О'Санчес. Побег от ствола судьбы на горе жизни и смерти (Книга 1) --------------------------------------------------------------- © Copyright О`Санчес (hvak@yandex.ru), 1999 © Copyright Издательство "Симпозиум", 1999 Роман "Побег от ствола судьбы на горе жизни и смерти" вышел в печати в двух книгах в издательстве "Симпозиум" в конце 1999-го года. Работа номинирована в литературный конкурс "Тенета-98" Ў http://www.teneta.ru 2-е издание: твердую копию можно приобрести в "Арт-магазине Житинского" Ў http://ok.zhitinsky.spb.ru/artshop/books/helicon/kromeshnik1.html Обсуждение романа Ў http://zhurnal.lib.ru/comment/o/osanches/kromeshnik1 --------------------------------------------------------------- (Сага-небыль о Кромешнике) Предрекая вечный сон Двум Владычицам Времен, На семи гнилых корнях Ждет судьбу Кромешный Прах. Он не добр и не зол, Он бессилен и беспол, Но во чреве у него Зреет гибель и родство. В судный день, в урочный год В нем Кромешник прорастет. Он, пожрав кромешный прах, На семи гнилых ветрах Улетит оттуда прочь, В мир, где правят День и Ночь. Он отринет Рай и Ад, Встанет выше всех преград И в безумии своем Опрокинет окоем, Чтобы ввергнуть в вечный сон Двух Владычиц Всех Времен. Глава 1 Может быть, филин Ведает, кто проложил Тропы лесные... Свое семнадцатилетие он встретил на борту небольшой яхты, зафрахтованной непонятно кем у неизвестных владельцев. Экипаж состоял из шкипера и четверых матросов. Гек выполнял необременительные обязанности пассажира: ни к каким работам -- повседневным ли, авральным -- его не привлекали, а кормился он в каютке у шкипера, где трижды в день накрывался стол на двоих. Впрочем, стол отличался только местоположением и количеством едоков, сосредоточенных в невеликом объеме капитанской каюты или матросского кубрика. В роли кока подвизался один из матросов: приготовив нехитрую трапезу, чаще -- невкусно, он распределял ее среди находящихся на судне согласно их аппетитам, а остатки, не торгуясь, выбрасывал за борт. Гека все еще задевало такое расточительство -- жратва ведь, -- но он не показывал виду, в конце концов не его это дело и не его деньги. В разговоры вступать ему прямо не запрещалось, но еще на берегу Дядя Джеймс (Дудя, как его называли за глаза) напутствовал Гека, чтобы тот не полоскал зря языком -- в море, мол, это производит невыгодное впечатление. Гек, уже привычный к подобным намекам и недомолвкам, понял, что от него хотят, и заткнулся наглухо. Если столовался он в каюте, то спать ему приходилось все же в матросском кубрике. Когда позволяла качка, Гек спал и днем, благо морской болезнью не страдал, а свободного времени была уйма, но чаще лежал, шаря по переборке невидящим взглядом, и невесело размышлял о прошедшем и предстоящем. Размышлял и вспоминал свою такую короткую -- оказывается, и вспомнить толком нечего -- жизнь, которая осталась за бортом. Или, может, это он остался за бортом жизни? И что его теперь ждет? И когда он вернется... если вернется? Время такое -- никому верить нельзя. Матросы были парни простые и веселые. Говорили все больше про баб и кабаки. Иногда вспоминали кинофильмы, кто какие смотрел, или события из спортивной жизни. Радио было только у шкипера. Точнее, радиостанция. Каждый вечер он лично выходил в эфир, буквально на секунды, принимал и отправлял одному ему известные сообщения, а потом обычно слушал музыку. Гек ни разу не слышал, чтобы он разговаривал со своими людьми на отвлеченные темы: он давал привычные распоряжения, без особой злости матерно распекал за нарушения, если таковые случались, а с Геком практически вообще не разговаривал -- так, смотрел как на пустое место. Матросы его побаивались, но, по-видимому, он их устраивал: все четверо, как понял Гек из их разговоров, плавали с ним постоянно уже довольно давно. Работы было немного, и матросы скучали. На судне хранился небольшой бочонок со спиртом, из которого они ежевечерне нацеживали пол-литровую банку, затем разводили водой из расчета один к одному в банке побольше и ставили моментально мутнеющую жидкость на час в холодильник. Потом пили. Гек смотрел на них во все глаза: и папаша его, и Патрик во время запоев тоже не амброзию лакали, но чтобы такое... Но ничего страшного с матросами не случалось. Покончив с очередной порцией отравы, они принимались вполголоса петь, ругались порою, но до драк дело не доходило даже в конце рейса, когда все устают друг от друга и когда сама жизнь кажется глупым и никчемным занятием. Гека ни разу не угощали, да он и не стал бы пить это. Покойный батя -- другое дело, особенно с похмела. Он бы и от блевотины не отнекивался, лишь бы градусами пахла. Шкипер сам не пил, но не препятствовал в этом, -- видимо, хорошо знал их пьяные и трезвые стороны и был в них уверен. И матpосы, кстати, словно бы подчиняясь невидимому приказу, существуя бок о бок с Геком, почти не обращали на него