Игорь Иванович Гарин. Многоликий Достоевский --------------------------------------------------------------------------- М.: ТЕРРА, 1997. - 396 с. ББК 83.3 (2Рос=Рус) 1 Г20 ISBN 5-300-00256-9 OCR Кудрявцев Г.Г. --------------------------------------------------------------------------- Книга посвящена художнику и мыслителю, чье творчество стало величайшим откровением для человечества, писателю, во многом определившему облик литературы XX столетия. Построенный на обширном документальном материале, очерк позволяет воссоздать многоликий, многоплановый, неисчерпаемый образ гения России. СОДЕРЖАНИЕ  ПРОЛОГ: ФЕНОМЕН ДОСТОЕВСКОГО  Глава 1. ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ "Натура моя подлая и слишком страстная" Житие великого грешника Злодейство? Гений и барыш Мистер Микобер Глава 2. ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ. ОКОНЧАНИЕ Глазами Фрейда. "Перерождаюсь." Всечеловек Nilin Humanum Болезнь? Глава 3. МИР ДОСТОЕВСКОГО Глава 4. ПОЛИФОНИЯ Глава 5. КРОВООБРАЩЕНИЕ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ Глава 6. ПОДПОЛЬНЫЕ ЛЮДИ "...А чтоб мне всегда чай пить" Подполье неисчерпаемо От Вертера до парадоксалиста Глава 7. РАСКОЛЬНИКОВ Глава 8. МЫСЛЬ НАДОБНО РАЗРЕШИТЬ, ИЛИ ТРАГЕДИЯ ГУМАНИЗМА Проба на духовность Свобода, зло и искупление Глава 9. БЕСЫ, ИЛИ ИДЕЯ СЪЕЛА Русская трагедия "Мы провозгласим разрушение." Глава 10. КАРАМАЗОВСКИЙ ЧЕЛОВЕК И Алеша виновен. Братья Карамазовы, или Закат Европы Глава 11. ПЛОДЫ БЕЗБОЖНОЙ "ЛЮБВИ" Глава 12. НАДЕЖДЫ, ПОХОЖИЕ НА ОПАСЕНИЯ Прямая речь Достоевского Пророк и обыватель Россия превыше всего Глава 13. ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС И ПАДЕНИЕ Глава 14. УТОПИЯ ИЛИ АНТИУТОПИЯ? Глава 15. БОГ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ Знай меру! Истина или Христос? Глава 16. НАЙТИ В ЧЕЛОВЕКЕ ЧЕЛОВЕКА Как выделаться в человека Экзистенциальный мыслитель Глава 17. ТРИ ДОСТОЕВСКИХ Достоевский Владимира Набокова Достоевский Андрея Белого Достоевский Дмитрия Мережковского Глава 18. ТРАГЕДИЯ ДУХА Роман катастрофический Моральный бунт души Oeuvre Il poeta del dolore Слог для разговора о самом главном Глава 19. ДОСТОЕВСКИЙ В КРУГУ СОВРЕМЕННИКОВ Вражда Достоевский и Герцен Больное здоровье, здоровая болезнь Не антиподы, а единомышленники Друг для друга они были: не то! Достоевский и Соловьев Глава 20. ГЛАВНЫЙ НЕРВ ЭПОХИ Глава 21. ОБОЛГАННЫЙ ДОСТОЕВСКИЙ Забвение поклонением Чего изволите? ЭПИЛОГ: ВРЕМЯ И ВЕЧНОСТЬ  ^TПРОЛОГ: ФЕНОМЕН ДОСТОЕВСКОГО^U Если спросят тебя, как узнать пророка, отвечай: это тот, кто дает мне знание о моем собственном сердце. Дэзатир Читайте Достоевского, любите Достоевского, - если можете, а не можете, браните Достоевского, но читайте... по возможности только его. И. Анненcкий Для чего пишут писатели и читают читатели? Нам долго внушали: чтобы сделать мир лучше. Но мир словом переделывает один Бог. Слова человека, возможно, сильное орудие, но чаще всего - орудие зла. Слова Сталина или Гитлера люди слышат лучше, чем Швейцера или Ганди, а Достоевского вообще не читают, разве что один из ста... Так для чего-кого пишут писатели? Для будущего! Великие писатели пишут для будущего в надежде, что мир образумится, человек просветлеет и наконец услышит их слово. А настоящее... Настоящее никогда не слышит великих писателей даже в тех редких случаях, когда их читает. Ведь не услышала же Россия ни Выбранных мест, ни Исповеди, ни Бесов, ни Вех. Не по причине ли такой глухоты - наша скверная жизнь?.. И сегодня, после всего с нами происшедшего, не слышит... Слышат Сараскина и Карякин. Но кто слушает их, если не хотят слушать Достоевского и Толстого... Тогда зачем еще одна книга, которую не будут читать, раз не читают тех, без кого нельзя жить, - Достоевского и Толстого? Правда - зачем? Что я могу добавить к сказанному ими? Отвечаю: ничего и... очень многое. Это многое - разноликие Достоевский и Толстой. Их так долго сводили к одной идее и открывали в них одну великую тайну, что давно пора вопить: не умаляйте Достоевского и Толстого до себя! Толстой и Достоевский все еще в будущем, и, чтобы понять их, не упрощать надо, а усложнять - настолько, насколько хватит духа и таланта. Наупрощались... Отличие этой книги о Достоевском от всех предыдущих одно - множественность перспектив. Правда о Достоевском - бесконечна, ибо он сам бесконечен, заполняя собой все время-пространство, лежащее между добром и злом, вечностью и мигом. Феномен Достоевского - ВСП: все - от подпольного человека до Христа, от бесовщины до святости, от великой ненависти до бесконечной любви. ВСП: от Плотина до де Сада и обратно... Да, жестокий