Оцените этот текст:



---------------------------------------------------------------
     © Copyright Юрий Рястас
     From: belski@stv.ee
     Date: 24 Dec 2003
---------------------------------------------------------------


     Воспоминания бывшего курсанта
     Таллиннского мореходного училища



     Редакция, компьютерный набор и корректура: Р. Титов
     Художник: С. Смоляков
     Таллинн 2000
     Сканирование: А. Бельский
     Таллинн 2003




     В этом здании на бульваре  Эстония,10 без  малого полвека располагалось
Таллиннское мореходное училище торгового флота.  Книга Юрия Рястаса -  часть
истории ТМУ, Но это  не сухой  и скучный справочник, всего  лишь  излагающий
события  и перечисляющий даты  событий.  Автор сумел  в  простой и доступной
форме показать  и раскрыть пути развития личностей и коллектива. А коллектив
этот  -  лихая  и  веселая,  дружная  и  талантливая  курсантская  общность.
Воспоминания  Юрия  Рястаса  рассказывают  о  становлении  этих  ребят  и  о
дальнейшей жизненной дороге многих  из  них.  И  что  особенно ценно - книгу
отличает крепкий,  местами солоноватый, как морская водица,  и притом добрый
юмор.
     Уверен, что книга "Это вам, романтики!" принесет немало  ностальгически
приятного тем читателям, которые когда-то учились в Таллиннской мореходке. И
всем, чья жизнь так или иначе связана с морем.
     Морская  работа  - очень  сложная,  ответственная,  достойная настоящих
мужчин.  Таких,  как  друзья  Юрия  Рястаса,  ставшие  настоящими  моряками,
доказавшие своим долгим самоотверженным трудом, что они всегда хранили честь
и славу одного из лучших мореходных училища большой страны.

     Ростислав ТИТОВ,
     председатель Объединения русских литераторов Эстонии






     Учителям и однокашникам с глубоким уважением и любовью посвящается




     В  самом  центре  Таллинна,  на пересечении  Пярну  маантее и  бульвара
Эстония,   стояло,   грозно   ощетинившись   в   хмурое    небо   частоколом
радиолокационных антенн, красивое  трехэтажное  здание. В  нем  с 1944  года
располагалось Таллиннское мореходное училище ММФ СССР.
     Это моя альма-матер. В этом здании прошли самые интересные и счастливые
годы  моей  молодости.  Всякий  раз,  когда  прохожу  мимо,  меня  одолевают
воспоминания. И чем дальше отдаляет нас время от беззаботной поры молодости,
тем  больше хочется  в нее вернуться. На  память приходят  безобидные шутки,
забавные  и  драматические  ситуации, наши  добрые преподаватели  и  строгие
отцы-командиры. Обо всем этом хочу поведать своему читателю, потому и взялся
за перо.
     Появлению  этой книжки  я  обязан  своим друзьям, которые  настоятельно
советовали  написать  про  мореходку,  про  наших  учителей,   про   Як-Яка.
Вдохновленный друзьями,  я засел за работу. Теперь  книжка готова, и Тебе ее
оценивать, мой Добрый Читатель.
     Есть  книги, созданные богатым воображением, а есть и такие, в  которых
подлинные истории дополнены вымыслом. В  этой книге вымысла  нет. В  ней все
подлинное: события, фамилии, факты. В ряде случаев по этическим соображениям
опущены имена моих доблестных однокашников.
     А еще эта книжка -  о юношах-романтиках, безгранично влюбленных в море,
и о наших учителях, преданных своему делу. Я рисовал их такими, какими знал,
без прикрас.
     Хочется,  чтоб  мои  друзья  прочли  эту  книжку  с  улыбкой и  добрыми
чувствами.  И  хочется  надеяться,  что она заинтересует бывалых  моряков  и
начинающих делать первые  шаги на  морской ниве. Автор считает своим  долгом
выразить признательность и благодарность Р.Ю. Титову, С.П.  Смолякову,  А.В.
Сенину за критические замечания, сделанные ими по рукописи.
     Книга   приурочена   к   сороковой   годовщине   тринадцатого   выпуска
Таллиннского мореходного училища.  Она  увидела свет  благодаря бескорыстной
помощи  однокашников  и  друзей,   которым  автор   выражает  свою  глубокую
благодарность.
     Буду  признателен  моим   читателям,  особенно  участникам  описываемых
событий, если они выскажут свое мнение о прочитанном.
     Автор





     В жизни возможны лишь две трагедии. Первая  -- не осуществить страстную
мечту, вторая -- добиться ее осуществления.
     Оскар Уайльд
     В нашем роду  никогда не было моряков, детство  и юношество мои  прошли
вдали от моря,  но  сколько  себя  помню, мне всегда хотелось  быть моряком.
Никогда  не  слышал  гортанного  крика  прожорливых  чаек,  легкого всплеска
набежавшей  воды о гранитный  причал, натруженного скрипа портальных кранов,
гудков  юрких  портовых  буксирчиков,  но  меня  постоянно  влекло  на  свои
безбрежные  просторы сказочно-загадочное  море. Какое  оно, манящее  к себе,
неизвестное море?
     Однажды услышал,  как  старики,  выпив  хмельной  медовой  браги,  пели
нестройным хором старинную морскую песню:

     Тельняшка грудь мою сдавила,
     Шинель на плечи мне легла,
     Фуражка с лентой и кокардой
     Мою свободу отняла.

     Услышав эти слова, я буквально почувствовал,  будто тельняшка сжала мою
грудь наяву.
     Учился в  школе я хорошо,  поэтому все  свое свободное  время  посвящал
чтению книг о море. Прочел многое о дальних заморских странах и кругосветных
путешествиях.  Однажды  в  руки  мне  попала книга Д.А.  Лухманова  "Соленый
ветер".  Глубоко  запали в детскую  душу слова: "Дело в том, что начитавшись
всяких  морских  приключений,  я с  четвертого  класса  платонически полюбил
никогда не виденное  мною море  и  решил во что  бы  то  ни  стало сделаться
моряком". И после этой книжки я твердо тоже решил стать моряком.
     Мое первое плавание состоялось на самодельном  плоту по  пруду за нашим
огородом. Для плота это плавание оказалось последним, а я оказался в ледяной
купели, после  чего меня  стали  называть  Юрка-моряк, что мне  льстило,  по
правде сказать.
     Шли   годы...   Однажды,   уже   в  десятом   классе,   среди  скромных
восьмиклассниц  я увидел  высокую стройную  девушку  с длинными  каштановыми
волосами.  И, как говорят  моряки, па-  луба  пошла  под ногами,  а в голову
ударило затмение. Короче говоря, влюбился с первого взгляда,  "потерял покой
и  сон".  Посвятил  ее  в  свой  тайный план  -- стать  моряком  --  словами
неизвестного тогда мне поэта: "Я в твоих глазах увидел море".
     Неожиданно она восторженно поддержала меня, и мы продолжали мечтать уже
вдвоем: я штурман, она -- радист... Как наивны мы тогда были!
     Много лет спустя,  когда Сергей Есенин  был возвращен народу, доведется
прочесть:

     Никогда я не был на Босфоре,
     Ты меня не спрашивай о нем.
     Я в твоих глазах увидел море,
     Полыхающее голубым огнем.

     Мое становление  как  моряка откладывалось  на неопределенное  время --
появилось  другое  увлечение.   Специалисты   обнаружили  у  меня   голос  и
настоятельно рекомендовали заняться пением.
     Шел  1956  год,  и  было  объявлено о  проведении  в  Москве Всемирного
фестиваля  молодежи.  Началась  подготовка   к  нему.  Со   мной  занималась
специалист  высочайшего  класса Мэри Тынисовна Сийлатс, человек  уникального
таланта  и  феноменальных  способностей: педагог, пианист, скрипач,  знающая
пять языков.
     Первый тур конкурса  мы выиграли, но,  забегая вперед, скажу, что певец
из меня не получился. На это было много причин. Да и моя любимая  мама сочла
карьеру  певца ненадежной  и желала видеть  меня моряком. В  памяти осталось
исполнение   арии  Ивана   Сусанина.  Но  и   сейчас   бережно  храню  кусок
географической  карты, на  обороте  которой  рукой  моей дорогой учительницы
написаны слова: "Господь, в нужде моей ты не оставь меня! Горька моя судьба!
Тяжка моя печаль..."
     Мэри Тынисовна оставила после себя заметный след на земле: ее сын  Хайн
стал   известным   специалистом   в   области   телемеханики,   дочь   Хэлле
ученый-филолог, внук Тынис --  музыкант, победитель нескольких международных
конкурсов.  Многие   ученики  Мэри   Тынисовны  стали  учеными,  инженерами,
агрономами и просто честными людьми.
     К  тому  времени  рядом  со  мной  уже не  было девушки  с  каштановыми
волосами,  и  я принял решение  становиться  моряком  в  одиночку. Соседский
старик смастерил мне огромный деревянный  чемодан, в который моя добрая мама
положила кусок свиного сала, на чемодан же повесили солидный амбарный замок.
С этим чемоданом  я  прибыл  в Таллинн  "становиться"  моряком.  Город сразу
поразил  меня тишиной, чистотой  и  пленил красотой узких  улочек и  обилием
церквей.
     Иногородних  "романтиков" разместили в экипаже-общежитии, который стоял
на  углу  улиц  Сяде и Вене.  Теперь в Таллинне  улицы Сяде нет, отцы города
ликвидировали  это  устрашающее   название   ("Искра")  и   переименовали  в
богобоязненное  Пюхавайму  (Святого  духа),  вероятно,  в  пику  величайшему
антихристу современности, разжегшему из искры огромное пламя.
     Молодых романтиков сразу,  не  откладывая дела  в долгий  ящик,  начали
приобщать  к  морскому  порядку.  С  этой целью  к  нам приставили  молодого
офицера,  под руководством  которого мы начали  постигать  основы  гальюнных
наук. Офицер  был плюгавый, с носом картофелиной и лицом, обильно  усыпанным
веснушками, что позволило нам обозвать его "утенком". Прозвище это на долгие
годы прочно пристанет к нему и пройдет с ним от Одессы до Владивостока. "Кто
ваш  отец?"  -- спрашивал "Утенок". "Военнослужащий!"  --  отвечал романтик.
"Отлично. Дисциплину знаешь -- драить гальюн!" Безгранично влюбленный в море
романтик  брал  швабру  и  шел  убирать  гальюн,  где  другой  замордованный
"Утенком" пацан написал еще раньше на стене стихи непристойного содержания:

     Кто море видел наяву-
     Не на конфетном фантике,
     Кого е..., как нас е...,
     Тому не до романтики.

     В  помощниках  при  "Утенке"  состояли  старшина роты-- курсом выше  --
Вячеслав  Аникии  и командир эстонского  взвода  Илмар Вилипо, замечательные
парни, с которыми я дружил потом до окончания ими училища.




     Наша мореходка располагалась в  здании  бывшего женского  коммерческого
училища, построенного местным архитектором Э.  Якоби  по проекту петербуржца
А. Розенберга в 1913-- 1916 годы.
     Таллиннское мореходное училище  славилось на всю страну, его выпускники
трудились  на всех  водных бассейнах. Из стен училища вышли сотни капитанов,
механиков   и  других   специалистов  морского   флота.  Не   представляется
возможности перечислить всех, могу только назвать имена известных капитанов,
работавших в рыбной  промышленности республики:  Вячеслав Богданов, Владимир
Зимовских, Виктор Казанцев, Леонид Лысенко,  Виктор Меркулов,  Харри Метсик,
Юрий  Скучалин,  Константин  Морозов,  Тоомас Мурашов-Петров,  Виктор Панин,
Станислав Пьянов, Вольдемар Пикат.  Из механиков помню  Виктора Трифонова  и
Николая Первушина.
     Особо  "урожайным" оказался первый  послевоенный выпуск:  Арно  Каск --
начальник  Эстонского морского  пароходства,  Харри Лийдеманн  --  начальник
Таллиннского торгового порта, Аугуст Ингерма -- профессор, Владимир Чернухин
--  начальник  Таллиннской  базы   рефрижераторного  флота,   Лембит  Сонг--
прославленный рыбак  и Герой социалистического труда, Всеволод Старостенко и
Владимир  Петер -- первопроходцы Атлантики на СРТ, Кирилл  Чубаков --  глава
администрации  Северного  морского  пути,  капитан,  Герой социалистического
труда  Пауль  Рохтлаан.   До  1955  года  училище  имело   судоводительское,
судомеханическое,  судостроительное,  радиотехническое отделения. Начиная  с
1955 года здесь готовили техников-судоводителей  и техников-судомехаников. В
училище  принимали  граждан   СССР  мужского  пола   с  законченным  средним
образованием не старше  25-ти  лет.  Вне  конкурса проходили  лица со стажем
практической работы не менее двух лет в промышленности, на  транспорте или в
сельском хозяйстве, а также отслужившие  в  армии или на флоте. Предпочтение
отдавалось и спортсменам-разрядникам.
     Мореходка  была  учебным  заведением закрытого  типа  с  военно-морским
циклом,  военным порядком  и дисциплиной,  которую  поддерживали  офицеры --
командиры  рот и  старшины,  пришедшие из армии или имеющие  более  солидный
возраст. В подобном  военно-гражданском заведении  курсанты находились между
молотом  и  наковальней:  военные  грозились  не  присвоить звание  "младший
лейтенант",  а гражданские -- лишить  визы на загранплавание (хотя вообще-то
на той кухне были более важные "повара").
     В  училище  были  строгие  правила,  жесткий,  расписанный  по  минутам
распорядок    дня,   который   регламентировал   время   учебных    занятий,
самостоятельной  подготовки,  культурного  досуга,  физического  воспитания,
режим питания и отдыха. Вот точная схема нашей жизни:
     06.00 -- подъем, физзарядка.
     06.30 -- 07.00 -- утренний туалет.
     07.00 -- 07.30 -- построение, переход в училище.
     07.30 -- 08.00 -- завтрак.
     08.00 -- 13.00 -- занятия.
     13.00 -- 14.00 -- обед.
     14.00 -- 16.00 -- занятия.
     16.00 -- 18.00 -- личное время.
     18.00 -- 19.00 -- ужин.
     19.00 -- 22.00 -- самоподготовка.
     22.00 -- вечерняя поверка, построение, переход в экипаж.
     23.00 -- отбой, отход ко сну.

     Конечно, среди нас были  индивидуумы, пытавшиеся пошатнуть незыблемость
установленных порядка  и  дисциплины,  но  их  скромные  попытки  решительно
ресекались отцами-командирами.
     Курсанты были на полном  государственном обеспечении: накормлены, одеты
и обуты. На  первом курсе выдавалась стипендия 50 рублей,  которую по доброй
курсантской традиции  оставляли в ресторане "Таллинн-Балти", где на  большую
зеленую купюру можно было откушать салат "Столичный", вкуснейшую солянку или
куриный  суп-лапшу,   натуральный  свиной   шницель   величиной  с   подошву
курсантского  рабочего  ботинка и  испить  водочки в количестве умеренном  и
разумном.
     Трехразовое питание определялось из расчета 8 рублей 60 копеек (позднее
-- 86 копеек) в сутки. Наивным было бы считать, что продукты в полном объеме
попадали  на   курсантский   стол,   здесь   необходимо  учесть  поправочный
коэффициент  на пополнение сумок  работниц  кухни, уходящих  домой  вечером.
Несмотря на это, харч был нормальный и от истощения никто особо не страдал.
     Интересно устроен  курсантский  желудок: на первом курсе  еды  явно  не
хватало, на втором -- было в самый  раз,  а  на третьем  -- еда  оставалась.
Точно, как в анекдоте, когда проверяющий спросил:
     -- "Кормят хорошо?"
     "Кормят хорошо, даже остается!"
     -- "Куда остатки деваете?"
     -- "Съедаем, и даже не хватает!"
     Но вспоминаю,  с какой  жадностью мы  смотрели  на  хлеб, остающийся на
столах старшекурсников...
     Если переступить через порог парадной двери, окажешься в холле. У двери
рында, надраенная до блеска золота. Справа -- отдел  кадров и Доска почета с
фамилиями  выпускников, отлично  окончивших  училище.  Слева  стояла  модель
судна, дальше располагались курсантские раздевалки.  Если  подняться  на две
ступеньки,   коридор  направо  вел   в  преподавательскую,  а  налево  -  на
военно-морской  цикл с артиллерийским  и минным кабинетами.  Все  лестничные
площадки украшены  картинами  на  морские темы и моделями судов.  На  втором
этаже  вдоль  Пярну  маантее  находились  учебные  классы  судоводительского
отделения, в  конце коридора  --  чертежный  кабинет.  Со  стороны  бульвара
Эстония,  на  втором  этаже  располагался  актовый зал, славившийся  на весь
Таллинн своими  танцами  и оркестром.  Рядом --  кабинет начальника училища,
"Папы  Аносова",  в его  приемной --  флаг- секретарь  Лидия  Николаевна. На
третьем  этаже находились классы механиков и  училищная библиотека. В другом
крыле -- спортивный зал.
     В  мансарде   здания   размещалась  санчасть  --  временное  пристанище
разгильдяев-симулянтов. В подвале здания  располагались курсантская столовая
и учебные  мастерские и лаборатория -- эти последние были  владениями Семена
Осиповича  Жуховицкого, фанатично влюбленного в  технику  и  передающего это
чувство  ученикам,  которые  его весьма уважали. Семен  Осипович  изготовлял
чудесные модели судовых двигателей, а хобби у него -- реставрация  старинных
часов.
     Каждый год в училище был высокий конкурс: по 8  -- 10 человек на место.
Один раз в году, во время очередного набора, распахивались парадные двери, в
которые  бросались  неорганизованной  толпой  романтики, съехавшиеся со всех
концов  страны, чтоб  попытать  счастье  --  стать  курсантом  прославленной
Таллиннской   мореходки.   Как  писал   один  известный   писатель-маринист:
"Романтика дальних странствий не оставляет никого равнодушным".
     Вот так  и  я,  опасливо  озираясь  по  сторонам, с  замиранием  сердца
переступил порог... И  оказался  в  мире своей  мечты:  курсант-дневальный в
хорошо пригнанной,  отутюженной форме, ярче солнца сверкающая рында,  модель
судна.
     Если  быть  точным,  мое  приобщение  к  морю  началось  с  прохождения
санпропускника, который в шутку называли вшивобойкой. Было в то  время такое
санитарно-гигиеническое учреждение на улице Луха.  Пришли толпой, разделись,
сдали одежду  на прожарку, получили специальное мыло и  пошли под душ.  Пока
прожаривалась  наша  одежда, пожилой  медработник весьма основательно изучал
мужское  достоинство  каждого   из  нас.   Получив  справку  о   прохождении
санпропускника и пышущую жаром одежду, мы одевались и -- бегом в экипаж.
     Что еще ждало романтиков на пути к заветной цели?
     Медицинская  комиссия,  приемные  экзамены  и "мандатка", как  называли
мандатную  комиссию, --  этого  не  миновать.  Медкомиссия  проходила  очень
строго,   кроме   общего   физическоro   состояния,   проверке   подвергался
вестибулярный аппарат. С этой целью испытуемого сажали в медицинское кресло,
которое  прозвали  "электрическим  стулом".  Нужно  было   сесть  в  кресло,
наклониться вперед, зажмуриться -- и тут тебя начинали вращать. После десяти
оборотов кресло останавливали, нужно было  встать, подойти к доске и попасть
указательным  пальцем  в небольшой  круг, нарисованный мелом на доске.  Увы,
мечты  многих  романтиков  после   этой  процедуры  заканчивались  на   полу
помещения, в котором проходила проверка...
     И после уже  проходили учебные экзамены и  мандатная  комиссия. Если на
экзаменах результат зависел  от плотности серого вещества в черепной коробке
абитуриента,  то на  заседании  мандатной комиссии все было наоборот.  Между
прочим, ни в одном  словаре  не найдешь толкования словосочетания "мандатная
комиссия". Ну, а в наше время каждый, желающий посвятить себя мореплаванию с
заходами  в  порты загнивающего капитализма, должен  был до  конца и всецело
быть  преданным коммунистической  партии, родному Советскому правительству и
делу построения светлого общества будущего.
     И  после "мандатки" к величайшему  огорчению немалого числа  страждущих
приходил конец  мечтаниям  и  надеждам.  А  у  счастливчиков, зачисленных  в
училище, положительные эмоции переплескивались через край.
     ...Тот  день конца  августа 1958  года,  когда  я  стал  курсантом ТМУ,
запомнился  на всю жизнь.  Кстати, лишь  после узнал,  что  слово  "курсант"
расшифровывается так: колоссальная, универсальная, рабочая  сила,  абсолютно
не желающая трудиться. Впрочем, это нежелание успешно в основном  искореняли
отцы-командиры,   приговаривая:   "Не   умеешь  --   научим,  не  хочешь  --
заставим..." И учили... до седьмого пота. Тогда мы еще не знали, что обильно
пролитый пот и кровавые ссадины на руках -- основа того порядка, на  котором
держится флот. Как нам сегодня недостает этого порядка...




     Обнаружив себя  в  списках  зачисленных  в училище,  следовало зайти  в
парикмахерскую и временно лишиться буйной шевелюры. Когда семеро наших ребят
пришли стричься, работа спорилась в руках мастериц: скоро наши  голые черепа
отдавали  синевой  цыплят,  совершивших  пеший переход  от  Владивостока  до
Таллинна. После  нас  на  стул сел гражданский  парень,  и  парикмахерша  по
инерции прошлась по его шевелюре,  как комбайн по колхозному  полю. Увидя на
голове   сверкающий  след,  парень,  как  написал   один   автор,   закричал
"нечеловеческим голосом".
     Оставив  в  парикмахерской волосы, я переступил порог экипажа,  который
теперь стал  моим  родным домом. Получил  у  коменданта Коневицкого комплект
постельного белья и два полотенца. В нашем распоряжении -- жилое  помещение,
кубрик,  хозпомещение  и  туалет.  Здесь  все  называется  на  морской  лад:
общежитие  -- экипаж, туалет -- гальюн,  лестница --  трап, хозпомещение  --
баталерка, половая  щетка -- швабра, скамейка  -- банка,  рабочая  одежда --
роба, рабочие ботинки -- говнодавы, сокращенно -- "гады".
     Наш кубрик выходил окнами на улицу Сяде.  Напротив, через узкую  улицу,
-- окна швейного ателье "Лембиту". У входа  в кубрик, справа от двери стояла
видавшая виды казенного коричневого цвета тумбочка, рядом -- такого же цвета
табуретка. Это рабочее место дневального по  роте. Слева от двери -- красная
авральная лампочка, которая начинала  мигать  при  объявлении  тревоги,  над
дверью -- синяя лампочка ночного света, включаемая  после  отбоя.  В кубрике
вдоль стен выстроились  наши "четвероногие друзья" -- металлические кровати.
На спинке  каждой прицеплена  бирка  с наклеенной бумажкой,  на ней  указаны
номер роты и фамилия курсанта.
     В баталерке с двух сторон стеллажи, где у каждого своя ячейка, стол для
глаженья формы,  утюг.  Тут  же двухпудовая  гиря,  ее тягали перед  сном. В
баталерке же  в напряженную  экзаменационную  пору сидели над конспектами  и
клевали носом коряги-мореходы.
     Гальюн  выходил окном  во  двор, через  это  открытое окно возвращались
ночью самовольщики. Справа у входа в это важное заведение -- "толчок", слева
-- писсуары для сдачи "отстоя". В гальюне всегда идеальная чистота.
     Основная  тяжесть  текущих  приборок ложилась на  дневального по  роте.
Добросовестность и тщательность работы проверялась дежурным офицером древним
драконовским способом:  офицер доставал носовой платок  и проводил по нижней
раме койки или за батареей отопления. В случае обнаружения пыли "фитиль" был
обеспечен: за  плохую приборку командир роты мог отвалить  пять  нарядов вне
очереди,  а  старшина изыскивал  возможность  подогнать выполнение нарядов в
день  увольнения,  когда  все порядочные  люди позволяли себе расслабиться в
обществе прекрасных  представительниц лучшей половины человечества. Надежным
и верным партнером уборщика гальюна была безотказная подружка-швабра.
     В общем, порядок в  экипаже поддерживался  всегда.  И  туда никогда  не
ступала женская нога...
     Мы  получили робу, "гады", фуражки, которые с легкой руки Игоря Сараева
назвали  "типа спящего  железнодорожника". До  нас  недавно курсанты  носили
бескозырки, на ленточках которых красовалась надпись:



     Теперь  эта традиция  была нарушена.  Но многие наши ребята разжились у
выпускников бескозырками, имелась она и у меня.
     Роба  была  почти  одного  размера  для  всех,  что  вызвало   заметные
неудобства:   у  долговязых  штаны  доходили  до  щиколоток,  у  низкорослых
опускались  ниже пяток.  Переодевшись, многие  не  узнавали  друг  друга,  а
некоторые  даже  и  себя. Подойдешь  к  зеркалу  и  опешишь: оттуда  на тебя
уставится незнакомец с  вызывающе торчащими  по  сторонам  ушами и  головой,
сверкающей, как петушиное колено. Становилось даже жаль себя.
     Впрочем,  старшина  сказал   бы:   "Солдат  должен  наводить  страх  на
противника".  А  тренировки по строевой мудрости  проводились у нас поначалу
регулярно. Подавалась  команда "Отбой!", мы  раздевались  и ложились, тотчас
следовала команда "Подъем!" -- мы поднимались, одевались... ну, и так далее.
Движения  наши были скованными  и заторможенными,  поэтому  как  правило,  в
норматив времени  не  укладывались.  И следовало  все  с  начала: "Подъем!",
"Отбой!",  так несколько  раз  подряд. Ведь еще  Суворов  говорил: "Тяжело в
учении -- легко в бою".
     Отходя ко сну,  курсант был  обязан  уложить свою форму в  определенном
порядке:  брюки,  форменка,  тельник, флотский  ремень сворачивался,  и  все
накрывалось фуражкой.
     Научились работать иглой и утюгом. Приходилось  отмечать каждый предмет
формы  белыми  нитками,  а брюки  должны  были выглажены  так, чтобы стрелки
начинали резать еще до прикосновения к ним.
     Параллельно мы познавали азы и  других  курсантских наук.  Прежде всего
курсант обязан знать, сколько категорий состояния имеют курсантские носки. А
именно:  первая --  когда брошенный носок  прилипает  к переборке, вторая --
когда можно  остригать ногти, не снимая носков, третья -- когда можно  снять
носки, не снимая ботинок. Наконец -- когда вес носков равен весу резинок.
     Наиболее опасен  в курсантском обиходе  носок  первой категории,  когда
можно  в  ответ схлопотать увесистым  "гадом" по  оттопыренному  уху или  по
сверкающей голове.
     Мы,  курсанты первого  курса судоводительского отделения,  объединены в
роту, в роте  два взвода  --  эстонский  и русский, в каждом  взводе по  два
отделения.
     Командиром нашей второй роты  был капитан-лейтенант В.  Колесников. Это
атлетического  телосложения  симпатичный мужчина с  незначительным  дефектом
речи,  который  позволял  ему  почти  после  каждого  произнесенного   слова
добавлять вдогонку принятое на флоте словечко "бенть".
     "Каплей" пришел в училище вместе с нами, перед этим служил на плавающем
эсминце. У  меня  нет  оснований, чтобы рассказать о  нем  что-либо  плохое.
Впрочем,  через год  он  ушел  от  нас, не  успев раскрыть  полностью  своих
командирских и человеческих качеств.
     Старшинский состав  назначал командир роты.  При  этом учитывались срок
армейской службы и возраст. У нас  старшиной  роты был Виктор Сорокин. Помню
его по  экзаменам,  на которые он  приходил в  армейской  форме  со  знаками
отличия старшего  сержанта. Лично у меня  с  ним сложились вполне нормальные
отношения, но некоторые ребята обвиняли его в солдафонстве.
     Я  был  назначен  командиром  эстонского  взвода,  а  москвич  Анатолий
Осипенко определен на русский взвод. Опережая события, поведаю читателю, что
мое  командирство  ничего, кроме  неприятностей  и  головной  боли,  мне  не
принесло. Дело в том,  что "сопли" -- старшинские нашивки --  кое-кого очень
манили, однако  мне эту тему поднимать неприятно. Время -- лучший судья, оно
расставило все точки над  "i",  а мне  не стыдно  посмотреть  в  глаза своим
однокашникам.
     Командирами отделений в нашей группе были Ю.  Кеввай и  Р.  Раянг,  оба
честные и надежные парни. В русской  группе  на эту должность назначены были
Ю. Бартенев и В. Шалунов. В группах в общем были нормальные ребята, но и без
дерьма не обошлось.
     Душой  эстонской группы оказались Ю.  Кеввай и Т. Тийвель, которого все
называли Сассь. В русской группе хохмачей было много, но особенно выделялись
С. Смоляков и И. Сараев. Наиболее спокойными в роте оказались  Т. Ниннас, П.
Пыдер, В. Салусоо и К. Ымблус.
     А вообще наиболее одаренным был Тойво Ниннас, который выгодно отличался
от многих серьезностью, вдумчивостью и  способностями. Его главная  черта --
скромность, он никогда не стремился возвысить себя над другими или заставить
их поверить в свои исключительные способности. Уехав после окончания училища
на  Дальний Восток, он  начал  свое  восхождение по  служебной  лестнице. Со
временем  Тойво  стал  крупнейшим  специалистом  по  эксплуатации   флота  в
республике и начальником Эстонского морского  пароходства. Без преувеличения
могу сказать, что Тойво Ниннас -- яркое явление нашего выпуска.
     В  группе гласно  был  избран  секретарь  комсомольской  организации  и
негласно внедрен  агент КГБ. Остается только поражаться, откуда они находили
себе в помощники такую мразь.
     А жизнь шла. Утром -- подъем, физзарядка, умывание, построение, команда
"Становись!" Наш  строй  на  улице  Сяде  напоминал  след  колхозного  быка,
помочившегося на ходу. Но постепенно  усилиями  старшины В.  Сорокина начало
что-то получаться, хотя до идеала еще было далеко.
     ...После команды строй замер, некоторые вообще перестали дышать. "Шагом
марш!" -- и  строеподобная черная масса качнулась, дернулась вперед и начала
движение в училище.  Впереди  роты с сигнальным красным флажком в  руках шел
курсант Хасан Камалетдинов, а сзади -- Серега Смоляков. Маршрут движения был
определен четко: улицы Вене -- Суур-Карья --  Пярну маантее и -- поворот  на
бульвар Эстония. "Шкенталь" строя  являл  собой удручающее зрелище:  ребята,
путаясь в собственных штанинах, наступали на штаны  впереди идущих. Наконец,
без   особых  приключений,  наше  воинство  достигало  училищного  двора.  И
раздавалась долгожданная команда "Разойдись!"



    НА СЕЛЬХОЗРАБОТАХ


     И вот однажды последовала другая команда: " Училище! По большому сбору,
поротно -- становись! Смирно, равнение  на середину!" Строй замер. Начальник
ОРСО  подполковник  Новицкий  доложил: "Товарищ  начальник  училища,  личный
состав вверенного вам училища по большому сбору построен!"
     А.В.  Аносов  поздоровался с  нами. С правого  фланга,  где  стояли мы,
раздался нестройный хор неокрепших голосов. О чем говорил начальник училища,
точно  уже  не  помню.  Нас  быстро  распустили,  во  двор  начали  заезжать
автомашины.
     Вероятно,  сознавая, что "каждый моряк в душе колхозник", правительство
республики приняло решение направить личный  состав ТМУ  на  сельхозработы в
Вяндраский  район.  В  нашей компании  было 10 бритоголовых  романтиков:  В.
Арумяэ, А. Биркхольц, Г. Варламов, П. Пыдер, В. Салусоо, Ю. Рястас, Э. Сузи,
В. Хейнла,  К. Ымблус. Т. Ниннас приехал позже. Старшим был пожилой мужик из
АХЧ, вместо повара -- женщина из библиотеки. Их имен не помню.
     Почти  все  из  нас  были сельскими  парнями и спортсменами-любителями,
поэтому договорились по утрам  делать физзарядку. Пока мы "разрывали морскую
грудь", Э. Сузи просто бегал.
     Судя по  тому, как нас кормили,  колхоз имени  Калинина был  зажиточным
хозяйством. Даже  наши  сельского  происхождения  желудки  не  могли вынести
обилия пищи,  особенно молока, так что к  вечеру  мы  вполне  могли заменить
духовой оркестр.
     Несколько дней  мы возили зерно от комбайна, а потом нас перебросили на
направление  "главного удара". Колхоз имени Калинина занимался возделыванием
льна. Одной из стадий его обработки являлась замочка. Стоя в яме с водой, мы
укладывали  слой  льна, накрывали  его  жердями, которые прижимали  плоскими
камнями.
     Где-то в середине сентября рядом с водоемом появился костер, у которого
мы грелись после "всплытия". Продолжительность  пребывания в воде по мере ее
охлаждения сокращалась, а время нахождения  у огня  увеличивалось.  И здесь,
совершенно для  нас неожиданно, серьезный научно-практический  урок преподал
всегда невозмутимый П.  Пыдер. Перед  "погружением",  достав банку  с  мазью
"JAAKARU",  он  смазал себя  с ног до головы  и пошел на  погружение.  Когда
ребята спросили у него после "всплытия"  о самочувствии,  наш новоиспеченный
негр только улыбнулся, высунув кончик языка.
     А потом колхозники пригласили нас  на вечеринку, куда мы пошли в полном
составе. Несмотря не стриженые головы, робу  и "гады", мы лихо отплясывали с
местными девчатами  на земляном полу сарая,  а попозже  парами разбрелись по
сеновалам.
     В  труде  и доступных развлечениях месяц пролетел  незаметно, и мы  уже
начали готовиться к отъезду, как поступил приказ: из-за тяжелых метеоусловий
в республике остаться  еще на  две  недели. Наш  старший  уехал,  другого не
прислали, пришлось мне  принимать обязанности  старшего на  себя  (как-никак
командир взвода). Все и дальше работали хорошо и дружно.
     За  отличную работу правление  премировало всех  ребят по 150 рублей, а
мне  как начальнику  выдали  300  рублей. По тем временам  это были  немалые
деньги,  радости  нашей  не  было  предела,  и  мы  приступили к  действиям.
Снарядили  в  экспедицию самого маленького из нас Гошу  Варламова. Учитывая,
что с  нашим приездом по решению районных властей  с прилавков  исчезло  все
спиртное, кроме ликера "Кянну кукк", решили побаловаться им.
     Повязал  Гоша  на  голову  хозяйкин  платок и  перевоплотился  в  некую
скотницу. Взял  он корзину, сел  на хозяйкин дамский  велосипед и попылил по
проселочной дороге  в сторону Вяндра.  Женщины тем временем накрывали столы.
Ожидание  --   самое  противное  времяпрепровождение,но   оно   кончилось  с
появлением улыбающейся физиономии гонца  и корзины, полной  бутылок.  Братва
гуляла...
     Даже сейчас, спустя сорок лет,  уверен, что сельский труд полезен всем,
особенно городским ребятам. Сергей  Смоляков,  который  считался  Гераклом в
засушенном  виде,  умудрился  набрать  8 килограммов  живого  веса,  которые
сохранил по сей день.
     По возвращении  из  колхоза  русские  ребята  рассказали,  что  местные
относились к ним очень хорошо, а женщины интересовались, почему они не ходят
к здешним  девушкам.  На  ответ о  незнании языка  колхозницы  смеялись:  "В
темноте и без языка друг друга понять можно!"