внимания. Сначала, конечно, наблюдали исподтишка, особенно в татуировки вглядывались, но постепенно привыкли и игнорировали его соседство вполне естественно, тем более что Гек и сам был необщительным по природе и предпочитал молчание всем остальным видам общения. В целом рейс проходил довольно однообразно, и Геку мало что из него запомнилось. В памяти застряла пегая, вечно мокрая бороденка шкипера, дерьмо за бортом, которое охотно клевали чайки, боль в пояснице от подвесной койки в маленьком кубрике и тому подобный мусор. К середине апреля, четко по плану, его доставили в Марсель; при этом складывалось ощущение, будто яхту через весь океан гоняли исключительно ради одного пассажира, хотя Гек понимал, что это далеко не так. Он даже знал, какой груз будет доставлен в Бабилон обратным рейсом, но контрабанда наркотиков -- не его ума дело. Однако дальше пошли непонятные изменения в маршруте: после тайной переправы на берег Геку, не называя пароля, не требуя ответного, предложили сесть в машину, стоявшую прямо у пирса. Гек уперся было, но ему в нос и под ребра сунули по пистолету и приказали молчать. Один из встречавших с неожиданной яростью ухватил его за рукав куртки повыше локтя и, больно вдавливая ствол пистолета в живот, погнал спиной вперед, пока Гек не ударился о заднюю дверцу пикапа. -- Лезь скорее, п-придурок, на месте все о-объяснят! И его, как узел со старым тряпьем, запихнули внутрь. Гек не сопротивлялся больше. "Видимо, накладка где-то вышла, -- пытался он себя успокоить, -- может, шухер или еще что... Если прихват -- Дудя велел молчать, будем молчать". Стояла глубокая ночь, и лиц тех, кто его встретил, было не разглядеть, но в том, что с этим заикой встречаться ему не доводилось, Гек был уверен. В автомобиле кроме него находились шофер и заика, только они сидели впереди, а Гек лежал сзади, среди коробок и тюков, непонятных на ощупь. Все молчали. Ехали довольно долго, с многочисленными поворотами и остановками. Наконец шофер, остановив машину, вышел, глянул по сторонам и крикнул приглушенно: -- Эй, мы приехали! Вылезай, быстро! Чтобы понять сказанное, не требовалось знать итальянский, тем более что водила сопроводил свои слова осторожным похлопыванием по ноге Гека, торчавшей из-под груды барахла. Гек заворочался, нисколько не заботясь о сохранности окружающего, полез из машины. Задняя дверца, через которую Гек выбрался, пришлась прямо напротив входа в какой-то погреб. Сам же погреб находился во внутреннем дворе двухэтажного домика. Двор окружала двухметровая глухая стена то ли из кирпича, то ли из камня, -- ночью да под штукатуркой не больно-то различишь. Дом был тих и мрачен, как надгробный поцелуй. Только здесь Гек окончательно уверился, что не лягавые прихватили его, нет, не лягавые. От соседнего куста, сплошь усыпанного чем-то белым, шел мягкий и чистый аромат -- там рос жасмин. Но Гек не знал, как пахнет жасмин, да и не подозревал о существовании растения с таким названием. А вот запах гнили и плесени из погреба был хорошо ему знаком -- так пахло его детство, и дома и вне его. Из глубины погреба, снизу, на ступени пробивался тусклый сырой свет. Оттуда, опять же на итальянском, последовало приглашение: -- Сюда, быстро... Да пригнись, не то башку расшибешь! "С чего они взяли, пидоры, что я понимаю их язык? Так можно подумать, что я уже в окрестностях Рима, а не в Марселе..." Гек непонимающе глянул на шофера, тот качнул подбородком в сторону ступенек и, тихо прикрыв дверцу машины, пошел следом. Третий так и остался сидеть на своем месте -- молча и не шевелясь. Гек взял направление на голос, пробуя ногами ступени. Он сразу про себя решил, что не понимает сказанного и ориентируется только на интонацию, а потому предпочел "расшибить башку", впрочем, постарался сделать это аккуратно, так что шишка на лбу хотя и кровоточила, но угрозы для здоровья не представляла. Ссадину смочили мерзко пахнущей сивухой, в которой Гек без труда узнал ирландское виски; продезинфицировав ранку таким образом, ее залепили пластырем. Строго говоря, хлопотал и оказывал первую помощь только шофер -- смуглый и суетливый парень лет двадцати, на макушке у которого уже созревала будущая плешь. Он-то уверенно поднырнул в знакомом месте и остался невредим. Другой же присутствующий, мясистый детина лет тридцати пяти, тщательно прикрыл за ними дверь погреба, изнутри больше похожего на бомбоубежище, защелкнул ее на два оборота ключа, плюхнулся на стоящий у входа трехногий табурет, закурил темно-коричневую сигаретку и, покуривая, стал терпеливо ждать, пока водила исполнит роль медсестры. Это напоминало сценку, где подрядчик доставил клиенту мебель на дом и, в надежде на чаевые, усердно протирает пятно, случайно попавшее на полированный бок во время перевозки. -- Откуда ты, парень? -- вдруг спросил Гека толстый. Видя, что тот не отвечает, он перешел на английский