Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
   © Copyright О`Санчес (hvak@yandex.ru), 2000
   Date: 10 Jun 2002
   Обсуждение романа
   Роман номинирован на литературный конкурс "Тенета-2002"
---------------------------------------------------------------


                                   (сказка-война)




                     У отца было три сына:
                     первый Адам, а третий Антихрист.



     Лехе было восемнадцать лет и три месяца. Заканчивался июнь 2000 года, а
вместе с ним сессия. Сегодня он сдал последний экзамен, получил  четверку по
философии и был счастлив этим по уши,  эмоционально  оставаясь при этом не в
духе.  Теперь  он  совершенно обоснованно  считался студентом второго  курса
факультета  социологии одного  из  университетов  Санкт-Петербурга. Большого
Университета, как  любили подчеркивать  те,  кто  там учился и работал,  так
называемого ЛГУ, что носил в советские времена гордое имя сталинского сокола
Андрея  Андреевича  Жданова. Можно  было бы  тяпнуть пивка  с  ребятами  или
просканировать окрестности в  поисках задушевной и покладистой подруги, типа
Светки или Маринки,  но  Леха выбрал возвращение домой. Мама будет довольна,
жрать  очень  хочется,  а главное  --  настроение препоганое.  Сессия  сдана
благополучно,  а  общее самочувствие на нуле. Сны, сны прошедшей  ночи  были
настолько яркими  и кошмарными, что Леха и теперь содрогался, вспоминая, как
кричал дядя Петя, дальний родственник из псковской деревни, где дошкольник и
школьник Леха проводил обычно  летние  и остальные  каникулы. Кровь,  черви,
кости сквозь мясо мускулов... И не любил он дядю Петю, а тут -- проняло.

     Идти  было  недалеко, до  Малого проспекта, бывший  Щорса,  Леха пешком
проделывал весь  путь,  из  двери  в  дверь, за  полчаса прогулочного  шага:
сначала по набережной Макарова, потом через Тучков мост, потом по Ждановской
набережной...  Не  доходя  полутора  сотен  метров  до  Тучкова, решил  Леха
освежиться шестьюстами  граммами пепси, для чего  он и спустился  к  Неве по
гранитным   ступенькам,   а   там,  внизу,  у   самой  воды,   расположились
предприимчивые торговцы --  и как раз пепси, но также и пивом, и сигаретами,
и фисташками, и жвачкой.
     Итак, Леха заплатил наверху в киоске тринадцать  рублей, взял бутылку и
стакан,  сбежал по ступенькам вниз и остановился в раздумье: все три столика
были заняты, а хотелось именно в пластмассовом кресле, с видом на Неву.
     --  Леша!  Алексей!.. -- Немолодой незнакомец за столиком заулыбался  и
энергично начал загребать  левой  рукой  в  сторону Лехи -- приглашать его к
себе, на  свободный  стул. При  этом  незнакомец  назвал  Лехину  фамилию  и
сомнения отпали: незнакомец обрадовался именно ему и, соответственно, его же
и пригласил.
     -- Здравствуйте, -- ответил Леха, подсев к  столу. -- А  откуда вы меня
знаете? Я  так вас  припомнить не  могу,  вы  уж извините ради бога,  у меня
вообще память на лица...
     --  Ради кого? А, это... Извиняю. Я тебя  маленьким видел  и  ты  очень
похож на  маму, а значок у  тебя наш, факультетский. Вот я тебя и признал. А
зовут меня дядя Саша Честнов. На сколько сдал?
     -- Четыре шара, мне нормально.  -- Леха скосил взгляд на рубашку: точно
стилизованная буква пси, старинная, серебряная, еле-еле у мамы выпросил... О
чем  дальше  говорить с неведомым дядей Сашей,  он  не представлял. Был этот
дядя Саша, что называется, крепыш: среднего роста, широкая грудь без живота,
джинсы в обтяжку, длинные волосы  до плеч, светлые,  с седыми прядями. Глаза
навыкате,  пожалуй, были  странноваты,  словно  бы  прятали  в  себе  легкое
безумие,  если,   конечно,  безумие  может  быть  легким...  Леха   слегонца
надавил... Ноль отклика. Странно...
     --  Завидую! Ты в такой поре жизни, что никто не зовет тебя  дяденькой,
даже  в  шутку. Зато  для  тебя  все взрослые  --  дядя  Саша,  дядя  Степа,
милиционер такой был, впрочем, ты его уже не застал... Дядя Петя...
     -- Почему это? Я дядю Степу знаю,  мне мама... К-какой  дядя Петя, вы о
чем?
     --  Да, я  совершенно  случайно,  стороной,  узнал  про дядю  Петю,  да
случайно и тебя увидел. Дядя Петя из деревни Черной кем тебе доводится?
     -- Так, седьмая вода на киселе по маминой линии.
     -- Заболел он и видеть тебя желает. Срочно.
     -- А...
     -- Бэ, дружок. Вот тебе  конверт для мамы, я ей  обещал,  мой старинный
должок перед ней. Вернешься  -- встретимся, поговорим, обсудим. Торопись,  а
то опоздаешь. Маме Лене -- привет.

     Леха встал,  принял конверт,  потряс  пустой бутылкой (когда  и  выпить
успел!..),  поставил ее обратно  на стол и пошел. Пошел,  пошел... Да что за
морок  на  него накатил! Он ведь даже ментально прощупать не успел...  и  не
смог... этого  странного  дяденьку-хиппаря!  Леха  обернулся, но отошел  уже
достаточно далеко, за гранитом не видать, что он там делает, этот дядя Саша,
если он не ушел еще...

     -- Лешенька, здравствуй, сыночка, ну, как успехи?
     -- Нормально, четверка. Степуха -- будет.
     -- Ну и  ладно. Мой  руки, обед почти что на столе,  я накладываю, да и
сама поем, что-то проголодалась...
     --  Угу. -- Леха  воровато поболтал  пальцами под струей холодной воды,
потом все же  намылил основательно, протер и лицо. Пахло привычно, радостно,
и жрать хотелось невтерпеж, и дрянь от сердца отступила.
     -- Ма, а кто такой дядя  Саша Честнов? Странный такой мужичок,  он тебе
конверт прислал, меня попросил перед... Мама! Ма...  Что с тобой!? -- Лехина
мама  где  была, там  и брякнулась попой на стул,  и  только пряди ее пышных
волос взвились  и  повисли  над мертвенно-бледным лицом, словно  бы  взбитые
остановившимся ветром.
     -- Мама, да мама же! Что с тобой, что случилось?
     -- Где... конверт...
     -- Да вот же он,  ты же его в руке держишь! Дай, дай я его открою... Ты
хорошо себя чувствуешь? Мам, в чем дело?
     Волосы  опустились  на  плечи, взгляд  стал осмысленным,  только  плечи
женщины сгорбились да часто-часто закапали слезы на фартук.
     -- Все в порядке, Лешуня, не трожь, я сама...
     Женщина  хищно полоснула  край  конверта  краем  указательного  пальца,
сунула  щепоть в  разрез  и извлекла две  бумажки:  железнодорожный  билет и
крохотный  лоскуток бумаги. Леха  сконцентрировался --  откуда  только прыть
взялась -- и встроился  в материнский взгляд: на бумажке единственное слово:
"Пора".
     -- Что это, мама?
     -- Это билет  на твое  имя в Псковскую область, деревня Черная. Сегодня
поедешь. Сейчас я тебе вещи соберу.
     -- Какие еще вещи, и  почему это я должен туда ехать? Мам, и вообще  --
что за чертовщина происходит? Ты мне можешь объяснить человеческим языком?
     --  Сейчас, сейчас, Лешенька, я... чтоб не забыть... Кладу костюм,  вот
этот, черный, брюки и пиджак на месте погладишь... Вот голова кругом, ничего
не соображаю...
     --  Сядь,  не  суетись,  мам...  Сядь,  ты обещала объяснить.  --  Леха
привычным  усилием  потянулся  к   материнским  эмоциям,  чтобы  прозвонить,
перехватить  управление,  погладить -- нет,  словно на сейф  наскочил,  даже
вроде как головой ушибся...
     -- Леша, оставь свои фокусы, ты  вообще  уже маму за дурочку держишь. Я
твои хитрости еще с пяти лет раскрыла, да тебе не  говорила, расстраивать не
хотела. Черный костюм -- на похороны, дядю Петю провожать будешь.
     -- Так он -- что, уже?..
     --  Нет, сегодня к ночи умрет. Вот горе-то... Ты не  думай, мне  не его
жалко.
     -- А кого?
     -- Тебя, да себя, да дядю Сашу.
     -- Не понял?
     -- Поймешь. Почему не ешь, сколько тебе супу?
     -- Не хочу я никакого супу! Мама, что происходит? Черт возьми!
     -- Возьмет, теперь его сила. Ты зачем его зовешь? Торопишься?..
     Леха встал, решительно взял мать за плечи:
     -- Не, мам, я этот дурдом не  приемлю. Давай так: ты сядь, успокойся, я
буду  есть суп... Когда поезд? Ага, сто раз  успеем. Я буду есть, а ты  меня
просвещать, чтобы я  тоже все начал понимать. Дядя Саша, как я  понимаю, мой
неизвестный батюшка, да?
     -- Нет. Твой  отец  -- дядя Петя, чтоб ему...  Ой! Нет,  нет,  я  не то
хотела сказать... Земля  ему... Это твой  биологический отец,  и  отчество у
тебя верное, Петрович... Как суп?
     -- Вкусный, очень вкусный. Мам, давай глаза в глаза?
     Мать слабо улыбнулась: это  была их  старинная с сыном игра и обычай --
смотреть друг  другу в глаза,  когда  кому-то  из них  горько и  плохо; если
смотреть не отрываясь  и думать доброе -- весь мир отодвигается вдаль, а все
его невзгоды и боли не могут пробиться за ограду, сотворенную двумя любящими
душами...
     --  Давай,  ты хорошо  придумал...  -- Посмотрели,  помолчали...  Боль,
страх, недоумение, предчувствия  улеглись,  застыли по ту  сторону  барьера.
Часы  словно  бы перестали  тикать,  мамины  слова,  одно  за другим, вместе
выстраивали живые картины. Леха видел...

     Одна  тысяча  девятьсот  семьдесят  шестой  год  вполне  удался,  чтобы
считаться годом  Черного Дракона:  тяжко было земле,  исходила  она  болью и
бедами. Террористы  убивали спортсменов,  горело все  Подмосковье, профессор
Горбацкий рассыпал  неуды без  счета и дуры-отличницы  выли по ночам в тощие
общажные  подушки,  прощаясь с  мечтами о  далеком  красном  дипломе. Ленка,
окончательно осиротев  в прошлом году, жила одна, в однокомнатной  квартире,
получая   невесть   откуда    пятидесятирублевое   пособие,   сорокарублевую
студенческую стипендию и  семидесятирублевую  зарплату  ночной сторожихи  --
детский  сад был  тут  же, под окном,  в десяти метрах от  парадной. Ей было
девятнадцать лет, не  красавица и не дурнушка, лицо очень  уж  круглое и при
скромных пятидесяти  двух килограммах  общего веса словно бы толстое,  но --
ленинградка,  отдельная жилплощадь, достаток,  студентка, комсомолка --  как
тут без жениха? И все  же  не только жениха не  было,  но и даже  любовника.
Девятнадцатилетняя Ленка  была,  как говорится, девушкой  и  почему-то очень
этого стеснялась. И фамилия у нее была, как у  члена Политбюро, и фамилия ее
стесняла.

     Все началось с Сашки Честнова, Чета, ее однокурсника.  Сашка приехал из
глухого Зауралья, жил  неизвестно где, учился кое-как, но девицам нравился и
этим  пользовался  предельно широко.  Второкурсники  сдали  сессию  и  стали
третьекурсниками.  По  этому  поводу в  общаге  на Мытне,  на  Петроградской
стороне, устроили  грандиозную пьянку  с танцами,  впрочем, мало заметную на
фоне  всех  остальных  пьянок,  которые  полыхали  у  дипломников,  юристов,
студентов-спортсменов...  В  третьем  часу  ночи  Лена, видимо,  обалдев  от
выпитого, собралась домой, а Чет не без задней, естественно, мысли взялся ее
проводить.  Для  темноты  и  скорости  шли  дворами, Чет  все время  норовил
притиснуть  опекаемую, но она, сама не зная зачем, упрямо отпихивала наглого
Чета.

     -- Далеко еще, Лен?
     --  Да   рядом   уже   должны  быть.  Темно.  Надо   на  свет  выйти  и
ориентироваться. Но я тебя не приглашаю, учти.
     -- А я и не настаиваю. Только воды попью и уйду.
     -- Я тебе на лестницу вынесу.
     -- Там видно будет...
     Вдруг  они остановились возле полуподвала, и поняла Ленка,  что  должна
она зайти в эту дверь, обязательно должна туда зайти.
     -- Подожди, Чет, я сейчас...
     -- Да разве ты здесь живешь? А я думал дальше...
     -- Здесь. Нет, но подожди, я на минутку.
     -- Ну, давай, только быстро...  -- Чет уже успел отойти и  помочиться в
кусты, пройти взад-вперед по  небольшому дворику -- Ленки все не было. Вдруг
Чет обратил внимание на то, что окна в  полуподвале  не горели,  и вспомнил,
что дверь была открыта, а  за  нею, внутри, также было темно. Чет  глянул на
название улицы и почувствовал, что с головы до пяток покрылся гусиной кожей,
хмеля как не бывало.  Он подошел  к  двери и как-то странно  пнул ее пяткой.
Дверь растворилась с мягким шорохом, и Чет вошел.

     Дальнейшее Леха  видел словно бы глазами всех участников попеременно. В
огромной,  метров  на  сорок, комнате  с высоченными  потолками  происходили
невероятные  события: Ленка стояла посреди комнаты на  ковре,  со сложенными
крест   накрест,  ладони  на   плечах,  руками,  поодаль,  возле  небольшого
дымящегося каганца, сидел старичок в пиджачной паре, при галстуке и в шляпе.
Этот  старичок тихонько постукивал в два маленьких  барабана и монотонно пел
на  невнятном  языке.  Над  Ленкой  навис  пятнистый  столб,  метра  в  два,
увенчанный... да, да... змеиной головой чудовищных размеров. Внизу,  у пола,
столб  не заканчивался, а изгибался  и  толстенным  кольцом шел по периметру
ковра.  Все  это  тускло  освещалось  четырьмя свечами по  углам  комнаты  в
настенных подставках.  Вот Ленка опустилась на колени, расплела руки и взяла
в них... чашу. Чашу. Плоскую. С жидкостью.

     -- Не  пей!!! --  Скрежещущий визг Чета  располосовал, разбил в осколки
мерзостное очарование страшного ритуала. Чет с места прыгнул вперед ногами и
кубарем  отлетел назад, но и голова  гигантской змеи мотнулась от  страшного
удара, столб шеи словно  бы смялся, согнулся до  самого ковра. Ленка, еще  в
остатках  транса, выронила чашу, да так неловко, что несколько капель попали
на тыльную сторону ладони...
     -- Не-е-ет!!!
     Но было  поздно,  Ленка лизнула.  Дальнейшее безнадежно спуталось  в ее
голове,  Леха  также не сумел  разобраться в маминых видениях. Вроде бы  она
упала... Вот Чет  весь спеленут змеей, вот он пытается  разорвать ей  пасть,
вот старичок с ножом, вот голова старика лежит отдельно от туловища...
     Чет кусает  Ленку...  Ленка  встает, бежит... улица, знакомая парадная,
ключи... Все.

     Утром она проснулась в своей кровати, раздетая до трусиков, как всегда,
ни  царапин, ни синяков, разве что горло  чуть болит... Это  был сон, просто
страшный сон с  перепою.  Но  страх внутри  ожил,  забился  в  ознобе: "Нет,
дорогуша, это не сон. Ушла и Чета бросила... на съедение".  Чет! Надо идти в
общагу и искать Чета. Но он ведь там не живет. А где он живет?
     -- А-а-а! -- Ленка закричала от ужаса и с  запозданием  сообразила, что
это затренькал дверной звонок. Стало легче... и перестало быть легче.--  Кто
там?
     -- Чет.
     --  Кто,  кто там, я ничего  не знаю, никого нет дома, а у  меня ключей
нет.
     -- Открывай, Ленка, я это, слышишь, Саша. Чет  я,  голоса не отличаешь,
алкоголик?
     Голос действительно был похож на Чета,  но  как же  остро Ленка ощутила
досаду, что до сих пор поленилась вставить глазок в дверь. Тут ей послышался
шум  шагов на лестничной  площадке и она решилась  отпереть.  Чет  мгновенно
вдавился в щель, прихлопнул за собой дверь и повторил:
     -- Я это, я, все ништяк, Ленка.

     Но это был не совсем Чет, как успела убедиться Ленка, и ужас ее был так
силен,  что  она  потеряла  голос  и теперь  судорожно вдыхала и  выдыхала в
бесплодной попытке  заорать. Она бы и уписалась  со страху, но  буквально за
минуту  до  этого Ленка  успела совершить  полный туалет,  даже вода все еще
журчала, наполняя опустошенный бачок.
     Перед  нею стоял мужчина в одежде  Чета и даже похожий на него, но  лет
этому мужику было никак не менее сорока, был он наполовину  сед, морщинистые
лоб и лицо исполосованы кровавыми царапинами.
     -- Тихо, Лен, не кричи, это я. Видишь, как все обернулось.  Что бы тебе
удержаться и не лизать чикру эту е...
     Ленка постоянно слышала мат вокруг,  но  впервые от Чета и смутно этому
удивилась, хотя для изумления и без того поводов было предостаточно.
     -- Ты где родилась?
     -- Под Челябинском, а что?
     -- Когда, в каком месяце?
     -- В мае. Слушай, что с тобой, почему ты старый стал?
     --  Да вышло так. Под Челябинском, говоришь? То-то жива до сих  пор.  В
нужное время в нужном месте, как  говорится. Другая бы от такого зелья давно
бы преставилась.  Ничего, Ленка, объяснять я тебе не буду,  а  жизнь моя  --
одна  кончилась,  да другая началась, кричи не  кричи, моли  не моли, поздно
теперь плакать.  И тебе  тоже.  Как мы на Сенной оказались, по Васильевскому
ведь  шли?.. Вот  адрес, перепиши  своей рукой и срочно  туда  езжай.  Иначе
помрешь. Да ты уже... Ладно, об этом потом. У меня теперь все  иначе, я буду
занят некоторое время, если выживу, а  тебе поберечься надо. Может, я -- это
уже и  не я  вовсе. В деревне Черная остановишься  у бабушки Ирины, она типа
ведьмы и тебя обережет, если что. Да не должно быть неприятностей,  не велик
ты гусь. Все, я пошел. Жаль, потрахаться не успели. Да, только ты меня таким
видишь, остальные -- прежнего Чета. Эх, поплакать бы...

     Тем же  вечером Лена  поехала, куда  ей  было сказано,  и все  это  она
проделывала словно в полусне...				     	       
     -- Ой-ей-ей, голубушка, ох, и гирьку ты на шее носишь, ох и тяжелющу.
     Бабка Ирина была высока, со всей своей старческой сутулостью -- за метр
восемьдесят, худа, болтлива и  приветлива.  Ленка приехала  днем,  а бабушка
Ирина сразу  же, не дожидаясь вечера, затопила баню, самолично  выбрала  три
веника: березовый, дубовый да крапивный,  набрала кринку -- банного, как она
пояснила, -- квасу, и пошли они париться вдвоем. Ленка все еще была оглушена
шквалом  событий и тупо  делала что  говорят: на полок ложилась,  квасом  на
камни  плескала,  а  голова мягко кружилась... В  Ленинграде  белые  ночи  в
разгаре, а  здесь  к  полуночи хоть  глаз  выколи. Тучами, словно  матрасами
внахлест,  все небо  заволокло, оттого и темень.  Бабушка  Ирина  поехала  к
подруге в Псков, вроде бы та  ее в гости  ни  с того,  ни с сего телеграммой
позвала,  а Ленке только того и надо, глаза слипаются, язык тяжел -- никаких
разговоров не надо, до подушки и спать. Необычная бабка -- в красном углу ни
одной иконы, зато повсюду пучки трав, бутылочки, баночки...

     --  Ты, Лена, не беспокойся, голубушка, во  дворе  псинка  лихих  людей
отгонит, а в доме Васька кот да Шишка  --  от нечисти  сторожа. Постой-ка, я
кружок нарисую. Где мел? Васька, хмырь болотный, а ну признавайся,  куда мел
закатил. Балован он у  меня, проказлив, а кастрировать -- рука не подымается
животную калечить. Вот он, мел. Ох,  опоздаю я  к автобусу как пить  дать...
Бабка  согнулась пополам,  высоко  оттопырив  костлявую  задницу  в  длинной
полосатой  юбке, принялась  очерчивать мелом половицы  вдоль стен,  глухо  и
скоро бормоча невнятное. Ленка уж разделась, надела -- поленилась спорить --
бабкину ночную сорочку до пят и прыгнула в  мягчайшую кровать. И провалилась
в сон.
     -- Проснись, проснись, -- пищал над ухом комариный зуммер...

     Ленка  спрятала  голову  подальше  под  одеяло, но  противный  голос не
унимался:  "Проснись, проснись,  скорее, проснись..."  Ну не  дадут  поспать
человеку!...

     В избе было почти светло. Каким-то  непостижимым образом неполная луна,
отраженная в  зеркале,  освещала комнату не хуже  уличного фонаря, во всяком
случае, как успела заметить Ленка, тень от зеркальной луны была гуще, чем от
"оригинальной".   В   зеркале,  словно   за   окном,   стояла   девочка  лет
восьми-девяти,  одетая,  видимо,  по  моде  прошлого  века:  в  сарафане,  в
лапоточках, в  платке,  повязанном  под подбородок. Это она пищала, призывая
Ленку проснуться.
     -- Просыпайся же, дылда, иди сюда, ближе к зеркалу!
     --  Ты  кто,  девочка?  --  Ленка не  смогла выдумать вопроса  поумнее,
поскольку  чудеса  так  плотно  были  облеплены  обыденностью,  что  и  сами
переставали восприниматься как чудеса.
     -- Глупая, глупая, иди же сюда! Я Шиша, мои папа и мама сгинули сто лет
назад, их забрала Черная Сова, а я у Ирки на хлебах живу, зеркальница я. Иди
сюда.

     Ленка не испугалась Шишу и подошла к зеркалу. Вдруг она спохватилась:
     -- Погоди, Шиша, я быстренько на двор сбегаю...
     -- Нет, этого нельзя, терпи.
     -- Почему нельзя, мне нужно...
     -- Нет, это зов Нечистого, воды в теле мало после бани, блазнится тебе.
Потерпи, а то Иркину границу порушишь. Я чую, чую, ходят вокруг...
     -- Кто ходит??? -- Ленку пробрал озноб, предвестник большого страха.
     -- Ты по  сторонам не зыкай, на то Васька есть, ты в зеркало смотри, да
не оборачивайся. Выстоим, Ленка, не впервой.
     В зеркале почти все было, как в реальности, только сама Ленка и Шиша не
отражались, она была по одну сторону, а Шиша по другую.
     -- Ой, а почему так? -- Ленка помахала  рукой, приблизила лицо вплотную
к  гладкой?..  прозрачной?..  поверхности  -- нет, даже  легкий  налет  пыли
увидела, а  себя  в зеркале не обнаружила.  Она взяла  в  руки пластмассовый
гребешок -- а за... стеклом... он уже в руках у Шиши...
     -- Ты  чего, Лен,  зачем расческу  трогаешь,  меня  отвлекаешь?  Накинь
кофточку, а  то простудишься, неровен час, Ирка  знаешь как  меня чехвостить
будет?
     Лена  послушно положила  расческу  на  место,  сняла  со  спинки  стула
кофточку -- и впрямь теплее и уже не страшно...
     -- Ку-ку...  -- со скрипом  открылась дверца на  часах и кукушка начала
выкрикивать положенное. Однако с каждым новым  ку-ку голос кукушки  менялся,
становился все более густым, сиплым и зловещим. Ленка видела в зеркале -- не
посмела  обернуться  --  как  мертвые  глаза  механической  птицы  сверкнули
грязно-красным светом, маленькая, почти незаметная лапка выросла до размеров
куриной,  вдруг   отделилась  от  кукушки,  упала  на  крашеные  половицы  и
побежала-побежала  к ней...  к Шише, а значит,  и к ней... Шиша! Сзади! Шиша
резко повернулась, выставила скрюченные пальцы, царапнула ими воздух...
     -- Где, Ленка? Что ты увидела? Чуд...
     --  Вон же, на лавку прыгнула-а-а!!!  --  заметил  лапу кот Васька, его
отражение метнулось наперерез отражению кукушкиной лапы.
     --  М-мау!!!  --  Васька слетел  с  лавки,  как  от  пинка,  в  воздухе
перевернулся, упал  на лапы и  сразу  же  на живот,  сунув морду к сомкнутым
передним лапам с выпущенными когтями.
     -- Ох, ты,  страсть какая! А я и  проглядела лапу-то...  В жисть бы  на
часы  не подумала! Ленка,  а ведь поддалась я на обман, старая дура, кабы не
Васька...  Жри  ее  Васенька, чтобы  и  коготка не осталось.  Вот  оне как в
кукушку-то пристроились.
     От  таких  кошмариков  впасть бы Ленке в  тихое безумие с  непрерывными
дефекациями, но  нет -- притерпелась за последние  два дня; съели колдовскую
лапу, и опять страх унялся. Даже  смешно: девчонка  ростом с обеденный стол,
голос  девчоночий, а  речь  как  у старушки-блокадницы.  Зачем  она к  часам
подходит? А вдруг там...
     --  Пустые теперь, а  заговор наложить не помешает, для порядку. Чой-ты
хихикаешь, Лен, со страху  поди? Теперь уже все, можно не бояться, до утр...
Фортка открыта!
     Ленка непонимающе вгляделась в отражение -- чуть было не обернулась...
     -- Не смотри сюда!!! Не моги смотреть! Ма-ау-!!!
     Шишиных криков  и  Васькиных  мявов  испугалась Ленка  пуще  непонятных
приступов неведомых врагов,  вытаращила глаза на форточку: что там? Открыта,
затянута сеткой  от комаров и мух.  А сетка порвана, а  туда черной струйкой
насекомые влетают... Шиша подпрыгнула не хуже  мячика и  влепила ладошкой по
распахнутой  раме окошечка, и то  чавкнуло ударом, перерубило  черный поток,
Шиша  тут же закрыла форточку на  защелки. Мошкара выстроилась в прозрачное,
словно бы черного тюля, покрывало, и оно медленно поплыло к зеркалу, то есть
опять к  ней, к  Ленке.  Васька встал на задние лапы на столе, видимо,  счел
позицию неудобной  --  перепрыгнул  на  плечо к девушке, а оттуда  на спинку
стула, так что она затылком ощутила волну тепла от его серого тельца.
     -- К зеркалу  нагнись, -- заверещала Шиша, я уже, я сейчас...  -- Испуг
послышался Ленке в ее писклявом голоске...
     Шиша  тем  временем   скакнула   к   печке,   выхватила   из-за  стенки
бутыль-четверть,  в один присест вылила себе в  рот, в  горло, литра полтора
мутной жидкости и дунула на покрывало. Струя огня как сплющилась о завесу из
насекомых, но выжрала в ней две трети площади. Шиша дула  еще и еще, выжигая
отдельные  лоскутки. Василий  бешено  молотил  лапами  пространство,  убивая
насекомых на лету, не давал тварям прикоснуться к Ленке.
     -- Ой-ей-ей! -- Шиша аж захныкала от боли, одна шальная, уже последняя,
муха  все же достала  -- не  Ленку, так Шишу. Она стерла со лба раздавленное
насекомое, но  там  осталось черно-багровое  пятно  размером с трехкопеечную
монету, из которого сочилась кровь.
     -- От зловредная  тварь! Меня и то вон как профуфырила, а если б Ленку?
Кровушку-то  уйму, а  порчугу Ирка  уберет,  мне  невмоготу,  устала  как...
Фу-ух...  -- Шиша  подошла к отражению окна, повозилась с защелками, и вдруг
окна распахнулись по обе стороны зеркала, внутри и снаружи!
     -- Шиша, нельзя! Мама!!!
     Испуганный ее криком Васька порскнул к открытому окну и пропал.

     -- Что кричишь? Утро на  дворе,  петухи поют  по  всей деревне.  Душно,
смрадно, а энти комары да мошка много  не накусают. Что нам каббальной вонью
дышать,  не  масоны  чай?  Ой сердце  болит,  пойду  я  прилягу...  --  Шиша
наклонилась к половицам и словно бы впиталась в них, пропала бесследно.
     И Васьки нет. Рассветный холодок существенно беспокоил нежную городскую
плоть, Ленке было знобко и робко, петухи петухами, а она беззащитна  по сути
дела...  Как  мучительно  длилась  эта  ночь  --  и  как  быстро  пролетела:
только-только кукушка полночь откричала, а уж петух закукарекал...

     -- Во дела творились, екарный бабай!  Не на смех, стало-ть, они меня из
дому  выманили.  Подруга-то моя, Фрося,  и не знала ничего, я незваной к ней
явилась, наглоталась страму!
     -- Баба Ира! Ура!  Ой,  наконец-то!  Мы тут такого  страху натерпелись!
Вася с Шишей -- просто ништяк, как они с ними управились! А можно я  на двор
сбегаю?
     -- Ну и сбегай, коль приспичило. А я пока приберу да пригляжусь --  что
да как тут  было... А что это за дриштяк такой,  Ленка? Вон, бери полотенце,
прям у рукомойника.
     -- Какой дриштяк, баб Ира?
     --  Ну,  ты  только  что  рассказывала, что  у  Васьки с Шишей  простой
дриштяк...
     -- А-а-а, ништяк! Ништяк -- значит круто,  мощно, синоним слов "ух  ты,
вот это да"!
     --   А  я  думала  ругательство  городское,  может,  думаю,  в  наговор
какой-нито вставить, на приворот либо от  желудка. А  это -- тьфу, чепуха на
постном  масле. Городские  все с приветом, а мнят о себе -- куда там! Мы для
них кто -- скобари! А скобари, Ленка, если хочешь знать...
     -- Ирка, здорово, я бык, а ты корова! Никак, внучкой разжилась?
     -- И тебе день добрый, Петр  Силыч. Внученька моя,  Леночка,  из города
отдохнуть приехала.  Ты  бы  зенки свои  не пялил на  девчонку,  Петр Силыч,
постыдился бы людей.
     -- Гы-ы, а что мне стыдится, стыдно, когда видно.
     Был из себя  Петр  Силыч видный мужчина:  лет под шестьдесят, саженного
роста,  с  толстенным  брюхом,  с  огромными  вислыми  усами  под  перебитым
красно-сизым  носом,  волосы  в  скобку, большие  желтые  глаза,  полон  рот
металлических зубов. Белая рубашка с короткими рукавами, парашютных размеров
нелиняющие  джинсы  московской  фабрики  "Орбита",  заправленные  в короткие
кирзовые сапоги, отлично дополняли ансамбль. И несмотря на то, что на одежде
и обуви незваного гостя не было ни пятнышка, ни пылинки, а толстые щеки были
идеально  выбриты,  Петр Силыч производил  малоприятное впечатление  чего-то
грязного, липучего, похожего  на торт  в  пылесосе; с минимумом усилий он за
две  минуты  знакомства  успел  внушить  Ленке  отвращение.  Плетень  опасно
затрещал под напором его тугого живота.
     -- Петр  Силыч, ты  бы поаккуратнее,  кто  чинить будет-то? Ты ведь  не
придешь,  а  мужиков в доме нет,  кроме  Васьки. -- Видно было, что  бабушка
Ирина опасается сердить этого Петра Силыча,  ведет себя  очень уж кротко.  И
Дуська забилась в конуру и ни звука.
     -- А не похожа внучка на бабку, укатилось яблоко от яблоньки... Что это
за дух у вас, аль сгорело что?
     -- Лен,  ты  вот  что:  на  деньги,  купи маслица да  конфеток  к  чаю,
вчерашним  завозом  сливовые тянучки  привезли, а очереди в  сельмаге сейчас
нет,  почти  все  в  Дубовку  пошли, там  концерт в 12  будет и обещали Хиля
показать.  Сходи  милая,  что тебе  со  стариками  воздух  трясти,  сходишь,
позавтракаем, да  и  поспи  до обеда.  Устала, небось,  от экзаменов...  На,
говорю! Свои деньги успеешь потратить, а здесь я дома, а ты в гостях.
     Ленка с пониманием и радостью позволила от себя избавиться и пошла куда
было  сказано, в центр деревни, в продмаг (в Черной было целых два магазина:
продмаг  и проммаг,  чем  деревенские  очень гордились).  И впрямь  не  было
очереди  возле  продмага,  только  у  самого  прилавка,  внутри,   довольные
спокойствием  и прохладой  судачили  о  своем древние бабки,да  уже брал две
большие,  общим  объемом полтора  литра,  бутылки  72-го  портвейна  молодой
парнишка, сверстник или  на  год помладше, чем Ленка. Через пятнадцать минут
Ленка  отоварилась  маслом,  полукилограммом конфет  и  вышла  на  солнышко.
Оказывается, парнишка сидел в траве неподалеку и ждал, пока  она  выйдет. Он
быстро вскочил, одной рукой отряхивая обтянутые  на заднице красные клеши, а
другой аккуратно держа на весу авоську с грузом:
     -- Привет  городу от села! Как вас зовут,  девушка?  Уверен, что Оля...
Аленка. Угадал?
     -- Нет,  ошиблись.  --  Ленка  попыталась пройти,  но  парень  заступил
дорогу.
     --  Жалко,  значит Люся или Ира. Я  на цике, --  он  показал пальцем на
мотоцикл, -- покатаемся? Заодно  и грани сотрем, только так!  Ты чья, к кому
приехала?
     --  Она из-за речки,  бабки Иры внучка,  --  ехидным  голосом встряла в
процесс  знакомства увесистая  тетя-продавщица,  высунув из  окна  голову  с
прической цвета спелой перекиси водорода. Паренек сразу осекся и поблек.
     --  Ну  и  что,  нормальная  внучка,  симпампонистая. Приходи  на танцы
сегодня вечером. Слышала когда-нибудь  "Джулай монинг"? --  Парень продолжал
свои прельстительные речи, но уже так, с явным холодком, дежурно.
     -- Слышала,  --  ответила  Ленка.  Парень уже  не загораживал дороги, и
Ленка прошла мимо, снисходительной улыбкой укрывая некоторую досаду:  как же
легко этот сельхозпролетарий от нее отцепился... А бабушка Ира,  похоже, тут
известный человек.
     Деревня  была  невелика,  за  пять  минут   Ленка   дошла  до  дряхлого
деревянного  моста  через  речку  Черную  же.   Буквально   несколько  домов
поместилось по  ту  сторону речки, а в  основном вся деревня  Черная --  это
левый берег. Господи, хоть бы этот Петр Силыч уже ушел...
     -- Ну, как тебе наша деревня? Замуж еще не сосватали?
     -- Красиво  у вас, баб  Ира,  спокойно  так.  Нет,  не сосватали,  один
собрался было,  да  как  сказали ему,  что я ваша внучка, он так в обморок и
свалился. Насилу портвейном откачали.
     -- В обморок? Постой, а кто это, как выглядел?
     --  Да я пошутила,  никто никуда не падал. Длинный такой, мотоциклист в
алых революционных штанах. Теть Аня, продавщица, сказала ему про вас, так он
сразу и отстал от меня. А где...
     -- Ушел уже Петр Силыч. Ты, Лен, не брезгай,  Силыч хоть  и хам, а зело
полезный мужчина... умнейшая  голова.  Не он,  так я бы уже в  Псков рысила,
телефонограмма  в   сельсовет,  срочно  в  горсобес  вызывают,   вплоть,  ты
понимаешь,  до  милиции!   Я  не  поеду,  пусть  они  подотрутся  и  утрутся
повестками,  а только  Силыч заранее  предупредил  меня, что подобное будет.
Нынче  ночью  я дома  останусь  да  разберусь, кто  еще  с  бабушкой  Ириной
Федоровной шутиться вздумал! У Шишки  язву  день сводила  бы, кабы  Силыч не
помог...  А который в красных штанах  --  так  это  Андрюха  Ложкин, в клубе
работает, в армию ему  осенью. Пустой паренек, легкий, как сухой навоз. Весь
их род Ложкиных несолидный:  мужики пьющие, бабы злющие, сами злобные, да не
сдобные...  Ну  вот  и самоварчик  подоспел...  Слышь,  Лен, я смотрю ты все
зеваешь, ляг да  поспи. А то на речку  пойди искупайся... Тьфу на меня, дуру
старую! Сегодня  тебе ни купаться нельзя, ни электричество  трогать;  ножей,
кос,  топоров, даже  спиц  -- трогать не  моги.  Кому-то из  чертолюбов  ты,
девонька, крепко  понадобилась. Почему -- не понимаю.  Порча  есть, да  не в
тебе, а на тебе. И что в городе  было самим не разобраться, сюда посылать...
Э-э-э, а ты уже спишь, я смотрю...
     То ли переволновалась Лена, то ли  чаек был с секретом, но  сквозь  сон
чувствовала  она,  как  бабка  Ира  подхватила  ее  на  руки  легко,  словно
младенчика,  и  унесла в дом,  на  кровать. Проснулась  Ленка под  вечер,  в
пограничный час, когда  остывшее  солнце  уже не в силах отгонять комаров  и
естественным путем  поддерживать  в  доме свет. Одежда аккуратно  сложена на
табуретке, а  на одежде свернулся кот Васька. На Ленке только наручные часы,
трусики и  бабкина  ночная  рубашка  (лифчики  она терпеть  не могла),  часы
показывали начало десятого.
     -- Васенька, будь друг, слезь с платья, ладно? А  почему ты серый, а не
черный, тебе ведь положено быть темнее ночи?
     Васька только  мурлыкал  довольно, подставляя  под Ленкины  пальцы лоб,
спинку и бока, и человеческим  языком заговаривать  не желал. В горнице баба
Ира с  кем-то вела  беседу  и,  конечно же, за самоваром. Ленка заглянула: в
комнате была только бабка Ира, перед нею чашка с блюдцем, самовар, вазочки с
конфетами и  вареньем и  зеркало. А  из зеркала улыбалась живая и невредимая
Шиша.
     --  Как  спалось?  --  в  два  голоса спросили  чаевницы  Ленку, и,  не
дожидаясь  ответа на  первый вопрос, бабка Ира  высказала  догадку:  -- Есть
хочешь небось?
     -- Нет, спасибо, -- вежливо  ответила Ленка, но если  вспомнить  -- что
она за сегодня съела? Пару тянучек да бутерброд с маслом...
     -- Воздухом сыта?  Нет, голубушка, щи на первое да курочка на второе. И
я  поем за компанию, и Шишка не откажется. А щи со свеженькой капустой, да с
говядинкой, да со сметанкой.  А  укропчик я  порежу, петрушечкой присыплю...
М-м-м...  Разогреть -- одна  минута... Вот, Лен,  картофь, предположим. Жили
мы, ее не зная, и не тужили нисколечко: кисели, да лапша, да каши, да щи, да
борщи хохляцкие, да вареники...  Знать мы не знали такого слова. А потом раз
отведали,  да второй, вот тебе и земляные яблоки! Без картофи теперь и  обед
не в обед,  да и праздник не в праздник.  Вот как  нас приучили,  что сами и
выращиваем  и картофь, и табак... --  Бабка Ира обличала  иноземный овощ, но
раскладывала  его по  тарелкам не скупясь. Ленка и  не  заметила,  как съела
первое  с добавкой, второе  с добавкой, молока пузатую  кружищу  да  ситного
кусок...
     -- Фу, не  могу больше... Спасибо, баб Ира, наелась  как хрюшка, теперь
опять диета, худеть придется...
     -- Я вон всю жизнь худа, а ни  в чем себе не отказываю. Ну ладно, давай
посуду  приберем  да  будем потихоньку  к  ночи-то готовиться.  А ты погляди
телевизор  или погуляй возле дома,  пока  не  стемнело. Часы мне  Петр Силыч
наладить обещался,  да  некогда  ему.  Я  вызвала Лешку Чичигина,  он  мне и
починил за бутылку. Сейчас наговором проверю да и заведу, по Москве точность
проверю, посмотрим... Ты вот что, Лен, раз никуда не идешь, нарви  в огороде
веток  черной смородины, собери из них метелочку  длиною на мой  локоть.  Да
перевяжи не веревочкой, а лыком, лыко я тебе дам, сама уж надрала...
     Начало темнеть, стемнело. До полуночи минут двадцать осталось, звезды с
неба опять в  тучи попрятались, но близкого дождя  не ощущалось. Так свежо и
радостно пахло  в бабкином саду-огороде, так буднично вычесывалась и пыхтела
возле своей будки белая громадина, собака Дуська, что и не  верилось Ленке в
страхи предстоящей ночи. Но вскочила вдруг  Дуська, гремя цепью  подбежала к
девушке, потерлась головой в подмышку и словно стала оттеснять ее к дому: из
лесу прилетел переливчатый, пока еще  осторожный, но уже  набирающий  жадную
злобу голос, за ним  еще один, и еще. "Волки", -- поежилась в догадке Ленка.
Дуська молчала, не выдала себя ответным  лаем  и  скулежем, только шерсть на
холке вздыбилась.

     -- Лена,  давай-ка домой, внученька, поздно на улице стоять,  разве что
татей ночных  и дождешься. Идем, идем, здесь Дуська  посторожит... -- Но  не
испуг  услышала Ленка в скрипучем  тенорке бабки  Иры, деревенской  ведьмы и
колдуньи, Ирины Федоровны  Корюхиной,  а  нетерпение  и  азарт.  По  ночному
времени и цепь с Дуськи была скоренько снята. Волки словно издалека услышали
человечьи  разговоры: так поддали голосов, что не выдержала Дуська, рявкнула
коротко, стала  перебирать лапами,  приседать,  задрала было  голову,  чтобы
удобнее отвечать,  но получила  метлой  по  хребтине  и  дунула  к  воротам,
подальше от метлы и от бдительной хозяйки -- молча службу нести.

     ...-- А самый  первый Ложкин на  бобах гадал, плясун  был, сказывали, и
конокрадством  промышлял, непутевый. Порчу  хорошо  снимал,  а сам  же ее  и
наводил. Поехал однажды на заработки  в Карпаты,  далеко, да и  помер там на
колу осиновом. У  нас вся деревня толк знает  в  старинных свычаях. Анька из
продмага, к примеру, животных понимает, что они говорят... А может,  и врет,
как тут проверишь, но обращаться с ними умеет...
     -- А откуда эта... Анна узнала про меня, что я у вас?..
     Бабка Ира и Шиша из зеркала с изумлением воззрились на Ленку:
     -- Да видно же!..
     Ленка  ничего  не поняла  из  такого объяснения,  но спрашивать  дальше
поленилась.  Она  вновь подсунула  опустевшую чашку  под  самоварный  носик,
успела наполнить ее кипятком и заваркой и тут часы стали бить полночь. Целая
и  невредимая выглянула  кукушка  и обычным голосом стала  отсчитывать:  два
ку-ку, пять, шесть, восемь... Бабка Ирина разрешила ей смотреть и в зеркало,
и  без него, вокруг. И кукушка, и ее отражение глаза не засвечивали зловещей
краснотой,  голосом не чудили  --  что  значит  при  хозяйке!  Десять ку-ку,
одиннадцать, двенадцать.
     Т-тринадцать...
     -- ...и француз, и фриц нас стороной обошли, даже партейные ни  разу...
Что такое?
     -- Пятнадцать, баб Ира... -- Ведьма и зеркальница смолкли и повернулись
смотреть -- каждая в свою  сторону: кукушка накуковала 19 раз и  смолкла, но
обратно  в домик  не убралась,  так и  осталась  торчать  на  приступочке  с
открытым клювом.
     -- Ну-ка, Васятка, сорви эту куклу, -- велела бабка Ира.
     Кот метнулся к комоду, и  с  него  уже взвился  свечой, когтистой лапой
ударил  механическую птицу.  Кукушка надломилась, изнутри  вылетела  длинная
металлическая лента-пружина, и кот Васька запутался в ней  лапой и повис.  В
истошном мяве Васьки было столько ужаса, что бабка Ира очутилась возле часов
едва ли не быстрее  своего любимца. Одной рукой она подцепила его под задние
лапы,  чтобы  снять  нагрузку,  другой  ухватилась за ленту-пружину.  Из-под
кукушки  с  дзеньканьем выскочили  еще две  пружины, норовя захватить в плен
бабкину  десницу.  Ленка успела  кинуть  взгляд  в зеркало  -- Шиша не стала
подражать хозяйке, а сидела, оборотясь спиной к зеркалу, и загораживала вид.
Ленка перекинула  взгляд:  у бабки Иры  вместо ногтей  -- глазом  мигнуть --
оказались длинные  острые  когти  и  тоже с  металлическим  отливом: дзиньк,
скрежет, дзиньк, скрежет, от лент одни обрубки на пол упали. Бабка выпустила
из  рук  освобожденного  кота, с маху воткнула когти в  кукушкин  домик  и в
циферблат. Оттуда  сразу же повалил дым, запах  которого  Ленка  запомнила с
прошлой ночи.

     -- Надо было не полениться, Силыча уговорить часы вылечить. Теперь их в
печку или на помойку. Восемьдесят лет служили, я и горя не знала... -- Бабка
быстро и остро  рыскала глазами по  стенам, потолку, окнам -- поняла  вдруг,
что ягодки впереди. -- Шиша, тихонько  пройдись вдоль очерченного, не стерся
ли где мел...  Близко к меже  не подходи. Очень  уж  прытко они запрягают...
Елена, внучка, смотришь -- смотри, но  сиди, где сидишь. И ни звука. Васька,
на руки к Ленке и смотри в  оба! Ну,  где вы там, гости дорогие, зажда-ались
мы вас, попотчевать будем рады...
     Стучали сердца -- одно в груди, другое, маленькое, часто-часто билось в
Ленкину  ногу: котяра  все еще не  мог оправиться от испуга. Девушка гладила
его,  успокаивала,  чесала  за  ушком и  сюсюкала  всякую  ерунду,  лишь  бы
забыться, отвлечься  от окружающего ужаса. Ведьма Ирина Федоровна бесшумно и
не торопясь  двигалась по избе,  голос ее рокотал уверенно и мерно, но страх
так  и  не  отпускал Ленку, напротив, все  беззастенчивее гнул,  пригибал ее
голову к коленям: она знала, что стоит ей поднять глаза и посмотреть вокруг,
то она увидит!.. Нет!  Только  на Ваську, ох, какие у него серенькие ушки, а
какие  у   него  вибриссы,  ах,   как...   Ленка  машинально  покосилась   в
зеркало-о-о-а-мам-ааа!!!   Ваську,  наверное,  постиг  кошачий   обморок  от
Ленкиного крика: нет  чтобы  бежать --  он заорал и  изо всех  кошачьих  сил
впился ей в ноги всеми когтями и мало сам не вплющился туда!

     В зеркало с  изнанки,  там где  жила  Шиша,  смотрела  на Ленку...  она
сама... Синее лицо почти улыбалось, мешал толстый высунутый на сторону язык.
Широко  открытые  глаза были  мертвы,  Ленка  сразу это  поняла,  ей не  раз
доводилось видеть покойницкие глаза  и  читать по  этому поводу  специальную
литературу.  Зазеркальная покойница-двойняшка, словно  в окошко,  обозревала
реальность,   потом  повернулась,  и  Ленка  увидела  испуганную   Шишу:  та
заверещала и  стала отступать к стене,  все ближе к мелом проведенной черте,
туда, куда  бабка Ира не велела ей  заходить. Удавленница проворно раскинула
руки и пошла на Шишу. Самое страшное заключалось в том, что Ирина  Федоровна
продолжала осматривать потолок,  стены  и пол,  словно  не  видя и  не слыша
происходящего.
     --  Что  ты  вопишь,  как  ненормальная, аж  сердце зашлось. Молодая, а
туд...
     -- Баб Ира, Шиша!!!
     И словно  морок соскочил со старой  ведьмы:  она вперилась в зеркало  и
зарычала;  выскочили  и вновь  убрались под тонкие губы  клыки, ведьма боком
скакнула к шкафу, в один миг растворила его и  сорвала  с внутренней  стенки
большое, в  половину  человеческого  роста, зеркало. Полетели щепки, а бабка
Ира уже приставила его под прямым углом к настольному зеркалу:
     -- Шишка, сигай сюда!
     Спиной она  загораживала Ленке  обзор, и  девушка,  не в силах побороть
шокового любопытства,  отклонилась,  чтобы видеть происходящее. И все  равно
мало что можно было рассмотреть: вроде как Шиша  увернулась от удавленницы и
впрыгнула  в  другое  отражение,  а бабка Ира  вбила когтистые руки в первое
зазеркалье  и зацепила  ими Ленкину копию-мертвячку. И опять повалил  дым  и
лопнуло первое  зеркало, а бабка Ира завалилась назад, потеряла равновесие и
со всего маху стукнулась костлявой задницей о половицы...

     -- О-о-хо... Больно-то!.. Лен, помоги...
     Ленка  вскочила и подбежала  к бабке.  Взмявкнул забытый ею кот Васька,
спрыгнул  с  ее  коленей и  уткнулся  в  хозяйкин  бок  --  тереться.  Ленка
ухватилась  за  твердую старухину  руку,  помогла ей  встать (ох,  и  тяжела
бабуся!) и только тогда заметила, что колготки  и ноги ее все  в  крови  и в
глубоких царапинах.
     -- Ой, лихо мне! Ой, дура старая!.  Правильно говорят: cтарость  --  не
радость.  Что  это? Васька  подрал  поди.  Постой-ка...  -- Ирина  Федоровна
наклонилась, дунула ей на колени и распрямилась, держась за поясницу и охая.
Ленка глянула на ноги: кровь на  порванных колготках  осталась, где была,  а
ноги -- вновь чистые, ни царапинки, ни кровинки. Ленка для верности  провела
рукой -- точно, даже волосинок абсолютно не осталось. Вот бы...
     --  ...Что  ты, старая,  совсем  нюх  потеряла!  Я кричу-ору, а  она...
Ефузица, поганка, едва ведь меня не съела! Страху-то натерпелась!
     --  А сама на  что? --  виновато огрызнулась ведьма. --  Вот ведь -- не
слышала! Ох, и морока тут!  Два вопроса на повестке дня: чего им от нас,  то
есть от  тебя, внученька ненаглядная,  надо, а во-вторых  -- не дано бы тебе
такую чуть проявлять, ан  ты вперед моего почуяла. Странно это... -- Старуха
вдруг встрепенулась:
     -- Лен, а сейчас -- чуешь что, ай нет?
     -- А что я должна... чуять?
     -- Тебе было страшно нонче вечером?
     -- Ха, баб Ира!.. Еще бы!
     -- Сейчас страх меньше? Или больше? Или такой же?
     Ленка озадаченно прислушалась к себе: вроде бы отпустило, разбился ужас
вместе с  зеркалом, а... нет,  что-то ужасное осталось, и сердце ноет, и вся
спина дрожит... и затылок...
     -- Не  знаю, баб  Ира, все равно страшно... Баб Ира, не отдавай меня!!!
Бабушка Ира, пожалуйста-а!..
     -- Что голосишь! Видишь чего? Сейчас?
     -- Н-нет... Баб...
     --  Тих-хо!  Я же  тебя обещалась  охранить,  не отдам, не выдам. Шиша,
Васька, Лена  -- ну-ка тихо все... Замерли... Ушки на макушке -- до утра еще
далеко...
     Глаза старой ведьмы светились желтым, вновь  отогнулись краешки губ над
острыми клыками,  сходство с  тигрицей усугубляли  кривые когти на руках, но
теперь  Ленка  ясно  видела,   что   грозная  Ирина  Федоровна  озадачена  и
испугана...
     -- Всякое встречала, но такого наката не припомню лет этак... Лен, тебя
учил кто или ты сама в себе силу нашла?
     -- Какую силу, баб Ира? У меня нет ничего, то есть абсолютно!
     --  Есть, знать сама  еще не поняла.  Ты  беду раньше чуешь,  чем  я, к
примеру, и  раньше,  чем она начинается.  Ты  когда  на кукушку крикнула  --
сколько насчитала?
     -- Пятнадцать.
     -- А по моему счету -- на одиннадцатом заголосила. А всего было 19. Или
сколько?
     -- 19, баб Ира. А почему...
     --  Потом  поболтаем. Давай, Лен, послушаем да подумаем,  какая каверза
нам еще предстоит...
     Стремно  было  ждать  новых  ужасов.   Ленка  добросовестно  слушала  и
смотрела, но с  непривычки  отвлеклась, стала высчитывать время до рассвета.
Вдруг во дворе забухала сигнальным  лаем Дуська,  стукнула наружная дверь  в
сенях, мужской голос выругался испуганно и в комнату постучали:
     -- Эй, хозяева! Ира Федоровна, Лена у тебя все еще? Это я, Саша! Где  у
вас ручка, хрен откроешь в темноте, да еще и за жопу кусают!
     -- Ой, баб Ира! Чет приехал! Баб Ира!
     -- Какой еще Чет на ночь глядя,  за тобой, что ли? -- забурчала ведьма,
но Ленка, счастливая уже тем, что кончились кошмары второй ночи, крикнула:
     -- Да толкай дверь и входи, она внутрь открывается!
     Дверь  открылась,  и  на  пороге  показался  Сашка  Чет,  рот  до ушей,
нормальный, без седины и морщин.
     -- Тут черт ногу сломит: лужи,  собаки, ни одного фонаря...  Ой,  а что
тут такое... ноги запутаны, шагу не ступить...
     Старуха хмуро покосилась на него:
     --  Заклятие  для  непрошенных  гостей.  Постой  смирно  чуток,  сейчас
распутаю...
     Ирина  Федоровна  взяла  пучок  черносмородиновых  веток  в  обе  руки,
направила их  в  сторону  двери  и  нараспев  стала  выкрикивать  непонятные
слова... Она пела и притоптывала,  словно бы  плясала, но не было  веселья в
лице ее и голосе...
     -- Э-э-эээ!  Так  не  распутывают.  Ты  что,  ведьма  старая, с  глузду
съехала! Остановись!!! -- Чет побелел, оскалился, попытался сделать шаг,  но
у него ничего  не вышло.  Ленка в недоумении смотрела на них, и вдруг словно
бы открылось в ней еще одно зрение, внутреннее:  словно бы  фиолетовый вихрь
ударил от бабы Иры в Чета, снося его, выталкивая обратно в двери, однако Чет
уперся  и  не  поддавался  вихрю.  Но   черты   лица  его  странным  образом
деформировались: вот он уже и не Сашка Чет, а  чужой, совсем  уже незнакомый
чел... нет, не человек! В дверях  рычал и бесновался  зверь на задних лапах,
словно бы в цирке, обряженный в штаны и рубашку, -- то ли огромный  волк, то
ли чудовищная  крыса. Баба  Ира продолжала петь и  водить пучком  веток, пот
тонкой  струйкой  тек  с костлявого подбородка,  глаза  выпучились  так, что
казалось --  вот-вот выпадут,  но  руки не дрожали и  наговор ее был громок,
хрипл и грозен.

     Ленка  смотрела  и  видела,  да  она  ощущала,  она  начинала  понимать
увиденное: с  обеих  сторон бились друг в  друга  две  силы и очень большие:
половицы  под  лжечетом   и  ведьмой  покрылись  инеем,  пространство  между
преобразовалось в прозрачную  линзу,  которая содрогалась, словно гигантское
желе,  шла  волнами,  склоняясь то  в  одну, то в другую сторону.  Вот линза
протекла было в сторону  бабки, кот Васька прыгнул к ней на спину, на плечо,
прижался к бабкиному плечу -- и линза остановилась. И опять поползла...

     Зачем она так сделала -- Ленка саму себя и  не поняла,  но она ухватила
новое  зеркало,  подвинула  его  так,  чтобы  Шише было  бы рядом  стоять  в
зазеркалье.  И  Шиша  запищала  что-то  одобрительное, и  линза  двинулась в
сторону непрошенного гостя. Тому тоже,  видать, приходилось несладко:  сила,
что его  подпирала, отступала и похоже существенно рвала  пришельца: лопнула
морда возле пасти, черная жидкость сгустками поперла на грудь, ниже на штаны
и на  заиндевевший  пол,  который  сразу  же задымился,  или  то был  пар --
рассматривать было некогда. Зеркало очень быстро заледенило руки, грудь, так
что Ленка и  шевельнуться  не  могла,  видимо, оно  требовало слишком  много
энергии... Но в Ленкино сознание проник новый страх и она заплакала бы, если
бы  хоть что-нибудь могла, кроме как  держать  в  онемевших руках  проклятое
зеркало, дышать и смотреть. И она смотрела...

     На комоде стояла фарфоровая статуэтка:  румяный купидон с полунатянутым
луком в пухленьких ручках. Купидон ожил: медленно, украдкой он развернулся в
сторону ведьмы Ирины  Федоровны  и  стал целиться  ей  в спину. Ленка хотела
крикнуть,  но замерз  крик, только тихий клекот шел изо рта, и руки свело, и
шею не повернуть... Личико у  купидона сохранило прежние черты,  но странным
образом выглядело  теперь еще отвратительнее и более зловеще, чем у рычащего
монстра на пороге.  Купидон спустил тетиву,  и Ленка услышала  тишайший звук
выстрела: т'к...

     Дрогнула линза, заходила крупными волнами и размазалась в пространстве.
Ведьма  бухнулась коленями  в  половицы, выдавила из  себя короткий  стон  и
завалилась ничком. Чудовище у порога заревело, прыгнуло на середину комнаты.
Верный кот  с яростным мяуканьем вцепился  ему в  ногу. Ленка, откуда только
силы взялись и храбрость, двумя руками подняла за бока зеркало и обрушила на
врага.  Эффект  получился  неожиданным,  не  по Ленкиным  силенкам: чудовище
кубарем отлетело почти на прежнюю позицию, на метр левее двери, и стукнулось
о стенку. Зеркало разлетелось  в  прах,  не  оставив  после себя  ни  одного
осколка.

     Кот, видимо, не захотел лететь вместе с врагом, он уже сидел на спине у
хозяйки и шоркал лапой, словно пытаясь выковырнуть предательскую стрелу.
     Тот, кто обманом назвался Четом, все же очухался от тяжелейшего удара и
вновь  был  на  ногах,  но  мешкал,  видимо,   опять  попал  на  спутывающее
заклинание.
     --  Не уйдешь, сквернавочка, сейчас,  сейчас... -- голос его был теперь
гнусав, сер и высок.
     Ленка беспомощно  оглянулась  по сторонам... Купидон  замер  в  прежней
кукольной позе, Шиши нет... Все. Он уже выпутывается... Безразличие овладело
Ленкой, покорность судьбе, даже не отчаяние... Он уже идет...

     И... прокричал петух...
     Кот мерзко  орал над  самым  ухом,  каркали  вороны  на  дворе,  кто-то
барабанил в окно... Ленка  очнулась, спросонок не в силах сообразить, почему
она лежит одетая  и на полу. Потом пришло удивление: почему она  до  сих пор
жива и  по-прежнему в избе у бабы Иры. Голова болела, стоило пошевелиться --
сразу  свело  шею...  В  комнате  почти  все  выглядело,  как  и до  ночного
вторжения, только зеркала исчезли, да  шкаф полуоткрыт, да стул из-под Ленки
упал...  И  Ирина Федоровна ничком  на полу  -- там и лежала, где свалила ее
предательская купидонова  стрелка... Кот,  видя, что девушка очнулась, орать
не перестал,  но характер его криков стал чуть иным: теперь  Васька сидел на
подоконнике  и  явно  пытался привлечь  ее  внимание  именно  туда.  В  окно
наперебой барабанили клювами три черные вороны. Ленка заколебалась, глядя на
беспомощное  тело бабы Иры, но  все-таки  решила  прислушаться  к ситуации и
сначала  выяснить, что это  за  странные  вороны  такие... Стоило  ей только
шагнуть к двери,  как вороны исчезли из поля зрения. Лена потянула  дверь на
себя и тотчас в сенях послышались женские голоса.
     --  Отворяй, отворяй,  с рассвета  топчемся...  --  В  комнату  гуськом
просеменили три  старушки, сплошь  в черном,  от нитяных  чулок в  черных же
ботах до шерстяных платков, надвинутых по самые брови.
     -- Зина... Зоя... Уля... -- представились они девушке.
     -- Лена...
     -- Что с Федоровной? Отрава?
     --  Вон  тот, купидон... стрелой...  Часа  четыре назад это  было... --
Старухи  дружно обернулись смотреть купидона, но подходить к нему или что-то
еще активное творить со  статуэткой -- явно  не собирались. Ленке нестерпимо
захотелось в туалет, он  пробормотала извинения и побежала во двор. Слева от
крыльца кроваво-грязным  сугробом лежало то, что  осталось от бедной Дуськи.
Ленка  поспешно  отвела  глаза, но...  По  двору словно  прогулялся  торнадо
средних размеров, видимо, Дуська старалась продать  свою жизнь подороже,  да
куда было ей, если уж саму хозяйку уходили неведомые Ленке враги...
     За время,  что она отсутствовала, старухи успели похозяйничать: раздели
догола Ирину Федоровну, уложили животом на  стол, сцепились руками в  кольцо
вокруг  стола  и  теперь хором пели заунывный  речитативный  наговор. Васька
сидел  в головах  у хозяйки и внимательно глядел на одну из старух, Зою, как
запомнила девушка.
     Солнце вставало все выше, в комнате становилось душно  даже с открытыми
настежь окнами. Вдруг что-то блеснуло между ребрами у самого позвоночника...
Ленка  вгляделась повнимательнее: точно из  худого, дряблого  тела  бабы Иры
показался металлический кончик -- та самая стрела. И опять Ленку без  спросу
подхватила внутренняя сила, она протянула пальцы поверх рукотворного кольца,
большим и указательным ухватила кончик стрелы и легко вынула его из бабкиной
спины.  Ирина Федоровна глухо вскрикнула  и закашлялась. Руки и ноги ее,  до
этого неподвижные,  моментально  ожили, зашевелились беспорядочно  -- ведьма
все еще была без сознания.
     Старухи  от  неожиданности  свершенного   расцепились,  песня-речитатив
прервалась на  полуслове, они стояли и ошеломленно  смотрели  на девушку, до
предела распахнув свои круглые птичьи глазенки.
     -- Во как -- по-городскому то! Не Лена, а сорвиголова! Больно, поди?
     Ленка поглядела на трофей, для этого ей пришлось согнуть руку в локте и
поднять  повыше  --  скрюченные  пальцы  и  вся  кисть  онемели  и ничего не
чувствовали. Стрелка была узенькая, маленькая, с мизинчик.  Пальцы побелели,
словно обмороженные, и не слушались...
     -- Не трогай отраву, не трогай, она все еще на спице на этой! Жива -- и
то ладно! -- загомонили старухи. Но Ленка и сама вдруг "увидела", что стрелу
лучше не трогать лишний раз, не добавлять порчи...
     --  Девки,  вы, что ли?  На помощь  прилетели,  подруженьки,  не забыли
милые... --  Ирина Федоровна очнулась и заговорила слабеньким, с присвистом,
басом.
     -- Лен, как же ты устояла, голубушка. Да еще и меня, старуху, считай из
могилы  вытащила... Ну-ка, девоньки, спойте мне поддушную, чтобы на ноги мне
встать... О-ох...
     Девушку  усадили  на мягкий  стул  возле  печки, где она  и  сидела  со
скрюченной кистью на отлете  три часа, пока бабки-вороны приводили в чувство
старшую свою подругу,  пока баба Ира,  едва встав на ноги, тут же не взялась
выяснять события  предыдущей ночи  и  составлять  реестр  убытков  и потерь.
Материальный урон был  минимален: два зеркала, сломанный стул и поврежденный
шкаф, не  о  чем говорить.  А  на дворе  побольше наворочено, да все одно --
пустяк.  Но вторая  ночь  принесла  беды куда горшие:  погибла Шиша, это ее,
Шиши, последним  всплеском жизненной  силы  отбросило  ночного  оборотня  от
добычи -- Ленки. Дуська также погибла -- чертов оборотень зарезал. Но собака
была не простой -- чудовище извело на нее изрядную толику своей мощи, и если
бы Ленка не  поддалась на  обман  и  сама не  впустила его  в  комнату... Но
девушка, конечно же, не виновата в смерти  Шиши: ведьма  крикнула  ей --  не
приглашать,  но  подлая  нечисть  очень  уж сильна  оказалась --  заморочила
Ленкины уши, извратила сказанное...
     -- Вот  что, девоньки, магарыч с меня и  благодарность по гроб жизни, а
сейчас возвращайтесь домой, у нас с внучкой забот полон рот,  да  вот -- сил
немного осталось... нет, нет... благодарствую...  Сегодня третья ночь будет,
что  мы,  войско старушечье, сами сделаем?.. Нет, не миновать Петра Силыча в
подмогу  звать.  Не  хотелось  бы  его  заступы,  а  все  думалось  --  сама
управлюсь... Куда  там  -- таких делегатов  подсылают,  что... Идите,  одним
словом, а я за вас живота не пожалею,  вы меня знаете. А ты, Лен, вот что...
Сходи на Болотную, дом 1, с краю, попроси Петра Силыча, мол, Ирина Федоровна
зайти  очень просит, прямо  сейчас или  когда сможет, а заодно пусть дрянь с
твоей руки снимет. Я-то потерплю, да и  сама уж вполовину очистила,  а  тебе
срочно  бы надо, мало  ли чего... Скажи, челом  бью,  очень прошу  зайти, не
мешкая...
     Ленка  пошла  без  вопросов и пререканий,  рука-коряга на весу,  волосы
растрепаны, в шаркающих тапочках... Не то что просить, а видеть этого  Петра
Силыча, наглое брюхо, свинячьи зенки, эти штанищи... Ничего не сказала Ирине
Федоровне  -- обе  натерпелись,  и  Шишу она,  Ленка,  погубила,  совесть не
накормишь, как говаривал мальчик Вовочка... Свою жизнь Шишиной выкупила, так
что иди и не чирикай...
     У Петра  Силыча -- не как у других: у него двор позади  дома, что в нем
-- и не увидеть, а вход прямо с улицы Болотной.
     На  звяк дверного  колокольца вышла  женщина лет тридцати-пятидесяти, с
тихим голосом и бесцветным нравом. Молча кивнула, молча впустила и провела в
горницу, также молча растворилась в полутемках обширной избы.
     Просторна была комната и не по-деревенски  пуста: окна без занавесок --
ставнями прикрыты, печной бок с  заслонкой,  крашеные  коричневые  половицы,
оранжевый  абажур  на  три  лампочки,  квадратный  стол  под  простой  белой
скатертью, две табуретки  и стул. Все. И две электрические розетки по стенам
и  включатель для  абажура.  Ленка  поискала  глазами  образа  или  хотя  бы
радиоточку  --  ни  фига.  Она мало  смыслила в деревенской жизни,  но и  ее
неискушенному взгляду ясно было, что камера в  поселковом  отделении милиции
для  проживания  гораздо уютнее,  чем гостиная  в  доме Петра  Силовича,  на
которого ведьма баба Ира возлагала такие надежды.

     Хрястнули по сторонам оконные  ставни,  резко и одновременно  открылись
без  видимого вмешательства со стороны материальных сил, затряслись половицы
и зазвенели окна: похоже Петр  Силыч собственной персоной готовился вступить
в горницу.

     И он вошел, и органично вписался в кусочек  своего жилища: головой  под
абажур,  обширный и донельзя аскетично одетый:  волосы горшком, усищи вниз и
здоровенные синие сатиновые трусы.
     -- Здравствуйте, Петр Силович, меня баб Ира прислала, просила...
     -- А, Ленка!  Здорово, здорово,  я бык, а ты корова... Шутка. Зови меня
Силыч, а еще  лучше -- дядя Петя, а то  как в  милиции...  Часа не поспал --
будят...  Хрена  бы моржового  я встал,  да  уж  слышал  про  Федоровну, Зоя
доложила... Дуська-то...  Какую  собаку  загубили!..  Я ее щеночком, бывало,
дразню -- а она уже скалит пасть, ненавидит! Ух, настоящей породы...
     -- И Шиша умерла...
     --  Что  ж поделать,  нежить и  есть  нежить,  до первого зеркала,  как
говорится. Так и то  Федоровна целый век  ее  хранила...  Цыц,  паскудина!!!
Мурман!!!
     Ленка  вздрогнула от громкого крика и от тона, каким дядя Петя  проорал
эти  слова. Она старалась смотреть в пол, чтобы не видеть гигантское розовое
брюхо  барабаном, без единой складочки, мутно-желтые глаза  и сальную улыбку
этого старикана,  смотрела и просмотрела, как возле ее ног  очутилось  нечто
безобразное -- собакообразное. Ростом от спины до пола сантиметров семьдесят
пять или чуть  больше, но длинное, пропорцией  -- словно такса,  а громадная
голова-булыжник больше чем  наполовину состояла из  оскаленной  пасти  --  у
покойной Дуськи и то меньше была. Кобель,  как успела разглядеть  испуганная
неожиданным криком Ленка.
     Пес, или  кто  он там, Мурман  по-прежнему истекал  слюной,  клыков  не
прятал,  но  тут  же  припал  на  брюхо  перед  хозяином  и обрубком  хвоста
продемонстрировал беспредельную вассальную верность.
     -- То-то,  а не то наизнанку выверну  и кишки выдерну...  Что у  тебя с
рукой?

     Ленка  объяснила с пятого на десятое, но и дядя Петя слушал вполуха. Он
вынул из  деревянных пальцев  злополучную стрелку,  осмотрел  ее близко,  не
глядя бросил -- стрелка плавно подлетела к подоконнику и тихо легла на него.
Затем он занес ладони над покореженной кистью, пошевелил пальцами, бормотнул
коротко, и между ладоней его  заплясало  бледное пламя, бесформенное, словно
скомканный лист бумаги. Дядя  Петя сблизил ладони,  и  комок  также  ужался,
после  чего  дядя  Петя  развел  руки и словно  утратил  интерес  к  добытой
субстанции.  А  комок,  или  сгусток  огня или  свечения,  воздушным шариком
опустился  на  половицы.  Хррясть!  --  лязгнули суперчелюсти! Это Мурман  в
мгновение  ока  пожрал  добычу,  а  в следующее  --  уже  катался  по  полу,
попеременно кашляя и  жалобно воя. Когтистые лапищи терли  морду, чудище  то
кружилось  волчком,  то  вдруг  прыгало  вверх-вниз,  отталкиваясь  от  пола
одновременно всеми четырьмя лапами, и подлетало  на метр с лишним -- видимо,
боль  была  нешуточная. Дядя Петя  полюбовался молча с минуту и в два  пинка
выбил страдальца за двери.
     --  А будет  знать, как хватать без  спроса!  Ничего, только на  пользу
пойдет, авось с этого раза поумнеет... Но зато, слышь,  Ленка, тебя Мурман и
его братья  уже  никогда  не тронут,  потому что ты для  него  --  невкусная
оказалась. Ну разве что я прямо прикажу. Г-ы-ы, шутка. Как рука?
     Ленка растерянно опустила руку, сжала-разжала кулак, потрогала пальцами
пальцы -- не болит, не сводит...
     -- Вот спасибо... Петр... дядя Петя. Все абсолютно нормально! Спасибо.
     -- Хы. Спасибо в стакан не нальешь!
     Ленка смутилась, не зная, что  на это ответить -- бутылку пообещать или
денег, что еще смешнее...
     -- Не  обращай внимания, красавица, это у  меня настроение хорошее.  Ну
что  там Федоровна, жива? Зайти, говоришь, просит? Да  еще и срочно? Порчево
сняла? Вражеского шпиона, кто дрянь внутрь защиты наводит, нашла?
     Ленка ответила то,  что знала, что, мол, ходит бодро  Ирина Федоровна и
даже ругается. А зовет, наверное, не из-за раны.
     -- И  я думаю  то же,  она  старуха  самостоятельная и  очень  знающая.
Придется идти. Вот позавтракаю, соображу кой-чего, да и приду. Хочешь чаю?
     -- Нет, спасибо, дядя Петя, пора мне, как там баб Ира...
     -- С медком липовым, с оладушками?
     -- Нет, я  побегу, спасибо вам огромное  за помощь.  А... Мурман, с ним
все в порядке?
     -- Мурман!..  Ну,  как  хочешь, была бы честь предложена.  Мурм...  Что
жопой крутишь, бурдюк с говном!  Проводи радетельницу свою. Матрена! На стол
собери! Где полотенце? Где бумага?..

     -- ...Сейчас придет, только позавтракает, сказал...
     Ирина Федоровна встретила  ее во дворе, где  она  пыталась восстановить
подобие прежнего порядка. Дуську похоронили в ближайшем леске, кто --  Ленка
не  уточняла.  Цепь  убрали  в  сарай,  сломанную березу  распилили, клумбы,
растительность на грядках,  смородиновые кусты восстановлению не  подлежали,
но Ленка надеялась, что она покинет этот дом до наступления пахотных работ.
     -- Как вы, баб Ира?
     --  Да  помаленьку.  Всю  гадость из  себя  я  чисто убрала:  чесночок,
смородиновый  отвар  да правильные слова пошептала маленько, все  пройдет. А
вот... Дуську уж не вернуть. А уж какая собака была! Умнющая, тихая, шелк...
Оборотня один на один запросто брала...
     Ленка  видела, как  заторопилась в словах старуха, завспоминала Дуську,
чтобы изгнать  из разговора заминку, когда она  Шишу чуть было не  вспомнила
при Ленке, ни в чем не повинной, да все равно виноватой...
     -- ...Пойдем-ка в дом, Лен, нехорошо, когда гость пришел, ан его звали,
да не ждали. Он с похмелья или как?
     -- Говорит -- не спал, перегара не чувствовала.
     -- Не спал? А-а-а! Верно, ведь  с сегодня  на завтра... Это уже удачно,
Лена, у Петра мощи много будет.

     ... -- Милости прошу,  Петр Силыч, уж побеспокоили тебя  не от  хорошей
жизни...  --  Ирина  Федоровна  рассказывала   долго,  с  непонятными  Ленке
колдовскими  подробностями.  Дядя  Петя  сосредоточенно  пил чай, кружку  за
кружкой, слушал очень внимательно, без обычных своих плоских шуточек.
     -- Так, говоришь, выявила "агентов"?
     -- Выявила.  За наличником  нашла  свежее осиное гнездо,  с мой  кулак.
Глянула  внутренним* -- батюшки мои!  оттуда это их  адское волхование-магия
клубами так и прет!
     -- Спалила?
     --  А  куда ж  еще. Сосновую дощечку,  на нею комиссарскую пентаграмму,
сверху гнездо, да и на березовый жар. Не в доме, в банную печку я их...
     -- Ну, это понятно... А купидона что -- жадничаешь трогать?
     -- Так ведь это  глина с водой, что на нее серчать,  а вещь вроде  бы и
жалко, антиквариат по теперешним временам.
     -- Таким антиквариатом еще сто  лет  сортиры подпирать.  Не  знаю, я бы
разбил. Дуську-то как жалко! Вот я только что Ленке говорил: еще плюшевая, а
уже кусаться лезет, рычит... Как теперь будешь?  Опять щенка возьмешь?  А то
моей породы подожди, осенью опять Турмана вязать будем...
     -- Спасибо, Петр Силыч, я  к своей породе привычная.  А твои уж  больно
лютые. А говорят, у тебя только Мурман в дому? А где остальные?
     -- Гурман, Турман да Дурман --  они  в  Конотопе,  сезон  охотничий, на
зомбарей  да  на чокнутых  ведьмачек  ходят,  друг  выпросил.  А  Мурман  --
никудышный, глаза синие,  вот и взял в дом.  Ни  злобы  в нем  нет,  ни ума.
Сбежал  давеча,  задрал хряка  у  Филатовых.  Зачем?  Поди  спроси.  Платить
пришлось. Дармоеды  они -- что твой  Васька, что  мой Мурман.  Одно слово --
домашние. Вот Дуська --  не зря  жила и геройски погибла.  Возьми хоть коня,
быка   --  уважаю,  у  них  достоинство  есть.  Козел  --  то  же  самое  --
самостоятельное животное, а эти -- так, теребень холопская, захребетники.

     Ленка, несогласная с этими речами, ухватила под мышки кота и пересадила
к себе  на  колени.  Васька  равнодушно  отнесся  к моральному  осуждению  и
приговору дяди Пети,  он  только  что от  пуза  натрескался  чуть  подкисшей
сметаны и хотел просто подремать под уютную щекотку и почесывание на руках у
новой хозяйки.
     -- Ну, ладно,  Федоровна, я в общем и целом все понял, ближе к полночи,
без нескольких минут, я нагряну. -- Подмигнул Ленке: -- Не робей, красавица,
мы  такие  резюме  зеленкой будем мазать... Ну, еще  кружечку и  пойду.  Ох,
жарко, зря пиджак надевал...

     Без четверти полночь ввалился в избу дядя Петя, вроде и не хмельной, но
весь   будто  бы   на  пружинках,  глазки  блестят,   кулаки  сжимаются   да
разжимаются... пахнет от него лесом и тиной...
     -- Ленка, на-ка, подарок, дескать! Как даме от джентльмена.
     --  Что это? --  удивилась Ленка,  вертя  в  руках ветку  полузнакомого
растения,  с  единственной   шишечкой   среди   узеньких,  фигурной  вырезки
листьев...
     --  Папоротник.  Сегодня  мой  счастливый день, Ивана  Купала. Засекай:
через  десять  минут  цветок  появится. Только  пока  не  распустится  и  не
отвердеет  -- не нюхай, откусит нос  -- и весь привет на сто оставшихся лет!
Да  и не пахнет он, а  от вражеского глаза отведет, ну, как шапка-невидимка.
Только шапка в сказке, а папор -- здесь. Федоровна, дверь я запечатал, время
есть, ставь самовар.
     --   Да  уж  только  вскипел.  Садись,  Петр  Силыч,  сейчас  начнется,
чувствую... Лен, ты-то сама что ощущаешь?
     Ленка выпрямилась на стуле, прислушалась к себе...
     --  Ничего  не ощущаю.  Сердце стучит, страшно, но не  конкретно,  а по
памяти... Понимаете, баб Ира?..
     -- Ну и ладно бы. Васятка, иди-ка поближе, не ходи где попало.
     -- Пе... дядя Петя, а почему папоротник расцветет в полночь по местному
времени, а не по поясному? Вы ведь знаете, что наше время отли...
     -- Ленинский декрет? Да уж знаю,  помню,  грамотен. Тут все дело в том,
что  колдовство --  это  только при  человеке  бывает,  а без человека,  при
динозаврах,  к примеру,  и колдовства небось не  было. А  где человек, там и
обычай.  Сказано  --  в  полночь  папору  цвесть,  он  и декретного  времени
послушается вместе с людьми. Вот как.  А без  человека папор так и вообще не
расцветет. А будет  цвет, так вглядись  как следует: цветок  этот -- нежить.
Потому и опасен: где прибыток, там и капкан. Во, во, во! Смотри как пошел...
Не нюхай только...
     Шишечка лопнула  беззвучно,  и  желтое пятнышко  стремительно  выросло,
превратилось в бутон размером с куриное яйцо. Бутон в свою очередь раскрылся
в плоское блюдечко цветка о семи лепестках, лепестки  даже при электрическом
свете давали свой собственный блеск, очень приглушенный и чем-то неприятный.
Метаморфозы  продолжались  не  более  минуты, еще  минуту Ленка подождала  и
решилась пальцем потрогать лепестки.
     -- А они теперь  как каменные,  трогай смело, не сломаешь. Но  лучше не
пробовать его бить да ломать, потому что если обидится --  накидает подлянок
по самое некуда. Понюхай... видишь, ничем не пахнет... нет, ни в коем случае
никуда не клади, только в руках, в смысле -- в любой руке держи, но с рук не
выпускай, сразу... заболеешь, гм...  А под утро, с  первым кукареку, он  сам
осыплется. Еще с ним клады хорошо искать, но сегодня нам не до кладов...
     Мощный удар  потряс  дубовые двери,  один, второй, зазвенели  стекла  и
посуда в шкафу, кот  вскочил на руки  к бабке Ире, Ленка  бросила  взгляд на
дядю Петю:  тот  поставил пустое блюдце на  стол, отер рукавом потный лоб  и
мокрые губы и с гнусной ужимочкой пропел:
     -- Кто т-а-аммм?
     -- Посланник.
     Дядя Петя вынул из кармана носовой платок, утерся как следует, согнал с
лица ухмылку, откашлялся и позвал уже басом:
     -- Войди, товарищ посланник!
     Бабка Ира с беспокойством  зыркнула на дядю  Петю, но промолчала. Ленка
обеими руками вцепилась в  цветок, глаза  ее против воли смотрели на  обитую
дерматином входную дверь.

     Тяжеленная дверь распахнулась настежь, резко, вот-вот готовая слететь с
пудовых петель. Через невысокий порожек из темных сеней в комнату медленно и
бесшумно  вошел  гость.  Он  выглядел как человек,  высокого роста, с прямой
осанкой. Тело его, от шеи до пола, было сокрыто  под одеянием, которое Ленка
назвала про себя хитоном. Был он лыс, худощав, темен ликом, неподвижные, без
возраста,  черты  лица его  не  выражали  никаких  эмоций, разве что  хищной
тусклой зеленью  светились глаза. Посланник сделал  два  шага и остановился,
словно  уткнулся  в  стену.  Глаза  его  медленно  осмотрели  комнату,  взор
остановился на дяде Пете, все так же сидящем во главе стола, лицом к двери.
     --  Я  не вижу  ту, за  которой  пришел,  но  она  здесь. Напрасно  ты,
насекомое, пытаешься помешать неизбежному. Я  пришел  за  девушкой  и уйду с
ней, так повелел пославший меня.
     -- Смотри какая цаца! Не уловивши бела  лебедя, да  кушаешь! Гы-ы... --
От смеха дяди  Пети стол  мелко затрясся, но глазки колдуна зорко следили за
незнакомцем.
     -- Сними преграду, червь,  не препятствуй воле Всемогущего, не  умножай
гнева Его, ибо послал меня Люцифер.
     -- Да хоть бы сам Мефистофель! -- Дядя  Петя вцепился толстыми пальцами
в столешницу, захрюкал, загыгыкал жирно, затряс щеками, в полном восторге от
собственной остроты.

     Руки  Посланника,  до  этого опущенные вдоль  туловища,  вскинулись  на
уровень плеч,  из раскрытых ладоней полыхнули темно-багровые  молнии прямо в
хохочущую  грудь.  Дядя  Петя поперхнулся,  крякнул, стул под ним  затрещал,
захрустел,  но он уже  оттолкнул пузом  массивный  стол и  встал.  Посланник
выпустил еще  две  молнии и  еще...  На  третьем ударе дядя  Петя,  наконец,
добрался до Посланника, в его левой ручище, толщиной с кабаний окорок, вдруг
оказался  кистень  на  цепи,  и  он  ударил  им  посланника Ада  безо всяких
премудростей в лоб. Тот замер,  словно окаменел или замерз, во всяком случае
Ленка видела, что взор Посланника погас, губы и руки замерли... Но дядя Петя
взмахнул правой рукой и набросил на Посланника нечто вроде черного мешка, но
не из  ткани, а  как бы из полупрозрачной тьмы.  Кистень исчез, а  дядя Петя
стал сноровисто пахтать ладонями воздух вокруг  замершей  фигуры, словно  он
взялся лепить невидимую снежную бабу. Фигура  под его  ладонями очень быстро
начала  уменьшаться  в размерах, а дядя  Петя все лепил и лепил,  постепенно
оседая на корточки.
     -- Федоровна, у тебя пустая бутылка найдется?
     -- Да как не быть! Тебе какую?  Сабониса? Или помене? Петр Силыч, какую
тебе?..
     -- Да, все равно, лучше бы на винте.
     -- Чекушка экспортная есть с крышкой, но выпита. Нужна тебе?
     -- Вот ее-то мне и давай... Во-о-от... Я его в  джинна переделаю...  --
дядя Петя довольно засопел, умяв, наконец, большим пальцем какую-то замазку,
либо сургуч вокруг  бутылочного  горлышка. --  С-с-с,  горячо...  Вот  будет
кому-то  сюрприз-нежданчик лет через  тысячу!.. Гы-ы...  Осенью  на  Чудское
поеду,  да  там  и оставлю... Смотри,  смотри, очнулся... Еще  и  шевелится,
тварь...  --  Дядя Петя  сунул  чекушку  в карман своих необъятных  джинсов,
вернулся к столу, поменял стул и опять сел.
     --  Давай-ка, Федоровна, быстренько еще  по кружечке, а то,  чую, опять
гости пожалуют... О-о! На дворе -- ого -- целый сабантуй идет, хорошо, что я
Мурмана не взял, извели бы  напрочь.  Тут  не до  чаю... Да  чего они,  Лена
Батьковна, к тебе прицепились, адовые-то? Чудеса!..

     Дядя Петя  ткнул  пальцами  -- и входные  двери мгновенно захлопнулись.
Пробормотал  --  и поверх  дверей легла  синеватая пелена, слоем  в  ладонь.
Садиться  он уже  не пожелал: встал посреди комнаты, руки  в боки,  принялся
заново  осматривать  стены и  потолок. Все замерли --  старая  ведьма  Ирина
Федоровна, кот Васька у нее на руках, Ленка  с трепещущим цветком... И вдруг
стало   слышно,  как  потрескивают,  гудят   оконные  рамы,  стекла   словно
сопротивляются напору извне... но только это не ветер...

     Вроде бы и не было удара, но  защитная пелена  в  клочья разлетелась по
сторонам, а дверь попросту упала внутрь. Дзинькнули лампочки в люстре и свет
погас, но почти в то же мгновение комната  непонятно как осветилась мрачным,
тускло-красным цветом. В горницу тяжко вступил новый гость. Абсолютно голый,
с темно-багровой кожей, ростом он был примерно как дядя Петя, под притолоку,
однако в широченных плечах его не было старческого жира, все тело  чудовищно
пучилось мышцами. Но его лицо... Ленка навсегда запомнила его, но ни разу ей
не удалось  описать его словами или рисунком... неземная печаль в изгибе рта
и грубая,  всепокоряющая  мощь  его  взгляда...  Словно  бы  он  коснулся ее
сердца...
     -- Я вижу тебя, идем со мною.

     Ленка наконец поняла, что от нее хотят  и кто ее зовет. Растаяли боль в
груди и животный страх, отлетели заботы, она встала из-за стола, чтобы пойти
навстречу  предназначенному.  Баба  Ира  неожиданно  оказалась  легкой,  как
стрекоза,  и слабенькой: Ленка одним  движением стряхнула ее с плеч, стол...
шлепнула левой ладонью -- и стол с грохотом откатился в сторону окна...
     --  Куда!.. Сидеть, шмакодявка!  -- дядя Петя обернул  к ней  перебитый
нос, наставил в ее сторону указательный палец и прошипел: Р'КХШХОШ!
     У Ленки  подломились ноги и она  вновь оказалась сидящей на стуле. Сила
по-прежнему бушевала в ней, но она не могла воспользоваться ею, чтобы помочь
тому, кто  пришел  освободить ее из ненавистного плена этих гнусных людишек.
Как они смеют...
     Ленка была полностью  обездвижена,  так, что  не  разжать  пальцы  и не
выбросить этого дурацкого цветка; однако смотреть и видеть она могла, точнее
даже -- не могла  не  видеть,  потому  что  и  веки  было не закрыть...  Но,
вероятно, Ленка временами теряла  нить происходящего,  поскольку запомнилось
все фрагментами, как и в подвале на Садовой...

     Изба, комната -- все это словно оказалось внутри  чего-то, словно  бы в
иной  реальности,   словно  бы  исчез  остальной  мир:  стол,  стены,  окна,
обстановка  почти  тонули  в  багровых  сумерках,  бабка  Ира,  все  еще  на
четвереньках,  беззвучно  творит  заклинания,  кот  испуганно   забился  под
уцелевший стул, а в центре идет битва...

     У  старого  колдуна слезы  из  глаз, носом идет  черная  кровь, один ус
свисает пиявкой, другой залепил  щеку. Он стоит  на коленях, а ее  спаситель
никак  не  может  высвободить  десницу  и нанести  последний  удар  огненным
мечом... Меч сломан,  а  дядя  Петя  на  ногах...  Вихрь из тел,  ничего  не
рассмотреть...  Эти двое  замерли  в  объятьях  посреди комнаты, оба, словно
паутиной, покрыты всполохами  молний, колдун разинул  рот  в душераздирающем
крике... К Ленке вернулось сознание. И ужас.

     Она по-прежнему понимала, что от нее хотят и кому она предназначена, но
багровый посланец Ада уже не кажется ей избавителем. Баба Ира  простоволосая
и растрепанная стоит на коленях  в углу, вроде  бы  жива и  здорова;  Васька
переместился  поближе к хозяйке, но не может приблизиться,  и Ленка понимает
почему, новым зрением видит полосу охранного заклятья, и ей смешно: в данной
ситуации, при таком уровне волшбы ее заклинания только кота и остановят...

     К полу животом  вниз  припечатан и заклинаниями пригвожден пришелец, на
спине  у  него  сидит  дядя  Петя  и  пытается  завести  еще  выше,  сломать
заломленную  руку багрового. Он хрипит от  напряжения, но толку  нет.  Более
того, Ленка видит и понимает недоступное даже бабе Ире: колдун напрягает все
силы, все, что есть, а их в запасе осталось  не так уж много, а  поверженный
им противник с  каждой  секундой  впитывает новую мощь, поступающую  к  нему
извне, из самого Ада...

     Колдун,  видимо,  понял  это.  Вдруг он хрипнул неразборчиво и выставил
руку: перепуганный кот  с отчаянным  криком  влетел к нему на  ладонь и дядя
Петя запустил им  в окно.  Зазвенели разбитые стекла, и в то же мгновение  в
образовавшуюся брешь хлынул жужжащий поток, адские  мухи -- Ленка помнила их
по первой ночи, но сейчас их было неизмеримо больше.
     --  ГАОЛШАДАШАР! ГИЛШАГАМАШ! ВЕРВЕЗУР!.. -- взревел колдун --  и  вдруг
жужжащий поток стал уплотняться, вытягиваться в змею, еще плотнее, словно бы
гигантское веретено  свивало  из  адских насекомых жгут.  И  вот уже  черная
блестящая  веревка зависла над колдуном... Дядя  Петя схватил веревку, взвыл
от боли, но веревку не выпустил... Ленка хотела что-то сделать,  помочь дяде
Пете, либо спрятаться подальше от мух, но заклятие  было в силе и она сидела
неподвижно,  не  способная даже  позвать на  помощь, если  мухи вдруг до нее
доберутся.

     Но мухам  было  не до  Ленки, все они были теперь частью черной длинной
веревки в  руках у дяди Пети.  Концы  ее рассекали  воздух,  злобно хлестали
колдуна  по  плечам и  груди, иногда  отдельные  мухи вылетали  из  веревки,
впивались  дяде Пете в  лицо, в руки и  тут же сгорали,  оставляя после себя
черные  пятна. Дядя Петя сумел набросить веревку на шею своему врагу, уперся
коленями в позвоночник  и стал затягивать петлю. Сила уже потоком хлестала в
помощь  адскому  посланцу,  тот  зашевелился,  преодолевая  заклятья,  начал
вставать, дядя Петя  поднатужился еще, рукава рубахи лопнули  по всей длине,
обнажая ходуном ходящие тыквы мускулов, видно было, как из-под ногтей у него
полилось черное -- кровь из лопнувших сосудов... Вдруг Ленке почудилось, что
смертный оскал на лице у дяди Пети обращается в жадную ухмылку... Безмолвный
до этого враг захрипел, забился беспорядочно...

