Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     OCR: MAV & SVM
---------------------------------------------------------------

    Тех. поддержка Леонтьев Ю.
    Распознавание ABBYY FineReader 4.0 Pro. с издания:
    "Иронический детектив. Сан-Антонио.
    Провал операции "Z"
    Перевод Александра Мусинова, Татьяны Березовской
    Издательство "Фантом Пресс""
    Набор и верстка Microsoft Word 2000.

                            Глава 1.
                            Глава 2.
                            Глава 3.
                            Глава 4.
                            Глава 5.
                            Глава 6.
                            Глава 7.
                            Глава 8.
                            Глава 9.
                            Глава 10.
                            Глава 11.
                            Глава 12.
                            Глава 13.
                            Глава 14.
                            Глава 15.
                            Глава 16.
                            Глава 17.
                            Глава 18.
                        Глава последняя.
                           Заключение.

           Это путешествие в причудливый мир роскоши и богатства
           посвящается моим друзьям Мишель и Иву Аллегрэ.

           С любовью, Сан-А.



  Признаюсь сразу: обожаю женщин с большим ртом -- чувствую  себя
с ними до одури уютно!
  Теперь предлагаю вам врубиться в ситуацию: как раз одну  такую
красавицу я держу сейчас в объятиях. По части размеров рта  мисс
Глория  Виктис превзошла мои самые смелые ожидания. А  если  она
еще   зевнет,   братцы   мои,  у  любого   спелеолога   начнется
головокружение при взгляде в ее пещеру.
  В  остальном  же  у персоны, о которой я вам тут  рассказываю,
все  в  пределах общепринятых норм. Было бы наглостью жаловаться
на отсутствие у нее бюста вообще, но тем не менее его ощупывание
больше  наводит  на  мысль, будто вы  берете  щепотку  соли.  Но
женщины, как и правила дорожного движения, -- их следует уважать.
Пусть  у них хоть усики под носом или ноги велосипедным колесом,
они  всегда  имеют  право  на  то, чтобы  им  уступили  место  в
автобусе.  Так  ведь?  А  иначе вся французская  галантерейность
станет  похожа на конный портрет мистера Джонсона, но  не  того,
что   изготовляет  лодочные  и  прочие  моторы,  а   того,   что
фельдмаршал. Улавливаете? Если нет, объясню, хоть вы этого и  не
заслуживаете. Так вот, Джонсону при Ватерлоо шрапнелью отхватило
ползадницы  вместе  с ногой, стало быть, сидеть  на  лошади  ему
вроде  бы  и  нечем, но портрет существует и висит на  стенке  в
lsgee.  Если  вы  опять не поняли, скажу прямо:  от  французской
галантности останется лишь ползадницы. Опять же, если уважение к
женскому  полу  в  крови нации, то, дети  мои,  хоть  тресни,  а
оказывай  всяческие знаки внимания. Сделайте дюжину  узелков  на
память,  если у вас есть привычка носить с собой носовой платок,
а не сморкаться в первые попавшиеся под руку портьеры.
  Продолжу  излагать  о  мисс  Глории  Виктис.  Она  в  общем-то
интересная женщина: высокого роста, стройная, жизнерадостная,  с
льняными волосами, кожа нежная, охряная, а сумочка крокодиловая.
Кроме всего прочего, у нее зеленые глаза, так что для дальтоника
может  сойти  за  альбиноса. А теперь, чтобы  закончить  портрет
последним  росчерком  пера, как написал бы  Дюма-папаша  (но  не
написал,   поскольку  рядом  не  было  меня,  а  больше   некому
подсказать), замечу, что названная Глория является ни  много  ни
мало  единственной дочерью Вика Виктиса, жемчужного  короля.  Ее
родитель выращивает искусственный жемчуг под пленкой, как огурцы
в  огороде!  Уровень его бедности измеряется десятью миллиардами
зеленых,  если  считать в старых франках.  Но,  как  сказал  мой
коллега  и  приятель  Марсель  Блюваль,  когда  мы  имели  честь
совместно  надраться на террасе кафе в Новакрез-Пляже (не  помню
сейчас, где это): "Никогда не верь красивой внешности богатых  --
неизвестно, что потом за ней вскроется".
  Эту  птичку,  мисс  Виктис,  я  встретил  позавчера  на  одном
коктейле на Пальмовом берегу (кто назвал его Лазурным? Разве там
лазури больше, чем пальм?). Ей срочно понадобилось прикурить,  а
у меня была зажигалка -- словом, мы оказались просто созданы друг
для   друга.  Я  не  очень  силен  в  вопросах  мехов  животного
происхождения,  но  та  фиговина  из  соболя,  которая  небрежно
прикрывала   ее   плечи,  могла  бы  запросто  покрыть   дефицит
национального  бюджета.  Что  же  касается  драгоценностей,   то
рассматривать их можно только через зачерненное стекло, как  при
солнечном затмении, дабы не повредить ненароком сетчатку глаз.
  Мы  с ходу стали симпатизировать друг другу. Не то чтобы я так
уж  падок  на симпатичных миллиардерш, просто каждый нашел,  что
искал...  Сан-Антонио, как вы должны знать, сам лично ни в чем  не
заинтересован,  но  любопытно  все-таки  посмотреть,  как  живут
страшно  богатые  мышки, у которых над  счетом  в  банке  всегда
светит  солнце.  Мне  показалось интересным  понаблюдать  за  ее
причудами  -- у богатых ведь свои привычки. Возможно,  она  купит
Эйфелеву башню или начнет торговаться из-за Джоконды в Лувре,  а
может  быть,  снимет  Версальский дворец и  отдаст  распоряжение
разводить  там белых слонов. Или еще что-нибудь, на что  у  меня
фантазии не хватит. Но нет: Глория вела тихую дворцовую жизнь, а
когда  мы  зашли  с  ней  в ресторан, то за  заказанную  бутылку
шампанского   пришлось  платить  лично  мне  из  моей   скромной
комиссарской зарплаты.
  Пока  мы  с  ней дружно натирали паркет, птичка  изложила  мне
свой  взгляд на Францию. Она считает ее мелким местечком. Начало
впечатлению  было  положено на границе, когда  служащие  таможни
серьезно обиделись на платиновые бамперы ее "Кадиллака". Как  ни
старалась  мисс Виктис объяснить, что такая система безопасности
автомобиля надежнее, господа таможенники вели себя так, будто на
них   напал  столбняк.  Словом,  пришлось  бедняжке  звонить   в
консульство  и  просить, чтобы те разрешили  дело.  Мисс  Глория
считает, что страна, где не позволено ставить на машину  бамперы
из платины, находится в состоянии упадка.
  В  общем, может, она и права. Ей, например, не нравится, когда
официант  в  ресторане на ваше замечание, что  молоко  подернуто
пенкой,  отвечает:  "Можете  его  вылить  себе  в  штаны!"   Это
противоречит  ее  религиозным убеждениям,  а  она  вся  из  себя
opnreqr`mrqjhi пуританизм во плоти. Да и еще полно всякого,  что
ее разочаровало: бедность домов на окраинах; полицейские, одетые
будто  только  что  вылезли из помойного бачка;  таксисты-рвачи;
телячье жаркое, подаваемое без смородинового конфитюра; курица в
вине  без  ментола;  Лувр, окрашенный белой  краской;  Нотр-Дам,
почерневший  от времени, и прочее и прочее. Короче говоря,  пора
спасать положение и поднимать имидж Франции в глазах мисс Виктис
на нужную высоту.
  Я  применяю  экспресс-метод:  глаза  с  поволокой,  загадочное
лицо,  голос  тихий, с придыханием, твердая рука  исследователя.
Пальцы  быстро проводят разведку внутри глубокого выреза  на  ее
платье  сзади  на  манер,  как  это  делают  массажисты.  Кстати
сказать,  у  мисс  остро торчащие лопатки, так что  ложиться  на
надувной матрас спиной ей заказано -- может быть прокол!
  Говорю  ей,  мол, я французский элитный флик, на что  она  без
зазрения  совести  отвечает,  что  французский  полицейский   по
сравнению  с американским -- то же самое, что настенный календарь
по  сравнению с оригиналом Модильяни. Теперь вы сами  убедились,
какой колкий язычок у девицы! Заявлять такое мне -- мне, французу
до  мозга костей и даже глубже! Короче, решаю сегодня же вечером
доказать  ей  на  постели разницу между  французским  легавым  и
заокеанским фараоном.
  Мы  сидим  за  столиком  кафе  на  берегу  Средиземного  моря.
Оркестр  делает  свое дело под пальмами. Площадка  под  открытым
небом  освещена  просвечивающими все  насквозь  прожекторами.  А
прямо  у  наших  ног  море  под  луной  блестит  и  переливается
фантастическими огнями. Можете мне поверить, я знаю Америку,  но
такого  места,  как  Лазурный берег,  вы  не  найдете  нигде.  Я
спрашиваю мнение моей спутницы, и она соглашается.
  Музыканты  наигрывают мелодию "Ах, весна, что  ты  делаешь  со
мной!"  --  гимн прыщам и угрям на физиономии. Музыка  забирается
вам  через  уши  и потихоньку спускается к более  чувствительным
органам,  к  сердцу.  Вообще известно,  что  приятная  музыка  в
приятной компании массирует не только душу.
  --  О!  Какой  вы  сильный!  -- не без основания  реагирует  моя
заокеанская птичка.
  --  А  то!  -- отвечаю я меланхолично. -- И притом я еще  не  пил
сегодня рыбий жир!
  Запах  моря и шафрана женятся в наших чувствительных  ноздрях.
Наступает момент нежных откровений.
  --  Где мы, собственно, находимся? -- спрашивает Глория, неровно
дыша.
  --  Где-то  между Каннами и Сен-Рафаэлем, душа моя, -- произношу
я с придыханием и добавляю:
  --  Хорошо быть где-то, правда? Я просто горю от желания где-то
приложить к вам свои руки...
  Музыка  заканчивается, пары еще некоторое  время  остаются  на
площадке,  не  в  силах  расцепиться,  затем,  понимая,  что   у
музыкантов наступил заслуженный отдых, медленно возвращаются  за
свои столики.
  --  Может, нам прокатиться вдоль берега? -- галантно намекаю  я,
как  умный мальчик, чьи познания в географии так же широки,  как
сама Сибирь.
  -- Как скажете!
  Я  вдруг  обнаруживаю, что эта капризная девочка  стала  очень
послушной. Подобное поведение наполняет вас энтузиазмом, не  так
ли? Даже у самых упертых наступают моменты самопожертвования,  и
самые сильные и упрямые женщины вмиг превращаются в слабых, если
на  них сваливается очарование и они чувствуют, что оказались  в
чужой  власти.  Это  им  щекочет  нервы,  заставляет  забыть   о
ophmvho`u.
  Оплатив   плохое  шампанское,  подхватываю  расчувствовавшуюся
миллиардершу под крыло, и мы выходим из заведения. Моя  открытая
тачка  стоит рядом на парковке. Здесь в буквальном смысле  слова
царствует   сторож,   расфуфыренный,   как   генерал   банановой
республики.
  Каска,   больше   похожая  на  горшок,   надетый   на   забор,
сваливается  ему  чуть  ли  не  до подбородка.  Я  даю  генералу
хрустящую   бумажку,  и  в  соответствии  со   своим   служебным
положением  он открывает дверцу для Глории, затем не без  грации
поднимает шлагбаум и вытягивает руку, как семафор.
  Я  заворачиваю  на дорогу, вьющуюся по берегу  моря.  В  свете
луны вода играет тысячами огней. Натурально намного красивее,  я
бы  сказал сказочнее, чем на рекламных плакатах. В такой  момент
не хватает двух теноров с мандолинами, чтобы пели вам всю дорогу
прохватывающую серенаду.
  Мы  едем медленно. Моя правая рука на плече Глории, и я снимаю
ее только для того, чтобы изредка переключить скорость.
  --  Знаете,  что  там,  наверху,  за  холмами?  --  спрашиваю  я
многозначительно.
  -- Нет.
  --  Вам  понравится,  -- шепчу я с прямым намеком  в  голосе.  --
Холмы, рощи, уединение... Как в романах Доде, красавица моя!
  И  сворачиваю  на  боковую дорожку, ведущую вверх.  Мы  быстро
поднимаемся  над  морем  и восхищаемся  панорамой  с  высоты.  Я
въезжаю под сень раскидистых сосен. Пахнет хвоей и интимом.
  --  Ах, как божественно красиво, -- мурлычет американка, вытирая
свой грим о мое плечо.
  Про  себя  я  думаю,  что если мне удастся найти  живой  шатер
среди  густых  зарослей,  то я мог бы показать  Глории  выставку
своих лучших достижений с демонстрацией образцов в работе.
  В  то время как я высматриваю подходящее для выставочного зала
местечко,  нас  на  полной  скорости обгоняет  машина.  Я  очень
вовремя  выкручиваю руль вправо и прижимаюсь  прямо  к  обочине,
чтобы избежать столкновения.
  -- С ума сходят в любое время суток, -- философствую я.
  Глория  улыбается.  У них в Штатах таких ненормальных  намного
больше    на    душу   населения,   будьте   уверены.    Явление
распространенное!
  Я  продолжаю спокойно рулить по памяти, и вдруг примерно через
километр,  в  тот момент, когда дорога ныряет в густой  лес,  мы
видим обогнавшую нас минуту назад машину, стоящую поперек шоссе,
правым  передним  колесом  в кювете.  С  правой  стороны  дверца
открыта,  и один из седоков наполовину свисает из тачки.  Мордой
он  уткнулся  в  асфальт,  а  ноги -- на  щитке  приборов.  Очень
впечатляющая   картина,  особенно  если  высвечена   в   темноте
галогеновыми фарами "Маршалл".
  Я  торможу, а Глория испускает крик в той же тональности,  что
и скрип колес на дороге.
  -- Несчастный случай! -- заикается она.
  --  Да,  --  отвечаю  я,  с неохотой констатируя,  что  придется
включаться  в  работу,  --  это машина, которая  нас  только  что
обогнала. Ничего удивительного -- мчаться с такой скоростью!
  Я  выпрыгиваю  из  своей тележки и бросаюсь  к  месту  аварии.
Машина американская, с откидывающимся верхом и помятым передом.
  Склоняюсь над раненым. И в это время сзади слышу тихий  голос,
говорящий,  может быть, и по-французски, но с очень  уж  сильным
акцентом:
  -- Я на твоем месте поднял бы руки за голову!
  Быстро  оборачиваюсь  и вижу перед собой  здорового  малого  в
psa`xje  с короткими рукавами и такими же мыслями, скрытыми  под
черной  шляпой. Для придания большей значимости своим  словам  в
руках он держит автомат.
  По  той манере, как он его держит, можно судить, что парень не
любитель, а автомат заряжен не клубничным мороженым. Более того,
малый сумеет им распорядиться по первому требованию.
  Другой,  только  что  не  подававший  признаков  жизни,  вдруг
чудесным образом оживает и встает на ноги.
  --  Ага, воскрешение Лазаря! -- иронизирую я, поскольку, как  вы
знаете,  даже в самые критические моменты жизни я всегда  нахожу
место шутке, достойной войти в анналы французской культуры.
  Вместо  ответа  Лазарь вытаскивает пушку солидного  калибра  и
идет к моей тележке.
  --  Руки!  -- повторяет малый, стоящий напротив меня,  и  делает
красноречивый жест автоматом вверх.
  Я   сплетаю   пальцы   на   затылке,   чтобы   доставить   ему
удовольствие,  поскольку мама в детстве учила  меня  никогда  не
перечить большим дядям.
  Скашиваю  глаза  в  направлении своей  тачки.  Мнимый  раненый
открывает  дверцу  со  стороны Глории. На чистом  английском  он
приказывает  ей  выходить,  и  она  покорно  подчиняется.  Когда
господин  держит  в  руке артиллерию одиннадцатого  калибра,  то
может отдавать свои приказы на любом языке -- вы подчинитесь  ему
инстинктивно.
  Но  прежде чем отойти от моей красивой машины, этот сукин  сын
вынимает  из  кармана  нож  и  старательно  режет  шину  правого
переднего колеса.
  Милый  вечерок,  не правда ли? Ты приезжаешь  в  лес  подышать
чистым воздухом, а заодно показать американской птичке некоторые
французские  фокусы,  и  вот тебе пожалуйста!  Приходят  господа
гангстеры и вносят диссонанс в еще не начавшуюся увертюру!
  В  наше  проклятое  время  совершенно невозможно  пофлиртовать
спокойно!  Приходится  зависеть от обстоятельств,  буквально  на
ощупь  пробираться через тернии к звездам и при этом  испытывать
горькое разочарование. Ну что вы скажете?
  Парень  с  пистолетом приказывает Глории сесть  в  их  машину.
Другой,  с  автоматом, показывает мне, чтобы я  стал  на  колени
перед кюветом. Очень милый мальчик!
  Что  за  этим  последует, я мог бы вам описать  в  длину  и  в
ширину  и  даже  акварелью, чтобы придать  воздушности  пейзажу!
Сейчас  он  треснет меня прикладом по башке, чтобы  выбить  весь
фосфор из мозгов, а пока я его буду восстанавливать, собирая  по
крупицам  со  всего организма, они смоются вместе с  Глорией.  В
одном я уверен: убивать меня не будут. Если они продырявили  мне
колесо, то не станут дырявить мою шкуру! Логично, правда?
  Но  и  по  тыкве  мне получать как-то не очень хочется.  После
подобных  операций  не напасешься болеутоляющего!  Тем  более  у
парня  руки  толщиной  с  ваши ноги.  Такой  треснет  --  котелок
разлетится  вдребезги,  и  мои  мозги  будут  собирать  в  совок
вперемешку с сосновыми иголками!
  --  Ты  слышал?  -- повторяет этот супостат. --  Я  сказал  --  на
колени!
  -- Жалко пачкать белые брюки, -- отвечаю я.
  --  Если  не  встанешь на колени, то будешь  сожалеть  о  своей
белой рубашке, в которой я наделаю дыр! -- уверяет интеллектуал с
"Томсоном" в руках.
  Я   еще  надеюсь  найти  средства  для  продолжения  вежливого
препирательства.  Но,  похоже,  средств  нет  (кроме  килограмма
аспирина  на завтра), и я уже готов подчиниться, как  вдруг  мой
личный  ангел-хранитель,  у  которого  сегодня  как  раз  ночное
defspqrbn,  своевременно  возвращается  на  базу.  Я  слышу  рев
мотора, и фары светят прямо на нас.
  Парень    с    автоматом   отпускает   скверное   американское
ругательство  и  поднимает оружие как топор. Но яркий  свет  фар
ослепляет  его. Поэтому блестящему комиссару Сан-Антонио  ничего
не остается, как двинуть ногой супермену прямо в драгоценнейшее.
Следующим  движением  я бью ему головой точно  в  нос.  Господин
теряет  шляпу одновременно с автоматом и, ревя от боли, кидается
к машине, которую его приятель пытается вырулить на шоссе.
  Я  бросаюсь  вслед. Парню за рулем удается  задом  выехать  из
кювета, и он собирается стартовать, как на гонках в Монако.
  -- Глория! Быстро! -- ору я, дергая за ручку дверцы.
  Она,  конечно, с точки зрения женской красоты не фонтан, но  в
вопросе  сообразительности и быстроты  реакции  надо  отдать  ей
должное.  Ее ноги складываются на заднем сиденье -- она  вся  как
пружина.  Парень,  которого  я  только  что  угостил,  старается
поймать  ее за ноги, но она мгновенно распрямляется  и  на  ходу
выныривает из машины. Мне остается лишь принять ее на вылете  Мы
оба  навзничь падаем на асфальт. Бандиты устремляются  вперед  и
растворяются  в  ночи.  Все происходит  буквально  за  несколько
секунд.
  --  Сильно ушиблись? -- спрашиваю я. Она скорее пришиблена,  чем
ушиблена, но главное -- живая и у меня в руках
  -- Нет, ничего, спасибо вам огромное.
  -- Что еще тут за цирк? -- спрашивает голос у нас за спиной.
  Мы  поворачиваемся  на  голос и видим  крупного  коротконогого
малого  в  расстегнутой  замасленной  рубашке,  волосатого,  как
горилла.   На  шарообразной  голове  картуз  с  загнутым   вверх
козырьком, а живот торчит яйцом, как у деревенского пастора.
  В нескольких метрах мирно пофыркивает его грузовичок.
  --  На  нас  напали, -- говорю я. -- Гангстеры пытались  похитить
девушку.
  Человекообразный  спаситель без особого  энтузиазма  смеривает
взглядом мисс Виктис.
  -- Клево! -- произносит он, скривив физиономию.
  --   Вы  действительно  ссыпались  с  неба  очень  вовремя,   --
благодарю я. -- Без вас мы бы точно попали в переделку.
  -- Помощь нужна? -- спрашивает ангел-хранитель с грузовиком.
  --   Они  проткнули  мне  колесо...  Если  только  поможете   мне
поставить запаску?
  Он  помогает, а когда я хочу запихнуть ему в карман  пятьдесят
франков  в  виде  благодарности,  возмущается,  за  кого  я  его
принимаю? У него, мол, есть совесть и достоинство...
  Примерно  через час мы подъезжаем к отелю в Каннах, где  живет
мисс Глория.
  -- Поднимемся ко мне, выпьем для разрядки? -- предлагает мисс.
  После   ночных   переживаний  я  нахожу   предложение   весьма
уместным.  Самое  время  пропустить  в  себя  чего-нибудь  очень
настоящего, очень шотландского...
  Мы  проходим  через огромный холл гостиницы.  Портье,  занятый
подсчетом  полученных за сутки чаевых, тщательно разглаживает  и
сортирует бумажки. Ему не до нас мимо него можно провести сейчас
даже стадо слонов -- он и не заметит, так занят!
  Входим  в  лифт.  Мисс обитает на четвертом.  Сногсшибательные
апартаменты суперлюкс из нескольких комнат, с горячей  водой  во
всех кранах и видом на море.
  Мы  устраиваемся в гостиной. Глория включает  тихую  музыку  и
падает  в кресло. Затем прячет лицо в ладонях и начинает рыдать.
Последствия  стресса, как говорит моя Фелиция.  Пусть  поплачет,
если  помогает.  Нет  ничего более утешающего,  чем  собственные
qkeg{. Слезы как блюдо с креветками, чем больше соли, тем  лучше
для здоровья!
  Я  жду, пока она выльет на ковер стакана полтора своих эмоций,
потом   подхожу,   сажусь  на  подлокотник  кресла   и   начинаю
исследовать глубокий вырез ее платья.
  --  Ну-ну,  Глория, уже достаточно, -- мурлычу я ей  на  ухо.  --
Надо действовать. Сообщить в полицию, написать заявление...
  Она пожимает своими худыми плечами.
  --    Какой   смысл?   --   жалостливо   произносит   несчастная
миллиардерша.  --  Уже  четвертый раз за  последние  полгода  они
пытаются меня похитить...
  --  А  какого  черта  им от вас надо? -- прикидываюсь  я  святой
невинностью.
  -- О! Заставить папу заплатить выкуп, разве не ясно?
  -- Где обещанное виски? -- интимно спрашиваю я.
  Она  указывает на низкий сервант, заслуживающий места в музее,
и  я  наливаю  нам  две приличные дозы. Сделав  хороший  глоток,
начинаю ощущать, что жизнь вполне сносная штука.
  --  Очевидно,  ребята  наблюдали  за  нами  и  видели,  как  мы
отъехали, -- рассуждаю я.
  -- Похоже...
  --  Конечно.  Неплохо задумано: трюк с дорожным  происшествием.
Просто и эффективно, особенно ночью на лесной дороге.
  Она протягивает мне свой пустой стакан.
  -- Еще один, пожалуйста!
  Ничего   так,   девочка!  Снимаю  шляпу!   Доза,   какую   она
проглотила,  может повалить и взрослого дядю.  Глория,  малышка!
Сильны же американки по части потребления виски!
  --  Глория,  но надо что-то делать. Было бы слишком просто  все
бросить,  сложить  руки  и уповать на случай.  Похитителей  надо
поймать и арестовать!
  Поскольку  я человек дела, а мое дело никогда не расходится  с
моими словами, то я иду к телефону и снимаю трубку.
  --  Соедините-ка  меня  с  Управлением  безопасности  Ниццы!  --
говорю   я  обалдевшему  от  такого  пробуждения  служащему   на
коммутаторе.
  --  Месье  стал  жертвой ограбления? -- бормочет он,  путаясь  в
проводах.
  -- Пока нет.
  Заспанный  телефонист, слава богу, прекращает интервью.  Когда
на  другом конце провода раздается лай провинциального  легавого
(а  как  вы хотите, чтоб я сказал, -- я ведь парижанин, у  нас  и
экстерьер получше!), мне достаточно лишь представиться, и тут же
становится  слышно, что тип, скрипя портупеей,  вытягивается  по
стойке "смирно".
  --  Отдайте  приказ на поиск двух иностранцев, разъезжающих  на
открытом  "шевроле"  темно-синего цвета с  номером  департамента
Сены.  Знаю  только, что номер заканчивается на РВ  75.  Значит,
машина   зарегистрирована   в  Париже,   а   мальчики,   похоже,
американцы.   Оба   высокого  роста.  Один   из   них   крупного
телосложения, широкоплечий, в белой рубашке. Другой худой.  Одет
в летний костюм в полоску. Черная рубашка и светлый галстук. Оба
примерно   три  четверти  часа  назад  находились  в  пятнадцати
километрах  от  Сен-Рафаэля  в  лесном  массиве  рядом  с  мысом
Эстерель  Вполне  возможно, они въехали в один  из  городков  на
побережье  Я  нахожусь  в отеле "Медитеран-нэ-Палас"  в  Каннах,
номер четыреста сорок четвертый Побуду здесь
  Я   скашиваю   глаза   и  вижу  внимательные   глаза   Глории,
устремленные на меня
  -- примерно до десяти утра Держите меня в курсе!
  Решительный я парень, правда? Чтобы остаться в номере  птички,
лучшего  предлога  не  придумаешь! Даже не спросив  мнения  мисс
Виктис  и  отбросив  все сомнения, я решаю провести  ночь  здесь
Классно, да?
  Она  вправе  назвать  меня кретином, выгнать  вон,  но  ничего
такого   не  происходит  Наоборот,  она  одаривает  меня   таким
взглядом, что, уверен, у половины господ присутствующих, если бы
они здесь присутствовали, поплавились бы пуговицы
  Вешаю  трубку  и  иду к бару приготовить нам  еще  по  порции,
равной по насыщенности предыдущим
  --  Я  подумал,  что  сегодня ночью не стоит  оставлять  вас  в
одиночестве, -- как бы размышляю я без тени сомнения в голосе
  -- Мне тоже так кажется, -- мурлычет в ответ моя милая



