себя самого, называя при этом "он", - рекламный трюк, который, правда, неплохо поработал на имидж Гая Юлия Цезаря во время военной кампании в Галлии; но в моем случае такой прием выглядел бы - и не без основания - пустым педантизмом. Есть и еще одна причина, на посторонний взгляд, может, и странная: рассказывать историю так, как это делал доктор Шеппард (*145) в беседе с Пуаро, ход, по-моему, не столько остроумный - сейчас этот прием используют все кому не лень, - сколько забавный. Ведь, в конце-то концов, люди пишут ради развлечения, чтобы пережить новый опыт, чтобы покрасоваться и полюбить себя еще больше, а также чтобы завоевать любовь других. И у меня, в общем-то, цели такие же. Как писал старина Эжен Сю, злодеи, вырубленные, так сказать, из одного куска камня, явление очень редкое. Если предположить - а такое предположение, наверно, грешило бы преувеличением, - будто я на самом деле злодей. Дело в том, что это я, то есть пишущий эти строки Борис Балкан, сидел в библиотеке, ожидая гостя, и вдруг увидел на пороге Корсо с ножом в руке и со взором, пылающим праведным гневом. Я заметил, что он явился без сопровождающих, и это меня встревожило, хотя я постарался сохранить на лице приличную случаю маску невозмутимости. В остальном я хорошо продумал эффект: полумрак библиотеки, свет канделябров, стоящих на столе, за которым сижу я - с томом "Трех мушкетеров" в руках... И даже одет я был - совершенно случайно, но как нельзя более кстати - в красную бархатную куртку, которая напоминала пурпур кардинальского облачения. Мое большое преимущество заключалось в том, что я-то знал, что увижу Корсо - одного или с кем-то, а вот он никак не предполагал увидеть именно меня; поэтому я и решил воспользоваться эффектом неожиданности. Но нож и грозное выражение его лица мне не понравились. Поэтому я не стал тянуть с объяснениями. - Поздравляю вас, - сказал я, захлопнув книгу, словно его приход прервал чтение. - Вы смогли довести игру до конца. Он стоял у порога и смотрел на меня. Не стану скрывать: я искренне и от всей души наслаждался изумлением, застывшим у него на лице. - Игру? - выдавил он из себя хриплым голосом. - Да, игру. Напряжение, поиски нужного варианта, находчивость, ловкость... Знаете, свобода действий в рамках неукоснительных правил самоценна и щекочет нервы, радует возможностью поступать не так, как принято в повседневной жизни... - Честно говоря, все это придумал не я, о чем Корсо незачем было знать. - Устраивает вас такое определение?.. Ведь сказано во второй книге Самуила: "Пусть явятся дети и играют пред нами..." Дети живут игрой, и они - самые лучшие читатели: они все делают с величайшей серьезностью. По сути, игра - это единственная по-настоящему серьезная вещь; в ней нет места скепсису, не так ли?.. Верь - не верь, но коли хочешь участвовать, будь добр подчиняться правилам. Только тот, кто соблюдает эти правила или по крайней мере знает их и учитывает, может уповать на победу... То же самое происходит при чтении книги: надо поверить и в интригу, и в персонажей, чтобы повествование доставило удовольствие. - Я замолк, полагая, что поток моего красноречия произвел на него нужный мне успокаивающий эффект. - Кстати, вы ведь не могли добраться сюда в одиночку... А где же тот, другой? - Рошфор?.. - Корсо зло скривил губы. - С ним произошел несчастный случай. - Вы зовете его Рошфором?.. Остроумно и весьма уместно. Вижу, что вы из числа тех, кто принимает правила... Хотя чему уж тут удивляться... Корсо засмеялся, но смех его меня не успокоил. - А вот он вроде бы очень удивился, когда я его покидал. - Вы пугаете меня, - фальшиво улыбнулся я, и на самом деле встревожившись. - Надеюсь, с ним не случилось большой беды? - Он упал с лестницы. - Да что вы! - Ага! Но можете не беспокоиться. Когда я уходил, ваш агент еще дышал. - Слава богу! - Я попытался опять улыбнуться, чтобы скрыть волнение; все это выходило за рамки намеченного плана. - Значит, вы слегка проучили его?.. Перехитрили? Что ж... - я великодушно развел руки. - Не переживайте. - А я и не переживаю. Зато у вас повод к тому имеется. Я сделал вид, что не расслышал его реплики. - Самое важное - добраться до финиша, - продолжал я, ухватив прерванную было мысль. - А что касается всякого рода уловок, то у нас есть замечательные предшественники... Тесей выбрался из лабиринта благодаря нити Ариадны, Ясон похитил руно с помощью Медеи... Кауравы в "Махабхарате" хитростью выиграли игру в шашки, а ахейцы облапошили троянцев, подсунув им деревянного коня... Так что ваша совесть может быть спокойной. - Спасибо. О своей совести я позабочусь сам. Он вытащил из кармана сложенное вчетверо письмо миледи и кинул на стол. Я, разумеется, сразу узнал собственную руку - слишком тщательно выведенные прописные буквы. "Все, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию..." и т. д. - Надеюсь, - сказал