     Лопнула  веревка,  рассыпалась  в  черные  угольки,  в  золу,  багровый
сморщился  трухой  и  исчез.  Кукареку!  --  прокричал  далекий  петух,  ему
откликнулись с  разных сторон, и бесконечная ночь закончилась. Ленка  обрела
свободу,  дернулась  подхватить выпавший  цветок,  стул  начал  заваливаться
набок, она вместе с ним... и отключилась на лету.

     -- Очнись, Лен, все уж позади, просыпайся, внученька...
     Ленка открыла глаза.
     -- А, это вы, баб Ира... Встаю. Давно я?..
     -- Да  минут двадцать. Мы проверили -- все  вроде  в  порядке. Как себя
чувствуешь?
     -- Как новенький доллар, баб Ира. Все нормально. А где...
     -- Васька? Вот он, живехонький,  перепугался только, живой-здоровый наш
Васенька. Вставай,  без тебя не  обойтись. Сейчас  доделаем все дела и потом
поспишь, отдохнешь. Первым  делом надо  тебе  горяченького  чайку. Вон  Петр
Силыч уже вторую доканчивает, и я с вами попью...
     Ленка встала, действительно, дядя Петя как ни в чем не бывало  сидит за
столом, весь  красный, потный, дует в блюдце, прихрумкивает конфетой, только
ладони у него перебинтованы.
     -- Серьезный, говорю, жених сватов засылал! Чем-то понравилась, значит.
Сама -- что думаешь?
     -- Без понятия. А что, на следующую ночь опять начнется?
     -- Не знаю, вот сидим с Федоровной, соображаем. Садись.
     Ленка  сбегала  во  двор,  умылась,  причесалась,  села  чаевничать  за
компанию, хотя хотелось ей только  спать, без  снов, без  света, под  теплым
одеялом.
     -- А что у вас с руками, Петр Силович?
     --  Это?  От вельзевухи волдыри. Свить-то я ее свил, да видишь  -- злая
оказалась к чужому хозяину.
     -- Петр Силыч, --  вступила  в объяснения  Ирина  Федоровна,  --  чужую
волшбу своей сделал, когда мушек-то в веревку засучил,  а она ему -- мстить.
А почему  именно такая веревка понадобилась -- это другой вопрос: у этих, да
и у всех, кто с волшбой знается, против сил из своего естества мунитету нет.
Вот  Силыч и смикитил, изобрел  на  месте. Но за  Ваську  --  было  дело  --
испугалась  я  очень... -- При  этих словах  Васька  взглянул на дядю  Петю,
выпустил все когти,  зашипел  и ощерился.  -- ...Ну  а  ожоги --  я  наговор
положила, мазью помазала, сразу легче стало. Он сегодня у нас герой.  Низкий
ему поклон, не то бы...
     -- А что было бы тогда?
     -- Меня просто бы умертвили,  тебя убили бы  по ритуалу или как и в Ад,
для ихних нужд, видимо, очень важных. Вот и думаем -- каких?
     Ленка не знала что на это сказать и спросила из вежливости:
     --  А  вы  сами,  Пет...  дядя  Петя  не  можете  себе  руки  вылечить?
Колдовством?
     -- Мочь-то -- могу, но -- неуместно.
     Ленка не поняла ответа и опять не решилась продолжать эту тему.
     -- Ну что, вторую налить?.. Ну, как знаешь. Тут Петр Силыч с просьбой к
тебе, ну и  я тоже  прошу. Понимаю,  что устала, ну уж уважь  стариков, а то
сегодня ухайдакались не меньше вчерашнего -- ноги не держат. Объясни, Силыч.
     От девушки требовалось ни много ни мало --  сходить на Болотную, к дяде
Пете  домой,  найти,  где указано,  секрет в сундуке, открыть, взять книгу и
принести сюда. Заодно привести Мурмана, чтобы  он почистил избу  от остатков
чужой магии: он ее жрать -- великий охотник.
     -- А кто меня пустит, а как я с Мурманом справлюсь?
     -- Пустят и справишься, я их вроде  как  предупредил  уже.  Мне,  чтобы
разобраться что  к чему,  --  нельзя со  следа уходить,  да и  Федоровне как
хозяйке лучше присутствовать, не  отходя. Нам так в десять раз легче  будет,
опять же  -- для тебя стараемся,  краля  ты  наша красы неописуемой. Гы-ы...
Думал, хоть поцелуешь на спасибо...
     -- Ну иди, иди, Лен, шутит Силыч...
     Ленкина  душа  брезгливо  поежилась  от  этаких  шуток,  но  спасителей
положено благодарить, а не отшивать нецензурно крылатыми фразами. Она  пошла
и  уже в  конце  пути,  на углу  Болотной  и  Подгорной, повстречала  Андрея
Ложкина. На этот  раз он был в полосатой приталенной  рубашке, коротких,  по
лодыжки, джинсах  с  подтяжками,  в  ярко-желтых  носках  и  в  ботинках "на
платформах".
     -- Привет, Елена Прекрасная!
     А в городе Ленку никто и никогда не называл прекрасной, не объяснялся в
любви, не дарил цветов в будни...
     -- Привет.
     -- Что  это у Федоровны  за  праздничный  салют  стоял?  Говорят, у вас
Синьор Помидор всю ночь Ивана Купала шабашил?
     -- Тебе-то что за дело?
     -- Да так, интересно. Мамахен трещит, что  это у него белая горячка.  А
может, просто сдуру куролесит,  он же старый. Но только на этот раз очень уж
все  криво получилось:  у  всей  деревни  молоко  скисло, а  брага  в  уксус
перебродила. Мы на всякий пожарный  свою шишимору допросили -- клянется, что
ни при чем. Изоляторы на столбах полопались... Сеструха  двоюродная досрочно
омамилась под утро. Мужики в деревне недовольны.
     -- Ну а что ты мне говоришь? Вот ему и скажите.
     --  Угу, ему  скажешь, пожалуй.  Ну,  я  поехал.  Лен... ты... ему  наш
разговор не передавай, это между нами...
     -- Гуляй, не скажу.
     Та же  тетка  открыла  дверь  и безмолвно проводила  Ленку в  небольшую
комнатку на втором этаже, с окнами во двор, после чего без единого же  слова
ушла. Ленка  из любопытства выглянула в окно,  однако ничего  интересного не
увидела -- ветки березы закрывали почти весь обзор, а всматриваться вроде бы
и некогда.
     -- М-м-ф...
     Ленка испуганно  обернулась: домашний пес Мурман, дармоед и страшилище,
внимательно нюхал пространство за Ленкиной  спиной. Уродливая  голова словно
расслоилась на два уровня, обнажая клыки размером с Ленкины мизинцы  --  это
Мурман пасть приоткрыл, чтобы слюне свободнее было капать на половицы.
     -- Ты что на меня рычишь? -- твердо спросила Ленка. -- Тебе что  хозяин
велел?  А? Он  велел меня слушаться. Сидеть!  --  Ленка с замиранием  сердца
выкрикнула единственную команду, которую она в эту минуту помнила...
     Мурман заколебался,  неуверенно вильнул обрубком хвоста и  лег. Есть ее
нельзя,  даже  невозможно,  а слушаться...  да... ее вроде бы  надо  сегодня
слушаться...
     --  Ах  ты  мой зайчик!  -- Ленка,  как  и  все  зрители-любители чужой
домашней живности, немедленно  обнаглела. -- А можно я тебя поглажу? Какие у
тебя  уши...  кто  их обрезал,  бедному несчастному,  мы  тебя  почешем... и
брылышки... и спинку... Ой какой ты длинный, что за порода такая?..
     Раз приказано слушаться  -- надо терпеть. А очень даже и интересно... И
не  больно ни  капельки...  Мурману вдруг явилось смутное,  но самое любимое
воспоминание: что-то очень далекое и очень хорошее, словно бы теплое большое
одеяло, пахнущее мясом и молоком, гладит его со всех сторон, а он  маленький
и  ему весело... Он и сам  не заметил, как перевернулся на спину и подставил
живот...
     --  Ой,  Мурман!.. --  Пес  немедленно  вскочил  и ощетинился... ничего
подозрительного нигде не было.
     Ленка отлетела метра на два, однако, на диво, даже и не ушиблась.
     -- Фу, какой ты резкий... Я же сюда не только за тобой,  но и за книгой
пришла.  Ну-ка сидеть... лежать, а я сундук открою... Все, книга у  меня, мы
ее в сумку -- и пошли. Ой, а как же я тебя без поводка и ошейника поведу?
     Ленка задумалась,  дядя  Петя ей  ничего  на  этот  счет  не сказал,  а
спросить она забыла по неопытности и незнанию...
     --  Будешь идти рядом, рядом -- знаешь такое слово? Молодец, ну пойдем,
скажем тете "до свидания" и пойдем...
     Женщина проводила их до дверей, она тоже ничего не знала про ошейник.
     Полдень в деревне Черной, на сонной  и жаркой  Подгорной почти ни души,
ребенок у ворот с щенком играется,  вдали бабка греется на лавочке... Мурман
трусит рядом,  с  левой  стороны.  Ленка  замедлит шаг --  Мурман  тоже, она
ускорит -- и пес не отстает.  Прошли больше половины пути, осталось миновать
кустарники  --  и они на  месте,  но  у последнего  дома случилось...  Одной
одуревшей от жары курице вздумалось полетать, и она куцым лебедем с высокого
забора прыгнула поперек улицы в небо. Ленке трудно было оценить -- три метра
или пять отделяло  ее от земли  -- факт тот,  что было весьма высоко  и  что
Мурман  прыгнул,  достал  и  еще в полете  успел зажевать несчастную  курицу
больше чем наполовину. Он приземлился мягко, как кошка,  на все четыре лапы.
Ленка  пискнуть  не  успела,  а  Мурман, хрустнув  последний  раз, проглотил
остатки. Чмак, чмак -- и несколько  перьев, единственные следы преступления,
были начисто слизаны с дороги счастливым охотником. Он с гордостью посмотрел
на  новую  хозяйку,  но одобрения не дождался,  напротив, Ленка, пунцовая от
стыда и гнева -- глаза не поднять, почти вбежала в кустарник, Мурман за ней.
     -- Стой, кровожадная скотина. -- Ленка лихорадочно искала палку потолще
и  покрепче, нашла. -- Тебя дома  не кормят!.. Тебя  воровать учили!..  Тебе
курица помешала!..  А  если  бы тебя  съели,  скотина  несчастная,  тебе  бы
понравилось?..
     Мурман некоторое  время вдумчиво принимал удары. Голос  сердитый,  а не
больно  ни  чуточки...  Новая  хозяйка -- хорошая. Мурман  задрал  ногу. Она
действительно сердится... Она плачет,  ее кто-то обидел... Хозяин-вожак тоже
очень  хороший, но зато  новая хозяйка  чешет его за ухом и живот...  И  она
гораздо  меньше хозяина-вожака и когда захочет воспитывать  его  под  пьяную
руку, то и бить будет слабее... Мурман улучил момент и лизнул ей предплечье.
     -- Горе ты мое... Неужели тебе курицу не жалко?
     "Какую курицу?"  --  недоумевающе  смотрели  на нее  синие глаза  зверя
Мурмана...
     Ленка вдруг вспомнила, что еще вчера сама ела курятину...
     -- Ладно, авось, не  заметят, что это мы ворюги... Больше так не делай,
а дяде  Пете я ничего не скажу. Пойдем, узнаем в умной  книге, что  там  нас
ждет хорошего...

     --  ...  и  понимаешь, Федоровна, когда  я этого-то гаврика вельзевухой
душил,  ни  боли, ни отравы -- ничего  не ощущал, а как  почуял, что  у него
основная жила надорвалась, что вот-вот он  на  ноль  осыплется,  веришь  ли,
такая сладость  у меня по  мудям распространилась, что ну едва-едва в трусы,
как отрок полузрелый, не оскоромился... Гы-ы...
     -- Тьфу... да ну тебя, Петр Силыч, все у тебя дурости на уме!
     -- Нет, я серьезно...
     -- Тише ты... А-а, Леночка, внученька,  присаживайся к столу, я как раз
блинов напекла. А хочешь наливочки?
     -- Спасибо баб Ира, я же недавно завтракала.
     Старая  ведьма  явно  была под  хмельком.  Дядя Петя  выглядел  обычно,
внешне, по крайней мере, ни в одном глазу.
     --  Время  такое, -- загудел дядя  Петя, перехватив Ленкины взгляды, --
следует стресс  снимать время от времени. Сам бы  выпил,  да  я только белое
принимаю, а наливки да бормотухи не по мне. Надо будет дойти до магазина...
     -- Петр Силыч, да я схожу сейчас до магазина...
     -- Сиди,  Федоровна, книгу  будем читать. Веселье -- после дела. Ну-ка,
ну-ка, хмель да угар -- под сапог да в самовар... Отрезвела? Садись рядом...
Мурман! Кота не трогать, дом обыскать. Найдешь волшбу -- жри, все твое. Ищи,
песий сын...  Нет,  без  пинка не понимает... -- Но  Мурман  и без пинка все
понял   на  слух:  он  мудро  разгадал  педагогические  замыслы   хозяина  и
скорехонько  потрусил  во  двор  выполнять  приказы отдельно  от  командного
состава.
     --  Ох, только  веселье на  зубок  взяла, ан опять трезвость  --  норма
жизни... Посиди, внученька, раз есть не хочешь, а мы с Силычем поищем совета
у древних...
     Дядя Петя  уже  снял  замок  с  серебряного  оклада, открыл  обложку  и
послюнявил указательный палец...
     Под мерный стариковский бубнеж Ленка клюнула носом раз, да другой, да и
задремала...  Очнулась  внезапно,  от  наступившей  тишины. Колдун и  ведьма
внимательно смотрели не нее.
     -- Ну, Федоровна... Или давай я спрошу?
     -- Нет я. Лен... ты девица?
     -- В каком смысле?.. -- Ленка залилась краской.
     -- Ты с мужчинами зналась? По-женски? Или все еще дева?
     -- Нет. В смысле... у меня никого не было... ни разу...
     --  А...  да погоди  ты,  Федоровна!.. А  удовольствие  женское знаешь?
Оргазм называется? Не рассусоливай: да или нет? Это важно и очень важно. Ну?
     -- Н-нет, наверное, не помню...
     -- Вот цирк! Не помнит она! А говорят, городские кручены-порчены... Так
и запишем -- не было. Теперь понятно... Федоровна, ровно я тебя не отрезвил?
Что ты  все  с речами лезешь, когда тебя  не просят. Помолчи! Та-ак, ж...й о
косяк...  Короче говоря, все один к одному  сложилось,  как бирюльки  в ряд.
Кровь  твоя, Ленка,  древнейшей  порчей отмечена,  праземной, потому что  ты
родилась там,  где атомные  бонбы рвали-испытывали. Это первое. Второе -- ты
по возрасту подходишь --  Сатане  Антихриста  рожать. Третье  --  непорочная
дева. У  придурка рогатого,  видишь ли, не получится без  этого. Тебя еще  в
городе пасли и чуть было не выпасли. Это четвертое -- что ты  их сатанинское
причастие приняла. Сашка городской тебя спас тогда,  змею  Аленку  в  трофей
захватил, да, а сам  теперь по отсрочке живет, пока  ты жива, заплатил,  так
сказать. Вот им бы тебя сейчас омертвить и замуж за Сатану, а там и семя его
-- Антихрист у мертвой девы, у тебя то есть, народился бы. И станет на земле
томно.
     -- А Бог?
     -- Что бог?
     -- Он против Сатаны и Антихриста ничего сделать не может?
     -- Я  тебе  что  -- ученый? Знаю  только, что Ад есть,  Сатана  есть, а
райских  кущ  заповедных,  ангелов  и  бородатого не  видел, не  слышал,  не
чувствовал. Нечисть -- есть. Чисть -- не знаю.
     -- А... вы сами, вы, Ирина Федоровна...
     -- Тоже  нечисть,  если  так,  ну  --  от  людей смотреть.  Да хрен его
разберет, кто там и что. Главное, Лена Батьковна,  что пока ты  жива, они от
тебя не  отстанут.  Ты Сатане нужна, а силы у  него... -- дядя Петя покрутил
нечесаной головой.
     -- И что теперь? -- Ленка машинально  поглаживала  вернувшегося с рейда
Мурмана, известия  настолько  оглушили ее,  что  спроси у  нее в  эту минуту
таблицу умножения -- собьется уже на трижды три...
     -- Да выход-то есть, но кто его  кроме меня откроет, не убоится? А если
я, то...  может, тебе и  Сатана краше  покажется.  Решай  сама, пока день на
дворе.
     -- Что я должна решать?
     -- Ну, гм... Федоровна, объясни.
     --  Тебе нужен  мужик, а от него ребенок. Мужик  -- сегодня днем, иначе
ночью им станет этот...  тот...  Ребенок  -- в  свое  время, как  по природе
положено. Вот и решай.
     -- Что я должна решить?
     --  Непонятливая!  Лен,  если ты перестанешь  быть  девой и понесешь от
человека,  а  не от...  -- то тогда  ты  интереса  для них  не представляешь
теперь... Понятно?
     -- Понятно. Я лучше сейчас Андрюху Ложкина разыщу, пусть уж лучше он...
     -- Поплачь, поплачь, оно и полегчает. Как только Андрюха или кто другой
узнают в чем дела суть, так зайцами поскачут кто куда. Этот храбрец навсегда
под адов удар станет, а когда помрет -- в полную их власть. Легко ли?
     -- А вы, значит, не боитесь гнева Его?
     -- Не боюсь.
     -- Значит, вы Господь Бог, дядя Петя.
     -- Зови как хочешь, только я не бог. Да и не черт.
     -- А Чета не позвать никак?
     -- Позвать -- можно попробовать, но и  он не  подойдет в женихи, потому
что живой он -- условно, в  тени  твоей жизни  существует. Не  подойдет твой
Сашка, хоть и городской.
     -- Мне нужно подумать, -- в отчаянии сморозила Ленка.
     -- Думай, час-другой у тебя есть, только что толку  ? Иди  ко мне жить,
не обижу. А хочешь -- законно сочетаемся?
     -- Не хочу. Никак не хочу.
     --  Хозяин  барин...  Смотри, как  к  тебе Мурман  прицепился,  глаз не
сводит.  Видишь:  тоже уговаривает  остаться.  Гы-ы...  Тоже порченый  --  у
порченых собак -- всегда глаз синий, беспородный...
     -- Вы сказали -- час? Вот через час я дам ответ, а пока оставьте меня в
покое. Отстань, Мурман, ну, пожалуйста, отойди... -- Ленка вскочила со стула
и побежала в другую комнату, носом в подушку,  плакать и -- куда денешься --
думать, думать...
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .

     -- Вот так все и случилось, Лешенька...
     -- Мам, так  дядя Петя мой отец?  Ну... Недаром  я так его не любил всю
жизнь. Гнида у меня папенька.
     -- Леша,  никогда не суди поспешно, -- мама вытерла слезы, высморкалась
шумно,  без стеснения, как все взрослые. -- Я тоже твоего папу не обожаю, но
не он бы -- и тебя бы не было.
     -- Ну и что? Оно бы и к лучшему. Убил бы, если бы знал всю историю.
     -- Да? Бы-бы-бы да кабы, да... За  что? За то, что меня спас? Он за мою
жизнь и за твою -- свою и Сашкину отдал, если хочешь знать.
     -- Как это?
     -- Он старый  был  колдун, чуть ли ни с  ассирийских времен, и была ему
судьба -- заиметь сына и  умереть, когда сыну срок придет взрослым стать. Он
думал было и Сатану  "напарить", как ты выражаешься, меня  отняв,  и  судьбу
обмануть,  чтобы  я вечно была  на первом месяце, да  только Сатана в другой
стороне  другую кандидатку нашел и Антихриста  все равно  породил.  Вот он и
"разморозил" меня через пять лет, чтобы противовес был Антихристу.
     -- Это я противовес???
     -- Так он считает. А условие этому  -- смерть родителей, то есть его  и
моя,  а заодно и Саши Чета, поскольку его жизнь от моей зависит. Весной, как
мне уже рожать предстояло, пошла я возле речки погулять. Петр куда-то в горы
уезжал в  те  дни. А так хорошо: солнце, ни  ветерка,  тихо-тихо... На речке
лед, а на склонах, на солнышке, уже старая трава из-под снега показалась, да
и  новая кое-где  пробивается, грязи нет... Вдруг Мурман  как  зашипит,  как
заскрежещет  зубами, меня не пускает вперед идти  -- сам не  свой... Я глаза
подняла  --  Чет стоит, старый, как  сегодня, весь в таком длинном пальто, в
ботинках с квадратными носами, какие теперь носят, а не двадцать  лет назад,
а рядом с  ним  змея,  которая меня  чуть по  ритуалу не съела в  подвале на
Сенной  площади... Он мне и рассказал про Антихриста, про  дядю Петю --  тот
ведь  не удосужился, велел рожать  -- и  все... Так  вот Чет -- из городской
нечисти, меня спас, укусил и выпил часть моей судьбы, змею в качестве трофея
захватил, она всегда при нем, Аленкой звать,  но спас по условию -- жить ему
относительно   старым   и   столько,    пока   истинный   возраст   внешнему
соответствовать не начнет. И причем столько, сколько и я, не дольше. Так что
мы с Сашей всегда знали, сколько нам примерно осталось, плюс-минус пару лет.
Были бы поумнее, так  могли бы  и о моде на  одежду  догадаться, а теперь уж
поздно.
     -- А что за змея?
     --  Я  к ней и  подвожу. Волшебная. Время от времени  появляются они  в
городах, говорят, их  Эринии роняют, но точно никто не ведает, может, просто
легенды...  И некоторые, но чрезвычайно  редко,  раз  в сто лет,  выживают и
вырастают. Питаются  чем придется, но  обязательно еще и  муками  людскими и
злобой. Если живут при обыкновенном человеке, то постепенно его подчиняют, а
потом, когда вырастут и  в  колдовскую силу войдут, определяются  кто  куда.
Эта, Аленка, сначала к адским попала, а потом Чет ее своей сделал. Глупа, по
сравнению  с  ней  наш Мурман -- Архимед, но исполнительна, преданна и очень
сильна.  Кроме того она теплокровна, живет долго и  хорошо  мысли слышит. Ее
даже  Мурман  чуть-чуть  побаивается...  Ну ладно,  слушай  дальше.  Вот Чет
подошел ко мне, велел  Аленке меня, с  тобой внутри, обследовать и запомнить
навсегда, для наследства... Ох! Мурмана мы вдвоем едва спеленали заклятьями,
так он выл  и рвался меня спасать... Как только ты родился, то я решила сама
себе хозяйкой жить и осенью вернулась в город.  А поскольку  я уже не просто
так,  а  ТВОЯ  мама  была,  мне  не  стали  препятствовать.  С  пропиской  и
"академкой" городские все мне уладили.  Теперь тебе пора пришла,  съездишь в
Черную, вернешься -- Аленка твоя будет. Не беспокойся, она может быть любого
размера, в  диапазоне от  пяти сантиметров до  двадцати  метров... вроде  бы
перестала расти, так что легко спрячется  на  тебе  и  не объест  в голодный
год...
     -- А ты?
     -- Умрем. Я, Чет,  дядя Петя.  Останется Ирина Федоровна, она на  самом
деле  тебе  хоть и  не родная  прабабка,  чтоб ты знал, а  любит тебя очень.
Останется тебе Мурман и Аленка, в память о нас. Останутся у тебя способности
колдовские, поскольку генотип у тебя чрезвычайно благоприятный для этих дел,
развить их -- вопрос времени.
     -- Мама,  вы же все такие  крутые, как тебя  послушаешь, неужели нельзя
иначе, чтобы вам никому не умирать?
     -- Не знаю, не пробовали,  но опыт мне  подсказывает,  что на этот  раз
лучше с судьбой не спорить.
     Замолчали надолго. Леха кусал непослушные губы, старался быть спокойным
и сильным.
     -- Мам... Вдумайся, плиз, в простенький такой вопрос: кому лучше???
     -- Тебе, любимый и единственный сын мой. Спорить не надо, ни с судьбой,
ни  со мной. Я сейчас буду плакать,  горько, долго,  нудно... Избавь себя от
этого зрелища и езжай. Один раз мы с тобой еще увидимся. Я буду ждать.
     -- Клянешься?
     -- Клянусь, Лешенька...

     Леха сидел в пустом купе, впереди полдня пути, чемодан под рукой, сидел
и ошарашенно  осмысливал  не только непонятные перспективы будущего, но и не
менее невероятные  аспекты прошлого, до которого как-то мысли раньше  просто
не доходили...
     Ему за все  детство  и юность в голову не пришло  удивиться тому, что в
деревенском быту "баб  Иры" заговоры и заклятья обычная вещь, что тысячу раз
виденная им шкура волколака на полу в бабкиной спальне заметно отличалась от
волчьей  шкуры,  что  Васька понимает  человеческие  слова  лучше,  чем  это
положено  фауне. А дядя  Петя с его чудачествами и  заходами? Все  в деревне
недолюбливали  дядю Петю, но все и побаивались: на руку он  был тяжел, а  во
хмелю буен. Одного только Леху он ни разу и пальцем не тронул  и был очень к
нему  терпим  и  внимателен. Нет, Леху  это  не удивляло, он  приписывал это
обычной  и естественной потребности человечества любить его, Леху Гришина...
А его нянька и первая игрушка -- Мурман,  который уже  лет  двадцать пять, а
может,  и  дольше  оставался молодым  и  деятельным,  в  то  время  как  его
братья-близнецы состарились  и умерли  (Турман погиб в  восемьдесят втором).
Дядя Петя  обмолвился раз,  что,  мол,  Мурман  --  домашний,  как Васька  у
Федоровны, а потому пусть тоже долго живет, для Лехи, когда тот вырастет, но
и эти речи  Леха воспринимал буднично, как прогноз погоды ... И вся деревня,
если вспомнить, зналась  с  нечистой  силой, а  вернее -- так не  сама ли ею
была?.. Вспомнил,  как  Ирка Гаврилова, ровесница с Болотной улицы,  ладонью
поджигала   хворост,  а  Игорек   Супрунов   командовал   муравьями,   целые
представления разыгрывал... Вспомнил... вспомнил... Как  много невероятного,
оказывается, можно было вспомнить...
     --   Ой,  елки-метелки,   насколько  может   дурным   хомосапый,  почти
девятнадцатилетний мужчина в  расцвете сил  и до  этого!.. Или  это  они его
заколдовали во главе  с мамочкой, чтобы он ничему не удивлялся?.. Нет,  Леха
понимал, чувствовал,  что дело тут не в околдованности,  а в его собственной
лопоухости...  Ну,  лопух не  лопух,  а никогда и  никому  он  о деревенских
чудесах  не рассказывал,  ни  разу не проговорился, хотя возможности были...
Пустяк, но Леха чуточку приободрился.
     А теперь, стало быть,  он выращен альтернативой Антихристу (?!) и  едет
принимать  наследство  дя...  папы Пети  (здравствуй, папочка-а!  Повезло  с
фазером, монструм вульгариз, плиз... любимая,  позволь представить: вон тот,
в  одних трусах  и  с  перегаром  на устах  --  мой папа,  теперь  он и твой
папа...), а заодно  и колдовскую вендетту. А может,  он  теперь сразу станет
могущественным?.. Леха побормотал  всякую абракадабру, пощелкал пальцами  --
нет, даже пиво не появилось... Он надел наушники, включил сидюк и  попытался
утешиться Джимми Попом. Вроде помогло...
     Поезд трясло, покачивало и обстукивало, как трясет и  качает их во всем
не очень цивилизованном мире, и Леха Гришин задремал, на время сна позабыв о
миссии,  которая вроде как ждет  его, о близкой,  предстоящей потере мамы  и
новоприобретенного отца, о том,  что жизнь его теперь поменяется кардинально
и  что жить он будет  ярко  и  если повезет  -- тысячелетия,  как папа,  или
поменьше, как мама, или как Турман, если не повезет...
     Стояло  лето  двухтысячного года от  рождества Иисуса  Христа, среднего
сына Божия.


     Июнь двухтысячного года высыпал на город целую охапку безоблачных ночей,
одна  другой  белее, и  однажды, возвращаясь утром домой, Денис, впервые  за
восемнадцать прожитых лет, понял, что счастье -- реальность, как эти мосты и
набережные, как эти озабоченные менты на Петропавловке... Счастье реально, и
он  вот-вот  его  повстречает,  и  возьмет  себе,  не  в  эту  ночь,  так  в
следующую... О, Питер, о, радость...
     "В Ленинграде -- слепое пятно, там будем жить". Эти странные слова отец
произнес вполголоса, когда  они сидели перед телевизором, все втроем. Денису
было  в ту пору лет девять, он  залег к матери на  колени,  да так и заснул.
Потом  вдруг  проснулся,  сам  не  зная отчего,  заерзал  горячим  затылком,
устраиваясь поудобнее...
     -- Мама, опять ты куришь табак! Перестань, это вредно для  легких и для
организма.
     -- Да, да, сынок, я сейчас... -- Мать тяжело потянулась к пепельнице на
журнальном столике, загасила окурок.
     -- Папа, а что значит -- слепое пятно?
     --  Ну, эта,  это... --  отец собрал  в гармошку кожу на нешироком лбу,
грозно закашлялся... Мать поспешила вмешаться:
     --  У тебя редкая форма  аллергии,  Денис, поэтому мы решили  переехать
туда, где аллергия не будет тебе досаждать.
     -- В Ленинград, да?
     --  Да, в Ленинград. Теперь  уже  Санкт-Петербург,  у него опять старое
название, как  до революции. Там влажный  климат, меньше ультрафиолета, тебе
пойдет на пользу. Как твоя голова, не болит?
     Головные боли прекратились у Дениса  давно, еще в первом классе, от них
остались только воспоминания, с каждым месяцем все более смутные, бледные...
Но родители волновались по этому поводу без устали.
     -- Ура! Мы  будем  жить  в  Питере! В  городе трех  революций! До  пупа
затоваренный!.. А белые ночи там каждый год?
     --  Каждый  год.   --  Мать  слабо  улыбнулась,  распрямила  средний  и
указательный  пальцы, клейменые  сигаретной желтизной,  потянулась  за новой
сигаретой.
     -- Я кому сказал -- курить вредно! Папа, скажи маме, чтобы не курила!
     --  Оль, правда, не курила  бы ты. Опять заболит голова  у Диньки, а мы
отвечай.
     -- Она у него не от того болит, -- криво усмехнулась мама Дениса.
     Тонкие пальцы жадно  и бесплодно потрепыхались и неслышно упали Дениске
на правое плечо.
     --  Денис,  идем  в  кроватку,  тебе пора спать.  Вставай  сам, ты  уже
взрослый самостоятельный мужчина.
     -- Нет, я хочу, чтобы ты отнесла меня на руках.
     -- Но ты уже большой, мне тяжело тебя носить...
     -- Пусть тогда папа несет!
     -- Хорошо, хорошо. Гарик, отнеси его в ванную, присмотри, чтобы он  все
сделал, умылся, зубы почистил, а потом в кроватку.
     -- Но ты  посидишь  возле меня. А то  мне страшно.  --  Денис знал, что
последний аргумент подействует безотказно: мать будет сидеть возле него час,
два, хоть  до утра --  сколько понадобится, пока он не уснет.  А  отец будет
слоняться в  соседней комнате, как медведь в зоопарке, гоняя  из угла в угол
квадратную тень, иногда останавливаться  возле двери, вслушиваясь, что там в
спальне,  не уснул  ли Дениска?  И  даже  Мор, говорящий домашний ворон,  не
полезет  на ночь в клетку на насест, но так  и  будет молча сидеть на шкафу,
поглядывая то на окно, то на Дениску. Его круглые глазки похожи в темноте на
два  тусклых  багровых  светляка,  Дениске  нравится  смотреть  на  них,  он
вглядывается, чтобы рассмотреть получше, потом веки его начинают слипаться и
он засыпает...
     Ворон  был Денису лучшим и единственным другом, не  считая, разумеется,
родителей.  Живых дедушек и  бабушек у него не  было, в  детский сад его  не
водили, поскольку мама не работала, а в школах...
     За  два  с лишним года,  что  он учился,  родители трижды  меняли место
жительства, соответственно и школы менялись.

     Всюду было одно и то же: радостные выкрики "рыжий", когда  он заходил в
класс, потом смех,  когда объявляли его имя и отчество:  Дионис Гавриилович.
(Хорошо хоть фамилия была  простая: Петров.) Потом его попытки познакомиться
-- и одиночество. Его не обижали, не чурались, над ним не смеялись, а если и
смеялись  -- то не больше,  чем над  любым другим  его одноклассником,  но с
Денисом почти никто не хотел дружить и  играть. Обходили стороной, не говоря
худого слова, и все.  Несколько  раз  во  дворе с ним заводили или,  вернее,
пытались завести дружбу мальчики и девочки его возраста, но они были  чем-то
неприятны Денису, и родители не  разрешали  ему общаться с ними. И опять они
переезжали куда-то...
     Мать  нигде не работала,  где и кем работал  отец, Денис  не знал и  не
задумывался, но деньги в доме не  переводились. Всюду  -- в школе, на улице,
по радио и телевизору --  обсуждались проблемы инфляции,  дороговизны, курса
доллара, процентов по  вкладам... Всюду, но  не дома. Если что-то нужно было
купить,  отец выхватывал из кармана вороненый бумажник,  наковыривал из него
денег,  внушительную  стопку,  и  отдавал  матери  не считая. Но,  с  другой
стороны, жили они без особых излишеств, как правило в  трех-четырехкомнатной
квартире, летом снимали дачу недалеко от города, отец ездил на отечественной
машине  "ГАЗ-31", но  нечасто. С обеда, практически  без исключений, был уже
дома, так что они с Дениской возвращались почти одновременно: отец с работы,
а   он  из  школы.  Потом  отец  шумно  обедал,  читал  газету,  спал  перед
телевизором, а они с мамой готовили  уроки, играли  в карты, разговаривали с
Моркой, смотрели сериалы... Можно было  просто поваляться у себя  в комнате,
подумать...  Теперь  они  поедут  жить  в Петербург,  и  Денис  очень  этому
радовался,  жизнь  в  столице  казалась ему скучноватой,  а  там  вдруг  все
переменится  и  станет  все интересно  и замечательно... Денис посмотрел  на
кулаки, ссадины  на  них...  уже прошли,  мама убрала.  В  голове все  четче
проступала мысль... Позавчера он  дрался первый  раз  в  своей жизни -- и не
из-за этой ли драки  они переезжают в другой город?.. И  сосед -- сам  ли он
так скоропостижно скончался?

     Он возвращался из школы, которая была неподалеку, тут же на Селезневке,
где они снимали четырехкомнатную квартиру в одном из корпусов дома No30.
     В маленьком дворе он столкнулся вдруг с  мальчиком  примерно такого  же
возраста, такого же роста, но очень нахальным и самоуверенным.
     -- Ты откуда взялся, поц?
     -- Здесь живу,  вот в этом доме, -- ответил Денис, показав рукой. Он не
знал, что такое "поц", может, сокращенное от слова пацан, но не видел причин
игнорировать вопрос.
     -- А почему ходишь тут... без разрешения?
     -- А  что, нужно разрешение?  -- удивился Денис.  Он уже догадался, что
парнишка придирается к нему,  но растерялся -- опыта  уличных ссор у него не
было.
     -- Рыжим  -- обязательно.  Стоит пятерку.  Будешь платить каждый  день.
Лично мне. Поал? Вовчику.
     -- Чего?
     -- Понял, говорю? Пять рэ в день, мне. Ук-х...
     Денис  сам   не  сообразил,   как  это  произошло:  он  двумя  кулаками
одновременно врезал юному рэкетиру по вискам -- и тот  упал. В ту же секунду
дом и улицу резко тряхнуло, асфальт больно стукнул его по рукам  и по лбу --
это сзади кто-то  навесил ему  по голове.  Шапка  ожившим зайцем упрыгала  в
сторону, Денис вскочил, развернулся и  наугад  брыкнул  ногой -- согнулся  и
упал тот, кто стоял сзади, мальчик на полголовы побольше и, видимо, постарше
первого... Первый  же,  который представился  Вовчиком,  размазывал  по лицу
кровь из  разбитого носа  и орал благим матом.  Денис  благоразумно не  стал
развивать  достигнутый  случайно  успех,  схватил шапку, портфель  и пошел в
парадную, стараясь не ускорять шага.
     -- Что это с тобой? -- мама тотчас же ухватила его за пальцы. -- Откуда
у тебя ссадины?
     -- Да скользко у дома, поскользнулся...
     --  Врет,  -- сообщил отец, -- дрался он, сопатки  поразбивал. -- Денис
удивился, он и не заметил, как это отец шел за ним и как без лифта  дошел до
восьмого этажа в одно время с ним, не отстал, не запыхался...
     -- Кто? -- мать сжала Денису ладонь, суставы заломило...
     -- Мам, больно, пусти!..
     -- Извини, мой дорогой, сейчас все пройдет... Вот, все уже и зажило...
     -- Гарик,  кто это был? -- Мамин  голос шелестел  так жутко,  что Денис
задергался, стал ее отпихивать в грудь... Но мама этого не замечала...
     -- Из нашего дома. Его ровесник.
     -- Ты уверен?
     -- Ну, я проверил. Здесь живут, лет восемь. С пятого этажа...
     -- Кто родители?
     -- Ну а  я знаю? Живут  богато. Сам  -- здоровый бугай. Но простой, это
точно.
     --  Что  за  несчастье,  право  слово...  Ну почему  нам  нет спокойной
жизни... Где...
     Пойманной  крысой  завизжал  кухонный  телефон,   отец  поднял  трубку,
поглядел на экранчик АОНа.
     -- Да?.. А кого нужно?.. Ну и что?.. Ваш сам первый начал. Что?.. Пошел
ты...
     -- Кто это, Гарик?
     -- Да его папахен. Требует тысячу долларов за побитого сына. Грозится.
     -- Иди, заплати ему.  Дай  ему две тысячи, только пусть все будет тихо.
Иди и прямо сейчас отдай.
     -- Ты уверена?
     -- Иди, я сказала.
     Отец крякнул,  полез в пиджак, потом подошел к  окну, чтобы виднее было
считать. Денису не часто приходилось видеть, чтобы отец спорил с  матерью, и
сейчас  это явно  был  не тот случай. Но уж когда он  решал по-своему, когда
распахивал  яростные  глазенки  в  две черные  пуговицы  --  мать  смирялась
мгновенно, только что до земли не кланялась.
     -- Нет. Папа, не давай им денег.
     -- Сынуля, не обращай внимания, мы не обеднеем, а они пусть подав...
     -- Нет! Не смейте давать им деньги! Папа! Мама! Я не желаю этого...
     -- Но Денис, мы с папой...
     -- Нет!!! Папа, спрячь деньги! Мама отпусти, пусти меня...
     У  Дениса застучали  зубы,  воздух,  обстановка,  мать  с  отцом -- все
окрасилось вдруг  розовым цветом,  испуганно  застучал крыльями  подлетевший
вплотную Мор, чуть ли не на полстены растопырился Ленька... Денис растерянно
глянул в настенное зеркало в прихожей, но  зеркало лопнуло вдруг и осыпалось
на паркет кучкой грязного стекла...
     --  Хорошо,  хорошо!  Успокойся, сынок, папа никуда не  идет... Не бери
трубку, отключи телефон...
     -- Папа! Я не хочу, чтобы они чувствовали себя победителями. Не хочу! Я
еще ему чавку начищу! За рыжего, за поца!.. Я хочу...
     -- Сынок, родной мой, я тебя прошу, приди в себя...
     Сын!  Слушай меня! --  Отец  рукой, словно шлагбаумом, отгородил  мать,
оттеснил в сторону, ухватил его за бока и поднял на уровень глаз-пуговиц. --
Убить их, покалечить или что?
     --  Пусть  живут.  Но пусть запомнят... -- Скулы все  еще  сводило,  но
розовая пелена отступила, пропала бесследно...
     Отец разлепил толстенные губы и радостно бурлыкнул.
     -- Все,  я пошел. Оль, поставь борщ разогреваться,  я сейчас...  --  Он
встряхнул Дениса, бережно поставил его на пол, набрал номер.
     --  Слышь,  ты..,  --  оглянулся на  Дениса,  -- чудила... Я  вниз иду,
аккурат к твоей тачке. Встречай.
     -- Ур-рра!
     -- Диня, ты куда?
     -- На балкон, мам, посмотреть хочу.
     Мать, ни слова не говоря, накинула на плечи шубку, чиркнула зажигалкой,
затянулась...
     -- Обещай, что на балконе будешь молчать и держать меня за руку?
     -- Ладно, ладно, только пошли быстрее!
     -- Шапку надень и пальто застегни.
     -- Не холодно, мам, тепло на улице. Ну, хорошо, ну идем же!..
     С балкона хороший обзор, если смотреть далеко, а вот прямо внизу -- все
маленькое, а люди  приплюснутые. Ворон уселся на перила,  поближе к  Денису,
вниз лететь не пожелал. Отец вперевалку подошел к огромному джипу-катафалку,
пнул  его  в  черный блестящий  бок. Машина  испуганно взвыла,  призывая  на
подмогу  хозяина,   и   помощь   не   замедлила   явиться:   из   маленького
магазинчика-палатки  вывалился  здоровенный дядька  в черной  куртке,  Денис
знал, что это шофер, а из парадной один за другим выбежали  трое, с палками,
либо с битами в  руках.  Но отец оказался сильнее всех четверых: одной рукой
он хватал поочередно за грудки нападавших, а другой -- бил куда придется  --
в грудь  или  в голову, и сразу  же  отпускал.  Ударенный  падал  и лежал не
шевелясь, а  отец  уже  накидывался  на следующего.  Родитель Вовчика  успел
ударить отца бейсбольной битой по голове, но бита сломалась, а отцу хоть  бы
что.  Он  только  рассердился  --  ударил Вовчикова  папу  не  один  раз,  а
несколько, отбросил его на  газон, потом  принялся  избивать  ни  в  чем  не
повинную машину: высадил  стекла, отломал зеркала  и кенгурятник, пинками  и
кулаками помял дверцы и капот. Эти четверо лежат без памяти, машина умолкла,
родственники  Вовчикова папы вместе с  Вовчиком ни гу-гу, затаились, видимо.
Народу набежало -- жуть,  на балконы высыпали. Но  милиции нет  как нет. Тут
отец поглядел наверх, а мама ему вполголоса:
     -- Хватит, увлекся, дубина! Домой иди.
     И  что  интересно --  отец вроде как  услышал.  И  даже ответил: "Иду",
Дениска  готов  был  поклясться,  что   распознал  отцовский   голос.   Отец
развернулся и вперевалку пошел в парадную.
     -- Все, мам, пошли. Ты борщ папе хотела разогреть, нам с папой!
     -- Да, сынок, да, я слышу. Все уже разогрето...
     -- Ну что, доволен, позабавился? Напоказ -- любуйтесь все! Идите  мойте
руки сначала, а потом обедать. Вот беда,  только прижились на новом месте...
Он ведь ребенок  маленький, какой с него спрос, а  ты, Гарик, тебе-то голова
зачем дана?
     -- А я при чем? Не грусти, мать, все в норме будет, это... пучком. -- И
ворону: -- Мор, теперь всегда будешь сопровождать Дениса, поодаль, но в поле
зрения. Нечего на жердочке рассиживаться...
     Будто  бы Морка был против; да родители  сами  и  не пускали  птицу  на
улицу, хотя Дениска просил их об этом.

     Но, как оказалось, владелец джипа, очевидный бандит  по профессии, и не
рядовой,  если  судить по поведению,  а "авторитетный",  всерьез обиделся на
семью Петровых...
     Денис с полчасика, не больше, отдохнул после обеда и взялся за уроки. С
английским   и  рисованием   ему  помогала   мама,  остальное   он  выполнял
самостоятельно. Мама оставила его в комнате одного, как он просил, вероятно,
они с отцом ушли в спальню, потому что не спали всю предыдущую ночь. А может
быть, и  для того, чтобы  развлекаться сексом,  как делают все  родители, --
Денис был  начитанным мальчиком и тайну  деторождения постиг  еще в  прошлом
году.  Но  этот аспект  жизни, скучный,  как  и  все,  что связано  с  миром
взрослых, его нимало не интересовал. Еще  даже и лучше -- не будут в комнату
заглядывать, смотреть, как они с Моркой танцуют и хором поют...
     -- Кр-рови, кр-рови, Мор-рочке кр-рови!..
     Во голова садовая, забыл,  все забыл с этим дурацким плэйером... Мор со
вчерашнего  дня   не   кормлен!  Кормление   Мора  с  шести  лет  входило  в
исключительные права и обязанности Дениса.
     -- Мор-рка, Мор-рка, не кр-ричи, не кр-ричи! Сейчас, мой птенчик, иди в
загон, иди кушать!..
     Мор   высунул  лапу   из  клетки,  ловко  откинул   крючок  и  крылатым
зловеще-черным  боровком спланировал в угол комнаты, где был  оборудован  из
прозрачного пластика специальный загон, площадью один метр на два и стенки с
крышкой высотой в три  четверти метра.  Сегодня на  обед были  просто  белые
мыши, отец принес полдюжины. Дениска вытряхнул их в загон, а сам заторопился
на  кухню,  налить  воды  в  Моркину кадушечку и  принести  из  холодильника
специальную  травку  с  большим  содержанием витаминов и нарезанную дольками
морковку на блюдечке.
     Когда он вернулся, трех мышей уже словно и не бывало, но, утолив первый
голод, Мор принялся как обычно  играть с несчастными тварями: заложив крылья
за  спину, он  то степенно вышагивает по загону взад-вперед, то вдруг начнет
долбить  клювом  --  совсем  рядом, но  до  поры  промахиваясь,  то  наложит
когтистую лапу на дрожащий комочек и  вновь  отпустит...  Дениска, пользуясь
паузой в процедуре кормления,  нацепил  наушники и снова принялся скакать по
комнате под старинные твисты Чабби Чеккера. Но сегодняшние белые мыши -- это
не крысы,  и  не  змеи,  и не ласки,  и не  навьи --  Мору быстро прискучила
пресная забава,  он доел оставшихся  мышей и  хрипло  заорал во все  воронье
горло, чтобы Дениске было слышно сквозь наушники...
     Денис  дослушал  песню, со  вздохом  щелкнул  "стопом"  и,  как  был  в
наушниках, пошел за тряпкой -- протирать после Морки в загоне кровь и мясные
ошметки. Но сегодня, после мышей -- это были пустяки.
     -- Ну, что,  Морка,  теперь  споем?  Погоди, пернатый,  я  тебе сначала
клювик протру, лапки протру, руки себе вымою...
     Но хоровому пению в тот день  времени почти не нашлось, если не считать
совместного ора в течение нескольких последующих секунд...
     Дениска,  словно  ужаленный гневом и  ужасом,  вскрикнул  и отпрыгнул к
загону, он почувствовал и сразу же  увидел, как черное, невообразимо быстрое
нечто влетело в форточку,  ударилось в потолок и... Хриплый и  пронзительный
крик верного ворона, взлетевшего наперерез угрозе, стал все более протяжным,
басовитым,  наконец  вообще  остановился  и  повис  в  воздухе инфразвуковым
колыханием, черный промельк  превратился  в медленно  плывущий  наискось  от
потолка к  полу  предмет, похожий  на  бомбу,  как их  рисуют дети,  черную,
хвостатую,  с крупную крысу величиной,  окруженную  медленно  кувыркающимися
кусками потолочного покрытия. Великая ярость ворочалась внутри  этой  бомбы,
вот-вот  уже  готовая освободиться,  вдохнуть  полной  грудью и  выдохнуть в
окружающее пространство бурю и смерть.
     "Нет!" -- закричало Денискино сердце, "нет" -- взорвался в рыжей голове
всепоглощающий гнев,  взорвался,  липким багровым жалом  выскочил  навстречу
черному  гостю,  напичканному  пиротехнической смертью, захлестнул  в кокон,
постиг и унял ее, накрепко зажал в тесных металлических границах...
     Те,  внизу, сделав  выстрел  из  гранатомета, подождали  три... пять...
десять секунд... Взрыва не было. Хорошо бы пальнуть еще раз, но естественный
рабочий мандраж перешел в страх  и, без остановки и объяснения, в панический
ужас...  Хлопнули  дверцы  угнанной  "копейки"  и  киллеры  покатили  прочь.
Беспричинный  ужас не  отпускал;  и только  их опыт,  афганский,  боевой,  и
крепкие нервы удерживали стрелку спидометра в пределах шестидесяти, пока они
не  вывалились  на Садовое  кольцо,  где можно  было  газовать,  платить  за
превышение и не бояться, что в тебе увидят убегающего.
     Снаряд, кувыркаясь, врезался в паркет -- брызнули щепки -- полетел было
в  ковер  на  стене, но вновь  упал: это  Мор настиг его, скогтил  за бока и
грохнулся вместе с ним на пол, распластавшись сверху.
     Денискин  визг  смешался с криком ворона,  да  так, что  их  совместный
сигнал бедствия  чуть не  вышиб  дверь  детской комнаты  наружу,  хотя она и
открывалась внутрь. Но сила еще большая ударила дверь  и  распахнула ее куда
положено:  отец,  а за ним  мать ворвались в  комнату.  Отец крутнулся юлой,
хлопнула закрытая  форточка, он прыгнул  к окну, потом  назад -- габариты не
помешали быть ему исключительно шустрым, нагнулся -- в одной руке трепыхался
взъерошенный ворон, в  другой  --  тихо  дрожала  граната.  Мать с неменьшим
проворством успела за это время  схватить Дениску на руки, отнести к дивану,
понять, что с сыном все в порядке, расцеловать -- и расплакаться.
     -- Сын,  я  ведь  говорил  тебе,  что  форточку  и окна  никогда нельзя
открывать. -- Голос отца  был  сердит и  ровен.  Дениска по  опыту знал, что
никакое наказание ему не грозит ни от отца, ни от матери, но все равно... не
любил, когда родаки сердятся...
     -- Сыночка,  никогда не  делай так.  Ты же знаешь, что  это  может быть
опасным, столько нечисти вокруг. Папа ведь объяснял...
     -- Ну а мне жарко, понимаете,  жарко! Батареи топят  как очумелые, а на
улице сегодня было десять градусов да еще солнце! А если кто и залезет --  у
нас Морка и Ленька на что? Морку хоть прокормить нетрудно, а Ленька уж месяц
не жрал, если не больше! Пусть поохотится.
     --  Сын,  пожалуйста.  Не открывай никогда  окон и  форточек.  Была  бы
форточка закрыта, эта железяка  со взрывчаткой в окно бы попросту не попала.
А когда она открыта, то получается прореха и  она, наоборот, как воронка, --
в себя опасность всасывает. Ясно тебе?
     -- Ясно.
     -- А насчет Леньки не беспокойся,  он может сто лет не есть, без ущерба
для здоровья. И на железо он не охотится. Тебе все понятно, сын?
     -- Понятно.
     -- Динечка, не сердись, лапуля, мы с папой  очень  за  тебя испугались,
очень!  --  Мать  все еще шмыгала распухшим  носиком, но глаза ее постепенно
занимались пламенем, которого даже Денис безотчетно робел.
     -- Гарик!..
     -- Да, Оль.
     -- Ты обезвредил эту гадость?
     -- Только что. Видишь, умолкла.
     -- Ты знаешь, кто это сделал?
     -- А что  тут знать-то? Этот... сосед наш  организовал. Только, Оль, ты
не лезь, я сам разберусь. Ты вот что:  лучше прибери здесь да ремонт вызови,
пока  рабочее время... Не будем сами из-за пустяков светиться, тут им на час
работы. Мор!  Лети и найди тех, кто  стрелял. Да подожди вечера. И  сразу же
домой. Стукнешь мне в окно, я сам тебе открою. Лети, чучело пернатое!
     -- Найди их, Мор! -- мать всхлипнула, но нашла в себе силы улыбнуться и
пригладить перья разъяренной птице. Отец подошел к окну.
     --  Стой!  -- Это Денис  крикнул вслед приготовившемуся улетать ворону.
Тот  мгновенно  сорвался с руки  отца и  прилетел  на кровать, на  колени  к
Дениске. --  Впредь, Морка, спрашивайся сначала меня,  понял?  А не то -- по
клюву!..
     -- И ты,  папа, и мама тоже, не смейте без меня Морке приказывать! Я не
хочу!
     -- Кх... Это было сделано для тебя, сын, полностью в твоих интересах...
Хорошо, я буду сначала спрашивать у тебя. Так?
     --  Ладно,  папа.  А я даю  слово, что  не  буду открывать форточку без
спроса. Морик, лети, дурачок, только осторожнее. И сразу к папе!
     Мор вернулся ночью, когда Дениска уже спал, уцепившись  за мамину руку,
и мама спала,  тут же, в  маленьком кресле возле кровати. В виде исключения,
пока не было ворона,  мать разрешила присутствовать Леньке, своему  любимцу.
Тот неподвижной глыбой замер в углу и  было непонятно -- спит  он или просто
ждет,  пока  вражеская  сущность  проявит  себя,  дотронется  до  сигнальных
нитей... Отец впустил птицу, налил ему воды  в кадушечку  -- есть ворон явно
не хотел --  и отнес  в Денискину  комнату. Поколебался, но не стал трогать,
оставил  маму  с  сыном спать  рядом,  рука  в  руке, лишь захватил  с собой
испуганного Леньку, которого ворон не  жаловал и  всегда норовил обидеть  --
явно, либо исподтишка.

     Утром отец вышел за газетами, оставил их матери, а сам уехал на работу.
     -- Мам, а что с ними? Это в Москве?
     -- Да, на Юго-Западе. Бандитские разборки.
     --  А  почему  у  них  головы  такие?  Подожди, не  закрывай... Двойное
убийство... глаза... садистская расправа...  до неузнаваемости... Мам, а что
такое садистская?
     --  Денис, это  не наше дело, пусть они выясняют  отношения,  а  нам до
этого дела нет. Это бандитские войны.
     -- Да? А не наш ли Морочка им глаза вырвал?  А? За то, что  они  хотели
нас убить? Зуб даю, что это Морка их так!
     -- Какой зуб?  Динечка, прекрати  молоть всякую чушь! Дай... дай... где
зажигалка?.. А сигареты... Какой  еще зуб? Больше не смей говорить  подобную
чушь! Дай сюда газету!
     --  Морка,  Морка!  Иди  сюда,  бандит?  Что ты  делал  сегодня  ночью,
признавайся!
     -- Кр-рови! Мор-р! Кр-рови!
     -- Во, мам, видишь, Морка во всем сознался! Он р-раскололся!
     -- Он просто есть хочет. Вот лучше бы его покормил...
     -- Ничего он не хочет, вон потр-рогай, какое пузо!
     -- Не буду я его трогать!.. Ты уроки сделал? Иди помой руки.
     -- В воскр-ресенье сделаю. Мам...
     -- Ничего не хочу знать!.. Дай мне спокойно покурить... Отсядь, не дыши
дымом... А еще лучше посиди пока в своей комнате.
     -- Так у вас все равно вся спальня прокурена. Мам, а мам?..
     -- Что?
     -- А можно я спрошу?
     -- О чем?
     -- Обо мне.
     -- О тебе? А что именно о тебе?
     -- А-а, ты сначала докури, а потом я спрошу.
     --  Ну хорошо, тогда погоди минутку. Мор!.. Я тебе клюну сейчас, чучело
бандитское, я тебе так клюну!..  Динечка, унеси  Мора к себе,  видишь Ленька
испугался...  Ах ты старичок  мой,  старичок... Напугал тебя  злой Морище...
уноси, уноси... я через пять минут приду...
     -- ... Мам, а Морке сколько лет?
     -- Не знаю, лет триста-пятьсот, это у папы нужно спросить.
     -- А Леньке?
     -- Леньке? Папа говорит, что три тысячи  лет,  как минимум,  а может, и
больше.
     -- А тебе?
     -- Мне двадцать восемь. Тебе девять. Ты это хотел спросить?
     -- Нет.
     -- А что? Сколько папе лет?
     -- Нет, точнее да...  но потом. Я знаю,  что ему очень много. Мам...  А
вот эти люди хотели нас... меня убить?
     -- Все уже позади, сынуля, успокойся, мой дорогой... Никто уже...
     -- Я  знаю, что  никто  уже. Мам,  а вот  если бы  меня убили --  ты бы
огорчилась?
     -- Что?.. за... Гос... как тебе в голову такое...
     -- Ну скажи... Тебе было бы плохо? Скажи по-честному?..

     Никогда Денис не сможет забыть  то утро, те минуты: мать  вздрогнула, и
без того всегда бледная, цветом щек и лба  стала похожа  на свечной парафин,
глаза ее  распахнулись  настежь, зрачки  залили всю радужную  оболочку,  она
страдальчески  замычала  сквозь сомкнутые  губы, замотала кудрявой головой и
вдруг замерла, глядя сквозь сына:
     --  Мне  теперь  всегда  плохо. Вот уже  девять  лет...  И  что  бы  ни
случилось, хоть  так,  хоть эдак, мне  будет  плохо.  Всегда. И никак иначе.
Проклята, проклята, проклята. --  Мамин свистящий шепот  испугал Дениску, он
не  вдумывался в смысл всех слов,  он только  понял: ему  девять лет  и маме
плохо девять лет.
     -- Мам, ты меня не любишь?..
     Мать осеклась... внезапно прижала сына к себе, слезы потоком хлынули на
Денискину макушку, она завыла в голос; Дениска крепился несколько секунд, но
тоже -- сначала захлюпал носом в маминых объятьях, а потом и сам уцепился за
шею и в полную силу присоединился к маминым рыданиям.
     Из  соседней  комнаты примчался,  шурша  обоями,  Ленька,  пристроился,
приткнулся  к  ним  сбоку, опасливо блестя на ворона фасеточными глазами, но
Мор, против обыкновения, даже  не пошевелился -- так и сидел,  нахохленный и
надменный, у себя на насесте да сердито смотрел в единственное незашторенное
окно, где в вязком сером мартовском дне бултыхался небольшой лоскут веселого
синего неба.

     Петербург,  совсем  не  такой  волшебный,  как  на открытках, показался
Денису  мокрым,  серым, запущенным...  И бедным, в сравнении с  Москвой... И
сонным, в сравнении  с  ней  же... Но через несколько месяцев  разочарование
нищетой и неуютом постепенно сошло на нет, забылось, а еще через пару лет не
было у Санкт-Петербурга более горячего патриота, чем  Диня  Петров, учащийся
физико-математической  гимназии No  30, что на Васильевском острове.  А жили
они  в самом  центре, в старинной  петербургской  квартире с окнами прямо на
Марсово  поле. По слухам,  в том же доме  жил Алексей Герман,  но Петровы ни
разу его не видели.
     Мать по-прежнему нигде не работала, но уже не сидела дома  затворницей,
как было,  пока Денис был маленький,  а  отлучалась надолго -- в магазины, в
музеи. Но  в темное время  суток  за  пределы квартиры она выходила только в
исключительных случаях и  только в  сопровождении своего брата, дяди  Славы,
который приехал в  Питер откуда-то из провинции и жил холостяком  в соседней
квартире. Был этот дядя Слава чрезвычайно молчалив  и обликом гораздо больше
походил на  папу,  чем  на  маму:  кряжистый,  плотный,  с небольшой головой
посреди необъятных плеч, но сантиметров на  десять выше  отца. Дениска, пока
был помладше, часто  ревниво думал -- кто из  них сильнее,  дядя  Слава, или
отец, болея,  разумеется, за  отца, но никогда они  не  мерялись силой  и не
боролись. А дядя Слава вроде  бы устроился работать к отцу, во всяком случае
-- подчинялся ему беспрекословно. И маму слушался...
     Одно  время он, по  маминому настоянию, стал всюду сопровождать Дениса,
но  уже  учась в седьмом классе,  Денис заартачился  и  запретил дяде  Славе
ходить  за ним тенью,  у него Морка есть. Денис помнил, как  по этому поводу
раздраженно шептались предки, но в конце концов  все осталось так, как хотел
Денис.  Вообще  он заметил,  что с каждым годом  ему  становится  все  легче
отстаивать  перед  родителями  свою  точку  зрения,  что все  чаще  родители
соглашаются  с ним,  даже  если  не согласны. Но в  случае с  охраной в лице
маминого  брата  даже  и возражений особых  не  было, во всяком  случае,  со
стороны отца. Обстановка, как понял из их разговоров Денис, была спокойная и
на  улице и  дома, не  в  пример  Москве.  Только  дважды  за все эти годы в
Ленькины сети попалась  добыча:  выжившая из ума кикимора из соседнего дома,
ушедшего на  капремонт, и  навка, невесть как попавшая на невские берега  из
Приднепровья.  Отец лично допросил тварей и, узнав от  них, что смог,  отдал
обратно Леньке.
     Когда ему исполнилось тринадцать, отец, прерываемый мамиными репликами,
объяснил ему, что он, Денис, -- особенный чел, уникальный, и  его ждет очень
важная  миссия, которая перестанет  быть  для него секретом,  как  только он
достигнет совершеннолетия, станет взрослым. (На вопрос когда -- отец замялся
и сообщил, что  в районе восемнадцати лет,  чуть  раньше  или чуть позже, на
рубеже  тысячелетий.)  Но в  мире существуют очень  нехорошие силы, нечисть,
колдуны,  которые не хотят, чтобы порядок на земле менялся в лучшую сторону,
поэтому  они  ищут того, в чьих силах  будет  этот порядок изменить. То есть
ищут его,  Диониса, пока он не стал еще взрослым и пока еще есть возможность
затормозить  неизбежный  ход  истории. Нет, их  силы не  меньшие, а  гораздо
большие,  чем  у  этой  поганой нечисти, но  слишком  многое сосредоточилось
именно  на  нем, Денисе...  и  тот...  о котором  Денису предстоит узнать (и
возрадоваться великой  радостью),  сам непосредственно  не  может прийти  на
помощь, но  действует через своих представителей... В общем, придет  пора, и
Денис все узнает... Денис тогда  пожал плечами, но любопытствовать дальше не
стал:  он уже научился  не доверять причудам взрослых.  Главное, что  он мог
гулять  где ему заблагорассудится и сколько  угодно, заниматься тем, что ему
нравилось, в общем, жить, не ведая забот важнее школьной учебы. Всюду в поле
зрения за ним следовал ворон Мор,  но против его присутствия Денис как раз и
не  возражал. Однажды  под  вечер, на  Шуваловских озерах,  где  Денис любил
позагорать и поглазеть на девочек топлесс, на пустынном берегу  он наткнулся
вдруг  на человека  с  собакой.  Хозяин  был  нехорошо  пьян,  а  собака  --
накачанный  мышцами и злобой питбуль, кобель,  без поводка  и  намордника --
бежала впереди  и явно  искала объект, на  котором можно  было сорвать злобу
из-за поведения дурака-хозяина.  Питбуль бросился  на Дениса, но тому даже и
не  понадобилось ничего делать, чтобы нейтрализовать пса:  Мор двумя ударами
клюва убил его, пробил  череп  и успел  сожрать почти  весь мозг, прежде чем
пьяный хозяин  врубился,  что собаки у  него больше нет...  Денис,  дабы  не
светиться, тогда  "сделал ноги" с Моркой на руках  и тем самым  спас от него
собачьего хозяина, однако пришлось все рассказать родителям, и отец  с дядей
Славой полдня рыскали  потом,  чуть ли не носами роя прибрежный песок, чтобы
убедиться в случайном характере происшедшего...

     В четырнадцать лет  Денис ощутил в  себе  нечто  новое -- прикольное  и
необычное. Он  научился вызывать  (или создавать, он еще сам не  разобрался)
специальных мух, видом как настоящие, только  крупнее, но самостоятельно  не
живущие и ощутимо теплые...
     Отец,  как  всегда  после  обеда,  прикрыл  лицо  газетой и  засвистел,
забулькал. Мать покрылась вместо чадры макияжем и в сопровождении дяди Славы
отбыла в город, по магазинам. Денис, убедившись, что отец спит и что сила за
неделю накоплена достаточная, сосредотачивается -- и  рой мух, голов этак на
сто пятьдесят,  уже гудит перед  ним  довольно  компактным комом... Главное,
чтобы поблизости не было этих обжор  --  Морки  и Леньки... Мухи, по команде
Дениса,  выстраиваются  цугом  и  начинают  с   периодичностью  примерно   в
пятнадцать секунд пролетать возле отцовской головы. Раз, два, три, четыре...
Денис пыхтит от напряжения: уже в сотый  раз, если  не более, жужжащая лента
донимает отцовский слух, а тот -- знай  себе похрапывает... И вдруг  -- отец
выбрасывает руку и  весь  караван  моментом сплющивается  об  его  ладонь  в
мягкую, серую, сырую на вид котлету. Отец, не открывая глаз, но всегда точно
швыряет эту котлету Леньке, который давно уже наворачивает по стенам круги в
предчувствии  поживы...  Дальше  неинтересно:  отец  ухмыльнется,  пойдет  в
ванную, а ему опять копить силы, дней пять как минимум, прежде чем он сможет
повторить забаву или придумать что-либо другое путное...

     Все совпало в тот год:  выпускной класс,  шестнадцатилетие,  финансовый
кризис с дефолтом, первая любовь...
     Естественно,  что  это  была  одноклассница, очень красивая,  по мнению
Дениса,  блондиночка,  худенькая, высокая,  продвинутая.  Со  всеми  другими
девицами Денис ощущал  себя легко  и ровно,  а  рядом  с  Никой  -- робел  и
нервничал, шутил деревянно, краснел  чаще  обычного.  Его  любовь  звали  по
паспорту Вероника, но  она требовала, чтобы  сверстники  называли  ее только
второй половинкой ее имени. (Дома же -- напротив: замшелые родители звали ее
Верой, а хуже того -- Верочкой.) В девятом классе Денис специально донимал и
дразнил ее Верой, в десятом  -- не замечал, увлекся историей и Интернетом, а
в одиннадцатом, сразу  же  после летних  каникул, в  сентябре, увидел новыми
глазами и влюбился по уши.
     К тому времени Денис вырос до ста восьмидесяти сантиметров и,  к своему
великому огорчению,  остановился  в росте. Был  он  по-прежнему огненно-рыж,
отчаянно  конопат,  но  в  правильных  и  привлекательных  чертах  лица  его
пряталось нечто, не  позволяющее  прикалывать  его  и  дразнить. Может быть,
жесткая линия губ, хищная даже во время смеха или улыбки, может быть, полное
отсутствие  страха  в  больших зеленых глазах... По  физической кондиции  он
ничем примечательным среди сверстников не выделялся: худой, в перспективе --
широкоплечий, чуточку сутулый, но все  равно стройный... Стригся аккуратно и
коротко, иногда, когда особенно допекал математик, их классный руководитель,
надевал пиджак и галстук, но предпочитал свитера и модные мешковатые штаны с
накладными карманами.
     -- Ника, слушай...
     -- Слушаю, Петров.
     -- Что ты сегодня делаешь? После уроков?
     -- Книжку учу. "Арифметику" Магницкого.
     -- Нет, ну правда?
     -- Истинный крест. Я ботан, у меня, если не  доучусь, конкретные ломки.
А что ты хотел?
     -- Ну... По шаверме -- и в Русский музей. Давай сходим?
     --  Ах,  вот  значит,  зачем  ты подходил  к  Мухиной  и  Лерберг.  Они
отказались,  и  я следующая  по счету и  привлекательности! После  Лерберг и
Мухиной! Да?
     Бедному Денису Мухина вовсе не казалась привлекательной и Лерберг тоже,
он подходил к ним и спрашивал что-то для отвода глаз и после такой трактовки
смешался и окончательно покраснел.
     -- Ну что ты молчишь?  И видел ли  ты новые ценники на  шаверме? У меня
лично дефолт в бюджете.
     Денис почуял близкое согласие и воспрянул духом.
     -- Нет проблем на сегодня, сударыня, мой кошелек полон. Пойдем?
     --  Надо сообразить... Мама просила меня не задерживаться, потому что к
зиме мы с ней собирались связать миленький чудненький коврик...
     -- Какой коврик, до зимы далеко, сто раз успеешь. Так идем?
     -- Идем. Только, чур, я буду есть шаверму без лука! Договорились?
     -- Ладно. Значит, мотаем физру и  уходим, -- предложил  Денис, развивая
успех. Он снова почувствовал себя решительным и сильным.
     -- Аск...  Только, чур, ты тоже будешь есть шаверму без лука! На всякий
случай.
     --  А.., --  заикнулся было Денис, потом вдруг сообразил,  потом  вдруг
спохватился, что его мыслительная деятельность проходит на глазах хихикающей
Ники, и снова покраснел, медленно и густо...
     Времени  было  полно,  и  они двинулись  пешком,  сначала  по  Среднему
проспекту, потом  сквозь  парк возле  ДК Кирова, на  Большой проспект, потом
через несколько линий  на  набережную,  через мост  Лейтенанта  Шмидта...  В
начале пути Денис собрал  всю  свою силу и мысленно (научился  за  последний
год) стал сигналить Мору, чтобы тот не мелькал перед глазами. Ворон, похоже,
услышал и перемещался сзади или по крышам.
     -- Как  всякая уважающая себя феминистка, я просто обязана записать эту
шаверму к себе в долговую книгу...
     --  Да  брось ты на фиг!  Какая  ерунда!  Лучше  ты  меня  когда-нибудь
угостишь, раз феминистка...
     --  ...Но,  честно говоря,  все  стало  так  хреново. Мама  уже  работу
потеряла, отца вот-вот сократят... А твои где работают?
     -- Мама не работает, а отец... не знаю. Он говорил, да я забыл название
их конторы. Что-то связанное с нефтегазовыми комплексами.
     -- Нефть -- это круто. Ты куда после окончания школы?
     -- В универ, куда еще?
     -- В какой именно, сейчас полно универов?
     -- В старейший, который ЛГУ. На матмех.
     -- Фи. А я в Политех...
     Денису  мгновенно  захотелось перерешить и  также  поступать в Политех,
чтобы учиться вместе с Никой...
     Ника замечательно рисовала, вдобавок  она с первого  класса  занималась
живописью и кое-что,  как она выразилась, в красках понимала. Поэтому ходить
с ней по музею было очень интересно, она показывала и объясняла Денису такие
вещи, о которых он сам  бы даже и не  задумался. Например, не  было ни одной
картины,  из  тех, что  они видели, где луна была бы изображена в правильной
пропорции, всюду она была в разы больше, чем должна бы...
     На  выходе с территории  музея, возле поста,  где милиция упорядочивала
толпу желающих приобщиться к искусству, Денис не удержался:
     --  Да там одни  картины! --  и  подкрепил свой разоблачительный выкрик
соответствующей гримасой.
     Народ засмеялся.
     -- Идиот! -- кто-то крикнул  ему вдогонку. Теперь уже Ника  покраснела,
она хотела сказать что-то суровое, но прыснула вдруг и выговор не получился.
     -- Пошли ко мне?
     -- Что за "пошли"? Кол тебе по русишу, надо говорить: пойдем. А зачем?
     -- Поедим.
     -- Надо говорить: кофейку попьем, музыку послушаем. Все-таки ты дикарь,
Денис Петров. Но ты не будешь ко мне приставать с непристойностями?
     -- Гм. Как ответить, чтобы ты не отказалась?
     -- Надо пообещать: не буду.
     -- Не буду.
     -- Тогда пойдем, а ты где живешь? Твои дома?
     -- Недалеко отсюда, сейчас увидишь... Мать дома, отец -- не знаю, может
уже пришел.
     -- Слушай, Денис...
     -- Слушаю, Брусникина...
     -- Подожди, ты правда здесь живешь?
     -- Ну да. О, тачка отцова стоит, значит, он тоже дома. Пошли, пошли...
     Дверь  им открыла мать. Она с изумлением глядела на  девушку: ни разу в
жизни Денис не приводил гостей.
     -- Здрассте...
     -- Ма, познакомься, это Ника, из нашего класса. А это моя мама.
     -- Вероника Брусникина,  будущая медалистка. Узнала. А меня зовут Ольга
Васильевна.
     -- Здрассте...
     Денис обернулся.
     -- А это наш папа, -- опередила его мать. -- Гавриил... Семарович.
     Гавриил Семарович ни слова не вымолвил, только стоял,  начисто перекрыв
собой дверной проем в родительскую комнату, и смотрел на Нику.
     -- Ну, ты пока снимай куртку, туфли необязательно... А я сейчас, гляну,
как там у меня..
     Денис с детства был приучен соблюдать  порядок в своей комнате,  но ему
нужно было, не вдаваясь в объяснения и подробности, впустить  с улицы Морку,
что  он и  сделал.  Впустил, наказал вести себя прилично и побежал обратно в
прихожую. Ника захотела было снять туфли, но выяснилось, что свободных тапок
в доме нет. Денис, чтобы снять неловкость,  тоже остался в ботинках  и повел
Нику в свою комнату...
     -- Мамочка родная!.. Кто это?
     -- Не бойся,  это  Мор,  наш говорящий  ворон. Иди сюда,  Морка, иди ко
мне...
     Денису  было приятно, что Ника прячется за ним  и держит его  за плечи,
так бы и стоял сто лет...
     -- Какой  огромный!.. Я  знала,  что вороны  крупнее ворон, но  чтобы
настолько... Какой он страшный... Ой, он на меня смотрит...
     -- Да не бойся ты, Морка у нас очень хор-роший, хор-роший... Да, Морик?
     -- Кр-рови! Мор-рику кр-рови!
     -- О-ой... Денис, ну, пожалуйста... Я его боюсь!..
     -- Зря боишься, он очень добрый и  заботливый. Морка, иди  к себе. Ника
скоро привыкнет и я тебя выпущу и все будет хорошо...
     Мор как только  глянул  на рассвирепевшего юного хозяина, так сразу без
дальнейших разговоров полез к  себе на насест, нахохлился и даже отвернулся,
чтобы уж полностью угодить Денису.
     Юность всесильна: десяти  минут не прошло, как  Ника  отошла  от первых
впечатлений и во все глаза впитывала новые... Окна  с видом на Марсово поле,
прозрачная вольера, ковры на стенах, оружие на коврах,  параметры компьютера
-- все это было очень круто и необычно в ее понятии, и  Денис, который и сам
по себе ей нравился, стремительно превращался для нее в  прекрасного принца.
Только вот...
     -- Денис, а сколько твоей маме лет?
     -- Маме?.. Тридцать пять. А что?
     -- Вау! Я бы  ей  больше двадцати пяти никак не  дала...  Она у тебя...
строгая, наверное? -- Ника запнулась с эпитетом. Это ей, Нике, шел  от Ольги
Васильевны  холодок под  сердце, а Денису она -- родная мама. -- У нее очень
модный стиль "вамп".
     -- Почему вамп? -- Денис впервые задумался  о том, как выглядит мать...
Чудно: даже с ее манерой накладывать косметику -- на двадцать пять она едва
ли смотрелась, скорее на двадцать... А отчего так? Надо будет спросить...
     --  Ну, она такая худенькая, невысокая, но стройная, бледная, волосы  в
каре...  А  глаза   какие...  Глаза,  губы...  Классический  "вамп".  А  она
натуральная брюнетка?
     -- Да, всегда такая.
     -- Странно: мама брюнетка, папа тоже, а  ты -- рыжик. А папа у тебя что
-- новый русский?
     -- Да нет, с чего ты взяла?
     -- Ну... так... Накачанный, суровый... Фредди  Крюгеру тут  ловить было
бы нечего...
     -- Это  ты напрасно. Уверяю  тебя, он куда  умнее, чем  кажется.  Между
прочим, знает латынь, иврит и древнегреческий.
     -- Извини, это я  так  пошутила неудачно.  Да, я  смотрю  предки у тебя
супер-пупер... А...
     --  Денис, -- в комнату,  постучалась мать. --  Мы  с папой отойдем  на
полчасика,  нам нужно  съездить кое-куда,  ненадолго... А вы  пока идите  на
кухню, я вам все разогрела, будьте сами себе хозяева. Ведите себя хорошо.
     --  Ну мам!..  -- Денис  сорвался с кресла,  чтобы  поскорее захлопнуть
дверь и не дать матери сказать еще что-нибудь этакое, бестактное...
     -- "Ведите себя хорошо",  -- немедленно  передразнила  Ника. --  А что,
мама привыкла, что в компании девушек ты ведешь себя плохо?
     --  Да... Предки, что  с  них возьмешь... Она вообще не привыкла видеть
меня  с  девушками. -- Денис прислушался.  -- И с ребятами  тоже... Свалили.
Редкое счастье, между прочим, пош... пойдем есть. Мама вкусно готовит.
     -- А почему у вас так темно везде, электричество экономите?
     --  Нет,  -- удивился вопросу  Денис. -- А... всегда  так было, не знаю
даже  и почему. Нам  с мамой вроде  как  ультрафиолет вреден,  поэтому всюду
шторы, впрочем, не задумывался.
     -- А где у вас...
     -- По коридору до конца и направо.  Выключатель слева у двери.  Включай
свет по пути, чтобы всюду было светло.
     Грибной суп исходил паром, его не надо было греть, а два ломтя  свинины
в  микроволновке  должны были  дойти  до нужной кондиции за три  с половиной
минуты.  Денис,  как  и  мать,  хлеба  не употреблял  вовсе,  а  отец  любил
дарницкий, другого в доме  не было,  и  Денис быстро нарезал четыре куска --
должно хватить с запасом. Апельсиновая фанта... а кофе потом, вместе...
     --  Ма-а-а!!!! -- В коридоре грохнуло что-то, видимо, из фарфора. Денис
выронил черпак и помчался на истошный вопль.
     -- Что? Что? Ника, что с тобой!.. Очнись, ну, что такое? Слышишь меня?
     Ника,  белая  от  ужаса,  с трудом отвалилась  от  стенки,  левой рукой
вцепилась Денису в рубашку,  а указательным пальцем правой  ткнула в сторону
родительской спальни, говорить она не могла, зубы стучали неровно и часто...
     -- Что там  такое...  А!..  Ф-фу-х, Ника,  как  ты  меня напугала своим
криком... -- Денис рассмеялся. -- Кукол боишься?
     -- К-кукол?.. Это... это...
     --  Это  мягкая  игрушка,  выполненная в  виде гигантского  паука.  Она
неживая.
     -- Я... видела... она ш-шевелилась.
     -- Неужели? А может, это простой сквозняк? Хочешь, пойдем проверим?
     -- Нет!!! Она точно шевелилась! Лапы...
     --  Таких  двухметровых  пауков  живых  просто  не  бывает. Паутина  из
стекловолокна.  Я в  детстве тоже  боялся... Это у мамы такие приходы. Она у
нас дизайнер, сама паука построила, сама сеть,  паутину  связала... -- Денис
надежно чувствовал, что Ника, пережившая дикий испуг, не отважится подходить
к  Леньке поближе, а поэтому  врал уверенно  и нагло. Сам виноват, надо было
проверить окрестности заранее, двери позакрывать, с Леньки-то какой спрос?
     --  Ну-ка  кыш!  Что прилетел, телевизор тебе  здесь,  что  ли?  Кыш  в
комнату! Морка, я кому сказал!..
     --  Ди-инь,  а у  Мора глаза --  что, светятся  в темноте или  мне тоже
показалось?
     -- Не  смейся, иногда  светятся,  между  прочим... Я  же сказал: включи
свет, вот  и казаться не  будет, а я пока осколки замету... --  И заметив ее
движение: -- Гипс, цена тридцать два рубля сорок копеек, я по глупости купил
год назад, да  все никак было не выбросить... Разливай суп, тарелки в шкафу.
Иди, иди...
     Разбитой горгулье было  лет триста, мать говорила, старинный  фарфор...
Плевать,  и  не такое в детстве бил, родаки и не вякнут,  привыкшие... Денис
как стоял на четвереньках, так и  замер, осененный идеей: сейчас самое время
будет подойти.., а она,  предположим, у стола стоит.., взять двумя руками за
плечи..,  не  бойся, мол,  я  же  рядом...,  и  поцеловать  в... висок,  для
начала... И она... Да,  точно, скорее... Денис  быстро-быстро ссыпал крупный
мусор  в ведро, мелкую  пыль  предательски  пихнул  под  тумбочку,  побежал,
поставил ведро куда-то  вбок, вымыл  и  вытер руки  (все равно влажные... об
штаны...)  и  спокойным  шагом  двинулся  на кухню.  Сердце  гнало  кровь  с
чудовищной скоростью,  но воздуха для дыхания  все равно не хватало:  в свои
шестнадцать лет Денис еще никогда и ни с кем наяву не целовался.
     Микроволновка отключилась в положенное время, суп все еще не был  налит
по тарелкам, Ника стояла молча, прижав руки к груди, лицом к нему.
     -- Ника, не бо...
     -- Денис!
     -- Я Денис, что еще случилось?..
     -- Не подходи.., пожалуйста... Денис, что -- это? И это?
     -- Пепельницы, мама у меня курит.
     -- А почему они из черепов? Человеческих? Или это тоже муляжи?
     --  Не   задумывался  никогда...  Наверно,   из   настоящих.  Так  даже
прикольнее. А одна из немецкой каски есть, там в  холле... -- Денис  все еще
не оставлял надежды поцеловать  Нику, хотя бы один разок, как бы нечаянно...
-- Пойдем покажу?
     -- Не надо. -- Ника вдохнула,  как если бы собралась  нырять, зрачки ее
прыгали, не в силах ни на чем остановиться...
     -- А почему у вас распятие... вниз головой... Вон, над лампадой?..
     -- Ну я откуда  знаю! Сто лет так  висит.  А как правильно?  Я лично по
церквам  не  хожу, ни  разу не видел, а по  фильмам -- где вверх, где  вниз,
вообще я не присматривался...
     -- Я пойду...
     -- Куда ты  пойдешь? А кофе? Садись, а то все остынет,  я сейчас... Где
половник?..
     --  Денис, выпусти меня немедленно. --  Голос  у Ники  дрожал,  вот-вот
готовый сорваться в крик.
     -- Ника, что такое? Ты что?
     -- Не подходи, я кричать буду. Выпусти меня. Выпусти же!
     Денис сосредоточился было, но обмяк: и  так было видно, что  девушка на
грани истерики. А все этот дурацкий Ленька... и пепельницы...
     -- Не кричи. Иду открывать. А сумочку?
     --  Принеси... пожалуйста... --  Денис принес сумочку,  пошел  впереди,
открыл двери...
     -- Так, ключи я взял, я тебя до метро провожу...
     -- Не надо, Денис... Спасибо, я сама...
     -- Нет провожу! До метро.
     Ника  не стала спорить и  пошла вниз. Ее, как показалось Денису, слегка
пошатывало...
     -- Вы уже?  Почему так рано?  -- мать только что вышла из  "мерса", они
столкнулись нос к носу...
     -- Да... -- неопределенно ответил Денис. -- Решили прогуляться...
     -- Ника. Посмотри на меня. Что-то случилось?
     Нике  очень, очень не хотелось поднимать взгляд на Ольгу Васильевну, но
она решилась...
     -- Я...
     -- Плохой из  тебя кавалер, сыночка.  Отправил девушку, не накормил, не
поговорил... Ника, ты где живешь?
     -- Там... за Автово, на Маршала Казакова...
     -- Нам как раз по пути. Гарик, девочка с нами поедет, мы ее довезем.
     -- Спасибо, не... Мать взяла девушку за руку и та покорно смолкла...
     -- Садись в машину, Ника, Слава, подвинься.
     Ника  медленно,  как  сомнамбула, подошла  к  машине и  села на  заднее
сиденье, рядом с дядей Славой...
     Денис весь еще был в обиде и недоумении: все так хорошо начиналось -- и
вдруг накрылось  медным тазом... Досадно  было сердцу  и  горько...  Хоть бы
попрощалась,  хоть  бы взглянула... Но  нет, Ника сидела, опустив  голову  и
плечи, а на него -- ноль внимания.
     -- Ну, все, Динечка, поцелуй маму  и домой. Поешь,  покорми  Мора и  за
уроки. Слышишь, за уроки, а не за компьютер! Иди, мой дорогой...
     Хлопнула  дверца,  коротко  взвыл  мотор, и  "мерс"  плавно отчалил  от
бровки.
     -- Что??? -- звякнула в мозгу запоздалая догадка! Головная боль пробила
резко -- Денис аж присел на секунду, -- но действовать не мешала.
     Автомобиль споткнулся, закашлялся, снова взвыл, но с места не трогался.
Денис  стоял  на  месте и ждал.  Наконец  мотор  заглох, водительская дверца
распахнулась, из нее рывками, по частям, вылез отец...
     -- Сын, что происходит?
     -- Я с вами поеду, Нику провожу.
     -- Нет. Справимся и без тебя. Иди домой, Денис.
     Но Денис подошел к машине, рванул дверь, еще раз, блокиратор выскочил.
     -- Дядя  Слава,  Ника,  подвиньтесь. --  Никто  не  пошевелился.  Денис
наклонился  поближе:  Ника  сидела с  открытыми  глазами,  но вне  сознания.
Головная боль усиливалась с каждым мгновением, ее уже почти  невозможно было
терпеть.  Надо срочно... срочно...  Стекла  в машине  начали дребезжать, все
более тонко и мелко, уже зазудели... откуда-то пахнуло дымком...
     -- Сыночка, успокойся!  Хорошо, хорошо,  садись,  скорее  же  садись...
Слава, подвинься...
     -- Но... -- отец нерешительно оглянулся на Нику.
     -- Ты что, Гарик... видишь же, что с Динькой... Ему еще рано. Нельзя!..
     Мать с  ужасом и тревогой смотрела  на  сына. Холодная  мамина  ладошка
легла на лоб -- и сразу полегчало.
     -- Все, Гарик, закрывай, поехали, в дороге поговорим...
     На этот раз машина  завелась сразу и ничего ее не удерживало.  Довольно
долго они ехали в полном молчании.
     -- Ее нельзя отпускать, сын.
     -- Куда ее нельзя отпускать?
     --  Никуда. Вообще нельзя, после  того как она видела Мора, Леньку, наш
уклад.
     -- Ну и что с того? Да она никому и не скажет.
     --  Не скажет?  Вот как?  А почему,  сын? С чего ты взял, что она будет
молчать?
     -- Ну... Я ее об этом попрошу.
     -- Ты уже попросил ее остаться. Она послушалась?
     -- Так вы что -- ее... убьете???
     -- Мать же просила тебя остаться дома.
     -- Мама?
     -- Динечка, послушай меня...
     -- Убери руку! Так вы что, собираетесь ее...
     -- Денис, успокойся! Я тебе все объясню...
     -- Объясняй. Ого... это где мы,  на кладбище, что ли?.. Никто никуда не
пойдет.  Здесь  объясняйте...   Мор?  Откуда  он  здесь?..  Ничего,  снаружи
подождет. Пусть лучше дядя Слава выйдет, а то здесь тесно...
     Мамин брат, как всегда,  безмолвный и исполнительный,  вышел; обиженный
невниманием  Мор уселся на  капоте.  Денис  остался  наедине  с  родителями,
бесчувственная Ника была не в счет.
     -- Динечка, ты уже большой,  должен все понимать... Но еще недостаточно
взрослый, чтобы исполнить то, к чему призван.
     -- А к чему я призван?
     -- Мы говорили. Ты, когда повзрослеешь, а тот день не за горами, должен
будешь изменить существующий сегодня миропорядок.
     -- А чем этот плох?
     --  Всем он плох, неужели ты сам не  видишь?  Человечество -- мелочное,
лживое,  подлое, двуличное.  Головной мозг  дан человеку не  для того, чтобы
одною половиной служил он распятому, а другою...
     -- Так я что, должен Апокалипсис учинить?
     -- Нечто вроде... На самом деле  ты  должен  это никчемное человечество
спасти от  самоуничтожения,  а  во-вторых,  вправить  ему  мозги,  чтобы  не
раздваивалось в служении своем и в морали.
     --  Допустим.  -- Денис  и раньше  догадывался  кое о  чем,  но  сейчас
предстояло решить  более  насущные проблемы,  философия  подождет... --  А к
Нике, какое это имеет отношение?
     --   Самое   непосредственное.  Слишком  многое   зависит   от   твоего
благополучия,  телесного  и...  эмоционального.   Нечисть,  вражеская  рать,
мерзость  рассеяны  всюду, они  пропитали всю землю своею гнусью, они знают,
что ты родился и ищут тебя, дабы уничтожить. Тот, кто сильнее их,  тот,  кто
превыше  всех,  не может лично все исправить.  Он  нам доверил быть здесь, с
тобою, защищать тебя, помогать  тебе, пока ты не обретешь призвание... Но до
той поры ты уязвим.
     -- Мама, это правда?
     -- Да, Денис.
     -- Значит, ты мне не отец?
     -- Он всегда был тебе, как отец, он любит тебя.
     -- А ты... мама?..
     -- Я твоя мать,  ты мой сын, моя плоть и кровь... Сын мой, я мама твоя,
я тебя родила... Динечка... О, мой дорогой!..
     Денис всегда терял самообладание,  когда мать начинала плакать... Вот и
сейчас  он почувствовал, как защипало под  веками... Он не удержался, тронул
ее за плечо, потянулся губами... Но... Денис стиснул зубы.
     -- Я не хочу, чтобы Ника умерла!
     -- Она... не умрет...
     -- Я хочу, чтобы она целой и невредимой  вернулась домой и чтобы  никто
из вас не преследовал ее, не лишал разума и жизни!
     -- Боюсь, что это невозможно, сын. Слишком многое за...
     -- Я ТАК ХОЧУ! Я, НАДЕЖДА  ПОГРЯЗШЕГО  ВО ГРЕХАХ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА! ВАМ МАЛО
ТОГО, ЧТО ЭТО Я ХОЧУ, ЧТОБЫ БЫЛО ТАК?
     --  Недостаточно.  Над  нами  воля,  которая   важнее  твоей,  и  перст
указующий...
     -- А СЛАБО ЭТОМУ ПЕРСТУ  УКАЗУЮЩЕМУ  ПОИСКАТЬ СЕБЕ НОВОГО МЕССИЮ??? ИЛИ
ВЫ ДУМАЕТЕ ПОМЕШАТЬ МНЕ РАСПОРЯДИТЬСЯ МОИМ Я???
     Багровым стал  окружающий мир,  ворон  Мор  сплющился, распластался  на
капоте, мать в полуобмороке скорчилась на переднем сидении, зажав страдающие
уши  наманикюренными  пальчиками,  отцовские  глаза  в  водительском зеркале
выпучились до  предела, ручищи вцепились  в руль, костяшки пальцев побелели,
но сидел  он по-прежнему  прямо, и  только затылок его  излучал упрямство  и
гнев.
     -- Я ее люблю, и она останется  жить. Так будет, или не будет никак. --
В  наступившей  тишине  эти слова  прозвучали  так буднично и неуместно, что
Денис и сам засомневался: он ли это сказал?
     В  мир  вернулись  обычные  краски,  желтая  кленовая  пурга  за  окном
улеглась, дядя Слава выпрямился и теперь отряхивал с задницы мусор и кусочки
земли, Морка  отлепил грудь от капота, потряс крыльями, почистился наскоро и
с беспокойством посматривал на Дениса, постукивая по стеклу: явно просился к
нему  на руки. Ника по-прежнему лежала безвольной  куклой на заднем сидении.
Юбка ее задралась почти до самого верха, обнажая  бедра в  темных колготках,
но в данную  минуту это  зрелище Дениса не интересовало  абсолютно.  Он даже
одернул юбку, но оставил лежать Нику в прежнем положении.
     Мать молча и выжидающе смотрела на того, кого Денис всегда считал своим
отцом, а тот,  в свою  очередь,  вроде как  выключился из окружающего, сидел
неподвижно и словно бы даже не дышал... Прошло минуть пять.
     --  ...Как говорится, из двух зол меньшее. Быть по сему. Мы лишим  Нику
памяти  о нескольких часах ее  жизни, тех, что она  провела  у нас дома и  с
тобой. Так можно? -- Отец очнулся и поворотил к нему хмурое лицо.
     -- Да, конечно, -- облегченно согласился Денис.
     -- Ты  никогда  не  будешь  пытаться  с  ней...  заново  подружиться  и
проводить время. Никогда. Ты понял?
     -- Да... папа...
     Что-то заворочалось  в  груди, но это "что-то" потом,  позже вырастет в
ощущение разлуки, в боль от разбитой  любви, а сейчас -- это пустяк на  фоне
победы... Ника будет жить, вот что главное...
     -- Принять меры надо будет прямо сейчас, на этом месте. Может быть, они
даже и  не почуют. Начинаем  обряд и уезжаем.  Слава, садись. Мор, в машину.
Денис,  возьми Морку,  поддержи Нику... Как только закончим -- сразу ходу, и
никто  ни единого звука до самого города.  Может  быть, обойдется... Пожелай
вслух, Денис, ты должен пожелать. Подай руки -- мне и матери...
     "Мерседес" с силой рассекал  воздух, спидометр показывал сто пятьдесят.
Все  молчали, Ника уже просто  спала, ее сон  должен был  закончиться  возле
дома.  Денис левой рукой прижимал девушку к себе,  у нее было  такое нежное,
худенькое плечо, шелковые ароматные волосы, у Дениса  гулко бухало сердце...
И он понял  внезапно  причину своих головных  болей... Жалость -- вот что их
вызывало.




