л руки на клавиатуру. Пальцы еще помнили
разговор с Кумико. Наверняка Нобору Ватая известно, о чем мы говорили, и он
пытался что-то узнать из наших слов. Не по доброте же душевной он
организовал этот разговор. Очень может быть, что его люди, подключившись к
компьютеру Корицы, хотели взломать его и выведать наши секреты. Но это меня
мало беспокоило. Глубины, скрытые в этом компьютере, есть глубины души
самого Корицы, а им не дано знать неизмеримость этих глубин.
x x x
Я позвонил в офис Усикавы. Он был на месте и сразу взял трубку.
-- Это вы, Окада-сан? Как хорошо, что застали меня. Я только-только из
командировки. Десять минут как вошел. Ехал из Ханэды60 на такси,
в такую здоровенную пробку попал, времени совсем нету, я забежал только
бумаги забрать и сразу дальше. Такси даже не отпускал. Удачно позвонили. Как
знали. Как зазвонил телефон, я подумал: "Кто это такой везучий?" Так зачем
вам понадобился мелкий, ничтожный Усикава?
-- Нельзя ли сегодня вечером переговорить по компьютеру с Нобору Ватая?
-- спросил я.
-- С сэнсзем? -- понизив голос, осторожно уточнил Усикава.
-- Да.
-- Не по телефону, а через компьютер? Как с Кумико-сан?
-- Именно, -- сказал я. -- Так будет проще обоим. Думаю, он не
откажется.
-- Вы уверены?
-- Не уверен. Просто мне так кажется.
-- Так кажется, -- тихо повторил за мной Усикава. -- Извините за
нескромный вопрос, Окада-сан. Вам часто так "кажется"?
-- Что-что? -- проговорил я каким-то чужим голосом.
Усикава не отвечал, думал, будто что-то быстро высчитывая в уме.
Хороший признак. Заставить Землю вращаться в другую сторону-- задачка,
конечно, посложнее, но и этого типа заткнуть хоть на минуту тоже не просто.
-- Ау-у? Усикава-сан? Вы здесь? -- позвал я.
-- Здесь. Конечно, здесь, а где же, -- тут же отозвался Усикава. -- Как
солдат на часах. С поста ни на шаг. Дождь, снег... все равно. Стою, казну
охраняю. -- Он опять заговорил в своей обычной манере. -- Я все понял. Будь
по-вашему. Попробую как-нибудь надавить на сэнсэя. Но сегодня вечером точно
не получится. Как насчет завтра? Завтра все организуем, лысиной клянусь. В
десять вечера положу перед компьютером дза-бутон61, усажу сэнсэя.
Подходит?
-- Завтра так завтра, -- сказал я, немного помолчав.
-- Доверьте это дело хитрецу Усикаве. Я -- мастер на все руки, сделаю
все как надо. Хотя попробовали бы вы сами убедить сэнсэя что-нибудь сделать,
когда он не хочет! Не подумайте только, что жалуюсь, Окада-сан. Но это так
же трудно, как остановить поезд "синкансэн" на станции, где остановки нет.
Что ни говори, а он ужас какой занятой. На телевидении записывается, все
время что-то сочиняет, интервью дает, материалы разные собирает, с
избирателями встречается, на заседаниях в парламенте заседает, все время с
кем-нибудь обедает или ужинает. Работает так, что вздохнуть некогда. Каждый
день переезды, переодевания. Столько шума! Дел больше, чем у какого-нибудь
министра. Вы что же думаете? Я скажу: "Сэн-сэй! Завтра в десять вечера
телефон зазвонит. Посидите у компьютера, подождите". А он мне в ответ:
"Неужели, Усикавакун? Вот здорово! Хорошо. Попью чайку, подожду". Нет, так
не получится.
-- Он не откажется, -- повторил я.
-- Вам просто так кажется?
-- Да.
-- Отлично! Замечательно! Спасибо за моральную поддержку, -- судя по
голосу, Усикава был в прекрасном расположении духа. -- Значит, решено. До
завтра, до двадцати двух ноль-ноль. Пароль не забудьте. Извините, мне надо
бежать. Такси ждет. Прошу прощенья. Времени правда ни минутки нет.
Телефон умолк. Я положил трубку и снова коснулся пальцами клавиатуры.
Попробовал представить, что там -- за темным экраном монитора, у того
компьютера. Хотелось еще раз поговорить с Кумико, но перед этим во что бы то
ни стало надо пообщаться с глазу на глаз с Нобору Ватая. Прорицательница
Мальта Кано, пропавшая неизвестно куда, напророчила, что нам с ним не жить
друг без друга. Вообще-то до сих пор ничего плохого она мне не
предсказывала. Хотя многое из того, что говорила Мальта, уже было не
вспомнить. Почему-то мне казалось, что она осталась в далеком прошлом.
25. С желтого на красный • Длинная рука из невидимой дали
На следующее утро, в девять, Корица приехал в "резиденцию" не один.
Рядом в машине сидела мать. Последний раз Мускатный Орех показывалась здесь
больше месяца назад -- тоже явилась с сыном без предупреждения. Мы
позавтракали, поговорили с час о каких-то пустяках, и она уехала.
