Урсула Ле Гуин. Поле зрения
---------------------------------------------------------------
© Copyright Урсула Ле Гуин
© Copyright Сергей Трофимов(cry-on@inbox.lv), перевод
Date: 14 Aug 2001
---------------------------------------------------------------
Я даже не знаю, что вам рассказать о "Поле зрения". Это мое выражение
гнева. Возмущенное "Письмо к издателю". Презрительное "фи".
Шелли вышибли из Оксфорда из-за того, что он написал на стене тупиковой
аллеи изумительную фразу: "Вот путь на небеса". Мне кажется, эта история --
чистая выдумка. Но кому какое дело? Будь моя воля, я обновляла бы такую
надпись каждый год.
"На следующую ночь я увидел вечность, Похожую на огромное Кольцо
Чистого и бесконечного света... "
-- Генри Воган, 1621-1695
Отчеты, регулярно приходившие с "Психеи XIV", были вполне обычными и
рутинными до тех пор, пока перед самым отлетом не открылся канал
ретрансляции. И вот тогда старший помощник Роджерс сообщил вдруг о том, что
они покидают поверхность и начинают обратный полет -- на 82 часа 18 минут
раньше положенного срока. Хьюстон потребовал объяснений. Однако ответы с
"Психеи" шли очень странные. 220-секундная пауза между сообщениями еще
больше ухудшала прием. Однажды, видимо устав от вопросов, Роджерс сказал:
"Мы должны отправиться домой немедленно, иначе это нам вообще не удастся
сделать. " Хьюстон тут же запросил медицинские показания всех членов экипажа
и начал расспрашивать о дозировке стимуляторов. Но солнце шумело, и связь
был очень плохой. Передача прервалась без каких-либо фраз об окончании.
Автоматическая информация поступала с корабля нормально. Старт прошел
успешно, и двадцать шесть дней астронавты провели в наркотическом сне --
внутри капсул, которые обеспечивали их физиологические функции. Медицинский
контроль и видеотрансляция в программах "Психеи" не предусматривались.
Контакты с командой осуществлялись только через радиопередатчик. Когда они
не вышли на связь за два дня до посадки, тревога Хьюстона переросла в
отчаяние.
Бортовые автоматические устройства, управляемые наземными службами,
начали выводить "Психею" на расчетную орбиту. Внезапно связь возобновилась,
и из динамиков донесся голос Хьюгеса: "Хьюстон, вы не могли бы дать нам
координаты. Моя видеосистема неисправна. Оптические помехи. " Ему выдали
курс, но его ручное управление оказалась настолько неверным, что наземным
службам потребовалось пять часов на корректировку полета. Хьюгеса попросили
не касаться никаких приборов, и корабль повели с Земли в режиме беспилотного
судна. Почти сразу же после этого радиоконтакт был снова утерян.
Огромный белый парашют раскрылся над Тихим океаном, и "Психея" начала
спускаться с небес. Раскаленный корпус поднял облако пара, погрузился в
воду, затем с плеском вынырнул обратно и закачался на волнах в подгузнике
длинных воздушных подушек. Хьюстон сделал прекрасную работу. Корабль
приводнился всего в полукилометре от "Калифорнии". Вертолеты и понтоны
окружили его со всех сторон. Закрепив "Психею" на транспортных платформах,
они открыли люк, но никто из членов экипажа так и не появился на трапе.
Тогда они вошли и вынесли их наружу.
Первый помощник Роджерс сидел в пилотском кресле, все еще пристегнутый
ремнями и подсоединенный к системе жизнеобеспечения. Он умер десять дней
назад, и спасательная команда даже не стала снимать с него скафандр.
Капитан Темский казался физически нормальным, но его лицо выражало
неописуемое ошеломление. Он не отвечал на вопросы и вообще ни на что не
реагировал. Им пришлось выносить его из корабля на руках. К счастью, он не
оказывал активного сопротивления.
Доктор Хьюгес находился в состоянии коллапса. Он был в полном сознании,
но вел себя как слепой человек.
-- Я хочу вас попросить...
-- Вы что-нибудь видите?
-- Да! Позвольте мне остаться с завязанными глазами.
-- Вы видели свет, который я вам показал? Какого он был цвета, доктор
Хьюгес?
-- В нем имелись все цвета. Он белый и слишком яркий.
-- Пожалуйста, покажите мне, откуда приходит свет?
-- Со всех сторон. Он слишком яркий.
-- В комнате темно, доктор Хьюгес. Прошу вас, откройте глаза.
-- Нет, здесь не темно.
-- Хм-м. Неужели случай сверхчувствительности? А теперь нормально? Как
вам такое освещение?
-- Сделайте еще темнее.
-- Ладно, доктор, достаточно. Опустите руки и успокойтесь. Мы сейчас
наложим вам повязку.
Когда Хьюгесу закрыли глаза, он перестал сопротивляться и, с трудом
переводя дыхание, постарался расслабиться. Узкое лицо, обрамленное темной
щетиной, блестело от пота.
-- Простите меня, -- сказал он. -- Но мне больно смотреть на яркий
свет.
-- Когда вы отдохнете, мы сделаем еще одну попытку.
-- Откройте, пожалуйста, глаза. В комнате достаточно темно.
-- Не понимаю, зачем вы обманываете меня?
-- Доктор Хьюгес, я с трудом различаю ваше лицо. На моем приборе горит
лишь подсветка шкалы. Все остальные лампы отключены. Вы видите меня?
-- Нет! Я не могу смотреть на такой яркий свет!
Окулист включил настольную лампу и направил ее прямо в лицо пациента.
Увидев плотно сжатые челюсти и открытые ошеломленные глаза Хьюгеса, он
покачал головой и с сарказмом спросил:
-- Ну как? Вас устраивает такая темнота?
-- Нет!
Смертельно побледнев, Хьюгес закрыл глаза и тихо прошептал:
-- У меня кружится голова. Сплошная карусель.
Он застонал, подавался дыханием, и его вырвало на пол.
У Хьюгеса не было ни жены, ни близких родственников. В Центре
управления знали, что он дружил с Бернардом Дисилисом -- они вместе
проходили предполетную подготовку. Дисилис участвовал в экспедиции, которая
обнаружила Марсианский Город. Он летал на "Психеи XII", а Хьюгес -- на
"Психее XIV". Дисилиса вызвали в ЦУП и провели инструктаж. Он должен был
войти в комнату Хьюгеса и поговорить со старым другом. Беседу, конечно,
записали на пленку.