я, поднося лист бумаги к пламени свечи, - игра вас по крайней мере позабавила. - В отдельные моменты. - Рад, очень рад. - Мы оба смотрели, как письмо горит в пепельнице, куда я его кинул. - Если все замешано на литературе, то умный читатель может получить удовольствие даже от таких сюжетных ходов, где он становится жертвой. А я из числа людей, полагающих, что желание поразвлечься - отличный повод для игры. Как и для того, чтобы взяться за чтение истории или чтобы написать ее. Я встал, не выпуская из рук "Трех мушкетеров", сделал несколько шагов по комнате и глянул исподтишка на часы - до двенадцати оставалось двадцать долгих минут. Золоченые корешки старинных переплетов тускло поблескивали на полках. Я полюбовался ими, делая вид, что забыл о Корсо, потом повернулся к нему. - Вот они, - я обвел рукой библиотеку. - Можно подумать, что книги стоят себе тут недвижно и беззвучно, но ведь они переговариваются между собой, хотя и кажется, что друг друга не знают. Поддерживать беседу им помогают их авторы - так яйцо использует курицу, чтобы получилось новое яйцо. Я поставил "Трех мушкетеров" на прежнее место на полке. Дюма попал в хорошую компанию: с одной стороны "Пардайяны" Зевако, с другой - "Рыцарь в желтом камзоле" Лукуса де Рене (*146). Времени у нас было достаточно, поэтому я открыл последнюю книгу и громко прочел: "Часы в Сен-Жермен д'Оксеруа пробили полночь, в это время по улице Астрюс двигались вниз три всадника, закутанные в плащи, и вид у них был не менее решительный, чем поступь их лошадей". - Первые строки, - произнес я. - Первые строки почти всегда бывают замечательными... Помните нашу беседу о "Скарамуше"? "Он появился на свет с обостренным чувством смешного..." Бывают начальные фразы, которые помнишь всю жизнь, согласитесь... Например, "Пою оружие и героя"... А вы никогда не играли в такую игру с кем-нибудь из очень близких вам людей? "Скромный молодой человек в разгар лета направлялся..." Или: "Давно уже я привык укладываться рано". И, разумеется, вот это: "15 мая 1796 года генерал Бонапарт вступил в Милан..." Корсо скривился: - Вы забыли ту, что привела меня сюда: "В первый понедельник апреля 1625 года все население городка Менга, где некогда родился автор "Романа о розе", казалось взволнованным так..." - Да, действительно, первая глава, - подтвердил я. - Вы все проделали отлично. - То же самое сказал Рошфор, прежде чем упал с лестницы. Наступило молчание, нарушенное ударами часов, которые отбивали три четверти двенадцатого. Корсо кивнул в сторону лестницы: - Осталось пятнадцать минут, Балкан. - Да, - согласился я. Этот тип обладал дьявольской интуицией. - Пятнадцать минут до первого понедельника апреля. Я поставил "Рыцаря в желтом камзоле" на прежнее место и прошелся по библиотеке. Корсо продолжал наблюдать за мной, не трогаясь с места и не выпуская ножа из рук. - Нож пора бы убрать, - прозрачно намекнул я. Он чуть помедлил, но лезвие закрыл, а нож сунул в карман, правда, при этом глаз с меня не спускал. Я одобрительно улыбнулся и снова указал на книги. - Мы никогда не остаемся с книгой наедине, не правда ли? - проговорил я, только чтобы не молчать. - Каждая страница напоминает нам какой-нибудь из прожитых дней и помогает воскресить те чувства, что наполняли его. Счастливые часы отмечены мелом, печальные - углем... Где именно я тогда находился? Какой принц назвал меня своим другом, какой нищий - братом?.. - Я немного помолчал, подыскивая новые слова, чтобы закруглить болтовню. - Какой сукин сын - товарищем... - подсказал Корсо. Я глянул на него с упреком. Этот зануда решил испортить всю мою речь, сбив высокий пафос, который я ей придал. - Зачем вы лезете на рожон? - Я веду себя так, как мне нравится, ваше высокопреосвященство. - В этом "высокопреосвященстве" я улавливаю иронию. - Он задел меня за живое. - Из чего делаю вывод, сеньор Корсо, что вы остались во власти предрассудков... Это Дюма превратил Ришелье в злодея, хотя злодеем тот никогда не был... Дюма руководствовался литературными соображениями... Ведь я объяснял вам это во время нашей последней встречи в мадридском кафе. - Грязный трюк, - возразил Корсо, не уточнив, кого имел в виду: Дюма или меня. Я решительно поднял вверх указательный палец, вознамерившись закончить свою мысль. - Это вполне законный прием, подсказанный чутьем и талантом самого великого сочинителя историй из всех, какие только существовали в нашем мире. И все же... - Тут я горько улыбнулся, с искренней печалью. - Сент-Бев уважал его, но не признавал как писателя. Виктор Гюго, его друг, отдавал должное умению Дюма выстраивать драматическое действие - и не более того. Плодовитый и расточительный, говорили о нем. Не владеющий стилем. Его упрекали за то, что он не копался в печалях и невзгодах, одолевающих человеческое существо, а также - в недостатке тонкости и проницательности... Недостаток тонкости! - Я