     -- Ой, и хорош в этом году мед! Ох, и душист! А, Федоровна?
     -- Да и в том был неплох.
     -- Ну ты  не равняй! В прошлом-то году мед был  хороший,  да и все. А в
этом -- особенный. Да что у тебя, нюхалку заложило?
     -- Да уж не молоденькая, и чутье не то.
     -- Вот и дари тебе после этого. Ну на вкус повспоминай!
     -- Не-ет, не вспомню. Это ты у нас,  Силыч,  не хуже  ведмедя в меду-то
разбираешься. Еще кружечку?
     -- А-бизательна! Хорош  медок! Я  тебе  больше скажу:  со времен  Петра
Ивановча  Прокоповича,  императора пчелиного, земля  ему  пухом,  с  липовых
урожаев от его  Сиама -- ох,  и сильная была  семья  -- не пробовал я такого
меду. Может, подогреть?
     --  Да  только  что  кипел.  И  заварка горяча. Пей, Петр Силыч, пей на
доброе здоровье.
     Наконец,  после  десятой, наверное,  кружки,  в пол-литра вместимостью,
Петр  Силыч  обтер платком свекольно-красное  лицо,  протяжно,  на  всю избу
рыгнул,  ухватил  большими  пальцами  подтяжки, оттянул повыше и, довольный,
щелкнул ими по гладкому пузу.
     -- Вот  это  я  понимаю,  чай! А то в  городе видишь "Чайная" написано.
Зайдешь,  а там не чай, а моча сиротки Хаси.  Да-а! Как  моча  -- желтенький
такой, из пакетика.
     -- Тьфу на тебя, Силыч, за столом-то бы постеснялся!
     -- А они стесняются? И дорого-то как! Ну, чем такой чай -- так водки-то
и  выпьешь... Да с расстройства еще и  на еще... А шел, слышь, Федоровна, --
чайку попить. Вот так оно и бывает с нашим братом.
     --  Так ведь город здесь ни при чем,  это такой  норов у вашего  брата,
пьяницы.  И в деревне зальет шары эдакий брат и  колобродит... До Октяпьской
революции надо было в чайные-то ходить, за чаем-то.
     -- Ай,  там все едино:  что тогда, что  сейчас... Кстати, как у  них  в
городе, у Лены с Лешкой, что пишут?
     -- Лешка -- шалопай, редко когда открытку пришлет, а Лена раз  в  месяц
-- обязательно, как часы. Ну что  --  денег  им  хватает, Лешка в  последний
класс пошел, уже кол успел схватить по литературе...
     -- А кол за что? Он ведь хуже двойки, кол-то?
     -- Лена пишет, за хулиганство: сочинение в рифму все исписал.  Денег им
хватает, я уже сказала... Дорого все стало, как Кириенка издал указ, так все
и подорожало. Что там, то и у нас. А так -- живут нормально, все тихо у них.
Дак ведь Чет, небось, докладывает тебе?
     -- Докладывает...  Жди  больше. На городских нынче  где  сядешь,  там и
слезешь...  Знаю  только,  что  да,  вроде,  тихо  всюду...  --  Петр  Силыч
заворочался.
     -- Ладно, до  вечера еще  далеко, пойти снасти перебрать... Да надо еще
винца взять сладенького, да конфекток...
     -- Ох, Силыч, старый ты  кобель, прости  за выражение, опять, значит, к
Аньке Елымовой  на ночь глядя красться будешь? Ну не  позорил  бы  молодуху,
ведь вся деревня смеется над ней, а больше над тобой.
     --  А  что  смеются?  А кто вдовицу утешит? Пушкин,  который тоже все в
рифму? Ох, попадутся мне те смехуны под пьяный коготь... Я... О-ох... Ы-ы!..
     -- Ты чего, подавился никак, Пе...
     Петр Силыч  махнул рукой  досадливо,  вскочил  вдруг,  как  ошпаренный,
ухватил обеими  руками  огромное  брюхо, понес его из-за  стола  на открытое
пространство, с размаху шлепнулся  широким задом  на половицы,  подогнул под
себя  ноги хитрым кренделем  и раскинул  руки  -- в  стороны  и  вниз. Ирина
Федоровна  замерла,  где стояла: колдун "чует", внимает магическим  потокам,
иной  раз  чуть  слышным, но,  видать, очень важным  -- ничем и никак мешать
нельзя. Кот Васька забился под кровать -- и ни звука, пока дядя Петя в доме.
Самовар  выключен, радио тоже  -- ничто не  должно сбивать мысль  колдуна...
Ведьма  очень  аккуратно  набросила  на  дом оборонное  заклинание, в  таком
состоянии  Петр  Силыч почти  беззащитен, а  мало  ли что...  На  время  его
"постига"  быть ей сторожем,  ведьма стоит у стенки,  глаза  прикрыты, чтобы
лучше ощущать...
     -- Ох, старость не в радость... Очнись, Федоровна... Все уже...
     --  Что  это  ты сияешь белым  сахаром?  Или узнал что  хорошее? Давай,
подняться помогу...
     --  Не треба,  сам встану.  Ставь-ка сызнова самовар...  Отменяется  на
сегодня Анка и сети -- устал больно, хоть выжми... Сколько -- час уже прошел
с четвертью, ого! То-то, думаю, тяжко как...
     -- Петр, а Петр?.. Да не  тяни ты, идол, чего узнал-то? Сейчас закипит,
я свежего заварю...
     -- Нащупал я гаденыша. Стереглись, стереглись, ан... Он, точно он...
     -- Этот? Да ты что? Он ведь нашему Лешке ровесник, рано бы ему...
     --  Вот  не знаю,  может быть,  досрочно учили  какому лиходейству... А
только  и его, и тех кто рядом  был,  я желе-езно учуял... Мы-то думали, что
его в Москве сберегают или еще где...
     -- Ну... И что?.. А он?..
     -- А он -- недалече. Разумею -- в Питере!
     -- Вот так номер -- лег и помер! А как же?..
     -- А так же! Как  раз здесь, возле нашего, его найти труднее всего. Они
грамотно сообразили... Да вишь, сротозейничали...
     -- Петр  Силыч,  Лешка-то... Раз они в  Питере хозяйничают, так неровен
час Лешку с Леной разыщут. Из Лены какой боец?.. Опасно... Петр...
     -- Это вряд ли, успокойся. Там  никто не хозяйничает,  ни они, ни наши.
Как раз --  если внимание проявить, суетиться вокруг -- легче отыщут. Чет со
своими не должны бы ушами хлопать, а и близко крутиться -- нельзя.
     -- Как же не должны, когда этого прохлопали?
     -- Сказано  тебе -- место  темное, невидное! Да  погоди  ты!.. Подумать
надо.
     -- Думай.  Я  ли мешаю?  А только  думка твоя -- из-за горы видать. Ты,
никак, судьбу обогнуть задумал? Скажи, Петр Силыч, угадала я? А?
     --  Да-к...  Ну  ты  ведьма изрядная...  Да.  --  Дядя  Петя  попытался
рассмеяться, но у него  не вышло ничего, только прыгнул вверх-вниз кадык  по
жирной шее да колыхнулся живот впустую...
     -- Не знаю кто так сказал, а меня задело, запомнилось: "Все живое хочет
жить". И я  хочу. Вот, казалось бы, все изведал, опробовал, все испытал... И
смерти,  слышь,  Федоровна,  смерти  не боюсь,  а боюсь жизнь  утратить. Так
привольно сердцу: дышать, любить... Чаи вот с тобою распивать...

     -- "Судьбу обогнуть"... Сие невозможно,  так уж определено, что  никому
невозможно. А все же я попробую. Всего делов  --  разыскать выродка, пока не
вырос, и уничтожить. Его жизнь  -- наша смерть. И наоборот. И тогда и нам, и
людишкам легче заживется... И Лешку убережем...
     -- Так ведь и Лешка, когда в силу войдет, постоит за себя. Или нет?
     -- Откуда я знаю? Должен бы... Ладно, сегодня уж давай не  будем никого
искать...  И не  завтра жизнь наша  кончается.  Поглядим  еще на белый свет.
Давай,  наливай по последней, да пойду домой, да выцежу смородиновой стакан,
да спать  лягу. На сутки,  не  меньше. А  все же час  с  четвертью! Есть еще
силенки! Ну-ка, из молодых кто попробуй!
     -- Да могуч, могуч ты у  нас! Весь плетень давеча разломал, дискотеку в
клубе разогнал, дорога, небось, в глазах двоилась!..
     -- Был грех, что теперь тыкать... А вот Мурман у меня -- что отчебучил,
если уж о Лешке вспоминать....
     -- Ну-ну-ну, да  успеешь встать... И что?..  -- Ирина Федоровна  часами
готова была разговаривать о неродном ей внуке-правнуке, любимом Лешеньке. --
Ты сиди, смородиновой и я тебе поднесу, не хуже  вашей... Теперь такой запас
-- в год не истребишь.

     Она  махнула рукой  -- и на  скатерти явился запотелый  графинчик,  два
граненых стакашка-сотки, блюдечко с солеными рыжиками, две вилки.
     -- Давно бы так! Посуда мелковата...
     -- В самый раз посуда. Ну так что Мурман?
     -- Разыскал он где-то в сарае старый Лешкин кед,  либо красовок, как он
у них  называется? Вот, значит, притаранил  его  в  дом, на подстилку к себе
положил, туда  же яблоко упер, перед  кедом  поставил, вроде угощает,  а сам
рядом  с  подстилкой  лежит,  охраняет. Я увидел, подхожу:  что,  мол, дурью
маешься, а сам руку к этой Лешкиной детской обувке протягиваю... Как зарычит
Мурман, как оскалится! -- Старики дружно залились радостным смехом.
     -- Ну а ты что?
     -- Ну, вздрогнули!
     -- На доброе здоровье... рыжичков...
     -- А что я? Попинал его... фу-ух,  хороша-а... но слабенько, сугубо для
воспитания,  чтобы чувствовал хозяина... скоро, говорю, на каникулы приедет,
будете на санках кататься.  Так веришь, нет: побежал в сени,  шлею приносит,
какой его за Лешкины санки цепляли... И поскуливает. Небось думает, что если
его запречь,  то сразу  и Лешка объявится. На ноябрьские приедут, ничего  не
писали?
     -- Ничего. Я звала, может, и приедут...

     Лешка сошел на полустанке Мосино, в пяти километрах  от деревни Черная,
походил минут двадцать  в ожидании  попутки, маршрутного автобуса, частника,
черта в табакерке... и не дождавшись двинулся пешком.  Десять вечера, но еще
светло, хотя в Псковской губернии  белых  ночей не  бывает... С каждым шагом
настроение у Лешки падало:  все эти похороны, поминки, свечи,  причитания...
Вот  бы  баба  Ира подольше  пожила,  бодрейшая  ведь старуха!..  Дядя Петя,
который  теперь  оказался -- папа,  тоже  был  куда  как бодр, особенно  под
банкой,  но его  не так  и  жалко... А вот прабабка...  Держись, родненькая,
живи...

     Жив еще или помер уже?..  Интересно, почует его бабушка Ира? Специально
для нее Лешка расстарался: нашел пирожные "Ленинградский набор", которые она
по старой памяти очень любила. Он уже представлял, как постучит, как войдет,
как запричитает баба Ира, якобы застигнутая врасплох, а у самой  так и  баня
затоплена...
     К дому Ирины Федоровны Леха подошел уже в двенадцатом часу. Еще с улицы
были слышны пьяные выкрики и... музыка.
     -- Екарный бабай! Поминки, что ли, у них под музыку проходят?
     Лешка,  донельзя  изумленный, зашел  во  двор.  Загремела цепью,  молча
бросилась наперерез лохматая громадина...
     -- Ряшка, это  я,  своих не узнаешь? Забыли тебя с цепи  снять?  На вот
тебе  кусочек сахару,  хоть тебе и  нельзя... --  Собака и сама увидела, что
свой гость, почти хозяин, взятку она мгновенно слизнула,  воровато косясь на
двери,  стала  махать  хвостом,  разевать  пасть... В  другой  случай  Лешка
непременно остановился бы и приголубил бедное цепное животное, но сейчас его
разбирало крайнее любопытство...
     -- А-а, вот и наш  Лешенька приехал,  мальчик дорогой! Тихо, прикрутите
музыку,  дайте  внучка приветить!..  --  Баба  Ира  заторопилась  навстречу,
обнимать,  целовать,  румяная  и  добрая, уже под хмельком... Вдоль окон был
накрыт длинный стол, за которым уместилась  компания душ в пятнадцать.  Были
там  супруги Ложкины с дочерью, и Филатовы с дочерью,  и три  бабки-подружки
бабы Иры -- Зоя, Уля... третью тоже как-то звали, несколько незнакомых  Леше
людей... В конце стола в углу сидели... мама и  дядя Саша Чет. А уж во главе
стола,  живой и  здоровой  глыбой восседал тот, кого Леха  приехал хоронить:
па...  нет,  все  равно,  привычнее:  дядя  Петя,  красномордый  и  веселый.
Засуетились  Ложкины,  вслед  за  ними  и  Филатовы  начали  подталкивать  и
охорашивать сразу же  застеснявшихся дочерей.  Лешка выдержал потные объятия
дяди Пети, за руку  поздоровался  с каждым гостем, а каждой гостье, особенно
потенциальным  невестам,  подарил очаровательнейшую из  своих улыбок  и стал
пробираться в угол, поближе к матери.

     Праздник  тем   временем  вступил  в  такую  фазу,  когда  даже  приезд
городского  внука  и  завидного  жениха  не  в  силах был  сбить  с  рельсов
громокипящее веселье.
     -- Ма, что тут за сатурналии такие идут? А как же...
     -- Потом объясню, Лешенька. Я несколько ошиблась в сроках.
     -- В сроках... или фактах...
     --  Будем надеяться, что  и в фактах. Ты правильно приехал. Нам с Четом
пришлось  тебя  обогнать,  кое-что  обсудить...  Но  это все завтра.  Поешь,
голодный ведь. Сам себе накладывай.
     -- Может, выпьешь, Леша? --  Дядя Саша Чет смотрел  на  него с  обычной
полуусмешкой, но вместо веселья в глазах его стояла грусть.
     --  Могу  за компанию. --  Налили по рюмке дымчато-сиреневой жидкости с
запахом черной смородины.
     -- Ваше здоровье, дядь Саша!
     -- Аналогично.

     Водка обожгла горло,  Леха сразу же запил ее пепси и навалился на мясо.
Больше в тот вечер он решил не выпивать...
     -- Так мам, в честь чего этот курултай?
     --  Праздник  Ивана  Купала, любимый день твоего... дяди Пети. Ну  и  в
честь  твоего приезда...  Ешь  как следует. --  Лена захотела  обнять  сына,
пригладить  ему  волосы,  поцеловать  в  нос,  но  Лешка  застеснялся,  стал
уклоняться, выворачиваться... -- И поаккуратнее с этим делом...
     -- Да я вообще больше кирять не буду...
     -- Вот и правильно.

     В это  время часы стали бить полночь. Дядя Петя встал на дыбы,  рыкнул.
Все притихли. Он вывел из-за спины правую  руку с веткой папоротника в  ней,
подошел,  перегнулся  через  стол,  сколько  пузо  позволяло, и вручил Лене,
Лешкиной маме. Она приняла ветку, и в ту же секунду лопнул бугорок  на ветке
и  распустился  цветок  на  семи  лепестках...  Все  бешено  зааплодировали,
засмеялись, и только у дяди Саши Чета хлопки вышли вялые, вежливые...
     -- Пойдемте клад искать! -- выкрикнул кто-то, но народные массы  его не
поддержали, им все еще хотелось есть, а того больше -- пить.
     -- Ой, мороз,  мороз, --  затянули бабки,  но  стол уже  рассыпался  на
группы по интересам, и они допели песню, как и начали -- втроем.
     Лешка  постепенно   насыщался,  стараясь   не  попасться  взглядом   на
сверстниц,  Юлю  и  Сашеньку.  Деревенский  флирт  на  глазах  у предков  по
определению ничего хорошего не обещал, кроме скорой семейной жизни и крупных
неприятностей в ней. Баба Ира то и дело шныряла на кухню, приносила тарелки,
блюдца,  бутылки,  банки,  салатницы. Дядя  Петя  отмерял  что-то  на  руках
старшему  Филатову, такому же заядлому рыбаку... Мама и дядя Саша Чет сидели
молча: левая мамина ладонь -- палец  в палец -- была прижата к правой ладони
Чета, они сидели и просто смотрели друг на друга, улыбались...
     -- Дядя Петя...
     -- Аюшки?
     -- А где Мурман?
     -- Да дома сидит. Уж он тебя еще днем стал вынюхивать.
     -- А можно...
     -- Можно в  штаны. Гы-гы-ы...  До завтра никак не подождать? Иди, я уже
сказал, чтобы тебе открыто было. Думаю,  он  еще не спит. Костей ему возьми,
что ли...
     -- Целый пакет уж набил... Ну так я пойду...
     -- Мам...
     -- Иди Лешенька. Не заблудишься? Может, проводить?..
     Лешка фыркнул и выскочил из дома. Один кусок, пожирнее, он отдал Ряшке,
зная что превращает ее, несущую боевое дежурство, в преступницу: узнает баба
Ира -- со  всей руки отчехвостит шваброй или поленом. Ряшку, естественно, не
любимого  же внучка Лешеньку. Ну а нечего лишать псину последних  прав: хоть
ночью-то от цепи освобождайте!

     Улица была  крива и вся в  колдобинах, особенно ощутимых, если вдоль --
ни  фонаря. Запрыгал, заворочался  по  кустам и  деревьям вымокший  в тумане
ветер,  принес  из  деревенского клуба  женские  взвизги и  мяуканье  "Мумия
Тролля". Луна возьми да и спрячься на облаке... Лешке стало вдруг жутковато,
как в детстве, и он наддал скорости...

     Не успел он еще и в дом позвонить, а оттуда, из-под темных ставень, уже
рванулся навстречу жалобный вой:  видимо, Мурман ждал его, дежурил у окна...
Тихая  приживалка, а скорее  всего  и  нежить  (за все  годы  Леха так и  не
удосужился  спросить),  впустила его,  и  Леха,  не теряя времени,  вбежал в
горницу и прижался к дверному косяку, к  стене: топот и подвывание -- уже за
дверью ...

     Мурман  был  не лыком шит и Лешкины хитрости  пресек на корню:  с силой
просунул  твердую,  как наковальня,  морду между  его  боком  и  бревенчатой
стеной,  лишил,  таким  образом  Лешку  опоры  и  отодвинул его на  середину
горницы, чтобы начать ритуал встречи.

     Лешку шатало,  как  корабль в  бурю, он едва  успевал то схватиться  за
обрубок  собачьего  уха,  то  пошкрябать холку  или  бок...  Мурман  визжал,
захлебываясь, и скользил ужом одновременно со всех  четырех сторон, и в одну
сторону свиваясь едва не в кольцо,  и в  другую. Как  это ему удавалось, при
его  толстенной  бревноподобной  спине, Леха не знал и знать не хотел, а вот
ноги будут в  синяках -- это точно. Хорошо еще, что  хвоста нет -- забил  бы
насмерть  ласковый  песик.  Ну,  теперь самое  страшное... И  точно,  Мурман
подпрыгнул пару раз, примерился и встал на задние лапы, передние возложив на
Лешкины плечи. Уж центнер с пудом в нем всяко был,  но это и не тяжело, пока
весь не на весу, и когти втянуты, а вот слюнявый язык...
     Лешка зажмурился, надул щеки, выставил лоб, чтобы по губам не попало, а
Мурман взялся доказывать, что лучше молодого хозяина -- никого на свете нет:
вот он его как, и еще, и в ухо, и чтобы не отворачивался...
     -- Ну, все, все... Все, я  сказал! Хочешь... пендаля?  Нет?.. А мяса?..
А,  Мурман,  мя-ясо?   То-то  же.  Сидеть...  Лежать...  Рядом...  Лежать...
Свободен. Мы пойдем на речку, погуляем,  там и подхарчимся, ты и я, но я уже
сыт. Пойдем...

     Гулять в  глухую полночь,  когда Мурман под рукой, -- это совсем другое
дело,  чем без него. Подходи, упыри да разбойники!..  Да только оборотень  и
даже  ватага  волколаков  за версту  в  сторону  сворачивают, стоит  лишь им
почуять или услышать пса Мурмана.

     И луна приподнялась с подушек, здорово как, почему ночью никто не речку
не  ходит?.. Час миновал, может, чуть больше, и Леха  слегка продрог... Надо
вернуться  и  еще поесть  на  сон грядущий...  Хоть  бы герлы  на  дискотеку
свалили... Как ее, Юля Филатова?.. "Алексей, а вы не видели новый клип Децла
"Кровь, моя кровь"?..  Ну относительно новый... Очень красивый,  только  все
там не по правде... Да?.. А почему отстой?.." Пора было возвращать Мурмана и
возвращаться самому... А почему, собственно? Пусть Мурман с ним и заночует у
баб Иры,  места хватит.  Тем более, что он  будет  спать  в  сарае, где пыли
меньше и застольных запахов... Сказано -- сделано. Мурман понял, что он -- в
деле, и был счастлив во всю свою зубастую морду...

     Ряшка,  едва  завидела  Мурмана,  закрутила  подобострастно хвостом,  а
подбегать не спешила: хоть и девочка, а все равно, раз течки  нет, с Мурмана
станется  --  строжить  да  воспитывать... Изба тяжко  содрогалась, в  окнах
метались тени, и Леха, прежде чем зайти, заглянул в окно.
     "Ай-яй-яй-яй яй-яй, убили негра!,  --  надрывался магнитофон, --  убили
негра ни за что ни про что, суки замочили!" Посреди широкого, очищенного под
танцы  пространства с  бешеными взвизгами садил вприсядку дядя Петя,  словно
огромная жаба  на сковородке,  которая  никак  не  хочет  смирно  дожидаться
румяной корочки на боках. Сегодня он выглядел едва ли не королевичем Елисеем
противу обычного: вместо разношенных  кирзачей  -- высокие  яловые сапоги на
подковках,  в  них  заправлены  не  допотопные варенки  фирмы  "секонд  хенд
интернешнл", а новые галифе на подтяжках, впрочем, тоже ширины необъятной...
Изба ходуном, а дядя Петя пляшет не просто так: посреди "танцплощадки" стоит
с платочком  в  руке и  водит  плечами  мама  Юли  Филатовой,  тоже подшофе,
сдобная, пунцовая...
     -- Мурман, вякнешь хоть одним гавком -- уволю за дверь!
     Но Мурмана учить  не надо: не видит вожак-хозяин --  и преотлично, надо
под стол и сидеть тихо-тихо, и тогда покормят... А под столом уже тесно, там
лежит папа Филатов и еще  один,  незнакомый  Лешке мужчина.  Девицы ускакали
домой либо на дискотеку, мамы  и Чета также не  видать... Застолье догорает,
старушки  во  главе  с  бабой  Ирой  расположились  как  в  театре, любуются
танцами...
     "Мама  осталась  одна, привела  домой колдуна..." Дядя Петя выхватил из
воздуха  барабан и, не  прекращая пляса вприсядку,  колотит  в  него,  как в
бубен.  Тетя Галя Филатова умаялась  плясать, да  нельзя же оставить мужчину
одного: усы  кондором  мечутся  вокруг  багрового  носа,  домотканая зеленая
рубаха сзади и сбоку выбилась из-под галифе, железные  зубы сверкают, глазки
блестят  -- ну как устоять против такого удальца!  А тут и пьяный незнакомец
полез на звуки барабана, стал прямо и принялся выделывать неуклюжие коленца,
так и не приходя в сознание.
     Поддатые  старушки  мелко  хохочут,   подпихивая  друг  друга  в  бока:
"Антипов-то, Антипов-инженер..." Точно, это Серж Антипов, выпускник ЛИИЖТа и
местный уроженец, а Леха его и не признал...
     -- У-ух, славно станцовано!  Федоровна,  а где... А,  вижу... Ну, Леша,
давай-ка  выпьем, за  тебя,  за  маму... За нас  с Ириной Федоровной.  Сиди,
старая, сами все найдем... Вон колбаска, язык, балык...

     Упившийся и подзомбленный Антипов за ненадобностью опять сделал попытку
упасть  под  стол,  но  дородная супруга Филатова  успела  его  подхватить и
волоком доставить до диванчика в углу.  Туда же -- в одиночку  добыла из-под
стола --  переправила и мужа. Будить  его в эту ночь она не собиралась, но и
свиньей валяться -- не дело.

     -- Неохота пить...
     -- Ну-у, обижаешь... Такой день...
     Леха понимает, что проще согласиться и не спорить, чтобы отвязался.
     -- Ладно, я вот этого хочу, -- и налил себе полрюмки портвейна.
     --  Что  это?   Ну-ка,  дай-ка...  --   Дядя   Петя  подносит  поближе,
всматривается циклопом...
     -- А-а,  дамское...  Ну-ну, а мы  простенького...  Давай... Не  забывай
нас...
     Чокнулись, выпили.
     -- Баб Ира, я спать пошел, в сарай.
     -- Иди, Лешенька, я уж постелила.
     Леха двинулся во двор, Мурман  за ним. Трех метров до сарая не дошли --
сон валит  с ног, да  такой крепкий -- терпежу нет. Надо было не  давать ему
рюмку в руки...  И  вкус  был  такой  странный...  Леха  на чистом упрямстве
добрался-таки до кровати, взялся было  за ремень  и  рухнул носом в подушку,
одетый  и в ботинках. Мурман  сделал круг  по сараю, проверил все  на  нюх и
пристроился  на полу вдоль  раскладушки, рядом со своим обожаемым хозяином и
другом.
     Потом пришла мама, разула, раздела его, как маленького, укрыла одеялом,
гладила его, спящего, по голове, обнимала поверх одеяла и плакала. Через два
часа, когда уже рассвело, за ней пришли Чет с Ириной Федоровной  и увели под
руки. А Леха спал и был он в этом не виноват.

     И  наступило  утро, сначала  для молодежных  парочек, которые,  вопреки
Лешкиному  ночному удивлению,  все же бродили вдоль речки  Черной, встречали
рассвет,  затем  для  пастухов, спозаранку погнавших на выпасы свое  и чужое
движимое имущество, затем  для Ирины Федоровны, спавшей от  силы час, но уже
занятой домашними крестьянскими обязанностями...

     Позднее  всех  проснулись  городские, Чет  и Лена:  Лена  плакала,  Чет
утешал,  они  не  спали  до  самого  утра  и уже  в  девятом часу смолкли на
несколько минут, чтобы собраться с мыслями, ан уже Ирина Федоровна трясет их
за плечи...
     -- Вставайте, ребятки, самовар на столе, Петр Силыч ждет...

     Один Леха продолжал спать, покорный  чарам, наложенным  на него  старым
колдуном  дядей Петей, его отцом. Дядя Петя  вовсе не ложился:  он словно бы
боялся  закрыть  глаза  и   перестать   видеть  мир,  такой   разнообразный,
прельстительный, живой...
     -- Вот так. Лишних нам  не надо.  Саша  и  Лена, вы садитесь от меня по
правую руку, ты Федоровна, по левую. Леха пусть спит, ему полезно.
     --  Петр  Силыч,  совещание  совещанием,  а  кушать  все  же  надо,  не
стесняйтесь, я сейчас еще напеку...
     -- Федоровна!.. Хорошие у тебя блины... Но не встревай.
     Дядя Петя рассеянно оторвал кусок блина, начал было жевать, но состроил
гримасу и проглотил одним комком.
     --  Дожили,  значит,  до  светлого дня. У меня все под контролем, как у
Мишки Горбачева в этом... Федоровна?.. Да не в хворосте... А, плевать. Одним
словом,  сегодня в 22 часа по местному времени, в Парке культуры и отдыха на
Шафировском Острове, ныне Елагином, будут они  своего ублюдка крестить, да в
силу возводить. Созрел он. И место там урочное, и срок подошел.

     И  всем нам,  как и  предсказано,  наступит конец: мне, Елене  и  Сашке
Чету... И  тебе, Федоровна, тоже капец, но чуть позже, ибо  ты не повязана с
нами предопределением. А если бы Лешка в  силу вошел, то и намного позже, уж
защитил бы он тебя, по доброй памяти. Да вот, и в этом нам беда, -- Леха все
еще слабый, можно сказать  -- никакой,  у  Лены --  и то силы  больше. И вот
висит предопределенное над нами троими, а значит, что пришла пора умирать...
Когда  я был  маленький, мне  казалось, что  жизнь  будет такой  долгой, что
никогда  не  кончится... И была она долгой,  ох, долгой,  а вот,  считай,  и
закончилась...
     -- Петр  Силыч,  да  ведь  врешь, чай,  что маленьким-то  был? -- Ирина
Федоровна хлопнула себя по оборкам на юбке и вдруг раскатилась таким сочным,
с  басами, смехом, что  и Лена  с Четом  искренне  ли, от  нервов ли, а тоже
рассмеялись.
     -- Был  я  маленьким! -- неглубоко обиделся дядя Петя, --  только... не
помню почти что ничего, забылось... Что, уже все кончились?..  А-а, так неси
все, что напекла, чего им мерзнуть в стороне от кишок...
     -- И вот, дорогие мои,  чем нам ждать  и  блеять, когда  зарежут, лучше
попытаться сделать по-своему.  Два года мне не удавалось, а нынче -- глядишь
и... Предлагаю поехать и спортить им всю церемонию. Задавим если гаденыша --
вот, Ленка,  тогда посмеюсь  я  над  твоим  неудавшимся женишком! Гы-ы...  А
добудем его крови на образец да сделаем с ней ритуал для Лешки, так он и его
силу  в  себя  втянет, вот что я предполагаю.  И своей, глядишь,  разрешится
вдобавок.
     --  И  что тогда произойдет,  Петр? Кем Леша  станет, что с нами будет?
Если судьба изменится?
     -- Не знаю, Лен, ведь такого опыту жизненного нет у меня, не доводилось
мне. А только ничего лучшего я не надумал.
     -- В каком составе будем?
     --  Дело  --  если по-колдовски  считать  -- очень  тонкое  и  для  нас
фартовое: их там будет он, мать,  посаженный отец и дружка, все. Дельце, как
я читал и  понял, интимное, семейное, никого из других ихних быть поблизости
не должно, можно ихние гармонии нарушить. А и нас трое связано одним итогом:
я,  ты и Лена. И Леха.  И тогда получается баланс и...  я...  попытаемся. Уж
ежели я и ей нос утру... Почти ничего не теряем.
     -- Почти? -- Лена с недоверчивой улыбкой глядела на дядю Петю. -- Лешку
зачем усыпил?
     Дядя  Петя  моментально  взмок,  как  после  полуведерного  самоварного
чаепития...
     --  Его...  С  собой  возьмем...  Да! Ну что вылупилась, он  ведь и моя
кровь! Потому и  усыпил, что слаб: позовут и  он сам к ним душой упадет и  в
свою очередь отдаст собственную силу этому. А так я его зомбанул, сделал для
них глухим, и будет он рядом, на случай нашей победы.
     -- А если... не мы победим?
     -- Риск.
     --  Нет! Не-е-ет! Не отдам! -- Чет  повернулся и чмокнул Лену в ухо. Та
вздрогнула,  словно от  сильного удара током. Было  видно, что  она оглушена
неким магическим разрядом.
     --  Извини, Лен. Петр  придумал правильно  ли, нет  ли  -- выбора  нет.
Главное, что  некогда спорить. Если НЕ  победим, то и предначертанное на три
гроба исполнится  и  тот  силу обретет. Кто защитит Лешу,  Ирину  Федоровну?
Безопаснее им  самим  умереть,  да и того  не дадут... Нет выхода, разница в
дни, ну в недели...
     -- А Сашка Аленку ему даст в охрану, все спокойнее... Такая дылда!
     -- Уже дал, при нем она.
     -- Вот, уже  что-то... Мурмана с  собой возьмем, Лешке  в защиту, а я в
него сил закачал немеряно и магией  вашей  говнивенькой его, как бывало, уже
не стреножить...
     -- Погоди, Петр, -- старая ведьма почуяла проблеск, надежду и словно бы
помолодела, -- а ты же говорил трое. А Мурман с Аленкой?
     --  Мурман -- животный, и Алена  -- тоже, а в предопределении,  вспомни
как  читали, о зверях  не сказано ничего. Потому  и берем:  и подмога, и  не
нарушено.
     -- А мне нельзя с вами?
     -- Нет. Конечно, ты сильнее Лены и  сгодилась бы куда как вернее, но...
риск велик... Велик, Ириша. А кроме того... Вот нет у меня опыта -- умирать,
а сердце подсказывает: надо оставить Федоровну дома, чтобы не нюнилась...
     -- Типун тебе, старому дураку...

     Лена почти  оправилась от Четова  чмока,  но  тут дядя  Петя,  не давая
думать и возражать, выложил перед нею оружие.
     -- Автомат Калашкина, специальный, без жопы и без уда, для диверсантов.
Видишь -- короткий, а коробка с патронами -- магазин, длинный. В магазине 45
пуль. Я их вроде заряжал отравой,  но слаба, и так еле держится, а выстрелит
-- так и слетит все. И такое возможно. А все же лучше дули с маком. Чет.
     -- У меня длинный и ножи.
     -- И у меня вроде того. Поехали. Я договорился с Антоном, из  сберкассы
начальником,  он нас на своем автобусике и довезет. Пока дойдем  до площади,
он как  раз  уже дожидаться будет.  Идите,  я Лешку на руки и  вас догоню. В
городе его на ноги поставим, сонного...
     -- Не  дам, Силыч. Пусть  здесь спит. Остановись.  --  Ирина  Федоровна
почернела  лицом,  под  губой  пробились  желтые  клыки,  взор  был  ясен  и
непримирим. Поперек двери упали три  стальные  полосы, прикованные к дверным
косякам, из стали же сделанным.
     --  Спасибо,  баб Ира. Петр...  Силыч, ты  понял нас,  что мы с  Ириной
Федоровной решили?
     -- Слышу.
     Полосы стали ржавой трухой и неслышно осыпались. В руках ойкнувшей Лены
автомат превратился в плюшевого олимпийского мишку.
     -- Ты прав, Сашка,  не время спорить. Может, и я чуток растерялся... Но
две  ведьмы хором  каркают --  значит, действительно мир перевернулся. Гы-ы.
Сашка,  слышь, пока едем, ты научи ее с предохранителя снимать. Федоровна...
А Федоровна... присмотри. Пусть спит, пока... Ну, ты понимаешь... Но Мурмана
я  возьму,  так что тебе  за двоих сторожить придется.  Гы-гы-гы... Да еще и
Васька поможет... О, о -- когти... смотри какой тигр... карликовый...




     -- Сегодня великий день, сын мой. Я  тебя люблю, я тобой горжусь, ты --
это все, что у меня есть на свете.
     --  Да?  А  Ленька?  Ты  же  всю дорогу  его  тетешкаешь,  да  над  ним
воркуешь?..
     -- Не говори гл... Ленька -- это Ленька, он очень хороший, но нельзя же
сравнивать. Сейчас я доглажу тебе брюки, рубашка уже готова, доглажу и сядем
обедать. Любишь карасиков на второе?
     -- Конечно! Мелкие?
     -- Ну...  с ладошку длиной, как ты любишь... -- Мать протянула  ладонь,
чтобы Денис мог оценить размеры обещанного. Денис подхватил ее ладонь своей,
церемонно изогнулся и чмокнул в пальчики.
     -- Мам, ты у нас умница, чародейка, спортсменка и просто красавица.
     --  Ну  что  ты  несешь,  какая  чародейка...  И  вообще  это  слово...
неправильное, пошлое... не нашего круга. Брысь отсюда. Я вас с отцом позову,
когда понадобитесь.

     Денис послушался и пошел в  большую комнату, к отцу, как  он его до сих
пор называл по маминому примеру.
     -- Пап, а как же так?..
     -- Что именно?
     -- Из того,  что  я  успел усвоить за последние дни,  мы  действительно
стоим выше  этой дурацкой нечисти, по могуществу, знаниям, перспективам... А
мы столько лет от них прячемся? Не они от нас, а мы...
     -- Все верно.  У тебя вечность  впереди, освоишь  и вечные  вопросы,  и
философию, но на бытовом уровне дела обстоят так: мир постматериальный, типа
загробный,  если вульгарно, почти исключительно наш, по всему спектру, снизу
доверху. Мир материальный, наземный, как  мы  его называем,  пока  ничей. Он
должен быть и  будет наш, но сегодня нечисть активнее нас, здесь они связаны
различными  путами куда меньше, чем  мы, они, как муравьи или клопы в каждой
щели. Прихлопнуть  любого  -- запросто, но их  очень  много. Сегодня вечером
этому должен быть положен  предел. И в ближайшие  год-сто мир, его маленькая
наземная  часть,  будет   полностью  очищена.   Маленькая,  говорю  я,  если
сравнивать с  той,  что накопилась  за многие  тысячелетия,  однако это  вся
ноосфера земная. Так что тебе придется потрудиться.
     -- Мне? Одному?
     --  Это уже  как  ты...  вы пожелаете и  решите.  Но  сначала,  сегодня
вечером, твоя инициация. Слава уже все необходимое подготовил, теперь следит
за светилами... Объяснить, как это ему удается среди бела дня?
     --  Спасибо,   --  рассмеялся   Денис,  --   я   и  так  догадываюсь...
Единственное, чего не  пойму: куда они денутся, светила,  с расчетных  орбит
без его догляда?
     -- Никуда, ритуал велит.
     -- А это больно будет?
     -- Никто не знает, кроме... Вытерпишь, я полагаю.
     -- Па, а ты... хотел бы быть на моем месте?
     --  Праздный вопрос... бесполезный. Типа: "о чем пахнет нейтрино?".  Ты
волен  создавать  любые  конструкции вопросов,  но осмысленные ответы  могут
соответствовать только вопросам, смысл имеющим.
     -- Как  уныло и  скучно. Я  все это  изменю... в  наземных  чертогах...
Отменю логику и здравый смысл.
     -- Это уж как тебе будет угодно. Мать зовет... Идем?
     --   Идем.  Погоди...   Ты  рассказывал,  что   они  создали   монстра,
гомункулуса, мое наземное альтер-эго... Как с ним?
     --  Мы искали его все годы.  География  бесследных  исчезновений  наших
посланцев  намекает, что он вполне  может быть нашим  соседом по дому. Ну, я
преувеличиваю, естественно, все в  округе  досконально проверено, но тем  не
менее... Он будет найден и уничтожен. Лучше раньше, чем позже. Он должен был
совместить  в  себе  все  худшие  стороны нечисти  и  "человека  разумного".
Отвратительный коктейль. Смерть его, надеюсь, не будет легкой для него.
     -- Моя мама -- тоже человек, не забывайся.
     --  Виноват,  прости, пожалуйста.  Твоя матушка, великая  наша Госпожа,
лучшая из  людей... но, извини, здесь начинаются  теософские дебри, а  мы  с
тобой не  очень в них сильны... Человечество,  быть может,  и не столь плохо
само по себе, да путь его гадок и неровен.  Во многом нечисть тому виной. За
этим  и призван ты:  жить  в  мире  бренном и  постигать  его,  исправляя. И
повелевать им во славу Отца Твоего и на  всеобщее благо... Еще что хочешь ты
узнать? Спрашивай?
     --  Потом... Пойдем, пап, а  то  нас  половником  из кухни  погонят,  а
сегодня караси со сметаной, между прочим.. Да... А мы для людей -- тоже ведь
нечисть?
     -- Люди глупы.

     В девять вечера на  улицах уйма народу, по дорогам  со стонами  и охами
ползут беспрерывные автомобильные ленты, неярко,  но светит солнце,  духота.
Откуда  ни  возьмись  надвинулись  тучи,  сначала  белые  и  пушистые,   как
хризантемы, скромные, но чем  дальше -- тем наглее они и темнее, из  них уже
течет... И вот  уже дождь... который теперь ливень... да холоднющий!.. Смеха
и радости в  честь прогоняемой духоты  хватило на десять минут: все живое из
имеющих  одежду   основательнее  ошейника  попряталось  в  дома,  в  частные
автомобили,  в  общественный   транспорт...  Еще  пять   минут,   и   из-под
раздавленных    грозой   деревьев   побежали,   а    вернее,   пошли   вброд
оптимисты-неудачники. Мокрее  они не  станут, но могут еще успеть спрятаться
от грома и  молний, чудовищ, которые  уже  не  звук и свет, но без малого --
трубадуры конца света.

     У  входа перед ЦПКиО  решили остановиться  и  идти  пешком. Отец и дядя
Слава  (степени  родства  такой  же,  кстати,  как и "отец"  Дениса) держали
зонтики, Денис с  мамой  под ручку шли между  ними. Мор сидел  у  Дениса  на
правом плече, Ленька,  предпочитающий  быть невидимым в светлое время суток,
устроился  на  маминой  спине,  благо  тело  его,  когда  это  было   нужно,
практически ничего не весило.

     Там, в  центральной части  небольшого  парка,  находилась  цель: место,
идеально подходящее для магических ритуалов черной инициации, лучшее во всем
северном  полушарии. Отмечено оно было  аттракционом  "Воздушный шар" и было
видно  издалека. Стоило  им  миновать  мост через цепочку сообщающихся между
собою водоемов, как дождь утих. Точнее, дождя  не  было на  площади радиусом
примерно  метров  двести  пятьдесят,   если  центром  считать  точку  самого
воздушного  шара.  Отец сложил  зонтик,  посмотрел  на  дядю  Славу  --  тот
отрицательно качнул головой.
     -- Оль, ты делала что-нибудь?
     -- Что именно? Что ты имеешь в виду?
     -- Не важно. Это уже не важно. Разбуди Леньку. Мор, летай и смотри...
     -- Все эти уловки и засады уже не важны. Дионис?
     -- Да, папа?
     -- Ничего не предпринимай. Ни во что не ввязывайся. Понял?
     -- А что я должен делать, как себя вести во время  ритуала и что он  из
себя представляет?
     -- Ну, можно было бы по старинному обычаю со звездой и с жертвой -- вон
отдыхающие кое-где, бери любого... Но  это  на  публику, а  сегодня  она  не
нужна. Мы прибыли в  срок туда, куда требовалось.  Тебе  стоит  лишь пробыть
здесь,  пока светила меняют свой  небесный орнамент из исходного положения в
конечное. В последние секунды, минуты, быть может, мы почувствуем знак и все
вместе, втроем --  ты четвертый, проведем заклятье.  И  все. И поедем домой,
однако  даже  за   время  пути  ноосфера  станет  несколько  иной,  --  отец
рассмеялся, -- и никогда -- прежней.  Сейчас мне  придется уладить кое-какие
шероховатости, ибо  я  не  предполагаю  ничего серьезного,  но ты  не должен
вмешиваться и  вообще ничего не  должен делать.  Каждая  крупица накопленной
тобою силы необходима.  Необходима -- значит не  обойтись без нее. Потратишь
на фокусы -- будет всем нам труднее... Так-с...

     Отец  взмахнул  рукой,  и с  десяток  людей,  с  восторгом взирающих на
проливной  ливень  из сухого оазиса, вдруг смолкли и врассыпную побежали под
дождь. В их число вошли и кассир, и водитель воздушного шара,  поэтому, пока
они  вчетвером  достигли  шара и  подошли к  нему вплотную, купол,  лишенный
очередной порции подогретого воздуха, опустил корзину  на  траву и  сам стал
клониться вбок, на купы деревьев, к которым был привязан канат, один из трех
удерживающих шар от побега и несанкционированного полета.

     Денис, никого  не  спрашивая, залез  в корзину, оглянулся, ощупал  все,
сначала продвинутым взором,  после  -- неуверенною  рукою. Вентиль крутнулся
влево, пламя  взревело и купол воспрянул, потащил за собою в небо корзину  с
Дионисом...
     --  Осторожнее, Динечка,  я  тебя прошу... -- Корзина  опять  шарапнула
утрамбованную землю.
     --  Спокойно,  мама,  я уже научился.  Залезай  сюда,  посмотрим  город
сверху.
     -- Не надо,  сын.  Небо  потом,  а  пока  нам  с  матерью  и  на  земле
хлопоты-ы... Ага. Эту тварь я узнаю, я вспомнил ее.

     На  садовой  скамейке,  метрах в  восьми  от шара,  сидела обнимающаяся
парочка, на которую магический приказ не подействовал. Именно ее имел в виду
отец, когда произнес свое "ага".
     Парочка расплела объятья и сразу стало видно, что они далеко не молоды:
женщине -- около тридцати, мужчине за сорок. Женщина  повела рукой, и воздух
распорола  автоматная очередь. Целилась она в Дениса и Ольгу  Васильевну, но
все пули  без заметного урона вобрал в себя тот, кого Денис с детства привык
называть дядей Славой,  маминым  братом. Он  попросту перегородил  им  путь,
зная, что пули сворачивать не умеют. Мужчина вскочил со скамейки, а  женщина
не успела,  так и осталась сидеть, пригвожденная к  скамейке целым  десятком
черных  коротких стрел. Еще  вился дымок из  выпавшего оружия, а Лены уже не
было на белом свете...

     Отец Дениса  взревел и  бросил руку  назад: какой-то зверь,  похожий на
очень  длинную  собаку,  впился  ему в затылок  и  шею,  чудовищно  раззявив
утыканную клыками пасть. Отец вырвал пса из-за спины, держа на  весу, ударил
кулачищем раз, другой, из  глаз его полыхнуло так  ослепительно, что отблеск
этой вспышки отразился  на  туче. Во  всяком случае, так  показалось Денису.
После этого отец размахнулся и далеко отбросил безвольное,  неживое тело. Он
стоял  спиной к Денису, и тот видел,  как  из коротко  стриженого затылка на
клетчатую, зеленое  с красным, рубашку в  два ручейка сбегала черная  кровь.
Рубашка расползалась,  истлевала на глазах там, где пробегали черные потоки.
Внезапно  рубашка  лопнула  и  свалилась  с  отцовского  тела, та  же участь
постигла брюки,  белье,  часы, цепочку. Да  и сама плоть  изменила  цвет  на
темно-багровый,  отец,  оставаясь  таким же широким, словно бы подрос, черты
лица его также изменились, потеряли возраст и простоту, не  утратив при этом
мрачности.  Если бы  Лена осталась в  живых, она  мгновенно бы  узнала  того
незнакомца,  который  увидел  ее  сквозь  магическую  защиту  папороцвета  и
мгновенно подчинил своей воле.
     В правой руке его меч, почти абсолютно  черный,  и все равно видно, что
основа его -- неугасимое и беспредельно могучее пламя. Вот он взмахнул мечом
и  тяжело шагнул туда, где быстро  и  осторожно  рубились двое -- "Слава"  и
Сашка  Чет. Чету  приходилось  туго, он  отступал,  но  все  равно кружился,
отскакивал, финтил, стараясь  не  отходить от  скамейки,  словно бы  пытаясь
защитить мертвую свою подругу. Денис видел,  как израненный и уставший "дядя
Слава" отскочил в сторону,  чтобы не  попасть под удар  огненного  меча. Чет
бился колдовскими серебряными  мечом и  кинжалом.  Парируя  незатейливый  --
прямой сверху -- удар  страшного своего противника, он, видимо, не  учел его
возможную тяжесть и  вместо того, чтобы  "скатить" рубящий  удар под углом в
сторону, подставил одновременно,  крест  накрест, и меч и кинжал. Белопузыми
рыбками  отлетели  разрубленные  куски  колдовского  оружия, и Чет  распался
вдоль, от шеи до паха, на две горящие половины.

     Понимал ли он, что умрет здесь,  или рассчитывал выжить -- кто знает?..
Успела  ли  Лена увидеть  и понять,  что  погибла, не успев никому причинить
вреда? Тайна навеки.  Но основные  силы  защитников  Дениса были отвлечены в
сторону.
     Разлетелся дерн  на поляне, буквально  в  метре  от  корзины, и  оттуда
словно выпрыгнул чудовищного вида человек. Был он очень высок и невообразимо
пузат.  Лет шестидесяти земных  на  вид, он никак  не производил впечатления
дряхлого или слабого. Красные глаза  его светились бешенством, седые длинные
усы  распушились  в стороны и вверх,  не желая  уныло  висеть под  перебитым
носом.  Не  тратя слов  на  приветствие,  он ухватился  за  край  корзины  и
встряхнул  ее на  себя, чтобы Денис, стоявший  с  противоположного края, сам
прыгнул к нему, как початок кукурузы в пустом ящике. Денис и прыгнул, против
своей воли, но ударился о невидимую паутинную преграду и  отпружинил  назад.
Мор черной  торпедой ринулся  в лицо  врагу, но промахнулся каким-то чудом и
едва  не проткнул  насквозь столетний  дуб, росший  рядом. Ольга  Васильевна
сломила  сухую ветку из кустарника -- то, что оказалось под рукой, и ударила
толстяка  узкой и  острой  саблей поперек  лица. Сабля обернулась  обратно в
ветку,  затем  в  змею,  но  Ольга  Васильевна  успела  отбросить в  сторону
переменчивый атрибут. Вдруг она поняла, что лежит на мягкой земле, далеко от
корзины, а ее сын -- в руках у этого монстра.
     --  Смог! Гы-ы,  --  только  и  прохрипел  старик,  приготовив  руки  к
последнему для Дениса движению...

     Но из высокого  невидимого  неба,  прошив насквозь  самые тяжкие, самые
темные тучи ударила ему в грудь молния, белая и яростная, как зима в  степи.
Дядя Петя -- это  был он  --  упал на  спину. Земля содрогнулась, и еще  раз
содрогнулась  и  еще...  это бежал, сотрясая ее,  тот, багровый, с  огненным
мечом... Дядя Петя вскочил на ноги --  откуда и  прыть взялась. Изо рта его,
на метр  вперед, горячим фонтаном  ударила кровь, глаза выкатились из орбит,
колдун кричал. И темные тугие силы, покорные этому крику,  стали стекаться к
нему  отовсюду  --  из деревьев, из воздуха, из пламени  догорающих останков
Сашки  Чета,  из  ничего не видящих  глаз Лехиной мамы,  Лены...  В  руках у
колдуна возник кистень... и растворился, и  вернулся в  правую руку,  но уже
гигантским топором... И топор трансформировался в двуручный меч,  и опять  в
топор... Противники  -- двое против одного -- двигались очень осторожно, они
узнали друг друга и несколько оробели...
     --  Динечка, все  хорошо, мой родной...  Не смотри туда... Потерпи  еще
несколько минут...
     -- Мам, отойди, в самом деле! Я сам знаю...
     -- Ленька! Сюда! На, возьми... Ленька, иди к Дине...
     -- Мам!!!..
     -- Я тебя прошу. Через четверть часа ты мне его вернешь. А  пока  пусть
при  тебе побудет. Мало  ли что  еще  они  придумали?  Ленька, вперед.  Мор,
стереги только его...
     -- Ты куда, мам?
     -- Надо папе помочь...

     Слава уже потерял свою наземную плоть: она мокрыми клочьями чавкала под
ногами сцепившихся  в  рукопашной  дяди Пети  и Гавриила. Как  и  двадцать с
лишним лет назад, пытались они решить исход битвы голыми руками, ибо  оружие
их пришло в негодность, а новое они достать просто не успевали...

     Денис не успел рассмотреть -- что такое было у матери в руках...
     Если бы он  не видел своими глазами, если бы он  не слышал собственными
ушами... Нет никогда бы он не поверил, что его названный отец может уместить
в своем крике столько страдания... Старый колдун запустил свои  руки-когти в
грудную клетку  отцу и  буквально разорвал его.  Он теперь  тоже  кричал, но
торжествуя.

     Денис  онемел от  боли и ненависти,  головная  боль  переполняла  его и
требовала немедленной, неминуемой смерти виноватому. Мир стал черен. И через
всезастилающий мрак  Денис  увидел, как  его  мать... как  голова его матери
висит высоко над землей, надетая на кулак старого чудовища.
     -- УМРИ!!!!
     И  полыхнуло еще раз, но  не из небес уже, а  из  Денискиной  груди.  И
полыхнуло  так, что  тот,  небесный,  удар  выглядел  рядом  с  этим  ночной
гнилушкой...
     Старый колдун горел молча. Кровь непрерывным потоком лилась из горла на
брюхо,  а оттуда  в  траву. Взор  его  тускнел, по-прежнему полный  злобы  и
торжества,  но  сила навсегда  покидала древнее свое хранилище. Вот он  упал
лицом  вниз, в траву,  в пропитавшую ее кровь... И вновь  он  сделал попытку
оттолкнуть  от  себя планету, преодолеть зов земной...  Но нет,  всему  есть
предел,  и  последняя капелька жизни  выкатилась из распахнутого  глаза дяди
Пети, пробежала два сантиметра и вернулась в землю...




     Далеко, в деревне Черной, вскинулся на кровати Леха:
     -- Мама!
     Но  старуха была  начеку, она  забормотала то,  что  подсказал ей  Петр
Силыч, и Леха вновь забылся сном, а старая ведьма сидела рядом и часто-часто
шмургала в отсыревший платок -- она все понимала.




     Денис лежал на  дне корзины и тихо умирал.  Ему было холодно, он ничего
не  хотел,  кровь его  была  колючей,  наполненной  ледяными  кристаллами...
Осиротевший  нежить-паук Ленька прижимался к его  спине, безуспешно  пытаясь
оторвать  от  себя  и  влить  в своего единственного  теперь повелителя хоть
кусочек собственного тепла...

     Но бился в усталый мозг непонятный  шум, хриплый...  плачущий... Мор...
Морка!..  Денис  ухватился, как  утопающий за соломинку, за головную  боль и
все-таки сел. Встал на колени, выглянул из корзины...

     Чудовище, по  ошибке нареченное  собакой,  не  подохло,  не  добил  его
отец...
     Пес, избитый и окровавленный,  рвался к корзине воздушного шара, и  Мор
отчаянно  кричал, сдерживая его атаки. Удары его смертоносного  клюва только
добавили крови на морде пса, но не могли вывести его из строя...  Вдруг  Мор
бросился и когтями,  крыльями, клювом зацепился  на загривке монстра.  Удары
следовали с быстротой автоматной очереди, пес  взвыл и покатился по земле...
Денис  попытался  помочь  своему  пернатому питомцу, но  был  он  девственно
пуст... Отец предупреждал его не тратить силу...  Откуда-то приходило нужное
знание происшедшего... Инициация не получилась. Он пока магически беспомощен
и от пса не  уйти...  Он  слишком  хорошо знал Морку, чтобы не испугаться за
него по-настоящему: крики его были зовом помощи...
     -- Морка! Сюда! Быстрее!!!
     Пальцы  сдвинули  с  места  бугорки вентиля,  подтолкнули  их  влево...
Корзина пошла вверх, на плечо упала царапающая тяжесть...
     -- Морка, что у тебя с крылом?..
     Крыло  выглядело скверно: не  закрывалось  до конца и сквозь поредевшее
оперение видна  была кровь...  Когтистые лапы шатнули корзину, зацепились за
край.  Ленька  и Мор, позабыв о междусобойной  вражде  за право  быть  самым
любимым в семье, не сговариваясь ударили -- каждый по "своей" лапе. Чудовище
грянулось с пятиметровой высоты, но прыгнуло вновь.
     Денис,  чувствуя,  что  силы  и  сознание  уходят  от  него,  вынул  из
магических  ножен  короткий клинок, подарок  "дяди Славы", трижды ударил  по
канатам...




     На  Елагином  острове не было  ни одного  человека.  Безотчетный  страх
выгнал  вооруженный  наряд   милиции  на   соседние   острова,   откуда  они
благополучно докладывали в диспетчерскую всяческую туфту. Откуда-то издалека
холодным потом  проникал под рубашку жуткий  вой, который человек ли, другой
ли  теплокровный зверь издавать бы никак не должен.  Однако вой  был и зверь
был.
     Это  синеглазый  пес  Мурман,  обжора,  подхалим  и  преданная  нянька,
справлял свою панихиду  по тем, кому он служил верой  и правдой,  кто кормил
его, и поил, и  за ушком чесал...  и  подарил ему  самого замечательного  на
земле хозяина и друга -- Леху Гришина.



     еха понял, что его будят, и проснулся, и сразу же захотел в туалет.
     -- Привет, баб Ир! -- Леха тронул рукой  -- трусы на нем.  Но, оп-па...
При бабушке вылезать из-под одеяла неудобно... чего она тут сидит?
     -- Просыпайся, Лешенька, день уже на дворе.
     -- Ладно, баб Ира, я сейчас встаю.  -- Старуха понимающе кивнула, легко
выпрямилась во весь свой немалый рост.
     -- Вставай, вставай, мой  голубчик. Умывайся,  одевайся,  мы с Васяткой
тебя на веранде ждем. Самовар вот-вот уже закипит.
     Леха подождал еще  полминуты и, как был в трусах, спереди оттопыренных,
побежал к туалету во дворе. Свистнул... А где Мурман?
     Хорошее настроение  улетучивалось вместе с тяжестью  в мочевом  пузыре:
Леха  вспоминал... И почему у бабки такой  изможденный вид?  И... что за сны
ему  снились...  паршивые такие...  И... Темно-зеленая  цепочка на  его  шее
зашипела  и частично расплелась:  малюсенькая Аленка  услышала  его мысли  и
встревожилась, защекотала раздвоенным языком скулу.
     -- Уймись, змеяна-несмеяна, я сам еще ничего не знаю. Цыц, сейчас водой
набрызгаю!.. Холодная водица!.. -- Как-то вдруг Леха проникся знанием насчет
змеи -- как  с ней обращаться, что она умеет... чем кормится... Видимо, дядя
Саша постарался... Точно он -- его же подарок...
     К столу Леха вышел в спортивных лженайковских штанах, с расстегнутой до
пупа рубахой. Ирина Федоровна поспешила к нему с полотенцем:
     -- Ну-ка, вытирайся, вытирайся скорее, а то простудишься. Я ведь забыла
воду согреть, нонче-то...
     -- Фигня. Холодная  -- бодрит, она и для здоровья полезнее. А где  все?
Где мама? Сколько же я спал?
     -- Сядь, Лешенька, сядь. Нет ее больше  на белом свете. Ни ее, ни Сашки
городского, ни  Петра Силыча,  земля им пухом. Погибли вчера вечером. А спал
ты сутки  с гаком. -- Бабка замычала басом, засуетилась  пальцами, выдернула
носовой платок, слезы резво побежали на ее коричневые от старости щеки.
     -- Чт... Как??? Мама! Где она?
     -- Нет ее больше, лебедушки белой, Елены Андреевны.
     -- Как... Баб Ира, бабушка, как же... -- Леха притормозил конкретно: он
вытаращил  глаза,  забормотал  несвязное,  застигнутый  врасплох  ударом,  о
котором,  тем не менее, он должен был бы знать и знал  уже загодя... --  Что
там случилось??? Ну скажи же в конце-то концов???
     --  Не  знаю, Лешенька.  Не знаю,  родной. А  только все  их  жизненные
ниточки я  чуяла, как мы с ними договаривались. Первой Лена, а потом и Сашка
с Петром... Все как обещано предсказанием...
     -- Где... они?
     -- Там, в  Питере сгинули. Они  вчера туда и уехали.  Был план у  Петра
Силыча, у отца твоего... Тебя, нашу главную надежу,  и меня,  старую, решено
было оставить здесь, а чтобы ты не волновался и мыслями по неопытности врага
не приманил, Силыч сделал, чтобы ты спал. А я за тобою присматривала.
     -- Кто... их...
     -- Сатана. Его отродье со  слугами,  одолели  они наших...  Только ты у
меня и остался...  Уж я на Силыча надеялась... Уж он-то, думала, управится и
Сашу с Леной вытащит из проклятья... Пронадеялась. Сердцем чуяла -- мне туда
надо было поехать, дуре старой, глядишь -- и перевесили бы...
     Старуха  вскинулась,  клацнула  выскочившими  на  мгновения когтями  --
носовой  платок разлетелся  в  лохмотья, поникла вновь и слезы, ничем уже не
сдерживаемые, так и лились двумя тихими ручейками...
     Разъяренная Аленка слетела с Лехиной шеи на пол, уже вытянулась,  было,
в трехметровую и недоуменно  зашипела, покачиваясь: старуха -- не то, зверек
на стуле -- тоже не опасность. Так кто угрожает повелителю? Откуда его боль?
     -- Поплачь, Лешенька, освободи сердце...
     -- Не могу, баб Ира... Хотел бы, да не плачется...
     -- Пей чай, остынет ведь...
     --Аленка, на место! Баб Ира,  я обратно в сарай. Полежу. Ты...  ты ведь
тоже у меня  одна  осталась.  --  Он  обнял старуху за плечи, погладил седой
затылок, ткнул туда носом.  -- Я тебя  одну  не оставлю. Не оставлю. Не хочу
есть... -- Леха залпом выпил заварку (чай так и не налил), поморщился...
     --  Не могу... Я в сарае, баб Ира... бабушка. Отлежусь  -- сам выйду...
Где Мурман?
     -- С собой  они его взяли... Вроде жив, а больше не чую -- где он,  как
он?  Иди, Лешенька, а  лучше поплачь.  И я прилягу, ох,  и тошненько  мне...
Ваську только покормлю...
     Леха  вышел из сарая ближе к вечеру, когда солнце потеряло жгучую силу,
набрякло  вялым  оранжевым  цветом, но все  еще  не  хотело  проваливаться в
мрачно-зеленые ельники, живущие к западу от деревни. Хотелось есть, хотелось
плакать,  хотелось бежать туда, в Питер,  день  и  ночь, пока ноги несут, но
Леха держался: мать уже не  вернешь... Мама... Как бабку одну оставить? Надо
все выяснить...
     Может быть, уже этой ночью они и до него доберутся... Дядя Петя сказал:
"Не  забывай...",  он,  значит,  заранее  знал,  что  навсегда  прощаются...
Кремень. Вот я и взрослый...  Найду и растопчу этих сук...  Или меня  первые
найдут... Если  уж они  дядю Петю прикончили... Где Мурман? Почему  я ничего
колдовского не умею? Тихо ты, рептилия! Расщекоталась...
     -- Бабушка... Есть чегонить покусать?
     --  Лешенька, это ты, а  я и  не слышу,  как вошел!  Каша с  курицей на
второе,  да  щавельник  на первое. Молочко  есть свеженькое, все  равно  что
сливки, квасок подоспел вроде бы. Сейчас салатик... Или окрошку сделать?
     -- Нет, баб Ира, я только каши. А что за салат?
     -- Огурцы с помидорами, лучок. Сметанка есть, масло подсолнечное.
     -- Ну и салат со сметаной. Только немного.
     Сели ужинать. Ирина  Федоровна пожевала огуречный ломтик, а больше есть
не стала,  так  и  сидела  напротив  Лехи,  по-мужски  положив  на  столовую
узорчатую скатерть древние  свои руки, так и смотрела на своего ненаглядного
внучка, о котором и забыла давно, что он ей не родной.  Леха ел  как всегда,
если не больше.
     -- Добавочки?
     -- Немножко, баб Ира, совсем чуть-чуть...
     --  Ешь  на  доброе здоровье,  а  то куда девать-то,  на  зиму  сушить?
На-ко...
     -- Ну куда ты столько, лопну. Мне же это просто не съесть.
     -- Значит, Ряшке достанется. А вот Петр Силыч... Батюшка твой -- так он
никогда в тарелке не оставлял, сколько бывало  ни положу -- все подметет, да
еще и еще попросит. Через то и статью  был -- вон какой богатырь! И ты кушай
как следует, чтобы  ростом родителя догнать и перегнать. И силой. А так есть
будешь -- так и ослабнешь дистрофиком.
     --  Нет, я  уже больше  не вырасту,  баб Ира.  Пубертатный...  Созрел я
организмом окончательно во  взрослого человека. Видела  какой у...  у  Петра
Силыча живот? Я такого не хочу. Пусть уж лучше при своем росте останусь, мне
и этот сойдет.
     Леха  скромничал:  росту в нем было  метр девяносто  два,  и качалку он
посещал трижды  в неделю,  и  от  природы  был в  кости широк;  маленьким  и
тщедушным  он ощущал  себя только рядом  с отцом, которого даже в мыслях  до
этого дня называл не иначе, как дядей Петей либо Петром Силычем.
     Леха вздохнул и принялся за квас. Может,  не надо после  молока?  Нужно
собраться с  духом  и с  мыслями,  пока бабуля со  стола  прибирает,  и пора
подумать, как дальше жить и что делать.
     -- Цыц, Аленка...
     Заснуть бы лет  на  пять... А  толку-то,  проснешься  -- та же тоска...
Мама...
     -- Баб Ира, ну ты где? Может, помочь?
     -- Да все уже, иду... Самовар принеси, а то тяжелый.
     -- А Мурман сам дорогу сумеет найти?
     -- Вот  уж не  знаю.  Силыч, может, и  заложил в него вроде  компаса, а
может, и нет. Если жив  --  все одно найдется, зверь приметный, а вроде жив,
как я чую.
     -- Да, ты  говорила, хорошо бы. Надо что-то  делать, баб Ира. Что толку
мне здесь сидеть?
     -- И  что  же ты  собираешься делать, голубчик мой? -- Ирина  Федоровна
подобрала горе  в  комок поплотнее,  сунула  под сердце, чтобы не мешало оно
серьезному разговору, глаза ее стали сухи, а голос тверд.
     -- Сам не знаю, как раз хотел с тобой посоветоваться.  Вы  ведь тут все
при волшебстве,  оказывается, включая  маму, а  я -- дуб-дураком,  ничего не
умею...
     --Волшба  ни при  чем,  мы ворожим  да  колдуем. Силыч волховать  умел,
звезды спрашивать, даже магию знал... Но он -- особь статья.
     -- Да  мне по  фиг веники  все  ваши  терминологические  тонкости, я-то
ничего этого не умею. Вы мне никогда ни о чем таком не рассказывали.
     -- Да, Лешенька,  в том  и беда. Как  быть -- не знаю, а  только  Силыч
утверждал, что в тебе великие силы запрятаны, под стать тому... дьявольскому
отродью. -- Последние слова Ирина Федоровна почти прошептала, вытянув голову
как можно ближе к Лехе,  так, что он почувствовал на носу  и щеках  холодную
сырость старческого ее дыхания, сдобренного запахом полыни и  подсолнуха. --
Для того и рожден ты был.
     --  Угу,  я  в  курсе насчет противовеса, но как мне эти  дурацкие силы
разбудить? Может,  ты меня чему научишь?  И главное, мама ничего никогда мне
не показывала! Ну как же она... -- Леха споткнулся -- вот осел, идиот!... --
Мама, прости...
     --  Да чему я тебя научить могу, карга деревенская? Все мои заклятья --
час читать да день учить. Лена берегла тебя от наших  дел,  хотела, чтобы ты
жил беспечально и не в  страхе. Помогу, чем смогу, да тебе средь них -- мало
полезных  наберется.  А вот могу на время  боль подсердечную унять, чтобы не
мешала.
     -- Как это?
     -- Да обыкновенно. Чтобы там ни было впереди  --  вся надежда на одного
тебя, Леша,  и горе не должно тебе  помешать  обрести силу и защитить себя и
нас.  Да  и этих порвать бы не мешало раз и навсегда... -- Старуха полыхнула
взглядом и замерла на миг. -- Поэтому ты расслабься, распусти в себе узелки,
а я поколдую и тем горе на время приглушится. Потом чувство-то вернется, как
срок  выйдет, а пока полегчает. Но это после, завтра поутру сделаем, на ночь
глядя нельзя, узелки внутри  тугие, да  и отвлекаться лучше бы не надо, мало
ли...
     Леха удивился про себя: не этого ли он и хотел, горе на время ослабить?
Надо будет завтра уточнить -- совпадение или бабка мысли читает?
     --  Баб  Ира,  все-таки я  в город хочу съездить, здесь точно ничего не
узнаем.
     -- Вроде и надо,  да только  зачем  именно? Вот беда бедовна: старый да
малый,  да  без глузду  оба...  Но раз  ты считаешь -- значит, езжай,  ты --
мужик.
     -- Завтра и поеду.
     --А вот  и  не спеши. Завтра на сборы потратим, чтобы все было  гладким
путем,  а не лодырной ухабиной.  Не хватит завтра -- послезавтрева потратим,
но уж без изъяну. А вот тогда езжай. Аленку с собой берешь?
     -- Ну а куда ее? Хочешь -- тебе оставлю, дом будет охранять?
     -- Не-ет, нет! Зачем ее мне, этакое страшилище? Дом я и сама оберегу, с
Васькой да  Ряшкой,  а тебе  она  защитой в городе будет... Чуть не  забыла!
Джинна, джинна ты должен в доме у Силыча взять.
     -- Какого еще джинна?
     --  Которого  он  в плен взял давеча, сколько  лет уж  тому,  когда эта
чертова рожа за Леной приходила, а Силыч перехватил, да и джинном  в пузырек
засунул. -- Старуха улыбнулась, вспоминая, даже просветлела на мгновение.
     -- Леша, ты телевизор будешь смотреть?
     -- Нет.
     -- Ну тогда иди себе спать да не забудь Ряшку с цепи снять. А  я  поищу
да собирать начну и тоже скоро лягу. Ты где будешь спать, опять  в сарае? Не
будешь перестилать?
     -- Угу.
     -- Что "угу"?
     -- Ничего  не  буду, все и так нормально. Устраивает, бабушка, все меня
устраивает. Будто мне пять лет, что ты так меня пасешь...
     --  Васятка, иди  в сарай,  там  поспишь,  на крыше.  Пять  не пять,  а
беспокоюсь, пока жива.
     -- Зачем, баб Ира? У меня же Аленка. Жалко вот -- Мурмана нет.
     -- Найдется твой Мурман. А Васька -- боец хоть и никудышный, а  чуткий,
словно колокольчик, беду  предупредит, если что. Иди,  Лешенька.  Кудри-то у
тебя не чесаны, где гребешок? Давай расчешу. Есть у тебя гребешок?
     -- Расческа, что ли? До утра и  так сойдет. Там где-то расческа, завтра
найду, заодно с подгузниками. Спок найт, баб Ира.
     -- А? Как? Спокойной ночи тебе, Лешенька, тихих снов...




     Холодно  было в стратосфере.  Горелка работала  на  полную мощность, но
тепло от нее почти не касалось Дениса, разве что скудные лучи синего пламени
пощипывали  ухо  и щеку.  Он лежал  на дне корзины в позе эмбриона, краешком
жизни своей цепляясь за окружающий мир: вот это  -- морозный воздух, которым
невозможно  вздохнуть как  следует, а это -- Морка  с вывернутым  крылом, от
него тепло животу и ладоням, толстенная паутина слой за слоем  по всему телу
-- это Ленька старается, да что  толку от такого кокона,  когда внутри тепла
не хватает... Один шум кончился, другие пришли. Шумы. Много шумов. Разных...
Глаза режет... Солнце... Они  на земле... надо посмотреть... Ленька...  а ну
давай  убирай свои сети...  не повернуться.  Тише,  тише, Морик... Сейчас  я
встану и посмотрю, что у тебя с крылом. Сейчас, сейчас будем лечить... Денис
привстал с колен и опять рухнул замертво в корзину.
     Первое, что он  увидел, открыв глаза, -- черные  стены корзины, тусклые
звезды  на  сером  небе,  силуэт  ворона  с  растопыренным  крылом... Ленька
невесомо распластался на груди...  Я жив.  Я,  Ленька и  Мор. Все  остальные
умерли... О-о-ох!..




     --А, это ты, баб Ира! А  мне приснилось, что  это Мурман меня трясет...
Сейчас встаю...
     Леха ворочался всю ночь: и не заснуть, и не заплакать... Сны пришли под
утро,  да  такие радостные...  Видимо,  в утешение за невыносимые по  горечи
дни... Проснулся -- так хорошо на душе, минуты не прошло  --  вся гадость на
место вернулась. Бабушка обещала наколдовать, чтобы он не  мучился, но разве
так честно будет?  Мамы нет, а он будет жить припеваючи, с беспечной улыбкой
дауна?
     -- Бабушка, а может, не стоит... ну, наколдовывать, чтобы я горе забыл?
     --  Да  что ты, Лешенька, ничего ты не  забудешь, просто это чувство на
время ослабнет, как бы отступит, не так больно будет. Потом вернется, тут уж
никуда не денешься...
     -- Так ты что, здесь прямо колдовать собралась?
     --  Ну  а где же?  Что  нам  -- в клуб для  этого идти, людей потешать?
Здесь. Сиди смирно, руки на коленки,  а глаза  лучше  прикрой.  А хочешь  --
смотри,  только  не перебивай и  не спрашивай, а то  напутаю  -- мох  на лбу
вырастет...
     -- Почему мох?
     -- Да это поговорка такая, ничего не вырастет, помолчи.
     Леха  положил  руки  на  колени, как  было  сказано, и  попытался  было
вслушаться  в  ведьмино  бормотанье,  но,  кроме  "тьфу",  да "околицы",  да
"горюн-цветка",  знакомых слов  не услышал.  Тогда  он  приготовился поймать
переход в  ощущениях  --  как  воспринимается  действительность  до  и после
заклятия, но Ирина Федоровна уже закончила бормотать.
     -- Ты что, уже все??? Баб Ира?
     --  Долго ли,  умеючи, когда дело-то пустяк... Походи,  подвигайся:  не
болит ли чего? Может, голова закружилась?
     -- Да нет вроде... -- Леха отвернулся, сосредоточился... Он по-прежнему
мамин  сын и  очень  ее любит. Ненависть к  тем, кто ее погубил, та  же: всю
жизнь на это положит, но их, кто  бы они ни были, он  достанет и отомстит. И
за маму, и за дядю Сашу с... Петром Силычем. И боль утраты... Да, маму никто
ему не заменит, но... Леха не знал, как  выразить свои ощущения  словами,  с
чем  их сравнить... Самая близкая аналогия -- словно бы эти утраты случились
лет  десять-двадцать тому  назад  (нет,  не двадцать  --  так  далеко Лехины
воспоминания не  простирались... на десять лет -- реально), горе не  исчезло
-- отступило.
     --  Сойдет,  баб Ира, --  ответил он на незаданный вопрос.  -- Нигде не
болит, ничего не кружится.  Давай позавтракаем, а то я, признаться, струхнул
слегонца перед твоим  колдовством и от этого  проголодался. Только потом все
назад верни, что выколдовала из меня.
     --  Само вернется.  --  Ирина Федоровна не  стала огорчать внука: даром
ведь  ничего не происходит и  вся тяжесть его тоски и боли  перевалилась  на
нее, прочитавшую заклинание.
     -- Ох, ты! Бабушка, ты что! Тебе плохо? Ну-ка сядь. Что с тобой?
     --  Да  вот,  коленка, будь она  неладна! Повернулась неловко  -- она и
заной! Дождь чует, непогоду... Достань мне  из буфета  настойку... Нет,  вон
ту, красного стекла... Налей стопку, мои-то дрожат, -- старуха слабо махнула
правой ладонью...
     -- Может, тебе лучше лекарс... о-о-й... Фу-у! Это что, на дохлых мышах?
     --  Хуже...  Дай  же  сюда...  --  Ведьма  скорбно  приникла  к  рюмке,
запрокинула лицо... и оклемалась, аж застонала коротко. -- Ох, белый свет ко
мне  вернулся...  Жива.  На сегодня энтой  порции хватит,  чтобы  я  как  на
батарейках крутилась, а тебя провожу -- и на двое суток спать залягу, да. На
двое, за  меньше не отдохнуть! Попрошу Гавриловых, помнишь, что  на Болотной
живут, чтобы за животными присмотрели, а как иначе-то -- оголодают...  Ох, и
зла настоечка!  Она силу  тебе дает -- как  куркуль  взаймы:  сперва дает, а
потом требует с превеликими процентами, подчистую подметает,  тебе  же  одно
лихо  на память  оставляет.  Ее  как  делают: не  менее трех упырей  надобно
изловить. Потом из них, в безлунную пору, в самое новолуние, из еще живых...
ну, не живых, а какие они там, что будто живут, из них силою вырывают...
     --  К чертям  собачьим все  подробности, и так мутит! Потом расскажешь.
Хрен с ними, с упырями, я от одного  запаха  чуть в трубу  не улетел... Даже
есть расхотелось. Кстати, баб Ира, меня  терзают смутные сомнения: что-то ты
слишком круто подошла к проблеме  больной коленки?  Очень  уж радикально,  я
имею в виду. Не находишь? Бледная вся. Ты правду говоришь?
     Но Ирина Федоровна не расслышала высказанного внуком подозрения:
     -- Лешенька, да я сей секунд, а все уже и готово, только подогреть!..
     -- Нет. Слушай, бабушка, давай пока к дяде Пете сходим,  что там  взять
надо?  Пойдем  и возьмем. Здесь  покуда  проветрится, а мы аппетит  нагуляем
заново.
     -- Да какой у старухи аппетит. Ну пойдем. А то позавтракаешь сначала?
     -- Нет, давай сначала дело сделаем... Или давай  один схожу, раз у тебя
коленка болит? Скажи только, что именно я там должен взять и где искать?
     -- Ничего, доковыляю. А без  меня  ты можешь  там очень долго искать да
разбираться от неопытности...
     -- Да? Тебе виднее. Ну тогда держись за меня, бери под руку, баб Ира, и
пойдем  потихонечку,  набираться  опыта   в  поиске  джиннов.  Для  студента
факультета социологии опыт такого рода -- незаменимая вещь. Делириум тременс
-- если по-научному.
     --...  Вот вернешься из города -- весь  дом и все что в нем -- твои, по
праву наследства. Владей и пользуйся на доброе здоровье. Силыч-то, покойник,
по холостяцкому делу не шибко какое хозяйство вел, но ценности разные копил,
и немалые, как мне представляется, мужик был загребистый... Вот говорю: был,
жил...  а  все не  верится,  что мертвые оне  --  Силыч, Сашка  городской...
Лена-любушка... -- Старуха охнула, завздыхала и Леха не нашелся что сказать,
так они и дошли молча до дома Петра Силыча.
     И обратно шли -- молчали,  но уже по  другой причине. И раньше  неуютно
было даже короткое время находиться в жилище колдуна, а ныне дом словно умер
вместе с хозяином:  исчезла прислуга-нежить, в  комнатах темно, сыро, хотя и
ставни открыты; на  подоконниках,  столешницах и  на скудной  мебели затхлым
покрывалом  раскатился  вдруг  слой пыли, толщиной  в год... Даже Лехе стало
жалко своего незваного отца, а уж что говорить о Ирине Федоровне: они ведь с
дядей Петей  крепко сдружились  за  последние четверть века,  а  знали  друг
друга... столетиями считать надо...
     На  этот раз  Леха  не  стал  отказываться  от завтрака  и  пока  Ирина
Федоровна накрывала на стол, он решил рассмотреть посудинку с так называемым
джинном. Это была малюсенькая стеклянная пробирочка устарелой формы, в каких
до сих  пор  несознательные пенсионеры держат валидол, игнорируя  предельные
сроки хранения. Но как ни пытался Леха, в этой,  на вид прозрачной, пробирке
ничего рассмотреть было невозможно, в глазах плыло и рябило.
     --  Баб Ира, а  мама мне рассказывала,  что его  в водочную  бутылку, в
чекушку, дядя Петя засунул? Это тот самый черт-посланец?
     -- Тот самый. Да видишь, чекушка разбилась, как он  оттуда выбрался, да
ведь  он  ее и  разбил,  посланец-то,  вот  Силыч  и  соорудил  ему  теремок
понадежнее. Теперича бей ее,  бей -- ничем не раскроешь. Даже мне тот сургуч
не сковырнуть, то стекло не хрупнуть! Только он мог, а теперь ты.
     -- Я? А с какого обморока я его вскрывать должен?
     --  Силыч  говорит,  мол,  в  жертву принести. Он по  звездам просчитал
специально для тебя. На твое будущее.
     -- Ниччо не понял. Какая жертва? Зачем? Кому?
     -- И  я не поняла, а только передаю, что знаю. А вскрыть его --  стыдно
рассказать,  как  --  это  Силыч  нахулиганил:  надо  отбросить  недалеко  и
сказать...  Лешенька, прости старуху,  тьфу,  не  мои  слова: "Выходи, сучий
потрох!". Вот как. Он и выйдет. А уж что там дальше -- не мне знать.
     -- А без этого никак? Прикольно.
     -- Без этого и сам Сатана его не вызволит.
     -- А как же он из прежней посудины вышел в таком случае?
     --  Да, была  история,  смех  и грех! Вишь,  Аленка твоя  зашипела: она
почуяла, что я вспомнила да и сама небось помнит...
     Ирина Федоровна опять подложила внучку каши, подлила молочка в кружку и
наконец села сама. Ела она, в отличие от Лехи, степенно, ложку несла ко рту,
а  не рот  к ложке,  говорила  не торопясь,  жевала не спеша,  оттого и  все
успевала хорошо: есть и рассказывать...
     --...Как раз приехал Сашка  из города и они с Петром у  меня сидели. Ты
был еще  маленький, а  Лена уже  в Питер уехала и тебя увезла...  Или только
собиралась  уехать?  Сашка всегда  был  непьющий,  а  Силыч,  прямо  скажем,
поддавальщик, вот он и подбил Сашку на выпивку. Значит, они подвыпили, слово
за  слово  --  об  Аленке  речь  зашла.  Петр  Силыч  к змеям  неуважительно
относился,  ну  и  стал Сашку-то  заводить  и  подначивать, а  Сашка все  не
заводится, пьяный, а  понимает  Силыча хитрости. Наконец  поспорили измерить
Аленкину силу,  побились  об  заклад... Иначе  Петр Силыч не  соглашался  на
Сашкины слова, только через азартный спор...  А набрались они к тому времени
по самые края -- что Сашка, что батюшка твой Петр Силыч!..
     ...Все животные,  от кота  Васьки  до  домашних сверчков,  вся  мебель,
включая  столы, стулья,  комод  и  телевизор на  тумбочке, волею заклятий от
разгорячившегося дяди Пети  разбежались по  другим комнатам, оставив горницу
почти абсолютно пустой. Один только сундучок отвоевала себе Ирина Федоровна,
чтобы  было на чем сидеть и сидя наблюдать за представлением. Она тоже  была
заметно пьяненькая, и ей было любопытно, что будет дальше.
     -- Силыч, только, чур, стены мне не портить и половицы с потолком чтобы
целы остались. И  стекла со ставнями, а то куролесить  все мы мастера, а как
чинить либо новое купить...
     -- Не боись, Федоровна, у нас, как в танке! -- дядя Петя проорал что-то
очень  древнее даже по меркам  Ирины  Федоровны, быть может, еще  шумерское,
если верить его рассказам,  и  все пространство  комнаты, измеряемое метрами
квадратными,  а не  кубическими  -- стены, пол, потолок, словно  бы выстлала
голубоватая пелена. Ирина  Федоровна, сидевшая в  углу,  оказалась под  этой
пеленой, но комната просматривалась по-прежнему хорошо.
     -- Федоровна,  тут и сиди, на ринг не вздумай выходить, поняла? Чет, ну
ты готов, что ли?
     -- Джаст э момент... Аленка, встань передо мной, как лист перед травой!
Стой, не качайся. Нет! До упора расти! Ну, кому сказано! Р-расти!
     --  Э,  Саня,  хорош на нее ногой топать. Противника не видит, вот и не
растет... А где он у меня... О-о-т он... -- дядя Петя обеими руками взболтал
чекушку, вгляделся. -- Матерый вражина попался! Еще и недоволен чем-то.  Ну,
я отпускаю.
     Перед тем как бросить бутылку на пол, он  ловко шлепнул правой  ладонью
по  донышку  --  сургучная  печать  осыпалась,  винтовая  пробка  лопнула  и
посланник ада,  по прихоти  дяди  Пети  превращенный в  джинна,  оказался на
свободе.  Темное  облако тугим  хлопком  вылетело  из тесного  вместилища  и
вздулось под потолком, оттуда сразу же хлестнули две молнии: одна разнесла в
стеклянный дребезг опорожненную чекушку, другая попала в Чета. Чет ругнулся,
потирая ужаленное плечо, и отскочил к стене, вжался спиной в голубую пелену.
     -- Не зевай, -- буркнул ему дядя Петя.
     Оба они,  по  крайней мере внешне,  перебороли  хмель и смотрели  очень
внимательно. Стояли они бок о бок, спинами к стене с входной дверью, а Ирина
Федоровна со  своим  сундучком  расположилась тремя  метрами правее, в самом
углу.
     Аленка  наконец-то обрела врага, да еще  посмевшего первым  напасть  на
повелителя! Она темно-зеленым тараном метнулась прямо и вверх, не дожидаясь,
пока джинн окончательно выберет форму воплощения. Шесть когтистых чешуйчатых
лап вцепились ей в  бока, гигантская пасть ударила навстречу, клыки лязгнули
о  клыки.  Аленка   словно   бы  и   не  почувствовала   этих   клыков:  она
неправдоподобно быстро обвилась вокруг шестилапого монстра, и было видно как
лапы его, толстые  и прочные  на вид, сминаются  под  чудовищными Аленкиными
объятьями. Джинн, почуяв ошибку,  переменил тактику боя и вот уже две равных
по  размеру змеи -- темно-зелено-пятнистая  и багрово-черная  -- сплелись  в
гигантский клубок.
     Дядя Петя щелкнул пятерней -- в комнате стало еще светлее, но все равно
было  ничего  не разобрать: отвратительный змеиный  шар катался  от  стены к
стене,  уши закладывало  от  шипения,  словно  бы в  горнице  заработали два
пескоструя. Вдруг ком остановился посреди комнаты и как бы  чуточку "сдулся"
и   вытянулся   до   вертикально   стоящего   кокона:   это   джинн   принял
человекоподобный облик,  видимо,  как наиболее привычный ему. Уродливое рыло
его распахнулось усыпанной клыками пастью, бугристые ручищи сдавили Аленкину
шею, было  хорошо видно, как саблевидные когти  впиваются глубоко, однако не
могут прорвать змеиную кожу.  Еще через несколько секунд стало ясно, что это
уже  не  сражение,  но агония. От пола вверх  взметнулся исполинский бич  --
Аленкин хвост  -- и  хрипящее  рыло монстра словно бы лопнуло,  окунулось  в
кроваво-черную  слизь. Аленка распахнула пасть до  невероятных даже  для  ее
роста  размеров  и надела ее  на  истекающий  кровью кочан джинновой головы.
Кокон  мягко повалился на бок,  когтистые ручищи разжались. Аленка судорожно
дернулась и наделась на джинна еще глубже, почти по плечи ему.
     Дядя  Петя словно очнулся от столбняка и с обиженным ревом выскочил  на
поле боя,  брякнулся коленями на змеиный бок. Правою рукой он без  церемоний
ухватился за Аленкину верхнюю челюсть, левой обхватил за плечи тело джинна:
     --А ну  отпусти,  отпусти, гадина! Щас  все твои куриные мозги  вышибу,
тварь! Сашка! Уйми ее по-хорошему!
     --  Э-э, Силыч! Сначала  поражение признай... Поаккуратнее! Себе  лучше
пасть рви! Аленка!..
     Рассвирепевшая  Аленка,  видя,  что лишается законной  добычи,  уже  не
слышала и не видела никого и ничего: она мгновенно расплелась и бросилась на
дядю Петю. Но  колдун  только хрюкнул от неожиданности, перехватился  правой
внезапно  выросшей  ладонью за Аленкину шею,  а левой,  сжав  ее в  кулак  и
приговаривая на каждом ударе, стал методично бить Аленку по голове.
     --  Силыч, хорош! Это не  по  правилам!  Да слышишь ты  или  нет,  пень
старый!!!
     --  Слышу,  --  внезапно наступившую  тишину разбавил  голос дяди Пети,
недовольный, но  уже  спокойный. --  Твоя взяла.  Но победил  не победил,  а
експонаты из моей коллекции жрать не дам. И так  бобылем теперича остался...
Н-на свою веревку. Что она такая злобная -- не кормишь ее, что ли?
     Чет подобрал безвольное змеиное тельце, ужатое до полуметра, понянчил в
руках, подул раз-другой... Аленка зашевелилась. Успокоенный  Чет сунул ее за
пазуху.
     -- Федоровна,  а ты  чего  хихикаешь?  Хороший  мы  с  Сашкой тебе цирк
показали? Давай-ка опять посуду под этого хлюпика... Так поищи! Что я его --
под  мышкой теперь буду  носить? А я покуда  мебель обратно  высвищу...  Где
самовар?
     Леха даже засмеялся -- так ему понравился бабушкин рассказ.
     --  Прикольно!  Аленка,  ты  у нас,  оказывается,  пожиратель  джиннов.
Бабушка,  а из-за чего они  спорили, дядя Саша с...  папашей?  На что они об
заклад-то бились?
     Ирина Федоровна осеклась, юркнула взором в сторону от Лехи, однако внук
в своем простодушии и не заметил ничего.
     --  Ай, Лешенька,  да разве я помню? Чего-то  нужно  им было...  Ты вот
что... Поел? Или еще будешь?
     -- Под завязку. А это -- тот же самовар?
     --  Тот же. Тульский, шестилитровый, еще в  сорок  девятом купленный. А
электричества жрет! Ну, коли сыт, тогда иди, погуляй, походи, а мне надо все
как следует  вспомнить  да  тебя собрать.  Иди, Лешенька,  иди, а то ты меня
отвлекаешь.
     И все-таки бабушка Ира неважно выглядела. Лехе даже показалось, что она
опять конкретно позырилась на красный графин с "упырником", но спорить он не
стал: бабка у себя дома и по крайней мере сегодня лучше его знает, что и как
делать.  Надо будет,  как вернется, не забыть петлю  на калитке поправить --
шурупы повылезали.
     Леха вышел  из дома и не  колеблясь пошел по серой утоптанной дорожке в
сторону  леса,  через картофельное  поле,  через реденькую  полоску  молодых
берез, через какие-то злаки... не кукуруза -- это  точно... А навозом-то как
давит, со всех сторон!
     --Алексей, добрый день! Куда это вы так целеустремленно движетесь?
     Леха поднял глаза: Филатова... Юля, кажется...
     --А, Юля, привет! Да, надо тут...
     --А почему вы  на  дискотеку  не ходите? Не  танцуете? Или боитесь, что
побьют?
     Только деревенских страстей  ему и  не хватало! Послать ее  сразу,  что
ли...
     -- Некогда, да и...
     --Ой,  вы не  в духе, а я такая  глупая. Простите, пожалуйста! Алексей,
могу я вам чем-то помочь?
     Нет, так-то она ничего. И  на мордашку, и экстерьер,  и не тупая...  И,
видимо, чует его состояние... Ну так естественно, это же деревня Черная, все
они тут фокусники.
     --Юля. Не можете вы мне ничем помочь в данную минуту. Настроение у меня
на нуле, как говорится, и я вполне способен испортить и ваше...
     -- А...
     --...Но я не хочу вам обламывать такой чудесный день и буду реально рад
пообщаться, когда все наладится. Не сегодня. ОК? Договорились?
     -- Договорились. А почему "ока"?
     -- Это уменьшительно-ласкательное от слова о'кей. И... В такое утро нам
уже пора переходить на "ты".
     Юля невольно прыснула, а Леха спохватился:
     -- Ну все, чао...
     -- Чао.
     Еще четырежды, пока добрался до леса, он встретил сельчан, и каждый раз
приходилось приветливо здороваться. Даже если он кого и не узнавал в лицо --
однозначно нельзя игнорировать: деревня, мать ее за ногу. А уж его точно все
знают: городской  и сын  самого  дяди  Пети (уже покойного, о чем они еще не
проведали). Надо же: и тот нечисть, и эта -- нечисть, а на вид обычные люди,
даже сморкаются пальцами... А сам он теперь кто?
     Но в нем тоже сильна деревенская закваска: все эти полузнакомые деревья
и травы-анонимы  ему как родные и так успокаивающе на него действуют. Они не
обманывают, они -- то, что они есть, без двойного дна и притворства... Йо...
ка лэ мэ нэ! Леха ступил на пригожую травяную площадочку и  провалился левой
ногой почти  по колено в  коричневую  жижу... и туда  же соскользнул правой.
Ладно, сам виноват, умилился не в тему. А где это мы?..
     Леха вернулся  на  тропинку, потряс ногами и вдруг поджался  отчего-то,
замер; сообразил, что забрался он очень далеко, а Мурмана рядом нет и дорогу
обратно ему придется отыскивать самостоятельно. Шевельнулся ветер в деревьях
за спиной. Надо обернуться... а не хочется... Леха резко развернулся лицом к
предчувствию --  никого  и  ничего  не  было  в секторе обзора.  Дорожка, по
которой он сюда  пришел, четкая,  пора, пора  возвращаться,  и если пропадет
тропинка из-за лешачьих  проказ  -- идти так, чтобы солнце светило  в правое
ухо  и  смещаться  чуточку влево. Не  зря  книги  читаю... А  все же  стыдно
бояться, здоровый мужик, колдун, можно сказать, днем,  с Аленкой  на  шее...
Аленка! Леха аккуратно снял Аленку...
     -- Ты что, спишь?
     Во дела... Леха  не  мог знать всех повадок волшебной  змеи,  поскольку
знаком  был  с  ней без  году  неделя,  но то  понимание, которое  дядя Саша
колдовским  способом  прикрепил к подарку, однозначно говорило: здесь что-то
не так, не должна Аленка спать.
     Так-с... Идти назад -- часа два, если без задержек, бежать -- поменьше,
но тоже долго. То  есть за помощью торопиться некуда и, видимо, все сейчас и
начнется.  И  закончится. Жалко Мурмана нет. Эх,  бабушка, совсем ты  теперь
одна останешься...
     По-прежнему было пусто в лесу, но в мозгу и в сердце  паника, и Леха не
знает,  откуда  ждать  удара.  Однако   на  открытом   пространстве   больше
вероятность вовремя среагировать... Вперед, там полянка... Ничо, ничо...
     -- Аленка, проснись же, ну, дорогуша...
     Аленка слабенько трепыхнулась в Лехиных пальцах... но и все...  Полянка
представляла из себя  почти  правильный квадрат, видимо --  вырубка; зарасти
успела только травой, реденькой и невысокой... Ох, ты, клубники до фига, уже
красная... Леха, естественно, не стал нагибаться  за ягодами, прошел поближе
к центру поляны, подальше от деревьев.
     -- Уходи отсюда, мальчик Леша! -- пропищал невидимый голосок. -- Скорее
уходи, не жди!
     Леха, не стесняясь ужаса, завертелся на месте, подняв кулаки на уровень
плеч. В переговоры он не  вступил, язык от страха отнялся, но глазами зыркал
и головой вертел быстро, сколько синапсы позволяли.
     --  Мальчик Леша, меня не бойся, --  пропищал  тот  же голос,  --я хочу
помочь и мне тоже страшно. Я покажусь, но ты меня не бей. Да?
     -- Да. Н-не буду. П-покажись.
     Из-под широченного, в две  ступеньки, пня  показался черный носик, а за
ним и весь зверек -- рыженькая лисичка.
     -- Ты лисичка? Это ты со мной говоришь?
     -- Днем я лисичка.  -- Зверек открывал рот, но звук шел как бы  со всех
сторон, а не из одной точки.
     "Ты телепатка, что ли?" -- подумал в ее сторону Леха.
     -- Говори вслух, мальчик Леша, иначе разговаривать с тобой трудно...
     --Я тебя не бью, не обижаю, готов тебя  слушать.  Говори в чем  дело. И
почему ты меня называ...
     -- Потому что много лет назад ты спас меня от своего чудовища. И был ты
мал тогда...
     -- Не припоминаю... Это от Мурмана?
     -- Да, так ты его звал...
     Леха нервно обернулся.
     -- Потом обсудим. Говори скорее, что происходит. Кто мне угрожает?
     --  Я не  смею.  Уходи  скорее. За тоб... -- Лисичка приблизила морду к
передним  лапам и повалилась набок. Белое  брюшко  ее дрожало, но глаза были
закрыты.
     --  Все  норовят от меня  убежать, даже те, кто приглашает, или думает,
что приглашает.
     Леха поднял голову на каркающий голос, распрямился. Все. Самое страшное
-- пытка  неизвестностью  -- позади. Пощады не будет и надо фигачить их  без
разговоров и предисловий, первым, на авось!
     --  Ух ты какой серьезный,  весь в  папочку. Что же ты не  бросаешься в
бой, не нападаешь первым? Струсил? -- Леха с ненавистью  смотрел на странное
существо перед ним. Ноги его не слушались... и руки... не очень... Но  он-то
-- не лисичка.  И даже не Аленка. Леха сосредоточился и сжал кулаки, потом с
усилием разжал.
     -- Надо же, а я и не думал, что Сатана -- это баба.
     Рот пересох у Лехи, хоть бы плюнуть в нее.
     --  А  я  и не Сатана вовсе. И с чего ты взял,  что я -- бабского роду?
Голос я любой могу сделать. Вот -- детский. Нравится?
     -- Ну а кто ты, писклявое, -- чревовещатель?
     -- Неужто не узнал?
     -- Буратино... сынок...
     -- Шутишь, а как бы тебе сейчас не описаться, не обкакаться, миленький.
Я ведь смерть. Твоя, хотя и не только твоя.
     --  Неужели?.. --  Леха словно бы оглох эмоционально. Он сразу поверил,
понял, что -- да, сама смерть перед ним...  Ну и что... не так  и страшно...
До этого страшнее было...
     --А  это  потому,  что  ты  в   шоке,  --  охотно   объяснило  существо
невысказанную Лехой мысль. -- Ты меня не боишься, да?
     -- Не боюсь уже.
     -- Верю.  Но... Это  поправимо.  Погоди... Сейчас я выполню, специально
для тебя, кое-какие потешные  условности: приму...  ага, ты же хотел женский
облик... саван с  капюшоном... Что еще?  Косу  длинную... Глаза в  черепе...
Глаза  обязательно, ибо ты в них  посмотришь  и  кое-что  поймешь... Итак...
Погляди  в  мои  глаза,  миленький... Мальчик  Леша...  Так  тебя  эта рыжая
фигулька называла?.. Смотри.
     Леха, гордый  сознанием, что он  не  сплоховал и  перед  самой смертью,
постарался ухмыльнуться понаглее и уперся в нее взглядом.
     -- Да ты повыше глазки подыми, к моим... Ну же...
     "Не стану я туда глядеть", -- подумал оробевший Леха и посмотрел.




     Мурман тосковал на ходу -- он торопился. Первые часы после битвы смутно
осели в памяти, потому что все его истерзанное тело выло и требовало покоя и
забвения,  а  душа  выла  и  не  хотела верить,  что  нет  больше  на  свете
вожака-хозяина  и  маленькой хозяйки;  он подходил к  горящим  останкам,  он
нюхал, а он-то знает, как пахнет падаль.
     Еда. Надо есть, надо  все время много  есть,  так,  чтобы  брюхо уже не
хотело и  не вмещало  бы  в  себя мясо -- тогда силы вернутся к нему, а раны
заживут,  а  сейчас  даже лизать их некогда,  потому  что  надо искать Леху,
самого любимого и теперь уже единственного хозяина, отныне --вожака-хозяина.
     Сверхзвериным чутьем  своим он  сначала правильно поймал направление и,
пробежав через город,  помчался  на юг, буквально на секунды  останавливаясь
возле столбов или чтобы  схрямкать  зазевавшегося  голубя  или  кошака... Но
дунул  ветер,  не  простой,  а  тот,  что  несет  по  пространству  мысли  и
заклинания,  и Мурман уловил вражеский  "запах" --  главного врага, страшной
птицы и третьего, не совсем понятного... Это было  мимолетное отвлечение, но
его хватило,  чтобы  израненный  и несчастный пес  потерял голову от  нового
приступа  ярости, сбился  с  курса  и повернул  на запад,  вместо того чтобы
бежать на восток, к деревне Черной.




     Одно дело знать, что ты смертен, другое -- постичь это.
     На то она и неизбежность, что все пути ведут к ней.
     Или  сумасшедший уже зарядил охотничье ружье, чтобы подойти к остановке
(на которую ты выйдешь из автобуса по досадной ошибке) с целью  убивать всех
подряд, или раковая клетка в твоем горле устала от тихого камерного безделья
и  решила развернуться на просторе -- мир посмотреть и себя  показать... Или
тромб вот-вот аккуратно закупорит один из кровепроводов твоего  тела, или ты
расхнычешься   от  несправедливого   жития  и  самостоятельно  распорядишься
остатками  будущего...  Неминуемость,  неизбежность... А  вот  взять и пойти
посмотреть, не торопясь, от финальной точки вспять, к  той причине, а вернее
сказать --  к поводу,  который  заставил  жизнь  споткнуться и закувыркаться
именно по данной траектории... "Ах, если бы тогда не застудил горло дурацкой
шипучкой..." "И что  меня понесло именно на эту сторону улицы?.."  "Не  надо
было сковыривать родинку..." И принять меры.
     Дружок... Не вздыхай, не переживай и не пытайся. Ничто и никто на свете
не  убережет  тебя: однажды ты споткнешься  или поскользнешься фатально,  за
секунду или за пятилетку до финала. Интересно,  хотел бы ты заранее  увидеть
этот камушек-причинку? Или  побоялся бы, предпочтя неизвестность? Или все же
соблазнился бы любопытством своим? Или наивно  заткнул бы глаза и уши, чтобы
обывать до самого конца в  слепой и  глухой надежде?  Или, словно  головой в
прорубь,  решился бы?.. Впрочем, если повезет, ты  будешь жить так  долго  и
счастливо,  что  добрый  дедушка  --  маразм  избавит тебя  от  предчувствия
неизбежного, оставив  способность  тихо улыбаться  солнышку  и  каше, и твой
бедный  глупый организм даже не  заметит,  что остался  один на один  с Нею.
Никто не собирается тебя пугать, или обманывать, или кодировать-зомбировать,
тебе говорят правду. Правду. Правду. ПРАВДУ, Леша.
     Не то  чтобы Леха никогда не  думал о смерти. Нет, думал и терял сон от
страха. Это когда  даже маму  звать бесполезно:  гладит она  тебя по голове,
шепчет что-то хорошее, но и она умрет. Умерла уже. Эх, если бы тогда... Ага,
вот-вот: "Эх, если бы..."
     Думал Леха о смерти. А  тут она сама показала ему себя, без вуалей, при
свете и по-честному, и он постиг ее. Не убежать.
     Но еще не умер и даже не обделался. А мог, если бы только это помогло.
     -- Ты за мной пришла или ко мне?
     -- Есть разница?
     -- Да.  Но  ты уже  ответила.  Хотела  бы  под  венец  меня  вести,  не
показывала бы пещеру ужасов. Что надо?
     -- Для  мачо  у тебя голосок слишком дрожащий,  впрочем,  мне  почти не
попадались мачо.
     -- Что за "мачо" такое?
     -- Неважно, мальчик Леша. Но это был не ты.
     -- Так что тебе от меня надо?
     --  Предварительное  знакомство.  Люди  называют  это  интересом.   Или
обычаем.  Чем-то  это сродни  клеймению  скота: определенный  сорт живущих я
помечаю предварительным знакомством. Ну, говори.
     -- Тебе скучно жи... бывает?
     -- Избавь меня  от пошлых и  глупых  вопросов. У нас есть  еще  немного
этих... общих минут, воспользуйся ими, если хочешь.
     Леха поразмыслил. Только разговоры и возможны, в смысле расспросы с его
стороны... А что еще -- не в чехарду же прыгать?
     -- Я смертен?
     -- Да.
     -- Это неизбежно?
     -- Ты повторяешься.
     -- Ну а если я буду жить очень долго... Неопределенно долго?
     -- Мне все равно. Живи, я подожду. Это для тебя неопределенно.
     --  А  потом  будет... то же самое, что я увидел?  В смысле, понял? Или
возможно, что будет нечто другое?
     -- Будет?.. Я -- буду, ты -- нет.
     -- Тебя можно уговорить? На предмет непосещения?
     -- Нет.
     -- Подкупить, обмануть, запугать? Договориться как-то, а? Улестить?
     -- Нет.
     -- Никак и ничем?
     -- Ты повторяешься.
     -- А если кто за меня попросит?
     -- Мне без разницы.
     -- А как же загробная жизнь и бессмертная душа?
     -- Можешь верить сколько хочешь и во что хочешь.
     Леха беспомощно огляделся. Вон -- птица перепорхнула с березы на сосну.
Ветерок по верхам кувыркается. Запах леса и поляны -- не густой, но такой...
обильный: сладким  зеленым листочком  пахнет,  тинкой болотной, ягодами... И
всего этого не будет. А народятся новые звери, флора и запахи... И его среди
них    не   окажется...   Такая    банальная   истина...   листочки-фигочки,
комарики-фигарики...  Миллиарды  раз испытанная до  меня  и... после. И  это
обязательно произойдет, как веревочка ни вейся.
     -- Ну, старая... Если тебя не подкупить и  не запугать...  Правильно  я
тебя понял?
     -- Договаривай.
     -- То проваливай к... любеням! Надоела.
     -- Как скажешь, мальчик Леша.
     -- Проваливай, проваливай, а то пинком оглажу...
     -- Проваливаю. Ты очень хотел выглядеть -- в  наших  с  тобою глазах --
сильным  и  несгибаемым  смельчаком.  Крутым.  И  забыл,  когда  была  такая
возможность, спросить о своих родных. До встречи.
     Ужас растаял, холод от него остался.
     "Все правильно, забыл". Лехины ноги подломились, и он рухнул на упругую
лесную  землю, рядом  с лисичкиным тельцем, заскулил без  слез,  раз, другой
ударил кулаком вниз... Вместо сыроватого перегноя кулак  наскочил на твердый
корень... Больно... Леха прижал к животу обе  руки, скрючился и завыл сквозь
стиснутые зубы,  но не от  боли.  И страх,  и стыд,  и раскаяние  и... и  то
неизбывное  знание, которым  заклеймила его  Смерть...  Как  это пережить  и
вообще -- зачем теперь жить, когда он главное узнал? А о маме -- забыл...  и
об остальных... Нет надо  жить и кое с  кем  расплатиться.  Спокойно,  ты же
мужчина, поморгай и пройдет. А оно никак не проходит.
     Шипение... Это Аленка очнулась.  Чудовище  ты мое стоеросовое... Против
Нее и ты бессильна... А?
     Леха  перекатился  на карачки:  Аленка  сладко содрогнулась в последнем
глотательном  движении  и  завилась   в   широкую   ленивую  спираль  вокруг
повелителя, образовав  таким  образом на траве нечто  вроде  защитного круга
двухметрового диаметра.
     --  Т-ты что, дура, рыжуху слопала??? --  Леха словно  поглупел: он как
был  на  четвереньках,  так  и  перевалился через  барьеры Аленкиного тела и
принялся шарить в траве  вокруг  пня...  Лисички не было. Леху  подбросило в
полный рост.
     -- Сожрала, сволочь!
     Аленка недоуменно зашипела, ромбовидная  голова ее  поднялась  высоко и
опустилась чуточку, чтобы лучше было видеть глаза повелителя...
     -- Она  меня спасти хотела.  Я  ей обещал,  что  не трону!  Ты,  гадина
зеленая, лучше бы ты на тот мешок с костями кидалась. Проспала!!!
     Леха ударил  слева и  тут  же  справа. В  удар  справа  он  вложил все:
боксерскую  выучку,  девяносто  килограммов веса,  стыд,  потенцию  будущего
"великого   колдуна",   отчаяние  и  жажду  хоть  на  ком-нибудь   выместить
многоярусную  злобу;  и если левую  руку  Аленка почти и не  заметила, то от
удара  справа ее мотнуло  на  метр в сторону.  Леха  добавил пинком еще раз,
наклонился,  чтобы продолжить руками, но Аленка, испуганная тем, что увидела
во взоре  повелителя, стремительно съежилась  в  змейку-малявку и юркнула  к
Лехе за пазуху.  Прятаться, искать защиты у повелителя же, то есть у него...
А  он...  Опять  у  него  все не так,  все  беды из-за него... На  ней решил
выместить...  А  она  к  нему  за  защитой...  Это  было  последней  каплей,
переполнившей  чашу:  Леха  стукнулся  задницей  в низенький  пень, закрутил
нечесаными  патлами  и  заревел  в  полный  голос, прежние "скупые  мужские"
растворились в потоках нестесняемых слез, по количеству и качеству  ничем не
уступающих тем, которые проливаются женщинами и детьми...
     Леха долго плакал  на полуденной жаре, а  потом  заснул.  Злопамятность
Аленки  не  распространялась  на  повелителей:  она  выскользнула из Лехиной
рубашки, подросла в треть возможного, подсунула упругий бок ему под голову и
выставила  "перископ" --  подняла  голову  на  длинной  шее -- охранять.  Но
поляна, где еще  не выветрился "запах" главного пугала для всего живого, где
опасным  тяжелым туманом слились и замерли ауры двух непохожих друг на друга
пришельцев,  отпугивала леших, глухоманников,  оборотней  и прочую невысокую
нечисть. Разбежались  подальше  в  стороны  и докучливые  насекомые;  только
солнце, бесцеремонно и ничего не боясь,  вглядывалось в странную неподвижную
пару -- человека и змею на полянке посреди угрюмого леса.
     -- А-а... Ни фига себе я заснул! Аленка, ладно... Не оправдывайся,  это
я  виноват  -- думал  что умнее тебя. Эй, лес! Жители  лесные!  Не  хотел  я
лисичку губить, простите, если можете!
     Лес недоуменно молчал: кто  съел, тот  и прав, к чему эти звуки? За  то
время, которое  чужаки бестолково прожили на  солнечной  полянке,  несколько
десятков тысяч  живых  существ, местных обитателей --  бегающих,  ползающих,
летающих -- стали частью метаболического  обмена других живых существ, таких
же местных уроженцев, и никто не раскаялся  и не попытался  выплюнуть добычу
обратно.
     Леха знал, что в  любом лесу Аленку можно спокойно отпустить в "вольное
ползание" и  она не отстанет, не потеряет бдительности, и собрался  было  из
любопытства  на обратном пути  так  и  сделать, но теперь, после  того,  что
случилось...  Змея --  не болонка, поздно  потом  будет аукать ей в  глотку,
высматривая зазевавшуюся зверушку-симпатяшку, и так уже гнусно на душе из-за
лисички.  Пусть она не совсем лисичка,  а  видимо,  перевертыш, но тем более
можно  сказать --  ночной  гуманоид...  Леха смутно помнил бабушкины сказки:
оборотни --  днем  чаще люди,  а  ночью звери, но и наоборот бывает, баб Ира
объясняла... Вот интересно: с одной стороны, он помнит, что она рассказывала
ему все это на полном серьезе, а с другой стороны, он воспринимал ее истории
на уровне мультяшек.  А еще... О смерти лучше не думать... А  еще надо будет
спросить  насчет  русалок...  Какая  чушь в голове. Почему  он  не  способен
подумать о серьезном и высоком, умно подумать, чтобы чему-то там было тесно,
а  чему-то просторно,  вплоть  до  афоризма... нельзя о ней  думать,  и  так
поджилки трясутся...
     -- Тихо, Аленка, это я задним числом переживаю, тихо, не свисти...

     -- Бабушка, это я...
     -- А, вернулся, голубчик мой, а я, пока ты ходил...
     -- Погоди, баб Ира.  Вот тут же... брось сковороду, я ее  сам  помою...
Немедленно  читай  свои  заклинания,  эмоции,  ну,  насчет  мамы...  обратно
выколдовывай. Пожалуйста!
     Бабка поглядела на него пристально и  жестко, жалеючи покачала головой,
сняла  с веревки сохнущее, уже высохшее, полотенце, вытерла руки, промакнула
рот...
     -- Чего это  тебе  приспичило? Погоди,  вспомню  первые  слова... "Лихо
лыково,  скорбь-трава, --  драно-кошено,  мыко-мука. Огорчи зеницу ясную..."
Все, Лешенька... Ох, снесет меня сейчас сквозняком да прямо в фортку...
     -- Тебе, я смотрю, полегчало?
     -- А? Да нет... с чего бы... Просто...
     --Угу. Себе хотела мою боль взять, да? Эх ты... Знал бы я раньше...
     -- Так и  что  с  этого?  Сам рассуди:  тебе ведь  для дела  нужно было
высвободиться. А теперь, как будешь тугу на сердце носить, не помешает тебе?
Я ведь старая, Лешенька, привыкшая горе-то мыкать...
     -- Теперь не помешает. Оно  сейчас, бабушка,  меня  даже отвлечет, если
хочешь  знать. Знаешь, кого я только что  повстречал? Буквально часа полтора
назад?
     -- Да уж чую: запах тот ни с чем не спутаешь. А не почуяла бы -- и  так
догадалась,  по  глазам  бы прочитала: вон они у тебя какие, словно у лешака
ночного.
     -- Да?  А тебе откуда тот  запах знаком? И...  мы  об одном  и  том  же
говорим, баб Ира?
     -- О Ней, проклятой, о  ком еще.  А откуда я знаю --  довелось как-то с
Нею повстречаться...
     -- Ну и как? О чем беседа шла?
     --  Тьфу ты, Лешка! Нашел о чем  спрашивать! Дай-ка сяду, успокоюсь. Ты
не сердись на мой  крик, а лучше подобное не спрашивай. Было -- и отстало по
дороге, вот так. Чем дальше живешь, тем страшнее вспоминать.  Смерть --  для
всех одна, да своя у каждого. Тебе-то страшно было?
     --  И еще как! Чуть было  не... Ты представляешь: Аленка вырубилась при
ней, как заснула!
     -- Дело такое. Не знаю  теперь  -- к  добру ли,  к  худу  сие? С  одной
стороны  --  добрый  знак: если  уж ты и Ею отмечен, значит не  бывать  тебе
бессильным и  незаметным. С  другой  стороны... Мне  она явилась, когда  мне
было... уже не молоденькой была... а жила одна, в  лесу... То-то было ужасу!
Как она к тебе сразу  явилась  знакомиться, зрелости и силы не дожидаясь, --
нехороший знак... Ой, что я несу, дура старая, откуда мне Ее знаки знать!...
     --  Неси,  неси, баб Ира,  не  в  бирюльки играем.  Что  знаешь,  о чем
догадываешься -- рассказывай, все может пригодиться.
     -- Почти ничего не  знаю.  Сашке Чету являлась  она, Петру Силычу тоже.
Вот он Ее не боялся, если не врал. А и даже он  не избегнул... Маме твоей --
нет, не показывалась. Не хочу  пустое гадать, как будет -- так и будет. Руки
чистые? Садись за стол, а потом  собираться будем окончательно. Нашла я одно
заклинание  --  простое,  прямо  детское,  а  от  отравы  и от  водки хорошо
помогает. Поешь, отдохнешь,  будем вещи укладывать да разучивать наизусть --
все занятие...

     --...Травы я тебе вот сюда кладу.
     -- Какие еще травы?
     -- От зубной  боли, поноса... да, не смейся, голубчик мой: приспичит --
так  и заклинание  составить не  успеешь... от  приворота... Вон ведь  какой
красавец вымахал, всякая польстится... Каждое утро одну травинку обязательно
добавляй в чай. Она же и от  порчи. Хотя, по нынешним временам, какая  порча
от  городских? Артюховы с Подгорной улицы -- вот те всей семьей были мастера
порчу  наводить.  Бывало, что ни день --  заказчики приезжали, еще когда при
советской власти... И  теперь приезжают не меньше. Да. А сглазу тебе бояться
не надо -- сам кого хочешь сглазишь, когда  в  силу войдешь, глаз  у тебя --
настоящий колдовской: темный, дикий... Ну-ка, еще раз повтори заклинание, да
не бубни, а четко, чтобы я каждую буковку слышала.
     Леха  захныкал жалобно --  лоб гармошкой, губы выворотил и вытянул, как
верблюд, шею перекосил, но послушался:  в  конце концов это -- первое  в его
жизни настоящее колдовское заклятие.
     --  И еще разок  повтори, Лешенька, потому снова  ошибся:  сначала идет
"куколь по полю", а "мутица" после куколя... Я ведь тебе говорила: все слова
должны идти друг за дружкой без путаницы и перебива, так уж заведено.
     --  Бабушка,  а что я  вхолостую-то  учу? Давай я зачет  сдам:  сначала
кружку самогонки, а потом заклинание. Если отрезвею -- значит сдал зачет. А?
     --  Дури-то  в тебе  по  молодости  лет,  как  в Петре,  батюшке  твоем
покойном... Успеешь еще, напроверяешься, а только надо,  чтобы в  любом виде
от  зубов  отскакивало.  Ты  лучше  скажи  --  запомнил,   как  с  клубочком
распрощаться?
     -- Да. "клубок  от ста дорог  четырех сторон низкий тебе поклон  теперь
все знакомо ступай себе к дому". Я помню, баб Ира, хватит.
     -- То-то же. А здесь я сама его запущу...
     -- Ну все, баб Ира, все, я уже  в ломках от этой учебы, если бы не твои
оладушки -- точно бы надорвался. Спасибо, но пора на каникулы. Так-с, мак-с,
где  Васька?  Я беру Ваську  -- и к  себе в сарай.  Главное, на  автобус  не
проспать.
     -- В ломках? Суставы, что ли? Или голова? Сейчас я поищу...
     -- Нет! Нет, бабушка, ничего у меня  не болит, кроме  учильных извилин.
Просто сегодня  день мой, как говорится, был очень  богат на впечатления,  а
упырником, в отличие от тебя, я не подкреплялся.
     -- Что ты, Лешенька, что ты! Тебе и не надо!
     --Я  и не  собирался.  Васька!  Цоб  цобе, спать пойдем...  колокольчик
серенький...

     Рано утром Леха проснулся сам, буквально за секунды до  того, как Ирина
Федоровна пришла его будить. Ну, почти сам: Аленка засипела,  стала щекотать
левое  ухо, встрепенулся кот Васька -- он спал  под самой крышей, на широкой
полке, предназначенной для деревенской огородной утвари, но  по летней  поре
пустой...
     --А ты уже проснулся, а я тебя будить иду.  Вставай, голубчик мой, пора
тебе.
     --  Но-но, баб Ира, только, чур, не плакать с утра пораньше. Выясню что
к чему -- и сразу вернусь. Иди, я сейчас встаю.
     -- Да я и  рада бы не плакать,  а они сами  льются.  Вставай, Лешенька.
Васятка... Ох,  какой  тяжелый,  ровно кабан... -- Ведьма с котом  на  плече
заторопилась -- греть самовар, недавно вскипевший, собирать на стол, в сотый
раз  проверять  сумку...  Лишь бы  только не  думать  о скором расставании с
внуком. Вот  так она  и тех собирала -- Петра да Сашку с Леной... Самой бы с
ним  поехать, да не  выйдет... Да и  силы не те: Ирина  Федоровна третий раз
прибегнула  к  помощи "упырника" и понимала --  предел.  А от бессильной  --
какая помощь?
     А Леха  был свеж, хотя и спал всего ничего: великий страх, пережитый им
от встречи со Смертью, заглушенная и вновь обретенная боль утраты подкрепили
и закалили его вместо  того, чтобы обессилить. Он думал и переживал почти до
рассвета  и  теперь -- на время  -- отрешился от собственных бед  для  того,
чтобы найти  в себе силу, выявить  врага и  уничтожить его. А мало  ли, враг
победит   его,  вполне  ведь   реальная  вероятность,   то  и   горевать   и
рефлектировать  будет  некому. Но  надо  победить. В  случае  победы  -- сам
поживет  подольше,  за  предков  отомстит,  бабушку порадует...  Ну  и, там,
человечество будет как-то спасено. Хотя  Леха абсолютно не представлял  себе
погубленного человечества  -- поголовный мор или  ядерная зима? И на хрен бы
это надо силам Ада во главе с Сатаной? Может, он и мизантроп по  жизни, этот
Сатана, однако строить козни праведникам,  губить души и вообще развлекаться
подобным    образом    он   может    только    при    наличии    действующей
самовоспроизводящейся системы,  сиречь -- человеческой  цивилизации?  Но  не
спросишь ведь...

     --  Да-да,  бабушка, рубашки в черном  пакете,  я  помню... Если Мурман
прибежит --  за мной  не  пускай,  пусть у тебя поживет.  Ну  что ты в самом
деле...  Ну люди же  смотрят... Максимум  через неделю я вернусь, совсем, до
осени, или хотя бы дух перевести в родных пенатах... да  нет,  пенаты -- это
такое выражение, типа поговорки. Ну если уж совсем непредвиденное  случится,
то мамин ключ  у  тебя, адрес ты  знаешь,  должна  помнить как добраться, на
столе  записка будет... Да... да это я  так, просто  чтобы предусмотреть все
возможное... Давай вот я тоже расплачусь за компанию, чтобы все видели... Ну
все, бабушка, не в армию же  иду... Сейчас вернешься --  и  сразу спать, как
обещала, а то кожа да кости...
     Леха с  трудом расцепил  бабкины объятия,  поднялся было  в автобус, но
вдруг вернулся,  чмокнул в  обе  мокрые  старушечьи щеки и  скоренько  полез
вглубь, сквозь стены из пассажирских сумок и коробок, не оглядываясь.




     Денис дрожал, но он сумел встать на ноги, он стоит и он -- живой. Морка
у  него  на  руках,  Ленька  за  спиной, какая-то  темная  груда  поодаль --
воздушный шар. Тучи, дождя нет. Как  он здесь оказался? Денис  совершенно не
помнил,  зачем  он  прошел  эти   десять  или  сколько  там,  в  темноте  не
определиться, метров от корзины, где он пробыл  без сознания сутки, а может,
и двое...  Что это?  Денис чуть было не  споткнулся  о  странный  светящийся
цветок под ногами... И не цветок вовсе, а  скорее -- пламя невидимой  свечи,
голубое и нетрепетное. Это пламя приближается к его глазам, оно все ближе...
Нет, оно неподвижно. Это Денис  опустился на колени  перед  ним, растущим из
выпуклого,  темного, голого, словно  бы выжженного  пятна  на земле.  Черная
радость  из  самых  потаенных  глубин  подсознания  трепыхнулась  и  потекла
навстречу  призрачному  сиянию,  Денис  осторожно вытянул губы  трубочкой  и
вдохнул его. Даже там,  в стратосфере, разреженный  морозный  воздух  не был
столь  обжигающ.  Денис  почувствовал,  что   легкие  его  --   лишь   стоит
шевельнуться -- лопнут,  как стекло в термосе, и заскрипят ледяной  пылью...
Однако   прошла  секунда,   вторая,   холод   перевернулся  теплом,  уютным,
согревающим, бодрящим.  Денис  попытался вдохнуть еще,  но  странное голубое
сияние иссякло.
     И мгла вокруг прояснилась, стала похожей на простую предрассветную тьму
при  пасмурной погоде. Точно, рассвет скоро. Денис  оперся  правой рукой  на
ствол  засохшего  деревца и встал. А мог бы и не  опираться, сил хватило бы.
Батюшки, это не ствол...  то-то  ровный  слишком... это могильный крест.  Он
сидел, лежал на  чьей-то могиле. Какая странная могила -- вдали от кладбища,
и этот огонек...
     -- Морка, ты где? Морик...
     Верный ворон сидел тут же, на земле -- взлететь на ветку он уже не мог.
Денис только что обретенным чувством осознал, что Мору очень плохо и дело не
только в перебитом крыле -- ребра сломаны, связочки порваны. Он присел перед
вороном, осторожно поднял птицу к себе на колени, зажмурился. Да-а... А отец
говорил  ему,  что  легче в  блин расплющить гантели, чем поранить  Морку...
Денис  вспомнил и тут  же постарался отогнать  из памяти  предсмертный  крик
того, кого он привык считать своим отцом. С кем же они связались,  елы-палы?
Мама... Об этом после, никто не уйдет, и ничто не забыто.
     Неспроста это пламечко, ну и попробуем тады.
     -- Морка, потерпи, мой дорогой...  -- Денис бережно  приподнял на руках
ворона и вдруг понял, что он должен искать: то ощущение, с которым он гонял
им  же  сотворенных мух,  читал заклинание забвения для Ники,  и извергал из
груди своей  молнию, убившую врага...  Ладони и подушечки пальцев  зазудели,
ч-чок -- словно бы искра сквозь них...
     Ворон вскрикнул от неведомого удара, выворачиваясь из рук, подпрыгнул и
захлопал крыльями. И тут  же опустился к Денису на плечо и попытался клюнуть
Леньку, который по-прежнему, поджав под себя длинные паучьи  лапы, тише мыши
сидел у Дениса за спиной.
     -- Эт-то что такое! Морка, я тебя! Ферботен, кому сказано!  Еще раз при
мне задерешься к Леньке -- налысо отмодерирую, как гуся на Новый год. Он-то,
между прочим, тебя не трогал, в инвалидности твоей. Ну, как себя чувствуешь,
птичка?
     Птичка Мор  явно чувствовал себя очень хорошо,  потускневшие было глаза
его вновь  налились  багровым светом,  клюв  распахнулся  и  оттуда  вылетел
торжествующий скрежещущий крик.
     -- Будет и "кр-рови", но попозже. Тебе-то хорошо, а  меня опять ноги не
держат... -- Денис плюхнулся рядом с  могилой на траву. -- Еще бы синенького
на  заглоточку...  Видишь,  Морка,  на тебя  собственное  здоровье извел, не
пожалел, а ты мне тут коммуналку устраиваешь.
     Кое-кто из одноклассников Дениса все еще  жил в коммунальных квартирах,
и он слышал их рассказы... Не  верить им не было причины,  но  и представить
реально все это было выше его сил.
     Волшебная сила,  добытая  из  могильного светляка, действительно  почти
иссякла, но и остатков ее  хватило, чтобы  Денис уже  мог ходить, говорить и
действовать, как простой человек... И даже чуточку лучше.
     --  Ну что, чертово войско, ну-ка,  построились по ранжиру,  нечего тут
сидеть,  тунеядствовать. Морка, подтянул живот! Ленька --  это что, строевая
стойка, подбородочек повыше! Равнение на -- меня. Рассвет  и  здравый  смысл
подсказывают  нам, что мы по-прежнему  находимся в так называемой в  средней
полосе России, а точнее, в северо-западной  ее части. Укатанные дороги опять
же  намекают  нам,  что  населенные  пункты  в  пределах  нашей   пешеходной
досягаемости. Ставлю задачу: разбиться на группы по три существа в каждой, и
каждой из  групп  самостоятельно прорываться  к  Питеру,  уничтожая по  ходу
движения все запасы  подходящего  нам  провианта.  Нежить питается  нежитью,
теплокровные --  по  обстоятельствам. Хотя на данный  момент я  бы сожрал  и
привидение.  В разговоры не  вступать,  свидетелей...  не убирать. Без моего
специального приказа. Вот дорога, не хуже всякой другой. Кто  меня любит  --
за мной.
     Укатанная грузовыми  автомобилями  дорога с  утомительными  колеями  по
бокам постепенно выцвела в пешеходную тропу, а потом и вовсе растрепалась на
едва заметные отводочки-тропиночки.  И вернуться  бы надо, но Денис в  своем
городском упрямстве продвинулся очень  уж  далеко:  по  часам уже полвторого
дня, а он  хоть и шел, не бежал, но зато и ни  разу  не останавливался. Ломы
--в обратную сторону идти. И очень хочется есть. Леньке-то что -- век его не
корми и больше --  выдержит, и Морка явно успел плотно заморить червячка, --
одних  мышей-полевок  он добыл как  минимум  трех,  --  это  только  на  его
глазах... А  Денис сколько не ел? Как тогда пообедал... Ох... Ведь это  было
позавчера  или позапозавчера, а  будто бы год миновал.  Настоящий  Робинзон:
денег  не захватил, зажигалки нет, часы  -- на руке, это хорошо, а спичек --
тоже  нету, есть-кушать сырое --  нечего,  да и  "свежевать"  не  умеет. Ну,
предположим,  добычу  Морка  обеспечит,  потрошить  и шкуру  сдирать  -- нож
есть... Бр-р-р... Нет. Да, но есть-то хочется...
     Дитя мегаполиса, Денис  попытался  было утолить голод ягодами, но очень
скоро понял  бессмысленность этого:  съедобных было мало, да и от них только
слюна  выделялась  в  промышленных  масштабах.   Попить  можно   из...  типа
ручейка... но какой мерзостный вкус и запах у родниковой воды! Наверное, это
и  не  родник. Надо  срочно выбираться,  не  то  через  дизентерию  живенько
вольешься в природу, без остатка.
     -- Морка! А ну-ка, тихо! Слышу я, слышу, не каркай... Морка, держись  в
поле  зрения, но чтобы  тебя  не  видели, понял?  Надо  будет твоя помощь --
почуешь, а без нужды не показывайся.
     Все  сразу: дымок от костра, благопринесший аромат варимой  пищи, треск
веток, невнятные  голоса  -- здорово как! Ну не зажлобятся  ведь,  покормят?
Жалко, что денег в карманах нет, а так, самому просить -- все же неудобно.
     -- Добрый день!
     -- Добрый...
     --  Простите, я, похоже, капитально заблудился,  со вчерашнего  дня ищу
дорогу в город. Вы не подскажете, куда идти? Смешно, но вот так...
     "Жигуль"   шестой,  маленькая  палатка,   мангал,   кипящий  котел   на
металлических рогулинах над огнем... Похоже, их двое и есть...
     Двое  мужчин,  лет  по  тридцать каждому,  может,  одному из  них  чуть
побольше,  на  пару  лет.  Который  посветлее и  помладше,  первый  вошел  в
разговор:
     -- Как же  вас угораздило потеряться?  Да проходите,  сейчас бухулерчик
будет готов. С бараниной, с картошечкой, с укропчиком. Проголодались поди?
     -- Не откажусь, если честно. Мы на двух машинах еще позавчера на пикник
приехали... Я так думаю, что позавчера. Отмечали сессию. Я перебрал, короче,
ну  и потерялся. Утром просыпаюсь в  кустах: где я, что  я  -- не знаю. Стал
искать -- нет никого.  Я кричал, аукал -- бесполезняк. Тут ближайший поселок
какой, а то я совсем в этих краях не ориентируюсь?
     -- Так ты не из Тихвина? -- Это второй спросил, бородатый. Что он такой
мрачный, супа ему жалко?
     -- Из Питера.
     -- Далеко вас на пикник занесло. С девушками, небось?
     --  Не без того. Теперь, наверное, предки на  ушах стоят, надо поскорее
им сдаваться.  Может, у  вас мобильник есть? Нет,  ну ладно,  вы  мне только
направление  разъясните, а  там  я  доберусь.  Главное,  чтобы  я  опять  не
заблудился.
     --  Дорога  --  вот, прямо по  ней  и только по ней. К вечеру  в Тихвин
попадешь, если  Бог даст.  А там электрички, рейсовые автобусы либо такси, в
зависимости  от  степени  твоей русской  новизны.  Мы бы  тебя  подвезли  до
Тихвина, но извини, нас свои дела ждут.
     -- Это понятно. Ладно, спасибо огромное... Ну... я, наверное, пойду...
     --Э-э,  это ты брось, молодой человек. Без бухулера не  отпустим  -- ни
хрена себе сутки не жрать! Как тебя? Денис? Я -- Игорь, он -- тоже Игорь, по
прозвищу Борода, а я  без прозвища. Мы  с  ним -- типа  этнографов,  изучаем
всяческий фольклор на местах. Географический-топографический.
     -- Да я после  позавчерашнего,  как очнулся, до вечера  думать не мог о
еде  или о бухалове -- сразу выворачивало, а ближе  к ночи  так  подперло --
хоть волком вой.
     Игори  переглянулись.   Тот,  который   прозывался  Борода,   накромсал
неаккуратными кусками полбуханки хлеба, поставил  на прорезиненную подстилку
три  глубокие  металлические  тарелки, одна  из  которых,  видимо, запасная,
выделялась первозданным магазинным  блеском,  с  помощью брезентовых рукавиц
снял котел с огня, крякнул и мелкими быстрыми шажками доставил его поближе к
"дастархану".
     -- Садимся, ребята. Я  как раз думал, что выливать придется --  слишком
много получилось, ан  незваный гость пожаловал... Да сиди,  шутим  же, чудак
человек. Чеснок уважаешь?
     -- Ну... так...
     -- Бери зубчик и натирай хлебную корку, вот так... вот так... попробуй.
От цинги полезно. Заодно и перегар отобьет, если остался.
     -- Я его еще вчера вместе с желчью по лесу разбросал... Ой, горячо!
     -- Дуть надо. Мама не учила? Ну, съедобно?
     -- Угу. Очень... Вкусно. Стоянку я нашел, где мы были. Но машин там уже
не было, только бутылки остались... Я и мусор  за ними прибрал, все не хотел
оттуда уходить, вдруг вернутся, типа... Как же, вернулись они...
     -- Как чесночок?
     -- Класс! Я вспомнил.
     -- Что вспомнил?
     --  Вкус вспомнил.  На Петроградской, возле Тучкова моста, есть кафешка
"Остров  Буян". Там борщ  с  пампушками, а на  пампушках  молотый чеснок. Но
здесь вкуснее.
     -- То-то же. Да ешь, зелень вот --  не стесняйся. Все, что на столе, --
бери, нас не спрашивай. Добавка нужна -- сам  клади.  Взамен мелкий  оброк с
тебя  -- и то  нетрудный:  тарелку и  ложку за собой  помыть качественно.  А
заодно и кружку, когда чай попьем. Так, Денис?
     -- Само собой... Игорь.
     От острой и горячей похлебки с мясом, да еще с добавкой, Дениса бросило
в пот, а еще и чай предстоит. Сразу потянуло  в сон, однако надо идти. Он же
сказал Игорям, что торопится, типа предков успокоить. Знали бы  они, что ему
уже некуда и не к кому торопиться...
     -- Ого! Борода, ты видел?
     -- Что --видел?
     --  Вон там -- здоровенный  ворон сидел, я  таких никогда... вон, ветка
еще качается... Ни хрена себе! -- Игорь Молодой выглядел потрясенным.
     -- Мальчик, девочка?
     -- Откуда я знаю, не смотрел. Что ржешь, я серьезно тебе говорю. Денис,
ты видел?
     -- Честно говоря, не успел...  Меня  разморило, там вроде что-то черное
мелькнуло, но что -- не рассмотрел.
     -- И глазищи такие красные!
     Борода сразу насторожился, Денис это  четко  увидел. Пора уходить, пока
еще можно обойтись без...
     --  Денис,  ты  какое-нибудь  отношение  к  изобразительному  искусству
имеешь? Живопись, чеканка?
     -- Н-нет, а что?
     Борода подошел вплотную и протянул ладонь:
     -- Глянь, видел где-нибудь такую штуку?
     Денис испросил взглядом разрешения и взял с ладони Бороды крест.
     -- Здоровый крест, граммов триста. По виду -- серебро. Не очень старый,
лет сто. Без  перекладин,  наверное,  католический. Но я в  этом деле  слабо
понимаю, я математик. Будущий.
     Борода явно расслабился и Молодой тоже. Когда тот, второй Игорь,  успел
рядом оказаться? Ленька на спине заворочался, но лениво, без агрессии, может
быть, серебро его потревожило...
     -- Нашли недавно, вот прикидываем,  что с ним делать --  загнать либо в
музей сдать...  С одной стороны -- грех продавать, а с  другой -- он не наш,
не православный, как ты правильно заметил.
     Для чая был отдельный котелок, и заваривали прямо в нем...
     -- ...исключительно по ней?
     -- Да, если развилка -- держись самой  укатанной  и  не  сворачивай  на
тропинки.  Дойдешь  до асфальта -- может,  голоснешь,  только смотри  к кому
садишься.
     -- Ладно.  Спасибо  вам  огромное,  пока!  --  Денис  поочередно  пожал
протянутые руки.
     -- Пока.
     Денис шел по дороге и то  и дело тер и тер  кончики пальцев  о брюки на
бедрах: он не любил серебро, особенно старое, нечищенное,  все ему казалось,
что патина прилипает к пальцам, кожу стягивает, и ее  никак не стряхнуть, не
смыть...  Пакостное  ощущение.  Морка  бодро  прыгал  и  порхал  в  пределах
видимости, но подлетать поближе не спешил,  робел, чувствовал,  что Денис им
недоволен.
     -- Ну достанешься ты мне в руки, Мор Гладович! Я ведь приказал тебе  не
виться  надо мной, а ты? Э-эх... А вот  Ленька --  умница, хор-роший Ленька,
послушный...  Дай-ка   тоже  тебе  лапу   пожать   и  от  лица  командования
поблагодарить --за  конспирацию  и выдержку... Ну молодец, молодец, старичок
ты мой заплечный...  Ух, какая  у  нас шерстка  на лапах,  вах,  какие у нас
клыки...Ага!!!  Попался,  Морка!  Я  так  и  знал,  что   ты  не  выдержишь,
попа-ался...  Ладно, и тебя причешу,  перышки расправлю.  Но чтобы больше не
лошился перед людьми, понял?




     -- Слушай, Игореха, я не просек -- зачем ты  ему крест совал? День ведь
и мальчишка -- с тенью.
     --  Затем  же,  зачем  ты  ему  спину  крестил!  Всякое  бывает,  лучше
перебздеть,  чем  недобдеть.  --  Борода  оглянулся на  солнце. --  Рабочего
времени  у  нас с  гулькин пенис, здесь  не  те места, чтобы ушами хлопать и
попусту болтать.
     -- Да, но паренек-то всю ночь в этом лесу был -- и живой остался.
     -- Его проблемы и его счастье; рыжим, говорят, везет, а мы рисковать не
будем. Люди исчезают без следа и именно в этой стороне. Давно было знамение,
что лихо проснется, оно и проснулось. А как оно выглядит --у  загубленных не
спросишь.  Вот  потому  и  крест  ему  подносил. Но ты прав: сам  видишь  --
живехонек,  чеснок  ест, солнца не  боится... По-хорошему -- нельзя его было
одного отпускать, хоть и днем, а надо было подвезти.  Но --  время, время...
Ты  щелкунчик-то не разевай, лучше  посматривай,  где этот  ворон,  что тебе
привиделся.
     --  Да  не  привиделся,  мамой  клянусь!  Лоза,  правда,  на   него  не
дернулась...
     -- Значит, показалось.
     -- Да нет же. Смотри -- перо. Вороново, а ты не верил.
     -- Тем более. Увидишь -- сразу стреляй. Молитвы помнишь?
     -- Не учи. Но раз этот парнишка живой -- то это нам  верный знак:  надо
перебираться  в  другой  квадрат,  к  северу: чует  мое сердце  --  там  они
гнездятся.
     -- Да, а как же этот твой ворон?
     -- На разведках он.
     -- Может быть, может быть... А почему ты сказал "они"?
     --  Она,  оно, он...  Какая разница, как назвать  эту  погибель,  лихо,
нечисть? Как ни назови, нечисть и есть нечисть.
     -- Вот завтра  и переберемся, а сегодня  еще здесь поищем, по приметам.
День... здесь и  белым днем тотально некросом фонит, как в  могиле... Теперь
ты с лозой впереди, я страхую.

     Денис  стремительно набирал опыт лесной  жизни: после острого и сытного
обеда, даже после кружки чая, захотелось пить, но теперь он кое-что понимал,
выбрал  ручеек  почище: хвоинки  и  насекомые-водомеры  не  в  счет.  Похуже
лимонада, но терпимо...  Солнце то  и  дело  выглядывало, посмеиваясь, из-за
деревьев,   веселым   шариком  скакало  по   невысоким  купам,  зудела,   не
приближаясь,  мошкара,  красных  ягод   вдоль   дороги   полно,   земляника,
вероятно...  Странно, оказывается, она водянистая  и вовсе не такая сладкая,
как садовая  клубника... Но зимой и клубника, где бы ее ни покупали и как бы
она ни  выглядела, тоже  не сладкая. Хорошо в  лесу, спокойно, даже все беды
чуть отступили на время, отлегли от сердца. Приедет в город,  обратится к...
Отцу, давно пора бы... Еще  не все потеряно. Он не откажет насчет мамы, Ему,
надо полагать, все по силам...
     Так Денис шел, успокаивал сам себя и совсем забыл совет Игоря Бороды --
не сворачивать с дороги...
     Странные мужики,  между  прочим,  но  хорошие.  Этнографы они!  Оружие,
небось, трофейное копают, следопыты. А вот здесь по тропе явно можно срезать
хороший "живот": так, пи эр минус два эр, где эр метров триста... ну, двести
пятьдесят... Морка, нам направо, по тропе, вперед!
     Денис спустился в  длинный пологий овраг,  резво взбежал на приветливый
холмик,  почти  лысый, если двух засохших сосенок не считать,  сбежал вниз и
окунулся в густейший кустарник. Может, это боярышник, а может... Хорошо, что
тропинка  четкая... и  не  одна... Морка,  ну-ка глянь  сверху, куда идти...
Ладно, идем, хотя мне казалось, что надо  бы левее взять. Денис заблудился и
попытался  было все  бремя  и ответственность  взвалить на  ворона, но тому,
похоже, безразлично было куда путешествовать, всюду хорошо, когда хозяин под
боком,  а  колючки,  бездорожье  и  слякоть  его,  крылатого-пернатого,   не
волновали вовсе. Денис хотел только  одного:  вернуться к плешивому холму, а
оттуда к дороге, а  там уж только по ней -- срезать петли он в городе будет.
Но нет никакого холма, как ни кружи, а  кустарник все  не кончается. Чуть  с
тропы сошел --  вода подо мхом. По тропе идти -- терпимо, но сколько  можно?
Сколько он идет -- час? Полтора? Надо было время засечь...
     День давно уже перевалил  за половину, а Денис  не очень-то и устал. Он
шел  и шел вперед, словно бы инстинкт вел его на некий свет или запах. Зуд в
пальцах не прекратился, но стал другим! Точно, другим. Даже и неприятным его
назвать  нельзя,  напротив  что-то  знакомое...  Денис остановился,  шлепнул
ладонью в ладонь и развел в стороны большие пальцы: здоровенная горячая муха
неуверенно вылетела из рук и тотчас стала Ленькиной добычей -- только коготь
из-за плеча мелькнул.
     Занятно. А ну-ка  еще:  оп... Факир был  пьян. Но  все равно интересные
здесь места, целебные: энергия прямо из воздуха так  и прет. Вот бы где силу
копить, месяца  бы хватило...  Все, все, Ленька, напрасно ты стойку держишь,
кончились  конфекты...  О-опс...  Мор! Ко мне и ни  звука!  Идем  аккуратно,
приветливо...
     Большой деревянный дом словно бы вынырнул из болотного  кустарника. Нет
дыма  над  трубой,  тропинка  заросла,  металлическая сетка  перестала  быть
забором -- попадала там и сям целыми рамами-блоками, а калитка закрыта...
     Денис прислушался: ни  одного цивилизованного  звука, разве что обрывки
полиэтилена шуршат на проволочном парниковом скелете...
     -- Есть кто живой? Эй, хозяева, вечер добрый!.. Не подскажете дор...
     А-а, пусто  и  голо, как  в... Ну, мои маленькие  негуманоидные друзья,
предлагается осмотреть территорию, изгнать врагов и туземцев и устроиться на
ночлег, с комфортом, минимально приближенным к бомж-романтике. Кто против --
поднимите руки. Руки, я сказал, когти и крылья не считаются. Вперед, друзья!
     Денис  за  всю свою  недлинную  жизнь  не  привык  чего-либо  бояться в
конкретных  ситуациях,  особенно когда  верный  Мор  поблизости, а  родители
способны решить  практически любые проблемы,  но... привык или не  привык, а
нашлись силы, сумевшие погубить его родных, разрушить всю его жизнь...
     Горло сдавило так,  что Денис остановился,  попытался что-то еще  такое
небрежное сказать, да только мыкнул  невнятно. Никто, кроме Леньки с Моркой,
не смотрел  на  него,  а  все же  Денис  постеснялся  плакать:  потер  глаза
ладонями, подышал носом -- шумно, глубоко...
     --Чур,  я  первый  греюсь у  камина... Если  он  здесь есть, конечно...
Тихо-то как...
     Денис медленно обошел дом, отметил  взглядом сарай, еще один, вроде как
баня,   сортир  с   вырезанным  сердечком  на  двери  (кстати...  нет,  нет,
попозже...), поленницу под  навесом. Все  такое заброшенное, давно  никем не
пользованное... Пора  дом осматривать,  пока  не стемнело,  ведь фонарика  и
спичек нет...
     Первый  этаж  состоял из веранды и четырех комнат. Сразу  видно,  что в
брошенных владениях побывали мародеры: что забрать не смогли  --  разломали,
изорвали,  изгадили...  Какие-то  подозрительные  коросты  на  сохранившихся
половицах, типа сгнившего дерьма... Из обеих печей выломаны заслонки, стекла
на полу... Из самой большой комнаты, видимо, парадного зала, если судить  по
обрывкам и остаткам  интерьера,  вела  наверх  винтовая  лестница. Была  она
металлическая,  похоже что  чугунная; ее  кованые ступени,  перила выглядели
вполне изящно по  новорусским  меркам, но  при этом  имели такие богатырские
пропорции,   что  ни  выломать  ее  из  бетонного  основания,  ни  испортить
бескорыстно дачные гунны не  сумели. Денис поднялся наверх, оглянулся: почти
весь второй  этаж  представлял собой  руины  --  доски,  плиты  ДСП, бумаги,
тряпки, обломки мебели... Все это  горами по грудь, неимоверно запыленное...
А налево -- дверца. Денис толкнул  -- дверь отворилась без малейшего скрипа,
вошел...  Как  здорово!  Он  очутился  в  небольшой,  квадратов  на  восемь,
комнатке, на диво чистой, даже опрятной. Стекла в здоровенном, чуть ли не до
пола, окне целехоньки, а  само  окно  выходит на  запад и  сейчас открыто  в
полный рост вечернему солнцу. Пол, как и всюду в доме, -- из досок, но ничто
не сгнило, ни одной сломанной половицы, словно бы даже подметал кто-то... Из
мебели  --  комод,  встроенный  шкаф и топчан.  Невысокий топчан,  сбитый из
светлых  гладких досок,  был  широк  и гол, один край его, дальний от двери,
приподнимался пандусом, и Денис вдруг прикинул, что туда  очень удобно будет
приклонить голову... Как здесь уютно... Денис поднял согнутые в локтях руки,
зарычал, потянулся, улыбаясь...
     --Что-то я даже  есть расхотел...  А вот  приму я  покамест на n часов,
строго  горизонтальное положение...  А вы, гвардия... Нет, ну как вовремя  я
оказался в этой комнате... Ой! Морка, больно же, идиот!
     Ворон  вцепился своими когтищами в  плечо Дениса и заорал во  всю мочь.
"Смерть врагам"  --  Денис наизусть знал все  вороновы кличи,  и  необоримая
дремота моментально с него  соскочила.  Словно ледяной ветерок мазнул Денису
по шее и затылку -- это выпрыгнул из-за спины Ленька, на лету разворачиваясь
в двухсполовинойметровое шестиногое чудовище, грянулся о топчан... А это уже
был и не топчан: громадная студенистая масса с  воронкой посередине, похожая
в лучах заходящего солнца на розоватый груздь, колыхнулась жадно и чавкнула,
радуясь упавшей на нее добыче. Но добыча повела себя  очень странно, не так,
как  привыкло  ощущать  чудовище:  Ленькины  лапы  с кинжальными  отростками
глубоко  взрыхлили  в  шести  местах студенистую массу,  рогатые  челюсти  с
размаху вторглись  в  глубину  воронки и, видимо,  причинили  грибу-чудовищу
сильнейшую  боль. Гриб ужался по  краям и  вздулся в  центре,  явно  пытаясь
исторгнуть, оттолкнуть пришельца, тоже оказавшегося  чудовищем-живогубом, да
еще  таким  могучим  и  наглым!  Денис  и  глазом  не  успел  моргнуть,  как
студенистая  масса оказалась  стянута в  серебристый  рулон  --  в  Ленькину
паутину -- и только  трепет и бульканье  выдавали,  что  внутри него  что-то
происходит.
     Мор спрятал когти, скакнул  на  другое плечо (Денис потер  пострадавшее
плечо --  ни царапинки, а больно было,  словно до кости пропорол) и  смотрел
молча,  нетерпеливо подпрыгивая  и встопорщивая  иссиня-черные перья. Потом,
убедившись, что Денису ничего пока не грозит и что он очнулся от наведенного
морока,  азартно прыгнул на шевелящуюся  массу,  клювом и когтями  мгновенно
очистил  от паутины пространство размером в тарелку, клюнул туда раз, другой
и  пробурился внутрь,  даже  хвост  исчез.  Серебристая  гора  затряслась  и
застонала, во всяком случае Денис готов был  поклясться, что  слышит стон --
очень низкий, но звонкий, протяжный, словно бы в царь-колокол ударили.
     И все кончилось. Осыпалась в белую пыль паутина, Мор и  Ленька проворно
попрыгали на свои места --  на  плечо и за спину, а от розового гриба-студня
осталось бурое пятно на гнилом полу, словно пудрой густо  присыпанное прахом
от Ленькиной пряжи. Денис повел глазами по сторонам -- ешкин кот! --  уютная
комнатка показала  свой  истинный лик:  склизкая вонючая  конура с  выбитыми
стеклами, по стенам и на комоде грибы-древоеды, мох свисает,  в поганом углу
над останками каким-то  синюшным светом полыхает, запах до чего противный...
Его едва не стошнило. Пить! Надо срочно воды попить,  запить этот запах, это
воспоминание о... Денис побежал вниз, стараясь не касаться стен и перил.  На
дворе  уже  начинало тускнеть,  но это  еще не были сумерки, все вокруг было
видно четко, хоть  конспекты читай. Денис подбежал  к заброшенному  колодцу,
отшатнулся, услышав оттуда  кваканье... Вдруг  зрительная  память  услужливо
шепнула ему, и он, повинуясь подсказке, посмотрел в сторону бывшего парника:
бетонный  колодец  с домиком, уцелевшей дверцей и деревянным воротом. Дверца
чуть  приоткрыта  и   видно,  что  там  даже  ведро  есть.  Отлично.   Денис
обрадованный поспешил туда.  И  сам среагировал на сердечный ек, остановился
прежде,  чем  его  охрана,  Морка  с Ленькой, вновь  подняли  тревогу. Денис
скрежетнул  зубами,  сосредоточился:  точно,  вместо  колодца  --  такой  же
студень, копия того, который кроватью притворился.
     -- Взять!!!
     Ленька  и  Мор уже знали  что  делать  и действовали  слаженно, хотя  и
наперегонки. Денис глянул в циферблат, посчитал на пульс  из интереса --  не
больше минуты прошло, прежде  чем грибное чудовище издало прощальный стон. И
опять  бурое  припудренное  пятно и  голубоватое свечение...  Голубоватое...
О-о-пс! А ну-ка!  Денис подбежал  к пятну, потрогал рукою свечение -- пальцы
сладостно  зазудели.  Оно самое,  родимое...  Денис  нагнулся  и всей грудью
вдохнул эфемерную субстанцию,  еще и еще. А может, и не только вдыхал он ее,
но  и пил, глотал, всасывал... Одним  словом поглощал  и впитывал всем своим
существом.  И вновь, после обжигающего холода, ему стало тепло и  весело, но
уже  не  тем  жалким морочным  весельем,  какое  услаждает обманутой  жертве
последние мгновения жизни, а грозным и уверенным пониманием собственной силы
молодого  хищника, которое упрочилось от того, что противник его не победил,
но сам повержен и  съеден. Осененный  новым знанием,  Денис помчался в  дом,
опять наверх,  в каморку, где он приметил голубоватый отсвет на месте первой
битвы. И  еще одна порция волшебной  мощи вошла в него  и стала  частью  его
самого.  Р-рулезз! Денис  зацепил  указательный палец  за  большой  и  резко
распрямил  его, встряхивая  всей  кистью, как будто  дал  шелобан  комнатным
сумеркам   --   красная   молния   ударила   в   угол   комода,   и  колония
грибов-паразитов, мгновенно обернувшись  черной трухой,  беззвучно осыпалась
вниз. Ворон Мор и паук Ленька молча следили за действиями  своего господина,
но Денис отчетливо ощущал, что они сыты, ничуть не устали, очень довольны им
и его силой и ждут следующих повелений.
     -- А может, еще грибочки имеются? -- Денис собрался, плеснул магическим
ветром  окрест, по сторонам  горизонта... -- Все, хана  грибочкам,  а  жаль,
аппетит только-только разыгрался.
     Денис  заколебался:  ему также хотелось  действовать,  пробовать  вновь
пришедшую  к  нему  мощь, но он  просто не  знал,  что бы  такое  пожелать и
сделать...  Надо очистить комнату под  ночлег.  Денис сбежал  вниз,  вошел в
парадную залу  и остановился в растерянности:  силы-то  до краев, но как  ею
пользоваться?
     -- Все барахло  этой комнаты  --  сгинь! --  Денис  хлопнул в  ладоши и
приоткрыл зажмуренные глаза. Некорректная постановка задачи почти не смутила
волшебную  силу: комната опустела, все, кроме печной стены, включая  дверные
косяки и оконные рамы, осыпалось угольной пылью на дырявой пол.
     -- Вся пыль и грязь, все что раньше накопилось и сейчас образовалось --
прочь! -- Денис помедлил секунду и хлопнул в ладоши. Видимо, хлопок завершал
структуру волшебного  пожелания --  от слов ничего не  шевельнулось, а после
хлопка  все  в   комнате,  напоминающее  пыль  и  грязь,  исчезло.  Денис  с
беспокойством поглядел на измазанный рукав своей  рубашки -- нет, волшебство
воздействовало на окружающее, минуя самого  Дениса, его вещи и его компанию.
Хрен  его знает,  как  оно там  происходит, но  видимо коррекция  волшебного
повеления  частично  идет  также  и  помимо   вербального  кода,  на  уровне
мыслительных  и зрительных образов... И это хорошо,  а то можно намудрить на
свою  голову, как  в том  фильме, где  джинн  буквально  выполнял приказы. В
фильме, или в книге -- не суть.
     -- Пусть пол будет починен,  чтобы щелей и дыр не было. -- Хлопок  и...
Денис почувствовал... почувствовал... типа задержки, паузы... Прислушался --
сила при  нем,  ничуть  не убавилась да  еще и из  окружающего  пространства
потихонечку  прибывает. Потихонечку,  да куда быстрее, чем днем, когда он по
болоту шарахался...
     --Здесь кто-то  есть!  Иди  сюда,  местный хозяин!  Ну же!..  Так, Мор,
Ленька,  найти и  привести  его  сюда.  Не убивать,  живь... Не  уничтожать,
схватить и  притащить  сюда невредимым. -- Денис,  внутренним, новым, только
что проснувшимся  осязанием притронулся  к магической  сущности верных своих
драбантов и подкрепил, "подпитал" их понимание того, что он им повелел.
     Денис вновь прикрыл глаза,  чтобы внешнее зрение не мешало внутреннему,
вновь приобретенному. Пройдет совсем  немного времени -- Денис почему-то был
уверен в этом, словно невидимый гид-суфлер подсказывал ему: и он привыкнет к
этому магическому видению, будет пользоваться им  безо всякого зажмуривания,
а пока так чуть легче постигать тайную ипостась окружающего мира.
     --  Ищите  левее... Дальше, раззявы... Вот же он... Соколы  мои и к ним
приравненные, он там, ниже... Да, да...
     Денис открыл глаза и поразился: совсем темно стало! Новый морок или он,
закрыв глаза,  из времени выпал?  По времени --  пора темноте, сколько же он
так стоял?
     -- Хорошо, молодцы! Обоих одинаково люблю, тебя Морик-закукорик, и тебя
Леонид  Арахнович,  отлично  справились.  Ну-с, коль  не  трус, отвечай, кто
таков, откуда родом?
     Внезапная робость прервала победную речь, Денис поперхнулся. Небо все в
тучах, ни луны, ни  звезд; только пара багровых огоньков над левым плечом да
гроздь Ленькиных зеленоватых на призрачно белом  куле  перед ним. Темновато,
честно говоря. С чего он  взял, что поле уже очищено от битвы? Нет, вроде бы
все тихо теперь.
     -- Да будет  свет!.. Э-э-э,  достаточно яркий, но  небольшой.  -- Хлоп!
Денис ожидал, что  свет будет  синеватого отлива, ну в крайнем  случае, типа
простого желтого, какой от лампочки бывает, но нет -- это был красный, как в
школьной фотолаборатории, только помощнее, все было видно четко, контрастно.
     -- Распакуйся и выходи. Не вздумай дернуться -- съедим!
     Паутина исчезла,  а  плененный  враг распаковался  из  куля в маленькое
человекоподобное существо, Денису по грудь.
     -- Гном! Ты гном, что ли?
     -- Клохтун.
     -- Кто, я не расслышал?
     -- Клохтун.
     -- Это имя или что? Прозвище, профессия? Отвечай, я приказываю.
     -- Клохтун. Такой мне талан выпал.
     -- Все равно не  понял. Для гнома у тебя рост велик  и бороденка куцая.
То, что ты нежить -- чувствую и сам, так что объяснись, толково и кратко.
     Клохтун, неподвижный как истукан, затараторил монотонно, однако внятно,
и уложился в минуту. Был он мужик-холостяк, работал в совхозе механизатором,
потом, когда  пришли времена,  решил стать фермером и стал им, но разорился,
поскольку  пил  запоями,  однако успел  купить на  стороне,  в глухом  лесу,
хороший  дом, вот этот,  потом осенью  заболел печенкой  и умер. Тут  в него
вселилась нечисть, и  он  через несколько  месяцев,  весной, вроде как ожил,
пять  лет  существовал, словно  живой,  никто  в  окрестностях  в  гости  не
захаживал и не замечал разницы, а в прошлом году стал поедать людей. Сначала
тех,  которые вертелись поблизости, потом кого удавалось  найти  и приманить
или с  дороги сбить. Сам ел и специальные грибы научился выращивать,  только
больше  двух  грибов  ему  было  не прокормить,  хотя хозяева,  что  в  нем,
требовали этого.
     -- Погоди. Я  сейчас  с кем, точнее -- со мной кто сейчас разговаривает
-- ты или твои хозяева?
     -- Одно и то же.
     -- Не понял опять... Многих съел? Если тебя заодно с грибами считать?
     -- Двадцать девять душ.
     -- А... почему такой маленький?
     -- Сохну. И раньше был небольшой, при  жизни --  метр пятьдесят восемь.
Если есть чаще -- тогда не сохну.
     -- Ну а в итоге что тебя ждет, если тебя не трогать и  позволить дальше
промышлять?
     -- Адские  муки. Так и так они будут, но если все время питаться и быть
здесь, на земле, тогда отсрочка.
     -- Тебя или твоих хозяев они ждут?
     -- Не понимаю.
     -- Ну, тех, кто в тебя вселился, адские муки ждут или только тебя?
     -- Не понимаю.
     -- Ну значит осел, раз не понимаешь! А ты их боишься, этих мук?
     -- Все их боятся.
     Денис выпрямился, нервно зевнул и поискал глазами по сторонам.
     --  Кроме  меня. Нет смысла  и дальше терзать тебя  страхом и медленным
усыханием. Кушай, Ленька.
     -- Нет! Погоди, я...
     Денис машинально  среагировал на  крик,  дернул  рукой, пытаясь поймать
паука, но  было уже поздно: Ленька впился  в лицо Клохтуну  своими огромными
жвалами  и  крик угас  в тихое мычание,  а  буквально через  секунду и вовсе
заглох. Прыжок --  и  Ленька уже  ворочается на  спине  у Дениса,  подбирает
поудобнее  свои мохнатые лапы, а горстка праха  под ногами никогда, никому и
ничего уже не расскажет.
     -- Вот кто из нас поспешил-насмешил, Ленька, -- ты или я? Я. Конечно я,
торопыга и ламер:  добыл  первого в  жизни  языка  и не сумел расколоть  его
должным образом. Товарищ Таманцев  назвал бы  меня кулемой и был бы при этом
абсолютно прав. А виноваты в этом вы  оба -- ты и Морка: возрастом -- зрелые
мужи, а разумом  -- дети малые!  Вместо  того  чтобы  меня учить, опекать  и
давать  дельные советы... Ну  и  как  мы теперь будем  спать?  Главное, где?
Ночевать на открытом пространстве мне с детства не велено, но в этот гнусный
дом я больше не ходец.  А до родной летательной корзины оч-чень далеко идти,
даже  и  не знаю куда... Морик, сбей-ка клювиком  этот замок, посмотрим, как
там в бане?
     Жучки, личинки, мухи, муравьи,  караморы  -- сколько их там скопилось в
полусгнившей  бане --  брызнули  из  одних  щелей  в другие, лишь бы вон  из
пространства, занятого  непередаваемо кошмарными пришельцами во главе с тем,
чья кровь вроде бы горяча и ароматна, как и у других съедобных тварей, но не
питательна, а  наоборот  --  явственно  чуется,  что смертоносна  для  всего
живого, привыкшего насыщаться чужой плотью.
     Очистить и починить широкую  лежанку, полок, было делом двадцати секунд
и  трех последовательно  уточняемых желаний, а вот  создать подушку и одеяло
Денис  не сумел --  полученные  (язык  не  поворачивался назвать их  вещами)
субстанции расползались в руках, осыпались и испарялись, но категорически не
желали быть постельными принадлежностями.  Пришлось  под голову приспособить
безропотного Леньку, руки в крендель на груди, а Морку к двери, на караул...
     Вот же фигня -- только что  с  ног валился, а  теперь вдруг  опять  сон
пропал...  Денис и так, и так руки  складывал, и  на один  бок, и на  другой
ложился,  и слонов  считал, и  дышал по хатха-йоге  -- не  заснуть. Только и
оставалось, что вздыхать и думать в темноте и одиночестве.
     Так вдруг  быстро покатилась жизнь, так грубо она проехалась по нему...
Что это  --  инициация, проверка  на силу  и выдержку? За три-четыре дня  он
превратился в сироту, чуть ли не бомжа, убил кого-то, уже и не раз, сам чуть
не  погиб... Трижды чуть не  погиб за три  жалких дня!!!  Чуть  было не стал
всесильным повелителем мира, потом закуской для мерзости, теперь вот мерзнет
на досках... Отец! За что мне все это? Я хочу быть полезным Тебе, пусть и не
знаю как. Ну так объясни,  или, что называется, вразуми?  Мне  страшно, но я
приму  тот  путь, что  Ты мне назначил.  Если со  мной  что-нибудь фатальное
случится -- Морка с Ленькой -- что с ними будет, куда они денутся? А я -- со
мной что будет? Исчезну ли я, или в Твои пределы попаду простым постояльцем?
Или перевоплощусь, или  исчезну  бесследно? Что мне делать,  Отец?  Научи. И
верни мне маму, Ты ведь все можешь. Я верю в Тебя, не требуя за это награды.
Но я хочу вернуть  маму. Пожалуйста! Мне восемнадцать лет. Я уже взрослый...
но еще не очень. Дай же мне хоть какое-нибудь знамение, что Ты слышишь меня,
Отец? Я все сделаю как Ты хочешь, лишь бы я знал -- что именно?
     Денис затаил  дыхание и  прислушался: полная тишина, никаких знамений и
знаков свыше или там сниже...
     Тихо... Частью  он думал  все  это про себя,  что-то  бормотал вслух, и
Ленька с Моркой  слышали...  Но  что Морка с Ленькой? Они  всю  жизнь рядом,
сколько Денис  помнит, не то что  бы  няньки, но как бы мамины помощники при
нем, а  ему -- живые игрушки и младшие друзья. Денис вдруг вспомнил, как он,
еще  дошколенок, вскарабкался  Леньке  на спину  и  попытался заставить того
взбежать по стене к потолку... А Ленька упорно не хотел, и Денис разобиделся
и  заплакал, и побежал жаловаться на  него маме...  А мама  не  стала Леньку
ругать,  а  наоборот -- похвалила, и  маленький Денис  опять расплакался  --
потому что  все, даже  мама, против него. А может  быть, никакие они ему  не
друзья и только и ждут, чтобы он  умер и тем самым их освободил? И вообще --
зачем все это надо? Что это? А сама жизнь  и  все,  что  в  ней  происходит.
Надоело хуже горькой редьки. Не лучше ли взять  что-нибудь острое, полоснуть
себе  руки-ноги  поперек  вен  и  тихонечко,  по-английски,  уйти  из  этого
подлуннейшего из миров... Там, в доме, он видел отличные осколки -- длинные,
острые... В доме, на первом этаже. И  возвращаться не понадобится,  на  куче
мусора даже круче выйдет, концептуальнее... Им нужно, вот пусть они и живут.
Надо  бы встать  и пойти, да лень... Лень, а идти надо. Морка,  Ленька... а,
ладно, ждите  здесь, мне  необходимо  в дом  заскочить  на...  полчасика,  я
думаю...
     Денис  в  темноте  никак не мог правильно  попасть ногами в ботинки,  а
зажечь свой волшебный свет  второпях и  не догадался.  Ну,  наконец-то...  В
темпе, в темпе... СТОЙ!!!
     Куда это и  зачем, интересно,  я собрался идти глубокой ночью, да еще в
темпе, да еще без Морки с Ленькой??? Вены резать на куче мусора. Вот как? На
первом  этаже  заброшенного  дома, да? Угу. А  Клохтун, куда  его  синь-сила
девалась,  ведь  Ленька  ею  не питается?  Должна была  после него  остаться
"синенькая". Ай да домик! Обманул!
     Денис  не стал творить свет,  толкнул  ногою  дверь  и решительно, пока
робость в сердце не опомнилась, двинулся к черной громадине -- к дому.
     -- Ты, тварь! Объявись! Я приказываю!...
     Дом остался глух к приказам Дениса. Мор и Ленька занимали положенные им
места и  смирно  взирали на мутное,  без малейших астрономических  признаков
небо,  на черные силуэты деревьев и  крыши  злополучного  дома, им непонятны
были  действия Дениса, но  они  готовы были броситься в бой по первому  зову
юного своего господина, только прикажи -- словом, знаком, мыслью!
     -- Объявись или  так  нагреешься, что тебе  напалм  холодным компрессом
покажется! Считаю до трех: один... два...
     -- Остановись, принц... Ты делаешь большую ошибку...
     -- Три! Гори.
     Денис хлопнул в  ладоши раз, другой,  третий, четвертый  --  и с каждым
хлопком  языки  пламени над домом  становились все  светлее  и бушевали  все
яростнее.  Крик, который начинался как  просьба  остановиться, так же быстро
перешел из  колокольного  баса в страшный вибрирующий визг, от которого  Мор
подпрыгнул на Денисовом плече  и злобно закаркал в ответ.  Даже невозмутимый
Ленька напрягся  в тревоге -- Денис спиной  это почувствовал -- и зашевелил,
заскрежетал жвалами. Жар от чудовищного огня не выходил за пределы невидимых
границ, ни единым дополнительным градусом не касался кожи и волос, во всяком
случае Денис ничего  такого не чувствовал,  словно  стоял  перед  экраном  в
кинозале.
     -- При-инц!!!
     --  Ничего,  ничего,  догорай   потихонечку...  Когда   меня  в  доноры
агитировал  --  о  титуле  молчал... А  кто  ты  такой  был,  интересно?  А,
искуситель суицидный? Можно не отвечать, мне уже фиолетово...
     Но некому  (или  нечему?)  было  отвечать  на  вопрос:  дом  растаял  в
магическом  пламени  весь, включая обе  печи  несгораемого  белого кирпича и
чугунную   лестницу  на  второй  этаж;  на  голой   ровной   земле   угасала
темно-багровая пентаграмма,  составленная  из  рамки  и  пяти пересекающихся
полос толщиною примерно в полметра, а длиною -- около десяти метров каждая.
     -- О, какой портал на тот  свет получился! "На  другой  уровень"  прямо
таки...
     "Принц", понимаешь...  Денис  поморгал, пригляделся  -- нет,  нигде  не
видать желанного голубоватого свечения... Тем более не жалко.
     --  А мы пойдем в  сторону рассвета! И не романтики для, а потому что я
чую там асфальтовую дорогу к цивилизации.




     И этот городок был пуст на родные запахи, и на вражеские тоже... Мурман
наконец  понял  своей  собачьей  головой,  что окончательно заблудился и как
теперь  искать  Леху  --  он просто не  представляет.  Мурман втянул влажный
воздух --  река  неподалеку, там попить  вкуснее,  чем из  лужи, надо бежать
туда.
     Река  была широка  и полноводна, Мурман много  раз  переплывал  такие и
знал,  что если  туда прыгнуть,  то под лапами очень долго... А это  что  за
запахи?  Это  очень,  очень  интересный  запах...  Он волнует не меньше, чем
аромат "пустующих"  "невест"! Мурман завертел носом: сзади, почти от берега,
высились  громадные крепостные стены, полуразрушенные, с проломами, забитыми
мусором и  дикими  растениями, но все  еще величественные...  Впереди, прямо
напротив через  реку, тоже расположилась крепость. И  стены  почти такие  же
огромные, но целые,  очищенные от  мусора,  а над ними, в центре крепости --
высоченная четырехугольная белая башня.
     А  запах...  Запах,  запах,  запах... Мурман увидел  трещину  в камнях,
широкую,  черную... Полузаваленную... Мощные  лапы играючи мели  наружу  все
подряд: камни, песок, ржавые железяки и гнилые доски. Еще немного -- и плечи
вслед за головой провалились куда-то вглубь...
     Мурман пролетел вниз пару секунд и даже не ушибся. Это был знакомый и в
то же время ранее не встречавшийся запах. Это запах... силы... нет, охоты...
н-нет, добычи... н... да!  Не простой добычи, а той, от которой прибавляется
света в  голове,  это  как упыря сожрать с толикой его мощи...  О-у, скорее,
скорее по следу!




     К полудню Денис  вышел  на  оживленную  трассу, ведущую в Петербург,  и
легко "застопил" черную  "Волгу" с одиноким  водителем. Что сподвигло шофера
из  тихвинской  мэрии  остановиться,  Денис так и не  узнал, потому что  был
переполнен  впечатлениями  и  усталостью, он  пожелал -- и  водитель замолк,
отключился от всего на свете, кроме дороги и дорожных знаков.
     С первыми  лучами солнца мощь покинула Дениса, оставив ему жалкие крохи
--  только  чтобы Леньку  с  Моркой  чувствовать  ментально, да  ройчик  мух
создать, тому же Леньке  на сладкое, да вот водителя слегка зомбануть, чтобы
денег  за  проезд не попросил. Конечно, это  ни  в какое сравнение не шло со
вчерашней  и  позавчерашней беспомощностью, но  и  далеко  не то, совершенно
офигительное ночное состояние, когда по одному твоему знаку очень конкретные
дела творятся.
     Денис надеялся,  что  ближе к ночи,  когда  темнеть  начнет, все  опять
пойдет  на  поправку,  волшебство вольется в него, почему  бы и нет,  ну  по
логике-то  вещей, по-нашему,  по-сатанински?...  Но это  надо  еще дождаться
ночи.  А  вдруг?..  Да  не должно  теперь (иссякнуть,  --  прим.  авт.), раз
проявилось...  Да,  но  в  Питере ночи-то  --  белые, вполне  вероятно,  что
безмазовые...  Дурачок,  а в  Тихвине  какие?..  Так что все  должно быть  в
порядке.
     --  На Марсово  поле  езжайте, знаете, где  здание  "Ленэнерго"? Я  там
покажу...
     Дверь узнала самого молодого, а теперь единственного хозяина, впустила.
Замки тяжелые, секретные, качества "супер", но по большому счету они -- так,
для блезиру, волшебный сторож куда надежнее...
     Денис  постоял  посреди тихой прихожей, да так и  сел на пол  -- не мог
себя  заставить  шагнуть  дальше...  Вот  сейчас  из кухни  мама выглянет...
"Динечка, почему так долго?..." Денис  осторожно лег лопатками и затылком на
розоватый  паркет,  потер  рукавом   левый  глаз,  правый,  опять   левый...
Бесполезно...
     --  Отстаньте, а? Идите  к себе, мохнатые-пернатые,  дайте мне спокойно
по...  побыть без  вас...  -- Паук и ворон вроде как  послушались,  очистили
пространство,  но  Денис знал по опыту,  что  они рядом,  держат его  в поле
зрения и по  знаку ли,  без  знака готовы примчаться  -- помогать, защищать,
подставлять пузо под почесывание...




     Леха сунулся в  грохочущий  холодильник -- три горбатых ломтика сыра на
блюдце,  да кусок лимона  на другом  -- на  сто-о-ол,  все в дело  пойдет...
Молоко  скисло  --  вылить. Потом  вылью, а пока  отодвинем в недра  средней
полки.  Протеин  есть? Имеется -- в  обличье трех  сосисок охотничьих.  Если
изрубить  их мелко, как злого тугарина, да залить  куриными фруктами, сиречь
-- яйцами, которых  -- четыре,  то  голод отступит до самой околицы. А когда
вернется, то и Леха уже разберется с  деньгами, планами и ленью. И  сходит в
магазин. Только вот не запить тоску ничем и не заесть.
     Клубок  повел  его в длинный путь: от автобусной  станции,  с Обводного
канала на  Елагин  остров, прямо  к  вытоптанной  круглой площадке с черными
кляксами  на ней -- то ли следами костров, то ли... Скорее  всего -- второе,
потому что  сердце  взбесилось и  болит,  мочи  нет, как болит. Что  у  кого
спросить? У прохожих? Или местных ментов? Не видели, мол,  как и  кого здесь
убивали?  Женщину  такую,  средних  лет,  блондинку,  со  спутниками,  двумя
мужчинами, колдунами по виду?..
     Нечисть, кроме него, в городе имеется, но, как  уже  понял Леха,  его с
младенчества пуще глаза берегли от всех колдовских контактов -- разве только
в деревне Черная, где чужие  сразу заметны. А в городе, кроме матери, только
Сашка Чет, и то издалека и исподволь, так,  что Леха никогда и его не видел.
Вся эта стерильность и секретность  для того, чтобы до времени его  не нашли
сатанинские силы и  не уничтожили, потому что он, Леха, в перспективе им  --
главная угроза! Да это он уже наизусть вызубрил, уши завяли!
     Ну  и что он сюда приехал?  Следствие  проводить? Так  оно  уж  в тупик
зашло.  "Пришел, нашел  и отошел".  Мурмана искать? Силу добывать?..  Полная
чума  и  непонятки, а  из космоса почему-то  ничего само в руки не  валится.
Опять же надо определяться:  учиться... или не  учиться дальше в универе? От
армии  у него  теперь, надо  думать,  отмазка  покруче будет,  чем у  внуков
министра обороны... А  с другой стороны, что дальше --в деревне небо у бабки
коптить  или,  там,  делать  жизнь с Дмитрия  Ларина?..  Ага, взять с нуля и
построить  образцовую  колдовскую семью  с  Юлечкой Филатовой?  Тихо,  тихо,
Аленка, тихо, никто никакой семейной  жизнью мне не угрожает. Вот что нужно,
так  это  деньги, и побольше, но их  еще нужно  добыть. А ведь где-то кетчуп
был, чесночный, в стеклянной бутылке...




     Ленька и так теперь был  сыт на века вперед, Морка  же, вопреки обычной
наглости, напомнить о себе не осмеливался,  но -- птица ведь, ухода требует.
Денис  придал  корпусу  вертикальное  положение,  охнул  и  перевернулся  на
четвереньки, сел  на пятки, спружинил, мяукнул  по-восточному  и вскочил  на
ноги. Сколько он так провалялся в прихожей -- минуту, час?
     -- Морка, пить хочешь? Идем, заодно витаминов  тебе порежу. Кушать тебе
сегодня нечего, кроме морковки. Могу дать огурец, хочешь?
     Обрадованный  вниманием  ворон  тут  же  вспрыгнул  Денису  на  плечо и
торжествующе каркнул свое фирменное: "Мор-рочке кр-крови, кр-крови!", косясь
на стену, где растопырился неподвижный, как телевизор, Ленька.
     -- Я бы тебе  телятины  дал или свинины,  но  ты же у нас избалованный,
одну  свежатинку  тебе  подавай,  а  где  я ее  сейчас  возьму?..  --  Денис
прислушался: стены идеально держали  звукоизоляцию, а  вот  через стекла шла
вибрация из соседних апартаментов, где с начала лета  вовсю работали дрели и
чуть  ли не  отбойные  молотки.  Денис  слышал  разговоры родителей о  новых
соседях, мол,  очень большой  региональный босс  получил  здесь жилплощадь и
слишком много  теперь будет  вокруг  любопытных  глаз и ушей...  А  пока там
капитальный ремонт, день и ночь  работа кипит. Тоже проблема, кстати говоря.
Вот живет  он  здесь, живет, а  на каких правах -- и не задумывался никогда.
Может,  его предки магией  всем  глаза отвели, может,  арендуют квартиру,  а
может  быть,  просто ее  купили.  Денис  заочно  наслушался  о  коммунальных
платежах, о перерасчетах арендной  платы, о налогах на недвижимость, но  сам
ничего  этого  не  знал  и  даже  не представлял,  как  и  сколько платят за
электричество. Все это  ему  предстояло  ощутить на себе в  полный  рост и в
самое ближайшее время, так  не лучше ли просто  свалить отсюда, бросить  все
как есть, снять себе двух-трехкомнатную квартирку поскромнее, чтобы ни о чем
таком  голова не болела, может  быть,  даже в  панельном доме, взять лаптоп,
компьютер, музон, минимум барахла... Моркин вольер обязательно.
     Мор охотно принялся за  морковь, Денис тем временем с грустью обмеривал
взглядом коллекцию: модели танков и самоходок, сам искал,  сам клеил, все до
мельчайшей  заклепки   соответствует  оригиналам.  А  каталоги  "в  бумаге",
информация на компе, адреса магазин  и мастерских,  где можно было материалы
заказать?  Все это детство  уже  в  прошлом. Куда их теперь? Ни подарить, ни
продать, ни в музей завещать....
     -- Ну,  на огурец. Не хочешь --  тогда не скрипи, чернокрылое,  хотя бы
сегодня пожалей мои уши...
     Деньги где-то  должны  быть, вроде  бы в  серванте ими целый  ящик  был
набит, отечественными и зелеными,  надо  посмотреть... Смутно  помнил Денис,
что  с квартирой никто  и ничего  поделать не  может  --естественно,  если о
простых  людях  говорить,  не  о  вражеской  нечисти, без него, Дениса, люди
просто не найдут  квартиру, ни живьем, ни в жэковских  документах, но  воду,
телефон   и  электричество  рано   или   поздно  случайно   перекроют.   Или
действительно  -- сначала снять  квартиру,  пожить, натренироваться, понять,
что  к  чему, а  потом можно будет и вернуться?  А сейчас --  если все время
перед глазами память о матери с  отцом, сопли вытирать устанет.  Пусть  пока
все  будет  как  есть,  будто  они  уехали  на  время, а потом глядишь  и...
что-нибудь получится...

     ма,  в которую провалился  Мурман,  обернулась вдруг  глубокой пещерой,
которую  люди когда-то  давным-давно прокопали для  своих непонятных нужд, а
потом забросили. И вела эта пещера, как верно чуял Мурман, куда-то в сторону
заката  и  пролегала  она точнехонько под  рекой, да еще под землей, поперек
руслу шла,  от одной крепости к другой, но не горизонтально, а почему-то все
под уклон.  Под лапами мелко похрустывало:  кости, великое множество костей,
больших и маленьких...
     Но  уклон  закончился,  и  ровные  и  сравнительно  узкие стены  пещеры
распахнулись внезапно вверх и в стороны,  и даже зыбкого  человеческого духа
не осталось  ни на  полу,  ни в  холодном  и  покойном воздухе. Темно было в
пещере, темнее, чем  в  любую безлунную и облачную ночь,  но  Мурман отлично
видел  в  темноте,   потому   что  вожак-хозяин  еще  со  щенячьего  детства
колдовством  и  крепкими  побоями обучил его этому. Запах  добычи, обещающей
волшебную силу, был громок,  отчетлив, однако  идти по  нему,  как по следу,
было уже невозможно,  потому  что запах этот был теперь повсюду, исходил  от
бесформенных стен, пыльного  пола,  тоненькими хвостиками вился из множества
дырок,  щелей, норок, сплошным  туманом опускался с высоких потолков. Мурман
задумался,  да так и остановился,  держа левую переднюю лапу высоко на весу.
Запах есть, значит, и добыча будет, надо только поискать повнимательнее, вот
и весь секрет.
     Поднятую лапу мягонько щекотнуло. Мурман не думая, заученным  движением
встряхнул ею и тут же клацнул челюстями -- через язык и прямо в мозг вбежала
трепетная радость  осознания:  плоть и кровь! Он  съел  пусть маленькую,  не
волшебную,  но вполне  вкусную добычу!  Вот  бы еще...  Есть!  Ам-м, как  он
проголодался.  Еще! И  еще! И  еще! Как  здорово... Мурман  даже заскулил от
восторга.  Только сейчас  он  понял,  насколько опустошены за последние  дни
запасы его жизненной силы, которые он привык тратить не считая... Границы им
он видел  лишь дважды: нынче -- после  недавней  битвы,  в  которой  погибли
хозяева, и однажды осенью...
     Маленький  хозяин, Леха,  почему-то всегда  появлялся  летом,  а осенью
исчезал,  надолго,  словно не желал  понимать,  как плохо и скучно без  него
Мурману...  И вот  после  его  отъезда  вожак-хозяин  забрал  его  с собой в
какое-то странное место, где не было ни леса, ни воды,  ни песка, ни жилища.
Ничего  не было, а только круглая площадка, на которую то и дело выпрыгивали
диковинные  создания, зубастые, с когтями, с шипами,  и  все они нападали на
него, на  Мурмана. На  вожака-хозяина они  не обращали никакого внимания, но
Мурман  понимал: одолеют  его, примутся за следующего, то есть за хозяина. А
его долг -- не допустить!
     И  каждый новый  противник становился все опаснее, сильнее, свирепее...
Долгое  время  Мурману  вспоминалось, что  он, наверное,  полжизни, не  зная
отдыха,  сна и  еды, бился  против этих  тварей, пока не понял, что умирает,
обессиленный  и  обескровленный.  И  только  тогда  вожак-хозяин  сообразил,
догадался прийти на помощь:  разогнал  чудовищ,  зализал... нет,  непонятным
образом вдруг  сделал так, чтобы раны  не болели и  вообще исчезли, а  самое
главное  --  повел  кормить  в лес.  Но на  этот  раз  места были  знакомые,
охотничьи; рядом, откуда ни возьмись, возник огромный лось, которому хватило
одного  удара в горло... Мурман ел и ел, сначала все  подряд,  потом кусочки
пожирнее, потом опять все подряд, пока на поляне не остались раздробленные в
узкое  крошево  кости, четыре копыта  и два раскидистых рога. Как  этот лось
уместился в  Мурмана,  пес не понял,  да и вовсе над  этим не задумывался, а
только он  чуял, что  непостижимым  способом переполненный живот  его  вдруг
пустел,  но  не  задаром:  взамен  в   голове  и  вдоль  хребта  разливалась
дополнительная мощь, да непростая, а как у  вожака-хозяина  (ее запах Мурман
различал очень  даже  внятно),  с  которой  очень  удобно  и  радостно жить.
Вожак-хозяин расположился неподалеку,  и  все это  время  сидел  неподвижно,
подогнув  под  себя  ноги,  к  нему  лицом и негромко  подвывал  с закрытыми
глазами. Ему-то можно, а вот если бы Мурман попытался запеть, пинков было бы
не сосчитать... Вожак-хозяин тянул и тянул одну и  ту же ноту,  а все вокруг
него ледяной коркой покрылось, на плечи и на  голову ему снег выпал. А нигде
больше  нет  снега, все  вокруг  летом  еще  пахнет. И  Мурману  не холодно,
наоборот  -- горячая, обжигающая сила в  него так и хлещет... И  опять вдруг
рядом оказался толстенный кабан-секач, с красными яростными глазенками, и он
тоже,  как  и лось, совсем  не умел драться -- Мурман  и его объел  по самые
клыки.   "Ну,   что,   жопа,   наелся,   наконец?"  --  спросил   его  тогда
вожак-хозяин... Мурман похрумтел остатками костей, разгрызенных  в щепки, --
щепки те густо, как после сплошной  вырубки, усеяли заиндевевшую полянку под
ним,  лизнул  для очистки совести  красно-бурые пятна  на траве тимофеевке и
понял:  да,  насытился.  Какой  же  все-таки вожак-хозяин  бывает  хороший и
добрый, почаще бы так... А когда они  вернулись  домой, Мурман по приметам и
запахам  понял,   что  прошло  всего  четыре  дня  с  тех  пор,  как  они  с
вожаком-хозяином попали в засаду в неведомом месте,  где  бесчисленные твари
нападали в очередь и чуть было не выпили из Мурмана всю его силу...
     Каждого  комочка  вновь прибывающей пищи  хватало практически  на  один
укус, но пища эта не кончалась и  счастливый Мурман, распробовав и  поверив,
наконец разожмурился  и осмелился взглянуть  -- как оно выглядит,  нечаянное
счастье?
     Этих маленьких зверьков он знал, люди называли их крысами. Да, крысами.
И сразу же глаза и уши Мурмана наполнились впечатлениями: сколько их вокруг!
И  они не убегают  от  него, не  прячутся  трусливо  по  щелям  да норам,  а
наоборот, к нему бегут! А пищат-то... Как и  отчего так получилось -- Мурман
не знал, но ему было не до размышлений: хозяин никогда  не морил его голодом
нарочно,  однако жизненный  опыт научил Мурмана  сокровенной  мудрости: жри,
пока дают, много дали -- впрок ешь, кончится  -- не выпросишь ничего,  кроме
как  сапогом по  копчику.  И Мурман  принялся за дело всерьез: он аккуратно,
чтобы  никого  не  спугнуть,  начал перебирать  лапами  в  сторону одного из
проемов, где  ручеек выбегающих зверьков  был  погуще, встал спиной к стене,
растопырил лапы  пошире --  и  только  знай успевай глотать! Хрум -- глоток,
хрум --  глоток... Бывало, что Мурман глотал мелких животных не перекусывая,
живьем, но это не так вкусно,  а некоторые еще и шевелятся... Крысиная кровь
понравилась  псу:  кисленькая  и  очень мягкого,  нежного  вкуса. А  они  не
кончаются!  Да,  крысы  как  крысы,  но  были  и  особенности:  Мурман четко
различал,  что  крысиные  шкурки были  скорее  белыми,  нежели  серыми, и не
глазки-бусинки у них, а большие такие белые горошины, а у некоторых, которые
покрупнее,  -- глаза  с  (красноватым,  --  прим. авт.) отливом,  как  будто
подсвечивают.  И у  них, которые яркоглазы, кровь немножко другая,  пожалуй,
что повкуснее.
     Первый  невыносимый,  заставляющий   забыть  обо  всем  приступ  голода
отступил  не  сразу:  Мурман  жрал  так  долго,  что даже спина  затекла  от
неподвижности... Но все-таки он  сошел,  этот приступ; пищи было по-прежнему
много, и пес  начал  есть с перебором: в первую очередь тех, кто покрупнее и
повкуснее, тем  более, что у них глаза как  приманка, издалека видно. Увидел
-- прыгнул,  увидел -- прыгнул. И еще несколько сот "хрумков", и еще... Сила
радостными  потоками бежала вдоль позвоночника, впитывалась почти без следа,
словно в пересохшее русло, и  снова  прибывала, волна  за волной,  глоток за
глотком...
     Мурман радовался. До  той,  волшебной сытости, чтобы  от пуза, было еще
далеко, но пес вдруг  почувствовал, что  ему не худо бы передохнуть, поспать
обычным собачьим сном, свернувшись в клубок, мордой в лапы... Сколько  он не
спал? А до этого справить нужду...
     Мурман  отбежал  подальше,  в  пустынный  угол,  окропил стенку,  потом
противоположную, потом  сделал кучу  --  обычных, не под  стать проявленному
аппетиту, размеров... Все это время крысы следовали за  ним, пищали, прыгали
на него... Мурман понимал, что они прыгают  совсем не для того, чтобы раньше
других попасть к нему  в желудок,  а скорее  наоборот --  нападают, пытаются
укусить... А кусать-то им и нечем -- пастешки ма-а-аленькие... Но  и на полу
перед  такими не поспишь, писком  да  щекоткой весь сон испортят  и отобьют.
Мурман  потянул носом, побегал взад-вперед,  выкусывая из крысиного  шлейфа,
стелящегося следом, особей покрупнее и покрасноглазее... На одной из стен он
увидел то,  что искал: выступ,  достаточно  широкий, чтобы  на нем  улечься.
Высота --  в полпрыжка. Мурман  прыгнул. А пыль  какая! Мурман чихнул раз, и
другой, и третий... Делать нечего, место получше лень искать. Пес чихнул еще
разик, зевнул, неуклюже потоптался  на неровном карнизе и лег  со счастливым
вздохом. Спать.
     Разбудил  его писк. Мурман  потянулся,  подскуливая,  открыл глаза... и
ничего не  увидел,  тьма вокруг!  Но подоспели чуть  припоздавшие  спросонок
воспоминания. Мурман поборол  растерянность,  сообразил, настроился и зрение
вернулось к нему, а испуг исчез: мрак обернулся прозрачным серым маревом  --
он в пещере, где много вкусных крыс. И пора позавтракать. Мурман глянул вниз
и  удивился:  оказывается,  крысы  не  разбежались, а  скопились внизу,  под
карнизом и шевелятся... Он высунул язык, всмотрелся: они даже сбились в кучу
и образовали целый холм, а  с него самые верхние крысы подпрыгивают, до него
хотят достать. Очень смешно.
     Мурман  встряхнулся,  укрепился  поудобнее  лапами  и  что   было  мочи
подпрыгнул свечой  вверх и чуть  вперед,  с таким  расчетом, чтобы и  карниз
боками не задеть на обратном пути, и крысиную кучу не перелететь. Прыгнул он
великолепно,  почти  на пределе возможностей, до потолка не  достал изрядно,
очень  уж  высоки были пещерные  своды,  зато вниз угодил как надо,  в самый
центр крысиного писка. Словно гигантский  молот шарахнул по  живому холму --
Мурман пробил крысиную толщу почти до каменного пола; по сторонам, словно от
взрыва гранаты, полетели ошметки, кровавые  брызги и невредимые, визжащие на
лету зверьки. Мурман съел одну раздавленную  крысу, а дальше спривередничал,
переключился  на живую  плоть, куда более вкусную и увлекательную.  Внезапно
его  озарила великолепная идея:  он махнул обратно на карниз, уселся, свесив
вниз язык  из раззявленного  рта, и  стал ждать. И действительно,  крысы  не
подвели: они вновь стали составлять из себя гору, не обращая внимания на то,
что основание этого холма -- сплошь размазанные по полу ошметки их невезучих
сородичей. Мурману хватило терпения примерно часа на полтора; за это время к
импровизированному  ристалищу,  как  к  месту  сбора,  непрерывно  подходили
подкрепления и вновь образовался  живой холм из крысиных тел, пусть не такой
высокий,  как  первый, но тоже внушительных  размеров. Мурман  повторил свой
трюк:  прицелился,  подпрыгнул  и  грянулся   вниз.  Чтобы  удар   получился
внушительнее, Мурман  поджал  лапы в прыжке, сгруппировался и  упал  спиной,
выгнув  ее до отказа. Получилось  не хуже, чем в  первый раз, пожалуй, что и
лучше: он пробил эту кучу-малу насквозь и даже поскользнулся в луже крови на
полу, когда переворачивался со спины на  лапы. Но добыча дело зыбкое: сейчас
она  перед тобой, а зазевался -- вот уже и  нет ее, сбежала. Поэтому  Мурман
решил  игры отложить на потом, а  пока до упора  воспользоваться привалившей
ему удачей. Сила прибывала в нем медленно,  но она росла, а не убавлялась; а
чтобы поток ее не  иссякал,  ничего  и  делать-то не нужно, только  есть.  А
яркоглазых зверьков стало  больше, и сила от  них гуще получается... По мере
насыщения   Мурман   решил    внести    некоторое    разнообразие   в   свое
времяпрепровождение:   хорошее   настроение,   новые   силы,   вкусная   еда
подталкивали к  движению, к веселью, к играм. Он стал носиться по громадному
пространству, не  придерживаясь при  этом  никакой  ясной цели:  захотел  --
вперед  помчался, захотел  --  по  кругу,  вдоль  стен, не забегая  далеко в
боковые  пещеры,  потому   что   крысы   появлялись  именно  оттуда  и  сами
скапливались здесь, в зале. Мурман намечал себе крысу  покрупнее, разгонялся
и старался сцапать  именно  ее,  на  полном ходу, не притормаживая.  А можно
попробовать есть только головы... и Мурман  пробовал, а то  вдруг принимался
подпрыгивать и  падать  со всего маху  туда,  где  было крыс погуще... Ни по
свету,  ни по  запаху невозможно  было определить ход  времени  в пещере, но
Мурман вдруг  осознал для себя некоторые вещи -- важные и не очень... Первое
-- он играет очень долго: зал огромен, а куда  бы ни ступили его лапы -- все
теперь  в  крови,  всюду лежат растерзанные,  задавленные и раздавленные  им
крысы...  А живых  стало явно  меньше  и  они уже  не бросаются на него  так
яростно, а больше жмутся вдоль стен... И он, похоже, набрал сытость по самую
собачью макушку, не  хуже, чем тогда с вожаком-хозяином. Нет, даже  получше,
потому что  тогда он был еще совсем юн и слаб,  и для  силы у него была куда
меньшая вместительность, а сегодня все просто здорово... Теперь можно и... А
что он здесь делает, ведь он что-то должен...? Он должен искать Леху, своего
обожаемого друга, теперь вожака-хозяина... Раз он уже здоров и силен, значит
надо отсюда  уходить.  Здесь что-то опасное  поблизости.  Очень опасное. Оно
приближается. Страх и ярость вздыбили ему шерсть от остатков хвоста к холке,
Мурман оскалился  молча и прыгнул  к стене поближе, чтобы спина или бок были
прикрыты,  если  вдруг  нападать  будут с разных сторон.  Крысы  из-под него
бросились  врассыпную, одну из них Мурман успел схватить и сожрать  целиком,
не раскусывая, но уже  не  с голоду, а  от волнения... Он чувствовал: вон из
той пещеры, вот-вот... Это  был отряд  чудовищ:  они  мчались  стремительно,
сначала по два в ряд, и по мере приближения, рассыпаясь в полукруг. Это тоже
были крысы, но невероятных размеров, каждая -- немногим меньше Мурмана. Было
их  тринадцать,  у  всех белые  шкуры,  выпученные  глаза,  огромные, словно
яблоки, и светящиеся,  острые клыки... Эти уже умели кусаться  по-настоящему
-- Мурману одновременно обожгло ухо, левую переднюю лапу и хвост... А все же
они были слабоваты против него:  Мурман сменил  место, переместился к другой
стене,  а пять  крыс из  тринадцати  остались на  месте, только  у одной,  с
перекушенной спиной,  дергались  еще лапы, остальные валялись смирно. Мурман
осмелел  и  сам  бросился в атаку, он  уже  понял как  с ними драться. Крысы
бились яростно, но это им  не помогло,  каждой хватило  не больше чем по три
удара.  А  если  цапнуть за горло  -- одного рывка  достаточно.  У них очень
сильная кровь, вот кого сначала бы съесть... Мурман облизнулся. Мелкие крысы
тоже попытались было присоединиться к атаке своих больших собратьев-чудовищ,
но теперь опять они по сторонам жмутся. А  эти, которые  большие, все убиты,
ни одна не пропущена... А  тревога  не  проходит, только сильнее становится.
Что-то опасное здесь. Оно по-прежнему неподалеку... Вот оно идет!
     Далеко  впереди,  в  противоположной  стене  огромного  зала,  зажглась
багровая точка и  размазалась  в  широченную дыру.  Воздух  враз  наполнился
холодной  сыростью  и  затрещал,  там  и  сям  из  ниоткуда   в  пол  начали
выстреливать маленькие молнии, одна из них попала в крысу и убила зверька на
месте. Шерсть на Мурмане заискрила, но  пес встряхнулся  от ушей к хвосту  и
обратно и неприятное покалывание в коже прекратилось. Он неотрывно смотрел в
клубы  серого тумана,  повалившего  из багровой  дыры, --  сердце  требовало
драки,  но голова  осторожничала: на него шла нешуточная сила,  он  чуял ее.
После гибели старого вожака-хозяина Мурман по-настоящему уже никого на свете
не боялся,  недавним опытом своим помнил,  что и он может  стать  добычей...
Ооооууууу!
     Чудовище выступило  из  тумана  и  вперевалку,  не торопясь, зашагало к
Мурману.  Это,  наверное,  тоже  была  крыса,  но  уж  очень  непростая: она
двигалась  на задних лапах, гигантская,  если и поменьше вожака-хозяина,  то
совсем ненамного,  такая  же широкая,  с  длинным толстым хвостом,  с  бурой
шерстью вокруг белого  живота,  в передних  коротких лапах  у  нее  какая-то
палка. И... три  громадные  крысиные  морды  на  толстой  утроенной шее... У
средней, самой большой, головы между ушами торчал отвратительный с наплывами
нарост, нечто вроде осиного гнезда, с двумя парами рогов по бокам.
     Мурман  нацелился,  взвился  в  убийственном  прыжке,  но уже в  полете
поменял  траекторию, грянулся  на скользкий от крови каменный пол и  кубарем
покатился по нему, пока не врезался в стену.  Оказалось, что трехглавый крыс
(Мурман  почему-то успел  заметить его  мужские признаки)  умело управляется
дубиной, явно волшебной, если верить ощущениям, и короткие  лапы ему в  этом
умении не помеха. Мурман,  скуля, перевалился  было на лапы,  передние вроде
как  подломились...  Прыжок  -- но  хитрость  не удалась,  крыс  был начеку:
следующий удар  пришелся  прямо  по  морде. Он, удар  этот, конечно же,  был
полегче,  чем  те,  что  он получил  во  время  битвы  у воздушного шара  от
"багрового"  чудища в человеческом облике, но все  равно  было очень больно,
даже в глазах почернело, как больно!
     Мурман, не поворачиваясь  спиной к врагу, стал отступать, запрыгал  как
лягушка влево-вправо-назад. Мелкая дрянь вновь стала пищать  под животом, но
Мурман  давил  их не глядя и только тех, что сами попадались под  лапы. Крыс
наступал  и Мурман  с тревогой углядел,  как  светящиеся глаза  его, все три
пары, разгорелись  еще больше, и как длинные острые  искры посыпались с  его
волшебной палки...
     Делать нечего,  Мурман  бросился вперед, взглядом, всеми  мышцами, даже
мыслями  показывая,  что  собирается  вцепиться  в  ногу...  лишь  бы только
добраться до лап, сжимающих  палку... Следующий  удар отшвырнул его шагов на
двадцать,  и в  этот  раз  лапы  действительно  отказались слушаться, Мурман
попытался вскочить и ткнулся носом в крысиную тушку на  полу. Надо  встать и
очень  быстро, быстро... Лапы  дрожали,  но  Мурман  встал.  Внезапная  боль
пробила  его  насквозь:  казалось,  что  даже  когти  и  шерсть  корчатся  в
судорогах,  весь  он, с головы до  пят, был в злых кусачих  искрах, хотелось
закрыть глаза,  упасть  на пол, прижаться  к  нему потеснее... и  тоже стать
камнем. О,  это было  бы не  так уж и плохо... Мурман почувствовал, как  все
частички его тела наливаются каменным  покоем и что пора  спать... нет он не
должен спать... пока не найдет Леху... а если он заснет,  то его съедят и он
уже никого никогда не увидит...
     Мурман залаял. Сначала  это был беспомощный хрип, потом  страдальческий
кашель... Мурман поднатужился -- и заливистый  оглушительный лай  покрыл все
остальные   звуки  зловещей  пещеры:  крысиный  писк,  шипение  искр,  тихий
трехротый рев  нависшего над  ним  чудовища... Вожак-хозяин  строго-настрого
запрещал ему лай и больно за это наказывал, а маленький хозяин, Леха,  когда
отводил его подальше в лес, всегда разрешал ему это запрещенное удовольствие
и память об этом  спасла Мурмана; он очнулся  и тут же рассвирепел, да  так,
что все судороги и искры попрыгали с него и исчезли, как  не было их. Мурман
прыгнул вверх, голова его отбила палку в сторону, полыхнувшая молния опалила
шерсть на лбу,  но Мурман даже и не  почувствовал боли  -- уж  так ему  было
бешено и  стыдно от  собственной слабости. До горла он все же не  допрыгнул,
остановленный  ударом,  но,  отлетая,  успел  рвануть  в две борозды клыками
поперек  груди.  Нет,  он  только начал:  теперь в горло!  Крыс  по-прежнему
безошибочно разгадывал  все приемы Мурмана и бил его страшным своим оружием,
но  Мурман  отрешился от боли, он видел  для себя одну цель: разорвать этого
врага,  выпустить ему  кишки,  раскусить ему  все его  черепа, выесть оттуда
мозг... Четырежды он достал его плоть, дымящая кровь крыса падала на камни и
разбивалась в тусклые мокрые осколки. Крыс начал отступать. Теперь уже он не
рисковал поворачиваться к  Мурману спиной, а  шел вперед, переваливаясь  еще
более неуклюже, видно было, что длиннющий его хвост очень мешает ему в таком
движении... Вот он  оступился,  пережав хвост  левой  ногой...  Ну!  Мурману
нельзя было упускать этой счастливой возможности, и он успел вовремя: правая
лапа  с  зажатой  в  ней  палкой крутанула  челюсть, отлетела  далеко влево,
завизжавшее, как  стадо свиней, чудовище  упало на  спину,  а  Мурман... Все
бешено вертелось перед его взором, в животе повис  странный, хотя и знакомый
холодок... Мурман  ничего не понимал несколько секунд,  пока китобойной силы
энергия, пославшая его  в  полет под  самый  потолок,  не  иссякла, и  он не
вернулся  на очень твердую землю. Это было слишком даже для его  закаленного
предыдущей жизнью организма...
     Мурман очухался довольно  быстро,  но  драться ему уже хотелось гораздо
меньше прежнего.  И  изувеченное чудовище  также  потеряло боевой  пыл: этой
передышки ему хватило, чтобы добежать до стены, исчезнуть в проеме и закрыть
его за собой.
     Мурман  так неудачно грякнулся о каменный пол, что  дух выскочил из его
легких,  а когда,  наконец, восстановилась способность дышать,  преследовать
было некого. Так  бы он его,  конечно,  догрыз... Он бы  обязательно доконал
этого трехглавого...  Он бы его... Можно  было  бы  поискать его, выследить,
либо подкараулить... Но прежде  всего нужно искать Леху, вот когда найдет...
А сейчас все болит:  морда, лапы, под хвостом... Да, так будет  лучше всего:
он его после найдет, а еще лучше -- с вожаком-хозяином придет...
     В  Мурмане все еще гнездилась предательская  боль, она приказывала ему:
усни, камнем стань, тогда и боль пройдет. Ляг, усни! Ляг...
     Мурман  постепенно  выходил  из  горячки  боя, и  голос  этой  боли все
увереннее  стучался  ему  в мозг.  Врет, она все  врет  ему,  никогда нельзя
слушаться врага...  запах,  запах, запах...  Ох, эта ненавистная палка... Но
запах... Мурман лизнул светящуюся лужицу, содрогнулся... В секунду от лужицы
и следа не осталось, Мурман даже пыль вокруг подмел ожившим своим языком! Он
схватился за оторванную лапу -- и вдругорядь его шарахнуло головой об стену.
Мурман  отряхнулся  как  ни в  чем  не бывало и трусцой опять туда... А боль
испугалась, она еще есть в нем, бормочет ему, но уже без прежней наглости...
Мурман постоял  над  оторванной лапой, все  еще сжимавшей  мерзкую  дубинку,
вылизал тусклые сгустки из  разорванных  мышц, осторожно  схватил зубами  за
лапу, подальше от палки, и стал пятиться...
     Его эксперименты, после двух длинных искрометных полетов, полученных от
контактов с проклятой палкой, в  конце концов  увенчались успехом, пусть  не
полным -- остатки лапы с когтями так и остались на ней, их уже было никак не
выкусить,  -- но  достаточным,  чтобы  вся боль покинула  тело:  и  та,  что
приказывала окаменеть, и та,  которую  подарили ему стены пещеры и вражеские
зубы...
     Исчезли живые крысы, все до одной, оставили поле боя за Мурманом, но он
уже и  сам  не хотел есть,  а был весь до  краев  наполнен живым нетерпением
искать дорогу домой, к молодому вожаку-хозяину,  который теперь займет место
старого.  Мурман  почему-то был уверен,  что  Леха, вопреки своему положению
вожака-хозяина,  не  будет то  и дело  вымещать  на нем  плохое  или  пьяное
настроение... Пес  понимал  жизнь: нет такого  места на  земле, чтобы в стае
сильный слабого  не бил, но он, особенно на сытый желудок, любил помечтать о
хорошем... Вот и сейчас он бодрой рысью мчался на запах дня, зелени и свежей
воды, а нижняя челюсть его отвалилась далеко вниз, только-только, чтобы язык
не  выпал,  а  глаза прижмурились,  словно  бы  заранее  готовясь  встретить
солнечную атаку, -- Мурман улыбался...
     То ли радость его, то ли полученные удары  сказались, но выскочил он по
другую сторону  реки, не возле той,  полуразрушенной крепости, а как  раз на
территории другой,  целой,  где посреди  зеленой  лужайки высилась  огромная
белая  четырехугольная  башня... Мурман  всего  лишь пару раз двинул лапами,
щель  наружу  осыпалась в широкую  дыру,  Мурман прыгнул и  угодил  прямо  в
полдень.  Выход  на поверхность был недалеко от крепостной  стены,  на  краю
зеленой  лужайки,  как раз под основанием  огромной человеческой  статуи. От
этой статуи  и  земли вокруг нее разило  человеческой мочой, да так обильно,
что  даже трава там росла хиленько.  Мурман тоже побрызгал и  собрался лезть
было обратно, но из-за  угла  вдруг  потянуло  табачным  дымом,  послышались
голоса, два  женских  голоса, и  Мурман  на  секунду отвлекся из любопытства
(давно ничего не слышал, кроме крысиного писка), навострил уши.
     -- Ну и что он?
     -- А... Ничего нового и хорошего.
     -- Вообще ничего?
     --  Почти   ничего,   только   растревожил.  Знаешь,  Светка,  я  стала
разочаровываться  в мужиках:  пьяные, ленивые... И вообще, когда он  думает,
что это он меня, на самом деле это я его...
     Чужие,  скучно.  Мурману  не  хотелось покидать дневной  свет и  земные
запахи, но  он не хотел  рисковать: там, внизу,  после съеденной  лапы этого
страшенного  крыса,  он  внезапно понял,  как  надо искать дорогу, и  теперь
боялся это забыть и напротив, захотел еще разок пробежаться  по тому  месту,
чтобы покрепче вспомнить и понять. Теперь уж он не собьется с дороги.




     Для  деревенских  жителей  городские   --  странные  существа,  убогие,
смешные,  недоделанные  какие-то...  Но  --  высшие,  при   всем  при  этом.
"Ванька-то, слышь, большим человеком стал, в городе живет, в метро на работу
ездит..."
     Ирина  Федоровна  была  отнюдь  не  бедной  старухой:  если  мерить  на
человеческие  деньги  все  те  ценности,  что  она  скопила  за  свою  почти
бесконечную жизнь, то граф Монте-Кристо на ее фоне выглядел бы не таким уж и
олигархом... Другое дело,  что  потребовались  бы  некоторые усилия,  чтобы,
скажем, превратить  в деньги перстень с бриллиантом в двадцать четыре карата
или браслет  драконьего железа, инкрустированный изумрудами-горошинами, но и
для повседневных  нужд  в  ее сундуке лежали  кое-какие запасы отечественной
наличности.
     Ирина Федоровна была по жизни прижимистой, но никак не жадной старухой,
а уж своему ненаглядному внучку она бы луну с неба достала не  торгуясь... А
вот  нашел морок на  нее:  все продумала, все уложила, все проверила  десять
раз, а о финансах не подумала, привыкла, что городские всегда при деньгах.
     Леха сидел в ванне, тупо уставясь в синяк на левом колене, и размышлял.
Он любил  проводить время в ванне, словно какой водоплавающий: наберет воду,
залезет  туда  и, в  зависимости от  обстоятельств, или  книгу  читает,  или
конспекты штудирует или просто музон слушает... Но сегодня не до музыки. Где
денег взять? Жрать надо,  за квартиру платить и вообще...  Были дома деньги,
несколько тысяч, но  костюм купили  да  в  деревню вот съездили...  У  бабки
просить  неудобно,  что  он,  в самом  деле: бабушка, типа,  одолжи денег...
Самому  бы долги стрясти, да не с кого. Или комп продать?  Но старый весь --
сотый пенек, монитор тоже старый... Двести дадут за него со всеми потрохами?
Хорошо  бы, но вряд ли. Точно, надо загнать комп, пусть за сто семьдесят или
за сто восемьдесят, а  потом он "вступит в наследство", посмотрит, что там у
дяди  Пети,  батюшки  покойного...  Купит  себе  нормальную  машину, а то  и
ноутбук. А жалко его... вдруг стало, родной отец ведь оказался...
     А вообще как жить?  Да не проблема воткнуться куда-нибудь  и заработать
на пропитание,  но  ведь ему теперь никак этого  нельзя, надо разбираться со
всей  этой  магической да сатанинской  трихомудией.  На  него теперь столько
нагрузили,  что и не  откажешься, и как взяться -- непонятно. Плюс все это с
риском для жизни и неизбежной перспективой  второй  итоговый раз встретиться
с... Аленка,  а Аленка, уймись, а? Только твоих комментариев мне под ухом не
хватало. Итак, общая, генеральная  перспектива: надо  уцелеть  самому, найти
тех и...  ну, понятно.  А  ближайшая перспектива:  найти покупателя  на  его
"пень", залатать первоочередные дыры, поводить  жалом  в поисках  колдовских
способностей, которых у него, если верить взрослым, хоть кастрюлей черпай, и
ехать в деревню, к бабке, за наследством, советом и помощью.
     --  Вот, кстати, радость  моя  подколодная, зарабатывать можно  ночью и
днем, на выбор, и  все это -- с твоей змеиной помощью. Днем зевакам за бабки
показывать, а ночью прохожих пугать  и обирать бесчувственные тела. Как тебе
этот бизнес-план? Да? Но зато я не согласен. И вообще: иногда я встречаюсь с
дамами, которых  мне приходится обнимать и позволять им делать со мной то же
самое,  ты при этих  встречах абсолютно не  предусмотрена, ферштейн?  Будешь
лежать под лавкой предельно тихо... но об этом после, сейчас не до любви.
     Лехе  было  безумно  жаль расставаться с  компьютером.  Он еще раз  для
страховки методично  обшарил все заветные места  в квартире, опять ничего не
нашел... Мамины сережки, колечки и прочие  скудные драгоценности  он даже из
шкатулки вынимать не стал, пусть  лежат: сколько будет Леха  жить, столько и
они  там  храниться будут.  Сотый пень, диск  два гига, тридцать  два  метра
мозгов... а так жалко.  И игры там, и  фотки. Леха даже библиотеку себе свил
из  любимых книг,  а теперь  все  придется тереть,  чтобы  не зырились чужие
любопытные глаза  в  его  личную  компьютерную  жизнь. Принтер  еще  подавал
признаки жизни, и Леха распечатал телефонные адреса, каковые едва уместились
на четырех машинописных страницах. Там было много телефонов знакомых девушек
и очень мало действительно необходимых в эту минуту адресов и  контактов, но
Лехе  не  приходилось  выбирать,  и он взялся "чесать" -- звонить  подряд, в
надежде либо на непосредственную удачу, либо на "сарафанное радио"...
     И  было  утро  следующего дня,  и  сам  день. День  этот уже клонился к
вечеру, такому  же  белому и солнечному,  разве  что  с  тенями  чуть  более
длинными и прохладными, и Леха засобирался на "стрелку", на встречу. Мода на
это слово пришла из бандитского мира и прижилась среди  простых граждан, как
и сотни других  слов лагерного и наркоманского жаргона,  легализовавшихся  и
своей "цивильной" неуместностью  царапающих  слух  только тем гражданам, кто
привык понимать их первозданный смысл...
     Встреча была ему назначена на восемь вечера в молодежном клубе "Денежки
медовые", что  расположился прямо посреди барахольного рынка --  Апрашки,  в
пяти минутах ходьбы от  Сенной.  С компьютером  он расстался еще утром, сдал
его неожиданно удачно,  за двести,  но с задержкой в платеже:  сотню  баксов
сразу, сотню --  вечером, в  "Денежке". Леха все понимал: Димон, покупатель,
брал с целью перепродать, расплатиться и  "подняться"  на  сумму  разницы, и
сделать  все это  быстро, чтобы ощущение успеха от проделанной операции было
радостным и чистым,  не замутненным претензиями и  прочими накладками.  Лехе
был лишь самую чуточку  завидно,  да и то платонически: перепродажный бизнес
был ему не по нутру. Про себя Леха рассчитал, что из первой, уже разменянной
сотки, двести пятьдесят  колов... ну... тире триста... пятьдесят... он может
потратить тут  же  в  "Денежке", на прощание. А потом будут суровые  будни в
псковской деревне.
     -- Аленка, добром тебя прошу, без моего прямого зова пасть не разевать,
на людей и мерседесов  не бросаться, а пребывать исключительно лилипутом;  и
так уже хожу с  тобой, как  с ангиной, на все пуговицы. Прониклась, нет?  Ты
пойми, зеленая,  ты  постарайся уж,  не  то тебе  всю задницу  исполосую, от
хвоста до затылка!  Ап-чхи! -- Это Аленка неудачно пощекотала нос повелителю
и теперь молнией шмыгнула за пазуху.  Леха откуда-то  чувствовал, что Аленка
его наставления приняла серьезно и приготовилась исполнять.
     -- Ну, в крайнем случае -- сама соображай, но  только в крайнем случае,
если это будут не люди.
     Леха  поколебался,  но,  помня бабушкины наставления,  сунул  в  правый
карман   джинсов  ее   подарок   --  заколдованную  складную  дубинку,  типа
"телескоп", в левый колбочку  с  джинном. Не-ет,  кошмар какой!  Леха только
глянул  на себя  в  зеркало, так сразу ухмыльнулся глумливо и дубинку вынул.
Ладно, придется в руке нести, на вид -- кусок палки в  ладонь длиной,  менты
не прикопаются.




     На Дениса накатила сильнейшая  апатия, полное  безразличие к чему бы то
ни было, и все планы его на это  день выпали в осадок, и он почти не вставал
с дивана,  даже не ел, только бил  и бил  пальцами по кнопкам телевизионного
пульта  в  надежде  найти  в  телевизоре   хоть  что-нибудь  интересное  или
отвлекающее. И Морка с Ленькой были как-то не в себе, вели себя беспокойно и
непонятно: и  врагов  вроде  бы не чуяли, и  никак себе  места  не находили,
словно бы они ощущали настроение Дениса,  не понимали его, однако переживали
вместе  с  ним. Но пришел вечер, а вместе с ним некоторый интерес  к жизни и
его верные спутники: голод, и отчаянные надежды, и...
     -- Ленька-Морка! По местам стоять, с якоря сниматься! Кто ключи видел?




     Леха забыл плэер  дома, на  газету пожмотничал  и  теперь, по  дороге к
месту  встречи,  вынужден  был   размышлять.  Тягостные  мысли   скорехонько
переросли в тусклые мечты -- о мести,  о бессмертии, которое  не бесконечно,
но теоретически безразмерно, о правильном, но недостижимом мироустройстве, о
собственном могуществе; но близок путь от Чкаловской до Сенной, когда сидишь
в пустом вагоне и никуда не опаздываешь, а, наоборот, опережаешь график этак
минут на пятнадцать.
     Первые метров триста от метро  и в сторону Невского Леха шел с усилием,
как  товарищ  Сухов  по барханам,  и  только  после  перекрестка  Садовой  и
Гороховой  улицы орды уличных  продавал разредились до приемлемой пешеходной
кондиции.
     Леха завернул направо, в арку Апрашкиного двора...
     -- Братан, держи билет, лотерея типа...
     -- Нет. -- Леха мотнул головой, шагнул вправо и вперед.
     -- Возьми, да? Бесплатно, в рамках рекламн...
     --  Отвали!  --  Леха повел левой  рукой,  но  одновременный шаг вперед
придал  его  толчку силу  чуть большую, чем хотел применить  Леха,  так  что
чернявый парень,  потеряв  равновесие,  пробежал два  шага задом  наперед  и
бубухнулся спиной в стену.
     До  Лехи внезапно,  единым файлом,  дошли эмоции и полумысли чернявого,
шедшие чередой по отношению к  нему, к  Лехе: "Ломает всего...  лох  идет...
тупой лох... братан держи... гад позорный, рот парашный..."
     Леха клацнул зубами, развернулся на три четверти и в два скока оказался
возле  зазывалы,  который  только  и  успел,  что разозлиться и сделать  шаг
навстречу драке. Удар  привычно тряхнул запястье, ойкнули  косточки пальцев,
Леха так же резво крутанулся на пятках и, не глядя  на результат, зашагал из
арки направо,  где уже вот  она -- дверь в "Денежку". Нокаут, и  к  бабке не
ходи, и кожу на костяшках свез.... Уголком зрения он все же зацепил, выделил
из фона случайных  зрителей неслучайные  фигуры аналогичных  "лотерейщиков",
товарищей  побитого... Гнев Лехи улегся так же быстро, как и  вспыхнул... Ну
елы-палы, дурила  из Тагила!  Ну когда  он, наконец, научится  не пылить  по
пустякам, не находить на свою голову? К тому же не стоило заводиться с этими
шакалами,  их много и наверняка там посерьезнее  чуваки есть...  На входе-то
охрана, а  вот... А впрочем... Леха вспомнил -- кто он теперь и что при  нем
-- и ухмыльнулся.
     -- Мне в администрацию, к Ольге Николаевне.
     -- А-а, ну-ну, тогда пройди, конечно.
     Хорошо, когда тебя  знают даже охранники: пустят бесплатно безо всякого
колдовства, главное -- соблюсти приличия при вранье...
     -- Леля, привет!
     -- Ой, Лешик! Что-то ты рано сегодня. Как сессия? Тебе "семерочку"?
     -- Сдал. Нет, "тройку" хочу и чебуреков со сметаной.
     -- Чичас! Ваших пока не было никого. Где ты сядешь, я принесу?
     -- Вон там, в углу. --  Леха для  верности ткнул пальцем.  -- Я пока по
этажам сгоняю, гляну где чего.
     У  Лехи  еще  было минут десять  до  встречи,  но он на  всякий  случай
пробежался на второй этаж, на третий, заглянул во все закоулки -- никого, ни
Димона,  ни  вообще  знакомых.  К   Ольге,  барменше,  своей  ровеснице,  он
подкатывал пару раз  для очистки совести, однако та держалась по отношению к
Лехе приветливо, может быть чуточку лучше, чем к другим, но без огонька -- у
нее был парень и кроме него никто, похоже, ее не интересовал.
     Кто  сегодня?  --  Леха  притормозил  возле  белого  криво  повешенного
листочка с расписанием музыкального меню. В  "Денежках" играли живую музыку,
в иные ночи  случалось так, что одновременно, на всех  трех этажах выступали
группы, и благодарные слушатели, опившись пива, вынуждены были разрываться в
своих симпатиях  между постпанком,  рокабилли,  готикой  и платным туалетом,
шастая с первого  этажа  на второй, со  второго  на третий, с третьего опять
вниз. Группы были малоизвестные,  но это никого  не смущало: все помнили,  с
чего начинались "Король и Шут", "Краденое солнце"...
     -- Привет, зая! -- Леху толкнули.
     -- А-а, тоже самое -- тебе. Ты где?
     Пухленькая девица в топе, в бриджах, в стрижке "полубокс" даже на своих
немыслимых  платформах  была  по  грудь Лехе,  Леха  же,  когда  был  выбор,
предпочитал высоких. Однажды под утро,  после буйной танцевальной  ночи,  он
сумел  познакомиться  с   этой  девушкой   очень  близко:  она,  типа,  жила
неподалеку; но вот имя ее выскочило из головы... Неудобно даже...
     -- Понял... Одна? А я на первом. Ну еще увидимся; заранее, не дожидаясь
белого танца, ангажирую тебя на нижний брейк. Чмоки...
     Даст, если вдруг приспичит, это очевидно.
     Пн. -- ЧУП-МАРЗУП
     Вт. -- ДЖИНН СА, ОЛИГОФРЕЙД
     Ср. -- БЕЛАЯ ЖИЗНЬ, КОВЕР-САМОСАД
     Чт. -- ЧУП-МАРЗУП, НЕРАЗОЧАРОвоВЫВАЮЩИЕСЯ
     Пт. -- ДЖИНН СА, ТОПУС, БЕЛАЯ ЖИЗНЬ, МАЗЫХАКЕР
     Сб. -- НЕРАЗОЧАРОвоВЫВАЮЩИЕСЯ, ДЖИНН СА
     Вс. -- Всякое крошево-хорошево из дикарей и новеньких.
     Это означало, что сегодня на третьем этаже будет просто дискотека, либо
вообще замок на двери,  а на нижних  двух  тоже дискотека,  но  сначала, для
сугреву, на  первом этаже команды  будут играть  живую  музыку: на первое --
модные рокабилльщики ЧУПЫ, на второе --  густо панкующие  "Вовы",  они же --
НЕРАЗОЧАРОвоВЫВАЮЩИЕСЯ.  Леха порадовался, что  угадал  с первым этажом, где
намечался "двойной  лив",  и через две ступеньку на третью  ринулся к пиву и
чебурекам со сметаной.
     Когда успели? За те несколько минут, что Леха посвятил рекогносцировке,
зал первого этажа уже подернулся синеватым дымком  --  набежавшие  прихожане
накурили.  Фокус: только что зал был пуст, а теперь свободных столиков почти
и не осталось, и у стойки очередь выстроилась.
     -- Лелик!  Спасибо!  --  Леха  старательно  закивал головой,  осторожно
помахал поднятой кружкой...
     -- Димон, ты точен, как молодой швейцарский король, садись. Что? Ну? Не
пугай меня... Нет, нет, о, нет!..
     -- Ты  псих, Леха, ну точно -- псих. Держи свою сотку. Нет в  Швейцарии
королей.
     -- Чеченская?
     -- Настоящая. Знаешь,  как я  сегодня запарился с твоим хламом? Реально
чуть не пролетел.
     --  Чуть?  В смысле,  рентабельность  не превысила  двухсот  процентов?
Ладно, тебе -- верю. Ступай за пивом, а то мое уже кончилось.
     -- Во как? Я ступай за пивом!? Я? Ну, ты...
     -- Не хочешь? Ну тогда я схожу. Тебе "нулевку"?
     -- Сам дурак. "Семерку" неси. Сейчас посижу, да побегу, надо еще добить
кое-что...
     Себе Леха опять взял "троечку", чтобы полегче... Димон вскоре ушел, как
и обещал,  свободные стулья умыкнула компания за соседним столиком... Каждый
раз  перед  "разгуляем"  приходил  такой "мертвый"  час,  и каждый  раз Леха
вспоминал,  что  и в прошлые  разы были моменты разочарования и скуки, когда
пиво --  дрянь,  чебуреки съедены, знакомых не видно, одна тупость вокруг...
Но, как правило, вечер постепенно разматывался,  выправлялся в полный ночной
рост, извлекая из призрачных пивом пропахших рукавов большие и  малые чудеса
и вымывая из памяти (до следующего раза) томительные  моменты неприкаянности
и мизантропии...
     --  Э, слышишь...  -- Леха обернулся. Перед ним стоял паренек  типичной
"приапрашкинской" внешности: смуглый, в дешевых штанах с мотней и накладными
карманами по бедрам,  очень  короткие,  равномерно отросшие  волосы, тусклый
тревожный взгляд... -- Там тебя зовут...
     --  И  кто  меня  зовет?  -- заинтересовался  Леха,  хотя  в  солнечном
сплетении у него уже застыл правильный ответ.
     -- Девушка одна.  Просит выйти.  Она, типа, за  вход не хочет платить и
просит, чтобы ты к ней вышел.
     Леха замялся на мгновение.
     -- Сейчас выйду, предупрежу только, чтобы столик не занимали.
     И речи не могло быть -- искать союзников и выйти "к девушке" не одному,
а компанией -- ситуация не та... Да и мало кто связываться захочет...
     Всегда надо сначала думать, а потом руки-ноги растопыривать.
     --  Аленка, предупреждаю еще  раз: пока  я на ногах --  сидеть в дупле,
играть в молчанку. Леха тронул за рукав охранника:
     -- Я на минутку, сейчас вернусь...
     У входа в клуб отирался обильный, родной для клуба, но экономный,  либо
безденежный контингент, а немного поодаль, буквально  метрах  в двадцати, --
безлюдье,  если  не  считать группы стоящей полукругом  серьезно настроенной
молодежи  исключительно  мужеского  пола,  разной  степени  обдолбанности  и
накачанности.
     Они ждали Леху.  В  коленках  у него  возникла  противная,  ослабляющая
дрожь,  в  голове  зашумело.  Ему  стоило  немалых  усилий  делать  шаги  по
направлению  к ним и не спотыкаться. Умеренная злоба, почти нулевая  опаска,
вялая готовность увечить -- Леха втянул в себя весь ком эмоций, исходящий из
базарных  "реваншистов" и мгновенно  завелся, как это обычно с  ним бывало в
экстремальных ситуациях, соскочил с резьбы.
     -- А кто меня ждет? Каторый ыз вас дэвушкам?
     Он, почти на бегу, вцепился пальцами в  сложенную дубинку, резко развел
руки, выдвигая ее на весь аршин,  отпустил левую ладонь, и в то же мгновение
палка-чудесница  дернулась  в  правой  руке  и с сухим стуком разбила голову
ближайшему парню, невысокому, но "бычастому", жирно-накачанному.  Тот только
и  успел, что ойкнуть,  перед тем  как упасть  на  выщербленный,  в  грязных
помоечных потеках асфальт. Было еще  светло, при  желании  все  происходящее
можно было наблюдать чуть ли не с противоположного конца  Апрашки; наверное,
кто-то этим  не преминул  воспользоваться. Но Леха, который  довольно  часто
бывал в "Денежках", волей-неволей знал  о местных порядках: ментуры не будет
до  тех  пор,  пока все само собой  не  утрясется. Сегодня  этот  ментовский
служебный стиль  его не возмущал,  напротив, он  на  него надеялся.  Дубинка
своими резкими  и  неожиданными  рывками  то и дело  норовила  растянуть ему
кисть, но  тем не менее из руки не выскальзывала, держалась как приклеенная.
Пару   раз  Леха  угадал   ее   намерения,  проворно  сопроводил  рукой,   и
эффективность  удара от этого моментально повышалась: падающие даже  ойкнуть
не  успевали. Леха для страховки то и дело  повторял про себя первоначальный
приказ:  "Не насмерть", но дубинка, похоже, строгалась мастерами, дело знала
и поставленных пределов не  переходила --  била  куда  надо и  с  заказанным
эффектом.  И  только  Леха успел почувствовать  свою  деревянную  соратницу,
распробовать  эффект  взаимопонимания,  как  противники  кончились.  Леха  с
немалым усилием преодолел сопротивление (двое вырубленных зашевелились, один
попытался встать) дубинки, сдвинул концы  ее в прежнее, "спящее", положение,
посчитал  поверженных  --  одиннадцать баранов,  легонечко  пнул  под  ребра
ставшего на четвереньки.
     --  Брателло,  пятнадцать  минут  вам  на сборы,  не  более. Не успеете
срыгнуть в означенный срок -- ваши проблемы.
     Леха присел на корточки, спиной к невольным зрителям из околоденежкиной
тусовки, чтобы перегородить им обзор, и продолжил наводить понты: дал сигнал
Аленке.  Та  высунулась  из-под  воротника  Лехиной  рубашки,  на  мгновение
вздулась  одной головой и раскрыла пасть  так, чтобы верхние клыки  смотрели
прямо в глаза очухавшемуся было парню. Руки у того  подломились и он ткнулся
лбом   в  крышку  канализационного   люка;   однако  сознание   слабонервный
лохотронщик  потерял мгновением  раньше  и  поэтому  боли  от  новой  травмы
почувствовать не успел.
     -- Страх, Аленка, страх! Давай, насылай...
     Внушать невидимо и на  расстоянии беспричинный страх на некоторое время
-- была такая особенность  у  Аленушки, и Леха ее  "вспомнил"  (спасибо дяде
Саше Чету), когда к делу пришлось, но он понятия не имел, как это все должно
выглядеть  в  конкретном  приложении.  Аленка  исправно  сипела у  него  под
рубашкой, шевелилась  чего-то и Леха,  погодив  для  верности еще  с десяток
секунд,  встал  и  пошел  обратно в  клуб. До полуночи  оставалось еще минут
сорок.
     Толпа  у  входа  поспешно раздвинулась,  и  Леха  даже  возгордился  на
мгновение под ошалелыми взглядами.
     -- Ну ты даешь, -- вползвука, как бы  про  себя сказал  ему охранник (и
Леха  услышал  его даже сквозь рок-н-ролльные завывания Маленького Ричарда),
но ни в  голосе  его, ни в эмоциях не было восторга. Леха даже  почувствовал
секундное  колебания  клубного  аргуса:  "пускать,  не пускать...", все-таки
свежие впечатления и здравый смысл перевесили, потому как  любая инициатива,
выходящая за  рамки  прямых,  прописанных в инструкции  обязанностей, вредна
рабочему человеку;  и  Леха, убедившись, что  его любимый столик, который он
почему-то  называл  про себя  "Шериф",  никем не захвачен,  пошел  опять  за
чебуреками и третьей кружкой пива.
     У   бандитствующих  тоже  есть   своя   бюрократия,  с  "хождениями  по
инстанциям",   с  "приемными  часами",  и  "на  сегодня"  Леха  не  опасался
продолжения мордобойным событиям. А завтра его уже в  городе не будет.  Да и
вообще... Еще вопрос, кто кого должен теперь бояться...
     Тем временем  "Чупы" отдышались,  слегка оттянулись халявным  пойлом  и
вновь  полезли  на  сцену  --  осуществлять  смычку  чухонского  прононса  и
американского   языка  под   аккомпанемент   довольно  громких   музыкальных
инструментов. Играть  им  оставалось  меньше получаса, и они,  словно обретя
второе дыхание, дружно, во всю мощь хреначили удалыми пальцами  в смычковые,
щипковые  и  ударные. Толпа  теперь вовсю  плясала меж столиков, но  трезвых
среди них было все еще очень много.
     Уже у стойки Леха вдруг передумал и вместо пива взял литровую коробку с
черносмородиновым соком, а опустошенную кружку попросил сполоснуть.
     -- Да возьми лучше бокал, на, Леш!
     -- А? Не, из кружки прикольнее, спасибо.  Прикольнее, говорю!  Спасибо!
Что?  Еще бы... У этих микрофоны,  у тебя микрофон, а  я вживую  надрывайся!
Все, пошел!
     -- О-о, Руся! Корова сдохла, что ли? Откуда ты нарисовался?
     Леха прислушался к внутреннему  голосу: возникший возле столика парень,
Руся, нервничает  и  очень боится... Это было бы и не удивительно, поскольку
Руся, он же Руслан Пинчук, Лехин знакомый по университетской компании, еще с
прошлого года занял у него тысячу рублей  на два дня и до  сих пор не отдал,
предпочитая  врать  при случайных пересечениях и давать такие же  бесстыдные
обещания...  В последний раз при встрече Леха  даже  двинул ему  кулаком под
ребра, но  взамен  обещания  и денег получил лишь  искреннюю клятву  "отдать
завтра"... Леха слышал от кого-то, что вроде бы Руся начал водить компанию с
"торчками",  и  мысленно  уже распрощался с  надеждами когда-либо возвернуть
свои кровные... И вот теперь... Отдать хочет, точняк! Драку видел.
     --  Я  у  тебя  "тонну"  брал... Вот...  Ну, возвращаю.  Десять  сотен,
пересчитай пожалуйста...
     Леха протянул  руку за  деньгами, быстро  пересчитал.  Хотелось сказать
что-то такое язвительное, отмщающее и  при  этом небрежное, рожденное острым
умом  и силой, но мысль, застигнутая врасплох,  не  хотела прыгать с  языка,
тормозила...
     -- Проценты за мной, Леха, честно, у меня семь колов осталось на дорогу
и все. Я понимаю, что по жизни перед тобой на счетчике, но абсолютно пустой,
эти -- специально занял.
     Леха опять напрягся для верности: не врет, занял и нету больше... Какие
проценты он имеет в виду? Сам на себя их накинул, что ли?
     -- А хочешь "марочку", в счет  расчета? А потом на днях две  сотни  еще
добью, чтобы с процентами закончить?
     -- Да не нужны мне твои пр... Какую еще марочку?...
     --  Не  кричи,  пожалуйста...  --  Руся   дернулся  взглядом,  вплотную
наклонился к  сидящему Лехе.  --  Обыкновенную  "марочку",  кисло-сладкую...
Супертрипповая, испытано...
     Десятки  раз  от  знакомых и незнакомых  людей "на халяву"  и за деньги
получал  он  предложения:  "пыхнуть",  "ужалиться", "подышать", "съездить за
грибочками"... Один раз даже "понюшкой-дорожкой" пытались угостить... Если у
Лехи и возникал  при этом соблазн, то -- слабенький, умозрительный, вовсе не
способный  справиться   с   тем   чудовищным  страхом  перед  наркотой,  что
выработался  в нем под влиянием маминых нотаций и собственного опыта общения
с "распробовавшими"...
     А вот сегодня -- вдруг согласился.
     Алкоголь -- тоже  дурь,  наркотик,  но с ним  сложнее.  Вон, дядя Петя,
родитель  покойный, отъявленным  энтузиастом  был  "ентого дела", а  возраст
эпохами мерил, а  разум и  аппетит  не утратил, и  мышца на  нем была  --  в
качалку не  ходи! Но  дядя Петя вообще был по жизни монстр, если непредвзято
оценивать...
     -- А как оно на пиво ложится?
     -- Никак не влияет, мухи отдельно, тараканы отдельно...
     Однако и с алкоголем Леха был  себе на уме: пил очень осторожно, твердо
соблюдал  меру  в частоте  и количестве, предпочитая пиво  и кислый  красный
сушняк. Было дело -- однажды, на  выпускном, нализался  до  рвоты,  досрочно
завершив  праздник,  и мама за ним до утра  убирала и  ухаживала  с  тазиком
наготове. С тех пор -- нет, только чтобы по запаху от трезвого отличить...
     Но  не было сил  возвращаться в пустой дом, где почти  все по-прежнему,
где кактус в последний  раз еще мама  поливала,  и кактус  этот жив-здоров и
пить пока не  просит.  Невыносимо отгонять  от себя  мысли  и  воспоминания,
пытаться заснуть, когда... Опять  до утра терпеть  и  носом  шмыгать,  будто
барышня  бессильная!  Завтра  он к  бабке поедет,  все-таки  там,  в  другой
обстановке,  эмоционально  полегче  будет,  а   сегодня   как-нибудь   здесь
перекантуется.
     Нет,  ну  один-то  разъединственный  разочек можно "двинуться" молодому
перспективному колдуну из хорошей семьи?
     Тьфу! Почему ее "кислотой" назвали, пакость эту?
     Леха спустил воду и как ни  в чем не  бывало пошел в зал, где завивался
дым кривым коромыслом: НЕРАЗОЧАРОвоВЫВАЮЩИЕСЯ долбили новый, но уже коронный
свой хит "Тушеная  зайка". У  "Вовов" была своя фишка:  они почти  не пели о
любви и  иных человеческих  пороках,  предпочитая,  в  духе старых  мастеров
перестроечной  эпохи,  изводить  слушателей  своей  гражданской  позицией по
важнейшим политическим  и экономическим вопросам современности. Были они  по
взглядам правые,  поддерживали СПС, который,  себе на беду, не подозревал  о
существовании нежданных союзников.
     Лехе нравился этот хит и он  на ходу,  продираясь в свой угол, со всеми
вместе подхватил припев: "Все плохо лежи-и-т! Все плохо стои-и-т!..."
     Хотелось пить -- и Леха угостился смородиновым соком  из пивной кружки,
хотелось есть -- но  нельзя приваживать в  организм несвоевременные калории,
это ложный голод, сам пройдет. Как назло -- никого знакомых.
     Лехино либидо уже царапнули  пару раз прямые косяки в его сторону, но в
дыму  и полутьме  не  рассмотреть  как следует,  что  там  за подруги... А в
эпицентр идти, танцевать -- неохота, ломы...
     Оп-па! А  на  втором этаже  интересное что-то! Необычное! Леха внезапно
ощутил,  как сверху, в  такт басам, сквозь потолок волнами,  толчками  пошли
радость и удивление.  Скорее туда! Язычок  одной из волн обдал Леху с ног до
головы,  и  он   даже  подпрыгнул   от  нетерпения,  но  толпы  танцующих  и
несовершенство собственных ног не позволяли ускориться. Что в руке? Кружка в
руке, ладно не помешает, сама растает постепенно...
     Вот  чудеса: только что позывные шли  со второго  этажа, вот именно  из
этого зала, а  теперь  вдруг тут... обычно.  Дым, сумерки,  пары  танцуют. А
радость-то снизу  прет. Леха ринулся вниз и замер  на полпути: а третий этаж
он и  не проверил, а обман -- на то  и обман, чтобы заманивать и обманывать.
Ом мана мани ПУ!
     Леха засмеялся  и поскакал на  третий этаж. Ну  и ладно:  отрицательный
результат -- тоже результат.  Радость  -- она ведь  никуда  не исчезла,  как
родилась на первом этаже, так и растет там.
     -- Что, брат, на измену попал?
     -- Попадают на деньги... одни,  а купаются в них другие... Я тороплюсь,
друг, на первый этаж пора мне, к радости...
     -- Ну, беги. Во, блин, повело чувака, счастливый!..
     Чувака  повело,  но это его  личные наркоманские проблемы, а  отнюдь не
наши... Кружку надо поставить на место, и тогда никаких искажений  не будет.
Зря  он  также "марочку" лизал, вполне возможно, что из-за  нее  он не может
обнаружить дерево радости,  слизанная "кислота" его с поиска сбивает... Если
только она не фальшивая... Но в  любом  случае это поправимо... "Вовы", быть
вам монстрами рока. Быть! Быть!  Да,  вы синтезировали звук  и  цвет в  одну
циновку, трехмерную циновку для танцующих. Хорошо, гениальные вы мои!!!
     Леха  крикнул на  выдохе и  выдул замечательный пузырь,  переливающийся
всеми цветами радуги. Имя тебе --  Радость, пузырь! Слова вылетали изо рта у
Лехи такими же разноцветными, искрящимися пузырьками, только много меньшими,
чем первый, который был Радость. Однако никого из окружающих это не изумило,
что  в свою  очередь  удивило Леху.  Вечер  чудес, да?  Кружку он  собирался
поставить на место... А то зазналась у него в руке. Приструню  тебя, кружка!
Если они не удивляются, следовательно -- его крыша едет.  Логично, поскольку
кислота  была марочной, а  значит -- не фальшивой. Но  -- прочь голые  руки,
надо   выдуть  еще  одну  замечательную  заключительную  отрезвляющую  серию
пузырьков... Щас!
     Леха аккуратно  налил  сок  в кружку, пытаясь  отмерить ровно половину,
выпил  его  весь, поставил кружку на пульсирующий стол,  осторожно, чтобы не
задеть ему зыбкий позвоночник, и начал творить заклинание.
     ...  куколь  по  полю... (ой, растворись  или  отворись?),  отворись...
черным пламенем... белым именем...
     БЫТЬ ПО-МОЕМУ!
     И  словно бы  только освещение  в  зале чуточку  изменилось... и больше
ничего. Нет же! Еще как изменилось!
     Эйфорический морок соскочил с Лехи, но не весь -- и не исчез без следа,
а  развернулся  окрест, захватив все  здание,  включая  полуоткрытые террасы
наверху  и  трактир  "Малинка",  который  был, типа,  филиал по отношению  к
"Денежкам медовым" и имел отдельный вход с противоположной стороны здания.
     Леха постиг! О, да, он все еще под остатками этого подлого воздействия,
но они уже не властны над ним, они как  легчайшая тюлевая  занавесочка между
ним и скучными, суетливыми буднями: дунь --  и исчезнет! Леха дунул, веселое
мерцание  осталось  на  месте,  а  изо  рта  длиннющей  гирляндой  выскочили
хохочущие мыльные пузыри. Хохот и  радостный  визг вокруг подтвердили: морок
стал  всеобщим. Пляшущие соседи протягивали  руки, тыкали пальцами -- в пять
секунд от пузырей и следа не осталось.
     -- Прикольно, пиплы?  -- вскричал Леха, рот  до ушей, руки воздеты  над
толпой,  как  у   проповедника...   И  опять  изо  рта   вырвалась   колонна
ярко-прозрачных  пузырей... Леху это даже слегка достало:  он  повел рукой у
самого  рта,  оборвав,  ухватил  гирлянду  за  кончик и отбросил в  сторону.
Пузырьки с веселым щебетом разлетелись в разные стороны  и попрятались среди
танцующих. Что это у  него на руке? А, ссадины на костяшках... Леха уверенно
дунул,  словно бы ему не впервой,  струя холодного зеленого пламени охватила
на секунду кулак и предплечье... Вы здоровы, юноша... Вот чудеса!
     -- Прикольно! Круто! Давай, Змей Горыныч! Ура! Здорово!...
     -- Все это -- ваше теперь!!!
     А где мой сок? И вообще у меня рот, а не пиротехническая лавка.
     И пузыри послушались Леху,  перестали  вылетать из его рта, но зато над
всем залом вспыхнул необычайный фейерверк...
     Люди смеялись, орали несусветное, мычали, и каждый звук  рождал... нет,
не пузыри, как у Лехи, но мелкие яркие летучие объекты, в которых можно было
опознать  шарики, буковки, особенно  "о", "я" и  "у",  звездочки,  цветочки,
циферки, октаэдры, конфетти...
     Стол был уже просто стол, а не вертлявая спина с горбом на  неуверенных
ножках... Музыканты на сцене безумствовали  со  всеми вместе, им было  не до
инструментов,  но  никто  и не  замечал отсутствия музыки... И отсутствия не
было... Все было музыкой  в этом зале (как, вероятно,  повсюду в  клубе)  --
смех,  воздух, табачный сумрак.  Люди прыгали, танцевали и каждый  попадал в
такт своим ощущениям...
     Литровая коробка  опустела. Что это  так стесняет... Дубинка. А вот  мы
тебя модернизируем... Один хлопок ладонью по карману -- и дубинка сплющилась
в  мягкий  листок.  Леха хохотнул  вдруг,  подпрыгнул  и замер  в воздухе на
полсекунды дольше  положенного... Во  --  нагородил огород!... Леха мысленно
проговорил  заклинание,  понял, что ошибся  словом  и  невероятно  возросшим
чутьем определил последствия ошибки: все словили его "торч", а он сам...
     А  он  сам  находится под воздействием ровно в той мере, чтобы понимать
настроения околдованных, не больше.
     Кроме того, его заклинания дали мороку реальность в пределах замкнутого
пространства, то есть оживили глюки. Грезы наяву.
     Кроме того, они, искаженные и  подморочные, разбудили Лехины колдовские
силы. Ненадолго, до утра, вероятно, и в том же пространстве (по крайней мере
Леха  не  чувствовал  эту силу неотъемлемой частью себя  самого -- как руку,
скажем, или как гортань, скорее, как перчатки на руках).
     Кроме того, Леха подцепил "пошуть".
     Ум    его,    словно    бы    в    компенсацию     от     перенесенного
замешательства-помешательства, резал события точно и остро:  да, ему хочется
"балаганить"   и   чудить,   но   он   реально   осознает   искусственность,
"интервентность" этих  хотений.  Он  трезв,  но на эмоциональном  уровне  не
шибко-то адекватен. Пошуть. Бабушка  успела ему нарассказать  всякое разное,
что к добру, а больше к худу встречается на колдовском  пути. Часто во время
ошибок в  колдовстве  (а может, и  в  волшебстве, кто знает?), особенно если
колдующий  неопытен  или  дряхл либо  нечисть  невысокого  полета,  на  него
нападает так называемая пошуть, колдовская "измена": соблазн шалить, шутить,
озоровать,  проказничать  колдовскими  же приемами. Чаще  всего именно из-за
этого "попавший" обнаруживает себя  перед  людьми, перед вражеской нечистью.
Чем  ниже ранг  колдующего  -- тем больше власти имеет  над ним  пошуть. Чем
круче, чем сильнее колдун, тем легче ему держать пошуть под контролем своего
ума. В этом смысле, как бабушка рассказывала, в деревне Черной местные долго
и  неоднократно  ошибались  на свою голову  в сторону дяди Пети, который, по
крайней мере  внешне, словно бы не просыхая, под пошутью ходил, -- в  оценке
его сил и здоровья ошибались. Дядя Петя, его отец, был пришлый, не коренной,
при Елизавете Петровне Романовой объявился в Черной, да так там и застрял...
Местным никак не выковырнуть его оттуда было, а позже и притерпелись...
     Пошуть --  так пошуть. Леха  оттолкнулся,  плавным  и сильным  кувырком
подлетел  прямо к сцене. О! О, наконец-то  я умею наяву! Леха сразу же узнал
ощущение полета, он столько раз испытывал  это счастье во  сне и столько  же
раз  разочарованно  просыпался.  Нет  уж, теперь,  но  не  сейчас,  конечно,
попозже, но  он вдоволь  налетается. И-и-их-ха-а!!! Есть такое мягкое слово:
блаженство!
     "Я  --  музыкант!"  -- торжествующий голос  его накрыл на мгновение все
остальные  звуки, проросшие  в  зале.  С ним никто  не  спорил, напротив  --
приветственно замахали руками, затрясли  улыбками, осыпали фонтанами летучих
сверкающих слов:
     -- Играй! Ура! Играй нам! Йо-о-о!
     -- Хорошо, сыграю! Я -- Леха!
     -- Вау! Леха! Ваяй! Пой! Жми, Леха!
     Ну, дурачок...  Ой,  дурачок...  Что же  я делаю, на каком,  интересно,
инструменте я музыкант?
     Леха  огляделся  смущенно. А, все одно пропадать  в позоре,  закошу под
Бенни  Гудмена!   "Как   тебя...,   эй,  кларнет,   ну-ка,  цыпа-цып   сюда!
Гули-гули-гули..." --  Леха  выставил  руку  по  направлению  к  стойке, над
которой  были  укреплены  футляры  с  настоящими музыкальными инструментами,
засучил тремя пальцами...
     Кларнет курлыкнул неуверенно, заерзал в футляре -- крепления лопнули --
и черной с серебром змейкой мелькнул,  резко ударился в  Лехины  пальцы,  но
Леха  успел подхватить его,  не дал благородному инструменту упасть в  грязь
лицом... Н-нуте-с, и куда прикажете вас целовать, млстивый гсдарь?
     Леха набрал  полную  грудь  густого темного  воздуха,  нажал  наугад на
кнопки-рычажки  и дунул  что  есть мочи:  какой  странный звук  --  сильный,
звонкий, чистый! Похожий  на ощущение полета! Но это  еще не  музыка... Звук
висел  над потолком и, вырвавшись  наконец после многолетнего  заточения  на
свободу, не хотел исчезать, возвращаться в опостылевшее узилище.
     -- Не спи, звук!  Вот тебе подмога! --  Леха дунул еще  раз, перехватив
пальцами  поближе к раструбу.  Новый звук был мощнее, шире,  хотя и не такой
подвижный, он подплыл к своему товарищу и затрепетал рядом.
     -- Кого-то вы мне напоминаете, друзья? А  ну, дружно и весело, как  три
богатыря  на  танцах  -- вот вам  третий, Добрыня, оба-а-а!!! -- Леха  дунул
третий раз и засмеялся, очень довольный собой: звуки, наконец, оправились от
неожиданности  и свились в странную, но  очень даже прикольную плясовую, так
что ноги сами норовили приерзывать и притоптывать.
     Ну и ладно, и потанцуем... Леха аккуратно положил  кларнет  на маракасы
и,  не  сходя  со  сцены,  принялся  было  танцевать  вместе  со  всеми,  но
остановился  вдруг...  Темное  пятнышко  на окраине  сознания  разрослось  и
переместилось  поближе, к самому "Я".  Что  это еще такое, а? Зоркость новых
умений  и  свет  университетских   знаний,  проникших,  несмотря  на  Лехино
разгильдяйство,  ему в голову и долгосрочную память, дали  ответ: колдовской
морок,  царящий  этой  ночью  в клубе, реален,  но  по структуре  своей,  по
архетипу --  точь-в-точь  кислотный,  наркотический,  а  стало  быть,  и  по
"карьере" своей  практически идентичен. И вот сейчас, после  долгих и мощных
всплесков эйфории  (вовсе  не  обязательных при  "кислоте" и ей  подобных) и
глюков,   постепенно  подступает   обязательная  при   употреблении  наркоты
реакция...  Разная  она  бывает -- глюкожуть, депрессняк, ломки  --  все  от
"материала" зависит, но  вот чего не бывает, это чтобы не было этой реакции,
грозной  и  подлой изнанки  кайфа. Что  такое массовый  отходняк, кислотный,
непредсказуемый?.. Нельзя  с этим шутить.  Леха прикрыл  глаза и ярко, почти
как  наяву,  представил свою руку:  она  тянется, хватает  это темное пятно,
сжимает его, подносит поближе... Задергалась, поганка... Хлоп другой ладонью
в  ладонь! Вдрызг тебя!..  Гуляй ребята, сегодня все бесплатно...  Точнее, я
заплачу, если что. А вслух крикнул:
     -- Не устали, народ?
     --  Нет!   Нет...  НЕТ!   Н-е-е-ет!   --  в  потолок  выстрелили  сотни
разноцветных  искрящихся  фонтанчиков-ответов.  Рожденные  кларнетом  звуки,
поняв,  что им ничего плохого не угрожает, взялись за дело с новой силой, да
так,  что   только   один   Леха  и  удержался  от  веселого   танцевального
сумасшествия. Соскочил со стойки фарфоровый мужичок с зеленой бутылкой не по
росту, откуда-то повыскакивали ковбои, индейцы, гномы в полосатых чулках, но
не  настоящие,   а  тоже   местные  клубные   куклы;  король   Элвис-пелвис,
человек-фотография, глядя  в бушующий  зал,  одобрительно  заржал в  десяток
глоток,  затряс   бакенбардами  на  жирных  щеках...  Любопытная  лошадь  из
нарисованной на  стене пустыни подошла  вплотную и  пыталась  высунуть морду
сюда, в обольстительное трехмерное пространство.
     А  это кто такая, желтая,  смешная? Над стойкой тихо  извивалась желтая
матерчатая змея,  мягкое тело  ее  не могло самостоятельно  освободиться  от
металлических  шпилек-креплений,  но  змея  радовалась  вместе  со  всеми  и
благодарно улыбалась и подмигивала ему, Лехе...
     -- А у меня тоже есть змея, Аленкой звать. А тебя? Ну-ка, лети сюда.
     Скрепы убоялись Лехиного колдовства, разжались  испуганно, и змея резво
поползла  по  воздуху,  почтительно зависла  в полуметре  от Лехи, продолжая
улыбаться.
     --  Небось, говорить  не  умеешь?  Ладно, назову  тебя Клара и веселись
помаленьку. Но от сцены далеко не уплывай, будешь, типа, на подтанцовках.
     Клара была скроена предельно  просто,  и дальнейшая беседа с ней ничего
интересного не обещала.  Поэтому Леха махнул  ладонью,  очертил ей  место  и
переключился на другое. Точнее, на другую змею, живую, не тряпичную... Какой
позор:   Аленушка,   красавица,   можно   сказать   --   член   семьи,   его
"ангел-хранитель",  воспитанница,  о  существовании  которой   он  почему-то
абсолютно, в ноль, забыл и вот только что вспомнил. И  где инструмент? А, на
барабанчиках.
     -- Раздайся, народ! Место, место очистили! Во-от так, шире круг! Только
у  нас  и  только  сейчас!.. Парный  смешанный  танец: "Зеленый  Чингачгук"!
Исполняют диджеи Ле и Але!
     Леха  примерился  к  окрестностям,  по-дирижерски  взмахнул  кларнетом:
потолок  подпрыгнул  метра  на четыре,  да  так  и  остался на новой высоте,
разъехались  в  стороны столики  между опорными  колоннами и  сами  колонны,
образуя изрядных размеров то ли зал, то ли ангар непонятного предназначения.
Но  Леха внутренним пониманием знал,  что за пределами здания, и даже этажом
выше никто  и не заметил  новаций с пространством, впрочем, там, на втором и
на третьем, тоже  веселье било через край... Леха метнул кларнет на место, в
футляр над стойкой, вытер о рубашку потные ладони.
     -- Аленка, давай!
     Аленка   дрессированной   бомбой   вымахнула   на   свободу   во   весь
двадцатиметровый экстерьер, четыре пятых своего невероятно длинного тела она
завила в кольца по периметру очищенного для танцев круга,  а четырехметровый
остаток,  увенчанный клыкастой головой, вытянула  поближе к повелителю. Леха
шутливо  щелкнул  по  раздвоенному  языку  --  "Спрячь  швабру, щекотно  же,
дурочка" --  и начал было прикидывать, как бы объяснить  змее, что он от нее
хочет. Но  Аленка своим дремучим,  но  верноподданническим  инстинктом легко
разобралась в неясных его желаниях, она опустила  туловище параллельно полу,
на высоте примерно метра, а  то  и  пониже, а кусок  шеи, в метре от головы,
прогнула, свесила  седлом, чтобы Леха мог  туда удобно усесться и  при  этом
держаться на месте, не съезжать по гладкой коже вниз...
     -- Ух, молодец! Умница ты моя, Аленушка! Музыка-а-а!
     Леха  пожелал, чтобы  на время  танца образовался  барьер между  ним  с
Аленкой и  зрителями: мало  ли  --  хвостом неудачно  махнет или увлечется в
танце, жрать, типа, захочет... Барьер, словно гигантский прозрачный цилиндр,
возник по периметру заранее очищенной "танцплощадки",  но и змея очень тонко
чувствовала расстояние и настроения повелителя: Лехин гнев во время  лесного
происшествия кое-чему ее научил.
     Аленка словно бы слышала музыку своим безухим телом, или это серебряные
звуки  подлаживались  под  ее  феерические  па...  Сколько   весил  Леха  --
девяносто,  плюс съеденное и выпитое, минус туалет, плюс кроссовки, одежда с
ключами, минус  тревоги  последних  дней,  плюс  белье,  носки,  нестриженые
ногти... Немало весил, но Аленушка неистовствовала, металась в танце, словно
бы пытаясь заполнить  все пространство магического  "стакана" темно-зелеными
волнами исполинского  тела, секущего протабаченный воздух одновременно в ста
направлениях.   Лехины  волосы,  возмущаемые   со  всех  сторон   вихрями  и
ураганчиками, окончательно растрепались во  все стороны, но сам он был почти
неподвижен: участок  шеи,  приспособленный  под  седло,  вплоть до Аленкиной
головы продолжал  висеть над полом  метрах  в  двух, и только сама голова  с
полуоткрытой  пастью  мерно  поворачивалась  налево  и  направо,  словно  бы
отсчитывая плясовой  ритм  и с тем, чтобы  видеть повелителя, выражение  его
лица -- доволен ли ею, удобно ли ему?
     Повелителю, с  одной  стороны,  было вполне  удобно:  грубые  джинсы не
елозили по  змеиной коже, такой гладкой и нежной  на первую ощупь,  но такой
"врагонепроницаемой", если вспомнить рассказы...
     --  Ну, а  я так  и буду  сиднем  диджеить?  Как  Маугли? Народы, хорош
зевачить! Танцуют все! Аленка, жги! в пень тебя замуровать!
     Уау!!! Мам-а! -- Аленка с готовностью отъехала головой назад, метнулась
вперед и тут  же вниз  и с  поворотом,  поворотом, поворотом...  вверх...  в
пике... Леха уже ничего не видел вокруг: он до судороги сцепил  ноги в замок
под Аленкиным  туловищем, руками обхватил  другой его участок, возле головы,
прижался к нему подбородком...  Хорошо еще, что Аленка догадалась, нарастила
два спасительных горба перед  грудью и за спиной...  О-о-о-а-аййй!.. Сердце,
желудок и душа Лехины в  слепом ужасе метались по грудной клетке, но повсюду
их настигал  холодок  невесомости, тут же сменяющийся  тошнотой  карусельных
перегрузок и опять вниз... вверх... и к чертовой матери...
     -- Хватит!!! Ф-фу-уу... Уморила, животное... Еще ниже...
     Аленка  мгновенно,  по-солдатски, выполнила  приказ:  замерла в той  же
позе,  с  которой  начались  "змеиные горки", а  потом, повинуясь указаниям,
наклонилась  еще  ниже,  чтобы  повелителю не надо было спрыгивать.  Леха  с
усилием  расцепил  сразу же задрожавшие  ноги,  оперся  на  левую, а  правую
неуклюже перенес через Аленкину спину, но не выдержал  -- опять  присел, как
на скамейку.
     -- Нет, нет, господа, все аплодисменты  ей, фрау подколодной... фу-у...
Долой стену... Ого! --  Оказывается прозрачный щит погасил все звуки вокруг,
и теперь они  вернулись шквалом  аплодисментов,  хохотом, свистом, просьбами
"тоже дать попробовать"...
     --  Нет,  лапочка, куда тебе пробовать с  твоим позвоночником, когда во
мне центнер  весу, да меня и так уже укачало...  Тем более, что ты летать не
умеешь. Не умеешь ведь? Что я? Я? Не знаю, надо будет попробовать...
     -- Аленка,  сократись,  метров до  пяти...  Все!  Ко мне не приставать,
есть, пить и танцевать! Слышали, народы?
     Леха огляделся. Веселье продолжалось, но, но...  Вроде  бы как поменьше
стало летучих слов и разноцветных шариков из ртов  выдуваться... Устали, что
ли? Леха  напряг бицепсы: есть еще порох  в  пороховницах. Сейчас, сейчас...
только лимонадику  холодного вдарить и  можно  будет продолжить... За  окном
что-то  не  так...  Нет, вроде  не  опасное...  Тогда  и хрен  с ним,  после
разберемся.
     -- Лель, ты как?
     --  Замечательно.  Представляешь,  у  меня все  пластмассовые ножики  в
сахарные превратились,  в руках крошатся, хоть  смейся, хоть  плачь. Но  все
равно замечательно! Давно мне так в кайф не было! А лучше сказать -- никогда
не было!
     -- А почему -- хоть плачь?
     -- Так с меня же высчитают...
     --  Проверь, должно  быть все нормально. И  дай  мне... просто водички,
газированной.
     -- Момент! Ай, Лешенька! Все в порядке с ножиками, спасибо, дай я  тебя
поцелую! Вскрыть? И сдачу не забудь... Ой, монеты сами скачут, смотри! Леша!
     -- Угу...  Странно, все  приплясывают, один я пешком  стою.  Лель, этот
микрофон явно к тебе неравнодушен... Эротоман, похоже, твой микрофонец! Цыц,
мембрана оральная! Вот так... Лель, станцуем?
     -- Вообще-то мне не... Давай! С удовольствием! Ну пойдем же!
     -- Зачем пойдем? Полетели! И-иэх,  залетныя! -- Зачем  Лехе понадобился
дурацкий этот кучерской  вскрик?  Да какая разница, когда весело, аж  сердце
замирает.
     Звуки под потолком никак не  могли истощиться в выдумках: одна  мелодия
переливалась  в  другую,  другая  в  следующую,  та  еще  дальше  --  и  все
танцевальные, нарядные... Леха подхватил Ольгу  за талию, взмыл вместе с ней
под  потолок,  та  немедленно  завизжала, и  Лехе пришлось  спуститься  чуть
пониже.
     -- Хорошо, что ты сегодня в джинсах, а не в юбке...
     -- Что, не расслышала?
     -- Я говорю, что мы сегодня и летать умеем! Не страшно?
     -- Теперь нет! Здорово! А как же мы будем танцевать?
     --  А  под  музыку. И все танцуют! Кто в себя поверит  --  тот взлетит!
Ура!..
     Ольга  освоилась в новых условиях даже быстрее Лехи: главное было -- не
сомневаться,  и  тогда  воздух,  когда  надо, стелется под  твистующие  ноги
твердой  площадкой,  чтобы  через  мгновение  поддать  снизу  вверх  упругим
трамплином  -- ты, крутясь юлой, взлетаешь  над  партнером по танцу -- и вот
уже опять вы глаза в глаза, но только кто-то из вас вверх ногами стоит...
     Леха все же исхитрился и, не прерывая танца, сумел углядеть хохочущих и
визжащих от восторга соседей, которые осваивали новую Лехину фишку: с высоты
никто не  брякнулся по-крупному, не  ушибся,  но мелких конфузов  хватало на
всех. Однако ни короткие юбки и  девичьи достоинства и  недостатки под ними,
теперь открытые всем  ветрам  и  взглядам,  ни  чужие случайные  подошвы  на
прическе, ни неразбериха с законами  физики не мешали оттягиваться так,  как
никогда, никогда, никогда  до этого! Если это сон -- это волшебный сон! Если
это явь -- это сбывшаяся мечта, которую ни за что уже не забудешь! Даже если
вся выручка в итоге спляшет в чужие карманы, даже если вилки вслед за ножами
превратятся в  соль, а тарелки в  оберточную бумагу -- это  неважно сегодня!
Есть только неведомая музыка, чудо-музыка, есть счастье в сердце, есть Леша,
такой странный и чудесный парень... Как  он  это делает?  Нет, Андрей лучше,
конечно же,  но  и с  Лешкой  замечательно танцевать...  в полете...  И ведь
трезвые все...
     Силы бушевали  в  Лехе и никак  не хотели заканчиваться,  а  все  же он
слегка  притомился. Наверное,  человеческий  мозг просто не  приспособлен  к
большим  и  длительным порциям  счастья,  хотя народ вокруг балдеет  на  всю
катушку и никто не жалуется на его избыток.
     -- Ладно,  Лель,  давай, я же  понимаю. Постарайся  скоренько:  отпусти
товар  потребителям -- и еще потанцуем! Только, чур, к микрофону не подходи,
я ревную. Ревную, говорю!
     Что-то было  не  совсем  так...  Он  же  видел...  Забыл  этот  момент,
елы-палы... Он пил воду, а угловым  зрением отметил,  что... Что... Ночь. За
окнами не должно быть темно, там же белая ночь. Который час, а?
     Да, за окнами было не по-летнему темно, в начале июля такого непрогляда
не бывает даже в ненастье!
     Леха  вгляделся  попристальнее  во  тьму  и словно  бы  заметил  там...
шевеление... колебание эфира... Приближается что-то. Тревожное, но ему лично
неопасное, если по Аленке судить... Пошуть  соскочила с  Лехи, улетучилось и
веселье. Их несколько и от них пахнет болью. Леха  хлопнул себя по карманам:
колба  на  месте,  а  где дубинка?  Лопух,  сам же ее  плоской сделал,  надо
вернуть...
     -- Аленка, ну-ка, во весь рост! Будь за спиной, секи внимательно.
     Что бы  там  ни было, но  Леха с  некоторой  гордостью осознавал, какое
бесплатное во всех смыслах чудо он сумел  подарить тем, кто оказался  в  эту
ночь  в  клубе...  Нельзя,  нечестно  будет,  если  все  сделанное  омрачить
неудачной концовкой...
     -- Народы! Небольшой  антракт: всем спать! Реальность перетекает в сон,
такой же хороший! В Багдаде все спокойно!.. -- И по слову Лехиному очистился
воздух от летающих  и танцующих пар и одиночек, погасли фонтаны и фейерверки
разноцветных слов  и смешков, все мягко  осели на пол  и уснули, не разбирая
места  и  чина. Может быть,  в результате хаотического приземления и не всем
стало удобно, однако никто этого не заметил по сонному делу.
     Последние слова  его  еще  висели  в  воздухе,  как  двери открылись от
грубого толчка и в зал  ввалились трое:  двое из них  -- парень и девушка --
целы  и  невредимы, на  ногах, а  между ними,  волоком  и словно в  обнимку,
третий, весь окровавленный...
     -- Родич! Помоги скорее! --  Две пары  горящих зеленым глаз безошибочно
уперлись в Леху.
     -- Привет! А что такое, я н-не... Не врубился...
     Леха махнул рукой и неуместная музыка смолкла враз.
     -- Слушай, а почему мы тебя не знаем? Это ты здесь маяк засветил? Хо! А
эту  змейку  я  знаю... Так это Чет  здесь, что ли?  Позови его скорее, Горь
умирает! Ну же!
     -- Чета нет. Это теперь моя Аленка.
     -- Твоя???-- Девушка отпрыгнула в сторону и вытянула руки. Леха никогда
не видел, чтобы глаза так яростно полыхали. -- И нас теперь заманил?
     --  Жека, уймись, дура! Змея сожрет!  Видно же,  что  наш! Я, по-моему,
что-то слышал о нем!..
     Леха одурело  затряс  головой.  Он ничего не понимал, но  окровавленный
человек, потерявший одну из опор, накренился и бесчувственным кулем повис на
парне...Что-то    розовато-белое...    ребра,    точно...    очень    хорошо
просматривались сквозь разорванную грудь...
     -- Что надо делать?
     -- Лечить, дурак! Сдохнет же сейчас!.. Спасай же, идиот!
     -- Заткнись, Жека! Парень, срочно делай, что можешь, после поговорим, я
его уже выпускаю, невмоготу мне...
     Леха подошел  вплотную... Паутинка сдерживающих заклинаний пульсировала
вокруг туловища, но была уже совсем бледной, слабой.
     Ну, вот хрен его знает, что нужно делать... Ладно...
     -- Кровь,  кость, ткань,  на место  встань!  Все на место вернуть! Будь
по-моему!  Лечись же, сраная  болячка! -- Леха водил растопыренными пальцами
вдоль  растерзанного  тела,  выкрикивая,  что   на   ум  взбрело,  пыхтел  и
напрягался,  как давеча (сто лет с тех пор минуло, не меньше!) в электричке,
ни на секунду не веря в хоть сколько-нибудь положительный  результат. Пальцы
свело, скрючило хлестким морозным ударом, Леха моментально и начисто утратил
чувствительность рук  по самые  локти...  Уй!...  --  В  мозг  словно  током
долбануло  и  Леха затряс  головой,  даже матюгнулся от  "шершавой"  остроты
ощущений... Дважды матюгнулся.
     Сила, что  из него выстрелила, жадно  впиталась в  умирающее тело  и...
Рубашка, джинсы по-прежнему в лохмотьях, в  крови, но  живот, грудь, руки --
все цело! Вау! Как это? Я, что ли?
     -- Ого-го! Ну ты здоров, брат! -- Парень так и держал раненого за руку,
перекинув ее себе за шею, а другой недоверчиво щупая ему грудную клетку...
     -- Жень,  глянь  на Горика, вот  чудеса в  решете! --  Девушка виновато
охнула, метнулась к ним, подставила другое плечо...
     -- Горь, Горь!.. А почему он в себя не приходит?
     -- Нет, ну дурной народ  бабы!  Скажи  спасибо родичу, что дышит, рыбий
глаз! Без сознания он,  крови литра два потерял, а  то  и больше, зато жив и
цел...




     Вечер густел незаметно для глаза,  но волшебную  силу  в  Дениса  качал
исправно,  так резво,  что  аналогий и не  вспомнить было... Денис вышел  на
Дворцовую со стороны Миллионной и, как  это было  им заведено со школы  еще,
присел у  подножия  Александрийского  столпа... Ему нравилось болтаться тут,
просто сидеть, смотреть, редко с кем-нибудь, чаще  в одиночку. Ну и что, что
без компании, все равно -- ништяк.
     Кое-кто мазнул его взглядом, но и только.
     -- Не угостишь сигареткой?
     -- Не курю.
     -- Сорри...
     И все, ноль внимания. Ленька прикорнул за спиной, может, спит, а может,
думает античные свои думы, если,  конечно, нежить способна думать...  Морка,
мерзавец, наверняка сидит сейчас и гадит на ни в чем не повинного болвана  с
крыльями. И  сюда глазками  посверкивает.  Хорошо -- не  видно его на  таком
расстоянии. А он-то все видит, клювом водит.  С ним спокойно. Точно, наверху
пристроился. Денис потянулся мыслью, волей, взъерошил  перья на верной птице
и  пригладил их обратно.  Пташка ты моя  крикливая,  Морочка... Ворон тотчас
откликнулся на ментальную ласку, подскочил  на месте, каркнул тихонечко; его
ничуть не удивляли новые возможности его недавнего питомца и друга, а теперь
господина и... Он просто радовался  всему, что  исходило  от Дениса, лишь бы
тот не сердился и не ругал его. И не цацкался бы лишний раз с этим трусливым
насекомым, от которого и тепла-то настоящего не чуется...
     Нет,  но что такое  странное  вокруг?  Марево непонятное, не  погодное,
давит на психику...
     Раньше Денис всегда  полагался  насчет магической оценки окружающего на
Леньку и  Мора,  но теперь он сам больше их,  чутче, мощнее. Он чувствует, а
они -- нет.
     Это "нечто" нисколько не пугает его. Но волнует.




     -- ...а  меня Слава.  Спасибо еще  раз, Леша, спас!  Что  она  на  тебя
возникала  --  не бери  в  голову,  Горь --  ее  нынешний парень,  вот она и
переживает.  Сейчас  к  нам  присоединится,  можно  будет  кофейку  дернуть.
Увидишь,  она хорошая дева,  свойская, не  стерва.  И я  тогда все расскажу,
чтобы нам не повторяться. И  ты тоже, если захочешь... Так это действительно
Аленка?
     -- Угу. Дядя Саша подарил.  -- Леха  все растирал  и растирал онемевшие
руки и  жизнь постепенно возвращалась в них, наполняла теплом и  слабенькой,
тренькающей в такт сердцу, болью.
     --  Серьезный зверь,  слышал  про него. Про нее, -- поспешно поправился
парень, -- я про Аленку.
     --  А  он  что  тебе,  действительно  дядя?  --  Тут  Леха  занервничал
внутренне,  в памяти загремели  предостережения и советы. Еще  неизвестно --
чьи они, эти трое?
     --  Слушай, Слава, ну какое это имеет  значение?  Мне  в ломы  на такие
вопросы отвечать, пойми меня правильно.
     Парень примолк на секунду, кашлянул виновато.
     --  Извини, это на  меня  "болтун" напал, от нервов. Ты прав и птица ты
другого полета, из высоких, сразу видно, хоть и  колдуешь очень  уж странно.
Но сегодня это без разницы. Не сердись, ладно?
     Леха  сконцентрировался:  либо  парень  в  сто  раз  круче  Лехи,  либо
действительно... все  эмоции как на ладони..., смущен, растерян... Сейчас  в
туалет попросится.
     -- Леш, а где тут можно... А то мой  пузырь вот-вот лопнет... А, ага, я
быстро!..
     Женя, или, как ее называл колдун Слава, Жека, выглядела лет на 25, а то
и больше, к тому же ее пропорции были грубее, чем предпочитал Леха. Впрочем,
на  лицо  она была миловидна, и  Леха с готовностью допускал, что она  может
по-настоящему нравиться кому-то другому.
     --  Извините,  мальчики, что вмешиваюсь...  Ой, устала...  Но нельзя ли
чего-нибудь  горяченького попить? Только  не сбитень. Просто  заварной кофе,
без колдовства? Может, за тот столик пересядем, чтобы мне Горя было видно? А
ты защиту выставил? Слу-ушай, а у тебя что здесь -- новая постановка "Спящей
красавицы"?
     (А  вот это ты  зря,  Женя...) Пулеметная очередь вопросов  завершилась
нетактично и Леха с облегчением понял: да, не  по  нутру ему  эта  девица, и
больше  уже  можно не  заботиться о том, чтобы  понравиться  ей или  хотя бы
произвести на нее благоприятное впечатление.
     -- Слишком много вопросов, Женя. У меня тоже есть один.
     -- Хоть восемь. Задавай.
     -- У вас глаза всегда такие яркие?
     Про то, что  они,  вдобавок, с вертикальными зрачками, Леха постеснялся
спросить, чтобы впросак не попасть.
     --  Ой... Славка, точно.  Кто?  Ну  давай,  ты верни,  как было... Нет,
Алексей, это из-за сегодняшней  ночи мы  так. Да  и забыли... Слава, и  Горю
убери...
     Слава проворчал буквально два-три слова  (какие -- Леха не разобрал)  и
оказался  с  обыкновенными  серыми   глазами,   а   девушка  --  с   карими,
неинтересными.
     --  А  что  это  за  ночь  такая  сегодня? -- Леха развернулся  на  три
четверти,  к  окну.  -- Почему  так  темно?  И  который  час,  эти  стоят  и
электронные тоже...
     -- Леша, ну ты как с  Луны упал... Действительно не знаешь? Мы  думали,
ты специально кадило раздул, чтобы издалека было видно, куда бежать в случае
чего. И вообще, сколько тебе лет? Не верится, что много.
     -- Не много и есть. Но ничего я  не знаю. Так уж вышло. Вы бы объяснили
мне... Почетче. Ладно?  -- Леха выпрямил спину, развернул плечи, положил  на
стол руки --  строго  параллельно одна  другой,  как  можно более  сурово  и
требовательно  вперился  в  Славу, и  парня почему-то это  проняло. И девица
примолкла.
     -- Древняя Ночь. Можно увидеть древние  силы. Давно было предсказано  и
рассчитано. Место, время... Потому город именно здесь заложен, что все здесь
накапливается... И для нас, и для тех, для...
     -- Не очень-то я понял...
     -- Да мы и сами вполуха слушали, думали -- ничего особенного, ну, вроде
затмения будет, знамения всякие. А старики не соврали, оказывается.
     -- Для кого -- для тех?
     -- Сам знаешь. Ибо сказано, что его отродье дважды родится именно в эту
ночь. Почему дважды -- не знаем, в пророчествах  нет конкретики. Может, это,
конечно, бабкины сказки... Но теперь мы в них верим.
     -- Что смотрите? Не думайте, я -- не он, не волнуйтесь.
     -- А, кстати, можно было подумать. Особенно сейчас, да, Жека?
     --  Угу. Но  ты -- не он. -- Жека  вдруг зажала рот ладонью и промычала
сквозь пальцы: -- Мы его видели!
     -- Его??? -- Б-бабамм --  Леху словно кирпичом по голове шабахнуло.  --
Это... он вас рвал?...  -- Лехино сердце загромыхало  так, что дышать  стало
трудно,  ярость вернула  силы рукам, на глаза  упал розовый  туман,  но Леха
сидел неподвижен, только скрипнула кожа на кулаках.
     -- Нет, какая-то его каменная тварь.  Черная, с  крысиной мордой. Телом
-- не  понять:  то  человеческое,  а  то  зверя,  очень  быстро шевелится  в
пространстве, сволочь.
     -- Не с крысиной, а с львиной.
     -- Какая  разница...  Но она была при нем,  и  мы его видели... Слушай,
Леш, ты весь белый, давай я еще тебе заварю...
     -- Сиди. Продолжайте. Кто он, что он, где видели?
     -- А  собственно,  и  все.  Видели его  не его,  но он  науськал на нас
каменную гадину, и мы  от нее  бежали... Недалеко  от Дворцового  моста дело
было, на набережной.
     -- Сначала думали ее поймать или убить...
     -- Это ты с Горем думала ее поймать, вот и поймали...
     -- Так и что, и где эта каменная?
     -- Не знаем. Вдруг повернулась и убежала. И все, а мы сюда.
     -- А как он выглядит?
     -- Далеко, не рассмотрели мы. Тонкий, вроде молодой.
     -- Леша, а ты не его ли сюда хотел заманить? Ты за ним охотник, да?
     -- Что значит -- тонкий? И насколько молодой?
     -- Не знаю. Но точно, что не толстый. Да, Жека?
     -- Но человек он?
     -- По виду  --  вроде  бы  да. Но, Алексей, вокруг него такая...  вроде
ауры. Чувствуется  мощь. Видно ее  издалека, она на  бледно-розовое свечение
похожа.
     Леха уже не помнил себя от бешенства и нетерпения.
     -- Все, я пошел. Один, без вас обойдусь. Так. Чашки, джезвы помыть и на
место. Когда все проснутся -- не выделяйтесь. Ну, насчет воровства даже и не
предупреждаю, верю вам. До встречи.
     --  Только  бы найти!!!  Аленка,  на место!  --  Змея  зеленой  молнией
ударилась в Лехину грудь... -- и уже за пазухой, дурная-дурная, а смекает...
Леха пнул дверь, аж стекла посыпались. Идиот, ладно, потом, все потом. Какая
темень! Хочу видеть в темноте! О, уже лучше...
     Леха в  горячке  пробежал метров  двести, прежде чем сыроватая,  резкая
прохлада,  но иная  какая-то,  совсем не  питерская,  остудила  ему  щеки  и
сознание.
     Леха сбавил темп, теперь он шел быстрым шагом и  таращился по сторонам,
словно бы надеясь увидеть сатанинское отродье,  ту тварь, что стала причиной
всех его бед, убийцу его матери и близких.
     Мрачноват  показался  ему  город  Питер в Древнюю  Ночь. Тьма ощущалась
тьмой,  но  не  мешала  колдовскому зрению:  Леха видел все,  почти как  при
дневном свете, чуть менее резко, быть  может... Кое-где на тротуарах мерцали
колонны неправильной формы, в человеческий рост... Леха специально  свернул,
подошел  ближе:  это  же  люди,  вернее,  их  прозрачные  фантомы,  замершие
неподвижно...  Пока Леха осматривал парочку -- он и она, оба в  возрасте, за
тридцать, -- те  чуточку  переменили  положение рук и ног... Они  двигались,
очень-очень медленно  шли, а  может быть,  и  разговаривали,  если судить по
теткиному выражению  лица.  А если  их потрогать,  а?...  Лехин указательный
палец утонул  в  плече незнакомца... и  Леха  ничего не почувствовал.  Почти
ничего. Руку по  локоть, пробив незнакомцу грудь от  плеча  до плеча... Пить
захотелось и  натертая  пятка заныла.  Когда  успел, спрашивается...  А если
убрать руку...  И жажда прошла,  и... Леха не  поленился, ощупал себе  пятку
прямо сквозь кроссовку -- ниччо не натер, как, впрочем, и следовало ожидать.
     Пора было идти дальше.  Примерно  понятно, что в эту самую Древнюю Ночь
пространство и время для колдунов вроде него (и для вражеской нечисти) иные,
чем для  простых людей... Но  Леха не  смог  удержаться  и весь вошел в  тот
объем, что  занимал идущий под руку  с женщиной мужчина... И сразу ему стало
ведомо, вплоть до подцепленных ощущений и воспоминаний,  что это за человек,
и откуда  он идет, и как звали его родителей, тестя с тещей и  двух детей, и
почему пятка натерта... Как глупо; хорошо, что еще в тетку не вселился...
     Леха покинул пространство чужого тела  и двинулся  дальше. Силы-то где,
куда  подевались,  е-ка-лэ-м-энэ-э!  И  сразу  же  стало  не  до  куража   и
экспериментов:  то, что  еще прошлым утром  представлялось  Лехе  признаками
высокого  колдовства и его  вершинами,  вроде  колдовского  зрения,  теле...
теле... ну... -- рупь с асфальта сам  в ладонь прыгнул, другая ерунда,  типа
тенью управлять, все это было теперь при нем... но грозная всерастворяющая в
себе  мощь,  она исчезла.  Ее больше  не было,  Леха твердо это понимал,  не
представляя -- вернется ли  она к нему?  Впору обратно  в "Денежки" мчаться,
вдруг она там все еще находится и ждет его  возвращения. Какая чушь! Была  и
улетучилась,  от места не зависит. Самый положительный результат всего этого
дела  --  он действительно способен быть крутым, как и  обещали ему старшие.
Если переживет эту ночку.
     Во-во... А  теперь он в самый нужный момент обессилел и идет на встречу
с тем, кто сумел заметелить насмерть всех его родных, во главе с самим дядей
Петей. Коленки  у Лехи  дрогнули.  А против него  только они с Аленкой, плюс
дубинка в семьдесят  сантиметров длиной  да  в  четыре толщиной.  Ага, еще и
пробирка,  в которой сидит вражеский же  слуга! Чудненько... Леха медленно и
нервно осознавал, в каком капкане он очутился. Он ничего не может поделать с
этой  Древней  Ночью,  он  ничего  о  ней не  знает  и  даже  не  удосужился
расспросить о ней этих... городских Женю и Славу, которые знают хоть что-то.
Хоть бы Мурман был  рядом... Леха остановился,  напрягся, зажмурясь, во всех
красках представляя себе верного  пса...  Не появится, так хоть почувствует,
что  Леха его зовет...  Ни  фига.  Ладно.  Тогда он  пойдет  домой.  Пешком.
Через...  Нет уж,  на  хрен  крюка давать, через  Лейтенанта  Шмидта пойдет.
Пускай трус, но вот так и никак иначе. Страшно  -- не то  слово. Леха уловил
движение краем  глаза и  повернул голову  вправо. (Только в это мгновение он
врубился, что город сделался  недвижим,  темен и беззвучен, почти беззвучен.
Некоторые, редкие, правда, фонари, многочисленные витрины и окна горели,  но
Леха  не столько видел это,  сколько ощущал,  потому что электрический  свет
распространялся  как-то иначе, вне Древней Ночи. И луны не было,  и звезд...
Шум только от его шагов и дыхания, а если остановиться и задержать выдох, то
где-то  далеко идут шумы, но  что они такое  --  неясно. Интересно, это  его
колдовской силой "Денежки медовые" не подчинились Ночи?..) О-о-аа!..
     Медный всадник. Он смотрел прямо на Леху, и глаза его светились багрово
и  грозно. Конь под ним был по-прежнему неподвижен, а Бронзовый Царь -- Леха
вдруг  понял  его   --  силился  в  одном  из  любимейших  своих  воплощений
воспользоваться Древней Ночью,  сбросить  вековое  заклятье и  вернуть  себе
жизнь, пусть мертвую, загробную, но позволяющую ощущать и хотеть,  вернуть и
вновь   воцариться  над  проклятым  местом,  над  запредельем,  неиссякаемым
источником  мощи и бед, жадно пожирающим  судьбы, силы, жизни, взамен дающим
иные судьбы,  иные силы и то, что кому-то кажется жизнью... Ведь это он, еще
в той, первой  жизни нашел, учуял, раскрыл  этот источник, в надежде обрести
желаемое, но твари, подлые нечистые твари отняли у него принадлежащее ему по
древнему  праву... Подойди, червь,  подойди же  скорее, отдай  свою кровь...
Леха сумел отвернуться и освободиться от  зова. Леха  понял и то упорство, с
которым мать хранила его городскую жизнь от всех видов  колдовства: В Питере
легко обрести, но пропасть -- гораздо легче, как на заколдованном болоте,  в
липких глубинах которого полно кладов и тех, кто их искал...
     --  Аленка,  выходи в  полный  размер и держись поближе. В оба  смотри,
охраняй, ибо стремно мне, как никогда раньше! Вру: разок и страшнее было, но
временно обошлось.  Вот  и сейчас прорвемся, Главное -- ни к чему такому  не
подходить.  -- Леха бормотал вслух и голос его подрагивал. Аленка  скользила
справа рядом,  и  как-то получалось так, что две  волны ее двадцатиметрового
тела шли впереди Лехи  и  сзади, создавая дополнительный барьер  между ним и
Ночью.
     -- Нет, Аленка,  то  же  самое, но  слева. Переместись.  -- Леха  вынул
дубинку и вытянул ее на всю  длину.  Аленка послушно переместилась  по левую
руку. Ее Леха тоже слегка чувствовал и если бы можно было заподозрить в змее
эмоции, то  Леха  определил  бы  то,  что  он  в  ней  чуял, как  восторг  и
удовольствие узнавания. -- Ну-ну, хоть кому-то здесь хорошо... Надеюсь, хоть
ты не сбежишь и не предашь... А, Аленка?
     Аленка  откликнулась  на   прямой   вопрос  усомнившегося   повелителя,
потянулась к нему упругой веткой своего языка, трепетно огладила в несколько
быстрых и  мягких тычков грудь  и лицо. Счастье --  счастьем,  -- словно  бы
отвечали ее неподвижные глаза, -- а повелитель -- это повелитель.
     -- Н-ну ладно тогда, дальше пойдем. А все-таки любопытно: дядя Саша мой
страх убрал перед этаким урловищем или я сам так быстро к тебе привык? Или я
еще  раньше,  от Мурмана и папаши, закалился  на монстроузов?  Как считаешь,
зеленая?  Да  ползи-ползи,  не отвлекайся,  это  я  так болтаю, чтобы  страх
заглушить... А еще побежал этого ловить, типа, поднимите мне веки... Нет уж,
сначала стабильность силы,  а потом уже, не по запарке и не  на глюках, матч
Пересвет  --  Челубей. Надо  же, а мост не  разведен...  И  в  то  же  время
разведен. Не ловушка, нет?
     Колдовским зрением Леха видел привычную дневную, сведенную, дугу моста,
а обычным, задвинутым на периферию сознания, угадывал контуры поднятых почти
вертикально двух частей центрального пролета.
     Даже и здесь,  на  набережной, откуда  было  видно  далеко и вправо,  и
влево, по Английской и Дворцовой набережным, и  на Васильевском, через Неву,
не ощущалось ни ветерка, ни движения, ни звука. Непонятно, то  ли  гудок, то
ли плеск... Видимо, звуки издают  те, кто способен на это в Древнюю  Ночь...
Но никого не  видать.  Леха  вертел  головой,  мучимый букетом одновременных
несовместимых  желаний:  рассмотреть  как  следует  пустынный,  обезлюдевший
город, принадлежащий  тебе одному, увидеть все-таки  что-нибудь живое, кроме
него  и Аленки, не видеть  и не встречать никого и благополучно добраться до
квартиры. (Лехе  почему-то казалось, что дома все новые силы вернутся к нему
и Древняя Ночь  отступит перед  ним,  как только  что в "Денежках"). Прямо и
чуть  правее  перед ним, сразу  за Невой, Румянцевский садик, еще правее  --
Первая линия,  по которой он и дошлепает до  Тучкова моста.  Перейдет  через
Тучков,  а там  рукой  подать! И в садик он  заворачивать,  естественно,  не
будет, потому  что в  нем  что-то  не так,  непривычно  выглядит...  Ох  ты!
Оказывается,  не  в  садике  дело,  а в  сфинксах! Пропали,  точняк! Леха не
почувствовал в этом странном факте ничего неприятного для себя, но на всякий
случай  вгляделся получше, стараясь попеременно задействовать обычное зрение
и  колдовское.  Нет, в любом варианте оба постамента  были  пусты. Может, на
реставрацию увезли... Хм, странно все же.
     Познабливало. Леха начал было на ходу энергично махать руками и ногами,
зная, что  интенсивный  бой  с  тенью  по крайней мере  согревает,  но опять
неведомая  ему  раньше  осторожность  заставила  пригасить резкие движения и
возгласы... Вперед, на  мост и сквозь пролеты,  у  него получится, он  право
имеет, да, он же колдун, а не тварь дрожащая...
     Леха  уже  вступил на  мост,  когда  вдруг  громкий, отчетливый всплеск
заставил его сойти с середины проезжей части моста и подойти поближе к краю.
Вот он! Сфинкс. Оживший! Громадный каменный лев с теткиной головой в высокой
шапке-тиаре (либо гигантская тетка, в фараоновской бородке, с львиным телом,
но  тоже  в  шапке*),  сфинкс, медленно выбиралась из  воды -- с  нее текло,
отсюда и плеск  -- как раз недалеко  от моста, там где спуск  к воде... Лехе
сверху было  очень хорошо видно, как правая  задняя  лапа сфинкса  своротила
гранитную ступеньку и соскользнула в воду.
     Там же  узко, она не пройдет наверх... Прошла. И куда, интересно знать,
она  теперь,  надеюсь не...  Красными лучами хлестнули  глаза  обернувшегося
сфинкса: она глядела на Леху и, неуклюже переваливаясь, двигалась к мосту, к
нему...
     Леху объял ужас: ошибки никакой, это за ним.
     -- Аленка, ходу! Потом подеремся, не шипи! Ходу,  быстрее! -- Последние
слова  Леха предназначал себе; Аленка  явно превосходила его в  скорости, но
продолжала держаться рядом--слева от повелителя.
     Гудок  впереди. Есть. Вот и второй... Вторая в смысле. Сфинкс,  и  тоже
глазки горят по его душу...
     Леха  и   Аленка  успели  промчаться   сквозь  призрачные  пролеты  над
призрачной пропастью, а теперь путь  им преграждало второе ожившее чудовище.
Таким же зловещим  красным светом  горели  ее глаза, пасть (ртом назвать это
было   невозможно)  ухмылялась,   серый  язык  ерзал  среди  черных   острых
зубов-клыков...  И  лицо  ее,  где  борода, цело,  не  выщерблено, почему-то
подумалось Лехе.
     Аленка метнулась вперед, не дожидаясь команды. Огромная змея в один миг
оплела шею  чудовища,  ее  длины хватило, чтобы  дважды  поперек  перетянуть
туловище и передние лапы. Сфинкс  завыла и правой передней лапой  попыталась
сковырнуть  с себя  змею,  разорвать  ее пополам,  но  Аленка, видимо,  была
скроена из материала не менее прочного,  чем каменное  чудовище: значительно
меньшая  по  массе,  она,  однако,  умудрилась  лишить  сфинкса  способности
двигаться  по собственному  усмотрению. Сфинкс  теперь  уже  выла  не таясь,
голова  ее,  подчиняясь чудовищным Аленкиным мускулам, медленно закидывалась
назад, удар  каменного хвоста снес в воду  кусок чугунных перил, тупые  лапы
безуспешно вминали змеиную кожу...
     Сзади!!!  Как  --   непонятно,  однако  же  Леха  умудрился  почуять  и
отскочить; кусок мостового покрытия, где он только что стоял, лопнул кусками
и бороздами  от  удара каменной лапой  второй  сфинкс, точнее  первой,  той,
которая   вылезла  из  воды  на  Английской  набережной...   От   испуга   и
неожиданности Леха  выпустил  из  рук дубинку, и та, благополучно  преодолев
перила и расстояние до Невы, булькнула в вечность. Да  и хрен бы с ней,  тут
зенитка нужна как минимум или хотя бы противотанковая граната...
     Леха  опять  извернулся, спасся  от  удара и перебежал. Нельзя,  нельзя
убегать по прямой  траектории, догонит... И в воду нельзя... Да  в  воду бы,
наверное, можно... А!.. И еще раз Лехе удалось перехитрить сфинкса, но удача
не вечна. А Аленка,  она же одна, как она там, не посмотреть же... И  Мурман
бы тут не... Джинн! Дядя Петя...
     Леха, петляя  и  прыгая, увернулся в четвертый  раз, и  в  те  скромные
мгновения,   что  сфинкс  разворачивалась,   успел   выдернуть  из   кармана
валидольную пробирку с джинном и метнуть ее в сфинкса.
     -- Выходи, сучий потрох!
     Пробирка ударила сфинкса в  середину каменной тиары, над правым глазом,
и взорвалась белой вспышкой. Рев джинна с лихвой перекрыл Аленкино шипение и
вой обоих каменных чудовищ. Первое, что увидел разъяренный джинн, похожий на
пышущего  багровым пламенем циклопа, была  широко  разинутая глотка сфинкса,
туда  он и ударил  огненной секирой.  Брызнули каменные  ошметки  сфинксовой
плоти, ее зубы, кусок губы, бугор плоского  носа... Сфинкс поперхнулась, так
что даже  вой ее стих на мгновение, встала  на дыбы и передними лапами, всей
своей каменной тяжестью рухнула на плечи джинну. Мост  содрогнулся от удара,
и Леха скоренько  отпрыгнул еще дальше, назад. Впереди  шла схватка джинна и
сфинкса, за ними -- не рассмотреть в подробностях --  Аленка пытается  то ли
задушить, то ли сломать свою противницу...
     Туда, на Васильевский, не прорваться, а возвращаться тоже нет смысла...
     Джинн  с  визгом повалился  навзничь, и сфинкс  всеми четырьмя  лапами,
животом, прыгнула  сверху. Пасть ее стала  еще  более широкой  и  уродливой,
сфинкс отворила ее и потянулась к горлу, к груди джинна. Но джинн вдруг стал
вытягиваться  в  огненный поток, гротескно  сохраняющий  человекоподобность,
вернее,  человеко-джинноподобность,  этот  поток  выскользнул из-под  лап  и
живота и устремился навстречу намерениям сфинкса, прямо ей в глотку. Секунда
-- и  он  втянулся туда  весь, без остатка.  Но,  судя  по  жалобному крику,
сфинксу  вкуснее от  этого  не стало: она опять вскинулась на дыбы,  села на
хвост, прыгнула  свечой вверх -- у Лехи аж зубы лязгнули, и  он отбежал еще,
но,  пользуясь недостатком внимания к своей особе, уже туда, на ту  половину
моста,  где  почти  неподвижной  скульптурной группой  замерли  Аленка и  ее
сфинкс...
     Проглотившая  джинна  сфинкс  визжала,  уже не  переставая.  Она ничего
больше не  могла придумать,  кроме как орать на всю Неву, хлестать хвостом и
высоко  подпрыгивать  на  месте,  раз за  разом смещаясь к краю  моста.  Еще
прыжок...  и  сфинкс  исчезла  с  глаз  долой.  Через секунду в  уши  ударил
грандиозный  по  масштабам  плюх.  Леха  ничего не успел  сделать, даже шага
шагнуть, как из-под  моста, с места падения, рвануло  по-настоящему. Прежние
звуки не выдержали никакого сравнения с новым, одним, но  более могучим, чем
все прежние, вместе взятые. Ударной волной  Леху подбросило метра на два над
мостом  и  чудом  не  выбросило  за  чугунные  перила.   Он  даже  умудрился
приложиться к асфальту так удачно (задницей), что  лишь губу прикусил и ушиб
копчик и больше ничего не повредил. Столб воды раздробился  высоко над рекой
и  грохочущим водопадом  ухнул вниз. Малая часть его угодила на мост и части
той  хватило  на  всех  присутствующих: Аленка  и сфинкс  просто намокли,  а
маленького человечка Леху опять чуть не смыло с поверхности моста. Кое-где с
водой попадали на  мост, но, к счастью, все мимо каменные куски,  в одном из
которых очумевший  от  впечатлений Леха узнал не что иное, как  каменное ухо
свалившейся с джинном сфинкса.
     Что  собиралась  делать со своей  добычей Аленка,  Леха  решительно  не
догадывался, но  у  него не было никакого желания досматривать до конца.  Он
вскочил  на  ноги  и   во  всю  доступную  ему  прыть  понесся  с  моста  на
Васильевский.
     -- Аленка, -- крикнул он в атмосферу, больше надеясь на силу мысли, чем
на осипшие голосовые связки, -- догоняй, как управишься!
     Леха бежал сквозь Древнюю Ночь, боясь остановиться, боясь оглянуться на
бегу, весь  во власти паники  и ужаса. Если джинн  победил --  а похоже, что
именно  он, --  все равно плохо, Аленки-то нет рядом.  Сил нет, дубинки нет,
Мурмана  нет... Леха мчался  прямо по Первой линии,  сквозь  редкие призраки
автомобилей, не видя ничего вокруг и  не слыша. Случись поблизости враг -- в
лице  Лехи  был бы ему легкий подарок...  Но Лехе,  наверное, везло: на всем
пути, от моста Лейтенанта Шмидта до конца Тучкова моста,  ничего и никого он
не встретил. Ни джинн его не догнал, ни Аленка... Совесть заговорила в Лехе,
пробудила  раскаяние и заставила остановиться: он, который Аленку заподозрил
в измене, сам первый ее  бросил, чуть только  припекло. Трус поганый!  Леха,
едва отдышавшись, налег животом на парапет и, вглядываясь через  Малую Неву,
заорал, уже не боясь, что его услышат и увидят:
     -- Аленка! Где ты, чудовище мое! Аленушка!
     На фиг... Пойду за ней, и будь что будет!
     И  вдруг Леха ощутил  контакт:  не только Аленка его,  но впервые он ее
почувствовал  мысленно!  Жива,  Аленушка-зеленушка!  И  сигнал  от  нее  все
сильнее, то есть ближе!
     И опять Леха обалдел от изумления, хотя, казалось  бы, из  увиденных им
чудес  Древней Ночи  это было  чуть ли  не самым скромным и невинным:  из-за
поворота, от  Первой  линии выкатилось странное  колесо, скорее даже эллипс,
огромный упругий эллипс,  вытянутый  горизонтально, зеленый с  пятнами. Этот
эллипс -- половины  минуты  не прошло -- очутился возле Лехи и разомкнулся в
десятиметровую Аленку.
     -- Жива!  Ну, дорогая!  Ну, моя  ненаглядная!  Хоть меня сожри  --  все
прощу!  Ну-ка, сдуйся в... двухметровую,  я осмотрю... Нет, вроде  вся цела.
Ах, ты умница  моя! А что со сфинксом, а? Дай-ка я тебе животик ощупаю... Да
нет вроде бы... Куда сфинкса подевала?
     Аленка только радостно сипела  в ответ, не умея  ответить повелителю, а
он держал ее, двухметровую, на руках  и  на плечах и все гладил ее и говорил
что-то ласковое.
     --  Не слабо!  Питон,  что ли?  Твой? -- Леха опомнился и обернулся. Из
раздолбанной "Ауди" на него с Аленкой таращились трое: водитель-парень и две
девчонки, все чуть постарше Лехи. "Ауди" урчала, давала выхлопы.
     -- Это ваша змея?
     -- А, да, моя. Мосты ей показывал.
     --  Прикольно!  Виталя!  Жалко  фотика  нет! А вы  с  ней  здесь обычно
бываете?
     Леха  метал  глазами  вправо,   влево...   Йо-о-о!   Светло  на  улице,
оказывается, утро наступило. А  значит, кончилась Древняя Ночь и он жив! Это
главное, что  жив! Остальное приложится. Ну и ночка выдалась. Леху  внезапно
пробило на смех.
     -- Нет, я случайно здесь. А змею  больше не вынесу, ей городской воздух
вреден и вода  дрянь. Так что, извиняйте...  Не обращайте на  меня внимания,
смешинка  в  рот  попала... --  Леха согнулся  от  смеха  и даже  присел  на
корточки, тут же, на запыленном газоне.
     Парень  за рулем  понимающе  хмыкнул  и тачка рванула  дальше, а  Леха,
обуреваемый дурацким нервным хохотом, остался.
     В тот же  день Леха прямо на вокзале взял билет  в Псковскую губернию и
поехал "железкой" в деревню Черную, докладывать бабушке и советоваться с нею
же насчет дальнейшего.
     Реакция  на  пережитое  наступила  к  полудню, на  перроне  он уже едва
терпел, а в  вагоне,  сунув  проводнице билет,  растянулся на верхней  голой
полке  --  сумку под  голову --  и мгновенно  вырубился и проспал, все вновь
переживая от кошмара к кошмару, до самой своей станции.






     у вот --  куда  деть  обертку  от  мороженого, если все городские  урны
мобилизованы  на борьбу с террористами, но  при этом мусорить в своем городе
по-прежнему  не  хочется?  Липкая,  не в карман же прятать  ее?  А  Морка  с
Ленькой, хотя и убежденные проглоты --  что один,  что  другой, но такое  не
едят...
     Денис комкал,  прессовал в кулаке обертку от сахарной трубочки и совсем
уже  решился избавиться  от нее самым подлым способом: сбросить с Дворцового
моста в пучины Большой Невы,  но  вдруг фыркнул от смеха и постучал согнутым
указательным  пальцем себе по  темени. Две  интересные,  неплохо  прикинутые
девицы, шедшие навстречу, засмеялись в ответ и одна из них показалась Денису
похожей на... Не надо сердце бередить, только этого не хватало...
     Дворцовый как раз закончился;  Денис повернул  направо к  Стрелке и, на
ходу,  подстрекаемый  собственным  любопытством, раскрыл  ладонь  с бумажным
комочком и  дунул на него. Вслух он  решил  ничего не произносить,  а только
загадал,   чтобы   бумажка  сгорела   в  необжигающем  пламени.  И  слов  не
понадобилось!  Бумажка  вспыхнула  синим  и исчезла, не оставив даже  пепла.
Пальцы едва-едва почувствовали тепло,  словно  бы солнышко дотянулось до них
из-за горизонта...  Класс! Настроение повысилось еще на пару градусов и явно
не желало возвращаться в дневное, "убитое" состояние. И причина  угадывалась
даже  не  в  предвкушении  белой ночи,  одной  из  тех  --  легких,  летних,
безоблачных и нежных,  прихода которых Денис так ждал каждый  год... А в чем
же тогда? Может быть, это ему знак, что... Что все будет хорошо?
     И как это девчонки  умудряются насыщаться шоколадками  и мороженым? Это
же не  еда,  а  так... развлечение  возле  еды. Мясо  -- вот  настоящая пища
настоящих мужчин!  Говядина. Баранина.  Свинина.  Лосятина  с  медвежатиной.
Птица всякая-разная: если хорошо приготовить гуся или перепелок... Форель --
тоже приятная рыба. Но единственное, от  чего мама прямо-таки в  невменяемое
состояние приходила, весьма походившее на бешенство, это когда Денис при ней
пытался  есть сырое мясо, чтобы испытать ощущения дикарей  и людей, внезапно
оторванных от цивилизации. В этом отношении никакие просьбы и капризы на нее
не действовали, даже  заступничество отца  не помогало...  Такая уж  у  мамы
фишка была; а сырое мясо на вкус -- не беднее  жареного, если его не солить,
не  перчить  и  в  уксусе  не вымачивать.  Но  если мясо не  свежее, а после
разморозки (Денис исхитрился  -- пробовал такое  пару раз вне дома),  то это
уже совсем, совсем не то, хоть жарь его, хоть так ешь...
     Все  равно  надо зайти  в какую-нибудь забегаловку  и  поужинать. Ой, а
деньги... С  полпачки  сотенных  он захватил -- с  запасом должно хватить. В
крайнем случае и бесплатно отоварится, волшебным, так сказать, путем...
     У  Дениса  была своя тропа в  этом  направлении:  со  Стрелки он обычно
сворачивал  в  сторону Университета, оставляя слева  здание Биржи,  временно
набитое военно-морским антиквариатом, потом вдоль комплекса  имени Отто, где
Ника  родилась, она  даже окно показывала  и  Денис запомнил... Потом  через
площадь, которую Денис  упорно  не хотел признавать  как "имени Сахарова", к
Академии   транспорта  и  тыла,  ну  и  вдоль  набережной...  А  потом,  под
настроение, либо на Петроградскую, либо в глубины Васильевского,  или вообще
к заливу. Но это днем;  а  поздним вечером,  как  сейчас, надо  будет просто
зайти в круглосуточную забегаловку  "Император" и обратно, к основным мостам
-- Дворцовому, Троицкому...
     Кто-то жалобно и тихо плакал... Денис как  раз остановился, раздумывая,
куда свернуть после  того, как он минует  истфак  (университетское  здание с
аркадой по периметру, по типу Гостиного двора, -- прим. автора), может быть,
вообще вернуться "на  материк"  и поужинать там?  И  кто же  это  так  носом
хлюпает?
     Денис  мысленно  цыкнул  на Мора  и пошел  на  звук  всхлипов, стараясь
ступать  бесшумно. У самого входа  на истфак, на  ступеньках между колоннами
плакала девушка. Была она  в джинсах, сандалетах и клетчатой рубашке, сидела
зажмурясь, подобрав к подбородку и обняв руками колени.
     -- Не  хочу  мешать, но...  Может, помочь  чем? Случилось что? -- Денис
остановился  метрах в  двух от  девушки,  дабы  не  вторгаться  в ее  личное
пространство, и  даже  присел на корточки --  левая нога  на полной  ступне,
колено  вверх, правая --  на  носке, колено  вперед смотрит, рука на  колене
расслаблена, головы вровень -- все по науке, чтобы не испугать...
     -- Мх...  мх... си-гаретки  не будет?  -- девушка посмотрела  на него в
упор.  Она  наверняка знала,  что тушь потекла, разрисовав ее щеки  и нижние
веки  грязными некрасивыми узорами, но даже не сделала попытки спрятать свое
лицо  от  взглядов незнакомого  человека  или вытереть  его... Равнодушие  и
усталость.
     -- Не курю, извини.
     "Ломки, что ли?"  -- хотел спросить Денис,  но удержался и прислушался:
никаких  ломок у нее нет и курить-то  не особенно  хочет... И  ничего она не
хочет, только умереть... Ох, ты!
     -- Да ты же не куришь. Это  же очевидно,  как, впрочем, и то, что ты не
ела  с самого утра, да  и  то,  если чашка растворимого кофе... без  сахара,
считать за завтрак. Не так, что ли?
     Девушка с унылым любопытством уставилась на Дениса.
     -- Угадал. Ну и что? Хреново мне, Денис.
     Денис  так и подавился следующим  незаданным вопросом. Вот  это да!  Но
нет:  Морка и  Ленька  на  его  эмоциональные  всплески  дергаются,  никакой
опасности ни он, ни они не чуют... Вот уж врасплох...
     --  Угадала.  Слушай,  я  действительно  Денис.  Или  знаешь  меня?  По
Голливуду?
     -- Не знаю, и если честно, знать не хочу. Не обижайся, ничего личного.
     --  Ну  а  тогда  как ты  угадала?  --  Денис  растерянно торкался в ее
сознание, но  маленький опыт не позволял ему четко осознать  и разложить  по
полочкам весь этот  воспринятый  сумбур:  кашу из  мыслей,  эмоций, страхов,
обрывков  разговоров и  песен...  -- интересно же? --  Или  ты  мысли умеешь
читать?
     -- Возраст похож. В приличных семьях тогда в моде были Денисы и Ксении.
А  по  тебе  издалека  видно, что  ты пай-мальчик из хорошей семьи. Точно не
куришь?
     -- Точно. А ты, в таком случае, Ксения?
     -- Не-а. Мария. Семья у нас, ох, была нетипичная. И все, а? Свали, будь
друг.  --  Прямота,  с  которой  девушка  "отшивала"  Дениса,  не могла  его
обмануть, все ее мысли,  слезы, истерзанные нервы кричали другое: "Не уходи,
о, не уходи, человек, не оставляй меня одну! Ну, пожалуйста!".
     -- Но  согласись, Мария: хоть я и  пай-мальчик,  а  с твоим завтраком я
круче угадал, чем ты с моим именем?
     -- И что из этого?
     -- Как это что? Элементарно, Ватсон: голод нужно морить едой, и  он  не
умрет  до  конца, конечно же, но временно отступит.  Я как раз иду в кафе на
водопой и пищеедение. Пошли... пойдем вместе?
     -- Манек нет. Денег.  -- Девушка была согласна  идти куда угодно и чуть
ли ни  с  кем  угодно,  лишь бы не оставаться одной,  на ночь глядя.  Денис,
аккуратно одетый, не грубый, ее  ровесник, если и вызывал у нее  подозрения,
то только самую малость, как и всякий неожиданный доброхот.
     -- Лишь бы  аппетит был, а в остальном я угощаю. -- Денис чуть поднажал
на ее эмоции, пытаясь добавить в них тепла и спокойствия.
     -- А потом?
     --  Потом?  После  победы   над   голодом  разбежимся,  по  отдельности
переваривать.  Либо пойдем мосты разводить, если  не разбежимся. Не боись, у
меня есть постоянная  герл-френд,  -- зачем-то соврал Денис, --  и я по этим
самым делам нисколько не страдалец.
     -- Ну тогда лучше уж мосты... А куда двинем?
     -- В "Император". Это  хоть и не ресторан "Максим", но  зато нас пустят
без галстуков и вечерних платьев, картошку натурально, без дураков жарят, не
то что во всяких там макаках и дамнельдах.
     -- Да знаю я, мы там с ребятами иногда пиво пили после уроков.
     -- Нет, вот как раз пиво я не пью и тебе не советую. Пиво и  шампанское
--  это  вульгарно.  То ли  дело настоящая  грузинская  "Хванчкара", никакие
французские вина с ним не сравнятся. Под мясо -- ой-ей-ей!
     Денис ойкнул  с  такой заливистой радостью, что  девушка, глядя  на его
вытаращенные кверху глаза и улыбающиеся губы, сама невольно рассмеялась.
     -- Уговорил. Как ты ее назвал?
     --  "Хванчкара".  Его.  Вино  --  среднего  рода,  его. Но  только  там
"Хванчкары" нет, увы. Можно будет взять какого-нибудь красного итальянского,
под мясо. Или, если хочешь, в "Денежки медовые" закатимся.
     -- Нет, далеко и дорого. И я не в настроении, если честно.
     -- Это  заметно,  что  не  в настроении.  На  самом  деле и недорого, и
недалеко,  если  тачку взять... Но как  хочешь, "Император" так "Император",
мне он нравится.
     --  Я  вообще-то  не  пью,  особенно  с  незнакомыми  новорусскими,  --
осторожно-примирительно  сказала девушка. Она  тронула Дениса за предплечье,
чтобы  он подождал немного, а  сама с  помощью зеркальца, носового платка  и
карандаша принялась приводить свое лицо в порядок. Получалось у нее ловко  и
быстро. И сама она была симпатичная. И даже красивая.
     -- Я вообще-то тоже. Но под знакомство  можно и остограммиться, греха в
том нет.  Или французской "минералки" возьмем, тоже классно  под одноименное
мясо пойдет. Любишь мясо по-французски? Или по-аргентински?
     -- Ничего, можно. Я больше жареные  грибы  люблю. И шоколад. Но не тот,
который в  шоколадках, а настоящий, твердый, чтобы немножко с горечью. Ты ел
когда-нибудь такой?  -- Мария даже  на сандалетах без каблуков была почти  с
Дениса ростом, худенькая, но с формами, и это ему тоже нравилось.
     -- Доводилось,  --  уклончиво  ответил  Денис.  --  Шоколад --  не  мое
призвание.
     Ему  хотелось спросить,  почему  все-таки, по какой причине  Мария  так
горько плакала на ступеньках истфака, но он решил отложить вопросы: на сытый
желудок больше вероятности получить правдивый ответ.
     Юноша  и  девушка  шли по  набережной; как-то  так  само получилось при
переходе улицы,  что узенькая ладошка  Марии  сначала держала его за локоть,
потом,  у  Тучкова  моста,  когда  перебегали  проезжую  часть,  оказалась в
разгоряченной ладони Дениса, да  так и осталась  в ней,  хотя уже и условная
надобность  в  этом  миновала.  Куда  девались  все черные  мысли,  ощущение
безысходности?  А никуда, просто отошли на шаг, чтобы  попозже, когда уже не
будет рядом улыбки  и теплой  ладошки, вернуться и довести подопытный объект
до логического конца...
     Подошло вплотную к полуночи, и все равно еще было светло.
     -- ...Ты  что  такая  мрачная?  Изжога, порция  мала  показалась?  Вода
несвежая?
     -- Ой, Денис... Мне домой надо.
     -- На фиг тебе  домой,  Маш? А мосты разводить? -- Денису смерть как не
хотелось забираться  в сознание и  подсознание  своей  новой  знакомой;  она
успела ему не на шутку понравиться и он боялся увидеть что-либо, могущее его
отвратить или разочаровать...
     --  Ну... все равно. Тогда нужно на минутку  зайти и предупредить. Если
хочешь, зайдем вместе. Да нет, лучше не надо. В другой раз...
     Денис решился  и  приоткрыл для себя самый-самый  краешек ее  мыслей...
Вау!  Что это, екарный  бабай?  Мария  тихо  стояла перед ним, ее рука в его
руке, глаза грустные... А внутри, в голове, сплошной дурдом, который словами
описывать -- примерно, как  если бы диджея с винилом вусмерть заело на одной
бороздке: "прогнать  --не отпускать!"  "Ни  за  что!  --  во что  бы  то  ни
стало!"...
     -- А кто у тебя предки? Злобыри, что ли?
     -- Они  на  даче. Люся, старшая сестра,  на девять лет меня старше. Она
очень болеет,  с постели  не встает, и мне обязательно  нужно посмотреть. Ну
так идешь?
     Денис тут же нарушил только что данную самому  себе клятву и подсмотрел
еще раз: хм... Врет и в то же время вроде бы и не врет... Странно.
     --  Ну  все,  Динечка, пока!  Я побежала,  еще  встретимся.  -- Девушка
ткнулась губами в щеку Дениса, круто  развернулась и побежала. Но не успев и
трех шагов сделать, споткнулась и шмякнулась  на асфальт. Денис  подскочил с
готовностью, схватил за плечи, помог подняться...
     -- Видишь, это судьба. Дай отряхну. Не ушиблась?
     -- У-у, нет. Самую малость.
     --  А почему  опять дождик  под глазами?  Пойдем-ка,  я  тебя  все-таки
провожу. Это как минимум. А как оптимум -- перед сестрой отмажу и  сманю  на
мосты. Ты говорила, на Третьей линии?
     -- Да, уже, считай, пришли.
     За те  несколько  минут,  что  понадобились  на  дорогу,  Марию  словно
окончательно  подменили:  она  уже не  улыбалась, не  стреляла глазками,  не
спрашивала, да и вообще  перестала  поддерживать разговор; только  слезы  --
Денису видно было сбоку -- одна за другой, как да кап...
     -- Денис, пожалуйста, ну, пожалуйста... Отойди...
     -- Поздно уже, я на звонок нажал.
     -- Какой звонок?
     --  Никакой, идиоматическое  выражение. Открывай же скорее, а  то мосты
кончатся, пока мы тут спорим...
     Денис поразился тусклому и невыразительному голосу девушки,  она словно
бы потеряла сознание, оставаясь при этом на ногах и с открытыми глазами, как
сомнамбула.
     Мария ткнула старомодным ключом в скважину,  раз,  другой,  расковыряла
наконец, повернула  трижды, и дверь отворилась. Это была трехкомнатная часть
старинной  многокомнатной  разгороженной квартиры,  в  запущенном  почти  до
разрушения доме,  каких  немало на  Васильевском  острове. Высокие  потолки,
узенькие коридорчики, уродливая планировка  и ветхость, ветхость, которую не
замазать  тщедушными косметическими  ремонтиками,  не укрыть от  посторонних
глаз коврами и стенками... Иной  жилец,  в  новорусское  время  поймавший за
хвост  жар-птицу  той   или  иной   степени  упитанности,   соблазнится   на
"евроремонт"  и  засадит  в  него  "кучу  бабла"  как  раз  для  того, чтобы
обнаружить  дорогостоящую  тщету  своих  усилий:  отдельно  взятая  квартира
категорически  не  желает  --  не  протекать, не  перегорать,  не дымить, не
осыпаться... А весь дом ремонтировать за свой счет... Даже среди самых новых
русских таких богатых дураков-лоховиков не сыскать...
     Денису  нечасто  доводилось бывать у кого-либо  в гостях, и  ему всегда
было интересно заглянуть в быт других людей. Жили здесь бедно, скудно...  Но
чем-то таким  пахнуло  из  комнат, что сердце  у Дениса замерло на миг...  и
разочарованно застучало дальше. Домом повеяло, что-то чем-то очень  похожее,
но только затхлое, дешевое.
     -- А почему  свет всюду? -- Денис понизил голос почти до шепота, сам не
понимая зачем.
     --  Счетчик  не  работает, не жалко. Зато заходить не  так  страшно. --
Денис удивленно глянул на девушку: фраза-то нормальная, житейская, но словно
бы ее робот произнес... -- Проходи в комнату. Прямо. Я сейчас.
     Денис прошел, куда ему было  указано,  и уселся  за  круглый,  покрытый
несвежей скатертью,  стол. Комната -- практически куб 4х4х4. Две двери, одна
из коридора, другая куда-то в другую  комнату.  Окно...  О-па! Она уже спит,
сознание  у нее закрыто от  всего...  Во рту сразу же  пересохло. Интересно.
Денис  быстренько  встал  со  стула.  Да, да  Ленечка, тоже чую.  Сейчас  мы
форточку откроем, впустим Мора и...
     Отворилась вторая дверь, и  оттуда сначала выглянула  женская голова, а
потом  уже показалась и вся  фигура. Тетке  было лет  сорок, а то и  больше,
может быть, и все восемьдесят. Хитрая старушечья улыбка явно предназначалась
Денису,  и облизнулась  она, вероятно, на  него же. Ростом она была с Марию,
одета --  куда как скромно: в белую ночную рубашку, сама вся жирная, рубашка
в пятнах, седые волосы по пояс, как  пакля, нечесаные. Жутко было Денису, но
не страшно. Он круче, явно круче. Главное -- не терять бдительности, а Морка
потерпит. Тихо, птица! Через пять минут запущу.
     -- Здравствуйте.
     -- Здравствуй, мой дорогой, здравствуй, золотко. А куда ты пошел, куда?
Так и будем через стол разговаривать?
     -- А зачем вам ко  мне подходить? Мы  и так  познакомимся. Мы  с  Машей
буквально на минутку зашли, вас предупредить. Вы  ее сестра,  да? Меня Денис
зовут.
     -- О, да ты не простой Денис. Ножки мне путаешь, препятствуешь. Видишь,
а я все равно распуталась. Ну,  куда же ты, красавчик... Маша сейчас выйдет,
садись за стол. Сейчас будет ужин.
     -- Огромное спасибо,  но мы только  что великолепно поужинали. С Машей.
Под музыку... Вивальди... и Эминема...
     -- А вас как  зовут?  -- Старая  мерзость неожиданно оказалась  гораздо
сильнее, чем  поначалу показалось Денису, но  все равно -- она  была никем в
сравнении  с ним. Ты поужинать  собралась,  гадина, ну-ну... Пока ты на стол
или под стол  не  прыгнешь -- поводим  хороводы. -- Люся,  да?  А не  Лизой,
часом? А то все облизываетесь.
     -- Иначе меня зовут,  иначе. На спинке у  тебя нежить нежится, а сам ты
живой, молочком, маменькой пахнешь. Я и с колдунами дело имела, все довольны
остались... Стой. Замри.
     -- Вы,  бабушка, как  еретица какая! Голос у вас страшненький.  И жарко
тут; ничего, если я форточку открою?
     Внезапно  тварь  остановилась,  замерла,  и  Денис  тоже  вынужден  был
притормозить.  Ну  что,  хватит,  наверное...  Ничего,  он  даже   и  спиной
повернется  -- Ленька на страже.  А то  уже Морка извелся там, за стеклом. И
правильно: дисциплина  и разум,  пернатый, прежде всего.  А  стекло  и любой
дурак, любой булыжник высадить умеет...
     -- Настоящее,  --  тенорок  еретицы противно подпрыгнул и разлетелся по
комнате скрежещущим хохотком. -- Имя твое -- Денис. Повелеваю тебе, раб мой,
именем твоим: замри!
     Денис споткнулся, шага  не дойдя  до окна, развернулся лицом к еретице,
повел  плечами.  Тоненькие  и неожиданно  прочные нити  заклятья  натянулись
больно и лопнули  с мышиным писком,  а  старуху  смяло пополам  и  невидимой
волной откинуло назад, шарахнуло спиной и затылком об угол мебельной стенки.
     --  Да  откуда  же  в тебе  столько силы, свинья ты жирная? --  Денис в
считанные  дни,  пусть   еще  смутно  и  неуверенно,  на   ощупь,   научился
распознавать и использовать  собственные и чужие  магические  возможности, и
сейчас  тоже  вроде  бы неплохо  все держал  под  контролем, но как  тут  не
удивиться: не должно бы в ней быть столько прыти!
     -- А вот  теперь ты замри! Скотина, гнилуха! Старая сволочь. Сучка! Ишь
ты,  имя ей  понравилось!  А знаешь почему твой  фокус  не рулит? -- Старуха
молчала, спеленутая с ног до головы  Ленькиной  паутиной,  хотя рот  ее,  по
молчаливому повелению Дениса, остался свободным. -- А потому, что еще мама с
папой наградили меня тысячью тысяч имен и все они -- настоящие.
     Ну-ну, не ворчи, Морочка, не каркай, я не  нарочно.  Все, все  уже,  не
надо перышки топорщить, я же извинился. Видишь, тетя стоит, пыхтит, светится
вся,  как  милицейская мигалка, это  она виновата... На место, Мор!!! Ишь...
Тоже мне анархист Сипатый, привык к самосудам, понимаешь... Это не для тебя,
да и не для Леньки. Да что с тобой? Морка?
     Птица места  себе не находила.  Глаза ворона полыхали багрово -- и  это
было заметно даже при включенной люстре, когти  то и  дело стискивали плечо.
Но это не знак угрозы. И не страх. И не голод. А, Морик? Ты чего такой?...
     -- Господин! Мой Господин! О, Господин!
     -- Это ты мне?
     -- Да! Умоляю, Преславный! К стопам твоим припасть! Я не узнала! О, как
я ждала этого мига! Ты пришел к нам! О, мой Господин! Славьтесь вовеки, Ты и
Пославший  Тебя! Я  верная раба  твоя и  пославшего тебя Всесильного Князя в
обоих мирах! Повелевай мною, о, Господин!
     -- Эй, бабушка!.. С  чего  это  вдруг в  тебе такие  глубокие перемены?
Только что облизывалась на меня, а теперь вдруг камлаешь?
     -- Прости, Господин! Знак Твой был  сокрыт от меня... Прости, я  верная
раба Твоя и Отца твоего!
     -- Гм... Бог простит. А у меня другие планы, честно говоря... Да, а что
Мария? Она тоже...
     --  Нет еще, мой Господин! Но совсем бы немножко,  и я  бы сама успела.
Сил недоставало мне покинуть место,  к  которому  была  я  прикована, и  вот
почему  та, что считает  и  видит меня сестрою, исполняла волю мою, не ведая
обо мне.  Живую плоть  приводила  она  ко мне, а я лишала эту  Марию памяти,
чтобы удержать ее подле себя и не лишиться пищи...
     --  Ой  ли?  Хватит...  Верю. --  Денис смотрел  на синее пламя  вокруг
ликующего демона и уже еле сдерживался. Да, она не врет, эта  отвратительная
кикимора  или кто  она там по кадастру...  Эта сила должна стать частью  его
силы. При чем тут жалость? Марию -- да, ее жалко, а эту шкуру -- нет. Что-то
такое  странное  вокруг деется, сердце  не  на  месте...  И  Морка с Ленькой
необычно себя ведут, не так, не по событиям...
     -- Что замолкла?
     -- Ты велел остановиться, мой Господин!
     -- А-а, да, точно. В  общем,  так... Кстати, я вижу, что мощь в тебе --
не по рангу, что называется. Откуда и почему такое? Или я не прав?
     --  Да,  мой  Господин,  ты  прав, конечно же.  Заклятье меня  держало,
двойное, тройное, четверное... Оно  держало меня, и я  терпела,  сколько лет
терпела. И я копила. Но пришел час, мой Господин! Ведь сегодня Ночь, Прежняя
Ночь, и я знала, что Ты придешь! И восторжествует Пославший Тебя, и наградит
нас, верных рабов своих! О, мой Господин!
     -- Что за "прежняя ночь" такая?
     -- Не ведаю. Знаю, что  тысячи лет ныне отделяют  одну Прежнюю Ночь  от
другой, и она, редчайшая в эпохах, пробуждает оставшихся  Прежних и сокрытую
мощь их и усиливает у нас, у могущих, у верных...  Я  знаю  это и не больше,
мой Господин! Все ждут ее и надеются, ибо помогает она избранным.
     --  Ну...  Тогда  так...  Извини,  конечно...  А,  впрочем,  можешь  не
извинять... Мне надобна твоя сила, и я ее выпью. Понятно?
     -- Нет, о, нет,  Господин мой! Только  не это!  Я умоляю Тебя, я верная
раба Твоя и хочу служить тебе!  Ты не должен так поступать с верными  Тебе и
Пославшему Тебя!
     -- Что-что? Кому?.. Я?.. Чего?.. Должен??? Я тебе что-то должен, тварь?
     -- О, мой Господин!!!
     -- Одним  словом,  ты теперь же, сию  секунду  послужишь мне,  а потом,
вероятно, поступишь в распоряжение Пославшего  Меня, как ты выражаешься; все
челобитные и кляузы, буде таковые случатся, -- к нему, а я, пожалуй, попью и
пойду. Мне еще животных выгуливать...
     -- Ты не можешь так со мной...
     Старуха перестала кричать и вырываться, она замерла, глядя на Дениса...
И  кто его знает, что там было в ее мертвоживых глазах -- ужас  ли,  надежда
ли, покорность судьбе?.. Может, и слезы, но Денис глядел не на нее, а чуть в
сторону...
     -- Разве??? Ленька! Впрочем, осади назад, я сам... Замотай поплотнее...
Еще... Всю  голову...  --  Денис  подошел к тускло-серому кокону, в  верхней
части  которого  густо  мерцала  призрачная  синева,   потянулся   губами...
Сильнейший  магический разряд сотряс его с ног до  головы, Денис захлебнулся
обжигающим морозом синей, дарующей волшебную мощь субстанции, бешеной струей
ударившей в горло, потерял равновесие, ухватился за что-то и продолжал пить,
давясь и содрогаясь от  боли, но уже зная по недавнему  опыту,  что вслед за
нею и судорогами к  нему придет несравненный миг мрачного торжества, радости
обладания новой, словно бы нарочно для него накопленной силой...
     Пронзительная синева померкла, выветрилась  из сознания, уступила место
электрическому свету трехрожковой люстры.  Шустрый  и  чуткий  к  мельчайшим
переменам  в состоянии Дениса, ворон  единым  скоком  вспрыгнул со стола  на
правое плечо и успел первым: Ленька в нерешительности сучил верхними лапами,
покачиваясь, как повешенный,  на  люстре,  между  потолком  и  полом.  Денис
опустил взор -- тьфу ты, пакость!.. В руках он держал грязный сморщенный ком
из ночной рубашки, Ленькиной паутины и старушечьего праха...
     --  И не помышляй даже, Морик... -- Денис  отбросил  от себя  гадостный
комок подальше,  в угол, вытер  сухие  руки о скатерть...  надо бы помыть...
Нет,  лучше  так:  он  поочередно  дунул  на  кисти  рук  с  обеих   сторон:
черно-багровое пламя  смахнуло с  них реальную и  воображаемую грязь,  пыль,
бактерий, ненужные уже,  отшелушенные чешуйки  кожи, но не  тронуло  даже ни
один  растущий  на  тыльной  стороне  ладоней  волосок.  Толково,  без  слов
понимает!.. -- Только клюнь  попробуй... Ты  был простой зевака, дружок,  от
силы -- заинтересованный зритель,  в то  время как Ленька честно и бесплатно
работал за двоих.
     -- Прыгай, старичок мой дорогой, сигай, Ленька, не бойся. Он тебя не то
что не  обидит, он тебе арию герцога споет из "Риголетто", если надо  будет.
Вот так, устраивайся... Оба хорошие, да, и ты хороший, только клюв закрой...
Ну,   что,   готовы   к  вечерней   прогулке?  Тогда...   Погодите-ка,  ишь,
разъерзались... Ну-ка,  оба: прыг с  меня! Сидите  здесь  и смирно  ждите, я
буквально на пару минут.
     Денис, весь в противоречивых чувствах,  вошел  в комнату, где закрылась
Маша. Та  лежала  на спине, сложив  на  груди руки  крест на  крест, одетая,
бледная,  с  закрытыми  глазами. Покрывало  на  тахте под  нею  смялось  под
тяжестью  тела, но и  только: спящий человек  обычно шевелится,  ворочается,
сминая подушки, простыни и одеяла, а здесь -- словно бы статую положили...
     Денис подошел поближе,  прислушался,  притронулся  к  сознанию...  Нет,
ложная тревога: жива-здорова, спит под  заклятьем, вот и неподвижна. Бедная,
живцом служила для твари... То-то  она так плакала: вероятно, следы, обрывки
нестертых до конца воспоминаний и ощущений жили  в ней и мучили ее... И  все
ради  сестры, которую, вполне может быть,  одной из первых  скушали. Но сама
девушка... Она же не виновата, что в плен попала.
     Денис растопырил большой и указательный пальцы правой руки  -- лоб-то у
нее какой холодный! --  и  коснулся ими  висков. Щелк искорка! Есть контакт!
Вот и все заклятьице -- разве что  муху из него сделать,  максимум  две,  на
большее не хватит.  Теперь  у  тебя  обычный сон, Маша, и  пусть снятся тебе
море, солнце и алые паруса из Зурбагана,  нежданное наследство  или подиум в
Париже,  но  все  это  -- без  единого кошмара. Я так  хочу. Ну и еще  любое
хорошее, что тебе придумается... Денис выпрямился. Маша тут же пошевелилась,
дрогнула вверх уголками губ, левая рука ее осталась на  груди, правая  легла
на  покрывало,  ладонью  наружу...  В  принципе,  он  мог  бы  обнять  ее  и
поцеловать,  как спящую царевну...  в  губы... И  вообще... И  вообще --  ты
козел, Денис  Петров. Иди отсюда, там Ленька  с Моркой уже от стыда за  тебя
сгорели. Урод, ой, урод.
     Ничего подобного: верные ворон и паук и не думали краснеть  и стыдиться
мыслей и желаний своего юного властелина; Ленька,  словно  мохнатый  тюк  на
резинке, качался по паутине вверх-вниз, от люстры к  полу, Мор сидел на краю
столешницы  и  всматривался куда-то в окно, в темноту... Семейная  идиллия в
чуждых  интерьерах...  Йо-о! Откуда  там такая  темнотища?  Фига-к, здорово!
Ну-ка,  попрыгали   по  местам:  "Приятели,  смелей  разворачивай   парус!".
Посмотрим,  что там творится, на площадях и весях северного вертограда,  где
неизъяснимая красота белой ночи, до краев напоенная благоуханием отцветающей
сирени,  должна  переполнять, а заодно и  реально благородить сердца и  души
тусующих челов? Гм...
     Непроглядная  ночь  обрушилась на Дениса и в то  же  мгновение  выцвела
жиденькими  сумерками, еще  более  доступными для  обзора, чем светлейшие из
белых  ночей...  И   все  это  без   заклятий:  пожелалось  --  и  мгновенно
исполнилось! Учитесь, животные.
     Но  и животные,  похоже,  отлично  сориентировались  в  новых условиях,
особенно Ленька: нехитрые эмоции  блаженства так и  перли  из  него,  словно
после усиленной кормежки. Мор,  против обыкновения,  не  торопился  покидать
плечо ради уличного пространства, только глазами посверкивал по сторонам, но
чувствовалось,  что и  он в  общем и целом доволен текущим моментом, особого
мнения и возражений по повестке дня не имеет.
     И опять  на  Дениса повеяло чем-то таким...  Таким... И слов к этому не
подобрать... Чем-то радостным...  и древним. Однажды, еще в Москве, малышом,
в маминой шкатулке он нашел пергаментный свиток,  горячий и очень тяжелый...
Он  взял свиток в руки...  и  вот что-то  такое сходное успел почувствовать,
пока мама не увидела и не отняла. И никогда больше он не видел этого свитка,
и мама очень резко отказывалась говорить на эту тему... Надо будет поискать,
кстати говоря, что там такое было написано?
     Ни ветерка. И в то же время не  душно.  Не жарко, не холодно, а в самый
раз. И душа поет,  подначивает  тело прыгать и кричать,  и веселиться всяким
иным  активным способом. Стало быть, это и есть пресловутая Прежняя Ночь. Ну
и... погуляем...
     Так странно  было идти по абсолютно тихим улицам. И безлюдным.  Конечно
же, люди  никуда не делись: большая часть  их легла  спать, но и  оставшихся
хватало, чтобы заполнить тротуары парами,  рядами и кучками слабо  мерцающих
призрачных столбиков.  Однако "столбики"  эти  были практически неподвижны и
бесшумны, что есть они, что нет их... Денис быстро разобрался что к  чему  и
первое  время  развлекался  тем,  что   проходил   сквозь  эти   "столбики",
задерживался  в  них, иногда вмешивался в  разговор, заставляя  собеседников
выслушивать неизвестно откуда взявшийся голос, или даже  мысль, что  гораздо
тоньше  и прикольнее...  Но, увы, результата  не дождаться, слишком медленно
идет для них время. Может, в десять или в сто раз медленнее.
     На  проезжей  части он  точно  так  же "пробивался"  сквозь  "мчащиеся"
автомобили, но стукнулся животом и  ушиб лоб, когда попытался  пройти сквозь
стоящий  у  обочины микроавтобус. Немало  удивившись такому  феномену, Денис
принялся  экспериментировать  и  очень  быстро  научился  вдобавок проникать
сквозь неподвижные предметы: автобусы, афишные тумбы, стены, двери... Просто
это  было  труднее  делать,  тратило силы  и  вызывало  довольно  неприятные
ощущения  в висках и  затылке. И Морка,  если в такой момент сидел на плече,
всегда раздраженно орал, видимо, ему было больно... Ну какой тебе кр-р-рови,
дурачок? Когда ты успел проголодаться? Утром, утром я тебя покормлю,  птица.
А пока потерпи ради торжества науки. Мне еще под воду надо зайти, проверить.
Да шучу я,  не ори... А Ленька -- вот ему хоть бы хны, что значит -- нежить,
ему что по улице, что сквозь  вонючий парадняк... А  ведь и  запахов  нет...
Кроме  как  от Моркиных перьев... -- Денис  сунул лицо  в оттопыренный ворот
футболки, похлопал  подмышкой...  --  и от  подмышек, но это  уже устранит в
ванной, когда домой вернется...
     И  долго ли вы собираетесь использовать  меня в качестве  транспортного
средства,  гражданин Морецкий?  Здоровенный,  совершеннолетний лоб, румяный,
сильный, косая сажень в крыльях... А? Брысь с меня!
     Ворон,  как всегда,  на  лету подхватил  настроение Дениса  и  принялся
закладывать  лихие виражи над  ним и по ходу движения, разбивая  хрустальную
тишину Прежней Ночи хриплыми пиратскими выкриками.
     Денис  шел, куда  глаза глядели, да незаметно  и прошел  изрядный кусок
Малого  проспекта,  пока  справа  по  курсу  в  створе  одной  из  линий  не
обозначился мост через реку Смоленку.
     -- Что я хотел... Нет, но ведь что-то меня сюда привело? Со Среднего на
Малый, по Малому -- сюда  ведь, а не туда,  а? Морка, а Морка? Поведай нам с
Леонидом Арханычем:  что тебе сверху  видно?... "Кр-рови" ему там видно. Да,
негусто. Ну... раз так...
     --А не взлететь ли нам с тобой, Ленька, подобно вольным птицам, над сим
вертоградом, и  не оборзеть... тьфу...  и  самостоятельно, назло  Морке,  не
обозреть ли орлиным оком окрестности?
     Хочу -- взлететь!
     Денис чуть согнул ноги в коленях и неуверенно подпрыгнул. Асфальт резво
провалился  глубоко  вниз  и  не  спешил  возвращаться  на  место.  Денис  с
запозданием испугался, что сердце у него сейчас замрет и завопит в невольном
ужасе,  как  это бывает на качелях,  но  нет:  с гравитацией и вестибулярным
аппаратом  ничего  не  случилось,  просто   он  на  месте,  а  вся   планета
отодвинулась метров на пять вниз. При  этом  -- ни ветерка.  А вперед?  Угол
дома медленно  пополз  на  него. Выше не надо,  там провода.  Ниже... еще...
Хватит, стоп. Последние слова Денис произнес мысленно, однако волшебная сила
послушалась  его  и сделала  все  правильно:  Денис  остановился в метре над
землей,  сохраняя  вертикальное  положение. Он поболтал  ногами и вроде чуть
шевельнулся... Руками... То  же самое, как застрявший  Давид  Копперфилд  на
веревке. А  ну-ка,  выше,  но  осторожно, чтобы  провода не  задеть.  Дениса
вознесло метров на десять, вровень с крышами окрестных домов. Он глянул вниз
-- и сразу скулы свело... Я не боюсь. Я не боюсь. Денис чуть было не подумал
словами: "Хочу не бояться  высоты"  --  и  вовремя  спохватился!  Нет,  оно,
конечно, замечательно,  когда даже мысленные твои  повеления выполняются, но
тут, похоже, лучше не шутить с огнем. Вот, например, перестал  бы он бояться
высоты,  согласно  промысленному  желанию,  а  сам  и  не  заметил бы в себе
изменений...  Но это уже был бы не  совсем он, Денис... На самую чуточку,  а
все же...  А  вдруг  он  пожелал  бы  аналогичным  образом не  грустить,  не
страдать,  не  вспоминать... Контроля-то  над  желаниями нет, и  откуда  ему
взяться, кроме как от... Но Он может и не обращать внимания на такие мелочи,
не  пасти Дениса по пустякам... Так  недолго и помереть по частям,  в смысле
утратить   прежнюю   личность,   уступить   ее   невесть   как   слепленному
"франкенштейну" на пожирание -- и самому этого не заметить. Хорошо бы -- как
в компе при удалении файла: "Вы действительно хотите переместить этот файл в
корзину?".  Нет, нет,  я еще этого  не  подумал... Гм...  Так...  ЛЮБЫЕ  МОИ
ЖЕЛАНИЯ...  МОГУЩИЕ  ПРИВЕСТИ К СЕРЬЕЗНЫМ...  К  ИЗМЕНЕНИЮ СТРУКТУРЫ... МОЕЙ
ЛИЧНОСТИ...   Бред.  Не  так.  СРАЗУ  ЖЕ  ПОСЛЕ  КАЖДЫХ  ДЕСЯТИ  ИСПОЛНЕННЫХ
ЖЕЛАНИЙ... ИХ ПЕРЕЧЕНЬ ДОЛЖЕН ВСПЛЫВАТЬ В МОЕЙ ПАМЯТИ, ПРИЧЕМ В ЭТОТ МОМЕНТ,
ПРИ  ВОСПОМИНАНИИ  И ОЦЕНКЕ, ИХ  ОСУЩЕСТВЛЕННОЕ ВЛИЯНИЕ  НА  МОЮ ЛИЧНОСТЬ НЕ
ДЕЙСТВУЕТ.  Хреновенько,  по-дауновски  сказано...  Желать  и  формулировать
желания -- тоже учиться надо. Ладно, рискнем так желать и эдак, лучше вслух.
После  одного-двух  десятков  желаний  видно  будет.  Но  вообще  говоря,  с
философской точки зрения эффект  всемогущества,  пусть  даже относительного,
при  отсутствии  контроля и самоконтроля  обязательно чреват перерождением и
утратой  первоначального...  Надо   же,   так  задумался   над   устройством
мироздания, что  и страх потерял. Или это дурацкое желание сработало?  Гм...
"Еще на десять метров выше!" О, какой командирский голос у  меня прорезался.
Ладно, чего  стесняться, все  равно  некому слышать... Оп,  оп,  страх-то на
месте, лучше смотреть вдаль, а не вниз. Не мешай, Морочка, не мельтеши. Сядь
на место, я сказал, осмотреться надо.
     Денису вдруг вздумалось "выключить" свое магическое "освещение" Прежней
Ночи, и стоило только мысленно  пожелать...  Р-раз! И  он, словно Буратино в
темном чулане,  повис,  трепыхаясь,  посреди непроглядной тьмы. Ни звезд, ни
луны. А... А это Морочка глазками в два уголька освещает Вселенную. Спасибо,
дорогой,  так  и сиди на плече, никуда летать не  надо покамест.  А это что?
Денис поглядел в  сторону  предполагаемого востока: где-то  в непредставимой
дали вроде как пульсировал слабый  зеленоватый отсверк рассвета,  но вряд ли
это рассвет...  Посмотреть, что ли?  Наверняка это  гораздо ближе Уральского
хребта, а скорее всего -- и вообще в пределах Фонтанки... На севере -- мрак.
На   юге  --  мрак.  На  западе  мр...  Ой...  Денис  всмотрелся.  Множество
малюсеньких скачущих  светлячков образовывали бледно-синее марево. На  запад
или на восток? Туда и туда, но сначала на запад, конечно же. На запад, Диня,
огоньки-то  уж больно приветливые... Еще  на  десять выше, на всякий случай.
Полный вперед! Двадцать  метров в секунду,  успел уточнить Денис,  и далекие
огоньки  в  сохраненном  безветрии резво  потекли  навстречу, и вот они  уже
внизу,  целое  поле синих  огней под ним и...  Стоп, елы-палы! Ой,  лопух...
Денис подмигнул ворону и  засмеялся. Восемь  против одного, мой славный, что
мы в данную  минуту парим  над  Смоленским  кладбищем, где по  непроверенным
данным похоронена Арина Родионовна. Впрочем,  откуда тебе знать,  Морка, кто
такая была Арина Родионовна, кстати, твоя с Ленькой мимолетная современница,
и кому она там приходилась нянькою?..
     -- Типа, СВЕТ!
     Ну, я же говорил...
     Прозрачная  бледность пространства сменила  плотную тьму;  внизу, как и
догадался Денис, рыхло-зеленой скатертью с  прожогами раскинулось Смоленское
кладбище, православная его сторона. Чуть в  стороне,  вон там  -- Денис знал
это  со  школы  --  лютеранская, рядом  армянская...  Синие огоньки,  хорошо
видимые и сейчас, прыгали и плясали, если смотреть на  них  издалека, вблизи
же они  светились неподвижно и  ровно. Хаотический характер их  расположения
закономерностей не признавал; Денис сообразил только, понял, что  вне  могил
огоньков не  бывает,  но  и  то  не  все  могилы  отмечены синим,  напротив,
светилась  меньшая  их  часть, однако же  их, светящихся,  было много, очень
много.
     Наша  с  вами задача, мои  немногословные друзья, подобно  бабочкам или
пчелам, порхающим от цветка  к цветку,  неутомимо и  добросовестно  собирать
нектар,  то бишь мощь, без которой мне не исполнить то, что я обязан сделать
ради... ради всех, о ком я помню и буду помнить всегда.
     Инициации-то  не было,  -- в очередной раз вспомнилось Денису, придется
пробиваться к результату самостоятельно. Интересно, сам он это помнит или...
Отец, я выполню все, что ты  велишь  мне, без просьб  и условий. Но все же я
прошу тебя... Ты знаешь, о чем я прошу... О ком я прошу...
     Все  было буднично и просто:  Денис  медленно двигался  по  воздуху,  а
точнее,  по  пространству,  ибо воздух оставался неподвижен,  останавливался
примерно в метре над  огоньком, слабый щелчок --  и голубая молния на вдохе,
щелчок и вдох, -- уже не нужно было, как вначале, приникать губами вплотную:
синие  змейки  взлетали сами,  ледяным ветерком  впивались в  губы и уже под
самым сердцем претворялись в горячую грозную радость... Постепенно, по  мере
накопления  навыка и ускорения процесса поглощения, морозные вдохи и горячие
клубочки  прибывающей   силы   слились  в  два  обособленных,  но  при  этом
неотделимых друг от друга потока из холода и жара...
     Хватит.  Хватит пока. Добрать все  оставшееся можно и в другую  ночь, а
эта -- волшебная, зачем пропускать...
     И опять эта кислая мыслишка о работе  собственного сознания: сам он так
подумал или  выполняет  указание?..  Вверх! Десять  метров! Еще двадцать. Не
страшно.  Ну-ну...  Нет, это  не полет,  я иначе хочу.  О... Вот они  десять
выполненных  желаний,  подлежащих  инвентаризации...  Тэ-эк,  "вверх,  вниз,
видеть, не видеть"... Нормально, все остаются в силе.
     -- Платформу  под ноги, плоскую,  твердую, круглую, диаметр  три метра.
Все-таки хорошо, что в  моей магии есть "защита от дурака". Платформа вполне
могла -- и непротиворечиво желанию -- стать под углом  сорок пять градусов и
быть при этом скользкой или вонючей...
     Денис постоял на платформе с минуту, сделал ее прозрачной, задумался...
Нет,  очередное  свое  желание  он  не  рискнул  сформулировать  вслух,   но
понадеялся  на  то, что его, Дениса,  волшебная мощь и  без  слов  правильно
угадает, что именно он хочет от нее...
     И  волшебная сила  не  подвела:  мягкий толчок в  спину, под  лопатками
зазудело, мышцы вдоль  позвоночника окаменели на мгновение  и взбунтовались,
пошли  судорогами...  Денис  прогнулся,  выгнулся,  дернул   плечами...  Две
огромные  черные  тени с холодным  шелестом  выскочили из-за спины и повисли
высоко  по  сторонам,  на самых границах периферийного  зрения. Денис скосил
глаза влево, повернул голову... Потом направо. О, ДА!!! Он крылат!




     Ряшка прямо-таки давилась яростью, могучие лапы бешено скребли дубовую,
забранную сталью дверь, но было поздно: вторгшийся  был проворен  и хитер на
колдовские штучки, он уже топтался в сенях, куда Ряшке доступ был заказан...
     -- Это еще  кто?  -- Не чувствовалось испуга  в голосе Ирины Федоровны.
Был бы пришелец врагом, так бы постарался вломиться и в жилье, не стуча и не
спрашивая.
     --  Открывай,  Ирина свет Федоровна!  Ну и имечко взяла, язык сломаешь!
Открывай! Дорогого гостя не узнаешь?
     -- Да кому открывать-то?
     -- Э, э, ведьма, поаккуратнее с метелкой, я же чую.
     -- Сок, ты, что ли?
     -- Ну а кто еще...
     --  Да  мало  ли  горлопанов по  ночам  не  спят,  а вокруг  порядочных
шныряют...
     --  ...Да, благодарю  за угощение, а все же  в свое время у  настоящего
чая, праотца нынешних сортов, вкус был совсем иным... Вот это был чай, и это
был вкус...
     -- Возможно, я  уж  не помню и в ваших краях отродясь не бывала. Теперь
спрошу, раз напился: с чем пожаловал? С добром, с худом ли?
     -- Откуда добру-то взяться. Где этот сопляк?
     -- Что?
     -- Не притворяйся глухой. Мне не нравится сложившаяся ситуация, и в ней
никому нет дела до хороших манер. Из-за одного балбеса  и мне, и нам всем на
ниточке висеть? Где он? Я спрашиваю.
     -- Вот ведь какой  резвый ты нонче, Соныч,  а что ты при Петре покойном
здесь не объявлялся, строгие вопросы не задавал?
     -- Не надо, не заденешь. Та  эпоха кончилась.  А новой может  уже  и не
быть, все  подохнем  вслед  за Петькой... Петром Силычем,  земля ему  пухом.
Ирина,  я сюда в ночи с  края света приперся не в вопросы на вопросы играть.
Показывай. Его показывай, или я сам... Уйми кошака.
     -- В городе он. Завтра-послезавтра вернется.  Только  я тебе сама глаза
вырежу, если ты с худом к нему...
     -- Прости, конечно, Ирина, но не с твоей  статью -- мне  грозить. Петр,
действительно,  всем это  известно, был мне  одно время -- лучший  друг.  Но
тебе-то он кто? Сын его? Никто.
     -- Он внук мой.
     --  Давно  ли? Откуда у тебя внук, когда  ты бездетна,  а? В уме ли ты,
стара?
     --  В  уме. Он мой внук, и за его  жизнь я свою положу, уж  о  твоей не
говоря.
     -- Точно с ума съехала.  Или это Пузатый тебя убаловал да мороком обвел
-- свое  отродье  беречь? Я же помню тебя  здравомыслящей  старухой... И  не
старухой помню. Ну-ка еще кружечку...
     -- Нукать у себя в Тибете будешь.Все, кафе закрыто.
     -- Надо же, обиделась. Ладно, обойдусь. Завтра еще  подъедут кое-кто из
высоких. Два дня ждем, а там...
     -- Да  хоть усритесь все  вместе, извини  на грубом  слове.  Подождешь,
сколько надо  будет. Вон тебе комната,  спи, отдыхай. А я тебе свое сказала.
Помни о сем.




     Денис закинул левую  руку  за  плечо,  недоверчиво потрогал.  Вроде  бы
теплое,  живое...  И  не  мягкое  ничуть, и  не  царапается.  О-о...  Только
подумалось, а крылья уже вновь распустились, взметнулись  вверх и в стороны.
Теперь опять  пусть сложатся. Тяжелые, а мельчайшему позыву повинуются...  И
тоже странность, сюрприз подсознания: Денис, ощутив крылья за  спиною, ждал,
что они будут, как у летучей мыши, -- голые и перепончатые, жестких рубленых
очертаний  а  они  оказались  широкие,  шелестящие,  с  роскошными  длинными
перьями,  метущими  платформу,  с  крутым, но  скругленным  изгибом наверху,
короче говоря, как у ангела, только  черные...  Физику  мы знаем в  пределах
средней школы,  но...  Прикольно,  однако,  надо  срочно  пробовать...  Что,
Ленька,  неудобно  стало? Привыкай, или хочешь --  на грудь переместись? Ну,
как знаешь. Морка, держись  рядом.  Если что...  Но что "если что", так и не
придумалось, и  Денис, зажмурившись  невольно, прыгнул с  платформы вперед и
вверх!
     И  вниз! Ветер!  Лед и ужас внутри! Тяжесть...  Р-р-рули-и-и-им! Крылья
властно  и жестко пригасили свободное падение и  и  вывели Дениса из крутого
пике в стремительное горизонтальное скольжение по воздуху. Денис  рассмеялся
было,  но  резкая,  спрессованная  скоростью атмосфера ворвалась  в  легкие,
заставила захлебнуться, закашляться.  Пусть...  нет,  пусть  пока  все так и
остается,  привыкнет  --  уберет ненужные  ощущения,  а пока они в новинку и
доставляют радость!
     Руки... Странно чувствовать их и крылья одновременно, словно  бы у него
две пары  рук! Мышцы  рефлекторно  сжались,  распустились, еще  и еще раз...
Ага... Так это он крыльями машет, задает им скорость и направление. Упругий,
сдобренный  услужливой  магией  воздух  обнимал, держал  тело  горизонтально
земле, не давая ногам и заднице переломиться в пояснице... Здорово... Так, а
куда, интересно, он успел залететь?.. Денис завертел  головой по сторонам --
внизу  как раз лежала покрытая неподвижной  рябью волн вода -- он над Невой,
сзади  Тучков  мост,  впереди  Биржевой...  Быстро.  А  как  там  сейчас  на
Петропавловке? Менты, надо думать, не при делах, как и простые смертные, все
в  коматозном   состоянии,  а  он   и  безо  всякого  пропуска   --   маг  и
крутяга-парень, почему бы и не слетать?
     Крылья сами  знали, что  нужно  делать  при  подлете  и  снижении:  два
небрежных взмаха и  вот  уже  Денис  стоит на пляже, топчется кедами на чуть
вязком песке. Прозрачные мглистые сумерки (которые, конечно, далеко не белая
ночь -- но тоже ничего, любимого лилового оттенка!) уже не мешали любоваться
пустынным, одному ему принадлежащим городом... Ни музыки, ни плеска волн, ни
голосов гуляющих  по набережным... Но в этом даже дополнительный кайф. Он --
и Питер, один на один. Хм... А нельзя ли все же, чтобы все так и оставалось,
как  есть,  но  при этом, чтобы вода  была водой,  чтобы волны шевелились...
Хочу, чтобы  так было! И стало  так,  как  вздумалось  Денису:  заплескались
низенькие  дряблые  волны,  рябь  на  Неве,  как  и положено реке,  зарябила
узорами, каждое мгновение разными... Силы,  небось, прорва ушла... А с точки
зрения сопряженности физических  законов...  Ну  и  ладно, дались  тебе  эти
законы,  подумаешь,  летал  же  он,  а  крылья держали,  тоже  вопреки... Он
волшебник, маг, понятно... Сын, в конце концов!
     -- Это не ты сын...  Не ты, пешка,  слякоть, самозванец... Я-а-а, я Его
Сын...
     -- Кто??? -- Денис в панике развернулся.
     Маленькая лысая голова -- красные глаза выкачены из орбит  --  смотрела
на него, выглядывала из чего-то бесформенного, то ли неровного бревна, то ли
металлоконструкции на кривых опорах... Мор лениво взмахнул крыльями, облетел
вокруг головы и вернулся на плечо к Денису. И Ленька не выказывал тревоги...
А  Денису жутковато... Неожиданность...  Вот что помешало Денису рассмотреть
ходячую нелепицу... Нелепый, несуразный медный истукан, калека, волею своего
создателя...
     Денис расслабился.  Кстати, а  зевать нельзя,  враги  могут быть  очень
опасны, он видел, помнит...
     --  Странно. А  я думал, что  ваш  батюшка -- Михаил Шемякин.  -- Денис
улыбался, но тревога все ж точила сердце мелким надоедливым жучком...
     -- Я-а-а, я-а-а Его  сын... Я нашел это  место,  я-а-а. Я принес первую
жертву,  много,  много душ... Я  служил...  я был истинный Сын... и слуга...
Отдай, отдай мне... Я-а-а...
     -- Не, ну ты  нахал!.. Большой железный самозванец. --  Денис на всякий
случай отступил на  три  шага.  Истукан  двигался медленно, выставляя вперед
правую ногу и осторожно перенося на нее вес корпуса, подтягивал левую...
     -- Это ты... самозванец... Я  нашел это  место...  На краю  мира... Где
сходится все... Отдай, отдай...
     -- Угу. Чего  тебе отдать? Опера "Жизнь  за царя", ария Ивана Сусанина.
Тебе  не кажется,  чугунок,  что  красные  глаза  плохо  сочетаются с  синим
гермошлемом...  Твое  здоровье!  --  Денис  вытянул  правую  руку и  поманил
указательным пальцем. Мощная, чуть  ли не в полено  толщиной,  синяя  молния
ослепила  его,  обожгла  привычным,  сладостным  уже   холодом.  Денис  даже
покачнулся -- настолько велика оказалась накопленная истуканом мощь.
     Вместе  с нею к Денису  пришло знание: древний царь,  Первый  Император
Российский, не  обрел  покоя  и после  смерти,  дух его  жаждал  продолжения
земного существования, алкал власти, поклонения, великих свершений... В этом
городе, созданном его волей, капризом и жаждой  чуда,  в городе, стоящем  на
границе двух миров,  земного и потустороннего, каждое из его десятков, сотен
памятных воплощений, в  камне ли, в металле,  каждое и все они -- стремились
возродить его, воплощающего... А для этого годами, десятилетиями, веками все
они копили  мощь,  силу, источаемую самим городом  и сущими  носителями  ее,
людьми и  нелюдью... Творению  Шемякина в этом смысле  повезло: он был среди
людей; дни и годы напролет, не зная усталости,  новые и новые толпы туристов
стояли с  ним рядом, хватали  за длинные  медные пальцы, стучали по  лысине,
фотографировались,  сидели у него на руках. И каждый оставлял ему в прибыток
крохотную  частичку  зла  и  мрака,  частичку  того,  что  таится  в  каждой
человеческой душе,  в детской ли, старческой... И эти частицы  текли и текли
непересыхающим потоком, копились и накапливались и претворялись  в волшебную
субстанцию, которая должна была однажды оживить его и вновь дать возможность
в полную силу служить Тому, чьим сыном он считал себя...
     --  Стоп, хватит. Похоже, переборщил... Петра Ляксеич, слышишь меня, чи
нет? --.......
     Истукан  застыл  в нелепой позиции:  носки  врозь, левая  рука у горла,
правая потянулась к Денису, да замерла на полпути... Молчит, силы кончились,
разве что в глазах на самом донце осталось  тусклое зарево... Денису было не
по себе, слова медного царя стучали в нем,  били по сердцу: "я-а-а, не ты...
отдай...". Вот тебе и  "Ляксеич"... Шутилось глупо  и через силу... Внезапно
Дениса пробрала досада и  злость: да что он, в  самом деле, на каждую  шваль
рефлектирует!..
     -- Так, Ваше Императорское, вот Вам допинг в зубы -- и галопом "домой",
в кресло,  чтобы завтра туристов  не  пугать и  не разочаровывать. Продолжай
копить, я загляну при случае. Галопом, я сказал!
     Подчиняясь  воле  Дениса,  медный  истукан  с  глухим  звоном   пал  на
четвереньки и, не касаясь песка, помчался вдоль берега туда,  к арке, внутри
которой по старой питерской традиции памятными досками отмечали уровни самых
выдающихся наводнений в истории Города...
     Хорошо быть крутым. И живым.
     Денис расправил плечи. А где... Крылья исчезли незаметно, так что Денис
даже и задним числом не  мог вспомнить ощущение, в какую именно секунду  это
произошло. Но чувства сожаления не было: появятся крылышки, как только в них
случится нужда или просто прихоть. Вот захочет он через Неву перемахнуть или
постоять   на   шпиле  Петропавловской  крепости...   Сердцу,   возмущенному
злобствованиями   уродливой   металлической   куклы,  хотелось   радости   и
развлечений,  которые  бы смыли, стерли из памяти скользкие и подлые надежды
сумасшедшего фантома, убрали бы их без специального пожелания "забыть". Ни в
коем случае нельзя  желать ничего подобного, Диня!  Можно научиться понимать
эмоции и  намерения животных,  по  типу Леньки  и  Морки,  а  вот  пожелаешь
неосторожно "понимать язык деревьев" или там зданий... Или никогда не хотеть
спать... И хрен  его знает,  какие будут  шизофренические  последствия. Нет,
можно, конечно,  попробовать,  но  попозже:  сначала  нужно  семнадцать  раз
отмерить, и  сформулировать, и  предусмотреть безущербный откат  на  прежние
рубежи... А  пока можно... просто прогуляться по воде. Например, к Эрмитажу.
Кеды  хорошие  и  их  очень  легко  усилить  на  этот  случай: мои  кеды  --
непромокаемые.  Не   пропускают...  да,  только  снаружи.   Паук  недовольно
зашевелился: он понял намерение Дениса и он недолюбливал воду.
     -- Спокойно,  старенький, я  же не под  воду  ухожу, а так...  "яко  по
суху". И Ленька внял доводам,  притих, во всяком случае втянул обратно лапы,
покрытые грубой серебряной шерсткой. "Как скажешь, Господин" -- примерно так
услышал Денис паучье настроение.
     И  Морка в  этом  отношении такой  же стал... Раньше, бывало,  не унять
защитничков-нянечек, а теперь -- сразу во  фрунт... С одной стороны -- вроде
бы и хорошо, бесхлопотно... Но зачем мне слуги вместо родных и близких?..
     -- Вот что, Морка и Ленька!..  Слушаться -- слушайтесь с полуслова, это
правильно, но  и  бояться --  не бойтесь. Что-то  не  нравится --  дайте мне
знать,  не  обижу  и  не накажу. Ферштейн, господа-приятели?  То-то же.  Оба
хорошие: и ты, в перьях, и ты, шестиходик. А засим -- прогулка по водам.
     Денис решительно поставил левую ногу на водяной  барханчик, наступил...
Вода  поддержала,  спружинила мягко и  скользнула дальше,  но Денис  даже не
покачнулся;  вода  вдруг  соединила  в  себе  лучшие   качества  асфальта  и
ортопедической  обуви  и   стлалась  под  ноги  так,  что  не  было  никакой
возможности  ни  поскользнуться,  ни  споткнуться,  ни  иным каким  способом
потерять равновесие. Денис шел прямо вперед, но течение уверенно сносило его
вправо, в  перспективе -- под  Дворцовый мост, но  Денис вовсе не  собирался
поддаваться течению, он все время забирал влево и в результате вышел как раз
к Зимнему, на набережную.
     Денис прикинул: времени  порядочно прошло  с тех пор,  как он вышел  от
Марии,  уйму его потратил  на  кладбище, "порхая от  цветка к цветку"...  Да
полеты,  да  прогулки,  разговоры  всякие... А вокруг (Денис  попробовал  на
мгновение) по-прежнему тьмища  кромешная... Может, она вообще навсегда... Но
что-то подсказывало Денису, что не  навсегда  эта ночь и край ее не так уж и
далек...
     Денис смотрел на  Петропавловскую  крепость, где  он  только что был, и
думал... Старался думать, но мысли и желания дробились в какую-то назойливую
и  неуловимую  мошкару,  разлетались  по извилинам,  не желая принимать хоть
сколько-нибудь  отчетливые формы.  Растопырился вдруг и  спрыгнул  со  спины
паук, воинственно  крикнул  ворон, и Денис словно бы очнулся. Он развернулся
одним прыжком  и  глаза его сразу же уловили движение: черное нечто прыжками
мчалось прямо к нему, к их маленькой компании... В мыслях  -- откуда и прыть
взялась! --  Денис  выставил вперед  левую ногу,  поднял  согнутые  руки  на
уровень плеч...
     -- Оба -- на месте! Я сам попробую. Я сам!!!
     Это  черное  нечто передвигалось  с  грацией сиамской  кошки,  но Денис
ощущал, как дрожит асфальт  под ее-его прыжками.  Как  оно  точно выглядело,
Денис от  волнения  не  разглядел, разве что глаза испускали  темно-красный,
ничего не освещающий свет. Страх и  предчувствие близкой смерти вырвались из
груди Дениса наружу и заморозили вокруг него пространство и время: прямо над
ним замер в воздухе  Морка с  нелепо  опущенными  крыльями,  в  десяти шагах
сгорбилось перед последним  прыжком черное чудовище... Правую руку повело --
Денис глянул краешком глаза  и  даже удивился: там трепетал, будто факел  на
ветру,  огненный меч... Но... Нет! КНУТ ХОЧУ!!! И отпустило. И стал огненный
кнут   вместо  огненного  меча.  Денис  разрешил   разморозиться  времени  и
пространству,  взмахнул  трехметровым  кнутом  и  изо всех сил  приветил  им
прыгнувшее чудище. Денис даже и не усомнился в своем, доселе не изведанном и
не пробованном ранее кнутобойном умении; быть  может, досада  на собственный
страх убила в нем сомнения, но кнут не подвел: траектория прыжка  изменилась
на противоположную и чудовище кубарем вылетело с тротуара на проезжую часть,
беспрепятственно кувыркаясь сквозь мерцающие автомобильные призраки.
     Денис одним гигантским  скачком настиг его и хлестнул еще раз. Чудовище
опять кувыркнулось и звонко шмякнулось  под самую стену  дворца. Шмякнулось,
да так и осталось лежать неподвижно, черной каменной грудой.
     -- Не притворяйся, черная, не позорь  Древний Египет. -- Денис полоснул
еще раз, с оттягом. -- Как звать тебя... кошечка?
     -- Не бей меня, о  Повелитель! Мощь твоя велика, и я не  сразу признала
тебя! Прости и не бей меня больше! Уау-у-у!!! Больно! Пощади!
     Денис замахнулся в пятый раз:
     -- Имя! Не то на гравий расшибу. Говори!
     -- Людишки зовут меня Мут-Сохмет, мой Повелитель, но истинное имя...
     -- ...мне  оно на фиг не нужно твое истинное, достаточно общепринятого.
Мут-Сохмет,  говоришь? Смотри, я  ведь  не поленюсь  в  Эрмитаж  зайти да  и
проверить по табличкам... Шучу. В тебе очень много синевы... Ну, специальной
магической силы много в тебе, Мут-Сохмет, и мне она нравится.
     -- Как пожелаешь, о Повелитель, Ты волен взять ее, только пощади  меня,
позволь лишь смотреть на  Тебя и лобызать стопы Твои!  --  Денису  неприятно
было смотреть на пресмыкающееся каменное чудище в образе львицы. Память о ее
намерении сожрать  его,  теперешнего Повелителя,  была слишком  свежа, чтобы
поменять гнев на милость и... и вообще...
     -- Что у тебя с мордой? Это от кнута?
     -- Нет,  о Повелитель!  Эти  сколы  --  защитная  магическая  маска  от
посторонних глаз, они мне не мешают.
     Разговаривали  на ходу: Денис все же решил заглянуть в Эрмитаж,  просто
из любопытства, без  особой цели и  надобности... Дверь открылась  бесшумно,
стоило только шевельнуть ладонью...
     -- И  без тебя  есть кому лобызать стопы мои, кошечка. Да, прямо сквозь
несвежие носки...  Ладно,  живи. И сила  мне твоя пока без  надобности... --
Денис внезапно  вспомнил кое-что. Как он вообще мог  об этом забыть! Что это
-- дурость или  вражеское наваждение? --  Вот  что,  Мут-Сохмет, ты,  как  я
понимаю, не просто так,  а из Прежних? Ну, я же вижу... Так вот, я беру тебя
на службу в эту ночь. Будь верна мне, преданна и отважна. Ты будешь охранять
меня от врагов моих...
     -- О, да,  мой Повелитель! Да, я служу тебе! Твои враги неподалеку, мой
Повелитель! Я чую запах трех презренных существ, из тех, кто способен видеть
Прежнюю Ночь. Прости, я сначала приняла тебя за одного из них!
     -- Где... Где эти враги? Неужели от страха так слаб мой голос?
     --  Там...  Там...  Вдоль  воды...  Позволь мне  найти  их и испить  их
презренную кровь... Позволь мне, о Повелитель...
     -- Позволяю. -- Денис понимал,  что при таком обороте дел  ему бы лучше
не заходить  в  помещение, а  держаться  на  открытом пространстве, но... Но
что-то  такое... странное...  Надо  непременно  зайти...  -- Теперь брысь по
делам! Но возвращайся сразу же, как услышишь мой зов. Ясно?
     -- Да, о Повелитель! --  Мут-Сохмет встала  на дыбы, с грохотом, но при
этом грациозно грянулась о каменные плиты и прыжками помчалась прочь.
     Хорошо бы поглядеть,  что за добычу  высмотрела себе  Мут-Сохмет?... Но
это он еще успеет... Надо войти внутрь. Надо. Денис вошел.
     Внутренний  голос, подсказывающий ему, что делать, настораживал. Вместо
любопытства жила в нем угроза, в  этом голосе,  а ведь  не каждый, наверное,
решится угрожать ему, Его Сыну...
     Денис принудил себя остановиться и внимательно, не спеша, оглядеться по
сторонам.  Где-то  на   периферии  простого   зрения  улавливалось  дежурное
освещение  вестибюля, мерцающий столбик  человеческой  охраны... Как тихо...
Даже плеск Невы сюда не доносится, хотя... ведь можно пожелать...
     --  С животными в музей нельзя,  о  юноша.  Подходите  за билетиком,  а
животные пусть на улице вас подождут.
     Денис словно ждал подвоха, да он и на самом деле ждал его.
     -- Мут-Сохмет, ко мне!!! Морка, Ленька!!! Взять!!!
     Из  окошечка  кассы  высунулась  луноликая тетка  лет  пятидесяти  и  с
любопытством уставилась на Дениса поверх очков.
     --  А  вот орать  в  музее не  надо. Хотя даже и зверушек  своих ты  не
разбудишь, не то что экспонаты... А все же надобно соблюдать приличия.
     Денис стоял, разинув рот, и сознание впитывало  зловещие чудеса: Ленька
растопырился  на каменном полу, безвольные лапы  словно  окостенели... Морка
неподвижной  тряпкой валяется  чуть поодаль:  видимо,  успел среагировать на
угрозу  и  пролетел в ее сторону  метра  два... Прямо  сквозь двери ураганом
ворвался  вихрь... и опал  черным  сугробом, и  даже глаза-факелы погасли  у
Мут-Сохмет...
     -- На  зверя надейся, а сам не плошай. Ну,  о юноша,  будем драться или
билеты покупать?
     -- Не надо. Я понял, кто вы. -- Денису пришлось собрать все силы, чтобы
слова из горла выталкивать внятно, куда уж там драться...
     -- И кто же это я?  -- Тетка открыла  узкую  дверь, с усилием выпихнула
оттуда   рыхлый  зад  и  подержанное  дополнение  к  нему,  абсолютно  голая
остановилась  в  полутора метрах  от Дениса  и утерла носовым платком потное
краснощекое лицо. Денис старался не глядеть на ее мерзкие телеса.
     -- Так кто я, о юноша?
     -- Смерть.
     -- "Твоя,  и не только твоя", -- если точно называть мой титул. Угадал,
умница. Придется тебя бесплатно пропустить... в рыцарский зал.
     -- Что, уже  пора? --  Денис скосил глаза,  неистово  пожелал... В руке
вспыхнул огненный меч... и постыдно тренькнул, осыпался серыми угольками.
     -- А ты считаешь, что рано?
     --  Именно  так и считаю. Кроме того, для  приглашения,  как я понимаю,
тебе необходим...  некий  материальный  посредник, либо  стихия, а  я ничего
этого не вижу. Я не желаю  умирать  и  постараюсь этого не делать.  -- Денис
тщетно пытался воспользоваться накопленной мощью... Попытка... и еще...
     -- Посредники? А инфаркт? А потолок обвалится...  Ты мне напоминаешь, о
юноша, птенчика в силках: бьешься, трепыхаешься... Папу зовешь... Что значит
-- нет?  Я же слышу  писк твоего сознания: "Помогите  кто-нибудь!"... Паника
мешает знакомству. Успокойся  на некоторое время. Быть  может, я и не позову
тебя сейчас,  а просто поглядеть пришла. Твой богоравный папочка очень ценит
тебя. Я бы сказала, любит, но мне сие чувство неведомо и ему, как я понимаю,
тоже. Впрочем, и он мне  -- никто. Я слушаю только себя... но выслушать могу
любого.
     -- Ну, познакомились. А чего вы... ты все-таки хочешь?
     --  Хотения  всегда  расшифровываются,  как  корыстный  интерес,  но  я
бескорыстна и неподкупна. Торговаться со мной не надо, а любопытство или то,
что  подвигает  меня  на предварительное общение, я  привыкла  удовлетворять
собственными силами.  О юноша.  Спрашивай,  быть  может,  я  отвечу. Мне  же
спрашивать не о чем, на самом-то деле по большому счету я и так все знаю.
     -- Но не знаешь ведь, что я спрошу?
     -- А ты знаешь?
     -- Мама у тебя сейчас?
     -- Глупый вопрос. Ее нигде нет.
     -- Она вся умерла?
     -- Бледный вопрос. Если мы примемся публично философствовать на тему "Я
и  твоя мама", то схоласты поголовно сойдут с ума, запутавшись во внутренних
противоречиях... Твоя  мама  умирала долго,  сделав первые  реальные шаги  к
окончательному  еще  до твоего  рождения... Она не вернется.  Но  ты в силах
сделать муляж, сам не отличишь.
     -- Какая вы все-таки гадина! Мне муляж не нужен.
     -- Ой ли? Ты в этом так уверен?
     -- Да уверен. А почему вы... ты в таком виде?
     --  Ах, это?  Какая  разница. Взяла,  что  под  руку  попалось. Прежней
владелице  уже  с  полчаса как без  разницы. Могу  и твоей мамой обернуться.
Хочешь?
     -- А папой? -- Денис дрожал от ненависти... Вот уж поистине бессильной:
никогда, ни за что, даже он, даже его Отец не в силах причинить этой пакости
ни малейшей неприятности! Никакой... Впрочем...
     --  Папой? Твоим? Оригинальный  вопрос...  Пожалуй, что  нет... А может
быть -- да... А мыслишки твои -- со мной справиться -- лакомые. Но откуда ты
знаешь: вдруг  я способна... способен... способно  существовать  отдельно от
человечества  и обслуживаю марсиан? И все твои апокалиптические труды пойдут
насмарку?..   Посмотри-ка   на  меня?   Странно...  Ты   меня  не   боишься,
оказывается...
     -- Боюсь, и еще как боюсь... Просто я стараюсь не показывать этого.
     --  Нет, этот страх,  что сейчас  в  тебе,  -- не совсем  то... Но  сие
поправимо.
     -- Да уж не сомневаюсь. А пока я постараюсь не называть вас гноесосущей
гадиной   и   вонючей  портянкой,  но  взамен   мы,   как  ты   выражаешься,
пофилософствуем, если вы... ты не против.
     -- А я и не против, да и называй, если хочешь. Пока живой.
     -- А если изобретут лекарство против старения?
     -- Это что, вопрос?
     --  Нет,  это  я  так  ляпнул.  Для разминки, типа...  Вот ты  со  мной
разговариваешь...
     -- Разговариваю. И даже на "ты".
     -- Не перебивай, пожалуйста, -- мысли и без того мелкими пташечками ...
Если бы ты хотела... меня забрать, то уже бы забрала, без предисловий. Так?
     -- Я слушаю.
     -- А если не забрала, значит,  отсюда пара интересных  выводов. Первый:
существует назначенный срок, который  ты обязана соблюсти. Второй: значит, и
ты не самая крутая и кому-то служишь. Не так ли?
     -- Не так.
     -- А поподробнее не ответишь?
     --  Назначенный  срок  существует  для   людей  и  иных,  способных   к
абстрактным  рассуждениям, когда  он  уже прошел. Я служу хаосу, как  и  все
сущее в мире.
     -- Если бы  все служили  хаосу, то  и был бы  хаос. Что  будет, если ты
прикоснешься ко мне?
     -- То и будет. Сам же догадываешься.
     -- А если я к тебе прикоснусь?
     -- Нет разницы.
     Денис пошел --  ватные  ноги не позволили побежать  или прыгнуть  --  к
тетке, успел сделать два шага, на третьем споткнулся и замер, пальцам вершка
не хватило -- дотянуться...
     -- Торопишься?
     -- Может быть. Вернее, проверял  на себе и на тебе теорию свободы воли.
А что  же  это ты тогда убегаешь? Если бы  я тронул -- значит так суждено...
ну, или назначено?
     -- Не тобой суждено и не тобой назначено. Со мной в пятнашки не играют,
и ты не пробуй: ты ведь непрост и у тебя ведь может и получиться.
     -- Что может получиться?
     -- Один раз. Ускорить... Замедлить... Свое... Чужое...
     -- Ботан и отгадчик из меня никакой, ты бы попроще...
     -- Ты закончил спрашивать?
     -- Нет еще. Ты знаешь моего Отца.
     -- Да.
     -- Вы встречались?
     -- Выбери ответ по вкусу, любой будет верен.
     -- Я смертен?
     -- Все бренны.
     -- А ты? А Отец?
     -- Ты глупец, о юноша, если задаешь такие вопросы.
     -- Ну, а все-таки?
     -- Ты надоел мне быстрее твоего альтер эго.
     -- Кого??? Моего...
     --  Твоего.  Он  вроде  тебя  --  тоже  еще  жив.  Все бренно,  включая
бесконечность, даже дурацкая теория Большого Взрыва с этим не спорит.
     -- Можно еще один вопрос? Ну, пожалуйста...
     -- Да.
     --  Быть  может, я  повторюсь... Человек  -- он  совсем  умирает? Весь,
полностью? Телом и сознанием?
     --Ты именно человека имеешь в виду?
     --Те, кто  может  мыслить,  осознавать свое  "я" и твою бренность. Я их
имею в виду, о них спрашиваю.
     -- О венец вселенной. Душа говядины, в которую  ради  него превратилась
корова, его не интересует...Все  же  ты  глупец  и  не умеешь спрашивать. Но
отвечу,  перед тем как разлучимся, перед тем как  встретимся...  Слушай и не
перебивай. Ты чихнул, из носоглотки  вылетели мелкие брызги, из легких вышел
воздух  с  углекислым  газом,  покинувшим твою  кровь... Это часть тебя. Она
умерла?   Ты   постриг  волосы  и  ногти.  Ты  умер  частично?  Ты   написал
стихотворение,  посвященное  бренному  кусочку  протоплазмы  по имени  Ника.
Микроскопическая  часть  тебя,  творившего, хранится  в  сочетании  букв? Ты
приснился какой-нибудь Маше -- твой образ  существует  отдельно от  тебя, до
того как исчезнуть вместе с ней и ее памятью? Ты  младенец, и ты сегодняшний
--  одно  и то же по  молекулам и разуму? В школе на пикнике тебя засняли на
цифровую видеокамеру. Твое изоморфическое  подобие --  не плоский ли кусочек
тебя недавнего,  увековеченного в двух десятках  электронных  копий?  И  так
далее.  Человечка, хотевшего  взорвать  тебя,  убил  твой  ворон. Выпитый  и
переваренный твоей птицей мозг  этого  человека превратился в  другое, также
сущее и  бренное в мире сем. Тебя волнует: тот, убитый, -- продолжает ли  он
тем или иным способом, осознавать окружающее, а самое главное -- собственное
"я" -- или оно померкло окончательно...
     -- Не волнует меня его осознание...
     -- Тебе хочется говорить, а не слушать... До встречи.
     -- Нет! Извини, подожди!!!
     -- Ты жди...
     Тетка исчезла, а вместе  с нею и половина могильной  тяжести на сердце.
Денис обиженно замычал,  вздохнул и с маху приложился  виском в каменный пол
--   ноги   подвели,   подкосились.  Боль   от  удара  отрезвила,  позволила
опомниться...  Только теперь, задним числом,  нахлынул ужас воспоминания  во
всей своей полноте... А ведь он  еще умудрялся чего-то там с Ней говорить...
А простым  людям каково?  А когда она уже по-настоящему приходит?.. О-о-о...
Не встать и руки дрожат... Морка... Ты  чего такой взъерошенный, ты же с ней
на "ты" бы должен...
     -- О Повелитель...  --  Черная  львица каменным  своим языком  неуклюже
пыталась лизнуть Денису правую кеду, привлечь внимание
     -- Мут... Мут-Сохмет, чья это кровь и зачем ты меня ею запачкала?..
     -- Эта кровь, о Повелитель, тех презренных су...
     -- И ты тоже Ее боишься?
     -- Да,  о Повелитель.  И наша с Ней встреча  очень  близка,  если ты не
пощадишь меня...
     -- Не врубился?
     -- Отпусти, Ночь на исходе...
     -- Отпускаю, а куда ты?
     -- В то место и положение, где я была перед приходом Прежней Ночи...
     -- И все? И ты опять на тысячу лет каменная?
     --  Да,  о Повелитель,  если ты не призовешь  меня  в обычную ночь и не
наградишь  силой... Служа  тебе,  я смогу  жить и  двигаться...  Но...  Ночь
кончается...
     --  Беги  же! Я  позову, когда надо  будет, Беги!  -- Денис с невольным
сочувствием сопроводил ее ментально... Успела... Уснула... Слышишь меня?.. Я
тебя  позову... В городе  должно быть утро, а здесь темно, как ночью, только
лампочки дежурные...  Уй... СПИ! Спи, дежурный, забудь нас, сейчас мы уйдем,
тихонечко уйдем...  Ленька, а вот ты Ее не боялся, я же чувствую... Герой ты
мой, нежить-шестиножка... А ты тоже герой,  я видел  как ты отважно бросился
на нее, да-а...
     Солнце по куполам и шпилям, теплый, с улыбкой, свет от него отскакивает
рикошетом от стен и улиц -- и прямо  в сердце, мягчайший ветерок,  свежесть,
никаких миазмов...  Вода плещет... И не  по его  повелению,  а  сама... Было
видно,  что  по  набережной  уже прошлись  машины-поливалки.  Когда  успели?
Асфальт мокрый и непривычно чистый... А главное -- светло по-настоящему!
     Денис глянул  вниз: правая нога, от  колена  до ступней,  вся в  пятнах
крови...  Потрогал висок  и  щеку -- ссадины  и  тоже кровь. Уж мы с  Сохмет
постарались... Утро не утро, а сил должно хватить. Денис закрыл глаза, чтобы
поярче представить и лучше сформулировать желание, но  суета в голове мешала
сосредоточиться...  Денис открыл  глаза:  джинсы чистехоньки,  словно  после
тщательнейшей стирки, а кеды... Такое ощущение, что  правая даже  чище левой
стала,  забавно. Свет  мой,  зеркальце...  И  зеркало  мгновенно появилось в
руке... И исчезло, показав свежеумытые и невредимые лоб и щеки, растрепанные
волосы, недоверчивый взгляд...  Что, рыжий, недурственно так-то -- на халяву
всегда  быть выглаженным и чистым? Погоди,  Антихристу еще  и  не  такое  по
силам. Захочу --  так и зубы  станут самочи...ща...щиеся! Но я не захочу  на
всякий случай. А то можно оскотиниться до полной богоподобности...
     До дому идти  пять минут... А  не хочется. Ни идти, ни  лететь...  Дома
опять тоска... Денис только подумал,  а сосущая сердце  боль уже вернулась к
нему,  силою  своей почти  не  уступая  ужасу  от знакомства с вечнохолодной
тетей-смертью.  Надо переметнуть мысли  на что-нибудь  нейтральное  такое...
Морку подразнить, сообразить насчет завтрака, может, в Сеть выйти...
     Денис лихорадочно перебирал привычные приемы, помогающие оттолкнуть эту
боль,  которая мучает,  но которую забывать нельзя... Ничего не  помогает...
Словно бы все  опять происходит, по второму кругу... Ма... Маша... Маша! Это
та девушка, ее угасающую боль он чувствует! Только этого не хватало!
     Денис прыгнул в небо, и все, что  он запомнил от полета, -- это хищный,
мощный шелест крыльев  за  спиной,  какая-то баржа с песком внизу  на  воде,
влекомая  кургузым  катерком,  Моркины дурацкие требования "кр-р-рови"...  и
ощущение того, что  он опоздал... Она  уже... Наверное,  можно было  быстрее
добраться, но Денису  некогда было  придумывать.  Дверь  с грохотом  влетела
внутрь, с запозданием взвизгнули покалеченные дверные косяки...  Невероятным
усилием воли Денис заставил себя задержаться на пороге,  буквально на миг...
Махнул рукой -- перекрывая доступ любопытным -- и ринулся вглубь, откуда еле
слышными, утихающими толчками шли волны предсмертной муки.
     Девушка лежала без  сознания, белое лицо, белые руки с красными лентами
на запястьях... Кровь  на  постели,  кровь на полу,  специфически  "кровный"
запах, как от Моркиных трапез...
     Денис подобрал бритву, прикинул про себя, пожелал... Разрезы затянулись
-- как и не было их на тонких запястьях... Кожа, сосуды, сухожилия  -- все в
порядке...  Но  она  сама наложила на  себя руки  -- Денис откуда-то  черпал
знания, новые  для  него, но  на самом деле  древние, магические... Она сама
приняла решение, и магия бессильна повернуть вспять движение жизни...
     -- Так ты  насмеялась надо мною, жирная тварь! Ты знала, а я  тебе, как
дурачок, вопросы... Ну... --  Денис зашипел  от ненависти и отчаяния, и даже
Ленька  не  выдержал:  прыгнул  со  спины и  притаился в углу  под потолком.
Сметливый  ворон  выглядывал  далеко  из-за двери  и  в комнату, до  потолка
заполненную безадресным гневом своего юного господина, тоже не рвался...
     -- ВСЕЮ СИЛОЙ, ЧТО ЕСТЬ ВО МНЕ, ПОВЕЛЕВАЮ.... Скорее же... что  надо...
как правильно сказать... ВЕРНИСЬ В ЭТОТ МИР, МАРИЯ!!!
     Прошла секунда...  И  еще две... Денис  чиркнул ладонью воздух, смел  в
никуда лужи и пятна крови и бухнулся на колени рядом с кушеткой...
     Зубы стучали.  Он боялся прикоснуться к  руке  ее, к сознанию... Боялся
проверить... В лице по-прежнему ни кровинки, грудь неподвижна...
     -- Ты... жив?..
     -- Кто, я???  -- Денис  отпрянул, поперхнулся сухим  смешком. -- Это ты
жива!
     -- И я... жива...
     -- Вот именно что "и ты"... Лежи, лежи! Тебе нельзя вставать!...
     Девушка и  не пыталась, только повернула голову в его сторону, голос ее
был чуть слышен. Шевельнула пальцами...
     -- Что случилось?
     -- Это  тебя  надо спросить,  а я едва успел. Нет, ну ты  дурная, не то
слово! Зачем, Маша?
     -- Что... зачем...
     -- Зачем ты попыталась... Погоди. -- Денис глубоко вздохнул и  дунул  в
нее. Мария сморщилась и охнула. -- Что, больно?
     -- Нет, горячо просто... Подожди, я сяду, а то голова закружилась.
     -- На фига это тебе было нужно?.. Лежи, я сказал, ну, пожалуйста. Через
несколько минут встанешь, я скажу, когда будет можно.
     Девушка послушалась,  осторожно легла на  спину.  Приподняла одну руку,
вторую...
     --  Не  пойму ничего,  в голове все  путается...  Где  сон, где  явь...
Денис...
     -- Тут он.
     --  Я сумасшедшая или действительно что-то происходило со мной, с нами,
вот в этой квартире?.. Где все?
     -- Все? Если ты сестру и родителей имеешь в виду, то не знаю, а если ту
дрянь,   что  здесь  окопалась  и  тебя  мучила...   Она   кончилась,  лапти
отбросила... И ты чуть было вслед за ней не побежала, я едва успел  вернуть.
Зачем, Маша? Тебе жить надоело или захотелось "красиво уйти"?
     -- Не кричи на меня, пожалуйста...  Это было как кошмар... Я в недавней
жизни только  и помнила,  что веду в  гости, а потом просыпаюсь --  никого и
постоянный депрессняк. А в промежутках -- сны,  а в них только муки и кровь,
и крики... Денис, а потом вдруг ты, и  я заснула, и такие счастливые сны, от
которых я давно  отвыкла... А потом я проснулась -- а  вокруг как  всегда, а
тебя нет. И  уже не будет,  тебя не будет,  потому что я  никогда больше  не
видела тех, кого приглашала в гости... Понимаешь?..
     -- Понимаю. А что тебе снилось?
     -- Не помню уже.
     Денис  проверил: детство  и  полеты  ей  снились... и  он,  Денис;  она
стесняется его, не хочет рассказывать...
     -- А теперь я могу встать? Мне умыться надо, в порядок себя привести...
     -- Приводи, я здесь подожду. Ничего, что  я с  тобой сегодня  побуду? Я
гость непривередливый...
     --   Ты  самый  замечательный  гость  на  свете.  --  Мария  неожиданно
поцеловала его в щеку и густо  покраснела. И Денис тоже. -- Ты меня спас. Ты
волшебник?
     -- Вроде того. Но это терминологически сложный  теософский  вопрос и мы
его обсудим попозжее, когда ты закончишь малярные работы по интерфейсу.
     -- Какие работы?  А-а, понятно, big joke. Посиди, я быстро.  Ой, Денис!
Что это? Смотри, вон там!...
     --  Спокойно.  Это  мой ручной птиц,  ворон  Мор. Пол мужской,  холост,
полиглот  и  космополит,  по  призванию  --  эпикуреец-бездельник. На  жизнь
зарабатывает пением. Он очень хороший... и  тебя не обидит и не напугает! --
Последние слова Денис произнес с нажимом, специально для Морки. Показ Леньки
он решил отложить на потом,  памятуя об эффектах, которые  обычно производит
его  появление на людях. Лишать  же Марию  ее  собственных эмоций, подменять
заказанными, Денис не захотел.  И  вообще (в который уже  раз подумал Денис,
глубоко,  как заноза засела  в  нем  эта  мысль)  с  этим  нужна  предельная
аккуратность,  максимально  приближенная  к естественному ходу вещей,  не то
легко навеки утонуть среди муляжей и миражей, и самому таким муляжом стать.
     -- Маша,  погоди!  Одну  секундочку...  Пока  ты  умываешься и  прочее,
разреши,  я у тебя мелкий приборец сделаю, на кухне, в  гостиной, а то очень
уж там этими бяками все провоняло, нечистью разной...
     --  Ладно, только не в моей  комнате... -- Девушка явно  хотела что--то
спросить, но смолчала и пошла в ванную. -- Все же обернулась.
     -- Тебе что-нибудь нужно -- щетку, швабру, тряпку?...
     -- Да, и ведро пошире. -- Денис засмеялся --  Не волнуйся, ничего этого
не потребуется, то есть абсолютно, иди...
     Дизайнер  из  него не ахти  какой, но  можно  ограничиться,  во-первых,
наведением элементарной чистоты... Хлоп в ладоши, как тогда в лесу!.. И щели
с трещинами заделать, и  перекошенные рамы. Хлоп!  И стены подровнять, пусть
попрямее  будут.  О-па,  видел,  видел, побежал!..  Не-ет,  отныне не  будет
никаких тараканов!  Хлоп! Всю пыль из  воздуха  и из предметов, и прочего...
грязь  со  стекол  внутри  и снаружи...  Паркет восстановить...  и чтобы  не
скрипел... Рубашку с  костями -- в топку!... Кровать -- не кровать, а гнездо
поганое  -- убрать!  Стол...  Нет,  та гадина  за него цапалась,  в топку...
пусть, как дома на  кухне, будет столик... И покрывало такое  же,  только не
черное, а... лазоревое... нет, сиреневое,  о, нормально. Вазу под букет... А
ты-то чего такой довольный, Морка?...
     -- Ой! Что здесь происходит???
     -- А что, плохо  разве? --  Денис с гордостью повертел головой. -- И ни
одного таракана на сотни миль отсюда!
     -- Невероятно! Кошмар!  Слушай... О  боже!  Нет, здорово как! А  откуда
этот стол? А чисто... А со стенами что?
     -- Ничего со стенами, взял мастерок да подровнял.
     -- Мамочка! А это откуда? -- Мария недоверчиво прикоснулась к скатерти,
посмотрела на новую люстру, взгляд ее побежал по потолку, в поисках знакомых
трещин и потеков....
     -- Стол, простой, с узорчатым льняным покрывалом.
     -- Господи, да сплю я, что ли??? Денис, ты меня не морочишь? Это все --
не гипноз? -- Машина робкая улыбка вот-вот грозила перейти в слезы.
     --  Обижаешь,  начальник. Это  магикум вульгарис,  волшебство  обычное.
Просто я  хотел  сделать  тебе  приятное  перед совместным  завтраком.  Тебе
нравится?
     Девушка молча прижала руки к груди, закивала головой.
     --   Ну  во-от...  Зачем,  спрашивается,  красилась,  когда  все  опять
растечется? Я думал, ты амазонка, а ты плакса-макса.
     -- Я не верю...
     -- Чему ты не веришь?
     -- Себе. Дай-ка... Нет, у тебя теплая рука. Ущипни меня.
     --  С радостью  и удовольствием.  С мясом, или просто  до крови?  Люблю
инициативных мазохисток.
     -- Все,  все! Я передумала, я верю. А что это за цветы? Я таких никогда
не видела?
     -- Сам не знаю, только что придумал. По-моему, неплохо пахнут, а?
     -- Да, но...
     Отец часто дарил маме такие цветы, и ей они  очень  нравились. Ни розы,
ни лилии, ни  ... как  их...  ирисы  и  в  подметки не годились  по красоте,
пышности  и яркости этим. Но  Мария,  похоже, была от них не в  восторге.  В
глазах у нее опять засветились сомнение и тревога.
     -- Что -- но? Что с тобой? Запах не тот?
     -- И запах...  И они  очень грозные, эти  цветы, от них страшно. Честно
тебе говорю. Нет, они очень красивые...
     --  Момент. Смотри  сюда: хлоп! И нет  цветов, а вместо них... Вот тебе
образчик  того, что  невежественные люди называют волшебством. У меня дома в
столовой такой фонтанчик, тоже на столе. Теперь лучше?
     -- Ура! Ой, ништяк! Вот это бьютифал!!! Денис! А как ты это делаешь?
     -- Я же тебе все показал: хлоп! И все.
     -- Да? Ну-ка... А у меня не получается... хлоп... Нет, серьезно?
     --  И  я серьезно. Потом как-нибудь попробую объяснить  и научить. Так,
тебе этот фонтан нравится?
     -- Да. А вода настоящая?
     -- Самая что ни на есть аш два о. Но дистиллированная,  безвкусная. Или
еще вино  умею.  Предок, бывало, перед обедом переведет фонтанчик  на вино и
пару стаканчиков для утоления жажды -- запросто. А  я попробовал пару раз --
такая кислятина! И мама папиного вкуса не понимала.
     -- А родаки... они у тебя тоже... со свойствами? А где они сейчас?
     -- Примерно там же, где твои. Давай не будем о грустном. Хорошо?  И  не
употребляй при мне этого омерзительного слова. Ну... "родаки".
     -- Угу. Извини, Денис, я не хотела...
     --  Я  понимаю.  Есть  хочешь?  Глянь,  только  что семь  было,  а  уже
одиннадцатый.  Куда   время  уходит?   --  Мария  с  сомнением  привстала  с
роскошного, из  черного  дерева, круглого табурета,  только  что  созданного
Денисом по мотивам все того же родного жилища...
     -- Я  посмотрю в холодильнике, но, по-моему, там ничего съестного  нет.
Или ты и туда уже сюрпризы поместил? Икра золотой рыбки, курочка-ряба-гриль?
     -- Нет, пищу я, пожалуй, не умею придумывать. Только  воду... И вино --
предок  меня однажды научил,  но только одного сорта, я уже говорил -- типа,
уксуса.
     -- Ага, а слово "предок" твоего слуха не оскорбляет?
     -- Гм... Ладно, один--один. Хотя предок -- все равно лучше. Так что, ты
голодная?
     --  Не  знаю...  --  Мария  пожала  плечами,  и Денис  даже  при  своем
микроскопическом опыте общения с девушками сообразил, что отказ и несогласие
должны выражаться куда более внятно и энергично.
     -- Ну, тогда подожди, я быстро. Где у вас  ближайший магазин и чего  бы
ты хотела? Есть конкретика в пожеланиях?
     -- Нет! Я с тобой!
     -- Маш,  да не волнуйся ты, сервируй пока  стол, а я  -- шмелем  туда и
обратно.
     --  Нет!  Пожалуйста, не оставляй  меня  одну, я очень боюсь. Я с тобой
пойду!
     -- Ну, хорошо,  что ты  так разволновалась?  А  то  бы  я тебе  Морку в
компанию оставил, с ним тебе было бы...
     -- Только его мне  и не хватало! Ну,  все,  не мучай меня!  Я же не  по
капризу. Я пакет возьму... Ой, нет ни одного...
     --  На  месте купим. Тогда  пошли. Так,  Мор,  останешься здесь, будешь
охранять  территорию. Обо  всех  нарушениях  границы  немедленный доклад  по
рации. Мы  скоро вернемся... Останешься здесь, я сказал! Пойдем, Маша, ключи
-- вот. Надо же  -- раскаркался! Ну не  пользуюсь я авторитетом у населения,
панимаеш, и люди, и звери только и знают, что спорить со  мной, плакать и на
своем стоять. Эх, я, бедолага...
     --  Не плачь,  Динечка, зато  ты  самый  умный на свете, самый  смелый,
сильный и... красивый. Пусть он за нами летит, он же не мешает.
     -- Я красивый???
     -- Да.
     -- Я же конопатый.
     -- И конопушки у тебя самые красивые в мире. Теперь заворачиваем налево
-- "24 часа", мы пришли.
     -- Вот здесь мы собираемся покупать? Ты уверена?
     -- Да, а что такого? Магазин "Продукты".
     -- Вот  уж  не  думал  про  себя, что  так легко  поведусь  на  женские
комплименты.  --  Денис с замиранием сердца тронул сознание девушки... Мама!
-- Аж дух захватило: она и вправду...
     -- А  ты  уверена, что  здесь можно что-то путное и свежее купить? Нет,
Маша, это ты красивая, настоящая Нефертити...
     -- Тише, Денис, пожалуйста, на нас уже весь магазин смотрит... -- Мария
ткнула Дениса под бок острым кулачком, но глаза ее смеялись.
     -- Да, точно... Ты уже придумала, что  будем брать?  По правилу  правой
руки?
     -- Это как? И вот еще что: какой суммой мы, ты...
     -- По правилу правой руки ты  этой рукой закрываешь в меню -- ценник, а
по  правилу  левой -- все,  кроме ценника, соответствующей же дланью. Деньги
есть.
     -- Ну тогда арахис  в  сахаре по семнадцать  девяносто... сыр...  можно
"эдам"?... для тебя, может быть, пельменей, или окорочек?
     --  Окорочек??? Маша,  не  буди во  мне квейкера,  смотри  сюда: тысячи
рублей нам хватит? Или надо больше?..




     --  Ну  что, Ирина Федоровна, места у вас тут  неплохие  для  спокойной
жизни. И природа, и поохотиться можно.
     --  Наохотиться можно вволю:  волколаков расплодилось прошлой  зимой --
хоть заставу строй. Давненько, лет сорок, подобного не  было. А почему такое
бывает -- никому не ведомо.
     -- Ответ-то  есть,  но его искать надобно,  а народ у вас,  видимо,  не
пытливый до истины... Или не так?
     -- Может, и так. Как прогулялся?
     -- До речки и обратно. Лягушек да кукушек послушал.
     -- То-то тебя от  лягушек да квакушек, от песен их распирает, словно от
дрожжей.  Может,   и  нетопырь-наушник   тебе   привиделся?  На  берегу?  Ну
рассказывай новости.
     -- А ты откуда знаешь про нетопыря? Шпионишь за мной?
     -- Во добра-то еще, за тобой следить. Знаю.
     -- И новости про твоего внучонка -- тоже знаешь уже?
     Свежевымытая сковородка радостно грянулась о деревянный пол, но старуха
опомнилась  и без  малого  полупудовая чугунина сама  прыгнула,  вернулась в
коричневую руку.
     -- Какие новости? Что с ним? Не томи, храпоидол!
     --  Он-то  в  порядке.  Памятники  старины  разрушает,  бесчинствует, с
джиннами якшается.
     -- Не выкобенивайся, Соныч, я тебя прошу. Что  там?  Точно с ним  все в
порядке?
     -- Точно.  Городские рассказали... Сцепился он  с Древними на мосту, со
сфинксами. -- Гость  глянул на  выскочившие ведьмины  когти,  на  побелевшие
костяшки пальцев и сжалился, заговорил быстрее.
     -- После поподробнее узнаем у  него самого, а пока так: буянил он очень
уж по-странному в одном трактире, а сам  был -- как мухоморов объелся, потом
помог, вылечил одного паренька, потом наскочил на сфинксов.
     -- Ой, лихо мне! Да где ж это он на них наскочил? В ресторане, что ли?
     -- Нет, в  том-то и дело.  Его,  видишь  ли, в Древнюю  Ночь на подвиги
потянуло, на улицу выйти... Не обмирай, обошлось. Уже позади. Кончилось дело
тем, что неведомо откуда вызвал он на помощь джинна, и сфинкс с джинном один
другого на куски порвали. А  другой сфинкс успел на  место вернуться...  Там
тоже было дело  темное, но  об этом  после... И вот теперь  пришлось, как ты
догадываешься,   городским  пришлось  устроить   призрак  вместо  одного  из
сфинксов, а на мосту людишкам глаза отвести автоаварией.
     -- А сам он где? Лешенька?
     -- Лешенька  твой, похоже,  весь в папашу. Накуролесил и исчез. Куда --
никто не знает.
     Старуха сунула  сковороду  на  плиту, обмякла, осторожно повалилась  на
скамью.
     -- Сейчас, полежу минутку... Васятка,  поди ко мне...  Все... Я  теперь
знаю. Сюда едет, железной дорогой. К вечеру будет. Если тебе ничего  не надо
пока --  уйди  на часок,  а я отдохну.  Тебе  же  еще  ходоков встречать.  И
комнату, будь добр, очисти, Лешкина это комната. Вон у Петра свободно, там и
поживи, а я свое гостеприимство  без  изъяну  исполнила, не  сердцем  -- так
поклоном и обычаем... Вот и дай мне одной побыть, да оклематься...




     Да, повариха из Маши оказалась никакая. То есть  все съедобно и местами
даже вкусно, но с мамой -- и думать нечего сравнивать.
     -- Слушай, здорово как! Спасибо, Машенька, было просто объедение.
     -- Только не Машенька! Я с детства терпеть не могу  эту пошлейшую форму
моего имени. Понимаешь, с детства.
     -- Ну я же не знал...
     --  Вот теперь знаешь. -- Маша  прыснула -- Или тогда я тебя буду звать
Денисочкин, а еще круче -- Денисочка...
     -- Все, Маша, убедила, устыдила, уела. Буду звать тебя Машею, а если за
провинности  -- то  и Машенцией...  Не  робей, трогай, это  же  вода,  а  не
кислота...
     По знаку Дениса исчезла посуда и столовые приборы того  же тяжеленного,
с  отливом  в  красное,  металла,  а  на  столе  остались  стоять  кувшин  с
апельсиновым соком и два  длинных стакана с "морозом";  все  кроме  сока  --
"местное",  извлеченное из  кухонной "стенки".  В  самом  центре  столешницы
тихонечко  плескался посреди миниатюрного  бассейна крохотный фонтанчик:  на
скале  сидит русалка,  держит  над  собой раскрытый зонтик.  Из штыря,  едва
заметного  над   полусферой  зонта,  бойкими  толчками  выпрыгивает  водяная
струйка, плющится о  зонтичную  преграду и  радужным  шатром  с  прозрачными
прорехами оседает в пятиугольный бассейн.
     Маше  любопытно  и боязно; после подбадривающего  приглашения потрогать
она все же решается и мизинчиком прикасается к "шатру"...
     -- Какая холодная!
     -- Потеплее сделать?
     -- Нет. А это циркулирующая вода? Ну, одна и та же?
     -- Не  знаю, не  задумывался... А, понял вопрос: да хоть  руки мой, она
всегда чистая, никогда не иссякает и держится на одном уровне. Более того...
Дай-ка мне пальчик?
     -- Не дам... а зачем тебе?
     -- Черту фломастером проведу.
     -- А зачем ты на моем пальце проведешь фломастером черту?
     -- Увидишь, ну не бойся же. -- Маша робко  протягивает тот же мизинец и
уже  верещит:  Денис  хищно  вцепляется  в него, делает  свирепое лицо...  и
зеленым  фломастером  осторожно  извазюкивает  всю  подушечку.  --  Сполосни
теперь.
     Маша с  любопытством окунает пальчик в фонтан, тотчас выдергивает его и
смеется:
     -- Ой!.. а где лак?
     -- Там же, где и чернила. Больно?
     -- Нет, что ты. Прикольно как... А еще чего он может?
     -- Да  ничего.  Просто фонтан  с водой, которая всегда свежая и чистая.
Можно зачерпнуть оттуда же и пить. Хочешь?
     -- Не--а. А вот если этот, где царапинка?
     -- Попробуй.
     -- Вау! Диня,  смотри:  нет  царапинки...  и лак тоже  исчез.  А нельзя
сделать так, чтобы...
     --  Можно. И  положить  тебе  в  косметичку, да? Нет уж,  пусть  просто
фонтаном побудет, а  тебе  мы чего-нибудь  придумаем.  У меня, кстати, мутер
много чем таким пользовалась, но красилась всегда вручную.
     -- Я наоборот  хотела, чтобы он лак  не  трогал. А... он так  и будет у
меня на столе стоять? Все время?
     -- Если захочешь -- то да.
     -- Ур-ра-а!  Ты такой...  самый  лучший  в  мире волшебник! А  ты... не
исчезнешь?
     -- Да пока не собираюсь.
     -- Пока -- это до вечера... или до обеда?
     -- Пока -- это пока мы с тобой... пока я тебе не надоем, одним словом.
     -- Ты никогда мне не надоешь, Денис.
     -- Хорошо бы. Ну что такое? Маш,  ты... что с тобой, почему ты плачешь?
-- Денис растерялся, сунулся в карман, глянул на извлеченный носовой  платок
-- тот стремительно обрел гладкую первозданную свежесть -- скомкал его...
     -- Маша, да что с тобою?..
     -- Ничего. Просто... я воочию встретила... увидела, как может выглядеть
счастье...
     --  И  как  же оно выглядит?  --  Главное  было втянуть ее в  разговор,
отвлечь от слез.
     -- С конопушками. -- Маша все еще всхлипывала, когда вдруг рассмеялась:
запоздавшие  слезинки разлетелись брызгами  и лишь под глазами  остались две
черные "панковские" дорожки. -- Я очень страшная, да?
     -- Да. И психическая, но я не боюсь. У тебя когда день рождения?
     -- Дай платок... В августе, а что?
     -- Это далеко. Сейчас на  базар  пойдем, по косметику, дабы твой макияж
не расплывался по пять раз на дню. Репетиция к празднику у нас будет.
     -- Ты говоришь "по косметику", словно "по грибы". Это прикол?
     --  Нет, преимущества сельского  воспитания. У нас на хуторе, вечерами,
когда  приходит  нужда  идти  в  бутик,  всегда  говорят:  по  картошку,  по
изумруды...
     -- А почему...
     -- Ну,  погоди,  погоди,  пернатый,  ты пока  просто  водички попей,  а
вечером все будет. Или сам, полетай во дворе, крыс поищи...
     -- Фу, какая мерзость! Не надо так говорить. Давай его лучше покормим?
     -- Давай я это  сделаю без тебя, на всякий  случай,  я умею...  Ты  что
хотела спросить, когда Морка нас перебил?
     -- А, да. Почему это  ты решил  покупать мне косметику из бутика? Типа,
папик?
     -- Да нет...
     -- А что так покраснел вдруг?
     -- Да... Ну... У меня, короче, денег полно,  и я  подумал, что мы можем
попытаться тратить их вместе.
     -- И дальше что?
     -- И дальше ничего. -- Денис растерялся еще больше. Он ни в коем случае
не хотел ее обидеть или рассердить.
     -- Совсем-совсем ничего?
     -- Ты меня не за того...
     -- Тогда я не согласна! А...  вот  если время от  времени будешь  нежно
смотреть в мою сторону и заботливо поддерживать под локоток, когда  мы будем
кататься на роликах... Тогда согласна. Ты свободен сегодня?
     -- Более-менее. Ты любишь кататься на роликах?
     -- Да, я знаю место, где напрокат дают и недорого. А ты умеешь?
     -- Ну, вроде бы да. У меня есть итальянские khuti. "Агрессивки" такие.
     -- Настоящие?
     -- Ну так...
     -- Круто! Я слышала, но сама видеть не видела! На таких только олигархи
катаются!
     -- Ну так пойдем? Что дома-то высиживать? И тебе такие купим.
     --  Пойдем. Но  погоди,  пока  я  со  старой косметикой  попрощаюсь. И,
пожалуйста, не смотри  на меня, покуда я буду это делать. Денис... Я не знаю
ничего насчет  твоих  денег и не  буду  врать, что отдам  в ближайшее время,
потому что их осталось у меня на все про все три сотни рублей...
     -- Деньги -- не проблема, поверь.
     -- Да, я тебе верю. И ты меня спас. Но, пожалуйста, пожалуйста...
     -- Что пожалуйста?
     --  Помни, пожалуйста, что я тебе  --  не фонтанчик. И даже  не  ручная
птица Морик.
     -- А я никогда и не...
     -- Потому что если я к тебе привяжусь,  если я к тебе привыкну, а потом
вдруг надоем...
     -- Слу-ушай, Маш, ты всегда так часто плачешь?
     -- Все, все...  Я очень редко плачу,  это я только сегодня, накопленный
годовой запас использую. Прости,  пожалуйста. На грядущий миллениум это  был
последний потоп... Я тебе уже надоела?
     -- Ты -- нисколько! А беспочвенные хныки-хныканьки, пожалуй, да.
     -- Больше не дождешься.
     -- Ты такая  красивая...  Нет,  серьезно. И  "мини" тебе  идет не  хуже
джинсов... а  лучше.  Гораздо  лучше. Тебя  этот  клювастый  попрыгунчик  не
замахал своими криками?
     --  Не-ет,  такой  славный птиц, суровый,  огромный.  Я  его немножечко
боюсь, но я вижу, что он очень хороший. А почему ты спрашиваешь?
     -- Я  думал, может, мы телевизор посмотрим... с полчасика...  Пока жара
спадет? Давно я его не включал... Знаешь,  когда в Сети сидишь, то вроде как
и телевизор без надобности. А сегодня вдруг захотелось.
     Маша среагировала на тактические хитрости Дениса абсолютно естественно,
без ехидства и недоверия.
     -- Конечно,  пульт здесь. Садись  сюда, ко мне  на тахту, и  посмотрим,
отсюда удобнее.
     --  Ладно!  Тогда Морка и... точно будет мешать.  Ну-ка, гвардия, кыш в
большую комнату и не высовываться, пока не позову.
     -- А почему ты его гвардией зовешь?
     -- Его?.. Гм... Потом расскажу, ладно? Это интересно, и с сюрпризом, но
не сейчас. Только ты мне напомни рассказать... Что?... А все равно что : MTV
или  что-нибудь  похожее...  Слушай,  жарко  как...  Кто  дрожит...  Это  ты
дрожишь... Не бойся, я просто обниму за плечи и все...
     -- ...я не боюсь... ничуточки...
     Больше всего на  свете  в эти минуты  Денис  боялся  разоблачения:  вот
сейчас все выяснится, и  Маша поймет, что в свои восемнадцать с хвостиком он
абсолютный девственник и не  только  что-нибудь серьезное, а даже целоваться
не умеет. Точнее, ни разу и не пробовал...
     --  Динечка...  Только,   пожалуйста...  Не   надо,  не  будем   дальше
заходить... Я боюсь... Ты же обещал... Я... у меня еще никого...
     Все  знают,  что у страха глаза и возможности  велики. Особенно  пугает
неведомое, непонятное,  таинственное, только в  теории  знакомое...  Неудача
может быть чревата потерей здоровья, денег, смертью, насмешками  окружающих,
отчислением из рядов...
     Но  любопытство,  праздное и  научное,  жажда  успеха  и  удовольствий,
естественных и запрещенных, сильнее боязни  неуспеха и самой смерти, так  уж
заложен  человек, иначе  бы две  его  разнополые ипостаси  смыкались воедино
гораздо реже, чем это было бы необходимо для  захвата планеты Земля или даже
простого поддержания рода...
     --  Маша,  Маша,  Машен... ция... Я  никогда не  думал, что это  так...
просто... и замечательно...
     -- Да, Диня, да,  хотя могло бы быть и еще попроще... И я не  думала...
Плохо  только,  что все  перемазали  в...  Но  я  же  не  виновата...  я  же
предупреждала...
     -- Нет, но это  прикол: ты же еще и оправдываешься, глупенькая! Знаешь,
сдается мне, что я тебя люблю.
     -- Что... как ты сказал???
     -- Так и сказал. У меня тоже это был первый раз.
     --  Да  нет, ты сказал, что ты меня... м-м-м, ну отпусти  же, я не могу
больше сегодня. Я хочу услышать еще...
     -- Еще.
     -- Да нет же, повтори, что ты сказал.
     -- Все-все повторить, что я тебе наговорил?
     -- Нет, только последнее.
     -- Еще.
     -- Ты негодяй, Денис, жестокий издеватель девичего  сердца. Но...  Я...
тебя тоже люблю. Всей душой. До конца дней.
     -- Когда, интересно, ты успела влюбиться? Да мы знакомы меньше суток.
     -- Ну, а ты когда успел, в таком случае?
     -- А я способный, я и не такое умею. Маш... Да погоди... Дунь сюда...
     -- Куда, зачем?
     -- Ну я тебя прошу: набери воздуху и подуй на простыни...
     -- ... а-а-ах-хх... ф-ф-у-уу...
     -- Вот видишь, и нет никаких кровавых пятен... Ты что, тоже волшебница?
     -- Это не я. Это твои фокусы, ты меня разыгрываешь.
     -- Ничего подобного. Дунь еще. Ну же...
     -- а-а-аххффу-у-у... Ай!.. Ты смеяться  надо  мной!  Смеяться... Я тебе
что, Змей Горыныч или Конек-Горбунок? Ты смеяться?..
     --  Все,  все  Маш,  сдаюсь, отдай  подушку, а то  сейчас  меня спасать
прибегут.
     -- За такие шутки тебя не то что не спасут, а еще добавят.
     -- Ты куда?
     -- К твоему фонтанчику, пить хочу. Тебе принести?
     -- Угу... о, спасибо... Дверь прикрой, а то  за нами подглядывают.  Так
мы пойдем, красотка, кататься?
     -- Да, мой дорогой. Только можно я самое немножечко полежу и отдохну?
     -- Ладно, иди сюда, под бочок... Я тебя люблю.

     Денис шел вперед  и вперед, не чувствуя невесомой тяжести на спине и не
наблюдая  нигде  вокруг привычного  силуэта  летящего  ворона...  Все  черно
окрест, с  намеком в багровое, и  глазам  не за  что зацепиться:  то ли  это
плотный  туман,  сотканный  из мрака,  то  ли  потусторонний  пейзаж, то  ли
нескончаемые портьеры в бесконечной комнате... Угадывались  по бокам морды и
лица,  иногда человеческие, а чаще нет, багровые взоры их выражали почтение,
страх и злобу, но только не любовь и не радость... Прочь, холопы...
     -- Остановись, ты прошел достаточно. Остановись! -- Негромкий медленный
бас звякнул угрозой, и Денис подчинился.
     -- Да, Отец, я слушаю тебя.
     -- Ты своеволен.
     -- Да, Отец. Это плохо или хорошо?
     --  Глуп,  если хочешь  зацепить меня  мелкой  людской  казуистикой.  Я
недоволен тобой.
     -- Ты всегда мною недоволен, с тех пор, как я появился на свет.
     -- Да, ибо лучшее из возможного не было достигнуто.
     -- Кем не было достигнуто? Мною?
     -- Ты дерзок, и я гневаюсь.
     -- Прости, Отец.
     -- Ты преклонил колени, но верен ли ты Мне в сердце своем?
     -- Возьми мое сердце, Отец, и проверь, если хочешь. Я верен Тебе!
     -- Ты думаешь, что верен. Это не одно и то же.
     -- Прикажи -- и исполню!
     -- Нет смысла  в  повторении  приказов. Ты  должен  найти  и уничтожить
другого, созданного, чтобы найти и уничтожить тебя.
     -- Я сделаю это!
     -- Но  не сделал.  Прошедшая ночь, Прежняя Ночь, помогла бы тебе, но ты
не сумел.
     -- Отец...
     --  Тварь  ли  вековечная сбила  тебя со  следа своими  умствованиями и
никчемушными намеками, сам ли ты слишком слаб и человечен, но ты не смог.
     -- Кстати, о твари. Отец, она говорит... Верно ли, что моя мама...
     -- Верь Мне. Я верну ее тебе потом на некоторое время, пока она тебе не
надоест...
     -- Никогда не надоест.
     --  Молчи. Она человек, всего  лишь, и будет  лучше,  если ты, мой Сын,
осознаешь это раз и навсегда.
     -- Этого я никогда не осознаю.
     --  Глупцом я уже называл  тебя сегодня,  нет смысла в  повторах.  Тебе
пора.
     -- Но я...
     -- Девчонку убери прочь от себя.
     -- Нет.
     -- Немедленно.
     -- НЕТ!!!
     -- Ты просил приказать тебе? Чтобы исполнить?
     -- Отец, я верен Тебе.
     -- Так что же?
     -- Тебе нужна моя верность или покорность приказам?
     -- Ты весь смердишь человеческой сутью, источаешь ее, и это печально. И
непоправимо. Ступай.


     -- Диня... Диня...
     -- Что, что такое...
     -- Ты так ужасно стонал.  Мне даже показалось, что ты  плачешь прямо во
сне.
     -- Что я -- девчонка, чтобы плакать?
     --  Не знаю,  мне даже страшно  стало. И Морик сел прямо  у  изголовья,
сидит и смотрит на  тебя, и видно, что беспокоится  и жалеет. А глаза у него
светятся! Я хотела шторы отдернуть, но... не стала. А что тебе снилось?
     Денис приподнялся на локтях, нахмурился.
     --  Й-й-елки...  Только  что  все отчетливо помнил...  Короче,  это был
конкретный кошмар...  Но о чем?..  Единственное помню, что я  разговариваю и
хочу увидеть -- с кем? Но не могу подойти, не могу сфокусировать зрение... И
что-то такое жуткое  должно произойти, я  что-то  должен  сделать... И  все.
Хорошо, что разбудила. А, и еще Морки с Ленькой рядом нет во сне.
     -- Леньки? А кто это?
     --  Гм,  гм...  Язык  мой -- фак  мой...  Ленька --  это  наш  семейный
телохранитель,  в  прошлом  моя персональная нянька. А  сам он  --  паук  из
древнейших времен. Боишься пауков?
     -- Ну, так... Умеренно.
     --  Короче --  он  есть. При  случае -- покажу, когда  попривыкнешь  ко
всякому-разному.  Он  здоровенный  и   очень  послушный.  Не  то  что   этот
красноглазый  в перьях!  Я  помню, Морочка, помню... Мне обязательно надобно
будет  его  сегодня покормить. Но это  я сделаю без тебя, чтобы вас обоих не
смущать.
     -- А что он ест?
     -- Свежедобытый протеин с витаминными добавками. Ты уверена, что хочешь
выслушать более подробные объяснения?
     -- Вполне... В смысле, я уже поняла достаточно,  не продолжай.  А можно
мне его погладить или на руки взять?
     --  Ну... Если ты его погладишь при мне -- он стерпит. Но лучше пока не
стоит.
     -- А кто у тебя предки? И где они?
     --  Запретный  вопрос. Они умерли, погибли. И говорить  я об этом не  в
силах, иначе сойду с ума. Все, перешли на другую тему, Маш, я прошу...
     -- Извини, дорогой... Я понимаю, у меня тоже...
     -- Я с собой, на  всякий  случай, баксов  взял несколько тысяч... Можем
разменять и купить нормальные коньки, чтобы в прокате не брать.
     --  Нет,  в  прокате  прикольнее.  Если понравится так  кататься, тогда
посмотрим. Я поставлю чай?
     -- Лучше бы кофе? Есть?
     -- Конечно есть, ты же сам выбирал. Но растворимый.
     -- Но быстрый. Туалет, душ, макияж... Форейторы уже на запятках?
     -- Кто?
     -- Конь в авто. Пронто, пронтиссимо, бэйба... Впереди великие дела!
     --  Ах, Динечка,  ты просто великолепен в этих больших  трусах: вылитый
Рикки Мартин, пожалуй, даже полтора Рикки Мартина. Этот мужественный взгляд,
эти  развернутые плечи,  эта  гордая  голова... на  цыплячьей шейке... Ай!..
Пусти, раздавишь... элегантный денди-сленг... ой!.. А ты машину водишь?
     -- Естессно. Пятисотый "мерин" в гараже. Ты хочешь, чтобы мы "верхами"?
Ну, на машине?
     --  Как раз  нет.  Меня еще в школе  прибабахнутой считали,  но я люблю
пешком ходить. А в машине меня укачивает. Давай зайдем на секундочку, я хочу
карандаши посмотреть...
     --  Со мной не укачает. В бутике посмотришь. Вылечим, не  бойся... Но я
тоже предпочитаю пехом. В кино пойдем?
     -- Пойдем.
     -- А на что?
     -- Все равно.
     -- Ну что ты так скачешь, Маша? Чисто коза?
     -- Потому что мне чисто весело. Поэтому я чисто скачу! Динь, наклонись,
я  тебе  кое-что очень-очень  важное скажу ...  Серьезно...Ближе...  Диня...
Знаешь... а ведь я теперь падшая женщина, утратившая невинность...
     Денис,  доверчиво  подставивший  ухо и голову  под  щекочущий  шепоток,
возмущенно выпрямился, весь красный, а Маша вновь уже запрыгала вокруг него,
по-балетному размахивая руками.
     -- Ты  шизофреник в юбке!  Нет, люди,  гляньте на нее!... Поглядите-ка,
честные  берендеи! Что она, бесстыжая, говорит  мне, простому неиспорченному
юноше, учащемуся вуза!...
     -- Сам такой... Ну тише...
     -- А-а! Теперь -- тише? Испугалась!
     -- Да, у меня тахикардия.  И  мне срочно необходимо мороженое, чтобы ее
вылечить. По типу эскимо. И я в  джинсах, а не в юбке, вот посмотри. -- Маша
склонилась в глубоком реверансе, и Денис в  ответ ей изобразил нечто среднее
между книксеном и вручением челобитной.
     -- Эскимо? Сделаем... Маша... Похоже, я счастлив.
     -- И я...




     Мурман  бежал  походной  рысью;  когда   такое   случается   в   низком
предутреннем  тумане  по плечи, либо  в траве, где  только голову и загривок
видно,  со стороны полное впечатление, что пес плывет, быстро и ровно; бежит
он вторые сутки, но не выдохся ничуть, сил  в нем -- не вычерпать, ноги его,
может быть, и коротковаты по отношению  к длинному туловищу, но усталости не
ведают.  В  огромной его голове и  мыслей помещается  много... Он  правильно
бежит, в родную деревню -- это  первая  его мысль, самая четкая. А вторая, и
третья,  и  остальные  -- тоже сплошь приятные: среди  родных  запахов  даже
аппетит другой... Леха  обязательно будет смеяться  и теребить ему загривок,
цеплять за остатки ушей, бороть... Он знает, куда закатился старый надоевший
мячик,  с которым  они  с хозяином играли,  когда тот маленький был, он  его
достанет...
     И вот уже  пошли почти  знакомые леса, а кое-где он вроде бы и бывал на
охоте,  с  вожаком-хозяином... Вечер еще не начался,  а  волколаками  уж все
пропахло...  Но  некогда  развлекаться, есть вещи поважнее  охоты, например,
облизать хозяина Леху после долгой разлуки...
     Мурман, продолжая мерный  свой бег, раздраженно  рыкнул по сторонам, но
привычного эффекта это не  произвело почему-то: стая по-прежнему держала его
в полукольце,  потихонечку смыкаясь... И  огромная стая, десятка два их,  не
меньше... Мурман, словно споткнулся, остановился вдруг возле старого дерева.
Те, что бежали сзади, тоже заторомозили, те, что по бокам, рассредоточились,
замкнули кольцо.
     Мурман  склонил  набок безухую голову,  покапал слюнями на прошлогодние
березовые листья, задрал заднюю ногу. Бросились они, как обычно, -- скопом.
     Он и раньше не боялся волколаков, но на этот раз они и вовсе показались
ему сделанными из паутины: два рывка на каждого, с запасом хватает... Минуты
не  прошло,  как остался невредимым  только один  волколак, весьма странный:
седой,  очень  крупный в сравнении  с  остальными... И,  похоже, неловкий...
Мурман  неожиданным  прыжком  сшибся с ним грудь в грудь, ударил  клыками по
горлу... Вот это горло! Зубы с хрустом пробороздили нечто ужасно твердое, но
не  плоть...  Аж челюсть  свело... Мурман, раздосадованный тем,  что потерял
равновесие, вскочил  и бросился вновь, но волколак не  принял  боя: метнулся
меж  деревьями -- там его еще  видно, сям --  вроде  бы  тоже мелькнул...  и
исчез.
     Мурман решил было отвлечься  на короткое время  и добить остальных, но,
как оказалось, невредимых на поле боя не осталось и раненых тоже.
     Слабые   волколаки,  размышлял  Мурман,   раньше  они   были   сильнее,
интереснее.
     Вот  этого  железного  мертвеца  он  помнит. Весь запах из него  вышел,
только что  мокрой  ржавчиной  немножко, и то по  ветру... Да, обычно они по
дорогам и полям  тарахтят,  воняют,  дичь пугают... А этот сдох. Очень давно
это было, до Лехи, а Мурман помнил. Вот этих "неправильных" зверей Мурман не
любил всей  душой. Особенно в городе их много, где даже и дышать  не вкусно.
Сами они только на дорогах  нападают и  обязательно  с хозяевами, без них --
никак. И  ничем их  не  напугать, не  убить... Хотя,  если вспомнить  именно
этого... Однажды Мурман  пошел  с вожаком-хозяином на охоту и где-то увидел,
попробовал, потрудился  клыками и лапами, заставил замолчать одного. А потом
вожак-хозяин    этой   железной    гадины,   тракторист,   нажаловался   его
вожаку-хозяину, а тот Мурмана так отходил дубинкой... Лучше их не трогать.
     Мурман  в нетерпении даже менял рысь на прыжки, но это  плохо помогало,
дорога никак не хотела заканчиваться, а оставалось-то ее...
     Небо постепенно выцветало, теряло цвет и глубину, вот уже из-за ельника
потянуло невнятно, то ли прохладой, то ли комариным писком...
     Леха  наелся от пуза,  аж взмок,  теперь  он смотрел в  дали, отдыхал и
переваривал; и  так  это  не  хотелось  возвращаться  в  избу,  где  бабушка
подготовила  для него подробный доклад... до этого  они говорили невпопад  и
вперемежку: о  Питере, Древней Ночи, незваном  госте, предстоящем колдовском
вече-совещании,  где  Лехе  чуть  ли  на  главная  роль отводилась... Но все
наспех, с  пятого на десятое. А теперь  бабка построит ему подробный отчет с
советами... И нельзя ими пренебрегать, советами и бабушкиным опытом: народец
лихой будет  присутствовать, а дяди Пети уже нет --  приструнить  крикунов и
кликуш...
     Первой  вскинулась  Ряшка: шерсть дыбом, глубоко утопленные  в косматый
череп глазенки  грозно  замерцали...  Уши  торчком, черные ноздри свистят...
Вдруг Ряшка  неуверенно тявкнула, да и  поджала  хвост, опрометью кинулась в
будку.  Леха, не  успев еще напугаться от  этой  перемены в поведении боевой
собаки, вытянул шею в сторону дороги... Что это там пылит, мотоцикл, что ли?
От "мотоцикла" по  нарастающей  шел рев, перемежаемый неожиданными руладами,
больше похожими на скулеж... Здравый смысл и сердце подсказали: Мурман!
     --  Мурман!!!  Ура! Мурман! Ко  мне, я здесь! -- Леха запрыгал, позабыв
все на свете:  осторожность,  набитый  живот,  Аленку  на  шее,  предстоящие
неприятности... -- Бабушка!...
     Мурман не  дотерпел  до калитки:  прыгнул  наискось,  прямо  с  дороги,
пролетел метров  десять, если не больше...  Он,  вероятно, мог бы  и еще, но
побоялся  ушибить Леху... Так он и  притормозил возле него, глубоко взрыхлив
всеми четырьмя лапами намертво утрамбованную землю...
     -- Мурмаха ты мой маленький!..
     А "маленький", сдерживая из последних сил восторг и обожание, осторожно
встал на дыбы и возложил грязнющие когти на Лехины плечи...
     Леху словно током пробило: Аленка... Сейчас сцепятся...
     Но обошлось...  Радость  обоих  была  столь  велика,  что  даже  Аленка
сообразила, догадалась  о  неуместности  своих защитных функций.  Взвизги  и
крики  заглушили  ее раздраженное  ревнивое шипение, она расплелась с шеи  и
тихонько  скользнула Лехе в  штаны,  к теплому паху поближе.  Леха уже успел
конкретно невзлюбить эти ее попытки освоить новые  места обитания, но сейчас
было  не до  упреков, наоборот:  молодец,  Аленушка, умница, ведро молока  с
меня...
     --  Бабушка, посмотри  кто... к нам...  явился  не запылился... Караул!
Слизывают на фиг с поверхности земли!..
     -- Да уж вижу! Идолище,  Ряшку мою напугал. Ты где  там, беленькая, на,
на  попить. Не бойся этого балбеса,  никто тебя  в  обиду не  даст...  Ну ты
посмотри!  Он же  тебе всю рубаху в клочья подрал! Обормот! Лешенька, нельзя
его так распускать. Цыц!
     Но Ирина Федоровна понарошку цыкала, для порядку: у нее  и  самой слезы
выступили,  так ее проняла взаимная открытая  радость от встречи ее любимого
внучка Лешеньки и потерянной было и вновь обретенной собаки, синеглазого пса
Мурмана. Человеки  и колдуны должны уметь скрывать, что у них внутри,  кошки
умеют, змеи то же самое, а собаки -- вот они, что страх, что радость --  все
наружу!
     Да и  мало  ли: он да  Аленка, -- все  ж Леше подспорье  в  предстоящих
делах...



     то  ты  в  самом деле?  Я уже большой мальчик и  ник-каво не боюсь, тем
более с такой отчаянной командой, как ты с Васькой да Мурман с Аленкой. Нет,
правда, бабушка, я  за  эти  дни так...  в общем, я чувствую себя пожившим и
пережившим;  одним  махом  занесло  меня  в вашу взрослую  жизнь,  будь  она
неладна, и обратно в детство мне уже не выпрыгнуть. Но  уж если и погибну --
клянусь! -- только вперед тебя, а не после тебя. Человечество -- само собой,
но тебя в обиду не дам!
     -- Лешенька, эх, Лешенька... А говоришь -- взрослый... Я-то старая, дуб
столько  не живет, сколько мне довелось, а  ты  только  глаза открыл  и  уже
несусветицу  несешь...  То  противно,  что  чтобы  до  сатанинского  отродья
дотянуться -- еще и сил не  приложено, а уже свои безмозглые  грозятся. Свое
брюхо им дороже ума и чести, боятся они доверить его другому. Вот все, как у
человеков: пнешь, докажешь  силу -- оближут, погладишь, дашь слабину -- враз
руку отхватят.
     -- Да-да, народная  мудрость, типа... Ты  ее уже говорила, баб Ира. Так
они думают, что колдовская сила во мне еще не проснулась?
     --  Наверное,  в  том  и я,  старая,  виновата...  Так  бы  они  еще  и
призадумались,  да  сболтнула  я  Сонычу, хрычу  косоглазому,  объяснила про
джинна в скляночке. Не верят они в твою собственную силу.
     --  Ну-ну... Она во мне есть, теперь я точно знаю. Бабушка... Эх,  мало
бы им не показалось... Мне  бы только разобраться, как ее включать... Хорошо
бы мухоморов перед совещанием нажраться...
     -- Зачем еще мухоморов?
     --  Так, теоретические  догадки. Чтобы силу спровоцировать, бабушка, не
для кайфа...
     -- А-а, ну  да,  поняла теперь.  Только это баловство,  а  не  сила.  В
должную минуту как раз и подведет. Не мухоморы -- кровь нужна.
     -- Что?
     --  То.  Добытой  кровью  омоешься  --  обретет тебя сила.  А ты --  ее
обретешь, взаимно.  Как это я сразу не  догадалась. Да. Видишь  ли, мы все в
большинстве своем подолгу живем, особенно если  Петра Силыча считать,  уж он
бывало  выпьет  на  размер   души   да   начнет   вспоминать,   так   такого
нарассказывает, что и не знаешь -- правду говорит, либо...
     -- Бабушка...
     -- А?.. Тьфу, заболталась. Кхм...  И у нас, у всех, такая раньше  жизнь
была, не только что долгая, а что и не захочешь иной раз, да крови все равно
не минуешь. А тебе-то -- откуда было взять?
     Леха сразу  вспомнил разбитые морды лохотронщиков, -- наверное, это  не
то... Принялся  размышлять дальше  и  вынужден был  признать, что  если  для
инициации нужна чужая кровь, то взяться ей было неоткуда.
     --   Ну,  бабушка...  В  твоих  словах,   вероятно,  есть  рациональное
колдовское зерно, но где я тебе ее добуду?  Что ж теперь, к соседям зайти на
чашку чая  да и  зарезать одного-двух?  Да... да нет же! Это  я для красного
словца, дались  мне  твои  Мокушины!  Ты  права,  негде  мне  было  в  крови
омываться, неомытый на  совещание  пойду.  Может,  там умоют.... Бабушка, ну
ладно, ну... Я вовсе не хотел ничего такого сказать,  не обижайся  на  меня.
Просто я боюсь своих этих "родичей" -- по  крайней мере сегодня -- не меньше
своего дурацкого главного  врага. Боюсь  -- и со страху  леплю  всякую  м...
фигню. Пойми меня, пожалуйста.
     Старуха  отсморкалась, утерла глаза  и  побежала  в  сени за водой -- в
самовар долить.
     --  ...Вот  что,  Лешенька, если край придет,  я  постараюсь им сначала
по-хорошему все это объяснить, может, они и склонятся к здравому рассудку. А
может, ничего  этого и не понадобится. Но  сам пока не  признавайся -- сразу
без уважения отнесутся.
     -- Слушай, а сфинкс, что, не считается?
     -- Так они -- нежить, хоть и Древние. А потребна кровь живая.
     --   Кстати,  вот   ты  рассказывала   сегодня...  Какой   смысл  перед
людь...дишками  изображать нетронутого сфинкса, аварии... И вообще прятаться
от них? Они ведь слишком слабы для нас, да и для них? Или я чего не знаю?
     -- Так  издревле повелось, еще до  меня. Силыч, батюшка твой, объяснял,
вроде, по науке, да  непонятно и не упомню я... Если бы мы открыто жили, то,
во-первых, друг друга бы  куда чаще  истребляли, а,  во-вторых, тех бы  чаще
видели -- опять резня. А в третьих -- людишки рано или поздно количеством бы
взяли, потому что  злобы и зависти им не занимать  ни  у нас, ни у тех. Вот,
скажем, живет колдун тысячу лет, и все окружающие  знают про его  колдовское
естество. Обязательно найдется, кто не просто позавидует, а и собой рискнет,
чтобы насолить за силу и долголетие  против своего убожества: пырнет  ножом,
либо стрельнет, либо  еще  как  исподтишка, неожиданно... Душой не переносят
они меж себя тех,  кто навеки  и от рождения выше их, хоть нас,  хоть своих,
людского племени. Одним словом, таков обычай: жить среди них, а при этом без
нужды не высовываться.
     -- Ну а если -- на секунду предположим -- всех людей на планете извести
как класс? Под корень?
     --  О  замахнулся! То  тогда  и мы выцветем  вслед  за ними. А уж  те и
подавно:  они напрямую свои силы  от людишек берут, от их гадостной  натуры.
Чем хуже человечек, тем им полезнее, удойнее.
     -- Да?.. Странно  все это.  Сами презираем, попираем, а сами без них не
можем.
     -- Без  людишек-то? Так уж заведено. Вон ты тоже дня не можешь без мяса
либо птицы прожить.
     -- Могу. Хоть два, хоть три дня. Но не хочу.
     -- Ну вот, сам же все и объяснил. Аленку с собой возьми.
     -- И Мурмана, и Аленку. Но ты тоже обещала быть на собрании!
     -- Конечно, Лешенька, а как же! За спиной встану, берегиней твоей буду.
     -- По-моему, кто-то пришел.
     -- Нет, Лешенька, Ряшка сразу бы... О... и впрямь  залаяла. Лешенька! А
ведь вроде как в тебе  сила стучится, себя  проявляет...  Иду, иду! Надо же,
раньше всех почуял...
     Леха прислушался... Нет, все-таки  бабка у него  -- прикольная старуха:
то  у нее дребезжащий тенор, какой и положен колдунье, перемоловшей на своем
пути сотни  и сотни лет, а то вдруг --  гладкий оперный бас прорежется,  вот
как сейчас, и все абсолютно естественно и легко,  как у этой...  Забыл. Мама
иногда ставила ему допотопные советские  пластинки,  с целью приобщить, дать
представление  о молодежной культуре  прежних поколений, да не в  коня корм:
старая  музыка  --  полный отстой на ужасном  звуке, а больше ничего. Но эта
ацтекская индеанка, певица, ему  понравилась как раз невероятными голосовыми
переливами...
     -- Ну и что там, бабушка, "черную метку" прислали?
     --  Нет, на сборище зовут, они его теперь называют "вече". Смех и грех.
В дом  дяди  Пети, надо идти,  то есть на самом деле --  он уже твой дом. Уж
прости,  я вместо тебя  распорядилась насчет места, при нем всегда так было,
там все сборища проводили..
     -- Нет проблем. Обычай -- он деспот не  только  меж  людей. А как  оно,
вече, официально называется? Или раньше называлось? Шабаш?
     -- Что  ты! Шабаш -- это у тех, они на нем  своему Сатане  поклоняются,
задницу ему лижут. Так и называется: вече. Силыч иной раз синклитом обзывал,
не знаю, по-каковски это, по-шумерски, что ли...
     -- А  если кто  вдруг перепутает и к  альтернативникам  попадет? Наш, к
примеру, на шабаше окажется? Или наоборот?
     --  Бывает, редко конечно, что  обманом завлекут...  На  шмотья сразу и
порвут. И рвали. И с ними также поступают, если они попадутся.
     -- А шпионы бывают? Ну, разведчики, засланные казачки?
     -- Никогда. Это не  смешивается, либо -- там,  либо -- здесь. Невысокая
нечисть --  она да, кто особенно речью  и разумом не владеет,  -- Лихоманка,
скажем, нетопыри, -- да, такое случается:  сейчас нам  служит, а завтра тем.
Или людишки, они могут. Или Древние, вот хоть твою Аленку возьми. Но Древние
-- особь статья. А в целом -- куда прислонился, оттуда обратной дороги нет.
     -- Смешно.
     -- Вот-вот. Думаю, не до смеха нам будет, но... Землей и небом клянусь,
остатками своей  жизни клянусь: ежели они там вздумают... -- Бабка запнулась
накатившей  внезапно яростью,  когти  кривыми тусклыми клинками скрестились,
застыли перед почерневшим ликом ее, глазки вспыхнули резким зеленым светом.
     -- С  остатками твоей жизни,  баб  Ира, мы легко и  натурально встретим
рассвет  четвертого   тысячелетия,  проводив  третье,  так  что  ты  ими  не
разбрасывайся.  Опекай мою  спину, почесывай  ее и  нашептывай на ухо мудрые
советы, а в остальном -- авось прорвемся. Ты Мурмана покормила?
     -- Когда? После тебя  уже? Покидала ошметков,  да ему ведь в  прорву не
накидаешься, его на охоту водить надо.
     -- Закончится тус -- в лес его свожу,  разомнется. Ну,  как  я? Ничего,
что небритый?
     -- Да разве ж ты бреешься? Ничего  не видно. Рубашка, штаны чистые -- и
ладно. Но штаны тебе великоваты, худой ты больно.
     -- Это стиль такой.
     -- Разве?  Стиляги, помнится мне,  по крайней мере, наши,  деревенские,
иначе  одевались:  пиджачище  --  во,  брючки  узенькие... Ну,  Васятка,  за
главного остаешься, молока я тебе налила. Если что -- к Гавриловым беги, они
приютят.
     -- Баб Ира!..
     -- Ты на меня  ладонью не  стучи, а  все  надо предусмотреть, обо  всем
подумать. Слышишь,  Леш, раз уж  речь  о мелких зашла,  я договорилась, пока
тебя  не  было...  В  обчем,  если все благополучно сойдет,  решила  я в дом
кикимору взять, а то пустовато в доме. Ты не против?
     -- Нет, конечно, почему я должен быть против? А что раньше-то не взяла?
     --  Все по Шише скорбела.  Чтобы уважить  ее память  -- два десятка лет
надобно,  не меньше.  А потом... Как-то  не  до того  мне жилось в последние
годы.
     -- Я, к сожалению, Шишу только по рассказам и знаю. Возьми,  конечно, и
Ваське веселее будет.
     --  Да  уж, по первости  они мне  наведут  веселье, пока угодья  делить
начнут...
     -- ...ты, друг  мой, только на поддевки не  клюй, держись основательно,
солидно,  а  говори осмотрительно, не  спеша,  мои слова  слушай, страху  не
выказывай. Вот  уже  и пришли. И последнее:  главным  там,  наверное,  Соныч
утвердится; сильный он, древний и хитрый, все к нему будут прислушиваться...
Его бойся, но и остальных не забывай.




     Нагруженные  всяческой ерундой, по дороге попавшейся  на глаза, Денис и
Маша возвращались на Васильевский, к Маше. Денис так и не решился вести ее к
себе  домой, не смог преодолеть предчувствий и  комплексов. И вот как только
он решил отложить визит и экскурсию на  неопределенное "потом как-нибудь" --
так сразу же хорошее настроение вернулось к нему. Маша честно тащила, помимо
косметички, в  сумке  и на руках  свою долю бесполезного  груза:  лоскутного
арлекина   в   полметра   ростом,   букет   вяловатых  хризантем,  недопитую
двухлитровую бутыль с квасом, две  пары солнцезащитных очков, видеокассету с
мультиками,  кулек  с тыквенными  семечками  и дряхлый, жиденький, уже почти
одноцветный кубик Рубика,  из жалости купленный  ими на  выходе  из парка  у
какой-то  пьяненькой старухи. Денису  достались две  пары  коньков на связке
через плечо  (из комиссионки), здоровенная сумка, полная фруктов, колбасных,
сырных   и   хлебо-булочных   изделий,   набор  витых   шашлычных   палочек,
двадцатикратная  подзорная  труба  и судейский свисток на  цепочке. У  обоих
болели  натруженные спины и ушибленные без счета  колени и локти,  но  Денис
решил про  себя  провести сеанс лечения потом, когда они  доберутся до дому,
иначе  --  он просек, провидел заранее -- пресной  покажется такая  жизнь, в
которой нет ни усталости, ни ушибов, ни риска,  ни дурацких поступков, когда
все само валится в рот и в руки, только подставляй... На полпути все-таки не
выдержали предстоящих трудностей с погодой: взяли такси и, с веселым испугом
поглядывая  на счетчик, сквозь  мелко  покалывающий  дождик  помчались туда,
домой, проводить  первый совместный  вечер,  с  танцами,  с  телевизором,  с
многосерийным ужином, плавно переходящим в завтрак...
     --  ... Диня,  слушай,  а  Морик  не потеряется, найдет  нас? --  Денис
улыбнулся  и  зашептал  в ответ,  так,  чтобы  носом,  и губами, и  дыханием
прикасаться к ушку, раз... и еще...
     -- Не  только  не  потеряется,  но даже и не отстанет.  Увидишь: дверцу
кареты он нам будет открывать. Он у-умный...
     -- Здорово! Ну перестань, знаешь как щекотно!
     -- Так и задумано.  Погоди, я тебя с Ленькой познакомлю, ты  еще не так
запоешь...
     -- А вот не боюсь. А где он сейчас?
     -- Где надо. Он очень круто играет в пятнашки  и  салочки, особенно  --
когда водит.
     -- Что за пятнашки и салочки? В жизни не слыхала.
     -- Это древняя игра типа пряток, -- авторитетно объяснил Денис и слегка
покраснел: не столько  взглядом, как внутренним  чутьем  поймал  он  ухмылку
пожилого таксиста, просек его мнение по данному вопросу, но  поправляться не
стал, --  потом выберет удобный момент. Надо же, оказывается догонялки, а не
прятки...
     -- Вот в эту арку, угу. Спасибо, сдачи не надо...
     Однако  шофер вдруг заупрямился  и сдачу все-таки пришлось взять,  хотя
Денис  явственно  "слышал" сожаление  мужика  по  утраченному тридцатнику  с
копейками... Чем-то они задели его самолюбие.
     -- Это  из-за меня, знаешь как пылко он смотрел на меня в зеркальце! Он
влюбился в  меня навеки! Он хотел бросить к моим ногам всю  дневную выручку!
Но ты помешал.
     -- Гордыня вас с ним обуяла, вот в ней и причина! Если бы мы его: Павел
Сергеевич,  туда-сюда, а не страшно ли  по ночам... и как вы можете по таким
дорогам... -- сразу бы взял, точняк!  Пылко смотрели на нее, видите ли... Не
пылко, а...  Просто он  боялся, что у тебя обострение и ты будешь кусаться и
капать пеной на воротник... Нет, у тебя  ключи, вон в том карманце. А вот  и
Морик.  Ого,  пузо, да он  еще  и  поесть  где-то  успел!  А  ты говоришь --
отстанет...




     Двенадцать  их было -- гостей: две  женщины,  остальные мужчины. Все  в
человеческом  облике,  хотя бабушка успела  предупредить Леху,  что вовсе не
обязательно так будет. Мурман, как вступили в зал, весь ощетинился,  нос его
сморщился, белым заборчиком  на морде  выскочили и задрожали  клыки, но Леха
тихонечко  стукнул его кулаком  между ушей, ругнул про себя, тут же  почесал
стукнутое  место,  и  пес сообразил, успокоился,  клыки  спрятал, а  сам сел
справа от  кресла,  которое  Леха самовольно занял во главе овального стола.
Бабушка, как и обещала, встала за  спиной, Аленка хоть  и висела малышкой на
обычном месте, вокруг шеи, но  -- Леха ощущал -- сна ни в  одном глазу: змея
была в полной боевой готовности, Лехино состояние четко улавливалось ею.
     Выяснилось,  что  все  ждали  только  Леху:  никто никого не  приглашал
рассаживаться и начинать, никто не принял на себя роль устроителя  собрания,
которое -- "вече", но Леха  уселся -- и  остальные  принялись рассаживаться,
шумно двигая тяжеленными дубовыми креслами по каменному полу...
     Леха с детства  знал,  что в доме дяди Пети, его отца,  помимо верхней,
видимой части, есть подвал с какими-то помещениями, но ни разу не проявлял к
этому ни малейшего любопытства, а  дядя Петя тоже ничего  не рассказывал, ни
ему, ни маме. Но оказывается, тут все было очень круто... Маленькая винтовая
лестница за ширмой в сенях уводила вниз метра на два с половиной и сменялась
на  более  широкую  и прямую,  которая заканчивалась еще метра  на три ниже,
перед  огромной  двухстворчатой  дверью.  Дверь  --  видно,  что  запиралась
массивными скрепами странного вида, но сегодня она была  распахнута настежь.
За нею опять ступени,  плоские,  широкие, числом тринадцать, и  опять двери,
копия первых, но скрепы, также похожие на когтистые  лапы неведомых чудовищ,
не  черные, а серебристого цвета...  "Серебро  и есть", -- шепнула бабка.  И
вторая дверь тоже была открыта, но распахивалась она внутрь, не наружу,  как
первая.
     Это  был  целый  зал,  со  сводчатым  потолком,  с четырьмя  колоннами,
образующими  как  бы очертания квадрата  внутри  квадратного помещения. Леха
прикинул: от каждой  колонны до "своей" стены -- где-то три метра, от колоны
до колонны еще шесть и в высоту никак не меньше  шести метров. Ни  фига себе
зальчик! Вдоль каждой из стен, метрах в двух от пола, в специальных зубчатых
подставках, похожих на клювы птеродактилей, крепились горящие факелы,  много
факелов,  освещающих  зал желтым устойчивым светом.  Но  видно было:  это не
натуральный огонь... И не электричество.
     --  Колдовством  зажигаются...  --  бабушка опять угадала  его мысли  и
предупредила вопрос.
     -- А что, удобно: ни тебе копоти с запахом, ни счетов из "Ленэнерго"...
     -- Не ерничай... -- зашептала старуха...
     Факелы вспыхнули еще ярче, по залу  вдруг  разлилась  тишина,  заставив
колдунью  смолкнуть  на  половине  фразы...  Полная тишина:  ни  шороха,  ни
покашливаний, дыхания -- и того не слышно... Все смотрели на Леху.
     Ему  непреодолимо  захотелось  встать,  быть может даже  откашляться  и
сказать... Что сказать, когда в голове пусто?  Да это неважно, главное -- не
обмануть   ожиданий  тех,  кто   смотрит   на  него,  кто  приготовился  его
выслушать...
     Но Леха преодолел. Он положил  перед собой и чуть в стороны стиснутые в
кулаки  руки (чтобы  не видно  было, как пальцы  трясутся), прямые  руки, не
согнутые в локтях... Голова смотрит вперед и прямо, ни на кого конкретно, ни
на кого,  спина  прямая...  Только  твоего  рычания  не  хватало,  не  гуди,
животное, цыц!..
     Бабка -- он не  глядя ощущал это -- темноликим истуканом  чутко замерла
за его креслом...
     Стол огромный,  черного  дерева,  весит немеряно, как  они его  сюда...
Хорошо, хоть здесь скатерти нет. Интересно, его можно  нечаянно  или хотя бы
специально  поцарапать  --  вон  ведь  какой гладкий?..  Их  двенадцать,  он
тринадцатый. А бабушка?  Четырнадцать,  никакой тебе магии чисел. А если чих
проберет или  кашель?  Или  моргнуть  захочется, ну что  он  как дурак,  под
сфинкса косит?...
     -- Г-гм... Индаро боз... О... Все собрались. -- Этот, толстячок, первый
не   выдержал,  а   глазки   такие  добренькие...  Прошу   учесть  место   и
обстоятельства, напоминаю: сегодня, в этих  стенах, мы все русские, по языку
и именам, так что за работу, дорогие товарищи!..
     --  Нет, "ихние" господа опять товарищей победили, дорогуша, не следишь
ты за новостями. -- Напрасно косяки мечешь, дура, у тебя уже возраст не тот,
да и у меня  сегодня полоса обледенела. На вид тебе сороковник,  а в  натуре
старше Тутанхомона, наверное...
     -- Зато  ты, Дорочка, все про всех знаешь, как мышка-норушка. Из газет,
или сама следишь? -- Да, клычочки у толстяка! Хоть бы отбелил для красоты...
     -- Даже если бы я жила в такой же дыре, как ты...
     --  А  давайте вы все  помолчите,  беря пример с  нашего гостеприимного
юного хозяина. -- Вот этот китаеза и есть Соныч! Самый крутой из них.
     Мгновенно  все  стихло,  даже  Мурман вроде как перестал сопеть... Нет,
пофыркивает... Тот,  кого  Ирина Федоровна назвала Сонычем,  сидел  по левую
руку от Лехи,  через два кресла на третьем, в серединочке, в общей массе. Но
недаром считается, что не место красит человека: все внимательно смотрели на
худенького мужичонку с седой бородкой клинышком и характерным разрезом глаз,
и центр вселенной, послушный этим взглядам, почтительно переместился от Лехи
к этому Сонычу.
     -- Не стоит так интригующе молчать, сударь  Алексей Петрович,  уж очень
все мы наслышаны о вас и вот, лично решили засвидетельствовать, так сказать,
и составить свое мнение о происходящем. А вы молчите. Нехорошо.
     --  Нехорошо --  это уже оценочная категория, которую  вы родили  и без
моих слов. Все, здравствуйте! -- Леха, стараясь не торопиться, встал.
     То ли сделал он это недостаточно внушительно, то ли сидящие  ничего  не
понимали в  стадных инстинктах, но только никто не последовал  его примеру и
гости с  нескрываемым любопытством пялились на него в упор, ощупывая глазами
его  фигуру  лицо,  руки,  алисоманскую  футболку...  Леха выждал  приличные
секунды и также сел.
     -- Меня зовут Алексей Петрович, можно просто Алексей. Вот бабушка  моя,
Ирина  Федоровна, я  ее  попросил  поприсутствовать,  помочь мне  советом  и
участием.  А  вы, простите,  как  вас  зовут?  И вообще не  худо, чтобы  все
представились, ведь я никого не знаю.
     -- Кому -- тебе -- я  -- должна  представляться? Ты еще сопляк и  звать
никак.
     -- Наша Дора. -- Соныч  улыбнулся и повел в  ее сторону левой рукой. --
Выглядит на одну тысячную от  своих лет и всю свою  нежность  прячет глубоко
внутри, притворяясь грубой и циничной.
     -- Гениально притворяетесь, сударыня... Дора. Ну а вы? Бабушка называет
вас Соныч, но вряд ли...
     -- Евсей Касатонович -- устроит тебя?
     -- Как?.. Да, вполне.
     -- Однако можешь и Сонычем звать. Вон тот, про которого ты подумал, что
у  него клыки с  кариесом, Нил  Нилович.  -- Толстячок крякнул  раздраженно,
однако спорить не стал.
     -- Прошу  прощения, Евсей Касатонович, но вы не совсем верно переводите
с телепатического.
     -- Тогда приношу извинения обоим,  значит, я свои мысли за  твои выдал,
это  бывает.  Вторая дама --  Мара. Сегодня  ей  вздумалось выглядеть зрелой
матроной,  но  ей   по  силам  и  иное,  куда  более  пленительное  телесное
воплощение.  Слева  от  Мары Юрий Степанович,  откликается  и  на  Уриаль...
Следующий  Иван  Иванович,  потом  с  куцей  бороденкой  --  Глеб  Олегович,
действительно местный,  славянских корней, Владимир Никитич -- тоже местный,
из Углича...
     -- Хватит,  а, Соныч?  Юродствовать  хватит. Ты меня можешь звать  хоть
Юрием Степановичем, хоть крокодил крокодилычем, дела от этого ни  на йоту не
продвинутся. Мы здесь собрались воду в ступе толочь или истину имать?
     -- Имать,  Юрий  Степанович, именно  что  имать.  Сатанинский выкормыш,
антихристенок, вот-вот инициируется и  обретет  силу,  против которой  мы не
устоим.
     -- За себя говори.
     -- Против которой я не устою. За тебя, великан ты наш,  Нил Нилович, не
поручусь, ты сам велик и неуязвим. Могу продолжать?
     -- Ну и я, может, тоже не выстою... Но не решай за меня.
     -- Как не решать, когда жизнь к тому склоняет?
     -- Соныч, продолжай,  пожалуйста,  ты знаешь, как я люблю  слушать твои
речи.  И ты, Нил, не скаль  свои нечищенные. Мужики, а  говорливые хуже нас!
Противно даже.
     --  Спасибо,  Мара,  продолжаю.  Считается, что  достойным  противником
порожденному  Антихристу должен быть наш  юный Алексей  Петрович, Алеша, сын
Хв...   Петра   Силовича   и   земной  женщины,   отмеченной   при   зачатии
Матерью-Землей,  той   самой  девицы,  которую  спасли  в  свою  очередь  от
взращивания в чреве  своем сатанинского семени. Силыч наш, как вы понимаете,
семя  подменил  собственным,  всегда  был  энтузиаст  по  этой  части...;  и
неминучесть заклятья-проклятья, отсюда  не вспомнить, что там было, на  себя
перевел.  В итоге его уж нет  с  нами,  а юный  его наследник  -- вот он  --
красивый  и  стройный,  но,  увы,  -- никчемный  абсолютно, если  говорить о
противостоянии тому типу.
     -- Погоди,  погоди... --  Задвигались, задергались пегие кусты на буром
щелястом пне,  пропуская наружу гнусавую, хриплую, но внятную речь...  Сидел
этот старикан совсем рядом с Лехой, наискосок, сразу же по правую руку и  во
всю мощь шибало от  него гнилой болотной  сыростью и грибами. -- Как это  --
никчемный? Сам же говоришь -- сам Петр ему отец? Значит -- должна быть в нем
мощь и польза... Меня Адрианом зовут, юноша, может, слышал?
     Соныч примирительно потряс бородкой:
     -- Должна, должна, кто спорит, Адриан Адрианович, вот только нет ее.
     -- И что ты предлагаешь? -- И этот толстый клыкастый тоже... явно не из
числа союзников. Сейчас  наедет. -- И вообще зачем нам нужен сей  мокроносый
Алеша, по отчеству отъявленный мерзавец, каких свет не видывал, только еще и
без колдовского наития?
     -- Верно он  говорит! Пока еще не  поздно, надо обдумать иные ходы. Нас
за здорово живешь не взять, ни обманом,  ни  проклятой ихней  волшбой! Вы же
мужики, что же вы заранее портки обмочили, испугались рогатого ублюдка! Если
надо, то я и сама...
     Соныч  так  же  соглашательски тряс  бородкой,  но  Леха  нутром угадал
затаенное  раздражение, даже  ярость в раскосых его глазах. Щелкнула зеленая
молния, и Дора ударилась  затылком о спинку кресла. Из широко разинутого рта
ее показалась кровь,  Дора смолкла, явно  будучи в  шоке, но Соныча, похоже,
вполне устроил результат и он продолжил, как ни в чем не бывало:
     --  Да, Силыча  мы  все  уважали и  было  за  что. И не потерпел  бы он
неуважения ни от  одного  из  нас, ни от  всех нас скопом,  но... Земля  ему
пухом, как говорится, а живым  требуется решать... Паренек  нам явно лишний,
во всех смыслах Нилыч, я больше никого даже и  предупреждать не намерен: еще
шепотнешь заклятье за  этим столом как раз и отправишься крокодилов кормить,
эксклюзивно  тебе  это  обещаю. Адриан, ты меня  взглядом не сверли... Злить
меня сегодня никому не стоит!..
     Так же ярко горели факелы в зале, по-прежнему  виден был каждый завиток
перловых инкрустаций на столешнице и в резных спинках кресел, но  словно  бы
неуютно   стало  лучам,   они   уже  не  могли  растопить  подспудный  мрак,
льдиной-невидимкой  придавивший  плечи и  головы собравшихся...  Мара первая
подала голос.
     -- Соныч,  голубчик... Только не бей, я заранее признаю твой  верх надо
мною, дай  слово сказать... Что  же  получается,  господа хорошие? Всем  нам
вскорости придется очень туго от  сатанинских сил,  а тут вдруг старейший из
нас,  лучший  из  нас,  готов  бить своих  же  родичей:  что  Лешу,  Алексея
Петровича, что Нила с Адрианом, Дору? Как же  так, Соныч? За что ты на своих
родичей наскочил с обидами и проклятьями? Объясни, будь добр?
     Назвавший себя Евсеем  Касатоновичем осекся на полуслове, внимательно и
кивая выслушал Мару и рассмеялся.
     -- Хм... Давно  это  было, весьма давно... в ту пору увлекался я дзеном
и, отвергая суету, достиг шестой степени совершенства и чистоты  в некоторых
изотерических делах,  да так преуспел,  что  наловчился слышать  и  понимать
неодушевленную органику. Слушаете, нет? И вот однажды в  горах остановился я
ночевать в заброшенной хижине, развел костерок из сушеных бобовых стеблей да
стручков,  благо  их в тот год вокруг навалом  было, а  сами бобы побросал в
чугунок с  водой  -- варить,  дабы  покушать  без  мяса,  я  ведь одно время
воздерживался  от  греха...  Да, сижу себе  и  слегка задремал. Вдруг слышу,
бобовые меж собою переговариваются: зерна стручкам пищат: "Вы, мол, не чужие
нам, за что же вы нас варить помогаете? Это так ужасно!".
     А те  им  шипят в  ответ:  "А  мы  что, песни  тут  поем?  Сами сгораем
безвинно! Не сердитесь на нас, о бобы!".
     Евсей Касатонович смолк и поочередно повернул усмешечку налево, направо
и с легким поклоном -- персонально Лехе.
     --  Не  раз  и не два  доводилось  мне  в своей жизни  рассказывать эту
историю... Как тут кто-то мудро сказал: жизнь сама наклоняет к решениям, как
ей  противиться?  А?  Ну давайте всех  по  очереди послушаем,  глядишь --  и
отцедим дельное из неумных ваших препирательств. С кого начнем?
     --  С  меня! -- неожиданно  брякнул  Леха  и  так  же,  во  весь  голос
продолжил: -- И на мне же закончим, поскольку решение есть и я его знаю!
     -- С тебя? И тебе уже ведомо решение? Так ли это, Алеша, сын Петра?
     -- С меня, Соныч, ты не ослышался! С меня, я сказал!
     -- Ну так, пожалуйста...  Тс-с-с! В порядке очереди, судари  и дамы,  у
мальчика  голос режется.  Излагай, но  помни, что  крик  -- оружие слабого и
оружие слабое.
     -- Все очень просто. Моя бабушка... -- Леха полуобернулся, задержал над
правым плечом  открытую ладонь, и Ирина Федоровна, поспешно  втянув  грозные
когти, положила на  нее свою, морщинистую и темную  от времени.  Внук собрал
губы трубочкой и звучно, не  стесняясь никого  из  гостей,  чмокнул костяшки
древних ее пальцев, усеянных  старческой "гречкой",  иссохших,  но отнюдь не
дряхлых.  --  ...Моя бабушка  все  мне  объяснила,  в  том  числе  и  насчет
инициации, для  которой  потребна живая кровь. С этой целью я  попросил... и
настоял... --  Ирина  Федоровна,  поймав  негодующий взгляд любимого  внука,
совладала  с  собой:  украдкой  вытерла  глаза и  вновь  стала  невозмутимым
истуканом.  --  ...чтобы  бабушка  подыскала  и  принесла  мне  какое-нибудь
режуще-колющее оружие, что она и сделала. В двух экземплярах, забыл сказать.
Вот... -- Леха извлек из сумки, не торопясь собрал и положил перед собою два
метровых, если  считать с  рукоятями, кривых  клинка,  узких возле  гарды  и
расширяющихся  к  острию.  --  Прошу  любить и жаловать:  мечи-кладенцы, оба
готовы к бою и почти одинаковы, так что отличиями можно вполне пренебречь.
     -- И что ты, дуэль предлагаешь?
     -- Я бы  предпочел,  конечно, чтобы  нашелся доброволец... любого пола,
кто согласился  бы  заполнить  собою  жертвенный  алтарь,  но  предвижу, что
таковых... Нил Нилович?
     -- С чего бы это нам затевать дурацкие скоморошества. когда у нас и так
имеется преотличный кандидат на жертвоприношение. А именно ты, наглый щенок!
     -- Ты не ошибся, кариес?
     -- Нимало! Еще и собаку сюда привел, наглец и пустоцвет!
     --  Ну,  извините...  В  таком   оскорбительном  тоне  я  не  собираюсь
поддержи... -- Леха подхватил один из мечей, прыгнул изо всех сил животом на
стол,  проехал  головой вперед  и  с  размаху  врезал  по темени  клыкастому
толстячку. Меч, сантиметра не досвистев до лысого черепа, звякнул о пустоту,
больно  вывернулся из рук и полетел в сторону... Никто даже  и  шевельнуться
толком  не успел, разве что  Дора,  уже  пострадавшая  во время "вече", чуть
пригнула голову, как Соныч уже поймал меч-кладенец прямо за рукоятку.
     -- Остроумно. Орел. Похож, ничего не скажешь.  -- Соныч нарочито лениво
протянул руку с  мечом, плашмя шлепнул  Леху по спине. --  Слезь со  стола и
сядь  на  место. Все-таки есть  что-то  истинное  в этих  новомодных теориях
наследственности,  коли  на наших глазах  они  подтверждение имеют.  Людишки
возрастом  не вышли,  так  острым разумом и  наблюдательностью  свое  берут,
потому и гены  они придумали, а  не мы. Сел?  За этим столом,  Алексей  свет
Петрович, никому из сидящих в креслах ранить соседа  невозможно, а тем более
убить. Гарнитур,  называется. А ты и не знал, бедняга... И советчица твоя не
знала -- да и откуда бы ей? Но хвалю обоих за изобретательность.
     Нил Нилович сидел бледный от бешенства, но даже не шелохнулся  в ответ,
смолчал, только  ноздри раздувались,  да  глаза  перебегали с  Лехи на Ирину
Федоровну и обратно, он и ее ненавидел.
     -- А Дара как же? Ранена ведь, тобой же!
     --  Не кричи.  Дора ее  зовут. И ничего она не ранена,  разве что  язык
прикусила.  Да, Дора? Ну  так  и  что  с того,  Алеша,  истинный сын  Петра?
Мебель-то я лично столярничал, строгал, трудился, ужели после этого и мелочи
себе не  могу позволить?..  Нил Нилович, ты как  насчет дуэли? Перчатка тебе
брошена.
     --  Стол убери и саблюку мне  дайте, ломтями кромсать буду. Из-за угла,
скрадом  --  все  мы  храбрые...  Убирай  стол,  чего  тянуть! Живо,  Соныч!
Действительно,  сразу  все  и решится.  И  эту хитрую  старую  гадину заодно
сокрушу, зажилась сверх меры. И собаку!
     Стол взлетел под потолок  и повис там,  словно  веревками  привязанный.
Гости сдвинули кресла за границы  квадрата,  обозначенные колоннами,  каждый
свое.  Леха старался не  смотреть  на  бабушку,  почему-то  чувствовал  себя
виноватым перед  нею.  Мурман, довольный  поднявшейся  суетой,  совсем вдруг
успокоился,  послушно отошел  вслед за Ириной Федоровной  и сел  подле  нее,
улыбаясь во все клыки. Он не боится за  меня, это хороший знак. И Аленку при
себе оставлю, как знать, вдруг... шею от удара прикроет.
     -- А ты так и будешь со своим галстуком биться? Не снимешь червяка?
     -- Нет. А что, запрещено?
     --  Да  сколько хочешь. Нилыч,  железку ты выбираешь... Значит, твоя --
оставшаяся, держи. Что, извини, не понял?
     --  Я говорю: стол убери,  пусть в сторону  отъедет, не над нами висит.
Мало ли, отвлечешься. Пожалуйста.
     -- Ай, Алеша, недоверчивый ты какой! Так нормально?.. Начинаем по моему
сигналу. Кто рискнет ослушаться  и приступит раньше -- пойдет на заклание  в
качестве проигравшего. Да... Песика я -- Ирина Федоровна, подвинься чуток --
под колпак,  чтобы не вздумал  нарушать ход событий.  Вот, теперь он  как  в
прозрачной клетке, а  то  даже я нервничал, очень уж псинка  серьезная; мало
ли, обидится за хозяина...
     --  Бабушка!  Пожалуйста, не бойся за  меня и знай... --  Леха дождался
измученного бабушкиного  взгляда, послал  ей  воздушный  поцелуй.  В  голове
шумело, рука с  мечом подрагивала, пришлось придержать ее за  локоть,  чтобы
незаметно было.  Странно,  за бабушку он  волновался больше,  чем  за  себя.
Главное  -- держать  себя в руках  и не думать о  страшном.  Неужели это все
реально, на самом  деле: мечи,  дурацкие колдуны, битва не  на жизнь,  а  на
смерть?  Так  все  странно повернулось в  этой  жизни,  так внезапно...  Это
лето...  Уж очень оно длинное,  может  быть, и  до конца жизни. Словно пешки
какие-то...  Глупо, все  в мире  глупо...  Просто  сидеть и  пить чай  перед
телевизором, зная, что наступит и завтра, и послезавтра, -- что это, если не
счастье?
     Одно время, в десятом классе, Леха с полгода  ходил на фехтование, пока
не надоело. Фехтовальщиком он, конечно, не стал, ни одного настоящего боя не
провел,  но все-таки получил  зачатки  представлений о  балансе, равновесии,
финтах. Нил Нилович,  несмотря  на  пузо, явно умел  обращаться  с  холодным
оружием:  он  стоял  вполоборота  на другом конце  "ринга" и  сосредоточенно
помахивал  мечом, пробовал его,  примеривал на кисть  и  локоть. Мечи  почти
одинаковы по длине,  но он выше этого  Нилыча и  руки  длиннее.  Поможет это
чем-то?  Вот  взять  и  кинуть  ему  меч  прямо  в  морду...  Но  есть  риск
промахнуться.  Вот ведь толстокожий  какой... Надо ему не уступить  хотя  бы
выдержкой и хладнокровием, дать ему самому повести бой, улучить момент -- их
немного будет, надо первый  же  не упустить --  и  тогда есть  шанс. Ведь он
моложе  этого  Нилыча,   вероятно,  умнее...  Или  Аленку  натравить,   ишь,
беспокоится... Тоже загадка: будет это нарушением, не будет? Опять же риск.
     --  Внимание  всем!  Помощь  со  стороны  запрещена  --  смерть  обоим,
помощнику  и  тому,  кому  помогали.  Колдовство  участникам  на  время  боя
запрещено.   Колдовские,  волхвальные,  магические  и  волшебные   предметы,
устройства  и иные приспособления  запрещены, штраф  --  тот  же. Вот тебе и
Аленушка! --  Аленка,  пока я  жив...  пока я жив  -- не  смей  вмешиваться,
понятно? Не смей! -- Гм... Про  ворожбу  даже и не упоминаю,  но формально и
она вне правил. Предсмертные проклятья я запретить не могу,  само собой,  но
предупреждаю:  сам  постараюсь насильственно пресечь, буде таковые начнутся.
Все. Готовы? Нил Нилович?
     -- Готов.
     -- Алексей Петрович?
     -- Да.
     Назвавший  себя Евсеем Касатоновичем  попятился  за  пределы  квадрата,
вскинул  над собой растопыренные ладони --  Леха  завороженно, словно  ничто
другое  на  свете его не  интересовало  смотрел, как  широкие  рукава черной
шелковой  рубашки  по  самый  локоть  соскользнули  с  худющих, но  все  еще
мускулистых рук. Спокойно, Леха...
     -- Правый -- да победит! Бой!
     Первые три  шага Леха  двигался  осторожно и  плавно,  как и настроился
загодя; он  переместился вперед и вправо, а его противник  также  плавно, но
заметно быстрее, чем Леха, заскользил чуть вперед и влево, словно бы оба они
попали в гигантскую воронку судьбы, в которой неумолимая спираль столкнет их
в центре, чтобы там решить, кому из  них прервать грядущее, а кому  оставить
избывать его до следующего  удобного  случая... Толстяк  держал меч в правой
руке,  Леха в обеих --  длинная рукоятка позволяла --  с упором  на  правую.
Только на три  шага хватило Лехе благоразумия и осторожности: гнев и ярость,
до поры таящиеся в позвоночнике, подстерегли, дождались, пока ослабнут в нем
воля  и  разум, и  захватили его мозг и тело,  черной пеленой  обволокли его
зрение,  адреналиновым  шоком  выбили страх из  его сердца... Леха  взревел,
волосы его вздыбились, но ветром безумной атаки  их тут же снесло к затылку:
Леха  прыгнул  дважды  и  рубанул  без  изысков, как  сумелось,  андреевским
крестом: справа  сверху -- наискось вниз,  полукруг  вверх  и  снова:  слева
сверху  --  направо  вниз, руки  сами  поняли, как им  распределять силы  по
рукоятке: меч коротко скрежетнул о меч,  правую кисть тряхнуло  больше. Леха
проскочил мимо противника,  но равновесия не  утратил и  развернулся прежде,
чем  тот успел  преодолеть  последствия Лехиного удара. Спроворь  он в  этот
момент  ударить  податливую  Лехину  плоть --  и  Леха  прахом бы  исчез  из
настоящего  и  грядущего, на прощание  осознав  в себе лишь  звериную  жажду
убить,  уничтожить,  оборвать жизнь другого существа. Но толстяк, неизмеримо
более опытный и умелый боец, сам  не успел оправиться  от  бешеного наскока,
хотел  было контратаковать, но  замешкался  и только  и  сумел, что  шагнуть
вперед,  как вдруг  упал  с  разрубленным  черепом,  последним  впечатлением
изрядно  долгой жизни своей приняв холодок гибельного  предчувствия во лбу и
короткую красную боль.
     -- Ну что, Соныч, кто победил? А? Еще кто желает?
     -- Ты победил. Ирина Федоровна, поди, подойди к парню,  утри ему пену и
меч забери, только аккуратно: видишь, он еще пьяный...
     -- Пойдем, Лешенька, надо тебе лицо умыть, футболку заменить, идем, мой
родной...
     -- Что?.. Уже  финиш? Погоди, а правила  как  же... Стой,  а... омывать
когда? И как, а, бабушка, я ведь не умею?
     -- Все уже, все необходимое исполнено. Дай сюда,  дай,  расцепи пальцы,
вот хорошо. Держи  меня за руку,  вот так, и пойдем...  Сейчас перерыв, пока
они  тут все приберут, а  мы там  себя в порядок  приведем, кудри  тебе надо
расчесать... Снимай рубашку, я ее сразу же замочу, а то потом без заклинаний
не отстирать будет. А я тебе новую достану, которая с лабиринтом.
     -- Каким еще лабиринтом?
     -- А по-старому -- кривым сорокопутом. Новая твоя синяя футболка, ты ее
еще  ирландской называл. Их,  кривопуты, раньше, за  морями, дальние  ведуны
строили и я в таких хаживала...
     -- А,  так это лабиринт? Ты хаживала? Круто. Слушай, а куда тело? А мне
за это ничего не будет?
     -- Ничего не  будет. Никто из чужих не узнает, а у Нилыча даже и метрик
не было, а мужчина он был одинокий и жил за тридевять земель. Надо же, моему
веку позавидовал,  убить  меня хотел.  А  Силыч-то --  чем и  когда  он  ему
насолить  успел?  Меня  ладно, а  на  Мурмане  -- все  одно  бы подавился. А
Мурман-то -- глянь:  просто умница, ни разу не  взбрыкнул,  не набезобразил.
Про  Аленку  уж  и не говорю, сегодня же у Мокушиных ведро молока специально
для нее куплю, ты ведь обещал ей, не забыл?
     -- Не забыл. -- Успокоенный и размягченный целебной бабкиной воркотней,
Леха, наконец, расплылся в  улыбке. Старая ведьма и без  ворожбы знала,  что
будет дальше с Лехой, поближе к ночи, когда вече закончится и дневные заботы
иссякнут; хорошо бы его водочкой-наливочкой -- да с ног свалить, чтобы уснул
замертво,  но, как бы там ни говорили -- не только в  Петра,  нет, не станет
пить, ни сегодня, ни вообще...  В Лену получился. Да такое и к лучшему, если
все как  следует посчитать. Разговором бы отвлечь, сказками  -- да ведь, как
всегда,  уйдет в  сарай либо  в другую комнату,  и  сам свое  мыкать будеть,
совесть растравливать... А силушка в нем -- да, загудела уже, слышно ее...
     -- А что, Лешенька, почуял в себе новое или нет?
     -- Вроде бы. Вот... у тебя плечо болит сейчас. Точно?
     -- С утра с самого. Старость, что ты хочешь...
     Леха молча положил ладонь  на бабкино плечо, подгреб слегка пальцами --
отдернул занемевшую кисть.
     -- А теперь?
     Бабка отложила полотенце, растерянно подвигала плечом, шеей...
     -- Не болит! Ой, спасибо! Мне бы самой неделю колдовать да лучшие травы
расходовать, а ты -- вжик!.. За таким внуком -- жить и горя не знать! Только
на меня, и вообще понапрасну, сил не  расходуй покамест, только копи. Только
накапливай да пользоваться учись.
     -- Разберемся. Может, чаю глотнем, или не успеем?
     -- Успеем, позовут, когда надо, день длинный. Я точно попью, а то  ведь
к вашему столу, если затеется, мне не сесть будет, не по чину.
     -- Чтэ-чтэ? Сядешь, баб Ира, и ни одна сволочь...
     --  Помолчи,  Алешенька,  коли в  чем  не  разбираешься! Ты  бы мне еще
разрешил пальцем в носу копаться на людях. Обычаи не тобою заведены и не при
тебе отменятся. Мне сие вовсе не  в обиду, но вам всем в необходимый  почет.
Сначала строй, потом ломай, а  не наоборот. Там печенье в буфете... Да сиди,
я сама... -- Бабка подхватилось было, но Леха ее опередил:
     --  И  я  сам,  но  быстрее. Опять  это  овсяное... Ты,  бабушка, очень
постоянна  в  своих  предпочтениях...  Да нет,  нравится,  просто  оно очень
сладкое, а я уже, как назло, сахар намешал...




     -- Диня, ты опять плакал во сне и маму звал.
     Денис  с тяжелым вздохом  спустил ноги  с кровати,  уткнулся локтями  в
колени, кулаками в переносицу.
     -- Погоди минутку, сейчас попытаюсь вспомнить, это очень важно.
     -- Я понимаю. Я пока в душ, ладно?
     О, этот проклятый момент  пробуждения! По идее -- если  сон плохой, так
просыпаться легче, а на самом деле -- словно с похорон вернулся. Нет, в этот
раз он не  все, но многое отчетливо помнит. На улице  должно  быть солнышко.
Денис выглянул в окно  -- небо синее, есть облачка, но маленькие. Куда бы им
сегодня  пойти? На  залив? Или в  Павловский  парк наведаться, или  опять на
роллерный скейт? Денис  хмыкнул  и  даже  чуточку  оттаял  от  воспоминаний:
Машенция прямо визжала от восторга, когда он один  за другим убирал синяки и
ссадины, и не просто  убирал, а сделал из  этого целое представление... Один
синяк  он  "зашептал",  на  другой  дунул, третий ластиком  стер,  потом  ей
позволил "полечить" и  у нее тоже якобы получалось...  То  есть и  после  ее
шаманской  белиберды царапинки, и прыщики, и пятнышки, и родинки сходили, но
только потому, что Денис подстраховывал, дублировал ее пожелания... Всего на
год  младше  него,  а  эмоций на целый детский сад. Для  нее приятно творить
чудеса...
     --  Вспомнил? -- Маша благоухала  парфюмом,  вчерашним  его подарком, и
запах действительно был превосходен: тонкий, холодный и чуточку горьковатый.
Денис видел, что она ждет его реакции, прямо скачет от нетерпения.
     -- Слу-у-шай, какой класс! Это что, шампунь такой?
     -- Нет!.. Ну не издевайся, пожалуйста, скажи, как тебе?
     -- Лучше не бывает, честно. Хотя ты мне и без парфюмов нравишься ничуть
не меньше. Когда ты успела накраситься?
     --  Да  ну  тебя!  Стараешься,  стараешься ради него же  --  и  никакой
благодарности. Так ты вспомнил, что хотел?
     --  Основное --  вроде бы  да. Это  был обалденный по качеству  сон, но
очень  тяжкий.  Яркий,  адекватный,  с  осязанием,  с обонянием,  но  такой,
знаешь... Я до сих пор еще от него не отошел. Тяжело.
     -- Расскажешь?
     -- Если тебе действительно интересно -- конечно.
     Вместо ответа девушка опять запрыгнула  на  кровать, набросила на обоих
одеяло и прижалась ухом к его спине.
     -- Ты куда закопалась?
     -- Мне так удобнее слушать. Только, чур, чтобы не страшно было, ладно?
     -- Постараюсь.
     С чего начать? Денис тяжело вздохнул.
     -- Приснился мне мой  отец,  не тот, типа, отчим,  которого я всю жизнь
считал  отцом,  а якобы настоящий, биологический. Ты же  понимаешь,  как это
бывает во сне: любая шизофреническая чушь воспринимается вполне естественно.
(Этот момент  сошел  вполне  гладко,  Денис почувствовал  спиной,  как  Маша
кивнула, и дальше уже продолжал уверенней.) И якобы отец реальный облик имел
в этот раз, не то что раньше, когда ничего конкретного не  рассмотреть было,
но  странный, в  разные  моменты  --  разный.  Мы  с  ним  очень  много  где
ходили-бродили,   летали   даже,  побывали   в   разных   местах,  постоянно
разговаривали, и разговоры наши  были  не  больше, не меньше, как о  судьбах
мира и человечества в целом. А надо  сказать, что отец мой из сна изначально
очень был мною недоволен, мол, лодырь я и разгильдяй, и такой, и сякой, и...
Нет,  насчет  Его  требований,  чтобы он с Машей  расстался, рассказывать не
стоит... Сплошные родительские претензии, одним словом...
     ...Что  человек?  Заполнив своим присутствием всю сушу  и большую часть
морей и океанов,  сумев приспособиться  к вечному холоду и  постоянной жаре,
"человек  разумный" так ни в чем и не достиг совершенства. Все сущее в  нем,
все  плоды его  рук и разума,  абсолютно все  оказалось ненадежным и зыбким:
жизнь и здоровье,  обычаи, одежды, границы и мораль. Посмотри, как он слаб и
мерзок... Легионы  их, и все они, от мала до велика, -- один и тот же клубок
из слабости и мерзости. Ты умеешь летать?
     -- Да, отец.
     -- Взлети же... Видишь,  как это  легко, простейшее удовольствие, но ни
одному смертному оно недоступно, разве что во сне, таком же коротком, убогом
и бессмысленном, как и вся его жизнь... Ты предпочитаешь крылья... Я бы счел
это странным, вздумай я мыслить человеческими  категориями... Но ты летаешь,
и  если  тебе,  сыну  земной  женщины,  все еще  нужны  подтверждения  твоей
исключительности -- они у тебя за спиной.
     Тебе знакомы заповеди, по которым, в той  или иной форме адаптированным
согласно  обычаям  и  верованиям  бесчисленного  множества  людских  племен,
пытается жить  большая  часть  человечества.  Для  чего  они  нужны, как  ты
считаешь? Не  для  того  ли, чтобы  совместить  внутривидовую  конкуренцию и
инстинкт самосохранения и  тем  самым  породить  наигнуснейшего из природных
ублюдков,  имя  которому  -- общество? Они воруют и  убивают, травят  плод и
спиваются,  обманывают... Сыновей, мужей,  жен, сестер, друзей, начальников,
богов, жрецов, себя... Все преступают, все разрушают, что сами воздвигли, но
-- живут. И каждый новый  день, вот уже много тысяч лет подряд, дает им хлеб
насущный. Видишь два кресла и столик на площади? Этого города давно уже нет,
но я сохранил часть его. Зачем? Сам не знаю. Даже я не могу  знать все, ибо,
позиционируя  себя  всезнайкой,  немедленно  попаду  в  плен  схоластическим
парадоксам, а они суть -- плоды моей же выдумки, что в свою  очередь рождает
парадокс  того  же  типа,  но  который при этом  пытается  быть  примененным
извне... Не  морщи  лоб, можешь  считать, что  я шутил.  Этот  столик  пуст,
наполни же его яствами и питием.
     -- Я не умею.
     -- Сумей, ибо не умеют все, а могут избранные
     -- Но...
     -- Исполняй.
     О, именно  так все и было: неудобные высокие кресла, круглый  мраморный
столик,  невыносимо  тяжкий   взгляд  отца.  Денису  сразу   же  вспомнилась
раздраженная скука в голосе его собеседника, в этом высокомерном "исполняй".
Домашние никогда не позволяли себе подобного тона по отношению  к нему... Но
он смолчал и послушно, как цуцик, попытался исполнить...
     --  Да уж... Ты  слишком буквально воспринял речения о хлебе  насущном.
Нет, это было бы весьма монотонное пиршество. Здесь что, вода?
     -- Вода, -- послушно повторил Денис.
     -- Налей мне.
     Денис поспешил создать кубок, налил в него из кувшина и подал. Откуда в
нем скопилось столько  робости? Да  перед кем бы то ни было, хотя бы и перед
Ним?.. Но боялся ведь, и сейчас  боится,  вспоминая сон, который не совсем и
сон, надо полагать... Да, Маше вовсе не обязательно знать все подробности...
     -- Хлеб съедобен, вода свежа и прохладна. Впредь знай, что для посуды я
предпочитаю камень и дерево, золото слишком уж смердит человечиной...

     --  Диня, а нам  ты сможешь  сделать каменные кубки взамен золотых? Или
деревянные? Мне бы очень хотелось посмотреть и попробовать?
     -- Считай, что уже. Но не отвлекай, а то пшик -- и забуду весь сон...

     --  Так  уж   случилось,  что  в  химически  невинном  ауруме,  металле
обыкновенном,   а   теперь   уже   и   в   символическом   почти,   как   бы
сконцентрировались  все  чаяния и пороки людские.  Я  ли один тому причиной?
Может быть. А может быть, и нет.  Что? Мне -- да, мне ведома истина, но тебе
вполне достаточно знать не ее, а мои повеления и те  частицы истины, которые
мне будет угодно отдать тебе... Так уж случилось, что  человецы выстроили из
себя, сумели, весьма замысловатую конструкцию, скрепленную златом, булатом и
кровью, или, если проще, алчностью, похотью  и войнами с себе подобными. Так
уж случилось,  что  человечек стал  мне  ненавистной, но  почти единственной
игрушкой, с которой  легче коротать бесконечность.  Умрет человек -- родится
скука. Придется все выдумывать заново...

     Вот эту часть  сна Денис запомнил весьма смутно и  часть сказанного как
бы реконструировал собственным сознанием, без особой уверенности в  том, что
правильно воспроизводит... И это он удержал в  себе, не  стал  пересказывать
вслух.

     -- Происходящее с человеком не  нравится  мне,  и ты призван  быть моею
десницей. Готов ли ты следовать путями, указанными тебе?
     -- Конечно... Да, отец.
     -- Ты свободен в выборе их, но цель неизменна. Ты можешь подчинить себе
все  золото  мира, можешь  раздувать  и  гасить  войны,  способствовать  так
называемому прогрессу  и тормозить его... Все тебе доступно  и все под силу:
власть,  наркотики, кровь, культура, богатство, любовь,  любая иная  чушь --
все, чем красна  человеческая жизнь. Но ты должен сорвать и растереть в прах
все фиговые  листки,  которыми обвесился двуполый  мой человечек, уничтожить
коросту, которая растет слой за слоем, из века в век становится все толще...
Ты  видел  сущность человеческую, ты пил ее, похожую на синее пламя, набирая
силу.  Закупоренная  этой  коростой,  она все равно скапливается и, рано или
поздно,  находит дорогу  вовне.  Следует  вернуть человеческой  сущности  ее
первозданность. Сорви покровы, сдери коросту, без жалости и не брезгуя гноем
и  кровью.  Пусть синее пламя  живет среди людей,  как  воздух,  которым они
дышат, как вездесущая вкрадчивая алчность, как похоть, которой они неутолимо
томятся, как жажда чужой смерти и чужого горя, которой  они тайно исполнены,
но  стесняются порой.  Сегодня из  них свободен лишь  воздух  для дыхания --
завтра ты освободишь от оков остальное.
     И тогда наступит царство справедливости, и это меня развлечет.

     -- Ты сотворил воду и пищу, а дальше? Что вы дальше делали?
     -- Потом отец как бы показал... типа раздвинул горизонт и объяснил, что
весь  мир  может мне принадлежать, если я захочу,  но  я сам должен денно  и
нощно  пахать в этом направлении,  а не  груши околачивать. И начать, причем
немедленно, с  персонального  уничтожения  тех,  кто  пытается  мне  мешать,
завершить начатое на Елагином острове.
     -- Интересно.  А я вот отца  совсем смутно помню, он очень рано умер. А
почему ты плакал во сне? Тебе мама тоже снилась? Ой, извини, что спросила...
     -- Все нормально. Сейчас... -- Денис  стиснул виски  руками, словно это
могло помочь... Рядом, рядом, рядом... -- и ускользает...
     -- Ни фига!..  Смутно очень  припоминаю, что плакал, да, что-то с мамой
связано -- и никак. Вот  гадство! Может, потом вспомню... Маш, я тоже в душ,
погляди, аж взмок от воспоминаний... Угу, только мне одну ложку и с молоком,
а  то горько... Ах, да! Вот тебе  кубки, чистый сапфир, не надорвись. А  мне
лучше вот в эту деревянную налей...
     --  Диня,  ну ты скоро, остынет ведь? Открой, пожалуйста. Давай  я тебя
вытру. А можно еще спросить? Про твой сон?
     -- Без проблем, задавай. Но, чур, последний на сегодня.
     -- А он страшный был, который якобы твой отец?
     -- Угу.




     Стол стоял на месте, колдуны и  колдуньи восседали на своих местах. Так
же бабушка молчала за креслом у Лехи, а рядом с ней Мурман... Только не было
за  столом Нил  Нилыча,  толстяка с  грязно-желтыми  клыками,  и кресел было
двенадцать.  "Это ведь  я  его  убил", -- подумалось Лехе, но он  постарался
изгнать  притаившийся в  груди холодок посторонними мыслями,  тем более, что
все  присутствующие  внешне  вели себя  как  ни  в  чем  не  бывало... Но во
взглядах, направленных  на  Леху,  уже  не чувствовалось  пренебрежительного
любопытства... А страх ощущался. Или это уважение к его просыпающейся мощи?
     --...сами чувствуете. Не знаю,  правда, сколько нам осталось  полезного
времени на  развитие юного таланта, но очевидное  стало  очевидным для всех:
предпочтительность кандидатуры его подтверждена не  только родословной, но и
ментальными испытаниями,  пробами, которые  вы  сами лично сегодня  провели.
Мало  того, Алексей Петрович в полной мере проявил, что называется, характер
во время  гм... инициации. По  факту -- это была  инициация. Или есть другие
мнения?   Великолепно.  Время   дорого.   Наш   юный   представитель  должен
использовать его с толком и если не отшлифовать, то хотя бы наметить огранку
своего  таланта,  пользуясь  советами  людей  опытных   и  знающих.  Алексей
Петрович,  если  не  ошибаюсь,  уже  сделал выбор,  который  ему  положен...
Польщен. Кто-нибудь  возражает? Тогда  вече  завершено.  До встречи, друзья.
Если доживем до нее.
     -- Хитрый ты, Ёсь, хитрее черта. С Силычем был  не разлей вода,  теперь
вот наставником к наследнику прибился.
     --  Не скрипи, Адриан,  кто тебе  мешал? Тоже хочешь  поприсутствовать,
опыт передать?
     -- Обойдусь. А ты, Алеша, поосторожнее с этим хрычом. Чуть что --  маши
мечом...
     Соныч тряхнул бородкой, но посчитал ниже  своего достоинства возражать.
Адрианыч  зашелся в кашляющем  смехе,  потрепал  Леху по плечу и  шустро, не
оглядываясь, заковылял к выходу. Больше никто не изъявил желания попрощаться
с Лехой и остающимся Евсеем Касатоновичем. Пять минут, не более того, прошло
с  тех пор, как узкоглазый  старик  объявил о завершении вече, а в  зале  уж
никого не осталось.
     -- Леша... Ничего, если я тебя без отчества буду звать?
     -- Да терпимо, -- чуть напряженно улыбнулся Леха.
     -- А ты можешь звать меня Ёси, или дядя Ёси, как пожелаешь.
     -- Лучше дядя Ёси. Чье это имя -- китайское?
     -- Скорее  японское. И там,  и там я жил достаточно долго, но начинал я
со Страны восходящего солнца, и она мне, пожалуй, милее. Начнем с ходу, если
не возражаешь... Ирина Федоровна, ты что-то сказать имеешь?
     -- А ничего. Разве что: взялся учить -- учи на совесть, а я пока  пойду
на стол соберу, раз отвальную не пировали.
     -- Было  бы  неплохо.  Кстати,  об аппетите: Алексей,  внуши  своему...
Мурману, я правильно воспроизвел? Внуши ему,  что меня  есть не надо, что  я
хороший.
     -- А  он, вроде, и так не собирается! Спокоен -- шерсть не дыбом и язык
до полу...
     -- Урок  первый. Я в  данные минуты расходую весьма  существенные силы,
чтобы обмануть чутье и ментальную память этого милого  песика, и уже утомлен
этим. Стоит мне чуть расслабиться... О,  вот тебе и шерсть  дыбом... Раскрою
секрет: не далее как вчера мы с ним познакомились прямо в лесу, где я изучал
быт  и  нравы местных  волколаков... Упреждая любопытство, ничего  нового  и
хорошего: в зверином состоянии они такие же бездарные, такие же глупые,  как
и всюду. Одно хорошо -- крупные и мощные. Я его, Мурмана, сначала недооценил
и  этим чуть было не накликал  на свою седую голову большие неприятности.  А
когда во время перерыва он самовольно прошел сквозь барьер, за который я его
так самонадеянно  поместил...  одним  словом,  внуши  ему, что я не враг,  и
позволь обследовать его. От него тянет очень странными... токами... Если это
то, о чем я догадываюсь... Весьма  любопытно, весьма, а может, и  обернуться
нешуточной пользой. А ты видишь что-нибудь?
     Леха с интересом, как бы заново, пригляделся к псу.
     -- Мурман! Ну-ка, смотри на меня... Отставить лизать хозяина! Дышите...
не дышите... Дыхание... Мне показалось, что у него идет пар от дыхания и что
он  красноватого цвета.  Пар красноватого  цвета я  вижу, а больше, пожалуй,
ничего нового или странного.
     --  Да? У меня  чуть иной способ, но  смысл тот же: усвоенная аура; он,
судя по  всему, и раньше  был богатырь, а получается, что откуда-то еще  сил
себе добавил. И как я в лесу не обратил на это внимания! Волколакам пенял, а
сам оказался точно таким же бараном в волчьей шкуре... Вот я и хочу выяснить
природу и источник этих сил... Да сделай же  ты, наконец, что-нибудь! Или ты
хочешь, чтобы  один из  нас лишился  здоровья и  жизни? Да и мне  будет жаль
такого красавца.
     Леха в упор глянул на "дядю Ёси", и тот спокойно выдержал взгляд.
     -- От и до. Даже не  сомневайся.  Хоть  одного,  хоть с Аленкой вместе,
хотя и она в качестве врага далеко не сахар.
     --  Мурман... Это  -- свой,  свой. Не трогать, понял?  Расслабься, дядя
Ёси, теперь не бросится. Еще будет урок или обедать пойдем?
     -- Да. Самого высшего колдовства: никогда не показывай,  что сердишься,
если у тебя нет на это серьезной причины.
     -- Без причины что -- не сердиться или не показывать, что сердишься?
     -- Второе.




     В  это  утро  плохое  настроение  отпускало  Дениса  с  трудом...  Маша
чувствовала тяжесть на его сердце, осторожно разглаживала ему  лоб, пыталась
отвлечь, рассмешить, хотя у самой глаза блестели чуть больше необходимого...
И  все же потихонечку прояснилось, стоило только выйти  на свежий воздух, на
солнце, где восточный ветер, отогнав за горизонт последние облачка,  остался
прочесывать город, в поисках бумажного,  тополиного и иного летучего мусора,
сохранившего свои игрушечные свойства после ночного дождя.
     -- Диня, знаешь что... А поехали в ЦПКиО?
     -- Нет! Только не туда! Понимаешь...
     -- Все, все... Тогда на Петропавловку?
     -- Вот это можно. На теток топлес поглядим, позагораем...
     -- Каких еще теток? Нет, мы туда ни за что не пойдем.
     --  Ну тогда выкатим  "мерина"  и поедем  куда-нибудь  в  Солнечное или
подальше, купаться будем, шашлыки жарить?
     -- Н-нет, Диня...  Глупо, конечно, я понимаю, что у тебя  все упаковано
по самую  крышу  и вообще ты волшебник... Но я  очень  боюсь увидеть тебя  в
твоих  райских  интерьерах:  по  всем  направлениям получится, что  я  такая
фитюлька, а ты...
     --  Не сомневайся во  мне, Машенька. Я от тебя никуда не денусь. Ни  за
что!
     -- Правда? Скажи, правда?
     -- Правда.
     -- Ур-р-р-а-а! Тогда идем, идем, идем, куда хочешь! Но, чур сегодня без
машины, ладно?
     --  Чудная  ты. О ка.  Ты знаешь, это смешно, но я  ни разу  в жизни не
катался на электричке.  Давай в Репино рванем? Это с какого, с Финляндского?
Вьючные привилегии  беру на  себя: мясо,  палки,  подзорную трубу  и  плавки
волоку я. А ты понесешь спички.
     --  И одеяло, и мой купальник. Хорошо, что  возле дома спохватились. Ты
купи мясо, зелень, хлеб, попить и два пакета, а я быстро домой сбегаю...
     -- Стой! Маша,  мало ли... Морка  тебя проводит, он тебя уже, по-моему,
за свою принял, предатель! Проводишь, ее, клюв с перьями? Я бы тебе и Леньку
дал... Нет, я сам с тобой схожу...
     --  Еще  даже  лучше!  Ты  мне только  грозишься  познакомить  с  твоим
таинственным Ленькой, а воз и ныне там. Доколе?
     -- Смейся, смейся, недолго осталось и надолго запомнится. Побежали!




     --...мудрецы, тоже мне.
     -- Ирина Федоровна, дорогуша-сан,  ну не  могу я всего  упомнить,  я  в
Европе-то появляюсь раз в сто лет! А ты бы и сама раньше могла вспомнить как
уроженка и старожил.
     -- Погодите, баб Ира, Соныч! Настоящий крысиный король? Трехглавый, да,
с облезлым хвостом, в золотой короне?
     -- Про  корону  не ведаю, не видела, а  хвост -- ясно,  что облезлый, с
чего бы ему этаким не быть, когда он, наверное, старше Соныча  будет, король
этот.
     -- Ну уж ты скажешь... И вовсе не факт, что он старый. Говорят,  что он
как-то там  размножается, а  насчет  двух  королей  никто  ничего никогда не
слышал.  Стало  быть,  обновление персоны  с  тем  же  титулом  теоретически
возможно.
     --  Ну а  нам-то  какая от этого разница?  Только недоброе  ты  затеял,
Соныч!  Мальчик он еще, только от одного лиха оправился --  ты на него новое
шлешь! Вот сам иди и воюй.
     -- Баб Ира!
     -- Не баб Ира! Мал ты еще жизнью играть, не окреп!
     --  Сам разберусь! Бабушка, да в  конце-то концов! Я тебе  могу паспорт
показать и место, где Нил Нилович утилизован, жертва неокрепшего тинэйджера.
Тот, кто всех наших прикончил,  не  будет ждать, пока я накачаюсь в богатыря
по твоим  представлениям, понимаешь? Соныч считает, что нужно ехать, я с ним
согласен. То есть ты точно знаешь, где его гнездовье? Так скажи. Пожалуйста.
     -- Раньше знала, но не думаю, чтобы он место поменял, очень уж удобное.
В подземелье он обосновался, что под речкой, между Нарвой и Ивангородом.
     -- Ну-ну,  Ирина Федоровна, не  сердись. Я бы и справился, наверное, но
сила-то ему надобна, мне она уже не впрок будет: как ни кажилься, а свой лоб
не перепрыгнешь. Ты в которой раз проникнись, что из всех нас  только у Леши
может  сил достать с ними справиться, да и то не наверное. Да и то, когда он
в  силу  свою  целиком войдет.  Тут  каждый  шанс  важно  использовать, а  у
Крысиного  короля  --  ох,  есть чем  поживиться.  Вон -- Лешин Мурман каким
громилой  стал,  меня  чуть  не  съел,  а почему?  Вот это нам  и  предстоит
выяснить. Я же полагаю, что они подрались и что ваш пес его крови отведал...
     -- Сколько это  по карте? Если дороги хорошие... то мы  вернемся где-то
завтра. Все будет  хорошо, не  дам  я пропасть моему крестничку, выручу, как
твой отец меня выручал...  Что?  Да, и еще как!  По дороге  расскажу, только
напомни. Значит, обедаем, собираемся, выходим  на дорогу, выбираем  экипаж и
мчимся куда надо. Полицию, любопытных, изво... шоферов я беру на себя,  лишь
бы дорога не подвела...




     Серый   день  над  рекой  Нарвой.  Равно   принадлежит  он  российскому
Ивангороду  и заграничному  городу, тоже Нарве,  который сплошь  состоит  из
русских,  но подданных  независимого от  России  государства Эстония. Однако
старику,  который терпеливо  сидит у самой  реки  на  камне,  среди развалин
Ивангородской  крепости,  нет никакого дела до геополитических проблем этого
уголка Вселенной: что  ему  крушение Советского  Союза,  если  он видел  как
начинала строиться Великая Китайская стена...  Пограничники не видят  его, а
мальчишки  и рыболовы куда-то подевались, наверное,  ушли  в  другое  место.
Жизнь --  длинная,  день  длинный, хотя и  тени  уже тоже длинные... Сколько
всего этого  осталось?  Даже и не  верится,  что  когда-то все  этого  может
закончиться, как.. сегодняшний день, к примеру...
     Соврал  Соныч, чтобы успокоить Лешину бабку,  ведьму старую: парень сам
должен  справиться, даже без своих зверей, не надеясь на  помощь,  чтобы  из
добытой  мощи  ни пылиночки в атмосферу не  ушло. Опасно? Ну а где ж задаром
оделяют? И нет таких мест  на самом деле.  Устал Соныч от западной суеты, за
считанные дни умаялся.  То  ли  дело  в  горах,  где  круг общения  меняется
неспешно,  согласно срокам человеческих  жизней, где  людишки вежливы, знают
свое место и никто не надоедает прогрессом и проблемами. А здесь... Но вот и
в  горах теперь не спрятаться  от  новых будней -- найдут. От  тех не  будет
пощады, и забывчивостью они не страдают... О! Получилось. Прет напролом, без
деликатности, с сопением,  победитель! Это отрадно. Может, еще  и поживем...
при Алексее Петровиче. Хотя он вроде и  не рвется  в вожди, как и его папаша
не  рвался.  Но поглядим,  время покажет, оно  всегда  показывает  истину...
которая уже подчинилась времени.
     -- Вижу, вижу, поздравляю! Алеша?
     Леха вместо ответа подошел к берегу, брякнулся на четвереньки и напился
прямо  из Нарвы. Потом  сорвал с себя  рубаху и  вытер мокрое лицо. Помедлил
немножко и уселся на камень, с  которого вскочил старик. Мурман, выскочив из
дыры,  вслед  за Лехой  сунул  морду  в воду, полакал  вдоволь,  отряхнулся,
вывернулся поближе  к  хозяину, подкрался и  тут же  свел  на нет  все следы
утираний, всего и нужно было -- два раза лизнуть.
     -- Отстань, отстань, Мурмаша, ну не до тебя...
     -- Леша, что с тобой? На тебе лица нет. На, есть же лимонад, попей?
     -- Нормально,  дядь Ёси, напился уже. Этот привкус поганый -- ничем его
не забить. Ты куришь?
     -- В  данное время -- нет. Но так  положено  было, ты  же знаешь. Кровь
его, плоть его. Невкусно, но полезно. От тебя такой мощью шибает -- о-хо-хо!
А я  в этом деле  понимаю  лучше многих.  Только у твоего  несметного отца я
такое ощущал.
     -- Как это  --  несметного?  Богатства бывают несметные, рати... обычно
вражеские... О-о-ойй...
     -- Что такое?
     -- Щас блевану.
     -- Ни в коем случае, терпи. Отвлекись. А что это?
     -- Меч, не видно,  что  ли?  А это -- это его, типа, жезл, скипетр... У
него забрал. Дядь Ёси...
     -- Рядом я.
     -- У него одна лапа верхняя серая, относительно  большая, а  другая  --
маленькая такая, розовенькая, морщинистая...
     -- Бывает. Ты не ранен?
     --  Ни царапины.  Знаешь, он ведь  попросил не  убивать  его. Зуб  даю:
мыслью попросил -- не убивать.
     -- Надеюсь, ты не проявил глупой жалости и не дался в обман?
     -- А в чем обман-то? Он ко мне не приходил  и меня не трогал. Наоборот:
ты бы видел, как мои архаровцы  в две  хари крысиное поголовье  сокращали...
Ладно, крысы --  хрен бы с ними, но этот, король...  Он не совсем и крыса...
был...
     -- При случае он бы тебя не пожалел, если бы сила на его стороне была.
     -- "Бы" -- оно,  конечно,  "бы"... А пока я только и  делаю, что кровью
омываюсь. Чтобы с успехом и дальше ее проливать.
     -- Даже если бы и так, ты теперь не только  о своем благополучии должен
думать. Тебе знаком смысл слова "уповают"?
     -- Знаком.
     -- Так вот все наши родичи во всех сторонах света на тебя уповают.
     Леха шмурыгнул носоглоткой и сплюнул.
     -- Если они  такие, как  вчерашние,  то подавись они своими упованиями.
Куда мы теперь, возвращаемся?
     -- Погоди. Хочу, кстати, рассказать, как твой отец меня спас. Слушаешь?
     -- Слушаю. А где лимонад?
     --  Держи. Дело  было очень  давно, так  давно,  что  я чувствовал себя
молодым. Пожалуй даже и был молодым. И были  мы в то время  с твоим батюшкой
друзья не  разлей вода, несмотря на разницу в опыте, в возможностях... Звали
его тогда отнюдь не Петр Силович, выглядел он иначе, чем напоследок, это как
раз ему ничего не стоило...  Его возраста, кстати, я так и не ведаю, шапка с
головы падает -- на такую гору смотреть... Итак, вместе мы по девкам, вместе
воевали, вместе безобразили, жили в свое удовольствие, короче говоря. И  вот
однажды меня тяжело ранили, вдобавок отравили волшебством --  и я  умирал. И
когда  пришла ко  мне  Она,  Смерть,  Петр  Силыч  не  допустил  ее ко  мне,
натурально схватился с  нею  в  обнимку,  двое  с лишним суток  бился с  нею
врукопашную, не допуская через порог, пока мне противоядия не нашли. Никогда
ничего подобного я ни  от кого и  ни о ком больше не  слыхивал!  Более того,
сквозь бред  мне показалось...  но,  может, это был только бред... сам Силыч
только отсмеивался на мои вопросы... Виделось мне, что он даже пытался подол
ей задрать... Но  -- не ручаюсь, вполне возможно, что это мне причудилось...
А еще через неделю он же осерчал и  чуть было меня не прикончил, уж не помню
-- по уважительной ли причине, с дурости ли... А еще  через годик совершенно
случайно выпал мне редчайший шанс вцепиться ему в слабое место и поквитаться
за  обиду, которой  я  ныне  начисто  не помню... Не воспользовался,  как ты
догадываешься.  Нет,  этого я не  знаю. Наверное, были у него родители, надо
думать...   Но   и   тут   я   слышал  странное:   однажды   он   высказался
маловразумительно на тему, что, мол, он сам себе и есть отец, а мать  у него
названная и в то же время  родная. Силыч --  абсолютно произвольное имя, как
Нил, Евсей, Гильгамеш или даже Ёси... Каждый из нас за долгую жизнь успевает
износить  сотни имен, в том  числе и отец  твой, который был древним,  когда
моих родителей и на свете не было. Однажды он назвал себя  Хвак... "Сам себе
я отец, Хвак и тому же Хваку сын"... Вот и понимай как знаешь.
     К  чему я веду.  Твой отец  был не только  могучим,  но  и очень  умным
колдуном.  Это он первым понял,  что родичи, достигшие определенной  степени
могущества, не должны жить  бок  о бок:  непременно  кто-нибудь  кого-нибудь
срубит. Если встречаться -- только по серьезной причине  и ненадолго. Вот --
жезл. Ты что чувствовал, когда его в руки брал?
     -- Так тряхануло,  что  едва глаза  не  выскочили,  а потом --  ничего,
нормально. Чуть-чуть пальцы покалывает, но не больно.
     -- Это означает, что он  тебе  покорился, жезл. Если бы я попытался его
взять сейчас, после тебя, то вполне возможно, что и ноги бы протянул. Потому
что ты стал гораздо сильнее меня. Когда я говорю -- гораздо,  я имею в виду,
что наши с тобой силы теперь мало сравнимы, как у кабана против слона. Вчера
еще я думал, что буду тебя учить нашим премудростям, а сегодня понимаю,  что
-- все. Закончили обучение. Чему надо,  всяким  там  фокусам да заклинаниям,
тебя Ирина Федоровна научит, если захочешь, но  твоих сил отныне и до смерти
хватит, чтобы просто брать и лепить из окружающего, как из глины лепят. Тоже
не  элементарно,  но это уж ты сам. А я, если мне жизнь дорога, должен  буду
дружить  с  тобой на  расстоянии и  встречаться  изредка...  Если,  конечно,
доведется нам повторить это счастье... Что?
     -- А мой отец был такой же силы?
     -- Может,  и большей, не мне сравнивать. Победишь сатаненка --  значит,
ты  сильнее. Давай,  давай,  спрашивай, пока  можно, а  то я  уже нервничаю,
охранные заклятья перебираю. Ты на меня не злишься, нет?
     --  Вчера злился,  сегодня в  подземелье -- тоже  еще злился. Теперь --
вроде бы нет.
     --  Вроде  бы...  Спасибо.  Но  все  же  --  поторопись...  Пойми  меня
правильно...
     -- А как же бабушка, вообще деревенские?
     --  Ну,  что  ты,  там  нет  проблем, они  обладают  обычной колдовской
способностью,  ничего  серьезного.  Слон не может  раздавить  муравья,  живи
спокойно, на  радость своей бабке.  Она очень  тобой  гордится  и очень тебя
любит, кстати, как родного.
     -- А где мне искать этого?
     -- Ты  бы  чего-нибудь полегче спросил. Мне вот  позарез в деревню надо
заскочить, но не знаю как бы тебе попрямее сказать...  давай разными путями,
я  весь в панике. -- Соныч вроде бы  и смеялся сквозь бороду, но в глазах  у
него скакало беспокойство, и Леха проникся.
     -- Хорошо. Но  знаешь, дядь Ёси, тебе есть, а мне нечего пока в деревне
делать, я прямо  в Питер  махну. Я ведь теперь абсолютно точно ощущаю:  он в
Питере.  А  потом, если  все  нормально  будет, сразу  же  к бабушке. Ты  ей
расскажи,  что  тут произошло, постарайся в мажорном ключе, передай привет и
так далее. Объясни,  что -- нужно так. Да,  и захвати Мурмана, пусть бабушку
охраняет.  С собой я его не возьму: один  раз он потерялся -- хватит, и  так
переволновался  за него. Мурман! Иди  сюда. Тихо, тихо... Где  твое  ухо?...
Будешь жить у бабушки и ждать меня, понял? Вот его  --  не трогать, он свой.
Он  тебя отведет домой. Домой.  Я  вернусь, а ты  будешь ждать  у ба-буш-ки!
Вроде понял,  ишь  как  заскулил.  Дурачок  мой,  дурачок,  я  буквально  на
несколько  дней, а  потом всегда будешь при мне.  Честно! А  Аленку с  собой
возьму, не хочу их друг с другом оставлять. Что это?
     --  Деньги. Современные  рубли  и  эта...  твердая валюта.  Правильно я
назвал? Мне  в горах  они ни к чему. Тебе, с  твоим потенциалом, теперь тоже
деньги без особой надобности, но все-таки...
     -- Ништяк! Никогда столько в  руках не держал! Дядь Ёси, спасибо, я вот
это возьму, а остальное -- бабушке отдай, ладно?
     --  Как  скажешь. Обниматься не  будем, у меня от одной твоей ауры  под
ложечкой сосет,  потому что она в тебе, как  снежная лавина в горах -- может
сорваться  от любого  магического либо колдовского  толчка и похоронить  под
собой  все  окружающее.  А  поскольку  на данный момент окружающее -- это я,
старый,  но  еще жизнелюбивый  Ёси  То... Всем "высоким" предстоит некоторое
время держаться  от  тебя  подальше и  отнюдь  не потому, что  ты  враг  или
злобствующий.  Твой  отец  умел   сдерживать  себя,  а  тебе  еще  предстоит
научиться, так  что никто тебя не винит. Иди первый, а я минут через десять.
Удачи, а я буду ворожить на тебя, вдруг поможет. Надеюсь -- свидимся.




     Денис  с гордостью  подумал,  что  шашлыки удались  "на отлично":  безо
всякой   магии,  одним   усердием  взял,  помноженным   на  интеллект.  Маша
опрометчиво  решила   искупаться  и  теперь   брела,  бедняжка,  в   далеком
мелководном далеке, выбивалась из последних сил, в надежде зайти в воду хотя
бы  по пояс. Денис же  под  предлогом  послеобеденного почивания  на  лаврах
остался загорать на  одеяле,  обдумывать  список  предстоящих чудес,  ибо  в
простодушии своем он боялся, что без постоянного  притока крутых впечатлений
от него к Маше, она поскучает, поскучает  --  да  заскучает и разочаруется в
нем. Полеты лучше бы отложить на потом,  когда она привыкнет к остальному...
А пока... Леньку можно будет  попытаться ей показать... Тучи  далековато, но
Денис   был  уверен,  что  дотянется,  подгонит  их  поближе  и  покажет  ей
небесно-морское  представление,   с  парусами,  с  каравеллами,  с  "летучим
голландцем".
     -- Мор! Ты чего сюда прилетел? Сказано же было:  от Маши ни  на метр...
Эй!..
     В первое мгновение Денис  подумал, что забыл  поставить  заграды против
людей, откуда  они набежали? Но  нет, вслух ведь пожелал,  чтобы на километр
вокруг... Возник из ниоткуда разъяренный, словно  бы гарцующий на гигантской
личинке Ленька: кто-то бешено рвался, пытался освободиться из кокона. Мор со
всего  маху врезался  в одного  из пришельцев и  голый череп  у того  лопнул
фонтаном розово-алых комьев;  Мор повторил атаку, но  на этот раз  противник
оказался увертливее и даже  полыхнул в ответ  чем-то  вроде короткой зеленой
молнии...  Денис, себе на удивление,  быстро оправился  от шока, а  все-таки
запаниковал и  поспешил: десяток,  если не  больше,  черно-багровых  вспышек
слились в одну,  с  громом, с  противным сизым дымом... Все  закончилось,  и
ничего  не  понятно;  Денис  с  запоздалым  беспокойством вгляделся: Ленька,
высоко  подброшенный   и  оглушенный  взрывом  своего  неведомого  пленника,
неподвижно лежал на спине... нет, засучил лапами, перевернулся и побежал как
ни в чем не бывало.
     -- Ну,  извини,  старичок, это я с перепугу. Все у  тебя  на месте? Иди
сюда,  я проверю... А  то хочешь,  я тебе еще пару  ног  приделаю,  будешь с
восемью, как все нормальные современные пауки?
     Но  Ленька,  уже доверху  довольный  участием  и  внеплановой  щекоткой
невредимого своего господина, предпочел остаться при своей шестиногости. Как
всегда  обиженно заголосил  Мор,  Денису  пришлось  и  ему  выделить  вполне
заслуженную порцию тепла...
     А где...  Маша!!!  Напугана... бежит...  но  цела-невредима...  Ага, не
врубилась  издалека, так это отлично! Ф-фу-у... Ка-азлы! Хорошо, что они  не
догадались...   Денис   закрыл   глаза,  перебирая  скудные  воспоминания  о
случившемся... Ну, а кто  еще, если не те? Те, это  стопудово. А вот пленных
надо  брать. И  как  они  его с Машей  выследили...  Внезапно  Денис  постиг
очевидное -- как  они  его выследили.  Ой, лопух!  Развлекся,  называется...
Чтобы  блеснуть  перед  Машей возможностями,  он  заставил  лететь  рядом  с
электричкой, вровень  с окнами,  стаю лебедей, которых  сам же и сотворил по
памяти, но вроде бы похоже. Такой шлейф... Вот они  и заметили. Интересно, а
не  было  ли  среди  нападавших  этого,  "аналога"?..  Сразу  бы   и  заботы
завершились?  Не было,  однозначно,  силы  участвовали  не те,  а Денис ярко
помнил  оглушающую мощь противников в  тот вечер на  Елагином, особенно и  в
основном пузатого старика. Но раз тот старик был не главный, значит...
     -- Денис, ради бога, что случилось?
     -- Ага, испугалась за меня! Спокойно, это обыкновенная проверка. Просто
я  тренировался,  хотел  тебе   показать  настоящий  фейерверк,  по  древним
рецептам.
     -- Просто ты  жестокий негодяй, Диня!  Знаешь,  как я  перепугалась  за
тебя! Я пока бежала -- все ноги сбила, чуть сердце не выскочило, а ты...
     --  Только,  пожалуйста,  Маш,  только без плаксы-максы! Ноги залечим в
момент... все  уже.  Да, дурак,  виноват,  хотел как  лучше. Постой, если ты
действительно  не передумала пугаться... я  тебе  покажу и  представлю,  как
обещал, моего  старинного друга  и воспитателя,  но  при  этом непримиримого
врага вот этого пернатого дезертира. Готова ли ты?
     И сразу  высохли слезы, и взамен  их глаза наполнились любопытством, но
испуганная улыбка осталась.
     -- Нет,  подожди, я хочу за тебя  держаться, дай мне руку... Ну?  Ай!!!
Что это???
     -- Не что,  а  кто. Я же тебе  рассказывал:  паук  Леонид,  из  древних
времен.  Скорее  даже  и  не  паук,  а дух в форме  паука,  если  можно  так
выразиться. Ну куда ты там забилась, разве под мышкой интереснее? Смотри, он
сам смущен  и напуган, покраснел и весь в поту... Если  не  сменишь  гнев на
милость -- он задаст такого стрекача,  что  и Морка  не догонит. Ну погляди,
познакомься.
     -- Сейчас,  Динечка. Только руку  не отпускай,  я же не  виновата,  что
боюсь... А почему он такой косматый?
     -- Не знаю.
     -- А он умеет говорить? Он разумный?
     -- Нет, говорить не умеет. Не скажу, что разумный, как мы с тобой, но в
окружающем  мире хорошо  ориентируется,  меня, во всяком  случае,  полностью
понимает.  Долгое  время  они  с  Моркой  были  возле   меня  как  няньки  и
телохранители.  Зато теперь, как наиболее сильный и знающий, я о  них должен
заботиться, кормить, водить  на  водопой,  вычесывать  репейники из  грив  и
хвостов...
     -- А от кого они "телохраняли" тебя?
     -- Да, от  всякой нехорошей нечисти. Вот типа той,  что тебя морочила в
плену.
     --  Фу! Зачем  ты вспомнил  про эту пакость!  Не хочу! Динечка, умоляю,
сделай, чтобы я про это забыла?
     -- Могу, но --  нельзя. Того не  стоит,  поверь. Кстати, знаешь, чем ты
меня  не  устаешь  поражать?  Помимо неземной красоты? --  Денис  постепенно
пришел в  себя. Вновь наложенные охранные запреты сильнейшего свойства никто
больше  не пытался нарушить, напряженное до  предела чутье подсказывало, что
на многие  километры вокруг -- никакой  магической  опасности.  Но все равно
надо  отсюда  уходить,  по  возможности,  не оставляя  следов, и впредь быть
гораздо  осторожнее. Сегодня  этот  слуг,  глупую мелочь  на  него наслал, а
завтра сам припожалует. Главное, что отец ведь предупреждал... Но все равно:
Маша будет с ним -- и точка!
     -- Глупостью?
     -- Нет, не угадала. Тем,  что даже когда ты злишься или напугана, нет в
тебе синего пламени.
     -- Чего нет? Какого синего пламени? Ты мне ничего не говорил?
     --  Нечто вроде  энергетического поля,  которое  вырабатывают почти все
люди. Научу -- увидишь и поймешь. Вот в тебе такого поля нет.
     -- Это хорошо или не очень?
     -- Диалектика... Смотря откуда считать. Предпочитаю считать,  что очень
хорошо, великолепно и  грандиозно.  И необычно.  За это с  меня  мимоза,  --
напомнишь к Восьмому марта... Что ты делаешь?
     -- Смайлик. Видишь -- голову набок, а губы улыбаются...
     -- Опять чушь из тебя поперла -- значит перестала бояться.
     -- Ну, еще не совсем... Не отнимай руку!.. А можно его потрогать?..
     Только что я  устроил массовое побоище и загубил более десятка мыслящих
существ.  Но  почему,  почему это  нисколько  не  колышет  мою совесть  и не
тревожит мое воображение? Они,  конечно,  первые  начали и они мои  заклятые
враги,  но  все   же...  Что-то   в   этом  есть  нелогичное,  сомнительное,
удручающее...  Отец,  я  верен тебе, но у  меня своя  голова  на  плечах, ты
слышишь меня?




     -- Ирина  Федоровна, голубушка,  никто этого заранее знать не может. Мы
можем только...  уповать. Вот  и неправда твоя: и к Леше, и к  тебе я всегда
был со всей душой, заочно и явочно, просто очень нервничал, ты же понимаешь.
Одно  сразу видно, что он  --  сын  человеческий,  со всеми  недостатками  и
особенностями.  Но  силушки  в  нем... Я  как  только окунулся поглубже, как
только  оценил масштабы -- сразу лыжи навострил, подальше от него. Ну что ты
смеешься?  Я  правду говорю.  Погоди --  достанет ли ему ее,  чтобы с  делом
справиться? Завтра я уже по  эту пору дома  буду,  а там чисто, прохладно, в
наших  краях ты воздухом  не дышишь  -- а живешь им. Поброжу, посижу, попою,
попрощаюсь с горами на всякий случай... Да, да, не будем о плохом. По дороге
я что  узнал-то...  Думал  все  --  говорить  тебе, нет  ли?  Городские ваши
каким-то чудом вынюхали, да и напали на сатаненка... Хорошо хоть -- сообщили
заранее,  а  то гадай потом на толокне, играй  сам  с собой  в дурака. Как и
следовало ожидать... Нет, конечно, одна шишгаль тупоумная, юное хулиганье...
Даже  и  костей  ни от кого не осталось. Глеб сказал, что для чующих, кто их
осознавал,  словно  погасли они все в один миг, уж  не  знаю как там реально
было...  Да не могу, говорят тебе! Плеснет ему вожжа под хвост  -- он и меня
придавит вместо сатаненка. Хребет  у него  пока еще  жидкий  -- предсказуемо
управляться с подобной силою.  Я не  трус, если бы  знал, что  пользы больше
будет -- остался бы. Мне не веришь -- у любого из верхних спроси. Мне знаешь
ли,  тоже  сидеть да  приговор  из-за  горизонта  высматривать -- томительно
покажется. Ну,  будь  здорова,  а мне  пора. Что?  Полагаю -- сыт на  неделю
вперед, Леша  его там, возле Нарвы, до  отвала свеженькой дичинкой накормил.
Ему не еду -- ему только  Лешку и подавай,  всю дорогу подвывал, да жалостно
так...




     Леха любил ночные прогулки,  спешить ему было некуда и от Техноложки он
решил пойти пешком.
     Иначе  стал выглядеть  мир и,  наверное, это навсегда. Денег --  полные
карманы,  впервые в  жизни. Если еще  понадобятся -- никаких проблем:  можно
отнять,  украсть,  выманить  страхом  и  эффектными фокусами...  Или  просто
заработать, гм... с применением обретенных способностей. Уж он не будет, как
дядя Петя, -- в  деревне гнить да самогон глушить...  Если бы только удалось
управиться с  Антихристом,  о, как бы он  зажил... Леха  улыбнулся привычным
мечтам и  вдруг с  предельной  ясностью  сообразил, что  отныне это вовсе не
мечты,  а вполне  реальные перспективы! Долголетие без дряхлости, богатство,
ограниченное  только  собственным аппетитом,  бабы, путешествия, компьютеры,
слава...  Тпру... Слава будет всемирной, но  очень выборочной:  только среди
родичей. Ни людишкам, ни этим его слава ни к чему.
     До дому идти и идти, время было; Леха разбился на два внутренних лагеря
и  заспорил. Ну  а на  фига ему богатство? Как на фига, неужели? Купить себе
поместье,  со  слугами,  с конюшней.  Мурману  -- конуру размером  с  Зимний
дворец... Зачем  конура -- дома будет жить. Купить поместье, конечно, можно,
только -- с целью какой? Смотреть  из окон на салазки и  мальчика с  жучкой?
Поместье подождет. Мир надо посмотреть: Канары,  Япония,  Париж, Нью-Йорк...
Поедет в Монте-Карло и сорвет там... Сколько? В смысле -- зачем, когда денег
и  так  будет полно?  Ну  просто путешествовать  будет, не  опасаясь  спида,
террористов и  катастроф, -- мало, что ли? А еще? Всегда  будет молодым. Это
очутится  не  скоро.  А пока --  чем  будет жизнь заполнена? В  армию он  не
пойдет,  учиться дальше, на  лекции  и  семинары  ходить --  просто  смешно.
Работать? Надо подумать --  кем бы он хотел, и для чего? Бабки  зарабатывать
-- неактуально. Слава в мировых  масштабах -- уже проехали... Итак: пожрать,
секс,  путешествия,  тачки...  Зачем  ему "Порше"?  Дядя  Ёси  без  людского
транспорта умеет гораздо быстрее,  значит и он  сумеет.  Перед тетками форсы
метать?   --   И  так  все   они  его  будут...  Хм...   Забавная  штука  --
вседозволенность, вроде  бы как ничего уже и не хочется по-настоящему. Разве
что в  Париж.  Или  Марианскую  впадину осмотреть.  Или  наконец понять  про
шимпанзе ...  А  на хрена теперь  ему знать про шимпанзе, если он уже на шее
носит  телепата  Аленушку с динамически изменяющимися размерами организма  и
вообще, что  называется, видел чудеса? И какая ему  теперь разница,  сколько
денег на счетах у Черномырдина? Учиться заклинаниям? --  Леха остановился. А
ну-ка... Нет, так...  Надо сесть на скамеечку,  и пусть никто вокруг его  не
замечает... Леха  поерзал  задницей по  некрашеной  скамейке  (елки зеленые,
после дождя!.. ладно встанет и высушит) и выставил ладонь: сразу же по всему
дворику загуляли вихри, пространство задрожало, словно в полуденной пустыне,
а столбик этого пространства, что вытянулся над  Лехиной ладонью, постепенно
и  прозрачность  утратил...  Шел  процесс  конденсации  углекислого  газа...
Углекислый газ, под бдительным колдовским присмотром, презрел валентность  и
по капле выдавил из себя  свободный кислород... Дальше Леха положился только
на общесловесное  пожелание,  внутренне  будучи  готов  к  неудаче.  Но нет,
углерод сгустился не в рыхлый графит, а как надо: на ладони лежал прозрачный
кристаллик  неправильной формы. Вот тебе и алмаз в два грамма весом! Гранить
уж не буду  сегодня, ибо не умею... Из  лужицы на Леху смотрело ухмыляющееся
лицо;  ладонь  медленно повернулась "на ребро"  и  отражение заходило мелким
ходуном, на несколько секунд утратило портретное сходство... Лучше он  потом
в газетах прочитает про счастливчика...
     При всем при этом ни маму, ни отца с Четом не оживить... Леха помрачнел
и больно  прикусил  губу.  А если???  Нет, это невозможно, вот  это  как раз
действительно невозможно. А именно этого и... Неужели всегда так?
     Все, все, переключиться немедленно и проморгаться...
     Наверное, в советское время было очень здорово, интересно и весело: все
было  в дефиците  и всего хотелось. Надо будет у  бабушки порасспрашивать. И
вообще...  Интересно, она  что-нибудь знает или  помнит про  Киевскую  Русь?
Можно  было   бы  заняться  историей  или  археологией.  Но  зачем?  Вот  он
сакраментальный вопрос  даже  для продвинутого,  эрудированного  колдуна! И,
кстати говоря, проблемы метаболизма:  как будем решать  насущное  --  рабски
терпеть до дому, откачивать колдовством или демократично отойти в подворотню
и  предоставить все природе?  Последнее проще,  тем более -- ночь. Дома надо
будет  немедленно  придумать  себе  занятие,  да  хотя  бы  и инвентаризацию
сделать:  отобрать  действительно  ценное --  фотографии, некоторые памятные
вещи, телефонные книжки. На самом  деле  ценного немного, весь фокус в  том,
чтобы все перебрать и  ничего не забыть. Как раз хватит ему до утра,  а  там
можно будет и поспать немножко. А потом уже и...
     -- Леха! Ты?  -- голос  знакомый,  а  Леха  все  равно вздрогнул. Лучше
считать, что от неожиданности. Кто это?
     -- Хэ-хей! Слышу, голос очень знакомый -- точно! Эдька!
     -- Я самый. Ты чего здесь? Куда, откуда?
     -- Домой иду. Был тут...
     -- А, я тоже домой. Вон там, сразу за углом, арка... Короче, от невесты
иду. Женюсь, в сентябре свадьба.
     -- С ума сошел?
     --  Напрочь! Вместе учились, только в разных  группах,  и  я  запал. Ее
родаки  -- ничего,  мои --  сначала  на  дыбы...  Короче --  пятого сентября
гуляем. Считай, что ты тоже приглашен. Так ты куда сейчас?
     -- Домой, через Васильевский, если успею. Через час буду...
     -- Слушай,  Леха,  мы ведь после девятого  не  виделись.  Как  я в свою
лажовую путягу попал... Ты, говорят, студент?
     -- Угу.
     -- Круто. А я вот корочки получил, конец колледжу. Батя обещал устроить
в одну контору, а пока халтурю потихонечку... А что это у тебя за трость...
     -- Забудь.
     -- Сейчас мы с ее отцом немножко посидели... А  чего тебе дома? Слушай,
пошли  ко  мне?  Мои  на даче,  соседи  тоже,  сеструха  в  лагере  каком-то
молодежном... Закуска есть, целый холодильник  оставили, винца сейчас купим.
Или чего-нибудь покрепче. Ленку-то ее мамаша  не отпускает со мной ночевать,
днем   приходится  встречаться.  Типа,   только  после  загса   и  венчания,
представляешь? Поехали, ну? Столько не виделись. Жалко, что поздно уже, а то
бы еще кому позвонили.
     -- А, поехали, даже и лучше. Ты там же?
     --  Да,  там же,  на Пестеля,  рядом с Пантелеймоновской.  Сейчас тачку
возьмем. Не дергайся, Леха, есть деньги.
     --  Деньги  и  у  меня  есть...  Эдька,  ты  просто молоток,  что  меня
заметил!..




     Маша уснула -- еще двенадцати не было;  устала за  день,  да  и недосып
накопился за предыдущие дни,  ребенок ведь, а вот Денису -- хоть бы что, сна
ни в одном глазу.
     Как  легко,  оказывается,  привыкнуть к  радости  и  уюту и как  лениво
покидать  их  даже  на  короткое время.  Но он  уже которые сутки  домой  не
заглядывал, это недостойно,  нечестно.  Кроме  того,  быть  может, в  родной
обстановке он сумеет понять что-либо полезное или  найти.  Надо  действовать
сейчас, пока ночь, а днем или утром у него точно сил не наберется заходить в
мрачную,  навеки  опустевшую квартиру... Машу  же не поведешь туда,  слишком
много  пришлось бы ей объяснять. А  если  поставить в ее сознании магические
барьеры... То это  только начать... Тогда лучше действительно слепить муляж,
состоящий из одних достоинств и пить-есть не требующий. Кстати... пусть  она
до  утра не просыпается. Да, сны -- какие будут, не надо вмешиваться, просто
пусть сон будет крепким.
     Денис минут пять тщательно ощупывал окрестности: на многие сотни метров
-- ничего  существенного. Магическая защита  --  на  всю катушку.  Может, ей
Морку и Леньку для страховки оставить? Нет. Она человек, и лучше будет, если
вокруг нее будет  просто охраняемое пространство, а не два  представителя...
гм... совсем другого мира.
     Денис наклонился к девушке и  осторожно поцеловал в щеку. Он,  конечно,
мог бы их принудить... Ишь запрыгали  как лягушки! Не буду, со мной пойдете.
Точнее полетите, ибо соскучился я, братцы мои, по крыльям!..
     Ты, Ленька,  ретроград:  вот  почему  бы тебе  не согласиться  на  пару
крылышек, по типу  стрекозиных? Так бы и порхал вокруг меня, мух бы ловил. А
то повадился на  чужом  горбу путешествовать. Ну как  знаешь, а нам с Моркой
нравится, да Морик?
     Ключ на старт, курс -- Марсово поле, строение намбер пять. Поехали!
     Денис  не удержался --  и путь к дому получился извилистым, запутанным,
как  "борода" из рыболовной лески...  И это было классно, нет ничего  лучше!
Надо будет  потом  поэкспериментировать с другими скоростями  и на настоящих
высотах...  Нет, но  как  это больно  -- не  уметь  летать!  Маше  наверняка
понравится, и уж он постарается, чтобы и ей стало дано...
     -- Динечка, а можно спросить? Только не сердись...
     -- С чего я должен на тебя сердиться?
     -- У тебя есть друзья? Знакомые, с кем ты тусишь?
     -- Хм... Скорее да, чем нет... О, такси. Позже расскажу, не  под дождем
и не в машине, только напомнить не забудь.
     Надо будет сводить ее хотя бы в "Аннушку", познакомить. Не то чтобы они
там все друзья, но нормальные ребята, и об Интернете можно, и о стихах...
     Двери узнали хозяина, запоры, повинуясь сказанному,  сами закрутились и
защелкали...  "Здравствуй,  хижина родная, здравствуй, милый уголок..." Хоть
бы пыль какая осела... Паук и ворон -- не  понять, а  заглядывать лень -- то
ли  от  радости  забегали,  зашныряли  по  своему  жилищу,  то  ли  рефлексы
телохранителей включились... Чисто  здесь, глупыши, нет опасностей. А почему
бы  и  нет:  оно  ведь  --  и  их  жилье, у  каждого свой  угол,  только  им
принадлежащий, свои  воспоминания, быть  может...  Поесть,  что  ли?...  Ну,
поедим, кофейку попьем.
     Как  хорошо, оказывается, когда на кухне  напротив тебя -- близкий тебе
человек, и  как  грустно понимать, что  в доме, в котором ты так долго  жил,
никогда уже этого  не случится: непоправимое -- непоправимо. Денис вскочил и
побежал в мамину спальню. Шкатулка стояла там, где он ее помнил. На этот раз
она  не сумела защитить свои секреты и распахнулась с музыкальным стоном  --
стоило  только пожелать...  Нет...  Вместо пергаментного  свитка --  полоска
серого  пепла, как и следовало того ожидать. Денис поднапрягся... И еще  раз
нет, даже ему не по зубам восстановить разрушенное...  Шкатулку он возьмет с
собой, чтобы никогда отныне не открывать ее, просто знать, что там лежит его
память  о  маме,  а  уж  что там за  кольца  и  колье  с сережками --  какая
разница... Кофе остыл, и новый лень заваривать...
     Что  там такое? Странное...  Денис вглядывался в сумерки  Марсова поля,
довольно  густые из-за  надвинувшихся  облаков.  Надо  же  -- и  здесь синие
огоньки,  и немало. Но  теперь  это  уже  мелочи, которые вряд  ли что могут
добавить  к  его возможностям... Хотя -- стоит  ли  пренебрегать даже  такой
малостью, если неизвестно, с кем тебе предстоит схватиться?  Да  что это там
такое? Не зарница, и не прожектор, и не реклама... Глупый ты, Денис  Петров,
а еще летун... Это зеленоватое  марево  --  мощнейшее  магическое  гало. Вот
именно, только подумал, а он, оно,  они -- сам, как огурчики, припожаловало.
Да, Отец, ты,  как всегда, прав.  И я иду, что  я буду прятаться? Пусть  они
прячутся и боятся, а я устал... это делать.
     А вот на этот раз палатка-фигвам на две персоны! Будете ждать дома, ибо
не по вашим силам мне помогать против этих уродов. Да, я помню твое крыло, а
сегодня обстановка еще злее может оказаться. Короче говоря -- оба  по лавкам
и без обсуждений. Лучше пожелайте мне удачи... в бою.
     На  открытом  пространстве  тьма оказалась гораздо  скромнее,  чем  это
виделось  из  окна.  И тучи  разбежались,  и время уже  рассветное...  Денис
передернул  плечами, как  от холода:  впервые  на его  памяти  ворон  и паук
пытались  ослушаться  его  прямого  приказа и  вырваться  вслед  за  ним  из
квартиры... Тем более дома сидите, если угроза велика; знаю  я вашего брата:
погибнете  и  тоже  окажется,  что  не  оживить...  Ничего,  потерпите...  А
зарево-то стоит, и стоит гораздо дальше, похоже что даже за Летним садом. Ну
что  ж,  какая  разница кто  кого  найдет, результат  важен.  Денис  подышал
глубоко, даже сделал пару приседаний... Но на самом деле не то что страха --
волнения особого не было, только печаль. Кто там  будет? И если  этот кто-то
обладает  членораздельной  человеческой  речью,  то не расскажет  ли  он для
начала -- что ему надо и  что им движет? И Денис расскажет, почему бы и нет?
А..  как  же мама, отец?.. Ладно,  посмотрим... Машка,  небось,  десятый сон
видит... Некуда  спешить, шагом,  обыкновенным  шагом... И гало двинулось...
навстречу...





     -- Не забудешь?
     -- Записано, -- Леха хлопнул по карману.
     -- О, а что это у тебя за  палка  в  руках? Ни  фига  себе набалдашник!
Ну-ка...
     -- Эдик, нет у меня никакой палки...
     -- Тете Лене привет!
     -- Обязательно передам! Ну, все, побежал...
     Леха, наконец, выскочил от Эдика, и веселье тут же стерлось с него, как
нарисованное. Пришлось  десять  раз  подряд выслушивать претензии  к будущей
теще,  пришлось  пообещать  прийти  на  свадьбу, пришлось  пить...  Леха  из
любопытства пробормотал бабушкино заклинание -- чистая  работа,  "балды" как
не бывало!
     Оно бы все и хорошо, но в последний час  Леху немилосердно прищемило за
сердце... Он уж и так вертелся,  и сяк, пока  не въехал,  что  причина не  в
сердечных мышцах и не  в  межреберных... Этот где-то  неподалеку. Леха решил
идти через Фонтанку, через Марсово поле, потом вдоль по набережной...
     Рассвело, но город еще тускл,  голубые, желтые и бежевые  краски больше
угадываются, чем  видятся, но  трава  и деревья -- четко  зеленые. Опа! Ноги
сами  принесли куда  надо:  ребята говорили  о розоватой ауре -- вон  она, в
другой стороне от рассвета. А вот он -- ее владелец. Интересная в этом месте
ограда, как  он раньше  на  нее внимания  не обращал? И кого  же вы  боитесь
больше,  медузы  горгоны, меня  или  его?  Леха прыгнул,  не  касаясь  рукой
решетки,  и  очутился  в  Летнем  саду.  Незнакомец  шел  от  Марсова  поля,
навстречу, Лебяжий канал, служивший оградой с той стороны, также не задержал
его, и Леха даже не уловил момента, когда  незнакомец перемахнул  через этот
канал....
     Леха замер. Слева сзади --  ограда, впереди  -- дорожка со скамеечками,
квадратный  Карпиев  пруд  с отпузыренным боком,  за ним  опять  дорожка, за
ней...  Парень,  совсем молодой,  как и  описывали, но без  своего каменного
зверя. Опасность  и  приобретенное  могущество  невероятно  обострили Лехины
способности постигать сущее: то, что он видел впереди, имело форму человека,
парня, примерно Лехиного  ровесника...  Но эта мощь... Такое  ощущение,  что
само   пространство  прогибается  под   этим...  этим.   Дядя  Ёси   слишком
оптимистично  смотрел  на вещи, когда рассуждал  о слонах и кабанах.  Такого
слона ему не одолеть. Вот почему погибли все, кроме Мурмана...
     Так... Аленка, ну-ка слезай, побудь здесь,  если что -- выручай, но это
уже не обязательно... А ведь  жутко. Жезл крысиного короля покалывал пальцы,
силы  сквозь в  него вливались рекой, но это  все  равно детский смех, когда
перед  тобой  совсем  иные  масштабы,  ранга  стихий и океана...  Теперь  их
разделял  только  пруд.  Рыжий,  несколько  хиловатый  на  вид, но внешность
обманчива,  как  оказалось  в очередной раз...  Он  не предпринимает  ничего
такого... Надо подождать и быть готовым...
     Денис первый ступил на поверхность водоема, свободно опустив руки вдоль
туловища, но будучи в полной готовности атаковать и контратаковать. Лохматый
верзилистый парень  на  другой  стороне пруда  держал в  руках  нечто  вроде
посоха,  сантиметров  семьдесят  длиной,  с  серебристой  шишкой на конце. И
посох,  и владелец его сочились мощью  настолько  очевидной  и  грозной, что
страх  прорвался  наконец  сквозь отрешенность  и печаль,  и Денис  невольно
замедлил  шаг.  Незнакомец -- видно было как замялся  -- взглянул в упор  на
Дениса и тоже двинулся навстречу. Вода под ним приняла форму твердого  круга
радиусом  в метр,  и этот круг,  сообразуясь с  шагом незнакомца,  постоянно
держал его  в  центре, пройденный же путь уже не  становился  вновь водою, а
оставался твердой дорожкой. Денис коснулся ее сознанием -- лед, обыкновенный
лед... Остроумно.
     Пять метров расстояния, четыре, три... Два... Один.
     Сквозь  колдовство  и  магию,  пропитавшие землю и воздух в этой  части
города,  не могли пробиться  даже  самые настырные любители  угасающих белых
ночей: от  великого  памятника работы Паоло  Трубецкого, что  на  Миллионной
улице, до Пантелеймоновской церкви,  от Инженерного замка до набережной Невы
никого народу, ни одного бодрствующего свидетеля в окнах -- только эти двое.
Да,  и еще анаконда Аленушка  свернулась  в полуметровое колечко у  подножия
исполинской  вазы  на  берегу пруда:  ей  приказано  не  вмешиваться  и  она
безмятежно  выполняет  приказ. И еще два существа  не спят  и догадываются о
происходящем: паук Ленька и ворон Мор. Но они надежно заперты  в квартире  и
даже феноменальные боевые способности  обоих  не в силах преодолеть защитную
мощь  окон, дверей  и  стен,  так  что  и Мор, и Ленька  до краев  наполнены
беспокойством, но  вынуждены терпеть и ждать, пока  Денис не сжалится  и  не
освободит их,  позволив быть при нем неотлучно,  как это и положено им,  его
защитникам и любимцам.

     Что сказать? Что  ему нужно такое сказать, чтобы он  понял...  Чтобы он
знал, что ничто не обращается вспять, что маму не воскресить вне зависимости
от того, раскается ли он, убивший ее, или будет прощен  мною, не отомстившим
за мать... Объяснить ему, да заодно и себе, что на фиг нужны все  эти чудеса
и  моща  в  рукаве,  если  оба  мы как  марионетки  движимы судьбою,  роком,
предрассудками старших  и неутоленной любовью к родителям, а сами не властны
ничего  изменить,  кроме  как  и  впредь умножать и  без  того  длинный счет
взаимных кровавых претензий. Ведь он ровесник мне, и взгляд у него отнюдь не
даунский;  мы вполне могли  быть невидимые приятели по Интернету, и уж почти
наверняка у  нас  есть  общие  знакомые... Неужели  не дано  нам  преодолеть
воздвигнутых не нами барьеров. Да не может быть такого, просто не мо...

     Над городом раскатилось глубокое синее небо. Позолота Спаса-на-Крови  и
шпиль Петропавловки подтверждали: солнце восходит и нет ему поблизости тупых
атмосферных преград, все  абсолютно  чисто. Но в безупречно  прозрачном небе
вдруг вспыхнул яростный гром: странно  одновременные свет и  звук, случайная
зарница, наверное.
     Жезл словно бы сам среагировал на резкий взмах кисти рыжего незнакомца:
стремительно высунул длинное  острое жало  и с силой влетел в грудную клетку
его,  напротив Лехиной правой  руки.  Денис  попытался было  ощупать  витой,
нагретый  Лехиными  ладонями ствол,  но  сморщился  от  непереносимой  боли,
потерял равновесие и начал медленно падать навзничь... Леха,  немой от ужаса
и ярости,  потрясенно следил  за  тем, как жезл  задымился, сначала  у самой
раны,  которая уже дала первую  струйку  крови,  потом все ближе  и  ближе к
набалдашнику...  Исчезли  звуки  и краски  из  этого  мира,  только наискось
зависшее  тело  над  водой, да  замершие комья  дыма, да  багровая веточка с
красными ягодками крови... Набалдашник  взорвался оглушающим синим пламенем,
под  пару  небесному, и краски вернулись в мир  вместе с движением и звуком.
Ледяная дорожка лежала на месте,  подвластная не огню и  лету, но одной лишь
воле создавшего ее; на месте был  и  Леха, живой и  невредимый... Но не было
нигде жезла, подарившего окончательную победу своему последнему владельцу, и
не было рыжего паренька,  лютого врага, минуту назад стоявшего перед Лехой и
готового что-то сказать ему или, наоборот, выслушать его...
     Леха брел  напрямик, по воде и суше,  по спасенному  миру, через  пруд,
Лебяжий канал, Марсово поле, вдоль по  набережной Невы. Он ничего не видел и
не слышал, он ничего и никого не хотел видеть и слышать, он просто тупо шел,
и  в  груди  его неровно и нехотя стучало в один  миг и на  века постаревшее
сердце...



     -- Командир, куда путь  держишь?  На такси, может, ближе будет? -- Леха
непонимающе поднял голову. Что за хрень? И этот туда же...
     -- А бензину хватит?
     -- Хоть до Луны, если надо будет.
     -- Знаешь фамилию этого чувака?
     -- Х'эх... Франклин, вестимо.
     -- Подарю обоих возле деревни Черная Псковской губернии...
     -- Поехали... Надо только будет быстренько заправиться...
     Уже  далеко  за  городом Леха выкарабкался  из  ступора: помогла  лютая
злоба, навеянная прочитанными мыслями  разбитного таксиста. Леха пригляделся
повнимательнее:  точно,  суккуб,  причем  мужик  (в  последние   десятилетия
подобные дикости все еще редки, но уже утратили статус  исключительности, --
прим. автора), везет его на обед, в качестве основного блюда... Леха прикрыл
глаза. Ладно, тогда подправить суккубовы замыслы на чуть-чуть, чтобы аппетит
в  нем  проснулся  уже  в  родных  лесах,  возле  деревни...  Леха   отлично
представлял, что и как  будет  дальше, знал  и  то,  что  суккуб,  когда все
вскроется, не возьмет  его на  жалость  и  предсмертные  мучения  его  будут
воистину велики, в компенсацию теперешнему веселью-предвкушению...
     То-то Мурман запрыгает... Завтра же с ним в леса. Эх, бабушке ничего не
купил... Леха  почему-то  верил, что вот он вернется, обнимет своих родных и
они  обнимут  его, и спрячут,  укроют  от этой  тоски и  боли,  если  он сам
справиться не умеет...
     А пока  таксист жал  свободной  рукой кнопку  радионастройки  и  сквозь
зеркальце радостно позыркивал на  заднее сиденье, на дремлющего  смутного  и
лоховатого парня, и зрачки его были багровы...




     Анаконда  Аленушка  подняла голову и зашипела: что-то случилось. Только
что жизнь  ее была  проста и осмысленна и  вдруг все кончилось -- повелитель
исчез. Вид и запах  существа, идущего по воде,  тот же, но  она  --  она  не
принадлежит ему отныне и  служить  не обязана. Если бы повелитель вернулся в
этот  сгусток  силы  и  страха,  то  и  она  бы не побоялась вернуться  и  с
удовольствием  заняла бы излюбленное место на его груди...  Но те путы,  что
были   наложены   на   нее   когда-то,   потеряли   связь  с  повелителем  и
соскользнули... Змея не размышляла долее, она расплелась  и, оставаясь такою
же полуметровой, поползла через мост, на запах подвальной сырости, обещающей
покой и сытость. Тихо ждать и жить, жить  и ждать... одинокую  тихую людскую
душу...




     Паук  Ленька внезапно  осыпался  со  стены перламутровым  пеплом. Ворон
прыгнул с  жердочки под потолок, ударился грудью в окно и отчаянно закричал.
Он понял: не уберег. Хозяин исчез навсегда, доказательства тому  -- видения,
которые  он успел выхватить из погибающего мозга своего  властелина,  самого
дорогого в его жизни  хозяина и друга.  Ворон  опять,  вне себя  от ярости и
горя, с лету  ударил о  стекло, но оно  и на  этот раз  выдержало... Держали
стены и  двери, сотрясаемые  чудовищными ударами,  держали  потому лишь, что
сила,  укрепившая их, тратилась именно с этим расчетом: защитить, и  надежно
защитить, хозяев от магических, колдовских и  иных неприятностей любой мощи.
И все же нашлось уязвимое место: в уголке бронированной входной двери тоньше
самой тонкой  трещинки мерцал  стык между заклятьями,  и ворон ударил в этот
стык, и раз, и другой, и третий... Пройдет  день, неделя, месяц или год, без
пищи и воды, без сна, прежде чем трещинка  поддастся и  разойдется до нужных
пределов...  Да хоть столетие:  упорства и ненависти Мору  не  занимать.  Он
освободится и найдет врага, найдет того, чей образ запечатлелся  в угасающем
сознании Дениса.  Он найдет его  и уничтожит. А для этого нужно жить и бить,
бить, бить ненавистную дверь. Да будет так, вот так, вот так!..




     Скучно  жить  в  чужом доме и  без Лехи. Мурман наловчился  спать почти
круглые сутки,  так ждать легче. Вдруг сквозь  сон, уже под утро, тявкнул он
жалобно, прямо по  щенячьи, и возмущенный  кот Васька подобрался, да и пошел
спать во двор, в сарай, подальше  от  ужасающего этого запаха и  воя... Куда
хозяйка смотрит, нет  бы выгнать наглеца, так она  его и  поит,  и кормит, и
чуть ли не вылизывает. Хорошо хоть на руки не берет...
     А снился Мурману кошмар: будто Леха обернулся вдруг вожаком-хозяином, и
Мурман понимает, что  обратного превращения не будет. Ни  санок, ни каникул,
ни совместного лая в лесу -- ничего этого  не будет, а только жизнь и служба
вожаку-хозяину.  И  так  горько  стало  Мурману, что,  умей  он  плакать  --
расплакался бы, но он не  умеет... Мурман перебирает лапами во сне, царапает
клыками  половик  и  вновь тоненько  тявкает,  словно  бы  охает  и жалуется
кому-то...




     В тот  год, ближе к середине  августа, довелось  мне оказаться в районе
метро "Василеостровская". А нужно мне было попасть  к  метро "Черная речка",
где меня ждала  теплая компания на двух машинах, чтобы нам всем вместе ехать
в Дом творчества кинематографистов  и  там веселиться на просторе  в течение
нескольких суток напролет. Я слегка опаздывал, чего делать очень не люблю, и
нервничал по этому поводу. И вот на углу Пятой  линии и Малого  проспекта я,
что называется, нос к носу столкнулся с Машей. И так-то мне стало грустно...
Ну, а  как бы я ей помог?.. Да и к тому  же, повторяю,  опаздывал. (Впрочем,
никто мне этим не попенял тогда, при встрече на Черной речке...)
     Нет, ровна была  ее походка, и  щеки уже не  зареваны, и ходила  она по
улицам  -- не то что месяц  до этого, когда она разве что в мусорные баки не
заглядывала  в бессильных и отчаянных поисках... Да... Смирилась, типа. Вру.
Не  смирилась. Просто поверила, наконец, что  все кончилось, и эта волшебная
любовь, ее и Дениса, умерла и уже не вернется к ним... к ней... Но кто может
измерить глубину раны, что открылась тогда в ее душе? Я бы не рискнул.
     Но ведь  не может  такого быть,  чтобы хорошенькая, неглупая и отважная
девчонка  семнадцати  лет  от  роду,  отныне  проведет  оставшуюся  жизнь  в
бесплодных  воспоминаниях  и стенаниях, навеки одна.  Не должно быть такого,
чтобы любовь,  внезапным светом и радостью наполнившая твою жизнь, сверкнула
ранним человеческим утром,  как  росинка  на листе,  и  исчезла бесследно  в
бесконечном небе  -- иди, мол, и оплакивай ее всю оставшуюся старость... Так
не бывает, чтобы однажды испытанное чувство, пусть  даже такое  же сильное и
искреннее, в  свое время  -- далеко ли, скоро  ли  --  не было бы  заслонено
другим чувством, не менее искренним и глубоким. Так не бывает, чтобы человек
один-единственный раз,  легко,  мимолетно и  беспечно  вкусил  того,  что мы
называем странным  и  зыбким  словом "счастье"  и больше  никогда,  никогда,
никогда, ни на миг не обрел его вновь. Нет, так не бывает.
     Так не бывает.


     Конец

Last-modified: Fri, 09 Aug 2002 19:13:14 GMT

Оцените этот текст: