Артуро Перес-Реверте. Клуб Дюма, или Тень Ришелье --------------------------------------------------------------- © Copyright Arturo Perez-Reverte El club Dumas o la sombra de Richelieu © Copyright Пер. с исп. - Н.Богомолова © Издательство "Иностранка" Ў http://www.inostranka.ru/ru/publishers/ WWW: http://www.inostranka.ru/ru/book/59/ Ў http://www.inostranka.ru/ru/book/59/ OCR Anatoly Eydelzon --------------------------------------------------------------- Кале, которая вдохновила меня на этот бой Сверкнула вспышка, и на стену упала тень повешенного. Он висел в самом центре гостиной, на крюке от люстры, и по мере того как фотограф, кружа по комнате, делал снимки, тень перескакивала с картин на фарфор в застекленных витринах, с книжных полок на полураздвинутые портьеры. За огромными окнами лил дождь. Молодой судебный следователь с еще не просохшими взъерошенными волосами, не сняв мокрого плаща, диктовал секретарю протокол осмотра. Тот печатал, сидя на диване и пристроив портативную машинку на стул. Стук клавиш крепкими стежками прошивал и монотонный голос следователя, и тихие комментарии полицейских, сновавших по гостиной. - ... пижама, сверху - халат. Пояс от халата явился орудием удушения. Руки трупа связаны спереди галстуком. На левой ноге тапок, правая - босая... Следователь дотронулся до обутой ноги покойника, и тело, чуть колыхнувшись, начало медленно поворачиваться на туго натянутом шелковом шнуре слева направо, а потом в обратную сторону, но уже быстрее, пока не застыло в прежнем положении, - так магнитная стрелка, немного пометавшись, опять и опять упрямо указывает на север. Следователь отошел от покойника и при этом постарался не задеть полицейского в форме, который искал на полу отпечатки пальцев. Прямо под повешенным валялись осколки разбитой вазы и лежала книга, открытая на странице с жирными красными пометами. Это был старый том "Виконта де Бражелона" - дешевое издание в матерчатом переплете. Заглянув через плечо агента, следователь сумел прочесть отчеркнутый отрывок: - О, я предан! Известно все, решительно все! - Все в конце концов делается известным, - заметил Портос, который, в сущности, ничего не знал. Следователь велел секретарю занести эту деталь в протокол, а книгу включить в опись вещественных доказательств, затем направился к высокому мужчине, который курил у открытого окна. - Ну и что вы обо всем этом думаете? - спросил он, пристраиваясь рядом. Высокий был одет в кожаную куртку с полицейским значком на кармане. Он докурил сигарету, потом через плечо, не оглядываясь, швырнул окурок в окно и только тогда ответил: - Когда бутылка содержит нечто белое, легко предположить, что там молоко. - Фраза звучала несколько загадочно, но по ответной улыбке следователя можно было судить, что для него тут никакой загадки нет. В отличие от полицейского, он стоял к окну лицом и смотрел на улицу, где продолжал лупить дождь. Кто-то открыл дверь в противоположном конце комнаты, и в лицо следователю вместе с порывом ветра полетели крупные капли. - Эй, дверь закрывайте! - крикнул он, не глянув назад. Потом обратился к полицейскому: - Ведь бывает, что преступники маскируют убийства под самоубийства. - И наоборот, - спокойно заметил высокий. - Ну а руки? Зачем понадобилось связывать их галстуком? - Самоубийцы порой боятся, что в последний миг им не хватит решимости довести дело до конца... Убийца связал бы ему руки за спиной.. - Но ведь это бессмысленно, - возразил следователь. - Взгляните, какой тонкий и прочный пояс. После того как несчастный потерял опору, у него не было шансов на спасение - руки ему не помогли бы. - Кто знает? Подождем вскрытия. Следователь еще раз посмотрел на труп. Агент, искавший отпечатки пальцев, поднялся с пола с книгой в руках. - Любопытная страница. Высокий пожал плечами. - Я мало читаю, - сказал он. - Портос - это ведь один из этих... Как их?.. Атос, Портос, Арамис и д'Артаньян, - он считал, загибая пальцы левой руки большим пальцем правой. Потом задумался и добавил: - Забавно... Я никогда не мог понять, почему книга называется "Три мушкетера", хотя на самом деле их было четверо. 1. "АНЖУЙСКОЕ ВИНО" Читатель должен приготовиться к тому, что он станет свидетелем самых жестоких сцен. Э.