тветил он, - я вижу. Ни вы, значит, думаете, что это она? - Я в этом уверен. - А я должен сознаться, что все еще сомневаюсь. - Однако же - лилия на плече? - Это англичанка, совершившая во Франции какое-то преступление, за которое ее заклеймили. - Атос, Атос, уверяю вас, это ваша жена! - повторял д'Артаньян. - Неужели вы забыли, как сходятся все приметы? - И все-таки я думаю, что та, другая, умерла. Я так хорошо повесил ее... На этот раз покачать головой пришлось уже д'Артаньяну. - Но что же делать? - спросил он. - Нельзя вечно жить под дамокловым мечом, - сказал Атос, - необходимо найти выход из положения. - Но какой же? - Постарайтесь увидеться с ней и объясниться. Скажите ей: "Мир или война! Даю честное слово дворянина, что никогда не скажу о вас ни слова, что никогда ничего не предприму против вас. Со своей стороны, вы должны торжественно поклясться, что не будете вредить мне. В противном случае я дойду до канцлера, дойду до короля, я найду палача, я восстановлю против вас двор, я заявлю о том, что вы заклеймены, я предам вас суду, и, если вас оправдают, тогда., ну, тогда, клянусь честью, я убью вас где-нибудь под забором, как бешеную собаку!" - Я не возражаю против этого способа, - сказал д'Артаньян, - но как же увидеться с ней? Одни воспоминания тянут за собой другие. В голове у Корсо вдруг сверкнул луч, и в памяти забрезжило что-то очень знакомое. На сей раз он не дал видению растаять: это опять был тот тип в черном, шофер "ягуара", стоящего перед домом Лианы Тайллефер, субъект, который сидел за рулем "мерседеса" в Толедо... Человек со шрамом. И именно мысль о миледи оживила память Корсо. Он размышлял над этими фактами в некотором смущении. И тут все встало на свои места. Конечно же, миледи, леди Винтер, какой ее впервые увидел д'Артаньян: вот она выглядывает из окошка своей кареты перед гостиницей в Менге - в первой главе романа. Миледи, беседующая с незнакомцем... Корсо быстро перелистал страницы, отыскивая нужную сцену: Он вперил гордый взгляд в незнакомца и увидел человека лет сорока, с черными проницательными глазами, с бледным лицом, с крупным носом и черными, весьма тщательно подстриженными усами. Рошфор. Подлый агент кардинала, враг д'Артаньяна; тот, из-за кого отколотили гасконца в первой главе, кто украл у него рекомендательное письмо к господину де Тревилю и по чьей вине д'Артаньяну пришлось биться на дуэли с Атосом, Портосом и Арамисом... Вот такой пируэт сделала память Корсо, такие необычные ассоциации зародились у него в голове. Он растерянно почесал затылок. Но какая связь может существовать между соратником миледи и шофером, который намеревался сбить его в Толедо?.. Да еще этот шрам... В тексте ни о каком шраме не упоминалось; а ведь Корсо отлично помнил: эта метка всегда была у Рошфора на лице. Он снова полистал книгу и нашел нужный кусок в третьей главе, где д'Артаньян рассказывает господину де Тревилю, что с ним произошло: - Скажите мне... - начал он, сам возвращаясь к происшествию в Менте, - скажите, не было ли у этого дворянина легкого рубца на виске? - Да, как бы ссадина от пули. Легкий рубец на виске. Вот оно, подтверждение. Но Корсо почему-то запомнилось, что шрам был больше, и не на виске, а на щеке, совсем как у шофера в черном. Он задумался и вдруг расхохотался. Теперь картина была полной и даже обрела цвет: Дана Тернер в "Трех мушкетерах" выглядывает из окошка кареты, рядом - классический злодей - Рошфор: но у него не бледное лицо, как в романе Дюма, а смуглое, широкополая шляпа с пером и большой шрам - да, большой шрам, пересекающий щеку сверху вниз. Так что воспоминание оказалось не столько литературным, сколько кинематографическим, что разом и позабавило, и разозлило Корсо. Проклятый Голливуд! Итак, если не раздумывать над тем, при чем тут, собственно, кино, все более или менее встает на свои места: есть общая тема, которая хотя и подспудно, но управляет загадочной и сумбурной мелодией. Не случайно Корсо почувствовал смутную тревогу сразу после визита к вдове Тайллефер, теперь эта тревога обретала конкретные очертания, вырисовывались какие-то лица, обстоятельства, персонажи - то ли живые, то ли выдуманные, и между ними существовали странные и непонятные ему связи. Дюма - и книга XVII века, дьявол - и "Три мушкетера", миледи - и костры инквизиции... Правда, во всем этом было больше абсурда, чем здравого смысла, больше литературы, чем реальности. Корсо погасил свет и лег в постель. Но заснуть сразу не смог. Ему не давал покоя некий образ - он словно парил в темноте перед его открытыми глазами. Что-то далекое, из прочитанного в юности, из мира теней, и теперь, двадцать лет спустя, это возвратилось к нему, материализовалось в почти осязаемые формы. Шрам. Рошфор. Незнакомец из Мента. Агент его высокопреосвященства. 5. REMEMBER Экройд сидел в кресле перед камином в той же позе, в какой я его оставил. А.Кристи. "Убийство Роджера Экройда" Здесь я во второй раз появляюсь на сцене, потому что Корсо решил снова встретиться со мной. И, насколько помню, было это дня за три-четыре до его отъезда в Португалию. Как он признался позднее, уже тогда у него зародилось подозрение, что рукопись Дюма и "Девять врат" Варо Борхи лишь вершина айсберга, и чтобы разобраться во всем этом, нужно было непременно распутать другие истории, которые переплетались между собой и образовывали узлы, похожие на узел галстука, связавшего руки Энрике Тайллефера. Дело трудное, предупредил я, ведь в литературе не бывает четких границ; одно опирается, наслаивается на другое - в результате получается сложная интертекстуальная игра, своего рода система зеркал или конструкция типа русской матрешки, где почти невозможно установить, что откуда берется. Только совсем уж глупые или очень самоуверенные критики посягают на это. Разве можно, например, сказать, будто в романах Роберта Грейвза заметен след "Quo Vadis" (*49), а не Светония или Аполлония Родосского? Что касается меня, то я знаю только то, что я ничего не знаю. А когда хочу узнать, ищу в книгах, потому что книги забывать не умеют. - Граф де Рошфор - один из самых важных персонажей второго плана в "Трех мушкетерах", - объяснил я Корсо, когда он вновь появился у меня. - Агент кардинала и друг миледи, а также первый враг, которым обзавелся д'Артаньян. Я могу даже указать точную дату, когда это случилось: первый понедельник апреля тысяча шестьсот двадцать пятого года, Менг-на-Луаре... Я, естественно, имею в виду романного Рошфора, хотя похожий персонаж существовал и в реальности; Гасьен де Куртиль в "Мемуарах д'Артаньяна" описывает его под именем Рознаса... Но именно такого Рошфора - со шрамом - в жизни не было. Дюма позаимствовал этого героя из другой книги - из "Memoires de MLCDR" (Monsieur le comte de Rochefeort), по всей вероятности апокрифических, их также приписывают де Куртилю... Некоторые полагают, что речь шла об Анри Луи де Алуаньи, маркизе де Рошфоре, родившемся около тысяча шестьсот двадцать пятого года, но это, право, уже такие тонкости... Мы сидели в кафе, где обычно собирается мой кружок. Я смотрел в окно на фары машин, проезжающих по вечернему бульвару. За нашим столом среди кучи газет стояли чашки с кофе и пепельницы с дымящимися сигаретами. Вокруг расположилась вся наша компания: пара писателей, один художник, переживающий творческий кризис, журналистка, взлетевшая на гребень успеха, театральный актер и четыре-пять студентов - из тех, что стараются быть понезаметнее и все время помалкивают, взирая на меня как на самого Господа Бога. Корсо сидел с нами, так и не сняв плаща, прислонившись плечом к оконному стеклу. Он пил джин и время от времени что-то записывал. - Разумеется, - добавил я, - читатель "Трех мушкетеров" на протяжении всех шестидесяти семи глав ждет дуэли между Рошфором и д'Артаньяном - и испытывает разочарование. Дюма понадобилось всего три строчки, чтобы разрешить проблему, вернее, очень ловко замять дело; поэтому, когда мы вновь встречаемся с нашими героями в "Двадцать лет спустя", оказывается, что они бились уже трижды и у Рошфора на теле появились новые шрамы. Но ненависти между ними теперь нет, скорее - некое подобие взаимного уважения, которое может возникнуть только в отношениях двух старых врагов. И снова судьбе угодно, чтобы они сражались в разных лагерях; но их связывает род сообщничества, которое невольно зарождается, когда два дворянина знакомы двадцать лет... Рошфор попадает в немилость к Мазарини, бежит из Бастилии, помогает бежать герцогу де Бофору, участвует во Фронде и умирает на руках д'Артаньяна, который сам же и пронзил его шпагой, не узнав в пылу сражения... "Он был моей звездой", - что-то вроде этого произносит гасконец. "Я выжил после трех ударов вашей шпаги, четвертого мне не снести". И он умирает. "Я только что убил старого друга", - скажет д'Артаньян Портосу... Это и стало эпитафией заслуженному агенту кардинала Ришелье. Тут разгорелась жаркая дискуссия. Актер, бывший герой-любовник, которому когда-то довелось сыграть роль графа Монте-Кристо в телесериале, - сейчас он пожирал глазами журналистку, - предался воспоминаниям о той своей работе. Надо заметить, что рассказчиком он был блестящим, так что писатели и художник засыпали его вопросами. Потом мы перешли от Дюма к Мишелю Зевако и Полю Февалю и в очередной раз воздали должное бесспорному мастерству Сабатини, которому Сальгари (*50) явно уступал. Помню, кто-то робко вспомнил о Жюле Верне, но на него дружно зашикали. Среди неистовых поклонников романа плаща и шпаги Жюль Верн с его холодными, картонными героями был не в чести. Что касается журналистки, весьма модной девицы, которая уже заимела свою колонку в воскресном приложении к респектабельной газете, то ее литературная память начиналась с Милана Кундеры. И потому все это время она благоразумно помалкивала и с облегчением кивала всякий раз, когда слышала знакомые названия или имена героев; "Черный лебедь", Аньес, удар шпагой Невера (*51), - потому что вспоминала какой-нибудь из виденных по телевизору фильмов. Между тем Корсо выжидал с терпением опытного охотника; он неотрывно смотрел на меня поверх стакана с джином и ловил момент, когда можно будет вновь повернуть разговор на нужную ему тему. И повернул, воспользовавшись неловким молчанием, которое повисло над столом после того, как журналистка выпалила: ей, мол, приключенческие романы все-таки кажутся слишком легковесными... Поверхностными, если выразиться точнее. Иными словами... Корсо покусывал кончик своего фаберовского карандаша. - А какая роль, на ваш, сеньор Балкан, взгляд, отведена во всей этой истории Рошфору? Все повернулись в мою сторону, и первыми студенты, среди которых были две девушки. Не знаю почему, но в некоторых компаниях меня воспринимают как патриарха мира беллетристики; и стоит мне открыть рот, как люди буквально замирают, ожидая услышать некие неоспоримые истины и окончательные суждения. А, скажем, моя статья во влиятельном журнале может возвысить или погубить начинающего писателя. Абсурд, конечно, но такова жизнь. Вспомните, к примеру, последнего нобелевского лауреата, автора "Я, Онан", "В поисках себя" и знаменитейшей "Oui, c'est moi". Ведь именно я благословил его пятнадцать лет назад, напечатав хвалебный отзыв в "Монде". Никогда себе этого не прощу, но так уж устроен мир. - Во-первых, Рошфор - это враг, - начал я развивать свою мысль. - Он символизирует темные силы, черный рок... С его помощью строятся дьявольские козни против д'Артаньяна и его друзей; он служит коварному кардиналу, который, играя их жизнями, плетет свои интриги... Я увидел, как одна из студенток улыбнулась; но не мог угадать, была ее чуть насмешливая улыбка реакцией на мои слова или ответом на собственные тайные мысли, далекие от происходящего здесь и сейчас. Я удивился, ибо, как уже сказал, привык к тому, что студенты внимают мне с тем же почтением, с каким редактор "Осерваторе романо" отнесся бы к эксклюзивному праву опубликовать папскую энциклику. Поэтому я взглянул на нее попристальнее, хотя, честно признаюсь, еще с самого начала, едва присоединившись к нам, она привлекла мое внимание - у нее были тревожные зеленые глаза и короткие, как у мальчика, каштановые волосы. Теперь она сидела чуть поодаль, отдельно от всей компании. Вокруг нашего стола всегда собирается молодежь, обычно я приглашаю в кафе студентов-филологов; но этой девушки я прежде не видел. Таких глаз я бы не забыл - очень светлого тона, почти прозрачные, на смуглом, да к тому же еще загорелом лице, словно она много времени проводит на солнце и свежем воздухе. Стройная и гибкая девушка с длинными ногами - и тоже загорелыми, подумал я, хотя они были скрыты под джинсами. Я заметил еще одну деталь: она не носила ни колец, ни часов, ни серег; и в мочках ушей у нее не было дырочек. - К тому же Рошфор - человек, который всюду мелькает, но его невозможно настичь, он неуловим, - продолжал я, не без труда ухватив нить прерванных рассуждений. - Маска тайны, загадочный шрам. Он - символ парадоксального бессилия д'Артаньяна, который преследует его и не может догнать, не может убить, как ни старается... Вспомните, это случилось только двадцать лет спустя, по ошибке, когда тот перестал быть противником и превратился в друга. - Твой д'Артаньян - это человек, приносящий несчастья, - заметил один из собеседников, тот писатель, что был постарше. Его последний роман почти не продавался, разошлось всего пятьсот экземпляров, но он здорово зарабатывал, сочиняя детективы, которые печатал под двусмысленным псевдонимом Эмилия Форстер. Я посмотрел на него с благодарностью, он подкинул мне еще одну тему. - Верно! Его вообще преследует невезение. Любимую женщину отравили. Несмотря на все свои подвиги и услуги, оказанные французской короне, он на протяжении двадцати лет остается скромным лейтенантом мушкетеров. И когда в самом конце "Виконта де Бражелона" ему прислали маршальский жезл, за который он заплатил огромную цену - четыре тома и четыреста двадцать пять глав, его настигает голландская пуля. - Как и настоящего д'Артаньяна, - вставил актер, который к этому времени уже положил руку на бедро модной журналистки. Я выпил глоток кофе, потом согласно кивнул. Корсо не сводил с меня глаз. - Нам известны три д'Артаньяна, - пояснил я. - О первом, Шарле де Батц Кастельморе, мы знаем, потому что в "Газетт де Франс" (*52) было напечатано, что он погиб двадцать третьего июня тысяча шестьсот семьдесят третьего года - пуля угодила ему в горло - при осаде Маастрихта. Вместе с ним пала половина его солдат... Иначе говоря, он был не более удачлив, чем его выдуманный однофамилец. - И он тоже был