    КУРСАНТСКИЕ БУДНИ И ГРАНИТ НАУКИ


     С  момента  возвращения  из  колхоза потекли своей чередой  курсантские
будни,  которые описываю так, как они  мне  запомнились. С  той поры  минуло
сорок  лет, а я никаких записей, увы, не вел. Потому, возможно, при описании
некоторых эпизодов мной допущены некоторые хронологические подвижки,  однако
достоверность событий подтверждаю -- так оно и было...
     По  возвращении из колхоза  получили комплект  парадно-выходной морской
формы: черные суконные флотские брюки, суконные синие форменки, гюйсы (синие
воротники с белыми полосками), черные кожаные  ботинки и в придачу --  белые
кальсоны  с  завязками.  Вначале  возникли  некоторые  неудобства  от  брюк,
поскольку они застегиваются на боку. Потом привыкли.
     Конечно, от ношения кальсон  все мы отлынивали, но в холодное время  на
строевых  занятиях  проверяли их наличие. Один  из нас никак не мог  постичь
искусства завязывания нелепых  штрипок, и  они весьма  эффектно  развевались
из-под брюк.
     Суконные флотские бушлаты мы получили позднее, но  и здесь  не обошлось
без курьеза. Каким-то  непонятным путем в партию черных  бушлатов  затесался
один с  коричневатым оттенком, и  достался  он  именно  тому,  кто  не  умел
завязывать  кальсонные  завязки.  (Кстати,  относительно  секрета  укрощения
завязок  на  кальсонах написано  несколько  лирических строк, которые  автор
опускает).
     В погоне за модой все бросились к экипажной портнихе:  одни --  ушивать
штаны, другие -- расширять. Наметились различия вкусов  эстонских и  русских
ребят:  первые  предпочитали   узкие  брюки-дудочки,  а  вторые  --  широкие
брюки-клеш. Узкие брюки надевались на владельца  с помощью товарищей и мыла,
а увеличение ширины обеспечивалось клиньями до  габаритов маминого сарафана,
который можно было надевать через голову.
     Отцы-командиры,   понятно,   вели  целенаправленную   войну  с   любыми
излишествами:  с широкими  брюками поступали  очень  просто, вырезая  клинья
бритвенными лезвиям. Любители узких брюк пережили страшные времена гонений и
запретов,  и  даже обвинений  на идеологической основе.  Официальная  пропа-
гандистская  машина  обвиняла  их  в  том,  что  у них  появились  "черты  и
наклонности,  несовместимые с  принципами  коммунистической морали". Тогда и
возникла поговорка: " Сегодня он играет джаз, а завтра -- Родину продаст!"
     По мнению  КГБ,  такие индивидуумы наносили "социальный  и политический
вред интересам  Советского государства". Впрочем,  мрачное  время  пещерного
невежества скоро прошло, и  в отношении наших ребят никаких репрессивных мер
не последовало.
     Некоторые наши ребята еще носили фуражки-блины, вынимая из них  пружину
и слегка помяв их, а другие -- фуражки-аэродромы с максимально растягиваемой
пружиной.
     Хотя  на строевых занятиях,  демонстрациях и парадах все  были в  форме
уставного образца. Поздней осенью мы получили двубортные офицерские  шинели,
и здесь не  обошлось без  конфуза. В увольнение мы носили белые шарфы-кашне,
что заставляло встреченных на улице  рядовых Советской  Армии  лихо козырять
нам... Крупно не повезло С. Смолякову,  ему досталась матросская однобортная
шинель с ремнем, а потому он  часто  имел неприятности в городе от неотдания
чести офицерам.
     Курсантская жизнь протекала в строгом соответствии с распорядком дня. А
начинался он с побудки, которую по доброй морской традиции проводили трубой.
Штатный  трубач  --  курсант  судомеханического  отделения Виктор Тарга.  За
несколько  минут  до подъема он  играл  прекрасные мелодии из  американского
фильма  "Серенада Солнечной долины",  "Вишневый  сад",  а  также  попурри из
классических   оперетт   и    мюзиклов.   Вероятно,   эти   чудесные   звуки
предназначались  для  работниц  третьей  сме-  ны  швейного  ателье,   наших
соседушек.
     В  зависимости  от погоды дежурный  офицер  определял форму  одежды  на
физзарядку. На этот счет  частенько наши мнения  расходились с  офицерскими,
тогда в адрес дежурного раздавались тирады явно не библейского характера.
     Специального  комплекса упражнений  на  утренней  зарядке  не было, это
зависело  от фантазии  старшины роты, проводившего  зарядку.  Нашим  любимым
упражнением был "разрыв  морской груди", которую мы были готовы разрывать до
бесконечности.  После выполнения физических  упражнений следовала  пробежка,
сопровождаемая гулким  топотом курсантских  "гадов" о  булыжную  мостовую  и
заливчатым лаем бродячих собак.
     Затем следовало умывание, обтирание  по  пояс холодной водой,  заправка
коек, утренний осмотр и выход на  построение. Начало движения  от экипажа по
времени  совпадало с открытием  известного  пивного подвала "Карья". Иногда,
чаще  всего по по-  недельникам,  внутри  некоторых  курсантских  организмов
"горели трубы". В  данной ситуации кружка  пива, пусть даже разбавленного  в
разумных пределах из водопровода, как  рукой снимала временное  недомогание.
Обслуживание  было  моментальным.  Недомогающие  старались  пристроиться  на
"шкентеле"  строя и на  траверзе пивной  броситься в  предрассветный  туман.
Вылив  в  себя  залпом  содержимое  кружки,  имярек,  сломя голову, бросался
догонять строй, чтоб успеть  проскочить через ворота, которые закрывались за
последним  сигнальщиком.  Если  догнать  строй  не  удавалось, был  запасной
вариант  --  перелезть через забор, отделявший  милицию Центрального  района
Таллинна от училищного двора.
     Раздевшись,  становились  в строй и  следовали на  завтрак. Утром к чаю
была булка, масло, сахар, плавленый сырок или  колбаса, а по пятницам давали
ветчину.
     С  ветчиной ассоциируется  смешной  случай, происшедший уже  на третьем
курсе. Многие  городские  парни срезали с ветчины кожу, а у нас был сельский
парень, привыкший есть соленый шпик вместе со шкурой. Обычно он брал тарелку
и обходил  столы, собирал  обрезки и смаковал в свое  удовольствие.  Однажды
ребята  поинтересовались,  зачем  он  это  делает.  Не  сориентировавшись  в
сложившейся ситуации, он допустил  непростительную ошибку,  заявив:  "Хорошо
стоит!" А до  того  Игорь Сараев  запустил "утку",  что  приготовление  пищи
сопровождается  опусканием  в  котел  какой-то гадости, пагубно  влияющей на
курсантскую потенцию. Ясно, в следующую пятницу любитель  ветчинной  корочки
обнаружил на столах ее полное отсутствие. Вернувшись на свое  место, он чуть
не плача выплеснул свои  эмоции  в  тираде:  "Турак!  Зачем я коворил  такой
клупость, курат?"
     Как   показали  дальнейшие  события,  в  котел,  наоборот,  многое   не
докладывали и не досыпали. В доказательство привожу подлинный  текст рапорта
помощника дежурного офицера

     Начальнику Таллинского мореходного училища
     от помощника дежурного по училищу к-та С.
     РАПОРТ
     Я, курсант  С. стоял на вахте помощником дежурного по училищу. Вечером,
около  21.30  меня  позвал дневальный по гл. входу  и сказал, что  работники
столовой хотят  выйти. Там стояла  буфетчица  Б.К. и еще одна  официантка. У
Б.К. я заметил большую  сумку  и  два бумажных  пакета.  Я  сказал  Б.К. что
отнесите  завертки обратно  в  столовую.  Она отказалась отнести в  камбуз и
начала меня уговаривать, чтоб я ее отпустил. Я открыл дверь, чтобы выпустить
другую  официантку.  Б.К. тоже  вышла,  но силами дежурной  службы она  была
доставлена  обратно. Я  дал распоряжение вызывать  дужрного  по ТМУ капитана
третьего ранга... В это время Б.К. начала обложить меня нецензурными словами
и  обещала вымазать мое  лицо маслом. Я сказал, что  Вы меня  оскорбили. Она
снова  обложила  меня  всяческими  названиями  животных,  послала  меня   во
всяческие половые органы. В это время пришел дежурный по училищу и  приказал
открыть дверь и  выпустить  Б.К.  Утром она опять по прибытии обложила  меня
матом и остальными нецензурными выражениями.
     Дата Помощник дежурного училищу /Подпись/ *

     *   Во   всех   приведенных   курсантских  объяснительных   сохраняются
особенности авторской орфографии и пунктуации.
     Комментарии, как говорят, излишни.
     Судоводительское отделение готовило техников-судоводителей по программе
штурмана дальнего плавания. За  три года нам предстояло выполнить программу,
утвержденную  Управлением  учебных  заведений  министерства, а  также пройти
практику   на  боевых   кораблях,   парусную   на   учебном  судне   и   две
производственные практики на транспортных судах.
     Мы  приступили   к   занятиям.  Изучали   общетехнические,  специальные
дисциплины  и  политическую   экономию,  которую  объявили  вне  закона  как
"продажную  девку  капитализма". По утверждению Сергея  Смолякова,  ее лучше
всего  было  сдавать  в  полуобморочном  состоянии  при  температуре  тела в
пределах  39-40  градусов.  Возможно,  он прав. Ведь  человеку  в нормальном
состоянии трудно разобраться в  хитрых формулах получения прибыли в условиях
развитого социализма...
     Особое внимание у нас было уделено изучению морской практики, навигации
и лоции,  теории корабля,  мореходной астрономии, магнитно-компасного  дела,
метеорологии  и  океанографии,  технических средств  судовождения,  морского
права,  английского  языка,  экономики  и  организации  планирования  работы
морского флота. Впрочем, я перечислил все предметы морского цикла.
     На   первом  курсе  изучалось  черчение   с  судостроительным  уклоном,
английский язык,  морская практика,  наш хлеб -- навигация и основы  будущей
военной специальности  --  артиллерийское  дело.  Несмотря на  существование
эстонских  групп,  преподавание  морских дисциплин  проводилось  на  русском
языке. Тогда это никого не удивляло и  не  возмущало, хотя многим ребятам, в
первую очередь  окончившим сельские школы, было на  первых  порах тяжело. На
эстонском языке велось черчение, английский и морская практика.
     Теперь,  через  толщу лет, хотелось бы коснуться  изучения  английского
языка.  В  шестидесятые  годы,  когда   общество  вдохнуло  глоток  свободы,
вскрылась удивительная ситуация: народ не знал иностранные  языки вообще,  а
моряки  --   английский   в  частности.   Это  объясняется  хорошей  работой
могущественного Ведомства, держащего население в страхе.
     У нас были  прекрасно знающие свое дело "англичанки"  --  А.  Аава,  Л.
Белая,  Э.  Лайдо, Э.  Туй. Занимались мы группами по 10  --  15 человек, но
явных  фаворитов  в языке  у нас  не было. Увлечение английским бросалось  в
глаза,  а это могло привести к тому, что виновник оказывался "под колпаком".
В его  характеристике появлялись слова: "Усиленно изучает  английский язык".
При  визировании  на  право  плавать  за рубеж фраза  трансформировалась,  и
перестраховщики из Ведомства в "объективке" на курсанта писали что-то вроде:
"Готовится к  побегу за границу, усиленно изучая английский  язык". И  песня
бывала спета: имя- рек оказывался на трассе Севморпути, где он  со  временем
забывал  и родной язык,  общаясь  с грузчиками -- бывшими или  на-  стоящими
зэками  на  "фене"  (блатной  жаргон),  или  же  попадал  на  просторы седой
Атлантики   --  к   рыбакам,   где  постигал   основы  и  тонкости  великого
рыбацко-матерного языка...
     По всем изучаемым предметам нужно было иметь отдельную толстую тетрадь,
но  среди  нас были обладатели  "универсальных конспектов", когда лекции  по
всем  предметам записывались в одну тетрадищу. Имелись у нас  и  передовики,
которые писали  конспекты каллиграфическим почерком,  подчеркивая  заголовки
цветными карандашами. Уверен, что конспекты А. Бельского  и Х. Камалетдинова
могли бы стать украшением любой международной выставки.
     И вот  наступил первый день занятий... Прозвенел звонок, все врассыпную
кинулись по классам,  и коридор  сразу опустел.  Группа  замерла в ожидании.
Вошел преподаватель, дежурный скомандовал: "Встать! Смирно!" --  и доложил о
готовности класса к занятиям. Преподаватель разрешил сесть, открыл  классный
журнал и начал  знакомиться с нами. Услышав свою фамилию, курсант должен был
встать и ответить: "Есть!"
     После  переклички преподаватель  представился нам и начал  урок. Теперь
все было в его власти...
     Довольно  скоро  выяснилось,  что самая  большая напасть на  уроках  --
эпидемия сна, охватывающая аудиторию. Уровень и  скорость засыпания зависели
от  интонации  и громкости  голоса преподавателя.  При  монотонном изложении
материала курсантский  организм впадал  в  спячку  скорее.  Засыпал  курсант
незаметно  для  себя:  рука,  строчащая  конспект,  начинала  дергаться,  на
какое-то  мгновенье  замирала на  месте,  а  затем  уходила в  отрицательную
бесконечность.   Понятно,   что   в    конспекте   оставалось   вещественное
доказательство -- ломаный график сна.
     Наконец  раздавался звонок, извещающий об окончании урока и вожделенном
обеде.  Громкоголосая  курсантская  братия  заполняла  столовую  и  начинала
рассаживаться. За столом нужно было проявлять  максимальную внимательность и
собранность, чтоб  в  стакан традиционного  флотского  компота  случайно  не
высыпали бы содержимое солонки или перечницы. Часто  за  столом разыгрывался
"сюрприз" -- кусочек черного хлеба, обильно смоченный в горчице и обвалянный
в  черном перце.  По команде "три!" все вскидывали вверх  пальцы и начинался
отсчет  "в американку".  Выигрывавший приз  должен  был его  съесть. Тут  не
помогал даже выпитый после залпом стакан компота.
     С началом занятий  на первом курсе нам не полагалось свободное время по
окончании уроков  -- шла подготовка к октябрьским праздникам. Отцы-командиры
доводили нас до кондиции на  училищном дворе. В робе  и "гадах"  мы начинали
постигать  основы одной  из  самых  мудрых  наук современности  --  строевую
подготовку.  Неестественно наклонив вперед конвульсивно  скованные тела,  мы
утрамбовывали незаасфальтированный двор училища. И хотя поначалу неровен был
наш строй и  нечеток шаг,  была уверенность:  по площади  Победы  мы пройдем
торжественным маршем, чеканя шаг и держа равнение на трибуну.
     Отработка марша  продолжилась на  булыжной  мостовой.  Мы яростно  били
ногами,  высекая  из  булыжников искры,  которые  одновременно сыпались и из
наших глаз.  Вообще-то  со стороны наши  строевые  занятия  могли  сойти  за
бессмысленную  прусскую  муштру,  но  было объяснено, что  курсант мореходки
должен быть статным и стройным. Строевая подготовка  как наука  таит в  себе
большие  тайны, и только тому суждено их постичь, кто будет бить по мостовой
ровнее и поднимать ногу выше.
     Что  ж,  несмотря  на  понятное  и  полнейшее  отвращение   к  строевой
подготовке,  мы продолжали  оттачивать  ее технику, набираясь мастерства. Не
все одолели  эту науку. Пеэтер  Пыдер не  прошел индивидуального отбора  для
участия  в  строевых  мероприятиях:  у  него  нога  и  рука  ходили  вместе,
"иноходью". Вот попробуйте так двигаться -- у  вас ничего не получится.  А у
нашего  Пеэтера  получалось!  В  результате,  пока мы отбивали подошвы  ног,
Пеэтер стоял дежурным по камбузу, вряд ли завидуя нам.
     После   ужина  полагалась  самоподготовка.   Это  самое   удивительное,
насыщенное  событиями  время курсантского дня. В  пределах  разумного каждый
занимался  своим делом, а спектр деятельности  курсантов  на  самоподготовке
весьма широк. Одни готовились к урокам честно, другие отрабатывали стойку на
голове, третьи клонились на соседское плечо, четвертые  под  гитару напевали
"Коряги-мореходы",  пятые играли в "морской бой",  шестые строчили письма на
родину или любимым.
     Если на следующий день были  военные занятия, дежурный по классу  ходил
на цикл ВМП и приносил спецтетради, и тогда делом каждого было -- читать или
не читать о контактной мине КБ-2 или зенитной пушке К-70.
     Самоподготовке посвящены стихи, в которых есть такой куплет:

     Первым Рястас задремал,
     Вправо крениться начал,
     И с закрытыми глазами
     Он уперся в стол усами.

     Как-то один  из наших ребят очень  сладко  зевнул на самоподготовке,  и
нижняя челюсть  его сорвалась со штатного  места, устрашающе  зависнув.  Все
попытки  водворить  челюсть, куда  следует,  результатов  не  дали. Пришлось
обратиться к специалистам.
     Был   у   нас   парень,   как  сейчас   принято  называть,  "кавказской
национальности". Однажды на  самоподготовке  ребята экспроприировали у  него
письмо к  родителям, в котором он писал, что ходил  в рейс: волны  были выше
сельсовета,  а капитан, как его  председатель, валюты ему не дал, так как не
было денег, на что ее обменять. Весьма оригинальный метод выжимания денег из
родителей, сам Остап Сулейман Берта Мария Бендер-оглы до такого не додумался
бы.  Наш сын  rop  денег так  и  не  дождался,  оказавшись в конце концов на
тюремных нарах.
     А получилось так. Стоял кавказец дневальным по КПП. И надо же случиться
такому, что на  его смене прибежала молодая блондинка с  просьбой открыть ей
дверь дома, которую она якобы  захлопнула. При виде симпатичной особы ноздри
у  сына гор  заходили, как у  скакуна  после  долгой скачки,  а  корни давно
удаленных зубов заныли томной болью. Оставив  пост, пошел он с ней, но двери
открыть  не  смог. Блондинка попросила принести комплект  ключей, что  он  и
выполнил, стащив  на  КПП  связку  отмычек от служебных  помещений. И  опять
отпереть  дверь не  удалось. С присущим ему южным темпераментом парень выбил
нижнюю фрамугу двери. Оказавшись  в квартире, он набросился на даму, но  она
его отрезвила: "Ты совершил преступление, взяв ключи. Отнеси их и приходи. Я
буду ждать тебя". Когда он вернулся,  сильные милицейские руки скрутили его.
Такая вот поучительная и печальная история.
     Объективности  ради  нужно  признать,  что  служба  на  КПП  была   для
дневальных  сущим  адом  --  телефонная  трубка  буквально  подпрыгивала  на
рычагах. Постоянно звонили и приходили в гости. И было так, что с рапортом к
начальнику училища  обратился один из курсантов, побыв помощником  дежурного
на КПП:

     Начальнику Таллиннского мореходного училища тов.  Аносову  от помощника
дежурного офицера по училищу, ком.2 отд. 4 взвода III роты курсанта К.В.В.

     РАПОРТ

     Довожу до Вашего сведения,  что во время  моего дежурства почти на всем
протяжении  и особенно ночью,  лицо  женского  пола беспрестанно  звонило  в
училище, а по словам деж. по экипажу, и в экипаж, нарушая тем самым:
     1. Надлежащую связь уч. корпуса с экипажем училища.
     2. Нормальную работу дежурной и дневальной службы, лица которой обязаны
по установленной форме отвечать на телефонные звонки.
     3. Нормальный отдых пом. дежурного офицера  и  рассыльного, попеременно
отдыхающих в помещении КПП.
     4. Оскорблениями,  нецензурщиной отрицательно влияет на общее состояние
духа лиц суточного наряда.
     Прошу  Вас принять  надлежащие меры  к этой, можно  сказать,  подрывной
деятельности указанного лица, которое по имеющимся данным, нигде не работает
и неизвестно на что живет.
     Пом. деж. офицера ТМУ
     Дата Подпись

     ...Наконец, раздавался звонок, извещающий об окончании  самоподготовки.
Рота выстраивалась на вечернюю  проверку. Промежуток времени  до  построения
равнялся пяти минутам, но  это было  самый насыщенный событиями период: одни
летели  в раздевалку через три-четыре ступеньки, умудряясь при этом стукнуть
впереди бегущего под пятую точку опоры, некоторые покрывали  расстояние друг
на друге,  сродни скачкам на  диких быках. Одевшись, неслись  на построение,
как стадо  бизонов  на водопой. "Смирно! Направо! Правое плечо вперед! Шагом
марш!" -- гремела команда.
     Открывались железные ворота, и черный строй будущих мореходов и больших
морских начальников начинал  переход в  экипаж.  Выйдя  на  площадь  Победы,
запевали  песню, каждая рота -- свою. У нашей роты  -- незатейливая  песня о
том, как дети разбитой сковородкой ловили лягушат и  поймали головастика.  К
детской  песне   добавлен   взрослый  припев.  Эстонские  ребята  пели   про
головастика, а русские дружно подхватывали припев:

     Las tiksub taksomeeter,
     Las tuleb veel uks klient,
     Las ootab oma naine,
     Kell kehv koefitsient.
     Пусть тикает таксометр,
     Пусть будет еще клиент,
     Пусть ждет супруга дома,
     Чей низок коэффициент.
     (перевод с эстон.)

     Мы орали во всю мощь своих здоровых легких, а люди  на улице улыбались,
то ли завидуя нашей молодости и задору, то ли осуждая нас.
     У русских ребят была и своя песня:

     Пошел купаться Оверлей,
     Оставив дома Доротею...

     Эти безобидные куплеты не терпел командир роты Колесников. Услышав  их,
он приказывал: "Отставить Оверлея, бенть! У вас что, беять, нормальной песни
нет, беять?" Возможно, воспитанный на марксистко-ленинской идеологии, он  не
мог простить Оверлею  его  дореволюционного происхождения. Говорили, что эту
песню   сочинили  кадеты   морского  корпуса  или  даже  слушатели  духовной
академии... И  тогда следовала музыкальная история  о петушиной подлости  по
отношению к девственной хохлаточке:
     У бабушки под крышей сеновала
     Хохлаточка спокойно проживала,
     Не знала и не ведала греха.
     И вдруг она узрела петуха. Ха-Ха!
     Петух заметил курочку-молодку
     И сразу изменил свою походку:
     Он очень важно крыльями захлопал
     И ножками он по полу затопал.
     Воскликнул Петя громко: "Ку-ка-ре-ку!
     Пойдем со мной, хохлаточка, за реку.
     За речкою довольно-таки тихо,
     Растет там также просо и гречиха".
     Поверила хохлатка и пошла,
     Надеялась на совесть петуха,
     А Петенька подставил там ей ножку,
     И курочка упала на дорожку.
     Сперва хохлатка бойко отбивалась,
     Потом она в истерику бросалась.
     Поплакала, погоревала птичка,
     А через день снесла она яичко.
     Хохлаточки, совет даю я вам:
     Не верьте вы таким вот петухам,
     Не вздумайте ходить с ними за реку,
     Не то вы запоете: "Ку-ка-ре-ку!"

     При подходе  к  Ратушной площади  некоторые  страстные  поклонники Вана
Томаса приветствовали его поднятыми вверх головными уборами, а после "отбоя"
помогали дневальному по роте убирать гальюн.
     Была у нас еще одна любимая песня:

     То с севера, то с юга
     Приносят волны друга.
     То парус, то труба мелькнет в порту.
     И вот на берег сходят коряги-мореходы,
     А через час они уже в спирту!

     Сорок  лет спустя, прочел в книжке своего  учителя Р.Ю. Титова, что эти
слова написал А.В. Жерлаков, который во время  моей учебы в "Макаровке"  был
ее начальником.
     Но  хватит  песни  петь. Вернусь  к  другим  сторонам  нашей  жизни.  В
человеческом  организме  с рождения  заложен  дух противоречия:  вечером  не
уложить, утром -- не  поднять. После прихода  в экипаж начиналась подготовка
ко сну. Кто  стирал носки, опасаясь получить "гадом" по голове, кто таскал в
баталерке перед сном двухпудовую гирю, кто обмывался по пояс холодной водой.
А некоторые готовились к "выносу тела".
     Эта  безобидная  шутка  доставляла  первокурсникам много  радости. Один
курсант  маленького роста  надевал на руки "гады", зажав между пальцами край
простыни,   другой,   ростом   повыше,   задирал  голову  назад,   натягивая
противоположный  край простыни. С каждой стороны становились по два парня. С
этажа  швейного  ателье,  действительно,  казалось,  будто   выносили  тело.
Девушки-швейницы   спрашивали  потом:  "Вас  очень   плохо   кормят?"   Наши
удивлялись: "Почему?" "Так опять кто-то умер!"
     Был еще один веселый номер, называемый "родами". Номер исполнялся раз в
неделю по четвергам, когда мы  ходили в  баню на улице  Леннуки. Перед баней
командир  объявлял: "Сегодня,  бенть,  состоится помывка членов второй роты,
бенть". К началу помывки экипажный  комендант "Пан Коневицкий" привозил  два
огромных мешка с бельем --  трусами  и застиранными тельниками. Каждый, сдав
грязное,  мог  получить чистое, но  это смахивало на  покупку  кота в мешке.
Некоторым из  нас  попадали трусы ниже колена, а тельник -- длиннее  маминой
ночной сорочки.  Придя из  бани,  один  надевал  тельник рукавами  на  ноги,
другой, пониже ростом, ложился под ним, высовывал голову через шейный  вырез
тельника   и  истошно  вопил.  Создавалось  впечатление  появления  на  свет
младенца, и толпа рыдала кипятком и в воздух чепчики бросала.
     Случались,   к   сожалению,   и   менее  безобидные   хохмы.   Об  этом
свидетельствует такая курсантская объяснительная:

     Командиру роты...
     от курсанта...
     Дело, которому я даю  объяснение,  началось в училище. Мы строились для
перехода  в экипаж. Я становился в  строй, когда меня кто-то ударил ногой по
заднему месту. Я обернулся и стал расспрашивать,  кто это  сделал. Никто  не
признавался. Позже я узнал, что  это сделал курсант С. В экипаже я подошел к
нему и спросил, он ли меня стукнул. С. начал отказываться. Завязалась драка.
Я взял его за ворот тельника и тихонько ударил. Он оттолкнул меня и ударил в
лицо. Я ответил ударом тоже в лицо, после  чего мы разошлись. У С. оказалось
выбито два зуба.  Я не  думал,  что так получится и удар придется  на  зубы.
Сообщаю, что больше этого не повторится и своим поведением  докажу, что  это
была случайность.

     Без даты. Подпись.

     Случаи  драк были исключительно  редки и  только на первом  курсе. В то
время не было понятия "дедовщина",  или попросту истязаний младших старшими.
Мы все составляли дружную курсантскую братию.
     Среди тех, с кем я дружил особо, были  ребята и курсом выше и  ниже: В.
Аникии, В. Бурданов, А. Омельченко, В. Раудкетт, В.  Шиповских, К.  Морозов,
Т. Мурашов-Петров, Э. Нейдре,  Е. Нигородов, В. Пикат, В. Пьянов. Со многими
выпускниками ТМУ сохранил добрые отношения на долгие годы...
     Наконец  все   угомонились,  улеглись  и  притихли.  Рота  спит.   Спят
"гробовщики" и "роженицы", спят драчуны. Сон сморил всех. Последним, положив
голову на тумбочку, засыпал  хранитель  курсантского покоя --  дневальный по
роте.
     Спать,  изогнувшись буквой "Г", очень  неудобно,  о чем свидетельствует
объяснительная:
     Командиру роты капитан-лейтенанту К. от курсанта А.
     Я,  курсант  А.  не стоял  на  вахте, т.к.  у  меня  онемела  нога. Это
случилось в 6.30. Я  прилег и уснул. Меня разбудил дежурный  офицер. Обещаю,
что такого больше не будет.
     Курсант А. Дата.

     К рассказанному можно добавить, что через  рабочее место дневального по
роте  прошли и спали, изогнувшись  буквой "Г",  многие известные  капитаны и
крупные морские начальники.
     Впрочем,  поначалу  немало что бывало  в  тягость. Но со  временем  все
привыкли, вошли в ритм курсантской жизни, или, как говорят на флоте, "пришли
в  меридиан". Ведь и  великие  флотоводцы  пролили потоки терпкого  соленого
пота, пока стали моряками и мужчинами.
     А теперь пора рассказать о тех, кто нас учил.



    УЧИТЕЛЯ


     У нас в подавляющем числе были прекрасные  учителя -- энтузиасты своего
дела, преданные своей профессии, бескорыстные и честные люди.
     Начальник  училища -- капитан дальнего плавания Александр  Владимирович
Аносов. Его называли  "папа Аносов", а  курсанты  -- просто "папа". Высокий,
крупной кости мужчина,  начинающий полнеть. Носил маленькие  рыжеватые  усы.
Ходил  семенящей  походкой,  мелкими  шажками.  Говорил  громким  голосом  с
выговором на "О". Одет всегда по форме. Во всем любил порядок и требовал его
соблюдения от всех.
     Курсанты  любили  "папу".  Его  организаторские  способности  и  талант
руководителя  за  короткий  срок  помогли  вывести  ТМУ  в  передовые  среди
мореходок ММФ, за что  он был удостоен ордена Трудового  Красного Знамени, а
училище премировано астрономическим планетарием.
     После  окончания мореходки  мне  неоднократно доводилось встречаться  с
А.В. Аносовым,  и встречи всегда  были радостными  для обоих.  К  сожалению,
последняя   оказалась  трагической.  Морская  общественность   отмечала  его
шестидесятилетие,  юбиляра   пришли  поздравить  друзья,  коллеги  и  бывшие
ученики:   этого  человека  уважали  многие.  За  десять  минут   до  начала
торжественной церемонии Александр  Владимирович вышел "при параде", веселый.
Мы  стояли  рядом  с  капитаном  В.Т.  Казанцевым,  "папа"  подошел  к  нам.
Поздравили, обнялись.  "Молодцы, что пришли поздравить меня!" --  сказал нам
"папа". Это были последние  его слова,  которые я запомнил. Через пятнадцать
минут его не стало -- не выдержало больное сердце.
     Так ушел из жизни хороший, честный  человек и моряк А.В. Аносов. Память
о тех, кого нет с нами, остается в совершенных ими делах. На книжной полке у
меня стоит его  книга "Управление судами"  с дарственной надписью: "Дорогому
ученику моему от автора. 25.12.61".
     Начальником судоводительского отделения был Федор Степанович Бойцов. На
третьем  курсе   он  преподавал   нам  электрорадионавигационные  приборы  и
экономику морского  флота. Не знаю почему, но ребята его  не любили, не было
особо теплых отношений с ним и у меня.
     А  вот  начальника  судомеханического  отделения  Анатолия  Степановича
Симоненко любили все, его называли "Симо- нян". Думаю, что ему было известно
это прозвище. Потом он стал начальником ТМУ.
     Слово  "навигация"  происходит  от  латинского  слова  "navigare",  что
означает "ходить по  морю".  Хождение по морю -- значит обеспечение перехода
судна наивыгоднейшим путем без отклонений от него из одной  точки  в другую.
Преподавал  навигацию  Яков  Яковлевич  Шапошников. Он был  высок,  худощав,
всегда по  форме  одет. Когда надевал свою видавшую виды  морскую фуражку  с
позеленевшим  от времени  "крабом"  и  коричневое  пальто из  кожи  молодого
верблюда,  приобретенное  когда-то  в  далекой   Бразилии,   то  походил  на
настоящего  "морского волка",  прошедшего все океаны. В 1925 году он окончил
Ростовский техникум  водного  транспорта,  а в 1926 году плавал  штурманским
учеником на учебном паруснике "Товарищ". Работал вторым и старшим помощником
капитана на учебном судне  "Вега". Во время  войны  оба  эти судна  погибли:
"Товарищ" был потоплен немцами вблизи Мариуполя, а "Вега" -- в Геленджикской
бухте.
     Яков  Яковлевич  навигацию знал  превосходно  и  преподавал  интересно,
вперемежку с  забавными жизненными историями и  веселыми  морскими  байками,
которые у  него были  в запасе на  все  случаи жизни и  лились, как из  рога
изобилия. За это  его называли "Яшка-Травила",  но  в  памяти выпускников он
больше  сохранился  как  Як-Як. Он  был легендарной  личностью и пользовался
огромным уважением среди курсантов.
     У  Як-Яка  была  вставная  челюсть,   поэтому  некоторые  звуки  в  его
произношении   трансформировались,  и  речь   получалась  еще   смешнее.   В
экстремальных случаях он нацеплял  на  нос  вторые  очки,  и тогда  выглядел
весьма  внушительно. Так, приступив к изучению навигации,  мы узнали о  том,
что "Эта наука очень шлошная, но вешьма приближительная".
     А  вот  преподаватель  морской  практики  капитан  Херман  Тыниссо  был
настоящий  "морской  медведь".  Он  боком  протискивался  в дверь,  а  когда
садился,  стул  начинал  под  ним  жалобно  скрипеть.  И  ростом он вышел, с
широкими плечами  и огромными  кулаками.  О нем  у курсантов ходили легенды.
Среди  известных капитанов трудно найти другое имя, с которым связывалось бы
так много славных дел.
     Херман Тыниссо родился  на  Пярнумаа. Морскую карьеру начал  с  матроса
после  окончания Палдиской  мореходной  школы. В  годы первой  мировой войны
служил  на  гидрографическом  судне.  В  1940 году  был  назначен  капитаном
ледокола  "Суур Тылл".  28  августа 1941 года ледокол  (тогда  он  назывался
"Волынец") покидал Таллинн,  увозя последних  защитников города. Многие суда
каравана погибли, а "Волынец" прибыл  в Ленинград. За проявленное мужество и
героизм  во  время перехода под  бомбежками и  артобстрелом  Х. Тыниссо  был
награжден орденом.
     Вот как вспоминал  об этом переходе сам капитан: "Это был настоящий ад,
в  котором  нам пришлось плыть  два дня. Зачастую  на поверхности можно было
видеть останки судов,  спасательные  жилеты,  блуждающие  мины  и  плавающих
людей, пытавшихся спастись на досках. Невольно  возникала мысль: может и нам
придется  оказаться  в  такой обстановке. Проверил, находится  ли  под рукой
спасательный пояс. Однако была и уверенность почему-то, что с нами будет все
в порядке, все хорошо".
     В 1944 году, на другой день после освобождения Таллинна, он приступил к
исполнению  обязанностей  капитана Таллиннского  морского торгового порта  и
одновременно преподавателя  мореходного училища.  Находясь  с 1957  года  на
пенсии, Х. Тыниссо продолжал  преподавать.  Он  буквально  завораживал  нас:
выкладывал на стол огромные,  как двухпудовые  гири, кулаки с пальцами толще
сарделек и рассказывал  о  парусниках,  их рангоуте  и  такелаже,  о  тяжком
матросском  труде на парусных судах, о ноющих ссадинах и потрескавшейся коже
на ладонях, о строжайших  наказаниях -- подвешивании  на реях и "килевании",
когда  провинившихся протаскивали  на  тросе под  килем  судна.  Говорил  он
медленным тихим голосом, а мы  замирали, ловя каждое его слово.  Любимое его
изречение: "Раньше  корабли были  деревянные,  а  люди железные".  До  мозга
костей Х. Тыниссо был моряком-парусником.
     Говоря о нем, нельзя не рассказать о деле, которое было для него второй
жизнью: до конца  дней он занимался судомоделированием. Его огромными руками
созданы  многие  модели, особую известность ему принесла модель  крупнейшего
пятимачтового барка  "Копенгаген", над изготовлением которой мастер трудился
много  лет.  Об  этом паруснике  известно очень мало, тайна покрывает и  его
гибель.  14  декабря  1928  года  "Копенгаген"  вышел  из  Буэнос-Айреса  на
Австралию. В экипаже, кроме штатных офицеров и  матросов,  было  45 кадетов,
капитан -- Андерсен. В рождественскую ночь  с судна  была получена последняя
радиограмма, и  больше  его  никто  не видел.  С  1 января  1930 года  Ллойд
исключил  судно из  своих  списков.  Спустя около пяти лет море выбросило  к
побережью Африки полуразрушенную шлюпку с барка.
     Капитан Тыниссо обратился к бывшему владельцу  судна с просьбой выслать
чертежи  "Копенгагена",  но  построечных  чертежей  не  оказалось. Пользуясь
справочником Ллойда,  некоторыми  чертежами,  полученными  из  Дании, и даже
почтовой карточкой с изображением "Копенгагена", Х. Тыниссо произвел расчеты
и приступил к работе. В 1956 году была готова модель в масштабе 1:75.
     В 1957 году в  Москве  состоялись крупные международные соревнования по
морскому моделированию, на которых эта работа завоевала золотую медаль, а Х.
Тыниссоо  был удостоен Диплома  1 степени. В 1958  году в  Англии  состоялся
чемпионат мира  по моделированию судов, на который  "Копенгаген" был заявлен
без  участия автора. Старый капитан объявил, что модель поедет только с ним.
Власти  отказали  ему в выезде,  и была  попытка  забрать модель  силой.  Но
организаторы этой чудовищно  грязной авантюры забыли, что на дворе стоял уже
пятьдесят  восьмой,  а не  тридцать восьмой  год.  Горько сознавать, что эта
модель,  безусловный фаворит  и претендент на  победу, не приняла  участия в
соревнованиях.
     Модель "Копенгагена" и Диплом 1 степени Х. Тыниссо хранятся в Эстонском
Морском музее, где есть и  другие работы мастера. Он  не  оставил после себя
литературных  записей,  но  в музее сохранились весьма  остроумные замечания
старого капитана о своих коллегах.
     Х. Тыниссо  не стало 31 марта 1974  года.  В  память  о нем храню  свой
курсантский  конспект по  морской  практике и  надежду, что  когда-нибудь  в
составе флота появится судно, носящее его имя. Нет моряку лучшего памятника,
чем такой. Отдаю себе отчет, что эта моя мечта утопическая...
     Преподаватель   черчения   Линда   Густавовна   Тюндер  была   крупного
телосложения, с копной  пышных рыжих  волос. Ее волевое лицо вселяло страх в
бритоголовых  курсантов. Она  проработала в  училище долгие годы  и была той
скалой,  о  которую разбивались,  словно  прибой, все курсантские ухищрения.
Возможно,  у  некоторых  читателей, прошедших  школу  Линды Густавовны,  при
упоминании ее  имени  по спине  побегут мурашки, а на  лбу выступит холодный
пот, но  отдадим ей  должное за то, что  умела заставить нашу братию чертить
шрифты и разрезы судов, приучая к тщательности и аккуратности.  Сейчас, имея
продолжительный  опыт  работы с "детьми  лейтенанта Шмидта",  беру  на  себя
смелость заявить, что Линда Густавовна Тюндер -- эталон педагога.
     Впрочем, в  ту курсантскую пору на двери чертежного кабинета  появилась
карикатура с надписью:

     Здесь чертежный кабинет:
     Досок нет, линеек нет.
     Здесь уже который год
     Ведьма рыжая живет.