талант... Болезненный и совестливый... Гуманизм бездн... Ясновидение духа... Но и эти определения - не более чем точки зрения стоящих у подножья, у входа, на краю... Достоевский же - совокупность всех точек зрения: гора, пещера, пропасть... Катакомбы и небеса... Жуткий вопрос: почему моя родина столь богата искалеченными писателями? Почему Пушкина и Лермонтова убили, Гоголь сошел с ума, Гаршин бросился в лестничный пролет, Николай Успенский спился, Толстому любящая страна присылала веревки с петлей, Достоевский... Достоевскому жгли сердце страдания народа, но он искренне любил трон, корону, царизм. Он был охвачен стремлением поднять униженных и оскорбленных, восстановить человечность падших, но слишком хорошо знал человеческий мир. Он хотел быть врачевателем, а был больным... Достоевский не был реалистом, он был визионером. И искать у него надо не сходство с жизнью, а весть о грядущем. То, что при жизни Достоевского многие воспринимали как плоды больной фантазии, как пасквиль на действительность, оказалось грядущим. Часто ошибаясь в конкретных оценках и прогнозах, Достоевский почти никогда не заблуждался в метафизическом отношении: даже ошибочно предсказывая непрививаемость социалистической идеи к российским почвам, он зрел не в 17-й, а в девяностые... Достоевский - вестник, ибо творил в "зазоре бытия", в том экзистенциальном состоянии сверхвидения, которое делает человека пророком, в тех безднах, где время останавливается, а пространство сжимается в точку. Само вестничество - отсюда, из вечности, из одоления времени и пространства. Мы страждем встречи с инопланетянами. Так вот же они: Паскаль, Киркегор, Достоевский, Джойс... Как и Киркегор, Достоевский знал, что человека нельзя "переродить" извне - только изнутри, только духовно, только нравственно. Будто возражая грядущим бесам, он вопрошал: "Можно ли достигнуть этого оружием?" И отвечал: "Переродить оружием - рисковать всем человечеством". Удивительно, что в наших книгах и статьях о Достоевском - я имею в виду даже лучшие из них: Бахтина, Сараскиной, Карякина - практически не употребляется слово "экзистенциальный", а ссылки на Киркегора отсутствуют или мимолетны. Но можно ли понять Достоевского без Киркегора? Можно ли говорить о человеческом духе без экзистенции? Еще один абсурд, еще один нонсенс. Достоевский предвидел, что Руссо и Вольтеры не защитят культуру от сдирания кожи с человека (сегодня мы знаем - содействуют ему) и что вслед за 93-м годом во Франции наступит подобный на Невском проспекте под видом самых священнейших принципов цивилизации: Мало того, начнут сдирать со спин кожу, да еще провозгласят, что это полезно для общего дела, стало быть, свято. Никакая польза и никакие блага не отменят своеволия и натуры человека, предостерегал Достоевский, атеистская нравственность - вздор, человека слишком легко прельстить дармовщиной, грабежом, посулом... Конец мира идет, апокалипсически вещал он. "Конец столетия обнаружится таким потрясением, какого еще не бывало. России надо быть готовой..." И - рядом: "Все в будущем столетии. Россия - новое слово". Достоевский хорошо постиг наркотическую силу самообмана и не рассчитывал на покаяние. Для большинства живущих "обновление и воскресение заперто". Покаяние "великого грешника" - невозможно. Социализм и есть наркотический самообман, форма безответственности, пафос лжи. Вот почему социалисты неадекватно реагируют на правду жизни. Злокачественный самообман - тяжкая болезнь, рак души. Он неизлечим. Не потому, что отсутствуют лекарства, - потому, что нет ощущения болезни. У коммунистов реакция на разоблачение, как мы могли убедиться, одна - ниноандреевщина. Да, да, и это предвидел Федор Михайлович Достоевский! Если чуть-чуть "доказал" кто-нибудь из людей "компетентных", что содрать иногда с иной спины кожу выйдет даже и для общего дела полезно, то, поверьте, тотчас же явились бы исполнители, да еще из самых веселых. А разве Достоевский не предостерегал русских либералов и учеников Руссо об опасности "чистой доски" - tabula rasa? "Стоит только приложить плоды европейской цивилизации и прочесть две-три книжки" - и гомункул готов, иронизировал он. Или обратное тому: "Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов..." А почему, собственно, обратное: ведь писать на "чистой доске" и понижать уровень - разве не одно и то же? Нет, Достоевский не отрицал просвещения: "на просвещение мы должны ежегодно затрачивать по крайней мере столько же, сколько на войско", - Достоевский отрицал гельвецианскую идею подавления личности клинописью "чистой доски". Дети - граждане мира! Если же относиться к ним, как к холопам... Рабство