Д. Привет, Джерри. Это я, Дисилис.
Х. Барни?
Д. Как дела?
Х. Прекрасно. А у тебя?
Д. Все путем. Не фонтан, конечно, но что поделаешь, верно?
Х. Как Глория.
Д. У нее все в порядке.
Х. Она уже прошла "Тетю Роди"?
Д. [Смеется. ] О, Иисус, да. Теперь она играет в "Зеленые рукава".
По крайней мере, она называет эту компьютерную игру "Зелеными рукавами".
Х. Зачем они втянули тебя в это дерьмо?
Д. Просто мне еще раз захотелось взглянуть на твое кислое лицо.
Х. Хотел бы я иметь такую же свободу.
Д. А в чем проблемы? Слушай, три разных окулиста -- все эти
оптамологаврики и гаврилоптики -- заверяли меня, что с твоими глазами полный
порядок. Вернее даже, три окулиста и один невролог. Они поют в один голос,
понимаешь? И они действительно уверены в своем диагнозе.
Х. То есть ты хочешь сказать, что у меня поехала крыша.
Д. Нет. Немного сдвинулась, и все.
Х. А как себя чувствует Джо Темский?
Д. Не знаю. Я его не видел.
Х. Они ничего не рассказывали тебе о нем?
Д. В их окулистских песнях о Джо не было ни строчки. Они только
намекнули, что он замкнулся в себе.
Х. Замкнулся? О, Иисус! Да он ничем не отличался от каменной
статуи!
Д. Кто? Темский? Ты шутишь?
Х. Все с него и началось.
Д. Что началось?
Х. Ну там -- на участке. Он перестал нам отвечать.
Д. А что случилось?
Х. Ничего. Просто он перестал отвечать на наши вопросы, говорить и
замечать что-либо вокруг себя. Двайт думал, что это кафард -- марсианская
лихорадка. Наверное, они тоже так считают, верно?
Д. Да, они упоминали о такой возможности. Но что же случилось у вас
на участке?
Х. Мы нашли комнату.
Д. Да-да, комнату! Я читал это в ваших отчетах. И еще я видел те
гологнезда, которые вы привезли с собой. Просто фантастика! Слушай, Джерри,
а зачем они нужны?
Х. Не знаю.
Д. Это части какой-то конструкции?
Х. Не знаю. Ты слышал, что они говорят о Городе?
Д. Да. Они признали его искусственное происхождение. Его кто-то
построил... Вернее, сделал.
Х. Откуда им это стало известно? Как вообще такое можно говорить,
если они не знают, кто его создал? Разве морская раковина "сделана"? Черт! У
них даже нет никакого подобия для сравнения. Допустим, ты смотришь на
раковину и керамическую пепельницу. Сможешь ли ты сказать, что эта вещь
"сделана", а та нет? И если "сделана", то для чего? Например, зачем кому-то
понадобилась керамическая раковина? Или старое осиное гнездо? Или обычный
геод?
Д. Ладно... А что ты скажешь о тех вещах, которые... Которые вы
называли в отчетах "голубиными гнездами"? Я видел эти гологнезда.
Х. Что бы ты делал с ними, если бы они попали в твои руки?
Д. Не знаю. Они такие странные и причудливые... Я бы пропустил их
пространственные проекции через компьютер и поискал осмысленный узор...
Честно говоря, я не думал об этом.
Х. А что? Нормально. Но какой бы фактор ты принял за критерий
"смысла"?
Д. Математические соотношения. Любой вид геометрических узоров,
повторение отдельных элементов или кодовых символов. Послушай, Джерри, а на
что похоже это место?
Х. Не знаю.
Д. Ты же входил туда много раз.
Х. Да, с тех пор как мы нашли "комнату", я проводил там почти все
свое время.
Д. И потом с твоими глазами стало твориться что-то неладное? Как
это началось?
Х. Предметы вышли из фокуса -- как при глазном давлении. За
пределами "комнаты" мое зрение ухудшалось почти до слепоты. Так продолжалось
несколько дней. Какое-то время мне еще удавалось работать с приборами. Но
потом, когда мы отвезли первого помощника на корабль, я почувствовал себя
по-настоящему больным. Меня ослепляли постоянные вспышки света. Приходилось
щуриться. Кружилась голова. Двайт и я прокладывали курс -- вернее, делали
это по очереди, когда позволяло здоровье. Порою он становился совершенно
диким: не хотел использовать радио, боялся прикасаться к бортовому
компьютеру...
Д. А почему? С капитаном тоже было что-то не так?
Х. Определенно. Когда я сообщил ему о своих проблемах с глазами, он
сказал, что с ним происходит такая же беда, но только с мышцами тела. Его
изводили конвульсии и дрожь. Я посоветовал ему ускорить старт и отправиться
домой, пока мы еще могли управлять кораблем. Он согласился, потому что Джо к
тому времени был уже недееспособным. Перед самым взлетом у капитана начались
припадки -- что-то типа эпилепсии. Когда они кончились, он дрожал, как лист
на ветру, но казался вполне нормальным. Двайт поднял нас, и с ним случился
новый приступ. Его корчило и ломало целые сутки, а в перерывах между
припадками он галлюцинировал и мешал как только мог. Когда капитан стал
совершенно невыносимым, мне пришлось дать ему транквилизаторы и привязать
его ремнями к креслу. Засыпая, я даже не знал, был ли он жив в тот момент
или уже скончался.
Д. Нет, он умер в полете. За десять дней до посадки.
Х. Они не говорили мне об этом.
Д. Ты ничем не помог бы ему, Джерри.
Х. Не знаю. Его приступы походили на перегрузку системы. Словно все
предохранители сгорали, и сквозь него шел ток огромного напряжения. Иногда
он кричал во время конвульсий -- такими взрывами, как будто лаял... Как
будто хотел сказать всю фразу за одну секунду. А эпилептики не говорят во
время припадков, верно?
Д. Я не в курсе. Эпилепсию лечат на все сто процентов, так что о
ней почти ничего не известно. Врачи выявляют тенденцию и ликвидируют причину
болезни. Если бы Роджерс имел предрасположенность...
Х. То его и близко не подпустили бы к полетам. О, Иисус! В общей
сложности он провел в космосе всего лишь шесть месяцев.
Д. А ты сколько? Шесть дней?
Х. Столько же, сколько и ты. Один самостоятельный рейс до Луны и
обратно.
Д. Ладно, оставим эту тему. Так ты считаешь...
