Урсула Ле Гуин. Направление дороги
-----------------------------------------------------------------------
Журнал "Техника - молодежи". Пер. - Л.Михайлова.
OCR & spellcheck by HarryFan, 9 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
На обочине скоростной дороги N_18 штата Орегон южнее объезда Мак
Минвилл стоит дерево. В прошлом году у него обломилась большая ветка, но
от этого оно не стало менее величественным. Проезжать мимо него приходится
несколько раз в году, но никогда не устает оно с достоинством и умением
старого мастера служить Относительности.
Они не всегда были столь требовательны. Когда-то они не понуждали нас
двигаться быстрее чем галопом, да и это случалось редко. Чаще всего легкой
трусцой. Истинным удовольствием было приближаться к пешему. Хватало
времени выполнить все как следует. А он, как это обычно делают люди,
двигал руками и ногами, глядя перед собой на дорогу, а чаще по сторонам
или прямо на меня, и я приближался к нему медленно и незаметно, вырастая
все больше и больше, точно согласовывая скорость приближения и скорость
роста таким образом, что в тот самый момент, когда я из маленького
пятнышка вырастал до своих полных размеров - тогда во мне было шестьдесят
футов, - я оказывался рядом с человеком, нависал над ним, принимал
устрашающие размеры, высился над ним, окутывая его своею густой тенью. Но
он все же не пугался. Даже дети не боялись, хотя завороженно смотрели на
меня, когда я проходил мимо и начинал уменьшаться.
Иногда кто-либо из взрослых задерживал меня при встрече и ложился у
моих ног, прислонившись ко мне спиной, и порой долго лежал так. Я и не
думал возражать. У меня есть чудесный холм, с которого открываются дали,
есть доброе солнце, хороший ветер - почему бы не постоять спокойно
часок-другой. Ведь это всего лишь относительная неподвижность. Надо только
посмотреть на солнце, чтобы понять, как быстро на самом деле движешься; и
к тому же растешь непрерывно, особенно летом. Как бы то ни было, меня
всегда трогала их доверчивость, когда они засыпали у моих ног, позволяя
мне прислоняться к ним, таким маленьким и теплым. Люди нравились мне. В
отличие от птиц они редко одаривали нас, деревья, изяществом, но белкам я
их все же предпочитал.
Тогда лошади работали у человека: и это меня тоже радовало. Особенно
мне нравилась рысца - в этом аллюре я достиг совершенства. Ритмические
движения вверх и вниз в сочетании с пульсирующим ростом, покачиванием и
пикирующими бросками создавали иллюзию полета. Галоп был менее приятен. Он
более резок, неровен, казалось, что тебя бросает порывами сильного ветра,
как молодое деревце. Да к тому же все: медленное приближение и вырастание,
сам момент нависания, затем медленное отступление и уменьшение - все это
пропадало при галопе. В него надо было бросаться сломя голову,
трандада-трандада-трандада! А человек был слишком занят ездой, лошадь -
бегом, они даже взглянуть на меня не удосуживались. Впрочем, случалось
такое нечасто. Ведь лошади тоже смертны и, как существа неукорененные,
легко уставали; вот люди и не утомляли их, если не спешили по неотложным
делам. Да у них вроде тогда и не было столько неотложных дел.
Много лет прошло с тех пор, как я пускался последний раз в галоп, и,
сказать по правде, я бы не возражал попробовать еще разок. В нем есть все
же что-то энергично-воодушевляющее.