провел ладонью по корешкам серии о мушкетерах, которая стояла на полке. - Я согласен с добрым папашей Стивенсоном: не найти другого гимна дружбе - столь же длинного, полного приключений и прекрасного, как этот. Вспомните "Двадцать лет спустя": сперва герои едва ли не сторонятся друг друга; это зрелые, эгоистичные люди, погрязшие в мелочах, навязанных им жизнью, они даже принадлежат к враждующим лагерям... Арамис и д'Артаньян врут и притворяются, Портос боится, что у него попросят денег... Условившись встретиться на Королевской площади, они берут с собой оружие и готовы пустить его в ход. А в Англии, когда из-за неосторожности Атоса все они попадают в опасную переделку, д'Артаньян отказывается пожать ему руку... В "Виконте де Бражелоне" в истории с железной маской Арамис и Портос выступают против старых друзей". Но это случается потому, что они живые, полные противоречий человеческие существа. Хотя всегда, в некий высший момент, снова побеждает дружба. Великая вещь - дружба! А у вас, Корсо, есть друзья? - Хороший вопрос! - Для меня дружбу всегда воплощал в себе Портос в пещере Локмария: гигант погиб под скалой, чтобы спасти товарищей... Помните его последние слова? - "Чересчур тяжело"? - Точно! Признаюсь, я даже слегка растрогался. Совсем как и тот молодой человек, которого в клубах табачного дыма описывал капитан Марлоу (*147), Корсо был одним из наших. Но, к сожалению, он оказался упрямым, злопамятным типом и ни за что не желал дать волю эмоциям. - Вы, - заявил он вдруг, - любовник Лианы Тайллефер. - Да, - признал я, хотя мне хотелось еще поговорить о Портосе. - Великолепная женщина, не правда ли? У нее, конечно, есть свои пунктики... Но она так же прекрасна и верна, как миледи из "Трех мушкетеров". Любопытная вещь! В литературе есть выдуманные персонажи, способные обрести самостоятельное существование; мало того, они близки миллионам людей, многие из которых даже не читали тех книг, где герои эти появляются. В Англии таких трое: Шерлок Холмс, Ромео и Робинзон. В Испании два: Дон Кихот и Дон Жуан. Во Франции один: д'Артаньян. Что касается меня, заметьте... - Вы сейчас опять уйдете в сторону, Балкан... - Не уйду, не бойтесь. Я только хотел сказать, что готов поставить миледи в один ряд с д'Артаньяном. Фантастическая женщина. Лиана той же породы... Муж в подметки ей не годился. - Это вы об Атосе? - Нет, о бедном Энрике Тайллефере. - Поэтому вы его и убили? Думаю, мое изумление выглядело вполне искренним. Но оно и было искренним. - Энрике убили?.. Не говорите глупостей. Он повесился. Это было самоубийство. Я уверен, что, при его взглядах на вещи, он посчитал такой шаг неким героическим решением. Жаль, очень жаль. - Не слишком верится. - Ваше дело. К тому же его смерть легла в основу всей этой истории и косвенным образом привела вас сюда. - Ну так расскажите мне все поподробнее. Честно сказать, право на это он завоевал. Я ведь уже упомянул, что Корсо был одним из наших людей, хотя сам он о том и не подозревал. Я глянул на часы: до полуночи оставались считанные минуты. - "Анжуйское вино" у вас с собой? Корсо посмотрел на меня с опаской, пытаясь угадать мои намерения, но потом, как мне показалось, решил не артачиться. Неохотно вытащил из-под плаща папку, показал мне и снова спрятал. - Отлично, - сказал я, - а теперь следуйте за мной. Наверно, он ждал, что в библиотеке есть потайная дверь, какой-нибудь черный ход, где ему устроена дьявольская ловушка. Я ведь заметил, как он сунул руку в карман с ножом. - Нож вам не понадобится, - успокоил я его. Словам моим он не вполне поверил, но удержался от комментариев. Я поднял канделябр повыше, и мы двинулись по коридору в стиле Людовика XIII, на одной из стен которого висел великолепный гобелен: Улисс только что прибыл на Итаку, в руке у него лук, Пенелопа и собака радуются, узнав его, на заднем плане пьют вино женихи, не ведая, что их ожидает. - Замок очень старый, он полон легенд, - начал объясняв я. - Его грабили англичане, гугеноты, революционеры... А немцы во время войны устроили здесь командный пункт. Замок пришел в полный упадок, но тут его приобрел нынешний владелец - британский миллионер, очаровательный человек и истинный джентльмен; он провел реставрацию и обставил все с изысканным вкусом. Мало того, открыл доступ сюда туристам. - А что же делаете тут вы? Время для экскурсий явно неподходящее. Поровнявшись с окном, я бросил взгляд на улицу. Гроза отступала, и молнии сверкали уже далеко за Луарой, на севере. - Один раз в году делается исключение, - пояснил я. - В конце концов, Менг - особое место. Не во всяком городе начинается действие такого романа, как "Три мушкетера". Деревянный пол скрипел под нашими ногами. Там, где коридор поворачивал, стояли доспехи, настоящие доспехи XVI века, и при свете канделябра на полированной поверхности кирасы заиграли матовые блики. Корсо, проходя мимо, недоверчиво осмотрел их, словно кто-то мог спрятаться внутри. - Я расскажу вам длинную историю, началась она десять лет назад, - сказал я, - на аукционе в Париже, где были выставлены на продажу некие документы, не занесенные в каталоги... Я тогда писал книгу о популярном французском романе девятнадцатого века, и те пыльные папки случайно попали мне в руки. Я просмотрел их и установил, что они выплыли из старых архивов газеты "Сьекль". В большинстве своем там были корректурные оттиски, никакой ценности не представляющие. Но одна папка " голубыми и белыми листами привлекла мое внимание: это был текст, написанный рукой Дюма и Маке, - текст "Трех мушкетеров". Шестьдесят семь глав, готовые к отправке в типографию. Кто-то, скорее всего Бодри, издатель газеты, сохранил рукопись после того, как был сделан набор, а потом забыл о ее существовании... Я замедлил шаг и остановился посреди коридора. Корсо держался спокойно, и свет канделябра падал ему на лицо сверху, отчего в глазных впадинах у него плясали мрачные тени. Казалось, он был поглощен моим рассказом и больше ни о чем не думал, даже о том, что в любой миг с ним могла произойти какая-нибудь неожиданность; теперь его занимало лишь одно - разгадка тайны, в поисках которой он сюда явился. Но правую руку охотник за книгами из кармана так и не вынул. - Мое открытие, - продолжил я свой рассказ, притворяясь, будто не вижу, что он держит руку в кармане с ножом, - имело чрезвычайную важность. Нам были известны некоторые фрагменты первоначального текста, а вот о существовании полной рукописи сведений не было... Сперва я собирался опубликовать находку в виде факсимильного комментированного издания, но столкнулся с одним серьезным препятствием морального порядка. Свет и тени чуть сдвинулись на лице Корсо, теперь рот его пересекала черная линия. Он улыбался. - Да что вы говорите! С препятствием морального порядка? В наше время? Я качнул канделябр, чтобы убрать с его лица недоверчивую улыбку, но у меня ничего не получилось. - Да, в наше время, - ответил я, и мы снова тронулись в путь. - Изучив рукопись, я убедился, что истинным сочинителем истории был Огюст Маке... Он работал с документами, выстроил в общих чертах все повествование, а потом Дюма, писатель огромного таланта, вдохнул жизнь в эти заготовки и превратил их в шедевр. Но такие выводы, для меня очевидные, могли заронить сомнения в души хулителей Дюма и его творений. - Свободной рукой я сделал резкое движение, словно перечеркнул разом всю эту компанию. - Нет, я не мог по доброй воле бросить камень в святилище, которому поклонялся... Сегодня, когда повсюду царит серость и люди утратили способность фантазировать... Когда никто уже не восхищается чудесами, как публика былых эпох, читавшая романы-фельетоны, та публика, что в театре освистывала предателей и устраивала овации рыцарям без страха и упрека. - Я печально тряхнул головой. - К несчастью, таких аплодисментов нам больше не услышать, теперь так воспринимают искусство лишь дети и простаки. Корсо слушал с наглой, издевательской ухмылкой. Может, он и разделял мою точку зрения, но был человеком язвительным и показать, что признает за мной моральную правоту, не желал. - И в конечном итоге, - договорил он за меня, - вы решили уничтожить рукопись. Я самодовольно улыбнулся. Тоже мне умник нашелся! - Не говорите глупостей. Нет, я придумал кое-что похлеще - решил материализовать мечту. Мы остановились перед запертой дверью. Из-за нее доносились приглушенные звуки - музыка и людские голоса. Я поставил канделябр на консоль. Корсо снова глядел на меня недоверчиво, он наверняка пытался угадать, какая еще злая шутка уготована для него. Я понял одно: он никак не мог поверить, что мы и на самом деле подступали к разгадке тайны. - А теперь позвольте представить вам, - произнес я, распахивая дверь, - членов Клуба Дюма. Почти все гости уже прибыли; последние из них входили в зал через большие стеклянные двери, распахнутые на эспланаду замка. Звучала тихая музыка, в воздухе плавал сигарный дым, собравшиеся громко переговаривались. В центре стоял покрытый белой льняной скатертью стол с холодными закусками. Бутылки анжуйского, сосиски и амьенский окорок, устрицы из Ла-Рошели, коробки с сигарами "Монте-Кристо". Гости стояли группами, пили, беседовали на разных языках. Всего здесь собралось около полусотни мужчин и женщин, и я видел, как Корсо несколько раз тронул рукой очки, будто проверяя, на месте ли они. Некоторые лица были ему хорошо знакомы - по прессе, кино, телевидению. - Вы удивлены? - спросил я, стараясь по виду его определить, какой эффект все это на него произвело. Он угрюмо и растерянно кивнул. Кое-кто подходил ко мне поздороваться, и я пожимал руки, рассыпался в любезностях, шутил. Атмосфера была приятной непринужденной. Корсо не отходил от меня. На лице его застыло такое выражение, будто он ждет, когда