Х. Что?
Д. Какой-то вирус?
Х. Космическая чума? Марсианская лихорадка? Таинственные древние
споры, которые свели с ума астронавтов?
Д. Да, звучит по-дурацки. Но подумай сам -- до вашего появления
"комната" была опечатана. Почему ты исключаешь возможность, что вы все...
Х. Двайт умер от кровоизлияния в мозг. Его погубило корковое
перенапряжение. Джо стал катотоником. Я вижу ослепительный свет. Что здесь
общего?
Д. Нервная система.
Х. А почему у каждого из нас разные симптомы?
Д. Наркотики тоже действуют на людей по-разному...
Х. Неужели ты думаешь, что мы нашли там какой-то марсианский
психогенный мухомор? Ты же был на Марсе и прекрасно знаешь, что там нет
ничего живого. Все мертво, как и сама планета. Ни микробов, ни богом забытых
вирусов. Ничего!
Д. Но ведь могло так случиться, что...
Х. Почему ты цепляешься за эту идею?
Д. Потому что существует "комната", которую вы нашли. Потому что
есть Город, найденный нами.
Х. Город? Барни, ты говоришь как какой-то недоделанный журналист из
популярной газеты. Тебе чертовски хорошо известно, что там нет никакого
города! Есть куча глиняных глыб -- вот и все, о чем мы можем рассуждать.
Старые глиняные глыбы на древней планете -- тут даже нет основы для спора.
Мы не понимаем их происхождения. Мы не можем понять того, что находится за
гранью человеческого разума. Город и комната -- все это чушь. Мы просто
проводим аналогии и с помощью слов пытаемся нащупать смысл. Но настоящая
истина не поддается описанию. В ней нет никакого смысла. Я это понял. И это
единственное, что я теперь понимаю.
Д. И что же ты понимаешь, Джерри?
Х. То, что вижу, когда открываю глаза!
Д. А что ты видишь?
Х. То, чего здесь нет, но говорить об этом не имеет смысла...
Д. Ладно, кончай. Успокойся, Джерри. Все будет хорошо. Ты
поправишься.
Х. Я вижу [неразборчиво] свет и [неразборчиво] пытаюсь понять, чего
касаюсь. Но я не могу! Я не понимаю этого и [неразборчиво]...
Д. Хватит, Джерри. Хватит! Я рядом, старина! Успокойся!
Хьюгес, пришедший в космическую программу из астрофизики, имел хорошие
характеристики -- можно даже сказать, великолепные. Это беспокоило
руководителей проекта, многие из которых относили академическое образование
и интеллигентность к числу причин, вызывавших нарушения субординации и
нестабильное поведение человека. Отмечая его исполнительность и безупречное
поведение, они теперь довольно часто вспоминали о том, что он был
"мягкотелым интеллектуалом".
К Темскому такое объяснение не подходило. Он считался образцовым
военным -- капитан ВВС, отличный пилот, фанат бейсбола и хороший семьянин.
Но в данный момент его поведение казалось еще более ненормальным, чем у
Хьюгеса.
Он часами сидел на полу и лениво осматривал голые стены.
Проголодавшись, Темский находил принесенную пищу и ел ее руками. Когда ему
требовалось облегчиться, он отходил в угол и справлял нужду. Захотев спать,
пилот ложился на пол и засыпал. Все остальное время он сидел на полу.
Темский находился в хорошей физической форме и сохранял непоколебимое
спокойствие. Никакие слова не производили на него ни малейшего впечатления,
и он совершенно не интересовался тем, что происходило вокруг. Однажды,
надеясь вызвать какой-то отклик, к нему привезли жену, и через пять минут
она, рыдая, выбежала из комнаты.
Поскольку Темский ни на что не реагировал, а Роджерс по причине смерти
вышел из игры, было вполне естественным переключить все внимание на Хьюгеса.
Он казался вполне здоровым, не считая случая какой-то странной
истерической слепоты, поэтому руководство ожидало от него разумных ответов и
конкретных объяснений того, что произошло. Однако Хьюгес еще больше запутал
ситуацию -- он либо не мог, либо не желал говорить о причинах своего недуга.
К работе подключили доктора Шэпира -- известного нью-йоркского
психиатра-консультанта. Тот сразу же потребовал личной встречи с обоими
астронавтами. ЦУПу не хотелось признавать, что полет на Марс прошел неудачно
(слово "трагедия" даже не упоминалось). Однако несмотря на все предпринятые
меры в прессу просочились нежелательные слухи. Безответственные журналисты,
заявляя о "праве" американского народа "на истинную информацию", упорно
интересовались тем, почему экипаж "Психеи XIV" содержался в полной изоляции.
Чтобы сохранить позитивное мнение публики, центр управления сообщил о
тщательной медицинской проверке, которой якобы подвергались Темский и
Хьюгес. Эта проверка объяснялась внезапной смертью первого помощника
Роджерса, погибшего на обратном пути от сердечного приступа. В то же время
серия заказных статей рассказывала о новых планах "Малой Америки" --
куполообразном городе на Марсе. Понимая, что вся программа "Психеи"
находится под угрозой, руководство центра проинструктировало доктора Шэпира
не спеша и осмотрительно продиагностировать астронавтов и по-возможности
восстановить их психическое здоровье.
Шэпир провел с Хьюгесом получасовую беседу о питании в госпитале "Кэл
Тех" и о последних отчетах исследовательской экспедиции на Альфа Центавра.
Разговор проходил в спокойной и дружеской обстановке. Пользуясь этим, доктор
Шэпир спросил:
-- Что вы видите, открывая глаза?
Хьюгес встал с кушетки, оделся и молча уселся в кресло.
Светонепроницаемые стекла, закрывавшие его глаза, придавали ему немного
надменный и загадочный вид, ради которого многие люди и носят темны очки.
-- Меня еще никто не спрашивал об этом, -- ответил он.
-- Даже окулисты?
-- Да. Я думал, что Крэй задаст мне такой вопрос. Но его интересовали
другие проблемы. Не знаю, что он им там наплел, но они решили, что я страдаю
психическим недугом.
-- А что вы ему рассказали?
-- Мой опыт трудно описать. То, что я вижу, невозможно выразить
словами. Предметы выходят из фокуса, становятся прозрачными и исчезают, а на
смену им приходит свет -- ослепительно яркий и интенсивный. Это как образы
на засвеченной пленке -- все исчезает в белизне. Но вместе со светом
приходит вращение. Места и взаимоотношения начинают изменяться. Перспективы
чередуются, и на их фоне происходят постоянные преобразования предметов. От
этого кружится голова. Я думаю, мои глаза посылают в мозг несоразмерные
сигналы. Что-то похожее на воспаление внутреннего уха, только наоборот.