Помню, как я увидел первый автомобиль. Как почти все мы, я принял его
за смертное неукорененное существо какого-то нового для меня вида. Я был
немного удивлен, так как думал, что за сто тридцать два года своей жизни
из учил всю местную фауну. Новое всегда волнует просто потому, что оно
новое, и я с вниманием следил за этим существом. Я приблизился к нему
довольно быстро, прежде я сказал бы рысцой, но аллюр был другой,
соответствующий непривлекательному виду этого создания, - неудобный,
скачущий, рваный. Но уже через две минуты, раньше чем я вырос на фут, я
уже знал, что это не смертное существо - укорененное, неукорененное или
какое-либо еще. Оно было сделано людьми, как и повозки, в которые впрягали
лошадей. Я, признаться, подумал, что оно сделано настолько плохо, что,
перевалив через холм на западе, больше уже не вернется, и я от души
надеялся на это, потому что мне не доставили никакого удовольствия эти
дергающиеся скачки. Но оно стало ходить по расписанию, которого в силу
обстоятельств пришлось придерживаться и мне. Каждый день в четыре часа мне
приходилось приближаться к нему, когда оно, дергаясь и трясясь, появлялось
с запада, расти, зависать над ним и снова уменьшаться. А в пять мне снова
приходилось возвращаться с востока заячьими подскоками - совсем несолидно
для моих шестидесяти футов, - раскачиваясь во все стороны до тех пор, пока
мне наконец не удавалось избавиться от этого маленького противного
монстра, расслабиться и подставить ветви дуновениям вечернего ветерка.
Их всегда было двое в машине: молодой мужчина за рулем и недовольная
пожилая женщина, закутанная в меха, на заднем сиденье. Может быть, они и
говорили друг с другом, но я никогда не слышал ни слова. Я был свидетелем
многих бесед на дороге в те дни, но ни одна из них не была рождена в этой
машине. Верх ее был открыт, но она производила столько шума, что
перекрывала все голоса, даже песенку остановившегося у меня в тот год
воробья. Шум был почти так же отвратителен, как тряска.
Я принадлежу семье с твердыми принципами, обладающей высоким чувством
собственного достоинства. У нас, вязов, есть девиз: "Ломаюсь, но не
гнусь", и я всегда старался придерживаться его. Когда простая механическая
поделка заставляла меня прыгать и трястись, - здесь, понимаете, была
затронута не моя личная гордость, а фамильная честь.
Яблони во фруктовом саду, что у подножия холма, по-видимому, не
возражали; впрочем, покорство было в их природе. За столетия их гены были
изменены людьми. К тому же у них преобладало стадное чувство - ни одно
садовое дерево не может иметь по-настоящему собственного мнения.
Я держал свое мнение при себе.
И был очень доволен, когда автомобиль прекратил совершать набеги на
нас. Целый месяц его не было, и весь месяц я с радостью ходил для людей, и
бегал рысью для лошадей, и даже двигался вприпрыжку, если видел ребенка,
держащегося за руку матери, стараясь, хотя и не совсем успешно, оставаться
в фокусе его глаз.
Но на следующий месяц - это был сентябрь, потому что ласточки улетели
несколькими днями раньше, - появилась другая машина, новая, и неожиданно
поволокла и меня, и дорогу, и наш холм, и сад, и поля, и крышу фермерского
дома, подбрасывая и дергая, с востока на запад. Я двигался быстрее, чем
при галопе, быстрее, чем когда-либо раньше. И, едва успев зависнуть, был
вынужден снова припасть к земле.
На следующий день появилась еще одна, другая.
Год от года, с каждой неделей, с каждым днем они становились все более
обычным явлением. Порядок Вещей вобрал их в себя, и они стали его главной
чертой. Дорогу перемостили, расширили и покрыли чем-то очень гладким и
противным, похожим на улиточью слизь, на чем не было ни колеи, ни луж, ни
камней, ни цветов, ни тени. Прежде на дороге встречалось множество
маленьких неукорененных существ - кузнечиков, муравьев, лягушек, мышей,
лис и разных других животных. Они, как правило, были слишком малы, чтобы я
двигался для них, - они не смогли бы и разглядеть-то меня как следует.
Теперь, набравшись опыта, большинство из них избегало дороги, остальных
давили колеса. Очень многие кролики погибли прямо у моих ног именно так. И
я благодарен судьбе за то, что я вяз и что, хотя ветер может выворотить
меня с корнем, хотя меня могут срубить или спилить, ни при каких
обстоятельствах никто меня не раздавит.