Сняв куртку, Корица поставил кассету с Большим концертом Гайдна (он
слушал его третий день подряд), приготовил на кухне чай и поджарил тосты для
матери, которая еще не завтракала. Тосты у него получались отменные -- хоть
на выставку. Пока он, как обычно, наводил порядок на кухне, мы с Мускатным
Орехом пили чай за маленьким столиком. Она съела всего один тост, тонко
намазанный маслом. Утро было промозглое, шел снег с дождем. Мы почти не
разговаривали, едва обмениваясь репликами о погоде. Хотя по ее лицу и тому,
как она говорила, я видел, что ей хочется мне что-то сказать. Отламывая от
тоста кусочки размером с почтовую марку, Мускатный Орех не спеша отправляла
их в рот. Мы то и дело поглядывали за окно, на дождь. Казалось, и она, и я
давным-давно с ним знакомы.
Когда Корица закончил свои дела на кухне и принялся за уборку комнат,
Мускатный Орех повела меня в "примерочную". Она была устроена точь-в-точь,
как в офисе на Акасаке, -- такая же по размеру, по форме. Двойные шторы на
окнах, из-за которых даже днем в комнате стоял полумрак. Корица открывал их
только на десять минут, пока убирался в "примерочной". Кожаный диван,
стеклянная ваза с цветами на столе, высокий торшер. Посередине -- широкий
рабочий стол, на котором разложены ножницы, разные лоскуты, деревянный
ящичек с нитками и иголками, карандаши, альбом (несколько страниц в нем даже
были заполнены эскизами), какие-то специальные штуковины, названия и
назначения которых я не знал. На стене висело большое, в рост человека,
зеркало, один из углов "примерочной" отгорожен ширмой, за которой можно
переодеваться. Посетительниц "резиденции" приводили именно в эту комнату.
Трудно сказать, зачем Мускатному Ореху и Корице понадобилось устраивать
точную копию "примерочной", что на Акасаке. В этом доме в такой маскировке
нужды не было. Не иначе, они (да и клиенты тоже) так привыкли к той
"примерочной", что ничего другого для украшения и обстановки комнаты
придумать не сумели. А может, им такой дизайн -- под "примерочную" -- по
вкусу пришелся. Мне лично комната нравилась. Настоящая "примерочная". В
окружении разного портновского инвентаря я чувствовал себя на удивление
спокойно. Интерьер слегка сюрреалистический, но не противоестественный.
Мускатный Орех усадила меня на кожаный диван и присела рядом.
-- Ну, как ты себя чувствуешь?
-- Нормально, -- ответил я.
На ней был изумрудно-зеленый костюм. Короткая юбка, большие
шестигранные пуговицы на жакете застегнуты под самое горло на манер кителя,
который носил Неру, накладные плечики размером с небольшую сковороду. Мне
сразу вспомнился один давнишний фантастический фильм, изображавший ближайшее
будущее. В нем почти все женщины в футуристическом городе щеголяли в похожих
нарядах. В ушах у Мускатного Ореха красовались огромные пластмассовые клипсы
такого же цвета, что и костюм, -- какой-то особо яркой зелени, словно
намешанной из нескольких красок специально в тон костюму. Впрочем, могло
быть и наоборот: костюм сшили специально под клипсы. Бывает ведь иногда, что
нишу в стене устраивают так, чтобы в нее как раз поместился холодильник. Что
ж, может, так и надо, подумал я. Несмотря на дождь, Мускатный Орех была в
очках -- конечно же, с зелеными стеклами. Чулки тоже были зеленые. Похоже,
сам день сегодня выдался зеленым.
Привычными мягкими движениями Мускатный Орех достала из сумочки
сигареты и, чуть скривив губы, прикурила от зажигалки. По крайней мере хоть
зажигалка оказалась не зеленой -- это была ее любимая плоская золотая
вещица, с виду очень дорогая, которая замечательно подходила к зеленому.
Мускатный Орех положила одну ногу в плотно облегающем зеленом чулке на
другую, бросила критический взгляд на свои колени и, одернув юбку, тут же
перевела глаза на меня.
-- Неплохо, -- повторил я. -- Все так же. Она кивнула:
-- Не устал? Может, отдохнуть хочешь?
-- Да нет. Привык уже. Сейчас куда легче, чем раньше.
Мускатный Орех помолчала. Дым ее сигареты вертикально поднимался к
потолку, напоминая веревку, которую индийский факир своими заклинаниями
заставляет тянуться вверх, и вытягивался в вентиляционное отверстие.
Бесшумнее и мощнее установленного там вентилятора в мире, наверное, не было.
-- А у вас как дела? -- поинтересовался я.
-- У меня?
-- Не устали?
-- Что, похоже? -- Мускатный Орех посмотрела на меня. Она действительно
показалась мне уставшей, когда вошла. В ответ на мои слова слабо вздохнула.
-- В журнале, который сегодня утром принесли, опять про нас написано.
Из серии "Тайна дома с повешенными". Как тебе заголовок? Фильм ужасов, право
слово.
-- Уже вторая статья? -- спросил я.
-- Точно, вторая, -- сказала Мускатный Орех. -- Хотя не так давно еще
один журнал писал на ту же тему. К счастью, связи между ними никто не
заметил. Во всяком случае, пока.
-- Ну и как? Что-нибудь новенькое? О нас?
Она потянулась к пепельнице, аккуратно потушила сигарету и слегка
покачала головой. Зеленые клипсы едва качнулись, словно крылышки бабочки
ранней весной.
-- Ничего особенного, -- ответила она и после короткой паузы
продолжала: -- Кто мы, чем занимаемся -- пока никто не знает. Я оставлю
журнал, прочтешь потом, если интересно. Кстати, хотела тебя спросить... тут
мне шепнули, что у тебя есть шурин, известный политик, из недавно
выдвинувшихся. Правда?
-- Правда. К сожалению. Старший брат жены.
-- Той, что пропала? -- уточнила Мускатный Орех.
-- Той самой.
-- Он в курсе, что ты здесь делаешь?
-- Знает, что я каждый день сюда прихожу. Знает, что я что-то здесь
делаю. У него есть человек, который меня выслеживал. Мне кажется, он очень
переживает из-за того, что я здесь. Но больше ничего он пока знать не
должен.
Мускатный Орех задумалась, потом подняла глаза и спросила:
-- Вижу, ты не больно жалуешь своего шурина?
-- Что правда, то правда.
-- Он тебя тоже, наверное, недолюбливает?
-- Это слабо сказано.
-- И ты говоришь, он переживает из-за того, что ты делаешь здесь?
Почему?
-- Это же для него скандал -- если окажется, что его родственник
замешан в каком-нибудь сомнительном деле. Ведь он -- личность влиятельная,
ему положено волноваться из-за таких вещей.
-- Он не может специально слить газетчикам информацию -- я имею в виду
то, что ему известно? Как думаешь?
-- Бог знает, что у Нобору Ватая на уме. Но давайте рассуждать здраво:
чего он таким образом добьется? Скорее захочет сохранить это в тайне, не
привлекая внимания посторонних.
Мускатный Орех долго вертела в пальцах маленькую золотую зажигалку.
Казалось, в ее руках под порывами ветерка крутится золотая мельница.
-- А почему ты раньше ничего не рассказывал нам о своем шурине? --
поинтересовалась она.
-- Не только вам. Я вообще о нем никому не рассказываю. Между нами с
самого начала как-то не заладилось, а теперь почти до ненависти дошло. Я не
собирался скрывать его от вас. Просто не думал, что эта тема заслуживает
внимания.
Мускатный Орех снова вздохнула, на этот раз глубже.
-- Все-таки надо было о нем рассказать.
-- Может быть, -- согласился я.
-- Надеюсь, ты понимаешь: среди наших клиентов есть люди из большой
политики и бизнеса. Очень влиятельные люди. Разные знаменитости. Все, что их
касается, должно быть строго конфиденциально. Вот почему мы так заботимся об
этом. Понимаешь?
Я кивнул.
-- Сколько времени и сил Корица потратил на эту сложную систему.
Благодаря ей мы можем держать наши дела в тайне. Он все продумал самым
тщательным образом: лабиринт из подставных фирм, запутанная двойная, даже
тройная бухгалтерия, анонимный паркинг в отеле на Акасаке, безупречная
работа с клиентурой, контроль за доходами и расходами, устройство этой
"резиденции"... ведь все здесь он придумал. До сих пор система работала
практически безупречно -- так, как он рассчитал. Конечно, денег на нее
уходит много, но дело не в деньгах. Важно, чтобы женщины, которые сюда
приезжают, чувствовали себя спокойно. Они должны быть уверены, что защищены
самым надежным образом.
-- Ты хочешь сказать, что сейчас эта система под угрозой?
-- Да, к сожалению, -- сказала Мускатный Орех. Она взяла ящичек, в
котором лежали сигареты, достала одну, но долго не зажигала, мяла в пальцах.
-- А туг еще у меня объявляется шурин, довольно известный политик, и
из-за этого может разразиться настоящий скандал?
-- Совершенно верно. -- Ее губы слегка дрогнули.
-- И что обо всем этом думает Корица? -- решил поинтересоваться я.
-- Он молчит. Как большая устрица на дне моря. Закрылся в себе, плотно
затворил дверь и серьезно о чем-то размышляет.
Мускатный Орех пристально посмотрела на меня и, наконец, будто вспомнив
о сигарете, закурила и продолжила:
-- Я до сих пор часто думаю об этом. Я имею в виду убийство мужа. Зачем
им понадобилось его убивать? Кто заставил их залить гостиничный номер
кровью, вырвать внутренности и унести с собой? У меня это в голове не
укладывается. Муж был не из тех, кого убивают таким изощренным способом.
Но смерть мужа -- еще не все. Необъяснимые вещи, которые случались в
моей жизни до сих пор, -- вдруг возникшая страсть придумывать новые фасоны и
желание стать дизайнером, которое так же внезапно угасло; то, что Корица
лишился речи, а меня затянуло в такие странные события -- все это похоже на
чей-то замысел, запрограммированный заранее, спланированный во всех деталях
с одной целью. Чтобы я оказалась здесь. Никак не могу избавиться от этой
мысли. Такое ощущение, будто мною руководит невероятно длинная рука, она
тянется ко мне из неведомой дали, а жизнь моя -- лишь подходящий транзитный
маршрут, которым следуют все эти события.
Из соседней комнаты доносился едва слышный шум -- Корица пылесосил пол.
Как всегда, он выполнял свою работу тщательно и методично.
-- У тебя никогда не было такого чувства? -- обратилась ко мне
Мускатный Орех.
-- Я не считаю, что меня куда-то затянуло. Я здесь, потому что мне надо
быть здесь.
-- Чтобы дунуть в волшебную флейту и разыскать Кумико?
-- Да.
-- Тебе есть что искать. -- Она не спеша сменила позу. Теперь ее ноги,
затянутые в зеленые чулки, лежали по-другому. -- И все имеет свою цену.
Я слушал ее молча.
В конце концов она подвела черту.
-- Пока клиентов приглашать сюда не будем. Корица так решил. Сначала
статьи в журналах, теперь еще твой шурин... Сигнал светофора сменился с
желтого на красный. Вчера мы полностью отменили прием, начиная с
сегодняшнего дня.
-- И сколько продлится это "пока"?
-- Пока Корица не залатает образовавшиеся в системе дыры, и мы не
убедимся, что кризис миновал. Извини, но мы не можем пренебрегать
опасностью, какой бы незначительной она ни казалась. Корица будет приезжать
сюда как обычно. Но клиентов не будет.
x x x
Когда Корица и Мускатный Орех собрались уезжать, дождь, который шел с
самого утра, совсем перестал. Сгрудившиеся на парковке в стайку пять
воробьев чистили в лужах перышки. "Мерседес" Корицы уехал, автоматические
ворота медленно затворились, а я остался сидеть у окна, глядя поверх ветвей
на затянутое облаками зимнее небо. Вспомнились слова Мускатного Ореха о
длинной руке, которая тянется из неведомой дали. Я представил руку,
высунувшуюся из низко висевших над землей темных туч. Ничего себе
картинка... Настоящая книжная иллюстрация -- в самый раз для какой-нибудь
зловещей истории.
26. Вредоносная личность • Созревший плод
Вечером, без десяти десять, я сидел за компьютером Корицы. Включил его,
ввел пароли, по порядку обойдя установленные блокировки, получил доступ к
удаленной связи. Подождав десять минут, набрал номер и послал запрос на
"оплаченный вызов". Через несколько минут на экране загорелось уведомление,
что на том конце согласны оплатить связь. Теперь мы -- Нобору Ватая и я --
сидели у мониторов как бы друг против друга. Последний раз я говорил с ним в
прошлом году, летом, когда мы вместе с Мальтой Кано встречались в отеле на
Синагаве. Разговор тогда шел о Кумико, и мы расстались, пылая взаимной
ненавистью. С тех пор не обменялись ни единым словом. В то время он еще не
был политиком, а у меня еще не появилась на щеке отметина. Все это,
казалось, происходило так давно, словно в прошлой жизни.
Я вошел в режим "Отправка сообщений" и, выровняв дыхание, как теннисист
перед подачей, положил пальцы на клавиатуру.
> До меня дошли разговоры, что ты хочешь, чтобы я убрался из
"резиденции". Что ты купил бы участок и дом и при этом условии можно было бы
поговорить о том, чтобы Кумико вернулась ко мне. Это так?(знак абзаца)
Я нажал "Ввод", чтобы отправить написанное. Через некоторое время по
экрану быстро побежали строчки -- это был ответ.
> Сразу хочу сказать, чтобы не было недоразумений: вернется к тебе
Кумико или нет - не мне решать. Она как-нибудь сама разберется. Поговорив с
ней на днях, ты сам должен был в этом убедиться. Я ее в тюрьме не держу.
Просто по-родственному предоставил ей место, чтобы она могла успокоиться,
временное убежище. Единственное, что в моих силах, - уговорить Кумико и дать
шанс вам побеседовать. Это я организовал ваш разговор через компьютер. Это я
могу.(знак абзаца)
Я переключился на "Отправку":
> У меня совершенно однозначное условие. Если Кумико вернется, я
согласен: больше в "резиденции" ничего не будет. Но если нет, тогда все
останется как есть, надолго. Вот мое условие - одно-единственное.(знак
абзаца)
Нобору Ватая отвечал коротко и ясно:
> По-моему, я уже сказал: мы не торгуемся. Не тебе в твоем положении
ставить мне условия. Мы обсуждаем возможность, только и всего. Конечно, если
ты уберешься из "резиденции", я попробую убедить Кумико, но обещать, что она
к тебе вернется, не могу. Она самостоятельный взрослый человек, и заставить
ее что-то сделать мне не под силу. Но одно я могу гарантировать абсолютно
точно: будешь и дальше там мелькать -- Кумико никогда больше не
увидишь.(знак абзаца)
Я ответил:
> Послушай. Не надо ничего мне гарантировать. Я все прекрасно
понимаю. Ты хочешь, чтобы я расстался с "резиденцией". Очень хочешь. Но
Кумико ни в чем убеждать не собираешься. Даже если я и сделаю что-нибудь. Ты
ведь с самого начала не думал выпускать ее из своих рук.(знак абзаца)
Ответ последовал незамедлительно:
> Разумеется, ты волен думать что угодно. Твое право. Запретить я не
могу.(знак абзаца)
Вот именно. Я волен думать что угодно. Я стал печатать дальше:
> И еще. Я бы не сказал, что мое положение не позволяет мне ставить
вообще никаких условий. То, что я здесь делаю, всерьез тебе не дает покоя.
Чем же я все-таки занимаюсь? Ты никак до этого не доберешься. Это-то тебя и
бесит, наверное.(знак абзаца)
Словно желая подразнить меня, Нобору Ватая надолго замолчал. Похоже,
ему очень хотелось козырнуть своими возможностями.
> Мне кажется, ты неправильно понимаешь ситуацию, в которой
оказался. Точнее, слишком переоцениваешь себя. Не знаю, чем ты там
занимаешься, да и не очень хочу знать. Не в этом дело. У меня такое
положение в обществе, что я не имею ни малейшего желания впутываться в
какие-то темные делишки. Поэтому я и решил позаботиться о Кумико. Не
подходит тебе мое предложение - ладно. Меня это, в общем, не волнует. Дальше
между нами ничего не будет, каждый играет за себя. Наш сегодняшний разговор
- последний, да и с Кумико, боюсь, ты больше не поговоришь. Значит, так.
Если тебе больше нечего добавить, давай закругляться. Мне еще с одним
человеком встретиться надо.(знак абзаца)
Нет, разговор еще не окончен.
> Разговор еще не окончен. Я и Кумико уже об этом сказал: постепенно
я все ближе подхожу к сути того, что происходит. Что заставило Кумико уйти
из дома? Все эти полтора года я не переставал думать об этом. Ты занялся
политикой, быстро пошел в гopy, а я сидел в темном тихом уголке и строил
догадки. Прослеживал разные возможности, громоздил гипотезы одну на другую.
Вообще, я соображаю довольно медленно, но чего-чего, а времени для раздумий
у меня было сколько угодно. И вот до чего я додумался. За внезапным
исчезновением Кумико стоит что-то серьезное, тайна, мне недоступная. Это
совершенно точно. И пока я не доберусь до этой скрытой причины, Кумико ко
пне не вернется. Мне кажется, что ключ к разгадке -- в твоих цепких руках.
Прошлым летом я уже говорил тебе это. Что хорошо знаю, что скрывается под
твоей маской. Что я выведу тебя на чистую воду, если захочу. По правде
сказать, тогда я блефовал - у меня не было оснований так говорить. Просто
хотелось врезать тебе хорошенько. Но я не ошибся. Скоро я докопаюсь до самой
сути, разберусь, что у тебя за душоЙ, и ты это чувствуешь. Потому-то тебя и
бесит то, что я делаю, ты даже денег не жалеешь - хочешь весь участок
купить. Ну что? Разве не так?(знак абзаца)
Теперь заговорил Нобору Ватая. Сцепив пальцы, я следил за бежавшими по
экрану монитора строчками.
> Не пойму, о чем ты. Мы как на разных языках говорим. Я уже сказал:
ты Кумико опротивел, она нашла другого и в конце концов ушла из дома. Теперь
хочет с тобой развестись. Тяжелый случай, но что поделаешь? Бывает. А ты
накручиваешь какие-то дурацкие теории, сам запутываешь ситуацию. Но что бы
ты ни выдумывал, это пустая трата времени - и для меня, и для тебя. О том,
чтобы выкупить у тебя этот участок, и речи быть не может. Как это ни
печально, но таких планов у меня больше нет. Знаешь, наверное, сегодня в
одном журнале напечатали вторую статью про вашу "резиденцию". Она начинает
привлекать внимание, и сейчас я не могу этим заниматься. По моей информации,
скоро твоим делам настанет конец. Ты встречаешься там с сектантами,
клиентами, уж не знаю с кем, они что-то от тебя получают и платят за это. Но
больше они у вас вряд ли появятся. Это становится опасно. А не будет людей -
не будет и денег. Значит, ты не сможешь больше выплачивать ежемесячные
взносы в счет погашения долга, и рано или поздно содержать дом и участок
станет тебе не под силу. Так что мне остается просто подождать, когда плод
созреет и упадет с ветки. Разве не так?(знак абзаца)
Пришла моя очередь задуматься. Отпив воды из стакана, я несколько раз
перечитал послание Нобору Ватая и медленно начал писать ответ:
> Ты прав: я действительно не знаю, сколько еще продержусь в этом
доме. Но денег еще на несколько месяцев хватит, и за это время я много что
смогу сделать. Ты и представить себе не можешь. Я не преувеличиваю. Хочешь
пример? Тебе в последнее время кошмары не снятся?(знак абзаца)
Нобору Ватая молчал, и его молчание как магнитное поле притягивало меня
к монитору. Чувства обострились до предела, я не сводил глаз с экрана,
пытаясь уловить в его глубине хоть какие-то эмоции моего оппонента. Все
напрасно.
Наконец, на экране появились новые строчки:
> Ты уж извини, но угрозы на меня не действуют. Прибереги свою
многословную бредятину для щедрых клиентов, в блокнот запиши. Как они будут
холодным потом обливаться, отсчитывая тебе денежки! Правда, если только они
еще заглянут к тебе когда-нибудь. Больше нам разговаривать не о чем. Давай
заканчивать. У меня дела - я уже говорил.(знак абзаца)
Последовал мой ответ:
> Погоди немного и послушай хорошенько. Хуже не будет, это точно.
Ладно? Я могу избавить тебя от этих снов. Для этого ты и предлагал мне
сделку? Так? Что касается меня, то мне вполне достаточно, если Кумико
вернется. Вот какую сделку _я_ хочу предложить. Как тебе она? Я для тебя не
существую. Ты так хочешь, и это понятно. И никаких сделок со мной заключать
не желаешь. Тоже понять можно. Ты волен думать что угодно. Твое право. С
этим я ничего поделать не могу. На твой взгляд, я ноль без палочки. Извини,
но это не совсем так. Может, ты и в самом деле гораздо сильнее меня.
Согласен. Но наступает ночь, приходит время ложиться спать, и тебе
обязательно снится сон. Это наверняка, с гарантией. А штука в том, что
выбирать сны человек не может. Так? Я вот что хотел спросить: сколько раз за
ночь ты пижаму меняешь? Стирать за тобой не успевают, наверное...
Я решил дать рукам отдохнуть, вдохнул и медленно выдохнул. Потом
перечитал написанное. Поискал слова для продолжения. Во мраке, отгороженном
от меня экраном монитора, как в мешке, кто-то бесшумно копошился. Я ощущал
это подспудно, шестым чувством, и компьютер приближал меня к тому, что
скрывалось в этих непроницаемых глубинах.
> Теперь я знаю и то, что ты сделал с сестрой -той, которая умерла.
Это правда. Ты все время вредил людям, видно, и дальше будешь вредить. Но от
своих снов тебе не убежать. Поэтому брось-ка ты все это и верни мне Кумико.
Больше мне от тебя ничего не надо. Ну и, конечно, никаких козней против
меня. Бесполезно. Потому что я все ближе подбираюсь к тайне, которая скрыта
за твоей маской. И ты в глубине души боишься этого. Не обманывай себя, не
надо.(знак абзаца)
Я нажал "Ввод", чтобы отправить сообщение, и почти в тот же миг Нобору
Ватая разорвал связь.
27. Треугольные уши • Сани с колокольчиками
Домой можно было не спешить. Собираясь утром, я подумал, что могу
задержаться, и насыпал Макрели сухого корма побольше, дня на два. "Может, не
очень обрадуется, но хоть голодным не будет". Тащиться по дорожке домой,
лезть через стенку совсем не хотелось. Да и сказать по правде, я не был
уверен, что у меня это получится. Разговор с Нобору Ватая основательно меня
вымотал. Тело налилось тяжестью, голова отказывалась как следует работать.
Почему я всегда так устаю от него? Захотелось прилечь. Подремлю немного,
отдохну, а потом можно и домой. Достав из шкафа одеяло и подушку, я
устроился на диване в "примерочной", потушил свет. Закрыл глаза и, засыпая,
думал о Макрели. Мне хотелось уснуть, думая о нем. Хоть кот ко мне вернулся.
Ухитрился как-то. Издалека, бог знает откуда. Своего рода благословение, не
иначе. Лежа с закрытыми глазами, я вспоминал мягкие подушечки на кошачьих
лапах, прохладные треугольные уши, розовый язычок. Воображал, как Макрель
мирно спит, свернувшись клубком. Ладонь чувствовала его тепло, слух ловил
спокойное дыхание во сне. Хотя я порядком перенервничал в тот вечер, но
уснул довольно быстро. Глубоко и без сновидений.
Среди ночи я вдруг проснулся. Мне послышалось, что где-то вдалеке
зазвенели колокольчики проезжавших саней, напомнив звуки рождественских
мелодий.
Откуда здесь сани с колокольчиками ?
Я сел на диване, пошарил по столику, пытаясь нащупать часы, которые
снял с руки перед тем, как улечься. Светящиеся стрелки показывали
полвторого. Что-то крепко я заснул -- и не думал, что просплю так долго. Я
сидел и напряженно прислушивался, но ничего не услышал. Только сердце
напоминало о себе отрывистыми, еле слышными толчками в груди. Показалось,
наверное. А может, приснилось? На всякий случай я решил осмотреть дом.
Натянув брюки, на цыпочках двинулся в кухню. За пределами комнаты звон стал
отчетливее. Точно -- как колокольчики на санях. Звук, похоже, шел из комнаты
Корицы. Я постоял немного у двери, напрягая слух, потом постучал. Видно,
пока я спал, Корица вернулся. На стук, однако, никто не отозвался. Чуть
приоткрыв дверь, я через щель заглянул в комнату.
В темноте, примерно на уровне пояса, плавал светящийся белый квадрат.
Это был включенный монитор, а разбудивший меня звон колокольчиков раздавался
из динамика компьютера. (Какой-то новый сигнал, раньше я его не слышал.)
Меня вызывал компьютер. Как сомнамбула, я сел напротив излучавшего сияние
экрана и прочел:
Доступ к программе "Хроники Заводной Птицы" открыт.
Выберите документ (1-1Ь).
Кто-то включил компьютер и открыл доступ к документам -- "Хроникам
Заводной Птицы". Кроме меня, в доме никого быть не должно. Выходит, систему
привели в действие извне? Если так, то это мог сделать только Корица.
"Хроники Заводной Птицы?"
Легкий, мелодичный перезвон, напоминавший переливы колокольчиков на
скользящих по снегу санях, не смолкал. Утро на Рождество, да и только.
Похоже, меня торопили с выбором. Поколебавшись немного, я выбрал "восьмерку"
-- просто так, без всякой причины. Компьютер тут же затих, и на экране,
словно свиток, развернулся выбранный документ.
28. Хроники Заводной Птицы No 8 (или Опять палачи поневоле)
Ветеринар поднялся, когда еще не было шести, умылся холодной водой,
приготовил завтрак. Летом светало рано, и большинство зверей в зоопарке уже
проснулись. Из окна, как всегда, доносились их крики, ветер приносил запахи.
Этих звуков и запахов ветеринару было достаточно, чтобы, не глядя за окно,
точно сказать, какая погода на улице. Так повторялось каждое утро и вошло в
привычку. Так он встречал новый день: послушает, вдохнет утренний воздух --
и вперед.
Но сегодняшний день -- не такой, как всегда. Он не может не быть
другим. Сколько звериных голосов смолкло, сколько запахов улетучилось
навсегда! Тигры, леопарды, волки, медведи: их всех вчера днем ликвидировали
-- перестреляли -- солдаты. Сейчас, после того как ветеринар проспал целую
ночь, происшедшее накануне казалось частью виденного давным-давно,
нескончаемого, кошмарного сна. Однако все произошло на самом деле.
Винтовочные выстрелы до сих пор болезненным эхом отдавались в ушах. Нет, это
был не сон. Сейчас август 45-го, он в Синьцзине, и прорвавшиеся через
границу советские танковые колонны с каждым часом все ближе подходят к
городу. Это почти такая же реальность, как умывальник или зубная щетка,
которые всегда на глазах.
Затрубил слон, и ветеринар вздохнул с облегчением. Ах да! -- слоны
как-то уцелели. К счастью, командовавший солдатами молодой лейтенант
оказался нормальным парнем и под свою ответственность хотя бы слонов
вычеркнул из списка на ликвидацию, думал он, пока умывался. В Маньчжурии ему
довелось встречать немало твердолобых фанатичных молодых офицеров, и они
всегда ставили его в тупик. В большинстве это были деревенские ребята,
юность которых пришлась на 30-е годы, время депрессии, -- пережившие нищету,
с головой, забитой дремучим национализмом. Готовые выполнить любой приказ
начальства без всяких сомнений. Прикажи им от имени императора прорыть
туннель до Бразилии -- тут же схватят лопаты и примутся копать. "Святая
простота", -- скажут некоторые, но ветеринар назвал бы это другим словом. А
пристрелить из винтовки парочку слонов куда легче, чем в Бразилию туннель
копать. Сыну врача, выросшему в городе и получившему образование в
относительно либеральные 20-е годы, понять этих людей невозможно. Однако
лейтенант, которого поставили во главе расстрельной команды, несмотря на
просторечный говорок, по сравнению с другими офицерами его возраста казался
более нормальным, образованным и разумным. Ветеринар понял это по разговору
и по тому, как тот держал себя.
"Слонов, в любом случае, убивать не стали -- уже за это надо спасибо
сказать", -- подумал ветеринар. Да и у солдат, должно быть, с души камень
упал. А вот рабочие-китайцы, очень даже может быть, и пожалели -- сколько
мяса и слоновой кости досталось бы им, если бы слонов все-таки прикончили.
Ветеринар вскипятил воду в чайнике, распарил лицо горячим полотенцем и
побрился. Потом в одиночестве позавтракал: выпил чай и съел тост с маслом.
Нельзя сказать, что с продовольствием в Маньчжурии проблем не было, хотя
пока продуктов более-менее хватало, к счастью для ветеринара и его
подопечных в зоопарке. Сокращение рациона животным, естественно, не
нравилось, однако по сравнению с зоопарками в самой Японии, где
продовольствие подходило к концу, у них ситуация была значительно лучше. Что
будет дальше -- никому не известно, но пока и люди, и звери от голода не
страдали.
Он подумал о жене и дочери. По расписанию, их поезд должен подходить к
Пусану. Там жил его двоюродный брат, служивший на железной дороге, и в
ожидании транспорта, который доставит их в Японию, они поживут у него.
Проснувшись и не увидев их рядом, ветеринар почувствовал, как пусто стало
вокруг, какая тоска без их веселых голосов на кухне, когда они готовят
завтрак. Дом заполнила пустота. Это был уже другой дом, не тот, который он
любил, частью которого считал себя. И в то же время он испытывал какую-то
странную радость оттого, что его оставили в этой казенной квартире одного.
Теперь он мог в полной мере ощутить на себе непоколебимую силу того, что
называется судьбой.
Судьба -- недуг, которым наделила ветеринара его карма. В самом раннем
детстве он непостижимым образом открыл для себя, что его жизнью управляет
неведомая внешняя сила. Может быть, все дело в родимом пятне, в бросающейся
в глаза синей отметине на его правой щеке. Ребенком он жутко ненавидел это
клеймо, отличавшее его от других. Когда приятели насмехались, а незнакомые
люди пялились на пятно, ему хотелось умереть. Если бы только можно было
срезать ножом этот кусок плоти! Но время шло, он взрослел и постепенно стал
относиться к родимому пятну спокойно -- как к частице самого себя,
избавиться от которой нельзя. Возможно, из этого и выросла его покорность
судьбе.
Обычно судьба была тиха и монотонна, она окрашивала негромкими тонами
лишь самые края полотна, на котором рисовалась картина его жизни, и редко
напоминала о своем существовании. Но всякий раз, когда по неведомому
стечению обстоятельств (как это получалось, он не мог понять; найти здесь
какую-нибудь закономерность было практически невозможно) эта сила нарастала,
его охватывало полное, почти парализующее смирение. В такие моменты ничего
не оставалось, как все бросить и довериться подхватившему его течению. Он
знал по опыту: что бы ни делал, что бы ни думал -- изменить все равно ничего
невозможно. Судьба требовала своего и не успокаивалась, пока не получала
того, что ей положено. Он был убежден в этом.
