А.Бежицын. Соль, потерявшая силу?
---------------------------------------------------------------
© Copyright А.Бежицын
From: ogogon@ogogon.org.ru
Date: 16 Aug 2003
---------------------------------------------------------------
А. БЕЖИЦЫН СОЛЬ, ПОТЕРЯВШАЯ СИЛУ? (О пагубности РПЦ для России)
КАТАСТРОФА И ЕЕ ИСТОКИ
"Вы - соль земли. Если же соль
потеряет силу, то чем сделаешь ее
соленою? Она уже ни к чему
негодна, как разве выбросить ее вон
на попрание людям"
(Мф 5:13)
С одной стороны, о Церкви сказано: "врата ада не одолеют ее" (Мф 16:
18). Но с другой - есть и предупреждение: может она и "силу потерять", может
быть и выброшенной на попрание. Не это ли случилось с Русской православной
церковью? Сегодня мы слышим: "Православие - наше все": и
самобытность-идентичность, и оправдание-смысл нашего бытия (государственного
и народного), и цель-средство - словом, действительно "все", да и "русский
народ весь в православии".
Однако пришел наш ХХ век и обошелся с русским православием очень
невежливо, поставил под сомнение все эти постулаты, которые и не постулаты
вовсе, а обычные проявления мечтательности, любви к афоризмам-лозунгам.
Действительность позволяет (даже заставляет) усомниться в формулах-мантрах,
которыми у нас пытаются заклясть действительность.
Разумеется, верить в исключительную роль православия в России никому не
возбраняется. Такой взгляд имеет право на существование, а люди, его
придерживающиеся, - на уважение. При соблюдении некоторых приличий,
разумеется, что не очень получается. Однако не меньше прав на существование
и уважение имеет и противоположный взгляд. Сомневающихся в том, что Господь
Бог и русский народ так уж любят наше православие, было немало даже до
Катастрофы 1917 года, а после нее их стало еще больше.
Почему она произошла? Кто за нее в ответе? Очень многие полагают, что
произошла она потому, что ее не сумела предотвратить РПЦ, а не столь многие
считают, что именно она вызвала Катастрофу и виновата в ней. И вина эта не
снята. Бессмысленно делать вид будто после 1988 г. воцарилось, как говаривал
один богоборец, "бла-а-лепие, да и только!" Да, после прекращения гонений за
веру религиозная ситуация в России резко изменилась. Однако Русская
православная церковь легко и быстро из гонимой превратилась в гонительницу.
Сейчас можно только восхвалять и благодарить РПЦ - совсем как КПСС в эпоху
безраздельного господства этой нечестивой партии. Даже постановления
архиерейских соборов стали изучать совсем как некогда постановления съездов
- или труды товарища И.В. Сталина о языкознании.
Полезно сосредоточиться на иных взглядах, чтобы не "повторилось все,
как встарь". Вера - материя тонкая, лучше избегать резких суждений, тем
более осуждений. А вот институция, именуемая Русской православной церковью,
учреждение вполне земное с доступной исследованию историей, документами,
свидетельствами всякого рода, и потому суждения о нем выносить можно и даже
нужно. Судьба этой институции печальна, несмотря на нынешние воинственные
заявления. Все-таки ни одна церковь на земле не переживала такого позора:
поднялся на нее собственный народ и подверг неслыханным издевательствам и
гонениям. И только умственной беспечностью, которую В.С. Соловьев считал
главным проявлением нашей оригинальности, можно объяснить безудержные
восхваления церкви, не выполнившей своего предназначения. За что и была она
брошена "на попрание людям".
Византийская мертвечинка
Бесплодность православия в качестве государственной веры была
продемонстрировала еще в Византии. Она совершенно бесславно пала под напором
ислама - и дала ему миллионы адептов. Не так давно Ален Безансон напомнил,
что арабов, пустившихся на завоевания, было не так уж много, но входившие в
состав Византийской империи страны не оказали им практически никакого
сопротивления и относительно легко и быстро покорились им. Так что основной
массив нынешних мусульман - это потомки православных, не посчитавших нужным
держаться своей веры. Вся Северная Африка, Сирия, Палестина и другие страны,
некогда принадлежавшие христианству, были отданы исламу.
Почему это произошло? Ответ на этот вопрос дал Владимир Соловьев.
Православие уже в Византии стало "храмовой религией": верил человек только в
храме, а выйдя из нее, мог спокойно нарушать все заветы Христа, никак не
сообразуя с ними свою жизнь. Такая вера не имеет силы, она не в состоянии
быть путеводителем человека. "Византийцы полагали, - писал В.С. Соловьев, -
что для того, чтобы быть воистину христианином, достаточно соблюдать догму и
священные обряды православия, ни мало не заботясь о том, чтобы придать
политической и общественной жизни христианский характер; они считали
дозволенным и похвальным замыкать христианство в храме, предоставляя всю
общественность языческим началам" /1/.
Языческие начала определяли всю жизнь этой империи, как потом - нашей.
Христианской стойкости не было, и потому "Египет и Азия предпочли арабское
утверждение византийским изворотам. Если не принять в соображение долгой
антихристианской работы Византии, то нельзя себе представить ничего более
удивительного, чем быстрота и легкость мусульманского завоевания. Пяти лет
было достаточно, чтобы свести к археологическому существованию три больших
патриархата восточной Церкви. В обращениях там не было надобности,
достаточно было разорвать обветшавший покров" /2/. Произошло это потому, что
"...византийство, которое в принципе было враждебно христианскому прогрессу,
которое желало свести всю религию к раз навсегда совершившемуся факту, к
догматической формуле и литургическому обряду, - это антихристианство,
скрытое под личиной православия, неизбежно должно было в своем нравственном
бессилии погибнуть под напором открытого и честного антихристианства Ислама"
/3/.
Лживость и лицемерие Византии были отчетливо видны всем, в том числе
нашим предкам. "Греки лживы и до наших дней", - отмечает еще "Повесть
временных лет". И все-таки они взяли христианство из этого "отравленного
источника", как говорили некоторые наши мыслители. Почему? Впечатлительные
были. "В обращении русского народа, - пишет православный священник, - как
известно, великолепие византийского богослужения сыграло, пожалуй, решающую
роль. Речь идет лишь о том, что нередко происходит обращение не столько ко
Христу, сколько к богослужению, особенно у людей впечатлительных, легко
ранимых. Происходит определенное "бегство от мира", причем не к сути
христианства, а лишь к его форме" /4/.
И унаследовали мы от византийских патриархов, всяких "Фотиев и
Керуллариев" (выражение В.С. Соловьева) наряду с лжехристианством и
антихристианством ненависть к Европе, коей по сей день живем. Это они
передали ее нам, как наследственную дурную болезнь. "Разлагаясь, умирая, -
писал В.В. Розанов, - Византия нашептала России все свои предсмертные ярости
и стоны и завещала крепко их хранить России. Россия, у постели умирающего,
очаровалась этими предсмертными его вздохами, приняла их нежно к детскому
своему сердцу и дала клятвы умирающему - смертельной ненависти и к племенам
западным, более счастливым по исторической своей судьбе, и к самому корню их
особого существования - принципу жизни, акции, деятельности" /5/.
Европоненавистничество Россия приняла "нежно", оно помогло усвоить
заимствованную у другой нашей mater et magistra, "матери и наставницы", у
Орды, идею военного расширения как raison d'etre нашего государства и как
национальную идею. А вот учение Христа, по слову того же Розанова, Россия
воспринимает плохо: "она слушает полуоткрытым ухом Его поучения, притчи,
заветы. Все это она помнит, но умом на этом не останавливается /6/. У нас
повторяется то, что было в Византии, а там "...люди хотели только беречь а
не творить истину, и вся их общественная жизнь, лишенная религиозной задачи,
представляла бесплодную и бесцельную игру человеческих страстей..." /7/.
Такова и наша нынешняя жизнь, как, впрочем, и прошлая.
Византия и ее церковь заслужили свою судьбу, как говорил тот же В.С.
Соловьев: "...если Восточная Церковь потеряла, в силу известных событий, то,
что принадлежало ей в силу божественного права, то очевидно, что врата адовы
одолели ее и что она, следовательно, не есть незыблемая Церковь, основанная
Христом" /8/. А задолго до В.С. Соловьева Авраамий Палицын риторически
вопрошал: "Констянтин град не беззакониа ли ради и неправды пленен бысть?"
Ради: уж очень много было в Византии беззакония и неправды. И не случайно
П.Я Чаадаев писал о "растленной Византии", "предмете глубокого презрения"
всех /9/.
Кольми паче...
И вот эту неоплакиваемую империю пытаются ставить нам в пример. Многие
по-прежнему, как сказал Г.П. Федотов, "жаждут Византии, а не Христа"; с
благоговением говорят о византийском наследии не только в делах церковных,
но и в государственном устроении. Хотя "византизм" имеет в русском языке
(как и во всех европейских) явно выраженный негативный оттенок. Да и как не
иметь - ведь там из ста с лишним императоров более семидесяти умерли не
своею смертью. И это ставить нам в образец?
И тем не менее ставят, и не только империю, но и ее православие, с его
принципом "ничего не добавляй", что неизбежно обрекает церковь "на попрание
людям", ибо она не в состоянии ответить на вопросы жизни, не в состоянии
дать людям хлеб духовный. Как писал православный богослов, "Поздняя Византия
молча признала, что кафолическая Истина Церкви окончательно, раз и навсегда
и во всей полноте, формулирована "древними отцами" и семью Вселенскими
Соборами. А потому даже и на новые недоумения, на новые лжеучения или
вопросы отвечать нужно из того же арсенала, в сокровищницах святоотческих
творений искать заключенный в них ответ на все вопросы". Византийское
богословие исходило из того, что "...все разрешено и заключено в прошлом и
что ссылка на это прошлое одна дает гарантию православия" /10/.
Русское православие, по мнению некоторых православных же мыслителей,
ничего не добавило к византийскому основанию (К.Н. Леонтьев в "Византизме и
славянстве: "...мы прожили много, сотворили духом мало", "у нас все
оригинальное и значительное принадлежит Византии и ничего - собственно
нашей, славянской крови"). Но нельзя же ограничиваться византийской
мертвечинкой, на нее вряд ли будет спрос. А эта мертвечинка отчетливо
чувствуется во всех поствизантийских православных церквах (и больше всего,
пожалуй, в РПЦ) - нет в них жизни, нет ни одного ответа на ее вопросы. Она
вся - в VII-VIII веках, достаточно взглянуть на шитые золотом одеяния
священнослужителей РПЦ - это все не от апостолов (хотя РПЦ именует себя
"апостольской"), это из уже омертвевшей Византии, равно как и их обыкновение
несколько раз переодеваться во время богослужения; в нынешней России такое
обыкновение имеют у нас дамы из "новых русских" во время своих "приемов".
И все-таки у Византии было хоть одно оправдание: извне пришли агаряне -
и одолели. Россия и этим не может похвастаться, ибо у нас сам народ поднялся
против своей веры, народ сам убивал своих священнослужителей, народ разорял
храмы, сколько бы ни говорили о том, что виноваты внешние влияния,
подточившие веру. "Гнилое дерево не стоит" - пословица, которую, так любит
А.И. Солженицын. Будь в народе вера, будь в нем духовный и нравственный
стержень, никакое лжеучение ничего не могло бы сделать с нашей страной.
Однако сделало. И если В.С. Соловьев говорил об антихристианстве Византии,
павшей под ударами извне - но кольми паче должно было быть антихристианство
в России, чтобы вот так, в одночасье все рухнуло от своих же "православных",
словно и не было почти тысячи лет христианства.
А его и в самом деле не было, раз сам народ поднялся против своей
церкви и подверг ее неслыханным, часто совершенно зверским преследованиям.
Накоротке нечто подобное случилось во Франции, но все же до такого скотства
и основательности в гонениях там не доходили. Что бы ни говорили нынешние
ревнители нашего официального православия, к началу ХХ века церковь утратила
всякий авторитет и в простом народе, и в образованных слоях. Да и раньше
особой любви к нему не было, и когда представился случай, продемонстрировали
это очень убедительно. В этом и состояла суть Катастрофы 1917 г.
Предпосылки Катастрофы
Некоторые выводят начало Катастрофы из раскола. О нем - огромная
литература. Напомним только формулу "Семнадцатый век породил семнадцатый
год". Отчасти верно: из-за раскола народ утратил доверие к официальной
церкви. Староверы заслуживают самого уважительного отношения (хотя В.С.
Соловьев и говорил, что дело было не столько в православии, сколько в
правописании): они сумели одни, без помощи государства устоять и явили
образцы твердости духа. Вот только трудно отделаться от впечатления, что
победи тогда старая вера, гонения были бы, пожалуй, не менее жестокими, но
более основательными.
Однако исторически сложилось так, что гонениями суждено было заняться
новообрядческой церкви, и она предавалась им с усердием. Об этом тоже
написано немало, но в прошлом: сейчас эта сторона деятельности нашего
официального православия вовсе замалчивается. За неучастие в обрядах
наказывали сурово: в 1648 г. вышел указ, гласивший: "Кто не ходит в церковь,
не бывает у святого причастия и не пускает к себе в дом священника -
подвергать таких людей пыткам и нераскаявшихся сжигать". И пытали, и
сжигали. Конечно, время было суровое, но в христианском мире уже шел процесс
смягчения нравов.
Но только не в России. Незыблемыми казались устои, никуда не делась и
"латинобоязнь". Ради борьбы с "проклятым Западом" церковники готовы были (и
сейчас готовы) идти на союз хоть с чертом. Однако были и государственные
интересы, которые требовали иного отношения к миру, к тому же Западу. Это
сейчас все сводят к Петру и к его реформам, которые многие считают не только
жестокими, но и надуманными. Но не с Петра все началось, европолюбство у нас
тоже давнее.
За короткое время до Петра правительница Софья показала себя еще
большей западницей, чем братец. Западником считали и их отца, Алексея.
Михайловича. А задолго до них уже была Немецкая слобода, а про Ивана
Грозного церковники говорили: "..вся внутренняя его в руку варвар быша..." -
имея в виду как раз его контакты с иностранцами. Пушкин писал в заметке "О
ничтожестве русской литературы": "Но и в эпоху бурь и перемен цари и бояре
согласны были в одном: в необходимости сблизить Россию с Европою. Отселе
сношения Ивана Васильевича с Англией, переписка Годунова с Данией, условия,
поднесенные польскому посольству аристократией XVII столетия, посольства
Алексея Михайловича... Наконец, явился Петр". Пусть Солженицын и иже с ним
не жалуют Петра, наши гении - Пушкин в литературе и Ломоносов в науке - были
на этот предмет иного мнения. Об отношении Пушкина к Петру знают все, а вот
Ломоносов:
Зиждитель мира пожелал
Себя прославить в наши дни
Послал в Россию человека
Каков не слыхан был от века.
Сквозь все препятства он вознес
Россию варварством попранну
С собой возвысил до небес.
Даже единственный город нынешней России, действительно заслуживающий
этого названия хотя бы с архитектурной точки зрения, - Санкт-Петербург.
Остальные - бездарные скопления бездарных строений.
Дело Петра началось еще в 1473 г., когда рухнул в Кремле воздвигавшийся
народными умельцами Успенский собор и пришлось выписывать Аристотеля
Фиорованти, который и воздвиг эту православную святыню, уничтожив всю
предыдущую работу. Так что Петру предшествовало многое и многие. И дело его
- сугубо христианское, не случайно В.С. Соловьев говаривал, что "Вопреки
всякой видимости реформа Петра Великого имела в сущности, глубоко
христианский характер..." /11/.
У нее были какие-то свои внутренние предпосылки, она опиралась на
какую-то смутную память о домонгольской Руси, когда та была хоть и
периферией, но Запада, а мертвящее влияние Византии еще не сказалось в
полной мере. Об этом, полагают некоторые наши мыслители, свидетельствуют
наши выдающиеся и скорые успехи: "...поразительна та легкость, - писал Г.П.
Федотов, - с которой русские скифы усваивали чуждое им просвещение.
Усваивали не только пассивно, но и активно-творчески. На Петра немедленно
ответили Ломоносовым, на Расстрелли - Захаровым, Воронихиным; через
полтораста лет после петровского переворота - срок небольшой - блестящим
развитием русской науки... Это само по себе показывает, что между Россией и
Западом было известное сродство, иначе чужая стихия искалечила бы и погубила
национальную жизнь. Уродств и деформаций было немало. Но из галлицизмов
XVIII в. вырос Пушкин, из варварства 60-х годов - Толстой, Мусоргский,
Ключевский. Значит, за ориентализмом московского типа лежали нетронутыми
древние пласты киевско-новгородской Руси, и в них легко и свободно
совершался обмен духовных веществ с христианским Западом" /12/.
Мало того, были у нас мыслители, которые считали, что тяга к Западу и
западнические настроения как раз вещь очень понятная и очень русская, а вот
построения вроде славянофильских - явное немецкое влияние. "Кто станет
отрицать, - писал В.В. Розанов, - что во многих наших западниках, оставшихся
таковыми до конца, более жил ясный и спокойный дух нашего народа; и кто не
заметит, напротив, некоторой сумрачности в складе чувств и глубокого
теоретизма в складе ума наших славянофилов?" /13/. А Д. Мережковский писал о
Петре, что "Он вовсе не хотел, как думают славянофилы, отказаться от своего
для чужого, а наоборот, чужое хотел сделать своим, выправить главный вывих
народа" /14/.
Сам Петр говорил: "Я имею дело не с людьми, а с животными, которых хочу
переделать в людей". (Иван Грозный изрекал до него нечто сходное: "Аз есмь
зверь, но над зверьми и царствую".) Для лучших умов России последствия
реформ Петра виделись как в конечном счете благотворные. "Уничтожение
смертной казни при Елизавете, отмена пыток при Екатерине II, упразднение
крепостного права при Александре II - вот крупные плоды того христианского
направления, которое дал русской политике "антихрист" Петр" /15/. И еще
Соловьев: "Если Бог хотел спасти Россию и мог это сделать только через
свободную деятельностью человека, то Петр Великий был несомненно таким
человеком" /16/.
Только Россия послепетровской эпохи может что-то предъявить миру,
только она оправдывает нашу страну. Все наши достижения во всем - в
искусствах, науках, даже в военной мощи, даже в богословии - из этой эпохи.
Все наши гении - оттуда, оттуда и сейчас исходит (тускнеющий?) свет, который
хоть как-то освещает и нашу сегодняшнюю жизнь. Были русские люди, для
которых Европа не была чужой и которые были в ней на равных. И только они
создали все сокровища нашей культуры. Они - а не те, кто мнит себя
"подлинными русскими", "подлинными православными", "нетронутыми Европой". У
нас кто не тронут Европой, тот тронут Азией, и наш гений живописи, И.Е.
Репин, был совершенно прав, когда писал в письме К. Чуковскому о
черносотенцах: "Эти отродья татарского холопства воображают, что они
призваны хранить исконные русские ценности. Привитое России хамство они все
еще мечтают удержать (для окончательной погибели русского народа) своей
отсталой кучкой бездарностей".
Г.П. Федотов считал, что еще бы лет 50 - и Россия непременно заняла бы
достойное место в семье цивилизованных стран. На это и в самом деле кое-что
указывало. Предпринимались даже конкретные шаги - реформы П.А. Столыпина,
который только по русской тяге к абсурду числится у нас чуть ли не в
черносотенном лагере, хотя большего западника в России, возможно, и не было.
Его реформы должны были подвести, говоря марксистским языком, "социальную
базу" под петровские преобразования и разрушить общину, на которую молятся
наши охранители даже до сего дня. Только такой проницательный ум, как А.И.
Солженицын верно оценивает его: "Столыпин и был либерал... Его идея была
именно, что надо освободить крестьянина от экономической зависимости - и
тогда он станет гражданин. Сперва, говорил он, нужно создать гражданина, а
потом будет гражданственность" /17/.
Ирония нашей истории: завершение своей реформы и создание класса
свободных земельных собственников П.А. Столыпин относил на 1929-1930 гг. Как
раз тогда И.В. Сталин произнес свою речь о мировой революции, которая будет
питаться русским хлебом, для чего и нужна коллективизация. И вместо
свободных собственников появились колхозы.
А носителей высокой русской культуры, связанной с Петербургом, частью
уничтожили, частью изгнали из страны. Изгнанники кончали свои дни на
чужбине, много их покоится во Франции. И сколько бы наши осквернители могил
не перетаскивали гробов, кладбище Сент Женевьев де Буа посильнее
Новодевичьего будет.
О несовместимости петербургской России с Россией, возникшей в
результате Катастрофы, говорит судьба наших поэтов: Цветаевой, Ахматовой,
Пастернака. А до них Гумилева и Блока, который звал слушать "музыку
революции", но перед смертью успел записать о себе в дневнике: "Слопала-таки
поганая, гугнивая матушка-Россия, как чушка своего поросенка".
И все же в области культуры чуть ли еще не полвека честь страны спасали
те, кто сформировался в петербургской России, и сейчас самые интересные люди
у нас - их ученики и ученики их учеников. Хотя явно угасает это импульс,
последним петербургским человеком был у нас, пожалуй, академик Д.С. Лихачев.
Впрочем, угасать петровский импульс начал еще до революции. Тут роковую
роль сыграли два последних русских царя. До них наше правительство, по слову
Пушкина, было хоть и единственным, хоть и непоследовательным, но европейцем
- по меньшей мере, старалось быть. А потом все пошло вразнос. Наши самые
светлые умы, оказавшиеся после Катастрофы в Париже, немало размышляли над
тем, откуда пришла беда, с какой точки началось падение. И пришли к выводу:
с Александра III.
Он не послушал призыва В.С. Соловьева, отрекся от завета великого
Петра, он начал уводить Россию из Европы, выводить ее "за штат".
Петербургская Россия была империей в положительном, цивилизационном смысле.
По В.С. Соловьеву, "Настоящая империя есть возвышение над
культурно-политической односторонностью Востока и Запада... Россия стала
подлинною империей.., когда... царство Московское, не отрекаясь от основных
своих восточных обязанностей и преданий, отреклось от их исключительности,
могучей рукой Петра распахнуло широкое окно в мир западноевропейской
образованности и, утверждаясь в христианской истине, признало - по крайней
мере в принципе - свое братство со всеми народами" /18/.
По-человечески Александра III понять можно: у него убили отца. Но это
при нем "Идеал правды был принесен в жертву славе и мощи" /19/. Это от него
пошли сапоги бутылками, шаровары, погромы, "союзы русского народа" и ему
подобные. Это он заявил, что Россия не в семье европейских народов, а сама
по себе, и ее единственные союзники - армия и флот, и эти слова и сегодня
приводят в восторг наших охранителей. На деле они свидетельствуют об уходе
России из семьи цивилизованных держав, знаменуют начало возвращения в
допетровскую Русь, возвращение на "Восток Ксеркса".
А о его сыне прямо говорили и говорят как о человеке, погубившем
монархию, трон, династию и собственную семью. И это положение не изменят
никакие причисления к каким бы то ни было ликам. Личные страдания и личная
порядочность не оправдывают неспособности к правлению. Сейчас любят
приводить реченье: "Короля играет свита" - и пытаются свалить всю вину на
окружение Николая II. Забывают добавить - свита играет только слабого
короля. Попробовал бы кто сыграть Петра I - или хотя бы Николая I. А вот
Николая II играли все, кому не лень. В конце концов царь подбирает себе
окружение ("свиту"), а не окружение - царя.
Так что петровская искра уже после 1881 г. мерцала все слабее . Гасить
ее и разгоревшееся из нее пламя начали наши недальновидные монархи,
оказавшиеся не на высоте положения. Но, может, еще возгорится что от той
искры? Больше ниоткуда не придет к нам избавление, и меньше всего его
следует ждать от официального православия. Ругаемая им петровская эпоха,
если посмотреть внимательно, есть единственная светлая полоса в нашей
истории. До и после нее было изрядное свинство. "После" - мы все помним
отчетливо, о "до" В.С. Соловьев писал так: "... московская эпоха, какова бы
ни была ее историческая необходимость в других отношениях, сопровождалась
полным затмением нравственного сознания, решительным искажением духовного
образа человеческого..." /20/. Это верно - но верно и то, что прежняя наша
мерзость никуда не делась в славный петербургский период: все светлое и
прекрасное существовало рядом с нею, что и породило все сложности нашего
тогдашнего бытия и в конце концов привело к Катастрофе.
И это светлое и прекрасное создавалось вне, помимо, а обычно и вопреки
православию. Оно немало попользовалось от петровской эпохи: наладило
подготовку кадров для церкви, упорядочило свое собственное устройство,
создало кое-какое богословие - но дело Петра не любило и не любит. Нелюбовь
к делу Петра не означала ее особой любви к народу. Как бы ни изображали РПЦ
печальницей о нем, факты свидетельствуют о другом. Может, имеют какой-то
резон те, кто напоминает: Русской православной церкви хорошо было тогда,
когда плохо было русскому народу. Так было при ордынском иге, при немецкой
оккупации. Так это и сейчас, в эпоху непродуманных перемен, когда народ
страдает, а церковь процветает. Чаадаев считал, что именно она насаждала у
нас крепостное право, и уж вовсе бесспорно, что среди самых ярых противников
отмены крепостничества были ее иерархи, в том числе новопрославленные
святые.
К ХХ веку у Русской православной церкви практически не осталось
никакого влияния на народ. Нет, не любил он ее, так что, пожалуй, в
известном споре о религиозности русского народа прав был наш верхогляд
Белинский, а не наш гений Гоголь. Церковь держалась государственным насилием
над совестью. В XIX веке любили цитировать М.П. Погодина, сказавшего, что
если допустить в России религиозные свободы, то половина православных
крестьян уйдет в раскол, а половина высшего общества перейдет в
католичество.
Сколько бы ни приводили примеров благоговейного отношения к церкви, к
вере, примеров обратного свойства было больше во много крат. Обворовывать
церкви да обдирать иконы всегда было старинным русским обыкновением.
Отношение народа к какому бы то ни было феномену, институции, явлению лучше
всего отражается в фольклоре, в пословицах и поговорках. И если взять корпус
наших пословиц "про попов", то тут картина удручающая. Большинство их
приводить нет никакой возможности за крайним их неприличием.
Да что пословицы: когда филологи двинулись на Печору собирать фольклор,
записали они там такую былину об Илье Муромце:
Он начал по городу похаживать -
На Божии храмы да он постреливать.
А с церквей-то он кресты повыломал,
Золоты он маковки повыстрелил
С колоколов языки-то он повыдергал.
Заходил Илья в дома питейные
Говорил Илья да таковы слова:
"Выходите-ка, голь кабацкие,
А на ту площадь на стрелецкую,
Подбирайте-ка маковки да золоченые,
Подбирайте-ка вы кресты серебряны,
А несите-ка в дома питейные"
По рецепту Ильи Муромца - а не по коммунистическому только -
расправлялся наш народ с церковью. И эта былина куда точнее отражает
отношение нашего народа к своей церкви, чем выдуманная Достоевским история о
том, как каялся и казнился мужик, стрелявший в непроглоченную просфору.
Остается добавить, что Русская православная церковь и Илью Муромца
"причислила к лику", ей все равно.
Большинству народа, воспитанного нашим православием, тоже было все
равно: что с Богом, что с дьяволом, и оказалось - последнее даже
предпочтительнее. Напутали малость наши провидцы, как с изумлением
констатировали оказавшиеся в непрошенной эмиграции певцы народной
религиозности: на месте народа-богоносца оказался народ-христопродавец, что
засвидетельствовал И.А. Бунин и многие другие очевидцы Катастрофы. И
ответственность за это несет, говорили некоторые из них, наша православная
церковь, "соль, потерявшая силу". Она провозгласила себя хранительницей и
носительницей всех наших ценностей, самой русской культуры, нравственности.
Это то, что староверы считают самосвятством и пустосвятством, да и народ
слишком явно показал, как он относится к таким претензиям.
Все ушло в ботву?
Пословица "Каков поп, таков и приход" может быть расширена до пределов
государственных. Ведь церковь отвечает за все, и прежде всего за моральное
состояние народа, которое у нас было и остается плачевным. Она - и никто
более - в ответе за усвоение таких нравственных норм, как "не кради", "не
лжесвидетельствуй", "не пожелай...", тем более - "не убий". И вот, по
миновении тысячи лет пребывания православия на Руси обнаруживается, что
заповеди эти совсем не усвоены. Она, напомним Розанова, слушала заповеди
Христа "полуоткрытым ухом", и ум ее так на них и не остановился. Тем более
не были они усвоены сердцем, не стали они нормами повседневной жизни.
Не было на Руси, как и ранее в Византии, обыкновения руководствоваться
ими: "... вся религия, писал В.С. Соловьев, - сводилась здесь исключительно
к правоверию и обрядовому благочестию, которые ни на кого никаких
нравственных обязанностей не налагали". И еще он же: "В московском
государстве, как прежде в Византии, религиозные и нравственные начала были
совсем исключены из области политических и социальных отношений" /21/. А раз
исключены, то вся жизнь не могла не стать безнравственно. По слову другого
нашего мыслителя, Н.А. Бердяева, "...православие оказывается формой
христианства, не создавшей своей морали и не влиявшей на улучшение
социальной жизни" /22/.
Не только мыслители, находящиеся "под подозрением" у многих апологетов
нашего православия, были невысокого мнения о его нравственном потенциале.
Такой далеко не чуждый нашей официальной вере деятель, как К.П.
Победоносцев, ни во что не ставил этот потенциал и был весьма низкого мнения
об итогах без малого тысячелетия "неусыпного попечения" нашей церкви о
народной нравственности. Он полагал, что наша церковь не в состоянии
упорядочить жизнь в стране, это может сделать только власть, которой К.П.
Победоносцев и служил верно: "Россия, это - бесконечный мир разнообразий,
мир бесприютный и терпеливый, совершенно темный, а темноте этой блуждают
волки... дикое темное поле и среди него гуляет лихой человек... ничего в
России так не нужно, как власть; власть против этого лихого человека,
который может наделать бед в нашей темноте и голотьбе пустынной" /23/. Такие
вот печальные итоги...
Сколько бы ни говорили о духовном единении россиян, оно всегда в нашей
стране обеспечивалось силой. Не случайно из всех теорий о сути власти в
России пользуются наибольшим влиянием лишь те, которые сводят функции власти
к одной - насилию. Откровеннее всего об этом заявили большевики, что и
обеспечило им поддержку: "Молодцы! Самую суть ухватили!" Насилие и в самом
деле неотъемлемо от власти, но сама она к нему все же не сводится, нужны еще
"духовные скрепы". Их должно было обеспечить православие, но не обеспечило.
Его официальный вариант не мог удовлетворить духовные запросы народа, и он
искал этого удовлетворения вне казенного православия.
Христианство скользнуло по поверхности, но не проникло вовнутрь
народной жизни. Так что же, оно совсем не оставило никакого следа? В людях
пожалуй что и никакой: практически ничто в их душевном укладе не
свидетельствует о том, что в нашей стране когда-то звучала Благая Весть. А
вот внешних признаков православия сколько угодно. Тут, как говорят в народе,
"все ушло в ботву", а плода не видно. Есть великолепные храмы, есть, по
мнению некоторых, великолепное церковное пение. Есть иконопись, на которую
тоже няходятся любители, хотя говорили, что и тут как посмотреть: то ли
православная иконопись есть "раскрытие божественного образа", то ли
вырождение античного портрета, к примеру фаюмского. Последнее вполне
вероятно - при нашем-то обыкновении накручивать невесть чего вокруг ничего.
Но все эти достижения скорее эстетические, чем этические, они имеют
малое отношение к религии, к вере. Конечно, было кое-что "дивно украшенное".
Однако Христос не говорил - стройте, рисуйте, ваяйте. Он обращался к сердцам
людей, Он звал к преображению сердец. И вот в них-то отклика и нет. Никто -
или почти никто - не ощущает надобности "жить как Бог велит", достаточно
сходить в храм, поставить свечку, умилиться (какому-нибудь святому,
юродивому, а то и самому себе) - и можно вернуться к прежней греховной
жизни. Можно обманывать, красть, разбойничать, даже убивать. А потом дать на
церковь, покаяться - и начинай сначала. Бог простит, никуда Он не денется -
примерно так рассуждает наше "православное большинство". Хотя, точнее
сказать, не рассуждает, а просто именно так воспринимает суть православной
веры, в чем их не разубеждает - напротив, укрепляет - православные
священнослужители. Вообще же наше православие слишком легко отпускает грехи
- в первую очередь самому себе.
Вспомним еще раз В.С. Соловьева: наше "...христианство замыкается в
стенах храма и превращается в обряд и молитвословие, а деятельная жизнь
остается всецело нехристианскою. И такая внешняя церковь заключает в себе
истинную веру, но эта вера так слаба, что ее достает только на праздничные
минуты. Это - храмовое христианство" /24/.
О том, до каких степеней доходил разрыв между обрядом и жизнью
свидетельствует В.В. Розанов писавший: "Бывали случаи в России, что темный
человек зарежет на дороге путника, обшаривая его карманы найдет в них
колбасу; тогда он ни за что не откусит от нее куска, если даже очень
голоден, если убийство случилось в постный день, когда Церковью запрещено
употребление мяса. Это - ужасный случай, но он действителен" /25/.
Так что действительно "все ушло в ботву" - в запрет на мясо в постный
день при отсутствии запрета на убийство. И через тысячу лет у нас нет того,
что есть у других, - соблюдения элементарных нравственных норм, к чему везде
приучает религия. Но только не наше официальное православие, ему не до того
было. Оно оборонялось - и страну обороняло - от "тлетворного влияния
Запада", выполняя заветы "Фотиев и Керуллариев".
Наши лучшие умы вовсе не были в восторге от нравственного состояния
народа, не бились в истерике от любви к нему, как повелось у многих со
второй половины ХIХ века даже до сего дня. Пушкин писал об отсутствии
сострадания, присущего нашему народу, а К.Н. Леонтьев был и вовсе строг: "В
этих словах смирение перед народом (или как будто перед мужиком в
специальности) - есть нечто сбивчивое и отчасти ложное... Но не думаю, чтобы
семейные, общественные и вообще личные, в тесном смысле, качества наших
простолюдинов были бы все уж так достойны подражания. Едва ли нужно
подражать их сухости в обращении со страдальцами и больными, немилосердной
жестокости в гневе, их пьянству, расположению столь многих к лукавству и
даже воровству" /26/.
Превозноситься перед народом не стоит, но и народопоклонство ни к чему
хорошему не ведет.
Товар с гнильцой?
Так что же, так все и ушло в ботву? Никакого плода нет? Говорят,
все-таки есть, и плод этот - святость. Утверждают, что Россия и ее
православие напряженно работали над особым идеалом святости, и выработали
его, и им можно похваляться перед всем миром. В.В. Розанов писал о великой
задаче, "над которой трудились духовенство и Церковь девятьсот лет,.. и этой
задачи действительно достигло. Это - выработка святого человека, выработка
самого типа святости, стиля святости; и - благочестивой жизни... от старика
до ребенка 10-ти лет известно всем, что такое "святой православный человек";
... каждый русский знает, что такие святые - есть, не переведутся и не
переводились; и что в совести своей, которая есть непременно у каждого
человека, все русские вообще и каждый в отдельности тревожатся этим образом
"святого человека", страдает о своем отступлении от этого идеала и всегда
усиливается вернуться к нему, достигнуть его, достигнуть хотя бы частично и
ненадолго" /27/.
С этим надо разобраться. Что такие люди в России были и есть - это
бесспорно. "Есть такие прирожденные ангелы, - писал А.И. Солженицын, - они
как будто невесомы, они скользят как будто поверх этой жижи, нисколько в ней
не утопая, даже касаясь ли стопами ее поверхности" /28/. Есть люди-ангелы и
среди православных. Но наличие таких вот ангелов отнюдь не в состоянии
изменить сообщество людей. Совесть, что бы ни писал Розанов, есть далеко не
у каждого. Это, так сказать, литературное требование ("так положено
писать"), в жизни не обязательно встречающееся.
Ф.М. Достоевский в "Дневнике писателя" пишет, что у русского
преступника есть непреодолимая тяга к покаянию, что вроде бы перекликается
со словами Розанова о том, что все русские тревожатся образом святого
человека и стремятся достигнуть его пусть частично и ненадолго". Но вот в
"Записках из мертвого дома" он же пишет: "...я не видал между этими людьми
ни малейшего признака раскаяния, ни малейшей тягостной думы о своем
преступлении".
Идея святости сама по себе не в состоянии сыграть сколько-нибудь
значительную роль в оздоровлении нравственности - и не сыграла ее в России,
как показал наш ХХ век. Это было ясно еще В.С. Соловьеву, который писал, что
такие вот святые "..должны были отделяться от общества, уходить в пустыню
или впадать в юродство. Самый идеал святости, представляемый отшельниками и
юродивыми, был по существу своему исключительным, односторонне аскетическим
и не мог двигать вперед общественную нравственность. Общественная жизнь была
лишь безразличной средой между святыми подвижниками, как Сергий или Нил, и
благочестивыми извергами, как Иван IV" /29/.
В.В. Розанов писал: "В России есть много святых людей: и гораздо реже
попадается просто честный трудолюбивый человек, сознательный в своем долге и
совестливый в обязанностях" /30/. До него эту мысль не без гордости
высказывали некоторые славянофилы, а им возражал тот же В.С. Соловьев: "Если
в самом деле у нас легче встретить святого, чем честного человека.., то ведь
это есть национальный недостаток, в котором должно сознаться, а не
преимущество, которым можно хвалиться" /31/. Тем не менее хвалятся.
"Выращивание святых", "работа над идеалом святости" - все это хорошо
для самоуспокоения и самовосхваления, но не годится как стратегия церкви,
призванной пасти овец Христовых. Наши святые, говорят иные христиане, - это
как картофель на рынке: сверху положат, что получше да покрупнее, а внизу
гниль. А нашу церковь можно уподобить человеку, который получил свои
несчастные шесть соток, а они у него по колено, по пояс, по грудь заросли
сорняками, чертополохом, но вот он раздвигает этот чертополох и показывает
иногда и впрямь прекрасный цветок: "Смотри, как это красиво!" А укажи ему на
чертополох, тут же услышишь: "Вы человек заземленный, не возвышенный, не
видите главного!" Оправдывает ли чертополох такой вот "цветок", пусть и
красивый? Замечено даже: чем красивее цветок, тем гуще чертополох. Хорош ли
пастырь, который заботится об одной овце, а все остальные у него или
запаршивели, или разбрелись и он не может их собрать?
У Христа есть притча о заблудшей овце: "Если бы у кого было сто овец, и
одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не
пойдет ли искать заблудившуюся? и если случится найти ее, то, истинно говорю
вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти незаблудившихся" (Мф
18:12-13). Но как эту притчу ни читай, не вычитаешь, что можно ради одной
овцы бросить девяносто девять. У Христа они названы "незаблудившимися", в
России же - точно заблудились.
Можно утверждать, что идеал святости и ее культ сыграли у нас резко
отрицательную роль. Он освобождал человека от необходимости самому
возрастать духовно. Вопреки утверждениям В.В.Розанова у нас никто не
"страдает о своем отступлении от этого идеала". У нас - гордость испытывают:
"Во какие у нас святые-то есть!" Но сами - по В.С. Соловьеву - отнюдь не
стремятся следовать этому идеалу. "Святые старцы" на то и нужны, чтобы "наш
грех отмаливать" - они молятся, мы грешим. Очень разумное разделение труда.
Этот идеал как бы дает индульгенцию: побываешь в монастыре, пообщаешься со
старцем (юродивым), дашь на церковь - и греши себе дальше! "Святость все
равно не для тебя - она вот для таких неотмирных. А ты от мира, а мир так
устроен, что нечего и стараться быть хотя бы честным - ничего не получится".
Так считали в Византии, так полагали и полагают в России. И не старались, и
впадали, как говорили наши мыслители, в форменное свинство, о чем чуть ниже.
Претензии на "особый тип святости", по мнению некоторых наших
мыслителей, чрезвычайно сомнительны. Есть резоны у тех, кто видит в такой
"святости" самонаведенную шизофрению, которая всегда нравится ввергнувшемуся
в нее человеку. Он описывает ее восторженно и часто сам верит, что возле
него "спасутся тысячи". Святость вовсе не предполагала и не требовала (и не
предполагает и не требует) приведения жизни в соответствие с требованиями и
заповедями Христа. Она вызывает в лучшем случае умиление. Достоевский был
прав, когда писал в "Дневнике": "Горе обществу, не имеющему религиозного
умиления". Но еще большее - обществу, не имеющего ничего, кроме этого
умиления.
Наш идеал святости подозрителен и по своему происхождению. Родина его -
на Востоке, причем на Востоке Ксеркса, не Христа. Идеал личной святости,
сопровождаемой отрешенностью от мира, пришел из Индии. Все "умное делание"
наших святых - это экстатогенная практика, это ослабленная йога, а
состояние, в которое они себя загоняют, сродни состоянию сатори в
дзен-буддизме, и наши святые очень напоминают восточных отшельников даже
поучениями.
Оттуда же, с "Востока Ксеркса", и некоторые главные черты православного
богословия, в частности - его апофатика, сознательное и последовательное
отрицание всякой познаваемости Бога, признание невозможности истолковать Его
проявления в мире, дать сколько-нибудь рациональное обоснование догматике.
Как и на Востоке, истина в православии не постигается разумом, она
принципиально невыразима и потому непередаваема, она не поддается
философскому определению, в ней можно только быть или быть вне ее. Святые -
в ней, все прочие - вне ее. Важно только интуитивное прозрение, а разум
бесполезен для постижения Божества, да и вообще бесполезен. Святость - это
когда исчезает деление на субъект и объект, "слияние с высшим", и тут полное
совпадение с восточной убежденностью, что такое деление изначально ложно.
Однако на нем стоит вся европейская мысль и до нее стояла греческая со
времен Платона.
Медитативность, созерцательность как способы постижения Бога сами по
себе вполне приемлемы, им находится место во всех ветвях христианства. Наша
же русская православность, однако, признает только такой путь к Богу и
отвергает все прочие как ложные. И тем немало гордится, браня все прочие
способы богопознания как неистинные. Она признает только мистическое
озарение, которое нисходит как раз на святых в православном толковании. Тут
трудно определить, святость это или духоблудие, но считается, что только
такие святые достигают состояния святости. Однако его описание тоже
удивительным образом напоминает описание состояния, в которое впадают
восточные созерцатели, отказывающиеся словесно передавать свои переживания
при соприкосновении с божественным. Что ни скажи, все будут лишь догадки,
предположения, а это тоже напоминает знаменитое Neti! Neti! "Не то! Не то!"
- основное положение индийских рассуждений о божестве. Сродни этому и
православное апофатическое богословие, утверждающее, что о Боге ничего
нельзя сказать хоть с какой-то долей уверенности.
Но если Он невыразим, если о Нем нечего сказать, то нужен ли Он вообще?
И есть ли Он? Некоторые современные исследователи выводят охватившее Россию
безверие как раз из апофатического богословия, логически приводящего к
отрицанию Бога. Едва ли это так: вера никогда не сводилась к богословию, оно
само всегда играло в ней подчиненную роль. Тем более в России, где, по
мнению многих (едва ли не всех) наших философов и религиозных мыслителей,
богословия и вовсе не было.
Настолько худо было со своими религиозными мыслителями, что чуть ли не
двести лет (до, во время и после Петра) Россия пользовалась "украинскими
наработками": оттуда шли не только идеи и книги, но и сами богословы. Через
этот канал осуществлялось влияние богословской мысли Запада, что подробно
разобрано Г. Флоровским, который считал, что богословие вообще чуждо
православию. "Запад богословствует, - писал он, - когда Восток молчит, -
или, что всего хуже, необдуманно и с опозданием повторяет западные зады"
/32/.
Еще до него В.С. Соловьев писал, что православные богословы используют
католические доводы против протестантов, а протестантские - против
католиков, ничего, в сущности, не добавляя своего. "Русское богословие, -
полагал он, - ничего существенного не привнесло к сокровищам духовного
знания, завещанного ей Востоком, и доселе держится исключительно на
определениях и формулах VII и VIII-го века, как будто с тех пор ничего не
произошло, как будто со времен последних великих учителей Востока св.
Максима Исповедника и Иоанна Дамаскина, ум человеческий не поднимал новых
вопросов и сомнений, и как будто, наконец, новоевропейская философия и наука
не представляют для современных богословов такой же умственной пищи, какую
находили в древней греческой философии великие богословы прежних времен!"
/33/.
С ним согласен В.В. Розанов, в изложении которого даже Победоносцев
весьма нелестно отзывался о работе нашего православия над идеей Бога: "Нашим
дуракам все было дано, но наши дураки надо всем заснули. Ну, и не разбудишь
их! Куда. Сытые и видят золотые сны. Это весь наш Восток, ленивый,
бездушный, который воображает, что если уж "истина" попала им в руки, то уж
что ж тут и делать, "истина" сама за себя постоит, а они могут сладко
дремать на сладких пирогах" /34/.
А в самом конце периода безраздельного господства официального
православия в России митрополит Антоний Храповицкий писал: "Нужно признаться
открыто всем, что система православного богословия есть нечто искомое, а
потому нужно тщательно изучать его источники, а не списывать системы с
учений еретических, как это делается у нас уже в течение двухсот лет".
Потом пришел период религиозных гонений, не до богословских трудов
стало. При всем том сегодня мы только и слышим, что о "необычайной глубине"
православной богословской мысли, хотя оснований для таких утверждений еще
меньше, чем для разговоров об особой православной святости. Однако
соответствием торжественных деклараций реальному положению дел в России
всегда интересовались мало. Как, впрочем, и самой жизнью, что особенно
губительно сказывалось и сказывается на судьбах нашей страны.
Мироотрицающая составляющая русского православия
Святость, которую превозносит русское православие, не подразумевает
никакой заботы о делах земных. Восторгались теми, кто избирал "благую
часть", кто шел "в Марии", а "Марф" не было и нет. (Е.Н. Трубецкой: "Если,
не имея духовной высоты Марии, человек уходит от любящих забот о своем
народе, оправдывая свое бездействие нежеланием походить на Марфу, он эти
обнаруживает х о л о д н о е с е р д ц е, то есть отсутствие того
самого, что в человеке всего дороже" /35/). У нас же всякая забота о земном
устроении рассматривается как отказ от главного - от служения Богу, от
достижения святости.
"Печься о столах" у нас некому, церковь учила только погружаться в
себя, терпеть, созерцать - это, дескать, главное. И это умели в избытке.
В.С. Соловьев писал, что у нас есть "...созерцательность, покорность,
терпение. Этими добродетелями долго держалась наша духовная метрополия -
Византия, однако они не могли спасти ее. Значит, одних этих восточных
свойств и преимуществ самих по себе - мало" /36/. Очень даже мало, нужно
все-таки что-то делать и в этой земной жизни. А ею наше православие
заниматься решительно не хотело и не хочет. Хотя этого недвусмысленно
требует Библия: "Если кто о своих и особенно о домашних не печется, тот
отрекся от веры и хуже неверного" (1 Тим 5:8). Отрекаются и еще как - ставя
отречение себе в заслугу. В России полно неухоженных, обделенных всякой
человеческой заботой людей - и при этом очереди в монастыри.
Пренебрежение земными делами у нас изящно называют "практическим
монофизитством". На монофизитство указывали давно, В.В. Розанов писал о
нашем православии: "...оно все - монофизично, хотя именно на Востоке
монофизитство как догмат было отвергнуто и осуждено. Но как догмат - оно
осудилось, а как факт - оно обняло, распространилось и необыкновенно
укрепилось в Православии и стало не одною из истин Православия, а
краеугольным камнем всего Православия. Все это выросло из одной тенденции:
истребить из религии все человеческие черты, все обыкновенное, земное и
оставить в ней только небесное, божественное, сверхъестественное" /37/.
Это побудило одного автора еще в середине XIX века написать стишки,
начало которых (про широту "русских натур", идеал правды которых не влезает
в "формы узкие / Юридических начал") цитируют у нас часто, а вот окончание -
редко, почему и стоит его привести:
Не к пути земному, тесному,
Создан, призван наш народ,
А к чему-то неизвестному,
Непонятному, чудесному,
Даже, кажется, небесному
Тайный глас его зовет.
Вслушиваясь в этот "тайный глас" (большой вопрос - сверху ли он идет
или изнутри, как у восточных отшельников, больших мастеров загонять себя в
странные состояния психики), совсем забросили земные дела. Конечно, и у нас
не преминут опровергнуть такой взгляд. Укажут, например, на не только
"спасающую", но и хозяйственную роль монастырей. А присмотришься: нет
монастыря, который не судился бы с окрестными мужиками за пашни, за ловли,
за пастбища, за луга... Как писал уже после революции, в декабре 1917 г.,
В.В. Розанов: "Хорош монастырек, "в нем полное христианство"; а все-таки
питается он около соседней деревеньки. И "без деревеньки" все монахи
перемерли бы с голоду". Вторит ему и Солженицын, "Как же неприлично
монастырям эксплуатировать крестьянский труд" /38/.
Кое-кто полагал и полагает, что в монастырях идет важная духовная
работа: там "за мир молятся", и Бог те молитвы слышит. Но большая часть
мужиков считала, как писал В.В. Розанов в "Тихих обителях", что монастырь
существует "для корысти", и хозяйство поддерживали на высоком уровне не
столько насельники, сколько трудники (работники по обету), сами же монахи
пользуются репутацией тунеядцев - и не только в России. И еще известно, что
пороки в монастырях представлены куда щедрее, чем в миру. Не случайно в
Средние века изображали тучи демонов, слетающихся в келью монаха, - там для
них всегда есть пожива.
И из нынешних православных монастырей хоть приглушенно, но все же
доносятся стоны и вопли истязуемых. Там игумен (а особенно игуменья)
обладают всей полнотой власти, какой нет ни в одной секте, даже самой
"тоталитарной". И нужна большая внутренняя культура, чтобы не
воспользоваться этой властью для удовлетворения собственной тяги к
самодурству, - а откуда такая культура в нынешних монастырях? Вот, бывает, и
мучают там насельников и насельниц, выдавая это за "послушание". В печать
изредка прорывались сообщения о творящихся в наших монастырях темных делах,
но считается, что это дело внутрицерковное и лезть туда "неприлично".
Думается все же, что и правоохранительным органам, и правозащитникам стоит
заглянуть в наши монастыри - там они могут обнаружить много интересного.
"Идеал святости", отрицавший плоть, изуродовал личность. Если он
недостижим, а плоть все равно заявляет о себе, то ее проявления никак не
могут не быть светлыми. Опять В.В. Розанов: "...у русских и православных
вообще плотская сторона в идее вовсе отрицается, а на деле имеет скотское,
свинское, абсолютно бессветное выражение" /39/.
Идеал святости не оставлял пространства для духовного роста. Как писал
Н.А. Бердяев в "Духах русской революции": "Русский человек находится во
власти ложной морали, ложного идеала праведной, совершенной, святой жизни,
которые ослабляли его в борьбе с соблазнами". Ослабляли настолько, что не
было у него ни сил, ни возможности противостоять злу - и он сам,
сознательно, погружался в него, погружался в скотство: "Русский человек либо
свинья, либо уж сразу святой, а быть простым законопослушным гражданином ему
скучно".
Этот вопрос хорошо был разобран в сборнике "Из глубины", продолжавшем
знаменитые "Вехи". Там сказано: "В составе же всякой души есть начало
святое, специфически человеческое и звериное. Быть может, наибольшее
своеобразие русской души заключается в том, что среднее, специфически
человеческое начало является в нем несоразмерно слабым по сравнению с
национальной психологией других народов. В русском человеке как типе
наиболее сильными являются начала святое и звериное.., русский человек,
сочетавший в себе зверя и святого по преимуществу, никогда не преуспевал в
этом среднем и был гуманистически некультурен на всех ступенях своего
развития" /40/. Все это - попытки ответить на вопрос, который задавал еще
В.С. Соловьев: "Неужели между скотоподобием и адским изуверством нет
третьего, истинно человеческого пути для русского мужикрна? Неужели Россия
обречена на нравственную засуху..?" /41/.
Мы можем дать ответ с уверенностью: не нашли человеческого пути, не
дало его наше православие, а нравственная засуха только усиливается.
Заключим этот печальный раздел цитатой из стихотворения П.А. Вяземского,
друга Пушкина, о русском боге, которым кичились в его времена, кичатся и
сейчас:
Бог голодных, Бог холодных,
Нищих вдоль и поперек,
Бог имений недоходных
Вот он, вот он, русский бог.
Бог грудей и ж... отвислых
Бог лаптей и пухлых ног,
Горьких лиц и сливок кислых,
Вот он, вот он, русский бог.
Такой бог - и такая вера - никак не могли спасти от Катастрофы.
Катастрофа
Катастрофу предрекали многие. "Нелепо, - писал В.С. Соловьев, - было бы
верить в окончательную победу темных сил в человечестве, но ближайшее
будущее готовит нам такие испытания, которых еще не знала история" /42/. А
Н.С. Лесков, литератор совсем иного склада, чьи произведения так любят
нынешние ревнители православия, в письме А. С. Суворину делился с ним в
декабре 1887 г. такими мыслями о нашей официальной вере: "О разрушении ее
хорошо заботятся архиереи и попы с дьяками. Они ее и ухлопают" . И ухлопали.
Если рассуждать в цивилизационной парадигме, то в 1917 г., несомненно,
произошла не революция, а контрреволюция, отказ от всех достижений
петровского периода, что символически и фактически выражено обратным
переносом столицы из Санкт-Петербурга в Москву. Несмотря на западную лексику
большевиков, движущей силой этой "революции" были массы, взявшиеся истребить
ненавистных "людей в немецком платье", что предрек еще Н.Г. Чернышевский и о
чем в канун Катастрофы предупреждал М.О. Гершензон: "Каковы мы есть, нам не
только нельзя мечтать о слиянии с народом, - бояться его мы должны пуще всех
казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и
тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной" /43/.
А Александр III и за ним Николай II вздумали поиграть в славянофильские
игры, что и кончилось Катастрофой. Потому что в эти игры играют только
ошалевшие интеллигенты, а вовсе не народ. Он иногда с удовольствием
прислушивается к "державным завываниям", даже подтягивает им, но тяга к
бунту, пусть бессмысленному и беспощадному, у него куда сильнее. И
"подтягивает" народ обычно в минуты относительно спокойные, а когда приходит
пора испытаний, он мгновенно забывает о державности: "Что нам Расея - мы
калуцкие!"
И все же надо сказать, что кое-кто и внутри официальной церкви видел
плачевное состояние дел. Об этом свидетельствовал собор 1917-1918 гг., но,
похоже, сами православные с ним никак не разберутся. Восстановили
патриаршество, избрали патриархом Тихона, по мнению большинства
современников человека слабого и недалекого, явно не понимавшего, что
происходило (митрополит Антоний Храповицкий вроде и вовсе его дураком
пожаловал).
Ясно одно: никакой привязанности к своей церкви народ не выказал. В.В.
Розанов так писал в том же "Апокалипсисе нашего времени": "Русь слиняла в
два дня. Самое большее - в три. Даже "Hовое Время" нельзя было закрыть так
скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до
подробностей, до частностей... Hе осталось Царства, не осталось Церкви, не
осталось войска. Что же осталось-то? Странным образом - буквально ничего.
Остался подлый народ, из коих вот один, старик лет 60-ти, "и такой
серьезный", Hовгородской губернии, выразился: "из бывшего царя надо бы кожу
по одному ремню тянуть". Т. е., не сразу сорвать кожу как индейцы скальп, но
надо по-русски вырезывать из его кожи ленточка за ленточкой. И что ему царь
сделал, этому "серьезному мужичку".
Это к вопросу о народной любви к царю, за которого якобы тоже народ
"стоял горой". На самом деле известие о зверском убийстве царя и его семьи
встретили или равнодушно или даже со злорадством. Очевидцам тех событий все
виделось не так, как нашим нынешним охранителям. Один из этих очевидцев
(Георгий Иванов) писал:
Овеянный тускнеющею славой,
В кольце святош, кретинов и пройдох,
Не изнемог в бою Орел Двуглавый,
А жутко, унизительно издох.
Напомним, что вторая голова орла символизировала церковную власть.
Церковь "сдохла" столь же - если не более - унизительно. В.В. Розанов
отмечал: "Переход в социализм и, значит, в полный атеизм совершился у
мужиков, у солдат до того легко, точно в баню сходили и окатились новой
водой. Это - совершенно точно, это действительность, а не дикий кошмар...