же ему удастся наконец проснуться, и я искренне потешался. Я даже представил его некоторым гостям, и сделал это со злым удовольствием, потому что он отвечал на приветствия смущенно, явно чувствуя себя не в своей тарелке. От его обычной самоуверенности не осталось и следа, так что отчасти я взял реванш. Ведь, честно говоря, он сам явился ко мне с "Анжуйским вином" под мышкой и нарвался на неприятности... - Позвольте представить вам господина Корсо... Бруно Лостиа, миланский антиквар. Позвольте... Да-да, это и на самом деле Томас Харви, конечно; Харви Джойерос, Нью-Йорк - Лондон - Париж - Рим... А вот граф фон Шлоссберг: у него самая знаменитая в Европе частная коллекция живописи. Здесь вы встретите кого угодно, вот нобелевский лауреат из Венесуэлы, аргентинский экс-президент, наследный принц из Марокко... Кому придет в голову, что его отец - большой почитатель Александра Дюма? А посмотрите туда... Вы его узнали, правда?.. Профессор семиотики из Болоньи... Теперь с ним беседует светловолосая дама, это Петра Нойштадт, самый влиятельный литературный критик в Центральной Европе. А в той группе рядом с герцогиней Альба стоят финансист Рудольф Виллефос и английский писатель Харольд Берджесс, Амайя Эускаль, группа Альфа-Пресс, самый крупный издатель Соединенных Штатов, Джон Кросс из "О & О" Пейперс, Нью-Йорк... А Ашиля Репленже, парижского букиниста, вы, надеюсь, помните. Этим я его добил окончательно. Глядя на растерянное лицо Корсо, я смаковал эффект, хотя готов был и посочувствовать ему. Репленже держал в руке пустой бокал и дружески улыбался нам из-под мушкетерских усов, так же, как во время экспертизы рукописи Дюма в магазине на улице Бонапарта. Меня он принял в свои объятия - объятия огромного медведя, потом ласково похлопал Корсо по плечу и отправился за новым бокалом вина, пыхтя и отдуваясь, совсем как жизнерадостный толстяк Прртос. - Черт возьми! - процедил Корсо сквозь зубы, повернувшись ко мне, чтобы никто другой этого не услышал, - Что здесь происходит? - Я же сказал: это длинная история. - Так расскажите мне ее... Мы подошли к столу. Я налил две рюмки вина, но он отрицательно покачал головой. - Джин, - пробормотал он. - А джина тут нет? Я указал на бар в конце зала, и мы двинулись туда. По дороге мы несколько раз останавливались, я снова с кем-то здоровался: известный кинорежиссер, ливанский миллионер, испанский министр внутренних дел... Наконец Корсо завладел бутылкой "Бифитера" и наполнил свой стакан до самых краев, потом одним глотком выпил половину. Он еле заметно вздрогнул, и глаза его за стеклами очков - одно стекло разбитое, другое целое - заблестели. Он прижал бутылку к груди, словно боялся, что кто-нибудь ее у него отнимет. - Итак, вы собирались рассказать мне... Я направился к террасе за стеклянной дверью, где мы могли побеседовать без помех. Корсо опять наполнил свой стакан и последовал за мной. Гроза ушла; над нашими головами проклюнулись звезды. - Я весь внимание, - объявил он, снова прикладываясь к стакану. Я облокотился на перила, еще мокрые после дождя, и поднес к губам бокал анжуйского. - Когда ко мне в руки попала рукопись "Трех мушкетеров", я подумал: а почему бы не создать литературное общество, что-то вроде клуба горячих поклонников Александра Дюма и классического романа-фельетона, а также приключенческой литературы? По роду своей профессиональной деятельности я был знаком с несколькими подходящими кандидатами... - я кивнул в сторону освещенного зала. Через стеклянную дверь было хорошо видно гостей, которые прохаживались туда-сюда и дружески беседовали. Какой успех! Вот оно, доказательство того, что я попал в точку, мне трудно было сдержать торжествующую улыбку. Авторское самолюбие... - Общество, целью которого является изучение книг такого рода, которое призвано отыскивать забытых авторов и произведения, способствовать их изданию и распространению под издательским знаком, возможно хорошо вам знакомым - "Дюма & К". - Да, я его знаю, - подтвердил Корсо. - Они базируются в Париже и только что напечатали полного Понсона дю Террайля. А год назад - "Фантомаса"... Понятия не имел, что вы с этим связаны. Я полыценно улыбнулся: - Таково правило: не упоминать имен, не называть участников проекта... Как вы сами можете судить, затея эта носит научный характер, но в ней есть и что-то детское; литературная игра, дань ностальгии... В результате из забвения извлекаются старые книги, и мы возвращаемся к себе самим, какими были когда-то - возвращаемся к утраченной наивности. Человек взрослеет, делается флоберианцем или стендалианцем, выбирает Фолкнера, Лампедузу, Гарсиа Маркеса, Даррелла или Кафку... Мы расходимся во мнениях, порой дело доходит до стычек. Но стоит упомянуть определенных авторов и некоторые волшебные книги, как мы снова чувствуем себя сообщниками. Эти книги открыли нам литературу, не навязывая догм и ложных