Разве это не сбило бы вашу пространственную ориентацию?
-- Кажется, это называется синдромом Мениера. Да, верно. Подобные
ощущения обычно возникают при спуске на лифте или на лестницах...
-- Так словно я смотрю с огромной высоты или поднимаюсь на огромную
гору...
-- Вы, случайно, не боитесь высоты?
-- Нет, черт возьми. Она для меня ничего не значит. В космосе нет ни
верха, ни низа. Но мне жаль, что я не дал вам нужного представления.
Наверное, это и невозможно описать. Я пытаюсь увидеть большее, пытаюсь
научиться, как смотреть... Хотя у меня пока ничего не получается.
Наступила пауза.
-- Это требует отваги, -- наконец произнес психиатр.
-- Что вы имеете в виду? -- резко спросил астронавт.
-- Ну... Когда чувство восприятия, пожалуй, самое важное для сознающего
ума -- ваше зрение -- сообщает о несуществующих непонятных явлениях и
вступает в ужасающее противоречие с другими чувствами, такими как осязание,
слух и равновесие... Когда это случается каждый раз, как только вы
открываете глаза, то очень трудно смириться с подобным явлением и, уж тем
более, подвергнуть его осмысленному изучению.
-- Вот поэтому я и держу глаза закрытыми, -- печально ответил Хьюгес.
-- Как та мудрая мартышка с лозунгом "Ничего не вижу".
-- А когда вы открываете глаза и смотрите на какой-то знакомый и вполне
определенный предмет -- например, на свою руку -- что вы видите?
-- Расплывчатое изображение, которое вызывает легкое головокружение.
-- Это похоже на утверждение Уильяма Джеймса, -- удовлетворенно заметил
Шэпир. -- Помните, что он говорил о том, как ребенок воспринимает мир?
У него был приятный голос с мягким глянцевым лоском. Казалось, что этот
человек просто не мог ворчать или кричать на других людей. Он медленно
кивнул, размышляя о том, что сказал ему Хьюгес.
-- Так вы говорите, что учитесь новому способу зрения? То есть там есть
чему учиться. Опишите мне свои переживания.
Хьюгес смутился, но потом заговорил с заметно возросшим доверием:
-- Да, я учусь. А что мне еще делать? Хотя я вряд ли освою этот новый
способ или вернусь к тому типу зрения, которым пользуются другие люди. Тем
не менее я вижу -- пусть не понимаю, что именно, но вижу. Эта информация
пока бессмысленна для меня. Там нет очертаний и нет разграничений -- даже
между ближним и дальним. Однако я что-то вижу: не в виде форм и постоянных
объектов, а как череду метаморфоз и необъяснимых превращений. Не знаю, имеет
ли это вообще какой-то смысл.
-- Я думаю, имеет, -- ответил Шэпир. -- На данной стадии вам трудно
описать свой опыт словами. Тем более, что это переживание является для вас
чем-то новым, уникальным и подавляющим...
-- И восстающим против здравого рассудка. Вот оно какое.
В голосе Хьюгеса чувствовалась признательность.
-- Если бы я только мог показать вам этот причудливый свет, -- сказал
он с тоской.
Двух астронавтов держали на десятом этаже военного госпиталя в
Мэриленде. Им не позволяли выходить из комнат, и любой, кто навещал их,
проводил затем десять дней под строгим карантином, прежде чем его вновь
выпускали во внешний мир -- теория о марсианской чуме по-прежнему
возглавляла список всевозможных догадок. По настоянию Шэпира больному
Хьюгесу разрешили подняться в сад, расположенный на крыше госпиталя (хотя
это предполагало полную стерилизацию лифта и его остановку на три дня).
Врачи потребовали, чтобы Хьюгес надел хирургическую маску, а Шэпир, в
свою очередь, уговорил его снять защитные очки. Астронавт послушно
направился к лифту -- с марлевой повязкой на лице и с неприкрытыми, но
плотно сжатыми веками.
Выйдя из тускло освещенного лифта на крышу под горячий поток лучей
июльского солнца, Шэпир пристально вгляделся в лицо пациента. Но тот не
сжимал свои веки плотнее. Яркий свет дня не вызывал у него никакой реакции.
Почувствовав на коже приятное тепло, Хьюгес приподнял голову и сделал
несколько жадных вдохов через плотную хирургическую повязку.
-- После Марса меня еще ни разу не выпускали на свежий воздух, --
сказал астронавт.
Он не лгал. При перемещениях из госпиталя в госпиталь Хьюгес надевал
скафандр, а в больничных палатах он дышал баллонным или кондиционированным
воздухом.
-- Скажите, у вас сохранилась внутренняя ориентация в пространстве? --
спросил его Шэпир.
-- Нет. Ни малейшего чувства направления. За дверью комнаты я
превращаюсь в слепого человека. Все время боюсь куда-нибудь упасть.
На пути к лифту Хьюгес отказался от помощи и прошел на ощупь два
длинных пустых коридора. Теперь же, несмотря на шутку о падении, он начал
исследовать сад, разбитый на крыше. Шэпир задумчиво наблюдал за ним. Хьюгес
вел себя как активный человек, освобожденный из длительного заточения.
Первое время он спотыкался о низкие ограды клумб. Но врожденная
чувствительность и пространственное воображение помогли ему справиться с
этой проблемой. И хотя он двигался с осторожной неуклюжестью слепого, в его
движениях чувствовалась удивительная грация.
-- Почему бы вам не открыть глаза? -- мягко спросил его Шэпир.
Хьюгес остановился и повернулся к нему.
-- Да, наверное, вы правы, -- ответил он и поднял руку в поисках опоры.
Шэпир подошел и положил ладонь Хьюгеса на свое плечо. Когда астронавт
открыл глаза, его хватка усилилась. Он вдруг вытянул обе руки вперед, сделал
шаг и, дрожа, откинул голову назад. С уст сорвался крик. Его глаза широко
открылись, глядя в пустое небо.
-- О, мой Бог! -- прошептал он и упал на цветочную клумбу, как человек,
сбитый с ног огромной кувалдой.
18 июля. Запись встречи психиатра Шэпира и Джерайнта Хьюгеса.