     Капитан-лейтенант  Г.П.  Кангро, дежуривший  по училищу,  обнаружил сей
"шедевр",  листок сорвал  и хода розыску не дал, хотя установить автора было
легко.
     Начальник военно-морского цикла нам не преподавал и нас непосредственно
не касался. Капитан  первого ранга В.И. Орсич носил маленькие очки в золотой
оправе и фуражку  с высокой  тульей,  за  что  его  называли  "гросс-адмирал
Денниц".
     Большим нашим другом был лаборант военных классов капитан Кузьмин -- "В
Дарданеллы-мать".
     Минно-торпедное дело вел капитан второго ранга Б.И. Бак, артиллерийское
дело -- капитан третьего ранга А.И. Кирьянов. Это были абсолютно разные люди
-- по форме  и по содержанию.  Борис Ионович  Бак был тучным человеком,  ra-
бардиновый китель трещал  под напряжением не в меру развитой грудной  мышцы.
Во  время войны  он служил разведчиком, но  никогда об этом  не рассказывал.
Самым ценным качеством скромного и доброго человека Бориса Ионовича было его
спокойствие.
     Преподаватель  артиллерии  А.И. Кирьянов --  полная  противоположность.
Маленького   роста,   худощавый,  подвижный  и   эмоциональный,   он   любил
"прихватить" курсантов и щедро одаривал их жирными  "гусями", как он называл
двойки. Любил Александр Иванович рассказывать про Дальний Восток:  "Чудесный
край,  но ехать  туда никто не хочет".  И вообще он был остроумным и веселым
человеком. Особых проблем в общении с ним у нас не возникало.
     Кроме. названных  выше  офицеров,  нам военные  науки  читали  капитаны
второго  ранга  Веселов  и  Постников.   Первого  помню  по  системе  оценки
курсантский  знаний: поешь  -- пять,  roворишь  -- четыре,  мычишь  --  три,
молчишь --  два. Должен сказать, что система универсальная,  опробованная  в
течение  трех  десятков лет, остается только  сожалеть, что голосистых  ныне
мало.
     Александр  Иванович  Постников -- инженер-гидрограф,  и  очень гордился
своей  профессией. Культурный, вежливый и спокойный человек.  После  ухода в
отставку  он  плавал  на  судах  Эстонского  пароходства  первым  помощником
капитана, затем возглавлял подготовку рабочих кадров в торговом порту. Автор
нескольких книг и многих статей. Долгие годы меня связывают добрые отношения
с этим удивительно простым и порядочным человеком.
     ...В минно-торпедном классе шел урок. Капитан второго ранга  Бак, держа
указку  за тонкий  конец,  ритмично  постукивал спящего  курсанта  по наголо
стриженой  голове,   приговаривая:  "Морская   контактная..."   Курсант   не
реагировал,  тогда кавторанг попросил бодрствующего  курсанта:  "Потрудитесь
разбудить  вашего соседа". А тем  временем  наш сын Кавказских  rop  исчез в
чреве выхолощенной  торпеды.  Через  некоторое время оттуда раздалось мерное
посапывание. Урок окончен. Дежурный только набрал  в  легкие воздуха,  чтобы
гаркнуть: "Встать!", но Борис Ионович жестом  остановил его. Собрав со стола
свои  нехитрые  пожитки, лучший  разведчик  нескольких  фронтов на  цыпочках
покинул  класс, за  ним  вышли  курсанты.  "В Дарданеллы-мать", демонстрируя
филигранную  технику исполнения  операции,  опечатал  класс.  Когда сын  гор
проснулся  и не обнаружил  рядом братьев  по  оружию, он  остервенело  начал
стучать  по металлической  двери  всеми  конечностями.  Первой  звон металла
услышала  лаборантка  Тамара  и  доложила Орсичу,  реакцией  которого  было:
"Диверсанты!  "К  месту происшествия  мелкими шажками семенил грузный Орсич,
обгоняя его  по прямой,  вприпрыжку, со связкой  ключей  на  изготовку несся
капитан "В Дарданеллы-  мать". Сорвав налету бирку с  сургучной печатью,  он
открыл дверь, из  которой, как ошпаренный,  выскочил бритоголовый курсант  с
заспанным лицом, оттолкнул капитана, кратчайшим путем лег курсом на столовую
и, побивая рекорд училища  в беге на короткие дистанции, скрылся на камбузе.
Крики  начальника  цикла  были напрасны.  Когда задыхающийся Орсич  вошел  в
столовую,  сын  rop  уплетал  за   обе  щеки  гороховый  суп,  ловко  орудуя
алюминиевой ложкой.
     Вспоминается  "окуривание"  в нашей  роте.  В  соответствии  с  учебной
программой,  в  целях  укрепления  оборонного  могущества   страны,  будущих
флотских   офицеров    обучали   умению   пользоваться   противогазами.   До
практического применения нам в научно-популярной форме рассказывали, а потом
на  пальцах показывали, как и  что  делать.  Затем и  начиналось упражнение,
получившее  наименование   "окуривание".   Войдя   в   бункер,   наполненный
хлорпикрином, нужно было, задержав дыхание,  достать  из  сумки противогаз и
надеть. После нескольких минут пребывания там следовало покинуть бункер.
     Был  у нас  парень худобы неописуемой, природа явно обошла  его  телом,
расщедрившись лишь  на нос. На его  узком  лице рельефно,  словно  шлюпочный
румпель, выделялся  огромный  носяра, за  что  его носитель получил прозвище
"шнобель".
     Вот из-за этого  самого носа  он чуть не задохнулся в бункере  с газом.
Войдя внутрь, как учили, он достал  противогаз и, затаив дыхание, начал  его
надевать. И то ли маска запуталась вокруг  носа, то ли  нос застрял в маске,
но  противогаз  вместо головы оказался  на его огромном носу.  Имярек  начал
заглатывать  в себя  ядовитые  пары.  Его оперативно  эвакуировали  из "зоны
поражения", а командир  роты  Колесников, не откладывая дела  в долгий ящик,
ввел      в      его      тщедушный      организм      повышенную       дозу
морально-политико-психологической вакцины,  обильно  приправленной  "бенть",
которая оказала мгновенное отрезвляющее воздействие.



    ОТЦЫ-КОМАНДИРЫ


     Помню их всех: одних хорошо и добрым  словом, других -- хуже, о третьих
вообще  вспоминать  не  хочется.  С одними долгие годы довелось встречаться,
других так и не видел больше.
     О первом нашем командире роты уже сказано выше. К этому  могу добавить,
что особых огорчений он нам не приносил.
     Вообще  командирами  рот у  судоводителей  бывали  флотские  офицеры, у
механиков -- сухопутные, переодетые в  морскую  форму,  но на погонах у  них
были красные просветы, за что их называли  "краснопогонниками". От  флотских
они отличались не только цветом просветов на погонах.
     Ротой судоводителей курсом старше нас командовал капитан-лейтенант Г.П.
Кангро. Невысокого роста,  худощавый,  он выглядел щегольски: безукоризненно
пошитая, всегда отглаженная и вычищенная  форма облегала его тонкую  фигуру.
Соз- давалось впечатление, что он получал комплект формы ежедневно из ателье
индпошива, которое располагалось в  доме, где он жил. С особым,  только  ему
присущим  шиком, носил он далекую от уставного образца  фуражку. Ее  широкие
поля  закрывали,  казалось,  плечи,  на  фуражке  был  толстый белый кант  и
прошитый козырек. Ребята шутили: если посмотреть на Кангро с крыши,  увидишь
только его фуражку.
     Г.П. Кангро имел  зычный, хорошо поставленный командирский голос, никак
не соответствующий его внешности. От проницательного взгляда его зеленоватых
глаз,  похоже, ничто  не могло ускользнуть.  В  общем, Гастон Петрович являл
собой  эталон  военно-морского  офицера,  был  требователен, но  справедлив.
Ребята очень уважали его. Без малого сорок лет он отдал училищу, пройдя путь
от  командира  роты  до  заместителя  начальника  училища по  военно-морской
подготовке. Уже находясь на заслуженном отдыхе, капитан первого ранга пришел
в Эстонский центр морского образования, чтоб передать  свой богатый  опыт. К
сожалению, многие его планы остались невыполненными.
     Нас связывала долголетняя дружба, и всегда этот обаятельный человек был
честным и преданным. Незадолго до его тяжелой и неизлечимой  болезни я после
лекций зашел  к нему.  Гастон Петрович  перебирал  на столе  огромную стопку
каких-то бумаг  высотой около шестидесяти сантиметров. Тепло поздоровавшись,
он сказал:  "Юра, это курсантские объяснительные за сорок лет.  Возьми, тебе
они могут пригодиться". Тщательно  перелопатив огромную стопку, я выбрал те,
которые приведены в этой книжке.
     15 августа 1996 года перестало  биться сердце Гастона Петровича Кангро.
На другой день я  выразил  искреннее соболезнование вдове и сыну в постигшем
их тяжелом горе, а через несколько дней вместе со своими однокашниками стоял
у гроба друга.
     У механиков командирами рот были майоры Давиденко  и Кулларанд, а также
уже  известный  читателю старший  лейтенант -- "Утенок".  У него  была  одна
медаль, что сразу оценили по достоинству:

     И на груди его могучей,
     Сверкая в несколько рядов,
     Одна медаль висела кучей,
     И та за выслугу годов.

     Ребята рассказывали,  что  "Утенок" обладал исключительной способностью
узнать в темноте за сорок метров курсанта со спины. За годы учебы мне как-то
раз  довелось столкнуться с  ним. Заступая  в наряд помощником дежурного  по
училищу, выстроил ребят, проверил внешний вид, форму одежды заступающих. Все
были выбриты до синевы, а  пуговицы и  бляхи блестели, как пасхальные  яйца.
Появился "Утенок" и грянул оркестр. Докладываю:
     -- Товарищ старший лейтенант...
     -- Отставить! Суточный наряд к разводу не готов.
     -- Товарищ старший лейтенант, почему не готов?
     -- У помощника дежурного по училищу не сбриты усы.
     -- Товарищ старший лейтенант, разрешите доложить.
     -- Докладывайте.
     -- Имею личное разрешение начальника училища носить усы.
     Действительно,  однажды А.В.  Аносов сказал мне:  "Знаешь, Рястас, твои
усы лучше моих -- носи".
     "Утенок" мне  не поверил и  побежал  куда-то  выяснять... Но  вообще-то
Уставом было запрещено ношение бороды, а про усы ничего там не было сказано.
Усы  носили  немногие: Гриша Савченко с  бухтой колючей проволоки под носом,
красавец Эндель Пяренсон с эффектной щепоткой рыжеватой растительности да я.
     Вторая  неприятность   произошла  на  утренней   физзарядке.  "Утенок",
стоявший  дежурным по училищу, установил форму одежды -- тельники, на что я,
не в библейских выражениях,  разумеется, во всю мощь  своей  луженой  глотки
изложил собственную точку зрения, позабыв при этом оглянуться. А сзади стоял
краснопогонник  в  звании  майора.  Система   сработала,  и  меня  повели  к
начальнику  училища.   Меня  принял  исполнявший  эти  обязанности  Анатолий
Степанович Симоненко.
     --  Рястас, скажи,  кого  ты назвал  "утенком"?  --  спросил "Симонян",
улыбаясь.
     -- Сараева.
     --  Ты говоришь  неправду. Сараева зовут "фиксой", -- немедленно уличил
меня во лжи Анатолий Степанович. И, пропесочив, с миром отпустил.
     "Утенка" не уважали даже "свои" курсанты.  Однажды  после возвращения с
практики рота вышла на построение. Только  старшина  приготовился  доложить,
как  со второй  шеренги  "шкентеля"  строя  раздалось:  "Кря-кря".  Один  из
курсантов-меха- ников так люто "любил" своего  отца-командира,  что  большую
часть заработанной валюты истратил  в  ГДР на  игрушечного  утенка,  который
весьма натурально крякал.



    ЛИЧНОЕ ВРЕМЯ


     Для первокурсников  день  7 ноября особенный -- нас впервые увольняли в
город.  После  прохождения  торжественным маршем по  площади Победы  местных
ребят отпускали по домам до  08.00 девятого ноября,  а иногородних увольняли
после обеда.
     По случаю праздника был вкусный обед со свининой на второе  и на каждом
столе -- огромный торт. А учитывая, что за  некоторыми столами оставалось по
3-4 человека, давились сладким тестом до появления крема за ушами.
     К первому увольнению готовились тщательно: брюки гладили с мылом, чтобы
стрелки  резали,  драили пуговицы  на  бушлатах и бляхи  курсантского ремня,
брились до синевы, чистили ботинки.  Курсант должен видеть свое отражение  в
носках ботинок, а старшина свое -- в курсантской бляхе.
     После обеда  толпа выстроилась в очередь за увольнительными. Придирчиво
осмотрев всех, старшина раздал белые бумажки, в  которых было написано,  что
курсанту запрещено делать,  находясь в увольнении.  Получив  из рук старшины
вожделенную "ксиву",  толпа  ринулась на КПП, через который выскакивали, как
пробки из бутылок. За металлическим забором тянуло на лирику:

     Я иду по главной улице,
     Мною девушки любуются...

     Готовых  рецептов  проведения  времени  в  увольнении,  безусловно,  не
существовало,  и большинство  первокурсников посещало  кино,  но со временем
круг интересов расширился.
     Вернувшись в училище, курсант сдавал увольнительную записку, на которой
проставлялось время его возвращения. В субботу увольнение было до 01.00, а в
воскресенье до  24.00 и заканчивалось с последними звуками  государственного
гимна, исполнявшегося по радио.
     После  октябрьских  праздников  курсантская жизнь  стабилизировалась  и
появилось   свободное   время,   предусмотренное  распорядком  дня.   Каждый
использовал   его   по   собственному   усмотрению   и  мог  проявить   свою
индивидуальность. В  училище  были широкие  возможности  заниматься  любимым
делом.  Работали всевозможные  кружки  и секции.  Большое внимание уделялось
спорту,  занятия  которым  поощрял   начальник   училища.   На  спартакиадах
мореходных   училищ   наша   команда  всегда  занимала  призовые  места,   а
волейбольная  дружина  в  составе  Владимира Бурданова,  Рейна  Колло, Хейно
Пихкеля, Энделя Пяренсона, Геннадия Симоненко и Тыну Тийвеля была двукратным
чемпионом общества "Водник"  и чемпионом среди  мореходных  училищ ММФ.  Юло
Кеввай, Валентин  Сепп  и  Калью Ымблус  занялись штангой, а  многие  ребята
записались в  секцию  бокса, вероятно, потому, что  председателем  училищной
секции бокса был наш кумир Як-Як. В  ТМУ было несколько отличных боксеров --
Илмар  Вилипо,  Лембит Тююр и Волли Раудкетт -- пожиратель  женских  сердец,
высокий красавец со  светлыми  вьющимися волосами и  кулаками,  похожими  на
пушечные ядра.
     С начинающими занимался  Илмар Вилипо.  К  удивлению многих,  наша рота
выставила  на первенство училища  участников  во всех весовых категориях. На
соревновании  присутствовал А.В. Аносов и очень азартно болел. Мы имели даже
некоторые  успехи:  Сергей Смоляков  в своей весовой категории  занял второе
место. Как-то  во  время турнира  Г.П. Кангро спросил  у  капитан-лейтенанта
Колесникова: "Я редко вижу  твоих на  тренировках. Скажи, где  они научились
так хорошо боксировать?" Сидевший сзади "Утенок" сказал: "На улице!"
     В  распоряжении курсантов была водная станция  в Пирита, где мы  любили
проводить    время.   Увы,   чемпионами   по   морскому   многоборью    были
курсанты-механики.
     Но главное,  чем гремела мореходка на весь  город,  --  вечера отдыха и
танцы, на которых играл один из лучших оркестров Таллинна  того  времени. Им
управлял Илмар Томберг. В оркестре состояли У. Лахе, В. Тарга, В. Арумяэ, И.
Данилов, других, к сожалению, не помню.
     В  дни  проведения вечеров задолго  до начала собиралась толпа желающих
попасть на  танцы -- огромная масса девичьих тел, настоящий "девичий базар":
"Если хочешь, любую из них выбирай!"
     Девушки,  действительно,  были на  любой  вкус.  Высокие  и стройные, с
ногами "от ушей", и плотного телосложения, с ножками типа рояльных. Скромные
восьмиклассницы с впалой грудью и девицы полового разбоя не первой молодости
и с бюстами  угрожающих размеров. С детским лицом, нетронутым парфюмерией, и
с  физиономиями  после многократной  обработки  всеми известными в  ту  пору
лакокрасочными материалами.  Нетронутые  и  не  первой  свежести. В  простых
платьицах  со стоячим воротничком  и в глубоких декольте,  открывающих часто
более интимные  принадлежности дамского  туалета. Конечные цели  и задачи  у
каждой  были  разные, но  прежде любой  ценой  надо было  пробиться  в  "Зал
мореходки" на втором этаже.
     В училище был установлен  железный порядок:  каждый курсант проводил на
вечер одну девушку. Я никогда не завидовал ребятам, стоявшим в наряде в день
танцев. Ведь у каждой  девушки была задушевная подруга, для которой  попасть
на танцы представлялось делом всей жизни. Но  счастья "девичьего переполоха"
избежать мне не удалось. Однажды я заступил в наряд помощником  дежурного по
училищу в ...новогоднюю ночь.
     Когда  открыли дверь, девушки, давя друг друга,  бросились  к ней. Одна
маленькая девчушка, чуть не плача, взмолилась: "Дяденька, ну  пропусти меня,
пожалуйста!"  Пришлось  внять  ее мольбе. По  каменным  ступенькам лестницы,
ведущей на второй этаж,  раздался мерный стук  женских каблучков, а  впереди
разноголосой девичьей массы распространялся пьянящий запах духов неумеренной
концентрации.
     Для  приема долгожданных  гостей  было  все  готово: стулья расставлены
вдоль стен, по залу  с важным видом, нахохлившись,  как  гусаки, расхаживали
первокурсники,  а оркестр  замер в ожидании взмаха руки руководителя.  И вот
поплыли чарующие звуки прекрасной музыки в великолепном исполнении. Это была
прелюдия, разминка для собравшихся.
     Основные  события  развернутся  после  полуночи,  когда  в  бой вступит
"тяжелая  артиллерия"  в  лице  прожженных  акул  полового  разбоя,  которые
поначалу притаились, водя  наметанным глазом по залу  в  поисках  жертвы  --
преимущественно  среди  курсантов  с  тремя "птичками" на  рукавах. И  после
полуночи  начнется охота на доверчивых  олухов,  готовых хоть сейчас пойти в
ЗАГС. Ведь замужество -- один из главных врожденных инстинктов женщины, даже
не первой молодости и свежести, прошедшей до  этого огни и воды  безудержной
любви.
     Многие   наши  ребята  получили  свои  первые   уроки  любви  во  время
танцевальных  вечеров  -- на  борцовских  матах в  спортзале  или  в  пустых
аудиториях.    Случались   и   конфузы,    о   чем   поведала    курсантская
исповедь-объяснительная на имя командира роты:
     Командиру 2-й роты капитану III ранга... от курсанта...

     Объяснительная

     Я был во время вечера встречи и половом контакте с С.  После прихода из
колхоза я обнаружил у себя, что  нижняя часть тела шешется. Я  почувствовал,
что шешение станосится больше  и пошел к врачу  в училище. Он сказал, что не
волнуйся, все  будет нормально, купи лекарство и  никому не  говори об этом,
что у тебя есть мандавошки. И я  никому не говорил. Я купил лекарство, отнес
в санчасть и успокоился.

     Дата Подпись

     Поскольку  автору не доводилось самому испытать дистанционное  действие
таинственного лекарства, поверим на слово автору исповеди.
     К  сожалению, не  всем  желающим удавалось  попасть  на  танцы.  Иногда
девушки  бурно и решительно выражали свое возмущение.  Однажды они снесли  с
лица  земли деревянный училищный забор, вместо которого был установлен забор
металлический, с высокими заостренными пиками.
     Но были у нас, конечно, и другие  интересы и увлечения. Оттачивать свое
сценическое  мастерство  пошел  Сергей  Смоляков,  а  я   подался  напрягать
голосовые  связки.  Моим  учителем стал  Хуго Круузман,  человек  способный,
добрый и очень спокойный.  Тогда  я познакомился с неизвестной в  то время и
начинающей  певицей Леэло  Карп, с которой мне доводилось петь  в нескольких
концертах. Никогда  не забуду,  как  Леэло садилась за пианино  и  начинала:
"Папа рыжий, мама рыжий,  рыжий я и сам..." Огонь буквально искрился из нее,
а  голос... на эстонской земле больше не рождалось человека с таким голосом.
У нее были феноменальные музыкальные способности и удивительный диапазон. Мы
говорили:  "То, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя". Неподражаемое
"Тбилисо" и тирольские песенки принесли Леэло всеобщую известность.
     В шестидесятые  годы ее талант засверкал ярчайшей звездой, ее появление
на  сцене было искрометным, как она сама.  И вряд ли кто-нибудь из друзей  и
поклонников таланта Леэло мог себе представить, что ее взлет  явится началом
падения. Как ме- теорит, свершив  яркий полет, она сгорела  и  доживала свой
так  блестяще  начатый  сценический  путь  на подмостках ресторана гостиницы
"Таллинн", где за  исполнение  песни ей  платили  по  червонцу, а деньги она
пускала по прямому  назначению. Однажды я встретил Леэло, когда она пыталась
трясущимися  руками  поднести стакан к губам. Узнав меня, она  смутилась, на
лице  появилась кривая усмешка. Мы перебросились короткими общими  фразами и
распрощались. Тяжело  об этом писать  -- о нашей последней  встрече. Погибла
великая певица, загублен талантище. Склонен осудить тех, кто был с ней рядом
и не удержал от дурной привычки. Хотя -- каждому свое...
     Однажды  на   концерте  присутствовал  командующий   Балтийским  флотом
вице-адмирал А.Е.  Орел. Мне сказали, что адмирал хотел бы послушать русскую
народную песню "Славное море, священный Байкал" и  могу ли я ее спеть. Песню
я  знал и спеть мог, но возник барьер чисто психологический, ведь я, зеленый
курсантик,  видел  живого  адмирала  впервые  в  жизни. Но,  вспомнив, какое
внимание  уделил  однажды  маршал  Г.К.  Жуков  безвестному  матросу  Борису
Штоколову, ставшему потом Народным артистом СССР, я успокоился,  собрался  и
спел. Песню пришлось исполнить  трижды, а когда у меня  возникли проблемы со
временем, адмирал спокойно попросил мою увольнительную, достал "вечное перо"
и написал: "Продлено до 08.00" -- и поставил свою роспись. Долго я хранил ту
памятную для меня увольнительную...
     Курсантские  будни  шли своим чередом, незаметно подошел к концу первый
учебный  семестр  и  начались  экзамены. В  училище был установлен  железный
порядок, стимулирующий учебу: если  курсант не сдавал хотя бы  один экзамен,
на каникулы его не отпускали, он нес службу по роте и  готовился к пересдаче
экзамена, пока другие отдыхали. Такое счастье вряд ли кого  прельщало, И все
серьезно готовились к экзаменам. За первый семестр сдавали пять предметов.
     Большим  праздником  для  первокурсников  был   новогодний  бал,  когда
"кавалеров" увольняли до утра, а волосы к тому времени успели отрасти.
     Сдав экзамены, мы разъехались по домам.
     ...Закончились  каникулы,  и  коряги-мореходы начали  съезжаться.  Все,
привезенное  из  дома,  приготовленное   заботливыми  материнскими   руками,
выкладывалось на общий стол и беспощадно уничтожалось.



    НА "ВОЕНКЕ"


     Это была не первая  наша практика, да и назвать ее плавательной нельзя,
как  станет  ясным далее. А хронологию я  нарушаю сознательно  вот по  каким
причинам. Как было сказано выше, училище наше было "закрытого типа", то есть
с достаточно  строгой военной дисциплиной. Ведь вместе с  дипломом мы должны
были  получить звание  младшего  лейтенанта  ВМФ.  Нетрудно  догадаться, что
подобный статус особых радостей нам не приносил.
     И  когда  мы  уже  приобрели  солидные навыки жизни  "по  команде", для
закрепления этих навыков и для личного  знакомства  с организацией службы на
военных  кораблях в середине  второго  курса нас  направили  стажироваться в
бригаду  эсминцев,  прочно ошвартованных в покрытой  льдом Купеческой гавани
порта Таллинн.  Естественно, в  море  мы не  выходили,  жили  и  служили  "у
стенки".  А   о  том,  как  мы   оморячились,  хлебнули  соленого  ветра   и
познакомились с первыми в жизни волнами, расскажу отдельно и более подробно.
Все же каждый из нас не стал "военной косточкой", не принимали  мы на полном
серьезе погоны на плечах и неизбежную военную муштру.
     Как  бы   то  ни  было,   а   холодным   февральским   днем  1960  года
капитан-лейтенант Г.П. Кангро привел  нас в Купеческую  гавань,  где  стояла
бригада эсминцев, которой командовал капитан первого ранга Гаврилов. Это был
гигант с абсолютно лысой головой. Я попал на эскадренный миноносец "Смелый",
командиром его был капитан III ранга Кострицкий. Его на корабле уважали.
     По   военной  специальности  мы   артиллеристы-зенитчики,  поэтому  нас
разместили в кубрик к артиллеристам.  Командовал зенитной батареей лейтенант
Ю.  Таров,  который  передал  нас на  попечение  старшины второй  статьи  Ю.
Иванова. Небольшого роста, сухощавый "годок" из Ленинграда, чем он гордился,
был  очень вспыльчивым,  но быстро  отходил.  С  матросами у  нас  сложились
нормальные  отношения,  ведь тогда,  напомню,  еще не  было  диких  зверств,
получивших название "дедовщины".  Была, правда, одна  экзекуция,  называемая
"отрубить  банки". Подвер-  гавшегося  ей клали  животом  на  банку, оголяли
спину, одной рукой оттягивали кожу,  а другой  били, в результате чего спина
принимала  расцветку  зебры. Первая  же  попытка применить  наказание к  нам
окончилась  провалом.  В  нашей группе самым худым  был Аркаша Емельянов,  в
котором никто не мог бы заподозрить  боксера.  Между тем  Аркаша был хорошим
бойцом с резким,  правильно поставленным ударом.  Его избрал  для проведения
унизительной процедуры старшина-торпедист. Получив  в челюсть  резкий прямой
удар, старшина временно "отрубился" сам.
     Мы  уже были приучены к  подъему и  физзарядке. Новой для нас оказалась
команда "Койки рубить!" На эсминце были подвесные койки, которые каждое утро
убирали. А на физзарядке  в своих черных робах  среди белой матросской массы
мы действительно выглядели воронами.
     Часто в составе дежурного отделения нас поднимали задолго до всех, чтоб
начистить два огромных бака картофеля.
     В  артиллерийском  деле мы звезд с  неба  не хватали  и наполеоновского
искусства не продемонстрировали. Самым бессмысленным  было торчание наверху,
под ветром, во время утреннего "проворачивания механизмов", когда, казалось,
шинель примерзала к спине.
     Как равноправные члены экипажа мы участвовали в уборке снега со стенки.
Там я  при своем немалом росте  и в тесной шинели выглядел  так, что, завидя
меня  при  помощи  спутника-шпиона,  генералитет  НАТО  ощутил  бы  дрожь  в
коленках. Однажды, убирая снег, я увидел идущего  комбрига и отсалютовал ему
по-ефрейторски  деревянной  лопатой.  Измерив  меня   оценивающим  взглядом,
комбриг выдал  "перл", который опускаю из-за невозможности воспроизвести его
на бумаге.
     Зимой, когда корабли стояли  у стенки закованные  в лед, политработники
принимали  все меры к тому, чтобы личный  состав не  разложился, и  находили
занятия для экипажей кораблей. Вероятно, в кабинетной тиши отличному кораблю
готовили место победителя в фестивале, который состоялся в матросском клубе.
     Где-то  изыскали и  поселили  в нашем кубрике  представителя кавказской
национальности с каким-то неимоверно громоздким  инструментом типа барабана,
в  который  он для  тренировки  стучал  от  подъема  до  отбоя  с небольшими
перерывами для  приема  пищи и  отправления естественных нужд.  Он всех  так
"достал"  своими  репетициями,  что  горячий старшина Иванов обещал  разбить
барабан об его голову.
     Мы  тоже внесли  посильную лепту в  проведение  фестиваля,  так как для
корабля  необходима  была массовость. Отобрали  ребят, организовали ансамбль
песни эсминца "Смелый", выстроили в две шеренги на широкой сцене почти треть
экипажа и  исполнили  песню  В. Мурадели "Партия -- наш рулевой". Я выступал
солистом. А соло я спел песню "Родные берега".
     Пробыв  на  корабле  месяц  и приняв  военную присягу, мы  вернулись  в
училище. Начались снова  занятия и  побежали дни: подъем, физзарядка, учеба,
обед,  занятия,  личное  время,  ужин,  самоподготовка,  вечерняя  проверка,
построение, переход в экипаж, отбой -- все по часам, все по минутам...
     А  теперь вернусь на первый курс. Только его начало казалось медленным,
ближе к весне  время стремительно понеслось вперед:  приближался день начала
плавательной  практики,  которую  мы  ждали  с нетерпением. Некоторые  лихие
мореманы уже стали отбеливать  в хлорке воротники,  другие  тайком примеряли
доставшиеся в наследство  бескозырки. Но прежде надо было  сдать экзамены за
второй  семестр. Братву  словно подменили:  несмотря  на запрещение,  многие
ночами занимались в баталерке.
     И вот, наконец, сдан последний  экзамен за первый  курс и мы уходим  на
практику. Некоторые ребята не  попали  с нами на "Вегу". Так, А. Емельянов и
А. Сенин ушли с рыбаками на СРТ 4590 в Северную Атлантику.
     Перед  уходом  на практику Сергей Смоляков  написал слова  курсантского
марша:

     Грудь стянута тельняшкой,
     И якорь на ремне.
     Курсантская фуражка
     Подходит нам вполне.

     Припев:
     Полезные для практики
     Нас выучат сполна:
     Соленый ветер Балтики,
     Студеная волна.

     Азы морской науки
     В училище пройдем.
     Мы Крузенштерна внуки,
     И мы не подведем.

     Припев.

     Причал и древний Таллинн
     Остались за кормой.
     Пройдя морские дали,
     Вернемся мы домой.

     Припев.

     Немало мореходов
     Ушло из этих стен.
     Пускай же через годы
     Припомнятся им всем:

     Припев:
     Полезные для практики,
     Учившие сполна--
     Соленый ветер Балтики,
     Студеная волна.

     Сергей  также  нарисовал прощальную  открытку,  которую  ребята  дарили
девушкам при расставании.
     Но  до  ухода  в  море  нужно  было  получить  под  лопатку  мучительно
болезненный укол "против конвенционных болезней" -- желтой лихорадки, черной
оспы, холеры, чумы и проч. Укол, как правило,  вызывал высокую температуру в
пределах  39-40  градусов,  и  ребята  выходили  из  строя  на  трое  суток.
Встречались  индивидуумы,  у которых  температура  отсутствовала,  но  и они
валялись в знак солидарности.
     Интересна  сама  процедура  получения  тупого  удара  под  лопатку.  Во
времена,  о  которых  идет  речь,  человечество  еще  ведать  не  ведало  об
одноразовых шприцах, укол всей роте делали одной иглой. Курсанты становились
вдоль  стены,  подняв  вверх  руки.  Медсестра,  заправив  шприц  положенным
количеством миллилитров дорогостоящей  вакцины,  заносила руку со шприцем за
голову и  начинала разбег, как копьеметатель перед рекордным броском. Набрав
нужную скорость и преодолев четырехметровое  расстояние, она с остервенением
вонзала тупую иглу в слабоупитанную  курсантскую спину. Получив удар, парень
дергался  вперед,  а  потом начинал  сползать  по  стене  вниз,  стремясь  в
горизонтальное  положение. Когда  укол делали самому плоскому из нас, ребята
предупреждали  сестру, чтоб вакцина,  вводимая в человеческий организм таким
варварским способом, не вылилась в воздушное пространство...