Сю. "Парижские тайны" Меня зовут Борис Балкан. Когда-то я перевел "Пармскую обитель". Кроме того, я пишу статьи и рецензии, которые знает пол-Европы, читаю лекции о современной литературе на летних университетских курсах и являюсь автором нескольких книг о популярных романах XIX века. Боюсь, правда, что ничего особо выдающегося я пока сделать не успел. Ведь нынче настали совсем иные времена: самоубийства маскируют под убийства, романы пишет врач Роджер Экройд, и всякий норовит опубликовать сотню-другую страниц с описанием захватывающих впечатлений, которые он испытал, разглядывая себя в зеркало. Но не станем отвлекаться. Я познакомился с Лукасом Корсо, когда он явился ко мне с "Анжуйским вином" под мышкой. Корсо был своего рода наемным солдатом у генералов-библиофилов, то есть промышлял охотой за книгами по заказам клиентов. А что требуется от человека, который занимается таким ремеслом? Он не должен быть слишком разборчивым в средствах, зато ему нужны хорошо подвешенный язык, быстрая реакция, терпение и, разумеется, большое, везение - это в первую очередь. А также отличная память, чтобы вовремя сообразить, где, в каком пыльном закутке, в какой лавке старьевщика лежит-полеживает томик, за который некто готов заплатить бешеные деньги. Корсо обслуживал узкий круг избранных клиентов: пару десятков букинистов из Милана, Парижа, Лондона, Барселоны и Лозанны - тех, что берут в работу всего полсотни книг, не более. Их можно назвать аристократами букинистического мира, ибо они торгуют инкунабулами, антикварными экземплярами и понимают: если книга переплетена в пергамен, а не в телячью кожу и поля у нее на три сантиметра шире обычного, это может поднять цену на тысячи долларов. Они - шакалы в царстве Гутенберга; пираньи, снующие вокруг ярмарок антиквариата; пиявки, присосавшиеся к аукционам. Они способны продать собственную мать - лишь бы заполучить экземпляр первого издания; правда, клиентов они принимают в гостиных с видом на Домский собор или Боденское озеро и сидят при этом на кожаных диванах. И еще: они никогда не пачкают рук и не пятнают совести. На то существуют такие типы, как Корсо, которые ничем не брезгуют. Тем они и полезны. Корсо сдернул с плеча холщовую сумку и бросил на пол, к ногам, обутым в нечищеные английские ботинки; потом уставился на портрет Рафаэля Сабатини (*1) - он стоит в рамке у меня на столе рядом с авторучкой, которой я правлю статьи и типографские гранки. Это мне сразу понравилось, потому что обычно посетители не балуют портрет вниманием - они принимают Сабатини за моего, престарелого родственника. Краешком глаза я наблюдал за реакцией Корсо и заметил, как он ухмыльнулся, усаживаясь в кресло; гримаса получилась какой-то ребячливой; он стая похож на кролика из мультфильма, когда тот впервые показывается в конце улицы и сразу завоевывает безоговорочную любовь зрителей. Со временем я узнал, что Корсо умеет улыбаться и совсем иначе - как жестокий, изголодавшийся волк. Вернее сказать, умеет выбирать маску, соответствующую обстоятельствам. Но, повторяю, это я узнал много позже. А в тот миг он произвел на меня впечатление человека искреннего, и я рискнул подвергнуть его, маленькому испытанию. - "Он родился на свет с обостренным чувством смешного, - процитировал я, кивнув на портрет, - и врожденным ощущением того, что мир безумен..." (*2). Я увидел, как он неспешно и уверенно качнул головой, и во мне проснулась симпатия к нему, чувство, что нас роднит принадлежность к общему делу, и что чувство, несмотря на все, что случилось в дальнейшем, я сохранил и до сих пор. Корсо достал откуда-то сигарету без фильтра - такую же мятую, как его старый плащ и вельветовые брюки. Он вертел сигарету в пальцах и рассматривал меня сквозь очки в железной оправе, которые, косо сидели у него на носу, глядел из-под упавшей на лоб пряди уже чуть седоватых волос. Другую руку он по-прежнему держал в кармане, словно сжимал там рукоятку пистолета. Замечу, кстати, что карманы его напоминали бездонные ямы - чего там только не было! Книги, каталоги и документы, а еще - о чем я тоже узнал позже - там непременно лежала фляжка с джином "Болс". - "... И в этом заключалось все его достояние", - с ходу закончил он цитату, потом поудобнее устроился в кресле и снова улыбнулся. - Хотя, если не кривить душой, мне больше нравится "Капитан Блад". Я поднял вверх ручку, готовясь прочесть ему суровую отповедь. - И тут вы не правы. "Скарамуш" для Сабатини - то же, что "Три мушкетера" для Дюма, - я отвесил почтительный поклон в сторону портрета. - "Он родился на свет с обостренным чувством смешного... " За всю историю романов-фельетонов не было начальной фразы, равной этой. - Что ж, спорить не стану, - согласился Корсо после паузы и тотчас выложил на стол папку с какой-то рукописью, каждая страница которой помещалась в отдельном пластиковом конверте. - Знаете, а вы очень кстати упомянули Дюма. Он пододвинул папку ко мне, но прежде повернул так, чтобы я мог ознакомиться с ее содержимым. Все листы были исписаны по-французски и только с одной стороны; бумага была двух видов: белая, уже пожелтевшая от времени, и бледно-голубая в мелкую клеточку - тоже очень старая. Каждому виду бумаги соответствовал свой тип почерка. На голубой писали черными чернилами. И вот что интересно: теми же чернилами и тем же почерком была сделана правка на белой бумаге - поверх текста, написанного мелкими, вытянутыми вверх