  Кто-кто,  а я никогда не начну брызгать слюной и пересказывать
анатомические  и  физиологические  подробности  своих   любовных
приключений,  поскольку  считаю, что  если  автор  моего  уровня
примется  будоражить читателей сомнительным жанром, то лучше  уж
забросить  профессию и заняться разведением  головоногих  Но  вы
ведь  без  подробностей  не можете, а некоторые,  если  опустить
детали той ночи, вообще бросят читать мой шедевр. Специально для
таких скажу возможно, увидев мисс Глорию Виктис без пижамы,  вы,
мои  дорогие,  стали бы вести себя недостаточно достойно,  чтобы
вас  называли  членом гражданского общества, а против  некоторых
пришлось бы применить юридические санкции
  Не  стоит  перегибать с эротическими сценами В  конце  концов,
меня  переводят на многие языки, и переводят, между прочим,  по-
разному. А если меня в дополнение ко всему переведут на  строгий
режим   за   покушение  на  нравственность  домашних  хозяек   и
несовершеннолетних, то тут, ребята, -- сливай  воду!  Мне  только
этого не хватает! Не говоря уж о том, как начнут чесать языки  в
моем  квартале!  Сан-Антонио  -- это красивый  фольклорный  жанр,
роман  развлекающий и без всяких клубничек. Хотя всегда найдутся
типы, единственная страсть которых -- ковыряние в чужом белье,  и
уж они, будьте покойны, отроют голое человеческое тело даже там,
где  оно покрыто густой бараньей шерстью. Начнут рыться грязными
лапами,  так  что  потом  придется  вводить  карантин  с  полной
дезинфекцией!
  После  такой  хлопотной  ночи  я просыпаюсь  довольно  поздно.
Рядом со мной в глубоком сне ровно дышит Глория.
  Мисс  Виктис,  доложу я вам, -- прекрасный постельный  вариант!
Мне очень понравилась ее манера рвать ногтями простыни в экстазе
--  так  и чувствуется изысканная натура! Любовь -- так по высшему
классу!
  Я  не  решаюсь  звать  гостиничных рабов по  поводу  утреннего
кофе,  чтоб  не  будить  партнершу. Ее  принадлежность  к  элите
требует, чтобы мисс миллиардерша дрыхла до полудня, не меньше!
  Богатые  не  могут вставать рано -- кроме как  если  на  псовую
охоту,  --  иначе  это бросает тень сомнения на происхождение  их
состояния.  Не  дай бог, люди подумают, что они  вкалывают  где-
нибудь в мастерских "Рено", дабы заработать на пропитание.
  Так  я  сижу  и соображаю, как мне быть, но вдруг слышу  очень
мелодичный, даже нежный звонок телефона. Может быть, вы  и  сами
замечали:  у  богатых  комфорт во всем, вплоть  до  деликатности
телефонного  звонка.  Он будто шепчет, телефон  миллиардеров.  И
шепчет в сослагательном наклонении и в вопросительной форме,  не
от себя лично, а в третьем лице, тоном деловым и церемониальным,
как бы спрашивая: не помешал ли?
  Жду,  поскольку,  несмотря  на  близость  наших  отношений   с
хозяйкой апартаментов, я тем не менее не у себя дома! Но так как
хозяйка прошедшей ночью по случаю оказалась и моей любовницей, а
сейчас, перекочевав из моих объятий в объятия Морфея, она и ухом
не  ведет,  то  все по той же причине, а именно чтоб  не  будить
Глорию,  я  решаюсь  взять трубку. То есть вроде  как  сам  себе
позволяю эту вольность, особенно если учесть, что звонят мне.
  Беспокоят  из  криминальной полиции Ниццы. Старший  инспектор,
представившись, с неистребимым корсиканским акцентом  уведомляет
меня  об  обнаружении машины нападавших. Машина найдена  в  двух
километрах  от места, где они совершили попытку похитить  Глорию
Виктис,   а   именно   на  горной  тропинке  среди   кустарника.
Естественно, машина была угнана у одного парижского бизнесмена.
  Ясное  дело, ребята не похожи на мальчиков из церковного хора,
готовились основательно -- другая машина ждала их неподалеку.
  Инспектор  сообщает  также, что они пока  не  вышли  на  самих
бандитов. Словом, не повезло:
  следы  остыли!  И  мне кажется, что вряд  ли  нам  удастся  их
обнаружить!
  Я  благодарю  и вешаю трубку. Глория, разбуженная  разговором,
божественно  потягивается в постели и смотрит на меня  телячьими
глазами.
  --  Доброе  утро, -- нежно сюсюкает она. Я отвешиваю ей утренний
поцелуй,  от  которого даже самый усталый путник  не  только  не
остановится,  но  скорее, наоборот, срочно  поспешит  продолжить
путешествие.  Она  находит  это  приятным  и  просит  повторить.
Поскольку  я  проходил  техосмотр  перед  поездкой,   то   легко
соглашаюсь.   То,  что  должно  произойти,  происходит,   и   мы
приветствуем друг друга на манер борцов вольного стиля.
  --  Выпить бы сейчас кофе в продолжение программы, -- замечаю  я
через некоторое время...



  Не  знаю, кто как, но лично я считаю величайшим моментом жизни
хороший  завтрак  рядом  со спутницей в  костюме  Евы.  Вы  нет?
Средиземное море у ваших ног, комната полна солнечного света,  а
вас обихаживают слуги, разодетые как гаитянские генералы! Ну чем
не райское наслаждение? Кстати, ту давно устаревшую картину рая,
которую  нам  дают многие нынешние религии, стоило бы  отменить.
Сами  посудите,  что  они вам предлагают: банкет  избранных  под
треньканье   архангелов,  перебирающих  пальцами  струны   своих
лютней.  Скажем  прямо -- удовольствие относительное!  Даже  если
собрание происходит под председательством самого папаши  Господа
Бога!  Будь у меня время, я бы учредил новую религию и  пообещал
своим  последователям  рай,  как  его  изображают  на  рекламных
плакатах туристические фирмы, только лучше. Я бы предложил рай с
комфортом,  девушками,  синим  морем  и  морем  виски,  солнцем,
кондиционерами  и  креслами-качалками  под  цветастыми  тентами.
Ангелы  были  бы одеты как слуги, а архангелы -- как портье.  При
этом  для  увеселения  находящихся в раю на  заслуженном  отдыхе
граждан  архангелами я бы нанял длинноногих девиц. И можете  мне
поверить на слово, приверженцев мне было бы не занимать.
  -- О чем вы задумались, Тони? -- нежно говорит моя мышка.
  -- О том, что произошло ночью, красавица моя...
  Она   бледнеет.  (Учитывая  тот  факт,  что  Глория  из   рода
бледнолицых, почернеть она никак не может.)
  --  Да, правда, я как-то забыла... -- Чашка с шоколадом в ее  руке
начинает дрожать. -- Я так боюсь, Тони. Очень боюсь. Когда-нибудь
им  все равно удастся меня похитить. Они затребуют у моего  отца
ncpnlms~ сумму, а когда он им заплатит, они меня убьют!
  Ах,  бедное израненное несметным богатством сердце, да  еще  с
самого детства!
  -- У вас должен быть телохранитель! -- изрекаю я.
  Она соглашается.
  --  Папа  предлагал мне взять одного, но я отказалась.  Ужасно,
когда за тобой по пятам везде следует какой-то человек. Вот если
бы...
  -- Что "если бы"?
  Она  ласково прижимается к моему мускулистому телу и целует  в
голое загорелое плечо (это я подчеркиваю специально для дам-с!).
  --  Вот если бы вы, Тони, были моим телохранителем, я, пожалуй,
согласилась бы... Знаете, отец заплатил бы вам целое состояние!
  Она   так   мило  произносит  "состояние",  как  бы   добавляя
очарования в это и без того замечательное слово.
  -- Невозможно, Глория. Я работаю в государственной полиции.
  -- Уйдите в отставку!
  В  этом  вся  философия богатых янки. Они не  ломают  башку  в
сомнениях.  Высказала точку зрения -- а звучит как  приказ!  Щас!
Если   их   послушать,  то  бросай  все  --  и  вперед!  Предвижу
дальнейшее!  Две  недели праздника, потом  она  изъявит  желание
выйти  за  меня замуж, а через месяц бросит где-нибудь в  Майами
или  Санта-Монике без гроша в кармане. И прекрасному Сан-Антонио
останется  только  сопли  жевать! Не  говоря  уж  о  загубленной
карьере!
  -- Нет, Глория, я люблю свою работу. В ней вся моя жизнь...
  Но  идея  уже  проторила себе дорогу в легкомысленной  головке
моей партнерши по матрасу.
  -- Сколько времени вы будете в отпуске? -- спрашивает она.
  -- Надеюсь, месяц, любовь моя.
  --  Очень  хорошо! Тогда я вас нанимаю в качестве телохранителя
на месяц!
  Говоря  между  нами и Красной площадью, охрана ее  тела  будет
иметь  несколько специфический оттенок. Я говорю ей об этом,  но
она даже не улыбается. Ее голова занята лишь одним -- реализацией
собственного проекта.
  --   Послушайте  меня,  Тони,  --  произносит  она  вдруг  очень
решительно (даже ее американский акцент не в состоянии  нарушить
торжественность момента), -- я говорю серьезно! Речь идет о  моей
жизни! Через два дня я должна покинуть Францию и отправиться  на
остров Кокпинок...
  Внутри у меня что-то бултыхается.
  --  Что,  правда?  Вы  принимаете участие в этом  торжественном
собрании коронованных особ?
  --  Ну да! Отец, у которого недавно был тяжелый инфаркт, сам не
сможет   туда   поехать  и  поэтому  просил   меня   обязательно
представлять  его на празднике. Вы знаете, где находится  остров
Кокпинок?
  -- Галапагосский архипелаг?
  --   Браво,  Тони!  А  еще  говорят,  что  французы  не   знают
географии!
  Я  воздерживаюсь  от объяснений по поводу своих  замечательных
знаний,  поскольку они основаны исключительно на дикой шумихе  в
прессе   из-за  предстоящего  слета  стареющих  глав   настоящих
королевских фамилий и некоронованных особ финансово-промышленных
династий.  Специально  для  читателей-невежд  (а  среди  вас,  я
уверен, есть такие, кто не знает столицу Гондураса) сообщаю, что
Кокпинок    является   бывшим   коралловым   рифом,   пережившим
перестройку.  Несколько  лет назад он был  куплен  у  Республики
Эквадор  знаменитым греческим судовладельцем  Окакисом,  который
onqrpnhk  там  самую  шикарную резиденцию во всем  тихоокеанском
бассейне. Ныне строительство закончено, и хозяин хочет  достойно
отметить  новоселье  в  своем весьма фотогеничном  доме,  о  чем
свидетельствуют  многочисленные цветные фотографии  в  фас  и  в
профиль,   опубликованные  mass   media   всего   мира   и   его
окрестностей.
  --  Я  боюсь  одна  ехать  на Тихий океан,  ведь  мне  угрожает
опасность, Тони!
  -- Так не ездите, душа моя!
  --  Отец  мне  никогда этого не простит. Он редко  о  чем  меня
просит  --  лишь  об  одном,  а это для  него  главное:  достойно
представлять  его,  когда необходимо. В  остальном  я  полностью
свободна. Поехали! Праздник продлится всего неделю! Вот увидите,
вам понравится -- получится прекрасное путешествие!
  Мысленно я чешу репу.
  Галапагосы? О чем еще мечтать? Между прочим...
  -- Но под каким видом я туда поеду, маленькая моя?
  -- Под видом моего жениха.
  Меня будто ломом по башке хватили -- я чуть не поперхнулся.
  Представляю  себя  в  роли зятя Виктиса, запросто  пожимающего
протянутую пятерню какого-нибудь короля шнурков и подметок.  Ха!
В глубине души меня даже забавляет подобная перспектива.
  --  Но, сердце мое, у меня и гардероба соответствующего нет.  Я
привез  всего  лишь  три или четыре костюма. А  нужны  смокинги,
фраки, жабо, лаковые туфли и всякая такая дребедень!
  --  Ну  и  в  чем  вы видите проблему? Все это можно  купить  в
Каннах,  я  полагаю! -- продолжает наезд Глория. --  Соглашайтесь,
Тони, умоляю!
  Поскольку я не отвечаю, она снимает трубку телефона  и  просит
соединить  со своим папой в Нью-Йорке. Примерно так же,  как  вы
звоните  своему  мяснику,  чтоб тот прислал  вам  пару  бараньих
котлет на ужин.
  Пока  мы  ждем связи с моим будущим тестем (на неделю!),  мисс
продолжает  увещевания. Ребята, держите -- чувствую,  слабею!  Да
еще,   как  назло,  внутренний  голос  пробубнил  мне  все   уши
"Галапагосы!  Остров  Кокпинок!  Коронованные  лысины  со  всего
света!"  В принципе-то очень заманчивое предложение, а?  У  моих
друзей  из  "Франс-суар" выскочат глаза из орбит  на  пружинках,
когда  я  им  изложу,  как  вкушал чай с королевой  какой-нибудь
Протогонии  или  занимался подводной  охотой  с  самим  нефтяным
шейхом Фартуком.
  Призывно звонит телефон. Глория берет трубку. На другом  конце
провода   мешок  с  долларами  ее  папаши.  Разговор  идет   по-
американски, поэтому я понимаю через слово.
  Тут малышка прикрывает трубку рукой и шепчет в мою сторону
  --  Отец спрашивает, согласны ли вы на пять тысяч долларов,  не
считая оплаты за дорогу, суточные и так далее?
  Я бросаюсь в экстренные подсчеты.
  Если  не  ошибаюсь, пять тысяч баксов -- это  два  с  половиной
миллиона  старых франков, то есть двести пятьдесят тысяч  новых,
так?  Только  за  то,  чтобы прокатиться и позагорать  на  Тихом
океане!  Кроме американского миллиардера, такую затею может  мне
предложить  только  добрая  фея  Маржолена  со  своей  волшебной
палочкой
  Стараясь  не сильно выпучивать глаза от радости, я  вздыхаю  и
повержено киваю.
  -- Нормально, Глория.
  Она еще с минуту щебечет что-то в трубку, затем бросает ее  на
рычаг и прыгает ко мне на шею
  --  О,  я так счастлива, Тони, дорогой! А я как! Уж можете  мне
onbephr|!
  -- Вы сказали отцу о нападении на вас прошлой ночью?
  Моя американочка прикусывает губу и становится серьезной.
  --  Бог  мой, нет! Но... Знаете, у него больное сердце,  и  такая
новость  может  спровоцировать новый  инфаркт.  --  Потом  ногами
сбрасывает на пол простыню и объявляет.
  --  Дорогой, сейчас мы займемся вашим гардеробом. О,  я  всегда
мечтала одеть красивого мальчика!
  Это  ж  надо  -- сказать такое мне! Мне, кому пришлось  раздеть
стольких красивых девочек!



