форме, не считая несчастных калек с переломанным стеблем: начинаясь от совсем узкого основания, они расширялись, как труба, к середине, а самая верхушка склонялась к земле. Представьте себе удлиненную запятую, аккуратную, зеленую и высаженную в багровую жижу. Могу сказать только, что они были похожи на какое-то художественное представление об инопланетных хлорофилловых созданиях -- стилизованные фигуры, полусмешные, полузловещие, идеально подходящие для Хэллоуина. (Так что единственное, чего я боялся на задних дворах Шведского Ряда, так это того, что Хэнк увидит меня испуганным. Ну не смешно ли? Конечно... Почувствовав свой страх таким смешным, мальчик смеется, но неуклонно продолжает идти прочь из города; он знает, что его поступок навсегда лишил его дома, он знал, чтб старый Генри и все они думали о трусливых кошках, даже если те испытывали страх лишь от того, что для них была непереносима мысль о собственной трусости.) Я вытащил одно из растений, вырвав его из семьи, чтобы рассмотреть получше, и выяснил, что под петлей запятой виднелась круглая дырка, напоминающая рот, а на дне сходящейся конусом трубки оказалась вязкая жидкость, в которой завязли трупы двух мух и пчелы. И тут до меня дошло, что эти странные болотные растения -- взнос Орегона в собрание курьезов необычных жизненных форм -- дарлингтония. Не растение, не животное, выросшее на ничейной земле вместе с шагающим хмелем и парамецией, благоухающий живоглот, с одинаковым удовольствием питающийся солнечным светом и мухами, минеральными веществами и мясом. Я смотрел на растение в своей руке, и оно отвечало мне таким же тупым взглядом. -- Привет, -- вежливо произнес я, глядя в овальный, пахнущий медом рот. -- Как жизнь? -- Са-уомп! -- проквакала лягушка. Я, словно обжегшись, уронил растение и снова двинулся на запад. Достигнув гребня дюн, Ли замирает от восторга: в нескольких сотнях ярдов лежит океан, серый и спокойный, с кружевной каймой, откинутой от берега, как постель, приготовленная к ночи. (Луна вела мальчика через дюны. Слабая лучина луны, слегка освещавшая манящий прибой.) Наконец я добрался до подножия крутого песчаного холма и на четвереньках полез вверх по нему, забивая песком карманы и ботинки. Орегонские дюны состоят из мельчайшего и чистейшего песка, какой только можно найти во всей Америке: постоянно движущиеся -- пододвигаемые летними ветрами и смываемые зимними дождями, -- раскинувшиеся в некоторых местах на целые мили без единого деревца, кустика или цветочка, слишком правильные, чтобы быть результатом трудов небрежной природы, слишком огромные, чтобы быть плодами рук человека. Даже случайному человеку они кажутся ирреальным миром. Я же, со своим предубежденным взглядом, достигнув вершины, увидел в высшей степени угрожающую местность. Он идет к вышитому покрывалу этой огромной постели в полном трансе (мальчик исчезает на абсолютно пустом, ползущем песчаном поле, не дойдя до моря...) и испытывает разочарование, когда добирается до края дюн: "Л чего я, собственно, ждал? Что здесь может произойти при ярком дневном свете, на абсолютно невыразительном песчаном поле? " (...исчезает в полной тьме на черной и безлунной земле!) У самого подножия дюн, где начинался пляж, разделяя владения моря от суши, словно абсурдная стена, громоздилась гора посеребренных солнцем бревен. Я перелез через нее, думая, чем бы себя занять, чтобы провести час, остававшийся до свидания с Вив... Дойдя до пляжа, он надеется, что ужас, вселенный 6 него дюнами, отступит, но он никуда не девается и следует за ним по пятам, как рваные черные тучи, потрескивающие и шипящие 6 нескольких футах над его головой. "Наркотическое похмелье, -- настаивает он. -- И ничего более. Просто надо отвлечься на что-нибудь. Ну же, парень, ты спокойно можешь не обращать на него внимания..." Чтобы скоротать время, я принялся кидать камешками в перевозчиков, которые неподвижно стояли у кромки воды, повернув клювы по ветру, как маленькие флюгера. Потом откопал несколько песчаных крабов в розовых панцирях и кинул их парящим чайкам. Перевернул кучу ламинарии и понаблюдал за взрывом активности жизни насекомых, вызванным моими действиями. Пробежал, сколько выдержали мои просмоленные легкие, вдоль пенистого прибоя, покричал, соревнуясь с чайками; закатав штанины и привязав ботинки к ремню, побрызгался в набегавших волнах, пока у меня не опухли и не занемели колени... Но каждое пропетое им слово, каждый жест, прыжок кажутся каким-то ритуалом, заклинающим свирепого врага выйти из-под земли, ритуалом, который он не может остановить, так как каждое действие, рассчитанное на обеспечение успеха, также входит в подсознательную церемонию, необходимую для этой победы. По мере того как он приближается к кульминации своего океанического священнодействия, ему приходит в голову, что вся эта дикая куролесица не более чем узаконивание детской игры: "Неудивительно, что я страдаю нервным расстройством, как же, черт возьми, иначе? Я же все время бегу назад. Еще немного, и я окажусь во чреве. Вот и все. Вместе со своим похмельем. Вот и все". (Постепенно шок от падения проходит, и мальчик пытается пошевелиться. Он поднимает голову и сквозь круглое отверстие видит над собой звезды, которые гонит ветер, дующий с каменистых скал на север, он слышит, как сердито бьет лапами океан, негодующий за то, что какая-то дырка 6 земле лишила его законного трофея.) И единственное, что мне надо для преодоления этого, -- найти другую мелодию. Он испуганно оглядывает беззвучный пляж... И тут мой взгляд случайно падает на первосортное развлечение: машина, застрявшая в песке в четверти мили к югу от меня, почти у самого волнореза, где я должен встретиться с Вив. И общий вид этой машины был мне чем-то очень знаком, действительно знаком -- отличный способ времяпрепровождения, если я не ошибаюсь. (Мальчик лежит на дне огромной трубы. Трубы, уходящей 6 землю. "Одна из труб Преисподней! -- думает мальчик, вспоминая предупреждения старого Генри о печных трубах дьявола, расставленных в дюнах, куда могут упасть беспечные гуляки. -- Прямо в Ад!" -- вспоминает мальчик и разражается слезами.) Я опускаю штанины, надеваю ботинки и поспешно пускаюсь в путь. Я не ошибся, это была машина самаритян. Мой старый дружок водитель спокойно курил, не обращая никакого внимания на молящий и укоризненный взгляд своей завязшей машины, которая беспомощно стояла в ловушке волн. При виде меня он вздохнул. Пачка сигарет торчала из-за рукава его пуловера, руки были засунуты в задние карманы джинсов. Петляющие следы вдоль берега красноречиво свидетельствовали о происшедшем: взбодренные пивом и готовые к решительным действиям, они миновали пост береговой охраны и спустились к пляжу. Они подбирались ближе и ближе, насмехаясь над приливом, дразня волны и швыряя песок в белоснежную пасть океана, словно он был девяностофунтовым недоноском. И были пойманы. Дощечки и ветки свидетельствовали о яростных и бесплодных попытках вытащить колеса. Но песок держал крепко. Теперь начался прилив, и настала очередь океана дразнить: с сокрушительным терпением и неторопливостью он подбирался все ближе и ближе. Следы ног вели прочь от машины, указывая, что они побежали за помощью, но если она не поспеет в ближайшие несколько минут, то будет поздно. Через пять минут пена уже будет причмокивать у коробки передач. Через десять -- давиться смехом у дверец. Через полчаса волны с победным рокотом захлестнут мотор, покрывая провода солевой коррозией, вспарывая полосатую обивку сидений, разбивая окна. А еще через час они будут перекатывать машину, как резиновую игрушку в ванной. Ли тронут пассивной покорностью машины. Стоическая мудрость металла. Хотел бы он быть таким же спокойным там, на дюнах (дюны охватывает ветер. С несмолкаемым воем он дует над трубой, словно играет на невидимой дудке в сопровождении ритмических ударов прибоя, доносящегося откуда-то из другого мира. Мальчик перестает плакать: он решает, что это не может быть печной трубой дьявола, -- в ней слишком холодно, чтобы она могла иметь отношение к геенне огненной...), таким же спокойным и покорным: застряв в разверстой могиле, да еще к тому же и в полнолуние... Он направляется прямо к машине. Шофер молча наблюдает за тем, как я приближаюсь. -- Эй, парень, -- кричу я, -- что за шутки? -- "Скажи -- „дудки" -- молит Ли почти с такой же безысходностью, как обреченная машина, -- пожалуйста, скажи что-нибудь дружелюбное". Я останавливаюсь. Его дружки стоят в десяти ярдах от нас посреди коллекции содержимого машины -- домкрат, шины, одеяла, клюшки для гольфа -- и медленно переводят взгляды с меня на своего лидера. -- Мистер Стампер, -- мурлыкает он, когда рев океана слегка стихает, давая ему возможность вклиниться, -- вы появились просто как герой. Говорят, что все вы, Стамперы, герои. Вы захватили с собой лопаты? Может, цепь? Или вы вызвали нам тягач? Вы, случайно, не вызвали нам тягач, мистер Стампер? Или подмога уже спешит? -- Не-а. Просто шел мимо, наслаждаясь видом в одиночестве. Встревоженный его сладко-ядовитым тоном, я быстро сообразил, что эта сцена может оказаться гораздо большим, чем просто развлечение, на которое я надеялся. -- Ну, пока, -- бодро говорю я, намереваясь тронуться дальше. Ли стоит, глядя поверх плеча подростка на буек с сиреной, заунывно воющей на темной воде. (Время от времени до мальчика долетает вой буйков из устья залива и шум дизелей, проходящих по шоссе... но постепенно все его внимание сосредоточивается на усыпанной звездами монетке неба у него над головой: похоже, с одного края она начинает светлеть.) Но, когда я прохожу мимо него, он, слегка отвернувшись, протягивает свою веснушчатую руку и останавливает