наше начинается с порабощения детей... Сделаться человеком нельзя разом, а надо _выделаться_ в человека. Тут дисциплина... Вот в этой-то неустанной дисциплине и непрерывной работе _самому над собой_ и мог проявиться гражданин. Человек идеи и науки самостоятельно образуется лишь долгою самостоятельною жизнью нации, вековым многострадальным трудом ее - одним словом, образуется всею историческою жизнью страны... Ускорять же искусственно необходимые и постоянные исторические моменты жизни народной никак невозможно. Достоевский пророчествовал о грядущем превращении человека в "штифтик", в "фортепианную клавишу" - и неистово протестовал против подчинения "арифметике", против того, что "в стаде должно быть равенство". Ю. Ф. Карякин обнаружил у Ж. Б. Ламарка удивительное пророчество, сделанное в 1820 году. Вот оно: Человек, ослепленный эгоизмом, становится недостаточно предусмотрительным даже в том, что касается его собственных интересов: вследствие своей склонности извлекать наслаждение из всего, что находится в его распоряжении, одним словом - вследствие беззаботного отношения к будущему и равнодушия к себе подобным он сам как бы способствует уничтожению средств к самосохранению и тем самым - истреблению своего вида. Ради минутной прихоти он уничтожает полезные растения, защищающие почву, что влечет за собой ее бесплодие и высыхание источников; вытесняет обитавших вблизи них животных, находивших здесь средства к существованию, так что обширные пространства земли, некогда очень плодородные и густо населенные разного рода живыми существами, превращаются в обнаженные, бесплодные и необитаемые пустыни. Подчиняясь своим страстям, не обращая внимания ни на какие указания опыта, он находится в постоянной войне с себе подобными, везде и под любым предлогом истребляя их, вследствие чего народности, весьма многочисленные в прошлом, мало-помалу исчезают с лица земли. Можно, пожалуй, сказать, что назначение человека как бы заключается в том, чтобы уничтожить свой род, предварительно сделав земной шар непригодным для обитания. При всей проницательности этого предостережения, кстати, не столь уж оригинального, я не стал бы интерпретировать Достоевского в чисто экологическом ключе: здесь намного уместнее не Ламарк, а Киркегор, по мнению которого задолго до экологической гибели человеку грозит гибель социальная: растворение индивидуальности в общественности, уничтожение личности в массе. Об этом писал Достоевский, этого (а не прогресса технического) больше всего боялся. Он так и говорил: угроза убийства человечества возникает всякий раз, когда убивают одного человека. И в Евангелии сказано: не убий! Не убий человека... Выставляют числа, пугают цифрами. Кроме того, выступают политики, мудрые учители: есть, дескать, такое правило, такое учение, такая аксиома, которая гласит, что нравственность одного человека, гражданина, единицы - это одно, а нравственность государства - другое. А стало быть, то, что считается для одной единицы, для одного лица - подлостью, то относительно всего государства может получить вид величайшей премудрости! Это учение очень распространено и давнишнее, но - да будет и оно проклято! Да, многое предвидел Федор Михайлович Достоевский! Он предвидел Гернику, Сталинград, Хиросиму. Одной репликой, брошенной им А. Сусловой 17 сентября 1853 года: "Истребить весь город". - "Всегда так было на свете". Он предвидел разложение семьи и общества: "Все _врозь_ и никаких не остается связей не только в русском семействе, но даже просто между людьми". Жизнь превратится в беспорядок. Мечтающие о подвиге совершат преступление. Одержимые тоской по идеалу упадут в грязь... Ну, и каковы же рецепты? Много говорено о рецептах Достоевского - о них речь впереди, но об одном, может быть, главном, скажу сразу: Эта жалость - драгоценность наша, и искоренять ее из общества страшно. Когда общество перестанет жалеть слабых и угнетенных, тогда ему же самому станет плохо: оно очерствеет и засохнет, станет развратно и бесплодно... ^TО притчах*^U {Притча Ф. Кафки в переводе С. Апта.} Многие сетуют на то, что слова мудрецов - это каждый раз всего лишь притчи, не применимые в обыденной жизни, а у нас только она и есть. Когда мудрец говорит: "перейди туда", - он не имеет в виду некоего перехода на другую сторону, каковой еще можно выполнить, если результат стоит того, нет, он имеет в виду какое-то мифическое "там", которого мы не знаем, определить которое точнее и он не в силах и которое здесь нам, стало быть, ничем не может помочь. Все эти притчи только и означают, в сущности, что непостижимое непостижимо, а это мы и так знали. Бьемся мы каждодневно, однако совсем над другим. В ответ на это один сказал: "Почему вы сопротивляетесь? Если бы вы следовали притчам, вы сами стали бы притчами и тем самым освободились бы от каждодневных усилий". Другой сказал: "Готов поспорить, что и это притча". Первый сказал: "Ты выиграл". Второй сказал: "Но, к сожалению, только в притче". Первый сказал: "Нет, в действительности; в притче ты проиграл". <> *** <> После "Записок из Мертвого дома" в нем видели нового Данте, который спустился не в вымышленный ад, а в действительный. Мир, бытие, человек... Редкие сгустки порядка в дурной бесконечности хаоса. Наш ум взыскует упорядоченности и требует ее везде. Наша парадигма выстроена на фундаменте рацио и единой правды для всех. Человек - венец творения, эволюции, космической жизни, символ устремленности ввысь. Сотворенный творец, творящий... что? Сознание как момент бытийственной свободы было главным предметом размышлений мамардашвили (урок достоевского?). Но свобода производит лишь большую свободу - не хлеб, не станки... Зачем она? Свобода недоказуема... Где она? Россия не выдерживает демократической паузы, чтобы просто быть, кругом воют наследники дикого сознания. У нас нет ни слов, ни мыслительной традиции, чтобы описать то, что происходит в этот момент - истины, быть может... Перед смертью мераб константинович немного рассказал, что происходит, когда картезия и канта дополняет кафка (три "к"). Когда поиск истины похож на поиск сортира. Когда мозг людей порастает волосом. Когда место логики занимают звериные тропы инстинкта. Когда общество, впадая в "тотальную несознанку", блуждает в мешанине и перевертышах смыслов. Там, где люди привыкли лишь изображать бытие, на деле не обладая им, любые их действия оборачиваются белибердой. В ритуал мнимости входит инсценировка перемен. Так гласность оборачивается магической пляской новых слов, очередной линией мертвой идеологической обороны. Массами овладевают псевдоидеи, которые эти же массы из себя исторгают и мечутся, обуянные, в рваном ритме приближения к пропасти. Это сладкое слово "истина". Единая и неделимая!.. Истина, свобода, равенство, братство, единство - язык одномерности... Почему люди разных культур, говорящие на одном языке, не понимают друг друга? Почему вообще никто не понимает никого? Отцы и дети, жены и мужья, ученики и учителя, мудрецы и пигмеи?.. Почему я не хочу понять _их_, а _они_ - меня? Почему мы веками уничтожали думающих иначе?.. Достоевский - человек новой парадигмы, лишь начинающей открываться нам. Нет, сам Достоевский - это парадигма, широкий взгляд на мир, не допускающий ни однозначности, ни украшательства, ни самообмана. Нет, сам Достоевский и украшал, и обманывался, и в пророчествах своих был ригористичен. Но именно он открыл или им открылась культура невероятной психологической сложности и глубины, к которой просто неприложимы единственность, лакировка, обман. Г. С. Померанц: Творчество Достоевского разрушает стену ответов, построенных культурой, и сталкивает лицом к лицу с открытым вопросом. Мы находим у Достоевского и ответы, часто очень интересные. Но ответы на метафизические вопросы - только поплавки. Эти поплавки у Достоевского подвижны, не скрывают течения, не становятся плотиной поперек потока (как у многих мыслителей). Может быть, беда этих мыслителей (Федорова, например) - то, что они не поэты, не художники. Достоевского спасает его художество. Самодвижение романа обладает такой силой, что доктринеру некогда толком высказаться. Его сбивают, отодвигают в сторону. От вопроса невозможно уйти. Вопрос меняет свои облики, но не исчезает, он возникает снова и снова на самых разных уровнях человеческого существования, в самых неожиданных поворотах ума, в самых фантастических характерах. Это вопрос Раскольникова: можно ли смириться с % жертв прогресса, если в % включить Дунечку? Это вопрос Ипполита: можно ли мириться с машиной смерти? Это вопрос Кириллова: если Бога нет, как может человек немедленно не стать на его место? Это вопрос Ивана Карамазова: какая гармония может оправдать страдания детей? И как всемогущий, всеблагой, всеведающий Бог, без воли которого волос не упадет с головы, допускает такое страдание? На этих вопросах нельзя остановиться; но закрыть их тоже нельзя. Остается только одно: двигаться. Двигаться внутрь, углублять и углублять верченье в кругу неразрешимых вопросов, до ослепительного мгновения, когда вопросы вдруг исчезают. Человек остается с вопросом, пока в нем не родится власть имеющий, дающий ответ - всем собой, как князь Мышкин отвечает всем своим бытием... Фауст побывал у матери и вернулся. В романе Достоевского нет возвращения. Читатель чувствует себя камнем в праще. Даже такой нефилософский текст, как "Игрок", затягивает в круговорот, который то ли утопит, то ли вытолкнет в бездонность. Закрученное состояние Игрока оказывается подобием метафизической закрученности. Мне кажется, Прокофьев хорошо передал это в своей музыке. Слушая его оперу, я почувствовал то, что объединяет все романы Достоевского, - единый космический ритм. Праща вращается, вращается, - и вы не можете не полететь... Не только творчество - вся его жизнь является свидетельством того, что убеждения - это одно, а человек - совсем иное. Нет, он не был человеком без убеждений - скорее, предельно убежденным, даже тенденциозным, но это не мешало ему быть - разным. Именно поэтому он пишет Бесов и почти одновременно - уважительный отзыв о нечаевцах, терпеть не может Тургенева и в Пушкинской речи слагает ему панегирик (только вчера намереваясь предать остракизму), считает себя лучшим человеком и всегда недоволен собой, поклоняется сердцу и превозносит разум. С той же одержимостью, с какой раньше вовлекал А. Н. Майкова в бунт, позже в письмах к тому же Майкову тот же бунт - клеймит. Став непреклонным монархистом, незадолго до смерти говорит, что не мог бы стать Нечаевым, но нечаевцем - вполне. Нет, это не пресловутое двойничество, это - великая человеческая непоследовательность, что выше идей и даже собственных интересов - то, что отличает широких людей от фанатиков, не способных вместить в голове больше одной идеи, как правило примитивной. Феномен Достоевского: уникальное сосуществование в сознании соборности с личностностью, коммунитарности с персонализмом. С одной стороны, он бескомпромиссно защищает свободу человека, с другой - человеческий универсализм. Не потому ли большинство его героев "выпадают" из мирового порядка, что пребывают в "зазоре бытия", в состоянии "разорванного сознания"? Сама многоликость Достоевского - свидетельство его неисчерпаемости: Гегеля можно свести к системе, Достоевского - нет, Гегель - человек ответов, Достоевский - вопросов, один - человек ясных высот, другой - темных бездн. Н. А. Бердяев видел в Достоевском не только носителя русской мессианской идеи и ксенофоба, но и человека всемирного, универсального: С одной стороны, он решительный универсалист, для него русский - всечеловек, призвание России мировое, Россия не есть замкнутый и самодовлеющий мир. Достоевский наиболее яркий выразитель русского мессианского сознания. Русский народ - народ-богоносец. Русскому народу свойственна всемирная отзывчивость. С другой стороны, Достоевский обнаруживает настоящую ксенофобию, он терпеть не может евреев, поляков, французов и имеет уклон к национализму. В нем отражается двойственность русского народа, совмещение в нем противоположностей. Достоевскому принадлежат самые изумительные слова о Западной Европе, равных которым не сказал ни один западник, в них обнаруживается русский универсализм. Действительно, Версилов, альтер эго Достоевского, говорит: Я во Франции - француз, с немцами - немец, с древним греком - грек, и тем самым наиболее русский, тем самым я настоящий русский и наиболее служу для России, ибо выставляю главную ее мысль. Русскому Европа так же драгоценна, как Россия; каждый камень в ней мил и дорог. Европа так же была отечеством нашим, как и Россия. О, более. Нельзя более любить Россию, чем люблю ее я, но я никогда не упрекал себя за то, что Венеция, Рим, Париж, сокровища их наук и искусств, вся история их - мне милее, чем Россия. О, русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого Божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим... Одна Россия живет не для себя, а для мысли, и знаменательный факт, что вот почти уже столетие, как Россия живет решительно не для себя, а для одной лишь Европы. Подобные мысли высказывает и Иван Карамазов: Я хочу в Европу съездить, и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое дорогое кладбище, вот что. Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и свою науку, что я знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними - в то же время убежденный всем сердцем своим в том, что это уже давно кладбище и никак не более. В Дневнике писателя нахожу: Европа - но ведь это страшная и святая вещь, Европа. О, знаете ли вы, господа, как дорога нам, мечтателям-славянофилам, по-вашему, ненавистникам Европы, - эта самая Европа, эта страна "святых чудес". Знаете ли вы, как дороги нам эти "чудеса" и как любим и чтим, более чем братски любим и чтим мы великие племена, населяющие ее, и все великое и прекрасное, совершенное ими? Знаете ли вы, до каких слез и сжатия сердца мучают и волнуют нас