Ш. Здравствуйте. Это я, Сидней... Мне хотелось бы поговорить с вами
немного, если вы не против. Та идея оказалась не очень хорошей. Я имею в
виду прогулку на крыше. Прошу простить меня. Я даже подумать не мог, что
дело кончится вашим обмороком. Конечно, мне не стоило просить вас об этом...
Может быть вы хотите, чтобы я ушел?
Х. Нет. Все нормально.
Ш. Ну и хорошо... Я чертовски волновался. Вышел сегодня на прогулку
и забрел черт знает куда. Наверное, протопал не меньше двух миль от офиса, а
на обратном пути сделал крюк по соседней улице. Что бы там ни говорили,
Нью-Йорк -- красивый город, если гуляешь по нему пешком. И если знаешь, как
потом найти дорогу назад. Послушайте, я тут наткнулся на странную историю с
Джо Темским. Вернее, на непонятный факт. Вам известно, что в по результатам
медицинского обследования он признан "функционально глухим"?
Х. Глухим?
Ш. Да, глухим. Это натолкнуло меня на интересную мысль. Я
отправился к Джо и попытался наладить с ним какой-нибудь контакт: тряс за
плечи, заглядывал в глаза и называл его по имени. Он не обращал на меня
никакого внимания. В своей практике я встречал нескольких пациентов, которые
говорили, что не могут расслышать мой голос. Вы думаете, это метафора? А что
если нет? Такое иногда случается с детьми. В результате они отстают в
развитии и теряют по тридцать, шестьдесят, а то и восемьдесят процентов
слуха. Одним словом, я предположил, что Джо действительно не слышит мой
голос. Так же как вы не видите меня.
Х. [После паузы в сорок секунд. ] Вы хотите сказать, что он слушает
другие звуки? Что его слух постоянно занят?
Ш. Возможно.
Х. [После паузы в двадцать секунд. ] Но тогда вам надо закрыть ему
уши.
Ш. Я тоже подумал об этом. Не такая уж и сложная процедура, верно?
Мне захотелось посмотреть, а что получится, если вставить ему в уши затычки?
И я вставил их.
Х. Но с затычками он все равно не будет слышать ваш голос.
Ш. Да, однако он перестал вести себя как безумный человек. Если бы
вы непрерывно смотрели на те метаморфозы, которые показывает вам свет, мне
вряд ли удалось бы привлечь к себе ваше внимание, верно? Возможно, то же
самое происходило и с Джо. Я думаю, шум в его ушах заглушал все остальные
звуки.
Х. [После паузы в двадцать секунд. ] Мне кажется, он слышит нечто
больше, чем шум.
Ш. Я планировал поговорить с вами о том, что случилось на крыше.
Но, возможно, вы против... Нет, уверяю вас, это вполне естественно.
Х. Вам хочется узнать, что я там увидел?
Ш. Да, конечно. Но поступайте так, как вам нравится.
Х. Если бы я мог поступать, как мне нравится, мы бы с вами тут не
сидели. Сколько книг я мог бы прочитать! Сколько прекрасных женщин мог бы
увидеть! Вам чертовски хорошо известно, что мне здесь больше не с кем
общаться. И, конечно же, вы не сомневаетесь, что со временем я расскажу вам
все, что вас интересует.
Ш. О, черт! Вы меня расстроили, Джерайнт! [Пауза в десять секунд. ]
Х. Да, что-то я сорвался. Простите, Сидней. Мне не следовало этого
говорить. Я не прав. Вы очень терпеливы со мною.
Ш. Там, на крыше, вам привиделось нечто такое, что смутило вас. Вот
почему мне захотелось узнать подробности. Однако если вы считаете, что
справитесь с проблемой в одиночку, дерзайте. Мое любопытство -- не порок, но
и не причина, по которой вы должны идти против собственной воли. Давайте
лучше забудем об этом разговоре. А чтобы сгладить неловкость, я прочитаю вам
статью из журнала "Наука". Мне ее дал полковник Вуд. Он сказал, что вы
когда-то интересовались такими материалами. В статье говориться о странном
предмете, который обнаружили внутри аргентинского метеорита. Авторы
утверждают, что если люди прочешут метеоритный пояс, они найдут останки
межзвездного флота, который около шестисот миллионов лет назад попал в беду
в нашей солнечной системе. Им якобы пришлось обосноваться на Марсе. Какая
богатая фантазия, верно?
Х. Не знаю. Но прошу вас, читайте.
Темский спал крепко, и поэтому у Шэпира не было никаких проблем, когда
он вставлял ему в уши обычные восковые затычки. Психиатр взял их из
собственной аптечки, поскольку изредка пользовался ими при бессоннице. Через
пару часов астронавт проснулся. В начале его поведение ничем не отличалось
от прежнего образа действий. Он сел и зевнул, потянулся, почесался, затем
лениво осмотрелся вокруг, словно искал что-нибудь перекусить. Его
безмятежность абсолютно не походила на какое-либо психотическое состояние, о
котором знал бы доктор Шэпир. Но в этой безмятежности не было и ничего
человеческого. Темский напоминал здоровое спокойное животное -- не шимпанзе,
а что-то более мягкое и созерцательное. Возможно, орангутанга.
И этот "орангутанг" вдруг почувствовал какое-то неудобство.
Темский нервно посмотрел направо и налево. Вернее, он не смотрел, а
двигал головой, пытаясь отыскать исчезнувшие звуки. Или потерянный аккорд,
подумал психиатр. Темский смущался все больше и больше. Он встал, замотал
головой, но это ему не помогло. Астронавт испуганно обернулся и впервые за
семнадцать дней повседневных обходов и встреч увидел доктора Шэпира.
Его красивое лицо поморщилось от беспокойства, и он изумленно
прошептал:
-- Где я? Куда я попал?
Не понимая причины безмолвия, он потянулся руками к ушам, потом нащупал
и вытащил затычки. Это вновь превратило его в орангутанга.
-- Ах! -- воскликнул он и затих.
Его глаза по-прежнему смотрели на Шэпира, но он не видел его. Лицо
расслабилось и стало безмятежным.
Последующие попытки оказались более успешными. Поначалу Темский
удивлялся своей искусственно созданной глухоте, но затем, освоившись с ней,
охотно шел на контакт и общался с доктором Шэпиром с помощью жестов и
записок. После пятой встречи он согласился применять лекарства, которые
снижали на пять часов чувствительность слуховых нервов. Это позволило
продлить периоды его осознанного поведения.