  Я  всегда  обожал путешествовать -- это в моей природе  и  моем
гороскопе.
  Послезавтра  --  отправление...  Я  позвонил  матушке  и  немного
посвятил в свои планы. Но маман действительно не слишком  сильна
в  географии  (как  все французы). Для нее что  Галапагосы,  что
Лебединое озеро -- все едино. Она беспокоится только, чтоб  я  не
простудился.  Пообещав принять все меры предосторожности,  после
звучного поцелуя через мембрану вешаю трубку.
  До  Кокпинока  мы  добираемся блошиными прыжками.  Сначала  из
Ниццы в Париж, затем из Парижа в Мехико. Затем из Мехико в Кито,
где  нанимаем  частный самолет для влюбленных и  берем  курс  на
Гуаякиль.  Таким образом мы проводим над морями  и  континентами
два  дня.  В Гуаякиле нас поджидает одна из яхт мистера Окакиса.
Всего яхт шестнадцать, различного водоизмещения. О, мужики, если
бы вы видели эту скорлупку! Большего люкса даже представить себе
нельзя!  Или, скорее, более дорогого! Судно окрашено в  небесно-
голубой  цвет.  Мостик отливает нежно-розовым. У матросов  форма
белая  с  розовым, так что от зависти обделался бы даже директор
универсальных  магазинов в Шатле. Штаны белого цвета  с  розовым
кантом доходят до коленей, как бермуды. Шик! Матроска розовая  с
белым  кружевным  воротником и манжетами. Большое  "О"  (Окакис)
вышито   золотом  на  груди  и  на  спине.  На  головах  береты,
напоминающие  о венецианских гондольерах, но в белую  и  розовую
полоску и с помпоном на макушке. Среди остальной команды капитан
отличается одеянием и сразу бросается в глаза, поскольку на  нем
что-то  вроде королевского сюртука голубого цвета. Ниже  сюртука
розовые  подштанники  и  лаковые  черные  сапоги.  Под  сюртуком
белоснежная рубашка с шикарным жабо, как у голубя-дутыша,  а  на
голове  черная  фуражка, украшенная страусовым пером.  Обалдеть!
Только в Голливуде можно увидеть нечто подобное.
  Как  жаль,  что я не взял свой "роллейфлекс" -- сняться  бы  на
память  вместе с экипажем! О, сколько моряков, сколько капитанов
мечтали  бы  обрядиться подобным образом  и  получать  такую  же
зарплату в придачу!
  Но  внутри  корабля,  дорогие мои, --  это  песня!  Коридоры  и
переходы  обтянуты  розовым шелком, каждая  дверь  выполнена  из
палисандрового  дерева и украшена картиной в  массивной  золотой
раме.  Под ногами что-то классическое -- Тегеран, господа!  Каюты
обставлены  подлинной мебелью эпохи Людовика XVI,  и  на  каждой
стенке по оригиналу Рембрандта. Каких это все бабок стоит, а? Вы
еще  не потеряли дар речи? Тогда продолжу описание внутренностей
корабля.  Ванные  комнаты, да что там комнаты--залы!  --  выложены
розовым  мрамором,  а  краны из чистой платины...  Что  вы  хотите
сказать? Вам наплевать? Ну и тяжело же вас эпатировать, господа!
Вы  мне кинете свои мокрые трусы в морду, если я вам скажу,  что
бассейн на яхте сделан из изумрудов? А, пробрало?! Так вот  нет,
пардон!  Из  толстого венецианского стекла!  А  переливается  на
qnkmve, как изумруд! Вы думаете, слишком дешево? Но вот лестница
из  чистого золота и инкрустирована брильянтами! Могу поклясться
головой  вашего младшего брата, но не того, что учится  на  одни
двойки, а другого, который подхватил свинку от кормилицы!
  На   капитанском   мостике  нет  классических   откидывающихся
сидений,  а  стоят  банкетки времен Людовика  XV.  Мне  начинает
нравиться, и я мысленно поздравляю себя с тем, что согласился  с
предложением Глории.
  --  Симпатичная  посудина, правда? -- спрашивает она,  входя  ко
мне из смежной каюты, которую занимает.
  Я клею ей засос из категории большого плавания.
  -- Просто чудесно, сердце мое.
  --  Каким  замечательным  будет наш медовый  месяц,  --  ласково
произносит она, вешаясь мне на шею.
  Сожалею,  что  по  разнарядке судьбы на  мою  долю  не  выпало
охранять более сексапильное тело. Не хочу кривить душой:  Глория
вовсе  не  мерзкая.  Были в моем послужном  списке  всякие  --  и
похуже.   Я  не  стесняюсь  об  этом  говорить.  Для  дождливого
послеобеденного отдыха или для хижины в горах такие могут вполне
подойти: надо же не забывать о физических упражнениях. Но Глория
как-то  не  вписывается  в  шикарный  антураж  морского  круиза,
понимаете? Ноги слишком худые, а грудь ушла, не оставив  адреса,
--  словом,  она  не  для выхода в свет,  тут  она  не  то  чтобы
теряется,  но во всем этом люксе проигрывает. На мой взгляд,  ей
не  стоит  раздеваться на публике. Ее стиль  --  штаны-дудочки  и
свитер.  В  общем,  хорошо бы одеть ее в  шкуру  пингвина!  Чтоб
больше  не  поносить  девушку, скажу: у Глории  есть  шасси,  но
кузову не хватает аэродинамизма. И закончим на этом!
  Впрочем,  благодаря  ей я поимел много приятного,  включая  ее
саму!
  Я  разодет  как  турист  класса  суперлюкс.  Белые  полотняные
брюки,  белая шелковая рубашка с коротким рукавом, белый клубный
блейзер  из  тонкой  фланели с шикарным гербом  на  кармане,  на
котором  изображен  лев,  пожирающий  удава  на  фоне  пожара  в
джунглях.  Смотрю  на себя в зеркало -- и глаз  радуется!  Глория
настаивала, чтобы я купил себе фуражку яхтсмена с якорем,  но  я
заартачился.  Когда человек в моем лице располагает  физическими
данными,  как  у  Ромео, то нет смысла одеваться  под  служащего
газовой компании, чтобы понравиться Джульетте.
  Итак,  напялив  на себя все вышеперечисленное,  я  вылезаю  на
мостик  в сопровождении моей псевдоневесты. Там нас ждет старший
сын Окакиса. Ему поручено сопровождать гостей на папашин остров.
Парень  немного  смахивает на макаку, темный, но  будто  немного
выцветший после употребления отбеливателя; вьющиеся мелким бесом
волосы,  шерсть  на ушах, густые черные брови и  сильно  косящие
глаза.  У  наследника  руки горбуна,  слишком  длинные  для  его
куриной  впалой  груди,  но, видимо,  это  очень  удобно,  чтобы
доставать  чековую  книжку  из  кармана  пиджака.  Он   научится
профессии  миллиардера,  но  это  будет  позже,  когда  папашины
танкеры достаточно избороздят Мировой океан.
  Зато  старик Окакис с помощью компетентных людей научил  сынка
прекрасным   манерам,  ибо  он  встречает  нас   на   палубе   с
распростертыми  объятиями.  По  телексу  он  узнал,  что  Глория
приезжает со своим женихом, и по этому случаю выражает всяческую
радость.  Малый спрашивает, чем я занимаюсь, и в  ответ  слышит,
что я, мол, великий французский писатель и публикую свои шедевры
под псевдонимом Шарля Перо, чем он совершенно потрясен.
  Прибытие  на  борт  одной  старушки  ставит  точку   в   наших
переговорах.  Старая  дама настолько морщинистая,  что  если  ее
разгладить  утюгом, то увеличится по площади раза в три.  Кто-то
b{jp`qhk  ее  медным  купоросом  и  плохо  промыл,  так  что   в
многочисленных впадинах лица проступила зелень.  На  ней  черное
платье  с кружевами, что очень контрастирует с основными цветами
корабля.  Нас представляют. Она оказывается старушкой  королевой
Брабанса.  Без тени сомнения мадам протягивает сморщенную  лапку
для  поцелуя, и мы, Гомер Окакис и я, ныряем вниз по  очереди  в
соответствии с протоколом. Дворцовый слет, мать твою!
  У  меня мелькает мысль, что если все гости Окакиса пребывают в
таком  полуразложившемся  состоянии, новоселье  будет  смахивать
скорее  на  тусовку  в доме престарелых. Но  поскольку  я  очень
воспитанный  мальчик,  то  пускаюсь в  церемонную  беседу  с  Ее
Величеством.  Все-таки первая королева-мамаша  в  моей  жизни  --
никак  нельзя пропустить. Мы оба живо (насколько старушка может)
обсуждаем  статью 24-бис Конституции Брабанса, предусматривающую
право   премьер-министра  в  случае  плохой  погоды   распустить
парламент.   Затем  легким  галопом  переходим  к  статье   189,
параграфу 2, где говорится, что каждый приговоренный к  смертной
казни  имеет  право  на курс лечения на водах перед  исполнением
приговора. Королева-пенсионерка без ума от моих познаний.  Между
прочим,  прошу  заметить,  для  иностранца  обладание  подобными
сведениями очень большая редкость! Сам-то я прочитал об  этом  в
журнале, пока сидел в очереди к зубному врачу. Хочу подчеркнуть:
если  вам  нужно  запломбировать большой коренной  зуб,  это  не
значит,  что  нужно  терять  время зря,  ясно?  Кстати  сказать,
сколько  людей углубляют и расширяют свои знания, сидя  в  залах
ожидания и очередях в стоматологических клиниках! Я так полагаю,
надо  написать  диссертацию на эту тему -- ведь  если  вдуматься,
настоящее образование зависит от наличия кариеса на ваших зубах!
  Когда  я  заканчиваю изложение своего видения вопроса, маманя-
королева  (кстати, пардон, я забыл назвать вам ее  имя:  Мелания
Брабансская!)  чуть  не  пускает слезу и готова  наградить  меня
Свинцовой  медалью  Высших брабансских заслуг,  одной  из  самых
почетных наград в Европе после Пальмовой ветви Академии!
  Что  касается малышки Глории, которая все это время  стояла  и
зевала, разглядывая чаек, то она просто ошарашена.
  --  О,  Тони,  --  мурлычет она, -- я и не думала, что  вы  такой
эрудированный!
  Никогда  не  упускайте возможность произвести  впечатление  на
дам,  дорогие мои мужчины! Помните это всегда! Женский пол  взял
дурную моду -- им, видите ли, просто необходимо доминировать  над
нами, поэтому надо почаще напоминать, что лошадь впервые оседлал
мужчина, нравится им это или нет!
  А  именитые гости продолжают прибывать. Папаша Окакис,  видно,
денег  на  приглашения  не жалел. Меня представляют  по  очереди
принцу  Салиму  Бен-Зини, будущему суверену арабской  республики
Пропан,  затем лорду Паддлогу, министру Великобритании,  который
мог  бы  быть  англичанином, если бы не был британцем,  потом  я
склоняюсь перед синьорой Ла Кавале, знаменитейшей лысой певицей,
чье  контральто заставляло лопаться евстахиевы трубы почитателей
в  театрах  всего  мира, после этого жму пятерню  Теду  Рванини,
королю   бамбуковых   занавесок  с  электрическим   приводом   и
гидравлической  подвеской,  и  сопровождающей  его  американской
супруге  цвета  растворимого  кофе,  с  ресницами,  похожими  на
перевернутого  тарантула.  Обмениваемся  рукопожатием  с  герром
Бипланном,  знаменитым немецким авиаконструктором, создавшим  во
время  войны  непревзойденную модель  самолета  "Фокке-Шлюх-39",
немного    видоизменив    газовую   камеру,    а    также    его
соотечественником,  престарелым  генералом  фон  Дряхлером,   со
сверкающим моноклем в левом глазу и негнущейся правой ногой.  За
ним  сразу  появляется  Омон  Бам-Там  I,  провозгласивший  себя
hloep`rnpnl  мыса  Северной Банании, как только  Франция  убрала
оттуда  городскую  свалку. Омон прибыл  со  своими  одиннадцатью
женами  и сыном сестры, у которого случилась краснуха, и знахари
горячо  (над  костром)  рекомендовали отпрыску  морской  воздух.
Следом  на палубу поднимается его превосходйтельство Нету  Метро
Киото,  до  чрезвычайности полномочный посол Японии в  Пинту-на-
Литру.   С  некоторым  опозданием  из-за  отказа  светофора   на
перекрестка кучей прибыли следующие господа: великий князь Франц-
Иосиф  Хольстен Премиум Светлый и барон Самуил де Леви-Тель-авош
--  человек,  пробивший стену непонимании между народами  по  обе
стороны Атлантики, заменив ее финансово-экономическими дрязгами.
  Все,  как  на  подбор, один забавнее другого. Не говоря  уж  о
дряхлости.  Не  хочу вам показаться нескромным, но  пока  что  я
единственный  красивый парень из всей честной компании.  Женщины
очень  зажигательны, как спички - они в основном худы, и от  них
дурно   пахнет   серой.  Средний  возраст  тусовки   на   уровне
шестидесяти  пяти. А у самого старшего, генерала  фон  Дряхлера,
зашкалило прибор определения возраста, но известно, что он герой
франко-прусской  войны  и  был в то  время  двоюродным  дядюшкой
Бисмарка,  отправившего  генерала  на  переподготовку  с   целью
получения новой профессии.
  В  четыре  часа  пополудни мы отдаем концы (в прямом  смысле).
Ночь  пути  по  океану,  а завтра, когда забелеют  вершины,  как
написал бы Виктор Гюго, если б тщательнее работал над слогом, мы
будем  вблизи  острова  Кокпинок. Впереди нас  ждет  грандиозный
прием,  в  связи  с  чем всю ночь во всех редакциях  мира  точат
карандаши и смазывают пишущие машинки
  Каждый  занят своим делом: кто гуляет по палубе, кто ныряет  в
бассейн,  а  некоторые  расселись в баре,  потягивая  деликатные
напитки и внимая Берлинскому симфоническому оркестру.
  Лишь  прекрасно сервированный обед объединяет всех. Мы вкушаем
из  массивной  золотой  посуды, усыпанной драгоценными  камнями.
Последнее, на мой взгляд, явно лишнее: перед тем как вылить воду
после мытья посуды, еЕ необходимо тщательно фильтровать, чтоб не
выплеснуть  за  борт какой-нибудь шаловливый, освободившийся  из
золотого плена изумруд. Теперь о меню. Я специально его назову ,
поскольку  среди  вас, я знаю, полно гурманов и  чревоугодников.
Так  вот черная икра прямо из Ирана, паштет из печени жаворонков
с  трюфелями, ножки колибри, завернутые в листья орхидеи (помню,
что  рецепт  с  островов, но не помню  с  каких).  И  на  десерт
конфитюр  из  цветков  ананаса, запеченный  в  тонком  тесте  из
крылышек стрекоз (даю гарантию, что этого вы не найдете  даже  в
магазине  Фашо на на площади Мадлен!). И все вместе орошается  в
желудках  прекрасным шампанским "Брют Империаль" по  черт  знает
сколько за бутылку, а потом еще ликер с клубничкой. Выходя из-за
стола, чувствуешь себя одновременно сытым, легким и в эйфории. А
про себя думаешь: все-таки от богатства нет вреда, и лучше иметь
состояние  и  здоровый желудок, чем его не  иметь  и  все  время
думать о камнях в почках или язве.
  Люди  высшего  света, даже когда находятся  на  отдыхе,  умеют
вести  себя подобающим образом. Во всяком случае, за столом  все
выглядит  весьма  пристойно. Конечно,  чувствуешь  себя  не  так
уютно,   как,  например,  на  банкете  слесарей  своего  родного
Четырнадцатого округа, но безобразий нет, чего я в душе  немного
опасался.
  После  обеда  мы  с  Глорией идем на  мостик  подышать  чистым
морским  воздухом.  Если бы вы видели океан в  лучах  заходящего
солнца,  от зависти сгрызли бы кольцо от салфетки! Океан  темно-
зеленых  тонов  с розовыми и красными переливами  на  горизонте.
Полный отпад! Блестит лучше итальянской хромированной посуды! Мы
q`dhlq   в  кресла.  Тут  же  перед  нами  вырастает  стюард   и
спрашивает,  не  желаем ли чего хлебнуть. Заказываем  немудрено:
два виски! Потом беремся за руки, делая вид, будто безумно любим
друг друга.
  --   Знаете,  Тони,  я  действительно  хотела  бы  стать  вашей
невестой, -- нежно шепчет мне Глория.
  Чувствую,  мой желудок делает кульбит! Интересное  предложение
--  может,  попробовать?  Жениться на птичке,  а  потом  заняться
делами ее папаши Виктиса -- ну очень заманчиво! Тем более,  кроме
Глории,  у  него  детей нет. Представьте себе  вашего  Сан-А  за
столом  размером с площадь Согласия, батареей телефонов и  кучей
секретарш -- все на подбор как мисс Вселенная, -- выводком сидящих
на   подлокотниках  его  вращающегося  суперкресла!   Культурное
наращивание состояния, мне кажется, принесет намного больше, чем
выращивание  всех  садовых и огородных культур,  вместе  взятых,
включая турнепс и кабачки! Я уже
  вижу,   как  возвращаюсь  домой  на  "Кадиллаке"  из   золота,
навороченный как милорд. Затем со
  свитой в апартаменты люкс в "Георге V", личный столик в  тихом
зале "Гранд Вефур" и все такое...
  Да-а...  Ну  а  дальше? Что-то я слишком увлекся! Прощайте,  мои
добрые  друзья, привет уютным ресторанчикам, где жрешь  и  пьешь
вкусно  и  просто, а главное, без историй (особенно  в  прессе).
Опять же, мои милые парижаночки с такими чувственными трусиками!
Тоже до свидания? Так, что ли?
  -- Тони, вы мне не отвечаете?
  --  Я  взвешиваю  ваши  слова, сердце мое.  Думаю,  вы  слишком
богаты  для меня. Я знаю, в Штатах это не является препятствием,
но у нас во Франции мы мыслим более узко...
  Стюард  приносит виски, и уж не знаю, как получилось  у  этого
олуха,  но он переворачивает стакан Глории прямо ей на  красивое
платье. Словом, обливает ее чуть ли не с головы до ног, так  что
она становится похожа на мокрую курицу.
  --  О,  если  мадемуазель проследует за  мной,  --  лепечет  он,
заикаясь от страха, -- я попытаюсь исправить свою неловкость...
  Не  пойму  я, где папаша Окакис набирает свой персонал?  Когда
приглашаешь    одних    королей,   то    людей    нужно    брать
квалифицированных, способных хотя бы поднос держать в руках,  не
так ли?
  Глория  встает  и  идет за стюардом. Я  вздыхаю  и  с  улыбкой
смотрю  в  небо. Когда я расскажу маман, что шамал с королями  и
королевами, она же с ума сойдет, моя бедная старушка!
  В  южных  широтах  обалденное небо! Темно-фиолетовое.  И  луна
совсем другая, не такая, как у нас. Будто и не луна вовсе  висит
над  головой. Она оранжевая с красными точками -- словом, как  на
картинке о других мирах!
  Вдруг  до меня доносится "плюх". Да что я говорю! -- Не "плюх",
а  "плюххх!" с тремя "х". Шальная мысль проскакивает  молнией  в
моем котелке: кто-то грохнулся в воду! Только я об этом подумал,
как  вдруг раздается еще один "плюхххх!" (именно с четырьмя "х",
потому  что сильнее первого). Бросаюсь к перилам, но  там  внизу
ничего не видно. В этот момент позади яхты слышу рокот лодочного
мотора.  Бегу  на  корму.  И  что же  я  вижу,  дорогие  мои?  В
нескольких  метрах от яхты Окакиса держится катер, тихо  тарахтя
двигателем.  А в водном пространстве между яхтой и катером  лихо
плывут двое.
  Странное  дело,  но, похоже, кроме прекрасного комиссара  Сан-
Антонио, никто и ухом не ведет.
  Я издаю призывный клич, но на корме никого нет!
  Естественно,  у меня возникает вопрос таких размеров,  что  не
sley`erq  в  голове. Я взлетаю на верхнюю палубу. Первый  пловец
достиг борта катера, и к нему тянутся руки. Волосы встают  дыбом
на  моей  гармонично  сбитой голове. Пловец,  о  котором  я  вам
говорю,  оказывается  пловчихой, и не какой-нибудь  там  простой
олимпийской чемпионкой, а мисс Глорией! Глория! Слышали? С борта
двое  здоровых  парней помогают ей залезть на катер.  В  тот  же
момент  второй пловец также хватается за борт. И я узнаю  в  нем
неуклюжего стюарда, опрокинувшего виски на платье моей временной
невесты.
  Ну,  ребята, вы, значит, опять за старое! И похоже,  похищение
Глории  на этот раз им прекрасно удалось. Быстро соображаю,  что
произошло. В плане проведения -- не операция, а маленький  шедевр
-- просто и гениально! Стюард схватил мою ничего не подозревавшую
Глорию и быстренько спихнул в воду, а затем уж сиганул следом.
  Катер,  следовавший  за нами на некотором  расстоянии,  быстро
подходит  к  яхте.  И теперь сукины дети готовы  на  всех  парах
мчаться  на  какой-нибудь  соседний  остров,  где  их  поджидает
самолет.
  И  весь этот спектакль происходит у меня непосредственно перед
носом. А мне отводится всего лишь роль пассивного наблюдателя!
  Прочь  сомнения,  друзья! Вы, наверное,  слышали  о  парне  по
имени Сан-Антонио? Это тот самый замечательный комиссар с теплом
в глазах и жаром в сердце, способный зажечь любую куколку!
  Сан-Антонио  доверху наполнен отвагой и мужеством.  А  дерзкую
смелость ему иной раз приходится удерживать двумя руками!
  Словом,  я исполняю цирковой трюк, на который не отважился  бы
даже  самый лучший русский эквилибрист. В доли секунды вырываюсь
из состояния оцепенения и оказываюсь на крыше мостика.
  Рассчитываю   прыжок,   напрягаюсь   как   пружина.   Если   я
промахнусь,  то  рискую сломать шею. Мне нужно попасть  в  узкое
пространство  между  яхтой и катером.  А,  наплевать:  сбрасываю
пиджак, туфли и катапультируюсь в черную бездну. На ходу тем  не
менее  прошу Господа Бога помочь мне не повредиться в  свободном
падении.  Пролетаю в нескольких сантиметрах от перил  палубы  и,
сложив  вытянутые руки над головой, иду навстречу стремительному
соприкосновению  с Тихим океаном. Перед глазами вдруг  возникает
борт катера. Время будто парализовано в моем воображении. Как же
все  медленно  происходит! Страшно медленно!  Невообразимо!  Как
замедленная съемка в кино!
  Я  спокойно соображаю, что оттолкнулся слишком сильно и сейчас
мордой  стремительно соприкоснусь не с Тихим океаном, а с  носом
катера.
  Делаю  резкое движение телом. В пустоте, на ходу -- это трудно,
попробуйте, тогда узнаете!
  Так  вот, значит, я продолжаю лететь и наконец вхожу в воду  с
такой силой, что, наверное, в порыве достал бы до дна. Но у меня
другие  задачи, если вы помните, -- а я о них помню! На скорости,
как  дельфин,  прохожу под килем катера, вспоминая  о  пожелании
"семи футов под килем" (но это так, для красного словца!).
  Кстати,   я  шучу  специально,  чтобы  вам  было  весело!   Но
представьте себе, каково сейчас мне! Ведь эти друзья  на  катере
видели мой смелый прыжок, кинулись с пистолетами к левому  борту
и  уже готовы встретить меня на поверхности радостной прицельной
стрельбой на поражение.
  Но  я  прохожу под днищем катера и оказываюсь у правого борта,
понимаете?  Выныриваю, прячусь за выступом  борта  и  выравниваю
дыхание.  Вы  можете  мне пожелать быстрого его  восстановления?
Спасибо!
  В  жизни все зависит от конъюнктуры. Если вам необходимо  что-
то  предпринять,  а  расклад не тот, то лучше оставайтесь  дома,
bng|lhre журнал "Здоровье" и постарайтесь вздремнуть.
  Но,  к  счастью, сегодня расклад в самый раз! Когда я лезу  на
борт,  мерзавец-стюард, выливший прекрасное виски на  прекрасное
платье  Глории,  тоже  взбирается  на  катер,  только  с  другой
стороны. Поэтому его сообщники находятся там же.
  Мне  ведь  тут  принимать морские ванны некогда!  Ах,  друзья,
жаль,  что  вы  не можете мне поаплодировать! Жаль,  что  вы  не
видите своего Сан-А в действии!
  Побег  Тарзана!  Возвращение Зорро!  Приключения  Супер-Жоржа!
Все  это приключения одноногих инвалидов по сравнению с тем, что
я сейчас делаю. Но как донести вам, чтоб вы хоть чуточку поняли?
У  вас так мало сообразительности -- а воображения еще меньше,  --
что  передо  мной  всегда встают непреодолимые  проблемы,  каким
образом описывать ту или иную картину!
  Ладно,  попробую!  Не  мокнуть  же  в  воде,  пока  вы  будете
врубаться  в  ситуацию! Короче, вы помните, я залезаю  на  борт...
Вспомнили? Отлично!
  К  счастью,  я оказываюсь на скамейке. Просчитываю ситуацию  с
быстротой  ЭВМ "IBM" и решаю продолжить поступательное движение.
Схватившись  за край скамьи, двумя ногами вперед с силой  бью  в
спины двух умников, наклонившихся через борт. Они ныряют в  воду
с  потрясающей  синхронностью. Как в  фильме  Джерри  Льюиса  по
поводу  водной  феерии. Глория, лежащая на  дне  катера,  тяжело
дышит  и  смотрит  на  меня, как на привидение,  не  веря  своим
глазам.  Я  даю себе пару секунд, чтоб отдышаться  и  проветрить
легкие.  Тут  я  замечаю, что оставил дыхалку под килем  катера.
Неужели навсегда? Впечатление, будто легкие раздуло, как  мешки.
Черт,  не  хватает  только задохнуться! Хоть  обруч  надевай  на
грудь,  хоть  что  --  воздух не идет, мой завод  по  переработке
углекислого газа встал по причине забастовки! Видно,  нахлебался
воды,  а  может,  слишком долго сдерживал дыхание  или  чересчур
глубоко  нырнул  --  нужно учесть на следующий  раз!  Без  лишней
скромности скажу: то, что я проделал, вряд ли кто другой  сможет
когда-нибудь повторить! Честно!
  И  вдруг  --  о  чудо! Я вновь дышу. Самое смешное,  что  хорек
стюард, забравшийся на борт, пребывает в таком же состоянии, как
и  я. Мы сидим друг против друга, не в силах драться. Любопытная
ситуация, согласитесь!
  В  это  время оба ныряльщика-синхрониста плавают вокруг катера
и  пытаются  забраться на борт. Если Сан-А быстро  не  придет  в
себя,  то имеет шанс вступить в схватку сразу с тремя. А это  уж
слишком, не так ли?
  Как  же  паршиво я себя сейчас чувствую, как ватный  --  самому
противно! Но инстинкт самосохранения, к счастью, не дремлет...
  Буквально  в  нескольких сантиметрах  от  себя  вижу  штурвал.
Заторможенным  движением берусь за него.  Затем  рычаг  скорости
толкаю  в  положение  "вперед", и катер  как  ошпаренный  делает
резкий рывок. Оба нападающих вопят как помешанные и хватаются за
борт.  К своему ужасу, я вижу, что нос катера направлен на яхту.
Поскольку нас разделяют лишь несколько метров, то еще секунда  --
и  я  протараню  борт  яхты,  и тогда  катастрофа!  Резко  кручу
штурвал. Катер делает крутой поворот, ложась на борт, и  я  лишь
слегка  цепляю корму яхты боком. Но не звук удара  или  скрип  я
слышу!  А  знаете что? Нет, решительно вам нужно все  объяснять,
все  разжевывать... Катер должен был неизбежно удариться  боком  о
яхту,  но, поскольку двое пловцов ухватились за борт, они своими
телами смягчили удар. Я даже их крика не слышал -- они не успели.
Просто  что-то хрустнуло, и все. Катер еще раз задевает  о  борт
яхты  и  наконец  отходит в сторону. Я делаю  широкий  полукруг,
чтобы прояснить ситуацию. Смотрю на воду. Огромное красное пятно
njnkn судна Окакиса как раз на уровне ватерлинии.
  Крик  Глории  заставляет меня обернуться. Стюард стоит  позади
меня.  В  руках  у  него здоровый тесак, и  он  приноравливается
всадить мне эту железяку в спину. Надо же мне было о нем забыть!
Я  очень  вовремя  делаю прыжок в сторону,  и  широкое  стальное
лезвие вонзается в щиток приборов.
  Меня  захлестывает ярость. Я хватаю сукиного сына  за  лапу  и
пытаюсь  вывернуть, но в порыве натыкаюсь на  скамейку  и  падаю
навзничь. Хорек прыгает на меня. К счастью, лезвие ножа  глубоко
ушло  в  деревянную поверхность щитка, иначе мне бы  это  стоило
нескольких непредвиденных отверстий в моей скульптуре.
  Мы  боремся, как два нанайца, а в это время катер со скоростью
шестьдесят  километров в час несется к берегу. Если наскочим  на
риф, то нам всем троим обеспечены вечные морские ванны.
  Там,  на яхте, наконец спохватились и подняли тревогу, но  что
они могут сделать для нас, я вас спрашиваю?
  Пропускаю   несколько  замечательных  ударов   в   физиономию,
заставляющих  меня увидеть в полной красоте Южный  Крест  и  еще
несколько  созвездий. Пытаюсь сложить ноги, чтобы  нанести  удар
ему  в сокровенное, но парень знает толк в такого рода занятиях,
поэтому изворачивается как уж. Хотел бы я посмотреть, что  б  вы
делали, когда он вам залезет между ног!
  Ему   удается  двумя  руками  ухватить  меня  за  глотку.  Как
последнего  урода  он заваливает меня под  скамейку,  и  мне  не
удается  пропихнуть  руки,  чтобы освободиться  от  его  мертвой
хватки. Ну все, мне хана!
  Пытаюсь  выкручиваться, но это ничего не дает. Он еще  сильнее
сдавливает  мне  горло. А я ведь еще как  следует  не  отдышался
после  купания.  Кровь бьет у меня в висках,  в  ушах.  Я  слышу
колокола!   Какого  черта  вы  мне  не  сказали,   что   сегодня
воскресенье и пора идти на мессу!
  Но  вдруг его руки разжимаются и он падает на колени рядом  со
мной.  Я позволяю себе глоток свежего воздуха и прихожу в  себя.
Вижу  мисс  Виктис,  вооруженную  веслом,  и  понимаю,  что  она
употребила  его  не по назначению. Встаю на ноги.  Но  проклятый
стюард делает то же самое.
  Тогда  я протягиваю руку назад. -- Дайте! -- выдыхаю я с трудом.
Чувствую  круглую и гладкую рукоятку весла у себя в  ладони.  Ну
теперь  я не удивлюсь, если бравый Сан-Антонио возьмет  верх!  А
вы?
  Когда  тот  бросается  на меня, я со всей  силы  втыкаю  конец
весла ему в живот. У него вырывается дикий вопль, и он падает на
спину.  Теперь  нельзя  давать ему возможность  опомниться.  Для
разнообразия  удовольствий наношу ему  плашмя  веслом  несколько
деревянных  оплеух  (исполняется впервые). Он  соскальзывает  на
край  борта и головой вниз валится в воду. Я прыгаю за  штурвал.
Яхта  на горизонте уже совсем маленькая. Очень красиво смотрятся
отблески  ее  огней в черной воде. Разворачиваю катер  и  убираю
газ,  чтобы  не спеша найти своего стюарда. Где мое виски,  черт
побери!  Имею  я  право на передышку?! Но поди  найди  маленькую
точку  в  пляшущем океане. У меня глаза чуть на лоб не выезжают,
но все равно ничего не вижу.
  Тем  лучше, да? В конце концов, этот джентльмен оставит нас  в
покое.  Согласитесь, мы его заслужили. Если помните, мы  просили
малого  принести  нам виски, а не поиграть в  новые  приключения
Фантомаса!
  Я  тем  не  менее  выключаю двигатель, чтобы прислушаться,  не
подает  ли он крики о помощи. Но лишь мощный голос океана звучит
в наших ушах (красиво я пишу, правда?).
  Мы  с Глорией за все это время не сказали друг другу ни слова.
Nm`  какая-то вся съежившаяся, моя миллиардерша. Про себя  же  у
меня  складывается  впечатление, будто я  только  что  посмотрел
фильм  о  мучениях Наполеона. Словно меня ломом по башке огрели.
Как-то даже спать хочется...
  Я  еще  некоторое  время смотрю на волны,  покрытые  барашками
пены  (как пишут в более дорогих, но менее интересных, чем  мои,
романах),  чтобы убедиться, нет ли кого тонущего в воде.  Может,
кто-нибудь  нуждается  в  моей помощи. Затем  угрызения  совести
утихают, я завожу мотор и беру курс на яхту.
  Ветер  бьет  нам в лицо, и мы немного приходим в себя.  Глория
выглядит  почти  красавицей  при  свете  луны  в  своем  мокром,
облегающем тело платье.
  --  Тони,  --  вскрикивает она вдруг, -- я никогда  не  встречала
такого мужчину, как вы!
  --  Я  тоже  никогда, королева моя! -- отвечаю я со свойственной
мне скромностью
  Надо  признать, что на этот раз я с честью исполнил свой долг!
Мне  кажется,  я заработал свои пять тысяч баксов?  Если  вы  не
согласны,  скажите  прямо -- я сообщу папаше Виктису,  что  готов
пойти на снижение тарифа!
  Вся  морская  баталия  длилась всего  пять  или  шесть  минут.
Хорошо, семь, не буду с вами спорить!
  За  меньшее время, чем потребуется продавцу в магазине,  чтобы
взвесить восемьсот граммов вареной колбасы и продать вам  ее  за
килограмм,  я  расставил  все на свои места,  ликвидировал  трех
гангстеров, завладел катером и спас жизнь Глории
  Жаль,  телевидения  рядом не было,  а  то  бы  мои  друзья  из
хроники  сделали  специальный выпуск с моей физиономией  крупным
планом!
  Классный  был  бы  материал!  Затем  они  продали  бы   пленку
коллегам-янки, поскольку те до ужаса любят смотреть, как спасают
дочек миллиардеров, особенно в Далласе
  -- Вы не ранены? -- спрашиваю я.
  -- Нет, но воды наглоталась предостаточно.
  -- Вам удалось узнать бандитов?
  -- Да, это те, из Канн.
  --  Ну  вот,  они  вас больше не побеспокоят..  Она  вдруг  зло
смеется
  -- И поделом им!
  Не  могу  сказать,  чтобы Глория была очень чувствительна.  Но
это  в  природе элиты, особенно американской, так  ведь?  В  них
играет  кровь  завоевателей Дикого Запада!  Если  судить  по  ее
реакциям, то ясно, что предки решали все проблемы с индейцами  с
помощью мушкетов
  --  Я  так  думаю,  вы теперь должны успокоиться,  моя  дорогая
Банда  жаждущих  получить  доллары  за  вашу  драгоценную  жизнь
уничтожена  Мне  даже  кажется, все  эти  трое  коварных  господ
родились под знаком Рыб или, в крайнем случае, Водолея.



  Вы  ведь  помните, что по натуре я человек скорее застенчивый.
А  уж  когда королева-мать, король, министры, миллиардеры, князь
(светлый) и лорд (лысый) поздравляют на всех языках и лично жмут
руку, называя героем, признаюсь, краска ордена Почетного легиона
бросается мне в лицо, минуя петлицу.
  Окакис-сын   предлагает   обмыть   мой   геройский    поступок
шампанским. Он берет меня за руку, отводит в сторону и,  как  бы
извиняясь, просит замять дело, словом, не очень трепаться, чтобы
не навести тень на пышный папашин праздник.
  Поскольку  это  совпадает с моим желанием, то я  отвечаю:  "Ну
что   вы,   что  вы,  как  вы  могли  подумать",  и   на   борту
устанавливается полная гармония.
  Опрошенный  капитан говорит, что стюард был нанят в  последний
момент перед отплытием из Гуаякиля, заменив срочно вызванного  к
постели  больной  матери  члена команды.  Собственно,  я  так  и
предполагал. Новый официант показал бразильский паспорт  на  имя
Алонсо  Фиаско. Иду в его каюту и ничего особенного  не  нахожу,
кроме  шмоток,  купленных в Нью-Йорке,  и  бутылки  шотландского
виски.  Последнее не является, как вы понимаете, какой-то особой
приметой.
  Возвратившись   в   кают-компанию,  застаю   человекоподобного
ангелочка  Окакиса-сына,  который  пытается  успокоить   Глорию,
пытливыми  пальцами  исследуя  ее  умопомрачительный  вырез   на
платье,  открывающий  спину  до талии.  Одновременно  все  вновь
выражают  знаки  почтения и восхищения  моей  персоне.  Королева
Мелания  говорит,  что  женщина, у  которой  такой  мужественный
жених,  самая  счастливая на свете. В ответ я бормочу  что-то  о
скромности, про себя замечая: если бы Меланьюшка была раза в три
помоложе,  то  я  бы удостоил ее чести узнать и  о  других  моих
немалых достоинствах. Я, как всякий застенчивый человек,  всегда
мечтал   переспать  с  королевой.  Во-первых,  ради  спортивного
интереса  и,  во-вторых,  чтобы  доказать:  демократия  даже   в
горизонтальном  положении  всегда  одерживает  верх.  Но  только
мамаше-королеве  уже  давно  откуковало  семьдесят,  поэтому  от
подобной перспективы меня охватывает дрожь.
  В  девяносто девятый раз, как пишут писатели, склонные к языку
цифр,  Глория рассказывает Гомеру свою одиссею. Она  последовала
за фальшивым стюардом, чтобы почистить платье (залитое виски!  --
что  за  бред!  Как я сам раньше не допер?), как  вдруг  парень,
взглянув за борт, произнес: "Что там такое?" Естественно, Глория
из  любопытства  тоже перегнулась через борт. И  в  этот  момент
сукин  сын схватил ее за ноги и бросил в воду. Согласитесь,  что
это  дико  --  так поступать с женщиной! А если б  она  не  умела
плавать?   Конечно,   как  всякая  молодая  американка,   Глория
прекрасно  умеет плавать, но, с другой стороны, она ведь  только
что  вышла  из-за стола, а такой прыжок с восьми метров  в  воду
после еды даже зубной врач вам не порекомендует.
  От  этой мысли всех по очереди передергивает, кроме немца  фон
Дряхлера,  который  практически уже  отдергался.  Все  ахают  да
охают,  повторяя, что бы могло получиться, если  бы  мадемуазель
Глория   не   была  спортсменкой.  Словом,  очень   эмоционально
насыщенный момент.
  Потом  все  потихонечку  расходятся по  каютам,  размышляя,  с
какого  снотворного начать, и, естественно, мисс Глория  наносит
мне ночной визит, чтобы показать свою искреннюю признательность.
  Но этого я вам описывать не буду -- пусть останется тайной!



