Исаак Бабель. Конармейский дневник 1920 года
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Конармия". М., "Правда", 1990.
OCR & spellcheck by HarryFan, 5 December 2000
-----------------------------------------------------------------------
Весной 1920 года, когда армия Пилсудского, пройдя через Западную
Украину, заняла Киев и укрепилась на левом берегу Днепра, а легендарная
1-ая Конная, после успешных боев на деникинском фронте, начала свой более
чем 1000-километровый рейд от Майкопа до Умани, в распоряжение Политотдела
Армии выехал из Одессы молодой, никому в России не известный литератор
Кирилл Лютов. Это был псевдоним Исаака Бабеля, будущего автора "Конармии".
Находясь в должности военного корреспондента газеты "Красный
кавалерист" по 6-ой кавалерийской дивизии, Бабель вел дневник, отдельные
страницы и эпизоды которого послужат в дальнейшем основой для
"конармейских" рассказов. Прежде всего записи Бабеля - драгоценный
человеческий документ, где нашли отражение мучительные, зачастую
противоречивые раздумья писателя о революции, войне и собственной судьбе.
Однако, записи эти, сделанные в походной обстановке, менее всего носят
характер исповеди. Перед нами скорее более или менее упорядоченная
фиксация того, что Бабелю удалось увидеть и пережить, будучи
непосредственным участником исторических событий. Именно Конармия, ее
бойцы; командиры, а также польские солдаты и представители галицийского
еврейства становятся главным предметом изображения в дневнике 1920 года. К
автору дневника вполне применимы слова Д.Фурманова, сказанные в романе
"Чапаев" о комиссаре Клычкове: "Писал он в дневник свой обычно то, что
никак не попадало на столбцы газет или отражалось там жалчайшим образом.
Для чего писал - не знал и сам: так, по естественной какой-то,
органической потребности, не отдавая себе ясного отчета". Спустя три года
органическая потребность записывать трансформировалась у Бабеля в
тщательную, упорную отделку сюжетов для книги "Конармия". На юбилейном
вечере писателя в ноябре 1964 года, состоявшемся в ЦДЛ им.А.Фадеева, Илья
Эренбург отмечал: "Он смягчал все страшные места. Я сравнивал дневник с
рассказами. Он почти не менял фамилии, эпизоды те же, он освещал только
все какой-то мудростью. Он сказал: "Вот так это было. Вот люди, эти люди
бесчинствовали и страдали, глумились и умирали, и была у каждого своя
жизнь, своя правда". Из тех же самых фактов, из тех же фраз, которые он
впопыхах записывал в тетрадь, он потом писал". (Стенограмма вечера,
посвященного 70-летию И.Э.Бабеля. Архив А.Н.Пирожковой.) Действительно,
некоторые слова, фразы и даже целые диалоги писатель переносит из дневника
в канонический текст "Конармии", но все же справедливости ради следует
сказать, что успех книги объясняется в основном энергией стиля: под пером
мастера сырой материал действительности становится явлением высокого
искусства.
Сегодня дневник Бабеля читается не только как своеобразное предисловие
к знаменитой книге, события советско-польской войны 1920 года,
запечатленные в заметках Бабеля как бы изнутри, неофициально приобретают
новый смысл в контексте всеобщего исторического ликбеза. Дневник
существенно расширяет наши представления об одном из важнейших этапов
гражданской войны в России. Польская кампания в целом и неудача Красной
армии в походе на Варшаву нашли в лице Бабеля правдивого летописца.
Современные исследователи все чаще обращаются к тем далеким и еще не до
конца изученным страницам отечественной истории. Понять их в чем-то
существенном помогает дневник Бабеля. Быть может, писатель был в числе
первых, кто почувствовал горькую изнанку мифа о "сладкой революции".
Человек в нечеловеческих условиях - вот центральная тема бабелевского
военного дневника. Можно иронизировать над гуманизмом автора, по привычке
называя его "абстрактным", можно даже обвинять Бабеля в пацифизме, но все
эти стрелы летят мимо цели, потому что высшей ценностью для художника, как
точно заметил критик А.Воронский, остается Человек "с большой буквы".
Антимилитаристский пафос дневника делает его вечно современным.
Дневник является также важным документом для научной биографии
писателя. 6-я кавалерийская дивизия, в рядах которой находился Бабель, уже
в начале кампании принимала участие в самых ответственных боях с
противником, неся значительные потери. Бабель разделял с конармейцами все
тяготы боевого похода в знаменитом. Житомирском прорыве, в
Ровенско-Дувенской операции, в боях за Броды и Львов. Читая дневник, лучше
понимаешь "Конармию" и ее автора, но адресу которого неоднократно звучали
беспочвенные упреки в том, что он находился "на задворках" героической
армии, в "хвосте", и был занят лишь тем, что "рану павшего в бою строкою
золотил". В черновой рукописи своего "Критического романса" Виктор
Шкловский между прочим так писал о встрече с Бабелем после возвращения
того из 1-й Конной: "От него я узнал, что его не убили, а только убивали.
Что он ездил и удивлялся с армией Буденного. От других я узнал, что он
удивлялся в атаках, испытывал их и выносил". (ЦГАЛИ, ф.562. оп.1.
ед.хр.75).
Тетрадь, в которой Бабель вел записи во время польской кампании,
сохранили его киевские друзья: сначала М.Я.Овруцкая, затем Б.Е. и
Т.О.Стах. Первая запись на 55-й странице сделана в Житомире накануне
прорыва конницей Буденного польского фронта и датирована 3 июня. 15
сентября в Клеваны записи обрываются. В тетради отсутствуют страницы
69-89, относящиеся к периоду между 6 июня и 11 июля 1920 года. Таким,
образом, уцелела лишь часть дневника, правда, охватывающая практически
весь активный период действий 1-й Конной на Юго-Западном фронте. В
настоянием издании дневник Бабеля публикуется полностью.
С.Н.Поварцов
ДНЕВНИК НАЧИНАЕТСЯ С 55-й СТРАНИЦЫ. НЕТ ПЕРВЫХ 54-х СТРАНИЦ
Житомир. 3.6.20
Утром в поезде, приехал за гимнастеркой в сапогами. Сплю с Жуковым,
Топольником, грязно, утром солнце в глаза, вагонная грязь. Длинный Жуков,
прожорливый Топольник, вся редакционная коллегия - невообразимо грязные
человеки.
Дрянной чай в одолженных котелках. Письма домой, пакеты в Югроста,
интервью с Поллаком, операция по овладению Новоградом, дисциплина в
польской армии - слабеет, польская белогвардейская литература, книжечки
папиросной бумаги, спички, до [украинские] жиды, комиссары, глупо, зло,
бессильно, бездарно и удивительно неубедительно. Выписка Михайлова из
польских газет.
Кухня в поезде, толстые солдаты с налитыми кровью лицами, серые души,
удушливый зной в кухне, каша, полдень, пот, прачки толстоногие, апатичные
бабы - станки - описать солдат и баб, толстых, сытых, сонных.
Любовь на кухне.
После обеда в Житомир. Белый, не сонный, а подбитый, притихший город.
Ищу следов польской культуры. Женщины хорошо одеты, белые чулки. Костел.
Купаюсь у Нуськи в Тетереве, скверная речонка, старые евреи в купальне
с длинными тощими ногами, обросшими седым волосом. Молодые евреи. Бабы на
Тетереве полощут белье. Семья, красивая жена, ребенок у мужа.
Базар в Житомире, старый сапожник, синька, мел, шнурки.
Здания синагог, старинная архитектура, как все это берет меня за душу.
Стекло к часам 1200 р. Рынок. Маленький еврей философ. Невообразимая
лавка - Диккенс, метлы и золотые туфли. Его философия - все говорят, что
они воюют за правду и все грабят. Если бы хоть какое-нибудь правительство
было доброе. Замечательные слова, бороденка, разговариваем, чай и три
пирожка с яблоками - 750 р. Интересная старуха, злая, толковая,
неторопливая. Как они все жадны к деньгам. Описать базар, корзины с
фруктами вишень, внутренность харчевни. Разговор с русской, пришедшей
одолжить лоханку. Пот, чахлый чай, въедаюсь в жизнь, прощайте, мертвецы.
Зять Подольский, заморенный интеллигент, что-то о Профсоюзах, о службе
у Буденного, я, конечно, русский, мать еврейка, зачем?
Житомирский погром, устроенный поляками, потом, конечно, казаками.
После появления наших передовых частей поляки вошли в город на 3 дня,
еврейский погром, резали бороды, это обычно, собрали на рынке 45 евреев,
отвели в помещение скотобойни, истязания, резали языки, вопли на всю
площадь. Подожгли 6 домов, дом Конюховского на Кафедральной - осматриваю,
кто спасал - из пулеметов, дворника, на руки которому мать сбросила из
горящего окна младенца - прикололи, ксендз приставил к задней стене
лестницу, таким способом спасались.
Заходит суббота, от тестя идем к цадику. Имени не разобрал. Потрясающая
для меня картина, хотя совершенно ясно видно умирание и полный декаданс.
Сам цадик - его широкоплечая, тощая фигурка. Сын - благородный мальчик в
капотике, видны мещанские, но просторные комнаты. Все чинно, жена -
обыкновенная еврейка, даже типа модерн.
Лица старых евреев.
Разговоры в углу о дороговизне.
Я путаюсь в молитвеннике. Подольский поправляет.
Вместо свечи - коптилка.
Я счастлив, огромные лица, горбатые носы, черные с проседью бороды, о
многом думаю, до свиданья, мертвецы. Лицо цадика, никелевое пенсне:
- Откуда вы, молодой человек?
- Из Одессы.
- Как там живут?
- Там люди живы.
- А здесь ужас.
Короткий разговор.
Ухожу потрясенный.
Подольский бледный и печальный, дает мне свой адрес, чудесный вечер.
Иду, думаю обо всем, тихие, чужие улицы. Кондратьев с черненькой еврейкой,
бедный комендант в папахе, он не имеет успеха.
А потом ночь, поезд, разрисованные лозунги коммунизма (контраст с тем,
что я видел у старых евреев).
Стук машин, своя электрическая станция, свои газеты, идет сеанс
синематографа, поезд сияет, грохочет, толстомордые солдаты стоят в хвост у
прачек. (на два дня)
Житомир. 4.6.20
Утром - пакеты в Югроста, сообщение о житомирском погроме, домой,
Орешникову, Нарбуту.
Читаю Гамсуна. Собельман рассказывает мне сюжет своего романа.
Новая рукопись Иова, старик живший в столетиях, отсюда унесли ученики,
чтобы симулировать вознесение, пресыщенный иностранец, русская революция.
Шульц, вот главное, сластолюбие, коммунизм, как мы берем у хозяев
яблоки, Шульц разговаривает, его лысина, яблоки за пазухой, коммунизм,
фигура Достоевского, тут что-то есть, тут надо выдумать, это неистощимое
любострастие, Шульц на улицах Бердичева.
Хелемская, у которой был плеврит, понос, пожелтела, грязный капот,
яблочный мусс. Зачем ты здесь, Хелемская? Тебе надо выйти замуж, муж -
техническая контора, инженер, аборт или первый ребенок, вот какова была
твоя жизнь, твоя мать, ты брала раз в неделю ванну, твой роман Хелемская,
и вот как тебе надо жить и ты приспособишься к революции.
Открытие коммунистического клуба в редакции. Вот он пролетариат - эти
из подполья невероятно чахлые еврейки и евреи. Жалкое, страшное племя, иди
вперед. Описать потом концерт, женщины поют малороссийские песни.
Купание в Тетереве. Киперман, как мы ищем пищу. Что такое Киперман?
Какой я дурак, замотал деньги. Он колеблется как тростина, у него большой
нос и он нервен, может быть сумасшедший, однако обжулил, как он оттягивает
уплату, заведует клубом. Описать его штаны, нос и неторопливый говор,
мучения в тюрьме, страшный человек Киперман.
Ночь на бульваре. Погоня за женщинами. Четыре аллеи, четыре стадии:
знакомство, беседа, возникновение желания, удовлетворение желания, внизу
Тетерев, лекпом старый, который говорит, что у комиссаров все есть, и
вино, но он благожелателен.
Я и украинская редакция.
Гужин, на которого сегодня пожаловалась Хелемская, ищут чего-нибудь
получше. Я устал. И вдруг одиночество, течет передо мною жизнь, а что она
обозначает.
Житомир. 5.6.20
Получил в поезде сапоги, гимнастерку. Еду на рассвете в Новоград.
Машина Thornicroft. Все взято у Деникина. Рассвет на монастырском или
школьном дворе. Спал на машине. В 11 часов в Новограде. Дальше на другом
Thornicroft'е. Обходной, мост. Город живее, развалины кажутся обычными.
Веру мой чемодан. Штаб уехал на Корец. Одна из евреек родила, в лечебнице,
конечно. Длинный и горбоносый просит службу, бегает за мной с чемоданом.
Обещаю завтра вернуться. Новоград - Звягель.
На грузовике снабженец в белой папахе, еврей и сутуловатый Морган. Ждем
Моргана, он в аптеке, у братишки триппер. Машина идет из-под Фастова. Два
толстых шофера. Летим, настоящий русский шофер, вытрясло все внутренности.
Поспевает рожь, скачут ординарцы, несчастные, огромные запыленные
грузовики, раздетые польские пухлые беловолосые мальчики, пленные,
польские носы.
Корец, описать, евреи у большого дома, ешиве бохер в очках, о чем они
говорят, старики с желтыми бородами, сутуловатые коммерсанты, хилые,
одинокие. Хочу остаться, но телефонисты сворачивают провода. Конечно, штаб
уехал. Рвем яблоки и вишни. С бешеной скоростью дальше. Потом шофер,
красивый кушак, ест хлеб пальцами, запачканными машинным маслом. Не
доезжая 6 верст - магнето залито маслом. Починка под палящим солнцем, пот
и шоферы. Доезжаю на телеге с сеном - (забыл - инспектор артиллерии
Тимошенко (?) осматривает орудия в Кореце. Наши генералы). Вечер. Ночь.
Парк в Тоще. Мчится Зотов с штабом, скачут обозы, штаб уехал на Ровно,
тьфу, ты пропасть. Евреи, решаю остаться у Дувид Ученик, солдаты
отговаривают, евреи просят. Умываюсь, блаженство, много евреев. Братья
Ученика - близнецы? Раненые зовут знакомиться. Здоровые черти, ранены в
мякоть ноги, сами передвигаются. Настоящий чай, ужинаю. Дети Ученика,
маленькая, но многоопытная девочка с прищуренными глазами, трепещущая
девушка 6 лет, толстая жена с золотыми зубами. Сидят вокруг меня, в доме
тревога. Ученик рассказывает - ограбили поляки, потом эти налетели, с
гиканьем и шумом, все разнесли, вещи жены.
Девочка - вы не еврей? Ученик сидит и смотрит, как я ем, на его коленях
дрожит девочка. Она напугана, погреба и стрельба и ваши. Я говорю - будет
хорошо, что такое революция, говорю от избытка. С нами плохо, нас будут
грабить, не ложитесь спать.
Ночь, фонарь перед окном, еврейская грамматика, болит душа, волосы у
меня свежие, свежая тоска. Пот от чаю. Подмога - Цукерман с винтовкой.
Радиотелеграфист. Солдаты во дворе, гонят спать, хихикают. Подслушиваю:
предчувствуют, становясь, скошу косой.
Лови арестованную. Звезды, ночь над местечком. Казак высокий, с
серьгой, с белым донышком шапки. Арестовали сумасшедшую Стасовой - тюфяк,
поманила пальцем, идем, я тебе дам, у меня бы всю ночь работала, вилась,
скакала бы да не бегала. Солдаты гонят спать. Ужинают - яичница, чай,
жаркое, невообразимая грубость, развалясь у стола, хозяйка, дай. Ученик
перед своим домом, выставили дежурного, комедия, иди спать, я сторожу свой
дом. Страшная история с арестованной сумасшедшей. Ищут - убьют.
Не сплю. Я помешал, они сказали - все пропало.
Тяжелая ночь, дурак с поросячьим телом - радиотелеграфист. Грязные
ногти и деликатное обхождение. Беседа о еврейском вопросе. Раненый в
черной рубашке - молокосос и хам, старые евреи бегают, женщины в разгоне.
Никто не спит. Какие-то девушки на крылечке, какой-то солдат спит на
диване.
Пишу дневник. Есть лампа. Парк перед окном, проезжает обоз. Никто не
ложится спать. Приехала машина. Морган ищет священника, я веду его к
евреям.
Горынь, евреи и старухи у крылечек. Тоща ограблена, в Тоще чисто. Тоща
молчит. Чистая работа. Шепотом - все забрали и даже не плачут,
специалисты. Горынь, сеть озер и притоков, вечерний свет, здесь был бой
перед Ровно. Разговоры с евреями, мое родное, они думают, что я русский, и
у меня душа раскрывается. Сидим на высоком берегу. Покой и тихие вздохи за
спиной. Иду защищать Ученика. Я им сказал, что у меня мать еврейка,
история, Белая Церковь, раввин.
Ровно. 6.6.20
Спал тревожно, несколько часов. Просыпаюсь, солнце, мухи, постель
хорошая, еврейские розовые подушки, пух. Солдаты стучат костылями. Снова -
дай, хозяйка. Жареное мясо, сахар из граненой стопочки, сидят развалясь,
чубы свисают, одеты по-походному, красные штаны, папахи, обрубки ног висят
молодцевато. У женщин кирпичные лица, бегают, все не спали. Дувид Ученик
бледен, в жилетке. Мне - не уезжайте до того, как они здесь. Забирает
фура. Солнце, напротив парк, фура ждет, уехали. Конец. Спас.
Вчера вечером прибыла машина. В 1 час едем из Тощи на Ровно. Горынь на
солнце сияет. Гуляю утром. Оказывается, хозяйка не ночевала дома, прислуга
с подругами сидела с солдатами, хотевшими ее изнасиловать, всю ночь до
рассвета, кормила их беспрерывно яблоками, степенные разговоры, надоело
воевать, хотим жениться, идите спать. Девочка кривоглазая разговорилась,
Дувид одел жилет, талес, степенно молится, благодарит, на кухне мука,
месяц, зашевелились, прислуга толстоногая, босая, толстая еврейка с мягкой
грудью убирает и беспрерывно рассказывает. Речи хозяйки - она за то, чтобы
было хорошо. Дом оживает.
Еду на Thornicroft'е в Ровно. Две павших лошади. Сломанные мосты,
автомобиль на мостках, все трещит, бесконечные обозы, скопления, ругань,
описать обоз в полдень перед сломанным мостом, всадники, грузовики,
двуколки со снарядами. Наш грузовик мчится бешено, хотя он весь изломан,
пыль.
Не доезжая 8 верст - стал. Вишни, сплю, потею на солнце. Кузицкий,
потешная фигурка, моментально гадает, раскладывает карты, фельдшер из
Бородяниц, бабы платили за лечение натурой, жареными курицами и собой, все
тревожится - отпустит ли его начсанчасти, показывает действительные раны,
когда сходит хромает, бросил девицу на дороге в 40 верстах от Житомира,
иди, она говорила, что за ней ухаживает наштадив. Теряет хлыстик, сидит
полуголый, болтает, врет без удержу, карточка брата, бывшего
штаб-ротмистра, теперь начдива, женатого на польской княгине, расстрелян
деникинцами.
Я медик.
В Ровно пыль, пыльное золото расплавленное течет над скучными
домишками.
Проходит бригада, Зотов в окне, ровенцы, вид казаков, изумительное
спокойное, уверенное войско. Еврейские девицы и юноши следят с
восхищением, старые евреи смотрят равнодушно. Дать воздух Ровно, что-то
раздерганное, неустойчивое и есть быт и польские вывески.
Описать вечер.
Хасты, черноволосая и хитрая девица, приехавшая из Варшавы, ведет
фельдшер, злое словесное зловоние, кокетство, вы у нас будете есть,
умываюсь в проходной комнате, все неудобно, блаженство, я грязен и потен,
потом горячий чай с моим сахаром.
Описать тот Хает, сложная фурия, невыносимый голос, думают, что я не
понимаю по-еврейски, ссорятся беспрерывно, животный страх, отец - не
простая вещь, улыбающийся фельдшер, лечит от трипперов (?), улыбается,
невидим, но кажется вспыльчив, мать - мы интеллигенты, у нас ничего нет,
он же фельдшер, работник, пусть будут эти, но тихо, мы измучены, явление
ошеломляющее - круглый сын с хитрой и идиотской улыбкой за стеклами
круглых очков, вкрадчивая беседа, за мной ухаживают, масса сестер, все
сволочи (?). Зубной врач, какой-то внук, с которым все разговаривают так
же визгливо и истерически, как со стариками, приходят молодые евреи -
ровенцы с плоскими и пожелтевшими от страха лицами и рыбьими глазами,
рассказывают о польских издевательствах, показывают паспорта, был
торжественный декрет о присоединении к Польше и Волыни, вспоминаю польскую
культуру, Сенкевича, женщин, великодержавие, опоздали родиться, теперь
классовое самосознание.
Даю стирать белье. Пью чай беспрерывно и потею зверски, и всматриваюсь
в Хастов внимательно, пристально. Ночь на диване. В первый раз со дня
выезда разделся. Закрывают все ставни, горит электричество, духота
страшная, там спит масса людей, рассказы о грабежах буденновцев, трепет и
ужас, за окном фыркают лошади, по Школьной улице обозы, дочь.
ПРОПУЩЕНА (УТЕРЯНА) В ДНЕВНИКЕ 21 СТРАНИЦА
Белев. 11.7.20
Ночевал с солдатами штабного эскадрона, на сене. Спал плохо, думаю о
рукописях. Тоска, упадок энергии, знаю, что превозмогу, когда это будет?
Думаю о Хастах, гниды, вспоминаю все и эти вонючие души, и бараньи глаза,
и высокие скрипучие неожиданные голоса, и улыбающийся отец. Главное -
улыбка и он вспыльчивый, и много тайн, смердящих воспоминаний о скандалах.
Огромная фигура - мать, она зла, труслива, обжорлива, отвратительна,
остановившийся, ожидающий взор. Гнусная и подробная ложь дочери, смеющиеся
глаза сына из-под очков.
Слоняюсь по селу. Еду в Клевань, местечко взято вчера 3-ей кавбригадой
6-ой дивизии. Наши разъезды появились на линии, шоссе Ровно - Луцк, Луцк
эвакуируется.
8-12-го тяжелые бои, убит Дундич, убит Шадилов, командир 36-го полка,
пало много лошадей, завтра будем знать точно.
Приказы Буденного об отобрании у нас Ровно, о неимоверной усталости
частей, о том, что яростные атаки наших бригад не дают прежних
результатов, беспрерывные бои с 27 мая, если не дадут передышки - армия
сделается небоеспособной.
Не рано ли издавать такой приказ? Разумно, будят тыл - Клевань.
Похороны 6 или 7 красноармейцев. Поехал за тачанкой. Похоронный марш, на
обратном пути с кладбища - походный бравурный марш, процессии не видно.
Столяр - бородатый еврей - бегает по местечку, он сколачивает гробы.
Главная улица - тоже Schosowa.
Моя первая реквизиция - записная книга. Со мной ходит служка Менаше.
Обедаю у Мудоша, старая песня, еврея разграблены, недоумение, ждали
советскую власть как избавителей, вдруг крики, нагайки, жиды. Меня
обступил целый круг, я им рассказываю о ноте Вильсону, об армиях труда,
еврейчики слушают, хитрые и сочувственные улыбки, еврей в белых штанах
лечился в сосновом лесу, хочет домой. Евреи сидят на завалинках, девицы и
старики, мертво, знойно, пыльно, крестьянин (Парфентий Мельник, тот самый,
что служил на военной службе в Елисаветполе) жалуется, что лошадь распухла
от молока, забрали от жеребенка, тоска, рукописи, рукописи, вот что
туманит душу.
Полковник Горов выбран населением, - войт - 60 лет, дореформенная
благородная крыса. Говорим об армии, о Брусилове, если Брусилов пошел,
чего же нам думать. Седые усы, шамкает, бывший человек, курит самодельный
табак, живет в управлении, старика жалко.
Писарь в волостном управлении, красивый хохол, идеальный порядок,
переучивался по-польски, показывает мне книги, статистику в волости -
18600 человек, из них 800 человек поляков, хотели присоединить к Польше,
торжественный акт о присоединении к польскому государству.
Писарь тоже дореформенный в бархатных штанах, с хохлацкой мовой,
тронутый новым временем, усики.
Клевань, его дороги, улицы, крестьяне и коммунизм далеко друг от друга.
Хмелеводство, много рассадников, четырехугольные зеленые стены, сложная
культура.
У полковника - голубые глаза, у писаря - шелковистые усы.
Ночь, работа штаба в Белеве. Что такое Жолнаркевич? Поляк? Его чувства?
Трогательная дружба двух братьев. Константин и Михаиле. Жолнаркевич -
старый служака, точный, работоспособный без надрыва, энергичный без шума,
польские усы, польские тонкие ноги. Штаб - это Жолнаркевич, еще 3 писаря,
заматывающихся к ночи.
Колоссальное дело, расположение бригад, нет припасов, самое главное -
операционные направления, делается незаметно. Ординарцы спят на земле у
штаба. Горят тонкие свечки, наштадив в шапке отирает лоб и диктует,
диктует беспрерывно - оперсводки, приказания, Артдивизиону, Плетарму,
держим направление на Луцк.
Ночь, сплю на сене рядом с Лениным, латышом, бродят оторвавшиеся кони,
выхватывают сено из-под головы.
Белев. 12.7.20
Утром - начал журнал военных действий, разбираю оперсводки. Журнал -
будет интересная штука.
После обеда еду верхом на лошади ординарца Соколова (больного
возвратным тифом, он лежит рядом на земле в кожаной куртке, худой и
породистый с плетью в исхудавшей руке, ушел из госпиталя, не кормили и
было скучно, лежал больной в эту страшную ночь оставления Ровно, весь был
залит водой, длинный, шатается, любопытно разговаривает с хозяевами, но и
повелительно, точно все мужики его враги). Шпаков, чешская колония.
Богатый край, много овса и пшеницы, еду через деревни - Пересопница,
Милостово, Плоски, Шпаково. Есть льнянка, из нее подсолнечное масло, и
много гречихи.
Богатые деревни, жаркий полдень, пыльные дороги, прозрачное небо без
облака, лошадь ленивая, хлещу - бежит. Первая моя поездка верхом. В
Милостове - беру подводу Шпакова - еду за тачанкой и лошадьми с
предписанием от штаба дивизии.
Мягкосердечие. С восхищением вглядываюсь в нерусскую, чистую, крепкую
жизнь чехов. Хороший староста, по всем направлениям скачут всадники,
каждый раз новые требования, сорок подвод сена, 10 свиней, агенты
Опродкома - хлеба, квитанция у старосты - овес получили - спасибо.
Разведком 34-го полка.
Крепкие избы сияют на солнце, черепица, железо, камень, яблоки,
каменное здание школы, полугородского типа женщины, яркие передники. Идем
к мельнику Юрипову, самый богатый и интеллигентный, высокий, красивый
типичный чех с западноевропейскими усами. Прекрасный двор, голубятня, это
умиляет меня, новые мельничные машины, былое благосостояние, белые стены,
обширный двор, одноэтажный просторный светлый дом и комната - хорошая,
вероятно, семья у этого чеха, отец - жилистый бедняк - все добрые, крепкий
сын с золотыми зубами, стройный и широкоплечий. Хорошая, наверное, молодая
жена и дети.
Усовершенствованная, конечно, мельница.
Чех набит квитанциями. Забрали четырех лошадей и дали записки в
Ровенский уездный комиссариат, забрали фаэтон, дали взамен разломанную
тачанку, квитанции три на муку и овес.
Приходит бригада, красные знамена, мощное спаянное тело, уверенные
командиры, опытные, спокойные глаза чубатых бойцов, пыль, тишина, порядок,
оркестр, рассасываются по квартирам, комбриг кричит мне - ничего не брать
отсюда, здесь наш район. Чех беспокойными глазами следит за мотающимся в
отдалении молодым ловким комбригом, вежливо разговаривает со мной, отдает
сломанную тачанку, но она рассыпается. Я не проявляю энергии. Идем во
второй, в третий дом. Староста указывает, где можно взять. У старика,
действительно, фаэтон, сын жужжит над ухом, сломано, передок плохой, думаю
- есть у тебя невеста или едете по воскресеньям в церковь, жарко, лень,
жалко, всадники рыщут, так выглядит сначала свобода. Ничего не взял, хотя
и мог, плохой из меня буденновец.
Обратно, вечер, во ржи поймали поляка, как на зверя охотятся, широкие
поля, алое солнце, золотой туман, колышутся хлеба, в деревне гонят скот,
розовые пыльные дороги, необычайной нежной формы, из краев жемчужных
облаков - пламенные языки, оранжевое пламя, телеги поднимают пыль.
Работаю в штабе (лошадь скакала здорово), иду спать рядом с Лепиным. Он
латыш, морда туповатая, поросячья, очки, кажется, добр. Генштабист.
Острит тупо и неожиданно. Бабка, когда ты умрешь, и вцепился.
В штабе нет керосина. Он говорит - мы стремимся к свету, у нас нет
освещения, буду играть с деревенскими девушками, протянул руку, не
пускает, морда напряженная, свинячья губа вздрагивает, очки шевелятся.
Белев. 13.7.20
Я именинник. 26 лет. Думаю о доме, о своей работе, летит моя жизнь. Нет
рукописей. Тупая тоска, буду превозмогать. Веду свой журнал, будет
интересная вещь.
Писаря красивые, молодые, штабные русские молодые люди поют арии из
опереток, развращены немного штабной работой. Описать ординарцев -
наштадива и прочих - Черкашин, Тарасов, - барахольщики, лизоблюды,
льстецы, обжоры, лентяи, наследие старого, знают господина.
Работа штаба в Белеве. Хорошо налаженная машина, прекрасный начальник
штаба, машинная работа и живой человек. Открытие - поляк, убрали его, по
требованию начдива вернули, любим всеми, хорошо живет с начдивом, что он
чувствует? И не коммунист, и поляк, и служит верно, как цепная собака,
разбери.
Об операциях.
Где стоят наши части.
Операция на Луцк.
Состав дивизии, комбриги.
Как протекает работа штаба - директива, потом приказ, потом оперативная
сводка, потом разведсводка, тащим политотдел, ревтрибунал, конский запас.
Еду в Ясиневичи обменять экипаж на тачанку и лошадей. Пыль невероятная,
жара. Едем через Пересопницу, отрада в полях, 27-ой год, думаю, готова
рожь, ячмень, местами очень хорош овес, мак отцветает, вишень нет, яблоки
неспелые, много льнянки, гречихи, много вытоптанных полей, хмель.
Богатая, но в меру, земля.
Начальник конского запаса Дьяков - феерическая картина, красные штаны с
серебряными лампасами, пояс с насечкой, ставрополец, фигура Аполлона,
короткие седые усы, 45 лет, есть сын и племянник, ругань фантастична,
привозят из отдела снабжения, разломал стол, но достал. Дьяков, его любит
команда, командир у нас геройский, был атлетом, полуграмотен, теперь "я
инспектор кавалерии", генерал, Дьяков - коммунист, смелый старый
буденновец. Встретился с миллионером, дама под ручкой, что господин
Дьяков, не встречался ли я с вами в клубе? Был в 8-ми государствах, выйду
на сцену, моргну.
Танцор, гармонист, хитрец, враль, живописнейшая фигура. С трудом читает
бумажки, каждый раз теряет их, одолела, говорит, канцелярщина, откажусь,
что без меня делать будут, ругань, разговор с мужиками, те разинули рты.
Тачанка и пара тощих лошадей, о лошадях.
К Дьякову с требованиями, уф, заморился, раздавать белье, все в
затылок, отношения отеческие, ты будешь (больному) старшим гуртовщиком.
Домой. Ночь. Штабная работа.
Живем в доме матери старосты. Веселая хозяйка говорит скороговоркой,
подол подоткнут, работает как муравей на своих, да еще на 7 человек.
Черкашин (ординарец Лепина), наглый и надоедливый, не дает покоя, все мы
требуем, какие-то дети шляются, сено забираем, в хате, полной мух, детей,
стариков, невеста, толкутся солдаты и горланят. Старуха больна. Старики
приходят в гости и горестно молчат, лампочка.
Ночь, штаб, выспренний телефонист, К.Карлыч пишет донесения, ординарцы,
дежурные писаря спят, на деревне ни зги, сонный писарь стучит приказ,
К.Карлыч точный как часы, молчаливо приходят ординарцы.
Операция на Луцк. Ведет 2-ая бригада, пока не взяли. Где наши передовые
части?
Белев. 14.7.20
С нами живет Соколов. Лежит на сене, длинный, русский, в кожаных
сапогах. Румяный орловец, безобидный парень Миша Лепин, когда никто не
видит, заигрывает с наймичкой, тупое, напряженное лицо, наша хозяйка
говорит скороговоркой, присказки, работает без устали, старуха свекровь -
высохшая старушонка любит ее, Черкашин, ординарец Лепина понукает, сыпет
не замолкая.
Ленин заснул в штабе, совершенно идиотское лицо, никак не может
проснуться. На деревне стон, меняют лошадей, дают одров, травят хлеба,
забирают скот, жалобы начальнику штаба, Черкашина арестовывают, избил
плетью мужика. Лепин 3 часа пишет письмо в Трибунал, Черкашин, мол,
находился под влиянием возмутительно провокационных выходок красного
офицера Соколова. Не советую - 7 солдат в одной хате.
Злой и тощий Соколов говорит мне - мы все уничтожаем, ненавижу войну.
Почему все они - Жолнаркевич, Соколов здесь на войне? Все это
бессознательно, инертно, недуманье. Хороша система.
Франк Мошер. Сбитый летчик американец, босой, но элегантен, шея, как
колонна, ослепительно белые зубы, костюм в масле и грязи. С тревогой
спрашивает меня, неужели я совершил преступление, воюя с советской
Россией. Сильно наше дело. Ах, как запахло Европой, кафе, цивилизацией,
силой, старой культурой, много мыслей, смотрю, не отпускаю. Письмо майора
Фонт-Ле-Ро - в Польше плохо, нет конституции, большевики сильны,
социалисты в центре внимания, но не у власти. Надо учиться новым способам
войны. Что говорят западноевропейским солдатам? Русский империализм, хотят
уничтожить национальности, обычаи - вот главное, захватить все славянские
земли, какие старые слова. Нескончаемый разговор с Мошером, погружаюсь в
старое, растрясут тебя, Мошер, эх, Конан-Дойль, письма в Нью-Йорк. Лукавит
Мошер или нет - судорожно добивается, что такое большевизм. Грустное и
сладостное впечатление.
Свыкаюсь со штабом, у меня повозочный 39-летний Грищук, 6 лет в плену в
Германии, 50 верст от дому (он из Кременецкого уезда) не пускают, молчит.
Начдив Тимошенко в штабе. Колоритная фигура. Колосс, красные
полукожаные штаны, красная фуражка, строен, из взводных, был пулеметчиком,
артиллерийский прапорщик в прошлом. Легендарные рассказы. Комиссар 1-ой
бригады испугался огня, ребята на коней; начал бить плетью всех
начальников. Книгу, полковых, стреляет в комиссара, на коней, суки,
гонится, 5 выстрелов, товарищи, помогите, я тебе дам, помогите, прострелил
руку, глаз, осечку револьвер, а я комиссара отчитал, электризует казаков,
буденновец, с ним ехать на позиции, или поляки убьют или он убьет.
2-ая бригада атакует Луцк, к вечеру отошла, противник контратакует,
большие силы, хочет пробиться на Дубно. Дубно занято нами.
Сводка - взят Минск, Бобруйск, Молодечно, Проскуров, Свенцяны, Сарны,
Старо-Константинов, подходят к Галиции, где будет к. маневр - на Стыри или
Буге. Ковель эвакуируется, большие силы во Львове, показание Мошера. Будет
удар.
Благодарность начдива за бои перед Ровно. Привести приказ.
Деревня, глухо, огонь в штабе, арестованные евреи. Буденновцы несут
коммунизм, бабка плачет. Эх, тускло живут россияне. Где украинская
веселость? Начинается жатва. Поспевает мак, где бы взять зерно для лошадей
и вареники с вишнями.
Какие дивизии левее?
Мошер босой, полдень, тупой Лепин.
Белев. 15.7.20
Допрос перебежчиков. Показывают наши листовки. Велика их сила, листовки
помогают казакам.
Любопытный у нас комиссар - Бахтуров, боевой, толстый, ругатель, всегда
на позициях.
Описать должность военного корреспондента, что такое военный
корреспондент?
Надо брать оперативные сводки у Лепина, это - мука. Штаб помещается в
доме крещеного еврея.
Ординарцы стоят ночью у здания штаба.
Начинают косить. Я учусь распознавать растения. Завтра именины сестры.
Описание Волыни. Гнусно живут мужики, грязно, едим, лирический Матяш,
бабник, даже когда со старухой говорит, и то протяжнее.
Лепин ухаживает за наймичкой.
Наши части в 1 1/2 верстах от Луцка. Армия готовится к конному
наступлению - сосредоточивает силы во Львове, подвозит к Луцку.
Взяли воззвание Пилсудского - Воины Речи Посполитой. Трогательное
воззвание. Могилы наши белеют костьми пяти поколений борцов, наши идеалы,
наша Польша, наш светлый дом, ваша родина смотрит на вас, трепещет, наша
молодая свобода, еще одно усилие, мы помним о вас, все для вас, солдаты
Речи Посполитой.
Трогательно, грустно, нету железных большевистских доводов - нет
посулов, и слова - порядок, идеалы, свободная жизнь. Наша берет!
Новоселки. 16.7.20
Получен приказ армии - захватить переправы на реке Стыри на участке
Рожище - Яловичи.
Штаб переходит в Новоселки, 25 верст. Еду с начдивом, штабной эскадрон,
скачут кони, леса, дубы, тропинки, красная фуражка начдива, его мощная
фигура, трубачи, красота, новое войско, начдив и эскадрон - одно тело.
Квартира, молодые хозяева и богатые довольно, есть свиньи, корова, одно
слово - немае.
Рассказ Жолнаркевича о хитром фельдшере. Две женщины, надо справиться.
Дал одной касторки, когда ее схватило - направился к другой.
Страшный случай, солдатская любовь, двое здоровых казаков сторговались
с одной - выдержишь, выдержу, один три раза, другой полез - она
завертелась по комнате и загадила весь пол, ее выгнали, денег не
заплатили, слишком была старательная.
О буденновских начальниках - кондотьеры или будущие узурпаторы? Вышли
из среды казаков, вот главное - описать происхождение этих отрядов, все
эти Тимошенки, Буденные сами набирали отряды, главным образом - соседи из
станицы, теперь отряды получили организацию от Соввласти.
Приказ по дивизии выполняется, сильная колонна двигается из Луцка на
Дубно, эвакуация Луцка, очевидно, отменяется, туда прибывают войска и
техника.
У молодых хозяев - она высокая, со следами деревенской красоты,
копается среди 5-и детей, валяющихся на лавке. Любопытно - каждый ребенок
ухаживает за другим, мама, дай ему цицки. Мать - стройная и красная лежит
строго среди этих копошащихся детей. Муж добр. Соколов: этих щенят надо
перестрелять, зачем плодить. Муж: из маленьких будут большие.
Описать наших солдат - Черкашина (сегодня явился маленько ущемленный из
Трибунала) - наглого, длинного, испорченного, какой он житель
коммунистической России, Матяш, хохол, беспредельно ленивый, охочий до
баб, всегда в какой-то истоме, с расшнурованными сапогами, ленивые
движения, ординарец Соколова - Миша, был в Италии, красивый, неряшливый.
Описать - поездка с начдивом, небольшой эскадрон, свита начдива,
Бахтуров, старые буденновцы, при выступлении - марш.
Наштадив сидит на лавке - крестьянин захлебывается от негодования,
показывает полумертвого одра, которого ему дали взамен хорошей лошади.
Приезжает Дьяков, разговор короток, за такую-то лошадь можешь получить 15
тысяч, за такую - 20 тысяч. Ежели поднимется, значит это лошадь.
Берут свиней, кур, деревня стонет. Описать наше снабжение. Сплю в хате.
Ужас их жизни. Мухи. Исследование о мухах, мириады. Пятеро маленьких,
кричащих, несчастных.
Продовольствие от нас скрывают.
Новоселки. 17.7.20
Начинаю военный журнал с 16/VII. Еду в Полжу - Политотдел, там едят
огурцы, солнце, спят босые за стогами сена. Яковлев обещает содействие.
День проходит в работе. У Ленина вспухла губа. У него покатые плечи.
Тяжело с ним. Новая страница - изучаю оперативную науку.
Возле одной из хат - зарезанная теля. Голубоватые соски на земле, кожа
только. Неописуемая жалость! Убитая молодая мать.
Новоселки. - Мал.Дорогостай. 18.7.20
Польская армия сосредоточивается в районе Дубно - Кременец для
решительного наступления. Мы парализуем маневр, предупредим. Армия
переходит в наступление на южном участке, наша дивизия в армейском
резерве. Наша задача - захватывать переправы через Стырь в районе Луцка.
Выступаем утром в Мал. Дорогостай (севернее Млынова), обоз оставляем,
больных и административный штаб тоже, очевидно предстоит операция.
Получен приказ из югзапфронта, когда будем идти в Галицию - в первый
раз советские войска переступают рубеж - обращаться с населением хорошо.
Мы идем не в завоеванную страну, страна принадлежит галицийским рабочим и
крестьянам и только им, мы идем им помогать установить советскую власть.
Приказ важный и разумный, выполнят ли его барахольщики? Нет.
Выступаем. Трубачи. Сверкает фуражка начдива. Разговор с начдивом о
том, что мне нужна лошадь. Едем, леса, пашни жнут, но мало, убого, кое-где
по две бабы и два старика. Волынские столетние леса - величественные
зеленые дубы и грабы, понятно почему дуб - царь.
Едем тропинками с двумя штабными эскадронами, они всегда с начдивом,
это отборные войска. Описать убранство их коней, сабли в красном бархате,
кривые сабли, жилетки, ковры на седлах. Одеты убого, хотя у каждого по 10
френчей, такой шик, вероятно.
Пашни, дороги, солнце, созревает пшеница, топчем поля, урожай слабый,
хлеба низкорослые, здесь много чешских, немецких и польских колоний.
Другие люди, благосостояние, чистота, великолепные сады, объедаем
несозревшие яблоки и груши, все хотят на постои к иностранцам, ловлю и
себя на этом желании, иностранцы запуганы.
Еврейское кладбище за Малиным, сотни лет, камни повалились, почти все
одной формы, овальные сверху, кладбище заросло травой, оно видело
Хмельницкого, теперь Буденного, несчастное еврейское население, все
повторяется, теперь эта история - поляки - казаки - евреи - с
поразительной точностью повторяется, новое - коммунизм.
Все чаще и чаще встречаются окопы старой войны, везде проволока, ее
хватит для заборов еще лет на 10, разоренные деревни, везде строятся, но
сла