Во время второго такого периода он попросил повидаться с Хьюгесом. А
надо сказать, что Шэпира уже проинструктировали по этому вопросу. Ожидалось,
что разговор двух астронавтов наедине друг с другом даст новую информацию,
которая поможет служебному расследованию. Учитывая искусственную глухоту
Темского, Хьюгесу пришлось печатать свою половину диалога на пишущей
машинке. К счастью, он неплохо владел клавиатурой и набирал текст вслепую.
Несмотря на то, что часть материала не была обнаружена в корзине для бумаг,
записанная речь Темского вполне приемлемо поясняла суть разговора.
Астронавты, в основном, обсуждали обратный полет, а также болезнь старшего
помощника Роджерса, о которой Темский ничего не помнил. Хьюгес описал ее
теми же словами, что и раньше, не внеся никаких дополнений. Они не упоминали
о "комнате" (участке Д) и старательно умалчивали о своих недугах, но, в
конце концов, их беседы все же затронула эту тему:
Т. Значит моя мелодия звучит не изнутри?
Х. Если бы она существовала только в твоем уме, затычки лишь
улучшили бы ее звучание.
Т. Но все это реально.
Х. Чертовски реально!
Т. Слушай, когда они в первый раз вставили мне затычки, я подумал,
что у меня поехала крыша. Просыпаюсь, а вокруг ни звука. Мне потребовалось
несколько минут, чтобы вспомнить, кто я такой. И клянусь, мне даже не
хотелось вспоминать. Но потом Шэпир рассказал, как долго это происходит, и я
понял, что нахожусь на Земле. Представляешь? Я думал, что все вокруг меня --
это какая-то жуткая галлюцинация. Во мне существовало как бы два отдельных
человека! Но несмотря на страх и удивление я начал совмещать их друг с
другом. Мне захотелось узнать, что получится, если между ними больше не
будет этого ужасного раскола...
Х. Изменение.
Т. Да, это изменило меня. Это действительно изменило меня. Потому
что я слышу реальные звуки. И когда ты открываешь глаза, перед тобой
раскрываются необычные, но вполне определенные картины. Мы оба воспринимаем
что-то реально существующее, а они искусственно ослепляют и оглушают нас,
чтобы привести к своей ограниченной перспективе. Разве не так?
[Напечатанный Хьюгесом ответ не найден в мусорной корзине. ]
Х.......
Т. Нет, нормально. Однако мне потребовалось много времени, чтобы
освоиться с этим -- по крайней мере, я теперь знаю, как долго они держат нас
в госпитале. Сначала я не мог уловить никакого смысла. О, Иисус! Эта
какофония перепугала меня до потери пульса. Ты и Двайт что-то говорили мне,
и вокруг ваших голосов появлялся целый хор, словно радуга вокруг призмы. Ты
же знаешь, если свет слишком яркий, то призму даже не видно. Это как в твоем
случае, верно? А у меня все тонуло в музыке -- до тех пор, пока не осталась
только она. Но... Я же говорил тебе, что не знал, как слушать эту мелодию.
Сначала мне показалось, что это какая поломка моего радиопередатчика в
скафандре. О, Иисус! [Смеется. ] Я не мог уследить за мотивами, гармониками
и модуляциями. Они все время менялись. Но человек может научиться всему. Чем
больше слушаешь, тем больше слышишь. Эх, жаль, что у нас все по разному -- у
тебя зрение, у меня слух... Так ты говоришь, что мы покинули Марс два месяца
назад? Два месяца я жил вместе с музыкой, понимаешь? Но это не важно. Все в
нашем мире не важно, правда, Джерри?
Х.......
Т. Хотел бы я увидеть все то, что видишь ты. Но представляю,
насколько это прекрасно. В принципе, я рад, что они каждый день вытаскивают
меня из музыки. Наверное, так оно и должно было случиться. Мелодия затопляет
меня и поглощает в себе. Ее слишком много. Наш разум не может вместить
такого величия. Мы не достаточно сильны -- во всяком случае, сначала. Мы не
способны воспринимать эту истину целиком. И все же, понимая собственную
слабость и ничтожество, я хотел бы описать хотя бы частичку ее безмерного
бытия.
Х.......
Т. Нет, не буду. Это не просто музыка! Мелодия -- лишь способ
описания, но мне кажется, я мог бы выразить какие-то аспекты и словами. И,
возможно, получилось бы даже лучше и яснее. А главное, было бы понятно, что
происходит.
Х.......
Т. Боишься? Почему?
Астронавты по-прежнему находились в карантине, но Бернард Дисилис и его
жена звонили Хьюгесу почти через день. 27 июля между Хьюгесом и Дисилисом
состоялся важный разговор о так называемой "комнате" или, точнее, участке Д,
который изучала "Психея XIV".
-- Если меня не зачислят в следующую экспедицию, и я не увижу этого
чертового места, -- сказал Дисилис, -- то не будет мне покоя до самой
смерти.
-- Увидеть -- значит поверить, -- заметил Хьюгес.
От его былого возбуждения не осталось и следа. Он все больше склонялся
к краткости и озлобленной печали.
-- Послушай, Джерри. В тех "голубиных гнездах" что-нибудь лежало?
-- Нет.
-- Хм-м. Довольно точный ответ. Я думал, что, заговорив об участке Д,
ты снова запоешь старую песню о его непостижимости для человеческого разума.
Ты изменил свое мнение?
-- Нет. Просто кое-что начал понимать.
-- И что же именно?
-- Как видеть то, на что я смотрю.
Немного помолчав, Дисилис осторожно спросил:
-- А что ты теперь видишь?
-- Участок Д. Фактически, только он и стоит у меня перед глазами.
-- То есть ты видишь только его? И когда твои глаза открыты...
-- Нет.
Хьюгес отвечал неохотно -- почти сквозь зубы.
-- Все намного сложнее. На самом деле я не вижу участка Д. Я вижу наш
повседневный мир с позиции участка Д... Новая перспектива. Но на эту тему
тебе лучше поговорить с Джо Темским. Послушай, а ты пропускал гологнезда
через алгосистему?
-- Мне не удалось составить программу.
-- Готов поспорить, что тебе это удалось, -- усмехнувшись, сказал
Хьюгес. -- Направь материал сюда. Я посмотрю его -- с завязанными глазами.
Темский радостно вбежал в комнату Хьюгеса.
-- Джерри! -- воскликнул он. -- До меня дошло!
-- Что дошло?
-- Я склеил два своих переживания. И я слышу тебя, понимаешь? Не читаю
по губам, а слышу! Повернись и скажи мне что-нибудь. Ну, давай, не ломайся!
-- Трупным ядом можно отравиться.
-- Трупным ядом можно отравиться! Ну как? Я слышу тебя и слышу музыку.
Я объединил их вместе.
Голубоглазый и белокурый Темский всегда считался красавцем. Однако
теперь он был величественно прекрасным. Хьюгес не видел его (в отличие от
тех, кто с помощью камеры, спрятанной в решетке вентилятора, следил за их
встречей), но он слышал незнакомые и пугающие вибрации в голосе друга.
-- Сними очки, Джерри, -- мягко сказал этот голос.
Хьюгес покачал головой.
-- Ты не можешь сидеть вечно в своей темноте. Выходи из нее, Джерри. Ты
не должен выбирать слепоту.
-- А почему бы и нет?
-- Только не после того, как ты увидел свет.
-- О каком свете ты говоришь?
-- Я имею в виду не только свет, но и истину, и слово, -- ответил
Темский с той же мягкой и непоколебимой уверенностью. -- Истину, которую мы
научились воспринимать и познавать.
От его голоса веяло теплом полуденного солнца.
-- Уходи, -- сказал Хьюгес. -- Уходи отсюда, Темский!
С тех пор, как "Психея XIV" приводнилась в океан, прошло двенадцать
недель. Тщательная проверка медицинского персонала госпиталя не выявила
никаких тревожных симптомов, кроме повальной скуки. Состояние Хьюгеса не
ухудшилось, а Темский полностью восстановился. Всем стало ясно, что команда
"Психеи XIV" пострадала не от инфекции. Дискуссии о вирусах, спорах,
бактериях и прочих физических переносчиках постепенно угасли и забылись.
Несмотря на оговорки большинства экспертов, в том числе и доктора Шэпира,
верх взяла гипотеза о том, что во время длительного и интенсивного изучения
"комнаты" какие-то ее элементы вызвали срыв мозговой активности троих
исследователей, аналогичный нарушениям, которые происходят при использовании
стробоскопического света определенной частоты. Никто не знал, какие именно
элементы повинны в этом. На всякий случай голографические снимки "комнаты"
разослали во все ведущие институты страны. Руководство НАСА приняло решение
о старте "Психеи XV", которой предстояло продолжить изучение участка Д.
Помимо повышенных мер безопасности планировалось непрерывная съемка каждого
из астронавтов.
Между тем, подозрительных элементов на участке Д было предостаточно. Их
взаимосвязь казалась настолько запутанной и сложной, что лучшие научные умы
лишь разводили от бессилия руками. Некоторые марсианологи считали, что так
называемый "реквизит комнаты" являлся результатом какого-то геологического
катаклизма. По их мнению, эта "комната" предоставляла тот же вид информации,
который так прекрасно и выразительно дают человеку пласты разрушенных скал,
древесные кольца и линии спектра. Другие утверждали, что Город построили
разумные существа. Настаивая на изучении космического наследия, эти люди
мечтали выяснить природу и способ мышления древних пришельцев из другой
галактики, прилетевших на Марс шестьсот миллионов лет назад (датировка
участка проводилась по методу радиоактивного распада).
Однако полученные результаты вызывали лишь недоумение. Доктор Ньюмен из
смитсоновского института выразил это следующим образом: "Археологи привыкли
извлекать основную часть информации из очень простых вещей -- черепков,
обломков кремния, остатков стены или могилы. Но что если все, доставшееся
нам от древней цивилизации, представляет собой одну очень сложную и
своеобразную вещь? Причем, сложную не в технологическом смысле. Допустим,
что кто-то из пришельцев нашел бы копию шекспировского "Гамлета". Более
того, представим, что археологи, нашедшие эту копию, не являлись бы
гуманоидами -- не имели книг, театров, письменности и вообще не могли бы
думать. Что они сделали бы с маленьким физическим артифактом, таким сложным
и многозначным на вид, с его удивительными повторениями отдельных элементов
и неповторением других, с очаровательными полукруглыми линиями и краткими
прямыми штрихами? Какова вероятность того, что им удалось бы прочитать
земного "Гамлета"? "
Те, кто приняли "теорию Гамлета", тут же приступили к первичной
обработке данных. Тысячи компьютеров анализировали различные элементы
участка Д. Все шло под учет: пространственное расположение, размеры,
глубина, конфигурация "голубиных гнезд", пропорции первой, второй и третьей
"нижних комнат", аномальные акустические свойства "комнаты", как
комплексного целого, и так далее, и так далее, и так далее.
Следует отметить, что ни одна из этих программ так и не дала очевидного
доказательства осознанной планировки "комнаты". Ученые не обнаружили в
расстановке ее элементов никаких рациональных соотношений. Одно из
исследований, проведенное Дисилисом и Хьюгесом на новом "Алгеброиде V",
продемонстрировало интересные результаты. Однако они, к сожалению, тоже не
могли претендовать на рациональность. Вместо этого распечатки принтера
приводили начальников НАСА в ярость и вызывали у ученых гомерический смех. В
конце концов это исследование было прекращено, поскольку руководство
заподозрило обман и очевидную насмешку над высокими идеалами науки. Вот один
из примеров таких распечаток:
ГОЛУБИНЫЕ ГНЕЗДА, УЧАСТОК Д, СЕКТОР ДЕВЯТЬ, МАРС
БОЖЕСТВЕННЫЙ БОГ БОГОПОДОБНЫЙ БОГ ТЫ ЕСТЬ БОГ
УСТАНОВКА ПОЛНОСТЬЮ ПОНЯТНОГО АБСУРДА
ВОСПРИЯТИЕ АБСУРДА, НЕ ИМЕЮЩЕГО СМЫСЛА, ЭТО РЕАЛЬНЫЙ БОГОПОДОБНЫЙ БОГ
ВОСПРИЯТИЕ ПРИНЯТИЯ УПРАВЛЯЕТ НАПРАВЛЕНИЕМ
ПРОДОЛЖАЕТ ИНФОРМИРОВАТЬ О НЕИМЕЮЩЕМ ИНФОРМАЦИИ
Когда Шэпир вошел в комнату, Хьюгес лежал на кровати. В последнее время
он почти не вставал с нее. Темные очки подчеркивали нездоровую белизну его
лица.
-- Я думаю, вы переусердствовали с вашей программой на Алгеброиде.
Не дождавшись от Хьюгеса ответа, Шэпир опустился в широкое кресло.
-- Они уволили меня и отправили обратно в Нью-Йорк, -- сказал он.
Хьюгес молчал.
-- Темского выписали из госпиталя, и он уехал во Флориду -- с женой. Я
пытался узнать, что они планируют делать с вами, но мне это не удалось. Я
упросил их...
Он помолчал и со вздохом закончил фразу:
-- Я упросил их оставить меня здесь еще две недели. Но может быть вы
хотите, чтобы я ушел?
-- Нет, все в порядке, -- бесстрастно ответил Хьюгес.
-- Я хотел бы продолжить наше знакомство, Джерайнт. Конечно, мы не
можем писать друг другу писем, но есть телефон. Кроме того, есть
автоответчик. Покидая дом, я всегда вставляю туда чистую кассету. Если вам
захочется поговорить, пожалуйста, позвоните мне. И если меня не будет дома,
говорите на автоответчик -- это не то же самое, но все-таки....
-- Сидней, вы очень добрый человек, -- тихо произнес астронавт. -- Я
хочу...
Помолчав минуту, Хьюгес сел, затем поднял руки и снял очки. Они так
плотно прижимались к его глазницам, что ему пришлось с силой отрывать их от
кожи. Опустив руки, он взглянул на Шэпира. От долго пребывания в темноте его
зрачки расширились. Глаза казались такими же черными, как защитные очки.
-- Я вас вижу, доктор, -- сказал он. -- Да, мне все-таки удалось
научиться этому. Но я по-прежнему ношу очки и скрываю свои способности. А
знаете почему? Вам хочется услышать о том, что я вижу, когда смотрю на вас?
-- Да, -- тихо ответил Шэпир.
-- Жалкое пятно. Неясную тень. Незавершенность, рудимент, помеху для
света! Что-то абсолютно неважное! И нет ничего хорошего в том, что вы добрый
человек! Понимаете, доктор?
-- А когда вы смотрите на себя?
-- То же самое. Абсолютно то же самое. Никчемную банальность. Пятно в
поле зрения.
-- В поле зрения? В чьем поле зрения?
-- А вы как думаете? -- устало и немного язвительно спросил Хьюгес. --
Что для вас является истинным видением? Наверное, реальность. Там на Марсе
меня запрограммировали воспринимать реальность и видеть истину. Я видел
Бога.
Он погрузил лицо в ладони, закрывая глаза.
-- Всю жизнь я считал себя рассудительным человеком, -- тихо прошептал
астронавт. -- И здесь я тоже пытался сохранять свою рациональность. Но какой
смысл в здравом рассудке, если ты можешь видеть истину? Увидеть -- означает
поверить...
Он снова посмотрел на Шэпира. Его темные глаза, казалось, заглядывали в
душу собеседника.
-- Если вы хотите получить настоящее объяснение, спросите его у Джо. Он
сейчас держится в тени. Но он ждет, когда наступит подходящий момент. Только
Темский может рассказать вам обо всем. И он расскажет, когда придет его
время. Джо может излагать словами то, что он слышит -- а это почти
невозможно сделать с визуальным восприятием. Мистики всегда имели проблемы с
тем, чтобы представить свои видения в слова. Пророками были лишь те, кто
слышал Слово или Голос. Приняв его, они начинали действовать. И Темский тоже
будет нести свет истины через кромешную мглу. А я не буду. Все эти проповеди
и учения не по мне. Я не хочу становиться миссионером.
-- Миссионером?
-- Неужели вы не понимаете? Неужели вы еще не поняли, чем является эта
"комната"? Тренировочным центром -- местом, где вам дается инструктаж...
-- Вы хотите сказать, религиозным центром? То есть, церковью?
-- В некотором смысле, да. Местом, где вас научат видеть, слышать и
познавать великого Бога. И любить Его. Это центр истинного обращения --
место, где вас обратят в настоящую веру! А потом вам захочется идти и
проповедовать это знание другим -- язычникам и варварам. И тогда вам будет
ясно, насколько они слепы и несчастны без света истины. Нет, это не церковь!
Это великая миссия! Постигая ее, вы становитесь проводником. Те древние
пришельцы не были воинами и исследователями. Они были миссионерами, которые
сеяли Слово по всей вселенной. Они несли его расам будущего -- тем бедным и
несчастным варварам, которые живут в духовной тьме. Узнав ответ, они
захотели передать его нам. А когда вы знаете ответ, ничто уже не важно.
Какая разница, хороший вы или плохой, мудрец или глупый идиот? Главное, что
вы носитель великой истины, а все остальное неважно. Земля и звезды -- лишь
космическая пыль. И смерть, как листопад в круговороте вечности. Ничто не
важно! Только Бог!
-- Бог пришельцев?
-- Нет, просто Бог -- единый и истинный, чье присутствие во всем. Везде
и всегда. Я научился видеть Бога. И все, что я вижу, когда открываю глаза,
это Его светлый лик. Но почему я готов отдать свою жизнь, чтобы вновь
увидеть человеческие лица и деревья -- простые деревья? Или старое скрипучее
кресло в моей квартире? Вас будет много! Вы поддержите Бога и поддержите
Свет! А я хочу вернуться в мир -- домой, где много вопросов и мало ответов!
Я хочу вернуться туда, где у меня была своя жизнь и могла бы быть
собственная смерть!
По рекомендации армейского психиатра, который наблюдал за Хьюгесом
после отставки Шэпира, больного астронавта перевели в военный госпиталь для
умалишенных. Поскольку он был тихим и послушным пациентом, его не держали
под строгим наблюдением. Это привело к тому, что через одиннадцать месяцев
заточения он покончил жизнь самоубийством, перерезав запястья сломанной
рукояткой ложки, которую выкрал из столовой и заточил о раму кровати. По
иронии судьбы он умер в тот день, когда "Психея XV" стартовала с Марса на
Землю, перевозя великие раритеты наших предшественников. Эти документы и
записи, переведенные Первым Апостолом, составляют теперь начальные главы
"Откровений Древних" -- священных текстов великой и универсальной Церкви
Бога, принесшей свет несчастным варварам. Да славится этот единственный и
нетленный сосуд Вечной Истины.
"О, глупцы, (сказал Я им, ) избравшие мрак ночной
И отвергшие величие истинного света...
Но когда Я показал им их безумие,
Раздается шепот:
"Это Кольцо Жених не отдаст никому,
Кроме своей невесты. "
Last-modified: Tue, 14 Aug 2001 04:23:44 GMT