  На   следующий  день,  когда  мы  размыкаем  веки  (как  пишут
писатели-академики), в иллюминаторе виднеются пальмы.
  --   Глория!  --  бужу  я  малышку.  --  Или  я  брежу,  или   мы
действительно прибыли на место.
  Приоткрываю    иллюминатор,   и   крики   экзотических    птиц
великолепной какофонией врываются в наши музыкальные уши. Глория
подходит ко мне и, несмотря на свое придавленное (после  ночи  с
Сан-Антонио)  состояние,  испускает  восторженный   крик.   Надо
сказать,  пейзаж  --  просто обалдеть! Представьте  себе  пляж  с
розовым песком, окаймленный огромными пальмами. Море зеленое,  а
mean синее.
  В  порту,  где мы бросили якорь, стоят еще несколько  красавиц
яхт.
  Широкая  аллея,  обсаженная по бокам  диковинными  растениями,
ведет от причала к дому, настолько великолепному, что такого  не
придумали  пока даже в Голливуде. Он немножко больше, чем  замок
Ангкор-Тхом   в   Камбодже,   но   значительно   элегантнее.   В
колониальном стиле, если вы знаете, о чем я говорю. Словом,  как
в сказке о тридевятом царстве.
  Ну,  думаю,  на острове нам приготовили множество неординарных
сюрпризов!
  Мы   быстро   одеваемся  и  после  завтрака  на  скорую   руку
взбираемся  на  мостик.  Малышка Глория после  восстановительной
ночи  выглядит  немного  помятой  и  с  кругами  под  радостными
глазами.  Она  напудрилась и подмазала  губки,  и  очень  хорошо
сделала,  а  то была бы похожа на выжатый лимон.  Я  так  думаю,
вчерашняя  морская  эпопея оставила в ней неизгладимый  след.  А
что,  вы  думаете, легко быть миллиардершей? Когда для  каждого,
кто тоже хочет им стать, ты служишь дичью. Вот, например, нищему
никто не завидует, а если и завидует, то уж не до такой степени,
чтобы покушаться на его место под мостом.
  На  палубе  пока  почти  никого нет. Кроме  королевы  Мелании,
поскольку в ее возрасте встают рано, да лорда Паддлога, так  как
он великобританец.
  Все  остальные давят подушку, даже не подозревая  о  том,  что
попали в земной рай.
  Матросы   налаживают   трап   типа   кишки   в   международных
аэропортах,  но с балдахином. Это единственное, что  нас  сейчас
соединяет  с  твердой  землей, как  пишут  писатели,  отмеченные
Гонкуровской  премией,  чьи  имена из  чистого  человеколюбия  и
христианского  милосердия  я  вам  называть  не  стану.  Мне  не
терпится  поскорее пройтись по розовому песку пляжа.  Он  так  и
манит,  просит,  чтоб на него наступили! Окакис,  между  прочим,
застроил целую лагуну. Какой размах, вы отдаете себе отчет? Порт
выстроен  из  розового мрамора и теперь гармонично сливается  по
тону с полосой пляжа. Чальные кнехты сделаны из бронзы и покрыты
листовым  золотом, а фонарь маяка выточен из огромного  голубого
алмаза. Это ж как можно обогатиться, если у тебя танкерный флот!
А  вся  усадьба названа легко и нежно -- "Та, которую  я  люблю".
Название многократно выдолблено, вырезано, высечено или выложено
драгоценными   камнями   на  мраморных  плитах   на   греческом,
французском,  английском,  немецком, камбоджийском,  эскимосском
языках, а также стенографическом.
  --  Какова  программа увеселений? -- спрашиваю я у  появившегося
капитана Метрополитеноса.
  --  В  десять часов подъедут запряженные лошадьми кареты, чтобы
забрать гостей и отвезти в замок.
  -- Но замок в двух шагах!
  --  Неважно,  --  парирует с серьезным видом  Метрополитенос.  --
Новостийная  программа  телевидения должна  заснять  праздничный
кортеж прибывающих гостей.
  Я  усмехаюсь,  но  про себя. Представляете рожи  моих  друзей,
когда  они  узреют среди важных гостей, прибывающих на праздник,
физиономию  Сан-А  между  принцем  Салимом  Бен-Зини  и   князем
Хольстеном Премиумом Светлым (баночным).
  В  общем,  весь  спектакль  --  сплошное  притворство.  Окакис,
возможно, велел на приглашениях написать, чтобы монархи привезли
с  собой короны и облачения для торжественных церемоний. Конечно
же,  прием  на  Тихом океане послужит прекрасной  рекламой.  Уже
завтра  акции  Окакиса подпрыгнут вверх. Портреты  на  память  в
njpsfemhh королей, миллиардеров и генералов в наше время  значат
очень   много,  хотя  в  большинстве  стран  в  моде  вроде   бы
демократия.
  До  десяти часов еще есть время, и я решаю окунуться в зеленые
воды   залива.  Вода  как  парное  молоко.  Вертлявые  маленькие
обезьянки   и  сказочные  птицы  всех  цветов  радуги   радостно
перекликаются среди пышной растительности. Солнце пока еще не  в
зените, но уже испускает мощный поток лучей, расцвечивая  и  без
того   яркую   природу.   Пахнет  изумительно.   Такой   климат,
безусловно,  должен  сильно  льстить  владельцу  этого  райского
уголка.  Но  это днем, на солнце! А ночи здесь, наверное,  очень
темные  и должны страшно действовать на психику. У меня мелькает
неожиданная мысль, что ночной период на острове труднопереносим.
  Наплескавшись  вволю, я иду сменить наряд,  поскольку  замечаю
появление  телевизионщиков. Облачаюсь в летний  голубой  костюм,
белую  рубашку  и темно-синий галстук. Если бы вы  видели  меня,
одетого как с обложки модного журнала, то вам пришлось бы срочно
сбегать  за  транквилизаторами, чтобы  побороть  свои  комплексы
неполноценности.
  Коронованные  особы  (среди  них  есть  и  короли   банковских
империй,  но  в  наше  время  такие империи  недолговечны)  тоже
напялили на себя приличествующие случаю кобедняшные шмотки. Омон
Бам-Там I в своей воскресной набедренной повязке, а генерал  фон
Дряхлер  в  униформе,  каске с пикой и  лошадиным  хвостом  плюс
монокль  в глазу. Ла Кавале, наша замечательная прима, побрилась
и заковала широченную грудь в корсет с помощью опытных слуг. Она
заблокирована, как в скафандре, но мне кажется, если  кто-нибудь
пощекочет  ее  шаловливой рукой чуть пониже контральто,  то  вся
конструкция  разлетится  вдребезги  и  бюст  начнет  жить  своей
собственной жизнью!
  Точно  в  назначенный  час  раздается  звон  колокольчиков   и
блистательный  кортеж  начинает свой путь  от  дома  к  причалу.
Представьте себе двадцать карет белого цвета с розовыми колесами
и  голубым  верхом. В каждую впряжена четверка белых  лошадей  в
голубых   попонах,   украшенных  золотыми   колокольчиками.   А?
Ухватываете картинку?
  В  первых  ландо сидят гости, прибывшие раньше,  а  также  сам
хозяин  острова. Автомобиль с установленной кинокамерой движется
перед  процессией. Каждую упряжку ведет кучер,  одетый  в  белый
костюм  с  розовыми галунами. Ах, как красиво!  Надо  надеяться,
ребята-операторы  зарядили  самую чувствительную  пленку  "Агфа-
Геверт" в свои камеры. Иначе будет очень жаль!
  Приближаясь,  колокольчики звенят  сильнее,  так  что  в  ушах
стоит сплошной звон. Как только первый экипаж останавливается на
уровне  причала,  --  о, сюрприз! -- сто четырнадцать  музыкантов,
прятавшихся до этого за пальмами, делают шаг вперед и появляются
перед  нашими изумленными глазами. Они роскошны в своих  красных
мундирах.  С  потрясающей синхронностью оркестр  атакует  первые
такты   гимна  Окакиса  "Танкерушечка".  Чарующие  звуки  музыки
(написал   один   аргентинец;  его  среди  присутствующих   нет,
поскольку  композитор  не  успел  взять  смокинг  из  химчистки)
поднимаются к самому небу.
  Когда  ряд  ландо  выстраивается перед лестницей  причала,  из
первой  кареты выпрыгивает человек. Я его, естественно,  тут  же
узнаю,  поскольку в газетах полно его фотографий, --  Окакис.  На
нем  его  извечный черный габардиновый костюм, белая  рубашка  и
черный  галстук.  В  петлице  неувядающая  белая  роза,   а   из
нагрудного  кармана торчит постоянный спутник  жизни  --  золотой
мундштук, инкрустированный бриллиантами.
  Он  меньше,  чем  на  фотографиях, как  сказала  бы  одна  моя
gm`jnl`  консьержка.  Метр пятьдесят пять  --  красная  цена,  не
больше! Густые брови, седые волосы, жесткие и вьющиеся,  и  нос,
заросший  торчащей во все стороны щетиной. Уголки  рта  горестно
опущены. Он серьезен и преисполнен!
  Окакис  подходит  к  трапу для приема  гостей.  Немногословен,
лишь  рукопожатие и приветствие "спасибо, что приехали",  а  для
дам зарезервирован легкий поклон. И все!
  Двое  слуг в ливреях помогают сходящим с трапа гостям и  ведут
к   экипажам,  где  дочка  Окакиса  представляет  им   прибывших
накануне. Среди них я отмечаю принца по имени Нгуен Совьет Шимин
из  Центрального  Вьетнама, бывшего короля  Фарука,  еще  одного
короля,  на  этот  раз голландского сырного производства,  вице-
королевы  Тении Алохи Келеба-тузы, господина Педе из Организации
Разъединенных  Наций  в  сопровождении  бабушки  (которую  никак
нельзя было оставить дома из-за ее неумения пользоваться газовой
плитой),  а  также господина Эдгара Слабуша, бывшего  президента
Французского Совета, автора наделавшей много пустого шума  книги
"Все началось с желтка". Но каково общество, доложу я вам!
  Мы  рассаживаемся в ландо, и бело-розовый кучер  везет  нас  в
общей колонне по направлению к дворцу.
  О,  какой  сюрприз!  Еще один! По всей длине  трассы  по  мере
нашего  продвижения  из-за каждого дерева  появляется  музыкант.
Среди них есть даже карлик-флейтист, который вышел из-за кустика
земляники.  Ну  что  можно  добавить --  Окакис  умеет  принимать
гостей!
  Если  бы вы могли видеть весь парковый ансамбль во французском
стиле! Особенно когда подумаешь, что каждый миллиграмм земли  на
остров  был  привезен  издалека!  До  Окакиса  здесь  было  лишь
несколько  скал, загаженных чайками. Он как Бог  Создатель,  наш
Окакис! Задумал и создал землю! Особое поощрение от жюри.
  -- Вы будто спите, мой милый! -- окликает меня Глория.
  -- Я восхищен! -- говорю я, не уточняя, чем именно.
  Поскольку  от вас мне нечего скрывать, мои дорогие, то  сделаю
маленькое признание -- еще одно!
  Только  что моя аорта совершила неожиданный для себя  кульбит.
Я   увидел  Антигону  Окакис.  Граждане,  признаюсь,  когда   вы
встречаетесь  глазами  с  этой  греческой  богиней,  ее   взгляд
производит  эффект,  будто вы смотрите  на  лампу  инфракрасного
излучения.  Какой блеск! Ее взгляд проникает вам прямо  в  самые
чувствительные  органы.  Антигоне чуть  за  двадцать.  Волосы  --
черные  с синим отливом -- разделены пробором посередине  головы,
кожа  бронзовая,  а на лице нет и следа макияжа.  А  какой  рот!
Волшебство!  Хотя глупо говорить так о щели на лице  между  двух
губ  --  но  про нее можно! Губы потрясающе очерчены и имеют  вид
спелых   фруктов   на   солнце.  Что  касается   ее   физических
характеристик,  то  тут  -- снимайте шляпы  (но  только  шляпы!),
господа!  Не знаю, ковал ли ее папаша Окакис сам или  с  помощью
настоящего   профессионала  --  тут   явно   были   задействованы
специальные  силы, -- но получается, что ни один из его  танкеров
не  сможет  тягаться с Антигоной в вопросе линии, и  даже  линий
дальнего следования. Истинное сокровище! Какого черта я буду вам
трясти  воздух,  описывая  ее обалденную  грудь,  тонкую  талию,
круглые  точеные бедра, сумасшедшие ноги и прочее? Если  женщина
божественно сложена, то она божественно сложена -- и все, точка!
  Ищу  ее глазами среди гостей, но не нахожу. О, как жаль! Когда
такая  красота пропадает с вашего горизонта, вы ощущаете,  будто
солнышко вам сказало "спокойной ночи". Я очень надеюсь, что  это
был не мираж.
  Мы  продвигаемся по Елисейским полям Окакиса, как  праздничный
парад. Специально для присутствующих здесь американцев музыканты
ds~r "Я так и знал, что ты пошла в Макдональдс".
  Мы   подъезжаем   к  входу  во  дворец,  где  личная   гвардия
судовладельца  стоит  в почетном карауле. Все,  как  на  подбор,
крупные  ребята, облаченные в костюмы пожарников розово-голубого
цвета,  а в руках вместо карабинов пожарные стволы из массивного
инкрустированного золота. Ребята-знаменосцы стоят четко в  линию
по  стойке "смирно" . Здесь представлены штандарты всех  мастей:
"Шелл",  "Эссо",  "Мобил",  "ВР", "Кальтекс",  "Тоталь",  "Эльф-
Акитен",  "Лукойл",  "Газпром" и другие.  Знамена  полощутся  на
ветру,   раскрывая  нам  свои  названия.  Девочки   из   команды
поддержки,    одетые    как    друидки,    распыляют     ароматы
высокооктанового бензина!
  Незабываемые  минуты!  Мы  испытываем  невообразимые  чувства,
находясь  среди такого наплыва королей, королев и  великих  мира
сего,  собранных  в  одном  месте. В одном  дворце  --  не  будем
принижать габариты сооружения, поскольку, как мне удалось узнать
из   газет,  жилище  Окакиса  состоит  из  восьмисот  комнат   с
собственными туалетами и ванными, двенадцати столовых,  двадцати
трех  гостиных,  двух библиотек, восьми огромных  бассейнов  для
соревнований   по   плаванию,  четырех   гимнастических   залов,
ипподрома,  велодрома и взлетно-посадочной полосы для "Боингов".
Не  жилье,  а  сказка! Лучшее в мире! Да что там  в  мире  --  во
Вселенной!
  Внутренняя часть двора для проведения торжественных  церемоний
имеет   размер   Марсова  поля.  В  мраморных  фонтанах   журчит
дистиллированная  вода,  повсюду  натыканы  настоящие  греческие
статуи и огромные чаши с орхидеями.
  Въезжающие  на площадку экипажи образуют ровный  круг.  Папаша
Окакис выходит из своего ландо, взбирается на серебряный подиум,
воздвигнутый  посреди двора, и приветствует гостей  перед  лесом
микрофонов.
  --     Ваши     величества,    ваши    преосвященства,     ваши
превосходительства,  дамы и господа, --  изрекает  он  на  вполне
сносном  французском,  --  для  меня  огромная  честь,   что   вы
согласились  принять  мое  приглашение участвовать  в  церемонии
новоселья  в  моем  доме.  Скажу  просто:  он  в  полном   вашем
распоряжении.  Ибо  он был задуман и построен исключительно  для
вашего увеселения. Я надеюсь, вы проведете здесь приятное  время
и  найдете  тишину  и покой, на которые вы, исполняющие  высокие
обязанности, имеете неоспоримое право. Начиная с этой минуты  вы
вольны  действовать  так, как вам заблагорассудится.  И  если  я
пригласил вас побывать на моем острове, то лишь для того,  чтобы
предложить  вам  абсолютную свободу, которой вы  в  повседневной
жизни лишены. Спасибо за внимание.
  Хорошо  сказал, а? Мне очень понравилась сама простота формулы
официальной части приема гостей.
  Мы выходим из наших экипажей. Нам помогают церемонные слуги  и
провожают каждого в предназначенные апартаменты. Из всех  комнат
прекрасный вид на море, поскольку жилище Окакиса единственное на
острове. Мои апартаменты состоят из небольшой гостиной,  большой
спальни с туалетом и ванной комнатой. Не могу описать, насколько
все  шикарно!  Только  начни, и придется  пускаться  в  рассказы
длиной с эскалатор в метро! Я же не хочу лишать вас рассудка из-
за  каких-то  глупостей,  описывая все величие  и  грандиозность
окакисовского жилья, потому что после этого ваши три  комнаты  с
сортиром  на  лестничной площадке покажутся вам крысиной  норой.
Знаю я вас: вы начнете беситься и буянить от бессилия и зависти,
возьмете  бюллетень,  чтоб  не  ходить  на  работу  и  выйти  на
демонстрацию   с   требованием  повышения   жизненного   уровня,
увеличения  метража  квартир и расположения  сортиров  рядом  со
qo`k|mei! Зачем мне это?
  Если  я  вам,  например, скажу, что моя  венецианская  кровать
сделана  из  перламутра и инкрустирована золотом, стены  покрыты
панно  из янтаря, а в огромном сортире висит настоящий Ван  Гог,
то  вам станет плохо только от быстрого взгляда на обои в  ваших
комнатах, на которых можно разглядеть, если напрячь воображение,
картину  охоты  кролика за крокодилом или пожар в лесах  Сахары.
Ведь  так? А если еще добавить, что плитка в ванной из опала,  а
биде вырезано из лунного камня (что есть, то есть), то, полагаю,
в  вашу ванну вы больше в жизни не полезете, находя ее заразной!
Так что я лучше воздержусь, буду благоразумным.
  Мои  апартаменты расположены рядом (очень вежливо  со  стороны
хозяина) с апартаментами Глории. Слуга вносит вещи и развешивает
в  шкафу,  скрытом  в  стене. Дверца  шкафа  представляет  собой
картину  Эль  Греко,  но  не копию, как  вы  могли  подумать,  а
оригинал!
  Звучит нежный (тоже деликатно по отношению к гостям) зуммер.
  Слуга нажимает на кнопку, и голос Окакиса спрашивает:
  -- Господин Сан-Антонио, можно к вам войти?
  Я балдею, поэтому произношу невпопад:
  -- Да еще как! Конечно...
  Дверь  открывается,  и  входит  судовладелец  (одновременно  и
домовладелец). Он улыбается вежливой улыбкой.
  --  Мой  сын  Гомер рассказал мне только что о  случившемся  во
время  плавания.  Я хочу принести вам мои извинения  и  выразить
истинное  восхищение.  Я  вижу,  вы  человек  смелый,   и   хочу
поздравить мисс Виктис с выбором достойного жениха.
  --  О, вы очень любезны, господин Окакис, -- отвечаю я. -- Но  не
понимаю, почему вы приносите извинения.
  --  Моему  капитану  следовало быть  осмотрительнее  в  вопросе
выбора персонала. Капитан больше не будет у меня работать.
  Вот так-то, судовладельцы шутить не любят!
  --  Это  все,  что  я  хотел  вам сказать,  --  добавляет  он  и
протягивает  мне широченную ладонь, которая не очень гармонирует
с его коротконогой фигурой.
  И  он  выходит. Парень по имени Сан-А косит на бар, показанный
ему  только  что слугой, спрятанный (не слуга, а  бар)  также  в
стене и закрытый дверцей в виде картины Ренуара -- тоже оригинал!
Он  битком  набит (опять же не слуга, а бар) всякими  напитками:
десять  сортов  виски,  двадцать  сортов  всяких  других  вин  и
ликеров!  Сифон!  Холодильник! Я  так  думаю,  мне  легко  будет
поладить с островом Кокпинок!
  Перехватив мой многозначительный взгляд, слуга спрашивает
  -- Месье желает что-нибудь?
  -- На два пальца виски и на один -- уединения! -- отвечаю я
  Он   проворно  исполняет  оба  моих  желания,  за  что  я  ему
чрезвычайно благодарен
  Я  беру  стакан  и  иду на балкон, чтобы удобно  устроиться  в
кресле и спокойно посмотреть на океан
  Но  вдруг  совсем рядом со мной раздается страшный крик  Крик,
какой вы можете услышать только в фильмах ужасов.