судьбы этой дорогой и родной нам страны, как пугают нас эти мрачные тучи, все более и более заволакивающие ее небосклон? Никогда вы, господа, наши европейцы и западники, столь не любили Европу, сколь мы, мечтатели-славянофилы, по-вашему, исконные враги ее. Убийство старухи Раскольниковым исключительно для того, чтобы испытать чувства убийцы; жуткий переход от крайнего индивидуализма и эгоизма ко всеобщему деспотизму и общественно-политическому абсолютизму; кирилловщина, ставрогинщина и шигалевщина; разговор Ивана Карамазова с чертом; самая смрадная сексуальность и падение ниц перед чистотой и святостью матери и женственности; целование земли и поучения старца Зосимы - всю эту невероятную смесь тончайшего интеллектуализма, интимнейшего иррационализма, острейшего ощущения мифологизма и мирового катастрофизма никто ни в России, ни в Европе не видел у Достоевского в 70-е годы XIX века. Феномен Достоевского: эсхатология плюс нигилизм, "красота спасет мир" плюс "все мы нигилисты". "Красота спасет мир" - эсхатологическая надежда, наступление Царства Божьего. Но и нигилизм - отрицание государства во имя теократии, то есть все того же Царства Божьего на земле. Коммунизм не случайно пришел в Россию: эсхатология и нигилизм удобрили почву, Религиозность же была поверхностной и неукорененной - оттого вера в возможность построения Царства Божьего без Бога. Коммунизм стал наследником не только эсхатологии и нигилизма, но и мессианской идеи в безрелигиозной ее форме, извращенным русским искательством царства правды, волей к могуществу. Но русским людям, несмотря на все соблазны, которым они подвержены, очень свойственно отрицание величия и славы этого мира. Таковы, по крайней мере, они в высших своих состояниях. Величие и слава мира остаются соблазном и грехом, а не высшей ценностью, как у западных людей... В этом Ленин со своей грубостью, отсутствием всяких прикрас, всякой театральности, с простотой, переходящей в цинизм, - характерно русский человек. "Шигалев смотрел так, как будто ждал разрушения мира... так-этак, послезавтра утром, ровно в двадцать пять минут одиннадцатого". Тут Достоевский угадывает что-то очень существенное в русском революционере. Русские революционеры, анархисты и социалисты были бессознательными хилиастами, они ждали тысячелетнего царства. Революционный миф есть миф хилиастический. Русская натура была наиболее благоприятна для его восприятия. Это русская идея, что невозможно индивидуальное спасение, что спасение - коммюнотарно, что все ответственны за всех. Отношение Достоевского к русским революционерам-социалистам было сложное, двойственное. С одной стороны, он писал против них почти пасквили. Но, с другой стороны, он говорит, что бунтующие против христианства тоже суть Христова лика. Достоевский сказал двадцатую долю того, что хотел сказать, но мы не захотели понять и двадцатой доли сказанного. Когда откровение раскрывается посредством человека - что чувствует и переживает человек? Чует ли он, что им глаголит несказанность? Понимает ли обилие излившегося? Как выразить эту невыразимость? этот множественный хаос? эту устремленность в высь, постигающую все низменное? Необходима ли человеку новая правда? Делает ли она его счастливей, лучше, мудрее? Чтобы быть счастливым, нужно ли знать? Действительно ли познание умножает скорбь? Какой человек правдивей: плотиновский, фаустовский, карамазовский? Ныне уже можно говорить о джойсовском, элиотовском или голдинговском человеке... Чем Достоевский привлекает и чем отталкивает? И чего больше: центростремительности или центробежности? Почему так долго я бежал его? Бежал, но ведь не убежал... Нельзя понять мир, убежав... Может ли вивисекция быть эстетичной, красивой? Вскрытие язв, нарывов, демонстрация разверзнутых душ? Надо ли вообще распахивать души, как рвать тельняшки? Смотрите, ужасайтесь!.. Было прекрасное тело, стала грязная душа... А если чистая?.. Может ли быть спуск в ад дорогой ввысь? Представьте себе мир, где все души ярко освещены. Мы движемся в нем, и каждый видит душу каждого. Можно ли в нем жить? А может быть, только так инадо?.. Может быть, это очистило бы наши души от скверны? Что - слова, вот вам наши души - наши дела... Мир, когда Достоевские - все... Хотелось бы вам жить в карамазовском мире достоевских?.. Но ведь живем в смердящем смердяковском! Ведь живем в бесовском мире измельчавших мелких бесов! Куда уж хуже... Да уж, хуже некуда... Вот оно, самое острое экзистенциальное чувство заброшенности в мир отсутствия выбора. В лучшем случае - возможность половчее устроиться в нем. Кто как может... А ты, мой читатель, шустер?.. Полагаю: раз мой - то не очень... Зато при плохом быте ты хозяин своего бытия, а это тоже кое-что: чем дальше, тем интересней. Чем кончится вся эта свистопляска - вот знать бы... Читайте Достоевского... Как бы к Достоевскому, или к Фрейду, или к Джойсу ни относиться, жить после них интересней, чем до. Совращая, обогащают. Человек, ни разу ничем-никем не совращенный, - полноценный ли человек? Полноценен ли Плотин? Или Киркегор? Или Паскаль? Или Пруст? Полноценен ли познающий самое себя дух, не уступивший иррациональным влечениям собственной плоти? Читайте Достоевского... Если хотите, Достоевский - Дон Кихот русской идеи: подобно тому как Кихано Добрый - выразитель испанской философии, Достоевский - наш Иван Кихот, последний рыцарь "светлого образа", рожденного болью, болезнью, болезненными наваждениями... Здоровье тела, духа, души... Где критерии и границы? Здоров ли я, истерзанный непосильной работой, непереносимыми мыслями, нестерпимой болью? Творчество и здоровье - вот проблема! На череду Клейстов и Гельдерлинов - один Гете. На всех русских - один Пушкин, и того убили. Здоровый Толстой? Это-то Толстой - здоровый?.. Но здоровый ли, больной ли творец - это всегда безмерность. Ла Боэси: "Как мало любит тот, кто любит в меру!" А страдает?.. Но есть ли кто другой, так любивший и так страдавший, испытавший такие страсти, так тосковавший по вере из-за собственного неверия и так льнувший к Христу, вырываясь из лап дьявола? Никогда еще земля и небо не сближались столь опасно: жуть крайнего штирнеровского индивидуализма и - всечеловечность; внутренний деспотизм и - духовная раскованность; смрадная сексуальность и - святость женственности; поучения Зосимы и - смердяковщина-карамазовщина... Как бы очистители ни противопоставляли себя макрейкерам - разгребателям грязи, как бы ни разводили автора и его героев, человек не способен говорить на незнакомом языке. Не обязательно насиловать - можно пережить или проиграть насилие в голове, это далеко не одно и то же, но, как говорят мистики, в астральном мире наше насилие находится рядом с нашими мыслями о нем. Есть и такая версия: люди творческие наиболее склонны к насилию, но они способны "вытеснять" насильственные импульсы в художественные образы. Не думаю, что так происходит всегда; это упрощает сущность творческого процесса, но достаточно того, что так происходит. Достоевский потому и Достоевский, что дал миру узреть квинтэссенцию человечности: величайших взлетов и падений, утонченности и ущербности, интимности и экстравертированности - человеческого, слишком человеческого... Достоевский неповторим, но его и не следует повторять: мы уже прошли эту Вселенную, этот идеал Красоты, оборачивающийся Судным Днем, - такова суть Легенды о Великом Инквизиторе. Впереди уже сам судный день, какой не снился этому духовидцу. XX век погрузил нас в такие глубины человеческого, какие милому, спокойному душечке Достоевскому не снились в худших его кошмарах. С позиций жизни и искусства XX века коллизии "самого проблемного писателя в мировой литературе" представляются гармоничными, во всяком случае они полны веры и надежды. А какая вера и надежда после ГУЛАГа и Освенцима? Искусство второй половины XX века - реакция даже не на ГУЛАГ и Освенцим, а на людей, которых они не повергли в шок, - на бесчеловечную реальность человеков, если не готовых на все, то не восприимчивых ко всему. Главный герой этой литературы - распадающийся, агонизирующий, омертвевший мир. Сегодняшний культ секса - не эпатаж, а констатация того, что только в соитии еще осталась жизнь - вопреки мертвой реальности, вопреки абсурду, вопреки ненависти всех против всех. С кем только не сопоставляли Достоевского! Кому не противопоставляли! Данте, Шекспир, Паскаль, Гете, Шиллер, Киркегор, Пушкин, Гюго, Ницше, Толстой, Андре Жид, Камю... Вся мировая литература... А ведь параллели (как и контроверзы) далеко не исчерпаны: взять хотя бы темы Достоевского и Плотина, Августина, Бодлера, Джойса, Пруста, Голдинга... Впрочем, одна из них, "Достоевский и Пруст", уже затрагивалась Ортегой. Или еще: Достоевский и Джемс - плюрализм Вселенной с плюралистической точки зрения... Достоевский, подобно гетевскому Прометею, создает не безгласных рабов (как Зевс), а свободных людей, способных стать рядом со своим творцом, не соглашаться с ним и даже восставать на него. _Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, подлинная полифония полноценных голосов действительно является основною особенностью романов Достоевского._ Полифония? Неслиянность? Равноправие правд? Но ведь над всеми правдами его героев была единственная правда их творца - Дневник писателя. И еще: правда его жизни... Не слов, которые произносил, но дел, которые совершал... Тем не менее нельзя не согласиться с Бахтиным и Ортегой: попытки втиснуть мир Достоевского, множественность сознаний его героев в единую систему, в одно мировоззрение, измерить его одной мерой - обречены на провал. Разве можно представить себе жизнь другого? Одна мысль, соприкасаясь с другой, уже ее искажает. Любая правда в лучшем случае правдоподобна. Что коробит меня в интерпретации лучшего и честнейшего нашего литературоведа? - Неслиянность. Непроходимость дебрей между сознаниями. Отделенность этих множественных и непохожих двойников от их творца. Нет этих разделяющих бездн, нет! Есть непрерывная мимикрия: любого - в любого. Остальное - принимаю. Неслиянность сознаний... При всем разнообразии, при неповторимости каждого все мы состоим только из разных пропорций. Как каждый его герой - частица его духа, так из этих частиц, смешанных в разных соотношениях, состоим мы. Очень даже слиянная неслиянность... А вот импонирует мне равноправие пропорций, непредвиденность и непредсказуемость, звездность и бездность. Да и могли ли быть неравноправны его подпольные и его святые, его святые падшие (Соня Мармеладова) и упавшие святые (князь Мышкин), его "единственные" (Раскольников) и его омассовленные (бесы), его убийцы и его жертвы, все его человеко-идеи, могли ли они не стать партнерами, если бы не жили в глубинах его "я"? Верили бы мы в них, если бы не беспрецедентная исповедальность их творца? В основе трагической катастрофы у Достоевского лежит солипсическая отъединенность сознания героя, его замкнутость в своем собственном мире. Это - при взгляде извне. А изнутри... ^TГЛАВА 1 - ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ. "НАТУРА МОЯ ПОДЛАЯ И СЛИШКОМ СТРАСТНАЯ"^U Почему со страниц бесчисленных книг пред нами предстает разный Достоевский? Почему его портреты столь непохожи? Потому, что каждый пишет своего Достоевского. Потому, что каждый приспосабливает его под себя. Ну, а каков же он настоящий? Свидетельствует Анна Григорьевна: Ни один человек в мире, ни прежде, ни после, не производил на меня такого тяжелого, поистине удручающего впечатления, какое произвел на меня Федор Михайлович в первое наше свидание. Я видела перед собой человека страшно несчастного, убитого, замученного. Он имел вид человека, у которого сегоднявчера умер кто-либо из близких сердцу; человека, которого поразила какая-нибудь страшная беда. Когда я вышла от Федора Михайловича, мое розовое, счастливое настроение развеялось как дым... Мои радужные мечты разрушились, и я, очень печальная, подавленная чем-то, шла по улицам. Да, почти все, впервые увидевшие его, едины в том тяжелом впечатлении, которое производил Достоевский. Но это именно первое впечатление. Он мог показаться нелюбезным, мрачным, дерзким, но в обществе близких и друзей он был иным: мягким, добрым, отходчивым. Он умел прощать своим. Съязвив, он моментально добрел, легко переходил от желчности к шутке. Он был среднего роста и держался очень прямо. Светло-каштановые, слегка даже рыжеватые волосы были сильно напомажены и тщательно приглажены. Но что меня поразило, так это глаза: один - карий, в другом зрачок расширен во весь глаз и радужины не заметно. Эта двойственность глаз придавала взгляду Достоевского какое-то загадочное выражение. Луи Леже: Его глубоко посаженные глаза и сведенное судорогой лицо с первого взгляда свидетельствовали о том, что перед нами мятущийся гений, перенесший долгие испытания. С. Д. Яновский: Роста он был ниже среднего, кости имел широкие, голову пропорциональную с очень развитым лбом, глаза небольшие, светло-серые, и чрезвычайно живые, губы тонкие и постоянно сжатые, придававшие всему лицу выражение какой-то сосредоточенной доброты и ласки; волосы у него были совсем светлые, почти беловатые и чрезвычайно тонкие или мягкие, кисти рук и ступни ног примечательно большие. Лицо Достоевского было незабываемо: "Всмотритесь, и чуть найдете человека с самым глубоким взглядом, таким, какого ни у кого нет, то смело подходите, это он". ГЕОРГ БРАНДЕС - ФРИДРИХУ НИЦШЕ  Вглядитесь в лицо Достоевского, наполовину лицо русского крестьянина, наполовину - физиономия преступника, плоский нос, маленькие буравящие глаза под веками, дрожащими от нервозности, этот большой пластически вылепленный лоб, выразительный рот, который говорит о бесчисленных муках, о глубокой, как пропасть, скорби, о нездоровых страстях, о бесконечном сожалении и страстной зависти. Эпилептический гений, сама внешность которого говорит о потоке кротости, которая переполняет его душу, о проливе почти безумной проницательности,