Оцените этот текст:



                                Рассказы


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: М.Пришвин. "Кладовая солнца". Повесть и рассказы
     Издательство "Народная асвета", Минск, 1980
     Художник В.П.Кадочников
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 5 декабря 2001
     ---------------------------------------------------------------------


     Содержание

     Беличья память
     Вальдшнеп
     Гости
     Дятел
     Муравьи
     Медведь
     Орлиное гнездо
     Этажи леса
     Золотой луг
     Выскочка
     Гаечки




     Сегодня,  разглядывая на снегу следы зверушек и птиц, вот что я по этим
следам прочитал:  белка пробилась сквозь снег в  мох,  достала там  с  осени
спрятанные два ореха,  тут же их съела -  я скорлупки нашел.  Потом отбежала
десяток метров,  опять  нырнула,  опять оставила на  снегу скорлупу и  через
несколько метров сделала третью полазку.
     Что  за  чудо?  Нельзя же  подумать,  чтобы она чуяла запах ореха через
толстый слой снега и льда.  Значит,  помнила с осени о своих орехах и точное
расстояние между ними.
     Но самое удивительное -  она не могла отмеривать, как мы, сантиметры, а
прямо на глаз с  точностью определяла,  ныряла и  доставала.  Ну как было не
позавидовать беличьей памяти и смекалке!




     Весна движется,  но  медленно.  В  озерке,  еще  не  совсем растаявшем,
лягушки высунулись и урчат.  Орех цветет, но еще не пылят желтой пыльцой его
сережки.  Птичка на  лету зацепит веточку,  и  не  полетит от веточки желтый
дымок.
     Исчезают последние клочки снега  в  лесу.  Листва из-под  снега выходит
плотно слежалая, серая.
     Неподалеку  от  себя  я  разглядел  птицу  такого  же  цвета,  как  эта
прошлогодняя листва,  с  большими  черными  выразительными глазами  и  носом
длинным, не менее половины карандаша.
     Мы  сидели неподвижно;  когда вальдшнеп уверился,  что мы  неживые,  он
встал  на  ноги,  взмахнул своим  карандашом и  ударил им  в  горячую прелую
листву.
     Невозможно было увидеть,  что  он  там  достал себе из-под  листвы,  но
только мы заметили,  что от этого удара в землю сквозь листву у него на носу
остался один круглый осиновый листик.
     Потом прибавился еще и  еще.  Тогда мы  спугнули его;  он полетел вдоль
опушки,  совсем близко от нас, и мы успели сосчитать: на клювике у него было
надето семь старых осиновых листиков.




     Сегодня  с  утра  стали  собираться  к  нам  гости.   Первая  прибежала
трясогузка,  просто так,  чтобы только на нас посмотреть.  Прилетел к  нам в
гости журавль и сел на той стороне речки,  в желтом болоте,  среди кочек,  и
стал там разгуливать. Еще скопа прилетела, рыбный хищник, нос крючком, глаза
зоркие,  светло-желтые,  высматривала себе добычу сверху,  останавливалась в
воздухе для  этого  и  пряла крыльями.  Коршун с  круглой выемкой на  хвосте
прилетел и парил высоко.
     Прилетел  болотный  лунь,  большой  любитель  птичьих  яиц.  Тогда  все
трясогузки помчались за ним, как комары. К трясогузкам вскоре присоединились
вороны и множество птиц,  стерегущих свои гнезда,  где выводились птенцы.  У
громадного хищника был жалкий вид:  этакая махина -  и улепетывает от птичек
во все лопатки.
     Неустанно куковала в бору кукушка.
     Цапля вымахнула из сухих старых тростников.
     Болотная овсянка пикала и раскачивалась на одной тоненькой тростинке.
     Землеройка пискнула в старой листве.
     И  когда стало еще теплее,  то листья черемухи,  как птички с  зелеными
крылышками, тоже, как гости, прилетели и сели на голые веточки.
     Ранняя ива распушилась,  и  к ней прилетела пчела,  и шмель загудел,  и
первая бабочка сложила крылышки.
     Гусь  запускал свою длинную шею  в  заводь,  доставал себе воду клювом,
поплескивал водой  на  себя,  почесывал что-то  под  каждым  пером,  шевелил
подвижным,  как на пружине,  хвостом.  А когда все вымыл,  все вычистил,  то
поднял  вверх  к  солнцу высоко свой  серебряный,  мокро  сверкающий клюв  и
загоготал.
     Гадюка просыхала на камне, свернувшись в колечко.
     Лисица лохматая озабоченно мелькнула в тростниках.
     И  когда мы  сняли палатку,  в  которой у  нас была кухня,  то на место
палатки прилетели овсянки и  стали что-то клевать.  И  это были сегодня наши
последние гости.