  Я,  как  вы  знаете, никогда не теряю голову. Если  необходимо
срочно  кого-то  спасать, Сан-Антонио  всегда  готов  бежать  на
помощь.  Но для этого нужно провести подготовку в два этапа,  то
есть  опустошить  стакан  виски  и  только  потом  выскочить  из
комнаты.  Подчеркну  для  любителей, никогда  нельзя  допускать,
чтобы  кубик  льда  полностью растворился в виски.  Вы  медленно
bp`y`ere  стакан  в  руке,  и, когда кубик  растает  наполовину,
преспокойно  можете  пустить жидкость по  трубам.  Лишь  в  этом
случае  вы получите истинное наслаждение! На дне стакана  должна
остаться  примерно  половина  положенного  туда  льда,  понятно?
Хорошо! Тогда исполняйте! Понравилось? То-то же!
  Значит, я энергичным жестом отправляю в рот содержимое  своего
стакана и быстро покидаю комнату.
  В     коридоре     тихо,    поскольку    комнаты     прекрасно
звукоизолированы.  Следовательно, я слышал крик  только  потому,
что находился на балконе. Звоню в дверь Глории.
  Из переговорного устройства доносится:
  "Да?" -- и я отвечаю: "Тони".
  Малышка  открывает сама. На ней лишь бюстгальтер  и  пояс  для
чулок. Но меня вообще трудно шокировать.
  -- Вы слышали? -- спрашиваю я.
  Она хмурит брови, нарисованные от руки.
  -- Слышала что, дорогой Тони?
  -- Крик?
  -- Какой крик?
  Я  вхожу  в комнату. Дверь балкона открыта настежь,  но  радио
включено  на  всю  мощь,  и, естественно,  при  такой  какофонии
джазовых  звуков  можно  находиться в гуще  бомбардировки  Пирл-
Харбора и ничего не слышать.
  --  Почему  вы  спрашиваете? Вы слышали, как кто-то  кричал?  --
произносит она, томно глядя мне в глаза.
  --  Потому  что  кто-то  кричал,  да,  любимая,  --  отвечаю  я,
чувствуя  легкое раздражение, поскольку ее манера  разговаривать
со мной по делу сбивает меня с толку.
  Я ловлю ее за талию.
  --  По  крайней  мере теперь мне ясно, что  кричали  не  вы...  --
говорю  я  тихо и целую в разные места, по-дружески, будто  дарю
какую-нибудь  сущую  безделицу, а затем спрашиваю  о  дальнейших
планах.
  --  Что  вы  скажете  о небольшой прогулке к морю  и  подводной
охоте перед обедом, дорогой Тони?
  Предложение  заманчивое.  Мне  даже  кажется,  в  этом  уголке
мирового  водного пространства можно поймать что-то экзотическое
и вернуться не с пустыми руками, как обычно бывает у нас.
  Сказано   --  сделано.  Через  полчаса  мы  одеты  в  лягушачьи
костюмы,  о  которых  мог только мечтать  капитан  Немо.  Маски,
акваланги, ласты, ружье-гарпун и нож на бедре для солидности -- и
мы  похожи  на  пару  милых  марсиан,  прилетевших  на  Кокпинок
провести медовый месяц.
  Во   дворце  Окакиса  все  тихо.  На  лужайке  перед   дворцом
музыканты, сидящие полукругом, исполняют что-то в высшей степени
камерное,  чтобы  не мешать отдыху. В беседках,  увитых  дивными
розами, несколько гостей попивают прохладительные напитки, в  то
время  как Омон Бам-Там I в соответствии с национальным  обычаем
бреется на солнце с помощью осколка бутылочного стекла.
  Мы  спускаемся  по  вьющейся  между  тропическими  цветами   и
деревьями тропинке, уложенной розовыми мраморными плитами, прямо
к   океану.   Какое  громадное  удовольствие  вновь  нырнуть   в
изумрудные волны, тепло которых так изумительно ласкает  тело  и
душу.  (Когда  я  перечитываю свои изысканные фразы,  отмеченные
блистательным синтаксисом и правильной орфографией, то  понимаю,
что Гонкуровские премии сплошь пускают на ветер...)
  --  Первый,  кто подстрелит рыбку, получит право на  исполнение
желания! -- заявляет Глория, ныряя в подвернувшуюся волну.
  Я  плюхаюсь  следом.  В морских глубинах царствует  прозрачная
синева  с легким зеленоватым переливом наподобие той, что бывает
b  старых соборах. Какое странное чувство вы испытываете в  мире
безмолвия!  Но  безмолвия,  как вы  понимаете,  условного!  Дно,
усеянное   то   тут,  то  там  красными  и  зелеными   кораллами
всевозможных  оттенков, кажется, совсем близко -- только  протяни
руку,  настолько вода изумительно прозрачна. Рыбы заняты  своими
неотложными  делами. У них совершенно сказочная расцветка.  Есть
золотые,  серебристые,  голубоватые,  красные,  желтые,  черные,
зеленые,  охряные, кобальтовые, всякие. Будто спятивший художник
в бреду обдал их красками всей своей палитры. Заметив нас, рыбки
срочно   отваливают,  но  любопытные,  как  все  животные,   они
возвращаются и разглядывают нас с удивлением.
  В  основном  они  маленькие, поэтому не представляют  для  нас
интереса. Мы их не трогаем, и они успокаиваются. Глория и я ищем
крупную  особь. Чтоб было не стыдно сфотографироваться рядом  на
память. Я передвигаюсь в жидкой среде до удивления быстро.  Одно
мановение  ластами  --  и  я проделываю среди  коралловых  колонн
расстояние, необычное для восприятия. Но глубина быстро  растет,
дно  будто  проваливается. Нужно быть  осторожным,  а  то  можно
быстро   схлопотать  кессонную  болезнь  вместе   с   чрезмерным
давлением  на позвоночник. Я замедляю движение. По  мере  спуска
вниз  света  становится меньше, многообразие цветов  и  оттенков
гаснет.  Я  застываю за торчащей каменной глыбой и осматриваюсь.
Меня  окружает  мрачноватый  сумрак.  Какого  черта  гнаться  за
рыбами,   если  можно  подождать,  пока  какая-нибудь  сама   не
приплывет и не скажет "здрасьте". Я пускаю пузыри, как  тридцать
шесть   кардиналов,  вместе  взятых.  Вдалеке  различаю  темный,
расплывчатый  силуэт Глории, проводящей разведку морской  фауны.
Нельзя,  чтобы она отплывала далеко. Не будем забывать, что  мне
платят  за  ее  охрану. Недостаточно защищать ее от  гангстеров,
необходимо гарантировать ее безопасность в любой стихии.
  И  я  плыву  в  ее  направлении. Но  бог  мой,  кого  я  вижу?
Здоровенная рыбина, которая, дорогие мои домохозяйки,  никак  не
влезет в вашу навороченную по последнему слову техники плиту. Не
меньше  полутора  метров  в  длину, как  мне  кажется,  и  тянет
килограммов на сто! У нее усы, как у Берты Берюрье -- жены  моего
друга  и  доблестного помощника. Да и в остальном на нее похожа,
особенно мордой.
  Рыба   смотрит  на  меня,  как  любопытный  ребенок.   Скорее,
шаловливо, как будто приглашая поиграть в салочки. Даже не очень
могу  себе  представить, сколько этакая красавица на самом  деле
может  весить.  Я ведь из местности, где водятся  щуки,  форели,
карпы, на худой конец... Ну еще тунец в замороженном виде или рыба-
меч -- в банках! Поди разбери, какой у них натуральный размер! Но
вкусно...
  Про  себя я размышляю, съедобна она или нет, но в любом случае
такая  толстуха будет прекрасным призом. Прижимаю к плечу ружье.
Можно  подумать, что рыбина разгадывает мои коварные  намерения,
поскольку тут же спохватывается и, лишь слегка вильнув  хвостом,
идет  на  предельной  скорости ко дну. Я  нажимаю  на  спусковой
крючок.  Трос пошел быстро разматываться, но рыбка говорит  мне:
"Пока,  дурачок! После дождичка в четверг!" Гарпун  лишь  слегка
цепляет ее за спинной плавник и уходит в глубину. Словом, клиент
сорвался  с крючка! Тащу за веревку, но она не поддается.  Тогда
я, следуя по тросу, спускаюсь вниз, чтобы вызволить гарпун.
  Острие  гарпуна вонзилось во что-то похожее на трубу, покрытую
водорослями и лежащую на песчаном дне. Тащу изо всех сил, но все
напрасно.  Очевидно, придется отрезать веревку,  хотя,  конечно,
жаль,  поскольку на этом моя подводная охота закончится. Взяв  в
руку  нож,  пытаюсь расширить дыру, проделанную  гарпуном.  И  в
конце  концов  констатирую, что передо мной не  труба,  а  рулон
qerjh.  Толстый слой водорослей и кораллов совершенно закрыл  ее
ячейки.
  Гарпун  пробил  несколько  слоев  сетки  и  застрял  настолько
плотно, что вытащить его оттуда кажется невозможным. Но  все  же
мне  удается сдвинуть и расшатать рулон. Делаю для себя странное
открытие:  с  двух  сторон  рулон связан  толстой  металлической
проволокой и к ней привязаны куски армированного бетона.
  Удивительная находка, правда?
  Отбросив  к чертям мечты о подводной охоте, пытаюсь  размотать
проволоку. Приходится возиться добрых минут пять. Может,  не  ко
времени  будет сказано, но мне хочется подняться на поверхность,
потому что я начинаю испытывать проблемы с воздухом.
  Однако  парень  по  имени Сан-Антонио самый  упрямый  из  всех
живущих  на  земле.  Я  упираюсь, как бык,  раскручивая  толстую
проволоку.   Отвязываю  один  кусок  бетона...   Надеюсь,   Глория
достаточно  умная девочка, чтобы не уплывать слишком  далеко  от
берега...  Второй кусок бетона отвязать легче, поскольку проволока
обламывается у меня в руках.
  Начинаю  задыхаться. Воздух кончается. Вы как,  умеете  дышать
под водой без акваланга? Или с аквалангом, но без воздуха? Долго
про  держитесь? Тогда доброго здоровья! Хотя и с трудом, но  мне
удается  поднять  весь  рулон на поверхность.  Я  оказываюсь,  к
счастью,  значительно  ближе к берегу,  чем  ожидал.  Под  водой
теряешь ощущение расстояния. Плыву до торчащей из воды скалы и в
бессилии  ложусь  на  нее  грудью,  изображая  Робинзона  Крузо.
Несколько  минут  я лежу без движения, задыхаясь  и  пыхтя,  как
старый   локомотив.  Как  же  хорошо  вдохнуть  чистого  воздуха
непосредственно из атмосферы! Сдвинув маску на лоб,  оглядываюсь
по  сторонам.  Океан спокоен, как Средиземное  море.  Что-то  не
видно  мисс  Виктис. Горизонт пуст, как счет в  банке  продюсера
после  съемок  фильма из разряда "Кино не  для  всех",  если  вы
понимаете,  о  чем  я. Меня охватывает легкое  волнение.  Уж  не
утонула ли моя милая, не свело ли у нее ногу? Хорошо же  я  буду
выглядеть!  Дважды  играть  в Зорро  и  спасать  ее  от  опасных
бандитов  и  дать  утонуть прямо у себя под  носом.  Веселенькое
дело!
  Но   выхода  нет.  Будь  что  будет.  Надо  подождать.   Чтобы
успокоить  нервы и занять чем-нибудь руки в ожидании, принимаюсь
распаковывать  рулон.  Прямо скажу, задача  нелегкая,  поскольку
долгое  лежание  в  воде  превратило его  в  подобие  цементного
монолита.  Орудуя  ножом,  стараюсь  побыстрей  размотать  концы
проволоки.  В  голове застряла шальная надежда найти  там  клад.
Разве  этот уголок Тихого океана не идеальное место для хранения
кладов?
  Распутывая и разрезая узлы сетки, я раню пальцы в кровь, но  в
конце концов мне удается развернуть рулон. Действительно, внутри
кое-что есть, но не сокровище, о нет! Труп!
  Мне  вообще  везет: если я выхожу на охоту, то уж  точно  что-
нибудь найду!
  Честно  говоря, трупа-то нет -- от него остался лишь желтоватый
скелет. Похоже, дивные райские рыбки попировали здесь на  славу.
Даже кости друг от друга отделились. Я беру в руки то, что когда-
то  было  головой,  и  по  объему определяю:  это  был  мужчина.
Затылочная кость разбита, и, когда я верчу в руках череп, что-то
металлическое падает на камни: пуля. Одиннадцатого калибра,  что
подтверждает мои опасения -- парень умер не от свинки.
  --О-о!
  Я   поднимаю  голову.  Далеко  (так  и  хочется  сказать:   на
горизонте)  над  поверхностью воды  машет  загорелая  рука  моей
невесты. Я вздыхаю с облегчением: не съели мою Глорию.
  Машу  ей  в  ответ, затем, приняв быстрое решение,  заталкиваю
находку  в  расщелину среди кораллов и спешу засыпать  песком  и
камнями.  Десять  минут  -- и работа сделана:  можете  принимать!
Когда  моя  красавица, как наяда, выходит из  воды,  скелет  уже
надежно спрятан.
  Глория,  похоже, очень рада встрече. И не столько  встрече,  а
скорее  тому,  что  ей  удалось загарпунить здоровенную  рыбину,
которую она с трудом тащит за собой.
  --   Я   получила   огромное  удовольствие,   --   говорит   она
взволнованно. -- А вам удалось поймать что-нибудь?
  Я   воздерживаюсь  от  признаний  относительно  природы  моего
улова.
  --  Нет,  вернулся ни с чем, Глория. Пытался загарпунить  одну,
да промахнулся.
  --   Помогите-ка  мне  вытащить  мою.  Она  весит   не   меньше
шестидесяти килограммов.
  -- Думаете, эта штука съедобна?
  --  Не  знаю.  Может, с майонезом ничего. Свою же добычу  я  не
рискнул бы есть ни с майонезом, ни под английским соусом. Почему
я вдруг принял решение не рассказывать ей о своей находке?
  Загадка!  Бывает,  иногда я подчиняюсь  сиюминутным  импульсам
своего  сознания  и  лишь  потом в  уютном  спокойствии  начинаю
задавать  себе  вопросы.  Как сейчас: просто  сказал  себе,  что
промолчу  о  "своем" яйце с сюрпризом. Наверное, во-первых,  мне
подсознательно не хотелось портить праздник Окакиса, хотя бы  из
приличия,  а  во-вторых, самая лучшая политика --  умолчание.  Со
всех точек зрения.
  --  Вы  чем-то  озабочены, Тони? -- замечает  Глория.  --  Может,
немного   завидуете?  Мне  удалось  поймать  такой  великолепный
экземпляр, а вам нет?
  Мысленно двигаю себе ногой в зад и силюсь улыбнуться.
  -- Да, Глория, наверное, так и есть!
  Она  встает  передо  мной  и совсем  не  по-дружески  начинает
покрывать поцелуями мое
  лицо и шею.
  -- А мы скажем, что именно вам удалось
  загарпунить эту рыбину, дорогой.
  --  Ни  в  коем  случае! У меня нет привычки снимать  сливки  с
чужого молока!
  --  Тони! Не спорьте! -- смеется мисс Виктис. -- Вы мой герой!  И
должны им оставаться при любых обстоятельствах.
  Ах эти женщины, клянусь!