Новый уровень мастерства требовался от меня, когда на дороге появлялось
одновременно несколько автомобилей. Едва я поднялся над травой тоненьким
прутиком, как ясно понял основную хитрость движения в двух направлениях
сразу. Я усвоил ее без особых размышлений, просто в силу обстоятельств,
когда увидел пешего, идущего с востока, и конного на западе. Мне надо было
идти в двух направлениях одновременно, что я и сделал. Я думаю, это как
раз то, что удается нам, деревьям, без труда. Несмотря на волнение, мне
удалось миновать всадника, а затем удалиться от него, в то время как я еще
приближался вперевалку к пешему, и миновал его (в те дни не могло быть и
речи о нависании!), только когда исчез из поля зрения наездника. В тот
первый раз, когда мне, такому молодому, удалось все сделать правильно, я
был горд собой, хотя не так уж все и сложно. С тех пор я делал так
бесчисленное количество раз даже во сне. Но задумывались ли вы, какое
мастерство требуется от дерева, когда ему приходится увеличиваться
одновременно, но с несколько отличной скоростью и несколько отличным
образом для каждого из сорока автомобилей, движущихся в противоположных
направлениях, и в то же самое время уменьшаться для сорока других, не
забывая, однако, нависать над всеми ними в нужный момент? Минуту за
минутой, час за часом, с рассвета до заката и даже во тьме ночной?
А моей дороге отдыхать не приходилось, она работала целый день под
почти не прекращающимся потоком машин. Она работала, и я тоже работал. Мне
уже больше не надо было так трястись и подпрыгивать, но приходилось бежать
все быстрее и быстрее; с чудовищной скоростью расти, зависать и
стягиваться в ничто за мгновение - все в спешке, не имея времени
порадоваться движению, без отдыха, снова, снова и снова.
Очень немногие водители давали себе труд посмотреть на меня даже
мельком. Казалось, они вообще ничего не видели. Просто таращили глаза на
дорогу перед собой. Похоже, они верили в то, что куда-то направляются, к
чему-то стремятся. К их автомобилям спереди были прикреплены маленькие
зеркальца, на которые они время от времени поглядывали, чтобы увидеть
место, где они уже побывали, после чего их взгляд опять застывал,
прикованный к дороге впереди. А я-то думал, что только жуки так
заблуждаются. Жуки всегда в спешке, а вверх никогда не смотрят. Я всегда
был крайне низкого мнения о жуках. Но они, по крайней мере, не вмешивались
в мою жизнь.
Признаюсь, что в благословенной темноте тех ночей, когда луна не
серебрила мою крону, а я не заслонял звезд своими ветвями, когда я мог
отдохнуть, то порой всерьез думал о том, чтобы перестать выполнять свой
долг перед общим Порядком Вещей - перестать двигаться. Ну, не совсем
всерьез. Наполовину всерьез. Просто от усталости. Но если даже глупенькая
вербочка у подножия холма сознавала свой долг и подскакивала, ускорялась,
вырастала и уменьшалась для каждого автомобиля на дороге, то как мне,
вязу, не следовать ему? Честь обязывает, и каждое мое семя, перед тем как
упасть, уже знало свой долг.
Вот уже пятьдесят или шестьдесят лет прошло с тех пор, когда,
согласившись поддерживать Порядок Вещей, я внес свою долю в поддержание у
людей иллюзии, что они куда-то движутся. И я бы рад поддерживать ее и
дальше. Но произошли настолько страшные события, что я хочу выразить
протест. Я не против того, чтобы двигаться в двух направлениях сразу,
расти и уменьшаться одновременно, даже нестись с противоестественной
скоростью шестьдесят или семьдесят миль в час. Я готов продолжать все это,
пока меня не срубят или не выкорчуют. Это моя работа. Но я гневно
протестую против превращения меня в нечто вечное.