весь 140-миллионный "православный" народ впал в такие степени богохульства и
богоотступничества, какие и не брезжились язычеству, евреям и теперешней
Азии". А С.Н. Булгаков зафиксировал в одном письме: "Народ наш с
беспримерной легкостью и хамством предал свою веру на наших глазах, и эту
стихию предательства мы и в себе ведаем, и на крестовый поход с этим
драконом мы имеем поистине благословение от православия - и у меня иногда
является опасение, не есть ли ревность против иноверия заменой этой более
нужной, но и более трудной ревности" /44/. "Ревность против иноверия",
завещанную России Византией, сберегли, веру - нет.
А вот другой очевидец Катастрофы, И.А. Бунин: "Россия ХХ века
христианской веры далеко оставила за собой Рим с его гонениями на
первохристиан и прежде всего по числу этих жертв, не говоря уже о характере
этих гонений, неописуемых по мерзости и зверству" /45/. Ему запомнилась
"какая-то паскудная старушонка", кричавшая: "Товарищи! любезные! Бейте их,
казните их, режьте их, топите их!" Били, казнили, резали и топили с огромным
энтузиазмом - и в первую очередь священнослужителей Русской православной
церкви. События тех "окаянных дней" говорят не о равнодушии народа к церкви
- они говорят о ее злобном неприятии. Ей словно мстили, и мстили совершенно
бесчеловечно. Не просто не ходить в храм, не просто закрыть его, а
обязательно справить нужду в алтаре, поперек лица Богородицы нацарапать
матерное слово.
Зверства и скотство показывали страстное неприятие "своей" веры, и
страстность свидетельствует, что подспудно люди ощущали обман: "вера не
настоящая", "не то дали". За что и мстили с ожесточением. Если не так, тогда
это полная одержимость дьяволом и ничего более. Так, между прочим, тоже
думали у нас, в частности, правительница Софья, и даже Иван Грозный
высказывался в сходном духе. Но и в таком случае: что ж не одолели дьявола
за без малого тысячу лет?
Оставалось только констатировать: "То, перед чем ужаснулось бы
христианское сердце, здесь не встречало противодействия, но явилось
естественным и как бы само собой разумеющимся: систематическое осквернение
храмов и поругание святыни, методическое религиозное нахальство, руководимое
целью всячески унизить и профанировать святыню, воссесть в храме "выдавая
себя за Бога", - это именно и произошло в России, - небывалое торжество
последовательно проведенной вражды к самому имени Божию... В насильственном
насаждении безбожия проявилась такая антирелигиозная ревность, которой давно
не видела история" /46/.
Зинаида Гиппиус откликнулась на Катастрофу стихами:
Какому дьяволу, какому псу в угоду,
Каким кошмарным обуянный сном,
Народ, безумствуя, убил свою свободу,
И даже не убил - засек кнутом?
Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой
Смеются пушки, разевая рты...
И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь!
(29 октября 1917)
Конечно, были единицы, десятки, сотни, много - тысячи искренне
веровавших, были "соловецкие исповедники", отказавшиеся сотрудничать с
богоборческой властью, но не могли они изменить общей печальной картины. Ни
во время Катастрофы, ни после. Храмы переделывали то в узилища, то в
увеселительные заведения - и ходили в них, нимало не смущаясь совершаемым
кощунством не единицы, не десятки, не сотни и не тысячи, даже не десятки и
сотни тысяч - а миллионы. И ничего! За такое нравственное состояние народа
после почти тысячелетнего попечения о его нравственности церковь должна
отвечать или нет? И будет ли за это прощение?
Есть верующие, в том числе православные, которые полагают, что
официальная церковь получила сполна за свои великие вины - перед Богом,
перед народом, перед другими верующими. Вины же в том состоят, что наша
церковь так и не научила народ ни верить в Бога, ни жить по-Божески, а
верующих инако - зверски преследовала. За что, говорят, к примеру, наши
староверы, Господь и взыскал с нее, а особенно за гонения на старую веру:
"Они расплатились за каждую каплю нашей крови". Злорадство - не христианское
чувство, вряд ли стоит разделять такой подход, Но бессмысленно делать вид,
будто его не существует.
После Катастрофы
Не будем давать детальную событийную канву происшедшего после 1917 г.,
укажем только на некоторые вехи.
...Февраль 1922 г., ликование эмиграции внутренней и внешней: "Теперь
большевикам конец! На Церковь замахнулись - теперь-то народ их скинет
непременно!" Это упования появились в связи с изъятиями церковных ценностей
и гонениями на церковь. Ленин писал тогда Молотову: "Мы должны именно теперь
дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и
подавить его с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение
нескольких десятилетий". И что же, пришел большевикам конец? Только в Шуе да
кое-где еще было открытое недовольство, что очень обрадовало большевиков:
появился повод для разгрома церквей и расстрелов священников. И в том и
другом народ участвовал с таким энтузиазмом, что большевикам пришлось его
сдерживать специальным постановлением "о перегибах".
...С обновленческой ересью РПЦ справилась не без чести, хотя, кажется,
не без участия НКВД, который сначала натравливал обновленцев на РПЦ, а
потом, за примерное поведение, помог ей избавиться от них. Есть еще
загвоздка: с тех пор всякая попытка хоть как-то привести РПЦ в чувство
выдается ее охранительными кругами за обновленчество и встречает дружный
отпор.
...Образование Русской православной церкви за границей (РПЦЗ). Ныне она
заявляет, что только ей удалось сохранить "неповрежденной" истинную русскую
православную веру. Похоже, здесь явная нравственная аберрация. В самом деле,
за границей оказалось не так уж много православных русских - но
непропорционально много русских православных архиереев. Значительная часть
эмигрантов были военными, для окормления которых хватило бы военного
протопресвитера с его штатом. Ан нет - там оказалось слишком много
епископов, архиепископов, даже митрополитов. И чувствовали они себя неплохо,
и никому не приходило в голову спросить себя: "Что ж пастыри бросили свою
паству в беде?" Конечно, ни от кого нельзя требовать принять мученический
венец, это дело всегда добровольное. Да и нашлись у Русской православной
церкви свои мученики. Но эти вот, уехавшие, неужели не помнили слова
Евангелия: "А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего
волка, и оставляет овец, и бежит; и волк расхищает овец, и разгоняет их. А
наемник бежит, потому что наемник, и нерадит об овцах" (Ин 10:12-13). И еще
из Библии: "...пастыри сделались бессмысленными и не искали Господа, а
потому они и поступали безрассудно, и все стадо их рассеяно" (Иер 10:21).
...1927 г. некоторые православные считают годом окончательной
капитуляции РПЦ перед большевиками. Митрополит Сергий выпустил декларацию, в
которой сказано было, что можно быть православным и "сознавать Советский
Союз своей гражданской родиной, радости и успехи которой - наши радости, а
неудачи - наши неудачи". Сейчас вокруг декларации идут ожесточенные споры,
защитники Сергия говорят, что поскольку употреблено слово "которой" (а не
"которого"), т.е. согласование по женскому роду, а не по мужскому, то, стало
быть, речь идет только об удачах и неудачах родины, а не Советского Союза.
На противников эти филологические тонкости не действуют, они именуют этот
документ не иначе как "декларацией о радостях" и видят в нем воплощение
ереси "сергианства".
...Апрель 1929 г. - принятие законодательства о религиозных
объединениях и постановление НКВД от октября того же года. Гонения получают
юридическое оформление. Однако и закон, и постановление в значительной части
повторяют циркуляры и постановления, принятые еще до революции и
направленные против инославных и иноверных, прежде всего циркуляр
Министерства внутренних дел от 4 октября 1910 г. В частности, оттуда
переписаны требования испрашивать разрешение на проведение любого
мероприятия за две недели, запрет на распространение учения, вообще на
всякую деятельность вне церковных стен, на изучение Писания, на обучение
несовершеннолетних и многое другое - гг. большевики не очень утруждали себя,
все уже было готово и опробовано.
...30-е годы. Церковь обвиняют в полном сотрудничестве с НКВД
(расправныму ведомству сообщалось содержание исповедей, имена тайных
верующих, подпольных священников и монахов), в доносительстве на
катакомбников. Расцвет ГУЛАГа, описанного А.И. Солженицыным, который сколько
угодно может говорить, что его "Архипелаг" - книга о власти коммунистов в
России, но во всем мире (многие и у нас тож) ее читают и будут читать как
книгу о России, вскормленной православием.
...Годы войны. Сталинские послабления, за которые ныне многие
православные требуют объявить этого изверга святым. Некоторые его биографы
настаивают, что как личность его сформировала как раз православная церковь,
его formative years прошли в семинарии. Восторженно описывается его встреча
с Сергием в 1943 г. А когда в марте 1953 г. в церквах РПЦ ему провозгласили
"Вечную память", то побоялись просить за упокой души "раба Божия Иосифа",
как положено, и просили за упокой души "генералиссимуса Иосифа". Достойный
православный архипастырь, архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) скорее всего
искренне говорил: "Сталин сохранил Россию, показал, что она значит для мира.
Потому я как православный христианин и русский патриот низко кланяюсь
Сталину".
Чего уж требовать от народа помельче? Священник со сложной биографией
Дмитрий Дудко пишет о нем восторженную статью под названием "Он был
верующим", где находим такие строки: "Не сразу Сталин осознавался как
русский гений, не случайно он обладал скромностью и бессребреничеством,
нравственными устоями. Нам, православным людям, испытавшим гонение за веру,
нужно забыть обиду, как и подобает христианам, и с должным вниманием и
любовью посмотреть на все... Наследие Сталина надо изучать и изучать, чтоб
лучше понять, как нам уберечь Россию. Враги наши это раньше нас понимают, и
потому они льют на него такую грязь, чтоб из-за нее мы не видели, кто он
такой" /47/.
Любви к Сталину хватает с избытком, говорят, что не то он сам, не то
Жуков, не то Василевский облетел на самолете зимой 1941 г. фронт под
столицей с иконой, что и обеспечило разгром немцев под Москвой. Конечно,
всем этим пренебрегать не стоит, как не стоит над этим и смеяться, тут мы
имеем дело с фактами веры, не с фактами истории. Но все же не должны они так
уж расходиться между собой, и священноначалие РПЦ могло бы помочь верующему
народу правильно расставить акценты.
Следует упомянуть деятельность Русской православной церкви на
присоединенных территориях, в частности на Украине и в Белоруссии. Она
лизала пинавший ее сапог, но вместе с ним топтала греко-католиков. Об этом
тоже сейчас ни слова, зато много говорят о "разгроме православных церквей",
по своему обыкновению не давая слова противоположной стороне и не выслушивая
ее. А она цитирует слова Евангелия: "...какою мерою мерите, такою и вам
будут мерить" (Мф 7:2). С этим можно не соглашаться, но мнение другой
стороны нельзя игнорировать. Доводы типа "мы тут ни при чем, это все
светская (она же советская) власть" никому не кажутся убедительными. И еще о
Львовском соборе 1946 г., "обратившем" униатов в православных: ни один из 16
епископов греко-католической церкви не согласился в нем участвовать. Очень
разительный контраст с РПЦ, давшей много и "красных попов", и "красных
епископов".
Кое-как была воссоздана структура церкви, даже система подготовки
церковных кадров. Но и тут умалчивают об одном обстоятельстве: собственно
Россия поставляла ничтожную часть этих кадров. Русские город и село не
давали достаточного числа желающих учиться в семинариях, большая часть
семинаристов была из Украины и из Белоруссии. Существовала вечная проблема
нехватки кадров: выпускники из украинцев и белорусов ехали на приходы в
Россию по распределению, отрабатывали положенный срок, потом уезжали на
родину. А замещали их, в основном опять-таки украинцы и белорусы. Украинское
православие и сейчас сильнее русского, и если украинская церковь отделится
от русской, то станет сильнее этой последней, что странным образом
восстановит историческую справедливость: Киевская митрополия и старше
московской, и каноничнее. Во всяком случае, Москва получила патриаршество не
совсем красивым способом, как свидетельствуют православные же историки -
А.В. Карташев, например.
РПЦ играла отведенную ей роль на внешнеполитической арене, что не
спасло ее от гонений при Хрущеве, которые тоже хорошо описаны - и тоже, в
основном, внецерковно.
И после Катастрофы внутри церкви все же находились люди, которые верно
указывали причины всех бед: "В происходящей разрухе церковной нечего винить
"внешних": виноваты неверные чада Церкви, давно гнездившиеся, однако, внутри
церковной ограды. Благодетельной десницей Промысла (а не сатанинской злобой
большевиков) произведен разрез злокачественного нарыва, давно созревшего на
церковном теле; удивительно ли, что мы видим и обоняем зловонный гной,
заливающий "Святую Русь"? /48/.
Есть такие люди и сейчас, но они скорее вне церкви. Солженицын прямо
указывает, что ХХ век был веком исторического поражения русского народа, и
главным виновником этого поражения называет Русскую православную церковь - и
верующий народ: "...русская Церковь в роковую для родины эпоху допустила
себя быть безвольным придатком государства, упустила духовно направлять
народ, не смогла очистить и защитить русский дух перед годами ярости и
смуты. И если посегодня сатанинский режим душит страну и грозит задушить
весь мир, то из первых виновных в этом - мы, русские православные" /49/. Это
написано в 1975 г. С тех пор А.И. Солженицын не раз повторял свою мысль о
нашем историческом поражении.
Но вот коммунистический режим тоже "унизительно издох", однако славы
РПЦ это не прибавило. Несмотря на великие беды, которые церковь претерпела в
годы коммунистического правления, на неслыханные унижения, которые требуют
же объяснения, церковь молчит о них. Падение коммунизма, похоже,
просто-напросто отшибло у нее память.
РУССКОЕ ПРАВОСЛАВИЕ ЭПОХИ ВТОРОГО ХРАМА ХРИСТА СПАСИТЕЛЯ Ничему не
научились?
Коммунизм тоже пал совершенно бесславно и отнюдь не в результате
духовного подъема - он пал исключительно из-за неспособности режима хотя бы
накормить страну. Ключевым словом, вдохновлявшим движущие силы "революции"
рубежа 80-90-х годов ХХ века, было не "демократия" и не "православие", а
очень земное слово "колбаса". Напомним, что нехватка хлеба и хлебные очереди
сыграли решающую роль в событиях 1917 г.
Тем не менее крах коммунизма норовят выдать за проявление величия
народного духа и опять-таки за торжество православной идеи, по которой якобы
истосковался народ. Так, во всяком случае, РПЦ объясняет происшедшее в 1991
г. О французский аристократах, вернувшихся во Францию после падения
Наполеона, говорили, что они ничего не забыли и ничему не научились. Русская
православная церковь, полагают многие, похоже, ничего не помнит и не в
состоянии ничему научиться. Не помнит она, что Русь-тройка, разлетевшись,
самым неприличным образом вывалила ее в придорожную канаву.
Сама РПЦ и не думает оценивать Катастрофу, считая ее, похоже, "яко не
бывшей". Слышны только победные трубные гласы: устояли, выдержали, прошли с
честью через испытания. Символом возрождения стало клонирование храма Христа
Спасителя (народное именование - храм Лужка-спасителя). Он и до революции-то
не считался архитектурным достижением (псевдовизантийский стиль,
"чернильница"), а нынешний бетонный новодел и вовсе не шедевр, хотя пытались
вроде включить его в список памятников ЮНЕСКО.
Было много вранья относительно того, на чьи деньги он возводился:
государственные, городские, на "пожертвования верующих", как добровольные,
так и принудительные, - тот же самый "Лужок-спаситель", по слухам, обложил
город тяжкой данью в пользу храма. Врали и о стоимости: предельная
встречавшаяся цифра - 850 млн. долларов. Ясно, однако, что ни одна
христианская церковь мира - ни католическая, ни все протестантские вместе
взятые, ни тем более все восточные - не могли бы позволить такую трату. Но
РПЦ вправе сама решать, на что тратить деньги.
Хотя многие православные считают, что деньги лучше бы пустить на
восстановление порушенных за время коммунистического безвременья храмов, на
приходы. Вот парадокс: после первого официального богослужения в Храме
Христа Спасителя никто из мирян к чаше не подошел - некому было причащаться.
Это значит - в храме не было православных, кроме священнослужителей. Так что
для трубных гласов нет никаких оснований. Храм Христа Спасителя есть
православный аналог царь-пушки и царь-колокола, из коих, как поведал еще
П.Я. Чаадаев, первая никогда не стреляла, а второй никогда не звонил.
Встает большой вопрос - с честью ли вышла РПЦ из испытаний, не все
верят даже, что она устояла. Высказывалось мнение, что не выдержала наша
церковь испытания тысячелетней историей, не простится ей это.
Есть честные тексты, есть православные люди, которые описывают
происшедшее не в терминах триумфализма, а глубокого покаяния. Но мало их, да
и лучшие авторы таких текстов не случайно выбирают для своего
богословствования и философствования стиль интеллектуального юродства. Это
свидетельствует об их маргинальности в современном русском православии, не
они определяют его облик. Они нужны ему скорее для того, чтобы сказать:
"Видите? У нас и такие есть!" Они действительно есть, читать их - огромное
удовольствие, но едва ли они оправдают русское православие.
Вот что пишет один из самых светлых умов нынешнего российского
православия, С.С. Аверинцев: "Отступничество активное принимало у нас,
особенно в 20-е - 30-е годы, формы чудовищной одержимости.... Воздержусь от
кровавых примеров, расскажу только, что сам слышал ребенком от старушки,
приехавшей в Москву из деревни. У них в ту пору, пока еще не была закрыта
церковь, местные комсомольцы забирались на колокольню и - прости, читатель!
- мочились оттуда на крестный ход: на собственных отцов да матерей, дедушек
да бабушек. Не "инородцы" с окраин, даже не партийцы из города: местные
деревенские, свои парни, плоть от плоти и кость от кости крестьянской Руси"
/50/. В общем, все по Илье Муромцу. В конце своей статьи С.С. Аверинцев
говорит, что хотя есть пословица "каков поп, таков и приход", то в каком-то
степени верно и обратное, но тут с ним трудно согласиться. Ибо пастыри
должны вести паству, не наоборот, с них и спрос. Тем более, что времени
показать себя было предостаточно Так нет, они эту тысячу лет в основном
млели, дремали и пьянствовали.
Архипастыри сейчас не столько прислушиваются к голосу свыше, сколько к
голосу снизу, от самых темных сил, которых так много в народной толще.
Короткое время после 1988 г. архиереи показывали религиозное здравомыслие, и
могли бы повести паству к очищению, к осознанию происшедшего - и к
многообещающему будущему. Но как-то очень уж быстро вновь заявили о себе все
пороки нашего дореволюционного официального православия. Митрополиты и
епископы стали на сторону самых косных людей, позволили им увлечь себя,
предпочли роль ведомых роли ведущих - так спокойнее и надежнее. В очередной
раз они предпочли пренебречь ответственностью перед Богом (а значит, и перед
народом) ради сиюминутных земных выгод.
Не смыт великий грех нашей официальной церкви - антисемитизм,
разнузданный внизу и сдержанный наверху (с исключениями и внизу, и наверху).
Алексий II может высказать свое истинное отношение к этому важнейшему для
русского православия и для христианства вообще вопросу не ближе, чем в
Нью-Йорке. Но и долетевшие оттуда отголоски его выступления сильно подорвали
его позиции. Как всегда, находятся в нашем православии единицы, которые
говорят очень правильные слова, но это никак не меняет общего печального
положения дел.
Фактически евреи по-прежнему рассматриваются как враги веры и
государства, а вот коммунисты - совсем другое дело. Между тем именно они
усугубили все пороки, от которых не избавило народ прежнее православие. Они
сами многое взяли от него, кое-что добавили - и теперь передали такое вот
"обогащенное" нравственное состояние народа нынешней РПЦ, которая и в своих
винах не повинилась, и коммунистические добавки "приняла на баланс".
Дело не только в "краснопоповстве", в сотрудничестве церкви с НКВД-КГБ,
дело в глубоком внутреннем родстве русского православия и русского
коммунизма, о котором давно говорили наши провидцы, и прежде всего Н.А.
Бердяев, не без основания даже в идее III Интернационала усмотревший
вариацию идеи Третьего Рима. Вообще наши революционеры многое взяли от
православия. Скажем, Н.Г. Чернышевского не понять, не зная русского идеала
святости, ибо в его облике были черты православного святого. Бердяев
отмечал, что все теоретические, идейные и философские споры в советской
России шли по накатанным еще церковью колеям: как споры ортодоксии (т.е.
православия) с ересью. Поиск ересей и борьба с ними была главной как для
Русской православной церкви, так и для КПСС. И даже стиль борьбы, даже ее
фразеология совершенно одинаковы, как одинакова и лютая ненависть ко всем
"уклонившимся".
Одинаково пренебрежение человеком, личностью, за которой отрицается
всякая самоценность и которая всегда на подозрении и в русском православии,
и в русском коммунизме. А вот институция - будь то КПСС (КПРФ) или РПЦ -
достойна всяческого восхищения. Даже сентенции о них одинаковы: "Партия
всегда права" и "Церковь всегда права", хотя отдельные их члены могут
ошибаться, пусть и на самом верху - это не умаляет величия институции. Так
что есть резон в прелестной аббревиатуре РПЦ(б) и в юмористическом
первомайском призыве: "Да здравствует Коммунистическая партия Российской
Федерации имени преподобного Серафима Саровского!" Постановления Синода по
тональности неотличимы от постановлений ЦК КПСС, даже число (истинно)
верующих у наших коммунистов и РПЦ примерно совпадает.
Ну, а главное, что объединяет РПЦ и КПРФ, - это, конечно, ненависть к
Западу, к Европе. Ее коммунисты - несмотря на свое вроде бы западное
происхождение - быстро переняли от прежних, православных времен, приумножили
и укрепили и вновь передали законному владельцу - РПЦ, с которой живут душа
в душу. Относительно 1917 г. можно сказать, что "своя своих не познаша",
зато сейчас РПЦ и КПРФ друг друга вполне "познаша" и даже "возлюбиша". Во
всяком случае фотография явно довольного собой Алексия II между двумя
главными коммунистами России (на IV Всемирном русском соборе) никого не
шокирует. Так что есть у нас православный коммунизм и коммунистическое
православие.
Неудивительно, что тот же отец Дмитрий Дудко пишет о коммунизме и
коммунистах: "Коммунизм, придерживающийся материалистической доктрины, в
России приобретает другое значение, и нам не нужно сбрасывать его со счетов,
не случайно теперь коммунист может быть верующим человеком, и в первую
очередь должен быть патриотом своей страны... Коммунизм как история в России
останется, это наша русская история. В созидании богоносной страны, Святой
Руси он будет играть не последнюю роль. Сталин сыграл в этом первую роль...
Современных коммунистов мы тоже должны понять, как близких нам, верующим.
Мне больно слышать, как некоторые священники (притом не испытавшие гонения)
пылают к ним ненавистью. Считаю ревность их не по разуму и не христианской"
/51/.
Охотно и много об извечной близости и родстве между христианством и
коммунизмом, между православными и коммунистами говорят эти последние. Лидер
КПРФ: "Вера - это состояние души. В сердце каждого должен быть свой Бог. Я
верю в разум, в человека труда, в звезду России. Если человек верит в
правду, добро, красоту - он верующий. Я нашел для себя такое решение Бога. Я
крещеный... В церкви бываю довольно часто... В церкви очень приятная
атмосфера, хорошая аура" /52/. А на VII съезде КПРФ в декабре 2000 г.
Зюганов заявил: "Символ веры", который исповедовал русский народ,..
совпадает с идеалами коммунизма... Наше мировосприятие издревле содержало в
себе мечту о царстве справедливости, добра, о Святой Руси, о братской
обители - народной коммуне". Среди предтеч большевиков оказались и Нестор
Летописец, и митрополит Иларион, автор "Слова о законе и благодати".
К чести РПЦ, не все ее адепты готовы к сотрудничеству с заклятыми
врагами веры . "Более полувека, - пишет священник Георгий Эдельштейн, -
Московская Патриархия активно сотрудничала с коммунистами и их потатчиками
во всем мире, проповедовала с церковных амвонов, на ассамблеях,
конференциях, по радио и в печати именно то, что соловецкие исповедники
признавали позорнейшей ложью и губительным соблазном... Коммунисты и
кагебешники и сюда проникли, раньше боялись, а теперь в церкви сами бесы со
свечками стоят..." /53/. И все-таки остается впечатление, что позиция отца
Дмитрия Дудко куда ближе к позиции священноначалия РПЦ, чем позиция тех, кто
требует покаяния за сотрудничество с бесовской властью и трезвой оценки
собственной роли.
Лукавая цифирь
Бесстрастные цифры камня на камне не оставляют от мифа о возрождении
православия в России. В выступлениях архиереев РПЦ часто можно услышать
что-то вроде "70% (а то и 80%, и 90%) россиян идентифицируют себя с Русской
православной церковью". Чуть меньшие, но тоже очень утешительные цифры дают
наши социологи религии с их вечным: "наши опросы показывают..." Ничего они
не показывают, а выражение "идентифицируют себя с РПЦ" если и имеет какой-то
смысл, то никак не религиозный. В нынешней России спрашивать же "считаете ли
вы себя верующим" примерно то же самое, что спрашивать "считаете ли вы себя
приличным человеком". А потом объявлять на весь мир: "наши опросы показали,
что в России подавляющее большинство людей - приличные".
И вообще проценты в России очень ненадежные: то оказывается, что
считали не так, не те и не тех, то, если даже соблюдали тут приличия,
проценты у нас имеют обыкновение куда-то вдруг пропадать, а то и вовсе
обращаться в свою противоположность, как это случилось во время Катастрофы.
По переписи 1913 г., в России числилось 103,5 млн. православных (не считая
староверов), или 65% всего тогдашнего населения. А пришла Катастрофа - и эти
проценты с увлечением участвовали в гонениях на официальную церковь, да и на
другие религии. Все прочие верующие - как христианские, так и нехристианские
- в религиозных гонениях не участвовали, это исключительно вклад людей,
окормлявшихся казенным православием.
Между тем в РПЦ от начала времен было четкое представление о том, кто
составляет "церковный народ". Церковь считает, что она есть тело Христово, и
его образуют только те, кто вкушает от тела Христа и пьет от крови Его -
т.е. регулярно причащается. А к причастию обычно допускают только членов
того или иного прихода, да и то после выполнения ими определенных обрядов, в
частности - исповеди. Так что, для того чтобы быть членом РПЦ, надо быть
членом того или иного прихода и регулярно исповедываться и причащаться. Это
и есть "воцерковленные", все остальные скорее "симпатизирующие", и этот
последний статус вовсе не равен первому.
Так вот, таких воцерковленных на всю Россию набирается едва ли более
1,5% населения, как свидетельствуют наиболее добросовестные аналитики из
самих православных. Это подтверждает "милиция-троеручица" (она сейчас,
напомним, возлюбила РПЦ), по данным которой в Москве, с ее более чем
десятимиллионным населением не более 150 тыс. человек бывает в храмах на
Пасху. Точнее: на Пасху 2000 г. в храмах побывали 71375 человек (в 1999 г. -
77148), а на "прилегающих территориях" 53645 (в 1999 г. - 66436) /54/.
(Заметим, что на кладбищах на Пасху бывает в пять раз больше народу, чем в
храмах, что свидетельствует скорее о языческом поклонении мертвым, чем о
православном обряде.) Еще одно неожиданное подтверждение малочисленности
подлинно верующих православных - данные торговли: в 2001 г. потребление мяса
Великим постом в Москве сократилось с 1348 до 1328 тонн, т.е. на те же 1,5%
/55/. Это, заметим, при том, что до трети москвичей при опросах клялись, что
к посту относятся очень серьезно.
Все это означает, что подлинных православных в России немногим больше,
чем католиков, явно меньше, чем протестантов и, если верить мусульманским
источникам, во много раз меньше, чем мусульман. Вообще же, несмотря на
хвастливые уверения в возрождении веры в России, положение ужасающее. Раз в
месяц церковь посещают не более 7% населения - самый низкий показатель в
Европе, которую у нас так клянут как раз за безрелигиозность /56/.
В России, по опросам в 1996 г., в Бога верили 47% населения, в жизнь
после смерти - 24%, , в ад -22%, в рай - 24%. А в "безверной Европе",
согласно опросам, проведенным по той же методике, в Бога верили 72% (в США -
96%), 44% - в жизнь после смерти, в ад - 23%, в рай - 26% /57/.