    ПОД ПАРУСАМИ


     Двадцатый  век  вынес смертный  приговор  парусному судоходству. Первый
чувствительный  удар  был  нанесен в  1869 году открытием  Суэцкого  канала,
который оказался  малопригодным для самостоятельного прохождения парусников.
Ввод  в  1914 году Панамского  канала окончательно расшатал позиции  шхун  и
барков.  Но  парус  не  исчез совсем с моря, парусники  бы-  ли  сохранены в
качестве учебных кораблей для подготовки подрастающего поколения моряков.
     С  достоинством несли  и несут  до сих пор вахту  на морях и в  океанах
прославленные барки "Крузенштерн" и "Седов". Почти каждое мореходное училище
имело  свое учебное  судно, которые носили названия звезд.  Так,  баркентина
ЛВИМУ именовалась по названию самой яркой звезды  на  небе -- "Сириус",  а в
Таллиннском  мореходном  училище  была трехмачтовая  баркентина  "Вега".  На
передней мачте она имела прямые паруса, а на остальных двух -- косые.
     25  мая 1959  года группа курсантов Таллиннского мореходного  училища в
составе 45 человек,  среди которых находился  автор  этих строк,  прибыла на
"Вегу"  для  прохождения  практики. С трепетом  в сердце  я ступил на палубу
судна мечты своего детства. Кое-что о  порядках на парусных  судах мне  было
известно из книг, но думалось: а как наяву?
     Обычно капитан на учебном судне недосягаем для практикантов, их главным
начальником является старший помощник капитана со своим верным  подручным --
судовым боцманом, которого издревле на флоте называли  "драконом". 0 злых  и
суровых боцманах написано немало нелестного  и  несправедливого. Безусловно,
мордобой, которым славились боцмана, издевательство и унижение человеческого
достоинства недопустимы,  что  же  касается порядка, то  он должен  быть и в
большом, и в малом. Нельзя, к примеру, забывать, что судовой гальюн является
визитной  карточкой,  по состоянию которого судят об общем порядке  на  всем
судне.
     Несмотря  на  то, что в  стенах мореходки мы изучали такелаж  парусного
судна, нас поразило обилие тросов, блоков, скоб.
     "Вега" построена в Финляндии в 1952 году. Ее главные размерения:
     Длина с бушпритом -- 44 м.
     Длина корпуса -- 39 м.
     Ширина -- 9 м.
     Высота надводного борта -- 4 м.
     Осадка -- 2,9 м.
     Мы  начали размещаться в четырех-  и шестиместных  кубриках.  Вместе со
мной оказались Леонид Соболев и Пеэтер Пыдер. Для нас полной  неожиданностью
было  несметное  количество  мух,  летающих  по  судну  роем,  как пчелы,  и
чувствовавших   себя  совершенно   безнаказанными.  Проявив   инициативу   и
энтузиазм,  Серега Смоляков  достал лист бумаги, на котором нарисовал  муху,
раздавленную  курсантским  пальцем.  Надпись гласила:  "А ты убил  муху?"  С
небывалым творческим подъемом мы при- ступили к массовому уничтожению мух.
     С  первого дня пребывания на  "Веге" почувствовали  строгую дисциплину,
твердый  порядок и пунктуальное исполнение Устава. Во всем ощущалась твердая
рука старпома. А теперь  опишу тех,  кому было  положено  за  время практики
существенно поубавить число ракушек с наших пятых точек опоры.
     Капитан "Веги" Борис Николаевич Иконников.  Небольшого  роста, среднего
сложения,  спокойный и замкнутый в себе человек. Правда, спокойный только  в
трезвом  состоянии,  а  "под градусом" он бывал злой и  агрессивный, ругался
по-английски, и курсантская братия не горела особым  желанием попадаться ему
на глаза. Безусловно, о прошлом капитана мы, беззаботные оболтусы, ничего не
знали.  Между  тем,  Борис  Николаевич  был  человеком   тяжелейшей  судьбы,
пострадавшим от врагов и от своих.
     22 июня  1941  года  экипаж  судна,  на  котором  Борис Николаевич  был
старпомом,  интернировали  и  заточили  в замок  Вюльцберг,  где  размещался
единственный в Германии  лагерь  для  членов команд пяти захваченных немцами
советских  судов:   "Волголес"  (капитан  Новодворской),  "Хасан"   (капитан
Богданов), "Магнитогорск" (капитан Дальк),  "Каганович"  (капитан Ермолаев),
"Эльтон" (капитан Филимонов). Лагерь назывался  ИЛАГ -- 13. В нем действовал
партийный центр, куда  входили капитан Савва Георгиевич Дальк, старпом Борис
Николаевич Иконников и механик Алексей Петрович Устинов.
     Освобожденный    американцами     из    лагеря,    Борис     Николаевич
непродолжительное   время  находился  в  американском  сборном  лагере,  где
союзники  агитировали  его не возвращаться, предлагая  высокую  должность на
своих судах и  хорошую зарплату. Вероятно, зная судьбу пленных, возвращенных
англичанами,* американцы предупреждали, что его ждет на родине, но он отверг
все предложения и вернулся в Ленинград...  И  если враги не  могли поставить
его на колени, то с этим успешно справились свои.

     * Речь идет о судьбе советских военнопленных,  возвратившихся на родину
из Англии. 31 октября 1944 года из Ливерпуля вышло судно "Скифия",  на борту
которого   было   10  тысяч   военнопленных   Красной  Армии.  В   Мурманске
военнопленных,  прибывших с лозунгом "Да здравствует 27-я годовщина Великого
Октября!", встречали автоматчики с овчарками, рвущимися с поводков.

     В 1947 году поступил приказ сверху, запрещающий интернированным плавать
в заграничных рейсах, а в 1949-ом запретили плавать вообще.  Б.Н. Иконникова
уволили  из Балтийского пароходства,  после чего  последовало  исключение из
рядов коммунистической партии со смехотворной и  циничной формулировкой: "3a
неуплату   членских   взносов  и  длительный   отрыв  от   работы  партийной
организации". Жалобы и попытки добиться справедливости оказались напрасными.
А.П.  Устинов  из  партийного  центра  дошел  до  КПК  (комиссия  партийного
контроля, или "партийного суда", как ее называли). В то время КПК возглавлял
верный подручный  Берии, кровожадный  карлик по фамилии Шкирятов. Он  сказал
Устинову:  "Вы  полноценный  гражданин,   но   по   части   вашей  партийной
принадлежности, тут вы понимаете..."
     Партийные билеты им  стали возвращать  лишь  после  перемен пятидесятых
годов.
     Ежедневно подвергавшийся  смертельной опасности на  протяжении  четырех
лет, Борис Николаевич с трудом сносил обиды от своих... Следы его затерялись
на Дальнем  Востоке. Мне неизвестна его судьба, но я  склоняю  голову  перед
светлой памятью этого мужественного и стойкого человека.
     Старший помощник капитана  Виктор  Иванович  Кала  --  само очарование.
Всегда опрятно  и  по форме  одет, подтянут, строен. Хорошо ухоженный шнурок
черных  усов.  Требователен  и  строг.  Курсанты  побаивались  старпома,  но
уважали. Нам было известно, что он  с отличием окончил мореходку и буквально
через три года стал старпомом учебного судна.
     Прямой  противоположностью  старпома  был  второй помощник  Отто Рулли.
Настоящий  штурман  парусника,  ему  бы во времена "чайных клиперов" цены не
было, но и здесь он держался  молодцом. Крепко  сложен, широкоплеч, о  таких
говорят "лад-  но скроен". Прекрасный человек, рубаха  парень,  но горячий и
заводной  до  невозможности.  Ему  курсанта "прихватить"  --  меда не  надо.
Вероятно, только он мог так лихо заламывать на затылок мичманку. Поправив на
голове фуражку, он не набрасывался на курсанта коршуном, а  подкрадывался  к
нему, немного наклонившись  вперед, и тогда следовал прихват: "3 -- Н! Ты не
есть матроз, ты есть ззука!"
     Рулли на  вахте.  В соответствии  с  уставом вахтенный  помощник обязан
сверять  курс, который держит стоящий  на руле матрос, и спрашивать: "Курс?"
Как-то рулевой не  понял вопроса и  подумал, что вахтенный штурман  спросил,
кто на руле.
     Курсант Альт, -- ответил курсант, смутившись.
     -- Курс?! -- взревел Рулли.
     -- Первый, -- спокойно ответил курсант.
     И здесь Рулли  дал ему наглядный  урок не совсем педагогическим методом
-- в непечатных выражениях.
     На "Веге"  огромное  рулевое колесо, которым курсанты должны удерживать
судно на заданном курсе. Если судно рыскало,  Рулли любил замечать: "За нами
гонится гремучая змея".
     Начальником практики  был капитан первого  ранга Катунцевский.  Крепыш,
наголо бритый, что позволило курсантам прозвать его ""Курадимуна" (" Чертово
яйцо"  --  по  названию одноименной банки на  Балтике).  Он  практически  не
выпускал изо рта трубку, курил табак  "Золотое руно", от  которого на палубе
был приятный аромат.  Впрочем, бывали  случаи, когда в курсантских кубриках,
где курение категорически запрещено, также попахивало "Золотым руном".
     Под  старость  Катунцевский  стал сварливым  и  въедливым.  Ребята  его
недолюбливали, но  побаивались.  Во  время практики произошло  одно событие,
изменившее  отношение многих ребят к Григорию Васильевичу в лучшую  сторону.
Об этом чуть позже.
     Судовой  боцман  Лев Ланцов.  Никто,  даже опытный  моряк,  никогда  не
признал бы в нем боцмана парусника, окажись  с ним  в несудовых условиях. Он
маленького роста,  сухощав,  но жилист. На поясе неизменный  боцманский нож.
Тяжелый  взгляд  из-под густых бровей. Прекрасная черная окладистая  борода.
Немногословен, но слова укладывает, как снайпер пули.  Чувствуется, что этот
небольшого роста человек обладает твердым характером и  огромной силой воли.
Наш  боцман прекрасно знал рангоут,  такелаж  и судовые  работы, воистину --
"такелажный ас"... Увы, услышал недавно, что Лев Ланцов ушел из жизни.
     Еще об одном человеке хочу замолвить слово. Это Антс Рауд. Он прибыл на
"Вегу"  в феврале 1959 года матросом, а ушел в  1979 году  капитаном, пройдя
все морские ступени.
     На судне  была  строгая дисциплина и  распорядок дня.  Конечно, нам  до
выполнения  команды "Все наверх!  Паруса ставить!"  было далеко. Мы начинали
свою практику  с такелажного дела -- учились циклевать мачты и реи, работать
с парусной иглой и гардаманом. Парусная игла имеет трехгранную форму острия,
а гардаман представляет из  себя огромный наперсток, закрепленный на кожаном
ремне и  надеваемый на правую  руку. Мы делали сплесни, плели мягкие маты  и
кранцы,  кнопы и мусинги  (утолщения на тросах). Начали  осваивать рангоут и
такелаж.
     Нас расписали  по заведованиям. Я попал на фок-мачту. Командир здесь --
старпом.  Место  мне  определили  на фок-рее, на который  расписывали  самых
крупных ребят,  учитывая, что  фок-парус самый  большой и  тяжелый.  На  рее
работало 8  курсантов. Вначале лазать по вантам было страшновато. Постепенно
стали  привыкать  к высоте,  особенно  это  хорошо делать  в темноте,  когда
человек не чувствует, куда забрался.
     За ночь  проходило  несколько  тренировок. Только успеешь  лечь,  опять
аврал. Мы  лазали по  вантам, как  обезьяны. Наконец, дожили  и  до  команды
"Паруса ставить!"  Ставили  и убирали,  ставили  и убирали...  Под  парусами
"Вега"  легко  порхала,  как молодая гимназистка в танце.  Это  незабываемое
ощущение-- свободный полет над волнами. Неповторимое чувство!
     При подходе на  рейд  Приморска капитан сказал: "Отдадим якорь, объявим
купание".  Не успел  капитан рта  закрыть,  как  один  курсантский  организм
прыгнул за борт вперед ногами. Капитан был разъярен  и взбешен -- на учебном
судне анархия  и  партизанщина  недопустимы.  Объявили  тревогу  "Человек за
бортом", спустили шлюпку и вытащили пловца.
     На рейде Приморска мы много купались  и занимались шлюпочными учениями.
Каждый  из нас должен был сдать зачет на самостоятельное управление шлюпкой.
Шлюпка  под управлением курсанта  Камалетдинова,  получившего  свидетельство
старшины  плавсредств  еще  при  Московском  Дворце  пионеров,  стремительно
неслась  к "Веге",  и  баковый  не  смог удержать  опорным крюком  посудину,
которая шла вдоль  борта, а в этот исторический  момент старший начальник по
гальюнам курсант Губа- рев вылил ведро воды в фановую систему. Вода, обильно
разбавленная испражнениями, с шипением вылилась  из гальюнного шпигата прямо
в шлюпку, к сверкающим штиблетам каперанга  Катунцевского. Одной  миллионной
доли   секунды   не   хватило  для  того,  чтобы  девственно   белый   чехол
каперанговской  фуражки и  китель  не  приобрели  бы  желто-коричневый  цвет
пахучей жидкости.
     Купание и шлюпочные учения для нас, молодых, были удовольствием, а  для
старого моряка рейдовая стоянка утомительна. Так вот, еще про Катунцевского.
Даже  упавшая  рядом  кисть,  оброненная  курсантом  Сараевым  с  салинговой
площадки, явно  предназначавшаяся для его  лысины,  не вывела  каперанга  из
удивительного состояния  безразличия к окружающему.  И  вообще  --  он  даже
ворчать стал меньше,  после  окончания  занятий выходил на палубу  и  пыхтел
своей  неразлучной  трубкой.  Однажды   внимательно  смотрел  вдаль,  где  у
горизонта  стоял  крейсер.  Возможно, вспомнил старый моряк  свою молодость,
когда в 1914 году пришел  матросом на  Черноморский флот.  И увидел Григорий
Васильевич, как от борта крейсера отвалил командирский катер.
     Срочно  вызвав курсанта Камалетдинова, владевшего флажным семафором, он
приказал  вызвать катер на связь. О  содержании  разговора рассказал  бывший
сигнальщик автору сорок лет спустя.
     "Прошу подойти к борту".
     "Кто приказывает?"
     " Капитан первого ранга Катунцевский".
     "Мы такого не знаем. Кто он?"
     "Капитан первого ранга в отставке".
     "Пошел он на х..  !" --  ответили  послевоенные  моряки  десятикратному
орденоносцу. Катер, набирая ход, начал удаляться.
     "Что  он  ответил?" --  спросил  каперанг нетерпеливо.  Не мог  молодой
курсант  сообщить пожилому герою войны, что в  житейском обиходе  существует
трехосная система координат на базе буквы "х", и сказал: "Они очень спешат".
     ..."Вега" пришла на таллиннский рейд и  отдала якорь. Кому из читателей
довелось  видеть  фильм  "Озорные  повороты", тот  помнит  в  первых  кадрах
парусник. Увы, за кадром осталась наша шлюпка, в которую актриса  Терье Луйк
выпрыгнула из яхты.
     Мы пришли  в Ленинград и встали у причала торгового порта. Лагом к  нам
стоял  "Сириус". На вахте  у трапа  я  болтал  с вахтенным "Сириуса", благо,
никого рядышком не было. Около пяти часов на палубу  соседей вышла женщина в
возрасте. Она  была в сапогах,  черной юбке,  в  синем форменном  кителе без
знаков  различия  и  в черном берете с кокардой  старшего комсостава. И  так
отчихвостила  бедного  вахтенного,  что  я  удивился.  Посмотрев  ей  вслед,
спросил:  "Ваша  буфетчица не  с  той ноги  встала?"  Курсант как-то странно
посмотрел на меня, приложил палец ко рту и прошептал: "Это Анна Ивановна..."
К моему стыду  я ничего не слышал  о  ней  и  продолжал  глупо таращиться на
парня. Видя мое идиотское выражение, он добавил: "Щетинина".
     Это  была легендарная Анна Ивановна  Щетинина, первая в мире женщина --
капитан  дальнего  плавания. Она стала капитаном в 27 лет --  в  1935  году,
получив  пароход "Чавыча",  вывела его  из  Гамбурга  19  июня. Слыла  среди
моряков  лихим  швартовщиком и  славилась  крутым  характером,  из  кабинета
которой даже некоторые мужики выгребали задним ходом. Анна Ивановна -- целая
эпоха на морском флоте. Во время войны она осуществляла  ответственные рейсы
на дальневосточных морях, потом долгие  годы  была деканом судоводительского
факультета  в  Ленинградском  и  Владивостокском высших мореходных училищах.
Любила выходить с  курсантами  на практику.  Живой ум,  целенаправленность и
доброе отношение к людям снискали  А.И. Щетининой  заслуженное  уважение.  К
сожалению, это была моя единственная встреча с ней.
     Город  Ленинград оставил неизгладимое впечатление от  знакомства с ним,
особо нас всех поразила прелесть Петродворца...
     В  ходе  практики мы совершили  "агитпоход", который кончился  для  нас
весьма печально, хотя начало не предвещало ничего плохого.
     Мы  зашли  в Пярну.  На  следующий  день  планировалось посещение судна
жителями города, а  также проведение учения без парусов и шлюпочных гонок на
реке. Все это рассчитывалось на  привлечение в  училище  эстонских ребят. Но
наши благие намерения омрачились одним обстоятельством конфузного характера.
Был как раз Jaanipev (Янов день), когда, казалось, все население веселилось
в  Валгеранна.  Извечное  курсантское  безденежье  привело меня  в  каюту  к
Григорию  Васильевичу,  где  я  изложил  проблему.  Набив трубку  табаком  и
раскурив ее, он спросил: "Сколько, ты говоришь, душ?"
     -- Сорок пять, -- ответил я.
     -- Так. Даю тебе по  червонцу на брата под твою ответственность. Отдашь
после стипендии.
     -- Обязательно отдам, -- поспешил заверить я.
     Григорий Васильевич  достал из  внутреннего  кармана пачку  червонцев и
отсчитал  мне 45  штук.  Вряд  ли мог  тогда  предположить что-нибудь плохое
капитан первого  ранга.  Хотя  теперь думаю,  что он  не  очень  хорошо знал
курсантскую  душу...  И  события развернулись  в  стороне от  фарватера  его
мыслей.
     За  проезд на автобусе до места  гуляния  мы  заплатили честно  по  три
рубля, столько же стоил билет на празднество, которое  уже  было в  разгаре.
Поле на берегу пылало от множества костров разного калибра, а вокруг каждого
из них громоздились  батареи  бутылок  с различными  этикетками.  В то время
межнациональных  проблем не существовало, и "братание" произошло немедленно.
У каждого из костров оказалось по 1 -- 2 курсанта. Гуляние шло полным ходом.
     Я встретил  знакомых ребят из Тапа  и, поудобнее устроившись у  костра,
уплетал за обе  щеки вкусную закусь, изредка  запивая  ее водкой. А потом ко
мне подошел  мальчик и,  наклонившись,  сказал:  "Дядя,  там ваши..." Пройдя
несколько метров, я увидел будущего капитана, мирно спавшего у самого берега
и удобно положившего голову на  прибрежный  камень.  Вода нежно обмывала его
ноги. Я  поднял бедолагу  и взял  под левую руку. Пройдя  несколько  метров,
увидел курсанта,  идущего  с  креном  на левый борт в страшном  "перегрузе".
Пришлось брать и его под правую руку. Так началась "буксировка" безжизненных
тел "лагом".
     Мы благополучно  миновали большую часть дороги и приехали на автобусе в
город.  Возможно,  наш  путь  переменными  ходами и  курсами  закончился  бы
благополучно, если бы один  из "буксируемых  объектов" не  проявил огромного
рвения  к  вокалу.  Тут  совершенно отчетливо  я услышал  трель милицейского
свистка. Прошли бы мы  и через этот риф, но нервы моего товарища подвели,  и
он попытался объясниться со стражами порядка на  непонятном мне языке: "Деди
сраки мутели".
     Как  рассказал  спустя свыше  сорока  лет участник описываемых событий,
находившийся  слева, пока я старался укротить горячего "южанина", он получил
"свободную практику"  и оказался от нас  в нескольких  метрах. В  результате
взяли двоих.
     Дебошира  куда-то  увели, а я пытался уговорить  дежурившего по  отделу
лейтенанта отпустить моего товарища.
     --  Что  ты-то  стоишь?  Иди,  --  сказал лейтенант. -- Иди!  Начальник
приказал  способных передвигаться самостоятельно не брать. Ночь еще впереди,
а мы уже шестой ряд укладываем.
     Между тем клиенты помаленьку  прибывали. Я вышел из отдела, но товарища
нигде  не было  -- сам прибрел  на "Вегу". Прибыв туда,  я застал  капитана,
который кого-то "воспитывал".
     Участники  празднества подтягивались до  утра. Около двух часов ночи на
судне   появился  в  одних  трусах  будущий  генеральный  капитан-испытатель
Ярославского судостроительного завода. Тогда мы его звали "Игаха". Он принял
решение  добираться до "Веги"  вплавь, предварительно  повязав вокруг головы
свою  форму, но, не  привыкший носить чалму,  через несколько гребков утопил
ее.  А  другой герой  провел  единоборство  с колхозным  быком, находящимся,
правда, на цепи.
     Около пяти утра к борту подошел рыболовный баркас, с которого спросили:
"Ваш?", показывая на тело без явных признаков жизни, распластавшееся  на дне
баркаса.  Два дюжих  молодца весьма  резво взяли  его  за  ноги, за  руки  и
перебросили  через планширь. Недвижимое  тело  будущего  морского начальника
мягко опустилось на палубу.
     Утром  построили  братию,  пересчитали,  и  один  оказался  в  пассиве.
Запираться  было бессмысленно, я сообщил,  что он находится в милиции. Через
несколько  минут с борта сошел капитан первого ранга Катунцевский при полном
параде,  в  орденах  и  медалях,  с кортиком. Что  мог противопоставить  ему
милицейский  майор, никогда в жизни не видавший сразу  пять орденов  Боевого
Красного знамени?
     Вскоре каперанг вернулся с "блудным сыном".  Не  успели они шагнуть  на
палубу, как мгновенно был убран трап и отданы концы. "Вега"  срочно покидала
гостеприимный город, так и не продемонстрировав жителям нашего умения бегать
по вантам и грести на веслах.
     После  отхода начался "разбор полетов"  и раздача фитилей. Наш каперанг
был  возмущен  донельзя,   шипел  и  пыхтел  трубкой,  как  старый  паровоз,
стравливающий пар. Он  производил в уме  какие-то  расчеты,  потом составлял
непонятные  для  нас комбинации  на пальцах, рассуждая  вслух:  "Проезд  три
рубля,  вход  три рубля,  проезд обратно  три рубля,  остается  один  рубль.
Скажите на милость, как можно так ужраться на один рубль?  Я  вас спрашиваю,
как? Не могу понять, может ли  человек  за один рубль нажраться до скотского
состояния!"
     Из  гостеприимного Пярну  мы  пришли в  Ригу.  Стояла  чудесная  летняя
погода,   и  командование  приняло  решение  совершить  шлюпочный  поход  на
Киш-озеро.  Туда  гребли  на  веслах, по озеру  ходили под парусом.  Вечером
вернулись  на  судно.  Ладони  горели,  плечи  ломило,  но  настроение  было
отличное.
     Самой  тяжелой работой на парусном судне является уборка парусов, когда
ты  лежишь  животом на рее,  опираясь  ногами  на  раскачивающиеся  перты  и
раздирая в  кровь  пальцы  о  грубое брезентовое  полотнище. Ныли  ссадины и
мозоли, но это была  настоящая мужская работа, через  которую прошли  многие
поколения моряков. И я рад, что на мою долю выпало такое...
     Многие моряки  на пути своего становления укладывали выбираемую якорную
цепь в  канатный ящик. Это душное,  неуютное и узкое  помещение,  где  нужно
размещать цепь, растаскивая ее по всей ширине ящика с помощью металлического
крюка-абгалдыря. При  укладке создавалось  впечатление, что цепь,  угрожающе
грохоча, надвигалась  с космической  скоростью,  а время остановилось и  нет
конца  и  края этой  цепи.  Слух напряжен  до предела,  чтоб слышать сигналы
боцмана о количестве  выбранной  цепи. Команда "Якорь в  клюзе!" была концом
мучений и верхом наслаждения.
     ...Пришли в Калининград. Днем ходили в город, который  оставил гнетущее
впечатление из-за массы  развалин. Сходили в  зоопарк,  вдоволь насмеялись в
комнате  с кривыми  зеркалами, а вечером чуть  не  прослезились,  узнав, что
"Курадимуна"  вечернее  увольнение  запретил.  Либо  ему  припомнились  наши
похождения в Пярну, либо глубоко в душу запал факт возвращения члена экипажа
в одних трусах и форменной фуражке, но увольнения он нас лишил напрочь.
     Оперативным  путем было  установлено,  что  в  клубе элеватора,  где  в
подавляющем  большинстве работали женщины, состоятся  танцы. Некоторые "львы
паркета", узнав о решении "Курадимуна", приуныли и от злости грызли на ногах
ногти. Когда  наступила  относительная  темнота,  они  в  одиночку и  малыми
группками сорвались в самоволку. Но  наш каперанг был  не пальцем делан: при
его появлении в дверях клуба у элеваторных дам вытянулись лица, не говоря уж
о  кавалерах. Бывший матрос  Черноморского  флота  закрыл  своей  коренастой
фигурой дверной проем, лишив самовольщиков возможности смыться.
     Апогеем   дня  стала  самовольная  отлучка  самого  дисциплинированного
курсанта  Пеэтера Пыдера,  увязавшегося  за компанию  с ребятами.  Когда при
разборке группового самовольного схода  на берег Пеэтер заявил, что он искал
подземные ходы  в  Калининграде, Григорий  Васильевич  искренне  изумился  и
остолбенел, словно Антон  Антонович Сквозник-Дмухановский из "Ревизора" Н.В.
Гоголя. Находясь в таком состоянии, он несколько раз раскурил  трубку и даже
забыл наказать виновных, что для него было весьма нехарактерно.
     ...Подходило к  концу время практики. Мы сдавали зачеты по  навигации и
морской практике, управлению шлюпкой, такелажному делу, сигнализации Морзе и
МСС (Международному своду  сигналов).  Удостоверение # 132, выданное на  мое
имя, свидетельствует о том, что  с 5 мая по 7 августа 1959  года я  обучался
морскому  делу  на у/с  "Вега"  по специальности  матрос II  класса. Это мой
первый морской документ.
     Окончена  практика,  веселая  курсантская  братия  покинула   "Вегу"  и
разъехалась в отпуск. Я остался на судне матросом  второго класса. Вместе со
мной продолжили  службу  здесь Анатолий Бельский и  Виктор  Сорокин. На борт
приняли  мальчиков из Ленинградской школы  юнг. Море  любит  сильных духом и
знающих  людей.  Совместными усилиями мы обучали мальчишек такелажному делу,
управлению шлюпкой, морской практике.
     В  конце августа 1959  года над  Балтикой пронесся  страшный  ураган  с
порывами ветра  до 11  -- 12  баллов, который сметал все  на своем пути.  Мы
стояли в поселке Локса у причала. Ветер был настолько сильным, что появилась
опасность  обрыва швартовых,  и капитан  приказал  завести сизальский  конец
вокруг кормовой надстройки, но и это не спасло положения. "Вегу" оторвало  и
навалило  на  корму  теплохода  "Уральск". Возникла водотечность  корпуса  в
результате  повреждения набора  судна. Чтобы не рисковать жизнью  мальчишек,
Борис Николаевич попросил помощи. К нам подошло судно РБ-159. Самым страшным
из всего  пережитого  была команда: "Женщинам  и  детям  покинуть судно!" Мы
передали мальчишек в сетке на РБ.
     Шторм лютовал трое  суток,  но 31 августа утих. Борис Николаевич  тепло
поблагодарил нас. Это была  наша последняя  встреча, вечерним  автобусом  мы
прибыли в Таллинн, переночевали  у Толика Бельского, привели в порядок форму
и утром явились в училище.
     У некоторых некомпетентных людей, видевших  море на репродукциях картин
Айвазовского или  через оконное  стекло кабинета,  возникал вопрос: "Почему,
когда окончательно  был подписан смертельный приговор парусному судоходству,
нужно  проходить  практику на  "невесте ветра"  -- паруснике?" К  сожалению,
людям,  не испытавшим  неповторимого  чувства полета над  волнами,  этого не
понять.
     Парусная   практика   воспитывает   силу   воли,   закаляет   характер,
вырабатывает   выносливость  и  чувство   товарищества,  укрепляет  человека
физически  и нравственно... Вот  и я до  сих  пор  помню наполненные  ветром
паруса, слышу свист ветра и шипение воды по бортам.
     На  этом можно бы  закончить рассказ о  парусной  практике,  но пройдут
годы, и в средствах массовой информации появится сообщение о том, что "из-за
отсутствия  средств на ремонт" "Вега"  продана в Финляндию. "Вега"  --  наша
морская  гордость  и слава, сотни капитанов и известных морских специалистов
прошли  на ней свои "морские университеты". Прославленный английский адмирал
Нельсон погиб от  мушкетной пули в  битве  у мыса Трафальгар 21 октября 1805
года, а  его корабль "Виктори" до сих пор бережно хранится в Портсмуте. Увы,
совершенно иная  судьба уготована в родном отечестве "Веге", верой и правдой
служившей людям десятки лет. Все это достойно глубокого сожаления.
     Дмитрий Афанасьевич Лухманов, заканчивая  книгу  своих  воспоминаний, в
которой   каждая  страница  овеяна  волнующей  романтикой   моря  и  дальних
странствий,  посвятил  идущие  от  всего  сердца  строчки "былым  плаваниям,
морскому  ветру и па-  русам".  Привожу  эти  стихи  прославленного  моряка,
отдавшего 64 года морю и беззаветно любившего парусники, как дань уважения и
памяти белокрылой "Веге":

     Поет пассат, как флейта, в такелаже,
     Гудит, как контрабас, в надутых парусах,
     И облаков янтарные плюмажи
     Мелькают на луне и тают в небесах.

     Чуть-чуть кренясь, скользит, как привиденье,
     Красавец клипер, залитый луной,
     И взрезанных пучин сварливое шипенье,
     Смирясь, сливается с ночною тишиной.

     Вертится лаг, считая жадно мили,
     Под скрытой в тьме рукой скрипит слегка штурвал.
     Чу! .. Мелодично склянки прозвонили,
     И голос с бака что-то прокричал...

     Но это сон... Волны веселой пену
     Давным-давно не режут клипера,
     И парусам давно несут на смену
     Дым тысяч труб соленые ветра.

     Но отчего ж, забывшись сном в каюте,
     Под шум поршней и мерный стук винта,
     Я вижу вновь себя среди снастей на юте
     И к милым парусам несет меня мечта!