  Грехов  за  мной  много,  но хлебать из  чужих  стаканов,  как
говорят  в  Савойе,  не люблю. Разыгрывать  из  себя  Тартарена,
потрясать  добычей,  не  мной  пойманной,  ниже  моих  моральных
устоев.
  Все,  что я могу сделать, -- помочь Глории дотащить ее улов  до
дворца  судовладельца. По дороге машинально продолжаю  думать  о
своем.  Например, меня интересует, давно ли "мой" труп лежит  на
дне  океана.  Судя  по  толстому  слою  водорослей  и  кораллов,
послуживших  ему саркофагом, давно. Но чтобы дать  более  точный
ответ,  необходим  специалист. Я так думаю, речь  может  идти  о
сведении  счетов между контрабандистами. Тихий океан набит  ими.
Галапагосские  острова  кишат  всякими  торгашами  и  бандитами,
промышляющими в Южной Америке.
  Но  стоит  ли делиться новостью с Окакисом? Вот в чем  вопрос,
как сказал бы Шекспир, цитируя самого себя.
  Так  я  терзаю себя догадками и сомнениями, пока мы с триумфом
не появляемся на парадной площадке перед дворцом. Свежий улов  и
шампанское, как писал когда-то чревоугодник Пьер Гурманн. Он  бы
так  вкратце  и изложил нынешнюю ситуацию. То есть  мы,  значит,
приносим свежий улов, а господа и дамы уже вкушают шампанское  в
душистой  тени  окакисовского  рая.  Клянусь,  этот  грек  сумел
воссоздать Олимп!
  Между  тем на гидроплане прибыли новые гости. Окакис  как  раз
заканчивает    церемонию    представления.    Я    имею    честь
непосредственно  пожать  пять  Сальвадору  Маразмелло,   бывшему
диктатору с Берега Берцовой Кости; королеве Педоке из крошечного
государства  Бью-бегги, утонувшего в Атлантическом океане  после
землетрясения;  толстухе,  чей  зоб  не  удается  закрыть   даже
двадцатью  двумя  рядами  огромных жемчужных  бус,  и,  наконец,
пожимаю  двумя  руками  одновременно протянутые  пятерни  господ
Берри и Носси из банковского дома "Жесткая валюта".
  Я  уже собираюсь отчалить, но не тут-то было, поскольку Окакис
подводит меня к еще одному столу.
  --  А  вот  два  ваших соотечественника, мой  дорогой  друг,  --
любезно  произносит владелец танкерного флота.  --  Профессор  В.
Кюветт  из  Центра  научной  обработки  околонаучных  разработок
наукообразных исследований и его верный помощник Верзиль.
  Я  приветствую профессора, поскольку его имя мне знакомо.  По-
моему, именно он открыл и придумал много интересного, а главное,
полезного, например, дырокол для сыра, трубку с двумя  чашечками
для  табака,  дезодорант  для  слонов,  жевательную  резинку   с
никотином,  позволяющую некурящим вдоволь  отравиться,  кофейную
чашку   для  левшей,  штопор  обратного  действия,  карниз   для
вертикальных  занавесок  и  машинку для  чистки  артишоков.  Это
принесло  ему  неслыханную славу. Кроме того, профессор  получил
награды  и  звания,  в том числе розетку для  включения  в  сеть
ордена  Почетного легиона, а ныне носит новую  награду  --  Детей
Марии  (его  мать была Марией). Кюветт маленького роста,  лысый,
сильно смахивает цветом лица на кабачок цуккини.
  Отдав  должное  профессору,  я  поворачиваюсь  к  его  верному
соратнику, и тут, мужики, на меня наваливается столбняк! Человек
крупной наружности, весь из себя в белом костюме, стоящий передо
мной, -- вылитая копия Берюрье. Двойник! Одно лицо! То ли они оба
от  одного пэра, то ли от одного мэра! Наманикюренный, побритый,
причесанный,   набриолиненный,   напудренный,   воспитанный,   с
манерами и прочее, но -- Берю! Отпад! Потрясающее сходство!
  На  помощнике  ученого большие очки-велосипед  с  затемненными
стеклами  и  дужкой  шириной с бампер автомобиля.  На  массивную
голову  напялена  легкая  шляпа  желтоватого  цвета,  украшенная
лиловой   лентой.  Белая  шелковая  рубашка  с  безукоризненными
манжетами придает ему очень важный вид.
  Рука  расслабленная,  мягкая,  что  очень  отличается  от  лап
костолома Берюрье -- того, настоящего.
  Мы  выказываем обоюдную радость от знакомства. Голос также  не
похож  на  рык  моего  Берю -- глотка скорее работает  в  высокой
тональности,  во  всяком случае, не в харкающем  баритоне  моего
сослуживца.
  Для проформы обмениваемся несколькими фразами.
  --  Мы  прибыли  в  Гуаякиль сегодня  утром,  --  объясняет  мне
двойник  Толстяка.  --  Там  мы сели на гидроплан,  принадлежащий
господину  Окакису,  который  доставил  нас  сюда  за   рекордно
короткое время. Я полагал, эпоха гидропланов закончилась, но мне
представился   случай  по  достоинству  оценить  полезность   их
применения в районах архипелагов.
  Если  минуту  назад у меня и кипел котелок по поводу  сходства
}rncn малого с моим Берюрье, то теперь все сомнения улетучились.
Зная  способности Толстяка, могу с уверенностью утверждать,  что
он в жизни не сформулирует такую фразу.
  И  действительно, какого, собственно, черта Берю  попрется  на
Галапагосы?  Он сейчас крутится где-нибудь в Конторе,  составляя
отчет, так как должен уехать в отпуск после моего возвращения.
  Я  откланиваюсь,  поскольку до сих пор пребываю  в  лягушачьей
коже, и иду нацепить что-нибудь цивильное.
  Разодевшись  как рекламная картинка, быстренько сматываюсь  из
номера, не оставив адреса, пока ненасытная Глория не накинула на
меня  аркан.  Мне  тоже необходимо, хоть  я  и  в  роли  жениха,
глотнуть  немного  воздуха  свободы.  Широко  открыв  ноздри   и
рассчитывая  на  свой прирожденный нюх, иду на  поиски  Антигоны
Окакис,  дабы убедиться в благосклонности ее возможных намерений
по  отношению ко мне, а заодно и слегка пофлиртовать,  показывая
настойчивую искренность собственных.
  Гости  куч  куются  по  ранжиру,  в  зависимости  от  важности
положения. Королевы с королевами треплются о шмотках "от Картье"
,  короли между собой -- о футболе, а финансисты с калькуляторами
в  руках  про свое -- купить-продать. Омон Бам-Там I учит  мамашу
Меланию из Брабанса чистить кожуру банана ногами, в то время как
баночный князь Франц-Иосиф Хольстен (светлый) объясняет  сырному
королю,  как осветлять сусло и сколько нужно добавлять солода  в
хмель, чтобы не вылететь в трубу. Барон Самуил де Леви-Тель-авош
разъясняет  господам из "Жесткой валюты" причины  падения  курса
туалетных  бумаг  на нью-йоркской бирже. Тут же  рядом  господин
Педе    из    Разъединенных   Наций   пытается   ухаживать    за
церемониймейстером Окакиса.
  Как   вы  помните,  судовладелец  горячо  рекомендовал  гостям
делать  все, что им заблагорассудится. Так, например, мне,  Сан-
Антонио, чемпиону по разгадкам тайн всех категорий, первым делом
заблагорассудилось вытащить на свет божий труп, лежавший на  дне
океана.  Вы можете подумать, что это сущая безделица,  согласен,
но  зато  она  внесла некоторое разнообразие в бессодержательное
времяпрепровождение, не так ли?
  Так,  прохаживаясь, принюхиваясь и приглядываясь, из  передней
в  гостиную,  затем из сада на теннисный корт, я в конце  концов
прихожу  к  мнению, что тусовка смахивает на прием  в  доме  для
престарелых.  Дряхлость собравшихся выбивает меня  из  колеи.  Я
очень люблю стариков, но в небольших дозах. Приятно смотреть  на
жизнерадостного румяного дедушку в хорошем состоянии и на  ходу,
но  толпа  еле передвигающихся развалин ввергает меня в  уныние,
заставляя опасаться эпидемии.
  Двойник  Берюрье,  толстомордый Верзиль,  листает  технический
журнал, изданный на языке чао-чао.
  -- Вы читаете на чао-чао? -- удивляюсь я.
  --  Бегло, -- отвечает мне спокойно помощник профессора.  --  Нас
всего шесть человек во Франции, свободно владеющих этим языком.
  Чем  больше я на него смотрю, тем больше поражаюсь сходству  с
моим Толстяком.
  --  Вы  случайно не родственник одного моего хорошего друга  по
имени Александр- Бенуа Берюрье? -- решаюсь я.
  Он напрягает гладкое лицо.
  -- Не имею чести знать такого!
  Поскольку  полиглот,  похоже,  уже  сыт  моими  вопросами,   я
продолжаю свой путь в поисках красавицы Антигоны. Даже  странно,
что  она  так  въелась  мне в душу. В принципе,  можно  было  бы
ограничиться  и  Глорией -- у меня к ней жалоб и рекламаций  нет.
Просто  я,  видно,  попал  под секундное  очарование  Окакисовой
дочки, когда наши взгляды встретились.
  Не  знаю,  случалось  ли  вам ощущать внезапное  высвобождение
вашего  эмоционального потенциала? А? Хотя понимаю -- вы  так  же
романтичны, как трактат по статическому электричеству.  Не  надо
кукожить  ваши  несвежие  рожи!  Ответьте  мне  честно!  Ах,  вы
обиделись? Почему это я назвал вас несвежими рожами?
  Не  будьте  буками! Если вы немного поджаритесь  на  солнце  и
нацепите  противогаз, то будете выглядеть весьма презентабельно.
Но  если  вы считаете этот вопрос нескромным посягательством  на
вашу  личную жизнь, то -- пожалуйста, можете не отвечать!  Я  вас
спросил  так,  из вежливости. Есть люди, способные обижаться  по
пустякам... Думаю, проституция не была бы так распространена, если
бы  мужчины  не  желали  во  что бы то  ни  стало  излить  душу.
Большинство  господ  запрыгивает на девочек  не  для  физических
упражнений,  а  прежде  всего потому, что хотят  выложить  кому-
нибудь,  желательно понятливому и благодарному  слушателю,  все,
что у них накопилось на душе. А на душе бывает всякое: например,
хочется  кому-нибудь рассказать, как вы соблазнили служанку  или
как  провели отпуск в Дании, о любовных связях вашего  шефа,  об
осложнениях после гриппа у младшего сына или о семейных  распрях
в   результате   завещания,  оставленного  вашим   дедушкой.   И
проститутка  в такой ситуации идеальный слушатель, поскольку  мы
ей   платим.  В  жизни,  дорогие  мои,  по-настоящему   получают
удовольствие  только  от  того, за  что  платят.  Все  остальное
приносит  лишь  проблемы.  Будь то женщина,  машина  или  голоса
избирателей  --  если  вы  их  не  покупаете,  они  принесут  вам
множество хлопот.
  Кто  ищет, особенно упорно, тот, как вы знаете, всегда найдет.
"Дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир", как сказал один
известный  всем  ученый муж. Рычаг, слава  богу,  у  меня  есть,
снабженный   шарикоподшипниками  и  универсальным   пробойником.
Остается  лишь  найти  точку  опоры  --  в  данном  случае  очень
притягательную и изумительно красивую мисс Окакис (Антигона  для
друзей  и  господина Софокла). И я нахожу ее  (точку  опоры)  на
теннисном корте. Скажу вам сразу без преамбулы, поскольку  забыл
все  преамбулы на своем ночном столике: мисс Антигона в короткой
белой юбочке способна поднять курс валют на бирже.
  Такие  бедра,  как у нее, можно увидеть лишь  в  гранд-варьете
типа  "Лидо",  и  то  не оптом по дюжине в  пакете,  можете  мне
поверить!    Кожа   цвета   охры,   зажигательная,   аппетитная,
шелковистая, с легким светлым пушком. До безумия прелестное лицо
с   красивыми,   идеально  посаженными  глазами  цвета   чего-то
коричневого с золотистым, зубы ослепительной белизны,  будто  на
рекламе "Колгейт" , руки бронзовые, как я не знаю что (похоже, у
меня  авария со сравнениями -- повторяюсь или просто не  нахожу).
Вас   очаровывают,  ловят,  хватают,  забирают.  Так   что   вас
пробирает.
  Когда  я  подхожу к корту, она делает великолепный эйс  своему
противнику. Человек, играющий против нее, большого роста, худой,
с  мешками под глазами, носом больше похожим на маленький хобот,
чахлой растительностью на подбородке, напоминающей кисточку  для
акварели,  и залихватскими тараканьими усами. Этого типа  я  уже
где-то  видел,  но  в костюме теннисмена не  могу  узнать.  Хотя
понятно,  что  речь  идет о какой-то знаменитости!  И  тут  меня
осеняет:  да  это же Экватор Сали, художник! Помните?  Тот,  что
нарисовал огромных улиток, ползущих на фоне газовых факелов  при
неоновом свете, и велосипеды с колесами из розовых гирлянд!
  -- Партию-реванш, мэтр? -- предлагает Антигона.
  --  К великому сожалению, я сдаюсь. Вы слишком сильный соперник
для меня, -- галантно отвечает запыхавшийся Экватор.
  Тот   единственный,   кто  никогда  не  упускает   возможность
onj`g`r| товар лицом, это ваш дорогой и любимый Сан-Антонио!  Вы
не знали? Словом, я рискую.
  --   Если   вы   не  очень  требовательны  в  выборе  партнера,
мадемуазель, то я к вашим услугам.
  Красавица награждает меня таким проникающим взглядом,  который
не способны остановить даже мелкие ячейки сетки-рабицы. Я быстро
понимаю, что мое предложение ей понравилось.
  -- Охотно.
  И  вот  на арену выхожу я. Вовремя я сообразил надеть шорты  и
майку "Лакост". Художник, без которого улитка так и осталась  бы
просто улиткой, с двусмысленной улыбкой на физиономии отдает мне
свою ракетку.
  --  Мальчик  мой,  --  говорит  он  с  неопределенным  акцентом,
который ему пришлось шлифовать долгие годы, -- я вам желаю  массу
удовольствий!
  -- Благодарю, папаша, -- отвечаю я хамским тоном.
  Он  выпучивает  глаза,  от  чего  отвисают  подглазные  мешки.
Обычно  толпы народа кидаются к его ногам. Дамы бросают под  его
башмаки   лифчики   вперемешку  с  розовыми  лепестками,   чтобы
облегчить его передвижения по бренной земле, а мужчины покрывают
лестью  с  головы  до  ног,  одновременно  бешено  завидуя.   Он
отвешивает мне черный взгляд. Честное слово, если бы у живописца
под  рукой была палитра, он на века запечатлел бы мое невежество
и  зазнайство, по-своему пригвоздив к позорному столбу.  Экватор
Сали  изобразил  бы  меня в образе злого и коварного  монстра  с
подпорками или растекающейся задницы на фоне горящих жирафов, уж
поверьте! Его репутация желчного и мстительного старика известна
всем!
  Смех  наблюдающей за сценой Антигоны указывает мне, что  я  ей
доставил удовольствие.
  Мы  начинаем с небольшой разминки. Я быстро замечаю,  что  моя
спортивная  форма осталась в раздевалке. Как,  черт  возьми,  вы
сможете отражать мячи, посланные такой красоткой, когда только и
делаете, что рассматриваете ее лицо и ноги? Она до того  хороша,
до  неврастении -- так и хочется сыграть ей серенаду на  ракетке,
как  на  мандолине.  Но,  с другой стороны,  мне  очень  хочется
показать  ей,  на  что  способен. А  способен  я  на  многое,  в
частности заставить восхищаться толпу! Разве не так? Было время,
когда на турнире "Ролан-Гарро" меня называли Сан-А-Сатана. Очень
образно, правда?
  Мы  начинаем  партию.  Вначале я выгляжу  неуклюже  и  смешно.
Экватор  по  ту сторону решетки прыскает со смеху и  издевается,
как  Мефистофель.  Если он и дальше будет продолжать  в  том  же
духе,  то  закончит день с ракеткой вокруг шеи, так  что  сможет
потом  запечатлеть себя на очередном автопортрете. Первая подача
за  моей  партнершей, вторая тоже. Причем легко! Но в третьей  я
вынимаю  свои  способности  из  кармана,  и  девушка  не   может
противостоять.
  Я  выигрываю третью подачу, затем четвертую, пятую и  в  конце
концов  выигрываю  сет.  Первый, кто прекращает  свои  радостные
вопли  и  хмыканья, тот самый художник, с хоботом и  усами.  Усы
поникли и потеряли тараканий задор. Ему надо бы их накрахмалить,
чтобы приподнять свой имидж.
  Мы  начинаем  второй сет. Моя подача. Я подбираю  два  мяча  и
бью.  Вышло коряво: мяч угодил в сетку. Я изготавливаюсь послать
второй  мяч,  но вдруг останавливаю движение руки -- молниеносный
рефлекс!   Будущее   принадлежит  тем,  кто  быстро   реагирует.
Представьте  себе,  в тот момент, когда я хотел  подкинуть  мяч,
чтобы  сделать  подачу, меня удивила одна вещь  --  вес  мяча.  Я
жестом  приношу  извинения Антигоне и  взвешиваю  мяч  на  руке.
Qnlmemhi нет -- он весит на несколько граммов больше, да и сделан
будто бы из другого материала.
  --  Что  у вас произошло? -- спрашивает малышка, приближаясь  ко
мне.
  Я показываю ей мячик.
  -- Попробуйте взвесьте, он не похож на другие!
  Она соглашается.
  -- Он, наверное, просто намок?
  -- Не думаю. И упругость отличается.
  -- Да, правда, -- отвечает мисс Окакис.
  И,  чтобы  испытать  отскок мяча, она с силой  бросает  его  в
корт.
  0-ля-ля,  что  творится, мадам! Война на Тихом  океане,  новая
версия, улучшенная и модернизированная -- римейк! Страшный взрыв!
Огненная  вспышка!  Осколки в разные  стороны!  Столб  дыма!  Мы
оглушены. Потрясены ударной волной! Мы парализованы! Мы в крови!
  В крови и, возможно, в клочья!
  Нет!  Целы!  Прижаты друг к другу. Антигона побелела.  Сюрприз
так  сюрприз (на всех языках звучит одинаково)! Вот уж  чего  не
ждали и даже не успели испугаться. Этот фальшивый мячик оказался
маленькой изящной гранатой.
  -- Вы ранены, моя девочка? -- спрашиваю я у Антигоны.
  Она  смотрит  на  меня своими огромными красивыми  глазами  и,
похоже,  не понимает моего вопроса. Вы ведь знаете --  в  душе  я
родился  капитаном океанского корабля. Женщины и дети  в  первую
очередь!  Все,  что  касается посадки на  шлюпки  и  организации
спасательных работ на тонущем корабле, тут я впереди  всех,  мое
слово -- закон!
  Поскольку  она  не  в  состоянии вымолвить  ни  слова,  я  сам
провожу инвентаризацию, как у себя в Конторе к концу года. У нее
порез  на  руке,  еще один -- на щиколотке и ссадина  на  лбу.  Я
рассматриваю юбку и майку: нет ни дырок, ни пятен  крови  --  все
о'кей!  Помазать зеленкой -- и все пройдет. Короче, пронесло!  На
то же самое я надеюсь и в отношении малого по имени Сан-Антонио.
Краткая инспекция моей атлетической фигуры. Один осколок  угодил
мне в бедро, другой -- в мякоть левой руки. Если бы малышка имела
неосторожность  бросить мяч у наших ног, то мы  бы  сейчас  были
похожи  на  решето.  Я  рисковал  перед  смертью  увидеть   свое
сокровенное  в  теннисной сетке. Ах, какая была бы невосполнимая
потеря   для  дам  с  нежным  сердцем  и  склонностью  к  легким
головокружением.
  Представляете себе, что бы могло получиться, если  бы  у  меня
не  было божественного дара, а вернее, волшебного рефлекса, и  я
вместо   того,  чтобы  взвесить  мяч  на  руке  и  почувствовать
некоторый  излишек  веса,  треснул  бы  по  нему  ракеткой.  Моя
собственная судьба была в моих руках -- все было как бы на  весах
истории,  и  стукни  я по мячу, единственный  сын  моей  матушки
Фелиции был бы вычеркнут из этой истории навсегда. Представляете
себе, а?
  Взрыв  привлек к теннисному корту людей, и они бегут  сюда  со
всех  сторон. Нужно видеть этот забег, как на Олимпийских  играх
для  паралитиков,  среди которых коронованные,  титулованные,  с
гербами, состояниями, наградами и прочими почестями высокочтимые
особы. Японский посланник пересекает финишную ленточку первым  --
папаша   Нету   Метро   Киото  обладает   истинно   самурайскими
качествами.  Он визжит, как крыса, чей хвост попал в  шестеренки
кофейной мельницы:
  -- Мисс Окакис! Мисс Окакис!
  И  его превосходительство спешит заключить в свои руки малышку
Антигону, которая и так уже находится в объятиях, но в  моих.  Я
xkeo`~ по плечу старого ловеласа.
  --  Возьмите  себя в руки, господин посланник, -- говорю  я  ему
интимно, -- это не транслируется по телевидению.
  Вице-королева  Тении,  Алоха  Келебатуза,  разнервничалась   и
кидается   рыдать:  можно  быть  вице-королевой,  но  при   этом
оставаться  женщиной. Дива Ла Кавале испускает такое  си-бемоль,
что   срываются  несколько  чугунных  гербов,  прикрепленных   к
решетке.  Теннисный  корт становится похож  на  фондовую  биржу.
Столпившийся народ выкрикивает всякие слова и жестикулирует.  От
нас  требуют объяснений, я их даю. Прибежавшая вместе  со  всеми
Глория  наконец осознает всю глубину случившегося. Видя  меня  в
крови,  она  взмахивает  руками, как крыльями,  и  обещает,  что
сейчас грохнется в обморок. Поскольку никто не придает ее словам
никакого значения, она откладывает исполнение обещания на  более
поздние  сроки.  Слуги стремятся побыстрее  обеспечить  доставку
перевязочных  материалов.  Приходит  личный  врач  Окакиса.   Он
осматривает  наши раны, дезинфицирует, перевязывает,  наклеивает
пластырь. Мы становимся похожими на карикатуру.
  --  Дамы  и  господа,  --  взываю я ко всем  сразу,  забывая  на
минуточку,  что  их  всех  необходимо  называть  по  ранжиру   в
зависимости    от    положения   с    прибавлением    величеств,
превосходительств, преосвященств и прочих званий  и  титулов.  --
Дамы   и  господа!  Вполне  возможно,  на  корте  остались   еще
начиненные   взрывчаткой  мячи,  поэтому  мы  вам  будем   очень
признательны,  если  вы покинете площадку,  соблюдая  порядок  и
осторожность.
  Это  классика! Давай побегаем наперегонки -- кто кого! К  черту
трон,  когда  жизнь в опасности! Императоры и прочие величества,
подхватив  сандалии  и  прижав  локти  к  бокам,  легкой  рысцой
покидают  место происшествия. Через несколько секунд мы остаемся
на корте вчетвером: Окакис, Антигона, доктор и я. Лекарь -- очень
достойный  человек,  во всяком случае, так  держится.  Шутка  ли
сказать,  в  какую  ситуацию бедолага попал:  он  привык  давать
аспирин с витаминами от головной боли и накладывать пластырь  на
царапины,  а тут этакая заваруха. Но с его повышенной  зарплатой
приходится выкручиваться.
  --  Это  покушение! -- изрекает он, поскольку,  кроме  дипломов,
обладает  еще  даром дедуктивного мышления в  очень  продвинутом
состоянии.
  --  Без  всякого сомнения, -- отвечаю я. Антигона склоняет  свою
прекрасную головку со следами страха на лице.
  -- Я еще не до конца осознала, -- признается она.
  --  Рассмотрим  ситуацию, -- рассуждаю я вслух. --  Все  мячи  на
корт  были  поданы с момента начала вашей игры.  Но  если  бы  я
поднял  мяч где-нибудь в углу, так ведь нет -- он лежал  прямо  у
моих  ног. Из этого можно заключить, что его положила сюда  рука
преступника.
  Милая Антигона округляет глаза.
  -- Но никто же не входил на корт во время нашего первого сета!
  -- Значит, мяч подкатили сюда из-под ограждения.
  Иду   обследовать  сетчатое  ограждение  вокруг   корта.   Иду
медленно,  внимательно разглядывая нижнюю часть сетки,  и  вдруг
мои  волосы  становятся  по  стойке "смирно",  как  ученики  при
появлении  инспектора.  На газоне я вижу распростертого  беднягу
Экватора Сали. Он держался около ограждения рядом с местом, куда
Антигона бросила мяч, и получил основную порцию. Рубашка  вся  в
крови. Одна щека сильно изуродована.
  -- Доктор! -- зову я. -- Здесь серьезный случай для вас!
  Показываю  ему  на  лежащего  художника,  и  доктор,   похоже,
чрезвычайно  рад  представившейся возможности продемонстрировать
qbne  искусство.  Подхватив саквояж, он со  всех  ног  бежит  на
помощь  пострадавшему. Несчастный судовладелец стоит с  грустным
лицом.  Его пышное новоселье превращается в ужасное бедствие.  К
несчастью,  многочисленные  репортеры,  прослышав  о  покушении,
бегут, как на халяву, стройными рядами, на ходу готовя свои фото-
и кинокамеры.
  -- Господа, господа, прошу вас! -- умоляет их Окакис.
  Но  эффект примерно тот же, как если просить влюбленного быка,
положившего глаз на свою буренку, сходить в ближайший секс-шоп и
купить себе надувную куклу. Затворы уже защелкали! Клик! Клак! И
еще  клак!  И  еще!  А теперь сделай мне его под  другим  углом!
Камеры стрекочут -- словом, хит сезона!
  Пока  ребята из прессы заняты своей работой, я делаю свою,  то
есть продолжаю обход ограждения корта.
  Тот,  кто  уверял, что комиссар Сан-Антонио не лучший  флик  в
Европе,  заслуживает  тысячу оплеух и плевок  в  придачу,  чтобы
залепить синяки. Гениальный Сан-А вновь все предвидел точно!
  Кто-то  ножницами прорезал небольшое отверстие в  сетке  прямо
на уровне земли. И я понимаю, почему выбрали именно это место:
  здесь  прямо у ограждения растет огромный, густой  куст  --  не
помню названия, но из его цветов делают зонтики, а из листьев  --
лодки.  Кто-то  притаился  здесь и в нужный  момент,  когда  все
обращают  внимание только на летающий туда-сюда  мячик,  закатил
взрывное устройство на корт. И я практически уверен, что мячик с
начинкой предназначался мне. При этой мысли я немного столбенею.
Не  пугаюсь,  нет, поскольку не родился еще тот парень,  который
способен  излечить мою икоту, крикнув за спиной  "у!".  Но  если
нацелились  на  меня,  значит,  кто-то  знает  о  моей  истинной
профессии  и  подозревает,  что  я  приехал  неспроста.  А   раз
подозревает, значит, здесь, на острове Кокпинок, замышляются  не
очень хорошие вещи.
  Обыскиваю  куст, поднимаю листья. Так и есть, сломанные  ветки
доказывают   недавнее  присутствие  здесь  какого-то   человека.
Принюхиваюсь.  Мне  кажется,  я  вам  рассказывал,  что  у  меня
обоняние  развито  так  же  сильно,  как  и  интеллект.  И   мои
чувствительные ноздри улавливают странный запах. Но это не запах
цветов  на  кусте -- не могу пока еще вспомнить, как  называется,
подождите,  может,  вспомню!  --  куст  этот  источает   довольно
тяжелый,  немного одуряющий аромат, похожий на ликер  Карабинье-
Дофенбах.  Здесь же явно чувствуется запах женщины. Кроме  того,
осматривая  отверстие в сетке внимательнее, я  нахожу  несколько
шелковых  нитей,  зацепившихся за  обрезанные  концы  проволоки.
Осторожно снимаю их и кладу в спичечный коробок.
  -- Вы нашли что-то интересное? -- спрашивает подошедший Окакис.
  --  Может  быть, -- отвечаю я, не моргнув глазом. -- Как  дела  у
художника?
  --  Ему  очень  плохо.  Я сейчас же отправлю  его  самолетом  в
больницу Кито.
  -- Будете сообщать властям?
  --  Естественно.  Отправлю телеграмму в полицию Сан-Кристобаля.
Мой  друг, я безутешен, -- говорит он грустным голосом. --  Кто-то
стремится  устроить  грандиозный  скандал  в  моем  доме,  чтобы
обесчестить меня в глазах всего мира.
  Мне тоже так кажется. Фактически скандал уже состоялся.
  -- Необходимо обнаружить преступника, -- говорит Окакис.
  Естественно,  я  понимаю, что последняя  фраза  брошена  не  в
абстрактную пустоту, а направлена точно по моему адресу.
  Я  смотрю  на  него, он смотрит на меня. Затем  мы  оба  вдруг
синхронно улыбаемся, несмотря на всю серьезность положения.
  --  Не  могли бы мы пойти поговорить с глазу на глаз где-нибудь
b спокойном месте? -- намекаю я.
  --  Я  как  раз  хотел  вам предложить,  --  тут  же  отзывается
судовладелец.
  Стараясь не показывать, что мне больно, поскольку у меня  рана
на ноге, я иду за ним.
  К  нам  примыкает  Антигона. Она хромает, но  все  же  румянец
вновь  появился на ее красивом лице. Шикарная девочка! Настоящая
элита!  Парень,  который  однажды  поведет  ее  к  мэру,   чтобы
совершить  брачную  запись, получит право  не  только  на  сотню
танкеров в качестве приданого, но и сладкую жизнь в придачу.
  -- Ну как, ничего? -- спрашиваю я.
  -- Думаю, да.