Это никак не 50-60%, а то и 70-80%, которые преподносят нам
православные публицисты и архиереи РПЦ, это гораздо меньше. Но какую-то
реальность эти цифры все же отражают. Православный автор, настаивающий на
приведенной выше цифре 1,5% православных верующих в России, называет это
"методологическим подлогом", "на который идут все, рассуждающие о
"многомиллионной" Церкви (в данном случае применительно к населению РФ),
состоит в том, что в число православных заносятся все, кто так себя
самоидентифицирует (или может идентифицировать) вне зависимости от
религиозной практики, которая только и может выступать в качестве критерия
достоверности такой идентификации" /58/.
Этот феномен иногда называют "околоправославием", имея в виду, что в
собственно православие такие странно верующие все-таки не входят.
Пренебрегать ими никак нельзя, РПЦ и не пренебрегает: они очень нужны ей как
институции: собственно, ими она и держится. Эти "околоправославные" готовы
за нее кому угодно вцепиться в горло, ибо для них она первейшее средство
самоидентификации, главное же - средство противопоставления России и русских
все тому же "проклятому Западу". Околоправославные обеспечат РПЦ сохранность
на долгие времена. Но и цена велика: за это РПЦ обязуется служить не Богу, а
тому же околоправославию.
Околоправославные нередко заявляют, что любят одновременно Христа,
Ленина и Сталина. Но и этого мало: они еще любят астрологию и верят в нее
(37%), а в реинкарнацию верят 20% россиян, объявляющих себя православными.
Иногда архиереи и теоретики РПЦ именуют этих людей "потенциальными
православными" и безоговорочно зачисляют их в свою паству, поскольку "они к
православию тяготеют". Однако с христианской точки зрения существование
околоправославных никак не может быть вменено РПЦ в заслугу: признавать
Христа на словах и не поклоняться Ему - хуже полного неведения и неверия. За
это тоже - не похвала будет, а спрос. Еще П.Я. Чаадаев писал, что "..есть
только один способ быть христианином, а именно, быть им вполне..." /59/.
Околоправославные, пожалуй, не "христиане не вполне", а "вполне не
христиане". И верят они не в Бога, не в Троицу, а в триаду Уварова.
Это про некоторых из них говорят, что они бывают в церкви всего два
раза: когда их крестят и когда отпевают. И это все. Маловато, чтобы
зачислять таковых в паству РПЦ. Но они нужны ей, потому что "Вопрос о
численности православных в России имеет яркую политическую окраску. Завышать
численность православных выгодно некоторым церковным деятелям, претендующим
на материальную поддержку государства, политикам, разыгрывающим
"православную" карту, и некоторым ученым, обслуживающим как первых, так и
вторых" /60/.
Конечно, великая численность не есть признак истинности той или иной
веры. Есть православные, которые убеждены в истинности православия
независимо от его количественной оценки. Это, бесспорно, достойно уважения.
Но точно так же бесспорно, что приукрашивание цифр на манер хозяйственников
коммунистических времен никакого уважения не заслуживает и свидетельствует
исключительно об отступлении от истины - как земной, так и, следовательно,
небесной, ибо вторая никогда не достигается путем манипуляций с первой.
Отсюда вопрос, которым задается тот же автор: "а существует ли, вообще,
в современной России Православная Церковь, если приложить к Московскому
Патриархату традиционные догматические и канонические критерии церковности?
Взгляд стороннего наблюдателя увидит в нынешней Русской Церкви прежде всего
субъекта рыночной экономики в ее пост-советской модели, осуществляющего свою
деятельность как сеть коммерческих предприятий (комбинатов ритуальных
услуг)" /61/.
Может, приговор слишком суров, но какие-то основания для него есть. И
не только количественные, но и качественные.
Дурная наследственность и добавления к ней
Выше была дана количественная оценка РПЦ эпохи второго храма Христа
Спасителя. Качественно дела обстоят еще хуже. Наша "первенствующая", хотя и
не такая уж многочисленная, церковь отягощена, полагают некоторые аналитики,
многими пороками. К наследству "презренной Византии" у нас добавили очень
многое, особенно в период Московского царства. А.К. Толстой, автор
популярных пьес про русских царей, писал: "Я не горжусь, что я русский, я
покоряюсь этому положению. Когда я думаю о красоте нашей истории до
проклятых монголов, до проклятой Москвы, еще более позорной, чем сами
монголы, мне хочется броситься на землю и кататься в отчаянии от того, что
мы сделали с талантами, данными нам Богом".
Таланты есть, а счастья нет. Потому что не таланты, не люди с талантами
определяют наше бытие, а казенное православие и его служители, давшие нам,
по выражению. Г.П. Федотова, "православное ханство", а потом стали
определять коммунисты и их на редкость бесцветные и бездарные вожди (от
колоритных и одаренных бед еще больше). И те и другие многое унаследовали не
только от Византии, но и от язычества, а также от Орды, все это "творчески
переработали и обогатили". Они отбросили, естественно, почти все достижения
петровского периода нашей истории, но коммунисты вынуждены были сохранить
часть их в сфере науки, прежде всего обслуживающей военно-промышленный
комплекс, в которой и сохранились поэтому какие-то очаги приличия.
И все же утрачено было почти все положительное, а вот отрицательные
черты не только не были утрачены, но укреплены и умножены. Несмотря на
замахи большевиков, им так и не удалось преодолеть отрицательные последствия
мироотрицающей составляющей нашего православия, прямо предписывавшей
пренебрегать устроением как страны, общества, так и отдельной личности. И
православные, и коммунисты много говорят о нашей необычайно высокой
"нравственности" и "духовности", хотя их-то и не видно. Нравственность и
духовность - это не разговоры про таковые и не "состояния духа", в которое
погружаются избранные. Тут словоблудием и образцами (святыми или
родственными им "ударниками коммунистического труда") не отделаешься.
Добросовестность должна быть присуща если не всем, то многим, она должна
проявляться вовне, в повседневной жизни - и определять ее.
Определяет же нечто совсем иное. Мироотрицание имеет практические
последствия, которые касаются всех живущих в нашей стране. Последствия эти
весьма неприятного свойства, ими тоже наградило нас казенное православие -
или, как минимум, не избавило от них, хотя обязано было. Состоят они в
несоблюдении уже упоминавшихся элементарных нравственных требований - "не
лги", "не укради", "не пожелай...", "не убий". Это не просто житейские
нормы, это еще и религиозные требования, насаждением которых обязана
заниматься церковь. Наша - не занималась. Ее вообще очень мало трогало
состояние народной нравственности, главное - идеал святости. "Не в земных
добродетелях суть, это все второстепенное" - вот ее обычная реакция на
проявления элементарной недобросовестности. Но если так плохо получается со
второстепенным, то с главным тем более никогда ничего не получится.
Нет внутреннего отвращения ко лжи, к воровству - даже к убийству,
которое должно же быть у нормальных людей. Эти вещи у нас вполне приемлемы,
что иногда норовят объяснить "широтой русской натуры". А вся-то широта - в
неспособности (а главное - в нежелании) соблюдать элементарные нравственные
нормы. "Русские позволяют себе то, что другие не позволяют" - таким
эвфемизмом иностранцы описывают эту самую нашу широту. (Салтыков-Щедрин:
"ширина размаха, выражающаяся, с одной стороны, в непрерывном мордобитии, с
другой - в стрельбе из пушек по воробьям, легкомыслие, доведенное до
способности искренне лгать самым бессовестным образом".) В сущности вся эта
пресловутая широта натуры - неспособность и нежелание перейти к
цивилизованному существованию.
Достоевский находил, что широк (русский) человек, надо бы сузить. Но он
же сказал, что у нас обязательно найдется некто, который упрет руки "фертом"
и скажет, что все это скучно - и устроит разорение. Потому что всякая
упорядоченность бытия претит очень многим в России. А упорядоченность и есть
"сужение", она и есть цивилизованность. Выполнение заповедей Христа очень
сужает человека с "фертом", он им тяготится чрезвычайно. Наша церковь не
"сужала" людей, широта так и осталась более предпочтительной. Словом, народ,
не знающий никаких сдерживающих начал "народ без тормозов". "Без тормозов -
писал знаток русской жизни И. Соколов-Микитов, - черта русская, дикая, так и
живут все "без тормозов", без уменья управлять чувством, языком, мыслью.
Сумбур, шум" /62/. А один из самых крупных русских ученых, И.П. Павлов,
писал о нас как о народе "... с очень слабым развитием важного тормозного
процесса" /63/. Почему-то это самоистребительное свойство выдается за
великое наше преимущество перед всеми другими народами.
Начнем, однако, с чего полегче - с непреодолимой склонности ко лжи.
"Лживость московитов" и их вероломство отмечают все, писавшие о нашем
любезном отечестве. Совсем недавно нам продемонстрировали новые образцы
самой беспардонной лжи: Чечня, подводная лодка "Курск" и многое другое.
Однако не вчера это началось, не случайно образы Хлестакова и Ноздрева
почитаются одними из самых удавшихся Гоголю. А Ф.М. Достоевский одного из
своих героев, Алешу Карамазова, аттестовал как человека честного,
неспособного ни на какую ложь. И вынужден был довольно долго и нудно
объяснять, что дураком он при всем том не был. Из чего неизбежно следует,
что качество это редкое, приравниваемое к глупости. А в "Дневнике писателя"
Достоевский отмечал: "Отчего у нас все лгут, все до единого?.. Я убежден,
что в других нациях, в огромном большинстве, лгут только одни негодяи; лгут
из практической выгоды, то есть прямо с преступными целями. Ну а у нас могут
лгать совершенно даром самые почтенные люди и с самыми почтенными целями". И
еще: "Ну а немец, как ни напрягайся, а нашего русского вранья не поймет". Мы
и сами-то не понимаем, просто не можем без него - и все.
И сейчас сказать правду человеку у нас очень трудно. Ложь слетает с
языка сама собой, без всяких затруднений, а вот для правды требуется
некоторое усилие. "Если говорить честно...", "По правде говоря..." - вот
традиционные "зачины правдоговорения", которым, впрочем, доверять не
следует: как раз после них соврать могут самым бессовестным образом.
Чиновник любого ранга просто не понимает, как это - говорить "как есть", в
его понимании государственные интересы требуют как раз обратного.
Оставим дела государственные - на бытовом уровне практически никто не
приспособлен говорить правду даже близким людям. Все врут без всякой нужды -
совсем по Достоевскому, вдохновенно и без корысти, из любви к искусству
вранья, из полного неумения и нежелания говорить правду. Просто нет такого у
нас в заводе - правду говорить. При этих обстоятельствах утверждать, что
именно мы являемся обладателями "высшей правды" не приходится: куда уж до
высшей, если обыкновенной нет, если не можем преодолеть повседневную тягу ко
вранью. Нечего надеяться (хотя многие ждут этого), что из нашей мелкой,
средней и крупной лжи получится "великая русская правда", которой удивятся
все народы и которой придут они поклониться.
Точно так же непреодолима у нас тяга к воровству. На него тоже нет
внутреннего запрета почти ни у кого: как не украсть, если плохо лежит? Тоже
грех не новый, все с удовольствием вспоминают слова Кармазина о том, что в
России воруют. Стало быть, ничего не поделаешь - "не нами началось, не нами
кончится". Но слова Писания поважнее слов Карамзина будут, а там сказано "Не
укради", и почему-то эта заповедь представляется русскому человеку,
воспитанному православной церковью, просто невыполнимой: "Это про святых,
это не про нас".
Нет запрета на насилие над личностью. Высшее счастье для многих -
заехать в физиономию ближнему своему. Охотно и много говорят о нашей
"прирожденной кротости", но еще Иван Солоневич писал: "Очень принято
говорить о врожденном миролюбии русского народа, - однако, таких явлений,
как "бои стенкой", не знают никакие иные народы". Даже воспетые всеми
русскими поэтами деревенские "погулянки" никогда не обходились без драк и
мордобоя, а нередко заканчивались и смертоубийством. И сейчас всякий там
"День пограничника", "День десантника" и всех иных защитников родины
непременно сводится к драке.
Да что ложь, что воровство, что драки - на убийство нет никакого
внутреннего запрета. Убить просто так, ни за что - это в России самое
обычное дело. Сын убивает отца по пьянке, отец сына по той же пьянке - кто
не слыхал об этом? Нет деревни, где бы сын-пьяница не избивал старуху-мать -
и что? Где осуждение? Только похохатывают - "Во допился!" Это в западных
детективах сыщики ломают голову над "мотивацией" - какие были мотивы
убийства? В России для убийства не нужны никакие мотивы, просто так: по
пьяной ссоре ткнул ножом, ударил топором, ломом, кирпичом - что под руку
подвернется. Жизнь человека в России отнюдь не священна, она ничто и стоит
дешево ("Жизнь две копейки / Двенадцать хлеб" - весело распевали в "Окаянные
дни"). При коммунистах ничто, кроме страха, не удерживало от воровства и
убийств, сейчас с ослаблением страха воруют и убивают в охотку, в открытую,
в наглую. Правда и раньше мало стеснялись.
Старый, дореволюционный еще анекдот:
- Я, тятенька, человека зарезал, а на нем всего копейка была, зря
труждался.
- А вот и не зря! Сто душ, сто копеек - ан рубль!
Стоит ли удивляться, что при таком отношении к жизни с появлением
"новых порядков", когда многое, слишком многое, отдано на усмотрение людей,
совершенно к этому не готовых, когда страх перед наказанием исчез,
киллерство превратилось у нас в весьма престижную и доходную профессию.
"Заказывают" не только конкурентов - муж "заказывает" жену, жена - мужа,
сосед - не понравившегося соседа. Установилась такса, есть охотники лишить
человека жизни за "весьма умеренную плату" - и лишают. Ну а "заказать"
конкурента, политического соперника, "вредного" журналиста - тут, кажется,
действительно считают, что это и сам Бог велел. Угрызений совести не
испытывают ни заказчики, ни исполнители - для последних это "работа как
работа", ничего особенного. Мужа, отца, сына убивают на глазах жены, детей,
престарелых родителей, а часто и их приканчивают, чтобы не оставлять
свидетелей. И при выезде за границу наши соотечественники не оставляют
прежних привычек, и там сложился стереотип: "все русские - убийцы и воры".
Не стесняются пыткой, легко идут на нее, тут даже излюбленный
инструмент появился - утюг. Просто и действенно. Все-таки такого нет нигде,
даже в самых что ни на есть отсталых странах. Только у нас могут создать
сообщество по уничтожению стариков-пенсионеров с целью завладеть их
квартирой, только у нас молодежь "для тренировки" может убивать бомжей. И,
по всему судя, никаких неудобств от занятий таким гнусным делом никто у нас
не испытывает.
Творятся дела и совсем мерзкие - могут разрыть могилу покойника на
второй-третий день, чтобы содрать с него костюм, такие случаи у нас тоже
описаны. И тоже не вызывают почти никакого отторжения - занятие как занятие,
"всем жить надо". Или даже наше обычное: "Во дают!".
Говорят, ценили когда-то на Руси "сердце милующее", было когда-то у нас
милосердие. Скорее всего, это действительно так, хотя едва ли было оно
широко распространено. Для примеров - достаточно, для жизненной нормы - нет.
Как-то уж очень быстро сострадание и милосердие исчезли из нашей жизни, что
свидетельствует: не были они укоренены в душе народной. Куда шире было
распространенно злорадство: нигде так искренне не радуются чужой беде, как у
нас. Горький, кажется, донес до нас рассказ солдатика эпохи Первой мировой
войны: "Вышли утречком с земляками покурить, принесло шальной австрийский
снаряд - как рвануло! От земляков только кишки на ветках висят. Никогда в
жизни так не смеялся!"
Сейчас дела с милосердием и вовсе плохи. Нынешние русские люди просто
не понимают - как это иностранцы могут брать на воспитание детей-инвалидов?
Не иначе как "на органы". Милицейская дама по телевидению на всю страну
строго вопрошает: "С какой это стати они едут в нашу страну кормить наших
бомжей?" Ее не проведешь, она этих иностранцев насквозь видит. Есть вещи
похуже. В начале перестройки провели опрос - что делать с детьми -
инвалидами от рождения. Подавляющее большинство: умерщвлять прямо в роддоме.
А значительная часть: расстреливать родителей, которые заводят таких детей!
И после этого говорить, что в нашей стране было христианство?
Вера у нас и сейчас такая, что водка оказывается сильнее Бога и очень
многое вершится по пьянке. Это еще одна великая наша беда, от которой не
отучала православная церковь. Некоторые вообще приписывают эту беду как раз
нашему православию. И в самом деле, как только объявлялись в народе борцы за
трезвость, всякие чуриковцы-анисимовцы-мироновцы-колосковцы, то неизбежно
вступали они в конфликт с попами: "нерусское, неправославное это дело - не
пить!" За Чуриковым пошли до 40 тыс. человек, давших письменное
обязательство не пить. Кончилось конфликтом с церковными властями. Они,
конечно, поминали равноапостольного Владимира и его "Веселие Руси есть
пити". Пьянство у нас тоже требует удали, выпить больше всех, допиться до
полного свинства - подвиг, которым хвастаются.
Трезвость, как и честность, как и трудолюбие, никогда не ценились
Русской православной церковью. Скорее наоборот: в них она видела отвлечение
от небесного. Наше духовенство, писал тот же В.В. Розанов "...сумело
приучить весь русский народ до одного человека к строжайшему соблюдению
постов; но оно ни малейше не приучило, а следовательно, и не старалось
приучить русских темных людей к исполнительности и аккуратности в работе, к
исполнению семейных и общественных обязанностей, к добросовестности в
денежных расчетах, к правдивости со старшими и сильными, к трезвости. Вообще
не приучило народ, деревни и села, упорядоченной и трезвой жизни" /64/. И
находились люди, которые утверждали, что церковь наша совершенно сознательно
предпочитает держать народ в пьяном дурмане. Итог ее деятельности: "народ
наш пьян, лжив, нечестен" (К.Н. Леонтьев). Водка у нас всегда побеждала
веру, а чаще были они неразлучны. Л.Н. Толстой: "К чему все это, когда вы не
выучили народ даже воздерживаться от водки?" И вклад нашего официального
православия в распространения этого великого зла весом и внушителен.
Церковь никогда не выдерживала конкуренции с кабаком. Есть пословица:
"Церковь близко, да идти склизко, кабак далеко, да идти легко". Тот же
Достоевский в "Дневнике писателя" о соотношении храма и кабака: "Загорелось
село, и в селе церковь, вышел целовальник и крикнул народу, что если бросят
отстаивать церковь, а отстоят кабак, то выкатит народу бочку. Церковь
сгорела, а кабак отстояли". А вот современное свидетельство: "Пьяный житель
деревни Верхолино поджег свое жилище, сел недалеко от "костра" и начал
играть на баяне. Рядом с музыкантом находились икона и бутылка водки" /65/.
...Август 1995 г., по телевидению идет передача "Тема", посвященная
возрождению православия в России. Говорят подобающие слова, есть, правда,
скептики, но они в явном меньшинстве. Под конец передачи ведущий спрашивает
у все время молчавшей женщины, каково ее отношение к обсуждаемому вопросу.
Женщина неожиданно выпаливает: "А все-таки где православие - там обязательно
хамство и пьянство!" Реакция, по всему судя, вполне спонтанная.
Церковь не приучала - и не приучила - к соблюдению даже элементарных
норм поведения, хоть к какой-то сдержанности. Бессмысленный вандализм -
тоже, к сожалению, характернейшая черта нашего повседневного быта. Причем
именно бессмысленный - превратить в туалет подъезд собственного дома или
лифт ничего не стоит, на это тоже нет внутреннего запрета, и даже
соображения целесообразности ("самому же будет плохо") не действуют. В
сущности, это есть варварское стремление сокрушить все упорядоченное,
размеренное, нормальное. Тут тоже какая-то глубинная внутренняя потребность
все разорить и привести в непотребный вид и тем явить миру и самому себе всю
непривлекательность собственной натуры и ее "широту", не считающуюся с
соображениями целесообразности и морали.
Она особенно проявляется в нашем уголовном мире, где мерзейшим образом
проявляется все скотство человеческой натуры. Этот мир создали мы сами, он у
нас беспримесный, свой. Он совершенно открыто строится на бесчеловечности,
тут откровенное "падающего подтолкни", "слабого добей", "умри ты сегодня, а
я завтра" и иные "прелести", явно противоречащие всему, чему учил Христос.
Тут свой "кодекс бесчеловечности", которую у нас иногда норовят выдать за
кодекс особой морали. Но в уголовном мире все построено как раз на отрицании
человеческой морали, что опять-таки никого не шокирует. У некоторых даже мир
"уголовной романтики" вызывает восхищение.
Мало того: весь наш уголовный мир глубоко православен, чем РПЦ,
кажется, гордится: "Даже такие люди признают обаяние православия!" Однако
гордиться тут нечем. Православие не в состоянии заставить уголовника
отказаться от звериных законов уголовного мира, даже не требует этого.
Совершил преступление, пришел в храм, поставил свечку, попросил прощения у
Господа, дал на церковь - и на новое "дело". А Господь все простит. Так учит
РПЦ, за что так и нравится бандитам, которые удивительно щедры к ней.
Очень удобная вера: ни от чего не надо отказываться, ничем не надо
поступаться. Как убивал, так и убивай, как грабил, так и грабь, как воровал,
так и воруй. Бог, говорит, РПЦ, даже больше любит таких вот кающихся.
Все-таки невозможно представить себе русского протестанта, русского
католика, даже русского сектанта в роли бандита и убийцы, а вот
православного - сколько угодно. И нет никакого осуждения преступной жизни,
только умиление: и такие люди к нам приходят!
У нас нет действующих элементарных моральных норм - именно норм,
которым следуют если не все, то большинство. Отдельные добросовестные люди
все же есть, но не они делают погоду. Царит полная аморальность, и как раз
это удручает больше всего. Рассуждений о нравственности много, в жизни ее
нет. Как нет и практически никакого сопротивления окружающему нас злу.
Какая-то поразительная беспомощность: то перед коммунистами, то перед
уголовниками, то перед бутылкой водки. И все это, конечно, от отсутствия
нравственного стержня. Его дает вера, а вот наша официальная вера так и не
дала.
Говорят, случаи дикого зверства есть везде. Верно, есть. Но "везде" -
это именно случаи, при общем отвращении к такого рода фактам. У нас же
явления такого рода отнюдь не периферийные, не исключительные, а самые что
ни на есть будничные: "Ничего особенного!" Единственные островки (скорее
даже точки) цивилизованности и культуры - люди и те их сообщества, которые
связаны духовно с петербургским периодом нашей истории. Есть такие люди - и
даже островки - в нашем православии, но не они определяют его лицо. Оно -
очень мрачное, непросветленное. И само наше официальное православие
совершенно бесплодное, с ним России не только не выбраться из пропасти, но и
не уцелеть во времена грядущие.
Нищета как знак особого благословения?
Многовековой стон: неустроены мы и нищи, хотя и народ наш не обделен
талантами, а про природные ресурсы и говорить нечего. Отчего ж все никак не
получается? Почему никак не можем ни талантам дать дорогу, ни ресурсами
распорядиться с умом? Когда-то, в XIX веке, наши крестьяне, посмотрев, как
живут немцы-колонисты, пришли к выводу: "у немцев лучше, потому что вера
другая", и ударились во всякого рода секты. Над этим много потешались - тоже
мудрецы-богословы выискались! Однако их умозаключение свидетельствует как
минимум о здравом понимании того, что такое подлинная вера, что такое
достаток, - и каковы отношения между ними.
Выше уже говорилось о мироотрицающей составляющей русского казенного
православия, придется сказать еще. Но сначала вот о чем. В христианстве
действительно много предостережений об опасности богатства, достаточно
вспомнить слова Христа: "Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели
богатому войти в Царствие Божие" (Мк 10:25). Все так, но немало в Библии и
слов о том, что богатство есть верный признак благоволения Божьего: "И если
какому человеку Бог дал богатство и имущество, и дал ему власть пользоваться
от них и брать свою долю и наслаждаться от трудов своих, то это дар Божий"
(Еккл 5:18).
Так что бывает и богатство "от трудов", что иногда на словах признает и
русское православие, но на деле отрицает его. А иногда отрицает и на словах:
оно "видит в богатстве решительное препятствие для духовной жизни" /66/. И
все-таки не всегда оно "решительное препятствие". Да, богатство может быть
неправедным, само по себе оно отнюдь не свидетельствует о Божьем
благословении. Но вот нищета совершенно однозначно свидетельствует об
отсутствии такого благословения. Связь материального благополучия с духовным
видел Ф.М. Достоевский, сказавший в "Дневнике": "...чем нация богаче
духовно, тем и материально богаче". А В.С. Соловьев отмечал: "бедствия
экономические принадлежат к порядку следствий" /67/, и следствий именно
духовной нищеты, следствий господствующих у нас представлений о человеке и
его назначении в этом мире.
И тут, конечно, не обойтись без сопоставления христианина западного и
христианина восточного, православного. Как писал тот же В.С. Соловьев: "Для
восточного христианства религия вот уже тысячу лет как отождествилась с
личным благочестием, и молитва признана за единственное религиозное дело.
Западная церковь, не отрицая важности индивидуального благочестия, как
истинного зачатка всякой религии, хочет, чтобы этот задаток развился и
принес плоды в общественной деятельности, направленной во славу Божию на
всеобщее благо человечества. Восточный человек молится, западный человек
молится и работает. Кто из двух правее?" /68/.
Ответ вроде бы ясен - ан нет, и в России эпохи второго храма Христа
Спасителя исповедуют те же взгляды. "Русская идея, заставляющая народ
творить чудеса, наднациональна. Нас не увлекает мещанская идея всех прочих
народов - обустройство собственного дома", - вещает некий патриот /69/. И он
глубоко прав - не увлекает. Она вообще не может увлечь православие, ибо по
выражению опять же В.В. Розанова, это Запад "1) думал, 2) страдал, 3) искал,
а Восток просто 4) спал" /70/.
И просыпаться ему никак не хочется, наше православие и сейчас считает,
что делать ничего не надо, все и так образуется - "со молитовкой". Отсюда
неустроенность и неухоженность России. И менее всего она устроена и ухожена
как раз в тех областях, которые более всего были "поражены" нашим
официальным православием. Именно там все спились, изолгались и
проворовались, и только на окраинах - на Севере ("архангельский мужик"), в
казацких землях (казаки, что бы они ни говорили сейчас, составлялись из
беглецов не только от власти, но и от казенного православия), да в Сибири,
крае ссыльных староверов и сектантов, еще теплится какая-то надежда.
Сердцевинная же Россия, безраздельно отданная нашему православию,
вырождается, дичает, пашни зарастают, дома разваливаются. Спасение придет -
если оно вообще придет - не из деревни. Сколько бы ни писал Солженицын о
том, какие чудесные люди есть у нас в глубинке, не они определяют ее лицо. С
трудом найдут на три деревни одного неспившегося мужика - радость-то какая!
Значит, выберемся
Едва ли, мало таких. Везде мерзость запустения, полное бесплодие всего,
чего коснулось наше казенное православие . "Странный дух оскопления, - писал
В.В. Розанов, - отрицания всякой плоти, вражды ко всему вещественному,
материальному - сдавил с такой силою русский дух, как об этом на Западе не
имеют никакого понятия" /71/. И еще: "все радостное, земное, всякое
просветление через религию собственно самой жизни и ее условий враждебно
основным тенденциям Православия" /72/.
Все эти проблемы вновь встают в эпоху Второго храма, когда России,
чтобы уцелеть, надо опять просыпаться и включаться в мировые процессы, как
это было при Петре. Нет, никак не получается. Мешает все то же: пьянство,
безынициативность, безответственность и, конечно, нечестность, отчетливее
всего проявляющаяся все в тех же лживости и воровстве. Вроде есть
православные, которые задаются теми же вопросами: "...попробуем хотя бы
только поставить вопрос а не имеют ли своим источником то же Православие
такие качества, как легкое впадение в жестокость, низкая инициативность,
слабое чувство личной ответственности, стремление быть "как все"
(конформизм)?" /73/. Вопрос риторический: конечно, имеют.
Другой православный автор пятнадцать лет спустя пишет: "...в
Православии отсутствует концепция полноценной жизни христианина "в миру",
отсутствует, например, христиански осмысленная светская трудовая этика.
Монашеское служение остаЈтся несоизмеримым по своей значимости со служением
мирян (православных в миру). Таким образом, в сознании многих православных
существует жесткий дуализм между "духовным" и "мирским", "церковным" и
"светским". За этим дуализмом кроется вопрос: каким образом спасение,
понимаемое в эсхатологическом смысле, совместимо со спасением как
благоустроением человеческой жизни на земле, с христиански осмысленной
ответственностью за всЈ происходящее в этом мире, с религиозным осмыслением
того, что принято называть "земным благополучием". Если все земное
несущественно, так следует ли им всерьЈз заниматься? Слишком велик соблазн
духовного эскапизма для верующего, внутреннего ухода из этого мира,
минимизации отношений с ним".
Но только мало таких вопрошающих православных, все больше "Гром победы
раздавайся!" слышится. А всего-то надо: ровно (а не истеричными порывами,
как у ударников) повседневно трудиться, тогда и результаты не замедлят. Не
надо выдавать разгильдяйство и недисциплинированность за проявления
духовности. И еще лень, о которой много писали наши мудрецы, но которая
особенно заявила о себе после Катастрофы. Бунин в "Окаянных днях" отметил
эту особенность "новой жизни": "Поголовно у всех лютое отвращение ко всякому
труду".
Следует сказать, что особенно плохо с качеством труда у классов,
которые в России принято было называть "трудящимися" и "передовыми", на том
основании, что они "ближе всего к производительным силам", развитие коих
якобы и обеспечивало прогресс общества - все-таки до такого идиотизма только
в России могли додуматься. К этим классам относили только рабочих и с
оговорками крестьян, а всех остальных по стародавней привычке записывая в
"паразиты". По марксистскому учению, была еще прослойка "интеллигенции",
далеко не передовая, которую нужно было постоянно воспитывать.
Однако нельзя же отрицать, что только эта "прослойка" более или менее
выдерживает сравнение с "мировыми образцами". В интеллигенцию у нас
зачисляли учителей, инженеров, врачей, ученых. Так вот, наши педагоги (всех
уровней - от детского сада до университета), инженеры, врачи и ученые вполне
успешно конкурируют с западными представителями тех же профессий, и во
многом их превосходят. Но это их в России топчут с наслаждением, хотя только
они чего-то стоят. Да, есть среди них профессиональные дилетанты, пустомели,
витающие в облаках, и вред от них может быть немалый, особенно когда до
власти дорвутся. Но пропорционально их в своем слое ничуть не больше, чем
страшных людей в "трудящихся классах", которые, дорвавшись до власти, вон
что учинили. (Бунин в "Окаянных днях" о встрече с таким персонажем: "Закрою
глаза и вижу как живого: ленты сзади матросской бескозырки, штаны с
огромными раструбами, на ногах туфельки от Вейса, зубы крепко сжаты, играет
желваками челюстей... Во век теперь не забуду, в могиле буду
переворачиваться!").
Наши восхвалявшиеся рабочие, и особенно сельские труженики, не идут ни
в какое сравнение со своими аналогами хоть на Западе, хоть на Востоке. Как
писал А.Ф. Лосев: "Рабочие и крестьяне грубы, плоски, низки, им свойственен
вульгарный пафос мордобития, зависть на все духовное, гениальное и
свободное, матерщина, кабак и циничное самодовольство в невежестве и
бездействии". Работать они все-таки не умеют - это подтверждается тем, что и
для ремонта Белого дома, и для уборки хлеба на юге России даже записные
патриоты предпочитают приглашать турок. Наши крестьяне и рабочие
формировались при наибольшем воздействии православия, а вот "прослойка
интеллигенции" - при его наименьшем влиянии, но зато при наибольшем -
Запада. Из всего этого, разумеется, не следует, будто наши рабочие и
крестьяне не могут достойно трудиться. Могут - при соответствующих условиях,
которых не было и пока нет.
И вот с таким-то нравственным багажом пустились в преобразования,
надеясь дуриком проскочить в благополучие. Преобразователи, как у нас
водится, понятия не имели, с кем и с чем имели дело. Как писал Лев Шестов:
"Это там на разных французских и немецких землях, прежде, чем что-нибудь
сказать и сделать, думают о том, что из этого выйдет" /74/. Наши же орлы
действовали на манер щедринских героев, которые то блинами острог
конопатили, то Волгу толокном месили. Просто "ввели свободы" - и стали
ждать, что из этого воспоследует, ожидая непременно чего-то хорошего. Однако
ничего хорошего не вышло - и не могло выйти. Тут тоже надо было действовать
по-столыпински: сначала создавать собственника (из тех, кто добросовестно
трудился на своих шести сотках), потом появилась бы и собственность.
Успешные преобразования в России могут идти только от власти, а не от
"освобождения творческих сил народа" - так полагали многие, в том числе
Пушкин. Потому что творческие силы в народе хотя и есть, но мало их, а мало
их потому, что наша официальная церковь не озаботилась их созданием.
Освобождаются совсем не те силы - не творческие и не созидательные, а самые
что ни на есть темные и разрушительные. Что показала и Катастрофа, и
преобразования последних лет, в результате которых почта, к примеру, стала
работать хуже, чем во времена Батыя.
Для нормального функционирования экономики нужен какой-то минимум
честности и добросовестности, а его-то и нет. По слову А.И. Солженицына:
"Данное честное слово - ничего не стоит, и его не держат. И: честный труд
достоин презрения, он не накормит" /75/. Само слово "репутация" в России
ничего не значит, она никому не нужна - и никогда не была нужна, раз главное
- обмануть. Все равно кого: партнера, покупателя, кредитора, государство.
Но если все норовят обмануть и украсть, то не то что капитализм, а
рынок, который старше капитализма на несколько тысяч лет, работать не будет.
Что и происходит в нашей "православной" стране. Рынка у нас нет, а есть, как
сказал "некто негде", "безобразие с элементами рынка". И так будет
неопределенно долго. Рынок, конечно, учит - но только тех, кто хочет
учиться. На рынок надо приходить уже с минимумом честности, а его нет, и
обзаводиться им желающих мало. Куда больше желающих урвать свой кус и
убежать. И в ход идут испытанные средства - обман, кража. Увещевания типа
"такое поведение в долгосрочной перспективе невыгодно" как раз и оказываются
бесперспективными. Натура и здесь берет свое.
Сколько бы мы ни просили Запад признать нашу экономику рыночной, ничего
не получится. Это вообще очень русское представление - что статус рыночной
экономики может кто-то дать или не дать, что это акт, так сказать,
административный. Ничего подобного: рынок сам определяет, что есть рынок, а
что нет. Так вот у нас - нет. Не хватает ответственности, честности,
добросовестности. Даже собственники у нас, как правило, лишены этих качеств,
а потому и их нет в подлинном смысле слова. Торжествуют люди с психологией
Буратино: "Напьемся какао и убежим!" Дальше экономическая стратегия не идет,
но если Буратино был просто милым плутишкой, то за нашей "деловой элитой" -
страдания и кровь. А если и попадаются среди них порядочные люди, то не они
определяют лицо нашего рынка, нашей экономики. И тут, как всегда, власть
должна была сказать свое решающее слово и в формировании рынка, и в
формировании класса собственников. Вместо этого устроили кучу малу и наверху
оказались самые наглые и бесчестные.
"Кинуть", взять деньги в кредит, в долг и не отдать - обычная практика.
Причем не новая: еще Бакунин взял в долг у Маркса и, естественно, не отдал,
в связи с чем основоположник изрек: "Брать деньги в долг без отдачи -
обычный способ существования русских". Этот случай отчасти объясняет его
нелюбовь к России и русским. Сейчас подобная практика распространена
чрезвычайно широко, особенно повадились не платить за электричество: товар
не совсем обычный, телесного вида не имеет, не заплатишь - праведный гнев
населения обрушивается на энергетиков, которые, конечно же, тоже не ангелы.
Хороши оказались "красные директоры", которые тоже повалили в храмы,
где любят покрасоваться со свечкой, хотя не знают, в какой руке ее держать,
и, бывает, крестятся левой рукой. Эти новоявленные чада Русской православной
церкви вдруг обнаружили, что можно положить себе чудовищные оклады, рабочим
не платить вовсе - и ничего за это не будет. А можно не без выгоды
поучаствовать в разорении собственного предприятия. Всем этим они и
занимаются с увлечением.
Не надо обольщаться: и наши так называемые собственники напрочь лишены
созидательного потенциала. Если при коммунистах главными злодеями и ворами
считались магазинные продавцы, буфетчицы и иной мелкий люд "при дефиците",
для которого обсчитать, обвесить, всучить негодный товар - первое дело, то
теперь красть стали действительно по-крупному: на миллионы и миллиарды
долларов. Это при том, что прежняя мелкая нечисть, те же обманщики-продавцы
никуда не делись и при отсутствии дефицита.
Что до "крупных собственников", то от них стране проку никакого. Если в
США спорили относительно лозунга "Что хорошо для Дженерал Моторс, то хорошо
для Америки", то там был хотя бы предмет спора. У нас однозначно другое: что
хорошо для наших новоявленных крупных (и даже не крупных) собственников, то
никак не может быть хорошо для России. Это просто хищники и стервятники.
Они, как и стервятники помельче, очень любят продемонстрировать свое
богатство, что особенно приятно им на фоне нищеты.
Никакой предпринимательской этики в России - стараниями Русской
православной церкви - никогда не было. Во всех странах эта трудовая этика,
этика предпринимательства складывается под влиянием религии и ею освящается.
У нас она сложилась исключительно вне Русской православной церкви:
подавляющее большинство крупных предпринимателей до революции составляли,
как уже говорилось, староверы и сектанты. Это они ставили экономически
процветающую "Россию, которую мы потеряли", - а вовсе не чада нашей казенной
церкви. Так что и здесь, как и в области культуры, все достижения - вне,
помимо, и вопреки Русской православной церкви.
По господствующим у нас воззрениям, честность в ведении дел
приравнивается к глупости. Не заплатить положенное, не поставить товар,
подсунуть гнилье, подделку считается делом чести, доблести и геройства.
Избавиться от лжи и обмана не могут - да и не желают - наши невесть откуда
взявшиеся дельцы, хоть мелкие, хоть средние, хоть - особенно! - крупные.
Православие никак не удерживает их от нечестности. Какая честность, какая
репутация? На что они? Главное - урвать, украсть, ухватить сейчас все, что
можно, что лежит без присмотра, от чего законный владелец на мгновение
отвернулся. Вот и вся бизнес-стратегия.
А помимо элементарной честности много чего нужно - специальные знания,
компетентность, рассудительность. Но нужного нет или очень мало, а ненужного
- много. В частности - злобная зависть, которая давно овладела нашим
народом, против которой православная церковь тоже ничего не предпринимала, А
коммунистическое государство даже и поощряло ее, ибо она обеспечивала
обильной поток доносов, дававших "обоснование" репрессиям. Это поток не
иссяк и по сей день, но поскольку сейчас доносы срабатывают хуже, в ход идут
другие средства "укрощения строптивых", т.е. хоть чем-то выбивающихся над
общим очень низким уровнем. Очень любят натравить на них всякие инспекции,
проверяющих (впрочем, эти последние и так всегда наготове, без всякого
натравливания, ибо живут с проверок), а то и уголовников. И еще в ход идет
традиционное наше средство - "красный петух", хотя, кажется, сейчас
предпочтительнее становится взрывчатка. В основе всех этих подвигов -
зависть, которая гложет всех, в деревне особенно.
Совокупность всех этих причин приводит к тому, что в России никак не
удается запустить механизм нормальной конкуренции, без которой
функционирование негосударственной экономики тоже невозможно. Мешает многое,
в том числе застарелая ненависть к загранице, к Западу. Вроде у власти есть
понимание, что без иностранных инвестиций Россию не поднять. Но куда громче
звучит: "Россия не продается!" Хотя, напомним, в "России, которую мы
потеряли" более половины промышленности контролировалось иностранным
капиталом - и ничего, великая от того была польза. Православная подоснова
таких псевдопатриотических взглядов ясна - это все то же
европоненавистничество, наследие "Фотиев и Керуллариев".
В современном мире идет ожесточенная конкуренция за привлечение
иностранного капитала, а в Россию его никак не заманишь. Да и как ему идти
сюда? Какая-нибудь нелепая фигура из первых лиц России, ничего не понимающая
в современном мире, особенно в мире капитала, может вещать на Западе: "Вы
поторапливайтесь в Россию, а то, знаете ли, опоздаете!" Слушают его люди
опытные, все знающие. Капитал, как известно, сам идет туда, где есть
прибыль, - как (воспользуемся старым сравнением) вода сама ищет самое низкое
место. И как воду уговорами нельзя заставить течь вверх, так и капитал не
уговоришь прийти туда, где велик риск и неопределенна прибыль, где тебя
норовят только обмануть, почитая это великой деловой доблестью. То есть - в
Россию.
"Иностранца надо обобрать" - это у нас в подсознании сидит. Уговорить
его вложить капитал - желательно несколько сотен миллионов долларов, - а
потом прийти и сказать: извините, арендная плата за землю у нас повышается в
десять раз! А потом еще в десять! Никуда не денется, раз вложил такие
деньги. Вот это - и другие подобные пакости - считается у нас умелым
ведением дел с иностранцами. Договориться с ними, а потом отказаться от
договоренности, да еще обвинить их в попытке подорвать нашу экономику,
разорить предприятие, "чтоб не создавать себе конкурентов", - сколько раз
это уже было?.
Да только иностранцы народ тертый, им с разными дикарями в разных
странах приходилось иметь дело, так что все эти "стратегии" для них открытая
книга, разве поначалу кто-нибудь из некрупных споткнется. Приходят "на
пробу", чтобы посмотреть, а серьезные проекты только под серьезные - в
первую очередь государственные - гарантии. Вот почему иностранные инвестиции
у нас где-то на уровне Эстонии - и на порядок (если не на два) меньше, чем в
Китае.
Да что инвестиции - честности не хватило даже на то, чтобы устроить
свободные экономические зоны, которые успешно использовали чуть ли не все
бывшие коммунистические страны. Сразу выявилось столько лжи, столько обмана,
столько воровства, что ни одна так и не начала функционировать нормально, ни
одна не сыграла своей роли в оживлении экономики.
Результаты видны всем. Трудовая этика, предпринимательская этика у нас
иждивением РПЦ таковы, что об экономическом подъеме при опоре на наши
традиционные, в основе своей православные и дохристианские, ценности и
думать нечего. Превратить ухоженную Восточную Пруссию, доставшуюся нам после
Второй мировой войны, в разоренный край под названием Калининградская
область - это пожалуйста. Что другое - никак не выходит. Не потому, что
русские не могут - русские как раз могут. Они могли и эту ухоженность
сохранить и приумножить, если бы за это взялись староверы, молокане,
духоборы или кто другой. А вот русские, окормлявшиеся или окормляемые РПЦ, -
действительно не могут.
Еще И.С. Аксаков вопрошал Россию: "Отчего все, что ни посеешь в тебе
доброго, всходит негодной травой, вырастает бурьяном да репейником? Отчего в
тебе - как лицо красавицы в кривом зеркале - всякая несомненная, прекрасная
истина отражается кривым, косым, неслыханно уродливым дивом?" /76/. Сходными
вопросами задавался П.Я. Чаадаев, который недоумевал: почему везде
христианство вело к свободе, а у нас - к рабству, к крепостничеству? "Как
могло случиться, - писал он, - что самая поразительная черта христианского
общества как раз именно и есть та, от которой русский народ отрекся на лоне
самого христианства? Откуда у нас это действие религии наоборот? Не знаю, но
мне кажется, одно это могло бы заставить усомниться в православии, которым
мы кичимся" /77/. И сомневающиеся есть. Более того, есть несомневающиеся в
том, что именно наше официальное православие несет ответственность за
бедственное положение страны.
Закончим эту главку примерно тем, чем начали. Конечно, экономическое
процветание не есть критерий истинности религии. Но вот отсутствие
процветания, да еще на протяжении тысячелетия, бесспорно, есть надежный
критерий ее неистинности и неугодности Богу. И непригодности и бесполезности
для данной страны, для данного народа. Что было ясно многим нашим
мыслителям, и особенно ясно становится теперь.
Нарциссизм
Удивительное дело: при таком скверном "послужном списке", при
вызывающей очень мало уважения истории, при неспособности указать выход из
бед народных и государственных, при нынешнем катастрофическом как
количественном, так и качественном состоянии русского официального
православия, оно чрезвычайно нравится самому себе и не обинуясь твердит
миру, что только оно-то и есть подлинная христианская вера. А все прочее
христианство - не что иное, как сонм ересей и лжеучений. И даже другие
православные церкви не вполне православны, вернее, говорят фундаменталисты,
совсем неправославны, начиная с Константинополя.
Но еще Е.Н. Трубецкой, замечательный христианин и замечательный
православный, писал: "Неискаженный облик Христа считаю не конфессиональным,
а сверхконфессиональным и окончательно отказываюсь верить, что Он в
православии менее искажен, чем на Западе. Только у каждого искажение
свое..." /78/. РПЦ в целом так не считает, она вовсе не стесняется своего
филетизма, открыто выставляет его напоказ и легко низводит всемогущего
христианского Бога до уровня племенного божка.
Это особенно ярко проявилось в русском мессианизме, в убежденности, что
русский народ - избранный народ, новый Израиль, которого (и только его)
возлюбил Господь. Но еще В.О. Ключевский в "Курсе русской истории" объяснил,
что величайший порок нашего церковного общества заключался в том, что "оно
считало себя единственным истинно правомерным в мире, свое понимание
Божества исключительно правильным, Творца вселенной представляло своим
собственным русским Богом, никому более не принадлежащим и неведомым". Наши
нынешние православные орлы по сей день убеждены в этом. Однако, писал В.С.
Соловьев, "Признавая себя единственным христианским народом, а всех прочих
считая "погаными нехристями", наши предки, сами того не подозревая,
отреклись от самой сущности христианства" /79/. (Далее В.С. Соловьев пишет,
что эту мысль заронили в русских как раз греки-попрошайки: клянча деньги,
они так усердно превозносили Московское царство, что московиты и впрямь
уверовали в свое избранничество. Так что "византийская мертвечинка" и тут
сыграла свою роль.) А Е.Н. Трубецкой так отзывался о мессианизме: "Народ,
"смиренно мнящий себя Мессией" и в качестве такового гордящийся своим
преимуществом перед другими народами, просто-напросто смешивает в своем лице
черты Христа и Вельзевула. Нужна большая степень ослепления, чтобы не видеть
здесь петушиные ноги у ангела..." /80/.
Наше православие и по сей день восхищается собой, самообожание
представлено в нем чрезвычайно щедро. Оно почти совсем не говорит о Христе,
оно говорит исключительно о себе самом. Если другие христиане говорят, как
важно прийти ко Христу, оставаться с Христом, быть во Христе, то от наших
слышишь только, как важно прийти к православию и быть в нем. Оно
самодостаточно, все остальное для него лишнее - в том числе Христос. Наше
православие воистину уподобляется Великому инквизитору, которому Христос
только мешал. Да и Достоевский, при всей его гениальности как художника
слова, плохо знал, как обстоят дела в далекой Севилье, зато хорошо - как они
обстоят в России, и в этой легенде невольно отразил именно русский опыт,
никак не испанский.
Он не только в этом промахнулся, это он писал: "И, может быть,
главнейшее предызбранное назначение народа русского в судьбах всего
человечества и состоит лишь в том, чтобы сохранить у себя этот образ, а
когда придет время, явить этот образ миру, потерявшему пути свои!" Кто
именно потерял пути свои - показал ХХ век. Россия в нем была и монархией, и
короткое время демократической республикой, и 70 лет в ГУЛАГе, в
коммунистическом пленении, куда вроде опять просится, не преуспев в
демократических преобразованиях. И с подобной историей говорить о наличии
какого-то духовного стержня в виде православия?
Возможно, наша история была такой потому, что в России всегда верили и
верят в православие, а не в Бога, не в Христа. Можно повторять без конца:
"Русь святая! Храни веру православную!" Но в этой мантре нет Бога, нет места
для Него. Это, как обычно у нас, упражнения в самоупоении. Все говорят сами
о себе, все выводят из себя, не из Бога. Как пишет современный автор:
"Парадоксальным образом Церковь наша долгие годы проповедовала не столько об
Иисусе Христе, сколько о Самой Себе" /81/.
И свидетельствуя исключительно о себе, надо непременно лягнуть Запад,
это требует многовековое обыкновение. "Невооруженному глазу следующая
картина бросается в глаза: в то время как Православная Церковь остается
верной чистоте Христова и Апостольского благовестия, западный мир все более
удаляется от апостольского наследия..." /82/. Пишет это священник РПЦЗ,
которую приютил и обогрел как раз Запад. Но для русского православия - как в
самой России, так и в отколовшейся части - очень характерна потребность
выразить неблагодарность.
Один православный автор верно заметил: что неприятно в одном человеке,
то не может быть приемлемым и в сообществе людей, тем более - в церкви.
Бахвальство и самопревознесение не украшают отдельного человека, не красят
они и церковь. "Вы все заблудились, одни мы идем правильно", - это говорит
наша церковь, история которой, особенно в ХХ веке, свидетельствует о
противоположном. Самовлюбленностью православие заразило и весь народ, С.Л.
Франк называл ее "хроническим заболеванием русского сознания". И, похоже,
болезнь эта неизлечима - и неприятна в своих проявлениях. И.А. Бунин писал о
"разнузданной до тошноты хвастливости", которая вдруг всплыла наружу в
"окаянные дни" и охватила все.
Хвастаются всем - своим несуществующим богословием, сонными видениями и
грезами, тео-, гео- и историософскими мечтаниями, которые выдаются за
вершину теоретической мысли. "Мы самые лучшие и самые правильные" - эта
нехитрая идея всегда объединяла людей не самых лучших и не самых правильных.
Всегда и везде это идея маргиналов, однако в русском православии она
является сердцевинной - и обеспечивает маргинальность русского православия
даже в стране, которую оно считает своею собственной. Она способна увлечь
только чрезвычайно ущербных людей с комплексом неполноценности, о которой
свидетельствует как раз потребность повторять, что мы - самые лучшие. Ну а
все остальные, соответственно, самые плохие. И есть патологическая
потребность сказать им об этом. Как выразился один православный
фундаменталист: "Надо идти дальше и чувствовать духовное омерзение ко всему,
что не православие".
Дело тут не в убежденности в своей правоте - русские протестанты,
католики, прочие верующие убеждены в своей правоте никак не менее
православных. Дело именно в нездоровой потребности продемонстрировать свое
неуважение ко всем, кто не православный. Неуважение, как известно, идет от
одного из сыновей Ноя, оно всегда привлекало все тех же маргиналов, людей
ущербных, духовно нездоровых. И наше православие само является чрезвычайно
ущербным - и тоже нездоровым. Неспособность самоутвердиться без поношения
других - верное тому свидетельство.
Конечно, все имеют право на самовлюбленность и самообожание, это
проблема в первую очередь самих самовлюбленных, - но именно проблема. В
русском православии дело, похоже, доходит до аутизма, до полного замыкания в
себе и неспособности установить контакт с кем бы то ни было. Что полностью
подтверждается неспособностью нашего православия не то что к диалогу - к
сколько-нибудь пристойному общению с другими вероучениями, о чем нам еще
придется говорить.
...Одна из самых любимых сказок в нашем православии - о католическом
кардинале (протестантском пасторе), который забрел в православный храм,
услышал богослужение и сказал: "Только у вас есть Бог, а у нас Его давно
нет!" И заплакал. Ну да Бог с ними, с этими сказками. В конце концов все
вероучения имеют свой фольклор - и право на него. Не надо только возводить
его в статус богословия и особенно не надо требовать от других принимать
такие истории за истину. Тут не отражение религиозной ситуации, а мечтания и
грезы.
Разумеется, были и есть православные, которые способны говорить о
православии и о русских православных вполне нормальным языком. Одним из
достойных архиереев РПЦ был архиепископ Михаил (Мудьюгин), который всегда
давал окорот всем хвастунам от православия, как в России, так и вне ее: "Что
касается рассуждений об уникальности нашего менталитета, то это плоды
зазнайства и слепоты в отношении действительности, особенно свойственные
русским эмигрантам первой волны. Им было присуще бахвальство, и в то же
время они не имели никакого влияния в обществе: большинство из них работало
лакеями или жили на иждивении. Не находя возможности реализовать себя в
действительности, они много фантазировали... Отсюда те идеи об особом
избранничестве русского народа, его специфической роли среди других народов
и прочее... На мой взгляд, такой подход просто отвратителен... Я не вижу
никакой русской идеи. Думаю, что ее не существует в природе" /83/. Однако
кто может сказать, что именно эти слова отражают официальную позицию нашего
официального православия?
Таких, как Михаил Мудьюгин, мало, и их голос звучит все глуше, а вот
"Гром победы раздавайся" явно набирает силу. И поклоняющиеся какой-нибудь
Матронушке куда многочисленнее и сильнее чтущих Сергия Радонежского. Причем
они проникают всюду, даже вроде бы в бастионы нашего здравомыслия и
свободомыслия: МГУ давно уже прикармливает, издает, принимает на работу и
вообще всячески привечает всевозможных мракобесов, антисемитов и откровенных
шарлатанов. Тем самым подтверждая характеристику, данную ему Пушкиным (в
письме Погодину): "ученость, деятельность и ум чужды Московскому
университету". И тут - беспомощность перед явным обскурантизмом, даже
сотрудничество с ним, чуть ли не заискивание.
РПЦ откровенно борется за власть, за идеологический контроль. Не
участвуя прямо в политической жизни, РПЦ успела обозначить свои интересы во
всех областях внутренней и даже внешней политики, и чрезвычайно
требовательно настаивает на их соблюдении. Это - в сочетании с неумением
наладить хоть какой-то диалог с другими наличествующими в России
вероучениями - порождает трения и напряженность, угрожает стабильности
государства.
Русская православная церковь, а особенно околоправославный люд, любят
изображать наше официальное православие как духовную основу общества и
государства, источник неиссякаемой мощи, гаранта благосклонности небес,
стабильности и прочая, прочая, прочая. Эти же претензии - и с большими
основаниями - она выдвигала до революции. Что, как известно, закончилось
Катастрофой. И сейчас исход будет не лучше.
Нет сейчас в стране другого источника разделений и нестабильности,
сопоставимого по своему разрушительному потенциалу с официальным
православием, представленным Русской православной церковью и
околоправославными организациями и идеологиями. Никакая стабильность
невозможна в государстве, где одна церковь говорит всем прочим: "Бог все дал
нам, а вам ничего не дал". Это не просто нехристианская - это
антихристианская позиция, и на ней стоит РПЦ, как до нее стояла византийская
церковь.
Русская православная церковь любит изображать себя "кроткой и
смиренной", стойко переносящей несправедливости и обиды, якобы чинимые ей
другими вероучениями. И при этом отличается чудовищной сварливостью: она
перессорилась и переругалась со всеми другими церквами - в том числе с
большинством православных. И самые яростные схватки - со Вселенским
патриархатом. И все прочие православные церкви нашу очень не любят, многие
боятся ее захватнических поползновений.
Внутри страны РПЦ не стесняясь прибегает к помощи ОМОНа для захвата
храмов у соперничающих православных церквей, откровенно использует для этого
благосклонность к ней местной администрации, юридически не очень грамотной,
да и высокой нравственностью не обремененной. Эти же приемы переносят и
вовне: с помощью властей палестинской автономии захватили монастыри в Святой
Земле, чем повергли в шок не только РПЦЗ. Словно подражают известному
литературному персонажу: "И даже то, что за лесом (в Баден-Бадене), - то
тоже мое".
Мошеннически используется понятие "каноническая территория", которое не
признается никем (в том числе честными православными) как регулятор
отношений между разными церквами. При этом как-то не замечают, что имеют
епархии в Европе, в Азии, приходы по всему свету, что ни одна христианская
страна не чинит никаких препятствий православию вообще и РПЦ в частности.
"Мы у вас можем, а вы у нас нет". Поражает полная безнравственность таких
утверждений и действий. Не дремучие люди из околоправославных изданий, а
архиереи РПЦ совершенно открыто следуют примеру того готтентота Владимира
Соловьева, "который на вопрос о добре и зле отвечал: добро - это когда я
отниму у соседей их стада и жен, а зло - когда у меня отнимут" /84/. Тут
явный расчет на готтентотскую же мораль большинства нашего народа, которое
такой подход вполне устраивает и у которого она сложилось трудами Русской
православной церкви. Она действует так, словно нет и никогда не было в
России людей, способных дать нравственную оценку ее словам и действиям,
словно элементарная порядочность в России никогда и никому не была
свойственна. "Мы не можем иначе, потому что у нас вся истина". Вся истина,
считают верующие, все-таки у Бога, и только у Него.
Та же готтентотская мораль и в рассуждениях о прозелитизме: "когда мы у
вас проповедуем, это возвещение истины, когда вы у нас - это душекрадство".
Православие, кажется, везде в христианском мире встречают с любовью, не
препятствуют устраивать приходы, храмы - даже помогают. Оно же всех прочих
христиан встречает в России с лютой злобой и ненавистью. Для РПЦ коммунисты
куда ближе и роднее, чем христиане, верующие не так, как ей хотелось бы.
Сама же она, кажется, без помощи государства, уже не в состоянии ни удержать
верующих, ни привлечь новых - отсюда ее жалобы на прозелитизм, требования
гонений на всех, верующих по-другому. История гонений официальным
православием других церквей, в том числе тоже православных, еще не написана,
хотя материала для нее - с избытком, одни староверы могут дать его сколько
угодно.
Еще В.С. Соловьев писал в письме Николаю II: "Христос сказал: "Я есмь
дверь". Позволительно ли христианам силою толкать в эту Дверь одних и силою
же не выпускать из нее других? Сказано: "приходящего ко Мне не отгоню", но о
притаскиваемых насильно ничего не сказано... Закрепощение людей к
православию лишает русскую Церковь нравственной силы, подрывает ее
внутреннюю жизненность... Далеко не худшие среди православного народу могут
рассуждать (и уже рассуждают) так: из двух религиозных обществ которое более
соответствует духу Христову и евангельским заповедям: гонящее или гонимое?
...Нельзя же православному христианину отрицать того факта, что Христос в
Евангелии неоднократно говорил своим ученикам: вас будут гнать за имя Мое,
но ни разу не сказал: "вы будет гнать во имя Меня" /85/. Однако сейчас вот
гонят, не стесняются. Заявляют: "религиозное большинство имеет право
защищаться", что нельзя понять иначе, как призыв к погрому всех прочих
церквей.
Мечта у нынешних ревнителей официального православия одна: как бы
истребить всех верующих иначе. Собственно, она не нова, о том же мечтали и в
мимопрошедшие времена. Но теперь есть новые средства озвучить свои мечтания,
облегчить душу: Интернет. Время от времени на неправославные сайты врывается
такой ревнитель и: "Вот погодите ужо! Скоро мы, перекрестясь да помолясь,
передушим-перевешаем всех сектантов, католиков-протестантов - то-то
благодать настанет! Благорастворение воздухов!" Конечно, нельзя обвинять
всех, но думается, немало архиереев мечтают о том же, только сдерживаться
приходится. И то не всегда получается.
...Где-то на юге казаки ворвались в храм кришнаитов, и один из них, как
потом жаловались обиженные, осквернил алтарь. Не надо особой фантазии, чтобы
догадаться, что именно учинил этот ревнитель православия. Сознание Кришны,
конечно, вера не из традиционных для России. Но возникает вопрос могут ли
православные вести диалог с инаковерующими без демонстрации скотства? Как-то
так получается, что вся история России - это обязательно поругание и
осквернение чего-нибудь, тяга к этому неодолима.
Полная неспособность РПЦ не то что к диалогу, но к сколько-нибудь
нормальному общению в полной мере проявляется в ее отношении к католичеству
и папе. Предаются забвению элементарные нормы приличий, и православные СМИ,
и православные архиереи о католиках и понтифике пишут то ли не замечая
собственно свинства, то ли упиваясь им. После визита папы на Украину
"очищали" Киев от осквернения. Уже одно это стоит того, чтобы государство
наше задумалось: а способна ли церковь, которой оно отводит первенствующую
роль в явное нарушение собственных законов, хоть на какое-то приличие?
Страны, именуемые цивилизованными, - это в первую очередь христианские
страны и они никогда не признают цивилизованной страну, в которую не может
приехать папа римский. Все-таки "наша страна борется за звание
цивилизованной", а с РПЦ - пустят ли в "калашный ряд"? Едва ли.
Трость надломленная
Тем не менее наше государство явно отдает предпочтение РПЦ, готово
потрафлять ее поползновениям, в нарушение конституции ущемляет все другие
вероучения в России. Такую благосклонность РПЦ, несомненно, заслужила тем,
что едва ли не со времени ее появления на Руси была в неразрывной связи с
властью и обслуживала ее, являлась - вспомним Солженицына - "безвольным
придатком государства". Так было в самом начале - именно власть, князь
Владимир, выбрал веру и заставил подданных принять ее. Так было и в конце,
во время Катастрофы, когда из-за отождествление церкви с властью первая пала
вместе с последней.
Еще в Византии придумали симфонию церкви и власти. Симфония никогда не
строилась на основе равенства сторон и разделения их функций, она всегда
означала подчинение церкви светской власти, что подтверждается всей историей
как Византии, так и России. Тем не менее наша церковь всегда гордилась своей
ролью прислужницы при земных властях, и сейчас еще РПЦ, перечисляя свои
достижения, начинает и кончает своими заслугами перед государством, перед
царством земным. Что означает пренебрежение служением Царю Небесному -
именно этим многие объясняют постигшую ее кару. Ибо церковь, по естеству ее,
должна служить не народу и не государству, а Богу, всякое иное служение для
нее есть нарушение заповеди о запрете идолопоклонства.
Симфония есть нечто очень нездоровое, о ее сути хорошо сказал Георгий
Флоровский: "Гипнотически властное овладевание друг другом или взаимная
одержимость, вампирическая жизнь в другом - в этом природа симфонии" /86/. О
симфонии и ее пагубных последствиях для обеих сторон - и для церкви, и для
государства - существует огромная литература. Наши власти - как и наши
церковники - видимо, с ней незнакомы, ибо опять берутся за свое. Да что
литература - собственный горький опыт ничему не научил ни церковь, ни
государство.
А ведь должно же оно знать, куда завело Россию и ее церковь то, первое,
исполнение симфонии. Так нет же: уже начали второе исполнение, которое тем
более кончится полным провалом. Тогда были хоть какие-то основания для
самообмана, для убежденности, будто "русский народ весь в православии". Но
после ХХ века, после Катастрофы - надо бы прозреть?
Нет, власть не прозревает. Не извлекает уроков из истории, не читает
обширную литературу по симфонии и, конечно, не читает Библию. А там много
умных вещей, в частности: "Вот, ты думаешь опереться на ... эту трость
надломленную, которая, если кто опрется на нее, войдет тому в руку и
проколет ее" (Ис 36:6). А уж более надломленной трости, чем Русская
православная церковь, и представить себе невозможно. Могли бы
государственные мужи вспомнить, как в 1917 г. вдруг куда-то провалились
казавшиеся незыблемыми принципы "Самодержавие, православие, народность", "За
веру, царя и отечество" и иные в том же роде. Мало того, что опереться
норовят, - иные чиновники себя по стенке размазывают от любви к нашему
казенному православию и готовы прислуживать ему, поставить на службу церкви
весь административный ресурс. Они всячески показывают, что служат не
Российской Федерации, а исключительно Московской Патриархии, что Федерацию
никак не укрепляет.
Церковь же не осознает собственной надломленности (за исключением
немногих своих интеллектуалов, с которыми у нее всегда были сложные
отношения). По словам одного автора, как и встарь "Лидеры Церкви, добиваясь
привилегированного положения,.. вынуждены говорить как будто на чужом языке:
не о спасении душ своей реальной и потенциальной паствы, а о соображениях
государственной безопасности, о национальной идее и тому подобных материях,
которым люди Церкви могли бы и не придавать столь существенного значения...
Этот подход низводит Церковь до уровня вспомогательного подразделения
идеологических служб власти. Нынешняя власть охотно будет использовать
Церковь именно таким образом, но миссии Церкви это пойдет только во вред.
Равно как и пропаганда "традиционности" православия вместо проповеди его
истинности" /87/.
Нет, не действуют на РПЦ такие соображения. Ну а на государство тем
более: там, как всегда, погоду делает чиновник с кругозором "московского
служилого человека" (термин Г.П. Федотова), который высшие соображения
принимать во внимание не приучен и не способен. Больше всего чиновникам и
церкви, похоже, понравилось награждать друг друга орденами, что очень по
душе людям тщеславным и пустым. А РПЦ отметила своими наградами и людей,
явно принадлежащих к уголовному миру.
Власть много чего не понимает, в том числе и природы власти в самой
России, где она совсем не та, что на Западе. И все же можно признать за
аксиому, что опасно управлять людьми против их воли, полезно спрашивать их
согласия. Однако люди, воспитанные нашим православием, едва ли обладают
долей ответственности, необходимой для самоуправления. Мы к нему не
приспособлены, как стало ясно после Катастрофы, о чем тогда же сочинили
прелестный стишок под названием "Ералаш Всероссийский":
В Конотопе - собрание,
В Пошехонье - восстание,
В Козодое - братание,
В Голопупинске - бой.
В Темрюке - революция,
В Костроме - конституция,
В Чухломе - экзекуция,
А в Твери мордобой...
Очень похоже на происходящее ныне. Негоже забывать, что Голопупинск -
не Вестминстер, и вестминстерства не выдержит.
А его взялись насаждать чрезвычайно рьяно. У людей, воспитанных
православием (что означает: вовсе невоспитанных), нет и не может быть
чувства гражданской ответственности - и гражданское общество, о котором так
много говорят, они построить не в состоянии. Сейчас для него предпосылок
даже меньше, чем до Катастрофы, когда были земства и иные ростки этого
общества, а также хоть как-то осознававшие свою солидарность и родство
носители петровского начала. Но и тогда В.С. Соловьев писал: "Наше общество
есть лишь рассыпанная храмина безо всякого определенного строения и
организации, а потому и никаких определенный частей или партий здесь быть не
может" /88/. К нынешнему состоянию гражданственности эти слова тем более
применимы.
Как водится, неуспех России с демократическими преобразованиями возвели
во всеобщий закон: демократия-де - вещь ложная и ненужная, мы это покажем и
докажем всему миру, спасем его от демократии. Поучать мир - наша застарелая
скверная привычка. Советы по части ненужности и вредности демократии вряд ли
кто примет во внимание. В мире ей не везде везет: есть Куба, где большинство
населения обожает своего Фиделя, не любит демократию и пока не нуждается в
ней. Есть Северная Корея, где подавляющее большинство населения тоже обожает
своих Кимов и тоже смеется над демократией, но при случае, как и кубинцы,
норовит дать дЈру. В таком же состоянии были и мы 70 с лишним лет, потом
вышли из него. По выходе не все получилось, не всем понравилось и многие
запросились обратно. Но только обычным нашим легкомыслием можно объяснить
бездумные призывы отказаться от демократии.
Она - несомненное благо, и отказываться от нее мир не собирается. Да и
нам такой отказ был бы неполезен, даже позорен. Но и ждать сразу
великолепных результатов не приходится. В сфере политики, как и в сфере
экономики, тоже нет необходимых внутренних запретов, а потому вполне
законным выборным путем у власти могут оказаться - и оказываются - персонажи
совершенно немыслимые в цивилизованном обществе. Тут и рьяные коммунисты, и
откровенные уголовники, и казнокрады, и самодуры, и генералы, делом
доказавшие, что они понятия не имеют об офицерской чести - но как раз это,
кажется, и нравится. (О тяге к бесчестию много и хорошо рассуждал
Достоевский.)
Наконец, в большой чести психопаты чуть ли не со справкой, которых
большинство россиян просто не распознает. Нераспознанию помогает культ
юродства, узаконенной и почитаемой в православии психопатии, которая
принимается за особую одухотворенность. По соседству избрали президентом
свинопаса, борца с Европой, к тому же оказавшегося явным параноиком. Он
паранойю отнюдь не прячет, она у него на показ - но это и привлекает. Многие
у нас даже завидуют - нам бы такого. Впрочем, свои параноики тоже есть, и в
Думе, и особенно в силовых ведомствах. За рубежом (в Страсбурге, к примеру)
нашу страну уже стали представлять такие диковинные субъекты, что дух
захватывает, и встает вопрос об их душевном здравии, что, впрочем,
практически никого не смущает, а наших православных и тем более
околоправославных - менее всего.
И все-таки сделано немало. Главное - принята конституция, в которой
провозглашены вполне демократические принципы, в том числе и в части,
касающейся свободы совести. Но как раз это приводит и церковь, и
околоправославный люд в неописуемую ярость. Потому что по ее воззрениям и
воззрениям этого люда человек не имеет права сам решать, во что и как
верить, а решать это может только церковь, которой в этом деле должно
помогать государство. И наше государство недальновидно подыгрывает здесь
церкви, что может обернуться для него большими неприятностями. Недалеким
людям во власти очень нравится, что околоправославные ставят государство
выше Бога. Им невдомек, что государство где торжествуют такие воззрения, -
слабое государство, плохое государство.
Конституцию у нас нарушают все кому не лень, начиная с президента,
который ведет себя так, будто он президент одних православных, признающих
юрисдикцию Московской патриархии. Чиновники рангом поменьше понимают это как
повеление идти на всех остальных с оглоблей. Дума в 1997 г. приняла закон о
свободе совести, явно нарушающий зафиксированный в конституции принцип
равенства религий и ставящий под сомнение статус России как цивилизованного
государства. Сильнее всего против этого позорного закона ополчились
староверы, которые заявили что в нем нет ни свободы, ни совести, но их у нас
уже триста с лишним лет не слушают. А вот РПЦ закон очень нравится, она
говорит, что он совсем не дискриминационный - но тут надо бы и других
послушать, тех же староверов, к примеру. Конечно, нельзя игнорировать
православных РПЦ, да и околоправославных тож, но все же ни из них одних
состоят граждане России.
Законодатели же так возревновали о православии, что вывели его за
пределы христианства. В преамбуле закона признана "особая роль православия",
а в следующем пункте говорится, что кроме него уважаются также
"христианство, ислам, буддизм, иудаизм и другие религии". Тем самым
православие отделяется от христианства, и у наших славных думцев получилось
как у того персонажа Гашека, который утверждал, что Земля - это шар, внутри
которого находится другой шар, по размерам больший, чем внешний. Но у Гашека
дело происходило в сумасшедшем доме, в России же - в парламенте. И вот уже
дикторы на нашем телевидении произносят что-то вроде: "все верующие нашей
страны - и православные, и христиане, и мусульмане, и буддисты..." Но,
может, наше православие и христианство и впрямь разные вещи.
Помимо конституции и законов есть еще правоприменительная практика, где
люди и вовсе не стесняются. Государство тут идет на поводу у РПЦ, загоняя в
ее ограду людей дубинками и прикладами. Но государство, которое не выполняет
собственную конституцию - это плохое государство, это слабое государство. И
слабость его, в частности, в том, что оно, взяв сторону одной религии в
стране, противопоставило себя всем остальным, что никак не способствует его
укреплению. Когда-нибудь это может обернуться очень большими потерями - как
обернулось Катастрофой для царского режима. Но - не в природе нашей власти
(нынешней особенно - там все временщики) заглядывать в будущее и
интересоваться прочностью фундамента, на котором она стоит. Многие чиновники
благосклонно выслушивают требования объявить Россию православной республикой
- ведь есть же исламские!
Власть, носители которой не поддерживают декларируемые ею же принципы,
- это плохая власть, это слабая власть. Россия по конституции республика, а
в моде монархические взгляды - в том числе у чиновников. Они все числятся у
нас по околоправославному ведомству, а в нем тон задают как раз монархисты.
Слов нет, каждый имеет право на любые предпочтения - но зачем с
монархическими взглядами идти служить республике? Это не украшает
государство - что ж не может найти людей, разделяющих его конституционные
принципы? Республике должны служить республиканцы, а не монархисты - иначе
это плохая республика, слабая республика. Хотя - много ли людей в России
знают, что такое республиканские взгляды? Или - политические взгляды вообще?
Не украшает несоответствие конституционных принципов личной
убежденности и чиновников: такая неразборчивость свидетельствует об
отсутствии того, что по-английски называется integrity, - слово, не имеющее
точного эквивалента в русском языке (ближе всего - "цельность",
"целостность" натуры), хотя оно прежде всего характеризует личность, которую
наша церковь - как и наше государство - так и не вылепили за все время
своего существования, о чем свидетельствует и эта лингвистическая лакуна.
Личность, как подразумевается (а иногда и открыто выражается при очень
немногих возражающих) в нашем православии, надо топтать, унижать (это
называется "смирять"), а не предоставлять ей права.
Цель нашего официального православия состояла как раз в том, чтобы не
дать сложиться личности. Потому что институция вроде РПЦ едва ли уцелеет
там, где есть личность. Подсознательно - а иногда и вполне сознательно - РПЦ
это понимает, и всячески препятствует становлению личности. Наша церковь не
хочет выходить из константинова пленения, она боится личности, ее
достоинства, ее прав - и потому категорически отрицает их. По ее вине
личность у нас так и не сложилась, только в петербургский период появляются
у нас понятия о ее чести и достоинстве - пусть для ограниченного круга, для
дворянского сначала, но потом и разночинцы были включены в этот круг,
появились шансы и у других слоев.
РПЦ явно предпочитает недемократические формы правления. Сколько бы она
ни говорила о "непредпочтительности" для нее какой-то определенной формы
государственного устройства, она по "естеству ее" ориентирована на монархию,
а точнее - даже на самодержавие. Об этом свидетельствует канонизация
последнего царя: тут РПЦ не сумела противостоять давлению околоправославия,
несмотря на то, что в ней звучали серьезные возражения против этого явно
политизированного действа. И тут ей не по пути с Россией, потому что Россия
уже никогда не вернется к самодержавию, хотя число зовущих к нему может
возрасти. Уже сейчас у нас одни воздвигают монументы царям, другие их
взрывают, причем и те и другие претендуют на выражение интересов народа.
Монархические идеи способны еще больше разъединить наш и без того
разделенный народ, но никак не сплотить его.
Русскую православную церковь нынешнее положение дел, при котором
государство не следует собственным законам, но выполняет ее пожелания,
устраивает как нельзя более. Соблюдение конституции, как и прочих законов,
ей не нужно - благосклонность властей она всегда ценила выше юридической
защищенности, тем более, что последняя может распространяться и на другие
вероучения, а благосклонность достается только ей. Что тоже не
свидетельствует о предусмотрительности: благосклонность начальства в России
- вещь переменчивая, в 1917 г. вон как переменилось. Но - короткая память у
нашей церкви.
Правда, кое в чем - надо отдать ей справедливость - горький опыт
прошлого учтен. Церковники сами, непосредственно, во власть не лезут, им
запрещено искать выборных должностей, и запрет это соблюдается строго, хотя
и раздаются голоса, требующие пересмотреть это положение. Если пересмотрят -
хуже для РПЦ будет.
Пока наша незамысловатая власть полагает, что нормальные отношения с
верующими - это когда на экране телевидения много Алексия II, когда он
присутствует при важнейших государственных актах. Что обо всем этом думают
другие верующие никого не интересует, ибо считается, что их мнением можно
пренебречь. Как пренебрегал и царский режим, который вдруг канул в небытие.
И православие его не спасло - более того, считают неглупые люди, помогло
кануть. Не стоило бы нынешним властям забывать об этом. На Востоке говорят,
что даже осел дважды не спотыкается об один и тот же камень, в России же
"кажинный раз и все на эфтом месте".
Признать особую роль православия в нашей стране можно бы было - если бы
это не влекло за собой обязательного ущемления прав всех других верующих и
неверующих. Но такое у нас невозможно - те же чиновники не просто пытаются
опереться только на трость надломленную, но и лебезят перед нею, что
свидетельствует об их исторической безграмотности. Никогда в России
государство не было прислужницей церкви, всегда было наоборот. И всегда,
когда власти в России надо было заниматься серьезным делом - спасать,
вытаскивать страну, она отодвигала православную церковь на задворки, чтоб не
мешала.
И не стеснялась идти на выучку к Западу, не считала, что теряли при
этом русскость. И только тогда что-то у нас получалось, причем не хуже, чем
у учителей. При этом не заимствовали их болячки, которых, конечно же,
немало. Если нынешняя власть захочет спасать и вытаскивать страну, то пойдет
по тому же пути, потому что иного просто не дано.
Можно, конечно, объявить православие "руководящей и направляющей силой
нашего общества", как некогда КПСС. Собственно, именно это и произошло уже,
и РПЦ рьяно стремится закрепить за собой эту роль. Это ее дело: давно
сказано, что если Бог хочет кого погубить, того лишает разума. Но вот
граждане России не могут быть безразличны к грядущей погибели своей страны,
которая неминуемо последует, если этим претензиям РПЦ будет подыгрывать
власть. Власти, если она хочет чего-то добиться, придется поставить церковь
на место, а не ползать перед ней на коленях. Все, кто придавал ей слишком
большое значение, кто всерьез принимал претензии церкви на роль станового
хребта России, кончали совсем плохо.
Сильное государство у нас должно опираться на закон и право, а не на
православие, не на дискредитировавшие себя институции. Это тоже дается не
легко и не сразу, но только движение вперед в этом направлении может спасти
Россию. А не назад, не во всякие уваровские триады, где окончательная
погибель несомненна. В 1917 г. цена всем тогдашним "единодушиям" и
"незыблемым православным основам государства" оказалась невысока. Нынешняя
непригодность официального православия на роль духовного фундамента - кольми
паче тогдашней?
Патриотизм третьего сорта
Одна из великих вин нашей официальной церкви перед народом и страной
состоит в том, что она не позволила сложиться подлинному патриотизму. Любовь
к отечеству - чувство естественное, это нелюбовь к нему неестественна. Но
как в нашем православии взяло верх. противопоставление всем инаким и
непременная вражда с ними, так наш патриотизм по преимуществу определился
как ненависть к другим. И тем самым лишился положительного содержания. Наша
церковь, смысл своего существования видящая в противопоставлении другим
христианам, и от государства, и от народа требует противостоять другим
народам, другим странам. Со всеми обязательно разругаться, со всеми
обязательно перессориться - только так, иначе это предательство. Ненависть к
иным без всяких рассуждений - мерило привязанности как к нашей церкви, так и
к отечеству. Наш патриотизм - почти обязательно третьесортный патриотизм, он
же ура-, ложно-, псевдо- и т.д. патриотизм, он же квасной патриотизм, он же
национализм, он же шовинизм. Все-таки в уважающих себя странах патриотизм
отделяют от национализма и шовинизма, у нас же до этого не дошли. Хотя еще
С.Н. Булгаков (сам не безгрешный по этой части) знал, что национализм
убивает патриотизм.
Патриот у нас - это тот, кто умеет по=матерному крыть иностранцев,
инородцев, иноверцев - иного не нужно, да и не дано. Это началось давно, и
отмечено еще П.Я. Чаадаевым, испытывавшим "грусть при виде какой-то скрытой
злобы против всего нерусского, как будто нашу добрую, терпимую, милосердную
Россию нельзя любить, не ненавидев прочего создания" /89/. Заметим, что
доброта, терпение и милосердие были свойственны далеко не всей России.
Особенно силен в нашем патриотизме антисемитизм. Это неудивительно, ибо
он тесно связан с православием, которое передало ему все свои пороки.
Ненависть к евреям проникла очень глубоко, куда глубже, чем иногда пытаются
изобразить. Об этом хорошо свидетельствует народный пересказ библейского
повествования о встрече Христа с самарянкой (его приводит Е.Н. Трубецкой):
- Как я дам тебе пить, когда ты - еврей?
- Какой я еврей? Я чистокровный русский!
А сейчас по всей стране жгут синагоги, призывают к погромам (и уже
почти устраивают их), оскверняют еврейские кладбища, переиздают Нилуса,
труды которого продают почти исключительно в православных храмах. Но и тут
не без чудес: в России, оказывается, можно быть стопроцентным антисемитом с
фамилией "Шафаревич", хотя, говорят знающие люди, она куда красноречивее,
чем фамилия "Рабинович", почему-то считающаяся у нас самой еврейской.
Чтобы стать патриотом, ничего не надо делать, никуда не надо
стремиться, никаких высот не брать. Зачем их брать, если единое на потребу -
обругать Запад и евреев? (Многие уравняли то и другое.) Ругаешь - и
довольно. А вот у тех, для кого патриотизм не просто лай, но и продуктивная
деятельность, у тех, кто с Западом и евреями может говорить на равных -
патриотизм нечто иное, как у покойного Святослава Федорова, у которого и
Запад действительно мог поучиться. Но таких у нас мало, эти люди, как
правило, от ругани с Западом отказываются как раз потому, что умеют делать
дело не хуже европейцев (или евреев). А это наших третьесортных патриотов
только раздражает, ибо отвлекает от главной задачи: на чем свет стоит крыть
всех инаких, прежде всего тех же евреев.
Такие сомнительные патриоты есть везде, но только у нас именно они
вышли на первый план и оттеснили всех прочих. Похоже, все попытки наполнить
наш патриотизм положительным содержанием кончаются ничем, хотя еще В.С.
Соловьев писал: "Теперь настала пора возвратить патриотизму его истинный
смысл, - понять его не как ненависть к инородцам и иноверцам, а как
деятельную любовь к своему страдающему народу" /90/. "Деятельной любви"
сейчас практически не осталось, в поношении всего иного дошли до полного
свинства и неучастие в этом свинстве считают отсутствием патриотизма, что не
всех устраивает. А участие роднит всех ругающих - в первую очередь
большинство православных и околоправославных с коммунистами. Мало того: РПЦ
даже с аятоллами идет на сотрудничество - ради противостояния все тому же
проклятому Западу. Ибо для нее главное не вера, а ненависть к нему.
Это отталкивает тех, кто действительно хочет послужить отечеству, но не
согласен лаем лаять на всех иных - в этом главная опасность и главный вред
третьесортного патриотизма (он же, по В.С. Соловьеву, "зоологический"). Он
не признает никакого иного патриотизма, кроме третьесортного, - и людей
сортом повыше. Это тоже было отмечено давно, еще А.М Жемчужников один из
создателей образа Козьмы Пруткова, и потому вроде бы человек веселый,
написал такие тоскливые строки:
Вы все, в ком так любовь к отчеству сильна,
Любовь, которая все лучшее в нем губит, -
И хочется сказать, что в наши времена
Тот честный человек, кто родину не любит.
Таков результат патриотических упражнений наших третьесортных
хранителей отечественных традиций. В.В. Розанов писал о них: "Боже, да
почему же эта национальная партия, когда она отсекает голову этой России,
охраняет ее экскременты, вонючие отбросы, а что в ней молодо и растет, что
чисто сердцем, в чем сконцентрирован весь идеализм страны, - все это
порубает, ненавидит, истребляет? Не скорее ли эта партия страшно
антинациональная? Может ли быть назван садоводом, хозяином сада,
оберегателем его человек, который бережет только старые пни в нем, а молодые
деревца вырывает с корнем и вообще органически ненавидит?" /91/.
Ненавидят наши третьесортные православные патриоты многое и многих даже
до сего дня. Современный автор имеет все основания сказать: "Когда
встречаешься с такими православными, которые последними словами ругают...
все другие христианские исповедания, а также православных, не разделяющих их
ненависти к евреям, католикам и протестантам, то поражаешься человеческой
способности даже из религии самой чистой и возвышенной любви ко всем людям
создать идеологию исключительного монопольного права на обладание истиной и
лютой ненависти ко всем, думающим иначе" /92/.
Уже говорилось, что такой патриотизм-национализм бытует не только у
нас. Кое-где он даже торжествовал - например, в Германии в первой половине
ХХ века. Что и привело ее к катастрофе. Но Германия все же уцелела, хотя,
говорят, ценой утраты идентичности, по меньшей мере, ее существенного ее
изменения. России же, если в ней восторжествует такой вот третьесортный
патриотизм-национализм (а пока он явно берет верх), уцелеть скорее всего не
удастся. Об этом тоже предупреждал В.С. Соловьев: "Доведенный до крайнего
напряжения, национализм губит впавший в него народ, делая его врагом
человечества, которое всегда окажется сильнее отдельного народа" /93/.
Единственное чего желают отечеству, - статуса великой державы. Но он ко
многому обязывает и даром не обходится, России же обходится дороже, чем всем
прочим странам, это еще Достоевскому было ясно: "Положим, мы и есть великая
держава, - писал он в "Дневнике...", - но я только хочу сказать, что нам это
слишком дорого стоит - гораздо дороже, чем другим великим державам, а это
предурной признак". (Он же там же: "...ныне воюют не столько оружием,
сколько умом, и согласитесь, что это последнее обстоятельство для нас
особенно невыгодно".) Сейчас, кажется, только у А.И. Солженицына хватает
трезвости и честности открыто сказать: "Н е т у н а с с и л на Империю! - и
не надо, и свались она с наших плеч... Не к широте Державы мы должны
стремиться, а к ясности нашего духа в остатке ее" /94/.
Еще одна особенность нашего патриотизма-национализма состоит в том, что
он носит почти исключительно военный характер. Собственно, мирного
патриотизма у нас вроде и нет: быть патриотом у нас - значит прежде всего
быть солдатом, что неверно: патриотизм вовсе не удел только военных.
Особенно в наше время, когда даже оборона России - это не столько люди в
форме, сколько академик Сахаров. Наши генералы - тоже патриоты третьего
сорта, да и как генералы они далеко не первосортны.
А наш патриотизм в годы войны, который ставят в пример, также не без
изъянов: да, было подлинное стремление защитить родину, но были и
заградотряды, стрелявшие по своим, чего, кажется, никто кроме нас не делал.
И голодных, разутых-раздетых, плохо вооруженных, а то и вовсе невооруженных
гнали без всякой надобности на убой, пехоту впереди танков, тоже только у
нас. И числом ненужно погибших мы гордимся как величайшим достижением, и
лишь немногие полагают, что надо было под трибунал отдавать наших
полководцев. Большинство же обожает своих палачей и мясников, а самых
кровавых из них требует причислить к лику святых. И не исключено, что РПЦ
придется пойти на это - служение околоправославию даром не обходится. Оно
уже канонизирует адмиралов, и скоро, надо думать, появится много икон с
изображениями святых в погонах и эполетах, и различаться они будут, скорее
всего, по воинским званиям. Идиотизм происходящего мало кого смущает.
"Военный патриотизм" отнюдь не оборонителен - он наступателен по своей
природе и ищет, где бы сапоги помыть. При резко сократившихся возможностях
военные амбиции остались прежними. Они вполне логически вытекают из
религиозного оправдания нашего патриотизма. Еще Иван Ильин писал:
"...чувство и воля националиста, вместо того, чтобы идти в глубину своего
духовного достояния, уходит в отвращение и презрение ко всему иноземному.
Суждение "мое национальное бытие оправдано перед лицом Божиим",
превращается, вопреки всем законам жизни и логики, в нелепое утверждение:
"национальное бытие других народов не имеет перед моим лицом никаких
оправданий"... Эта ошибка, впрочем, имеет совсем не логическую природу, а
психологическую и духовную: тут и наивная исключительность примитивной
натуры, и этнически врожденное самодовольство, и жадность и похоть власти, и
отсутствие юмора, и узость провинциального горизонта, и конечно,
неодухотворенность национального инстинкта. Народы с таким национализмом
очень легко впадают в манию величия и в своеобразное завоевательное
буйство..." /95/. Согласимся: писатель, которого наши нынешние патриоты
избрали своим идеологом, дает очень точную характеристику своим
последователям, страдающим - среди прочего - и завоевательным буйством.
Но им же поражено и большинство россиян, ничего об Ильине не знающих.
Поставь их сейчас перед выбором: компьютеры в каждой школе или
восстановление военной базы в Камрани, в ответе можно не сомневаться:
большинство предпочтет никому ненужную базу в далеком Вьетнаме, а с
компьютерами "потерпим до лучших времен". Которые, однако, без компьютеров
никогда не настанут. И все же люди мечтают прежде всего о великой - в
военном отношении! - родине, а не о процветающей и счастливой.
Величие страны не исключает военной мощи, но к ней не сводится, и чем
дальше, тем ее относительная роль будет снижаться все заметнее. И ранее наши
мыслители видели ущербность такого "военного подхода" к делам
государственным. "Истинное величие России, - писал В.С. Соловьев, - мертвая
буква для наших лжепатриотов, желающих навязать русскому народу историческую
миссию на свой образец и в пределах своего понимания. Нашим национальным
делом, если их послушать, является нечто, чего проще на свете не бывает, и
зависит оно от одной-единственной силы - силы оружия" /96/.
Пожалуй, большинство россиян считает ненависть к другим совершенно
необходимой, и ксенофобия, видимо, наша национальная черта. Она ярко
проявилась и у тех порожденных петровскими реформами представителей
образованных классов, которые остро переживали ощущение некоторой ущербности
при встрече с Западом. Они избрали путь полегче: вместо того чтобы поднимать
свою страну - опустить Запад. Были среди них фигуры почти комичные, вроде
Ширинского-Шихматова, написавшего такие вирши:
Подобно как Иван Великой
Превыше низких шалашей,
Так росс возносится душей
Превыше царств Европы дикой
И дивен высотою чувств!
Но и фигуры куда более крупного масштаба - туда же. Попав на Запад и
уязвившись его отличиями от России, они для восстановления душевного и
нравственного равновесия не нашли ничего лучшего, как поносить Европу.
Гоголь, Тютчев, Достоевский в Риме, Мюнхене, Баден-Бадене и Париже писали
самые гневные инвективы против Запада. Нетрудно увидеть здесь действие
компенсаторного механизма: у вас хорошо, у нас плохо, эта мысль невыносима,
порождает комплекс неполноценности. Чтобы компенсировать его, надо себя
восхвалять, а вас - ругать. И многие наши великие выбирали такой путь.
Но и тут не все однозначно. Гоголь, как полагает, например, Г.
Флоровский, "..в своем мировоззрении и в складе душевном ... был весь
западный, с ранних лет был и остался под западным влиянием. Собственно,
только Запад он и знал, - о России же больше мечтал. И лучше знал, какой
Россия должна стать и быть, какою он хотел бы ее видеть, нежели
действительную Россию" /97/. И при всех его "Выбранных местах.." и
"Размышлениях о божественной литургии" он был привержен двоеверию в
первоначальном православном значении этого слова: признавал равенство
"латинства" и восточного христианства. "Потому что, - писал он, - как
религия наша, так и католическая совершенно одно и то же, и потому
совершенно нет надобности переменить одну на другую. Та и другая истинна..."
/98/. А некоторые авторы, основываясь на его описании католичества и
православия (первого с большим пиететом, второго довольно насмешливо - в
"Тарасе Бульбе", например), пишут даже, что он явно предпочитал
католичество. Тут, разумеется, существуют разные точки зрения, но важно
отметить, что есть и такая, тоже небезосновательная.
У Достоевского при желании можно найти - и находят - не только
поношение Европы, но и восхищение ею. Да, он повторял слова о гниении
Запада, превозносил православие в ущерб католичеству и протестантству - но
при всем том именно он хотел опуститься на колени перед Кельнским собором,
это он сказал много проникновенных слов о "стране святых чудес". Таково его
определение Европы, и оно точно передает чувства многих и многих русских,
встретившихся с Западом.
Он громче других отпевал его ("Франция - нация вымершая и сказала все
свое"), и тут он совсем не одинок. Русские ура-патриоты вот уже почти триста
лет поют Западу "Вечную память", с ликованием встречают малейшую там
трудность: "Все! Гниет! Разлагается! Кончается! Уже кончился! А мы ему на
смену!" Но "покойник" проявляет завидную живучесть, а вот мы - никак. И не
надо забывать, что Достоевский, громче других вещавший о "конце Запада",
писал: "А между тем от Европы никак нельзя отказаться. Европа нам второе
отечество, - я первый страстно проповедую это и всегда исповедовал".
Что до Тютчева, то ему принадлежат самые надменные стихи о
преимуществах России перед Западом об ущербности последнего, о славном
будущем России ("Русская география"). Но Запад он не просто любил - жить без
него не мог. По свидетельству знавших его людей, через две недели жизни в
России он начинал тяготиться ею и стремился на Запад, чтобы оттуда воспевать
ее в ущерб Европе. И даже "Люблю грозу в начале мая" - это ведь из "Весны в
Баварии" (для России рановато - гроза в мае). А при возвращении в Россию у
него вырывались такие строки:
Ни звука здесь, ни красок, ни движенья -
Жизнь отошла - и покорясь судьбе,
В каком-то забытьи изнеможенья,
Здесь человек лишь снится сам себе
"Сниться самому себе" - очень православное занятие.
Так что не отторжение и отвержение Запада и всего западного было
присуще нашим даже вроде бы европоненавистникам из самых значительных, а
жадное поглощение "святых чудес" и тоска по ним. Особенно тосковал по ним
Пушкин. Он, напомним, по-французски начал говорить раньше, чем по-русски
(лицейское прозвище - "Француз"), и, стало быть, еще в младенчестве
бессознательно усвоил чувство меры, гармонию и изящество, присущие как раз
галльскому мировосприятию и языку. Этого нет у всех других русских писателей
и поэтов, русский гений - мрачен и тяжеловесен, и только "наше все" обладает
перечисленными выше свойствами в избытке, и его изящество и легкость скорее
всего объясняются ранним усвоением французского языка. Что нисколько не
умаляет величия всего совершенного им для русской словесности и культуры.
А мечтой всей его жизни было - побывать в Европе. Из письма к П.А.
Вяземскому: "Ты который не на привязи - как можешь ты оставаться в России?
Если царь даст мне свободу, то я месяца не останусь". Не дали, так и остался
поэт на привязи, невыездным. И сетовал, что черт его догадал родиться в
России с его умом и талантом. И при всем том никто не может поставить под
сомнение патриотизм Пушкина, который не сводится к стихотворению
"Клеветникам России". И отношение Пушкина к православию очень неоднозначно.
Многие русские мыслители открыто признавали притягательность для
русских Европы, не испытывая при это никакой ущербности, и, стало быть, и
нужды в поношении Запада, которому предавались многие. В.В. Розанов, у
которого вообще-то патетики немного, так пишет о Европе: "Страна святых
чудес" - она неудержимо влечет нас к себе, и все, что находим мы в ней, мы
не можем не одобрить, не в силах бываем отрицать. Сколько душевной красоты
разлито в ее истории - в этих крестовых походах, в ее свободных коммунах, в
величественном здании средневекового католицизма и в том полном одушевления
восстании против него, которое мы называем Реформациею!.. И какой мыслью все
это облито - мыслью еще более, нежели красотою! Станем ли говорить мы, что
это только внешность? Не будем ни обманываться, ни обманывать: именно обилие
духа неудержимо влечет нас к этой цивилизации, глубокая вера, скрытая в ее
истории, чрезвычайное чистосердечие в отношении к тому, что делала в каждый
момент этой истории, к чему стремилась, чего хотела... Оставим ложно и злое
в своем отношении к Европе - оно недостойно нас, недостойно того смысла,
уразуметь который мы хотим, подходя к ней" /99/.
После Катастрофы такого отношения к Европе стало куда меньше. И меньше
стало людей, усваивающих западные ценности без ущерба для своей русскости,
обогащающих ее ими. Сейчас преобладает либо лакейское хамство, либо
лакейская же угодливость, смердяковщина. А вот способных говорить с Европой
на равных мало. Но все же они есть, и это вселяет некоторую надежду, хотя и
слабую: их голоса явно забивает все тот же "Гром победы".
Об этом "Громе" писал и И.П. Павлов: "Возьмите вы наших славянофилов.
Что в то время сделала Россия для культуры? Какие образцы показала она миру?
А ведь люди верили, что Россия "протрет глаза" гнилому Западу. Откуда эта
гордость и уверенность? И вы думаете, что жизнь изменила наши взгляды?
Нисколько! Разве мы теперь не читаем чуть ли не каждый день, что мы авангард
человечества! И не свидетельствует ли это, до какой степени мы не знаем
действительности, до какой степени мы живем фантастически!" /100/.
Фантастическое житие в России всегда предпочитали реальному, к этому
нас официальная церковь приучила. Она же культивировала не только поношение
инославных-иноверных, всего Запада, но и самопревознесение, которое, конечно
же, позаимствовал у нее наш третьесортный патриотизм. Такого беспардонного
бахвальства, как у нас, видимо, нигде в мире не сыщешь. Оно с необходимостью
сопровождает поношение иных и есть проявление все того же комплекса
неполноценности. Тут совсем нет меры, наши самовосхваления, помимо всего
прочего, это чудовищно дурной вкус.
Он проявляется и в позерстве, которое тоже есть следствие неуверенности
в себе, в кривлянии и ломании, в стремлении во чтобы то ни стало "удивить
мир", а не получается - так "показать кузькину мать". Иначе самоутвердиться
третьесортный патриот никак не может. Он постоянно ждет восхищения собой,
бывает страшно разочарован, не дождавшись такового: "не понимают нас, не
ценят, не любят". И - страстная жажда всяких неполноценных людей: чтоб
поняли, оценили, полюбили. Об этом мечтал Достоевский, который все ждал, что
"удивятся, и придут, и поклонятся". Не пришли, не поклонились, а вот что до
"удивятся", то и впрямь удивились - нашему ХХ веку. Никто не предполагал,
что все "издохнет" столь унизительно.
Ожидание похвалы и восхищения все еще с нами. Это тоже наследие
православия, и оно тоже очень портит Россию и русских, оно бросается в
глаза, не может остаться незамеченным. Некоторые из деликатности умалчивают
об этом нашем свойстве, но есть и прямо называющие вещи своими именами.
Среди последних - Андре Жид, в 30-х годах ХХ века побывавший в России и
писавший о наших соотечественниках: "Когда они задумываются над тем, что
происходит за границей, то их гораздо более всего интересует, что заграница
думает о них? Их охватывает желание знать, достаточно ли мы восхищаемся ими.
Чего же они боятся, так это того, что мы недостаточно в курсе их заслуг, от
нас они ждут не столько того, чтобы мы высказали свое мнение, сколько
комплиментов..." Очень точная характеристика ущербных людей, которые поносят
Запад и в то же время с замиранием сердца ждут от него восхищения, что
производит самое тягостное впечатление.
Правда, есть и у нас цельные натуры, в полной мере обладающие
свойством, обозначаемым упоминавшимся английским словом integrity. Это,
конечно, прежде всего А.И. Солженицын. Личность масштабная, может быть,
самая масштабная в России рубежа веков, он трезво смотрит на многое.
При всем том он мало тронут Петербургом ("К императору Петру я тоже
почтения не имею" /101/) и высокой русской культурой - ее он не знает, не
понимает и не приемлет, она для него - каприз, барская прихоть. Это
сказывается и на художественности его произведений: как мастер слова он,
несмотря на все "расширения", явно уступает презираемому им А.Н. Толстому,
действительно беспринципному оппортунисту. Но тот в большей степени, чем
А.И. Солженицын, воспитан культурой Петербурга, что обеспечивает ему
художественные преимущества перед этим последним. "Нетронутость" Питером
вряд ли можно считать преимуществом, это скорее изъян, с которым
затруднительно указывать России пути в XXI веке. Указатели А.И. Солженицына
явно повернуты назад, а то и вообще в область вымышленного, куда он помещает
слишком многое.
Он говорит о себе, что он не националист, а патриот - и кто ж усомнится
в этом? Он действительно патриот, причем самого что ни на есть высшего
сорта, выше не бывает. Но при всем том и он, будучи высланным, начал учить
Запад: что такое свобода, как надо за нее бороться. И не боялся попасть в
глупое положение, а надо бы. Понятие свободы у нас как раз "петербургское",
не народное. И после Катастрофы практически исчезла сама надобность в
свободе. Г.П. Федотов, повидав уже послевоенных эмигрантов из России, писал:
"Почти ни у кого мы не замечаем тоски по свободе, радости дышать ею.
Большинство даже болезненно ощущает свободу западного мира, как беспорядок,
хаос, анархию. Их неприятно удивляет хаос мнений на столбцах прессы - разве
истина не одна?" /102/.
Эта характеристика удивительно подходит и к такой крупной фигуре, как
А.И. Солженицын, для которого слово "плюрализм" - ругательное, а люди, хоть
как-то тронутые Петербургом,- "образованцы". И тут он очень созвучен Ленину
с его известным определением интеллигенции. Стоит напомнить, что у
Солженицына нет иных читателей, кроме все тех же "образованцев". Это они, по
его мнению, довели страну до февраля, а потом не видели колючей проволоки,
опутавшей страну. Но колючая проволока была не везде, а вот поруганный
опустевший православный храм стоял в каждом селе, в каждом городском
квартале. И, за редким исключением, никто не видел в этом ничего
ненормального, в том числе почти весь обожаемый Солженицыным народ.
При всем том личность он настолько целостная, что этой целостности у
него с избытком, она в самоуверенность и упрямство переходит. Иван Ильин
писал о таких: "...для философствующего и учительствующего писателя сомнение
в состоятельности и верности своего духовного опыта является первою
обязанностью, священным требованием, основою бытия и творчества; пренебрегая
этим требованием, он сам подрывает свое дело и превращает философское
искание и исследование в субъективное излияние, а учительство - в пропаганду
своего личного уклада со всеми его недостатками и ложными мнениями" /103/.
Для многих третьесортных патриотов Солженицын чуть ли не враг номер
один: это он разрушил Советский Союз, во что наш писатель, кажется, и сам
верит. Но он все же как-то понимает современный мир, а эти недалекие люди не
в состоянии допустить, что кто-то видит мир по-иному. Они пылают ненавистью
к Западу и убеждены, что он только и делает, что строит козни против России,
и ему удалось расчленить СССР. "Американцы исходят исключительно из своих
национальных интересов, им невыгодна сильная Россия как конкурент и они
мечтают расчленить и ее, что уже удалось с СССР" (А также: "Курск" потопили,
Останкинскую башню спалили, добились сокращения рождаемости в России и много
чего еще натворили.)
Верно тут только то, что американцы исходят из своих национальных
интересов, а вот в чем они состоят - этого наши третьесортные патриоты
постичь не в состоянии. Они простодушно наделяют всех своим менталитетом,
приписывают всем то, что сделали бы сами, окажись они на их месте. И это
находит полное понимание у большинства населения, которое таким людям
доверяет куда больше, чем всяким там образованцам.
Отсюда чрезвычайно сюрреалистическая картина мира: как он устроен, в
России мало кто представляет. Конечно, тезис "Запад нам поможет", выдвинутый
Остапом Бендером, безоговорочно разделять ни к чему. Совсем плохо, когда
готовы превратить Россию в банановую республику. Но везде видеть заговоры -
многим ли лучше? Между тем мысли о всеобщем (масонском, еврейском) заговоре
у нас даже кладутся в основу серьезных документов, что может иметь самые
катастрофические последствия.
Эти примитивные умы отнюдь не стыдятся своего невежества. Что, впрочем,
бывало и во времена Достоевского, который писал в "Дневнике писателя":
"..гордость невежд началась непомерная. Люди мало развитые и тупые нисколько
не стыдятся этих несчастных своих качеств, а, напротив, как-то так
сделалось, что это им и 'духу придает'". Это про них В.С. Соловьев писал,
что если бы мы "их слово о русском народе приняли бы за слово его
самосознания, то нам пришлось бы представить себе этот народ в виде
какого-то фарисея, праведного в своих собственных глазах, превозносящего во
имя смирения свои добродетели, презирающего и осуждающего своих ближних во
имя братской любви и готового стереть их с лица земли для полного торжества
своей кроткой миролюбивой натуры", и нам "пришлось бы уподобить Россию
душевнобольному, который принимает все свои дикие и уродливые галлюцинации
за настоящую действительность" /104/.
Тут очень отдает паранойей, однако ее норовят выдать за самобытность, о
которой столько толкуют и которой так гордятся. Самобытность нередко
истолковывают в том духе, что мы не принадлежим ни Западу, ни Востоку -
отсюда, дескать, все наши особенности. На самом деле эти "ни... ни" служат
для оправдания межеумочного состояния. П.Я. Чаадаев писал: "Говорят про
Россию, что она не принадлежит ни к Европе, ни к Азии, что это особый мир.
Пусть будет так. Но надо еще доказать, что человечество, помимо двух своих
сторон, определяемых словами - Запад и Восток, обладает еще третьей
стороной" /105/. И пока это никем не доказано.
Между тем у нас с легкостью необыкновенной вещают миру с этой
недоказанной "третьей стороны". Если бы речь шла об обыкновенной
самобытности - в добрый час, можно даже сказать: "берите самобытности
столько, сколько сможете проглотить". Никто на нашу драгоценную специфику и
самобытность не покушается - в Европе нет страны без самобытности, ни одна
ею не поступалась. Но дело в том, что наша самобытность уж очень специфична.
В частности, она включает требование: все должны нами восхищаться, все
должны верить по-нашему, должны "удивиться, прийти и поклониться". Нет -
значит, они наши смертельные враги, бороться с ними надо. И борются не на
жизнь, а на смерть.
Оправданием таких вот нездоровых - и не вполне нормальных - взглядов
служит православие. И об этом писал В.С. Соловьев: "Глубокая внутренняя
ложь, разъедающая нашу жизнь и могущая погубить нас тою же гибелью, какою
погибла Византия, состоит в следующем извращенном рассуждении... "Россия
обладает истинною формою христианства - православием, наиболее
могущественного и неограниченного государственною властью - самодержавием,
и, наконец, своеобразным и превосходным национальным характером; вся наша
задача состоит в том, чтобы сохранять, усиливать и распространять эти
преимущества, поглощая или подавляя все инородные элементы - вероисповедные,
исторические, национальные - в пределах нашей империи; в этом заключается
истинная национальная политика, для торжества которой все дозволено, всякие
способы обмана и насилия, которые в других случаях вызывают негодование,
становятся хорошими, когда служат русскому делу" /106/.
Откровенный и разнузданный национализм, расизм, шовинизм и прочие
безобразия представлены в современном русском православии куда щедрее, чем
до революции. С.Н. Булгаков имел известные основания писать, что эти
отвратительные явления цвели "...лишь на задворках русской жизни, в
варварстве "истинно-русских людей", "союза русского народа". Но все это были
настолько невлиятельно и малокультурно, что никогда не представляло
опасности самоотравления расизмом для русского духа" /107/. Сейчас
ксенофобия вовсе не на задворках, сейчас самоотравление дошло до предела,
культуры в нынешнем национализме еще меньше, а вот его влияние растет и не
встречает должного сопротивления со стороны официальной церкви. И сама она
уже не "российская" даже, какой была дореволюционная наша церковь, а всего
лишь "русская" - это название, говорят, ей навязал Сталин.
РПЦ явно попала под воздействие околоправославия и чуть ли не на
посылках у него. Есть у нас газета под названием "Я - русский", при ней -
приложение под названием "Русское православие". Это к вопросу, что при чем
состоит, что к чему прилагается. Околоправославие подмяло под себя
официальное православие.
Да последнее не особенно сопротивлялось - само поощряло державнические
устремления. Не только для околоправославных - для многих православных слово
"держава" звучит куда значительнее, чем слово "Бог". А уже тем более - чем
слово "совесть". Это тоже выдают за патриотизм, но это пустышка. У нас очень
мало людей, желающих подлинного блага своей стране, понимающих, что не может
быть патриотизма при отказе от совести. И это очень плохо, потому что страна
без настоящих (а не третьесортных только) патриотов стоять не может.
Конечно, люди имеют право и на такой патриотизм, нельзя требовать
"извести их под корень". Но это печальное право, вроде права на шизофрению и
паранойю, которое тоже есть у каждого. Но лучше бы им не пользоваться. Между
тем у нас - пользуются вовсю, и все шире. Этот третьесортный патриотизм
нельзя отлучать от России - он вполне русский, плоть от плоти ее. Более
того, именно он, к несчастью, явно торжествует. Но, к счастью, этот
патриотизм не единственный, есть патриотизм не параноидальный, трезвый и
здравомыслящий, не сводимый к мании величия пополам с манией преследования.
Только вот шансов у этого патриотизма куда меньше, ему бы уцелеть - уже
великое достижение. Но только он может спасти Россию.
А вот третьесортный патриотизм при всей своей крикливости непрочен и
непродуктивен. Он производит очень много шума - и очень мало толка. Это
показала наша история в ХХ веке: перед революцией у нас тоже было полно
третьесортного патриотизма, однако все пошло так, словно его и не было. Он
не сыграл никакой роли в событиях тех дней, никто просто не принял его во
внимание. В.В Розанов успел в "Апокалипсисе нашего времени" с удивлением
отметить: "Поразительно, что во все время революции эти течения
(славянофильско-катковские) нашей умственной жизни не были даже вспомнены.
Как будто их никогда даже не существовало". Это полезно бы помнить нынешним
радетелям нашей самобытности.
Ни в 1917 г., ни на переломе 80-90-х годов ХХ века, когда круто
менялась жизнь государства, религиозные соображения не играли никакой роли:
люди не мыслили религиозными категориями, находились в совершенно иной
системе координат. И у нынешних даже самых завзятых ура-патриотов патриотизм
простирается только до выбора между отечественными и зарубежными
лекарствами, автомобилями и т.п. Когда встает такой выбор, они делают его не
задумываясь. И детей своих - если представляется возможность - они посылают
на учебу за границу. И вообще стараются пристроить их там. Да и на ввоз
отработанного ядерного топлива в Россию именно ура-патриоты соглашаются
охотнее и прежде других.
Третьесортный патриотизм не дает зародиться нормальной русской
диаспоре. Все страны имеют свою диаспору - кроме России. Русские уже во
втором поколении мало вспоминают свою бывшую родину, а в третьем и вовсе
растворяются без остатка. Даже дети А.И. Солженицына уже далеки от России.
Диаспора в известной степени есть показатель "нормальности народа", она есть
у всех - у итальянцев, немцев, почти у всех азиатских народов. Близкие нам
украинцы имеют свою диаспору - в Америке, в других странах. Русские - нет. В
сохранении привязанности к бывшей родине важную роль играет религиозная
принадлежность, однако русское православие не в состоянии ее сыграть.
Замечено, что дольше всего привязанность к России сохраняют за границей как
раз тронутые Санкт-Петербургом.
В рассуждениях о диаспоре нельзя обойти вниманием один вопрос. Ругаемые
всеми ура-патриотами евреи, если они покидают Россию, все же сохраняют
искреннюю любовь к стране, ее языку и культуре. "Русские евреи" (таково
название - и самоназвание - евреев, вышедших из России) и в Израиле, и в той
же Америке, и в любой другой стране действительно являются носителями
русской культуры, а вот собственно русские в большинстве своем перестают
быть ими. Это тоже - показатель бесплодия нашего третьесортного патриотизма.
Слившись воедино, официальное православие и третьесортный патриотизм
перекрыли России все пути в будущее.
ЧТО ДАЛЬШЕ? Бесславие православия
Есть люди в нашей стране и за ее пределами, которые считают, что
прошлое и настоящее свидетельствует не о торжестве, а о полном бесславии
православия в России. Встречаются, конечно, и обратные утверждения,
некоторые иерархи идут так далеко, что утверждают даже: все случившееся с
Россией в ХХ веке нужно было для того, чтобы воссияла Русская церковь. Никак
она не воссияла. Утверждения, будто период после 1917 г. был периодом
великой славы Русской православной церкви, что он вообще был задуман
Господом для ее прославления, тоже являют собой пример нравственной
аберрации, граничащей с богохульством. Это попытка свалить свои грехи на
Господа Бога - Он-де попустил, а мы тут вроде и ни при чем. Очень даже при
чем.
"Бог наказывает тех, кого любит". Это верно, но наказывает Он и тех,
кого не любит - и еще как! Так был наказан Вавилон, так была наказана
Византия. И не так ли наказывается Россия? Если спросить сколько-нибудь
честного человека, что изливает Господь на Россию - Свой гнев или Свою
любовь, то кроме совсем уж ошалевших околоправославных да православных
фанатиков мало кто узрит в нашей истории ХХ века проявления любви Бога к
нашей стране.
Этот век не оставил камня на камне от русского мессианизма. Еще И.А.
Бунин советовал апологету избранничества: "поди-ка ты лучше проспись и не
дыши на меня своей мессианской самогонкой!" "Проспаться" надо бы и
православным, и большевистским поборникам нашего мессианства. Что до первых,
то совершенно очевидна тщетность всех их упований: от надежд на особое
отношения к нам высших сил не осталось ничего. А вот свидетельств обратного
сколько угодно. У нас по-прежнему, если вспомнить стишки князя П.А.
Вяземского, недоходно, голодно и холодно - и все отвисает, особенно у РПЦ.
Она совершенно бездарно профукала Россию, не сберегла ее для Бога, для веры.
И не хочет за это отвечать. Есть резон у тех, кто видел в православии
несчастье России. Ложную мораль, ложные идеалы (характеристика Н.А.
Бердяева) РПЦ исповедует даже до сего дня, так что русскому человеку и
сегодня нечего противопоставить новым соблазнам.
Правда, речь обычно идет не о всем православии, а только официальном,
но ведь именно оно у нас претендует на статус единственной истинной
православной церкви, хотя есть православные, которые считают РПЦ
безблагодатной. Староверы, к примеру, полагают, что ее и ее служителей надо
вышибать из Лавры и из Кремля хотя бы потому, что самые чтимые иконы там -
двуперстные, и Сергий Радонежский был двуперстником. Есть и другие
православные церкви, которые отказывают РПЦ в благодатности.
РПЦ говорит, что споры эти - внутрицерковные, другим до них дела нет -
"сами разберемся". Что другим "дела нет" - это, пожалуй, верно, но вот в
том, что "сами разберемся", позволительно усомниться. Перед староверами так
и не покаялись за совершенно зверские гонения, которые были вполне подстать
коммунистическим. К покаянию перед ними призывал А.И. Солженицын, но,
похоже, РПЦ, в силу своей сварливой натуры, просто не способна не то что на
покаяние, а и на сколько-нибудь нормальное общение с другими православными
церквами России, как не способна она вступить в нормальный диалог с другими
поместными православными церквами. Она от всех требует покаяния перед собой
- и не находит, в чем каяться перед другими. И никогда не найдет. И потому
такое бесславное состояние отечественного православия продолжится
неопределенно долго.
РПЦ может сколько угодно говорить о своей "ведущей и направляющей" роли
в России, приводить цитаты, ставить в пример своих "просиявших". На это у
других православных находятся свои цитаты, те же староверы говорят о
недопустимости канонизации иерархов официальной церкви, прославившихся
гонениями на них - но когда это РПЦ умела слушать кого бы то ни было, кроме
себя самой? Тем более не будет никакого нормального общения с другими
христианами, с другими верующими. Да и с государством сотрудничества не
получится. Оно рано или поздно поймет, с кем имеет дело, уже сейчас многое
понять можно - вспомним реакцию на введение индивидуального номера
налогоплательщика (прозорливцы из РПЦ без труда увидели в министре по
налогам и сборам переодетого антихриста) или на визиты папы в страны СНГ.
РПЦ может сколько угодно уверять себя и других в своей избранности и
благодатности - действительность говорит о другом. Дело ведь не в словах, не
только в щедро приводившихся выше суждениях наших мыслителей, многие из
которых очень критически были настроены к официальному православию, а многие
из тех, кто состоял в нем, делали серьезные оговорки. Сегодня надо судить не
с оглядкой на хомяковские, достоевские или соловьевские тексты только -
судить надо с оглядкой на нашу историю в ХХ веке. "По плодам их узнаете их"
- а каковы плоды тысячелетнего пребывания православия в России? Нравственное
состояние русского народа, считают многие, есть обвинительный приговор РПЦ,
не подлежащий обжалованию.
Печальное положение нашего отечества не оправдают никакие рассуждения.
Оно говорит само за себя, и оно - от нашей церкви, а не вопреки ей. Иное
вряд ли могло быть, ибо не может "дерево худое приносить плоды добрые".
Многочисленность новомучеников - верный признак краха РПЦ - ведь они
появились через почти тысячу лет ее попечений о духовном здравии народа. А
больше ей предъявить нечего. "Безусловная поддержка народа"? Во-первых, не
поддержкой народа держится церковь, ее должна поддерживать высшая сила. Судя
по всему - не поддерживала. Поддержкой народа, впрочем, тоже нельзя
пренебрегать, только не такая уж она безусловная.
Просто сейчас большинство народа пребывает в околоправлославии и потому
мало соприкасается с жизнью церкви. Околоправославным свойственно помрачение
нравственности, при котором так вольготно чувствует себя РПЦ.
Околоправославные много шумят о церкви, но сами жизни ее не знают. Что для
РПЦ и неплохо: узнай они ее поближе, она неизбежно утратит авторитет, как
это случилось в канун Катастрофы, когда народ не любил и презирал
официальную церковь.
За тысячу лет она так и не сумела христианизировать страну и народ. Не
надо обольщаться: мир, в котором мы живем, это не христианский мир, хотя в
нем стоят православные храмы. Это языческий мир: лживый, воровской мир, мир
насилия и жестокости, мир злобности и ругани. Это самое что ни на есть
варварское язычество, не греческое и не римское. Наше язычество не
облагорожено работой мысли, не имеет философии вроде стои, у него нет
культурных достижений. Это дикость и варварство почти в беспримесном виде.
Здесь лгут, крадут и убивают, причем это не встречает нравственного
осуждения - таково мнение многих россиян о собственной стране. И оно имеет
некоторые основания. Потому что православие ничего не сделало для ее
внутренней христианизации, ограничившись "ботвой".
История нашей официальной церкви показывает, что она совершенно не
способна окормлять народ и вести его ко Христу. Это же показал и период
после 1988 г., когда прекратились гонения. Велика была жажда очищения, но
РПЦ не смогла сказать нового слова и вернулась к старому разбитому корыту.
Все худшее, что было в нашей официальной церкви до революции, возродилось
как-то слишком уж стремительно, а вот с возрождением светлых сторон нашего
православия явно не заладилось.
В служителях нашей официальной церкви слишком много корысти, земной
изворотливости, заботы о собственном мирском благополучии, но очень мало
заботы о духовном - и о ближнем. Уча ненужности хоть какого-то устроения на
земле, служители РПЦ преследуют очень даже земные цели. Погоня за
материальным благополучием стала для многих наших церковников единственной
движущей силой, о чем иногда с тревогой говорит и руководство церкви. Само,
впрочем, к аскетизму не склонное: там нет ни одного постника, все
торжественно и важно носят собственные чрева и неплохо устраиваются на этой
грешной земле, ориентируясь на стандарты новых русских. Возродилась, как
писал Достоевский, "натура русского священника в полном смысле, то есть
матерьяльная выгода на первом плане и за сим - уклончивость и осторожность".
Стало совершенно очевидно: нынешняя РПЦ - в первую очередь
номенклатурное образование. В ней идет борьба за должности, за власть, за
вполне земные блага. В ней процветают интриги, подсиживания, наушничество,
что иногда выплескивается в СМИ. Сам Алексий II, утверждают, человек вполне
порядочный, за это говорит его воспитание: как личность он сформировался за
переделами тогдашнего СССР. Однако с псевдонимом "Дроздов" остаются
неясности. Он старается всем угодить, никого не оттолкнуть, а это всегда
проигрышная позиция. Его окружают интриганы, более искушенные в аппаратных
играх, более понаторевшие в интригах. И они оттесняют его на второй план.
Есть среди архиереев РПЦ умные люди, но они пошли на поводу у
околоправославия, за что платят дорогую цену: служат ему, слушают голос
снизу, а не сверху.
Искренне стремящиеся к Богу люди отнюдь не приходят в восторг от
знакомства с РПЦ. Ей абсолютно нечего сказать тем, кто тянется к хорошему,
светлому. Очень скоро они разочаровываются и возвращаются к обычному для
честных русских людей недоверию "к попам". Язык церкви тошнотворно
напоминает язык недавнего коммунистического прошлого, хотя тут можно спорить
- кто у кого учился. Кто бы к нам ни заехал - буддист, толковый мусульманин,
православный из другой церкви, - он говорит так, что все слушают разинув
рты, а вот наших златоустов слушать невозможно, разве что из Сурожской
митрополии.
Особенно далека РПЦ от молодежи - это отмечают все, не исключая самих
православных. Церковь мрачна, нерадостна, просто темна, хотя иногда и
твердит о "веселии" и "просветленности". Ее храмы отличает злобность,
недоброжелательность и неблагожелательность ко всем. Женщины говорят, что из
православного храма необлаянной не уйдешь: не так стоишь, не так одета, не
так крестишься. Злобные старухи не просто шипят змеями - пребольно щиплются
и ударить могут. Об этом тоже пишут с тревогой, но положение не меняется.
Истина предана полному забвению. Раньше тоже врали много, но все же
считали нужным придавать всему творимому и говоримому видимость правды.
Славянофилы хоть говорили: "истинно - и потому наше", сейчас этот тезис
бесстыдно перевернули: "наше - и потому истинно". Ни у кого нет потребности
в истине - а это самый страшный ее враг. Говорят и пишут так, словно нет и
никогда не было в России достойных людей, словно никто не в состоянии дать
нравственную оценку всем этим заявлениям о собственной праведности и
неправедности всех остальных. Говоря словами Достоевского, заголяются,
показывают свою непривлекательную сущность без всякого стеснения, с
наслаждением даже.
Удивительно ли, что при всех неистовствах околоправославных не так уж
мало народу уходит из православия? Причем, как и во времена Византии, без
особой внутренней борьбы - в ислам. И не только теоретики, но и самые
простые парни как-то очень легко идут в мусульманские боевики - с
последующими зверскими убийствами своих же сослуживцев.
Не повторяется ли драма Византии? Не грозит ли и нам ее судьба? Об этом
предупреждал еще В.С. Соловьев:
Судьбою павшей Византии
Мы научиться не хотим,
И все твердят льстецы России:
Ты - третий Рим, ты - третий Рим.
Впечатление такое, что сейчас кроме льстецов никого и нет. Разве что
все тот же А.И. Солженицын.
Быть или не быть?
В его последних работах повторяется один совсем не риторический вопрос:
сохранится ли Россия и русский народ? Он честно пишет: нет никакой гарантии,
что окончательной гибели нам удастся избежать. Многие великие народы и
государства исчезали с лица земли, и все больше тревожных признаков
указывает, что и мы устремляемся в небытие. Тут одна депопуляция чего стоит.
Солженицын призывает возродить идею "сбережения народа", но, будем честны,
никогда в России не берегли народ, слишком дешев у нас человек. Эта идея,
как и многие другие превосходные идеи, у нас обреталась в сфере туманных
мечтаний, а по части мечтаний да словоблудия, мы, конечно же, любой Запад за
пояс заткнем.
Но и Солженицын, кажется, отнюдь не связывает сбережение народа с нашим
официальным православием, для староверов у него находятся куда более теплые
слова. Они и в самом деле заслуживают большего уважения, во всяком случае,
именно они позволяют говорить о небесплодности русского православия. Но их
мало, еще меньше, чем православных в юрисдикции Московской патриархии.
Конечно, Бог не на стороне "больших батальонов", иногда малой закваски
довольно, чтобы сквасить все тесто, - но как раз способность "сквашивать" у
нашего светлого православия очень ограниченна.
Может, хватит России преподавать миру один и тот же урок - "как не
надо"? Поступать "как не надо" - это требование прежде всего нашей
официальной церкви. Способна ли она научить чему другому? Многие сомневаются
в этом, говорят даже, что православие способно на одно - доводить страну до
краха, до катастрофы. Нынешняя РПЦ делает все для подкрепления такого
мнения, она активно выступает за изъятие России из мировой истории.
Вспомним: у России что-то получалось только тогда, когда официальную церковь
задвигали в дальний угол - как это сделал Петр. Сейчас она не в состоянии
предложить стране ничего, кроме старого стиля во всех смыслах.
Кажется, даже нашей нынешней не очень умной власти становится ясным,
что с официальным православием далеко не уедешь. Вроде бы "наша страна
борется за звание цивилизованной" - а кто признает цивилизованной страну,
где открыто выступают против демократии? гуманности? свободы совести? прав
личности и личности вообще? И застрельщик во всех этих сомнительных
начинаниях - наше официальное православие.
Оно взялось обслуживать нашу национальную паранойю, стало ее
воплощением. Нериторический вопрос: какие силы народные оно объединяет:
лучшие или худшие? Наше православие - это религия ненависти, не любви.
"Убивать их всех надо!" - вот мнение околоправославных обо всех инаких, и
его разделяют многие служители РПЦ, иногда совершенно открыто, при
попустительстве и молчаливом - а иногда тоже открытом - одобрении
священноначалия.
Блистательно провалился прогноз С.Н. Булгакова, сделанный в 1942 г.:
"Насильственный гипноз рассеется, прежде всего с устранением насилия, с
торжеством свободы совести и веры, и уже в силу естественной психологической
реакции волна скорее всего откатится в противоположную сторону. Все это
оскорбление народной души и поругание святыни почувствуется с небывалой
силой и поведет к великому религиозному возрождению русского народа" /108/.
Государственное насилие в какой-то мере устранили и что? Теперь большинство
православных полагает, что пришел их черед подвергать других гонениям. РПЦ
не впрямую, но достаточно недвусмысленно высказалась против свободы совести,
а "великое религиозное возрождение русского народа" никак не
просматривается. Триада "Сталин! Берия! ГУЛАГ!" сейчас популярнее даже, чем
уваровская "Православие, самодержавие, народность".
Мечты о возрождении падшей России высказывал в блестящих стилизованных
стихах еще Вячеслав Иванов:
Знаю, Господи, - будет над Русью чудо:
Узрят все, да не скажут, пришло откуда.
И никто сего чуда не чает ныне.
И последи не сведает о причине.
Но делом единым милости Господней
Исхищена будет Русь из преисподней.
Гонители, мучители постыдятся,
Верные силе Божией удивятся,
Как восстанет дивно Русь во славе новой
И в державе новой, невестой Христовой.
И вселенной земля наша тем послужит;
А сатана изгнан вон, горько востужит.
Не изгнали его вон, и не тужит он в России, а радуется. Протопоп
Аввакум считал, что "Выпросил у Бога Светлую Русь сатана... Добро ты дьявол,
выдумал, и нам то любо, Христа ради, нашего Света, пострадати". Выпросил - и
не отдает, и остается только "страдати". И думать: а кому она служит? Богу
ли? Имеет же хождение у нас легенда о дьяволе, который везде трудится
великими трудами, и только в России отдыхает: люди сами делают всю его
работу.
Никак не сбывается пророчество Вячеслава Иванова, современному поэту
все видится не так, как ему:
Только вымолвишь слово "Россия",
а тем более "Русь" - и в башку
тотчас пошлости лезут такие,
враки, глупости столь прописные,
и такую наводят тоску
графа Нулина вздорное чванство,
Хомякова небритая спесь,
барство дикое и мессианство -
тут как тут. Завсегда они здесь.
И еврейский вопрос, и ответы
зачастую еврейские тож,
дурь да придурь возводят наветы,
оппонируют наглость и ложь!
То Белинский гвоздит Фейербахом,
то Опискин Христом костерит!
Мчится с гиканьем, лжЈтся с размахом,
постепенно теряется стыд.
Русь-Россия! От сих коннотаций
нам с тобою уже не сбежать.
Не РФ же тебе называться!
Как же звать? И куда ж тебя звать?
Тимур Кибиров
И куда ее зовет РПЦ? Вперед, к полному исчезновению страны и народа?
Получается так, потому что с духовно-нравственными, государственническими и
внешнеполитическими ориентирами, предлагаемыми нашей церковью, другой
перспективы у нас просто нет.
Спасти Россию РПЦ никак не может, она отрезает все пути к развитию.
Последнее же состоит отнюдь не в том, чтобы взять что-то извне, а потом
насадить и применить у себя. Однако в русской мысли навязчиво повторяется
одна идея: мы не отягощены историей, опытом, поэтому якобы в выигрышном
положении - не повторим ошибок, а сразу усвоим высшее и лучшее, и рванем
вперед. Об этом не может быть и речи: будь так, Африка, скажем, давно бы
взяла и применила и обогнала бы всех. Мечтания ни к чему не приведут, надо
найти у себя нечто такое, развитие чего привело к желаемым результатам.
Требуемое "нечто" у нас явно есть, но столь же явно, что оно лежит вне
официального православия с его мироотрицанием (сколько бы оно от него ни
открещивалось), его сомнительным для многих идеалом святости, его воззрением
на Бога, мир, общество, государство и главное - человека, которого оно
держит в унижении и попрании. Церковь православная, как она у нас состоялась
на сегодняшний день, костьми ляжет, а не даст развиться спасительным
тенденциям, которые все же просматриваются. Из этого следует, что остается
одна перспектива - православное одичание.
Все же надежда есть, у нас иногда простые люди демонстрируют глубокое
понимание сути происходящего, что проявляется в ответах москвичей на вопросы
журналистов: "Скорбим об утрате земной славы сильнее, чем об утрате Славы
Небесной. Видно, потому и отнимает Господь славу земную у страны нашей"...
"Ей, России, извне ничто не грозит. И татары на Русь приходили, и Наполеон,
и Гитлер... Снаружи нас не возьмешь. А сами себя злобой, ленью, грехом да
водкой изничтожить можем" /109/. Но редко звучат такие голоса.
Чаще другие: "Со своей христианской точки зрения мы понимаем, что их
западная цивилизация не должна существовать" Это газета "Русский вестник" (N
16-17, 1999, с. 9). Можно высказаться позаковыристее: "Как рай был избавлен
от декаданса грехопадения всех остальных мест земли, Русь оказалась
единственной страной, где чудесным образом сохранились пропорции и нормы
подлинного христианства". А это газета "Завтра" (1998, N41). Печальное
состояние отечества эти третьесортные патриоты в упор не видят, потребность
в похвальбе и позерстве у них перевешивает все. Сколько угодно можно
твердить: "Буди! Буди!" - а ничего не "буди", если православие останется у
нас на своем месте.
Или будет Россия свободная - или ее не будет вовсе. Свобода дается нам
с трудом, по пути свободы нам бы лучше двигаться осмотрительно и с оглядкой,
потому что груз прошлого, навьюченный на нас как стараниями, так и
нерадением Русской православной церкви, очень мешает. Но все же двигаться
надо, и другого ("православного", как нас уверяют) пути нет. Как нет и
гарантии, что уцелеем.
Конечно, можно сказать, что над народами творятся Божьи суды и никто не
в силах отвратить их. Но, говорят умные люди, никогда не бывает полной
обреченности: многое зависит от человека, от сообщества людей. Всегда дается
шанс, но не всегда люди видят его, не всегда в состоянии воспользоваться им.
Шанс этот не встречается на путях криводушия и лжи, но только на путях
истины и правды, как высшей, так и обыденной, житейской. Именно на эти пути
не дает свернуть наше официальное православие.
В нем уже обозначилась тенденция к полному торжеству самых темных сил,
что вполне естественно, если учесть, чему оно взялось служить. Уйдут
нынешние прожженные аппаратчики, все же способные к какому-то маневру,
придут вовсе неприличные люди, свои талибы, которые подрастают в учебных
заведениях РПЦ и уже громко заявляют о себе. Они будут бороться за
руководящие места в номенклатуре РПЦ, что приведет к великим бедам, которых
уже и так немало. Не случайно священноначалие РПЦ упорно сопротивляется
проведению поместного собора: он не только может поставить под угрозу его
власть, но и явит подлинное русское православие, а его никак нельзя показать
цивилизованному миру.
Слабая надежда: все же у нас не приемлют этих, как выразился один
журналист, нечесаных неопрятных людей, даже внешне похожих на мракобесов.
Торжество нынешнего православия в России - это торжество бескультурья.
Сколько бы ни твердила РПЦ о единении с народом, а она "страшно далека" от
него. Поп на улице и сегодня в диковинку, причем не в очень приятную.
Разумеется, речь не идет о необходимости упразднения православия в
России для ее спасения. В нем есть творческий, преобразовательный потенциал
- вспомним тех же староверов. Да и в официальном православии, как уже
говорилось, есть очень просветленные люди, есть тонкие умы. Есть даже целые
приходы, в которых тон задают такие люди, хотя их очень мало. Есть россияне,
которым нравится православный способ общения с Богом, нравится
созерцательность, нравится самый дух православия. И пусть бы их - кто ж
против? Речь идет не об упразднении православия - речь идет о недопустимости
насаждения официального православия как единственно верной, высшей и лучшей
веры. Оно не в состоянии вести страну, никак не годится на первые роли и уже
не раз проваливало драмы, в которых ему эти роли давали.
Наша история - и прошлая, и в эпоху второго храма Христа Спасителя -
показывает одно: официальная церковь не выдерживает испытания как
первенствующая конфессия, она обязательно впадает в мракобесие, да и всякая
мерзость липнет к ней, а она оттереться не может и не очень хочет. В будущей
России - если таковая состоится, конечно же, найдется достойное место и
православию. Но только не нынешнему, которое пошло проторенными путями,
однажды уже заведшими его и страну в пропасть. Какой россиянин согласится на
повторение Катастрофы, на это раз, может быть, окончательной?
А оно вполне возможно, поскольку Россия опять уходит от Бога, и уводит
ее, по мнению многих неглупых людей, нынешнее православие. Но, как писал
Соловьев: "...ежели Россия уклонится от служения Богу - Он может обойтись и
без нее" /110/. И многое указывает на то, что "соль" потеряла силу
окончательно.
Господь щедр, иногда необъяснимо щедр. Он может дать тысячу лет и 1/6
суши только для того, чтобы показать никчемность части своих служителей.
Которые способны лишь на то, чтобы отдать вверенный им народ либо
коммунистам - на время, либо мусульманам - навсегда.
1. Владимир Соловьев. Россия и вселенская церковь. М., 1911, с.53.
2. Там же, с. 52.
3. Там же, с. 51.
4. Александр Борисов. Побелевшие нивы. М., 1994, с. 50.
5. В.В. Розанов. Религия и культура. М., 1990, с.330.
6. Там же, с.332.
7. В.С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т.1, М., 1989, с. 119.
8. Владимир Соловьев. Россия и вселенская церковь. М., 1911, с.154.
9. П.Я. Чаадаев. Сочинения. М., 1989, с. 28.
10. Прот. Александр Шмеман. Исторический путь православия. М., 1993,
с.271.
11. В.С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т.1, М., 1989, с.429.
12. Г.П. Федотов. Россия и свобода // Знамя, 1989, N12, с.206.
13. В.В. Розанов. Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского. М.,
1996, с.225.
14. Дмитрий Мережковский. Россия будет // Дружба народов. 1991, N 4, с.
207.
15. В.С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т.1, М., 1989, с.432.
16. В.С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т.2, М., 1989, с. 576.
17. Александр Солженицын. Публицистика в трех томах. Т.3, Ярославль,
1997, с. 295.
18. В.С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т.2, М., 1989, с.602-603.
19. Г.П. Федотов. О национальном покаянии // Русская идея и евреи.
М.,1994, с.13.
20. В.С. Соловьев. Философия искусства и литературная критика. М.,
1995, с.503.
21. В.С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т.1, М., 1989, с. 417.
22. Н.А. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990, с.141.
23. В.В. Розанов. Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского. М.,
1996, с.529.
24. В.С. Соловьев. Философия искусства и литературная критика. М.,
1995, с.241.
25. В.В. Розанов. Религия и культура. М.,1990, с.359.
26. Константин Леонтьев. О всемирной любви // Наш современник. 1990, N
7, с.182.
27. В.В. Розанов. Религия и культура. М., 1990, с. 361.
28. Александр Солженицын. Публицистика в трех томах. Т.1, Ярославль,
1995, с. 61.
29. В.С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т.1, М., 1989, с. 417.
30. В.В. Розанов. Религия и культура. М., 1990, с. 359.
31. В.С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т.2, М., 1989, с. 597.
32. Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. Киев, 1991,
с.515.
33. В.С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т.1, М., 1989, с. 52-53.
34. В.В. Розанов. Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского. М.,
1996, с. 527.
35. Е.Н. Трубецкой. О христианском отношении к современным событиям //
Новый мир. 1990, N7, с.223.
36. В.С. Соловьев. Философия искусства и литературная критика. М.,
1995, с. 506.
37. В.В. Розанов. Религия и культура. М., 1990, с. 337.
38. Александр Солженицын. Публицистика в трех томах. Т. 1, Ярославль,
1996, с. 625.
39. В.В. Розанов. Религия и культура. М., 1990, с.340.
40. Вехи. Из глубины. М.,1991, с.225,226.
41. В.С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т.2, М., 1989, с.625.
42. Там же, с. 492.
43. Вехи. М.1990, с. 92.
44. "Вопросы философии". 1994, N 10, с.162.
45. Иван Бунин. Великий дурман. М., 1997, с. 73.
46. Протоиерей Сергий Булгаков. Судьбы мира, грядущее // Наш
современник. 1993, N7, с.137.
47. "Наш современник", 1999, N 12.
48. М.А. Новоселов. Письма к друзьям. М., 1994, с.116.
49. Александр Солженицын. Публицистика в трех томах. Т. 2, Ярославль,
1996, с. 303.
50. С.С. Аверицнев. Мы и наши иерархи - вчера и сегодня // Новая
Европа. 1992, N 1, с.44-45.
51. "Наш современник". N12, 1999.
52. "Аргументы и факты", 2000, N 46.
53. Священник Георгий Эдельштейн. Невозможно примирение между 'да' и
'нет' // Знамя. 2000 г., N 4.
54. "Московский комсомолец". 4.05.2000.
55. "Московский комсомолец". 29.3.2001.
56. Киммо Каариайнен, Д.Е. Фурман. Верующие, атеисты и прочие (эволюция
российской религиозности // Вопросы философии. 1997, N 6, с.38.
57. Kimmo Kaariainen. Religion in Russia after the Collapse of
Communism. NY, 1998, p. 84,86.
58. "Соборность". 15.01.01.
59. П.Я. Чаадаев. Сочинения. М., 1989, с. 408.
60. "Соборность". 15.01.01.
61. Там же.
62. И. Соколов-Микитов. Из карачаровских записей // Новый мир. 1991, N
12 с.172.
63. И.П. Павлов. О русском уме // Литературная газета. 31.07.1991.
64. В.В. Розанов. Религия и культура. М., 1990, с. 359.
65. "Независимая газета". 24.11.1998, с.14.
66. В.В. Зеньковский. Основы христианской философии. М., 1996, с. 511.
67. В.С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т.2, М., 1989, с. 481.
68. Владимир Соловьев. Россия и вселенская церковь. М., 1911, с. 80.
69. Цит. по: "Независимая газета". 11.10.2000.
70. В.В. Розанов. Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского. М.,
1996, с. 444.
71. В.В. Розанов. Религия и культура. М., 1990, с. 335.
72. Там же, с. 339.
73. Александр Борисов. Побелевшие нивы. М.,1994, с. 150.
74. Лев Шестов. Жар-птицы. К характеристике русской идеологии // Знамя.
1991, август, с. 190.
75. А. Солженицын. Россия в обвале. М., 1998, с. 109.
76. "Русь". 01.09.1884.
77. П.Я. Чаадаев. Сочинения. М., 1989, с. 40.
78. Е.Н. Трубецкой. О христианском отношении к современным событиям //
Новый мир. 1990, N7, с. 228.
79. В.С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т.1, М., 1989, с. 418.
80. Е.Н. Трубецкой. О христианском отношении к современным событиям //
Новый мир. 1990, N7, с. 218.
81. Александр Борисов. Побелевшие нивы. М., 1994, с. 86.
82. Протоиерей Митрофан Зноско-Боровский. Православие,
Римо-католичество, Протестантизм и Сектантство. Коломна, 1992, с.4.
83. "Христианство сегодня", май 1997, с. 43, 44.
84. В.С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т.1, М., 1989, с. 63.
85. "Новый мир". 1989, N 1, с.232.
86. Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. Киев, 1991, с.
486.
87. "Соборность". 14.02.2001.
88. В.С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т.1, М., 1989, с. 399.
89. П.Я. Чаадаев. Сочинения. М., 1989, с. 241.
90. В.С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т.2, М., 1989, с. 383.
91. В.В. Розанов. Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского. М.,
1996, с. 498.
92. Александр Борисов. Побелевшие нивы. М., 1994, с. 79.
93. В.С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т.1, М., 1989, с. 270.
94. Александр Солженицын. Публицистика в трех томах. Т. 1, Ярославль,
1996, с. 542.
95. И.А. Ильин. О грядущей России. М., 1993, с.269.
96. В.С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т.2, М., 1989, с. 226.
97. Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. Киев, 1991,
с.260.
98. Там же, с.262.
99. В.В. Розанов. Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского. М.,
1996, с. 219.
100. И.П. Павлов. О русском уме // Литературная газета. 31.07.1991.
101. Александр Солженицын. Публицистика в трех томах. Т. 2, Ярославль,
1996, с. 484.
102. Г. Федотов. Россия и свобода // Знамя. 1989, N12, с. 211.
103. И.А. Ильин. Погребение набальзамированного толстовства // Вопросы
философии. 1992, N 4, с. 84.
104. В.С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т.1, М., 1989, с. 491, 492.
105. П.Я. Чаадаев. Сочинения. М., 1989, с. 172.
106. Владимир Соловьев. Задачи христианского государства // Логос.
1995, N50, с. 332.
107. Протоиерей Сергий Булгаков. Судьбы мира, грядущее // Наш
современник. 1993, N7, с. 135.
108. Там же, с. 138.
109. "НГ-Религии". 9.06.1999.
110. В.С. Соловьев. Сочинения в двух томах. Т.2, М., 1989, с. 269.
Last-modified: Fri, 15 Aug 2003 22:45:33 GMT