вник повсеместно кидается в рукопашную. Мы стреляем. В упор. Очереди "манлихеров" режут серые фигуры пополам, так что летят кровь и внутренности. У наших противников нет брони. Вернее, она есть далеко не у всех. Бухает артиллерия. Невдалеке, прямо перед нами, земля встаёт дыбом, летят какие-то бревна, доски... Взрывы гремят снова и снова. Откуда-то из темноты летят огненные стрелы - они рвутся на чистой земле перед позициями, сапёры проделывают таким образом проходы в минных полях.. Потом мне кажется, что я различаю басовитый рокот танковых моторов - и верно, в центре, справа от нас, шесть или семь низких, приплюснутых силуэтов с длинными пушками Они уже ворвались на позиции, давят то, что можно раздавить. Один из них окутывается дымом, ствол пушки дёргается вверх-вниз, словно от сильнейшего удара, и замирает, но остальные продолжают двигаться. У меня нет времени оглядываться. Отделение идёт кучно, хорошо. Мы старательно чистим наш сектор. У нас много гранат, и мы не экономим. Взрываем любую дыру, любое подозрительное место. У нас нет потерь, хотя и Кряка, и Фатиха, и Назариана уже опрокидывало пулями. Спасла броня. Пока никто, кроме Ханя, серьёзно не пострадал. Танк, вкопанный в землю. Это серьёзно. Он бьёт из всего, что у него есть, а у него есть даже огнемёт для ближнего боя. Судя по всему, PzKw-V, какая-то экзотическая модификация. Мы с трудом сбиваем пламя со спины Раздвакряка. Я заряжаю гранатомёт Ханя - как он снова оказался у меня в руках? Кто-то из ребят подобрал?.. - кумулятивной гранатой и аккуратно прошиваю башню высокотемпературной струёй. У этого танка нет ни силовой защиты, ни активной брони. После удара кумулятивным зарядом там скорее всего никого не осталось, но мы на всякий случай доканчиваем его, швырнув внутрь через проплавленную дыру пиропатрон. Едва успеваем отскочить и укрыться, как у танка взрывается боеукладка. ...И как-то сразу после этого бой внезапно стихает. Ещё слышны одиночные выстрелы, но их всё меньше и меньше. Я оглядываюсь - мост стоит С противоположной стороны бежит кучка людей. Они тащат развевающийся имперский стяге Орлом-и-Солнцем. Там тоже всё кончено. Меня начинает трясти. Я вдруг вижу не серые безликие фигуры, а кинувшегося на меня мальчишку лет, наверное, семнадцати. Лоб перевязан красной повязкой интербригады. У него нет бронежилета, грудь вся залита кровью, и кровь застыла лужицами в топорщащихся складках серой куртки. - Обер-ефрейтор! Фатеев! - оживает мой переговорник. Лейтенант. Как он не понимает, что я сейчас не могу говорить! - Обер-ефрейтор Фатеев на связи, - машинально откликаюсь я. - Докладывай. - Сектор пройден, господин лейтенант. - Вижу. Молодец. Прошёл, и без помощи. Потери? - Один убитый. Один тяжело раненный. Трое с лёгкими контузиями и ушибами. Боеспособны. - Кто ранен? - Хань. - Чёрт! Где? - На мосту. Я видел, с ним был кто-то из санитаров... - Понял тебя. Ясно. Давай подсчитай, что взято и уничтожено. Благодарю за отличную работу. И... за отличный первый выстрел. Когда ты поднял залёгших... - Господин лейтенант, наводил не я, наводил автомат... - А ты стоял и не кланялся пулям, обер-ефрейтор, пока не произошёл надёжный захват. Ладно. Прочистить как следует сектор. Собрать трофеи. Пленных, буде таковые найдутся. Раненым мятежникам приказано оказывать помощь. Всё ясно? Приступай. : Мы приступили. Ребята мои выглядели неважно. Попятнаны пулями оказались почти все. Хорошо, ни одна не пробила кевларовой брони. Но ушибы от них оставались дай боже. Развернувшись в цепь, мы прочёсываем наш сектор. Убитых очень много. Почти никого в форме. Почти все в гражданском. У многих лбы повязаны алыми платками. Здесь лежит, наверное, целая интербригада... Мы стаскиваем в кучу трофеи. Винтовки - те же "манлихеры" и "эрне" старых модификаций. Раненых мятежников тоже очень много. Очень много... Я чувствую, что мой мозг сейчас взорвётся. Словно кто-то властно сдёргивает с глаз пелену. Я вижу изуродованное взрывами поле боя. Развороченные ямы блиндажей. Источающие тяжёлый чёрный дым доты, подорванные танки - и повсюду тела. Большинство неподвижны, но некоторые ещё шевелятся... И всё это сделали мы? Но... я ж не помню... мы только подрывали... Когда это могло случиться? Что, мы убили их всех?.. Слева от меня доносится стон. Из полуобрушенного блиндажа, взрыв разбросал брёвна наката; стон доносится как раз из-под них. Стон жалобный, не похожий на мужской. - Вытащим? - останавливается Сурендра. - Пусть подыхает, - злобно скалит зубы Фатих. - Мятежник... поделом им всем. Мы им покажем, как бунтовать! Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не заехать турку между глаз. - Лейтенант приказал оказывать раненым мятежникам помощь, - холодно говорю я, тем самым пресекая все дальнейшие разговоры. - А ну, взялись! Микки, Глинка! Помогите бревно сдвинуть!.. Не проходит и пяти минут, как мы вытаскиваем на свет божий раненого. Мятежник. Точнее, мятежница. - В серой туристской штормовке - похоже, многие тут использовали их как что-то вроде формы. - Глядите, братва, никак девка! - алчно зашептал Раздвакряк. - И не раненая, - хладнокровно заметил Джонама-ни, приподнимая девушку за плечи и осматривая со всех сторон, словно она была связкой бананов. - Просто контужена слегка. - Жетон есть? - спросил я, вовремя вспомнив порядок. - Жетона нет, командир. Они все, по-моему, их поснимали. - Ладно. Давайте осмотрим, может, переломы или ещё что... Я наклонился над девушкой. Прощупал, не касаясь груди или ещё чего-то интимного. Вроде ничего. - Кряк, наручники. - Что, убийца, боишься?.. - вдруг услыхал я. Бледные бескровные губы шевельнулись, большие карие глаза приоткрылись. Они ещё были полны боли, но девушка явно приходила в себя. - Боишься?.. Даже меня, раненой, безоружной?.. Она говорила с характерным для "славянских" планет акцентом. - Ты не ранена, - мрачно сказал я ей. - С тобой всё будет в порядке. - И меня расстреляют, а не повесят... - Она постаралась усмехнуться, но это у неё получилось плохо. - Только я всё равно ничего не скажу! Слышите, палачи? Ничего не скажу!.. Даже и не старайтесь!.. - Это не по нашей части, - отрезал я. - Фатих, Назар - поднимите её. - Командир... - жадно облизнул губы Раздвакряк. - А может, нам её того... пока тёпленькая? - Тебе что, Селезень, сперма в голову ударила? - гаркнул я. - Хватит болтать. Девушку - к пленным. - Да погоди, командир! Командир, так-то ведь оно слаще... когда она визжит и вырывается... - Маньяк, блин, - плюнул я. - Р-разговорчики! - Командир! Погоди... погоди... ну давай ты первым, а? Мы не гордые, правда, ребята? Что-то совсем плохое и жалкое было сейчас в нём. Словно гниль, пожравшая середину яблока, вдруг вылезла наружу. Раздвакряк как-то скрючился, угодливо и в то же время с явной угрозой заглядывая мне в глаза. - Хорош базарить, - сказал я по-русски. Сказал медденно, с расстановкой. - Что? Командир, так как, привяжем её?.. Раздвакряк никогда не отличался особыми успехами в рукопашном бою. Я ударил его не сильно, не искалечить, а просто оглушить. Проследив при этом, чтобы не задеть алую бляху прицела - эта дрянь стоит чёртовых денег, не хотелось бы впоследствии за неё расплачиваться из собственного кармана. Кряк свалился, как куль с мукой. Глаза мгновенно закатились. - Всё ясно? - Я обвёл мрачно застывшее отделение выразительным взглядом. - Мы не какие-нибудь там иррегуляры-ополченцы. Мы, блинчатый карась, десант! А этого идиота, - я брезгливо пихнул Кряка носком ботинка, - я от банальной неприятности спас. Так что всё, без разговоров - девчонку к пленным, Селезня привести в чувство. Отделение молчало. Очень нехорошо молчало. Все, включая даже Мумбу, первым признавшего меня командиром. Джонамани склонился над Раздвакряком, зачем-то прощупал артерию на шее, покачал головой, раскупорил ампулу-самовспрыску, прижал Селезню к щеке. - Ты его едва не убил, командир, - укоризненно сказал он, не поднимаясь с колен. Как некто вроде отделённого доктора, он позволял себе кое-какие вольности. - Нельзя так. Со своими-то. Ну, трахнул бы он девчонку. Какой в том кому убыток? Ей? Её так и так в расход пустят. Или Чужим продадут, для опытов. Кряк же не садист какой, не извращенец Как говорится, сунуть, вынуть, убежать. - Так, - сказал я, закипая. - Кто еще так думает? Кому ещё честь не дорога? - Что такое честь, командир? - спокойно спросил меня Сурендра. - Мы не знаем таких слов. Ты учился, говорят, даже в универе, а мы восемь классов едва осилили. То, как он строил предложения, напрочь опровергало его утверждение о "восьми классах", но я не стал в тот момент заострять на этом внимание. - Мятеж, ребята! - как можно спокойнее спросил я. - Неподчинение приказам старшего по званию в боевой обстановке. Карается каторжными работами на срок до двадцати лет или смертной казнью. Девушка всё это время очень старалась держаться гордо и независимо, однако это получалось у неё плохо. Наручники на неё так и не нацепили, однако бежать она не пыталась. Только тяжело дышала да из глаз одна за другой катились слезы. Она не плакала, нет. Слезы бежали сами собой. Она скорчилась в яме рядом с размётанными брёвнами блиндажа, поджав ноги в грубых брезентовых штанинах и высоких армейских ботинках с рубчатыми подошвами. Я понимал, что дело плохо. Что надо было отдать им девчонку. Они считали её своей законной добычей. Никто бы не узнал. А схваченная мятежница на самом деле не прожила бы долго. Если её не прикончат на первом же допросе, то, наверное, на самом деле продадут Чужим - по слухам, так уже поступили с уппсальскими повстанцами. Так зачем я ударил Кряка? Зачем теперь настраиваю всех парней против себя?.. Но теперь отступать уже нель- я. Господином обер-ефрейтором управлять нельзя. - Так, - снова сказал я. - Видно, придётся мне исправить вам мозги старым верным методом. Кто считает, что я не прав? Что девчонку надо оттрахать, а потом, скорее всего, просто пристрелить, потому что это милосерднее, чем отдавать её охранке? - Ты сказал, командир, - ответил за всех Сурендра. - Уж лучше мы её прикончим. Эй, ты! - обратился он к пленнице. - Хочешь умереть быстро и легко? Или предпочтёшь сперва помучиться?.. - Сурендра, - спокойно сказал я. - Даю тебе две секунды. Или ты надеваешь девке наручники, или отправляешься отдыхать к Селезню. - Вот как? - усмехнулся Сурендра. Он тоже привык считать себя крутым парнем. Уложить его одним ударом мне не удалось. Пришлось потратить время на второй. Сурендра опрокинулся на спину, словно подрубленное дерево, а на меня со всех сторон кинулись остальные. За исключением Микки, который остался стоять возле пленницы, прижимая её тяжёлой рукою к земле. В такой драке закон один - бить, так бить. Один удар, на второй уже не достанет мгновения. Я встретил Фатиха прикладом, с разворота приложил тем же прикладом по шлему Джонамани. И тут оказалось, что больше бить некого. Глинка, Назариан и Мумба оказались умнее. Они вовремя отскочили. Микки так и не сдвинулся с места. - Ну что? - Кровь во мне кипела. - Вторая смена?.. - Командир, прости дураков, - вдруг быстро сказал Глинка. - Бес попутал, как говорится. Вы, козлы позорные! Вставайте!.. Потребовалось некоторое время, чтобы привести всех в чувство. Вид у побитых был пристыженный. Микки, сохраняя своё знаменитое хладнокровие, надел на пленницу наручники. И тут она закричала. Словно до неё только сейчас дошло, куда ей предстоит отправиться. - Стойте! Погодите! Не надо!.. Убейте меня, пожалуйста, убейте! Меня будут пытать, я., не могу... не выдержу... убейте! Хотите трахать... давайте, я сама разденусь . только пристрелите, не ведите в гестапо!.. Они потом на самом деле продадут нас Чужим! - Давай шагай, - подтолкнул я её. - Ничего с тобой не случится. Дашь чистосердечные показания следствию... Молчи, дура, и дотерпи до ночи, так что, может, всё и обойдётся. Нечего бунтовать зазря!.. Кажется, она меня поняла. Успокоилась. Даже смогла не оглянуться, когда я вновь заговорил с ней по-русски. Мне нужно, чтобы она замолчала. Чтобы перестала кричать. Иначе я получу пулю в спину от своих же. И всё будет списано на "случайное срабатывание оружия"... Девчонка затыкается. Мгновенно. Едва только разобрав обращённые к ней мои слова, произнесённые по-русски. Я чувствую - меня словно медленно поджаривают в моей броне. Всё ради великой цели, вновь и вновь повторяет знакомый с детства голос в моей памяти. Тебе придётся предавать и быть преданным, тебе придётся сжимать зубы и твердить про себя, что бывают, мол, ситуации, когда цель таки оправдывает средства... Отделение мало-помалу приходило в себя. Последним на ноги поднялся Раздвакряк. Остальные - Сурендра, Джонамани, даже Фатих - и в самом деле смотрели на меня смущённо и виновато. А вот во взгляде Кряка я прочёл чистую, незамутнённую ненависть. Я отвернулся. Если всё пройдёт, как я задумал, - плевать мне на всех и всяческих кряков с селезнями. К месту сбора пленных сгоняли со всех сторон. Они едва шли, многих пришлось тащить - кого под руки, а кого и на носилках. Многие, если не все, носили красные повязки - знак интербригад. Совсем молодые. Мальчишки и девчонки, лет по семнадцать-восемнадцать. Редко встретишь более взрослые лица. Старше тридцати - совсем никого. Серые, перепачканные глиной, гарью и частенько кровью штормовки. Самодельные петлицы на отворотах. Самодельные петлицы с "кубарями" и "шпалами". Пленных принимали четверо из Geheime Staatspolizei. В неизменной своей чёрной форме и длинных кожаных пальто, неудобных и непрактичных, но за которые "тайная государственная полиция" держалась крепче, чем шотландская гвардия Её Величества Королевы Соединённого Королевства - за свои юбки-кильты и косые береты. Я нарочито грубо пихнул пленницу в спину. Сейчас надлежало показывать рвение. - Обер-ефрейтор? Я назвал фамилию, взвод и роту. Получил стандартно-общее "молодец", откозырял и уже совсем было начал отваливать, когда... Когда увидел окровавленную, ободранную Дальку. Со скрученными за спиной руками и свежим кровоподтёком на щеке. Она едва стояла на ногах, но всё-таки стояла. Сама, гордо отпихнув руки тех, кто пытался её поддержать. Пресвятая Богородица. Царица небесная, утешительница наша во всех печалях... Я едва заставил себя сдвинуться с места. Что ж, ничего удивительного. Далька всегда была в этих самых "бригадах", чья-то воля подняла их всех с разных планет, стянула сюда... зачем, для чего, почему?.. И вот теперь Дальку, мою Дальку равнодушно вносят в список. Берут отпечатки пальцев. Сканируют роговицу. Опознавательного жетона на ней, само собой, нет, но гестаповцам он и не нужен. Они спрашивают имена скучными голосами, само собой понимая, что пленные придумают себе что-нибудь. Это сейчас никого не волнует. Главное - принять всех пленных и запротоколировать... Не помню, как я заставил себя уйти с того места. Наверное, вовремя вспомнил, что мне ещё велено зачистить сектор на предмет трофеев, то есть оружия, которое нельзя оставлять на земле. Я отправился обратно к отделению. Сейчас мне как никогда хотелось, чтобы Кряк не выдержал. Мне надо было кого-то убить. Ощутить рвущуюся плоть под пальцами. Почувствовать на щеках брызги чужой горячей крови. О последствиях в такие мгновения не думаешь. Однако Кряку, похоже, всё уже объяснили без меня. Во всяком случае, он встретил меня униженными извинениями. Обещаниями исправиться, ссылками на тех самых "бесов", которые, как обычно, "попутали", и так далее и тому подобное. Я только рукой махнул. Селезень меня уже не занимал. Прочистив горло, я велел ребятам как следует взяться за трофеи. Сам же связался с санчастью - что ты за командир, если не выяснишь, что с твоим раненым бойцом. Хань был жив, но плох. Пуля оказалась разрывной, но притом ещё и какой-то некачественной. Она разорвалась, но не до конца или не с той силой. Ханя должно было просто порвать пополам, а так он отделается только обширной хирургией плечевого сустава, имплантантами и так далее - если, конечно, его военная страховка, исчисляемая из "индекса полезности", позволит оплатить операцию. В противном случае руку просто отнимут и китайца отправят на пенсию. Иногда выгоднее платить скромное пожизненное содержание увечному солдату, чем приводить его в порядок. Империя умеет считать. Ребята отозвались на весть о судьбе Ханя с достойным истинных наёмников безразличием. Кто-то из них теперь должен получить повышение по службе и прибавку к жалованью, и это единственное, что имело хоть какое-то значение. Сейчас отделение занималось тем, что стаскивало в одну большую груду всё найденное на поле боя оружие. Я отобрал у Микки записи, принялся перепроверять, ругаться на плохую сортировку трофеев и вообще вести себя, как и полагается господину обер-ефрейтору Ночь тянулась и тянулась. Никто не думал о сне. Я вообще действовал и двигался словно в тумане. Перед глазами стояло Далькино лицо Кровоподтёк, наверное, уже начал темнеть. Она сопротивлялась, когда её схватили? Конечно, зная Дальку... она небось дралась вплоть до ногтей и зубов. Я произносил какие-то слова, распекал Микки за нечитаемый почерк, подгонял отделение, даже принял более персональные извинения от опомнившегося Раз-двакряка, но всё это время не видел ничего, кроме бледного, залитого кровью Далькиного лица. Как бы она меня ни ненавидела... как бы ни хотела унизить, может быть, даже убить... Когда наконец мы вычистили наш сектор и я, запросив взводного, услыхал долгожданное: "отделению отдых", край неба уже стал зеленоватым. Я махнул рукой ребятам, мол, шабаш. Они повалились почти там же, где стояли. Не потребовалось много времени, чтобы их всех сморило непробудным сном. Никто даже не вспомнил об ужине. Я знал - этот сон скор и быстро проходит, когда желудок властно напомнит о себе. У меня очень мало времени. - Фатеев! Обер-ефрейтор! - раздалось из переговорника. Кулаки мои невольно сжались. Разумеется. Кому ещё могло так повезти? Только мне. Господин штабс-вах-мистр Клаус-Мария Пферцегентакль собственной персоной. Не нашлось ему ни пули, ни мины .. Он вынырнул из предутреннего сумрака, в броне казавшийся вообще квадратным. Мельком взглянул на безмятежно дрыхнущее моё отделение, хмыкнул: - Сберегать силы своих людей, обер-ефрейтор, дело, конечно, похвальное. Но почему не выставлено охранение? Почему нет чередования смен? Чему я тебя, обер-ефрейтор, только учил?.. - Виноват, - я склонил голову. Возражать сейчас я не имел права. - Вымотались ребята... - Вымотались... - проворчал вахмистр. - Знаю, обер-ефрейтор. Сам таким был. За самоотверженность хвалю, за неорганизацию правильного отдыха объявляю выговор. Устный, без занесения. Ладно, обер-ефрейтор, твоё счастье. Лейтенант сам расставил посты в нашем секторе и рам их обходит. Так что можешь блаженно дрыхнуть до самого утра. Сегодня не повезло другим. Ваша очередь следующая... - Он внезапно посерьёзнел. - Слушай, Фатеев... я должен тебе кое-что сказать. Не при всех. Не по уставу. По душе. Господи, он, оказывается, думает, что у него есть душа?.. - Слушаю вас, господин вахмистр... - Парень, ты действительно хороший солдат. И то, что я скажу тебе... может, тебе знать и не следует. Но правда всегда лучше лжи, я вот лично так думаю. Речь про твою девчонку. Бывшую девчонку, я имею в виду. - Вы имеете в виду Далию Дзамайте? - как можно более спокойным голосом проговорил я. - Да. Она назвалась вымышленным именем, сняла жетон, даже отпечатки пальцев изменила. Но, сам понимаешь, с тайной полицией шутки плохи. Они её опознали среди всех остальных. Она в плену, Фатеев. Мужайся, парень. Я знаю, у вас, русских, всё всегда серьёзно. Я знаю, вы поссорились. Потом была эта история с патрулем... Короче, твоя подружка доигралась. Хотелось бы верить, что просто по глупости. Но... короче, я тебе всё сказал, обер-ефрейтор. Надеюсь, что ты не станешь делать глупости. Надеюсь, ты не забудешь присягу и не полезешь её освобождать. Я не хочу терять толкового обер-ефрейтора, правда, забывающего должным образом организовать несение ночного дозора. Он неожиданно хлопнул меня по плечу и быстро зашагал прочь. Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся из виду. И тотчас же стал стаскивать с себя броню. Никто из моего отделения не потрудился снять её на ночь - собственно говоря, именно на это она и была рассчитана. Десантнику должно было быть комфортно в броне, как говорится, все двадцать четыре - семь. Не потребовалось много усилий, чтобы из снятого панциря, шлема и ножных щитков соорудить почти точное подобие спящего обер-ефрейтора Фатеева. То, что я делал, было больше чем глупостью. Это было преступлением. Но ничего поделать я не мог. Спасибо тебе, штабс-вахмистр Клаус-Мария Пферцегентакль. Ты научил меня бесшумно красться сквозь ночь. Ты научил меня, как обманывать ИК-детекторы, наверняка понатыканные по периметру загона для пленных. Я скользил над землёй, согнувшись в три погибели, почти нагой, обмазавшись поглощающей тепловое излучение тела мазью. У меня не более пяти секунд, иначе полный провал. Я не думаю, что будет дальше. В сознании раскалённым гвоздём засело только одно - Далька им достаться не должна. Никогда и ни за что. Пусть даже я буду гореть в аду и до Страшного Суда, и после. Загон для пленных на самом деле был просто загоном, наскоро обтянутым колючей проволокой клочком земли, ярко освещённым прожекторами. Вокруг лениво прохаживалось четверо часовых. Четверо. Много. И это кадровые, первая рота. Фон-бароны. Стержневая нация. Ловкие, отлично обученные. Сильные. Моё единственное преимущество - моя девушка сидит сейчас в этом скотном дворе, не их. Я не зря прогнал Микки с учёта трофеев. Шесть штык-ножей, шесть стандартных имперских штыков, каких миллионы. С номерами, но всё равно не проследить, чья рука их держала, потому что я позаботился надеть перчатки. Часовые ходят парами. Сойдутся, разойдутся, снова сойдутся... ага... следующий проход - они встретятся ак-курат у импровизированных ворот в загон. Мой шанс. Которым нельзя не воспользоваться. Я прыгнул как раз в тот момент, когда обе пары сошлись. Ножи полетели парами, одна за другой, хорошо и вовремя. Есть такое ощущение у стрелка, уже после того, как нажат спусковой крючок, что пуля ляжет как надо. Такое же было сейчас и у меня. Штык-ножи вообще-то не предназначены для метания. На то у десанта есть специальные клинки. Но только и не хватало мне сейчас пользоваться оружием десанта! Четверо караульных упали почти разом. Глупцы, они даже не опустили забрала. Верно, наслаждались ночной прохладой, когда наконец-то отступила горячка боя, когда уже стало ясно, что ты цел и невредим. Именно на это я и рассчитывал. Лезвия вошли хорошо и на всю глубину. Солдаты не мучились, они умерли мгновенно. Империя заплатит страховку их родным, буде таковые отыщутся... Я метнулся к проволоке. Сбившиеся в кучу, освещённые прожекторами пленные являли сейчас жалкое зрелище. Их не оставили без медицинской помощи - Империи не нужны лишние мучения, которые не принесут ей, Империи, никакой пользы. Вот на допросах - другое дело. Проволока, ясное дело, под током. Соединить два оставшихся штык-ножа наподобие ножниц - резать, резать, резать! Искры, пахнет озоном. Я отдираю две плети проволоки, открывая широкий проход. Взмахиваю рукой. Нет, всё-таки их не зря учили в этих самых "бригадах". Пленных было десятков пять; и они не бросились всей массой наутёк, чего я боялся. Не подняли крик. Молча и сноровисто, пропуская вперёд девчонок, они стали выбираться наружу. Я дождался, когда сквозь прореху проскользнула Далька, и, не высовываясь, не показываясь им на глаза, бросился обратно. Первая часть плана окончилась успешно. Предстояла вторая. Самая опасная и гадкая. Бегом - обратно. На бегу сдирая с тела длинные пласты анти-ИК-мази. Нырнуть в своё обмундирование и, теперь уже нарочито медленно, подняться, потянуться даже. Теперь пусть меня видят... ...Я не могу спасти их всех. Я могу только дать им шанс. Остальное - в руках всемогущей судьбы. Я, честный обер-ефрейтор Руслан Фатеев, поднялся, чтобы отлить. И решил чуть пройтись. И увидел пустой загон, увидел мёртвых часовых и убегающих пленных. И я, честный обер-ефрейтор Руслан Фатеев, верный принесённой не столь давно имперской присяге, немедленно начинаю действовать, как мне велит долг перед Его Императорским Величеством кайзером. Я поднимаю тревогу. Я ору в эфир на всех диапазонах. Я бросаюсь в погоню. Я открываю огонь. О да, я дал беглецам достаточно времени, чтобы они получили шанс. Но я не могу дать уйти всем. Я беру на себя роль Всевышнего. Я буду судить, кому жить и кому умирать. Потом мне предстоит ответить за это - может, даже и очень скоро. Я подрезаю очередью одного из бегущих. Он, похоже, ранен. Отстаёт от других. Двое его товарищей подхватывают его под руки, и я подрезаю их тоже. Простите меня, братья. Если сможете. А если не сможете - что ж, на последнем Суде, когда мы посмотрим с вами друг другу в глаза, я не возражу ни на одно из ваших обвинений. И пусть Всеотец беспристрастно взвесит всю тяжесть моей вины. Лагерь за моей спиной уже пробудился. Крики, голоса, эфир забит разнообразной руганью, как правило, на немецком. Бегут десантники, кто-то отдаёт команды; а беглецы уже рассеиваются, но они слабы, измучены, а большинство преследователей свежо; и я уже начинаю горько раскаиваться в содеянном, когда внезапно откуда-то из предутренней мглы нас встречает режущая пулемётная очередь. Пулемёт бьёт с вершины небольшого холма, один из склонов круто обрывается в речное ложе. Что-то сильно, очень сильно ударяет меня в плечо, и мир переворачивается. Мрак. Нет даже боли. x x x - Он пришёл в себя, господин майор. - Отлично. Господин военврач, оставьте нас. Господин риттмейстер, ваша... Я слышу голоса. Веки мои поднимаются с таким трудом, словно каждое из них весом со средневековый подъёмный мост. Палата. Серое и зелёное. И что-то чёрное в самой середине, уродливая чернильная клякса, пятнающая всю картину. Ну конечно. Военный госпиталь. Отдельная палата. Но на окнах решётки. То есть это не просто военный, это тюремный госпиталь?.. И господин из Geheime Staatspolizei. Ба. Старый знакомый. Господин риттмейстер. Памятный ещё по Зете-пять. Следил за мной всё это время, что ли?.. Правда, на меня он смотрит безо всякой враждебности. Даже скорее с любопытством и чуть ли не дружелюбно. - Очнулся, Фатеев? - произносит он. - Очънъюлся, приятъель?- повторяет он по-русски. - Так точно... господин... риттмейстер... - выдавливаю я. Пробую подвигать руками, ногами - всё вроде бы на месте. Всё действует. Правое плечо, правда, в тугой повязке, но нигде ничего не болит. - Оставь, давай без чинов, - машет он рукой, вольно разваливаясь на стуле. Блестят начищенные до нестерпимого блеска высокие офицерские сапоги. Такие сейчас действительно остались только в гестапо... - Врачи дали мне пятнадцать минут, так что давай к делу. Я веду следствие по поводу побега заключённых из места временного содержания на... впрочем, позволь мне опустить подробности. Это не допрос, видишь, я не веду протокола, нету понятых, так что говори свободно. Я так понимаю, что именно ты, обер-ефрейтор, поднял тревогу? - Так... точно... - слова даются с огромным трудом. - Очень хорошо Как же это произошло? - задушевным голосом осведомляется риттмейстер. - Встал... отлить., не хотел... рядом... со своими... прошёл... увидел... как бегут... включил... экстренную передачу... начал... преследование... открыл... огонь... на поражение... - Спокойнее, спокойнее, Руслан. Всё это я и так знаю. Запись того, что ты произносил тогда, - она у меня имеется. Значит, ты проснулся и пошёл... так? - Так...точно... - И где же ты был, когда заметил... э-э-э... факт бегства? Сможешь показать на карте? Я кое-как черкаю карандашом. - При... примерно здесь, господин... - Без чинов, Руслан, я же сказал. Примерно здесь? - Да... но я не могу быть уверенным... - Ничего. Обозначил хотя бы примерно, и ладно. Хорошо. То есть ты увидел убегающих, кинулся в погоню... - Открыл огонь... - По кому? - Н-не знаю, господин капитан... просто... по отставшим... - Почему же ты открыл огонь, Руслан? Почему не попытался взять их живыми? - Я... стрелял... по конечностям... - Конечно. Ты стрелял по конечностям. Словно забыв, что пули "манлихера" не защищённому бронёй человеку отрывают эти самые конечности напрочь. Когда мы добежали до них, они уже истекали кровью. Их не удалось спасти. - Я... виноват, господин... капитан. Готов... нести... - Наказание? Не сомневаюсь, Фатеев, не сомневаюсь. Ведь вот какое получилось странное совпадение - среди пленных была твоя бывшая девушка. Дзамайте. - Я... знаю, господин капитан. Кажется, мне удалось удивить гестаповца. - Вот как? Откуда же? - Его удивление явно наиграно. Эх, плохо вас учат там, в охранке... - Господин штабс-вахмистр... - А! - Секурист удивлён. - Да. Действительно. Штабс-вахмистр на самом деле показал, что сообщил тебе о факте пленения мятежницы Дзамайте. И что же случилось дальше? - Не... могу... знать. Лёг... спать... - Лёг спать... - задумчиво тянет секурист. - Не правда ли, странное совпадение, Фатеев. Тебе сообщают, что твоя девушка задержана, и немного времени спустя - нате вам, пожалуйста! Четверо часовых убито, пленные мятежники разбегаются!.. Причём, что интересно, Фатеев, убиты они - знаешь как? - Не могу знать... - уклоняюсь я от ловушки. - Я бросился сразу в погоню... - Гм. Не знаешь. Ну так я тебе скажу - они убиты брошенными с малой дистанции стандартными имперскими штык-ножами. То есть кем-то, подобравшимся вплотную. Не подскажешь, как это могло случиться? Он уже торжествует. Неужто на самом деле так глуп? В таком случае, бедная Империя... - Господин капитан... лагерь наш едва охранялся... все вымотались, резервов не было... один хорошо подготовленный боевик мог просочиться... Тем более... что пленные побежали туда, где их ждали сообщники... туда, откуда пулемёт... - Ага. - Кажется, он удовлетворён моим ответом. - Один хорошо подготовленный боевик... Что ж, возможно, возможно. Маловероятно, но - согласен, возможно. То есть это всё, что ты можешь сообщить по существу дела? Я молча киваю. Секурист встаёт. Он совершенно не выглядит разочарованным. - Благодарю, обер-ефрейтор Фатеев, - говорит он уже официальным тоном. - Ваши разъяснения меня полностью удовлетворили. Думаю, как только разрешат врачи, мы, разумеется, лишь в порядке рутинной формальности, подвергнем вас тестированию на полиграфе. Полагаю, тогда расследование будет окончательно закрыто. Желаю скорейшего выздоровления, обер-ефрейтор. - Он коротко кивает мне и встаёт. Я откидываюсь на подушку. По спине стекает холодный пот. Плохо. Плохо. Очень плохо. Полиграф. В народе именуемый "детектором лжи". Усовершенствованный, доведённый почти до абсолюта. Фиксирующий добрую сотню параметров, включая и потоотделение, и движения глазной мышцы, и дрожание век. Кроме, разумеется, всяких там тривиальных пульса, давления и прочего. Конечно, смешно было бы надеяться, что меня не вычислят. Прикрытие у меня... и кровь на руках. Получается, что тех бедняг я убил напрасно. И теперь воистину мне нечем будет оправдаться, когда они положат свои горькие и правдивые слова к Его престолу в день последнего Суда. Я медленно закрыл глаза. Не уронил бессильно веки, именно медленно их опустил. Настало время вспомнить всё, чему учили. Полиграф. Детектор лжи. Его мощь основана была на слепой вере в науку, в то, что эта мешанина проводов и несложных электрических схем на самом деле способна отличить правду от лжи. ...Я старался дышать глубоко и ровно. Это всего лишь машинка. Глупая машина. Не обладающая никаким интеллектом. Можно до бесконечности увеличивать вычислительные мощности прикрученного к полиграфу компьютера, основа всё та же. Следовательно... x x x Я поправлялся быстро. Рана оказалась неглубокой. Броня таки выручила, смягчив удар. Где я и что со мной, выяснилось очень быстро. Изолятор временного содержания нашей родной Gehaime Staatspolizei. Формальное обвинение - измена. Однако не всё оказалось так просто. Во всяком случае, меня не допрашивали. Дали залечить плечо. Всё это время я провёл или в одиночной палате госпиталя, или в одиночной же камере. На прогулки не выводили, сношений с внешним миром не допускали. Камера была крошечной - три на полтора метра, но это лучше, чем шесть квадратных футов, положенных пушечному мясу на кладбище. Я не давал себе застояться. Отжимался от пола на одной руке, пока не начинало темнеть в глазах. Приседал, устанавливая собственные рекорды. -А потом за мной пришли. - Итак, - сказав секурист, проводя меня в комнату - здесь, как мы видим, имеет место быть наш полиграф. Или, выражаясь по-научному, психофизиологический детектор неправдивого поведения. Согласно принятому имперским сенатом закону я обязан ознакомить вас, обер-ефрейтор, с принципами работы данного устройства. Детектор не может установить, виновны вы или нет. Это дело суда. Мы лишь говорим, ответили ли вы правдиво на те или иные вопросы. Волноваться перед этим тестом - совершенно естественно и нормально, - он дружелюбно улыбнулся. - Я сам всегда волнуюсь; как вы знаете, обер-ефрейтор, для нас, сотрудников правоохранительных органов, процедура тестирования на полиграфе сугубо обязательна. Собственно говоря, этот аппарат будет записывать изменения, имеющие место в вашем теле, когда вам задаются те или иные вопросы. Обратите внимание на две эти прорезиненные трубки. Одна будет помещена вам на грудь, другая - на эпигастриальную область. Они используются для записи вашего дыхания. Две вон те металлические пластины мы закрепим у вас на ладонях, для замера потоотделения. Этот, бесспорно, знакомый вам датчик - для измерения вашего давления. Кроме того, мы регистрируем также движения век и глазных мышц. Движения пальцев ног также фиксируются. - Он снова улыбнулся, мягко, добродушно, располагающе. - Вы, конечно, слышали сказки о том, что полиграф можно сбить с толку, напрягая и расслабляя пальцы ног? Когда-то давно, на первых несовершенных аппаратах, это действительно срабатывало. Но с тех пор прошло очень много времени. Мы научились справляться с этими уловками... Впрочем, прошу прощения, я отвлёкся. Продолжим наш обязательный экскурс, за него вам потом придётся расписаться... Итак, все перечисленные изменения, которые будут записаны, - это автоматический и неконтролируемый ответ вашего тела. Вы, конечно, можете думать, что способны контролировать свой страх, свою панику, свою растерянность. Само собой разумеется, вы же солдат. Ваш долг - сражаться. Вы бывали в экстремальных ситуациях. Судя по вашему Железному кресту - вы сражались с успехом. Но это не имеет ничего общего с детектором лжи. Вы способны контролировать свой страх, но не отключить его полностью. Ваше тело всё равно покроется потом, дыхание участится, а сердце станет биться быстрее. Всё это будет беспристрастно зафиксировано аппаратом в том случае, если вы станете намеренно лгать. Когда вы росли, обер-ефрейтор, вам, конечно же, говорили, что лгать нехорошо. Врать, списывать, жульничать, подсматривать и так далее. Вспомните о тех случаях, когда вы попадались на вранье, будучи ребёнком. Вспомните, что вы чувствовали тогда. Ладони мокры, щёки горят, вы тяжело дышите. Сердце колотится так, что вот-вот выскочит из груди. Тело приспосабливается к ситуации, оно отвечает на стресс. Это естественная и неизбежная реакция... ...Я уже сидел на жёстком и неудобном стуле, а секу-рист ходил кругами и говорил, говорил, говорил... Комната была почти пуста: тёмный стол, вращающийся стул на колесиках, второй стул, намертво привинченный к полу (на нём сейчас сидел я), высокое кресло на манер зубоврачебного и перемигивающийся огоньками полиграф, подсоединённый к компьютеру. Всё. А, да, на стене ещё красовалось здоровенное зеркало, словно в артистической гримёрке. - Так вот, обер-ефрейтор, что я ещё бы хотел довести до вашего сведения, прежде чем мы начнём. Мы все знаем, люди не всегда стопроцентно честны и откровенны. Порой куда лучше и социально выгоднее допустить небольшую ложь: ну, к примеру, лучше соврать знакомой, что она выглядит потрясающе в своём новом платье, чем сказать правду - что наряд сидит на ней чудовищно и вообще ей не мешало бы сбросить килограмм десять весу, - безопасник усмехнулся. - Но тем не менее вы должны понимать, что, хотя есть ситуации, когда небольшая ложь допускается обществом, ваше тело всё равно реагирует на высказанную вами неправду. Вы знаете, что солгали. Знает ваше подсознание. И оно отдаёт команду. Подсознание вам не подчиняется. Мы тут, к сожалению, тоже не можем читать мысли. Всё, что мы можем, - записывать физиологические реакции вашего тела. Машина не знает, в чём именно вы лжёте и с какой целью. Она просто отличит правду от лжи, и всё. Поэтому вы должны понять, почему вы просто обязаны быть сегодня предельно откровенны. Вы понимаете меня, обер-ефрейтор? - Так точно, господин гауптманн, - отчеканил я. - Очень хорошо, обер-ефрейтор. В таком случае продолжим. Распишитесь вот здесь... что вы ознакомлены с принципами теста... Я поставил росчерк. Это уже ничего не решало. Секурист пристально глядел на меня. - Я должен буду задать вам множество вопросов. Независимо от их природы, вы обязаны отвечать. "Да" или "нет", больше ничего Вы знакомы с тем, в чём вас обвиняют? - Да, господин гауптманн, я знаком с обвинительным заключением. - Отлично. Вы ничего не хотите сказать, прежде чем мы приступим к тесту? Я вижу, вас что-то гнетёт. Не желаете, так сказать, облегчить свою совесть? Я уполномочен принимать то, что принято классифицировать как "чистосердечное признание и раскаяние". - Господин гауптманн, я ни в чём не виноват. Мне не в чем признаваться. Конечно, если бы ко мне. . применили форсированные методы, я, наверное, признался бы во всём, что угодно. Оговорил бы тьму-тьмущую честных людей. Но ведь правоохранительные органы потому и на- зываются правоохранительными, что стоят на страже закона, верно? Мне нечего бояться. Я говорю правду, только правду и ничего, кроме правды. - Вот как? - хмыкнул секурист. - Ну что ж, обер-ефрейтор, я не судья и не следователь. Я всего лишь оператор полиграфа. Но не сомневайтесь, сегодня мы выясним истину. Раздевайтесь до пояса. Ботинки тоже снимите. Садитесь в кресло. Сперва нам надо будет откалибровать машину. Заодно я вам покажу, насколько она эффективна. Любая ложь, даже самая мелкая и незначительная, будет зафиксирована. И я продемонстрирую вам это. Так... устраивайтесь, устраивайтесь. Пневмографы... кардиова-скулярные датчики... электродермальные пластины... камеры слежения за глазами... всё готово. Расслабьтесь, обер-ефрейтор. Честному человеку нечего опасаться полиграфа. Если вы не виновны, мы, без сомнения, подтвердим это. Щелчки тумблеров. Что прои