    И СНОВА БУДНИ


     Коряги-мореходы  начали  съезжаться.  Отдохнувшие физически и морально,
они уплетали  за  обе щеки последние остатки того, что  им положили с  собой
заботливые материнские руки.
     Утром  личный  состав  был  построен  на  плацу  по  "большому  сбору".
Начальник  училища  скомандовал: "Курсантам Бельскому,  Рястасу  и  Сорокину
выйти  из  строя! "Признаться,  я  почувствовал себя не совсем уютно: обычно
такая процедура  заканчивалась  торжественным "выносом"  из училища. Но А.В.
Аносов объявил нам благодарность и по пять суток отпуска -- все, что мог для
нас сделать "папа".
     У нас новый командир роты. Вместо В. Колесникова в командование вступил
капитан  третьего  ранга  Михаил  Рафаилович Рахлин.  В  отличие  от  своего
предшественника,  новый  командир  имел  научную  концепцию  воспитательного
процесса:  если  курсантский  организм  не  терпит алкоголя,  курсант  может
позволить себе только кефир. Что касается курсантского характера,  то "лучше
иметь  твердый шанкр, чем мягкий характер". И  хотя многие из  нас не  знали
значения этого  таинственного, явно иностранного происхождения слова, каждый
из нас понимал, что для воспитания характера наступило подходящее время.
     Наш тридцатилетний командир  был высок и  строен, строг, всегда готовый
прихватить  курсанта. У  него было любимое изречение: "Вперед,  без страха и
сомнений!"  Под  его  мудрым руководством рота шла  именно вперед, дошла  до
госэкзаменов и успешно  их сдала,  получив  дипломы.  К сожалению,  не  моry
написать "без потерь"...
     Курсанты  уважали  командира,  некоторые  поддерживали  с   ним  добрые
отношения на  протяжении многих  лет и проводили в последний  путь. Никто из
нас  не  свернул  с  истинного  курса,  в  чем,  безусловно, есть плоды  его
воспитательной концепции.
     ...Мы уезжали в колхоз. Наш судоводительский букет  был разбавлен одной
яркой судомеханической личностью в  лице  представителя солнечной  Одессы --
Арсо Бобеля.  Это он  в прошлом  году обвел вокруг  пальца  такого  опытного
стража курсантских устоев, как майор Давиденко.
     Рота прибыла из колхоза. Арсо появился  незнамо откуда. Майор спросил у
него:
     -- Бобель, где ты был?
     -- Болел.
     -- Бумага е?
     -- Бумага е.
     -- Покаж!
     Бобель  достал  из  кармана  какую-то   помятую  бумажку,   скрепленную
треугольным штампом, и подал майору, который проверил ее и на свет, и на зуб
попробовал, после чего сказал:
     -- Бобель, так це ж липа!
     -- Це дуб, -- уточнил Арсо.
     Нашей ударной группой  командовал в колхозе отличившийся при задержании
"диверсанта"    в   минно-торпедном   классе   капитан   Кузьмин    --    "В
Дарданеллы-мать!"
     Приехали  в  колхоз "1  Мая"  Хаапсалуского  района.  Нас  расселили  в
помещении, которое  когда-то могло  быть школьным  классом.  Никогда мне  не
доводилось видеть в эстонской деревне такой нищеты и убожества, как здесь. А
название колхоза звучало даже как-то издевательски.
     Спали мы на полу, в ржаной соломе. По утрам заходил "В Дарданеллы-мать!
и,   постукивая   палкой   о   голенище  сапога,  командовал:   "Подъем!   В
Дарданеллы-мать!"
     Из-за бедности колхоза ощущались трудности с питанием, которое покупали
на базаре. В хозяйстве был автомобиль  ГАЗ-51 с фанерной кабиной, на котором
ездил председатель, бригадир, шофер и  грузчик в  одном  лице.  Имелись  три
лошади,  на одной из которых  одноногий почтальон развозил почту. Еще -- две
коровы, 22 овцы и 7 членов  колхоза. Особой  достопримечательностью были две
телеги образца 1936 года, на долю которых с  нашим приездом  выпали  тяжелые
испытания.
     Вначале мы  занимались перевозкой  сена с ригелей,  что для  Эстонии  в
сентябре явление весьма  редкое. Водителем  одной из  кобыл был я, другой --
Игорь Сараев. Возможно, уже с курсантских дней в его организм закрался червь
испытателя.  Первым  объектом  его  экспериментов  стала  колхозная  телега.
Возвращаясь с  работы, он  так  раскочегарил  управляемую им лошадь,  что  у
телеги одновременно отвалились оба задних колеса, через несколько дней та же
участь  постигла  и   передние.   Капитан   Кузьмин   от   души  напихал  "В
Дарданеллы-мать"  во  все нюхательные,  дыхательные  и  глотательные  органы
незадачливого испытателя.
     Вскоре нас  перевели на уборку картофеля, что оказалось особенно  не по
нутру  Арсо Бобелю, у которого на батьковщине картофеля вообще не было, и он
не представлял, как его выбирают. Арсо ждал своего часа -- и дождался.
     У нас в лежбище перегорела электрическая  лампочка. Возможно, кто-то ей
помог сгореть. Поставили стол, на него картофельный ящик, и единственный наш
механик полез менять "лампочку  Ильича". Не  дотянувшись  до  нее, он  издал
страшный крик  и начал катапультироваться. Все очевидцы  того случая  дружно
подтвердили, что Арсо начал кричать раньше, чем падать...
     Улыбающийся Арсо поудобнее уселся в коляске мотоцикла М-72,  на котором
заместитель  начальника  училища  по  политической  части  и  начальник ОРСО
увозили его в  училищную медчасть, где он вдоволь отвел душу, гуляя по ночам
и отсыпаясь днем. Надо уметь жить, как одесситы!
     В память о пребывании в колхозе "1 Мая" я храню в своем архиве Почетную
грамоту "За хорошую работу на полях Хаапсалуского района".
     Мы  вернулись  из колхоза, и  потекли своей чередой  курсантские будни.
Через несколько дней поступил приказ:  "Роте сдать кал на баканализ!" И хотя
сие по приказу не  делается,  дружно засели в гальюне. Потуги результатов не
дали, продолжили  наутро --  и вновь неудача. И когда  уже  совсем  потеряли
надежду  на успех, мертвую тишину  гальюна нарушил радостный крик: "Есть!!!"
Все,  как  в  Эльдорадо,  бросились  со  спичечными  коробками  к  заветному
продукту.  Выполнив   заказ,  через  день  получили  новый   приказ:   "Роте
приготовиться для госпитализации в  инфекционную больницу  на улице Тислера,
29".Оказалось, что в содержимом наших коробок обнаружили зловредную микробу,
за которой охотились все таллиннские эпидемиологи. Какой-то самый догадливый
из  них  сообразил,  что  подобный  колоссальный успех  в таком сложном деле
нереален, и сдачу  анализов  пришлось повторить. Теперь  каждый из  нас, как
амулет, носил в кармане пустой спичечный коробок...
     Со  второго курса приступили к  изучению капитальных морских дисциплин:
мореходной  астрономии,  основ  теории  судна,  судовых  силовых  установок,
метеорологии и океанографии. И нам было, над чем поразмыслить.
     Мореходная  астрономия  изучает  и  разрабатывает  способы  определения
географических  координат судна в  открытом море  путем  наблюдений небесных
светил  и  является  одним  из  многочисленных  разделов  древнейшей  науки,
возникшей  задолго до нашей  эры.  Науку  эту  преподавал  Ростислав Юрьевич
Титов, которого называли  "звездочетом".  Интеллигентный и очень выдержанный
человек,  фанатично влюбленный в свой  предмет и  превосходно  его  знающий.
Пожалуй, единственным его недостатком был тихий голос, который он никогда не
повышал, да вряд ли умел это  делать. Мы уважали его за скромность, простоту
и превосходное знание предмета.
     На первых порах у меня отношения с мореходной астрономией не сложились.
Тридцать пять лет преподавал ее Ростислав Юрьевич  Титов, написал  несколько
учебников. Став  профессиональным  писателем,  создал полтора  десятка книг.
Свою  первую книгу  подарил  мне  на  память "о бывших сражениях  в  ТМУ". Я
искренно уважаю этого честного,  высоконравственного  и глубоко  порядочного
человека.
     В курсе, именуемом основами теории судна, изучались мореходные качества
судов. Более точно предмет этот можно определить как  науку  о  равновесии и
движении судна.  Немного найдется инженерных проблем, которые  по  сложности
сравнимы с проектированием морских плавучих сооружений.
     Основы  теории судна вел  Аркадий Давидович  Дидык, всегда серьезный  и
строгий. Мы его  уважали и боялись одновременно. На  двойки он не  скупился,
поэтому предмет в массе знали хорошо.
     Однажды  открылась  дверь,  и  два курсанта,  согнувшись под  тяжестью,
внесли  в класс огромную, масштаба 10:1, деревянную логарифмическую линейку.
Следом вошел Аркадий Давидович. Он рассказал нам об устройстве этого хитрого
прибора, бывшего в то время главной техникой для проведения расчетов.
     Задолго до наступления электронной эры вычисления для кораблестроителей
проводил в  уме  слабоумный слепой идиот из клиники Армантьер во Франции  по
имени Флери. Двенадцать  ведущих  математиков  Европы  решили  проверить его
способности и задали вопрос: "У тебя 64 коробки, в первую коробку ты кладешь
одно зерно, а в каждую последующую  вдвое больше,  чем в предыдущую. Сколько
всего зерен окажется в 64 коробках?" Не прошло и  минуты, как Флери ответил:
184467340737095516154.
     Поскольку  в  нашей  роте   идиота  с  феноменальными   математическими
способностями не было, для проведения расчетов метацентрической высоты судна
изучали  логарифмическую  линейку.  А  я,  уже  впоследствии,  ощущал  волну
атлантическую, вспоминая линейку логарифмическую.
     В знак  глубокого уважения  и  доброй памяти  о  безвременно ушедшем из
жизни учителе храню книгу А.Д. Дидыка с теплой надписью автора.
     Судовые   силовые  установки  преподавал  Семен  Осипович   Жуховицкий.
Среднего роста,  спортивного телосложения, с  копной темных  вьющихся волос,
всегда  веселый.  Стоило мне только изобразить на доске  водотрубный котел и
заштриховать в нем уровень воды, как Жуховицкий спрашивал меня: "Рястас, что
за мухи в котле плавают?"
     Метеорология и океанография были царством нашего кумира Як-Яка. На ниве
метеорологии  ему представлялась возможность  поведать  нам  ряд историй  из
жизни. На память приходит его рассказ про памперо и посещение Буэнос-Айреса.
     -- Штою  я как-то на  вахте, -- начал  Як-Як,  -- шмотрю вперед и вижу:
летит  корова. Докладываю  капитану, он говорит: "Протрите  штекла бинокля и
продолжайте наблюдать". Протер  штекла,  шмотрю вперед, летит лошадь. Пришли
тогда в  Буэнос- Айрес,  на борт прибыл агент и газету читает,  что  памперо
унес в море целое штадо крупного рогатого шкота.  После выполнения  портовых
формальноштей  пошли мы в  город. На улице открытый ринг и мештный  чемпион,
играя мушкулами, желающих на бой выживает. Ребята мне говорят:  "Яша, уделай
ты  этого нахала". Я тогда в  хорошей форме был, мы  весь  переход мордобоем
жанимались. Переоделся,  вышел  на ринг. Он ждоров, как аргентинский бык,  и
шражу на меня попер, а я худенький, верткий и ухожу от его пушечных  ударов,
перчатки,  как ядра, мимо швиштят. И тогда я нанес сокрушительной силы удар.
Он жамер, обмяк  и рухнул замертво на ринг, рашплаштав свое  огромное  тело.
Толпа устроила мне бурную овацию, а в  качестве прижа мне  вручили  огромную
пачку ашшигнаций,  которых я не взял,  жаявив:  "Шоветские  моряки  денег не
берут".
     А вот как описал  памперо известный капитан Д.А. Лухманов в своей книге
"Под  парусами": "Спускаясь южнее тридцатого градуса  южной широты, мы часто
встречали штормы, известные под именем  памперос. Эти штормы зарождаются  на
восточных  склонах  Анд.  Пролетая  через пампасы, от которых  они  получили
название,  ветры  эти  разражаются  с особой силой  в  устье  реки Ла-Платы.
Памперосы бывают  местные и общие.  Общие памперосы  приходят со шквалами, с
облачностью и  дождем.  Обыкновенно они  продолжаются трое суток,  но бывали
случаи,  когда  памперосы  свирепствовали  по  двадцать дней  и дули с такой
силой,  что срывали с якорей  стоявшие  в реке  суда  и  даже  перевертывали
малозагруженные корабли".
     Училище   закончил   я  успешно,  о  чем   говорит  выписка  из  табеля
успеваемости, но  погрешу  перед собственной совестью, написав,  что у  меня
сразу все получилось. Был период, когда я оброс "жирными гусями", как корпус
судна ракушками. И хотя у меня на то были веские основания, о которых писать
не  хочется,   я   оказался   в  весьма  щекотливом  положении,  близком   к
"выкинштейн".  Тогда  были  другие  времена  и  моральные  нормы  совершенно
отличались от существующих ныне: каждый отвечал за свои действия сам. Вызвал
меня  заместитель  начальника  по учебной  работе Рябов  и  сказал:  "Будете
отчислены за неуспеваемость".
     Подобное  развитие событий в  мои  планы  не входило.  Мне был известен
случай,  когда математик, будущий профессор и ректор Казанского университета
Николай Иванович Лобачевский  был исключен именно  из этого университета, но
вряд ли  мне  грозила карьера начальника ТМУ. Поэтому, когда Рябов  медведем
навалился на меня, оставалось подналечь на науки,  Командир роты М.Р. Рахлин
освободил меня от обязанностей командира взвода и перевел в русскую группу.
     Честно  говоря,  я   не  ожидал   такой  поддержки  со  стороны   своих
однокурсников. Мне первым предложил помощь  Сергей Смоляков. В группе он был
всеобщим  любимцем. Веселый,  никогда  не  унывающий,  добрый и  отзывчивый,
всегда готовый  прийти  на  помощь.  Он небольшого  роста, худенький,  очень
подвижный,  резким  движением  руки  поправлявший  непослушную челку  прямых
волос.  Сергей  разносторонне развит:  яркий  рассказчик,  имеет  прекрасные
артистические данные,  хорошо рисует, а  тогда и писал стихи.  Возможно, его
стихи  были  не  безупречными  с  литературной  точки зрения,  но  нами  они
принимались очень хорошо, что для автора является  самым главным.  Мне лично
стихи моего друга напоминают точную и конкретную запись в судовом журнале. В
жизни довелось встречать людей,  вызывающих во мне восхищение, и один из них
-- мой друг Серега.
     Мне помогали  и  другие  ребята --  Анатолий Сенин  и  Диоген  Горюнов.
Анатолий прошел испытание  на прочность в Норвежском море на СРТ, был не  по
годам  серьезен  и  аккуратен  во  всем,  носил  прическу  "бобрик",  иногда
поправляя  рукой  и  без того  ухоженные волосы. Геша,  как  мы  между собой
называли Диогена,  был маленького роста,  с мягкими  волосами  и  постоянной
детской улыбкой на узком лице.
     С помощью ребят положение с учебой я тогда исправил. Много мне довелось
учиться после,  но никогда я не позволял себе подобным образом расслабиться.
Никогда. Полученный урок пошел на пользу.
     Читая о том, что "прошли времена, когда людей разных  национальностей и
разных  культур пытались объединить в новую общность -- советский  народ", я
не могу  в душе с подобным утверждением согласиться.  Не намерен вступать  в
теоретический  спор,  но  мне  представляется,  что  это  либо  историческое
невежество,  либо  цинизм.  Вспоминая  через  толщу  лет  свою  роту,   могу
подтвердить, что  среди нас были разные  люди. Одни лучше, другие хуже. Одни
вспоминаются с добрыми чувствами, других стараюсь  не вспоминать, но все  мы
были едины по  духу,  и  в этом  смысле  у нас  была дружная  рота. Не  могу
припомнить ни одного конфликта на  национальной почве, а ведь  в нашей  роте
учились представители шести национальностей. Ни  разу  никто не сказал: "Ну,
ты, татарин (или еврей)!"
     На  втором  курсе, когда я занимался разведением, а  потом уничтожением
стада своих "жирных гусей", началось визирование на право плавать  за рубеж.
Это   загадочный,    запутанный   и   сложный   процесс,   покрытый   мраком
таинственности, секретности и  сплошного  тумана. Недаром начальник отдела в
ЦК КПЭ, занимающийся визированием, носил созвучную фамилию.
     После первого  курса, с  учетом  информации "стукачей" и "капальщиков",
командир роты писал  на каждого из  нас характеристику, которую за подписями
начальника и  замполита училища представляли в комиссию по визированию.  Тем
временем в поте лица своего начинало собирать информацию  о каждом печальной
известности  Ведомство, которое  делало запрос по  месту  жительства.  После
сбора информации составлялась справка-объективка с рекомендацией "пущать или
не  пущать". Если дети "врагов народа", бывшие репрессированные и имеющие за
границей родственников могли рассчитывать на визу как на возможность увидеть
свои уши, даже большие, без  зеркала, то судьба  других всецело зависела  от
бабушек и дедушек.
     Как утверждают осведомленные люди, тщательной проверке подвергались все
близкие   и   дальние  родственники  до  третьего  колена.  Особое  внимание
обращалось на бабку: посещала ли она танцы в пажеском корпусе и имелись ли у
нее  ночные тапочки.  Уже  сам  факт наличия ночных тапочек настораживал, но
если на тапочках еще были белые помпоны, тогда песенка внука была спета и он
пополнял компанию невыездных,
     Огромное  внимание  обращалось  на  "связи". Был среди  нас  парень,  у
которого  немцы  расстреляли  родителей,  а  ему  не   открыли  визу  "из-за
отсутствия связей". Пеэтер Пыдер с пятилетнего возраста  томился в  немецком
концлагере вместе с матерью, ему  тоже не  дали визу. Лучше всего было  тем,
чьи бабушки ходили по матушке-земле босиком с потрескавшимися  пятками. Если
визу не  открывали, то причины никогда не сообщали, система хранила тайны за
семью  печатями. Тех, кому  визу открывали, приглашали на беседу  в  ЦК, где
давались последние наставления, как вести себя за границей.
     Вызвали и одного из нашей группы.
     -- Не вздумайте  там по бабам ходить, у нас своих  б.....  хватает,  --
изрек функционер, но, видя недоуменный взгляд парня, поправился: -- Я имею в
виду -- девушек.
     Если получить  визу  было делом архисложным,  то  потерять ее --  очень
просто. Один курсант-механик поехал к родителям в глухую деревню и умудрился
взять  с  собой паспорт  моряка, который не служит видом на  жительство и  в
который запрещается вносить дополнительные  отметки. Прижало парня жениться,
и  секретарь сельсовета,  не  мудрствуя  лукаво,  поставил печать в  морской
паспорт,  после  чего  поехал  парень  механиком  на  деревенскую  мельницу.
Вспоминаю  то   позорное  судилище,  которое  над  ним  учинили.  С  трибуны
раздавались голоса  с требованием исключить его  из  училища, причина никого
особо не интересовала. Тогда  победила все  же сила разума, и парень получил
диплом.
     Существовала "виза  No 2",  обладателю которой  предоставлялась широкая
возможность  проявить себя: Северная Атлантика, Арктика,  Дальний  Восток  и
"золотая линия"  Жданов  --  Поти.  Такие "счастливцы"  могли даже совершать
заграничные рейсы, но без захода в иностранные порты. Невыездные болтались у
рыбаков, запущенные  на орбиту в  вонючих "гадюшниках" и  осваивая  тонкости
рыбацко-матерного   языка,   или  задыхались   в  Арктике   от   кислородной
недостаточности,  выплевывая за борт  выпавшие от цинги зубы, наживая грыжу,
таская  на  горбах  лючины по 84  килограмма.  Система умела и  могла  найти
каждому  достойное место  в  соответствии  с анкетными данными.  А мест было
много, флот рос огромными темпами.
     Однажды меня  вызвал начальник училища.  У  него было какое-то домашнее
настроение. Один на  один  он называл меня по имени. "Садись, Юра, -- сказал
Александр  Владимирович,-- внимательно слушай и  запомни,  что я тебе скажу.
Скоро  начнется  заседание  распределительной  комиссии.  На  вопрос:  "Куда
хотите?" ответишь: "В рыбную промышленность".
     Распределение  состоялось,  я был  направлен  к рыбакам, и считаю,  что
своей карьерой обязан А.В. Аносову.
     52 выпускника были распределены следующим образом:
     Балтийское пароходство -- 1,
     Эстонское пароходство -- 18,
     Калининград -- 4,
     в рыбную промышленность республики -- 17,
     Дальний Восток -- 12 человек.
     Естественно,  рыбаками и дальневосточниками стали, в основном,  ребята,
не имевшие визы.
     А  тем  временем  у одного  из  наших сокурсников  началось  облысение.
Причину этого явления вывел капитан  третьего ранга  -- инженер И.Ш.  Ример:
"Умные волосы  покидают дурную голову". Некоторые  знатоки  утверждали,  что
причина крылась в  другом. Если предположить, что приведенная истина  верна,
то уж половина роты должна была облысеть напрочь.
     Однако  этого   не  происходило.  Тогда   облысение   списали  за  счет
безответной  любви. И только  спустя  свыше трех  десятилетий стала известна
главная причина облысения -- облучение.
     Наш товарищ сник,  стал  ко всему  безразличен.  На  уроках  он  сидел,
запрокинув голову, как при "выносе тела".  Это  обстоятельство  использовали
шутники. Когда в класс входил  Яков Яковлевич и дежурный докладывал ему, тот
здоровался с нами и садился. В  это время кто-то из ребят бил влюбленного по
колену  и  на "а  --  а -- а?"  скороговоркой  сообщал: "Иди  отвечать". Тот
вставал,   строевым   шагом   выходил   к   доске   и  докладывал:  "Товарищ
преподаватель,  курсант... к ответу  готов!  Повторите, пожалуйста, вопрос".
Яков  Яковлевич  сворачивался  на  стуле  вопросительным  знаком  и  начинал
разворачиваться по  азимуту  вокруг собственной оси лицом к курсанту, а очки
его самопроизвольно поднимались на  лоб. Як-Як удивленно говорил: "Шадитешь,
ша-  дитешь,  я  вас  не  выживал!"  И   тогда  страшный  хохот  сопровождал
возвращающегося на свое место курсанта.
     На самоподготовке очень серьезно обсуждался вопрос облысения  и методов
его  лечения. И пока бедняга писал очередной конспект  своей Нине, товарищи,
проявив  сердоболие,  предлагали  всевозможные рецепты.  Игорь  Сараев,  как
наиболее подкованный в вопросах народной  медицины, предложил смочить голову
крепким раствором куриного помета...
     Урок навигации.  Яков  Яковлевич,  оглядев  всех,  спрашивал: "Товарищи
куршанты, на чем мы оштановились в прошлый раз?"
     -- Как на "Ермаке" чайник украли, -- в тон ему, употребив при этом один
из сочных синонимов слова "украсть", ответил с заднего ряда Игорь Сараев.
     Наш  добрейший  Як-Як  встал, подошел  к доске,  взял  мел и  привычным
движением разрезал первенца отечественного ледокольного флота  по мидель  --
шпангоуту (поперек  по  середине) вместе с буфетом,  в  котором обычно стоял
чайник  чистого  серебра  --  его-то  однажды  и  не   оказалось  на  месте.
Проведенным   следственным   экспериментом  было  установлено,  что   чайник
похитила... буфетчица.
     -- На "Ермак" привежли два швитера, -- продолжал Як- Як, --  один белый
и два крашных...
     -- Яков Яковлевич, так всего два, -- перебил его чей-то го- лос.
     -- Я и говорю: один крашный, два белых...
     Класс  опять разразился дружным  смехом. Потом  все успокоились. И сон,
как рукой, сняло.
     Яков Яковлевич вел урок. Он рассказывал про ураганы "ревущих сороковых"
и  штилевые  "конские  широты".  Класс  замирал  и,  казалось, что  мы  сами
выбрасываем погибших от жажды лошадей за борт.
     Однажды Яков Яковлевич рассказал нам о жестоком шторме, в который попал
учебный барк "Товарищ":
     -- Вше летит! Паруса летят! Реи летят, мачты летят, шлюпки летят!
     Когда Як-Як рассказывал то же самое в другой группе, курсом старше нас,
сидевший  в дальнем  углу Г. Кузнецов продолжил: "Яков Яковлевич летит..." И
тот, войдя в раж, тоже: "Яков Яковлевич летит!"- потом спохватился: "Молодой
человек, ошвободите помещение, не мешайте вешти урок".
     У каждого  судна  своя судьба, причем,  как  и у людей, судьбы  разные.
Интересна   и   трагична   судьба  четырехмачтового   стального   парусника,
получившего имя  "Товарищ".  Его  история началась  в  Х1Х  веке,  когда  17
сентября 1882  года в ирландском  порту Белфаст он  был  спущен  на  воду  и
получил  название "Лауристон". Владелец судна -- фирма "Голдбрейст и Мулхер"
эксплуатировала судно  на  восточной "джутовой" линии, а  с 1905  года новый
судовладелец,  судоходная компания  "Джордж Дункан  и  Ко", перевел  его  на
австралийскую "шерстяную"  линию. В  1909  году  был произведен  капитальный
ремонт,  во время  которого  изменили  парусное  вооружение  --  "Лауристон"
превратился в классический барк. В 1910 году судно приобрела компания "Кук и
Дуглас". Во время первой мировой войны "Лауристон" перешел в царскую Россию,
где он стал несамоходной морской  баржей для перевозки  грузов  из Англии  в
Архангельск. В 1923  году  специальная комиссия осмотрела  судно и  пришла к
заключению, что оно может быть использовано  в  качестве учебного. И в  1924
году,  после восстановительного ремонта, барк получил наименование "Товарищ"
и стал первым советским учебным судном.
     В  1925  году "Товарищ",  выйдя из шведского порта  Лизекиль,  попал  в
жесточайший  шторм, который едва  не  оказался последним. Барк потерял почти
все  новые паруса  и  снасти,  получил  значительные повреждения корпуса.  В
Мурманск его привел на  буксире ледокол "Седов". 29 июня 1926 года "Товарищ"
под  командованием опытнейшего  капитана Д.А. Лухманова вышел из Мурманска и
после ремонта в Англии 25 декабря 1926 года вошел в порт уругвайской столицы
Монтевидео.
     30 декабря "Товарищ" вышел в направлении аргентинского порта Росарио. В
южноамериканских морях и портах он  провел четыре месяца, и  20  апреля 1927
года  направился  из  Буэнос-Айреса на  Ленинград.  13 августа  восторженные
ленинградцы  торжественно  встречали учебный  парусник  после своего первого
океанского рейса. За 142 ходовых суток барк прошел 19733 мили.
     В  1928 году "Товарищ"  вокруг  Европы перешел  на Черное море, где  до
начала войны оставался учебным судном. Многие известные капитаны прошли свои
"университеты" на нем.
     В 1941  году в порту Мариуполь судно было захвачено фашистами,  которые
перед  своим  бегством  взорвали  его.  После окончания  войны была  попытка
восстановить парусник,  но выяснилось,  что это  невозможно...  В  память  о
славном барке в одном из парков Мариуполя установлен его якорь.
     При работе над книгой мне стало известно, что в аргентинском рейсе Яков
Яковлевич был штурманским  учеником на  "Товарище", отсюда  и его рассказы о
тех местах. Однажды Як-Як сжал  руки в кулаки, вытянул правую руку и тыльной
стороной левой начал бить по ней.
     -- Товарищи курсанты,  что  это такое?  --  обратился он с  вопросом  к
аудитории.
     Даже Игорь Сараев не мог найти правильного ответа.
     -- Это штук челюштей крокодила. Однажды плыву по Амазонке и шлышу штук.
Оглядываюшь -- крокодил. Хватаю oглоблю и -- в пашть чудовищу...
     -- Яков Яковлевич, откуда оглобля-то? -- спрашивает Сараев.
     --  ...хватаю оглоблю  и в  пашть  чудовищу. Все проснулись и --  общий
смех.
     ...За год ребята возмужали  и  повзрослели. Значительно расширился круг
интересов за пределами  училища, и времени официальных  увольнений  явно  не
хватало, а  если учесть, что можно было угодить  в наряд на день  увольнения
или лишиться  его  из-за двойки в  классном журнале, то за училищным забором
приходилось бывать  реже,  чем хотелось бы. И  начинал тогда курсант думать,
задействуя  для  этой цели  весь имеющийся  в  человеческом  организме мозг,
включая костный.
     Одним из самых  заманчивых и опасных мероприятий для курсанта  являлась
самоволка  (самовольная  отлучка),  когда  курсантское  сердце  стремилось в
полет.  Способов  незаметно улизнуть из-под  бдительного  ока  старшины роты
несколько,  а путь  возвращения  после отбоя один: по  пожарной лестнице  до
второго   этажа,   дотянуться  до  подоконника   открытого   окна   гальюна,
подтянуться, лечь грудью  на подоконник, пройти гальюн, узкий коридор,  мимо
спящего дневального по роте, и лечь в койку. Иногда этот  путь прерывался за
подоконником гальюна.
     Крупным  специалистом по  поимке запоздавших  самовольщиков был  Гастон
Петрович Кангро, который отлавливал их,  словно куропаток. Иногда  случались
"сквозняки", то  есть  отлучки  с вечера до  утра, о чем говорит приведенная
ниже объяснительная:

     Командиру роты от курсанта...
     Вчера вечером около 8.00 я решил идти танцевать. В клубе танцев я видел
знакомую девушку. Мы там болтали и танцевали. После танцев я пошел провожать
ее.  На дороге она говорила что у нее нет никого дома и просила мне, чтобы я
заходил бы к  ее. Я  сказал, что не могу, потому что я  и так без разрешения
ушел из экипажа.  Но она сказала мне, что  заходи хоть  бы на  пять мин. И я
заходил, что  было  у  мене очень, очень большая ошибка  и я  очень  сожалею
этого. Мы там смотрели телевизор и пили кофе. Потом она сказала,  что ты все
равно опоздал,  лучше оставайся  сюда. Так как  была милая,  я  не  хотел ее
оскорблять и оставался туда, что была вторая грубая ошибка.
     Утром  я вернулся  в  училище  и  мне  сказали, что  я попался.  Если у
человека не везет, тогда у него никогда не везет.

     Дата Подпись

     Бывает еще классическая форма самоволки.  В училище на судомеханическом
отделении учились братья-близнецы. Одного  исключили из  ТМУ,  хотя  он  был
законно в экипаже вместо находящегося в самоволке брата.
     Наиболее признанным  самовольщиком в нашей роте числился  Леонид Лукич,
как мы называли курсанта Соболева. Лукич был самым маленьким в роте. Когда я
стоял или ходил рядом с ним, нас называли Пат и Паташон. При маленьком росте
Лукич был большим  любителем выпить, к чему пристрастился еще до курсантской
поры. Вспоминается трагикомический случай, связанный с самоволкой и выпивкой
Лукича.
     Генераторы идей нашей  роты А. Емельянов и И. Сараев где-то узнали, что
курсанты военно-морских училищ спят по  форме "No  0", то есть голыми. После
отбоя трусы  снимали и  подсовывали с правой стороны  матраца в ногах.  Этим
обстоятельст- вом воспользовался Лукич, вернувшийся из самоволки по пожарной
лестнице  около  трех часов  ночи.  Пройдя  мимо спящего  дневального, Лукич
собрал  все  трусы,  сложил  в тумбочку дневального, нажал на  ревун "боевой
тревоги" и нырнул под одеяло. Не обнаружив на месте трусов, некоторые бегали
по  кубрику голышом, другие натягивали  брюки  на голые  зады.  Вскоре  было
обращено  внимание  на   отсутствие  отцов-командиров  и  Лукича,   которого
выволокли из  койки. Самосуда над пошутившим не со- стоялось --  простили за
юмор.  Все легли досыпать, а  в  следующее  увольнение  девушки  из  ателье,
видевшие ночное представление, спрашивали: "Что это у вас за выставка была?"
     Находились  у нас  любители  горячительных  напитков  и  кроме  Лукича.
Большим  поклонником  пива был мой сосед по парте Володя Бурмак. Он  являлся
ротным  чемпионом по уничтожению пенного напитка. Я всегда поражался: как  в
него вмещается  20 кружек  пива. Обычно проглотить кружку --  другую  ребята
бегали в свободное время между концом занятий и ужином. У Володи возможности
было   больше:  он  удачно   экспроприировал   в   санчасти  пачку   бланков
"Освобождения курсантов от занятий", и в  то время, когда все грызли  гранит
науки, Володя спокойно  попивал пивцо. Иногда подобные пристрастия кончались
неприятными последствиями и приходилось горько раскаиваться в содеянном.

     Начальнику Таллиннского мореходного училища
     от курсанта ...

     Объяснительная

     Вчера после сдачи экзаменов я поехал на автобусе в Кадриорг, а оттуда в
Пирита.  В Пирита  в  ларьке я купил 6  бутылок Сааремаского пива  и ушел  к
берегу  моря,  где их и выпил. Немного посидев, я пошел пешком в экипаж,  но
дойдя  до  Кадриорга,  выбился  из  сил  и окончательно  потерял  над  собой
управление. Сев на скамью я уснул. Не  знаю  сколько проспал. Очнулся, когда
меня будил курсант И.,  он был  трезв, это я хорошо запомнил, он меня взял и
повел  в экипаж, но  в  трамвае (мы сидели спокойно) нас почему-то  сняли  и
отвели  в  отделение, где я  снова лишился чувств. Очнулся (как из какого-то
дурного сна) снова в отделении, у меня спрашивали, чего-то добивались,  но я
не мог ответить потому что сам не осознавал чего делал. Только в отделении я
узнал что убежал в первый раз и успел разбить стекло в Президиуме Верховного
Совета ЭССР, не  знаю почему, но сразу протрезвел. Чуть позже меня забрали в
училище точнее экипаж. Я понимаю что совершил в своей жизни серьезную ошибку
--  нет  не  ошибку,  не  то  слово,  шаг. По-этому  мои вчерашние  действия
заслуживают  вполне  того, что  я  не  достоин  не  только  звания  курсанта
Таллинского  мореходного  училища, но  и звания  комсомольца,  так как своми
действиями я опозорил не только себя но и все училище.

     Дата Подпись

     Сдав экзамены, мы разъехались на практику.



    ЧЕРНОЕ МОРЕ МОЁ...


     Апрель 1960 года. Мы,  группа "невыездных"  в количестве  семи человек,
отправлялась   на   практику  в   Азовское   морское  пароходство,   главная
штаб-квартира которого располагалась в городе Жданов.
     Вот краткая характеристика того нашего состава.
     Саша Валк -- высокий, спокойный, трудолюбивый, с  доброй улыбкой парень
из Пскова.
     Симпатичный, ладно  скроенный, не по  годам  степенный и рассудительный
Николай Кююн, наш комсорг. Яхтсмен.
     Худой, светловолосый, фанатично влюбленный в  море Каупо Танг. Любитель
веселых баек, причем рассказывая, всегда сам был серьезен. Волейболист.
     Высокий, статный красавец, не лишенный чувства юмора Валдо Хейнла.
     Очень   спокойный   Слава  Шалунов.   Футболист.   Страстный  поклонник
московского "Спартака".
     Уроженец  подмосковного  Кунцево  --  Миша   Хесин  в  разговоре  любил
подчеркнуть, что он столичный парень. Кредо  его жизни было ничегонеделание,
но он обладал огромными способностями создать видимость бурной деятельности,
иначе говоря, работал "на фон".
     Перед поездкой,  зная  о том, что мы запаримся в своей парадно-выходной
форме  No  3,  купили  себе  летнюю  гражданскую  одежду:  легкие  рубашки с
изображенными  на  них  шляпами,  пальмами  и  обезьянами, брюки  из  тонкой
китайской ткани и летние сандалии.
     Нас  сопровождал  любимый  преподаватель навигации  Як-Як  Шапошников в
своей  неизменной, с позеленевшим  от времени "крабом",  морской  фуражке  и
видавшем виды пальто  из кожи молодого верблюда. Путь лежал через Ленинград,
где следовало пересесть на поезд,  идущий в Мариуполь. Некоторые наши ребята
впервые оказались "на просторах Родины чудесной..."
     Первые  ощущения величия  страны  у  нас  появились на  крупной узловой
станции  Ясиноватая,  где поутру наш  комсорг  Н.  Кююн  не обнаружил  своих
супермодных  "корочек",  вместо которых  стояли два  перевязанных проволокой
предмета,  пару  десятилетий  назад  могущих  быть полуботинками.  Сложилась
прелюбопытная  ситуация:   какой-то   рядовой  строитель  светлого  будущего
скоммунизил туфли у комсорга. Но горечь утраты компенсировало другое, весьма
приятное обстоятельство.
     На   огромной  станции  стоянка  поезда  была  продолжительной,  и  мы,
облачившись  в парадную  форму, гуляли по перрону. И обратили  внимание, что
вдоль поезда сновали старушки и мужчины с корзинами, в которых были яйца. Ко
мне  подошел  мужик  и  негромко  спросил:  "Моряк,  горилки хошь?"  Опустив
корзину, он  снял  маскирующий слой яиц, под которыми  красовалась резиновая
грелка. Поскольку подобные вопросы в курсантской среде решались коллективно,
да  и  мой  наличный руб-  левый  запас не  позволял  заключить  сделку  без
посторонних инвестиций, я  попросил немного подождать, удалившись на  совет.
Дискуссии не было, все проголосовали "за". Но вопрос следовало согласовать с
Як-Яком. Никто  из  курсантов  и никогда  не видел его с рюмкой в руке. Наше
предложение  он  поддержал  шутя:  отведайте, мол,  украинской  самогонки...
Забегая вперед, скажу, что мы этим  делом не злоупотребляли ни на  практике,
ни после нее. Никто из нас на принудительном лечении от  алкоголизма не был.
Все выпивали в количестве умеренном и разумном.
     Содержимое грелки имело  два привкуса:  один свой,  родной -- сивушный,
другой приобретенный  -- резиновый. Оба нам, однако, не помешали,  и  горечь
утраты модных корочек постепенно отодвинулась на задний план.
     Поезд быстро приближал нас к конечной  точке сухопутного путешествия, а
на память приходила мелодия модной в  то время легкой немецкой песенки "Мере
Kleine Marian", которую во  всю мощь курсантских глоток мы орали в  тамбуре.
Поскольку слов этой  песни мы не  знали толком, эстонский  поэт,  пожелавший
остаться неизвестным, сочинил две строчки весьма пошленького текста на своем
языке.  Текст этот я по понятным причинам привести не могу. По тем временам,
нужна была уверенность, что, по крайней мере в нашем вагоне,  не было людей,
понимающих эстонский язык. История знает и другие случаи.
     Как-то  в лондонской  подземке один  будущий известный  капитан  послал
другого  не  менее  известного  будущего  капитана  в   задницу.  Через  три
остановки, покидая вагон,  миловидная леди сказала  ему:  "Вы послали своего
друга в очень темное и вонючее место". В нашем случае все  прошло  гладко, а
примкнувшие к нам ребята и оравшие вместе песню просили записать слова.
     Азовское  морское пароходство было одним из  самых маленьких  в системе
ММФ.  Основным его назначением  являлась перевозка  руды  для  крупнейшего в
стране  металлургического  завода  "Азовсталь". Рейсы Жданов  --  Поти  были
традиционными  для рудовозов --  "горбатых". Суда эти еще  в  шутку называли
"белые кварталы в негритянских трущобах" -- за расположение жилых помещений.
Комсостав размещался  в  центральной  надстройке,  окрашенной белилами, а на
корме,  покрытой кузбасс- лаком, жила команда. Плавающие на этой  линии люди
пели: "Гулль -- Антверпен хорошо, Жданов -- Поти лучше!"
     Мы прибыли в пароходство, где  очень быстро нас  определили всех вместе
на  пассажирский теплоход "Георгий  Седов",  который находился  в  Жданове в
заводском доке.
     Прежде чем  отправиться  на  судно,  мы  пошли  в  тот  парк,  где  был
установлен  якорь с парусника "Товарищ". Яков Яковлевич встал на одно колено
и  коснулся  губами  штока  якоря,  но  мы,  великовозрастные  детины,  увы,
священным трепетом не прониклись.
     Прибыли  на  судно,  разместились.  К сожалению,  я  не  могу  привести
тактико-технические  данные "Седова", поскольку  они  у меня не сохранились.
Злые  языки  утверждали,  что ранее  это была  прогулочная яхта  бесноватого
фюрера. Так  ли это -- не могу подтвердить, но судно  запомнилось прекрасной
архитектурой и  огромной деревянной палубой, которую потом  нам  приходилось
драить.
     Нас собрал  старпом Иван Моисеевич Цема, разъяснил  ситуацию и  обещал,
что,  в  случае  хорошей  работы,  мы  можем  рассчитывать  на  два  штатных
матросских места в экипаже, которые сейчас вакантны.
     Нам  сразу  поручили  покраску  пассажирских  кают.  Как-то  само собой
получилось, что курсанты стали красить каждый по две каюты в день, а штатные
матросы -- по одной на двоих. Но никаких конфликтов между нами не возникало.
Ребята понимали, что надо себя показать, а штатники не ревновали.
     После  окончания рабочего дня  мы шли к пивной  будке,  которая, как во
многих портовых городах, стояла недалеко от проходной. У будки бывало всегда
шумно,   толпились  люди   различного  сословия.  В  большинстве  это   были
представители  "геге-  мона" (так называли в  те  времена  рабочий  класс) и
матросы с  ремонтирующихся судов, у которых на более крепкие напитки и более
культурное обслуживание просто не хватало денег. Там мы несколько раз видели
мужчину, внешним видом напоминающего "бича", в сопровождении... свиньи. Пока
он  пил  пиво,  она бдила.  Как  только хозяин  надирался до состояния своей
спутницы  и  укладывался  отдохнуть  от  трудов  праведных,  свинья  галопом
устремлялась от пивной. Вскоре появлялась дородная  особа и на всю заводскую
окраину, как из рупора, кричала: "Паразит, опять нажрался, как свинья!"
     За время стоянки "Седова" в ремонте мы побывали на одном мероприятии, о
нем я не могу не рассказать.
     Однажды на  судне  появилась  миловидная  девушка,  как  оказалось,  из
комитета  комсомола,  и  сообщила,  что  во  Дворце моряков состоится  вечер
отдыха, на котором от нашего судна должно быть 10 человек.  Плановая система
тогда господствовала везде  и  во всем.  Понятно, что в подобных случаях "на
амбразуру" бросали обычно курсантов. Так случилось и у нас.
     На "Седове" не было помполита, то бишь, первого помощника капитана. Его
обязанности  исполнял   секретарь  судовой  партийной  организации,  старший
механик Рязанцев, пятидесятишестилетний  спокойный, выдержанный  человек. Он
передал указание старпому,  а  тот, в свою очередь, нам. Поскольку  на судне
для  выполнения план-задания  не набралось десяти  курсантов,  мы  решили не
подвести чести училища  и  пойти  на вечер  всем в  полной  форме.  Из этого
мероприятия я запомнил  огромный заполненный дымом зал и мелодию "Рио-Рита",
которую  крутили на патефоне,  пропуская через усилитель,  в  течение  всего
вечера.  Мы  договорились,  что при  объявлении  танца встаем  и  расходимся
веером,  выбирая  себе дам.  Несмотря на  теоретическую  подготовку (бальные
танцы  в училище  были обязательными для изучения, где  прекрасные  педагоги
научили вальсировать  даже Петьку  Пыдера), мы  не  были  знакомы с местными
обычаями. Да, "львами паркета" у нас числились Н. Кююн и В. Хейнла.
     Итак,  мы  "развеялись".  В условиях  весьма  ограниченной  видимости я
буквально  на ощупь пробрался в угол, где кучковалась  стайка девчат. Выбрав
себе  по  росту,  с  внушительными обводами грудастую дивчину,  я  с благими
намерениями  подошел  к  ней  в низком реверансе, но она не  поняла намека и
продолжала стоять. О ужас! Я  еще раз, сделав шаг  вправо, поклонился, а она
все  не  двигалась  с  места... Меня  совершенно  случайно  выручил какой-то
местный парень в  кепке-восьмиклинке, с горящей папиросой во рту, подошедший
к рядом  стоявшей девушке. Он без всяких  церемоний взял ее за руку и  пошел
впереди, словно буксир, ведущий аварийное судно, к центру зала. Я последовал
его примеру, хватанул девушку за руку, вывел  в поле действия тан- цующих, и
мы  устремились в  бешеном ритме "Рио-Риты". Тот танец, если  его  можно так
назвать,  я вспоминаю с ужасом,  а спина моя  покрывается  обильным холодным
потом даже сейчас, при воспоминании. Вынужден признать, что танцор,  вопреки
усилиям педагогов, из меня получился никудышный, ибо у меня есть собственная
концепция относительно этого занятия. Танцевал  я в  исключительных случаях,
каким является и описанный ниже.
     Мне неизвестно, какие суждения имела по вопросу танцевального искусства
выбранная мной  партнерша, но, похоже,  танцевать  она  вообще не умела. Наш
дебют на полу Ждановского Дворца культуры моряков, обильно покрытом окурками
и  шелухой  от  семечек, больше походил  на  петушиный  бой.  Она  то  резко
бросалась  на  меня, толкала  огромной  грудью, как  бы  пытаясь  опрокинуть
партнера, то наступала мне на  ногу,  то рывком отступала назад.  Тогда я  в
погоне  за  ней совершал  стремительный  выпад  вперед, как фехтовальщик,  и
придавливал ее ногу своим сорок шестого размера ботинком второго года носки.
Ее  резкие наскоки чередовались  с уклонами, как  правыми, так и  левыми.  Я
метался  по  сторонам,  будто  заправский   футбольный  вратарь.  Каскад  ее
хаотичных эволюций вконец измотал мой  достаточно тренированный организм,  и
пот сплошным потоком лил по всему телу,  но чтоб вытереть его, не могло быть
и речи. Даже с лица не смахнуть, опасаясь выпустить совершенно неуправляемую
партнершу...  Наконец  смолкли  чарующие  фокстротные  звуки и  прекратились
тяжкие мучения.  Моя  партнерша бросилась от меня,  как  черт от  ладана,  я
кинулся  следом,  чтобы  поблагодарить. А она стала  ко мне спиной, и поклон
никак не получался. На мои настойчивые попытки обратили внимание ее подруги,
которые недоуменно зашептались: "Смотри, он кланяется!"
     Конечно,  эту даму  я  больше не рискнул пригласить, но вечером остался
доволен:   моей  следующей  партнершей  оказалась  миловидная  длинноволосая
девушка, артистка местного театра, с которой мы до потери пульса дергались в
ритме фокстрота, при этом я ни разу не наступил ей на изящную ножку в модной
туфельке. Стало весело и прекрасно на душе! ..
     Капитаном  "Седова"  был  Павел Трофимович Клочков.  Тридцати двух лет,
красивый голубоглазый мужчина,  начинающий одновременно полнеть и спиваться.
В силу  этих обстоятельств в рейсе  его часто сопровождала жена, симпатичная
блондинка.
     Капитана  мы видели редко, да это и понятно. Старая матросская мудрость
гласит: держись  подальше от  начальства, а ближе к камбузу. Эту заповедь мы
свято выполняли. Шеф-повар Леша, которого все звали "Котлеткин", был большим
нашим другом.
     Старпом Иван Моисеевич  --  опытный  моряк,  бывший  капитан. Он быстро
понял, что мы можем и умеем. К чести его, слово свое он сдержал, и в рейс мы
вышли, имея двух матросов  в экипаже  из  своей фракции,  как сейчас принято
говорить. В  штат были  оформлены Н. Кююн и К. Танг,  а вахту стояли  все по
очереди.  Кроме  того,  занимались судовыми работами, участвовали в авралах.
Должен с полной ответственностью сказать, что с первого до последнего дня мы
жили  в едином спаянном  коллективе, за  все время  практики не произошло ни
одного случая недоразумения с членами команды.
     0 доброте нашего старпома слагались легенды. Третий помощник, плававший
с ним раньше, рассказывал, как однажды доброта чуть не стоила ему  здоровья.
На  судне, куда Иван Моисеевич пришел старпомом, был  буфетчик  кореец  Ким,
которого  все  называли "макака".  Ким настолько  привык  к  этому, что даже
откликался на кличку,  затаив  зло. Иван Моисеевич собрал экипаж  и объявил:
"Еще раз услышу "макака" -- пеняйте на себя". Не успел он войти в каюту, как
в дверь  постучали. Вошел Ким:  "Товалисса сталпома, Ким больсе не будет Вам
цяй   писсат".  У  Ивана  Моисеевича  хватило  сил   поблагодарить  Кима  за
благородство, а после начался страшный приступ рвоты, в  результате которого
он чуть не сорвал желудок со штатного места.
     Спустя 35 лет  после  описываемых событий мне довелось быть на одном из
теплоходов Азовского пароходства, и я спросил  про Ивана Моисеевича. Капитан
ответил: "Я слышал  о нем, но лично  знаком  не  был.  Его сын плавает у нас
капитаном".
     Мы искренно  уважали  старпома. В  моей памяти  Иван Моисеевич  остался
эталоном судоводителя и руководителя.
     Колоритной личностью на  судне был второй помощник  капитана  Александр
Васильевич, явно переросший по возрасту свою  должность.  Но надо отдать ему
должное как моряку и человеку. На его вахте наши  капитаны  ближнего заплыва
чувствовали себя, словно рыбы в воде.
     Личность  второго  помощника  неразрывно  была  связана  с  начальником
радиостанции и  вторым  радистом, их на судне  называли "Три мушкетера". Эта
троица взрослых и солидных мужей по возрасту и служебному положению являлась
судовой тяжелой артиллерией всех хохм и розыгрышей.
     Но  величиной  высшей пробы  на  судне  был  боцман  Ми  хаил Хасанович
Беридзе. О  нем тоже  ходили  легенды.  В любом  порту его всегда  встречали
друзья  и приятели. Говорили,  что  он  когда-то  был  капитаном на  танкере
"Меганом" и в 1938 году в Средиземном море по пьянке подал "SOS". Его друзья
якобы вывели из строя невозвратный  клапан в капитанском унитазе, и когда он
сел, вода  ударила ему  под зад.  Был  как будто крупный скандал  по  поводу
ложного сигнала бедствия, и его спас от рас- правы А.И. Микоян, но при одном
условии: никогда он в своей непутевой жизни не станет на капитанский мостик.
     Так или  иначе, но  "Дядя Миша", как называли его близкие приятели, или
"Хасан", слыл легендарной личностью.  Он  бы  среднего роста,  широкоплеч, с
черными  вьющимися  и  с  легкой  проседью  волосами, имел нос с горбинкой и
огромные черно- рыжеватые  усы. Несмотря на жару,  на нем всегда была теплая
фланелевая рубашка в крупную клетку, с закатанными до локтей рукавами, синие
брюки с белыми продольными  полосами и  постоянно расстегнутой ширинкой,  на
ногах -- красно-коричневые туфли со стоптанными в одну сторону каблуками.
     Дядя  Миша -- большой любитель  потравить, были бы только слушатели. До
"Седова" он плавал на "горбатых" по золотой линии, потому любил говорить про
Поти:
     --  Плавал я на "Никитовке".  Заходим  в  Поти. По  судовой  трансляции
объявляют:  "Палубной  команде  одеть  презервативы  и  выйти  на  места  по
швартовному расписанию!"
     -- Дядя Миша, а зачем презервативы?
     -- Вокруг Поти  пояс, как вокруг Сатурна,  состоящий  из гонококков, --
пояснял Дядя Миша.
     А почему не надевали защитные очки?
     -- Это еще зачем?
     -- От попадания гонококков в глаза человек  слепнет, болезнь называется
бленнорея, -- разъясняли ему.
     Город  Жданов,  особенно  окраины  и  район  порта,  оставлял  гнетущее
впечатление.  Металлургические  заводы "Азовсталь" и  имени  Ильича  вносили
достойную лепту в "защиту" окружающей среды.
     После выхода  из  дока, приняв  необходимое снабжение,  "Георгий Седов"
снялся на Ростов-на-Дону,  откуда  становился  на  линию  Ростов --  Сочи  с
промежуточными  портами  захода: Таганрог,  Жданов, Бердянск, Керчь,  Анапа,
Новороссийск, Геленджик, Туапсе. 0 городах, которые нам предстояло посещать,
я  имел весьма смутное представление, о некоторых -- ровным счетом не слыхал
ничего.
     Так, о  Ростове, покорившем своей  красотой,  знал, что  это бандитский
город,  называемый  Ростов  --   Папа,  и  что  известный  футболист  Виктор
Понедельник  играл  за местную команду. Город  Таганрог --  родина  великого
русского писателя Антона Пав- ловича Чехова. Кажется, с Таганрогом (а может,
с Бердянском)  связано одно забавное событие. Собравшись в город, мы  надели
свои экзотические рубашки.  Увидя  толпу папуасов, направлявшихся в  сторону
города, капитан поднялся на мостик и судовым  тифоном  начал подавать частые
сигналы, чтобы мы вернулись.
     Город Бердянск -- порт на Азовском море и районный  центр в Запорожской
области.  Известен  тем,  что  в  нем  родилась  знаменитая  летчица  Полина
Осипенко,   а   в   1938  --  1958  годах   город  носил  ее  имя.   Главной
достопримечательностью  здесь  являлась  единственная  длинная  улица  имени
Сталина, простиравшаяся от окраины до окраины. С Бердянском связаны приятные
воспоминания об азовских  бычках, которыми  мы буквально  объедались.  Бычки
живут в норах. У нас был матрос, который хорошо нырял. Каждый раз, вынырнув,
он  сжимал  в каждой руке по бычку.  После набора нужного  количества  рыбок
судовой  кок  Леша-Котлеткин  начинал  колдовать  над  противнем. Бычки были
настолько вкусны, что ощущаю их вкус и сегодня, когда пишу эти строки. С тех
пор, когда мне  на глаза  попадались рыбные консервы  "Бычки в  масле",  я с
огромным   удовольствием   поедал    их,   вспоминая   "Георгий   Седов"   и
Лешу-Котлеткина.
     Керченский пролив соединяет Азовское море с Черным. Длина пролива около
41  километра,  ширина  5-10 километров.  Пролив  режимный для  судоходства,
поэтому плавание  тут  осуществлялось  по  секретной карте, которую  капитан
закрывал грудью, будто курица-наседка  своих цыплят, Керчи мы практически не
видели, так как стоянка здесь в оба конца приходилась на ночь.
     Неизгладимое впечатление произвело  Черное  море. Гладкая  поверхность,
отдающая  легкой  голубизной,  очаровывала. Правы  авторы, утверждающие, что
Черное море "самое синее в мире" -- спорить с ними не хочется...
     Больше всего  нас  поразили дельфины,  которых никто  из нас до того не
видел. Стая дельфинов, играя, плыла впереди судна, они ныряли,  кувыркались,
вращались  вокруг   собственной  оси  у   самого  форштевня   судна.  Трудно
предположить, с какой скоростью  дельфины способны плавать, но известно, что
они устраивали игрища и перед  судами, имевшими значительно больший ход, чем
Георгий Седов".
     Захватывающее  зрелище  представляло  черноморское  небо.  Звезды  были
настолько близки, что, казалось, их можно достать рукой. На юге очень быстро
темнеет. В  20.00 включалось палубное освещение и музыка, на верхней  палубе
начинались танцы. С неизменно  открытой прорехой своих синих брюк выходил на
палубу Дядя Миша, выбирая партнершу.
     Анапа -- город  в  Краснодарском  крае,  славился  как грязевый курорт.
Полностью  одноэтажный  город.  Туда  мы   заходили  в  полдень.  Главная  и
единственная для  нас достопримечательность Анапы -- расклеенные  на заборах
объявления:   "Стес  продается  рислинг".  Цену  не  помню,  но  подавали  в
стеклянных пол-литровых  банках.  Прямо  в  городе  пляж, куда мы не ходили,
предпочитая  в нарушение  существовавших  правил  прыгать  в воду  с причала
высотой  более двух  метров.  Вместе  купался  и  Дядя  Миша,  прыгая  своим
способом.  Был   на   судне   и   настоящий   прыгун  в  воду  с  вышки   --
курсант-практикант  из  Ростовской  мореходки.  Он входил  даже  в  какую-то
сборную.  Однажды  на  рейде  Анапы,  перед  заходом  в  порт,  он  попросил
разрешения у  старпома  совершить прыжок  с верхнего мостика.  Как  понимает
читатель,  пассажирское  судно не водный  стадион, поэтому  старпом поначалу
запретил,  но  "членство  в  сборной"  подействовало,   и  один  прыжок  для
тренировки был разрешен. Когда  парень  вынырнул после прыжка, его  встретил
гром аплодисментов.
     Новороссийск расположен на берегах  Цемесской бухты. Отличается от всех
городов-курортов Черноморья своей суровостью. Город  труженик, город моряков
и цементников. Во время войны был полностью разрушен и восстановлен из руин,
В Но-  вороссийске  стояли днем,  ходили  в  город  и могли  убедиться в его
богатых  трудовых и  боевых традициях. Здесь находятся  заводы  по выработке
цемента, отсюда важнейший стройматериал идет по всему миру, а в порту бывало
много судов под флагами различных стран.
     В Новороссийске я познал вкус самого,  вероятно,  крепкого алкогольного
напитка,  изготовляемого грузинскими виноделами. Однажды Дядя Миша  вернулся
на борт со старым, побитым чайником в руках. Через некоторое время он позвал
меня: "Дженни, зайди  ко  мне". Зашел, Дядя Миша налил  из  чайника в стакан
жидкости на три четверти и сказал:
     -- Пиэй, Дженни.
     -- Что это? -- спросил я.
     -- Смэрт мухам, -- ответил он.
     Опрокинув залпом содержимое стакана,  почувствовал, как мой  левый глаз
выскочил из  собственной орбиты и устремился на  околоземную. "Смэрт мухам",
на мой морской выпуклый глаз, тянула, этак, на 80 градусов.
     В  Туапсе заходили вечером, стоянка непродолжительная,  что  не  мешало
нашим  "львам  паркета"  сбегать  на   "пятачок",  где   местная   молодежь,
разбавленная моряками,  тесно  прижавшись  друг  к другу,  лихо  отплясывала
"линдочку". У многих ребят появились знакомые девчата, которые  приходили на
танцы.  Ведь мы были молоды, и кровь в наших  организмах клокотала и  кипела
горячим гейзером.
     Конечный порт линии -- город Сочи. Туда приходили в 10.00.  Сразу после
высадки пассажиров на судне начиналась большая приборка: нужно было отмыть с
надстроек  новороссийскую цементную  пыль  и надраить  до сверкающего блеска
обширную  деревянную  палубу.  Раздевались  до  плавок, разносили  шланги  и
начинали  скатывать  теплой  черноморской водой  палубу.  Это  было  для нас
одновременно и купанием.
     После  приборки  занимались   хозяйственными  работами  в  распоряжении
старшей  буфетчицы  Зои  Федоровны, жены  второro механика  Юрия Федоровича,
симпатичного и серьезного человека. Грузили ящики со стеклотарой, ездили  на
базу получать продукты, почему-то хорошо запомнил икру баклажанную. Выгрузив
и сносив все привезенное с базы, мы получали от Зои Федоровны презент -- два
ящика  чешского пива  "Будвар",  что  было  весьма  кстати,  учитывая жаркую
погоду.
     После  окончания всех  дел одевались  и  шли в Сочи. Заходили на базар,
наши  глаза разбегались,  но  тяжелым  грузом  на  плечи  давило  постоянное
курсантское безденежье. Поглазев и ничего не купив на рынке, шли в город.
     Если верить эмоциональному  и  темпераментному  Дяде Мише, в прекрасном
городе Сочи он имел однажды успех на любовном фронте. Часто после  выхода из
Сочи боцман  говорил мне:  "Дженни,  давай я  тебе  расскажу"  Сама  природа
располагала  к  воспоминаниям:  чистое голубое,  без единого  облачка  небо,
спокойное  синее море. Дядя Миша начинал  свой рассказ,  глаза  его сверкали
по-юношески, а лицо расплывалось  в улыбке. Эту историю  я слышал много раз,
но  зная,  какое  удовольствие  она  доставляла  рассказчику,  слушал всегда
внимательно. Со временем знал ее, кажется, наизусть.
     Пассажирский теплоход Георгий Седов", на котором имел честь пребывать в
качестве судового боцмана Михаил Хасанович,  приходил тогда в  Сочи в 22.00.
Однажды  после прихода он направился  в известный  ресторан "Южный", заказал
графинчик водки и сидел, попивая. К столу подошла  особа приятной наружности
и вежливо спросила: "Извините, пожалуйста, у вас занято?" Понятно, боцман не
возражал, пожирая особу глазами. И решил было предложить ей выпить водки без
закуски, на которую  у него  денег не  было, но дама деловито спросила сама:
"Что  будем пить, чем закусывать?"  Не получив  вразумительного ответа, дама
открыла  свой ридикюль и  показала ему пачку денег  в  банковской  упаковке,
объявив: "Заказывайте, не стесняйтесь".
     От  себя добавлю, что  вряд ли в пылкой натуре Хасановича могло найтись
много  места  такой черте человеческого характера,  как  стеснительность.  И
половой зачастил к их  столу, спиртное  лилось рекой,  закуска  уничтожалась
горами. В  конце трапезы она рассчиталась с официантом, и повезла Хасановича
в пригород Сочи серая  "Победа" с брезентовым верхом.  Та же  самая "Победа"
доставила его утром к борту судна.
     -- Послушай, Дженни. Она народный артист СССР, -- говорил Дядя Миша.
     Возможно,  это плод  его богатой  фантазии,  но  он прямотаки  молодел,
рассказывая всю ту историю.
     ...Беру  на себя  смелость утверждать,  что  у всех нас об этом  городе
остались прекрасные воспоминания. У каждого свои. В Сочи отстал от судна уже
упомянутый практикант-ростовчанин, а когда через  неделю мы вернулись в этот
порт,  оторопели:  наш  самовольщик  стоял  на причале  в  элегантном, цвета
черноморской  волны, костюме  тонкой  ткани, в  белоснежной рубашке и модных
туфлях, -- в общем, "как денди лондонский одет". Его спонсором  (в то  время
такого  слова,   конечно,   не  знали)   выступила  молодая   женщина,  жена
генерал-полковника из Генерального штаба. Любовь оказалась настолько пылкой,
что  молодая генеральша  не  нашла в  себе  сил  закончить роман  с  молодым
красавцем.  Когда   срок   ее  законного  пребывания   был  на  исходе,  она
информировала мужа о продлении  "курса лечения" и попутно попросила прислать
еще денег.
     Так уж получается, что воспоминания о Сочи связаны  у меня все больше с
"дамами".  Оно  и понятно:  лето,  Юг,  наша  молодость. Произошел роман и у
одного из наших ребят, правда не в городе любви -- Сочи, а в районном центре
Запорожской области Бердянске.
     Однажды  подгулявший второй помощник  пригласил  двоих  наших в одну из
кают. Войдя  туда,  ребята  увидели на  столе обилие всякой  закуски и  двух
похожих  друг  на  друга  женщин, как  выяснилось  потом  --  сестер.  Одна,
постарше,  как  показали  события, знакомая  Александра  Васильевича, другая
помоложе - и чертовски хороша собой. Выпили  немного, плотно поели нахаляву.
Молодая достала  50 рублей  и  попросила  при  возвращении привезти  из Сочи
коробочку клубники, сообщив свой адрес по улице Сталина.
     А потом, как говорится, жадность фраера сгубила. Вернувшись в Бердянск,
один из  наших пришел  по указанному  адресу и  позвонил. Дверь  открыла уже
знакомая молодая  женщина в  незастегнутом  цветастом халате,  накинутым  на
голое тело.  При  ее  движениях халат распахивался,  обнажая  манящий черный
треугольник  и  маленькие упругие  грудки.  И когда  разгоряченный  организм
устремился  к  решительным   действиям,  она,  в  лучших  традициях  русских
дрессировщиков Дуровых, остановила его: "Не торопись!" И  повела  на  кухню,
где стол буквально прогибался от яств.
     -- Выпей! -- предложила она.
     Он выпил и с удовольствием закусил, после чего  она взяла его за руку и
сообщила: "Теперь пойдем!" Они оказались на широкой кровати...
     В течение  двух  месяцев  халат  маняще распахивал полы с его приходом.
Договорились, что он пропустит один  рейс,  и  они уедут к ней на  дачу.  Но
перед этой идиллией дама подвергла его серьезному испытанию, которого он, по
молодости лет, не выдержал. Ему был запущен "живец".
     Когда он в очередной заход судна пришел к ней, дверь ему открыла совсем
другая и  безумно красивая девушка. От неожиданности он чуть не лишился дара
речи.  Будучи  новичком  в сложных  лабиринтах  любовных  утех и  недооценив
врожденного  женского  коварства,  он  рванул  удила  и   оказался  в  ловко
расставленных сетях. Когда  он  пришел  снова,  начало  не предвещало ничего
плохого, все, как и обычно:  выпивка, закуска, широкая кровать.  И под самый
конец она  прошипела  злобно, как  кобра: "А  теперь  уходи!  Чего  тебе  не
хватало?  Потянуло  на свежатинку?  Забудь этот  адрес  навсегда!" Больше он
никогда туда  не заходил, но адрес в Бердянске  на  единственной улице имени
Сталина помнил долгие годы...
     И  все  же  любовь  не являлась  нашей  самоцелью,  мы  были  поглощены
авралами, судовыми работами и штурманской практикой.
     Когда сейчас,  сорок  лет  спустя, вспоминаю плавание  на  пассажирском
теплоходе   "Георгий  Седов"   и   наше   извечное   безденежье,   сравниваю
курсанта-практиканта с рядовым пенсионером местного значения.  Ежемесячно мы
получали  по переводу стипендию за второй курс  -- по 60 рублей. Кроме того,
за  каждое  штатное место полагалось еще по  82  рэ. Ясное дело, все  это --
семечки по сравнению с потребностями молодых здоровых парней.
     Команда,  как могла,  пыталась сгладить наши финансовые  шероховатости:
все  мелкие работы,  например, вынос  багажа  пассажиров  и  погрузка мелких
партий  грузов,  поручались нам.  Уходя в  город, ребята из  экипажа брали в
компанию одного или двух наших. Хотя все это проблемы не решало.
     Был на судне еще один человек, испытывавший хроническое безденежье,  --
наш  друг и учитель  боцман Дядя Миша,  который исправно отдавал всю получку
своей жене-красавице Соне, прибывавшей на борт в Туапсе.
     Надо признать,  что выпить Хасанович умел, но никогда  не  напивался до
поросячьего визга. Как-то  в Керчи, откуда мы выходили в 1.30, был небольшой
груз  свежей капусты, который принимали я и Саша Валк. Получили за работу 50
рублей и решили угостить по старой матросской привычке боцмана, у которого с
концов его огромных усов ручьем текли слюни. Зашли  мы с Хасановичем в буфет
третьего класса, взяли по 100 граммов водки и по бутерброду с сыром. Я стоял
спиной к  двери,  а Хасан  рядом  с огромным  холодильником, который был  на
голову  выше  него.  Только  мы  собрались  опрокинуть  водочку,  как  дверь
открылась и вошел  капитан. Услышав шум, Хасан в лучших традициях футбольных
вратарей мира или опытных разведчиков прыгнул за холодильник, не выпуская из
рук стакана. Так что перед капитаном предстал с явной уликой один я.
     -- Когда допьете, зайдите ко мне, -- сказал капитан и вышел.
     Как  только капитан  исчез, Хасан  возник из своего  укрытия и  спросил
меня: "Дженни, скажи, капитан меня видел?"
     Впрочем, по этому инциденту никаких оргвыводов в отношении меня сделано
не было. Вероятно, буфетчица  Люба честно рассказала,  как  все  обстояло на
самом деле.
     Дядя Миша  не раз оказывался жертвой не слишком добрых шуток со стороны
"Трех   мушкетеров".  Надо  сказать,   что  кроме   больших  организаторских
способностей и прекрасного знания своего дела, Хасанович был непревзойденным
специалистом  по пассажиркам, размещавшимся  у  нас  на  верхней  палубе,  в
шезлонгах,   и  имевших  билеты  "без   места".  Вот  это  обстоятельство  и
использовал Дядя Миша, предлагая очередной избраннице теплое место в каюте.
     Я  был свидетелем розыгрыша,  которому подвергли Хасана "мушкетеры".  К
нему подошли  улыбающийся начальник радиостанции  и радист с  листом бумаги.
Начальник  спросил:  "Хасаныч, как ты расписываешься, нам  необходимо  иметь
образцы подписи членов экипажа". Не почувствовав подвоха, Дядя Миша дал свой
автограф, после чего радист перевернул  лист, на обратной  стороне  которого
был  изображен Хасан  во время "свободной  охоты" и длинноволосая блондинка.
Герой шаржа с традиционно незастегнутой ширинкой склонился над блондинкой, и
рядом стоял текст: "Девушка, вам не холодно? Могу предложить каюту".
     После небольшого профилактического  ремонта "Георгий Седов" снова вышел
на  линию.  Однажды, придя в Сочи,  увидели  теплоход Эстонского пароходства
"Кейла",  на который  и  зашли  после  работы. Там были на  практике  Диоген
Горюнов, Хасан Ка-  малетдинов, Анатолий Сенин, Уку Тийк. Теплая  получилась
встреча.
     ...Подходила к концу наша практика.  Мы были очень благодарны Як-Яку за
то, что устроил нас на пассажирский теплоход. Здесь  мы имели помощь во всем
от членов экипажа, никаких недоразумений у нас с ними не было.
     Мы уезжали из Жданова. В кают-компании накрыли столы. Нас поблагодарили
за  работу  и пожелали  успехов.  Когда  мы сходили с  чемоданами  по трапу,
теплоход  попрощался с нами судовым  гудком. В  те времена еще  существовала
простая  человеческая  благодарность  и  доброе отношение к  тем, кто хорошо
работает.
     Прощай, Георгий Седов"!



    ВЫПУСКНОЙ КУРС


     Коряги-мореходы возвращались после летних каникул.
     Теперь  у  нас  на  рукаве  сияло по три  золотых птички,  что означало
"третий курс". Даже не верилось, что мы уже выпускники.  Это  обстоятельство
значительно  дисциплинировало  и  подтягивало  внешне  и  внутренне.  Многие
курсантские  шутки, как "вынос тела" и "роды",  были не для нас,  но  это не
значило, что мы разучились шутить, когда надо.
     Перед  началом занятий собрали нашу  роту. Пришел начальник  училища  и
сказал:  "Товарищи  курсанты!   Администрация   и  комитет  комсомола  одной
молодежной  стройки  обратились  ко  мне  с  просьбой  восстановить  бывшего
курсанта   С.  (ис-   ключенного  за  подмену  шинели).  Он  характеризуется
положительно, женат, имеет  маленькую дочь. Я не принял решения. Решайте вы,
вам с ним жить и учиться. Какое решение примете, так и будет".
     С.  был восстановлен  и  попал  в нашу группу.  Хороший парень,  учился
только на пятерки.
     ...Мы сразу, без разминки налегли  на науки. Выпускной курс в колхоз не
ездил, мы несли службу,  занимались самоподготовкой и отдавали должное своим
увлечениям.
     В  начале  третьего  курса  в  отставку  ушел подполковник Новицкий.  К
исполнению обязанностей  начальника ОРСО  приступил  Герой Советского  Союза
А.М. Коняев.  Подводник, высокий, стройный, спокойный и вдумчивый человек. С
его  прихо-  дом  строевая муштра  пошла  на  убыль.  Шел 1961  год,  апогей
хрущевской  оттепели.  На  экраны вышел  правдивый фильм  "Чистое  небо",  в
котором играл сын Анатолия Михайловича -- Виталий.
     Однажды,  когда я  стоял в наряде помощником дежурного по училищу, меня
вызвал Коняев.  Войдя к нему, я увидел  его  сына и актрису  Нину Дробышеву.
Анатолий Михайлович  как-то совсем  по-домашнему сказал:  "Мой сын, его жена
Нина. Покажи им училище от киля до клотика".
     -- Есть показать училище от киля  до  клотика!  --  ответил я. Рядом  с
крупным мужем Нина казалась восьмиклассницей...
     В  середине восьмидесятых  годов А.М.  Коняев  непродолжительное  время
работал под моим началом. Он рассказал, что семья артистов распалась.
     С  первых  уроков  навигации начали делать прокладку,  то есть намечать
путь судна из  одной точки в  другую по карте. Яков Яковлевич очень серьезно
относился  к  этому.  Еще бы: первый  государственный  экзамен --  навигация
письменная, именно прокладка.
     Прокладка знает две оценки: "5" и "1". Один из моих  друзей рассказывал
о  своем преподавателе  навигации,  когда  учился  в  Высшем  военно-морском
училище. Преподаватель был маленького роста  и во  время занятий ставил стул
на стол,  взби- рался на него и бдил,  как филин. Стоило  курсанту повернуть
голову  в сторону,  как он  коршуном  налетал  на  него и  остро  отточенным
карандашом  на  углу карты ставил "ПС", что означало "пытался списать". Если
курсант поворачивался вторично, появлялось "СП", то есть "списал".
     Якову Яковлевичу теперь было не до баек, он весь  --  в делах. Особенно
он   любил   проверять   прокладку.  Всем   водоплавающим   судоводительской
специальности вспоминается  замирание  сердца, когда на  карту с его работой
накладывалась калька. Для читателей несудоводительской профессии поясню, что
для проверки правильного решения задачи при переходе из точки А в точку Б на
карте  делается  эталонная прокладка,  которую  переводят  на  кальку. После
выполнения всех расчетов  и операций курсант подходил к столу  и  выкладывал
карту  на него.  Лицо  Як-Яка  становилось  сосредоточенно-серьезным,  и  он
начинал манипулировать калькой. Если прокладки на карте  и кальке совпадали,
лицо его расплывалось в улыбке  -- и пять  баллов обеспечены.  Он даже своих
любимых баек  в такие  моменты  не  травил.  Только однажды, войдя в  класс,
сказал:
     Как-то прихожу в порт, а "Ермака" нет...
     -- Как нет?
     А так, нет. Только трубы торчат.
     -- Что ж произошло?
     -- Кочегары перепились и кингстоны открыли.
     За  годы учебы нам,  курсантам  судоводительского  отделения,  довелось
переслушать  от  Як-Яка много всяких историй, некоторые уже приведены ранее.
Но только однажды он коснулся темы репрессий, рассказав, что у него был друг
Гриша. Когда  Як-Як  приехал домой в  свою  деревню, ему  сообщили, что  нет
Гриши, расстреляли...
     По программе  курса навигации был раздел о правилах заполнения судового
журнала, требования  к  которому изложены в  научном  труде "Наставление для
плавания", изданным бывшим лейтенантом английского  флота Мэтью Фонтейн Мори
в  1845  году.  Справедливости  ради  надо  отметить:  практически  подобные
требования ведения судового журнала  ввели значительно раньше Ю.Ф. Лисянский
и М.Ф.  Крузенштерн, исследования которых опубликованы в 1808 -- 1812 годах.
У судоводов есть железное правило: "Пишем, что наблюдаем, чего не наблюдаем,
то- го не пишем".
     Эталоном  краткости, объективности и честности, вероятно, может служить
запись,  сделанная рукой известного английского мореплавателя Джеймса  Кука,
руководителя трех  кругосветных экспедиций, о встрече  Рождества  1768 года:
"Вчера праздновали Рождество. На корабле трезвых не было".
     Яков Яковлевич рассказывал  нам  о порядке  ведения  судового  журнала,
напоминая истину: судоводитель  должен  уяснить  себе,  что  на  вахте нужно
смотреть вперед и ни в коем случае не стоять спиной по ходу судна.
     Однако у Як-Яка  появился оппонент.  Мой учитель, а ныне писатель  Р.Ю.
Титов считает, что иногда неплохо  посмотреть и назад. В одной из своих книг
он пишет: "Оглянулся однажды назад на вахте и увидел далеко за кормой черную
точку.  Взял  бинокль: человек саженками догоняет пароход..."  Так что  глаз
везде необходим.
     На третьем курсе мы  начали  изучать морское право, которое  преподавал
Гуннар  Яанович Бейпман.  Он  был  крупного телосложения, ладно  скроен, как
говорят. До войны плавал на норвежских судах в качестве грузового помощника,
имел огромный опыт. Преподавал отлично. Ребята уважали его.
     Сам  того не замечая,  я оказался  во власти тонкостей  морского права.
Хотя поначалу  пытался себя  разубедить: зачем мне это, если  иду  в  рыбную
промышленность? А Гуннар Яанович был более прозорливым. В разговоре он часто
употреблял слово  "Hox!"  Однажды он  сказал мне: "Нох, Рястас,  я  уйду  на
пенсию,  ты  будешь  вместо  меня  вести  морское право".  Не  мог  я  тогда
представить,  что  когда-нибудь  мне доведется  не  только  преподавать этот
предмет, а на много лет морское право будет моим хлебом единым.
     ...Прошло  немало времени,  и  я, направляясь  на  лекции,  встретил  у
училища Г.Я. Бейпмана. За те годы, что  мы не виделись, он заметно постарел,
ходил уже с батожком. Мы очень тепло поздоровались.
     -- Нох, как дела? Кем плаваешь? -- спросил Гуннар Яанович.
     Плохо. Не плаваю. Мотор... Врачи не выпускают.
     -- Нох, а куда идешь?
     -- На лекции.
     -- Какие лекции?
     -- Морского права...
     -- ???
     -- Вы же сами мне  сказали, что после вашего ухода я буду вести морское
право. Так и вышло!
     -- Ах, да, да! Говорил!
     С тех пор, как Гуннар Яанович  вошел в  класс,  прошло 39  лет.  Многое
изменилось  в мире,  другими стали  люди, а  я с его легкой подачи входил  в
аудиторию 30 лет.
     Никогда больше не видел его, но светлую память о Г.Я. Бейпмане храню до
сих пор...
     А теперь  немного  о том, как мы отдыхали. В училище была давняя добрая
традиция  проводить  конкурсные  ротные  вечера самодеятельности.  При  этом
курсанты делали все: встречали гостей и помогали им раздеться, провожали  их
после вечера и убирали зал. И, конечно, готовили концерт.
     На  концертах обязательно  присутствовал  начальник училища с  супругой
Кирой Константиновной,  приходили преподаватели и  девушки. А  у нас была на
редкость дружная и богатая самобытными талантами рота.
     В  то  время еще  не развернулась целенаправленная борьба  с пьянством,
поэтому   Аркаша   Емельянов  читал  С.  Есенина-  "Тот   трюм  был  русским
кабаком...", а я пел песню Дюбюка "Улица". Феликс Винавер вздыхал: "Три года
ты мне снилась", В. Арумаяэ играл на саксофоне, С. Капралов -- на мандолине.
Был даже "Танец маленьких лебедей", одетых в тельники.
     Со сцены звучали стихи на тему дня:

     Не за то люблю, что стан твой узок
     И глаза с оттенком голубым.
     А за то, что сеешь кукурузу
     Методом квадратно-гнездовым.

     Программу вел известный талантливый артист и поэт Сергей Смоляков. Было
очень  весело и  чуть грустно.  Грустно  оттого,  что это  был наш последний
концерт, мы передавали эстафету младшим.
     Состоялся конкурсный  концерт и у  выпускного  курса механиков, которые
славились своими  музыкантами:  профессиональный пианист  У.  Лахе, один  из
лучших трубачей того времени В. Тарга. Очень оригинальным и впечатляющим был
номер нашего друга Арсо  Бобеля, который, прощаясь с мореходкой,  на высоком
профессиональном уровне спел:

     Не забывайте меня, цыгане!
     Прощай мой табор, пою в последний раз...

     Но прощаться с мореходкой  было еще рано.  Мы уходили на  преддипломную
практику.



    ПЕРВОЕ ПЛАВАНИЕ ЧЕРЕЗ ОКЕАН


     На  практику я попал  к  рыбакам. 4  февраля  1961  года прибыл в отдел
кадров  ЭРЭБ  (Эстонская  рыбопромысловая  экспедиционная  база).  Инспектор
отдела кадров П.И. Кобзев вручил мне направление на плавбазу "Урал" матросом
второго класса.
     Пришел на  судно. Плавбаза готовилась к выходу, шла  погрузка продуктов
для  судов  экспедиции.  Появление каждого  нового  члена экипажа как нельзя
кстати. Прием и размещение  --  дело нескольких минут, я определен в носовую
матросскую каюту по левому борту.
     "Урал"  -- паровой углерудовоз типа  "Чулым". Построен  в  1957 году  в
Щецине (ПНР). Судов  такого типа было выпущено 20 штук, из них  16 бороздили
"Золотую  линию"   Жданов  --  Поти  в  Азовском  пароходстве,  четыре  были
переоборудованы под  сельдяные  базы. Основные данные судна:  длина  -- 94,7
метра, ширина -- 13,55 метра,  осадка в грузу -- 4,79  метра, скорость -- 12
узлов,  полная  грузоподъемность  -- 3169  тонн.  Четыре  трюма.  С  паровой
машиной, расположенной в центре судна, с туннелями  валопровода в третьем  и
четвертом трюмах. Открытие  трюмов механическое. На каждый трюм  -- грузовая
стрела и паровая лебедка. Забегая вперед, скажу, что в рейсе я стоял на этой
лебедке  и  мне очень понравилось на  ней  работать,  хотя стрела  при качке
стремилась "гулять" по азимуту.
     Моя койка на втором ярусе, ближе к диаметральной плоскости.  Соседи  по
каюте матросы А.  Мулла,  К. Тавонец и старик Артур Арро. Из матросов  помню
выпускников  рыбного  училища, получившего название  "Академии Кару", --  Р.
Лоодла, С. Каськ, М. Нэльк.
     Помрыбмастера, плотник и матросы первого класса жили в корме.
     Я  был определен боцманом в  распоряжение начпрода, как называют  людей
этой  весьма специфической  профессии на флоте.  Безусловно,  все зависит от
личных качеств человека, но,  вероятно, прав был Петр Великий,  издавая Указ
об интендантах.  На  промысле  для любого члена  экипажа добывающего  судна,
кроме капитана, судовой начпрод дядя Вася по положению стоял выше начальника
экспедиции... А  пока я предстал перед водянистыми глазами нашего начпрода в
качестве грузоподъемного механизма мощностью в одну курсантскую силу.
     Этого большого  начальника  звали Кузьма Егорович Ляхов.  Он  -- бывший
железнодорожный  охранник,  мужчина  лет за  пятьдесят, говорил  через  нос,
чудновато. Но  вскоре мы нашли общий язык, и я  понял, что он мне  полностью
доверяет, а доверие ведь окрыляет человека. Я носил мешки с сахаром и рисом,
с мукой и крупой, ящики и коробки.
     Приемка продуктов была закончена. Мы продолжали размещать их в угольные
ямы,  переоборудованные  в  продовольственные кладовые.  В  награду за  труд
Егорыч  вручил  мне круг колбасы "Польская",  будучи уверенным,  что за  его
спиной я ничего не  экспроприировал. Так завязалась моя дружба  с  Егорычем,
продолжавшаяся до последнего дня моего пребывания на плавбазе "Урал".
     В носу "Урала" располагался большой кубрик на 12 матросских организмов,
переоборудованный из форпика  и  называемый  "гадюшником".  Нашими  соседями
оказались  матросы-рыбообработчики.  Публика  была пестрая  и,  к сожалению,
никого из  них  не  запомнил. На промысле я работал в  боцманской команде на
палубе, а они -- в трюме.
     Я  категорически  отрицаю  деление  людей на первый и  второй сорт. Мне
довелось  убедиться,  что  в  большинстве  своем  и  "трюмные  работяги"  --
прекрасные ребята,  организмы  и  воля которых  в  таком рейсе  подвергались
серьезным  испытаниям.  Если  выпускникам  мореходных  училищ  после  набора
плавательного  ценза   светило   стать  третьими   помощниками  на  СРТ,  то
рыбообработчикам суждено провести большую часть своей жизни в трюме и делать
свое дело так, чтобы в конце двенадцатичасового цикла не только держаться на
ногах, а еще и катать бочки. А потом -- еще четыре часа подвахты.
     Это  были судовые "люмпены", если не  сказать "рабы", мускульная  сила,
используемая на  промысле  как  средство  малой  механизации. В  их сознание
вбивалось понятие: круглое катать,  плоское  кантовать.  Поскольку  на судне
плоского  было мало, оставалось в основном  круглое: бочки  с солью  по  160
килограммов, с рыбой -- по  80  -- 85 килограммов и  пустые -- 22 килограмма
весом.  Вот и весь ассортимент, и в сознании у каждого сидит: бочки катай --
план выполняй! И катали, порой по 16 часов кряду.
     Для этих целей действительно набирали довольно пеструю толпу. Приманкой
служила морская романтика и  "длинный рубль". Среди  них довелось мне видеть
разных  людей.  Многие прижились,  оморячились и подолгу находились в  море.
Некоторые переучивались, часть уходила на берег.
     Чтобы получить направление на любое судно,  нужно  пройти медкомиссию и
получить  заключение  "Годен".  Самый  страшный  медицинский  инструмент  --
тонометр,  он  мерит артериальное давление и  часто, подлец,  зашкаливает. В
подобных ситуациях  рыбак находил дублера, который по дружбе, знакомству или
за бутылку  проходил всю комиссию или  лишь терапевта. Должен  заметить, что
прибегать к услугам дублера  следует в исключительных случаях,  иначе велика
опасность краха подмены.
     На  соседнем СРТ  произошел курьезный  случай. Утром  в каюту  судового
радиста зашел молодой парень и представился:
     -- Я дублер радиста, прибыл на практику.
     -- Ты  пришел вовремя, пройди  за меня  комиссию,  --  с трудом оторвав
голову от подушки, выдавил из себя радист.
     На медкомиссии у парня обнаружили гонорею, и радиста уволили...
     И  еще  кое-что из жизни  рыбообработчиков.  Получив заветное "годен" в
медкнижке, счастливец мчался  галопом в кадры, где П.И.  Кобзев  выдавал ему
направление  на  п/б  "Урал".  И  после  этого  будущий  "раб"  уже  мог  не
торопиться:  пароход  не волк, в  лес не убежит. Он  шел к  "Фон Боку"  -- в
пивную, что рядом с главпочтамтом. Нацедив из  автомата  в разумных пределах
разбавленные водой две кружки пива и взяв две порции огромных, до неприличия
возбужденных сосисок,  он смаковал это, пытаясь сохранить горьковатый пивной
вкус  до прихода  в порт. Кто-то  утверждал, что лично видел  на "Фон  Боке"
объявление: "В связи с отсутствием воды пива нет".
     Самой  большой "достопримечательностью" всех жилых помещений "Урала", и
особенно носовых,  являлись клопы.  Из 2,5  тысяч  известных  разновидностей
клопов эти были если не  самые крупные, то  наиболее кровожадные паразиты --
постельные  клопы. Свое  веское  слово  они  сказали  позже при  пересечении
Атлантического океана, а пока я, никогда не видавший  такоro количества этих
страшных наездников,  поражался их обилию. Клопы были всюду: слева и справа,
на подволоке и даже на палубе, но больше всего их было в матрасе, который из
бело-голубого превратился в темно-бордовый.
     Меры  проводимой с  ними  борьбы  не  давали ощутимых  результатов.  Мы
буквально засыпали  их  толстым слоем  дуста  ДДТ, но знаменитый порошок  не
оказывал  на  клопов  никакого   устрашающего  действия.   Клопы,  казалось,
издевались  над  нами,  отфыркиваясь от  дуста,  как  скаковые лошади  после
прохождения дистанции. Это были настоящие хищники.
     Однажды кто-то предложил провести гонки клопов.  Ведь проводились  же в
американской армии  традиционные бега  тараканов. У  нас  для  гонок  каждый
отбирал и отлавливал приглянувшегося ему кровососа. Затем доброволец ложился
на спину, оголив  грудь, желательно  без растительности. На грудь насыпалась
полоса  дуста,  называемая "Линией Маннергейма". Чей клоп преодолевал первым
линию  препятствий,  тот  и объявлялся победителем... Безусловно,  о  клопах
можно писать еще долго, но нельзя увлекаться.
     Был на  "Урале" и другой отряд насекомых -- тараканы, о  которых все же
нужно замолвить слово. Они избирали себе  более престижное место -- посудные
шкафы  в  столовой команды. Если  ночью зайти в  столовую,  включить свет  и
открыть дверцу  шкафа, то  можно  было  с ними  хоть за руку (или за  лапу?)
здороваться. Иногда создавалось впечатление, что тараканьи усы длиннее моих.
Но тараканы, в отличие от клопов, особого вреда нам не делали.
     ...Работы  закончены.  Все ждали отходную комиссию.  Экипаж находился в
столовой команды.  Я обратил внимание,  что  все начали  что-то шептать  про
себя, словно молитву. Спросил: "Зачем?" Оказалось, чтобы  сбить напряжение и
не  забыть свое  имя  и  отчество. Старший  наряда называл по отходной  роли
фамилию, а  член  экипажа должен  был встать и  назвать  без  запинки имя  и
отчество.
     Услышав свою  фамилию, я сделал, как  надо, --  встал и ответил.  Вроде
пронесло. Ведь если человек  замельтешит, задергается, засуетится и не сразу
назовет себя, о нем могут плохо подумать.
     Наконец,  "Урал"  отдал  концы.  Теперь  пора   рассказать  о   главных
действующих лицах моего повествования.
     Капитан  "Урала" Петр  Алексеевич Ярковой. Это небольшого  роста, около
шестидесяти лет, некурящий, непьющий и почти  не ругающийся  матом  человек.
Судовые знатоки утверждали,  что он  баптист.  Петр  Алексеевич  в 1925 году
окончил  Бакинский  морской  техникум. Во время войны  сражался на  Волжской
флотилии.  Отходил  семь экспедиций в Антарктику за китами. Немногословный и
молчаливый, приученный к начальственным окрикам. Но  от  него  я  никогда не
слышал грубого слова, он никого не распекал и не "прихватывал".
     Оценивать  его капитанские  способности  не имею  морального  права.  В
экипаже поговаривали, что старик жадноват. На мостике он появлялся в кожаной
шапке-ушанке с потрескавшимся от времени верхом (знатоки утверждали, что она
была  участницей Сталинградской  битвы, как и ее хозяин). Полушубок,  ватные
брюки и валенки с калошами -- его нормальная зимняя экипировка.
     Судьба распорядилась так, что, годами позже, капитан дальнего плавания,
Заслуженный  рыбак  Эстонской ССР Петр Алексеевич Ярковой  умер  у  меня  на
руках.
     Первым помощником капитана был Харри  Яанович Виирма. Обычно  на  судах
помполитов не  слишком  уважали,  называя  за глаза бездельниками и крупными
специалистами по заглядыванию в замочные скважины женских кают. Наш помполит
был на удивление уважаемым человеком, возможно, за то, что особо своего носа
никуда не совал. На промысле он добросовестно получал от рыбмастеров  данные
и  подводил  итоги соревнования между сменами... Теперь  думаю,  трудно себе
представить лучшего помполита, чем наш.
     Помощником  капитана  по   производству  --  технологом   состоял  Иван
Сергеевич Шичкин. Крупный, с непомерно развитой грудной  мышцей, но при этом
весьма подвижный  человек. Для нас, молодых, был отцом в полном смысле этого
слова. Ни- когда  не ругался  матом,  веселый и  общительный. Его полнота  и
непомерный аппетит были объектом едких морских шуток и подначек.  Спортивные
брюки  маратовского производства  даже  после удаления из них резинки давили
ему в талии.  В его каюте постоянно работала электропечка, на которой что-то
варилось,  вплоть до акульей печени.  На общественных началах Иван Сергеевич
являлся душой,  организатором и "крестным  отцом"  всех судовых розыгрышей и
хохм.
     Второй  помощник капитана  Ульян  Никитич  Мельников  был  грамотным  и
опытным   судоводителем,  но  очень  вспыльчивым.  Мне  оказывал  помощь  по
выполнению программы практики.
     Третий помощник Юрий Лунин и четвертый -- Альберт Малышев были хорошими
ребятами, от них я имел тоже много помощи.
     Боцман  Николай Алексеевич  Брагин  --  добродушный  здоровяк  немногим
старше меня.
     ...Мы шли по  Балтике, о "свинцовых водах"  которой  приходилось где-то
читать.  Пройдет всего  несколько  дней, и  "Урал"  испытает на  себе  удары
стальных волн Атлантики.
     Я стоял на  руле, когда мы шли проливом  Зунд. Слева  столица  Датского
королевства -- город Копенгаген. Свои почетные места заняла партийная вахта.
Оказывается, в целях предупреждения попыток побега при прохождении узкостей,
выставлялась  вахта  из  членов  КПСС  и  судовых  активистов.  Хотел  бы  я
посмотреть  на  идиота,   готового  прыгнуть   за  борт  в   ледяную   воду.
Представляется,  что  это  была  детская  игра  взрослых  людей.  Но  такова
установка, которую тогда приходилось выполнять без рассуждений.
     Проходили траверз красивого замка, его называют замком Гамлета. До него
рукой подать, и вдруг... 0 боже, милостивый, "Урал" пошел вправо, не  слушая
руля. И  справа  же  на  пересечение  нашего  курса мчался датский паромчик.
Капитан закричал:  "Вправо не ходить!" А  когда  услышал от меня,  что  руль
заклинило,  весь съежился, подобрал  под себя  ноги,  оттолкнулся и,  трижды
подпрыгнув, произнес после каждого прыжка: "Блядская отрава!", сплевывая при
этом через  верхнюю  губу.  Стрелку  телеграфа  перевели на  "полный назад".
Паромчик каким-то чудом проскочил под носом и помчался в столицу.  С третьей
космической скоростью на мостик влетел второй механик с  масленкой в одной и
ключом  в  другой   руке.  За   надежную  работу  и   техническое  состояние
механической части рулевого устройства ведь он отвечал.
     Механик  отдал   пробку,  и   я  в   строгом  соответствии  с   законом
Бойля-Мариотта получил  в  физиономию  полагающуюся  мне  порцию  коричневой
жидкости,  невольно  вспомнив  своего  школьного   учителя  физики   Николая
Григорьевича  по  прозвищу  "ехидный". Когда он  произносил:  "Слово  физика
происходит от слова "физис", слюни долетали до четвертой парты.
     Свою порцию масла получил в лицо и второй механик, остальное приняла на
себя  кормовая  переборка  рулевой  рубки.  Вахтенный  помощник  позвонил по
телефону  в румпельное отделение, откуда теперь удерживали  судно  на курсе.
Наконец, рулевая машинка исправлена, и мы пошли дальше.
     Обогнув мыс  Скаген,  легли  на  вест  и оказались  в объятиях  пролива
Скагеррак.  "Урал" начал  отвешивать  поклоны  его  водам.  А  когда вышел в
Северное море,  стая волн  накинулась  на судно.  Разбиваясь  о  скулу,  они
образовали сплошной водяной вал перед рубкой. Создавалось ощущение, что море
соединилось с небом. Находившиеся в  носовом кубрике рыбообработчики  начали
оморячиваться и ощущать прелесть  романтики  океана.  Их раскалывающиеся  от
боли головы получали удары становых якорей конструкции английского  инженера
Холла.  Наверное, они полагали, что якоря бьют не  по  борту, а по их дурным
головам, принявшим решение податься на  заработки. Двенадцатиместный  кубрик
"Урала", называемый гадюшником, начинал оправдывать свое название.
     На волне полупустой  "Урал" превратился в огромные  сатанинские качели,
на которых тела рыбообработчиков вырыгивали на себя остатки пищи. Судно, как
молодая кобылица, лягнуло задом, винт оголился и бешено стал рубить  воздух.
Корпус дрожал.  С подволока начали сыпаться клопы, доселе не участвовавшие в
кровопитии, и сразу включились в дело.
     В  кубрике стояло  ужасное  зловоние  от блевотины,  от  двенадцати пар
мужских носков  первой категории, стоящих на палубе колом,  и  от двенадцати
немытых  мужских   тел.   Горизонтальное  положение  лежащих  без   движения
"моряков", обессиленных жестокой качкой, зачтут в  табеле рабочего времени в
счет переработанных  на промысле часов. А между тем,  шла нормальная судовая
жизнь: штурмана и механики, матросы и кочегары несли вахту.
     Ученые утверждают, что в природе нет человека, который не реагировал бы
на качку. Другое дело, как и кто это  воспринимает: одних  рвет, выворачивая
наизнанку,  у  других отсутствует  аппетит,  третьи  заболевают  обжорством,
четвертые спят мертвецким сном,  пятые не спят  сутками, у некоторых "уходит
крыша".  Самым  верным лекарством от морской болезни  является  человеческая
воля, умение заставить себя работать.
     Да, к вопросу  об аппетите.  Когда-то среди военных моряков была  такая
песенка:

     У меня в любую качку
     Преотличный аппетит.
     Как пойду я за добавкой,
     Кок меня благодарит.

     Приходилось  мне  видеть  таких.  И  хотя  я пишу  не  о  рекордсменах,
достойных внесения  в книгу рекордов  Гиннесса, все же поведаю,  пока "Урал"
продирается сквозь  частокол северо-морских волн, одну правдивую  историю об
аппетите.
     Один из моих однокашников  в  пору  рыбацкой молодости шел пассажиром в
район промысла. Перед  обедом капитан достал  кирпич черного хлеба, разрезал
его по диаметральной плоскости  на две равные половины, намазал на каждую из
них по пачке масла и  банке свиной тушенки... Уничтожив эти два "дредноута",
капитан сказал: "Пойдем,  Алексеевич, пообедаем".  С  тех дней прошло  много
времени, однокашник стал капитаном дальнего плавания, получил назначение  на
"большой пароход"  и решил это дело обмыть в обществе того старого капитана.
Не считая салатов, заливных и прочих холодных закусок, было уничтожено шесть
лангетов, из которых Алексеевич  с трудом одолел один. Все это всполоснули в
трех бутьшках венгерского производства  бренди марки  "Бутафок" по 0,7 литра
каждая. Когда они вышли  из  "Глории",  старый капитан неожиданно предложил:
"Алексеевич, зайдем в кафе, перекусим!" Умели на флоте выпить и закусить...
     "Урал" пробирался  на запад.  Атлантика, безбрежные голубые просторы --
для мореплавателей. Неисчерпаемые рыбные  запасы -- для рыбаков. Кто скажет,
сколько вычерпали  на  атлантических мелководьях огненно-красного нахального
окуня, про- жорливой трески, ленивой камбалы и агрессивной зубатки?
     Атлантика -- полигон для испытания воли.
     Атлантика -- убежище для "невыездных".
     По  таблицам  морских  расстояний  от  южной  оконечности  Ирландии  до
Лабрадора 1823 мили, или около 3318 километров. Учитывая  наш коронный ход и
встречный ветер, предстояло тилипаться в океане суток десять.
     Мы  следовали  в  зоне преобладающих  западных  ветров, здесь  в зимний
период  бушуют  жестокие  штормы.  По утверждению  ученых,  в  этой  зоне 30
процентов времени  приходится  на штормы, среднегодовая  сила ветра  3 --  6
баллов. Но рыбаки никогда не отворачивали в зону более слабых ветров. Только
вперед!
     ...Его Величество Атлантический океан бушевал. Волны стройными рядами и
со страшным ревом набегали  на  судно. Стоя на руле, я  ощущал полет куда-то
ввысь,  а  потом вбок,  и так без конца. Почему-то вспомнил "сына гор" с его
волнами "выше сельсовета"... Где он теперь?
     Мы в гордом одиночестве, кругом ни  одного огонька. Невольно думалось о
рыбаках, которым  приходилось пересекать океан  на утлых СРТ. Мне  ведь тоже
скоро такое предстояло.
     Когда прошли половину океана, наступило какое-то непонятное изменение в
его  поведении: волны атаковали  "Урал",  но уже не  так  агрессивно.  Ветер
убивался  (стихал). Постепенно  океан начал  успокаиваться,  и  сразу  стало
ощущаться  ледовое  дыхание  тумана.  Видимость ухудшилась. "Урал" прибыл  в
район  Большой  Ньюфаундлендской  банки.  Не  успели  застопорить  ход,  как
палубная команда под руководством боцмана Брагина начала готовить стрелы для
работы и защищать борта.
     Еще  на  переходе нас  развели  по бригадам с распределением конкретных
обязанностей.  На рабочих местах провели инструктаж по технике безопасности.
Я попал  в  палубную  команду под непосредственное  подчинение  боцмана.  Мы
начали готовить к работе судовые стрелы.
     С точки зрения морской практики проведение грузовых операций в открытом
море  -- процесс  трудоемкий, сложный и весьма опасный.  Недооценка  степени
защищенности  промыслового судна  у  борта  базы  может  привести к  тяжелой
аварии. Поэтому плавбаза оборудовала борт для безопасной стоянки промысловых
судов лагом.
     Вывалили за  борт плавучие кранцы.  К борту каждого швартующегося судна
спускалось по  два  кранца, длина их  в  сборе 4110  миллиметров,  вес  1400
килограммов. Баллоны изготовлены из морозоустойчивой, износостойкой  резины.
Кроме  того,  борт  оборудован висячими  кранцами.  Они  сделаны  из  старых
покрышек, нанизанных на осевую такелажную цепь. Обычно в одном кранце бывает
по 30 покрышек.
     Швартовные тросы  при этих операциях отвечают  повышенным  требованиям,
они комбинированные.
     ...Флот ждал очереди на подход,  чтобы сдать груз, получить тару, соль,
продукты, воду,  почту и какие-нибудь видавшие виды, до дыр истертые фильмы.
У  нас на  судне был  штатный "культурник", занимался кинопрокатными делами.
Впрочем, я часто потом видел его в трюме за работой.
     Для обеспечения  круглосуточной работы команда разбита на две смены. Им
до  конца набора груза предстояло соревноваться  между  собой. В обязанности
помполита  входило теперь собирать  и  оглашать результаты соревнования. Оно
ведь было "соц".
     Бригада состояла  из 14  человек, возглавлял ее рыбмастер  М. Штурм. На
палубе постоянно находились боцман и его два помощника, которые, приняв суда
к борту, становились на  судовые  лебедки. Самое трудное --  поднять строп с
палубы вздымаю- щегося на волне судна.
     Наконец, борт  оборудован  и  к нему лихо  подвалил юркий СРТ.  Я подал
конец, вроде все в порядке --  и перешел на лебедку. В  подъеме 10  бочек  в
металлической  сетке.  Искусство заключалось в том,  чтобы  взять  подъем  с
палубы  добывающего судна в  момент, когда оно на волне  достигает  верхнего
положения.
     Если  к борту подходили два  судна, наша бригада справлялась нормально,
но если --  страшно представить! -- у борта стояло четыре СРТ,  поднимали на
работу  другую  смену  и свободных  от вахт  членов машинной  команды, а  на
лебедки становились штурмана.
     На меня во время набора груза выпала большая нагрузка: смена, подвахта,
за  счет  свободного  времени,  когда  ребята "забивали козла"  или смотрели
фильм, я заполнял дневник практики и занимался на мостике штурманским делом.
     "Урал" снялся с района промысла и следовал  к канадскому порту Галифакс
для  встречи с водолеем "Выру", чтоб пополнить запасы пресной воды.  В точке
встречи  отдали  якорь. Здесь развлекались успешной охотой на акулу. И потом
опять грузились...
     Наконец, все  работы закончены, планы выполнены. Началась  подготовка к
обратному переходу  через  океан: подняли  кранцы,  убрали  тросы,  завалили
стрелы, закрепили все по-походному и снялись в порт.
     В грузу в зоне  преобладающих вестовых ветров,  дующих в  корму,  судно
вело  себя гораздо  уверенней.  Пришли  в Таллинн,  а после выгрузки  "Урал"
становился в ремонт.
     30  марта 1961 года закончилась моя практика и я был списан с судна для
направления в училище. Мне вручили характеристику, в которой значилось,  что
я  "хорошо  подготовлен  в  отношении  морской  практики,  морские  качества
отличные". Настало время прощаться с ребятами с "Урала".
     Я получил прекрасную школу, прошел испытание  океаном, который  покорил
меня  своим величием.  Пусть не был я в экзотических странах,  не подержал в
руках иностранной валюты, но познал настоящую мужскую  работу в море. Обычно
о  молодых моряках говорят: "Моряк  -- задница в ракушках". Смею утверждать,
что  после дружеского общения с Атлантикой количество ракушек на пятой точке
опоры  значительно сокращается.  И после того  рейса я впервые по-настоящему
осознал: все преходяще, а море -- вечно!
     Еще раньше испытание Атлантикой прошли на СРТ-- 4590 Аркаша Емельянов и
Анатолий  Сенин,  а  позже  Витя Дурнев,  Женя  Нигородов и Вольдемар Пикат.
Закончив   продолжительный  зимний  рейс,  они  в  ресторане  "Ранна  Хооне"
продемон-  стрировали   такую  филигранную  технику  жонглирования   суповой
тарелкой, что местные посетители приняли их за артистов Московского цирка. И
через тридцать  пять  лет капитан  Евгений Нигородов говорил: "Ты знаешь,  в
Норвежском море пять баллов -- штиль!"
     А про тяжкий труд рыбацкий, про славные дела поколения тех, кто покорял
Атлантику, я еще напишу отдельно  и  особо. Уже  подготовлен первый  вариант
книги об этом...



     ПРОЩАЙ, МОРЕХОДКА!

     Последняя   практика   существенно   изменила   всех   к   лучшему:  мы
остепенились, стали спокойными и солидными. Приступили к занятиям.
     Основы радиотехники читал отставной капитан третьего ранга.  Мне трудно
оценить его способности, поскольку он  вел лекции,  как  принято  у военных.
Конспект  был написан на отдельных листах, чем не  преминули воспользоваться
наши шутники-правдолюбы, уверенные, что преподавать надо без конспектов, как
делали  другие. На  всякий  случай они так перетасовали  листы,  что  новому
учителю пришлось долго наводить порядок в своем хозяйстве.
     Приятные воспоминания  остались от предмета "Судовая гигиена".  Его вел
доктор, оставивший значительную часть своих волос на чужих подушках. Веселый
и остроумный человек.  Войдя в класс, он садился за стол и начинал  выбирать
себе жертву, а в  это время поднимался Игорь Сараев: "Товарищ доктор, вопрос
можно?"
     --  Вопрос мошно,  товарищ курсант,  --  отвечал доктор, вставая  из-за
стола.
     Игорь  поднимал весьма пикантную тему  из сексологии. Доктор становился
собранным и серьезным,  как перед защитой диссертации.  Он подходил к доске,
брал мел и изображал восьмерку.
     -- Та,  такой  ситуации ф  шизни  фполне фероятен,  -- говорил  доктор,
приступая к подробным объяснениям.
     ...Приближались государственные экзамены. Мы усиленно готовились к ним.
По навигации  делали прокладку, по астрономии решали задачи  по  определению
места в океане. К устным экзаменам готовились  сообща. Рядом  со мной друзья
-- Сергей Смоляков, Диоген Горюнов и Анатолий Сенин.
     И  вот  госэкзамены начались.  Председателем комиссии был преподаватель
ЛВИМУ им.  адмирала С.О.  Макаров -- Владимир Владимирович  Александровский.
Высокий,  импозантный  мужчина.  В  "Макаровке"  он  преподавал  девиацию  и
курсанты называли его "Александрович".
     Весь  ход государственных экзаменов  описывать не буду. А вот во  время
них произошло одно печальное событие -- последнее в нашей курсантской жизни.
Все тогда было последним...
     После   сдачи   письменной   астрономии   ребята   пошли   в   ресторан
"Таллинн-Балти" -- излюбленное место многих из нас. Возвращаясь в экипаж, И.
Сараев, А. Емельянов и С.  повстречали женщину, и якобы  С. грубо взял ее за
руку. Я хорошо помню, как привели С. и  привязали  к койке, как  к дежурному
офицеру  пришла эта  женщина. Дежурил по училищу капитан третьего ранга Г.П.
Кангро.   Он   приложил  все  свое   красноречие  и  талант,   но  уговорить
"пострадавшую" не смог. Утром она была уже у  начальника училища и поставила
условие: исключить  Сараева,  который не  удержал  С.  от дурного  поступка.
Действовала она, видимо, по женской логике. Начальство  не стало противиться
ей, а возможно, и  не могло.  Дело в том, что она была  из КГБ и знала  всех
наших ребят поименно.
     Неприятный,  досадный  случай.  Мы  лишились  своего  друга-весельчака.
Забегая  вперед, скажу, что после исключения со стационара он  был переведен
на  заочное отделение  и  зимой, сдав  экзамены, окончил училище. Крупно  не
повезло и С. Он был направлен на  работу  в  рыбную  промышленность. Уходя в
рейс, взял с собой труды К. Маркса и в рейсе сошел с ума...
     И вот мы успешно сдали госэкзамены.
     3 августа 1961 года в зале Таллиннского мореходного  училища, на втором
этаже, было многолюдно. В этот день выпускникам  судоводительского отделения
вручали дипломы. Кругом цветы, счастливые улыбки и музыка. В последний раз в
этом  зале для  нас  играет один из лучших оркестров города  под управлением
Илмара Томберга.
     Наступает торжественный момент: на сцену поднимаются начальник ТМУ А.В.
Аносов  и капитан третьего ранга Г.П. Кангро. Все замерли. Своды зала потряс
зычный  голос  Гастона  Петровича:  "Слушай  приказ!"  Он  называл  фамилию,
выпускник под звуки туша и гром аплодисментов поднимался на сцену, начальник
училища вручал диплом и жал ему руку.
     -- Рястас  Юрию Хансовичу! --  объявил  Г.  Кангро.  Я  поднялся вверх,
Александр Владимирович тепло поздравил меня и пожелал всего доброго.
     Трудно передать те чувства, которые наполнили мою душу, когда я брал из
рук  "папы"  синюю корочку с  тиснением  "Диплом".  Как  в кино,  я  услышал
старинную морскую песню, увидел развалившийся плот, мою добрую маму, девушку
с каштановыми  волосами. И вспомнились наши общие с ней  мечты о море и весь
тернистый путь к нему.
     Да, путь к  морю закончился в  тот день и начался  удивительный рейс --
морская жизнь.

     Манит нас простор величавый,
     С морскою стихией борьба...

     В память о тех незабываемых  минутах и своих однокашниках привожу текст
приказа  начальника  Таллиннского  мореходного  училища. Чтобы  назвать всех
друзей-сокашников, с которыми прошел три года жизни.


    ПРИКАЗ

     Начальника таллинского мореходного училища

     3 августа 1961 г. No 313 г. Таллин
     Содержание: Об очередном выпуске техников-судоводителей.

     На  основании  полного  выполнения  учебного  плана  и  успешной  сдачи
Государственных экзаменов, считать окончившими Таллинское мореходное училище
по  специальности МОРСКОЕ  СУДОВОЖДЕНИЕ следующих курсантов судоводительской
специальности:

     I. С присвоением квалификации техник-судоводитель и вручением диплома
     С ОТЛИЧИЕМ:
     1. Ниннас Тойво Адольфовичу
     2. Раянг Райво Оскаровичу
     3. Гайдук Вячеславу Владимировичу

     II.   С  присвоением  квалификации   техник-судоводитель   и  вручением
дипломов:
     1. Альт Рейну Карловичу
     2. Альтон Тоомас-Тийт Иоханнесовичу
     3. Арумяэ Вяйно Яановичу
     4. Боркману Рейн-Эвальд Иоханнесовичу
     5. Биркхольц Арвед Аугустовичу
     6. Валвет Иво Оскаровичу
     7. Варламову Георгию Александровичу
     8. Ваарик Нигул Васильевичу
     9. Калвет Виллу Андресовичу
     10. Кеввай Юло Иоханнесовичу
     11. Колло Рейн Артемисусовичу
     12. Коппель Валдур Риидовичу
     13. Кююн Николаю Константиновичу
     14. Поолма Ааду Викторовичу
     15. Пыдер Пеэтер Артуровичу
     16. Лыхмус Калью Приидовичу
     17. Салусоо Велло Юхановичу
     18. Сепп Матти Константиновичу
     19. Сепп Валентину Александровичу
     20. Суси Энедель-Хальянд Аугустовичу
     21. Танг Каупо сын Альвины
     22. Тийвель Тыну Карловичу
     23. Тийк Уку Укувичу
     24. Хейнла Валдо Николаевичу
     25. Ымблус Калью Якобовичу
     26. Эренди Юрию Борисовичу
     27. Юргенс Эрику Аугустовичу
     28. Бартеневу Юрию Михайловичу
     29. Бельскому Анатолию Ивановичу
     30. Бурмак Владимиру Михайловичу
     31. Валк Александру Владимировичу
     32. Винавер Феликсу Исаевичу
     33. Герасимову Алексею Михайловичу
     34. Горюнову Диогену Елиферьевичу
     35. Губареву Юрию Егоровичу
     36. Емельянову Аркадию Федоровичу
     37. Казакову Эдуарду Макаровичу
     38. Казанцеву Виктору Тимофеевичу
     39. Камалетдинову Хасану Абдуловичу
     40. Капралову Сергею Борисовичу
     41. Куликову Альберту Григорьевичу
     42. Малахову Владимиру Федоровичу
     43. Мошенскому Леониду Сергеевичу
     44. Огибенину Анатолию Алексеевичу
     45. Рястас Юрию Хансовичу
     46. Сенину Анатолию Васильевичу
     47. Смолякову Сергею Петровичу
     48. Соболеву Леониду Лукичу
     49. Соколову Валентину Ивановичу
     50. Сорокину Виктору Васильевичу
     51. Хесину Михаилу Аркадьевичу
     52. Шалунову Вячеславу Владимировичу
     Одновременно с дипломами  вручить направления на  работу согласно плана
распределения молодых специалистов.

     III. Включить в число 5 процентов от выпуска имеющих  право поступления
в  высшие  учебные  заведения  Министерства морского  флота  для продолжения
учебы:
     1. Гайдук Вячеслава Владимировича
     2. Ниннас Тойво Адольфовича
     3. Раянг Райво Оскаровича

     IV. Занести на Доску почета Училища следующих выпускников, окончивших
     С ОТЛИЧИЕМ:
     1. Гайдук Вячеслава Владимировича
     2. Ниннас Тойво Адольфовича
     3. Раянг Райво Оскаровича

     Выражаю  уверенность,  что  новый  отряд  техников-судоводителей  своим
самоотверженным трудом на судах морского флота внесет достойный вклад в дело
построения коммунистического общества в нашей стране.
     Счастливого плавания, товарищи выпускники!