меня; блестящие стигматы прыщей украшают его щеку. Я замечаю разительную разницу в его отношении ко мне по сравнению с нашей первой встречей. Тогда в нем была просто жестокость, которая теперь каким-то образом превратилась в ненависть. -- Эй, мистер Стампер! Куда же вы? Разве мы не оказали вам помощь совсем недавно? Вам не кажется, что и вы теперь могли бы нам помочь? -- Конечно... -- бодро и радостно. -- Конечно, чем могу быть полезен? Позвонить вызвать тягач? Я как раз направляюсь обратно к цивилизации... -- Я сделал неопределенный жест в сторону города. -- Кого-нибудь пришлю. -- Ну что вы, не надо, -- пропел он. -- К телефону мы уже кое-кого послали. Не можете ли вы помочь нам как-нибудь иначе? Будучи Стампером и вообще? -- Его пальцы нежно теребят лацкан моего пиджака. -- Конечно! -- восклицаю я. -- Конечно, сделаю все что в моих силах, но... -- На этот раз слишком бодро, слишком радостно. Я издаю нервный смешок, и его пальцы сжимаются на моей руке. -- Вы явно чему-то очень рады, мистер Стампер. А чему это вы так радуетесь? Я пожимаю плечами, прекрасно понимая: что бы я ни ответил, все будет неверно... Стайка песчанок проносится над головой Ли, словно листья, подхваченные ветром; с легким интересом он наблюдает, как они резко сворачивают и опускаются все вместе у кромки волн, в нескольких ярдах от машины. ( "Да! -- восклицает мальчик. -- Свет!" Теперь он абсолютно уверен в этом... наверху, в конце трубы, с одного края видимого ему лоскутка неба -- свет! Небесный свет! застящий его надел звезд... Он приближался и должен был остановиться прямо над ним, специально для него! "Отче, о Божественный Отче, Господи, помоги мне! Ты можешь. Я знаю, Ты можешь. Помоги мне...") Поэтому я предпочел помолчать, однако из меня непроизвольно снова вырвалось это нервное хихиканье. -- Гляньте, у мистера Стампера проснулось отличное чувство юмора при виде нашей машины в такой переделке! -- И я чувствую, что он сжимает мою руку еще крепче... Почти позабыв о своей руке, Ли наблюдает за крохотными птичками, копошащимися в ручейках, оставляемых набегающими волнами: как предопределены их несчастные жизни... навсегда настроенные на ритм безжалостного океана, безмолвно подогнанные к размеренному отзвуку волн. -- И знаете, ребята, что я думаю: такой парень, как мистер Стампер, сохраняющий такое чувство юмора в неприятностях, он должен помочь нам выкарабкаться, я, например, вот так это понимаю. Я понимал это несколько иначе, но не стал вступать в пререкания. Я полуобернулся, чтобы прикинуть расстояние до мола, но не прекращавшие жевать приспешники водителя перехватили мой взгляд и слегка переместились, чтобы отрезать любую возможность к внезапному побегу. Я почувствовал себя в ловушке (от долгого неморгающего взгляда вверх глаза мальчика начинают гореть. Занемевшие ноги подгибаются, помятая маска свисает с шеи, как амулет. Он забывает о своих застывших до боли пальцах, глядя па то, как свет подступает все ближе к границе его видения. "Я готов, Отче Небесный. Пожалуйста. Бери меня. Я не хочу умирать в этой несчастной дыре, Я не хочу докой. Возьми меня к себе, Господи..."), и впервые мне по-настоящему стало страшно: мне доводилось слышать об этих пляжных хулиганах и их представлении о развлечениях... Ли сбрасывает руку шофера и делает несколько шагов к воде. На него наваливается усталость, чуть ли не сонливость. Он ищет луну, но ее закрыли тучи. Он оглядывается на птичек, деловито работающих в опасной близости от прибоя: их лихорадочное клевание вызывает в нем еще одну волну усталости... -- Ну, я хочу сказать, вы же Стампер, мистер Стампер, а Стампер может помочь нам выбраться... -- Ему кажется, что птицы -- рабы, рабы набегающих волн. -- Ну, скажем, например, Хэнк Стампер. Могу поспорить, он бы поднажал своим здоровенным плечом и в один присест вытащил бы кашу машину. -- Рабы, прикованные к волнам. Бегом бегом бегом за откатывающейся волной клев клев клев -- назад назад назад, пока набегающая волна не обрушила на тебя смерть... и снова и снова и снова. (Мальчик лихорадочно молится в удушающей тьме, а над его головой поет свои гимны ветер, и свет, становясь ярче, все приближается...) -- А если Хэнк может это сделать, могу поспорить, это и вам по плечу, а? Так что давайте-ка поднажмите. Ну?! Я понял, что ничего не остается, как развлекать моих мучителей в надежде на то, что им скоро надоест эта игра, -- я закатал штанины и обошел машину со стороны моря. Вода прорезала ноги холодными ножами. Я упираюсь плечом в крыло автомобиля и делаю вид, что толкаю... Рабы волн; вот одна замешкалась, выковыривая какой-то деликатес из песка, и -- БЕРЕГИСЬ! -- все бегут назад назад назад, кроме одной беззаботной птички, и когда набежавшая волна откатывается, в ней отчаянно бъется серый комочек, пытающийся высвободить крылья из песка, пока не накатит новая волна, и снова не отступит, и опять не накатит ( "О, Отче Небесный, я чувствую твое приближение, я жду тебя, жду!") беги беги беги... -- Нет, мистер Стампер, вы способны на большее; Хэнку Стамперу было бы дьявольски стыдно за вас. Вы так копаетесь, а прилив-то все подступает... Одна из птичек натыкается на захлебнувшийся комок перьев и замирает над ним на мгновение, прежде чем продолжить свой бег в бесконечной игре с волнами: нельзя останавливаться] Нет времени для скорби] бег или смерть! Нет времени, нет времени! (Свет становится ярче. Мальчику кажется, что с небес на него указывает чей-то сияющий палец!) -- Мистер Стампер, по-моему, вы даже не стараетесь. Придется вам помочь. -- Ледяная резь соленой воды сжимает горло, и меня охватывает первый приступ паники. -- Ну давайте, надо постараться как следует! ...Он чувствует, как усталость вместе с холодом сковывает его члены; он трясет головой и выплевывает воду. Птицы -- зачем они это делают? Он вспоминает дарлингтонию, сорванную им. Она не похожа на птиц, она может себе позволить роскошь выжидания. Она умеет терпеть. А если какому-то растению не удается получить своей доли мух и оно начинает голодать, то выражается это всего лишь в отсохшем листе. Все растение продолжает жить, корни продолжают жить. Но эта птичка была единым целым, и когда она захлебнулась, то утонула вся, без остатка, целиком. Погибла. Волны победили, птица проиграла. А волны всегда побеждают. Если только... -- Ну вот, мистер Стампер, ваше плечо. -- Я уже чувствую на себе множество рук, и мои мысли начинают панически метаться... Если только ты не будешь осторожен, если не примешь свою судьбу и не смиришься с ней. Как машина... -- Ну-ка, подставьте сюда свое плечо, мистер Стампер. -- Только попробуйте... Мой брат... -- Что ваш брат, мистер Стампер? Вашего брата здесь нет. Вы же сами сказали -- в одиночестве. -- ...Он не сопротивляется, и им начинает надоедать это развлечение без борьбы... -- Боже мой, да вы же промокли, мистер Стампер... -- И даже когда они выходят на берег, он не пытается выйти из воды, омывающей его до груди... -- Вы, наверное, любите купаться, мистер Стампер. --...Вместо этого он поворачивается лицом к набегающему бульону волн и смотрит на изумительно красивую линию горизонта, потом на безумные усилия глупых птиц. Этим глупышкам только-то и надо, что бежать бежать бежать, потом переждать, остановиться... чтобы один заключительный ледяной удар прекратил всю эту невыносимую суету. Полдюжины шагов, и ты сможешь положить конец этой безумной игре. Ты не выиграешь, но и не проиграешь. Пат -- это максимум, на что ты можешь рассчитывать, понимаешь? Это лучшее... -- Смотрите. -- Кто там? -- О Господи! Это он... -- Врассыпную! Разбежались! Шофер бросается первым, а за ним остальные, веером рассыпаясь в сторону дюн. Ли не видит, что они убегают. Его сбивает с ног волной. На мгновение он целиком оказывается под водой, а когда его спокойное и задумчивое лицо вновь появляется на поверхности, он видит все тот же безмятежный горизонт. Ты явилась на эту сцену, прося своей доли. Глупая птица. И всю свою жизнь надеялась хоть ненадолго прервать игру. Учись у лисы и ее уловок. Брось все. Прекрати играть, останови эту безумную суету. Если повезет, можешь назвать это передышкой. БЕРЕГИСЬ. Нет, уступи. БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ! БЕРЕГИСЬ! ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ТАК ПОСТУПИТЬ СО МНОЙ! Ну что ж, посмотрим. Я уступаю... "Ли!" Я называю это передышкой... "Малыш!" и движется к горизонту, все больше погружаясь в белоснежные объятия воды... "Черт побери..."-- в набегающее серое что? "Ли!" "Что? Хэнк?" И сквозь кружево пены, застывшей в воздухе, я вижу, как он перебирается через камни мола. Не бежит, нет, просто быстро идет. Он размахивает руками, кулаки сжаты, ботинки отплевывают песок, но он не бежит. Зато бегут те, другие, пластмассовые мальчики, все пятеро, бегут так, словно за ними гонится дьявол. А Хэнк просто идет. Он ни на мгновение не теряет самообладания. Ли со стороны наблюдает за происходящим сквозь забрызганные пеной очки. Он смотрит, как по мере приближения Хэнка разбегаются подростки. ( "О Небесный Отче, я вижу приближение твоего сияния!") Все еще лежа в воде, он смотрит, как приближается Хэнк. Он не пытается ни уйти глубже, ни выйти на мель, -- но -- постой-ка! -- почему это здесь оказался брат Хэнк вместо его Цветка Диких Прерий? -- так ничего и не решив, он дожидается, пока его не поднимает всесильное любопытство. И тогда, с трудом барахтаясь в белоснежной пене, он начинает двигаться к берегу, где, положив руки в карманы, его ждет Хэнк. Может, это и безумная суета, но не исключено, что как-нибудь потом, в один прекрасный день, ты назовешь это передышкой... Он так невозмутим, что не делает и шага, чтобы спасти меня; но постой-ка, постой-ка, что он тут делает вместо... Он спокойно стоит, руки в карманы, глядя, как я выкарабкиваюсь из прибоя. -- Черт побери, Ли, -- ободряет он меня, когда я оказываюсь уже достаточно близко, -- только не рассказывай мне, что ты здесь купался, -- более глупую отговорку и выдумать трудно. У меня не было сил даже на изобретение умного ответа. Бездыханный, я рухнул на песок, чувствуя, что наглотался соленой воды ничуть не меньше, чем вешу сам. -- Ты бы мог... по крайней мере... -- Я тебе посоветую очень полезную вещь, -- улыбается Хэнк. -- В следующий раз, когда соберешься купаться со своими друзьями, рекомендую тебе надеть плавки вместо вельветовых брюк и спортивного пиджака. -- Друзьями? -- прохрипел я. -- Банда ублюдков, пытавшихся меня убить. Ты чуть не опоздал... Они могли... утопить меня! -- О'кей, в следующий раз возьму с собой горн и при приближении буду давать сигнал кавалерийской атаки. А кстати, они не объяснили, почему хотят тебя утопить? -- Объяснили, и очень доходчиво... насколько я помню. -- Я продолжаю лежать на боку, волны лижут мне ноги, но сразу ответить я затрудняюсь. -- А, ну как же... потому что я -- Стампер. Вот и вся причина. -- Действительно, серьезная причина. -- Наконец он нисходит до того, чтобы наклониться и помочь мне подняться на ноги. -- Поехали к Джоби, и переоденем тебя во что-нибудь сухое. Господи, ты только посмотри на себя. Ну и видок! Как это можно -- чуть не потонуть, но при этом сохранить свои очки? В этом что-то есть. -- Ничего особенного. А что ты здесь делаешь? Что случилось с Вив... с устрицами? -- У меня джип стоит прямо за теми бревнами. Пошли. Эй, не забудь ботинки! А то их сейчас волны слизнут... Пока Ли спасал свои ботинки, Хэнк повернулся и тем же поспешным шагом пошел назад. "Откуда ты взялся, братец, как Мефистофель в шипованных сапогах? (В темных дюнах свет в дыре все прибывает и прибывает; с нарастающим нетерпением малъчик колотит по своим согнутым ногам: "Да! Да! Да, Господи, да!" -- медленно, все ярче и ярче, все ближе и ближе...) Почему ты явился вместо нее? " -- Что ты здесь делаешь? -- повторяю я, догоняя его. -- Кое-что наклюнулось. Джо Бен пытался найти тебя после службы, но ты исчез. Он позвонил мне... -- А где Вив? -- Что? Вив не могла. Я попросил ее остаться помочь Энди... ни с того ни с сего началась заварушка. Джо сказал, что Ивенрайт и ребята сегодня встречались с каким-то начальником юниона. Говорит, им все известно о нашем договоре с "Ваконда Пасифик". Все все знают. Говорит, весь город на ушах... -- "Ты заревновал, -- ликует Ли, -- ты испугался ее встречи со мной!" (Медленно, все ярче и ближе...) -- Поэтому приехал ты? -- спрашиваю я, чувствуя, как мое разочарование переходит в затаенный восторг... И твоя ревность даст мне сил заставить луну подождать еще месяц. -- Вместо Вив? -- Господи, ну конечно, я приехал вместо нее. -- Он хлопает руками по штанам, счищая песок, который налип на них, пока он помогал мне подняться. -- Я же уже сказал тебе. Что с тобой такое? Кто-нибудь из этих панков стукнул тебя по голове, что ли? Пошли! Давай скорей в джип -- я хочу заскочить в "Пенек", посмотреть, откуда дует ветер. -- Конечно. О'кей, брат. -- Я отстаю от него. -- Я с тобой. Похмелье мое прошло, и, невзирая на холод, я весь расцвел от внезапного энтузиазма: он приехал вместо нее! Он переволновался только из-за одной возможности того, что могло случиться! Жалкий зародыш моего замысла развивался куда быстрее, чем я предполагал... Они поднимаются вверх по пляжу. Хэнк впереди, Ли, сотрясаясь от крупной дрожи, сзади: "Мы связаны, брат, скованы на всю жизнь, точно так же, как птицы, безмолвно настроенные на волны, в своей песне терпения и страха. Мы настроены друг на друга уже многие годы: я посвистываю и выковыриваю моллюсков, ты ревешь и сокрушаешь (ближе и ярче, он уже почти здесь: при подступающем сиянии спасения мальчик сдерживает дыхание...), но теперь, брат, роли меняются, теперь ты будешь жалобно насвистывать мелодию страха, а я завожу меланхолически протяжный рев терпеливого выжидания... и я смотрю в будущее с самоуверенной ухмылкой". -- Я за тобой, брат мой. Веди меня. Веди... Ли ускоряет шаг, чтобы догнать Хэнка. Индеанка Дженни внутренне готовится к еще одному наступлению на свой безлюдный мир. Старый лесоруб опустошает последнюю бутылку и решает отправиться в город до наступления темноты. Осмелевшие с приходом вечера черные тучи плывут с океана. С болот поднимается ветер. Дюны темнеют. (Мальчик смотрит на свет.) В горах, за городом, где ручьи жаждут прихода зимы, потягивается зарница, начиная неторопливо поигрывать бело-оранжевыми сполохами в елях... (И наконец, после промозглых минут, часов или недель ожидания -- он уже потерял счет времени, -- поверхность земли исчезает, и виден лишь свет. И спасительное сияние оказывается не чем иным, как все той же луной, которая вела его через дюны, узким серпом месяца, который дошел до его крохотного лоскутка неба.)... вползая на небо ( "Ле-ееее-ланд..."), обрамляющее этот странный мир. -- Леее-ланд, Леее-ланд... -- Мальчик не слышит, он не спускает глаз с луны, с тоненького как нить серпа, висящего меж звезд, словно прощальная улыбка тающего Чеширского кота, -- уже не осталось ничего, кроме презрительной усмешки в темноте... И теперь уже мальчик плачет не от холода и не от испуга, что провалился в темную яму, и ни по одной из тех причин, по которым он плакал раньше... -- Лееее-ланд, мальчик, ответь мне!.. -- снова доносится крик, уже ближе, но он не отвечает. Ему кажется, что его голос, как и плач, заперт под холодной крышкой ветра. И ни единому его звуку никогда не удастся выбраться наружу. -- Леланд! Малыш!.. Дно ямы начинает проваливаться все глубже и глубже в землю, сдавливая его сознание, и в этот момент он чувствует, как что-то падает ему на шею. Песок. Он поднимает глаза: усмешка исчезла! Там человеческое лицо! -- Это ты, Малыш? С тобой все в порядке? -- И вспышка света! -- Черт возьми, Малыш, ну и побегал же я за тобой! Из-за отсутствия инструментов Хэнк битый час тратит на то, чтобы перочинным ножом срезать ветви с маленькой сосенки, которую он приволок в дюны. Он работает на минимально безопасном расстоянии от отверстия, чтобы мальчик постоянно слышал его. Он говорит не умолкая, отпуская как бы безразличные шутки, рассказывая истории и покрикивая на гончую: "Ко мне, хватит гонять бедных кроликов!", которая в недоумении слушает его, не сходя с того места, где Хэнк ее привязал. "Черт бы побрал этого старого пса!" Он преувеличенно громко ворчит, потом подползает на брюхе к отверстию, чтобы глянуть на мальчугана, и шепчет: "Малыш, сиди спокойно, не волнуйся. Только не вертись там слишком сильно ". Не поднимаясь, он отползает назад и возвращается к своей работе. Неторопливая, беспорядочная речь Хэнка являет полную противоположность его лихорадочным действиям. -- Знаешь, Малыш, вот все время, пока я здесь, я думаю... что-то все это мне напоминает. И вот только сейчас я понял. Однажды старый Генри, твой дядя Бен и я -- а мне тогда, кажется, было столько, сколько тебе, -- поехали к дяде Аарону в Мейплтон, чтобы помочь выкопать большую яму для отхожего места... Он работает быстро, но аккуратно, -- быстрее было бы отломать ветви, но они могут обломиться у самого ствола... а ему нужно оставить достаточно сучков, чтобы мальчик мог ухватиться за них, но при этом и не слишком длинных, чтобы они не задевали за стенки: малейшая неосторожность -- и его засыплет. -- А дело было в том, что твой дядя Аарон никак не мог удовлетвориться дыркой в пять-шесть футов под своим сортиром. Ему почему-то взбрело в голову, что если она будет недостаточно глубокой, то до нее дотянутся корни растений из сада, и дело кончится тем, что вместо морковки он будет есть дерьмо. Ну так вот. Сиди смирно, я сейчас принесу лестницу и попробую спустить ее вниз. Он снова ползет к яме, таща за собой дерево, -- все ветки с него срезаны, оставлены лишь сучки друг против друга -- довольно шаткое сооружение футов тридцать в длину. Не вставая, он поднимает дерево и начинает осторожно опускать его вниз, не замолкая ни на минуту. -- Ну так вот, принялись мы за эту яму -- грязь летит во все стороны, там суглинок и почва мягкая. Нащупал лестницу, Малыш? Крикни, когда она до тебя достанет. И довольно быстро выкопали ее футов в пятнадцать... Господи, ты ее еще не чувствуешь? Я во что-то уткнулся. Он достает из кармана фонарик и светит вниз; дерево уперлось в ногу мальчика. -- Я слишком замерз, Хэнк, я не почувствовал. -- Ты не можешь залезть? Мальчик качает головой. -- Нет, -- безучастно произносит он. -- Я не чувствую ног. Светя фонариком, Хэнк осматривает стенки -- может простоять еще сто лет, а может обрушиться и погрести все под собой через десять минут. Скорее второе. Он не может рисковать и бежать за подмогой, надо спуститься и вытащить Малыша. Хэнк отползает от ямы, переворачивается на спину и разворачивается ногами вперед. Дюйм за дюймом он начинает спускаться. -- Ну вот, выкопали мы пятнадцать футов... дядя Бен с дядей Аароном стояли внизу, а мы с Генри наверху отбрасывали землю... Спокойно, спокойно... И тут дядя Бен говорит, что ему надо сходить в дом за водой и что он тут же вернется. А, вот и ты, Малыш. Теперь ты можешь уцепиться за мой ремень? -- Я не чувствую пальцев, Хэнк. Мне кажется, они отмерли. -- Ну, каждый из нас понемногу умирает, а? -- Пальцы и ноги, Хэнк, -- уныло говорит мальчик. -- Они умерли первыми. -- Ты просто окоченел. Так. Давай-ка посмотрим, что тут можно придумать... После нескольких попыток он снимает с себя ремень и, сделав петлю, пропускает ее под мышки мальчику, конец он привязывает к кожаной фирменной нашивке своих джинсов и начинает медленный подъем; разве что в небрежный тон его голоса вкрадывается какая-то дрожь. -- О'кей. Ну так слушай, Ли: я, конечно, не рассчитывал, что этой сосенке придется выдержать и тебя, и меня, я ее готовил только для тебя. Так что, если можешь, помогай мне. А если не можешь, ради Иисуса Христа, только не болтай ногами и не вертись... Вот так... Ветер ударяет Хэнку в лицо, и он встает, широко расставив ноги. Он вытягивает мальчика за собой на ремне и в тот же самый момент чувствует, как песок начинает оседать. Он делает глубокий вдох и прыгает, перекатываясь на спину; Ли валится на него сверху. Из ямы доносится глухой всхлип, над ней повисает пыльное облако, пропитанное запахом гнилой древесины, и его тут же уносит ветер. -- Давай-ка рвать отсюда когти, -- глухо говорит Хэнк и трогается в путь; собака идет за ним по пятам; мальчик трясется на закорках. -- Ты, верно, понял, куда попал? -- произносит он через несколько минут гробового молчания. -- Наверно, труба дьявола. -- Ага. Старик их так называет. Я не знал, что они еще сохранились. Понимаешь, Малыш, давным-давно здесь был сосновый лес. Никаких дюн не было, одни деревья. Но ветер все наносил и наносил песок, пока полностью не занес весь лес. Покрыл деревья песком до самых макушек. Деревья сгнили, оставив вместо себя вот такие щели, иногда лишь слегка присыпанные сверху песком. Туда-то ты и попал. И тебе еще повезло, потому что обычно, когда люди проваливаются в них, на них сразу обрушивается песок и... Но я бы хотел вот что понять, черт побери: какого дьявола тебя понесло через дюны к океану в такую темень? А? Ну-ка расскажи мне. Мальчик молчит. Хэнк чувствует на своей шее его холодное мокрое лицо. Искореженная маска, болтаясь на резинке, шлепает то с одной, то с другой стороны. Хэнк не повторяет свой вопрос. -- В общем, больше никогда не ходи сюда. Труба дьявола не такое уж приятное место для ночевки даже в Хэллоуин. Хорошо еще, что со мной был этот пес, а то все твои следы занесло... Да. А! Так знаешь, что приключилось с дядей Аароном в этой яме? Понимаешь, мы ее копали недалеко от амбара, где Аарон держал старую лошадь -- слепого мерина лет двадцати, не меньше, чтобы катать ребятишек. Аарон всю жизнь его держал и ни за какие коврижки не хотел с ним расстаться. В общем, этот мерин знал наизусть каждый дюйм двора -- от дома до изгороди и от амбара до свинарника. Мы развлекались тем, что надевали на него шоры и пускали в галоп, но он никогда ни столба не задел, ничего такого. Ну ладно, короче, пока мы копали эту яму, никто из нас и не думал о нем. Кроме дяди Бена. Это относилось как раз к тому разряду вещей, о которых Бен умел думать. В общем, вылезает он из ямы за водой и кричит Аарону: "Генри с мальцом тоже пойдут глотнуть водички, Аарон! Скоро вернемся!" Оттаскивает он нас от ямы, прикладывает палец к губам и шепчет: "О'кей, а теперь тихо и смотрите". -- "Что смотреть, болван?" -- спрашивает папа, а Бен отвечает: "Молчи и смотри..." Ну, мы с папой стоим. А Бен начинает утаптывать землю вокруг ямы -- сопит и пинает ее обратно в яму. Но так, чтобы Аарон его не видел. Аарон орет: -- Ааааа! Отойди, скотина, черт бы тебя побрал, отойди! Сейчас упадешь на меня! Отойди! А Бену того и надо -- фыркает и принимается еще пуще скидывать комки на Аарона. Аарон орет все громче и громче. И вдруг -- трудно даже себе представить -- какой-то скрежет, пыхтенье, и -- бах! -- Аарон выскакивает на поверхность! Чистых пятнадцать футов -- ни веревки, ни лестницы, -- вылетел как из пушки. Он и сам потом не мог объяснить, как это ему удалось. Папа и Бен подхватили его на плечи и с криками "ура!" принялись таскать до дома и обратно. Но знаешь, что мы увидели, когда вернулись обратно? На дне ямы лежал этот слепой мерин, естественно уже дохлый. Когда я кончил рассказывать маленькому Ли эту историю о мерине, я думал, он рассмеется, или назовет меня обманщиком, или что-нибудь такое. Но он словно и не слышал. И еще я думал, когда доставал его, что он напуган до полусмерти, но и тут он меня озадачил. Вид у него был совершенно не испуганный. Он был спокоен и расслаблен -- даже вроде умиротворен... А когда я спросил его, как он, он сказал -- прекрасно. Я спросил, не страшно ли ему было там, внизу, и он ответил, что сначала было немножко страшно, а потом нет. Я спросил его: "Как это вышло?" Я сказал: "Лично я трясся все время, пока лез вниз и обратно". А он помолчал и промолвил: "Помнишь канарейку, которая у меня была? Я все время боялся, что кто-нибудь оставит открытым окно, она простудится и умрет. А потом она умерла, и я перестал бояться". И произносит он это прямо так, как будто счастлив. И теперь, когда я спрашиваю его, не испугался ли он этих панков, которые измывались над ним на берегу, он ведет себя точно так же беспечно, словно