и повторил: -- Ты откуда, мальчик? -- Не твое собачье дело, -- уклонился от ответа Гек, рассматривая в настенное зеркало заклеенный пластырем лоб. "Однако, -- успел он при этом подумать, -- толстый-то, похоже, землячок". Он уже успел оправиться от шока, вызванного тревожащими изменениями в четком и недвусмысленном сценарии, и спешно оценивал обстановку. Нечто неуловимое для сознания -- в акценте ли, в манере одеваться или в чертах лица нового знакомца -- подсказывало Геку, что перед ним соотечественник. Но чем в данную минуту это могло ему помочь? Ближайшие часы и минуты занимали его гораздо сильнее, чем воспоминания о родимом крае, из всего многообразия которого на долю Гекатора выпадали в основном помойки. Серьезность ситуации не вызывала сомнений. Геку что-то не доводилось слышать об извинениях за допущенную бесцеремонность и вмешательство в чужие дела в тех кругах, где правили бал Дудя и другие гангстерские Дядьки. Там все вопросы предпочитали решать силой, хотя на словах превозносили разум и способность договориться полюбовно. Понятно, что Дядькой становился далеко не всякий сколь угодно крутой и решительный бандит -- для этого требовались ум, воля, гибкость, организаторские способности и много чего еще, но любой из Дядек доставал свой титул из кровавой лужи и дерьма -- чистоплюев там не было. Одним словом -- в курсе ли Дядя Джеймс или не в курсе происходящего, а хорошим тут не пахнет. В памяти всплывали рассказы о пытках и казнях в гангстерском подполье Бабилона. Геку по молодости лет не довелось еще присутствовать при таких казнях, но в правилках он участвовал и результаты видел неоднократно. "Господи, сохрани и помилуй!.." Он был почти готов вернуться в иссохшее лоно матери-церкви, лишь бы кто объяснил ему: что, собственно, происходит? Но как раз в этом никто не пошел навстречу благочестивым порывам встревоженного Гека. Толстяк только хмыкнул и, загасив сигарету, встал. Чернявый, похоже, счел свою задачу выполненной. Он тихо нашептал что-то толстяку, негромко потренькал дверными ключами, уже наполовину скрытый дверью обернулся, сделал ручкой: "Чао", -- и исчез. Заработал мотор, зашуршали шины по утрамбованному дворику, и все затихло. Гек вдруг смутно удивился сам себе, насколько малодушным он оказался: все существо его в страхе перед неведомой угрозой цепляется за малейший проблеск привычного. Вот, казалось бы, шоферчик -- да он его увидел впервые час назад и знать его не знает, а с ним вроде и не так тоскливо было... -- Как тебя звать-то? -- возобновил разговор толстяк. Он уже успел опять защелкнуть замок, да еще задвинул засов, а теперь стоял перед Гекатором и, похоже, ждал ответа. -- Ну что ты пристал, как банный лист к жопе! -- неожиданно громко заявил Гек. -- Только увидел человека, а уже кто-о, да за что-о... Может, спросишь еще, куда я попал и что здесь делаю? Что вылупился, пончик?.. Гека мутило от страха и сигаретного дыма, плававшего в маленьком помещении, -- сам он не курил, и запах табака был ему действительно неприятен. Хамство помогло ему удержать в границах сознания ужас, холодок которого пробежал вдоль спины и осел в моментально заледеневшем очке. Кроме того, он поступал как учили: выведенный из равновесия человек менее склонен скрывать свои мысли и желания от окружающих. Неплохо бывает также, когда удается взять на испуг: Гек придвинулся было к толстяку, имитируя угрозу. -- Тише, малый! -- зашипел толстяк. В его розовой пухлой лапище вдруг оказался тяжелый, судя по размерам, пистолет-кольт, какой бывает у полицейских, но с хитро пристроенным глушителем. -- Тише, а то враз мозги повышибаю. Мне все права даны. Ишь, шустряк! Куда ты попал и что будешь делать -- я и сам знаю. А может, и ты узнаешь... завтра. Пока же веди себя примерно. А ежели еще раз хай подымешь -- пеняй на себя, нянчиться с тобой никто не будет... -- Он помолчал. -- Ты вроде парнишка неплохой -- как мне говорили, -- и я тебе только добра желаю. Потерпи, все узнаешь в свое время. -- Чтобы подтвердить, что он желает Гекатору только добра, толстяк даже опустил кольт немного пониже, так что глушитель глядел Гекатору прямо в колени. Дурнота прошла, но задергалась, заныла коленная чашечка на правой ноге. Несмотря на мирные слова, Гек остро почувствовал, что толстому нетрудно убивать и что Гек значит для него не больше крысы. Рисковать в неясной ситуации было совсем ни к чему. Он осторожно покивал головой: -- Так бы сразу и говорил... А то взяли, повезли, кто да что... Войди в мое положение -- откуда я знаю, может, ты не наш? Но толстяк не клюнул: -- Ваш, наш... Давай-ка, шлепай впереди меня. Сейчас ляжешь спать -- я покажу где, -- а то завтра дел много. Весь диалог шел на бабилосе, Гек верно угадал земляка, но последняя фраза прозвучала на английском. И ни разу больше не слышал Гек от своего нового хозяина ни единого слова на родном языке. Так