     Начальник таллинского мореходного училища
     (АНОСОВ А.В.)

     Последний раз гремела музыка  для  нас и светились  радостные улыбки...
Жаль расставаться. Прощай, мореходка!
     В строгом соответствии со своими скромными финансовыми возможностями мы
провели в  Пирита "обмывание"  дипломов, которое в общем-то  прошло довольно
цивилизованно,  если  не считать  нескольких мелких  стычек с  гражданскими,
которых  наш  чемпион  по борьбе самбо, проведя для  себя  легкую  разминку,
побросал в воду, как кутят.
     В  последнюю  ночь  в  родном экипаже спали,  накрывшись матрасами.  От
возбуждения долго не могли заснуть.
     Последние потери вторая "гвардейская" рота в виде трех верхних передних
зубов  понесла утром  в результате  столкновения  челюсти  с  писсуаром,  на
котором явных признаков повреждений не было обнаружено, а три зуба исчезли в
водах фановой  системы.  На расщелину между  зубами, как на пробоину, срочно
наложили "цементный ящик".
     Собрав  в  потертые  чемоданы  свои  нехитрые  пожитки, коряги-мореходы
начали разъезжаться по домам. Прощай, экипаж!
     Прощай, наш друг пан Коневицкий!


     КОРАБЛЬ ИДЕТ ДАЛЬШЕ

     А теперь коротко расскажу, что было дальше.
     Как станет  ясным,  большая часть  моей трудовой  жизни была  связана с
работой на рыбопромысловом флоте.
     5 сентября 1961 года после отпуска я прибыл в Эстонскую рыбопромысловую
экспедиционную базу,  которую  в народе называли "Рыбкиной конторой"  и где,
как было описано ранее, проходил преддипломную практику.
     О рыбаках говорят много, а подлинной правды известно мало. Да и книг об
их тяжком труде, созданных знающими авторами, почти нет. Рыбаки мужественные
люди, совершающие свой скромный трудовой подвиг на просторах седой Атлантики
и других морей и океанов.
     Не  бывает  у  рыбаков  легкой   судьбы.  Случалось,  разбивало  волной
радиорубку, оставляя  судно без связи,  появлялись трещины в корпусе, волны,
как щепку,  бросали  суденышко, лишенное хода. Ел рыбак пищу, приготовленную
из говядины,  тушу которой возили привязанной к  мачте. Иногда по трое суток
подряд выбирал рыбак сети, падая от изнеможения лицом в рыбу, мылся лишь при
посещении  плавбазы и смотрел  старые,  заезженные  фильмы.  Все переживал и
выносил рыбак -- и выходил победителем.
     И  многие славные труженики  Атлантики  были  выпускниками Таллиннского
мореходного училища...
     1961  год  вошел в историю рыбопромыслового хозяйства Эстонии как  "год
великого перелома", год начала качественно нового  этапа  в развитии  флота,
его технического перевооружения и обновления.
     О том,  насколько  важна  быстрейшая  доставка рыбы после ее  поимки  к
столу,  знал еще король Людовик XlY,  единственный  из парижан,  позволявший
себе  роскошь есть свежайшую морскую  рыбу под  ароматным  винным  соусом  с
шампиньонами. Для этой  цели  содержали специальный  отряд  драгун,  которые
этапным порядком доставляли рыбу с побережья в Париж.
     Идея  подвергать  рыбу   после  вылова   глубокому  замораживанию  была
реализована  с  появлением специальных  рефрижераторных судов. Первое  такое
судно типа "Таврия" ЭРЭБ  получила  именно в  1961  году. А в апреле того же
года было положено начало развитию крупнотоннажного добывающего флота, когда
получили первый БМРТ -- "Юхан Сютисте".
     В это время ЭРЭБ имела 83 единицы флота десяти типов. Основу составляли
небольшие  рыбодобытчики  СРТ и  СРТ - Р  "Океан", которых  числилось по  34
единицы. СРТ -- средний рыболовный  траулер вошел в историю рыбопромыслового
флота как самое мореходное судно своего класса.
     Минуют годы,  продадут устаревшие СРТ "на иголки", а на смену им придут
самые  современные суда  в  мире.  Рыболовный флот  Эстонии  будет одним  из
крупнейших на Балтике, по абсолютной добыче рыбы республика окажется впереди
ФРГ и займет второе место в мире по добыче на душу населения (213 кг в год).
Потом наступила катастрофа...
     Подробно  о  рыбацком  труде,  о  судьбе  промыслового флота  Эстонии я
расскажу в книге, которую заканчиваю. А сейчас поведаю, как и кем  служил на
флоте.  И еще  -- о своих  друзьях-сокашниках  по ТМУ и  наших  традиционных
сборах в разные юбилейные даты.
     Сначала я получил назначение  матросом  первого класса на СРТ - Р 9057,
но он находился в ремонте, и через три дня  меня вызвали в кадры и направили
на уже знакомый "Урал", выходящий в рейс. Здесь выплавал ценз на штурманский
диплом.
     Потом был первый рейс третьим помощником на СРТ  -  Р 9122 к  побережью
Америки, Карибские  события и встречи с  американцами, штормовое  Норвежское
море и туманно-ледовый Лабрадор.
     Моя  детская  мечта  исполнилась 1  октября 1964 года, когда я  получил
рабочий диплом штурмана дальнего плавания (ШДП).
     ...Минуло 25 лет с той поры, как А.В. Аносов поздравил нас с окончанием
училища.  Было решено организовать  встречу  выпускников, создан оргкомитет,
разработана  шуточная анкета-вопросник, ее разослали вместе  с приглашениями
по известным адресам.
     Мы  с Сергеем Смоляковым приступили к составлению концертной программы,
должны были прозвучать  номера нашей курсантской  молодости. Сергей  написал
слова песни для начала концерта:

     Тот же зал мореходки
     На втором этаже,
     А друзья-одногодки
     Постарели уже.

     Четверть века мелькнула,
     Словно кадр из кино...
     Был курсантом недавно,
     Был курсантом давно.

     Здесь дороги начало.
     Наши курсы легли
     К самым дальним причалам
     Необъятной Земли.

     Алый флаг над морями
     Пронести нам дано.
     Где-то были недавно,
     Где-то были давно.

     Пусть вовек не редеет
     Мореходов семья.
     Наша рота стареет,
     Но растут сыновья.

     Им свои океаны
     Покорить суждено,--
     Так, как было недавно,
     Так, как было давно.

     Глубоко тронули душу эти простые и теплые слова.
     Ребят тогда собралось 29 человек. На встрече был  наш командир, который
когда-то  любил говорить:  "Курсанту  с хилым  телом полезен лишь кефир". Из
преподавателей  пришли  Э.Г.  Лайдо, Л.Г. Тюндер,  Г.Я. Бейпман, А.Д. Дидык,
Р.Ю. Титов. Гостей встречали начальник училища Х.Х. Кантер и капитан первого
ранга Г.П. Кангро.
     Доклад о текущем моменте сделал А.  Сенин, который в частности отметил,
что у одного из  присутствующих голова усохла на  один размер. Н. Кююн и  С.
Смоляков  умудрились сохранить свой курсантский вес. Двенадцать  наших стали
капитанами дальнего плавания, двенадцать окончили  высшие учебные заведения.
К  сожалению, по ряду  причин многие уже не  плавали,  а некоторые  ушли  из
жизни. Отсвистели для них свирепые ветры, отшумели жестокие штормы...
     Чаепитие состоялось в ресторане "Кевад".  Шел  очередной виток борьбы с
пьянством и алкоголизмом, и наши преподаватели совершили гражданский подвиг,
пойдя с корягами -- мореходами в питейное заведение.
     Пока они пили чай из рюмок и спиртное из чайных чашек, автор этих строк
корчился  на  больничной койке, обвешанный  трубками, как телеграфный  столб
проводами. Потому песню Сережи я и не спел...
     А на тридцатилетие окончания собрались в "Нептуне".  Вместе с нами были
М.Р. Рахлин и Р.Ю. Титов.
     За  тридцать  прошедших  лет время основательно  поработало  над нашими
организмами,  существенно  изменив их  по форме  и содержанию.  Мы настолько
переменились внешне,  что некоторые  не  узнавали  друг друга. Многие  из-за
чрезмерно развившейся грудной мышцы давно не видели без зеркала носков своих
ботинок,  нелегкая  морская  жизнь  кое  у  кого  наложила  на  лицах  такой
отпечаток,  что впору  заказывать асфальтовый каток, а отдельные гражданские
особы  увлеклись сбором булыжников  в собственном  организме.  Время сделало
свое дело.
     Единственное,  что  не подвластно  времени,  это наш  юмор.  Уже  после
третьей  рюмки,  выпитой  за тех, кого нет  с  нами, начались  воспоминания.
Стоило  одному спросить: "А помнишь?" -- и  морщины на лицах самопроизвольно
расправлялись, а глаза загорались юношеским огнем.
     К тому  времени большинство ребят, оставшихся  на  флоте, плавали давно
капитанами. Кому  из  водоплавающих  неизвестна  тяжесть  капитанской  ноши?
Береговой  человек  видит капитана  в  манишке  белее девственного  снега, в
парадной  тужурке  с  четырьмя золотыми нашивками и  в  фуражке  с  огромной
"капустой".  А то,  как судовой Самый  Главный по несколько суток мечется  в
тумане по мостику, остается за кадром.
     В  нескольких словах обязанности капитана сводятся к ответственности за
работу судна, сохранность груза и жизнь находящихся на нем  людей. В  Уставе
эти обязанности  изложены на 20  страницах машинописного текста, а  в  общей
сложности  их  113.  К  сожалению, в Уставе  нет  самой  главной обязанности
капитана  --  быть Человеком.  Именно  с  этой проблемой,  или  человеческим
фактором,  как  было  модно  говорить  в  период  перестройки,  возникают  у
капитанов,   особенно  у  молодых,   сложности   и  провалы  в   руководстве
коллективом.  Не  могу  удержаться, чтобы не  привести  трагический  случай,
происшедший с одним из моих однокашников.
     Капитанил  он,  и за  какие-то провинности  смайнали  его до  старпома.
Кадровики  провели гениальную  операцию,  передвинув  на  его место  бывшего
старпома.  Этот  имел зуб  на  нашего друга  и  довел его  до удавки. А еще:
посетовала однажды знакомая, как весь  рейс измывался молодой капитан над ее
мужем за то, что она в  бытность свою бухгалтером заставила  его  переделать
какой-то отчет.
     Но  хватит  о  неприятностях  и  драмах  капитанских.  Во  время  наших
традиционных юбилейных встреч было рассказано много и забавных баек из жизни
самых  Главных  судовых  персон.   Так,  в  ходе   наших  воспоминаний  было
установлено,  что  лучшим  другом  человека является  лошадь, будь  она даже
старой водовозной клячей.
     Двум морским джигитам людская  молва приписывает дикие  скачки, которые
они  организовали как  раз  на водовозной  кобыле  в порту Лиепая. Стоял  их
теплоход под погрузкой, и  они, будучи в городе, приняли в себя тонизирующий
напиток,  под  влиянием  него  земная жизнь  как  бы  временно стопорит свой
стремительный полет  вперед, останавливая время. А  между тем реальное время
стремительно мчалось к моменту отхода судна.  Они  пытались найти такси,  но
безуспешно. Сквозь  плотный  туман в головах, как  спасительный долгожданный
буй, увидели они клячу водовоза,  привязанную  к  дереву  напротив пивной. И
созрел дерзкий план использовать лошадь  в  качестве транспортного средства.
Так  и  сделали  и  легли  курсом  на порт.  Старая  кобыла  под  их  умелым
управлением  буквально преобразилась, творя  чудеса  и  развив рекордную для
себя скорость. Местные милиционеры  гнались за ними на дряхлом мотоцикле, он
пыхтел, трещал, тарахтел, стрелял и хлопал, но не мог сравняться в  скорости
с лихими  ездоками. Беглецов выловили у  проходной порта, когда они пытались
придать   своим  непослушным  телам   относительно  устойчивое  вертикальное
положение.
     На следующее утро их судили за пьяный дебош в ресторане, что они дружно
отрицали.  За это получили  не 10,  как  планировалось сначала, а  15  суток
ареста.
     Один  громкой известности капитан стоял на ремонте на Локсаском заводе.
При  хорошем "чифе"  и "деде"  капитану в этих  условиях и дела особого нет.
Решил он развеять грусть и тоску в  известном всем морякам заведении. И надо
же  было такой беде случиться, что из Таллинна  прибыла строгая  пароходская
комиссия с проверкой.  Взмыленный  вахтенный помощник в  экстренном  порядке
снарядил  экспедицию на поиски  капитана. Матрос,  посланный в поиск,  нашел
капитана  быстро,  но  тот  успел  привести себя  в  несамоходное состояние.
Проявив морскую смекалку, матрос зафрахтовал колхозную лошадку, впряженную в
телегу. В  строгом  соответствии  с  правилами перевозки  живого  груза тело
капитана уложили в  телегу,  с  которой  пароходская комиссия столкнулась  в
воротах завода.
     Думал ли когда-либо один лихой капитан, что ему доведется быть цензором
и напрочь исключить  из лексики великого и  могучего  русского  языка  слово
"точить"? Еще одна история, где непосредственно замешана также женская душа,
своим теплом  и заботой согревающая моряка среди туманов  и  льдов. Как-  то
БМРТ подошел к  транспорту на выгрузку и получил почту. Одному матросу  жена
писала, что корова отелилась, бычок черно-белой масти, сена до весны хватит,
стоят  лютые морозы,  а дрова, которые  он заготовил, кончились.  Теперь она
сама пилит дрова, а пилу точить приходит сосед...  Казалось, дело житейское,
но  чуть  человек жизни  не лишился. Все потому,  что последние слова письма
узрело всевидящее око старого боцмана.
     Вскоре после обеда моторист, приятно потянувшись, мечтательно произнес:
"Сейчас бы пилу поточить..."  Матрос спокойно  объяснил, что зима в их краях
нынче лютая, а дрова, заготовленные им, кончились, теперь жена пилит  дрова,
а сосед приходит пилу точить.
     На следующий день технолог  дал  задание рыбмастеру пилу поточить, дров
напилить и рыбы накоптить. Матрос снова  объяснил, что зима в их краях нынче
лютая и дрова, которые он  заготовил,  кончились, теперь жена пилит дрова, а
сосед приходит пилу точить. На палубе матросы завели разговор о доме, и один
в  сердцах сказал:  "Если б сосед приходил  мою "пилу"  точить, я замочил бы
обоих". Матрос вновь объяснил...
     Со временем  на  судне  точили  все  и  все, даже  нестандартную фигуру
буфетчицы Эльвиры, не изменившуюся после многоразовой  обработки несколькими
специалистами, -- видно, резцы не те.
     Матрос  еще какое-то время  бурно  реагировал  на разговоры,  в которых
фигурировало  слово  "точить", а потом  впал  в  другую  крайность  и  сник,
отказавшись от  еды, даже забродивший  томатный  сок,  выдаваемый по приказу
свыше вместо тропиче-  ского вина,  пить отказался  категорически.  Помполит
усмотрел  в  действиях  матроса политический протест  и  потребовал провести
судовое собрание, где  выступали заранее  подготовленные  штатные  ораторы с
осуждением  поведения  матроса.  Особый  интерес   представило   выступление
капитана, он был  решительным и волевым,  как на  мостике,  когда в сплошном
тумане  в  гуще  судов  шел с  тралом  и  без локатора. Кэп  был краток:  "С
сегодняшнего дня запрещаю на пароходе, которым я командую, произносить слово
"точить". Кто произнесет, будет немедленно списан". Капитан слов на ветер не
бросал, и на следующее утро по судну был издан приказ. Его довели до каждого
члена  экипажа  под  роспись,  а  для  общего  обозрения вывесили  на  доску
объявлений.
     Приказ, как и выступление капитана, был  краток и состоял всего из двух
пунктов. В  констатирующей  части  отмечалось, что  появившееся в  последнее
время  слово  "точить" отрицательно влияет  на  политико-моральное состояние
экипажа, выполнение планового задания по добыче и обработке рыбы, а также на
выполнение принятых экипажем социалистических  обязательств. Исходя из всего
вышеуказанного капитан приказывал:

     1.  На  БМРТ под  моим командованием во всех относящихся к судну жилых,
служебных и производственных помещениях ЗАПРЕЩАЮ произносить слово "точить".
     2. За  невыполнение настоящего приказа члены экипажа  будут  списаны  с
судна, а  до появления  оказии для  отправки в порт приписки -- переведены в
пассажиры и лишены премии за рейс.

     Драконовский приказ капитана  возымел действие, ведь премия  составляла
40 процентов  заработка.  Про пилу и ее  затачивание  забыли, а  у буфетчицы
Эльвиры  появились радужные  надежды.  Простая  сельская девушка подалась  в
Атлантику,  чтоб  заработать,  одеться  и  удачно  выскочить  "взамуж",  как
говорили у них в деревне. Замужество, как линия горизонта,  не приближалось,
а вот вроде как дело наклюнулось.
     ...Было, что  рассказать  ребятам,  поработавшим  на  Дальнем  Востоке.
Теплоход "Алексей  Чириков" выходил из Владивостока  по  линии на  Охотск  с
грузом водки. На мостик вполз капитан, осмотрелся вокруг  и спрашивает: "Кто
у нас рулевой?"
     -- Матрос первого класса Кузнецов, -- последовал четкий ответ.
     -- Хер  ты голландский, а не рулевой. Партия у нас  рулевой, -- выдавил
из себя капитан с трудом.
     Выйдя из порта, капитан зашел в радиорубку и попросил радиста связаться
с  берегом. Радист начал вызывать  береговую  радиостанцию, а капитан стоял,
опершись  на  плечи радиста  руками.  Из-за  непрохождения радиоволн радисту
связаться не удалось, а капитан,  сжимая пальцами плечи радиста,  спрашивал:
"Связался?"
     Когда радист  окончательно понял,  что  связи не будет, он на очередной
вопрос капитана ответил: "Связался".
     С кем? -- обрадовано спросил капитан.
     -- С тобой, мудаком, я связался...
     В  тот вечер нашей встречи  было рассказано  много интересных историй и
выпито много. Были и песни. Казалось, что за столом сидят  враз пополневшие,
поседевшие и полысевшие курсанты второй "гвардейской" роты...
     Шел  1992  год.  После  тяжелой семейной  трагедии  я оказался  старшим
"воротчиком" в воротах республики -- в  торговом порту, который за несколько
лет сменил  много названий.  В  ту  пору усиленными  темпами шла  "Расчистка
площадки", и  в зону  действия  этой  зловещей метлы попадали,  как правило,
специалисты,  закончившие   престижные   вузы  бывшего   Советского   Союза.
"Расчистка", как холера,  выкосила из всех сфер производства профессионалов,
против  которых использовали  прием, называемый в народе "фэйсом  об тэйбл",
что в переводе на русский язык означает: "мордой об стол".
     Однако  интеллектуального  вакуума не возникло, и освободившиеся  после
вынужденного ухода  рабочие  места начали  занимать  беспомощные  дилетанты.
Стройными рядами и  неорганизованной толпой на флот бросились,  обгоняя друг
друга, автомобилисты, ветеринары, историки, кондитеры,  лесники, массажисты,
посудомойки, прачки,  таксисты  и трактористы. Невольно вспоминается анекдот
брежневских времен. В Кремль приходит человек:
     -- Вам генсек нужен?
     Ты что, больной или ничего не соображаешь?
     -- А что, это обязательное условие?
     В результате во многих  руководящих  креслах оказались  люди совершенно
некомпетентные, профессионально непригодные и творчески бесплодные,  но не в
меру самоуверенные и амбициозные.
     С       особо       лютой       жестокостью       расправлялись       с
инженерами-эксплуатационниками водного  транспорта, на которых  организовали
настоящую  охоту.  Этические  нормы  сдерживают  меня от опубликования  имен
специалистов,   ставших   жертвами   этой   бестолковой   акции.  Тут   ведь
использовался партизанский лозунг: "Бей своих, чтоб чужие боялись!"
     Вспоминается  травля  Тойво  Ниннаса, когда ему  в  начальники отрядили
невежественного  в морских  делах  пастора. Что  он  мог посоветовать такому
"зубру" эксплуатации флота, как Тойво Ниннас?
     В противовес амбициям и  некомпетентности  Т.  Ниннас продемонстрировал
выдержку и высокий профессионализм. В то время, когда "свои"  вырывали  стул
из-под Тойво,  "чужие", по достоинству оценив его ум, знания и опыт, выбрали
Президентом   Ассоциации   судовладельцев  Балтийского   моря.  А   в  нашей
республике,  к  сожалению,  нашлись  люди,  считавшие,  что  Эстония  вполне
способна прожить без собственного торгового флота, который является одним из
крупнейших источников пополнения валютных средств в государственную казну.
     Что касается Т.  Ниннаса,  он остался до  конца  верен идее  сохранения
флота  для  страны,  отдав  ей  много сил,  опыта,  знаний и  международного
авторитета.
     Не обошли потрясения и  мою  скромную персону. Меня не вынесли из порта
вперед ногами, а опустили вниз. С особой горечью  пишу эти строки, вспоминая
самые  тяжелые  и горькие  дни  своей  продолжительной  трудовой  биографии.
Признаюсь,  что  тяжко для специалиста быть  среди  дилетантов. За  эти годы
пришлось пережить  много  несправедливости, унижений и  подлости.  Однако  я
постоянно  чувствовал  и  дружескую  поддержку,  особенно  своих  коллег  --
выпускников ОИИМФа, за что им искренно благодарен...
     Разные  судьбы   у  моих   однокашников.  Одни  покинули  флот,  другие
продолжают верно служить ему, а третьи, увы, ушли из жизни.
     Среди  наших выпускников  --  начальник  пароходства, начальник  порта,
капитаны, инженеры, преподаватели и предприниматели. Есть среди нас и редкие
специалисты, например, часовых дел мастер. Ну, и пенсионеров хватает.
     От  матроса  до   капитана  дальнего   плавания  вырос   в  Сахалинском
пароходстве   Тойво  Ниннас,  окончил  эксплуатационный   факультет   ДВИМУ,
капитанил в Эстонском пароходстве, долгое время был его начальником.
     В свой  первый  капитанский  рейс  повел  теплоход "Петр  Красиков"  по
Африканской линии Валдо Хейнса. Затем капитанил на пассажирском судне "Георг
Отс". Сейчас он начальник порта Палдиски.
     По  сей день водят по  морям свои  теплоходы капитаны дальнего плавания
Валентин Сепп и Тыну Тийвель.
     Капитанами  стали Владимир Бурмак,  Алексей  Герасимов, Диоген Горюнов,
Аркадий Емельянов, Виктор Казанцев, Виктор Сорокин, Уку Тийк.
     Николай  Кююн был начальником  агентства "Инфлот". Во время  проведения
олимпийской  парусной   регаты  стал  ее  директором.  Закончил   в   Москве
юридический факультет. Сейчас он предприниматель.
     Анатолий Сенин возглавлял  агентство  "Инфлот".  Окончил  экономический
факультет Таллиннского политехнического института. На пенсии.
     Предпринимателем стал Феликс Винавер.
     Анатолий Бельский очно закончил радиотехнический факультет ЛВИМУ.
     Виктор   Сорокин,  Тыну   Тийвель  и  Валдо   Хейнла  заочно   окончили
судоводительский факультет в Ленинграде.
     Мастер  спорта  Анатолий Огибенин  закончил Таллиннский  педагогический
институт, а Иво Валвет -- Таллиннский политехнический институт.
     Настойчивость  и целеустремленность продемонстрировал  Пеэтер Пыдер. Не
имея  визы,  он  уехал на Дальний Восток, получил диплом  капитана  дальнего
плавания и окончил ДВИМУ.
     Окончательно  не "завязали" с морем Нигул Ваарик, Велло Салусоо, Сергей
Смоляков.
     ...Когда  рукопись  была уже подготовлена, пришло печальное  известие о
смерти капитана Юрия Михайловича Бартенева.
     Совершенно незаметно, в  трудах  и  заботах, подкралась  круглая  дата.
Самым  дорогим,  бесценным  подарком  для  меня  были однокашники,  друзья и
ученики,   пришедшие  на  юбилей.   Когда   Сергей  Смоляков   начал  читать
приветствие, я не смог сдержать слез:

     Ну вот и шесть десятков за спиной,
     Их груз на плечи давит ощутимо.
     Вся голова покрылась сединой,
     Как быстро годы пробегают мимо.

     Давно ль авральный звон тебя срывал
     И ты взлетал по вантам на фок-мачту.
     Давно ли накрывал девятый вал
     Суденышко в твою ночную вахту.

     Потом, забыв локатор и секстан,
     С соратниками гнул в конторе спину
     И был вполне приличный коммерсант,
     Познав морского бизнеса глубины.

     Позднее в комитете по труду
     Трудился так же яростно и рьяно,
     Ресурсы трудовые, как руду,
     Ты на гора давал согласно плана.

     Теперь, по прежним меркам, старый черт,
     Ты отдыхать уже вполне достоин,
     Но раз тебе доверен целый порт,
     То стой на вахте, словно юный воин.

     Здесь хорошо припомнить, опершись
     0 пал швартовный, на краю причала,
     Как вышли в море, словно вышли в жизнь,
     Как нас волна впервые закачала.

     Жизнь состоит из встреч и из разлук.
     Мы это лучше многих понимаем.
     Так будь здоров, наш старый, верный друг!
     Мы за тебя бокалы поднимаем.

     Вся жизнь прошла перед глазами, и осталось только поднять бокалы...

     ***

     14 сентября 1996 года выпуск отмечал свое тридцатипятилетние. Собралось
нас 16 человек, постояли  на месте, где когда-то толпились девчата, желающие
попасть на  танцы. Директор  гимназии,  которая  располагается ныне в здании
мореходки,  любезно  предоставил  нам  возможность  осмотреть все помещения,
сразу  напомнившие  нам  курсантскую  молодость.  Ознакомились  с  Эстонским
центром морского образования, но на душе скребли кошки: несколько дней назад
от бандитской  пули  погиб один  из наших  сокашников. Было  больно, горько,
обидно и стыдно за бессилие властей обуздать валом нахлынувшую преступность.
     Собрались,  помянули  тех,  кого уже  никогда не будет  с нами.  Вот их
имена:

     Рейн Альт
     Вячеслав Гайдук
     Диоген Горюнов
     Сергей Капралов
     Валдур Коппель
     Вячеслав Шалунов
     Калью Ымблус
     Эрик Юргенс
     Юрий Бартенев

     Вечная им память!
     Воспоминаний и песен не было...

     ***

     "Вынос тела"  состоялся  2 марта 1998 года,  когда я был  освобожден от
занимаемой  должности.   Получилось,   как   на   медицинской   комиссии   в
райвоенкомате: "Негоден! Следующий!"
     Сижу  я  теперь на  десятом этаже, смотрю на гуляющих  по парку  собак,
которых  развелось  бессовестно много,  и  на одиноких  женщин с  колясками,
которых стало удручающе мало, и вспоминаю своих однокашников...
     Я   заканчиваю   воспоминания   о   тринадцатом  послевоенном   выпуске
Таллиннского  мореходного  училища  стихами  Сергея  Смолякова,  которые  он
посвятил однокашникам и любезно предоставил для этой книжки:

     Солнце жизни клонится к закату,
     Но нельзя об этом горевать.
     Мы не плохо пожили, ребята,
     Кое-где успели побывать.

     Море нам свои открыло дали,
     Мужество проверило волной,
     Тропиков экзотику видали,
     Знаем мрак и холод ледяной.

     Впечатлений было в изобильи:
     Сколько стран, народов, языков!
     Мы любимы были и любили,
     Хоть трудна любовь у моряков.

     Не привыкнуть к тяжести разлуки,
     Не всегда по силам этот груз,
     Но наградою тебе на руки
     Прыгнул внук, веселый карапуз.

     Есть, о чем сказать ему, что вспомнить.
     Наша память -- маленький музей.
     Свой служебный долг вполне исполнив,
     Мы в долгу у близких и друзей.

     Но пока не кончены походы,
     Пусть нас подождут покой и сон.
     Только жаль, что годы-теплоходы
     Все быстрей плывут за горизонт...


    Таллинн, 2000 год






















    ИЗ ИСТОРИИ


    ТАЛЛИННСКОГО МОРЕХОДНОГО УЧИЛИЩА


     Впервые вопрос  о создании в Таллинне мореходного училища возник в 1882
году.  23 января  Эстонское отделение  Общества Русской Техники обратилось к
Союзу  развития  Российского судоходства и  торговли  с  просьбой  открыть в
Таллинне мореходное  училище, однако  Таллиннская Горуправа  не  представила
соответствующего заявления, и просьба была оставлена без удовлетворения.
     Организацию  в  Таллинне морского  учебного  заведения  взяло  на  себя
Общество развития пароходства  и торговли  (РОПОТ), созданное в 1917 году. С
этой целью 26 апреля была образована специальная комиссия.
     28   июня  1919   года  появилось  официальное  сообщение  Министерства
образования   республики  о   создании  в  Таллинне  мореходного  училища  и
назначении его  начальника, которым стал капитан дальнего плавания Вольфганг
Руссов, живший в Англии, хотя  был  прибалтийским  немцем. В начале  октября
Руссов прибыл в Таллинн.
     10   октября   были   отобраны   преподаватели   --  почасовики   шести
общеобразовательных   предметов.   Первым   профессиональным  преподавателем
морских  дисциплин стал лейтенант Аугуст Густавсон. Он учился  в Кясмуской и
Нарвской  мореходных  школах, экзамен на  звание капитана  дальнего плавания
сдал в  Риге. Написал учебник по курсу навигации и девиации. В 1940  -- 1941
годы был начальником училища.
     10  октября   состоялся  первый  педсовет,   на   котором   рассмотрели
поступившие заявления о приеме и приняли решение начать учебный процесс.
     Занятия в подготовительном, первом и втором классах начались 27 октября
1919  года,  этот  день   официально   признан  днем  рождения  Таллиннского
мореходного училища, ныне Эс- тонской морской академии.
     Третий  класс  был  открыт осенью  1923  года, и 12 капитанов  дальнего
плавания были выпущены училищем в 1924 году.
     Проект  первого  закона  о  мореходных  училищах   был  представлен  на
рассмотрение в  марте 1920 года,  закон вступил в силу с 1 января 1924 года.
Новый закон о мореходных училищах  начал действовать  со 2 января 1935 года.
Закон изменял  порядок проведения экзаменов, но не  регламентировал  условий
жизни учащихся,  которые сами обеспечивали  себя жильем, питанием,  одеждой,
учебниками.
     Обучение было платным: в  подготовительном классе 20, в 1 классе -- 30,
во II классе -- 40 и в III классе -- 50 крон в год.
     Учебный процесс  начинался  1 октября и  заканчивался в  конце  апреля,
когда в течение недели слушатели сдавали 10 -- 13 экзаменов, по два в день.
     Собственного здания  училище не  имело  и было вынуждено  скитаться  по
чужим. С 1919 по 1944 год училище меняло местоположение восемь раз, а в доме
по Нарва маантее, 63 размещалось дважды.
     Ниже приводятся наименования изучаемых в училище предметов.
     Общий   подготовительный  класс:  эстонский  язык,   английский   язык,
арифметика,   алгебра,  геометрия,   физика,   география,   граждановедение,
геометрическое черчение,  космография  (только для  судоводителей),  судовые
машины (только для судомехаников).
     Для спецклассов судоводительского отделения: эстонский язык, английский
язык, алгебра, геометрия, тригонометрия, физика,  здравоохранение,  торговая
арифметика,  бухгалтерский учет,  торговая  переписка,  торговая  география,
морское право, астрономия,  навигация, девиация, метеорология, океанографии,
морская  практика,  сигнальное  дело,  устройство   судна,  судовые  машины,
радиотелеграфное дело.
     Недельная учебная нагрузка во всех классах составляла 40 часов.
     За   1920  --  1940   годы  училище   выпустило  971   дипломированного
специалиста.

     НАЧАЛЬНИКИ ТАЛЛИННСКОГО МОРЕХОДНОГО УЧИЛИЩА В 1919 - 1944 ГОДЫ
     В. Руссов: 1919-1932
     М. Ныммик: 1932 -- 1940
     А. Густавсон: 1940-1941
     Э. Кяги: 1941-1944

     В 1944 году принято правительственное решение о  продолжении подготовки
специалистов  для  морского флота. С  этой целью  было  открыто  Таллиннское
мореходное  училище. Помещение для училища в  центре Таллинна  выбрал Херман
Тынисоо.
     Первым начальником училища после войны был капитан дальнего плавания из
торгового флота Михаил Лисютин, очень спокойный и серьезный  человек. Однако
власти посчитали его политически не на высоте, и он был вынужден уйти.
     В декабре 1944 года состоялся набор в училище. Все четыре специальности
были  укомплектованы   двумя  группами:   эстонские   и  русские  группы  --
судоводителей,   судомехаников   и   радистов,   две   русские   группы   --
судостроителей, поскольку не удалось туда набрать эстонскую группу.
     В эстонской  группе  судоводителей было 30 человек,  но их число начало
резко   сокращаться,   основными   причинами    отсева   были   политическая
неблагонадежность и неуспеваемость.
     В  начале  1949  года   дипломы  об  окончании   училища  получили   16
судоводителей. Дипломы с отличием были вручены Арно Каску и  Рональду Лейту.
Не имея визы, оба попросили направить их на Север.
     Пять человек приняло на работу  Эстонское  морское пароходства, четверо
уехали на Камчатку, а трое -- на Каспий.
     Лембит  Сонг попал  на  суда вспомогательного флота,  потом перешел  на
рыболовные суда и  стал прославленным  капитаном,  Героем  социалистического
труда.
     Пауль Рохтлаан работал капитаном на судах ЭМП и затем возглавлял Службу
мореплавания пароходства, Герой социалистического труда.
     Кирилл Чубаков стал начальником Администрации Северного морского пути.
     Аугуст Ингерма, не имевший визы, не стал ждать  у  моря  погоды,  сразу
поступил в Политехнический институт, после окончания  которого долгое  время
там же преподавал. В родные пенаты вернулся в качестве  заведующего кафедрой
и профессора.
     В середине 1952  учебного года радисты были переведены  в Ленинградское
мореходное училище, а отделение в Таллинне закрыто.
     В 1955 году закрыто судостроительное отделение.
     За 1944 -- 1992 годы училище закончило около 7000 человек.

     НАЧАЛЬНИКИ ТАЛЛИННСКОГО МОРЕХОДНОГО УЧИЛИЩА В 1944 - 1992 ГОДЫ
     М. Лисютин: 1944 -- 1945
     В. Соловьев: 1945-1948
     П.Юрко: 1948-1949
     А. Папп: 1949-1953
     И. Колос: 1953-1957
     А. Аносов: 1957 -- 1965
     А. Симоненко: 1965-1973
     А. Захаров: 1973-1978
     Х. Кантер: 1978-1990
     Т. Кыутс: 1990 -- 1993

     В 1992 году  на базе торгового  и рыбного мореходных училищ  был создан
Центр морского образования (ЦМО), у истоков которого стоял Т. Кыутс.
     В 1994  году ЦМО  переехал в новое  здание, строительство которого было
начато по  инициативе  Х.  Кантера.  Строительство  финансировало  Эстонское
морское пароходство, начальником которого был в то время Т. Ниннас.
     В сентябре 1999  года  ЦМО  переименован  в Эстонскую морскую академию,
которая   готовит   судоводителей,  судомехаников,  специалистов   портового
хозяйства,  холодильных   установок,  технологии  морепродуктов,   добычи  и
ихтиологии, гидрографов и метеорологов.





Last-modified: Wed, 24 Dec 2003 11:27:14 GMT

Оцените этот текст: