ек! Джо Бен спустился шагов на двадцать пять вниз по склону и вгрызся в следующее бревно: пила визжала и вибрировала, дрожь передавалась рукам и, словно электроэнергия, аккумулировалась в мышцах спины... Еще, да, еще немного, и я попросту переломлю его о колено! Спорим?! На стойке кафе "Морской бриз" стояла подборка пластинок с молодежной музыкой. Чтобы убить время (а я решил про себя, что дожидаюсь здесь своего отца), я пока решил изучить, что нынче поет молодая Америка. Поглядим-ка... Так, Терри Келлер "Наступит вместе с летом" (очень мило), "Незнакомец на берегу" (это кто? Мистер Аккер Билк). Эрл Грант "Слегка покачиваясь"; Сэм Кук "Пережить ночь"; трио из Кингстона "Джейн, Джейн"... "Четыре брата"... "Разбойники с большой дороги" (поют балладу "Птицелов из Алькатраза" по мотивам фильма, снятого по книге, основанной на биографии приговоренного к пожизненному заключению, который наверняка никогда не слышал о разбойниках с большой дороги...) "Лайнеры"... Джой Ди и "Звездный свет"... Пит Хэнли поет "Дарданеллы" (это как сюда затесалось?), Клайд Мак кого-то просит: "Давай забудем о прошлом..." и наконец, номер один, по крайней мере в "Морском бризе", -- "Чего болтаешься вокруг?" -- произведение, которое в сопровождении звяканья посуды регулярно напевала официантка, маскировавшая свой огромный нос не менее чем тридцатью унциями пудры. "Потому что жду своего папу, чтобы он забрал меня отсюда", -- пробормотал я в чашку кофе. Не знаю, убедительно ли это звучит... Весь склон звенел от работы: звуки, которыми заполнялся лес, чем-то напоминали медленное, но необратимое передвижение жуков-точильщиков в стенах дома. Грохот деревьев, падающих на холодную землю, отзывался в онемевших ногах костяной болью. Генри тащил домкрат к новому бревну. Джо Бен напевал вместе со своим приемником: Доверься, доверься И избавишься от всех тревог... Лес отстаивал свои вековечные владения всеми возможными способами, известными природе: кусты ежевики вытягивались в колючие заграждения; ветер срывал сучья с гнилых коряг, норовя кинуть их на голову; на склонах, только что выглядевших ровными и гладкими, как из-под земли безмолвно вырастали валуны, загромождая спуски; потоки дождя превращали твердую почву в ползущую ледяную коричневую жижу... А в кронах огромных деревьев, казалось, трудится сам дождь, соединяя их с небесами миллионами зеленых нитей, чтобы не дать им упасть. Но, испуская глубокие вздохи, деревья продолжали падать, с грохотом врезаясь в вязкую землю. А там уже от них отпиливали сучья и превращали в бревна, а потом обманами и уговорами сбрасывали в реку, куда они обрушивались с ненарушаемой методичностью. И, несмотря на все свои усилия, природа не могла противостоять этому. Доверься -- Нет таких, кому Он не помог. Шло время; падали деревья; трое работавших свыклись с достоинствами и недостатками друг друга. Они почти не пользовались речью; они общались на языке непоколебимой решимости довести дело до конца, которая не нуждается в слове. И чем глубже они вгрызались в крутой склон, тем сплоченнее они становились, словно постепенно превращались в одно существо, работягу, который знает свое тело, оценивает свои силы и умеет использовать их без лишних передышек и перенапряжения. Генри выбирал деревья, прикидывал, куда они должны упасть, устанавливал рычали в наиболее удобных местах и уступал свое место другому. Поехала! Видишь? Черт побери, все дело в сноровке, человек со сноровкой может все; думаешь, нет?.. Хэнк валил деревья и спиливал сучья, без устали работая своей громоздкой пилой; его длинные жилистые руки, словно машина, двигались без остановок; он работал не быстро, но ровно, как автомат, останавливаясь лишь для того, чтобы заправить пилу или сунуть в угол рта новую сигарету, когда чувствовал, что предыдущая догорает уже у самых губ, -- доставал пачку из кармана фуфайки, вытряхивал сигарету, вынимал ее губами, держа старый окурок в грязных перчатках, и прикуривал от него. Эти паузы были короткими и следовали через большие промежутки времени, и каждый раз он чуть ли не с радостью возвращался в ритм изнуряющего труда, который позволял не думать, просто делать дело, ни о чем не беспокоясь, -- мне нравится думать, что кто-то велел мне это сделать, как это когда-то бывало. Спокойный и простой. Труд. (И мне наплевать, где этот щенок, я даже ни разу о нем не вспомнил...) На Джо Бене лежит вся возня с домкратами: он носится от одного бревна к другому -- тут немножко подвернуть, здесь немножко поднажать, и -- оп-па! -- оно с грохотом несется вниз! О'кей -- вынимаем рычаг, переносим, закручиваем снова -- и все по новой. А-а-а-а, следующее, какое здоровое... И с ревом каждого бревна, падающего в реку, он чувствует, как в нем растет уверенность и радостная сила укрепляет мышцы. Вера может смести горы в океан и еще кучу всякого... И снова вперед, вприпрыжку, бегом, бескрылая птица, облаченная в скрепленные грязью кожу и алюминий, с приемником, голосящим на груди: Доверься Иисусу, доверься Иисусу И избавишься от всех тревог... И наконец, приладившись друг к другу, они все трое соединяются, превращаясь в единое целое, как это бывает с джазовыми музыкантами, сливающимися в какой-то момент воедино, или с баскетбольной командой, когда в последнюю минуту матча она начинает играть уже за пределами своих сил, пытаясь обыграть противника... и выигрывает, потому что все -- пасы, дриблинг, вся игра становится вдруг идеальной, абсолютно точной, словно литой. И когда это происходит, все это сразу чувствуют... что эта команда в данный момент лучшая в мире, и не важно, играет она в баскетбол, делает музыку или рубит деревья! Но для того чтобы люди превратились в такую команду, они должны быть идеально подогнаны друг к другу, чтобы каждый выступ нашел свой паз, чтобы все части этого единого целого были безжалостно подчинены лишь одному -- победе, только тогда они смогут достигнуть совершенства и подняться еще выше. Джо ощущает это единение. И старик Генри. Что до Хэнка, то он, глядя на работу своей команды, видит лишь, как она красива, и испытывает пьянящую радость от того, что является ее частью. Он словно не замечает выматывающей безжалостности этой гонки. Не видит, что они приближаются к той грани, за которой следует неизбежный срыв, -- как у машины, развившей слишком большую скорость, двигатель вырывается за допустимую мощность и взрывается. Но деревья продолжают падать, а в промежутках между их грохотом звучит приемник: Доверься Иисусу, доверься Иисусу! Нет таких, кому Он не помог. Запотевшая стеклянная дверь в "Морском бризе" распахивается, и в кафе входит мокрый от дождя прыщавый Адонис. С довольно красноречивым видом он подходит к стойке, не спуская глаз с шоколада трехнедельной давности, стопка которого лежит у кассы, и замирает, прикидывая -- во что это ему обойдется: в худшем случае -- два месяца за мелкую кражу плюс еще несколько прыщей. -- Миссис Карлсон... я собираюсь вверх по реке навестить Лили, буду проезжать Монтгомери, если вы хотите повидать свою маму. -- Один глаз -- на засохший шоколад, другой -- на еще более засушенную официантку. -- Нет, Ларкин, не сейчас; спасибо за предложение. -- Ну как хотите. -- Цап! -- Заеду попозже. Он поворачивается, и мы встречаемся глазами, слегка улыбаясь друг другу, словно делясь своими тайными прегрешениями. Он поспешно направляется к своей машине, дойдя до которой некоторое время стоит в нерешительности, вероятно обдумывая степень моей лояльности и прикидывая -- не вернуться ли обратно и не заплатить ли за украденное, пока я не стукнул. А тем бременем деревья в лесу все падают и падают, и дождь рассекает небо... пока я сижу в кафе, размышляя о своей законопослушности и о том, зачем мне потребовалось заниматься самообманом и внушать себе, что я жду своего давным-давно исчезнувшего отца... А в это время в лесу старина Генри, согнувшись над бревном, ловко устанавливает домкрат, упирая его в обрубок пня: точно так же, черт побери, как я это делал всегда, может, я стал не таким уж проворным... И почему бы мне не встать и не попросить этого прыщавого вора подбросить меня? Почему бы нет? Он едет в Монтгомери, как раз мимо нашего дома; он будет только рад услужить мне, учитывая, что я был свидетелем его воровства! Джо Бен несется вниз, перепрыгивая через папоротники, -- не успевает дерево упасть, как он уже вкручивает домкрат, -- а чего ждать, если ты уверен, потому что, если ты уверен, то можешь считать, что ты у Христа за теплой пазухой... И тогда я слезаю с высокой табуретки, обитой дерматином, выуживаю из кармана пригоршню мелочи, чтобы расплатиться, и направляюсь к двери -- надо спешить, пока моя решительность не остыла... Как только ствол начинает трещать, Хэнк стремительно выдергивает пилу из его огромного замшелого тела, отходит в сторону и смотрит, как вершина над ним начинает клониться, гнуться -- быстрее-быстрее, -- и вдруг со свистом, увлекая за собой потоки дождя, -- как я люблю смотреть на это простое и ясное дело! -- ба-бах! "Что может быть лучше?.." -- думаю я, направляясь к двери. "Вив, я еду!" -- "А?" -- откликается Вив, но это всего лишь собаки, сбежавшиеся к крыльцу в ожидании обеда. Она отставляет в сторону метлу и приглаживает волосы. Ли выходит из кафе и поднимает воротник. Прыщавый юнец при его приближении впадает в панику, нажимает на стартер и скрывается из виду. Хэнк выключает пилу, чтобы подзаправить ее, закуривает новую сигарету и снова заводит слабенький двигатель в четверть лошадиной силы. Старина Генри возится со своей табакеркой -- руки замерзли и слушаются с трудом. Джо падает, сдергивает с головы капюшон и выключает музыку. Мертвая тишина как пробка выстреливает в мокрое небо. И, почувствовав зту гнетущую паузу, все замирают, но тут же забывают о ней, готовясь снова взяться за дело. Ли ступает по гравию, направляясь к востоку. Вив кормит гончих, Хэнк пускает пилу. Генри вдыхает свою порцию табака, чихает и отплевывается. Джо Бен снова включает приемник, уверенный, что падение пошло ему только на пользу. Ты идешь сквозь будни без тревог; Потому что путь свой выбрать смог. Затишье кончилось, и лес снова наполняется звуками. Словно кто-то глубоко вздохнул -- и с реки налетел ветер с дождем, пригибая к земле папоротник и чернику; "ты идешь по жизни без тревог", и Хэнк чувствует, как все вокруг него набухает этим ветром, пропитывается им; он рывками вытаскивает из ствола пилу, отряхивает хвою, смотрит вверх и хмурится, хотя он еще ничего не слышит. Бешено трепещет вспоротая кора на соседнем дереве, а когда он оборачивается, то успевает заметить лишь сверкающий желто-белый оскал и заросшие мхом губы -- взбесившееся дерево выбивает у него из рук пилу, вминая в землю визжащую от ужаса машину, которая пытается вырваться из объятий мстительного леса, домкрат вываливается из рук Генри -- черт! -- весь в грязи и сосновых иглах, фонтаном брызнувших из-под упавшего ствола. "Проклятие! Ни черта не вижу! Но я еще успею вниз". Из-за папоротниковой завесы до Джо Бена долетает металлический вой, но если ты уверен... -- Хэнк бросил свое бревно и бежит ко мне, прямо ко мне, и я не волнуюсь, я спокоен, как во сне с восьми вечера до пяти утра, когда не думаешь ни о чем или, я бы скорее сказал, не делаешь ничего, не видишь этого бревна, которое вдруг вырывает из рук Генри массивный домкрат, -- Боже мой, черт побери, Господи, Господи, помоги старому черномазому справиться с ним, дай ему сил удержать домкрат! -- на какое-то мгновение Генри подшвыривает в воздух, и он исчезает под рычащим бревном, которое, подмяв его под себя, стремглав устремляется вниз, сволочь, словно оно хочет снова подняться и ошалело ищет свой пень! Изловчившись, оно въезжает по плечу Хэнку, и тот летит кувырком. Дерево словно озверело -- сплющивает руку старине Генри, отшвыривает меня и устремляется вниз вслед за моим криком: "Джо! Джоби!" -- он последний из нас. Джо Бен раздвигает заросли папоротника и видит, как на него несется белый оскал сруба, -- все ближе, ближе, быстрее и быстрее, разбрызгивая грязь -- бац! -- он отскакивает назад, и бревно увлекает его вниз -- он даже не успевает испугаться или удивиться -- он ничего не успевает почувствовать -- просто комья грязи на моих сапогах превращаются в крылья... и перед тем как рухнуть, он словно повисает в воздухе над рекой... попрыгунчик, выскочивший из коробки и силой пружины отброшенный назад, -- над переплетением виноградника... лицо залито красным, как у клоуна, как рука у старины Генри, сломанная, с раскрошенной костью... повисает в воздухе на мгновение -- какое уродливое красное личико, как у гоблина, и еще улыбается мне: "Все в порядке, Хэнкус, все в порядке, ты же не знал, что эта оглобля выкинет такое", -- и падает, спиной назад на топкий берег, скрываясь из виду, как будто его не предупреждали: "Осторожно! Осторожно!", лицо все такое же красное, как рука у старика: "Господи, верни мне мою руку, мою хорошую руку". -- "Берегись!" -- "Не волнуйся, Хэнкус!" -- и падает... "Берегись, Джоби!" -- и он катится по склону, вместе со своим домкратом, болтающимся из стороны в сторону, кувыркаясь несется вниз, все еще веря и надеясь, прямо в реку, падая наотмашь, и сверху, поперек обеих ног, останавливается бревно. Ты идешь по жизни без тревог, Потому что путь свой выбрать смог... И снова тишина: только радио, шорох дождя по хвое и плеск реки... Потом в папоротнике что-то начинает шевелиться, и, покачиваясь, Хэнк поднимается на ноги -- после удара кружится голова. Он стоит, ожидая нового нападения сзади, но вокруг все тихо, все затаилось -- мир, оправленный в мертвую бездну безмолвия, словно жизнь, оправленная в сон. "Ты идешь по жизни без тревог". (Только это не сон. Потому что я не сплю, я настолько не сплю, что мысль моя убежала далеко вперед, оставив позади время. Но сейчас оно снова начнется; сейчас начнется время, через минуту...) Мысль, словно эхо, мягко отдается в голове. "Куда девается дырка, когда съеден пончик?" (Через минуту, через минуту. Я просто спал. А теперь я проснулся, но время еще не началось. Через минуту распрямится ветка, и дикие утки, замершие в воздухе, продолжат свой полет, и у старика Генри хлынет кровь из руки, и я закричу. Через минуту. Только бы мне вырваться из этого, сейчас.) "Джо!" (сейчас) "Джоби! Держись! Я иду!" Он сбежал по колее, которую, расчистив грязь, оставило за собой бревно, перепрыгнул через заросли виноградника и увидел Джо Бена. Тот сидел по плечи в воде, и вид у него был такой, будто он держит дерево на коленях. Он сидел спиной к вспаханному бревном берегу, глядя через реку на горы, и улыбался. Подбородок он упер в кору -- казалось, ему совсем не больно. "Ну и въехало же оно мне, старик, да, старик?" И он тихо и как-то странно спокойно рассмеялся. "Как у меня, -- подумал Хэнк, -- у него еще не началось время. Он еще не понимает, что с ним произошло..." -- Тебе очень плохо, Джоби? -- Думаю, что нет. Оно придавило мне ноги, но подо мной мягкий ил. По-моему, они не сломаны. Даже приемник цел. -- И он покрутил ручку настройки. Над водой понеслось: Смысл этой истины простой Выбит буквами в три фута высотой. Оба замолчали -- неловкая, но честная пауза. Ты идешь по жизни без тревог, Потому что путь свой выбрать смог... Потом... Хэнк вдруг резко дернулся. -- Держись. Сейчас я схожу наверх за пилой. -- Как там старик? Я слышал его крик. -- Ему раздавило руку, и он потерял сознание. Сейчас я принесу пилу. -- Пойди к нему, Хэнк. Я держусь. Обо мне можешь не беспокоиться. Знаешь, что я тебе скажу? Мне как-то нагадали, что я доживу до восьмидесяти и у меня будет двадцать пять детей. По дороге за пилой взгляни на старика. И будь осторожен. "Будь осторожен!" Только послушайте этого сумасшедшего. "У него пятеро детей, и он мне советует быть осторожным. Черт-те что", -- сказал я ему и полез по склону. Я едва дышал, когда добрался до Генри. "Ну-ну, совсем обезумел... -- попробовал я себя успокоить, -- ну, попали в переделку, но мы из нее выберемся. Расслабься и смотри на все спокойно, как Джо". Я приказал своим легким дышать глубоко и медленно и попробовал остановить дрожь в руках. "Ну-ну, Господи ты Боже мой... Спокойнее, спокойнее и медленнее. Ну что так надрываться? Спокойно". Голова его звенела, сердце выстукивало морзянку, но он, кажется, все еще чего-то ждал, он все еще пытался отмахнуться от навязчивой мысли -- это чушь, я просто запаниковал. Старик лежал на куче грязи и сосновых игл, как подбитая чайка. Я встал на колени и осмотрел сломанную руку. Она, конечно, была в плохом состоянии, но кровоточила не слишком сильно. Я вынул из кармана носовой платок и наложил жгут у подмышки -- кровь стала течь слабее. Продержится, пока я не подниму его к пикапу. Тащить его вверх будет, конечно, не так-то легко. Но будем надеяться, что ноги у Джо в порядке, и можно будет смастерить носилки и вдвоем поднять его, как только мне удастся вытащить Джо из-под бревна. "Это бревно". Сейчас я спущусь и посмотрю... "Но это бревно!" Через минуту я... "Это бревно, привалившее Джо... в воде!" Хэнк вскинул голову. Сердце стучало, как обезумевший телетайп. Теперь он понял, какой текст оно пыталось донести до его сознания: "Вот почему я не могу успокоиться! Я же знал, я чувствовал это еще там, внизу. Я же знал, еще до того как это бревно взвилось в воздух, что будет беда. Я знал еще вчера вечером, что я... О Господи! Это бревно, оно упало..." Он с криком схватил пилу и, спотыкаясь, снова понесся вниз по вспаханной колее, прорываясь через виноградник и заросли папоротника к берегу, где неподвижно сидел Джо Бен... Теперь, уже начав двигаться, я решил, что дойду до дома пешком, даже если мне придется отшагать все восемь миль. Я даже начал получать удовольствие от этой ходьбы по гравию в сопровождении дождя: мы шли с ним вместе, двигаясь от ресторана в восточном направлении. Ветер бил каплями по шее, и его толчки в спину только усиливали мою решимость. "Я могу, -- мрачно повторял я себе, -- я сделаю это". Теперь мне уже не нужно было думать о предстоящем испытании, а только о том, как туда добраться. Я шел вперед, к реке, решительно и без остановок, ни разу не подняв руку, чтобы "проголосовать" попутной машине. "Я могу, черт возьми, сам, если не считать дождя, черт возьми..." Хэнк продрался через прибрежную растительность прямо к бревну; по спине Джо он понял, что вода поднялась уже на несколько дюймов. -- Рад тебя видеть, -- произнес Джо. -- Что-то тут становится глубже ни с того ни с сего... -- Джо! Я не могу! Это бревно. -- Почти на грани безумия я мял и крутил стартер пилы. Руки у меня снова начали дрожать. -- То есть, понимаешь, я не могу пилить... видишь, где проходит вода. -- Мотор пилы взвыл. Лицо Джо потемнело, когда он понял, что я имею в виду. Бревно настолько осело в воду, что, не погружая в нее пилы, я не мог его распилить. Потому-то меня и колотило. Я еще раньше знал, еще до того, как спустился, что мне не удастся это сделать. "Подожди, -- все-таки сказал я. -- Сейчас я посмотрю, что мы..." Хэнк снова вбил в кору вилку упора, и зубцы вгрызлись в древесину. Щепки и опилки полетели через плечо Джо в виноградник, и он зажмурил глаза. Он чувствовал, как осколки коры впиваются ему в щеку, а потом услышал, как мотор начал чихать, захлебываться и наконец остановился. Снова наступила тишина -- только дождь и звуки радио: "Ты идешь по жизни без тревог..." Джо открыл глаза: вдали за рекой в дымке дождя и быстро наступающих сумерек виднелся пик Марии. И все же, и все же. Кто верит... тому не о чем беспокоиться. Хэнк попробовал вытащить пилу, чтобы завести ее снова, но она застряла намертво. -- Все равно ничего не получается. -- Послушай, Хэнкус, все нормально. Я чувствую, все будет о'кей... потому что, смотри: нам надо только подождать. И еще чуть-чуть веры. Потому что, смотри, старик: и без нас есть кому об этом позаботиться. Через пару минут прилив поднимет с меня эту хреновину. Разве нет? Хэнк поглядел на дерево. -- Не знаю... оно так засело. Вода должна подняться довольно сильно, чтобы оно всплыло. -- Ну что ж, придется нам подождать, -- с уверенностью произнес Джо Бен. -- Жалко лишь, что я поторопился бросить курить, мог бы подождать один день. Ну ничего. -- Да, -- произнес Хэнк. -- Да. Мы просто будем ждать. И они стали ждать. Небо над рекой набухло от дождя, и лес за их спинами затих, словно прислушиваясь к музыке, доносившейся снизу. Дождь превращал ледяную жижу в водостоки, а водостоки в ручьи, сбегавшие к размытым берегам. А тем временем у побережья, у Отрога Дьявола, волны поднимались все выше и выше к спасительной двери, захлестывая каменную стену. Гряда облаков, надвигавшаяся с моря, разбивалась о крутые склоны и устремлялась обратно через полосу прибоя. Вив вылезла из горячей ванны и, что-то напевая себе под нос, вытиралась перед рефлектором в комнате, пахнущей розовым маслом. Расстояние между домом и моими насквозь вымокшими ботинками все сокращалось, и чем дальше они хлюпали, тем решительнее и непреклоннее становился я: "Восемь миль сквозь этот дождь, восемь несчастных миль... какого черта, если я могу это, я могу все..." Хэнк попробовал установить домкрат, чтобы поднять дерево, но в такой грязи винты лишь прокручивались. -- Нам нужна лошадь, -- осыпая проклятиями домкраты, произнес Хэнк. -- И что тогда? -- поинтересовался Джо, которого забавляло, как Хэнк злится на дерево. -- Подцепить его и волочь через меня в гору? Нет, нам нужен кит, чтобы он утащил его вон туда по реке. Честное слово. Не знаешь, где можно арендовать хорошего, упитанного кита, привыкшего к упряжи? -- Как ты? Не стало легче? -- Может, немного. Не могу сказать. Я продрог как сукин сын. Насколько поднялось? -- Всего лишь на пару дюймов, -- солгал Хэнк и закурил следующую сигарету. Он предложил затянуться Джо, но тот, посмотрев на дым, заявил, что при сложившихся обстоятельствах он предпочитает не нарушать обет, данный Господу. Хэнк молча продолжал курить. На ветках, свисавших над рекой, церемонно восседали зимородки -- они тоже ждали. Когда вода достигла шеи Джо Бена, Хэнк нырнул, уперся плечом в ствол и попробовал сдвинуть дерево. Но для того чтобы сдвинуть с места такую махину, нужен -был, по меньшей мере, дизель в двести лошадиных сил, и он прекрасно знал это. Знал он и то, что часть бревна осталась на берегу, и для того чтобы оно всплыло, вода должна подняться довольно высоко. И даже если оно стронется с места, то, скорее всего, откатится к берегу, еще больше придавливая Джо. Время от времени какой-нибудь зимородок взлетал, словно намереваясь нырнуть, и, не решившись, снова возвращался на ветку. Джо выключил приемник, и они немного побеседовали. О старике, который лежал наверху, укрытый паркой Хэнка, о работе и о том, что, как только им удастся добраться до телефона, надо будет сразу позвонить Дж. Дж. Бисмарку, как они его называли, -- главе фирмы "Ваконда Пасифик", и договориться о помощи на завтрашний день. -- Может, сам старина Джером Бисмарк заскочит сюда по реке в спасательном жилете -- вот будет картиночка что надо. Четыреста фунтов Дж. Дж. Бисмарка, плескающихся в воде. О Господи... Хэнк рассмеялся: -- Ладно-ладно, остряк, ты лучше вспомни, как сам в первый раз занимался сплавом. Не помнишь? В разгар января, все бревна во льду... -- Ну и что! Ничего я такого не помню. Ничего особенного. -- Да? Ну что ж, тогда мне придется освежить твою память. Ты напялил на себя десяток свитеров, брезентовые штаны, а сверху еще здоровый макинтош... -- Ничего подобного. Это был не я. У меня никогда не было макинтоша. Наверное, это был кто-то другой. -- И при первой же попытке поднять бревно ты свалился в воду и пошел на дно как топор. Бульк -- и нету. И половина бригады занималась тем, что выуживала тебя обратно -- столько ты весил. Я чуть не умер от смеха. -- Это был кто-то другой. Я всегда одеваюсь легко, чтобы не терять подвижность. Кстати, я тоже кое-что помню: как ты носил шарф, который тебе связала Барбара, и он попал в передачу пилы, -- помню, мы еще прикидывали тогда, как ты загнешься -- голову тебе снесет или просто задушит! Как насчет этого? -- А помнишь, кстати об одежде, когда наша команда борцов отправилась в Бенд на состязания и старина Брюс Шоу вырядился в смокинг, решив, что это лучшая спортивная форма. -- Да-да, Господи, Брюс Шоу... -- Орясина Брюс -- он до сих пор продолжает расти. -- Ну да? Не может быть. Я тебе говорил, что какое-то время он был у нас членом университетского совета? Правда, у него это не слишком получалось. Но подходить к нему близко было опасно; да, потом он стал еще выше. -- Господи, куда уж больше! Он уже тогда весил двести восемьдесят или двести девяносто... -- А потом, после того как он бросил службу, я потерял его из виду. -- Что с ним стало, не знаешь? -- Лет семь тому назад он попал в автокатастрофу... Слушай, разве я не говорил тебе? Я с ним столкнулся сразу после этого происшествия в "Музыкальном ранчо". Я заметил Брюса, когда он танцевал, и позвал его довольно дружелюбно: "Эй, Брюс", но он почему-то был зол как черт и посмотрел на меня так, словно собирался оставить от меня мокрое место. И, слушай, -- я тебе это никогда не рассказывал -- в тот вечер я здорово набрался, действительно здорово. Конец рабочего дня, лето... Просто в стельку. Мне бы тихо уйти, но, понимаешь, втемяшилось в голову погулять. Ну, я ушел с танцев, понимаешь, и пошел пройтись, и тут передо мной это дерево, с которым я проторчал несколько часов кряду. Ну, я действительно сильно набрался в тот вечер, и... к тому же было поздно и темно... Ну вот, я иду и подхожу к этому дереву -- оно было все залито смолой: один к одному -- старина Шоу, такое же здоровое. Никаких сомнений -- чистый Шоу, орясина Брюс... черт, и выглядит он как-то плохо! Рубаха снята, руки раскинул в разные стороны, все тело в струпьях. Ну, я подхожу и спрашиваю: "Эй, Шоу, приятель!" Опять не отвечает, но у меня такое ощущение, что ему здорово плохо. Я его спрашиваю, как дела на плотине, где он работал, как его девушка, мама, и еще о всякой всячине. Он продолжает стоять и не уходит -- такой здоровый и вид у него на море и обратно. Ну, в общем, я весь продрог, пока стоял с ним, -- думал, что я ему нужен по какому-то делу. Потом плюнул и пошел прочь. А то, что это было дерево, а не старина Шоу, дошло до меня только утром, когда я его увидел стоящим на том же самом месте. -- Да ты что! Ты мне никогда это не рассказывал. -- Клянусь Богом. -- Господи, проторчать с деревом! Пока они смеялись, приемник вдруг прекратил пищать. -- О черт! Я забыл его снять. Черт... Ну все, он погиб. Заткнись ты, что ты ржешь! Нет, ну это потрясающая история. -- И он снова сам зашелся от хохота. Но смех Джо быстро перешел в какой-то дребезжащий звук -- его зубы стучали от холода. Хэнк же заливался вовсю: -- Так тебе и надо. Нечего было хвастаться, что ты умудрился спасти его из-под дерева; вот ты и потопил его... О Господи, ну надо же! Джо тоже попробовал разделить веселье Хэнка, и их смех покатился над рекой. Нахохлившиеся зимородки с подозрением поглядывали на них с веток. Они продолжали смеяться, пока неожиданный порыв ветра не захлестнул Джо Бена волной. Джо закашлялся, принялся отплевываться и еще больше зашелся от смеха... потом повернулся к Хэнку и поинтересовался дурашливым голосом: -- Слушай, ты ведь не допустишь, чтобы я утоп в этой несчастной речке? -- В этой речке? А что такое? Что это Джо Бен Стампер вдруг забеспокоился? Что-то это подозрительно. Я считал, старик, стоит тебе кликнуть своего Большого Друга, и Он одним пальцем отгонит от тебя воды. -- Да, но я же тебе говорил -- мне бы не хотелось тревожить Его в тех случаях, когда мы сами можем справиться. Совершенно не хочется привлекать кого-нибудь к этому делу, а уж особенно Его. -- О'кей, понимаю; конечно, у Него хватает дел и без нас. -- Естественно. Перед Рождеством самое хлопотливое время. А еще эти горячие точки -- Лаос, Вьетнам... -- Да еще тьма лиц, предрасположенных к базедовой болезни в Оклахоме. Да, мне понятны твои сомнения... -- Точно. Точно. В этом году Он особенно нужен Оклахоме. Надеюсь, Орал Роберте уже заручился его подписью для своих телесериалов. Единственное, что, -- Джо приподнял подбородок, чтобы его снова не захлестнула набегающая волна, -- эта вонючая вода все время попадает мне в кос. Знаешь, Хэнкус, может, ты сбегаешь к пикапу за тросом... когда еще это бревно всплывет. Кто бы мог подумать, но в его голосе начали звучать тревожные нотки. -- Что за дела? -- тогда спросил я. -- Неужели тот самый парень, который всегда говорит: "Без возражений принимай свою долю", испугался, что немножко промок? И кроме того, Джоби, до пикапа три четверти мили, и все вверх по склону; неужели ты все это время хочешь пробыть в одиночестве? -- Нет, -- поспешно ответил он и процитировал: "Нехорошо быть человеку одному". Бытие. Это перед тем, как Он создал Еву. А все-таки, может, стоит сбегать за тросом... Я вошел в воду и положил руку ему на плечо. -- Нет, -- сказал я. -- До пикапа бегом пятнадцать минут, и обратно пятнадцать, за это время... короче говоря, в общем, я слишком устал, чтобы носиться туда-сюда, туда и обратно из-за твоих прихотей. А кроме того, вряд ли тебе удастся намного вытянуть свою шею. Помнишь, как мы поймали в трясине водяную черепаху? И запихали ее в ванну -- воды налили дюйма два-три, и ей было не за что зацепиться, чтобы вылезти. Но она не потонула, помнишь? Встала на задние лапы и вытягивала свою шею, пока не надорвалась... Так что я не думаю, что ты потопнешь; есть все основания полагать, что ты последуешь ее примеру. -- Джо попробовал было рассмеяться, но ему тут же пришлось закрыть рот, чтобы не захлебнуться. -- В общем, я считаю, что это полено должно начать всплывать с минуты на минуту. В худшем случае, я всегда смогу продержать тебя, подныривая и передавая воздух, пока оно не всплывет. -- Конечно, конечно, -- откликнулся он. -- Я не подумал об этом. -- Он умолк, сжав губы, пока вода захлестывала ему в лицо. -- Ну конечно, ты же просто сможешь передавать мне воздух. -- Сколько потребуется, так что можешь не волноваться... -- Волноваться? Я совершенно не волнуюсь. Просто холодно. Я же знаю, что ты что-нибудь придумаешь. -- Естественно. -- Так же, как мы работали с одним аквалангом под водой. -- Точно. Никакой разницы. -- Точно так же. Я стоял в воде рядом с деревом и дрожал. -- Просто нужно уметь правильно себя вести и верить. И ждать. -- Он резко закрыл рот. -- Конечно, -- закончил я за него, пока не прошла волна. -- Просто ждать. И думать о хороших вещах, которые у нас впереди. -- Правильно! Старик, ой, старик... ведь через несколько дней День Благодарения, -- вспомнил Джо. Слова из него вылетали уже с бульканьем. -- Отличное времечко. Мы уже все закончим. Для такого дня надо будет организовать что-нибудь капитальное. -- Еще бы! Просто стоял и дрожал крупной дрожью, потому что я чувствовал, что времени на организацию чего-то капитального уже не осталось... Зимородки замерли в ожидании... Над рекой меланхолично шумел дождь, каплю за каплей добавляя в нее влагу... Наступали последние часы сумерек. Хэнк, упершись ногами в дно, изо всех сил налегал на дерево -- ледяные коричневые струи течения сносили ноги, -- сначала он дрожал, потом холод перерос границы озноба, и он перестал дрожать и только носил полные легкие воздуха к лицу, которое уже совсем скрылось под водой. "Главное, чтобы Джо не запаниковал, -- повторял он себе, -- главное, чтобы он держался". А Джо, казалось, пребывал в превосходнейшем расположении духа. Даже когда его покрытое шрамами личико скрылось целиком, до Хэнка продолжали долетать всхлипы его хохота, а когда он опускал голову под воду, то видел, что на губах Джо играет все та же нелепая полуидиотская улыбка. Положение казалось им настолько глупым и они чувствовали себя такими дураками, что своим смехом чуть не погубили все дело с передачей воздуха, -- они оба понимали это, но остановиться было выше их сил. Черт-те что, наверно, мы выглядим полными идиотами, повторяли оба про себя; если бы старина Генри там, наверху, пришел в себя и увидел, чем мы здесь занимаемся, он бы издевался над нами до конца своей жизни -- еще лет сто, как минимум. И даже когда нелепость ситуации уже перестала смешить Хэнка, он чувствовал, что там, под водой, веселье идет вовсю. Это внушало ему некоторую уверенность; пока этот балбес смеется, еще есть надежда. "В конце концов, я могу снабжать его воздухом всю ночь. До тех пор, пока он сохраняет уверенность и находит это смешным. До тех пор, пока он все еще улыбается. Только это может его спасти, может помочь ему выбраться из этой передряги; только бы он не терял веры..." Но там, под водой, в холодной темноте, ситуация представлялась ничуть не лучше. В ней не было абсолютно ничего смешного. Ни грана. И все же... это было жутко забавно. Не для Джо, конечно, а так, абстрактно, если бы это была чья-то шутка. И он смеялся уже не сам по себе, а словно он был этим кем-то другим. Словно он не сам улыбался, а этот кто-то другой. Он начал это чувствовать, как только вода полностью закрыла его лицо. Черная и холодная. Сначала его охватили страх и ужас... а потом из воды вынырнуло это смешное. Как будто оно там таилось все время и только ожидало наступления темноты. И теперь в плотной тишине подводного царства Джо чувствовал, как это смешное пытается проникнуть внутрь сквозь панцирь его тела. Ему это совершенно не нравилось. Он начал с ним бороться, размышляя о приятных вещах. Например, о том, что совсем скоро День Благодарения. Один из его самых любимых дней с детства, а на этот раз это будет самый лучший день из всех лучших дней. Потому что эта работа будет закончена, и мы сможем передохнуть. С утра все будет пропитано кухонными запахами. Индейка с луком и шалфеем. Пирог с грибами. Жареные пончики. А потом сидеть вокруг плиты и икать от переедания -- все, как всегда. Смотреть телевизор, пить пиво и курить сигары. Нет-нет, никакого пива и сигар. Я забыл. Только не это. Кофе тоже не годится. Не смейся. Потому что человек строит свою обитель на небесах из стройматериалов благочестивой жизни, которые он сколачивает здесь, на земле. Скапливает свое богатство там, наверху, тем, что не принимает участия, -- не смейся, ты же идешь по жизни без тревог, -- не дает себе воли, -- не смейся, потому что, если начнешь ржать, тут же захлебнешься и уже никогда не поднимешься. И между прочим. Я вообще не вижу ничего смешного. По крайней мере здесь, под водой. Во-первых, мне немножко страшно, во-вторых, -- нет таких, кому Он не помог, -- я замерз; и мне больно. В этом нет ничего смешного. Я хочу домой. Я хочу в свой новый дом, хочу надеть чистые штаны, которые для меня выгладила Джэн, хочу, чтобы мне на пузо уселись близнецы, а Пискля показала бы нам, что она сегодня нарисовала. Ну и всякое такое. Я хочу... клюкву и миндаль в сахаре. Да! И сладкую картошку с алтеем -- не смейся, -- с алтеем, запеченным сверху, и индейку... Не смейся, в последний раз тебя предупреждаю! Ну зачем смеяться? Разве это смешно никогда больше не попробовать картошки с алтеем? Неужели ты хочешь больше никогда не выкурить ни одной сигары? Да! Нет, к черту, человек должен строить свою обитель... Да -- и перестань меня смешить -- неужели ты не хочешь выпить чашечку горячего кофе, который ты не -- прекрати, черт возьми! -- не успел выпить сегодня утром? Нет! Не смейся, я же знаю, сейчас это прекратится, -- помнишь эту девчонку Джуди, которая все время -- дьявол, убирайся! -- на математике пускала мне в глаза солнечного зайчика? Сволочь! Сволочь! Я знаю, кто ты, и не стану смеяться, ты -- черный дьявол! Господь Бог в своем милосердии укажет мне путь сквозь долину печали! Можешь не стараться, дурак, тебе ничего не удастся; ты же сам знаешь. Совершенно не смешно! Я вывернусь, главное не сомневаться. Естественно, ты можешь... нет, это я могу! Верящий да не засмеется! Ты, конечно, доволен, что тебе удалось вырубить меня, -- это не смешно, но тебе это нравится, -- не смейся, -- ты, ты обманул меня, да-да, нет! нет! -- во имя Него и их не делай этого! Черт, а -- ой-ой-ой-ой -- а какая разница? Да. Ну какая? А если мы все обмануты? Сигару! А-ай, как хочется курить, ко, и, Боже мой, как я люблю кофе, но это, это так смешно, черт возьми, это так -- ха-ха-ха-ха, смешно, х-ха-ха-ха... И целый ворох пузырей безудержной истеричной радости плеснул в лицо Хэнку как раз в тот момент, когда он наклонился, чтобы передать Джо следующую порцию воздуха. Он так испугался, что тут же выдохнул. Нахмурившись, он не мигая смотрел на ровную поверхность воды, которая только что бурлила от хохота. Потом снова вдохнул и опустил голову в воду, шевеля губами, пока не нащупал рта Джо... он был открыт, одна большая круглая дыра, разверстая в хохоте. Как подводная пещера, нет, как дренажное отверстие на дне океана, оправленное холодной плотью... такое необъятное, что могло поглотить воды всех морей на свете. И течение, скручиваясь черной спиралью, втекало внутрь, снова заставляя его смеяться. Он не стал пытаться вдуть свой воздух в это безжизненное отверстие. Он медленно поднял голову и вновь уставился на водную гладь, под которой лежал Джо. Она ничем не отличалась от других участков реки, вплоть до самого океана. (Ты что, не понимаешь, что Джо Бен мертв?) Дождь пошел сильнее, звуки капель по воде раздавались все громче. Кружилась голова и тошнило. (Этот сукин сын откинул коньки. Гном скончался, ты что, не понимаешь? И, несмотря на внезапно накативший приступ тошноты, поверх разрастающегося чувства пустоты, которое всегда испытываешь сразу после смерти кого-то близкого, -- но он мертв, Джо Бен мертв, врубись ты наконец! -- я чувствую облегчение. Я устал и этим исчерпывалось все, а теперь я знал, что смогу отдохнуть. Еще немного -- дотащить старика до пикапа, съездить в город за помощью, и тогда, наверное, все будет закончено. Окончательно. После стольких... Господи, сколько же это продолжалось? По меньшей мере с тех пор... как сегодня утром я увидел старика, спускавшегося по склону и выглядевшего таким встревоженным. Нет. Раньше. Прошлой ночью, когда я проснулся и увидел свое отражение. Нет. Еще раньше. С тех пор, как мы впервые пошлисДжоби на футбол и он превратил меня в своего кумира. С тех пор, как он бросился в океан, чтобы я спас его. С тех пор, как старик приколотил плакат к моей стене. С тех пор, как Бони Стоукс начал приставать к Генри по поводу деда. С тех пор, с тех пор, с тех пор...) Он стоит в ожидании чего-то, продолжая смотреть на воду, пока надрывающиеся легкие не выплевывают спертый воздух вместе с громкими судорожными рыданиями -- "Ты умер, Джоби, ах ты разбойник, черт бы тебя побрал, ты умер..." Чем больше темнело, тем чаще на шоссе останавливались добрые души, интересуясь, не подкинуть ли меня. Я вежливо отказывался и с восхитительным чувством мученичества стоически продолжал