Гек оказался в положении рабочей скотинки на подпольной фабрике по очистке и переработке опиума в героин. И не ведал он, что здесь суждено ему было проработать, просуществовать два долгих месяца. Что ж, и это жизнь... Но по представлениям Гека она была немногим лучше смерти. "Что же случилось, ну что?" -- эта мысль беспрестанно мучила его, и она же, внушая слепую надежду, удерживала от безрассудных поступков. Он прикинул, что мог бы, пожалуй, застать врасплох и заделать толстого, но слишком много риска, да и зачем? "Ведь если меня до сих пор не тронули, значит, я им зачем-то нужен? Может, чертов Дудя испытывает меня таким образом? Хотя на фига ему это?" Но чутье говорило Геку, что испытания тут ни при чем; и мало-помалу окончательно окрепло понимание, что хорошего ждать не стоит. В ту ночь толстяк проводил его через погреб в подвал, где ему была отведена свободная койка. Две другие уже оказались заняты: как выяснилось потом, коллегами по его новой профессии. Эти двое говорили крайне мало, только между собой и только по-английски. На Гека реагировали лишь во время работы или по необходимости, например, когда требовалось подождать, пока освободится унитаз или душ. Попытки завязать с ними контакт не дали результатов: "да", "нет", "отвяжись" -- в лучшем случае, а то и вовсе не отвечали. Все они: два этих друга, Гек и сам толстяк -- вели простую, размеренную жизнь. Утром, после завтрака и сигарет, они переходили в другой подвал, причем переходили подземным же коридором, узким и от сырости скользким. А потом до вечера, не считая перерыва на обед, занимались сортировкой, очисткой и упаковкой товара. Работали в респираторах, каждый раз новых. Так и шло: день да ночь -- сутки прочь. Впрочем, им никто не говорил, где ночь и где день, какой день недели какого месяца. Каждое "утро" их будило звяканье ключей: открывалась дверь подземного коридора. Хозяин вкатывал тележку с завтраком и сипел: -- Мальчики, к столу, быстро! Нехотя, но быстро, как и требовал надсмотрщик, умывались по очереди, завтракали, курили (все, кроме Гека) и уходили в подвал, где их ждали опостылевшие намордники. Гек ради эксперимента пытался сломать пару раз установившийся порядок: перед завтраком садился на унитаз или спрашивал таблетки от головной боли. Но толстяк молча становился перед низенькой дверцей и смотрел на скрюченного Гека с такой откровенной злобой в глазах, что Гек решил не искушать более судьбу, и без того не ясную, и эксперименты прекратил. Работа была несложная: все трое на подхвате у толстяка -- подай, положи, отрежь, упакуй... Основное же действо, особенно с кислотами, он совершал собственноручно. И взвешивал только сам. Видно было, что работает профессионал. Даже во время работы на животе за поясом у него всегда торчала пушка, которая, по-видимому, нисколько его не стесняла. Все трое подручных стояли за длинным столом, похожим на прилавок в мелком магазинчике, где каждый выполнял свой набор операций, а по другую сторону стола, в метре от него, находилась электрическая плита. И только за ней уже, почти впритык, стоял стол, за которым священнодействовал толстяк. ("Можешь звать меня Фэт", -- представился он в ту первую ночь, но Гек ни разу не обратился к нему так, а про себя продолжал называть "толстяк". Сам же Гек почему-то представился Бобом, и никто не возражал -- Боб так Боб.) Когда это диктовалось работой, они обходили стол-прилавок и брали что нужно с плиты или с его стола, но только поодиночке и всегда с его разрешения. Постели, туалет за ширмой, да и вообще комнату никто из них не убирал. Однако когда толстяк, вынув часы-луковицу, снимал фартук и объявлял перерыв на обед, в помещении все было аккуратно прибрано и стол накрыт. То же самое происходило после окончания работы, только на столе еще лежала новая пачка сигарет с неизменным верблюдом на ней. За едой толстяк расслаблялся отчасти и не принимал таких строгих мер предосторожности против своих подопечных, хотя сидел все же чуть поодаль, как бы во главе стола. Может, кто-то незримый подстраховывал его, а может, он просто любил пожрать и отметал заботы, способные отвлечь его от любимого занятия. Но кольт и здесь был у него под рукой. Ни телевизора, ни радио, ни газет им не полагалось. После ужина толстяк молча выкатывал тележку с грязной посудой и запирал дверь снаружи. Предоставленные сами себе, они развлекались тем, что перебирали огромную кипу старых иллюстрированных журналов, самых различных по тематике: от порно до религиозных, и почти на всех европейских языках -- встречались даже китайские и на бабилосе. Пит и Лао -- так, похоже, звали молчаливых подельщиков -- постоянно играли в какую-то странную игру, где камешки или иные мелкие предметы, их заменяющие, то ставились в перекрестья расчерченного поля, то снимались. Одна партия продолжалась порою по несколько дней. Иной раз Гекатору хотелось