гасконцем? - Да, из Люпиака. Городок еще существует, и там установлена памятная доска: "Здесь около тысяча шестьсот пятнадцатого года родился д'Артаньян, чье настоящее имя было Шарль де Батц, он погиб при осаде Маастрихта в тысяча шестьсот семьдесят третьем году". - Тут историческая неувязочка, - заметил Корсо, сверяясь со своими записями. - У Дюма в начале романа, то есть приблизительно в тысяча шестьсот двадцать пятом году, д'Артаньяну было восемнадцать лет. А настоящему д'Артаньяну в ту пору едва исполнилось десять, - охотник за книгами улыбнулся как хорошо воспитанный кролик-скептик. - Он был слишком молод, чтобы управляться со шпагой. - Верно, - согласился я. - Дюма внес коррективы, чтобы герой мог участвовать в истории с алмазными подвесками, встретиться с Ришелье и Людовиком Тринадцатым. Видимо, Шарль де Батц совсем юным прибыл в Париж: в тысяча шестьсот сороковом году он уже числится гвардейцем в роте господина Дезэссара, его имя фигурирует в списках, затем он упоминается в документах об осаде Арраса, а два года спустя участвует в руссильонской кампании... Но он не служил мушкетером при Ришелье, он вступил в эту элитную роту лишь после смерти Людовика Тринадцатого. На самом деле его покровителем был кардинал Джулио Мазарини... Да, в действительности между двумя д'Артаньянами существует зазор в десять или пятнадцать лет; хотя Дюма после успеха "Трех мушкетеров" расширил время действия, охватив почти сорок лет истории Франции, и в последующих томах старался приблизить вымысел к реальным событиям. - А много ли доподлинно известно об этом человеке? Я имею в виду роль настоящего д'Артаньяна в истории Франции. - Известно немало. Его имя встречается в письмах Мазарини и в бумагах военного ведомства. Как и герой романа, он был агентом кардинала в период Фронды, выполнял деликатные поручения при дворе Людовика Четырнадцатого. Именно ему довелось арестовать и препроводить в тюрьму генерального контролера, иначе - министра финансов Франции Фуке, и этот факт нашел подтверждение в письмах мадам де Севинье. Он познакомился с Веласкесом на острове Фазанов, сопровождая Людовика Четырнадцатого, который отправился туда за своей невестой Марией Терезией Австрийской... - Как видно, он был настоящим придворным. И весьма мало походил на бретера, изображенного Дюма. Я поднял руку в знак того, что хочу внести в дело ясность: - Не спешите с выводами. Шарль де Батц - или д'Артаньян - до самой смерти оставался в боевых рядах. Во Фландрии он служил под началом Тюренна и в тысяча шестьсот пятьдесят седьмом году был назначен командиром роты "серых мушкетеров" (*53) - самой отборной части французской армии. Через десять лет его произвели в капитан-лейтенанты, а во Фландрии он сражался уже в звании полевого маршала (эквивалент бригадного генерала). Корсо щурил глаза за стеклами очков. - Извините, - он наклонился ко мне над мраморной столешницей, так и не донеся карандаш до тетради. - В каком году это случилось? - Присвоение ему генеральского чина?.. В тысяча шестьсот шестьдесят седьмом. Почему это вас заинтересовало? Он закусил нижнюю губу, на миг показав свои кроличьи зубы. - Просто так. - Стоило ему заговорить, как лицо его вновь сделалось невозмутимым. - Видите ли, в том же году в Риме сожгли на костре одного человека. Любопытное совпадение... - Теперь он смотрел мимо меня. - Вам говорит о чем-нибудь имя Аристида Торкьи? Я напряг память. Ничего. - Нет, никогда не слыхал, - ответил я. - Он имеет какое-то отношение к Дюма? Корсо явно колебался. - Нет, - выдавил он наконец, хотя полной уверенности в его голосе не прозвучало. - Думаю, что нет. Но продолжайте. Вы говорили о службе настоящего д'Артаньяна во Фландрии. - Он погиб в Маастрихте, как я уже сказал, вел своих солдат в атаку... Героическая смерть: англичане и французы штурмовали крепость, надо было преодолеть опасную зону, и д'Артаньян решил идти первым - своего рода знак вежливости по отношению к союзникам Пуля попала ему в горло. - Значит, маршалом он так и не стал! - Не стал. Это щедрый Александр Дюма наградил выдуманного д'Артаньяна тем, в чем его прототипу из плоти и крови отказал скаредный Людовик Четырнадцатый... Я знаю несколько интересных книг на эту тему. Запищите, ежели желаете, названия. Первая - Шарль Самарен "D'Artagnan, capitaine des mousquetaires du roi, histoire veridique d'un heros de roman" ["Д'Артаньян, капитан королевских мушкетеров, подлинная история героя романа" (фр.)], опубликована в тысяча девятьсот двенадцатом году. Вторая - "Le vrai d'Artagnan" ["Настоящий д'Артаньян" (фр.)]. Написал ее граф де Монтескье-Фезанзак, прямой потомок реального д'Артаньяна. Вышла, если мне не изменяет память, в тысяча девятьсот шестьдесят третьем. Ни одно из полученных сведений вроде бы не имело прямой связи с рукописью Дюма, но Корсо все записывал, как будто это были факты первостепенной важности. Время от времени он поднимал глаза от блокнота и выжидательно глядел на меня сквозь перекошенные очки. Иногда он опускал голову и словно переставал слушать, тогда казалось, что он целиком погрузился в собственные мысли. Но в тот день я, хотя и знал во всех подробностях историю "Анжуйского вина" и некоторые тайные ключи, неведомые охотнику за книгами, и предположить не мог, какую роль в дальнейших событиях сыграют "Девять врат". А вот Корсо, вопреки привычке мыслить строго логически, начал угадывать роковые связи между известными ему фактами, с одной стороны, и литературной, если можно так выразиться, основой этих фактов - с другой. Все это звучит довольно невнятно, но надо иметь в виду, что тогда в глазах Корсо и ситуация в целом выглядела запутанной и невнятной. Нынешний рассказ ведется, естественно, по прошествии времени после финала тех важных событий, которые последовали за разговором в кафе, но прием кольцевой композиции - вспомните картины Эшера (*54) или выдумки шутника Баха - заставляет нас то и дело возвращаться к началу, оставаясь в границах тогдашних знаний Корсо. Знать и молчать-правило. А правила надо соблюдать, даже когда расставляешь ловушки, иначе никакой игры не получится. - Ладно, - сказал охотник за книгами, записав продиктованные названия. - Это - первый д'Артаньян, настоящий. А герой Дюма был третьим. Смею предположить, что связующим звеном между обоими стала книга Гасьена де Куртиля, которую вы мне недавно показывали: "Мемуары господина д'Артаньяна". - Совершенно верно. Ее можно считать утраченным звеном, наименее известным из трех. Именно его, этого гасконца-посредника, который разом был и литературным персонажем, и реальным лицом, использовал Дюма, создавая своего героя... Гасьен де Куртиль де Сандра был писателем, современным д'Артаньяну, он сумел понять, насколько этот герой литературен, - и принялся за работу. Полтора века спустя Дюма во время поездки в Марсель познакомился с его сочинением. У хозяина дома, где писатель остановился, был брат, который заведовал муниципальной библиотекой. Видимо, он и показал Дюма книгу, изданную в Кельне в тысяча семисотом году. И Дюма сразу смекнул, какую выгоду можно из всего этого извлечь... Он попросил книгу на время, но так и не вернул. - А что известно о предшественнике Дюма - Гасьене де Куртиле? - Много всего. Тут, надо заметить, помогло еще и объемистое дело, заведенное на него в полиции. Он родился не то в тысяча шестьсот сорок четвертом, не то сорок седьмом году, был мушкетером, корнетом в королевском иностранном полку, в ту эпоху это было чем-то вроде Иностранного легиона; потом он стал капитаном в кавалерийском полку под командованием Бопре-Шуазеля. После окончания войны с Голландией - на которой погиб д'Артаньян - Куртиль остался в этой стране, сменив шпагу на перо; он писал биографии, исторические сочинения, мемуары - не всегда от собственного лица, собирал анекдоты и непристойные сплетни, ходившие при французском дворе... Из-за чего у него и случились неприятности. "Воспоминания господина д'Артаньяна" имели оглушительный успех: пять изданий за десять лет. Но они вызвали недовольство Людовика Четырнадцатого - его задел неуважительный тон, в котором рассказывались подробности из жизни королевской семьи и ее приближенных. Так что сразу по возвращении во Францию де Куртиля арестовали и отправили в Бастилию, где он прожил на казенный счет почти до самой своей смерти. Актер воспользовался паузой в рассказе и совершенно некстати и невпопад продекламировал строки из "Заката во Фландрии" Маркины (*55): Нами правил капитан, что Явился смертельно раненным в пылу смертельной агонии. Сеньоры, что за капитан! Капитан тех времен... Или что-то в этом роде. Ему очень хотелось покрасоваться перед журналисткой, на чьем бедре, кстати, рука его лежала уже совсем по-хозяйски. Другие, особенно прозаик - тот, что писал под псевдонимом Эмилия Форстер, - бросали на него взгляды, полные зависти или плохо скрытой злобы. Вежливо помолчав, Корсо вернул мне бразды правления: - А много ли позаимствовал Дюма у де Куртиля, придумывая своего д'Артаньяна? - Много. Правда, в "Двадцать лет спустя" и "Виконте де Бражелоне" он пользовался другими источниками, а вот истории, описанные в "Трех мушкетерах", взяты главным образом у де Куртиля. Но Дюма озарил их сиянием своего гения, сделал литературой совсем иного уровня. Хотя, повторяю, взял он готовые наброски: отец, благословляющий д'Артаньяна, письмо к господину де Тревилю, ссора с мушкетерами, которые в первом тексте были братьями... И миледи... Первый и второй д'Артаньяны похожи как две капли воды. У де Куртиля он чуть циничнее, чуть корыстолюбивее и чуть менее надежен. Но это - тот же человек. Корсо склонился над столом. - Раньше вы говорили, что Рошфор символизирует темные силы, злой рок, преследующий д'Артаньяна и его друзей... Но