прежде.
Вероятно, я засыпал. Не хотел, но все происходило вопреки моей воле. Тело
казалось мертвым -- чужим трупом, утопающим в брезентовом покрытии шезлонга.
В этой темноте я увидел только четыре лапы Нобору Ватая, четыре
бесшумные коричневые лапы на мягких, словно резиновых, подушечках, и они
беззвучно прокладывали где-то дорогу.
Но где?
"Всего десять минут", -- говорила та женщина по телефону. Нет, она была
не права. Иногда десять минут -- это не десять минут. Они могут
растягиваться и сжиматься. Это я знал точно.
x x x
Когда я проснулся, вокруг никого не было. Девчонка испарилась, ее
шезлонг по-прежнему стоял впритык к моему. Полотенце, сигареты и журнал
лежали на месте, но стакан и магнитола исчезли.
Солнце понемногу клонилось к западу, тень одной ветви дуба забралась
мне на колени. Часы показывали четверть пятого. Я выпрямился и огляделся.
Просторная лужайка, высохший пруд, забор, каменная птица, кусты золотарника,
телевизионная антенна. И никаких следов кота. Или девчонки.
Не вставая с шезлонга, я взглянул на кошачью тропу и стал ждать, когда
она вернется. Прошло десять минут, но ни кот, ни она не появились. Ничто
вокруг не шевелилось. Такое чувство, будто я страшно состарился, пока спал.
Поднявшись, я посмотрел на дом: он тоже не подавал признаков жизни.
Ослепительный блеск заходящего солнца отражался в стеклах. Мне надоело
ждать, я пересек лужайку и, выйдя на дорожку, направился домой. Кота я не
нашел, но старался изо всех сил.
x x x
Вернувшись домой, я постирал белье и приготовил все для простого ужина.
В половине шестого задребезжал телефон, выдал двенадцать звонков, но я не
подошел. Даже после того, как он смолк, звон висел в сгущавшемся мраке,
будто застывшая в воздухе пыль. Твердые зубчики шестеренок постукивали в
прозрачном корпусе настольных часов, зависших в пространстве.
А что, если написать стихотворение про Заводную Птицу? -- осенило меня,
но первые строки никак не приходили в голову. Да и понравятся ли такие стихи
школьницам? Вот в чем вопрос.
x x x
Кумико вернулась домой в полвосьмого. Последний месяц она приходила все
позже и позже -- нередко возвращалась после восьми, а бывало -- и после
десяти. Теперь, когда я сидел дома и взял на себя кухонные хлопоты, ей уже
не надо было торопиться. Она рассказывала, что у них в редакции не хватает
людей, вдобавок недавно заболела одна из сотрудниц.
-- Извини, -- сказала Кумико, -- столько работы, а от девочки, которую
взяли на полставки, никакого толку.
Я направился на кухню и принялся готовить: жаренная в масле рыба, салат
и суп мисо4. Жена, расслабившись, сидела за кухонным столом.
-- Где ты был в полшестого? -- спросила она. -- Я звонила сказать, что
немного задержусь.
-- Масло кончилось. Ходил в магазин, -- соврал я.
-- А в банке был?
-- Конечно.
-- А кот?
-- Не нашел. Ходил по дорожке к заброшенному дому, как ты сказала, но
его там нет. Наверняка забрел куда-то подальше.
Кумико не ответила.
Когда после ужина я вышел из ванной, Кумико потерянно сидела в
гостиной, не зажигая света. В серой блузке, в темноте, на корточках она
напомнила поставленный не на свое место чемодан.
Вытирая волосы полотенцем, я сел на диван напротив жены.
-- Кот умер, я уверена, -- проговорила она еле слышно.
-- Да ну, глупости, -- ответил я. -- Я думаю, он где-то здорово
развлекается. Есть захочет и вернется. Помнишь, один раз уже так было? Когда
мы жили в Коэндзи5...
-- Сейчас -- другое дело, -- промолвила она. -- Сейчас все не так. Я
знаю. Кот умер. И гниет где-нибудь в траве. Ты искал в траве у пустого дома?
-- Нет. Дом, может быть, и пустой, но он ведь кому-то принадлежит. Я не
могу просто так там лазить.
-- Где же ты тогда искал? Могу поспорить, ты даже не пытался. Потому и
не нашел.
Я вздохнул и снова стал вытирать волосы полотенцем. Хотел что-то
сказать, но осекся: Кумико плакала. Ее можно понять, она любила кота. Он
появился у нас вскоре после свадьбы. Я бросил полотенце в плетеную корзину в
ванной и пошел на кухню за холодным пивом. Дурацкий выдался день. Дурацкий
день дурацкого месяца дурацкого года.
Где же ты, Нобору Ватая? Неужели Заводная Птица забыла завести твою
пружину?
Слова возникли в голове снова, как строчки стихов:
Где же ты, Нобору Ватая? Неужели Заводная Птица Забыла завести твою
пружину?
Когда от пива осталась половина, зазвонил телефон.
-- Ты возьмешь? -- крикнул я в темноту гостиной.
-- Нет, -- откликнулась Кумико. -- Бери ты.
-- Не хочется.
Телефон трезвонил, взбалтывая пыль, плывшую в темноте. Никто не говорил
ни слова. Я пил пиво, а Кумико не переставала беззвучно плакать. Я насчитал
двадцать звонков и сдался. Считать дальше не было никакого смысла.
2. Полнолуние и затмение солнца • О лошадях, умирающих в конюшнях
Способен ли один человек до конца понять другого?
Мы можем потратить массу времени и усилий, пытаясь узнать другого
человека, а как близко удается нам в результате подобраться к его сущности?
Мы убеждаем себя, что разбираемся в людях, но известно ли нам о них
что-нибудь поистине важное?
Я принялся серьезно размышлять о таких вещах спустя неделю после того,
как ушел из юридической фирмы. Никогда до этого -- ни разу в жизни -- я не
ставил перед собой подобных вопросов. Интересно, почему? Вполне возможно,
меня переполняло одно то, что я живу. Я просто-напросто был слишком занят,
чтобы думать о самом себе.
Толчком для раздумий послужило одно малозначительное событие, но часто
случается, что именно с пустяка начинаются самые важные в мире вещи. Однажды
утром, после того как Кумико проглотила завтрак и отправилась на работу, я
загрузил белье в стиральную машину, убрал постель, помыл посуду и
пропылесосил пол. Потом уселся с котом на веранде и принялся изучать
объявления о приеме на работу и распродажах. В полдень закусил и отправился
в супермаркет, где купил продуктов на ужин и на распродаже запасся моющими
средствами, бумажными салфетками и туалетной бумагой. Вернувшись домой,
приготовился к ужину и улегся на диван с книжкой -- дожидаться возвращения
Кумико.
Безработным я стал недавно, и такая жизнь пока была в новинку. Больше
не надо добираться до работы в переполненных электричках, встречаться с
людьми, которых не хочется видеть. А лучше всего -- я получил возможность в
любое время читать все, что захочу. Я понятия не имел, сколько продлится моя
привольная жизнь, но, по крайней мере, спустя неделю она мне продолжала
нравиться, и я изо всех сил старался не думать о будущем. В моей жизни
наступили большие каникулы. Когда-нибудь они кончатся, но до тех пор я был
намерен ими наслаждаться.
Впрочем, в тот вечер мне не удалось получить от чтения полного
удовольствия: Кумико задерживалась с работы. Обычно она возвращалась не
позже половины седьмого и всегда предупреждала, если опаздывала даже на
десять минут. Такая у нее натура -- может быть, даже чересчур пунктуальная.
Но тот день стал исключением. Минуло семь часов, а Кумико все не приходила и
не звонила. Я заранее все подготовил, чтобы начать стряпать, как только она
вернется. Пир устраивать не собирался: просто хотел обжарить вместе тонкие
ломтики говядины, лук, зеленый перец и пророщенные бобы, добавить немного
соли, перца, соевый соус и сбрызнуть это пивом. Этот рецепт я захватил из
своей холостяцкой жизни. Рис был готов, мисо подогрет, овощи, как я это
обычно делал, порезаны и разложены на большом блюде. Не хватало только
Кумико. Я проголодался и подумывал, не приготовить ли и съесть свою порцию
одному, но не мог решиться. Мне казалось, это будет несправедливо.
Я сидел за столом на кухне, потягивая пиво и грызя чуть отсыревшие
содовые крекеры, завалявшиеся в кухонном шкафу. Маленькая стрелка часов
приблизилась к половине восьмого -- и медленно переползла за нее.
Кумико пришла после девяти. Выглядела измученной. Глаза покраснели и
воспалились -- плохой признак. Когда у жены красные глаза, всегда происходит
что-то неприятное. "Ладно, -- сказал я себе, -- сохраняй спокойствие и не
говори лишнего. Все должно быть тихо и естественно. Не надо возбуждаться".
-- Извини, пожалуйста, -- сказала Кумико. С этой работой никак не
получается. Я все хотела тебе позвонить, но так и не собралась.
-- Да ерунда. Все нормально, не обращай внимания, -- произнес я как
можно более обыденно. Я и правда не собирался делать из этого случая
трагедию. Со мной самим так много раз бывало. Ходить на работу -- занятие не
из легких, не то что сорвать в саду самую красивую розу и доставить ее за
два квартала от своего дома к постели схватившей насморк бабушки. Иногда
приходится заниматься скучными вещами, иметь дело с неприятными людьми и
просто нет возможности позвонить домой. Нужно всего полминуты, чтобы
сказать: "Сегодня буду поздно". Кругом полно телефонов, но все равно не
получается.
Я принялся готовить: включил газ, налил масла в сковороду. Кумико
достала из холодильника пиво, взяла из буфета стакан. Оглядев провизию, села
за стол, ни слова не говоря, и налила себе пива. Судя по выражению лица,
напиток не доставлял ей удовольствия.
-- Ел бы без меня, -- вымолвила она.
-- Не бери в голову. Я не так уж и проголодался.
Пока я жарил мясо и овощи, Кумико пошла в ванную. Я слышал, как она
умывалась и чистила зубы. Чуть погодя она вышла, держа что-то в руках. Это
была туалетная бумага и салфетки, которые я купил в супермаркете.
-- Зачем ты это купил? -- спросила она усталым голосом.
Не выпуская из рук сковороды, я посмотрел на жену. Перевел взгляд на
коробку с салфетками и рулон туалетной бумаги. Я никак не мог понять, что
она имеет в виду.
-- Это просто салфетки и туалетная бумага. Нам все это нужно. Конечно,
кое-какой запас еще есть, но они не сгниют, если полежат немного.
-- Я ничего не имею против салфеток и туалетной бумаги. Но зачем тебе
понадобилось покупать голубые салфетки и бумагу в цветочек?
-- Не понял? -- ответил я, стараясь сдержаться. -- Я на самом деле
купил голубые салфетки и бумагу в цветочек. На распродаже, по дешевке. Нос
же у тебя не посинеет от голубых салфеток. Стоит ли об этом говорить?
-- Стоит. Я терпеть не могу голубые салфетки и туалетную бумагу с
рисунком. Ты разве не знал?
-- Не знал, -- сказал я. -- А почему ты их терпеть не можешь?
-- Откуда мне знать? Не могу -- и все. Вот ты терпеть не можешь чехлы
на телефон, термосы в цветочек, расклешенные джинсы с заклепками, а я люблю
делать маникюр. Объяснить это невозможно. Просто дело вкуса.
На самом деле я мог бы объяснить причины всего, что она перечислила, но
делать этого, конечно, не стал.
-- Хорошо, -- сказал я, -- пусть это дело вкуса. Я все понял. Но
неужели за шесть лет, что мы женаты, ты ни разу не покупала голубые салфетки
и туалетную бумагу с рисунком?
-- Никогда. Ни разу, -- отрезала Кумико.
-- В самом деле?
-- Да, в самом деле. Если я покупаю салфетки, то только белые, желтые
или розовые. И конечно, никогда не беру туалетную бумагу с каким-нибудь
рисунком. Поражаюсь, как ты прожил со мной все это время и не знал этого.
Меня тоже поразило, что за шесть лет, оказывается, ни разу не
пользовался голубыми салфетками или туалетной бумагой с рисунком.
-- И уж если на то пошло, скажу еще, -- продолжала Кумико. -- Я
ненавижу говядину, жаренную с зеленым перцем. Это ты знал?
-- Нет, не знал.
-- Терпеть не могу. И не надо спрашивать, почему. Просто не выношу
запах, когда их вместе жарят на одной сковородке.
-- Ты хочешь сказать, что за шесть лет ни разу не готовила говядину
вместе с зеленым перцем? Она покачала головой.
-- Я могу есть зеленый перец в салате. А говядину жарю с луком. Но
никогда не делаю мясо и перец вместе.
Я вздохнул.
-- Тебе никогда не казалось это странным? -- спросила она.
-- Странным? Я просто никогда этого не замечал, -- ответил я,
задумавшись на мгновение: неужели за все время, что мы живем вместе, мне
действительно ни разу не довелось поесть жареной говядины с зеленым перцем.
Разумеется, припомнить этого не удалось.
-- Ты живешь со мной, -- продолжала Кумико, -- но при этом почти не
обращаешь на меня внимания. Ты думаешь только о себе.
-- А вот теперь сделай паузу, -- сказал я, выключив газ и поставив
сковородку на плиту. -- Давай не будем отходить от темы. Допустим, я без
должного внимания отнесся к таким вещам, как салфетки и туалетная бумага или
говядина и зеленый перец. Признаю. Но это не значит, что я не уделяю
внимания тебе. Мне наплевать, какими салфетками я пользуюсь. Ладно, если бы
на стол положили черные, я, может, и удивился бы. Но белые, голубые... для
меня это не имеет никакого значения. То же самое -- говядина и зеленый
перец. Вместе, по отдельности -- какое мне дело? Даже если бы сам процесс
жарки говядины с зеленым перцем вообще исчез с лица земли, меня бы это
нисколько не задело. Это не имеет никакого отношения к тебе, к твоей
сущности. Разве я не прав?
Вместо ответа Кумико двумя большими глотками покончила с пивом и
уставилась на пустую бутылку.
Я отправил содержимое сковороды в мусорное ведро. К черту говядину,
зеленый перец, а заодно и лук с пророщенными бобами. Странно: только что
была еда, а теперь -- просто мусор. Я открыл пиво и стал пить прямо из
бутылки.
-- Зачем ты это? -- спросила Кумико.
-- Тебе ведь противно было.
-- Сам бы съел.
-- Мне вдруг расхотелось говядины с зеленым перцем. Жена пожала
плечами.
-- Как хочешь.
Она положила руки на стол, опустила на них лицо и долго сидела в такой
позе. Видно было, что она не плачет и не спит.
Я взглянул на пустую сковороду на плите, взглянул на Кумико и залпом
допил пиво. Сумасшедший дом! Стоило поднимать шум из-за салфеток, туалетной
бумаги и зеленого перца? Я подошел к жене и положил руку ей на плечо.
-- Ну хорошо. Я все понял. Никогда больше не буду покупать голубые
салфетки или туалетную бумагу в цветочек. Обещаю. Завтра я отнесу все
обратно в супермаркет и обменяю. Если не поменяют, сожгу их во дворе. А
пепел выброшу в море. И больше никакой говядины и зеленого перца. Никогда.
Запах скоро улетучится, и нам больше никогда не надо будет об этом думать.
О'кей?
Кумико по-прежнему молчала. Хорошо бы выйти прогуляться на часок, а
потом вернуться и увидеть, что она повеселела, но я знал, что такого не
случится. Ситуацию надо уладить самому.
-- Послушай, ты устала, -- сказал я. -- Отдохни немного, и пойдем
куда-нибудь съедим пиццу. Когда в последний раз мы ели пиццу? С анчоусами и
луком. Закажем одну на двоих. Мы ведь можем себе позволить изредка сходить
куда-нибудь перекусить.
Это тоже не помогло. Кумико по-прежнему сидела, вжавшись лицом в руки.
Я не знал, что еще сказать, сел напротив и стал смотреть на нее через
стол. Из-под ее коротких черных волос выглядывало ухо. На нем была сережка,
которую я никогда раньше не видел, -- маленькая золотая рыбка. Где и когда
она могла купить такую штуку? Хотелось курить. С тех пор как я бросил, не
прошло и месяца. Я представил, как достаю из кармана пачку и зажигалку, беру
сигарету с фильтром и закуриваю. Я набрал полные легкие воздуха и вдруг
почувствовал сильный запах жареной говядины и овощей. Откровенно говоря,
есть хотелось страшно.
Взгляд вдруг остановился на календаре со значками лунных фаз.
Приближалось полнолуние. Ну конечно -- у Кумико наступали критические дни.
Только став женатым человеком, я по-настоящему осознал, что являюсь
жителем Земли, третьей планеты Солнечной системы. Я жил на Земле, Земля
обращалась вокруг Солнца, а вокруг Земли вращалась Луна. Нравится мне это
или нет, но так будет продолжаться вечность (или то, что можно назвать
вечностью в сравнении с моей жизнью). Я стал смотреть на вещи подобным
образом под влиянием почти абсолютной точности 29-дневных менструальных
циклов своей жены, которые полностью совпадали с фазами Луны. Критические
дни Кумико всегда переживала тяжело. За несколько дней до начала становилась
неуравновешенной, даже подавленной. Поэтому, хоть это и касалось меня лишь
косвенно, ее циклы стали и моими. Каждый месяц приходилось быть
внимательным, чтобы не создавать ненужных проблем. До женитьбы я почти не
замечал фаз Луны. Может, она и попадалась мне на глаза, когда я смотрел на
небо, но ее форме в тот или иной отрезок времени я не придавал никакого
значения. А после свадьбы я стал следить за тем, что творится с Луной.
До Кумико у меня было несколько девушек, и, конечно, у каждой был свой
период. У одних он проходил трудно, у других -- легко, у некоторых
заканчивался за три дня, у некоторых продолжался неделю. Бывало, все
проходило регулярно, а то случались задержки дней на десять, что пугало меня
до смерти; у одних женщин от этого портилось настроение, на других почти не
влияло. Хотя до женитьбы на Кумико я никогда не жил с женщиной, и природные
циклы значили для меня лишь смену сезонов. Зимой я надевал пальто, летом
наступало время сандалий. И только. Женившись, я обзавелся не только
сожительницей, но и новыми представлениями о цикличности. Только раз в ее
циклах произошел сбой на несколько месяцев. Это случилось, когда она была
беременна.
-- Извини, -- сказала Кумико, поднимая на меня взгляд. -- Я не думала
на тебя набрасываться. Просто устала, да и настроение плохое.
-- Все в порядке. Не думай об этом. Когда устанешь, надо выпустить пар
на кого-нибудь. Потом легче.
Кумико сделала глубокий и медленный вдох, задержала дыхание и
выдохнула.
-- А ты? -- спросила она.
-- Что я?
-- Ты, если устаешь, никогда ни на кого не выпускаешь пар. А я вот
выпускаю. Почему так получается? Я покачал головой.
-- Никогда не замечал. Странно.
-- Наверное, у тебя внутри -- глубокий колодец. Ты крикнешь в него: "У
короля -- ослиные уши!" -- и все в порядке.
-- Может, и так, -- не сразу откликнулся я, задумавшись. Кумико вновь
обратилась к пустой бутылке. Рассмотрела этикетку, заглянула в горлышко,
повертела в пальцах.
-- У меня скоро месячные, -- сказала она. -- Поэтому, наверное, такое
плохое настроение.
-- Знаю. Ты не переживай. Не у тебя одной проблемы. В полнолуние
умирает масса лошадей.
Она отняла руку от бутылки, открыла рот и посмотрела на меня.
-- Послушай, откуда вдруг ты это взял? Ни с того ни с сего -- о
лошадях.
-- На днях прочитал в газете. Все собирался рассказать тебе, да забыл.
Интервью с каким-то ветеринаром. Оказывается, фазы Луны ужасно влияют на
лошадей -- и физически, и эмоционально. Когда приближается полнолуние, их
мозговые колебания идут вразнос, и у них возникают разные физические
проблемы. А в саму ночь полнолуния многие заболевают и даже умирают. Никто
толком не знает, в чем причина, но это подтверждено статистикой. Ветеринары
в полнолуние никогда не высыпаются -- очень много работы.
-- Интересно, -- сказала жена.
-- Впрочем, затмение солнца еще хуже. Для лошадей это настоящая
трагедия. Ты не представляешь, как много их погибает во время полного
затмения. Я просто хочу сказать, что как раз сейчас где-то умирают лошади.
Вымещать свое раздражение на ком-то -- пустяк по сравнению с этим. Так что
не надо расстраиваться. Подумай о несчастных лошадях. Представь, как они
лежат в полнолуние на сене в какой-нибудь конюшне, в агонии хватая воздух
вспененными ртами.
Казалось, Кумико на минуту задумалась об умирающих лошадях.
-- Ну, я должна признать, -- произнесла она с ноткой покорности, -- ты
способен убедить кого угодно.
-- Тогда переодевайся -- и пойдем есть пиццу.
x x x
Лежа в ту ночь рядом с Кумико в темной спальне, я глядел в потолок и
спрашивал себя, что мне на самом деле известно об этой женщине. На часах --
два часа ночи. Она крепко спит. Я думал о голубых салфетках, цветастой
туалетной бумаге, говядине и зеленом перце. Все это время я прожил с Кумико,
не подозревая, какое отвращение она испытывает к этим вещам. Сами по себе
они не имеют никакого значения. Так, глупость. Пошутили и забыли. Какие
проблемы? Через пару дней мы бы об этом и не вспомнили.
Но тут штука в другом. Что-то здесь не так -- эта мысль бередила меня,
мешая, как застрявшая в горле мелкая рыбья кость. Все это может иметь куда
более важное значение, чем казалось, думал я. Вполне возможно, даже роковое.
Или даже начало чего-то более серьезного и трагического. Может, я стою перед
входом в некий мир, принадлежащий одной лишь Кумико, огромный мир, которого
я еще не знаю. Мир этот представлялся мне огромной темной комнатой. Я стою в
ней, держа в руках зажигалку, и ее крошечное пламя освещает лишь самую малую
часть помещения.
Смогу ли я когда-нибудь увидеть остальное? Или мне суждено состариться
и умереть, так и не узнав по-настоящему эту женщину? Если это все, что у
меня в запасе, -- в чем заключается смысл моей супружеской жизни? В чем
вообще смысл жизни, если я провожу ее в постели с чужой женщиной?
x x x
Вот о чем я думал в ту ночь и о чем продолжал размышлять потом время от
времени. Лишь много позже мне пришло в голову, что я отыскал подход к
существу проблемы.
3. Шляпа Мальты Кано • Цвет шербета, Аллен Гинзберг и крестоносцы
Я готовил ленч, когда вновь зазвонил телефон.
Отрезав два куска хлеба, я намазал их маслом и горчицей, поместил между
ними ломтики помидора и сыра, положил на кухонную доску и только собирался
разделить ножом на две части, как начался трезвон.
После трех звонков я разрезал сандвич пополам. Переложил его на
тарелку, вытер и сунул в ящик нож, налил себе чашку кофе.
Телефон продолжал надрываться. Наверное, еще звонков пятнадцать.
Пришлось сдаться и поднять трубку. Я предпочел бы не отвечать, но это могла
быть Кумико.
-- Алло? -- произнес женский голос, которого я раньше не слышал. Не
жена и не та странная женщина, что звонила на днях, когда я готовил
спагетти, -- какая-то совершенно незнакомая особа.
-- Скажите, пожалуйста, не могу ли я поговорить с господином Тору
Окада? -- сказал голос таким тоном, будто его обладательница читала по
бумажке заранее заготовленный текст.
-- Можете, -- ответил я.
-- Вы супруг госпожи Кумико Окада?
-- Да. Кумико Окада -- моя жена.
-- А Нобору Ватая -- старший брат госпожи Окада?
-- Вы правы, -- отвечал я, демонстрируя великолепное умение владеть
собой. -- Нобору Ватая -- действительно старший брат моей жены.
-- Мое имя -- Кано.
Я ждал, что последует дальше. Неожиданное упоминание имени старшего
брата Кумико настораживало. Я почесал шею тупым концом карандаша, лежавшего
возле телефонного аппарата. Прошло пять секунд, а то и больше -- женщина
молчала. Из трубки вообще не раздавалось никаких звуков, будто женщина
закрыла ее рукой и разговаривала с кем-то рядом.
-- Алло? -- озабоченно сказал я.
-- Извините, пожалуйста, -- вдруг выпалил голос. -- Я должна просить
вашего разрешения перезвонить вам позже.
-- Но подождите минуту, -- сказал я. -- Это...
Связь оборвалась. Я уставился на трубку, снова приложил ее к уху.
Сомнений не было: разговор окончен.
С чувством смутной неудовлетворенности я вернулся за кухонный стол,
выпил кофе и съел сандвич. Перед тем как раздался звонок, я о чем-то думал,
но сейчас никак не мог вспомнить, о чем именно. Держа нож в правой руке, я
собирался разрезать сандвич и в тот момент совершенно точно думал о чем-то.
О чем-то важном, что долго, безуспешно пытался вспомнить. Это пришло мне в
голову в ту самую минуту, когда я хотел разделить сандвич пополам, но теперь
снова испарилось. Жуя сандвич, я изо всех сил старался снова вызвать это
чувство, но ничего не получалось. Оно уже вернулось в темные задворки моего
сознания, где жило до того момента.
x x x
Закончив еду, я убирал посуду -- и тут опять раздался звонок. На этот
раз я взял трубку сразу.
-- Алло, -- вновь послышался женский голос, но на сей раз это оказалась
Кумико. -- Как дела? -- спросила она. -- Ты уже поел?
-- Так точно. А ты?
-- Нет. С самого утра очень много работы. Может быть, куплю бутерброд
попозже. А ты что ел?
Я описал ей свой сандвич.
-- Понятно, -- откликнулась она без всякой зависти. -- Кстати, утром я
забыла сказать тебе одну вещь. Тебе сегодня должна позвонить женщина по
имени Кано. Уже звонила, -- сказал я. -- Только что. Она лишь назвала Наши
имена -- мое, твое и твоего брата -- и отключилась. И ни слова о том, что ей
нужно. Что это значит?
-- Она повесила трубку?
-- Сказала, что перезвонит.
-- Послушай! Когда позвонит, я хочу, чтобы ты сделал все, как она
скажет. Это в самом деле очень важно. Думаю, тебе придется с ней
встретиться.
-- Встретиться? Сегодня?
-- А что такого? У тебя были какие-то планы? Собирался увидеться с
кем-нибудь?
-- Нет. -- У меня не было никаких планов. Ни вчера, ни сегодня, ни
завтра. -- Но кто она такая, эта Кано? И что ей от меня надо, объясни,
пожалуйста. Хотелось бы что-то знать. Если это о работе, то с твоим братом я
никаких дел иметь не хочу. Ты же знаешь.
-- К работе это не имеет отношения, -- раздраженно сказала она. -- Это
о нашем коте.
-- О коте?
-- Ой, извини. Надо бежать. Меня ждут. Мне правда не надо было тебе
звонить в это время. Я же сказала: даже поесть не успеваю. Я снова позвоню,
как только освобожусь.
-- Погоди, я знаю, как ты занята, но нельзя же на меня, в самом деле,
ни с того ни с сего навешивать не пойми что. Я хочу знать, в чем дело. При
чем здесь кот? Что, эта Кано...
-- Просто сделай, что она скажет. Пожалуйста. Ты понял? Это серьезное
дело. Побудь дома и подожди ее звонка. Ну, я побежала.
Разговор был закончен.
x x x
Когда в половине третьего раздался звонок, я дремал на диване. Сначала
мне показалось, что это будильник. Я протянул руку, чтобы нажать на кнопку,
но будильника не обнаружил. Я спал не на кровати, а на диване, и было не
утро, а день. Я поднялся и подошел к телефону.
-- Алло.
-- Алло, -- прозвучал женский голос. То была звонившая утром. -- Это
господин Тору Окада?
-- Да. Это я. Тору Окада.
-- Меня зовут Кано.
-- Это вы звонили недавно?
-- Да. Боюсь, я была ужасно невежлива. Однако скажите мне, господин
Окада, вы сегодня не заняты?
-- Да вроде нет.
-- Я понимаю, что это все так неожиданно, но не могли бы мы
встретиться?
-- Сегодня? Прямо сейчас?
-- Да.
Я взглянул на часы. Вообще-то необходимости не было -- полминуты назад
я уже проделывал такую операцию. Просто захотелось еще раз убедиться.
По-прежнему было полтретьего.
-- Это надолго? -- спросил я.
-- Думаю, у вас это не займет много времени. Впрочем, я могу и
ошибаться. Сейчас я не могу сказать точно. Извините, пожалуйста.
Сколько бы времени это ни заняло, выбора у меня не было. Я вспомнил,
что говорила по телефону Кумико: поступай, как скажет эта женщина, дело
серьезное. Так что ничего не оставалось -- только выполнять сказанное. Если
Кумико сказала, что дело серьезное, -- значит, так оно и есть.
-- Понятно. В таком случае где нам лучше встретиться? -- спросил я.
-- Вы знаете отель "Пасифик" рядом со станцией Синагава?
-- Знаю.
-- На первом этаже есть кафе. Я буду ждать там в четыре, если это вас
устроит.
-- Хорошо.
-- Мне тридцать один год. Я буду в красной клеенчатой шляпе.
Поразительно! -- подумал я. В ее манере говорить было что-то странное,
что-то сразу повергло меня в смятение. Но я был не в состоянии объяснить
самому себе, что необычного прозвучало в ее словах. Да и нет никаких
оснований запрещать женщине тридцати одного года носить красную шляпу из
клеенки.
-- Bсe понятно. Я вас узнаю.
-- Окада-сан, не будете ли вы так добры назвать мне отличительные
признаки своей внешности?
Я попытался представить себе "отличительные признаки" своей внешности.
Какие, собственно, "признаки" у меня есть? -- Мне тридцать лет. Рост -- 172
сантиметра, вес -- 63 килограмма, короткая прическа. Очков не ношу. --
Перечисляя, я подумал, что это вряд ли можно назвать отличительными
признаками. В кафе отеля "Пасифик" на Синагаве может оказаться полсотни
людей с такой внешностью. Я как-то заходил туда -- заведение очень большое.
Нужно то, что привлекает внимание по-настоящему. Но в голову ничего не
приходило. Конечно, нельзя сказать, что у меня нет никаких отличительных
особенностей. Сейчас я сижу без работы, помню имена всех братьев
Карамазовых. Однако на наружности это не отражается.
-- Как вы будете одеты? -- спросила женщина.
-- Вы знаете... -- Об этом я как-то не подумал. -- Не знаю. Я еще не
решил. Это так неожиданно.
-- Тогда наденьте, пожалуйста, галстук в горошек, -- решительно заявила
она. -- У вас есть галстук в горошек?
-- Думаю, есть, -- ответил я. У меня был галстук с мелкими кремовыми
пятнышками на темно-синем фоне. Два-три года назад жена подарила мне его на
день рождения.
-- Будьте добры, наденьте его. До встречи в четыре, -- произнесла
женщина и повесила трубку.
x x x
Я открыл гардероб и стал искать галстук в горошек. На вешалке его не
оказалось. Тогда я проверил все ящики и коробки с одеждой в стенном шкафу.
Галстука в горошек нигде не было. Если он дома, обязательно попадется на
глаза. Кумико очень тщательно следила за порядком в нашем гардеробе, и
галстук мог быть только там, где положено.
Держась рукой за дверцу, я старался вспомнить, когда надевал этот
галстук в последний раз. Но ничего не получилось. Галстук был стильный,
однако для офиса юридической фирмы был чересчур шикарен. Если бы я появился
в таком галстуке в конторе, кто-нибудь обязательно подошел бы в обеденный
перерыв и начал жужжать о том, какой он замечательный, какой у него хороший
цвет и все в таком роде. И это было бы своего рода предупреждением. В фирме,
где я служил, не было принято хвалить за галстук. Поэтому на работу я его не
надевал и носил только по личным и сравнительно официальным поводам: на
концерт или ужин в хорошем ресторане -- словом, в те дни, когда жена
говорила: "Сегодня тебе надо быть в форме". (Впрочем, подобных случаев было
не так много.) Тогда я и повязывал галстук в горошек -- он очень подходил к
моему темно-синему костюму, да и Кумико нравился. Но я совсем не помнил,
когда надевал его в последний раз.
Еще раз проверив содержимое гардероба, я сдался. Галстук в горошек по
неведомой причине куда-то исчез. Пришлось надевать синий костюм с голубой
сорочкой и полосатым галстуком. Ну ничего. Если она меня не узнает, мне
самому нужно будет отыскать дамочку в красной шляпе.
После ухода с работы мне ни разу не приходилось влезать в костюм. Надев
его, я почувствовал, будто тело охватила какая-то инородная субстанция --
тяжелая, жесткая, казалось, она не совпадает с очертаниями тела. Я немного
прошелся по комнате, одернул перед зеркалом рукава и полы пиджака, чтобы
лучше сидело. Вытянул руки, сделал глубокий вдох, нагнулся вперед, проверяя,
не изменилась ли за эти два месяца моя фигура. Снова уселся на диван, но
по-прежнему чувствовал себя не в своей тарелке.
До весны я каждый день ездил на работу в костюме и не ощущал никакого
дискомфорта. В моей фирме к одежде сотрудников предъявлялись довольно
жесткие требования, и даже такие незначительные клерки, как я, были обязаны
носить костюмы. Поэтому хождение на работу в униформе я воспринимал как
должное.
Однако сейчас я сидел в костюме на диване с чувством, будто совершил
какой-то неправильный, аморальный поступок -- то ли с неблаговидной целью
подделал свою анкету, то ли тайнам переоделся женщиной. Мне даже стало
стыдно, а дышать становилось все тяжелее и тяжелее.
Я вышел в прихожую, извлек из шкафа коричневые туфли и влез в них,
помогая себе рожком. На туфлях лежал тонкий слой белой пыли.
x x x
Разыскивать дамочку не понадобилось -- она сама меня нашла. Войдя в
кафе, я огляделся, надеясь обнаружить красную шляпу. Однако женщин в таком
головном уборе внутри не оказалось. На моих часах до четырех оставалось еще
десять минут. Я сел за столик и, отпив принесенной официанткой воды, заказал
кофе. И тут у меня за спиной женский голос произнес: "Господин Тору Окада?"
Я с удивлением обернулся. После того как я оглядел кафе и сел на свое место,
не прошло и трех минут.
На женщине был белый жакет и желтая шелковая блуза, на голове --
красная клеенчатая шляпа. Подчиняясь рефлексу, я встал со стула и оказался с
этой женщиной лицом к лицу. Ее, безусловно, можно было назвать красавицей.
Во всяком случае, она была гораздо красивее, чем я представлял, когда
услышал по телефону ее голос. Стройная фигура, умеренный макияж. Она умела
одеваться -- жакет и блуза были сшиты прекрасно; на воротнике жакета
сверкала золотая брошь в виде птичьего пера. Ее можно было принять за
референта какой-нибудь крупной компании. Лишь красная шляпа явно была не к
месту. Непонятно, почему, уделяя такое внимание одежде, она надела эту
нелепую красную клеенчатую шляпу. Может быть, при встречах она всегда носит
ее как опознавательный знак? Если так, то идея неплохая. На общем фоне
действительно выделяется.
Госпожа Кано села за столик напротив меня, и я снова занял свое место.
-- Как вы меня узнали? -- полюбопытствовал я. -- Галстука в горошек я
не нашел, поэтому надел в полоску. Собирался вас искать. Как же вы поняли,
что это я?
-- Это само собой разумеется, -- ответила женщина, положив на стол
белую лакированную сумочку, которую держала в руках. Затем сняла красную
клеенчатую шляпу и накрыла ею сумочку. У меня было чувство, что она
собирается показать мне фокус: поднимет шляпу -- а сумочки под ней не
окажется.
-- Но ведь галстук на мне другой, -- возразил я.
-- Галстук? -- Женщина недоуменно посмотрела на мой галстук, будто
хотела спросить: "О чем говорит этот человек?" Потом пожала плечами: -- Это
не имеет значения. Пожалуйста, не обращайте внимания.
Ее глаза вызывали странное чувство. В них удивительным образом не
хватало глубины. Глаза были красивые, но, казалось, ни на что не смотрели.
Какие-то плоские, словно стеклянные. Хотя, конечно, в них было не стекло.
Глаза, как и положено, двигались, моргали.
Как она смогла узнать незнакомого человека в переполненном кафе,
совершенно непонятно. Почти все места в зале заняты, среди посетителей --
много мужчин моего возраста. Я хотел поинтересоваться, как она умудрилась
моментально отыскать меня среди них, но, похоже, лучше было не болтать
лишнего.
Женщина поманила пробегавшего с деловым видом официанта и попросила
"перье". Официант сообщил, что "перье" нет, и предложил тоник. Чуть подумав,
женщина согласилась. Дожидаясь, пока принесут тоник, она не проронила ни
слова. Я тоже молчал.
В конце концов, женщина приподняла красную шляпу, открыла застежку
сумочки и достала футляр для визитных карточек из блестящей черной кожи,
размером чуть меньше магнитофонной кассеты. На нем тоже оказалась застежка.
Я впервые видел футляр для визиток с застежкой. Женщина бережно извлекла
оттуда карточку и вручила ее мне. Я собирался проделать то же самое и уже
опустил было руку в карман пиджака, но тут вспомнил, что визиток у меня нет.
Ее карточка была сделана из тонкого пластика, и мне показалось, что от
нее пахнет благовониями. Я поднес визитку ближе к носу-- запах стал
отчетливее. Точно -- ладан. На карточке имелась всего одна строчка, мелко
набранная черным жирным шрифтом.
Мальта?
Я взглянул на оборотную сторону.
Но там больше ничего не было.
Пока я раздумывал о смысле, заключенном в этой карточке, появился
официант. Он поставил перед моей собеседницей стакан со льдом и наполовину
налил в него тоника. В стакане плавала вырезанная клинышком долька лимона.
Тут же явилась официантка с серебристым кофейником на подносе. Поставила
передо мной чашку и налила кофе. Затем, как-то украдкой, совсем как человек,
навязывающий посетителям храма несчастливые "омикудзи"6,
подвинула мне счет и удалилась.
-- Там ничего не написано, -- сообщила мне Мальта Кано. Я все еще
рассеянно разглядывал оборотную сторону ее визитки. -- Только имя. В
телефоне и адресе нет необходимости. Мне никто не звонит. Я всегда звоню
сама.
-- Разумеется, -- откликнулся я. Это невразумительное замечание на
какое-то время повисло над столом, подобно плывущему в небе острову из
"Путешествий Гулливера".
Держа стакан обеими руками, она сделала глоток через соломинку. Чуть
нахмурилась и отодвинула стакан в сторону, будто потеряла к нему всякий
интерес.
-- Мальта -- не настоящее имя, -- сказала Мальта Кано. -- Кано --
настоящее, а Мальта-- рабочий псевдоним. От острова Мальта. Вам приходилось
бывать на Мальте, господин Окада?
-- Нет. -- Я никогда не был на Мальте и в ближайшее время туда не
собирался. Мне даже в голову не приходило ничего подобного. Я знал об этом
месте одно -- совершенно ужасную джазовую композицию Херба Альперта, которая
называлась "Пески Мальты".
-- А я была на Мальте. Прожила там три года. На Мальте вода очень
плохая. Малопригодная для питья. Впечатление такое, будто пьешь опресненную
морскую воду. И хлеб пересоленный. Не потому, что в него кладут соль, просто
в воде, которую используют при выпечке, ее слишком много. Хотя хлеб
получается неплохой. Мне нравится мальтийский хлеб.
Я кивал и пил кофе маленькими глотками.
-- Так вот, вода на Мальте -- просто ужасная, но там есть особенный
родник, его вода благотворно влияет на структуру организма. Это особая,
можно даже сказать -- мистическая вода, которая доступна на острове только в
одном месте. Источник находится в горах, и подъем к нему из деревни у
подножия занимает несколько часов, -- продолжала Мальта Кано. -- От родника
воду уносить нельзя -- она сразу теряет свою силу. Чтобы выпить этой воды,
надо идти к самому источнику. Упоминания о ней сохранились в хрониках времен
крестовых походов. Тогда ее называли живой водой. Пить ее приезжал Аллен
Гинзберг. И Кит Ричарде тоже. Я три года жила там, в маленькой деревушке у
подножия горы. Выращивала овощи, училась ткать. И каждый день ходила к
источнику пить эту воду. С 1976 по 1979 год. Мне довелось даже целую неделю
пить только воду и ничего не есть. Неделю ничего нельзя брать в рот, кроме
этой воды. Такое испытание необходимо пройти. Наверное, это можно назвать
аскезой. Так очищается тело. Это было просто замечательно. Поэтому,
вернувшись в Японию, для своей профессиональной деятельности я выбрала имя
Мальта.
-- А могу я поинтересоваться: какая у вас профессия?
Она покачала головой.
-- Строго говоря, это не профессия. Я не беру денег за то, что делаю.
Моя функция -- консультации. Я беседую с людьми о структуре организма. Кроме
того, занимаюсь исследованиями воды, оказывающей положительное воздействие
на структуру организма. С деньгами у меня проблем нет. Я располагаю
необходимыми средствами. Мой отец -- врач, он выделил мне и младшей сестре
акции и недвижимость в виде пожизненной ренты. Этими делами ведает мой
налоговый бухгалтер. Годовой доход у меня вполне приличный. Кроме того, я
написала несколько книг, от которых тоже получила некоторую сумму. Что же
касается моей деятельности, связанной со структурой организма, то я
занимаюсь ею совершенно бесплатно. Поэтому на карточке нет ни моего
телефона, ни адреса. Я звоню людям сама.
Я кивнул. Впрочем, движение головы было рефлекторным -- я абсолютно не
представлял, о чем идет речь. По отдельности слов