просто посидеть рядом, понаблюдать... и понять суть игры, научиться ей, не выспрашивая игроков о правилах. А потом поразить их своим неожиданным умением и на этой почве скорешиться наконец с ними и понять, что происходит... "Тьфу, пропасть! Что за дрянь в голову лезет! Нашел о чем мечтать -- в двух шагах от морга". "Нельзя размякать, -- увещевал он сам себя, -- рано еще в детство впадать. Пусть себе играют, а ты должен думать, чтобы у тебя все стало ништяк". Но Гек не знал, как должен выглядеть этот вожделенный ништяк; в голову ничего не лезло, а действовать хотелось. И опыт других, и собственное разумение предписывали: не знаешь, что делать, -- не делай ничего. Самураи в подобных случаях советовали как раз противоположное: не знаешь, что делать, -- сделай шаг вперед. Но Гек не слыхал об этом, да и самураем не был. Жди. И шли дни за днями, серые и тревожные. Однажды, на исходе пятой недели, во время обеда, пришла удача. Гек понял это только после работы, когда, покончив с вечерней жратвой, рассеянно листал очередной журнал. Толстяк за обедом слушал радио -- передавали репортаж с футбольного матча. И после продолжал слушать -- уже во время работы. Это было впервые. Геку, разумеется, было глубоко плевать, кто там с кем играл, но по радио дважды сообщали время. Гек почти машинально соотнес темп работы с этим промежутком и таким образом запомнил его. Вечером уже, путем нехитрых выкладок, ему удалось сделать такие выводы, от которых долго не хотелось спать. Итак, их рабочий день, за вычетом обеда, длится десять часов или близко к этому. Итог каждого дня, если сделать поправку на разные технологические мелочи, примерно четыре килограмма высокосортного героина. Их суточный цикл смещен на шесть часов вперед, против обычного для нормальных людей. Так, они ложились спать около пяти утра, когда в комнате вырубалось электричество -- сначала две лампочки, а через пару минут третья. А вставали -- ну, в полпервого, где-то так... В первую ночь, когда он здесь оказался, те двое уже спали, а значит, к работе они приступили одновременно с ним, а не раньше; да и опыта у них не было поначалу -- теперь-то очевидно, если вспомнить. Потому и скальпель удалось незаметно тяпнуть, что бардак еще был: либо точка новая, либо в резерве была. Вон они спят... и сопят так дружно, ублюдки, а Гекатору не спится. Значит, в Марселе по-прежнему гонят героин на всю катушку, несмотря на полицейские враки об успехах... И толкают -- оптом. Недаром весь товар в углу накапливают, а не порциями дневными выносят... Это раз. Долго они здесь не пробудут -- при таких-то темпах переработки понятно, что работа сезонная. Это два. После "Праздника урожая", то есть когда все закончат, их либо наградят и отпустят на все четыре стороны, либо перегонят на новую точку, либо на Луну... Скорее третье. А кому они нужны? Все по первому разу в этом деле, держат -- как в тюрьме и даже хуже. Ему обещал толстый объяснить что к чему -- и молчит, Дядя Джеймс так и не проявился -- а должен был бы по всем договоренностям. Он, конечно, сволочь, но слово без нужды не нарушит... Хозяин, надо понимать, останется, а вот нас точно ухлопают. Непонятно, кстати, на что надеются эти двое скотов... Самым непонятным для Гека было, почему он здесь. Его не убили, его не допрашивали, ему ничего не объяснили. Но ведь все это что-то значит? Конечно, во всем есть свой смысл, но он-то его не знает! Гек и так и сяк вертел в голове самые замысловатые версии, а потом уснул. На следующий день, по его счету, выходило воскресенье, но они трудились, не зная выходных, что еще раз подтверждало догадку об "аккордной", временной работе: ну, они-то скоты бессловесные, но хозяин и себе поблажки не дает -- пашет наравне, даже больше... В этот день Гек устал больше обычного, потому что не выспался и потому что был возбужден передуманным, а показывать этого никак не хотел. К вечеру он вполне успокоился, принял душ, поужинал (сначала -- поужинал, конечно), выждал за журналом приличное время и завалился спать. Пит и Лао играли в свою нескончаемую игру, и привычная монотонность ее помогла Геку быстро расслабиться и заснуть по-настоящему. Пусть все отлежится в голове, успокоится; тогда, может, что и дельное соображу, а то такого напридумываю, что и поварешкой не размешаешь. Так он решил в воскресенье, сознательно отгоняя от себя соблазн поразмышлять на волнующую тему. Этому его никто не учил; он сам заметил, еще мальчишкой, что заманчивую идею, если есть возможность, лучше "забыть" на время, а потом вернуться к ней с холодной головой. Так было и когда он задумывал кражи на рынке, и когда решал задачки в журналах, да и позднее, когда перенимал приемы у Патрика... Умея читать и писать, Гек не любил тратить на это время, разве что необходимость заставляла (документы и магазинные вывески не в счет), предпочитал доходить до всего своим умом, не подозревая, что зачастую изобретает велосипед. Или перенимал опыт других -- учился вприглядку: у Субботы, Патрика и даже Дуди. Так делали все вокруг, так делал и он. Особенность Гекатора заключалась в том, что учился он быстрее остальных и умел приспосабливать усвоенное к повседневной жизни. Однако из-за другой его особенности -- скрытности и сдержанности -- это просекали немногие. Дядя Джеймс заметил и Патрик тоже, но они, вероятно, приписывали это и своему педагогическому дару, что, кстати, тоже имело место. Любой человек, передающий свои знания и опыт другим, испытывает досаду, когда видит, что слова его пропадают впустую. Ученик либо пропускает все мимо ушей, либо понимает не так, либо считает, что его собственное понимание глубже и правильнее. На этом зиждется "конфликт отцов и детей", на этом стоит цивилизация. "Батя, я не знаю, что ты там предлагаешь, но мне оно не нравится!" Драгоценный опыт поколений почти весь пропадает впустую, и человечество год за годом, век за веком крутится на одном и том же пятачке страстей и предрассудков: "Младшие не уважают старших...", "Куда катится общество...", "Мы уйдем, и все рухнет...", "Зачем? Ведь все это уже было, было...", "Куда спешите, ваше время придет..." Из какой страны и из какой эпохи пришли к нам эти сетования? Нет ответа. Но пятачок, на котором топчется человечество, становится все обширнее. Опыт -- в виде языка и традиций, знаний и вещей, прочих атрибутов культуры -- передается от поколения к поколению, как врожденный сифилис. Инстинкт сохранения вида требует стабильности. Инстинкт самосохранения подсказывает утратившим молодость и нахрап, что знакомый и привычный мирок лучше продляет личное существование, чем ненужный риск за семью морями, ибо их инстинкт продолжения рода удовлетворен либо уже угасает. "Наше время пришло" -- так говорили они совсем недавно, вчера, захватив старые территории или утверждаясь на новых. И заявления типа "ваше время прошло" от семян из чресл их -- гром среди ясного неба. Они ведь только-только распробовали жизнь на вкус и даже не успели вдоволь порадоваться ей, как их уже... Идет война с неизбежным финалом: новое побеждает старое. Но старое, отступая и погибая, трупным ядом проникает в кровь победителя и терпеливо ждет перерождения его по своему образу и подобию. Но новое, одержав пиррову победу, обреченное теперь на дряхлость и неизбежность, в неведении своем успевает сделать шаг за освоенные пределы и оглянуться по сторонам. И покуда инстинкт продолжения рода сильнее инстинкта самосохранения, а инстинкт сохранения вида равно служит победителю и побежденному -- человечество обречено жить, обзывая свой образ жизни эволюцией. Но и Дудя и Патрик не замечали того, что, усваивая уроки, Гек не впитывал их в свою плоть и кровь, а носил их с собой, как рюкзак на спине, готовый в любой момент скинуть с себя, если перестанут помогать. Гекатор и сам этого не замечал -- попросту не думал об этом. "Дудя продал меня на Луну, -- в который раз подытожил Гек, -- или его самого грохнули, что тоже весьма и весьма вероятно". При последнем разговоре, уже под конец, Дудя вдруг замолчал и задумался. Геку больше всего врезалась в память именно эта долгая пауза. На людях Дядя Джеймс не ведал сомнений, действовал решительно и резко, возражений не терпел. А тогда вдруг задумался... -- Знаешь что, ты, конечно, поезжай, -- неожиданно продолжил он снова (как будто Гек мог отказаться и не поехать), -- но, думаю, ребята и без тебя все получат и доставят как следует. А тебе я хотел бы поручить заехать в Швейцарию на пару дней, если ты ничего не имеешь против (он так и сказал -- заехать, словно речь шла о соседней деревне)... -- Гек по привычке смолчал, дожидаясь конкретных указаний, но Дудя повторил: -- Ты согласен? Я не понял... Или не согласен? -- Да откуда я знаю, скажете -- поеду. Скажете зачем -- спасибо за доверие, не скажете -- так обойдусь. -- Ишь ты, какой злопамятный, -- почти добродушно усмехнулся Дядя Джеймс. -- Знаешь, кто старое помянет... И он рассказал Геку, зачем тот нужен в Швейцарии. Это было великое, почти сверхъестественное доверие желторотому: код анонимного счета в цюрихском банке, где лежит "кое-какая сумма". -- Сам не бери, не искушайся. Я пришлю парня -- дождись его, он сам тебя найдет, вы друг друга знаете, скажешь ему код, он возьмет, и вместе привезете. Вот адрес, э-э... пароль, запомни покрепче, а записывать не стоит... Ксиву на месте дадут, в Марселе, и деньги тоже. Да, при нем "язычок" будет с моим почерком -- дурацкого, абсолютно бессмысленного содержания; вся соль в том, что почерк -- мой и что применить в другом месте или подделать для тебя мое указание нельзя будет... Запомни, смысла не будет -- ни иносказательного, ни какого другого. Может, он имел на Гекатора виды в будущих делах, может, проверить хотел. (Хотя зачем? Проще не поручать.) А вернее