буквами. Всего в папке лежало пятнадцать страниц, из них одиннадцать - голубые. - Занятно. - Я поднял глаза на Корсо. Тот терпеливо переводил взгляд с меня на папку и с папки на меня. - Откуда это у вас? Он потер переносицу, явно прикидывая, до какой степени та информация, ради которой он ко мне явился, обязывала его быть откровенным. Потом скорчил новую гримасу - уже третий вариант - и стал похож на невинного и простодушного кролика. Да, Корсо, несомненно, был профессионалом. - Да так... От клиента моего клиента. - Понятно. Он выжидательно помолчал. Ведь приметы хитрости - не только предусмотрительность и расчетливость, но и осторожность. И мы оба отлично это знали. - Разумеется, - добавил он, - я готов, если вам будет угодно, назвать имена. Я заверил его, что нужды в том нет, и он сразу успокоился, потом поправил очки и спросил мое мнение о манускрипте. Я не спешил с ответом и принялся перелистывать страницы в обратном порядке - пока не дошел до первой. Название было выведено заглавными буквами, жирно: "Анжуйское вино". Я прочел вслух первые строки: "Apres de nouvelles presque desesperees du roi, le bruit de sa convalescence commencait a se repandre dans le camp..." (*3) Я невольно улыбнулся. Корсо жестом показал, что хочет услышать мое суждение. - Нет никаких сомнений, - сказал я. - Это рукопись Александра Дюма-отца. "Анжуйское вино", насколько могу припомнить, сорок какая-то глава "Трех мушкетеров". - Сорок вторая, - подтвердил Корсо. - Сорок вторая глава. - И это - оригинал? Подлинная рукопись Дюма? - Ради этого я к вам и пришел - чтобы вы дали свое заключение. Я пожал плечами, желая показать, что не готов взять на себя такую ответственность. - А почему именно ко мне? Это был глупый вопрос - из тех, что помогают потянуть время. Корсо, видно, подумал, будто я решил пококетничать. На лице его отразилось нетерпение. - Вы ведь специалист, - буркнул он раздраженно. - Вы не только самый влиятельный в нашей стране литературный критик, вы все знаете о романе-фельетоне девятнадцатого века. - Вы забыли о Стендале. - Не забыл. Я читал ваш перевод "Пармской обители". - Надо же! Вы мне льстите. - Боюсь, что нет. Мне больше нравится перевод Консуэло Берхес. Мы обменялись улыбками. Он мне решительно нравился, и я уже начинал привыкать к его манерам. - А книги мои вам знакомы? - Только некоторые. "Люпен", "Раффлз", "Рокамболь", "Холмс"... Или, скажем, работы о Валье-Инклане, Барохе и Гальдосе (*4). Кроме того, "Дюма, или След гиганта". Потом - ваше исследование, посвященное "Графу Монте-Кристо"... - И вы все это прочитали? - Нет. Я, конечно, работаю с книгами, но не обязан их читать. Он лгал. Или, по крайней мере, сгущал краски. Он принадлежал к породе людей основательных и добросовестных; прежде чем нанести визит, он разузнал обо мне все, что мог, полистал все мои работы, которые сумел добыть. Он был из числа тех запойных читателей, что с самого нежного детства алчно проглатывают любой печатный текст. Правда, я до сих пор считаю маловероятным, что хоть в какой-то период детство Корсо заслуживало названия "нежное". - Понимаю, - сказал я, только чтобы не молчать. Он наморщил лоб, соображая, не забыл ли чего, потом снял очки, подышал на стекла и протер их мятым платком, извлеченным из бездонных карманов плаща. Упомяну, кстати, что его не по размеру большой плащ, кроличьи зубы и миролюбивое выражение лица создавали обманчивое впечатление слабости и безволия. На самом деле Корсо был крепок и упрям, как кирпич. Черты лица у него были тонкими и резкими, словно оно состояло из острых углов, а глаза смотрели очень внимательно, хотя начинали лучиться простодушием, как только Корсо угадывал, что собеседника можно подсечь именно на простодушии. Порой он выглядел даже неуклюжим и вялым, особенно когда позволял себе расслабиться. Есть такие беспомощные и бесприютные на вид существа-знакомые угощают их куревом, официанты наливают им лишнюю рюмку, женщины горят желанием немедленно взять их под опеку. До окружающих слишком поздно доходит, что их одурачили. А лицемер уже во весь опор скачет прочь, добавив на рукоять своего кинжала новые победные зарубки. - Вернемся к Дюма, - предложил Корсо, указывая на рукопись. - Человек, написавший про него пятьсот страниц, должен с ходу почувствовать знакомую ауру - такую способен источать только подлинник. Довольно прикоснуться к рукописи... Не так ли? Я положил руку на покрытые пластиком листы - жестом священника, прикасающегося к церковным реликвиям. - Боюсь разочаровать вас, но я абсолютно ничего не чувствую. Мы дружно расхохотались. Корсо смеялся по-особенному, сквозь зубы, как человек, не вполне уверенный в том, что они с собеседником смеются над одним и тем же. Иначе говоря, это был злой и холодный смех, и даже чуть нагловатый, он надолго зависает в воздухе и рассеивается нередко лишь после того, как смеявшийся покинул комнату. - Давайте по порядку, - сказал я. - Рукопись принадлежит вам? - Повторяю, нет. Один мой клиент только что приобрел ее, и его мучает вопрос: как могло случиться, что до сей поры никто слыхом не слыхивал о существовании полного рукописного оригинала этой главы "Трех мушкетеров"? Он желает получить формальное подтверждение подлинности... И поручил это дело мне. - Знаете, меня удивляет, что вы занялись такой мелочью. - Тут я должен добавить, что тоже знал кое-что о Корсо. - Откровенно говоря, Дюма в нынешние времена... Я не договорил и горько улыбнулся, приглашая его разделить мои чувства, но Корсо подыгрывать мне не стал и продолжал гнуть свое. - Этот клиент - мой друг, - пояснил он спокойно. - Я хочу оказать ему личную услугу. - Понимаю, но не уверен, что смогу быть вам полезен. Я видел рукописи Дюма, и эта вполне похожа на подлинную, но дать официальное экспертное заключение - дело иное. Тут нужен хороший графолог... Готов порекомендовать одного такого, он живет в Париже - это Ашиль Репленже, владелец книжной лавки, где продают автографы и исторические документы. Лавка расположена неподалеку от Сен-Жермен-де-Пре. Он отлично знает французскую историю девятнадцатого века, к тому же - очаровательный человек и мой добрый приятель. - Я указал на стену, где в рамке висел некий документ: - Вот это письмо Бальзака я купил у него несколько лет назад. Естественно, за огромные деньги. Я взял в руки записную книжку, чтобы найти нужный адрес, и протянул Корсо визитную карточку. Он спрятал ее в видавший виды, плотно набитый бумажник, потом вытащил из кармана плаща блокнот и карандаш с ластиком на конце. Ластик был обкусан, совсем как у школьника. - Я могу задать вам несколько вопросов? - Разумеется. - Вы знали о существовании полной рукописи хоть одной из глав "Трех мушкетеров"? Прежде чем ответить, я отрицательно покачал головой, потом снял колпачок с ручки "Монблан" и опять надел его. - Нет. Роман печатался частями в "Сьекль" с марта по июнь тысяча восемьсот сорок четвертого года... Как только наборщик заканчивал работу, рукописный вариант отправляли в мусорную корзину. И все же кое-какие фрагменты уцелели. Сведения о них вы можете найти в Приложении к изданию Гарнье (*5) тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года. - Четыре месяца - срок небольшой. - Корсо задумчиво грыз кончик карандаша. - Дюма писал быстро. - В ту пору все писали быстро. Стендаль управился "Пармской обителью" за семь недель. К тому же у Дюма были помощники - "негры", на профессиональном жаргоне. Того, кто работал с ним над "Тремя мушкетерами", звали Огюст Маке... Сотрудничество продолжалось и позже: "Двадцать лет спустя" и "Виконт де Бражелон"... А также "Граф Монте-Кристо" и еще несколько романов... Их-то вы, конечно, читали. - Конечно. Кто их не читал! - Следует уточнить: ваше "Кто их не читал!" относится ко временам минувшим. - Я почтительно полистал рукопись. - Та эпоха, когда подпись Дюма множила тиражи и обогащала издателей, канула в Лету. Почти все его романы печатались именно так - частями, и внизу последней страницы значилось: "Продолжение в следующем номере". А публика умирала от нетерпения, ожидая новую главу... Но зачем я это рассказываю? Вы же сами все знаете. - Не важно. Продолжайте. - Что еще добавить? Причина успеха традиционного романа с продолжением, иначе говоря, романа-фельетона проста: герой или героиня обладают такими достоинствами и чертами характера, которые заставляют читателя; отождествлять себя с литературным персонажем... Сегодня по тому же принципу строятся телесериалы. Но вообразите, какой эффект в былые времена, когда не знали ни радио, ни телевидения, производили подобные сочинения на обывателей, жадных до неожиданностей и развлечений и весьма нетребовательных в том, что касается художественного качества или хорошего вкуса... Гениальный Дюма все это понял и с хитроумием алхимика сотворил некий лабораторный продукт: капля того, крупица другого - плюс его талант. В итоге получился наркотик, создававший своего рода зависимость, - я не без гордости ткнул себя пальцем в грудь. - И продолжающий ее создавать. Корсо что-то записывал. Позднее один его знакомый скажет о нем при случае: такой же обидчивый, непредсказуемый и смертоносный, как черная мамба. У него была особая манера вести беседу - он глядел на тебя сквозь перекошенные очки и медленно кивал головой в знак согласия, хотя в кивках этих присутствовала и разумная доля здорового сомнения. В такие моменты он напоминал потаскуху, которая снисходительно украшает свой монолог сонетом во славу Купидона. Он словно давал тебе возможность - пока не поздно - внести коррективы в твои выводы. Некоторое время спустя он прекратил писать и поднял голову. - Но ведь вы занимались не только популярными романами. Известны и другие ваши работы... - он помедлил, подыскивая нужное слово, - на более серьезные темы. Ведь: и сам Дюма называл свои произведения легкой литературой... Хотя, согласитесь, в таком определении сквозит явное пренебрежение к публике. Подобный обманный маневр отлично характеризовал моего гостя. Это был один из его коронных приемов, как валет в руках Рокамболя. Он вел игру исподтишка, внешне сохранял нейтралитет, а на самом деле постоянно устраивал изматывающие противника партизанские вылазки. Раздраженный человек может легко проговориться, он начинает оправдываться, сыпать аргументами в свою пользу, а. это - дополнительная информация. Наверно, именно поэтому - я ведь не вчера родился на свет и тактику Корсо прекрасно понял - мне стало досадно. - Вы повторяете избитые вещи, - бросил я, не скрывая раздражения. - Да, в этом жанре было написано много однодневок, но Дюма тут ни при чем... Для литературы время - как для кораблей шторм, и Господь спасает только тех, кого любит; попробуйте назовите других книжных героев, которые, подобно д'Артаньяну и его товарищам, целыми и невредимыми прошли сквозь годы. Разве что Шерлок Холмс Конан Доила... Да, цикл о мушкетерах, вне всякого сомнения, - "роман плаща и шпаги", легкое чтиво; так что вы, естественно, обнаружите там все пороки жанра. Но есть и одно отличие: это великие авантюрные романы, книги особого уровня, и потому обычные жанровые критерии к ним применять нельзя. Это рассказ о дружбе, о головокружительных приключениях, и он сохраняет свежесть несмотря на то, что вкусы с тех пор переменились, несмотря на то, что нынче к действию как таковому стали относиться с глупейшим пренебрежением. Кажется, после Джойса мы должны смириться с Молли Блум и забыть о Навсикае - на берегу, после бури... (*6) Вам не доводилось читать мои заметки "Пятница, или Морской компас"?.. Короче говоря, если вести речь об Улиссе, то я выбираю того, которого придумал Гомер. Тут я чуть повысил голос, зорко следя за реакцией Корсо. Он едва заметно улыбался, но хранил молчание, не желая выдавать свои мысли. Но я-то помнил, какое выражение мелькнуло в его глазах, когда я процитировал "Скарамуша", так что путь мною был выбран верный. - Я понимаю, о чем вы, - выдавил он наконец. - Ваша точка зрения, сеньор Балкан, хорошо известна, хотя и не бесспорна. - Моя точка зрения известна, потому что я сам о том позаботился. А что касается пренебрежения к публике, как вы изволили выразиться, то вам, возможно, неведомо, что автор "Трех мушкетеров" во время революций восемьсот тридцатого и сорок восьмого годов участвовал в уличных боях, а еще переправлял Гарибальди купленное на собственные деньги оружие... Не забывайте, отец Дюма был известным генералом Республики,.. И писатель не раз доказывал свою любовь к народу и свободе. - Хотя с историческими фактами он обращался куда как вольно. - А разве это так уж важно? Знаете, что он отвечал тем, кто говорил, будто он насилует Историю?.. "Я ее насилую, истинная правда. Но я делаю ей очаровательных детишек". Я положил ручку на стол, поднялся и подошел к одному из книжных шкафов, которые почти целиком закрывали стены моего кабинета. Открыл дверцу и вытащил том в переплете из темной кожи. - Как и все великие рассказчики, Дюма был вралем. Графиня Даш (*7), хорошо его знавшая, пишет в воспоминаниях, что стоило ему услышать какую-нибудь явно выдуманную историю, как он начинал выдавать небылицу за истинный факт... Возьмем кардинала Ришелье - он был величайшим человеком своего времени, но его облик, пройдя через ловкие руки Дюма, исказился до неузнаваемости, и нам предстала порочная личность с довольно гнусной и подлой физиономией... - Держа книгу в руках, я повернулся к Корсо. - Известно ли вам вот это? Книгу написал Гасьен де Куртиль де Сандра, мушкетер, живший в конце семнадцатого века. Это мемуары д'Артанъяна, настоящего д'Артаньяна: Шарля де Батц-Кастельморе, графа д'Артаньяна. Он был гасконцем, родился в одна тысяча шестьсот пятнадцатом году, действительно был мушкетером, хотя жил не в эпоху Ришелье, а при Мазарини. Умер он в тысяча шестьсот семьдесят третьем во время осады Маастрихта-как раз в тот момент, когда должен был, как и его романный однофамилец, вот-вот получить маршальский жезл... Так что, согласитесь, насилуя Историю, Александр Дюма давал жизнь действительно очаровательным детишкам... Никому не известного гасконца из плоти и крови, чье имя История позабыла, гениальный писатель сумел превратить в героя великой легенды. Корсо неподвижно сидел в кресле и слушая. Я протянул ему книгу, и он осторожно, но с большим интересом полистал ее - медленно, едва касаясь самого края страниц подушечками пальцев. Время от времени взгляд его задерживался на каком-нибудь имени или быстро пробегал целую главу. Глаза за стеклами очков работали быстром уверенно. Затем он вдруг отвлекся от книги, чтобы записать в блокнот: "Memoires de М. d'Artagnan, G. de Courtilz, 1704, P. Rouge, 4 тома 12", 4-е изд.". Потом закрыл книгу и уставился на меня. - Вы верно сказали: он был вралем. - Да, - подтвердил я, возвращаясь на место и усаживаясь. - Но вралем гениальным. Где другие ограничились бы плагиатом, он выстроил целый мир, и мир этот стоит до сей поры... "Человек не крадет, он завоевывает, - любил повторять Дюма. - Каждую завоеванную провинцию он присоединяет к своей империи: навязывает ей свои законы, населяет темами и персонажами, распространяет там свое влияние... " В данном случае история Франции стала для него золотой жилой. Он проделал неслыханный трюк: почтительно сохранил раму и подменил саму картину - то есть без малейших колебаний разграбил открытую им сокровищницу... Главных действующих лиц Дюма превращает во второстепенных, скромных статистов - в героев первого плана, много страниц отдает описанию событий, которым в исторических хрониках посвящена пара строк... Никакого договора о дружбе д'Артаньян и его товарищи никогда не заключали - хотя бы потому, что друг друга не знали... Не было никакого графа де Ла Фер. Вернее, их было много, но ни один не носил имени Атос. Правда, Атос существовал, и звали его Арман де Силлек д'Атос, а умер он от раны, полученной на дуэли, еще до того, как д'Артаньян вступил в ряды королевских мушкетеров... Арамис - это Анри де Арамитц, дворянин, светский аббат в сенешальстве Олорон, зачисленный в тысяча шестьсот сороковом году в мушкетерскую роту, которой командовал его дядя. В конце жизни он удалился в свои владения вместе с женой и четырьмя детьми. Что касается Портоса... - Вы хотите сказать, что был и некий Портос? - Был. Звали его Исаак де Порто, и он не мог не знать Арамиса, или Арамитца, потому что стал мушкетером всего на три года позже, чем тот, в тысяча шестьсот сорок третьем. Известно только, что умер он до срока, и, наверно, причиной тому стала болезнь, война или дуэль, как у Атоса. Корсо слушал, постукивая пальцами по "Мемуарам д'Артаньяна", потом тряхнул головой и улыбнулся. - Ну а теперь вы скажете, что существовала и некая миледи... - Именно. Но звали ее вовсе не Анна де Бейль, и она не была леди Винтер. И на плече у нее не было никакой лилии, хотя агентом Ришелье она и в самом деле являлась. Да, некая графиня де Карлейль и вправду украла на балу алмазные подвески у герцога Бекингэма. И не смотрите на меня так! Об этом рассказал в своих "Мемуарах" Ларошфуко (*8). А Ларошфуко слыл человеком очень серьезным и заслуживающим доверия. Корсо глядел на меня во все глаза. Он был не из тех, кого можно легко чем-то поразить, особенно когда речь шла о книгах; но услышанное явно ошеломило его. Позднее, узнав Корсо лучше, я задумался: а было ли его тогдашнее изумление искренним, или он пустил в ход очередной профессиональный трюк, разыграл передо мной хитроумную комедию? Теперь, после того как все закончилось, у меня не осталось и тени сомнения: я был для Корсо источником информации, и он меня обрабатывал. - Все это очень интересно, - сказал он, - Если вы отправитесь в Париж, Репленже расскажет вам гораздо больше моего. - Я глянул на рукопись, все еще лежащую на столе. - Хотя я не уверен, что расходы на поездку оправдают себя... Сколько может стоить эта глава при нынешних ценах? Он снова принялся грызть ластик на конце карандаша, изображая скептицизм: - Немного. На самом деле я поеду туда по другому делу. Я улыбнулся грустной и понимающей улыбкой. Ведь все, чем владею я сам, вся моя скудная собственность - это "Дон Кихот" Ибарры (*9) и "фольксваген". Надо ли пояснять, что автомобиль обошелся мне дороже книги. - Догадываюсь, о чем речь, - сказал я. Корсо скорчил гримасу - что-то вроде кислого смирения, - и при этом стали видны его кроличьи зубы. - Да, и так будет продолжаться до тех пор, пока Ван Гог и Пикассо не встанут у японцев поперек горла, - заметил он, - тогда они начнут вкладывать деньги исключительно в редкие книги. Я вспыхнул от негодования и откинулся на спинку стула: - Спаси нас от такого Господь. - Это ваша точка зрения, сеньор Балкан. - Он лукаво смотрел на меня через перекошенные очки. - А вот я надеюсь на этом хорошо подзаработать. Он сунул блокнот в карман плаща и поднялся, повесив холщовую сумку на плечо. И я еще раз подивился его показной беззащитности, его вечно сползающим на нос очкам. Потом я узнал, что он жил один, в окружении своих и чужих книг, и был не только наемным охотником за библиографическими редкостями, но еще любил игры по моделированию наполеоновских войн - мог, например, по памяти восстановить точный ход какой-нибудь битвы, случившейся накануне Ватерлоо. Была на его счету и какая-то любовная история, довольно странная, но подробности я узнал лишь много позже. И тут я хотел бы кое-что пояснить. По тому, как я описал Корсо, может сложиться впечатление, будто он безнадежно лишен каких-либо привлекательных черт. Но я, рассказывая всю эту историю, стремлюсь быть прежде всего честным и объективным, поэтому должен признать: даже в самой нелепости его внешнего облика, именно в той самой неуклюжести, которая - уж не знаю, как он этого добивался, - могла быть разом злобной и беззащитной, наивной и агрессивной, крылось то, что женщины называют "обаянием", а мужчины - "симпатией". Да, он мог произвести благоприятное впечатление, но оно улетучивалось, стоило вам сунуть руку в карман и обнаружить, что кошелька-то и след простыл. Корсо убрал рукопись в сумку, и я проводил его до дверей. В вестибюле он остановился, чтобы пожать мне руку. Здесь висели портреты Стендаля, Конрада и Валье-Инклана, а рядом - отвратительная литография, которую несколько месяцев назад жильцы нашего дома общим решением - при одном голосе "против" (моем, разумеется) - постановили повесить для украшения на стену. И тут я рискнул задать ему вопрос: - Честно признаюсь, меня мучает любопытство: а где все-таки отыскалась эта глава? Он замер в нерешительности и, вне всякого сомнения, прежде чем ответить, быстро взвешивал все "за" и "против". Но ведь я оказал ему самый любезный прием, и теперь он попал в разряд моих должников. К тому же я мог снова ему понадобиться, так что выбора у него не было. - Вы знали некоего Тайллефера? Это у него мой клиент купил рукопись. Я не сдержал возгласа изумления: - Энрике Тайллефер?.. Издатель? Взгляд Корсо рассеянно блуждал по вестибюлю. Наконец он мотнул головой - сверху вниз. - Он самый. Мы оба замолчали. Корсо пожал плечами, и мне было понятно почему. Объяснение легко было отыскать в любой газете, в разделе криминальной хроники: ровно неделю назад Энрике Тайллефера нашли повесившимся в гостиной собственного дома - на поясе от шелкового халата, а прямо под его ногами лежала открытая книга и валялись осколки разбитой фарфоровой вазы. Много позже, когда история эта закончилась, Корсо согласился рассказать мне, как все развивалось дальше. Так что теперь я могу относительно точно восстановить даже те события, свидетелем которых не был, - цепочку обстоятельств, которая привела к роковой развязке и раскрытию тайны Клуба Дюма. Благодаря позднейшим откровениям охотника за книгами я могу сыграть в этой истории роль доктора Ватсона и сообщить вам, что следующий акт драмы начался через час после нашей с Корсо встречи - в баре Макаровой. Флавио Ла Понте стряхнул капли дождя с одежды, устроился у стойки рядом с Корсо и тотчас заказал рюмку каньи. Потом сердито, но не без тайного удовольствия глянул на улицу, словно ему только что пришлось пересечь открытую местность под прицельным огнем снайперов. Дождь лил с библейской неукротимостью. - Так вот, коммерческие фирмы "Арменгол и сыновья", "Старые книги" и "Библиографические редкости" намерены подать на тебя в суд, - сказал он и погладил рыжую кудрявую бороду, потом вытер пивную пену вокруг рта. - Только что звонил их адвокат. - В чем меня обвиняют? - спросил Корсо. - В том, что ты обманул некую старушку и разграбил ее библиотеку. Они клянутся, что по поводу тех книг у них была с ней железная договоренность. - Спать надо меньше... - Я им сказал то же самое, но они рвут и мечут. Еще бы... Явились за своей долей, а "Персилес" и "Королевское право Кастильи" (*10) уже уплыли. К тому же ты научил ее, какие цены запросить за оставшиеся книги, - и цены сильно завысил. Теперь владелица отказывается им хоть что-нибудь продать. Заламывает вдвое против того, что они предлагают... - Он глотнул пива и весело подмигнул Корсо. - Заклепать библиотеку - вот как называется эта красивая комбинация. - Это ты мне будешь объяснять, как она называется? - Корсо зло ухмыльнулся, показав клыки. - А уж "Арменголу и сыновьям" это известно не хуже моего. - Эх, жестокий ты человек, - бесстрастно припечатал Ла Понте. - Но больше всего им жаль "Королевского права". Они говорят, что ты нанес им удар ниже пояса. - А я, разумеется, просто обязан был оставить книгу для них... И привязать к ней бантик! Как же! С латинской глоссой Диаса де Монтальво!... (*11) На книге нет типографской марки, но напечатана она точно в Севилье, у Алонсо дель Пуэрто, предположительно в тысяча четыреста восемьдесят втором году... - Он подправил очки указательным пальцем и глянул на приятеля. - Смекаешь? - Я то смекаю. А они почему-то очень, нервничают. - Пусть пьют липовый чай - помогает. - В такие вот предобеденные часы бар всегда бывал полон, и посетители стояли у стойки плечом к плечу, стараясь не угодить локтем в лужицы пены. Шум голосов и клубы сигаретного дыма дополняли картину. - И думается мне, - добавил Ла Понте, - что, "Персйлес"-то этот самый - первое издание. Переплетная