правил. Они - воистину наша общая родина; они не о том, что человек видит, а о том, о чем он мечтает. Произнеся эти слова, я сделал паузу, ожидая какой-нибудь реакции. Но Корсо всего лишь поднял стакан с джином и глянул сквозь него. Его родина находилась внутри этого стакана. - Так было раньше, - возразил он после паузы. - Теперь и дети, и молодежь, да и все остальные, черт возьми, - это люди без родины, которые вечно пялятся в телевизор. Я отрицательно покачал головой. Нет, он был не прав. Всего пару недель назад в литературном приложении к журналу "АБЦ" я написал об этом заметку. - Ошибаетесь! Они тоже идут по старым дорожкам, сами того не ведая. Возьмем кино, которое показывают по телевидению, - оно помогает сохранять какие-то традиции. Там не забывают и старые фильмы... Даже Индиана Джонс (*148) не порывает со всем этим. Корсо скривился, глянув в сторону освещенных окон. - Может, и так, но если говорить о собравшихся здесь людях... Хотел бы я знать, как вам удалось их... завербовать. - Тут нет никакого секрета, - ответил я. - Вот уже десять лет, как я возглавляю это избранное общество, Клуб Дюма, который именно в Менге проводит свое ежегодное собрание. Сами видите: члены общества прибывают к месту встречи изо всех уголков планеты, причем неукоснительно... И все они без исключения - первоклассные читатели... - Читатели чего? Романов-фельетонов? Не смешите меня! - А я и не собираюсь вас смешить, Корсо. Почему вы морщитесь? Вы сами прекрасно знаете, что роман или фильм, сделанные на потребу публике, могут превратиться в превосходное произведение. Вспомните "Пиквика" или, скажем, "Касабланку" и "Голдфингера"... (*149) Они построены на архетипах - публика идет на них, чтобы насладиться, кто сознательно, а кто и нет, все теми же сюжетами, их слегка измененными вариантами; ей важно не столько dispositio, сколько elocutio... (*150) Поэтому роман-фельетон и даже самый тривиальный телесериал могут стать объектом культа не только для наивной публики, но и для искушенной. Кто-то переживает, следя за тем, как Шерлок Холмс рискует своей жизнью, а вот другим нужны трубка, лупа и знаменитое "Элементарно, Ватсон", хотя слов этих, заметьте, Конан Дойл никогда не писал. Все эти уловки - схемы, вариации и повторы - настолько стары, что даже Аристотель упоминает их в своей "Поэтике". Ну скажите, разве телесериал по сути своей это не современная разновидность античной трагедии, великой романтической драмы или александрийского романа?.. Потому-то интеллигентный читатель и получает большое удовольствие от всего этого, исключительное удовольствие. Ведь есть исключения, основанные на правилах. Мне показалось, что Корсо слушает меня с интересом; но тут я увидел, что он отрицательно мотнул головой - совсем как гладиатор, который отказывается перейти на опасную территорию, куда его оттесняет противник. - Оставим лекции по литературе и вернемся к Клубу Дюма, - потребовал он раздраженно. - Вернемся к рукописи Дюма... Куда подевалось остальное? - Остальные главы? Да вот они, перед вами, - ответил я, обведя зал взглядом. - Шестьдесят семь глав рукописи - это шестьдесят семь членов общества, и больше их быть не может. Каждому вручено по главе - как своего рода акции. Любые изменения в составе членов общества требуют одобрения совета директоров, который возглавляю я... Имя каждого кандидата придирчиво обсуждается, и только потом мы принимаем решение. - А как происходит передача акций? - Акции ни при каких условиях не могут передаваться. В случае смерти одного из членов Клуба или когда кто-то покидает общество, соответствующая глава должна вернуться в Клуб. Только совет директоров может вручить ее новому кандидату. А рядовой член общества не имеет права распоряжаться текстом по своему усмотрению. - А Энрике Тайллефер попытался это сделать? - Отчасти. Сперва он был идеальным кандидатом. Потом - образцовым членом Клуба Дюма, но в конце концов он нарушил правила. Корсо допил остатки джина. Поставил стакан на покрытые мхом перила и долго молчал, не сводя глаз с дверей ярко освещенного зала. Чуть погодя он с сомнением покачал головой. - Это не повод убивать человека, - произнес он тихим голосом, будто убеждая себя самого. - И я никогда не поверю, что такие люди... - он глянул на меня в упор, - а все они прежде всего персоны очень известные и уважаемые, стали бы участвовать в подобном деле. Я едва сдержал нетерпеливый жест: - Вы норовите все перевернуть с ног на голову... Мы с Энрике были давними друзьями. Нас объединяло общее увлечение - книги этого жанра, хотя его литературные вкусы оставляли желать лучшего по сравнению с энтузиазмом... Он преуспел как издатель кулинарных сборников, что позволяло ему тратить и время, и деньги на свое увлечение. И честно говоря, если кто и имел право стать членом нашего общества, так это он. Поэтому я горячо поддержал его кандидатуру. Повторяю: вкусы у нас были, безусловно, разными, но страсть - общей. - И страсть не только к книгам... На губах у Корсо вновь появилась саркастическая улыбка, и это меня взбесило. - Я мог бы ответить, что это не ваше дело, - бросил я в сердцах. - Но я хочу все вам объяснить... Лиана не только очень красивая женщина, она - незаурядная женщина. К тому же с раннего возраста обожала читать... Знаете, в шестнадцать лет она сделала себе на бедре татуировку - цветок лилии... Правда, не на плече, как у леди Винтер - ее идола... Чтобы никто не заметил - ни домашние, ни монахини, у которых она воспитывалась... Здорово? - Потрясающе... - Не похоже, чтобы это вас потрясло. Тем не менее уверяю - она восхитительная женщина... Дело в том, ну... Короче, мы были любовниками. Когда-то раньше я говорил о том, что родина для каждого человека - это потерянный рай детства, помните? Так вот, родина для Лианы - "Три мушкетера". Она находилась под таким впечатлением от них, что решила выйти замуж за Энрике, после того как они случайно познакомились на каком-то празднике и весь вечер обменивались цитатами из романа. К тому же в ту пору он уже был очень богатым издателем. - Иначе говоря, вспыхнула любовь с первого взгляда, - не преминул съязвить Корсо. - Не пойму, почему вы говорите в таком тоне. Вступая в брак, они искренне любили друг друга. Просто со временем занудство Энрике сделалось непереносимым, и самые благие намерения его жены разбивались о... С другой стороны, мы с ним оставались друзьями, я часто бывал у них в доме. Лиана... - Я поставил бокал на перила рядом с его пустым стаканом. В конце концов... Легко вообразить, что произошло в конце концов. - Еще бы! - Да я не о том! Она стала мне отличной помощницей, а я помог ей вступить в общество. Это случилось четыре года назад. Она владеет главой тридцать семь - "Тайна миледи". Она сама ее выбрала. - Зачем вы пустили ее по моему следу? - Не торопитесь. Все по порядку. Итак, в последнее время Энрике стал доставлять нам неприятности, иначе говоря, возникли проблемы... Вместо того чтобы продолжать заниматься весьма выгодным делом и издавать кулинарные книги, он вбил себе в голову, что должен написать приключенческий роман. Но то, что выходило из-под его пера, было ужасно. Поверьте мне, просто кошмарно. Он нагло воровал куски из чужих текстов. Роман назывался... - "Рука мертвеца". - Именно так! Даже название придумал не он. Но хуже было другое: он имел неслыханное нахальство претендовать на то, чтобы книгу напечатала издательская фирма "Дюма & К". Я, разумеется, отказал ему. Этот идиот никогда не получил бы одобрения совета. Кроме того, у Энрике было достаточно денег и он мог издать книгу за свой счет, о чем я ему и заявил. - Смею предположить, что такой ответ Энрике не понравился. Я видел его библиотеку. - Не понравился? Слышали бы вы... Спор случился в его кабинете. Вся сцена и по сей день стоит у меня перед глазами: как он поднялся на цыпочки, маленький и пузатый... Его чуть не хватил удар, он смотрел на меня безумным взором. Очень неприятная сцена. Он, видите ли, посвятил сочинению всю свою жизнь. И кто я такой, чтобы судить его творение. И книга принадлежит вечности. И я - необъективный критик, несносный резонер. И еще - я спал с его женой... Последняя реплика меня огорошила; я не думал, что он о чем-то догадывается. Но, как оказалось, Лиана разговаривала во сне и не только осыпала проклятиями д'Артаньяна и его друзей, которых ненавидела всеми силами души, словно они были реальными людьми, нет, она еще протранслировала мужу историю наших отношений... Весь сериал... Представляете мое положение? - Да, положение незавидное. - Уж чему тут завидовать! Но худшее было впереди. Энрике пошел в атаку: ладно, пусть он плохой писатель, а Дюма? Много лучше? Что бы делал Дюма без Огюста Маке, которого подло эксплуатировал? И вот оно, доказательство: белые и голубые страницы с "Анжуйским вином", которые хранятся у него в сейфе... Мы перешли на крик. Он обозвал меня ловеласом, совсем как в старинных драмах, а я его - безграмотным болваном, прибавив несколько едких комментариев по поводу кулинарно-издательскрй деятельности. И наконец, я сравнил его с кондитером Сирано... (*151) "Я отомщу тебе! - пригрозил он, изображая из себя графа Монте-Кристо. - Я выведу на чистую воду твоего обожаемого Дюма, который ставил собственное имя под чужими романами. Я сделаю достоянием публики рукопись, и все увидят, как стряпал свои тексты этот интриган и лицемер. Да, я наплюю на правила Клуба, глава принадлежит мне, и я продам ее кому пожелаю. Так что, Борис, берегись..." - Сильный удар! - Никто не знает, на что способен автор, когда задевают его самолюбие, пренебрегают его творением. Итак, Энрике выставил меня за дверь. Потом я узнал от Лианы, что он позвонил этому книготорговцу, Ла Понте, и предложил рукопись. По его разумению, он вел себя хитро и предусмотрительно, как Эдмон Дантес. Он ведь вознамерился раздуть скандал так, чтобы самому остаться в стороне. И тут в историю вмешались вы. Вообразите мое изумление, когда я увидел вас на пороге с главой романа под мышкой. - Но вы чувств своих не выдали. - Разумеется! Ведь после смерти Энрике мы с Лианой посчитали рукопись безвозвратно утраченной. Я наблюдал, как Корсо роется в кармане плаща, достает оттуда мятую сигарету... Он сунул ее в рот и, забыв зажечь, сделал несколько шагов по террасе. - Ваша история нелепа и абсурдна, - заключил он. - Эдмон Дантес никогда не покончил бы с собой, не отомстив обидчикам. Я кивнул в знак согласия, хотя в этот миг он повернулся ко мне спиной и кивка моего видеть не мог. - Дело на этом не кончилось, - сказал я. - На следующий день после нашего объяснения Энрике явился, чтобы сделать последнюю попытку уговорить меня... Чаша моего терпения переполнилась - как вы понимаете, шантажа я простить не мог. И вот, выйдя из себя, я достал козырную карту: сказал, что его роман не только очень дурно написан, нет, суть в другом: читая его, я находил там подозрительно знакомые вещи... Тут я сходил в свой кабинет и отыскал старый-престарый том "Народного иллюстрированного романа". Редкое и мало кому известное издание конца прошлого века. Я открыл книгу на первой странице - сочинение было подписано неким Амори из Вероны - именно так! - и озаглавлено "Анжелина де Гравайяк, или Незапятнанная честь". Я прочитал вслух первый абзац - Энрике побледнел, словно из могилы поднялся призрак этой самой Анжелины. В сущности, нечто подобное и произошло. Понадеявшись, что никто не помнит этой книги, он переписал роман почти дословно - за исключением одной главы, которую целиком украл у Фернандеса-и-Гонсалеса. Эта глава, кстати, была лучшей в тексте Энрике... Я тогда пожалел, что не имел под рукой фотоаппарата и не запечатлел своего гостя: он поднес руку к челу и воскликнул: "Проклятие! Все кончено! " Больше я не услышал от него ни слова, только какие-то астматические хрипы-он буквально задыхался. Потом резко развернулся и кинулся домой. И там повесился. Корсо глядел на меня во все глаза. Во рту у него по-прежнему торчала сигарета, которую он так и не зажег. - После чего все окончательно запуталось, - продолжал я, не сомневаясь, что теперь-то он начинал мне верить. - Рукопись попала к вам, и ваш приятель Ла Понте никак не желал с ней расстаться. Сам я не мог уподобиться Арсену Люпену - мне дорога моя репутация. Поэтому я поручил Лиане заняться рукописью; к тому же приближалась дата ежегодного собрания и надо было утвердить кандидатуру нового члена Клуба - вместо Энрике. Но Лиана совершила ряд ошибок. Сначала она отправилась к вам. - Тут я досадливо закашлялся, не желая входить в детали. - Потом решила переманить на свою сторону Ла Понте и заставить его забрать у вас "Анжуйское вино". Она не подозревала, каким упрямым вы порой бываете... Но подвело ее другое: она всю жизнь мечтала поучаствовать в каком-нибудь опасном приключении, как ее любимая героиня, - чтобы было много препятствий, любовных интриг и преследований. А новый поворот дела открыл перед ней в этом смысле богатейшие возможности. И она самозабвенно пустилась по вашему следу. "Я принесу тебе рукопись переплетенной в кожу Корсо", - пообещала она... Я, правда, просил ее не перегибать палку, но главную ошибку, признаюсь, совершил я сам - подстегнул ее фантазию, выпустил на волю дух миледи, который таился в груди у Лианы с той самой поры, как она впервые прочла "Трех мушкетеров". - Могла бы прочитать и что-нибудь еще. Например, "Унесенные ветром". Вообразила бы себя Скарлетт О'Хара и гонялась бы за Кларком Гейблом, а не за мной. - Спорить не стану, она немного перестаралась - приняла все слишком всерьез. Корсо почесал затылок. И нетрудно было угадать, о чем он подумал: на самом деле, если кто и отнесся ко всему слишком всерьез, так это тот, другой, - субъект со шрамом. - А кто такой Рошфор? - Его зовут Ласло Николаевич. Актер, вечно игравший роли второго плана... В том числе Рошфора в сериале, который Андреас Фрей пару лет назад снял для британского телевидения. Тут надо добавить, что он сыграл роли почти всех негодяев-бретеров: Гонзаго в "Лагардере"; Левассера в "Капитане Бладе", Латура д'Азира в "Скарамуше", Руперта де Хентцау в "Пленнике замка Зенда"... К тому же он обожает приключенческие романы и мечтает вступить в Клуб Дюма. Лиана очень полагалась на него. Это она настояла, чтобы мы подключили его к нашему делу. - Что ж, ваш Ласло вложил в роль всю свою душу... - Боюсь, что да. Подозреваю также, что он хотел заработать очки для вступления в Клуб... А иногда играл еще и роль героя-любовника, - я выдавил светскую улыбку, надеясь, что она получится убедительной. - Лиана молода, красива и чувственна. Можно сказать, что я занимаюсь интеллектуальной стороной ее личности,