Вечность не мое дело. Я - вяз, ни больше и ни меньше. У меня есть свои
обязанности, и я их выполняю. Есть свои радости, которые приносят мне
наслаждение (хотя их стало меньше, потому что птиц стало немного, а ветер
перестал быть свежим). И хотя меня можно назвать долгожителем, я преходящ
- это мое право. Быть смертным - моя привилегия. А именно ее у меня
отобрали.
Случилось это в прошлом году, ненастным мартовским вечером.
Как всегда, дорога корчилась под волнами автомобилей, быстро движущихся
в обоих направлениях. Я был так занят, проносясь мимо, вырастая, нависая,
уменьшаясь, а темнота наступала так быстро, что я не сразу понял, что
случилось. Водитель одного из автомобилей, по-видимому, почувствовал, что
его потребность "попасть куда-то" стала исключительно неотложной, и
поэтому попытался обогнать впереди идущий автомобиль. Этот маневр
подразумевает временное отклонение Движения Дороги и смещение на дальнюю
сторону, которая обычно движется в другом направлении (и позволено мне
будет выразить свое восхищение умением дороги выполнять такие маневры,
весьма непростые для неживого существа, сделанного человеком). Однако
другой автомобиль оказался совсем близко к спешащему в тот момент, когда
он переменил сторону, - прямо перед ним; а дорога ничего не могла
поделать, она и так уже была переполнена. Чтобы избежать столкновения со
встречной машиной, спешащий автомобиль полностью изменил направление
дороги, повернув ее на север по собственному желанию и заставив меня
прыгнуть прямо на него. У меня не было выбора. Мне пришлось ринуться на
него с огромной скоростью 85 миль в час. Я взмыл в воздух и завис над ним
- чудовищный, огромный, больше, чем когда-либо раньше. А затем я ударил
машину.
Я потерял изрядный кусок коры и еще кусок луба, что более серьезно. Но
в месте удара я был почти девяти футов в обхвате, поэтому значительного
вреда удар мне не причинил. Мои ветви взметнулись, прошлогоднее гнездо
малиновки упало, и, потрясенный, я застонал. Это был единственный случай в
жизни, когда я сказал что-либо вслух.
Автомобиль издал ужасный звук. Он был совершенно разбит моим ударом,
буквально раздавлен. Его задняя часть не очень пострадала, но передняя
была скручена и смята подобно старому корню; он рассыпался яркими
кусочками, которые разлетелись кругом и упали каплями металлического
дождя.
Водитель не успел ничего сказать: я убил его мгновенно.
Я протестую не против самого факта. Произошло то, что должно было
произойти, - мне пришлось его убить. Я не имел выбора и потому не сожалею.
Но я протестую против того, сама мысль о чем для меня непереносима. В тот
момент, когда я прыгнул на него, он увидел меня. Он наконец взглянул
вверх. Он увидел меня, каким меня никто не видел - даже дети, даже люди в
те дни, когда они еще смотрели на окружающий их мир. Он увидел меня
целиком - и больше ничего и никогда не видел и не сможет увидеть.
Он увидел меня через призму вечности. Он перепутал меня с вечностью. А
так как он умер в тот момент ложного видения, которое уже никому не
изменить, я увековечен в этом образе навсегда.
Как невыносимо. Я не в состоянии поддерживать эту иллюзию. Пусть люди
не желают понимать Относительность явлений, но относиться к ним с
пониманием обязаны.
Если этого требует Порядок Вещей, я буду убивать водителей автомобилей,
хотя обычно от вязов не требуют выполнения подобного долга. Но заставлять
меня играть роль не только убийцы, но и смерти - несправедливо. Ибо я не
смерть. Я жизнь: я сам могу умереть.
Если они хотят созерцать смерть воочию - это их дело, а не мое. Я не
желаю изображать собою Вечность для них. Пусть они не обращаются к
деревьям за смертью. Если они хотят увидеть именно ее, пусть вглядятся в
себя и ищут ее корни в своих душах.
Last-modified: Sun, 04 Mar 2001 20:42:20 GMT