Не сказать, чтобы он был пассивным или что ему не хватало жизненных
сил. Скорее наоборот: натура решительная, он привык добиваться своего, раз
что-то решил. Замечательный ветврач, с увлечением учивший других своей
профессии. Может, ему не хватало творческой искры, но в школе он учился
превосходно и считался в классе лидером. Был на первых ролях и на работе,
молодежь его уважала. Слово "фаталист" в общепринятом смысле к нему не
подходило, и все же за всю жизнь, с самого рождения, он ни разу не мог
уверенно сказать: "Это я сам, я и только я так решил". Ему всегда казалось,
что это судьба заставляла его принимать те или иные решения. Стоило только
подумать: "Как здорово я это решил!" -- как через некоторое время приходила
мысль, что на самом-то деле все заранее решила какая-то посторонняя сила,
ловко маскировавшаяся под его "собственную волю". Получается самая
обыкновенная приманка, нужная для того, чтобы приручить его, сделать
послушным. Самостоятельно он принимал решения только по пустякам, которые,
если подумать, в общем-то никакого решения не требовали. Он сравнивал себя с
номинальным правителем, который, подчиняясь воле регента, прибравшего к
рукам реальную власть, лишь прикладывал, когда нужно, государственную
печать. Что-то вроде императора Маньчжоу-го.
Ветеринар очень любил жену и дочь, считал их самым главным своим
богатством. Любовь к дочери граничила у него с одержимостью. За них он, не
раздумывая, отдал бы жизнь. Доктор много раз представлял, как жертвует
собой. Какой бы сладкой была эта смерть! И в то же время, возвращаясь домой
с работы и видя жену и дочь, он думал иногда: "В конце концов, они же сами
по себе. Меня с ними ничто не связывает. Они существуют где-то далеко-далеко
от меня, и на самом деле я ничего о них не знаю". Но несмотря на такие
мысли, ветеринар обожал их, отдаваясь этому чувству целиком, без малейшего
сомнения. В этом для него заключался великий парадокс, неразрешимое, как он
чувствовал, внутреннее противоречие, гигантская западня, которую устроила
ему жизнь.
Теперь он остался один в этом доме при зоопарке, и мир, которому он
принадлежал, стал намного проще и понятнее.
Оставалось заботиться только о животных. Жена и дочь уехали, и сейчас о
них можно не думать. Ничто не могло помешать ветеринару остаться наедине со
своей судьбой.
В августе 45-го город Синьцзин оказался во власти судьбы, ощутил на
себе ее чудовищную силу. Именно судьбе -- не Квантунской и не Советской
армиям, не коммунистам и не Гоминьдану -- принадлежала теперь самая главная
роль, и дальше она будет значить еще больше. Это видно каждому. Отдельная
личность не имеет почти никакого значения. Именно судьба похоронила накануне
тигров, леопардов, волков и уберегла слонов. Кого она еще похоронит, кого
сбережет? На этот вопрос никто не мог ответить.
x x x
Ветеринар вышел из дома, чтобы позаботиться об утренней кормежке. Он
боялся, что на работу уже никто не выйдет, но как выяснилось, напрасно -- в
конторе его дожидались двое мальчишек китайцев. Раньше ему не приходилось их
видеть. Лет тринадцати-четырнадцати, смуглые, худые, с бегающими, как у
зверьков, глазами.
-- Нам сказали прийти и помочь вам, -- заявили мальчишки.
Ветеринар кивнул и спросил, как их зовут, но ответа не получил. На
лицах мальчишек не дрогнул ни один нерв -- казалось, что они глухие. Ясно,
что ребят послали китайцы, работавшие здесь до вчерашнего дня. Решив
позаботиться о будущем, они порвали все связи с японцами, рассудив, однако,
что детям за это ничего не будет. С их стороны это был акт дружеского
расположения. Рабочие понимали, что доктору не под силу одному ухаживать за
животными.
Он дал мальчишкам по два печенья, и они вместе принялись кормить
зверей. На запряженной мулом тележке они передвигались от клетки к клетке,
давая каждому животному его корм и меняя воду. Об уборке клеток речи не
было. Максимум, что они могли сделать, -- смыть из шланга экскременты. В
конце концов зоопарк был закрыт, и неприятный запах вряд ли кого беспокоил.
Выяснилось, что из-за отсутствия тигров, леопардов, медведей и волков
работы значительно поубавилось. Ухаживать за крупными хищниками было очень
тяжело, да и опасно. Доктор с тяжелым сердцем проходил мимо опустевших
клеток и в то же время в глубине души не мог не чувствовать облегчения.
Они начали в восемь и закончили в одиннадцатом часу. Тяжелая физическая
нагрузка порядком утомила ветеринара. Мальчишки тут же исчезли, не сказав ни
слова, а он пошел обратно в контору, чтобы доложить директору зоопарка об
окончании утренних работ.
x x x
Незадолго до полудня в зоопарк явился вчерашний лейтенант в
сопровождении той же восьмерки солдат. Они пришли в полной амуниции, бряцая
металлом, и этот звук было слышно издалека. Гимнастерки опять потемнели от
пота. На деревьях, как и вчера, изо всех сил надрывались цикады. Но на этот
раз солдаты пришли не убивать. Лейтенант козырнул директору и спросил:
-- Как у вас обстоят дела с повозками и тягловой силой? Директор
ответил, что в зоопарке остались только мул и тележка.
-- Две недели назад мы сдали наш грузовик и двух лошадей, -- сказал он.
Лейтенант кивнул в ответ и объявил, что по приказ