     Видел дятла:  короткий -  хвостик ведь у него маленький, летел, насадив
себе на  клюв большую еловую шишку.  Он  сел  на  березу,  где  у  него была
мастерская для шелушения шишек.  Пробежал вверх по стволу с  шишкой на клюве
до знакомого места.  Вдруг видит,  что в  развилине,  где у него защемляются
шишки, торчит отработанная и несброшенная шишка и новую шишку некуда девать.
И - горе какое! - нечем сбросить старую: клюв-то занят.
     Тогда  дятел,  совсем как  человек бы  сделал,  новую шишку зажал между
грудью  своей  и  деревом,  освободил клюв  и  клювом быстро выбросил старую
шишку. Потом новую поместил в свою мастерскую и заработал.
     Такой он умный, всегда бодрый, оживленный и деловой.




     Я устал на охоте за лисицами, и мне захотелось где-нибудь отдохнуть. Но
лес был завален глубоким снегом,  и  сесть было некуда.  Случайно взгляд мой
упал на дерево,  вокруг которого расположился гигантский,  засыпанный снегом
муравейник.  Я  взбираюсь  вверх,  сбрасываю  снег,  разгребаю  сверху  этот
удивительный муравьиный сбор из хвоинок,  сучков,  лесных соринок и сажусь в
теплую ямку в муравейнике.  Муравьи,  конечно,  об этом ничего не знают: они
спят глубоко внизу.
     Несколько повыше муравейника, где в этот раз я отдыхал, кто-то содрал с
дерева кору, и белая древесина, довольно широкое кольцо, была покрыта густым
слоем смолы.  Колечко прекращало движение соков,  и  дерево неминуемо должно
было погибнуть.  Бывает,  такие кольца на  деревьях делает дятел,  но  он не
может сделать так чисто.
     Скорее всего,  подумал я,  кому-нибудь нужна была  кора,  чтобы сделать
коробочку для сбора лесных ягод.
     Отдохнув хорошо на  муравейнике,  я  ушел и  вернулся случайно к  нему,
когда стало совсем тепло и муравьи проснулись и поднялись наверх.
     Я  увидел на светлом пораненном смолистом кольце дерева какое-то темное
пятно и  вынул бинокль,  чтобы рассмотреть подробней.  Оказалось -  это были
муравьи:  им зачем-то понадобилось пробиться через покрытую смолой древесину
вверх.  Нужно  долго наблюдать,  чтобы понять муравьиное дело;  много раз  я
наблюдал в  лесах,  что  муравьи  постоянно бегают  по  дереву,  к  которому
прислонен муравейник,  только я не обращал на это внимания:  велика ли штука
муравей,  чтобы разбираться настойчиво,  куда и  зачем он бежит или лезет по
дереву!  Но  теперь оказалось,  что не отдельным муравьям зачем-то,  а  всем
муравьям необходима была  эта  свободная дорога вверх по  стволу из  нижнего
этажа  дерева,   быть  может,   в  самые  высокие.   Смолистое  кольцо  было
препятствием, и это поставило на ноги весь муравейник.
     В  сегодняшний день в  муравейнике была объявлена всеобщая мобилизация.
Весь муравейник вылез вверх,  и  все государство,  в  полном составе тяжелым
шевелящимся пластом собралось вокруг осмоленного кольца.
     Впереди шли  муравьи-разведчики.  Они  пытались пробиться наверх  и  по
одному застревали и погибали в смоле. Следующий разведчик пользовался трупом
своего товарища,  чтобы продвинуться вперед.  В  свою  очередь,  он  делался
мостом для следующего разведчика.
     Наступление шло широким,  развернутым строем,  и  на наших глазах белое
кольцо  темнело и  покрывалось черным:  это  передние муравьи самоотверженно
бросались в смолу и своими телами устилали путь для других.
     Так  в  какие-нибудь  полчаса муравьи зачернили смолистое кольцо  и  по
этому бетону побежали свободно наверх по  своим делам.  Одна полоса муравьев
бежала вверх,  другая вниз туда и  сюда.  И  закипела работа по этому живому
мосту, как по коре.




     Многие думают,  будто пойти только в лес, где много медведей, и так они
вот и  набросятся,  и  съедят тебя,  и  останутся от козлика ножки да рожки.
Такая это неправда!
     Медведи,  как и всякий зверь, ходят по лесу с великой осторожностью, и,
зачуяв человека,  так  удирают от  него,  что не  только всего зверя,  а  не
увидишь даже и мелькнувшего хвостика.
     Однажды на севере мне указали место, где много медведей. Это место было
в  верховьях реки Коды,  впадающей в  Пинегу.  Убивать медведя мне  вовсе не
хотелось,  и охотиться за ним было не время:  охотятся зимой, я же пришел на
Коду ранней весной, когда медведи уже вышли из берлог.
     Мне очень хотелось застать медведя за едой,  где-нибудь на полянке, или
на рыбной ловле на берегу реки, или на отдыхе. Имея на всякий случай оружие,
я  старался ходить по  лесу так же  осторожно,  как звери,  затаивался возле
теплых следов;  не раз мне казалось,  будто мне даже и пахло медведем...  Но
самого медведя,  сколько я  ни  ходил,  встретить мне  в  этот раз так и  не
удалось.
     Случилось наконец,  терпение мое кончилось, и время пришло мне уезжать.
Я направился к тому месту,  где была у меня спрятана лодка и продовольствие.
Вдруг вижу: большая еловая лапка передо мной дрогнула и закачалась.
     "Зверушка какая-нибудь", - подумал я.
     Забрав свои мешки, сел я в лодку и поплыл.
     А как раз против места,  где я сел в лодку, на том берегу, очень крутом
и  высоком,   в  маленькой  избушке  жил  один  промысловый  охотник.  Через
какой-нибудь час  или два этот охотник поехал на  своей лодке вниз по  Коде,
нагнал меня и застал в той избушке на полпути, где все останавливаются.
     Он-то вот и рассказал мне,  что со своего берега видел медведя,  как он
вымахнул из тайги как раз против того места,  откуда я  вышел к своей лодке.
Тут-то вот я  и  вспомнил,  как при полном безветрии закачались впереди меня
еловые лапки.
     Досадно мне стало на себя,  что я подшумел медведя.  Но охотник мне еще
рассказал,  что медведь не только ускользнул от моего глаза,  но еще и  надо
мной посмеялся... Он, оказывается, очень недалеко от меня отбежал, спрятался
за выворотень и оттуда,  стоя на задних лапах,  наблюдал меня: и как я вышел
из леса, и как садился в лодку и поплыл. А после, когда я для него закрылся,
влез на дерево и долго следил за мной, как я спускаюсь по Коде.
     - Так долго,  - сказал охотник, - что мне надоело смотреть и я ушел чай
пить в избушку. 
     Досадно мне  было,  что  медведь надо мной посмеялся.  Но  еще досадней
бывает, когда болтуны разные пугают детей лесными зверями и так представляют
их,  что покажись будто бы только в  лес без оружия -  и они оставят от тебя
только рожки да ножки.




     Однажды стадо драгоценных диких пятнистых оленей,  продвигаясь к  морю,
пришло на узенький мыс.  Мы протянули за ними поперек всего мыса проволочную
сетку и преградили им путь в тайгу. У оленей для питания много было и травы,
и  кустарника,  нам  оставалось только  охранять  дорогих  гостей  наших  от
хищников - леопардов, волков и даже от орлов.
     Однажды я с высоты Туманной горы стал разглядывать скалу внизу. Я скоро
заметил,  что  у  самого моря,  на  высокой скале,  покрытой любимой оленями
травой,  паслась самка оленя и  возле нее в  тени лежал какой-то  желтенький
кружок.  Разглядывая в бинокль,  я скоро уверился,  что кружком в тени лежал
молоденький олененок.
     Вдруг там,  где  прибой швыряет свои белые фонтаны,  стараясь как будто
попасть ими  в  недоступные ему темно-зеленые сосны,  поднялся большой орел,
взвился высоко,  выглядел олененка и бросился. Но мать услышала шум падающей
громадной птицы,  быстро схватилась и  встретила:  она встала на задние ноги
против  детеныша  и  передними копытцами старалась попасть  в  орла,  и  он,
обозленный  неожиданным  препятствием,  стал  наступать,  пока  одно  острое
копытце не попало в него. Смятый орел с трудом оправился в воздухе и полетел
в  сосны,  где  у  него было гнездо.  Мы  вскоре после этого разорили гнездо
хищника, а красивые скалы назвали орлиным гнездом.




     У  птиц и  зверьков в  лесу есть свои этажи:  мышки живут в корнях -  в
самом  низу;  разные птички,  вроде соловья,  вьют  свои  гнездышки прямо на
земле; дрозды - еще повыше, на кустарниках; дупляные птицы - дятел, синички,
совы -  еще  повыше;  на  разной высоте по  стволу дерева и  на  самом верху
селятся хищники: ястреба и орлы.
     Мне пришлось однажды наблюдать в лесу,  что у них,  зверушек и птиц,  с
этажами не  как  у  нас  в  небоскребах:  у  нас  всегда можно с  кем-нибудь
перемениться, у них каждая порода живет непременно в своем этаже.
     Однажды на охоте мы пришли к  полянке с  погибшими березами.  Это часто
бывает, что березы дорастут до какого-то возраста и засохнут.
     Другое дерево,  засохнув,  роняет на  землю кору,  и  оттого непокрытая
древесина скоро гниет и все дерево падает,  у березы же кора не падает;  эта
смолистая,  белая снаружи кора - береста - бывает непроницаемым футляром для
дерева, и умершее дерево долго стоит, как живое.
     Даже когда и сгниет дерево и древесина превратится в труху, отяжеленную
влагой,  с виду белая береза стоит,  как живая. Но стоит, однако, хорошенько
толкнуть такое  дерево,  как  вдруг оно  разломится все  на  тяжелые куски и
падает.  Валить такие деревья -  занятие очень веселое, но и опасное: куском
дерева,  если  не  увернешься,  может  здорово хватить тебя  по  голове.  Но
все-таки мы,  охотники, не очень боимся и когда попадаем к таким березам, то
друг перед другом начинаем их рушить.
     Так пришли мы к  поляне с  такими березами и  обрушили довольно высокую
березу.  Падая,  в воздухе она разломилась на несколько кусков, и в одном из
них  было дупло с  гнездом гаечки.  Маленькие птенчики при падении дерева не
пострадали,  только вместе со  своим гнездышком вывалились из  дупла.  Голые
птенцы,  покрытые перышками,  раскрывали широкие красные рты и, принимая нас
за родителей,  пищали и  просили у нас червячка.  Мы раскопали землю,  нашли
червячков, дали им перекусить, они ели, глотали и опять пищали.
     Очень  скоро  прилетели  родители,  гаечки-синички,  с  белыми  пухлыми
щечками и с червячками во ртах, сели на рядом стоящих деревьях.
     - Здравствуйте,  дорогие,  - сказали мы им, - вышло несчастье; мы этого
не хотели.
     Гаечки ничего не  могли  нам  ответить,  но,  самое главное,  не  могли
понять,  что такое случилось,  куда делось дерево, куда исчезли их дети. Нас
они нисколько не боялись, порхали с ветки на ветку в большой тревоге.
     - Да  вот же  они!  -  показывали мы  им  гнездо на земле.  -  Вот они,
прислушайтесь, как они пищат, как зовут вас!
     Гаечки  ничего  не  слушали,   суетились,   беспокоились  и  не  хотели
спуститься вниз и выйти за пределы своего этажа.
     - А  может быть,  -  сказали мы  друг другу,  -  они нас боятся.  Давай
спрячемся! - И спрятались.
     Нет! Птенцы пищали, родители пищали, порхали, но вниз не спускались.
     Мы догадались тогда,  что у  птичек не как у нас в небоскребах,  они не
могут перемениться этажами:  им  теперь просто кажется,  что весь этаж с  их
птенцами исчез.
     - Ой-ой-ой, - сказал мой спутник, - ну какие же вы дурачки!..
     Жалко стало и смешно:  такие славные и с крылышками, а понять ничего не
хотят.
     Тогда мы взяли тот большой кусок,  в котором находилось гнездо, сломили
верх соседней березы и  поставили на  него наш  кусок с  гнездом как  раз на
такую  высоту,  на  какой находился разрушенный этаж.  Нам  недолго пришлось
ждать  в  засаде:  через несколько минут счастливые родители встретили своих
птенчиков.




     У  нас с  братом,  когда созревают одуванчики,  была с  ними постоянная
забава. Бывало, идем куда-нибудь на свой промысел - он впереди, я в пяту.
     "Сережа!"  -  позову я  его  деловито.  Он  оглянется,  а  я  фукну ему
одуванчиком прямо в лицо. За это он начинает меня подкарауливать и тоже, как
зазеваешься,  фукнет.  И  так  мы  эти неинтересные цветы срывали только для
забавы.  Но раз мне удалось сделать открытие. Мы жили в деревне, перед окном
у  нас  был луг,  весь золотой от  множества цветущих одуванчиков.  Это было
очень красиво.  Все говорили:  "Очень красиво!  Луг золотой". Однажды я рано
встал удить рыбу и заметил,  что луг был не золотой,  а зеленый.  Когда же я
возвращался около  полудня  домой,  луг  был  опять  весь  золотой.  Я  стал
наблюдать. К вечеру луг опять позеленел. Тогда я пошел, отыскал одуванчик, и
оказалось,  что он сжал свои лепестки, как все равно если бы у нас пальцы со
стороны ладони были желтые и,  сжав в  кулак,  мы закрыли бы желтое.  Утром,
когда солнце взошло,  я видел,  как одуванчики раскрывают свои ладони,  и от
этого луг становится опять золотым.
     С  тех  пор  одуванчик стал для  нас одним из  самых интересных цветов,
потому что спать одуванчики ложились вместе с нами,  детьми, и вместе с нами
вставали.




     Наша охотничья собака,  лайка,  приехала к нам с берегов Бии, и в честь
этой сибирской реки так и назвали мы ее Бией.
     Но  скоро эта Бия почему-то  у  нас превратилась в  Бьюшку,  Бьюшку все
стали звать Вьюшкой. Мы с ней мало охотились, но она прекрасно служила у нас
сторожем при машине.  Уйдешь на охоту -  и  будь уверен:  Вьюшка не пустит в
машину врага.
     Раз было пришли мы с  охоты,  стали разводить машину,  а Вьюшку пустили
погулять.  Веселая собачка эта  Вьюшка,  всем  нравится:  ушки,  как  рожки,
хвостик колечком,  зубки беленькие,  как чеснок.  Достались ей  от обеда две
косточки.  Получая  подарок,  Вьюшка  развернула  колечко  своего  хвоста  и
опустила его вниз поленом. Это у нее означало тревогу и начало бдительности,
необходимой для  защиты,  -  известно,  что  в  природе на  кости есть много
охотников. С опущенным хвостом Вьюшка вышла на траву-мураву и занялась одной
косточкой, другую же положила рядом с собой. Тогда откуда ни возьмись сороки
- скок-скок -  и  к  самому носу собаки.  Когда же Вьюшка повернула голову к
одной,  -  хвать!  -  другая сорока с  другой стороны -  хвать!  -  и унесла
косточку.
     Дело  было  поздней осенью,  и  сороки вывода этого  лета  были  совсем
взрослые. Держались они тут всем выводком, в семь штук, и от своих родителей
постигли все тайны воровства.  Очень быстро они оклевали украденную косточку
и, недолго думая, собрались отнять у собаки вторую.
     Говорят,  что в семье не без урода, то же оказалось и в сорочьей семье.
Из семи сорок одна вышла не то чтобы совсем глупенькая,  а как-то с заскоком
и  с  пыльцой в  голове.  Вот  сейчас то  же  было:  все  шесть сорок повели
правильное наступление,  большим полукругом,  поглядывая друг  на  друга,  и
только одна Выскочка поскакала дуром.
     - Тра-та-та-та-та! - застрекотали все сороки.
     Это у них значило:
     - Скачи назад, скачи, как надо, как всему сорочьему обществу надо.
     - Тра-ля-ля-ля-ля! - ответила Выскочка.
     Это у нее значило:
     - Скачите, как надо, а я - как мне самой хочется. - Так за свой страх и
риск Выскочка подскакала к самой Вьюшке в том расчете,  что Вьюшка,  глупая,
бросится на нее, выбросит кость, она же изловчится и кость унесет.
     Вьюшка, однако, замысел Выскочки хорошо поняла и не только не бросилась
на нее,  но,  заметив Выскочку косым глазом,  освободила кость и поглядела в
противоположную сторону,  где правильным полукругом, как бы нехотя - скок! и
подумают, - наступали шесть умных сорок.
     Вот это мгновение,  когда Вьюшка отвернула голову, Выскочка улучила для
своего нападения.  Она  схватила кость и  даже  успела повернуться в  другую
сторону, успела ударить по земле крыльями, поднять пыль из-под травы-муравы.
И  только бы еще одно мгновение,  чтобы подняться на воздух,  только бы одно
мгновеньишко!  Вот только-только бы подняться сороке, как Вьюшка схватила ее
за хвост - и кость выпала...
     Выскочка вырвалась,  но  весь  радужный длинный сорочий хвост остался у
Вьюшки в зубах и торчал из пасти ее длинным острым кинжалом.
     Видел ли кто-нибудь сороку без хвоста?  Трудно даже вообразить,  во что
превращается эта  блестящая,  пестрая  и  проворная  воровка  яиц,  если  ей
оборвать  хвост.  Бывает,  деревенские  озорные  мальчишки  поймают  слепня,
воткнут ему в зад длинную соломинку и пустят эту крупную сильную муху лететь
с  таким длинным хвостом,  -  гадость ужасная!  Ну,  так вот,  это -  муха с
хвостом,  а тут - сорока без хвоста: кто удивился мухе с хвостом, еще больше
удивится сороке без хвоста. Ничего сорочьего не остается тогда в этой птице,
и ни за что в ней не узнаешь не только сороку,  а и какую-нибудь птицу:  это
просто  шарик  пестрый с  головкой.  Бесхвостая Выскочка села  на  ближайшее
дерево,  все  другие шесть сорок прилетели к  ней.  И  было  видно по  всему
сорочьему стрекотанию,  по  всей суете,  что  нет  в  сорочьем быту большего
сраму, как лишиться сороке хвоста.




     Мне попала соринка в глаз.  Пока я ее вынимал, в другой глаз еще попала
соринка.
     Тогда я  заметил,  что ветер несет на меня опилки и  они тут же ложатся
дорожкой в направлении ветра.
     Значит,  в  той  стороне,  откуда был ветер,  кто-то  работал над сухим
деревом.
     Я  пошел на ветер по этой белой дорожке опилок и скоро увидел,  что это
две  самые  маленькие синицы,  гайки,  сизые  с  черными полосками на  белых
пухленьких щеках, работали носами по сухому дереву и добывали себе насекомых
в  гнилой древесине.  Работа шла  так бойко,  что птички на  моих глазах все
глубже и глубже уходили в дерево. Я терпеливо смотрел на них в бинокль, пока
наконец от  одной гаечки на  виду  остался лишь хвостик.  Тогда я  тихонечко
зашел с  другой стороны,  подкрался и то место,  где торчит хвостик,  покрыл
ладонью.  Птичка в  дупле не  сделала ни  одного движения и  сразу как будто
умерла.  Я принял ладонь,  потрогал пальцем хвостик -  лежит,  не шевелится;
погладил пальцем вдоль спинки - лежит, как убитая. А другая гаечка сидела на
ветке в  двух-трех  шагах и  попискивала.  Можно было  догадаться,  что  она
уговаривала подругу лежать как можно смирнее.  "Ты,  -  говорила она, лежи и
молчи,  а  я буду около него пищать,  он погонится за мной,  я полечу,  и ты
тогда не зевай".
     Я не стал мучить птичку, отошел в сторону и наблюдал, что будет дальше.
Мне пришлось стоять довольно долго, потому что свободная гайка видела меня и
предупреждала пленную:  "Лучше полежи немного,  а то он тут недалеко стоит и
смотрит".
     Так  я  очень долго стоял,  пока  наконец свободная гайка не  пропищала
особенным голосом, как я догадываюсь:
     - Вылезай, ничего не поделаешь: стоит.
     Хвост исчез. Показалась головка с черной полосой на щеке. Пискнула:
     - Где же он?
     - Вон стоит, - пискнула другая, - видишь?
     - А, вижу, - пискнула пленница.
     И выпорхнула.
     Они  отлетели всего  несколько шагов  и,  наверно,  успели шепнуть друг
другу:
     - Давай посмотрим, может быть, он и ушел.
     Сели на верхнюю ветку. Всмотрелись.
     - Стоит, - сказала одна.
     - Стоит, - сказала другая. И улетели.

Last-modified: Wed, 05 Dec 2001 22:51:59 GMT

Оцените этот текст: