! Это недоразумение. Все поняла. Сейчас я вам объясню. Дело в том, что со мной вместе улетал один мужчина, москвич, мы в Каире жили в одном отеле, поэтому и в аэропорт добирались вместе. Его зовут Валерий. Молодой парень. Вот у него-то и оказался перевес. Ну, понимаете? -- Начинаю догадываться. -- Он попросил меня оформить одну сумку на себя, чтобы не платить за лишний вес багажа. -- Она вдруг ахнула и артистично поднесла пальцы к глазам. -- Как же он получит свой багаж, если я забыла отдать ему квиточек? А? -- Вам придется проехать с нами, Вероника Сергеевна. Но, принимая во внимание, что вы устали с дороги, и ваш возраст, давайте перенесем встречу на завтра, на раннее утро. Только, пожалуйста, ни с кем не разговаривайте о том, что у нас с вами тут произошло, и не выходите из дому. -- Мне кажется, вы хотите сказать, что мне угрожает какая-то опасность? -- Меры предосторожности не помешают. -- Ну, так организуйте охрану. И объясните мне: что за всем этим кроется? -- Объясните, Женечка, -- попросил Нестеров, чем неприятно огорчил Сапарову. Казалось, что она в упор не видит его помощницу и желает общаться только с импозантным генералом. Женечке пришлось втолковывать даме, что груз, оформленный на ее имя, оказался контрабандой, а значит, ее знакомый Валерий рассчитывал, что она переправит баул через таможню. Может быть, рассчитывал, что Вероника Сергеевна не посмеет оставить чужую сумку, на которую у нее хранился квиток, без опеки. Из чего следует, что если он не проследил за ней в аэропорту и не видел, что сумка осталась там, то, возможно, нагрянет за вещами к ней в квартиру. -- Но он же не знает, где я живу, -- снисходительно заметила Сапарова. Женечка умоляюще взглянула на нее и чуть было не спросила: "Вы что, ребенок?" Сапарова наконец поняла, что все гораздо серьезнее, чем ей казалось. -- Но вы мне верите? -- озабоченно спросила она, отвернувшись к Нестерову. -- Посмотрим, -- нарочно ответил тот, чтобы сбить спесь с напыщенной дамы. Вызвав ее к себе на девять часов утра, он сгреб Женечку в охапку и вышел с ней из квартиры. А на лестнице шепнул ей прямо в ухо: -- Гордыня из этой Сапаровой так и прет. -- А мне она понравилась, ведет себя как баронесса... 3 Длинноволосая блондинка загорала на лежаке небольшого голубого бассейна. Сквозь черные очки Наташа смотрела на бассейн и на отдыхающих вокруг него. Здесь, на Кипре, было еще жарко, но солнце уже не припекало, в море никто не купался, хотя оно находилось в пяти метрах от небольшого частного отеля и вода была довольно теплая. Видимо, срабатывала местная традиция: морская вода в двадцать градусов казалась жителям Кипра ледяной. В маленьких наушничках плейера рассыпался старческий хрип Рэя Чарльза. Блондинке становилось не по себе, когда она, вновь и вновь проверяя свои ощущения, не находила в себе чувства страха и переживаний по поводу исчезновения мужа. Более того, она полностью расслабилась и, предоставленная сама себе, начинала понимать, что ей не хочется уезжать из этого райского уголка. Они были женаты пятый год. Эмоции, добавлявшие адреналина в кровь в начале их знакомства, выцвели и, как эта белая кипрская земля, истощились. Наташа остыла первая, но решила, что пора заканчивать с необузданными страстями, нельзя же искать вечной любви до седых волос. Так уж заведено у людей: остывшие чувства нужно только правильно оформить, построить чистые теплые отношения с человеком, который стал мужем. Наташа была родом из Киева. Закончила там экономический факультет. Пять лет назад в отпуск к матери приехал сосед Евгений. Он был старше Наташи на одиннадцать лет, а ей шел уже двадцать девятый. Может быть, именно из-за этого она и не разглядела в новом знакомом ни налета московского бахвальства, ни нагловатости, ни круглого животика, скрываемого в складках дорогой шелковой рубашки. Просто ей очень захотелось своего. Ее взрослая жизнь была не ее. Однажды осенью, еще на втором курсе института, она захотела поехать в совхоз, собирать колоски, морковку и картошку. Совхоз был прикреплен к институту третий год и, как тогда водилось, нуждался в рабочих руках. Добровольцы уехали неделей раньше, и Наташа отправилась в деревню своим ходом. Автобус привез ее на площадь райцентра, а попутчики объяснили, как пройти через футбольное поле к студенческим баракам. Издали Наташа увидела самодельные столы, летний душ за зеленой металлической ширмой, скамьи и два низеньких, крытых соломой барака. Возле сухой деревянной штакетины, призванной означать околицу, сидели знакомые по институту парни со старшего курса. Один из них, которого Наташа приметила еще в институте, в джинсах без майки, с обгорелой красной грудью, плечами Геркулеса и детским ершиком на голове, стоял во весь рост в высокой траве лицом к ней, пробиравшейся заброшенным садом, и улыбался. А потом были трудовые будни и веселые вечера с танцами, кострами прямо во дворе, купаньем в сельском пруду и еще -- прогулки с Никитой вдоль нескончаемых пшеничных полей, похожих на старую потемневшую бронзу под огромной желтой Луной. И звезды, которыми она любовалась, лежа в этой пшенице, осыпающие все небо на голову Никиты. Такие звезды можно увидеть только над Украиной. И такие тихие ночи с далеким-далеким пением... У Никиты детей еще не было, но жена уже была. Он сказал ей про жену не сразу, а тогда, когда сердце ее уже распалилось, а сама она уже утонула в этом омуте, позволила себя закрутить, втянуть в этот водоворот страсти... Управляющий московским банком Евгений Олегович Терехов увез в Москву с родины молодую жену и воз приятных планов по обустройству семейного гнездышка. Наташа быстро освоилась в новом статусе, и не только как просто жена, но как жена банкира. Новые приятельницы -- жены соучредителей Терехова -- приняли ее в свой круг, как ни странно, очень легко. То ли чувствовали в ней хоть и киевскую, но все-таки принцессу по положению (Наташа родилась в семье министра), то ли хохлацкая напористость и хитрость проявились в полную меру. Так или иначе, Наташа быстро скорректировала свою фигуру и внешность: истощающие диеты и занятия в бассейне пять раз в неделю, тренажеры и многочасовые сеансы в салонах отеля "Мариот" -- все это превратило ее из круглолицей голубоглазой селянки в худощавую мускулистую леди с матово-оливковым цветом кожи, отсутствующим прозрачным взглядом и большими запросами. Она уже не довольствовалась тысячью долларами в неделю, дорогими подарками мужа и регулярными выходами в свет. Она настояла на том, чтобы на ее имя были приобретены машина и квартира, куда она незамедлительно переселила из Киева маму и сестру, и тут же потребовалась еще одна квартира -- лично для нее. Любила ли она своего мужа? А разве это ему было нужно? Ни ему, ни ей. В этом-то они и нашли друг друга: просто оба созрели для семейного альянса. Первое, что выяснил для себя Евгений Олегович: нет ли у Наташи в прошлом фактов, порочащих биографию, здорова ли она в том объеме, который необходим для супружеской жизни, не слишком ли проста и нетребовательна? Он полагал, что излишняя покладистость может отбить у мужчины всякую охоту бороться за собственное благополучие. -- С ним неплохо было бы куда-нибудь съездить, -- сказала Наташа сестре после первого же свидания с Евгением Олеговичем еще в Киеве, -- и внешне очень благопристойно выглядит, и поговорить есть о чем. В общем, с ним интересно. Он, конечно, не Спиноза, но это не главное. -- Он, наверное, может и подарки хорошие делать, -- поддержала ее сестренка. Пару раз он ее бил. Первый раз, когда она сделала аборт. Тайком сделала. А открылось все через месяц, когда домой позвонили из медицинского центра и попросили передать жене, чтобы та пришла на обследование. Терехов поинтересовался, в связи с чем потребовалось обследование, а ему ответили, чтобы он не волновался, просто так положено: через месяц после аборта врач обязан удостовериться, нет ли каких нежелательных последствий. Терехов тогда страшно напился: выпил полный фужер коньяку. Его развезло как раз к возвращению Наташи от портнихи. Он выхватил из ее рук пакет с новым платьем, судорожно разорвал упаковку, а потом разодрал платье и этими лоскутьями гонял жену по всей квартире, пока она не упала. На обследование Наташа поехала через неделю. Врач сообщила приговор: бесплодие. Наташа в одночасье стала серой, поникшей, как увядший василек. Сначала Евгений Олегович Терехов принял всю вину на себя. На работе теперь его видели мрачным, он быстро раздражался, кричал так, что некоторые сотрудники не выдерживали, писали заявления. Усталое, болезненное сознание его вдруг отчетливо высветило: жена его не любит. А отсутствие любви чревато непоправимыми поступками. Поэтому он и заключил, что без наследников останется по вине жены, и окончательно озлобился. После некоторых нормальных, мужских попыток "проверить", как идет ее выздоровление, Терехов стал звереть от одного дыхания Наташи. В очередной раз, не выдержав раздражения, он накинулся на жену и избил ее во второй раз. Но вскоре с ним что-то произошло: он изменился. Он мог с холодной жестокостью обходиться с верными людьми, на жену смотрел презрительно, часто называя ее "пустоцветом". Наташа не раз замечала на его рубашках следы губной помады и женские волосы. А однажды, возвратившись после курса лечения в санатории, нашла в кармане своего домашнего халата чужую дамскую прокладку. Прокладку она ему отдала, оборвав крылышки, но скандал учинять не стала. -- Я не откажусь от тебя, Женя, -- сказала она, опустив глаза, -- слишком много пережито вместе. То ли Терехов понял, что, по справедливости, Наташе теперь причитается половина его жизни, то ли почувствовал капельку теплоты в этих ее робких тихих словах. Жизнь пошла на лад. Наташа стала увлекаться экстрасенсами, ворожеями, однажды даже проговорилась, что есть у нее один такой, который и возвратил его в семью -- по фотографии, но на мольбы пойти на прием вместе Терехов упорно отказывался. Врачи разрешили наконец Наташе съездить на Средиземноморье, очень уж она просилась. Вышло так, что среди определенного круга друзей и знакомых Евгения Олеговича они самыми последними поехали осваивать Кипр, когда уже вся компания российских финансистов устала от Канарских островов и стала предпочитать тихие Швейцарские Альпы и австрийские деревушки... И вот теперь он исчез. Неделю назад туристы отеля увидели внизу яркую афишу: их приглашали совершить морскую прогулку до египетских пирамид и обратно на комфортабельном шестипалубном теплоходе "Леонид Прудовский". Наташа испугалась жары и морского путешествия. Они даже были на грани ссоры, но Терехов понял, что Наташа не возражает против его одиночного плавания, и решил, что так будет даже лучше. Намечалась отличная компания. На втором этаже их мини-рая в одноместном "люксе" жил старый знакомый Наташи по совхозу -- Никита. В свое время Наташа познакомила мужа с ним, как с бывшим однокурсником. Никита подружился с Тереховым, и тот сагитировал Никиту сперва в поездку на Кипр, а потом и в Египет. Двое "качков", так залихватски летающих по пляжу на своем "Ниссане", тоже были приняты в команду. Их девчонки -- обе рыженькие, живые, совсем юные -- должны были стать наживкой. Терехову и Никите требовалась парочка нимф, а эти две подружки легко могли помочь в укомплектовании веселой компании. Наташа провожала мужа до пристани. Кругом вдоль дощатых мостков, как вобла на леске, бултыхались на волнах белые парусники. Их яркие паруса слепили глаза. Мини-автобус пробежал вдоль пальмовой аллеи и остановился у главного входа на пирс. Супруг пообещал вернуться через три дня. Но группа приехала без него. Поздно вечером в номер Наташи постучали. Она приглушила звук телевизора и как была, в крохотном купальничке, пошла открывать дверь. На пороге стоял высокий, подкопченный, как после той далекой жаркой совхозной осени, Никита. Он показался Наташе большим -- увеличенным в размерах -- карапузом: у него было мальчишечье лицо, крупные зубы, крупные руки и вечные шорты. А еще раньше они встретились в Москве. Вернее, это была не встреча, а послание судьбы. Наташа обходила площадь Белорусского вокзала, чтобы выйти на Тверскую и поймать такси. Был конец рабочего дня, на перекрестке не работали светофоры, и пешеходы и машины перемешались, еле продвигаясь в этой пробке. Наташа переходила улицу, когда мимо нее на своей машине проехал Никита. Он проехал и встал невдалеке, в хвосте остановившихся у следующего светофора автомобилей. Наташу вдруг словно прожгло всю, ноги задрожали, загорелся низ живота, и она как сумасшедшая ринулась через всю площадь, едва не попав под колеса медленно ползущей машины, подлетела к черному "саабу" и постучала в стекло. Никита открыл дверцу. -- Господи, да как же ты меня увидела? Он был тогда несколько шокирован, глядя на запыхавшуюся Наташу, а она не верила своим глазам, все существо ее дрогнуло и возвратило ее на десять лет назад. Она прильнула к его плечу, и Никита, плавно переехав в левый ряд, свернул в сторону Речного вокзала. Они остановились у кирпичного дома, самого крайнего в комплексе перед парком Дружбы, и он повел ее на второй этаж. Квартира была не его, обставлена диковинно, со вкусом. Все вещи и мебель были нестандартные, словно делали их в единственном экземпляре на заказ настоящие художники своего дела. -- Вот. Это я, -- радостно сообщил Никита, вваливаясь в номер Тереховых. Наташа растерянно ждала, что он скажет дальше, потом шагнула за дверь, сняла с ручки ванной футболку, пролезла в нее. -- Проходи. Вы что же, вернулись? -- Вернулись. Никита рассеянно улыбался, следя за Наташей, широкими быстрыми взмахами убирающей мокрые вещи и полотенца с кровати и кресел. -- А Женя-то где? -- Женя пропал, Наташ. Ага. Она покосилась и даже улыбнулась его неуклюжести и простодушию. -- В переносном смысле? -- Не знаю. Может, и в переносном. Только из пирамиды этой чертовой он не вернулся. Мы ждем, верблюды орут, яхта отходит через час, а он там у тутанхамонов застрял. Сгинул. -- Значит, вы что же, его не дождались? Как же он теперь один доберется? -- Я, честно говоря, думал, он уже вернулся, Наташ. Мы-то еще в Каире два дня ошивались, по музеям, бабы -- по рынкам. А он бы в Каире нас не нашел. Надо было ему сразу брать билет обратно сюда и плыть. Наверное, выходит, Наташ, он за нами рванул в Каир, а теперь уж завтра приедет. Наташа и тогда не испугалась. У Жени было достаточно наличных и одна пластиковая карта, а если есть деньги и документы, легко решаются любые проблемы. Поэтому она позволила Никите угостить ее кофе внизу в баре. Утром следующего дня они встретились снова. Оставив мужу сообщение на столике в номере, Наташа положила в сумочку мобильный и поехала с Никитой в западном направлении: он взял напрокат маленькую алую "тойоту". Загар очень шел ей. Прядки волос выгорели и теперь струились, как золотоносные ручьи. Зрачки казались светло-голубыми, как весеннее небо, а татуированные очертания губ придавали ей вид несколько надувшейся куклы Барби. -- Куда мы едем? -- вскрикивала Наташа, придерживая свою маленькую соломенную шляпку, воздушный шарф на ее загорелой шейке развевался по ветру, как у Айседоры Дункан. -- На поиски приключений и сокровищ. -- Никита, тебя, наверное, очень избаловали женщины, ты кажешься взрослым ребенком. -- Тебе такие не нравятся? -- Почему это тебя интересует? -- вопросом на вопрос ответила Наташа, откинувшись на сиденье. -- Я наблюдал за вами -- за тобой и твоим мужем. Он, наверное, родился стариком. -- Это не значит, что мне нравятся старики, и мой муж в частности. Он неплохой человек, но это и все. Никита надолго замолчал. Машина катила вверх в гору, белый Лимассол остался внизу, низкие дома и отели вскоре совсем исчезли за серпантином дороги. 4 В ту ночь Нестеров и Снегов просидели долго. Было уже раннее утро, когда обстоятельства двух уголовных дел соединились и более или менее прояснились. Первым свое дело изложил Снегов. Сразу после ноябрьских праздников ему позвонил главный прокурор Уренгоя. Просил совета и помощи. Двумя днями ранее в уренгойском аэропорту обнаружен труп человека, по документам Евгений Олегович Терехов, рядом с ним оказалась ядовитая змея. Труп невероятным образом был втиснут в полку самолета Ил-86, прилетевшего рейсом 167 из Москвы. Прокурор переслал по факсу фото Терехова и Моисеевой, которых следовало опознать во Внуковском аэропорту. И вот что оказалось странным. Никто из обслуживающих этот рейс в тот день опознать Терехова не смог. Снегов выходил и на пассажиров из числа москвичей: никто не мог вспомнить ничего вразумительного. А между тем все они находились вместе в ожидании рейса два с лишним часа. -- Как так? -- удивился Нестеров, последнее время редко летавший самолетами. -- Вылет рейса задержали, а пассажиры были уже пропущены через паспортный контроль. Сидели в отстойнике. -- Надо же, и мои с каирского рейса тоже после прилета долго сидели в отстойнике, -- для чего-то сообщил Нестеров. -- Кроме того, в Новый Уренгой должно было быть два рейса. -- Снегов все более воодушевлялся. -- Так вот, оба рейса полетели в одном самолете, когда тот наконец смог взлететь. -- Так почему же была задержка, Ванечка? -- Оп-оп-оп. Интересно? -- улыбнулся Снегов, подбавляя жару: умел он захватить внимание аудитории. -- Я стал дожидаться сначала возвращения из очередного полета команды этого Ила. Прилетают они из Нового Уренгоя, я собираю их в кабинете аэропорта и начинаю вытягивать из них жилы. Они все кривятся: мол, все уже рассказали в Уренгое, сколько можно? Ну, кто-то сказал, что Моисеева, учительница биологии, и этот убитый и впрямь летели из Москвы вместе, что команда их помнит, а вот третьего соседа помнят плохо, объясняя это, очевидно, невыразительной внешностью. Его и внуковские ребята не запомнили. Я и их спросил: почему, мол? -- Правильно, -- догадался Нестеров, -- мои мысли читаешь. Почему же никто Терехова не опознал? -- Смотрю, они насупились и молчат. Только переглядываются. Чувствую -- зацепил. Ну, зацепил! Я дальше спрашиваю: а почему рейс задержался? Ни диспетчерская служба, ни администрация аэропорта ничего мне толком не объяснили. -- А что сказали? -- Сказали, что сначала по причине нехватки топлива. Потому и совместили два рейса. Дескать, второй рейс должен был вылетать часом позже, а выяснилось, что на наш Ил только половина билетов. Вот и объединили, чтобы сэкономить горючее. А потом -- следующий час -- по погодным условиям -- Уренгой, мол, не принимал. В общем, у них там полный бардак. Понимаешь, кучи разных фирм выкупают рейсы, фрахтуют самолеты, организуют свои перевозки пассажиров на курорты. В основном это -- большие туристические фирмы или предприятия, торгующие по прямым поставкам, но те, правда, нанимают грузовые лайнеры... Нестеров заварил кофе в недавно подаренной ему Женечкой кофеварке. За последние три часа подбородок его заметно почернел: буйная щетина росла зримо, с каждой минутой все явственнее проступая на лице. Сам он был уже давно без пиджака, галстук бесследно пропал. Потом Анна Михайловна найдет его где-нибудь под сиденьем "Волги" или в потайном кармане пиджака. Его слегка пошатывало от выпитого на банкете "Немезиды" коньяка. Осознав это и вспомнив про домашний коньяк, оставшийся в баре после праздников, он предложил Снегову добавить в кофе по несколько капель. Приятно было предаваться любимому делу, потягивая вкусный черный кофе из уникальных утонченных чашечек -- остатков родительского сервиза, -- да еще с миндальным ароматом "Амаретто". Это были, пожалуй, единственные долгожители родительского гнезда Нестеровых -- четыре маленькие чашки с блюдцами мейсенского фарфора. И всякий раз, беря в руки одну из них, он возвращался в детство, словно дотрагивался до ласковых мягких рук покойной матушки. -- Ну-ну, а-а, -- протянул Нестеров, возвратившись в настоящее, -- почему же была задержка? И кстати, сколько всего членов экипажа? -- Э, подожди, Николай Константинович. Я понимаю, что ты ас. Но этот пунктик тоже немаловажный. Пока отвечу на первый вопрос. Нестеров подумал, что Снегова он обязательно заберет к себе, едва появится хоть одна вакантная должность. Толковый парень, хоть и заядлый семьянин. По всем ведомствам гремит его любовь к жене, слухи о том, что работа для Снегова -- лишь перерыв между исполнением супружеского долга в широком смысле. Вот и за эти три часа Снегов уже три раза позвонил жене, успокаивая ее и виновато щебеча что-то нежное и трогательное. -- Сначала о Моисеевой. Ее провожала мать. Все, кого я опросил, запомнили обех женщин, потому что они очень бурно выясняли отношения. Семейка, видимо, еще та. Я выяснил. Здесь, в Москве, у нее мать, отчим и сводный брат. Сама Моисеева -- москвичка, закончила институт, сразу вышла замуж и уехала в Уренгой, где у мужа была квартира. Она не столько замуж вышла, как ушла "в жены" от отчима и матери. Мать шерстила ей хвост на весь аэропорт. Обвиняла в неумении жить. Говорила, что пора заводить детей, одновременно советовала бросать этого оболтуса, требовала, чтобы дочь помогала ей, присылала деньги. В общем, разошлась тетенька не на шутку. Елена Ивановна ей отвечала тоже не тихо, вот они и запечатлелись в памяти современников... -- Ясно. А Терехов? -- Я стал опрашивать экипаж по отдельности. Почему Терехов не проходил паспортного контроля, и сосед его слева тоже? Кстати, билет Терехова до Уренгоя и впрямь не найден. Это я уже потом сообразил уточнить. И мужик тот, что двоих в Уренгое пришил, паспортный контроль во Внукове тоже не проходил. Как же, спрашиваю, они к вам на самолет попали? Один наконец решился. Объяснил. Никакой нехватки топлива не было. За объединение рейсов команде платят повышенные тарифы, да и число летных часов ставят как за два рейса -- это теперь практикуется. Но главное, погода тоже была нормальная. А самолетик-то наш только за полчаса до вылета в Уренгой приземлился на российской земле. -- Этого и следовало ожидать. Мог бы с этого и начинать, потому что ведь ясно, что твой самолет и мой самолет -- это один и тот же самолет, вот. -- Красиво сказано, товарищ генерал, -- засмеялся Снегов. -- Что же мы имеем? Имеем ли мы Ил-86, доставивший нам полторы сотни змей для производства синтетического наркотика, одна из которых элементарно выползла из сумки и оказалась с гражданином Тереховым в одном месте в одно время? -- О да, -- Снегов склонил голову перед мудрым старейшиной, хотя Нестеров был не намного старше своего друга. -- Я тогда, правда, еще не знал, откуда именно прилетел борт, но этот стюард, Фоменко его фамилия, все разложил в красках. Кажется, команда не очень довольна оплатой, но при этом все боятся потерять работу. -- Ну да, из разряда: "Мой муж -- подонок, но верните мне мужа". -- Вот именно. Одна турфирма зафрахтовала судно для перевозки раз в неделю своих клиентов в "город-герой" Египет. -- Египет -- это страна, -- поправил Нестеров. -- Значит, в Каир. Не был -- не знаю. Вот и молчали эти молчуны, чтоб фирму от лишних хлопот, растрат и налогов уберечь, тут еще таможенные сборы. А ведь подумать, только если бы они сразу в Новом Уренгое поведали следователям, что два мужика прилетели вместе аж из городу Каира, глядишь, семейство Искольдских было бы живо. Как-то расслабляюще подействовал кофе с коньяком на Снегова, да и Нестеров повеселел, и глаза его теперь горели, как тридцать лет назад, когда он был назначен прокурором района. -- Ну, а что твой Терехов? -- Терехов и его спутник, заметьте -- спутник, а не спутница, летели вместе из Каира и во Внукове не высаживались. Фоменко говорит, что, может быть, дали кому-то на лапу. Установить это можно, но было некогда, тут такое закрутилось. Да и всего-то два дня прошло, как я задание получил. Вот, собственно, и все. Теперь твоя очередь. Нестеров интригующе помолчал, а потом, совсем по-мальчишечьи вжав голову в плечи и состроив смешную рожицу, заявил: -- А у меня змей украли... 5 Было дождливое ноябрьское утро. Небо нависало над небольшим желтым строением, спрятанным в отдаленном лесистом углу зоопарка, оно налегало на крышу своей иссиня-черной грудью, готовое раздавить и крышу, и это старенькое строеньице, желтеющее издалека, будто выхваченное из тьмы невидимым лучом солнца. Это был домик Козловского, его лаборатория, где он жил большую часть недели, уезжая к себе в Мытищи лишь на выходные. Старичок, как обычно, проснулся рано. Почувствовал сначала легкость: словно впервые за много лет выспался по-настоящему. Но не успел он потянуться, как кровь ударила ему в голову, и он ощутил болезненную пульсацию в основании шеи и в затылке. Не заходя в лаборантскую, где вдоль стен на стеллажах стояли многочисленные клетки, террариумы и техника для исследований, он прошел в кухню, умылся холодной водой, еле льющейся тонкой струйкой в большую старую раковину, под каплями воды звучавшую клавесином. Потом сварил себе воду в кастрюльке и заварил чай. Погода всегда отражалась на его самочувствии и его настроении. Он одновременно и любил и не любил болезнь: с одной стороны, ломота в суставах, отеки ног и рук никакой радости не доставляли, а -- с другой -- состояние хандры было самым плодотворным в его занятиях с животными. Все рабочие зоопарка называли его "доктор Айболит", и вид у Козловского последние тридцать лет был соответствующий. Он поседел, когда умерла его первая жена. Узнал об этом случайно. Она была его однокурсницей по медицинскому институту. После развода их отношения медленно сошли на нет. Только краем уха Федор Иванович ловил жиденькие сведения о ее новой несчастливой семейной жизни. Он ее любил. Он любил ее истерической любовью и в расставании он часто приходил к ее дому, смотрел в окна, поджидал у работы и сталкивался как бы невзначай, когда кончался ее рабочий день. А она ушла к тренеру, к спортсмену, высокому и денежному легкоатлету, который очень скоро спился и втянул в свое пьянство и ее, Зою. Однажды, когда Федор Иванович уже пытался наладить семейную жизнь с другой женщиной и у них уже родилась дочь, ему позвонили однокурсники: давно ли он видел Зою? Видел давно, но на прошлой неделе они созванивались. Она жалобно рассказывала о своей жизни, бездетности и полном безденежье. Он не торопился предлагать ей свою помощь. Только недавно боль стала отпускать его. А любой контакт с ней мог эту боль вернуть. Зоя подрабатывала уборщицей подъезда. Теперь же подъезд запущен, а в квартире никто не отвечает. Козловский подъехал к уже собравшимся у дома сокурсникам и собутыльникам, милиция стояла в сторонке, почему-то поджидая именно его. Они лежали на разных кроватях, в черных пятнах засохшей крови. Возле спортсмена -- записка. Все сделал он, Зоин супруг. Все объяснил. Мол, решение приняли совместно, уходят из жизни из-за того, что осознают, каким быдлом стали, а возможности выкарабкаться из нищеты и алкоголизма нету. Умирал он долго. А Зою ударил ножом в сердце, и она тут же скончалась. Вот тогда-то Козловский поседел, стал похожим на Айболита с горестными глазами. Он отдалился от всех, переехал в эту сторожку зоопарка, администрация только приветствовала такие бесплатные ночные дежурства доктора. Его увлечением стали змеи. Он несколько раз уезжал в длительные годовые экспедиции в Среднюю Азию. К нему обращались за помощью даже старые жители Тянь-Шаня, не говоря уж о Москве. И вот теперь подарок откуда-то из Нубийской пустыни или из Нила: пятнадцать видов пресмыкающихся, все ядовитые. Козловский согрелся чаем с большим бутербродом, посмотрел на небо: уже светало. В лаборантской не было ни единого окна, кроме вделанного в крышу стеклянного люка, из-за которого Федор Иванович называл свой домик ГУМом. Скоро можно будет работать. Предстояло пересчитать змей, рассортировать их по небольшим секциям, принести им травы и хоть какой-то еды. Сначала, не найдя огромного террариума на месте, он стал его искать. Потом спохватился: что же он делает? Где тут еще можно поставить террариум и кто мог его переставить? Козловский разнервничался, сел на тахту и стал машинально обегать комнату взглядом: что же с ним такое, неужели он забыл, что вчера террариум у него забрали, что его вообще сюда не приносили? Нет, приносили и не забирали: он помнил свои движения, как он смахнул что-то со стола, прямо под люком, как поставили террариум, как милиционер пожал ему руку. Через час Нестеров, вынутый из теплой постели звонком дежурного офицера, шел по зоопарку. Вольеры, огороженные высокими металлическими сетками, были пусты. Над зоопарком висел туман. Только кричали птицы или обезьяны, и кто-то невидимый перескакивал с ветки на ветку. Нестеров перешел во вторую часть зоопарка, дорожка вела через мостик, обогнула пруд с островом посередине. Наконец сопровождающий его от самого входа суетливый серпентолог показал рукой на поляну, за которой чернел прямо-таки немосковский сосновый бор. В стволах деревьев пряталась желтая избушка. -- Вот моя берлога, милости прошу. Нестеров сел на тахту и положил на колени свой чемоданчик. Минут через двадцать под окном хлопнула дверца служебной машины, которую Нестеров послал за экспертом и Женечкой. Они привезли с собой двух понятых. Нестеров мог уже точно сказать, что на месте пропажи змей следов постороннего посетителя не обнаружено. Козловский в десятый раз повторил, что в его домик уже несколько месяцев никто не входил. Картина похищения змей определилась быстро. Прокурор-криминалист Полторецкий осмотрел кухню и увидел на столе чашку с недопитым чаем. Он вернулся в комнату, где обычно спал Козловский, в которой кроме стола, тахты и огромного шкафа с пыльными книгами ничего не было, и взял другую чашку. -- Скажите, Федор Иванович, вы свои двери запираете, когда уходите? -- Захлопываю, там защелка. Хочешь не хочешь, дверь закрывается сама собой. -- На этой вашей защелке свежие царапины от ножа или отвертки. Этот замок может открыть любой, кому это понадобится -- без ключа, заметьте. Полторецкий так и стоял с чашками в руках. Чем-то неуловимым они были схожи с Козловским. Обоим было за шестьдесят, оба были худы, но что-то другое, очень тонкое отметил Нестеров. Может быть, нечто щемящее во взгляде, может, пристрастие к собственному делу, может, еще что... -- Вы сегодня завтракали? -- спросил Полторецкий. -- Пил чай. А почему вы спрашиваете? -- Какой же чай утренний, а какой вчерашний? Вы ведь и на сон грядущий чайком побаловались. -- Вот с этой чашкой в руках я сегодня обнаружил пропажу. Полторецкий молча ушел, оставив в покое утренний чай. Пока Нестеров лазил к люку в потолке, Полторецкий сделал анализ вечернего чая. Как он и предполагал, в чашке оказался крепкий раствор клофелина, безопасного для здоровья, но действующего безотказно первые три часа. На вкус чай нисколько не изменился. Этим средством пользуются все проститутки, промышляющие ограблением своих клиентов. -- Ну, как там, Николай Константинович? Ой, не упадите! -- щебетала Женечка, поддерживая слезающего с крыши Нестерова. -- Похоже, никто ни про какой люк и не знал. Закрыт намертво, зарос грязью и мхом по всему периметру. Да его и не видно с улицы. Все гораздо проще: замок открывали ножичком. Причем не единожды. -- Да что вы такое говорите, как же это могло быть? -- возмутился наконец Козловский. -- Объясните мне, как могли мимо меня пронести огромный стеклянный террариум, ходили тут... Я от собственного вздоха ночью просыпаюсь. -- Но ведь вас вчера угостили снотворным, Федор Иванович. -- Ну, вот как раз этого-то я и не понимаю. Ведь мы с майором милиции вчера вместе приехали, и я больше из домика не выходил. Кто и когда мог пробраться ко мне на кухню и подсыпать снотворное? Нестеров попросил Женечку осмотреть окрестности. Не пронесли же преступники террариум по всему городу. Да и через забор зоопарка перелезать с ним было несподручно. Заодно надо было проверить следы ног или протекторов, чем черт не шутит. -- Я так полагаю, -- мягко сказал он, повернувшись к Козловскому, -- это было спланировано заранее. Вообще вся операция со змеями была спланирована заранее. Ведь нетрудно догадаться, куда повезут бесхозных змей, обнаруженных в московском аэропорту, не в медицинскую же академию. Первое, что приходит на ум, -- это, конечно, зоопарк. Нетрудно установить, что "змеелог" Козловский непременно возьмет змей под свою опеку, хотя бы на первое время. Думаю, преступники выходили на сотрудников зоопарка с расспросами о специалистах в этой области. Может быть, спрашивали, кому бы сдать змею, которую принес сынишка из леса и которая выросла в ванной до фантастических размеров. Видите, как все просто. -- И пока мы с вами были в аэропорту, преступники проследили, что вас вызвали в аэропорт, уверенно поделились с вами снотворным и обследовали ваш замок, -- добавил Полторецкий. -- Но, Боже мой, это же так натянуто! Ведь они рисковали. А что, если бы змей увезли в другое место? Они бы потеряли свои миллионы долларов. -- Ну, наверное, они и эту возможность проиграли. Вызволили бы своих змей и из другого хранилища. Наверняка слежка была от самого аэропорта. Во всяком случае, им было ради чего рисковать. Нестеров разузнал по своим каналам, что в Египте змей продают на рынке, а если выйти напрямую на ловцов змей, то пресмыкающиеся вообще обходятся в копейки, то есть в центы. В результате же каждая змея приносит тысячедолларовую прибыль. Из ее яда, туловища и черепа добывают не только наркотик, к которому уже пристрастились многие звезды и миллионеры и который по своему воздействию в пять тысяч раз сильнее морфина, но и сильное сырье для наркоза; при этом люди платят бешеные деньги анестезиологам, чтобы перед операцией их укололи именно этим лекарством: неплохо получить удовольствие во время операции. Но дело в том, что малейшее несоблюдение пропорций в составе анестезии или наркотической инъекции -- и человеческое сердце не выдерживает двойной нагрузки. В результате летальный исход. В двух частных клиниках и одной городской больнице уже выясняют обстоятельства странных передозировок наркоза, в результате которых погибли люди. Трудно только найти следы поставщиков. А преступники в масках анестезиологов молчат, хоть и установлено, что все они связаны между собой. Все МВД и прокуратура города поставлены на ноги. Распространение этого наркотика чревато тысячами смертей ни в чем не повинных людей. С задания вернулась Женечка и радостно сообщила, что невдалеке, в лесочке, она обнаружила разбитый террариум и следы двух пар обуви. На стекле остались отпечатки пальцев. 6 Нестеров еще не знал, зачем он гнал свою "Волгу" на Речной вокзал, к Сапаровой. Он размышлял: если сумку планировалось оставить в аэропорту, Сапарова могла просто выдумать знакомого Валерия, который якобы просил оформить багаж на себя. Хотя, с другой стороны, возникают вопросы: зачем она засветилась с этим квиточком? и как египетская таможня выпустила змей из страны? Это оставалось загадкой. На звонок никто не ответил. Нестерову пришлось обходить дом с улицы и забираться на балкон по узкой кирпичной стене. Балконная дверь была закрыта. В квартире никого не было. Во всяком случае, в этой комнате, находившейся за балконной дверью. Сапарова исчезла. Нестеров оставил у дома "семерку", то есть сотрудников службы наружного наблюдения, а сам осторожно проник в квартиру с помощью специальных приспособлений и отмычек и обследовал ее. Ничего подозрительного. Нестеров объявил Сапарову во всероссийский розыск. Пальчики, оставленные на стекле террариума возле лаборантской Козловского, в картотеке не значились. День спустя Нестеров еще раз поехал на квартиру Сапаровой и снял все возможные отпечатки с посуды и мебели. Пара отпечатков соответствовала найденным на стекле разбитого террариума. Ну, не могла же почтенная дама лазить ночью к серпентологу и вытаскивать огромный террариум! Значит, эту работу выполнил кто-то другой. Нестеров строил версии вокруг персоны Сапаровой. Он выяснил, что женщина всю жизнь проработала врачом в закрытой поликлинике имени Дзержинского, была там на хорошем счету, сейчас -- заведующая кафедрой в институте. В поликлинике ему подтвердили: с самого окончания войны Сапарова поселилась в Москве с мужем, тоже военным медиком. Вот и все. Ни соседи, ни в ЖЭКе ничего не могли сказать о Веронике Сергеевне. В этом доме она жила пять лет, детей у нее не было, да и вообще никаких родственных связей в Москве установить не удалось. Она выходила из дому утром, возвращалась вечером, выходила в магазин, но когда кто-то по-соседски звонил ей в дверь, скажем, одолжить спички или соль, она не открывала. Жительница квартиры на первом этаже, мать двух рослых близнецов-одиннадцатиклассников, видела Сапарову выходившей из дому рано утром того дня, когда обнаружилась пропажа змей. Значит, ночь она провела у себя и только наутро поехала на встречу, возможно, с грабителями. Но вдруг никаких наркотиков и не существует: мало ли зачем понадобились змеи семидесятипятилетней даме благородных кровей -- может, она использует их для омоложения. Мысли Нестерова прервал телефонный звонок. Звонил Снегов: -- Слушай, Коля, сразу по прилете из Уренгоя обратно в Москву из команды пропала стюардесса Раиса Воробьева. Жительница Мытищ. Мне это только вчера поздно вечером сообщили. Я дал своим ребятам задание съездить к ней в гости. Бортпроводник Виктор Фоменко сообщил, что она ушла без предупреждения, на следующий рейс не явилась, на телефонные звонки не отвечает. Точнее, трубку берет ее мать и не хочет говорить, где ее дочь. Неясно: к твоему или к моему делу относится эта девица? Мне кажется, что к твоему. Не хочешь ее навестить? -- Ну, ты свяжись со своими-то, чего меня гонять. Нестеров устало зевнул, почувствовал, что еще немного -- и сон окончательно сморит его. Тихо пробравшись в свою комнату, Нестеров разделся и юркнул под одеяло, прижавшись в теплой спине жены. Но выспаться ему не удалось. Он был слишком взбудоражен, чтобы остановиться. Мысленно он продолжал вычерчивать схемы расследования. Ему все отчетливее, все понятнее становилось насколько опасны змеи, их количество, привезенное в Москву. И кто знает, какими еще каналами пользуются изготовители для доставки сырья в Москву. И тут Нестеров вспомнил одну фразу Снегова. Рассудок его, что ли, в тот момент отключился? Снегов сказал: -- Из команды пропала стюардесса Раиса Воробьева. Жительница Мытищ... Но ведь Козловский имел в Мытищах регистрацию, то бишь -- прописку. И у него там квартира, а в этой квартире жена и дочь. Нестеров вскочил как ужаленный. Нет, спать все-таки очень хотелось. Кости ломило, ощущалась тяжесть в голове. Предзимье прямо-таки всех "достало". Слякоть, темень, сонливость. Да и ветер вон какой поднялся. Кроны деревьев за окном раскачивало чуть не до земли, кромешная тьма накрыла Москву. Неудобно было будить водителя. Он ведь тоже человек, только что вернулся домой. Да и чего ехать в Мытищи в такую рань?.. С самого утр