всего -- почуял что-то, жареным где-то запахло -- и ближним перестал доверять. В последнее время с "даго" отношения совсем испортились, ребята говорили. Они нас и так обложили со всех сторон. Дудя грозился вывести их на чистую воду, а тела сплавить вниз по течению, но это еще вопрос -- кто кого. А я пока никому не интересен, а значит, и не товар для покупки. Вот он меня и послал, а они узнали и перехватили. Но почему тогда не торопятся? Торгуются с Дудей? Из-за меня? Бред собачий! Одним словом, если Дудя и задумает выручать, то не меня, а бабки швейцарские. А все этот сраный бизнес на наркоте... Гек не уважал наркотики, презирал их как бизнес, а теперь погибал из-за них, как тупой баран на живодерне. И все же! Банда, на которую он трудился ныне в поте лица, -- не партнеры американо-сицилийцам, хотя в порту и по дороге они и говорили по-итальянски! Гек сразу засек, что цвет, фасон, объем пакетов, в которые упаковывался товар, был ему знаком. Пару раз по телеку он видел репортажи облав на пушеров и образцы захваченного с комментариями специалистов. А однажды рано утром в своем квартале, когда выскочил за газетой, видел такой же пустой пакетик, приколотый шилом к груди безымянного покойника. "Их" же товар он видел вблизи сотни раз, так что -- мог сравнивать. В те недавние времена корсиканцев как раз начали выдавливать из городского наркобизнеса "даго" -- итало-американцы. Фокус в том, что Дядя Джеймс традиционно корешился с корсиканцами; он уважал их интересы, а они его, хотя при случае тоже меж собой лаялись -- будь здоров! Дядя Джеймс взял сторону корсиканцев и удержал их на плаву. Словом, пакетики-то -- корсиканские! Может, и обойдется? Не-а, не обойдется, надо рвать когти. Жив Дудя или мертв -- для Гека никакой разницы. И сматываться лучше бы в Италию... Он словно подталкивал себя на поступок, он всем существом чуял смерть, но боялся до конца поверить в это. Именно в Италию -- там не скоро найдут, а дальше видно будет. А домой нельзя... Может, в Штаты? -- далековато отсюда, не добежать. Он захлопнул журнал и стал укладываться спать. Те двое играли... "Дай бог смыться, а там поглядим". Чтобы все обдумать, взвесить и принять решение, ему понадобилась чуть ли не неделя напряженных раздумий и колебаний. Думал по вечерам, днем мысли какие-то бестолковые лезли, да и работа невольно втягивала и отвлекала. Во избежание подозрений он подобрал из кипы журналов детектив с продолжениями, каждый "вечер" после работы втыкался в очередную порцию "Бабилонских сумерек" и мысленно примерял детали предполагаемых действий, не забывая при этом регулярно переворачивать страницы. Поначалу дело двигалось туго: о том, чтобы полчаса тупо глядеть в одни и те же строки, не могло быть и речи. Он с первого дня здесь приучился жить так, как будто находился под круглосуточным наблюдением. Тотального наблюдения, конечно же, не было, но Гек тренировался, чтобы не погореть в нужный момент, если таковой подвернется. Гек своевременно переворачивал страницы, но получалось, что думал только об этом. Однако постепенно он навострился совмещать и то и другое. Неделя прошла. План был вчерне готов. Оставались еще лохматые, незащищенные места, но Гек рассудил, что пора таки начинать: думай не думай -- всего не предусмотришь. Времечко течет -- это он понимал, -- хуже всего: оно истекает. Опять поднялся из глубин и мутной отравой разлился по телу страх, притупившийся было в череде однообразных недель. Все зависело от количества сырья, предназначенного к переработке: сколько его еще подвезут? Ну да продержимся, бог даст! Гек улыбнулся про себя: он давно уже понял -- бога нет. Люди боятся смерти и надеются, что бог выручит их и в обмен на молитвы даст им бессмертие в какой угодно форме. А они молятся, чтобы на халяву удовлетворить свои мечты и чаяния и улучшить условия загробного существования... Если послушать -- кто, кому и для чего возносит молитвы, то и выйдет, что господь отзывчивее самой разношенной проститутки, коли без разбору всем дает просимое. А если он просьб не удовлетворяет, или выполняет с разбором, сам провидит правильный путь, то какой смысл молиться? Услышит из сердца и воздаст по справедливости... Гек вспомнил, как мальчишкой еще спросил у школьного патера, для чего молиться надо по всем правилам, и соблюдать обряды, и делать это в церкви? Он к тому же искренне хотел понять, почему господь, такой милосердный и всемогущий, строго требует этого от чад своих, но не вразумляет иноверцев и дикарей. Ведь дикари не виноваты, что дикими родились, а попадут в ад? Патер ужасно рассердился, сообщил отцу (не поленился прийти), что сын его погряз в ереси и богохульстве, что тлетворное влияние улицы погубит неразумное дитя. Отец спьяну подумал, что Гек попался на воровстве, и заревел, что сейчас же удавит гаденыша своими руками, но, уразумев наконец, в чем суть дела, успокоился. Он выслушал, качая нечесаной головой, все, что священник счел нужным сказать, и даже попросил благословения по окончании проповеди, а после его ухода жестоко избил Гека. Вот тогда-то к привычной обиде на отца добавился в душе восьмилетнего мальчугана первый протест против бога и слуг его. В десять лет, когда жизнь стала невыносимой, он попытался тайком молиться сатане, но и из этого ничего не вышло. Прошло еще несколько лет, прежде чем Гек окончательно забил болт на сверхъестественные силы, но он помнил то время и стеснялся его, когда доводилось вспоминать. Видя, что окружающие поголовно веруют -- кто во что, он никогда не спорил и не проявлял свое мнение по данному вопросу, но для себя все решил -- навсегда. Спешить -- еще опаснее, чем ничего не делать. Гек положил еще две недели на сборы. За это время ему удалось немного перестроить порядок начала работы и подточить украденный скальпель. Липкой лентой, а ее было много, он постепенно обернул рукоятку в несколько слоев; лезвие же и острие затачивал о кирпичи в душе и в парашном углу -- по несколько секунд за сеанс, чтобы не слышно было. Помог вентилятор в стене, который заменял кондиционер и гнал воздух в помещение. Он шуршал и потрескивал довольно громко, заглушая посторонние звуки. Душ все принимали ежедневно и не по одному разу, так как жара стояла дикая, а к звукам из-за ширмы коллеги Гека не очень-то прислушивались -- им хватало и запаха. К четвергу все было готово, но прошло еще двое суток, прежде чем он решился. В субботу -- последний штрих: щепотка героина. Он сумел незаметно зачерпнуть порошок заранее приготовленным кулечком, свернутым из такой же ленты, ее пришлось слепить в два слоя, клейкой стороной друг к другу. На следующий день, в воскресенье, сразу после завтрака, то есть в час с небольшим после полудня, он отвалил прямо "от станка". Еще накануне он страшно волновался. План вдруг стал казаться убогим и нереальным, узилище не таким уж и мрачным, а соседи -- настороженными и подозрительными. Короче говоря, Гек изрядно струхнул. И немудрено: одно дело, когда рядом кто-то более опытный, вроде Варлака или Патрика, кто может подстраховать и исправить промах, и совсем другое, когда вся тяжесть предстоящего ложится на тебя, семнадцатилетнего... Ночью его били кошмары, он просыпался неоднократно и напряженно прикидывал: не кричал ли он во сне, не разговаривал ли? Однако "наутро", после побудки, внезапно ощутил в себе уверенность и желание довести дело до конца. Он столько раз репетировал в мыслях предстоящее, что, когда пришла пора претворять задуманное в жизнь, он не только не испугался, но и испытал нечто вроде облегчения, как если бы он долго мучился от жажды, а теперь ее утоляет. До конца завтрака день катился обычным своим распорядком, но зато после него -- затрещал на неожиданном повороте и рассыпался навсегда. Дело было так. Гек уже давно обратил внимание, что проход к столику, где в ящике лежали очередные респираторы, довольно узкий, а сам столик -- хлипкий и низенький, типа журнального. У толстяка был отдельный стол и отдельный же респиратор. Когда тот у своего стола закончил прилаживать намордник и защитные очки, Гек, как обычно (эти две недели), вошел первым, наклонился над респираторами и, как обычно, копаясь и выбирая один для себя, отрепетированным движением зарядил изнутри фильтрующие устройства остальных порциями героина. Надел свой и, поправляя его на ходу, подошел к операционному столу. Вдруг он споткнулся и сбил склянку с реактивом прямо на опиум, приготовленный к работе. Пытаясь задержать ее падение, он дернулся вперед и сшиб табурет. Это маленькое происшествие привлекло внимание остальных. Они все уже успели надеть респираторы и теперь бросились спасать товар, которому, впрочем, ничто не угрожало: на опиум попали считанные капли. Толстяк промычал что-то матерное в адрес Гека, поднял табурет, и работа началась. Буквально через какие-то секунды с парнями стало твориться, на взгляд старшего, что-то неладное: они дергались как ужаленные, размахивали руками; Лао сдернул респиратор и тупо щурился на него, словно пытаясь увидеть на нем причину своего ошалелого состояния. Задыхаясь руганью, толстяк подошел к нему. Гек оказался сбоку. Он также с недоумением взирал на дело своих рук, потом испуганно указал пальцем на второго: "Смотри!" Толстяк послушно развернулся. Гек моментально ткнул ему в спину, напротив сердца, узкий и длинный скальпель, стараясь не слышать противного хруста, всей тяжестью дослал его поглубже... Попридержав грузное тело, осторожно положил его намордником вниз. Затем вытащил у него из-за пояса кольт, практически без хлопот оглушил поочередно вконец окосевших парней, сунул им в ноздри еще по порции героина. После этого Гек вновь склонился над кучей мяса, еще минуту назад бывшей над ними хозяином. В результате обыска ему, кроме кольта, до