мастерская Трауца-Бозонне, там их марка. Корсо отрицательно покачал головой: - Нет, Харди. Сафьян. - Показал бы! Но учти, я им поклялся, что ни сном ни духом о твоих делах не ведал. Ты ведь знаешь - у меня аллергия на любые судебные разбирательства. - А на свои тридцать процентов? Ла Понте, словно защищая собственное достоинство, поднял руку: - Стоп! Не путай божий дар с яичницей, Корсо. Одно дело наша прекрасная дружба, другое - хлеб насущный для моих детишек. - Нет у тебя никаких детишек! Ла Понте скорчил смешную рожу: - - Подожди! Я еще молодой. Он был невысок, красив, опрятно одет и знал себе цену. Пригладив ладонью редкие волосы на макушке, он глянул в зеркало над стойкой, чтобы проверить результат. Потом побродил вокруг наметанным глазом: нет ли случайно поблизости представительниц женского пола. Бдительности он не терял нигде и никогда. А еще он имел привычку строить беседу на коротких фразах. Его отец, очень знающий букинист, обучал его писать, диктуя тексты Асорина (*12). Теперь уже мало кто помнил, кто такой Асорин, а вот Ла Понте до сих пор старался кроить предложения на его манер - чтобы они получались очень емкими и логичными, накрепко сцепленными меж собой. И это помогало ему обрести диалектическую устойчивость в тотчас, когда приходилось уговаривать клиентов, заманив их в комнату за книжной лавкой на улице Майор, где он хранил эротическую классику. - Кроме того, - продолжил он, возвращаясь к изначальной теме разговора, - у меня с "Арменголом и сыновьями" есть незавершенные дела. И весьма щекотливого свойства. К тому же судящие верный доход в самые короткие сроки. - Но со мной-то у тебя тоже есть дела, - вставил Корсо, глядя на него поверх пивной кружки. - И ты - единственный бедный букинист, с которым я работаю. Так что те самые книги продать предстоит именно тебе. - Ладно, - Ла Понте легко пошел на попятную. - Ты же знаешь, я человек практичный. Прагматик. Приспособленец - низкий и подлый приспособленец. - Знаю. - Вообрази себе, что мы с тобой - герои фильма, вестерна. Так вот, самое большее, на что я согласился бы - даже ради дружбы, - так это получить пулю в плечо. - Да, самое большее, - подтвердил Корсо. - Но это к делу не относится. - Ла Понте рассеянно покрутил головой по сторонам. - У меня есть покупатель на "Персилеса". - Тогда ты угощаешь. Закажи мне еще одну канью. В счет твоих комиссионных. Они были старыми друзьями. Любили пиво с высокой крепкой пеной и джин "Болс", разлитый в морские бутылки из темной глины; но больше всего они любили антикварные книги и аукционы в старом Мадриде. Они познакомились много лет назад, когда Корсо шнырял по книжным лавкам, которые специализировались на испанских авторах, - выполнял заказ одного клиента, пожелавшего заполучить экземпляр-призрак - "Селестину", ту, что по слухам, успела выйти еще до всем известного издания 1499 года (*13). У Ла Понте этой книги не было, и он о ней даже не слыхал. Зато у него имелся "Словарь библиографических редкостей и чудес" Хулио Ольеро, где та "Селестина" упоминалась. Во время беседы о: книгах между ними вспыхнула взаимная симпатия, и она заметно укрепилась, после того как Ла Понте повесил замок на дверь лавки и оба двинули в бар Макаровой, где и начались взаимные излияния: они всласть наговорились о хромолитографиях Мелвилла, ведь юный Ла Понте воспитывался на борту его "Пекода", а не только с помощью пассажей из Асорина. "Зовите меня Измаил" (*14), - предложил он, покончив с третьей рюмкой чистого "Болса". И Корсо стал звать его Измаилом, а еще он в его честь процитировал по памяти отрывок, где выковывают гарпун Ахава: Были сделаны три надреза в языческой плоти, и так был закален гарпун для Белого Кита... Начало дружбы было должным образом обмыто, так что Ла Понте в конце концов даже перестал глазеть на девиц, которые входили и выходили, и поклялся Корсо в вечной преданности. По натуре Ла Понте был человеком слегка наивным, несмотря на напускной цинизм и подлое ремесло торговца старыми книгами, и он не смекнул, что новый друг в перекошенных очках еще там, в лавке, едва бросив взгляд на книжные шкафы, принялся обрабатывать его по всем правилам военного искусства. Корсо сразу приметил пару томов, о которых и хотел теперь потолковать. Но, честно сказать, Ла Понте со своей рыжей бородкой, кротким, как у Билли Бада (*15), взглядом и несбывшимися мечтами стать китобоем в конце концов завоевал симпатию Корсо. К тому же он мог процитировать наизусть полный список членов экипажа "Пекода": Ахав, Стабб, Старбек, Фласк, Перт, Квикег, Тэштиго, Дэггу... названия всех кораблей, упомянутых в "Моби Дике": "Гоуни", "Таун-Хо", "Иеровоам", "Юнгфрау", "Розовый бутон", "Холостяк", "Восхитительный", "Рахиль"... - и прекрасно знал, а это было высшим пилотажем, что такое серая амбра. Они болтали о книгах и китах. Так