пьяный. Я говорю: "Неужели эти чертовы сосунки не понимали, что волны могут накатить на тебя машину?" -- Не знаю. Может, понимали. Их это не слишком беспокоило. -- Ну а тебя? -- спрашиваю я. -- Не так сильно, как тебя, -- говорит он, ухмыляясь и стуча зубами от холода, пока я веду машину к дому Джо; похоже, он чем-то очень доволен. Но, несмотря на весь его улыбающийся и довольный вид, я не могу отделаться от навязчивого ощущения, что он отправился к океану по той же причине, по которой мальчишкой пошел через дюны, и что я ко всему этому, как и тогда, имею какое-то отношение. Может, это пререкание, которое у нас вышло вчера после охоты, может, еще что-то. Одному Богу известно. Помаленьку я ему рассказываю, что сегодня приключилось, как вернулся Ивенрайт с копией документов и как народ просек, где зарыта собака. -- Кстати, может быть, поэтому эти панки и устроили тебе вивисекцию. -- Тогда понятно, почему они так переменились ко мне, -- добавляет он. -- Они подвозили меня днем на машине, и не то чтобы были чересчур любезны, но по крайней мере никто из них не пытался меня утопить. Наверное, узнали новости в пивбаре. Может, они для того и вернулись на пляж, чтобы отыскать меня. Я отвечаю ему, что вполне возможно. - В настоящее время нас не слишком-то любят. Я ничуть не удивлюсь, если на главной улице нас начнут бомбардировать цветочными горшками из общих соображений, -- замечаю я почти всерьез. -- И именно туда-то мы и направляемся. -- Точно. И как можно быстрее. Как только ты переоденешься. -- А могу я узнать -- зачем? -- Зачем? А затем, что провалиться мне на этом месте, если я буду спрашивать разрешения у банды черномазых, чтобы приехать в город, как бы они там на меня ни злились... Чтобы они еще распоряжались, могу я выпить в баре в субботу вечером или нет! -- Даже если ты и не собирался туда ехать в эту субботу? -- Ага, -- отвечаю я, и по тому, каким тоном он задает этот вопрос, я понимаю, что он способен осознать мои движущие мотивы не больше, чем я причины, заставляющие его безропотно купаться в холодном океане, -- абсолютно верно. -- Смешно, -- говорит он. -- И поэтому тебе позвонил Джо Бен? Потому что он знал, что ты не захочешь упустить случая приехать в город и воспользоваться всеобщей враждебностью? -- Точно, -- начиная слегка накаляться, отвечаю я. -- Для меня нет ничего приятнее, чем войти в комнату и знать, что присутствующие с огромным удовольствием пристрелили бы меня на месте. Я люблю пользоваться преимуществами -- ты не ошибся, -- сообщаю я ему, чувствуя, что он все равно это не поймет. -- Ну что ж, я прекрасно это понимаю; напоминает сумасшедшего, спускающегося с Ниагары в кофейной банке, потому что этот способ отправиться на тот свет, на его взгляд, ничуть не хуже любого другого. -- Верно, -- отвечаю я; он абсолютно ничего не понимает, -- это нечто гораздо большее, потому что это -- способ остаться в живых... И пока они, шагая в ногу, спешат через дюны к городу -- Хэнк впереди, Ли чуть позади (и безмолвная зарница нежно полыхает перед ними), -- начинают падать первые капли дождя, словно тысяча глаз открывается на белой маске песка, и осока колышется в такт неслышной мелодии.,. Это приводит па ум еще одно соображение к сюжету о певцах с эхом и тех, кто вторит ему, а именно -- о танце. Нет, не субботние танцульки, где делаешь шажки в такт уже слышанной и известной мелодии и где знаешь, даже если всего лишь на клеточном уровне, куда ты этими шажками придешь... а Танец Дня, где движения непредсказуемы, а мелодия так же беззвучна, как та, под которую танцует осока, как эхо или песня, еще не обретшая своего эха. Танец, в котором ты никогда точно не знаешь, к чему придешь. Он может завести тебя 6 такие дебри, что ты даже не будешь знать, где оказался, пока не выберешься обратно. А иногда ты не сможешь понять и этого, потому что тебе попросту не удастся вернуться туда, откуда ты начал... И когда Брат Уолкер расчехлил орган, положив конец гитарным переборам своей жены, и наконец завершил свою громоподобную службу, все пойманные танцем прихожане облегченно закрыли глаза, вздохнули и уныло вернулись в мир своих ежедневных забот... все, кроме Джо Бена, все так же обращенного к небу, в душе которого безостановочно звучала музыка. И который совершенно не чувствовал себя запутавшимся и сбитым с толку. Выйдя со всем своим семейством из палатки и приблизившись к пикапу, он обнаружил записку Ли; но прежде чем он смог решить, что по этому поводу думать, один из собратьев по вере, настолько одухотворившийся после службы, что даже забыл свою врожденную неприязнь к Стамперам, подошел к нему и довел до сведения брата Джо Бена, что вскорости в здании тред-юниона состоится известное собрание. "Чтоб мне съесть свою шляпу, уж оно-то на вас, сукиных детей, подействует... сегодня днем, и Ивенрайт будет, и забастовочн