лет и она до сих пор прекрасно сохранилась. Если бы ее не замуровала смола, она прожила бы свою короткую жизнь и никто не узнал о ее существовании. Вот так и в жизни, как мне кажется - либо смерть и слава, либо жизнь и забвение. - Спорный тезис, - ответствовал я, - э-э-э... - Витас, - представился он. - Кирилл. Так вот, господин Витас, я не согласен с вашей философией. Забвение в большей степени сопутствует смерти, чем жизни. - Тогда это противоречит вашим поступкам, понис Кирилл. Разве не от славы вы бежали в наш городок? Следуя вашей логике, вам следовало застрелиться для того, что бы вас забыли. Вы же продолжаете жить и нести славу с собой. Я развел руками: - Самоубийцы из меня не получится. А откуда вы меня знаете? - Я читал ваши книги и видел ваши репортажи. Мой сын просто бредил вами и после того, как вышла "Белая кошка на летнем снегу" он сразу же записался добровольцем в Космические силы. Мне же больше нравится "Найденыш", да и стар я для войны. - И что же с ним случилось?, - спросил я, холодея от нехорошего предчувствия. Витас помолчал. За время нашей пропедевтики мы поднялись на второй этаж и, пройдя в левое крыло музея, оказались в хозяйственном блоке, состоящим из анфилады двух комнат. В первой, большой, громоздились уборочные автоматы, стояли лопаты и грабли, валялись рукавицы, садовые ножницы и книги. Во второй, совсем крохотной, судя по всему и обитал старый Витас. У окна расположился стол, к стене прижимался диван, а над ним нависал шкафчик. Я расположился на диване у окна, откуда открывался вид на парк, а старик принялся хозяйничать, не переставая болтать. - Это просто счастье, понис Кирилл, что вы оказались в нашем городе. Я писал как-то вам, но ответа, конечно, не получил, да и не ждал его. В нем я благодарил за сына. Если бы он не пошел в армию, то не знаю, что с ним могло бы случиться. Это, знаете ли, беда всех курортных городов - в мертвый сезон отдыхающих нет, работы тоже нет. Молодежи заняться нечем, вот и кудесят кто на что горазд. Летом же им работать неохота. Да и какая может быть работа, когда кругом полно праздно шатающихся туристов и кажется, что весь мир отдыхает и веселится. Просто беда с ними. Пейте чай, пожалуйста, сейчас достану копченое мясо и хлеб с тмином. - Спасибо. - Так вот, я уж думал мой оболтус пойдет по кривой дорожке, да вот вы помогли. Сейчас он на Марсе, в Учебном корпусе. Командиры его хвалят, говорят выйдет из него хороший офицер. - А вы не боитесь, что снова начнутся боевые действия? Старик вздохнул. - Кто же не боится. Но лучше погибнуть на войне, чем сгнить на каторге. Я пожал плечами, но промолчал. Вот так, думал я, уходя из музея, подтверждаются самые грустные ожидания. Еще один мой рекрут. Интересно, благодарил бы меня этот человек, если бы его сын сгинул в ледяных пустынях Спутников или вернулся бы домой радиоактивным калекой? Парк медленно перетек в улицу с одно- и двухэтажными коттеджами и заброшенными пансионатами, обсаженными деревьями и кустами темного для меня происхождения. Редкие прохожие прогуливались по Лайсвес аллеи, магазины большей частью были закрыты - сезон кончился и торговля замерла. Я брел без всякой цели, натянув на уши капюшон и засунув руки в глубокие карманы плаща, прокручивая случившийся разговор, и чуть не угодил под машину, которая резко затормозила на мокром асфальте, пошла юзом, каким-то чудом не сметя меня, словно бита - городок, обогнула мое замершее тело, обругав напоследок гнусным бибиканьем и обдав сизым дымом от полупереваренного в недрах загибающегося от ржавчины двигателя бензина. От такого вида транспорта я давно отвык и еще долго глядел на это чадящее чудовище с открытым ртом и сильно бьющимся от пережитого страха сердцем. У хозяина этого монстра должны быть большие проблемы с экологической полицией, пронеслось у меня в голове. Мерседес покатил дальше и лихо для его возраста повернул на