ведь Рошфор - всего лишь агент. - Разумеется. Штатный агент его высокопреосвященства Армана Жана дю Плесси, кардинала де Ришелье... - Злодея Ришелье, - вставил Корсо. - Злодея Карабеля (*56), - провозгласил актер, видно решивший рта нынче не закрывать. Студенты находились под впечатлением от лекции, они что-то записывали или просто старались слушать, не пропуская ни слова. Только девушка с зелеными глазами держалась независимо, в стороне от остальных, словно заглянула сюда случайно, пробегая мимо. - Для Дюма, - продолжил я, возвращаясь к теме, - во всяком случае в первой части цикла романов о мушкетерах, Ришелье становится тем героем, без которого не обходится ни одно романтическое или приключенческое сочинение: это пребывающий в тени могущественный враг, воплощение Зла. Для истории Франции Ришелье - великий человек, а вот в романах о мушкетерах автор реабилитировал его лишь двадцать лет спустя. Таким образом, хитрец Дюма будто бы покаялся и пошел на мировую с реальностью, хотя роман от этого не сделался менее интересным. Дюма же отыскал другого негодяя - Мазарини. Справедливость восстановлена, в уста д'Артаньяна и его товарищей вложены хвалы в адрес покойного, слова о величии былого врага). Но Дюма руководствовался отнюдь не нормами морали. Он всего лишь придумал подходящую форму раскаяния... А вспомните первую книгу цикла, где кардинал замышляет избавиться от герцога Бекингэма, погубить Анну Австрийскую или дает карт-бланш миледи... Там Ришелье - воплощенное злодейство. Его высокопреосвященство для д'Артаньяна - то же, что Гонзаго для Лагардера или профессор Мориарти для Шерлока Холмса (*57). Дьявольская тень... Корсо прервал меня нетерпеливым жестом. Это показалось мне странным. Я уже успел узнать его повадку: обычно он хранил молчание, пока собеседник не исчерпает своих аргументов, не выдаст всю информацию до последней капли. - Вы дважды употребили слово "дьявольский", - сказал он, сверяясь со своими записями. - И оба раза применительно к Ришелье... Не увлекался ли кардинал оккультными науками? Слова его имели неожиданное последствие. Девушка с любопытством повернулась к Корсо. Теперь он смотрел на меня, а я - на девушку. Не подозревая о своем участии в забавном треугольнике, охотник за книгами ждал ответа. - Ришелье много чем увлекался, - пояснил я. - Он не только успел превратить Францию в великую державу, но и находил время на другое: коллекционировал картины, ковры, фарфор и скульптуру. К тому же он был серьезным библиофилом. Любил переплетать свои книги в телячью кожу и красный сафьян. - С серебряным гербом на красном фоне. - Корсо снова сделал нетерпеливый жест; это были второстепенные детали, а он не привык тратить время впустую, - Существует каталог Ришелье, очень известный. - Каталог грешит неполнотой, ведь книги в коллекции Ришелье. менялись: часть их теперь хранится в Национальной библиотеке Франции, или в библиотеке дворца Мазарини, или в Сорбонне, остальные попали в частные руки. У него были манускрипты на древнееврейском и сирийском, труды по математике, медицине, теологии, праву и истории... И вы угадали: ученых больше всего удивило, когда они обнаружили там немало древних текстов по оккультным наукам, от каббалы до черной магии. Корсо сглотнул слюну и уставился мне прямо в глаза. Казалось, он напрягся, как тетива лука перед выстрелом. - А вы не припомните конкретных названий? Я отрицательно помотал головой, его упорство меня заинтриговало и озадачило. Девушка продолжала с интересом следить за нашим диалогом, но теперь внимание ее было приковано явно не ко мне. - Я ведь занимался Ришелье лишь как героем приключенческого романа, - сказал я в свое оправдание, - поэтому копал не очень глубоко. - А Дюма?.. Он тоже увлекался оккультизмом? Тут я резко возразил: - Нет. Дюма любил жизнь и все делал при ярком дневном свете, чем одни восхищались, а другие возмущались. Правда, он был слегка суеверным: верил в сглаз, носил амулет на цепочке от часов и хаживал к гадалке - мадам Дебароль. Но я никогда бы не поверил, что он занимался черной магией, запершись в чулане. Он даже не был масоном, хотя и признался в обратном в "Веке Людовика Пятнадцатого"... Он погряз в долгах, его осаждали кредиторы и издатели, так что времени на подобную ерунду у него не оставалось. Возможно, творя своих героев, он изучал и эту тему, но всегда поверхностно. Я пришел к такому выводу: описывая масонские обряды в "Джузеппе Бальзамо" и "Могиканах Парижа", он черпал сведения непосредственно из "Причудливой истории франкмасонства" Клавеля. - А Ада Менкен? Я с уважением посмотрел на Корсо. Такой вопрос мог задать только специалист. - Это другое дело. Ада Айзеке Менкен, его последняя любовница, была американской актрисой. Во время Всемирной выставки тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года Дюма присутствовал на представлении "Пираты саванны" и обратил внимание на красивую девушку, которая носилась по сцене верхом на коне. После представления девушка подошла к нему, обняла и заявила, что читала все его книги и готова хоть сейчас отправиться с ним в постель. Старому Дюма, чтобы увлечься женщиной, хватило бы и меньшего, так что порыв ее он принял. Она выдавала себя за жену миллионера, любовницу какого-то короля, генеральшу из какой-то республики... На самом деле она была португальской еврейкой, родилась в Америке, слыла любовницей странного субъекта - не то сутенера, не то боксера. Связь Менкен с Дюма обернулась громким скандалом, потому что наезднице нравилось фотографироваться в полуобнаженном виде... Она часто бывала в доме сто семь по улице Малерб - последнем прибежище Дюма в Париже... Она умерла от перитонита - после падения с лошади, в тридцать один год. - Она занималась черной магией? - По слухам, да. Ей нравились необычные ритуалы, нравилось надевать тунику, жечь ладан и приносить жертвы владыке преисподней... Иногда она говорила, что одержима Сатаной, и подробно все описывала - сегодня такие откровения мы назвали бы порнографией. Я уверен, что старый Дюма не верил ни одному ее слову, но подобные спектакли его, разумеется, очень развлекали. Думаю, когда в Менкен вселялся дьявол, в постели она была особенно пылкой. Раздался дружный смех. Даже я слегка улыбнулся собственной шутке, серьезность сохраняли только Корсо и та девушка. Она задумчиво глядела на него светлыми глазами, а охотник за книгами кивал головой в такт моим словам, но вид у него теперь был рассеянный, отсутствующий. Он смотрел через окно в сторону бульваров, и казалось, в темноте, в бесшумном мелькании автомобильных фар, отражавшихся в его очках, он ищет какое-то забытое слово, ключ, способный превратить все истории, парившие вокруг, в один-единственный сюжет. Да, все эти истории - сухие мертвые листья в черных потоках времени. И опять мне пора отойти в сторону, отказавшись от роли вездесущего и всезнающего рассказчика, которому ведомо почти все о приключениях Лукаса Корсо. Ведь повествование наше о трагических событиях, которым пока еще только предстоит случиться, будет выстроено в том порядке, в каком описал их много позже охотник за книгами. Так что теперь мы подступаем к моменту, когда Корсо возвращался домой и, войдя в подъезд, заметил, что привратник успел подмести холл и уже готовился запереть свою каморку. - А к вам нынче приходили чинить телевизор, - сообщил тот, выходя из мусорного отсека. Корсо прочитал достаточно книг и видел достаточно фильмов, чтобы знать, что сие означает. Поэтому, не сдержавшись, громко расхохотался - к полному изумлению привратника. - Да у меня уж сколько времени как нет никакого телевизора... И тут на него обрушился поток извинений, которые он пропустил мимо ушей. События становились восхитительно предсказуемыми. Но раз уж дело было связано с книгами, то он и хотел бы взглянуть на все глазами читателя - искушенного и взыскательного, а не превращаться в героя дешевых поделок, хотя некто навязывал ему именно такую роль. Нет, на это он никогда не согласится! В конце концов, по натуре Корсо был скептиком и имел низкое артериальное давление, а потому бисеринки пота практически никогда не покрывали его лоб и, соответственно, слово "рок" никогда не срывалось с его губ. - Надеюсь, я не слишком провинился перед вами, сеньор Корсо. - Ничего страшного... А тот человек был черноволосым, так?.. Усы и шрам на лице? - Он самый. - Успокойтесь, это мой друг. Он любит такие шутки. Привратник облегченно вздохнул: - У меня прямо камень с души свалился. К счастью, Корсо мог не беспокоиться ни о "Девяти вратах", ни о рукописи Дюма; он или таскал их с собой в холщовой сумке, или оставлял на хранение в баре Макаровой. Для него в мире не было места надежней. Поэтому теперь Корсо спокойно поднимался по лестнице, пытаясь угадать, что ждет его в квартире. Он был человеком опытным и успел превратиться, так сказать, в "читателя второго уровня", то есть слишком грубое и прямое следование архетипам разочаровало бы его. Но, открыв дверь, он сразу успокоился. Не было ни разбросанных по полу бумаг, ни вывороченных ящиков стола, ни вспоротых ножом кресел. Все пребывало в том виде, в каком он оставил свое жилище, уходя ранним вечером. Он шагнул к письменному столу. Коробки с дискетами стояли на своих местах, бумаги и документы лежали, как им и положено, в соответствующих ячейках. Человек со шрамом - Рошфор, или как его там, черт возьми! - оказался в своем деле мастером. Но и он не все сумел предусмотреть. Корсо включил компьютер и победно ухмыльнулся. DAGMAR PC 555 К (SI) ELECTRONIC PLC ПОСЛЕДНЕЕ ВКЛЮЧЕНИЕ - 19:35/THU/3/21 А > echo off А> Последнее включение - 19.35, сегодня, сообщил ему экран. Но в последние сутки сам он не касался компьютера. В 19.35 он сидел с нами в кафе - пока человек со шрамом ломал комедию перед привратником. Еще кое-что любопытное он обнаружил рядом с телефоном, но не сразу. И это кое-что трудно было счесть случайной оплошностью таинственного гостя. В пепельнице, среди окурков, лежало то, что хозяину квартиры явно не принадлежало, - докуренная почти до конца сигара с уцелевшим кольцом. Он взял ее и повертел в руках, сперва не поверив собственным глазам. Постепенно смысл находки дошел до него, и он опять громко расхохотался, показывая клыки - совсем как затравленный и разъяренный волк. Ну конечно! Марка "Монте-Кристо"! Незваный гость побывал и у Флавио Ла Понте. Только представился водопроводчиком. - Какого черта! Что за дурацкие, шутки! - выпалил Ла Понте вместо приветствия. И, подождав, пока Макарова нальет ему джина, вытряхнул на стойку содержимое целлофанового пакета. Сигара была той же марки, и кольцо тоже осталось целым. - Эдмон Дантес снова идет в бой, - бросил Корсо. Но Ла Понте никак не желал взглянуть на всю историю с литературной точки зрения. - Вот, смотри, какие дорогие сигары курит этот негодяй! - Руки у него дрожали; он даже расплескал свой джин, и несколько капель повисло на его рыжей бороде. - Я нашел это на ночном столике. Корсо откровенно подсмеивался над ним. - Где твоя выдержка, Флавио? Ты же крепкий мужик! - Он положил руку ему на плечо. - Вспомни Клуб гарпунеров Нантакета. Ла Понте раздраженно отмахнулся: - Да, раньше я был крепким мужиком. Но ровно восемь лет назад вдруг понял, что приятнее оставаться еще и живым. И с тех пор я чуть пообмяк. Корсо, попивая джин, процитировал ему Шекспира. Трус умирает тысячу раз, а храбрец... и т. д. Но Ла Понте был не из тех, кого можно утешить цитатами. Тем более цитатами такого рода. - Если честно, - заметил он, задумчиво опустив голову, - страха во мне нет. Просто я не хочу ничего терять... Ни вещей, ни денег. Ни моей фантастической сексуальной силы... Ни жизни. Это был весомый аргумент, и Корсо пришлось признать, что дело и вправду могло иметь неприятные последствия. Кроме того, добавил Ла Понте, есть и другие тревожные знаки: какие-то клиенты хотят за любые деньги купить рукопись Дюма, по ночам раздаются таинственные звонки... Корсо резко выпрямился. - Они звонят ночью? - Да, но ничего не говорят. Помолчат, помолчат и бросают трубку. Пока Ла Понте рассказывал о своих несчастьях, охотник за книгами потрогал холщовую сумку, только что извлеченную из-под прилавка, где Макарова прятала ее среди ящиков с бутылками и пивных бочонков. - Я не знаю, что мне делать! - трагическим тоном воскликнул Ла Понте. - Продай рукопись - и делу конец. События выходят из-под нашего контроля. Книготорговец отрицательно покачал головой и попросил еще порцию джина. Двойную. - Я обещал Энрике Тайллеферу, что рукопись будет продана на открытом аукционе. - Твой Тайллефер на том свете. А при его жизни ты не успел выполнить свое обещание. Ла Понте мрачно кивнул, словно не желал вспоминать некоторые детали дела. Но тут чело его разгладилось, на губах заиграла растерянная улыбка. Если только это можно было назвать улыбкой. - Ты прав, конечно. А теперь угадай, кто еще мне звонил. - Миледи... - Почти... Лиана Тайллефер. Корсо глянул на друга с выражением бесконечной усталости. Потом взял стакан с джином и залпом выпил. - Знаешь что, Флавио?.. - вымолвил он наконец и вытер рот тыльной стороной руки. - Иногда мне кажется, что я читал этот роман. Когда-то очень давно. Ла Понте снова нахмурился. - Она хочет получить обратно "Анжуйское вино". Как есть, без всяких бумаг, подтверждающих подлинность... - Он смочил губы в джине, потом смущенно улыбнулся Корсо. - Чудно, правда? С чего вдруг такой интерес?.. - И что ты ей ответил? Ла Понте поднял брови: - Что от меня это уже не зависит. Что рукопись у тебя. И что я подписал с тобой договор. - Ага, то есть соврал. Мы ведь ничего не подписывали. - Конечно, соврал. Теперь если что - расхлебывать придется тебе. Но учти, вести переговоры с покупателями я не отказываюсь: и со вдовой, и еще кое с кем мы в ближайшие дни поужинаем. Дела есть дела. Обсудим эту проблему. Так что я, как и встарь, остаюсь отважным гарпунщиком. - Тоже мне гарпунщик выискался! Дерьмо ты и предатель! - Да. И таким меня сделала Англия, как сказал бы засранец Грэм Грин. Знаешь, как меня звали в колледже? Это-сделал-не-я... Разве мне не доводилось рассказывать тебе, как я сдавал экзамен по математике? - Он снова поднял брови, с ностальгической теплотой предаваясь воспоминаниям. - Я от рождения был доносчиком. - Ты бы поостерегся Лианы Тайллефер. - Почему?-Ла Понте любовался своим отражением в зеркале над стойкой. Потом скорчил похотливую гримасу. - Эта баба мне понравилась сразу, еще когда я только начал таскать книжки ее муженьку. Настоящий класс! - Да, - кивнул Корсо. - Настоящий средний класс. - Не пойму, чего ты на нее взъелся. Красотка вед