  В  исключительных  случаях, не сомневайтесь,  я  умею  быть  и
серьезным.
  Поэтому  Сан-Антонио, сидящий в настоящий  момент  в  кабинете
Окакиса,  совсем  не похож на того, к которому  вы  привыкли.  Я
нацепил  важную,  даже  торжественную физиономию,  разработанную
префектурой полиции специально для подобных случаев: напряженный
лоб  с  двумя  красивыми поперечными складками,  рот  герметично
закрыт,  нос  заострился  и  принял  форму  орлиного,  в  глазах
интеллигентная холодность, выверенные движения, спина прямая.
  --  Вы из французской полиции, так ведь? -- спрашивает с места в
карьер судовладелец.
  -- Вам Глория Виктис сказала?
  --   Нет,   но  я  в  курсе,  что  среди  приглашенных   должен
присутствовать инкогнито французский полицейский.
  Я  хмурю  брови,  и таким образом на лбу появляется  еще  одна
поперечная  складка,  также  предусмотренная  инструкциями.  Она
выдается обычно вместе с дипломом об окончании академии. Но если
честно,  эта  третья складка возникает не от  напряжения,  а  от
удивления.
  -- Откуда вы знаете, господин Окакис?
  -- Дорогой мой, допустим, это мой маленький секрет.
  Совершенно  ясно, что нет смысла настаивать. Если бы  мы  были
во   Франции,  я  нашел  бы  средства  эффективного   извлечения
информации,  но  получается так, что события происходят  не  под
моей крышей.
  Поэтому мне ничего другого не остается, как отступить.
  --  Мы  на  острове, -- продолжает Окакис. -- С момента покушения
никто отсюда уехать не мог...
  --  То есть вы хотите сказать, преступник скрывается среди нас,
и вы просите меня его найти?
  -- Совершенно верно.
  Он поднимается, насколько позволяет ему низкий рост.
  --   Предлагаю   вам  десять  тысяч  долларов,   если   сможете
обнаружить преступника сегодня же.
  Клянусь,  если и дальше так пойдет, то я за время романтичного
путешествия сколочу себе состояние. Десять тысяч зеленых  --  это
около пяти миллионов старыми франками! А? По возвращении я  смог
бы  сделать матушке царский подарок, например норковое манто. Он
понижает голос и быстро говорит:
  --  Поймите,  такие вопросы нужно решать очень быстро.  Полиция
Сан-Кристобаля  лишь  запутает  дело.  Я  хотел  бы,  когда  они
прибудут, просто передать им преступника. -- Он щелкает пальцами.
-- Вот и все!
  Ну  вылитый  Наполеон!  Какие аппетиты!  Найти  агрессора  уже
сегодня!  Даже мой шеф, которого я нахожу весьма деспотичным,  и
rn не осмелился бы ставить мне такие задачи.
  -- Хорошо, господин Окакис, постараюсь сделать все возможное.



  Я   выхожу  из  кабинета  Окакиса  с  котелком,  кипящим   как
фритюрница.  Решаю, что первым делом мне необходимо  плеснуть  в
себя двойное виски со льдом.
  Направляюсь  по дорожке к летнему бару, с выдумкой высеченному
внутри   скалы,  что-то  вроде  грота  с  террасой  и  балконом,
выходящими на море.
  Время  уже почти два, и как бы сам собой возникает вопрос,  не
пора ли за стол, поскольку чувствую -- брюхо подвело.
  Пока  мне организуют выпивку, я вытаскиваю из кармана  коробок
спичек  и  изучаю  шелковые  нитки, собранные  мной  на  решетке
огрождения корта. Числом их всего пять. Отрываю кусочек пластыря
со  своей повязки и располагаю нити на липкой ленте. И мне  даже
удается  восстановить  образец материала, откуда  они  оторваны.
Бармен  наблюдает за моими манипуляциями, раскрыв глаза размером
с  готическое окно. Он, похоже, думает про себя: ну и чудными же
играми занимаются гости судовладельцев.
  Допив  виски,  я  ощущаю, как прежний оптимизм  вливается  мне
прямо  в  тыкву, полную идей, и в этот радостный миг слышу,  что
чудный, райский звон колокольчика зовет к обеду.



  Пока  что мы еще ни разу не встречались с хозяйкой дома,  и  я
умираю  от  желания увидеть ее, поскольку, судя по  фотографиям,
она в порядке, и весьма. Вторую супругу Окакиса зовут Экзема. Он
познакомился с ней, когда она была простой шлюхой на бульваре  в
Афинах. Сраженный ее красотой, он решил уподобиться Пигмалиону и
сделать из нее одну из самых ярких женщин высшего света.
  И  вот  мы  наконец встречаемся за обеденным столом. Она,  как
истинная хозяйка, приглашает всех в шикарную столовую. Но  какая
женщина!   Мечта!   Представьте  себе  Джину  Лолобриджиду,   но
красивее.  Светлые  волосы  и  завораживающий  взгляд,   как   у
египетской  статуэтки.  У нее античный нос,  потрясающий  рот  и
бюст,  по  сравнению с которым верхний этаж Софи Лорен  выглядит
просто как два крутых яйца на блюдечке.
  Хозяин  дома  вновь  представляет гостей  друг  другу.  Окакис
обладает  удивительным хладнокровием. Глядя,  как  он  старается
перед кинокамерами, не подумаешь, что он в дерьмовом положении.
  Против  каждого  прибора  стоит карточка  с  именем  гостя.  Я
оказываюсь  между  своей псевдоневестой и  Антигоной  --  словом,
согласитесь, мне можно позавидовать.
  Вы,  естественно,  понимаете, о чем болтают  за  столом?  Тема
одна -- покушение. Каждый высказывает свое мнение. Одни полагают,
что  тут  замешан какой-то сумасшедший, другие везде видят  руку
Москвы. Ваш покорный слуга Сан-Антонио во время всей этой ничего
не  значащей  болтовни превращается в лягушку,  широко  раскинув
ноги  и  упираясь  коленями сразу в двух своих  соседок.  Можете
поверить, дело трудное -- намного труднее, чем играть на рояле.
  Во   время   еды  все  выглядит  пристойно.  Блюда   отменного
качества, и Окакис владеет такими винными погребами, каких я еще
нигде не встречал на своем жизненном пути. Когда дело доходит до
сыра,  вдруг раздается зычный голос, перекрывающий все остальные
звуки. Голос подзывает официанта:
  --   Эй,  приятель!  А  ну-ка  плесни  мне  еще  глоток  твоего
классного "Сен-Эмильона", а то что-то в глотке пересохло!
  Все  поворачивают  головы в сторону невежи. Но  вы,  наверное,
уже  и  сами догадались, поскольку все-таки немножко умнее,  чем
хотите   казаться,  что  голос  принадлежит  господину  Верзилю,
помощнику  профессора В. Кюветта. Тот, на кого  сейчас  обращено
всеобщее внимание, уже прилично нализался. И на этот раз  ошибка
исключена:  толстяк Берю не может долго хранить свое  инкогнито.
Просто  на  столе слишком много красного вина, и  его  картонный
имидж  разлетается  в  клочья.  Это  он,  мой  Берю!  Настоящий,
подлинный!
  Вижу, как несчастный профессор безуспешно пытается подать  ему
знак  со  своего  места, но куда там! Его Величество  Александр-
Бенуа положил на всех с прибором. Он в своей стихии!
  Заметив  наконец,  что  все  внимание  сосредоточено  на  нем,
Толстяк обводит всех шаловливым взором и заявляет:
  --  Прошу  прощения, короли и королевы, но если не оттягиваться
на  отдыхе,  то  где  же тогда еще расслабляться,  кроме  как  в
сортире?
  Слуга  наливает ему бокал, и Толстяк оказывается при деле,  по
крайней  мере,  никого  и  ничего  не  видит  и  не  слышит.  Он
замолкает, от удовольствия закрывает глаза и причмокивает.
  -- Берю, -- шепчу я, -- Берю...
  -- Что вы сказали? -- спрашивает Глория.
  --  Ничего  особенного, -- отвечаю я. -- "Берю" означает страшный
драчун и грубиян.
  Сокращенно  от Берюрье -- это знаменитый французский  персонаж,
пачкающий  свой галстук яичным желтком. Обычно он небрит,  носит
дырявые носки и очень неграмотно выражает свои мысли, если они у
него,  конечно,  есть.  У нас даже появился  глагол  "берюкать",
относящийся к
  первому  спряжению.  Например,  о  ребенке  говорят,  что   он
"наберюкал",  если шалун вылил себе суп на штаны или  наделал  в
кровать.
  Закончив  урок  французской словесности, я вновь поворачиваюсь
к  Толстяку.  Тот отвешивает мне такой взгляд, что лучше  бы  не
видеть. Теперь я понимаю, о каком таком французском полицейском,
находящемся в составе экспедиции, говорил мне Окакис.  Так  это,
значит,  Берюрье!  Дорогой мой помощник, ну и намучился  же  он,
оттачивая  свои  манеры,  прежде  чем  взяться  за  такую  роль!
Держался  он  недолго,  прямо скажем, но  иллюзия  была  полная,
поскольку  даже  я  не  смог признать в Верзиле  моего  дорогого
Толстяка.  Я вспоминаю, что же ему пришлось с собой сделать  для
перевоплощения. Значит, так: он наконец тщательно  побрил  рожу.
Кроме  того, надел очки -- точно. Но было еще что-то...  А,  понял:
Толстяк  пришпандорил парик. Поскольку у него негусто на  крышке
котелка,  то  ему устроили по случаю приличный паричок  в  стиле
Майоля.     Рафинированная    элегантность    костюма     удачно
укомплектовала  его светскость. Но я чуть не  упустил  еще  одну
очень  важную  деталь: у Берю нет больше здоровой  бородавки  на
щеке. Куда же он ее дел -- не напильником же спилил?
  Толстяк  сидит между бабушкой господина Педе и  одной  из  жен
Омона Бам-Тама I, красавицей-негритянкой, запакованной в красный
шелк.
  У  Берю  вообще  всегда была сильная склонность к  черненьким.
Кстати  сказать,  все  белью  мужчины  имеют  тайную  страсть  к
негритянкам.  Запрыгнуть  на негроидную  кошечку  --  мечта  всех
настоящих  котов!  Удивляюсь я на расистов!  Вместо  того  чтобы
оседлать  какую-нибудь мисс Какао, они считают ее низшей  расой.
Почему,  спрашивается? Вернее, я хочу спросить у  тех  болванов,
кто, не попробовав, корчит из себя что-то высшее?
  В  чем  они выше, собственно? Сами же из кожи вон лезут, чтобы
g`cnper|  дочерна!  Кое-кто  даже  покупает  себе  электрические
солярии,  чтобы  подставить туловище цвета сметаны  под  горячий
ультрафиолет,  когда солнце в течение нескольких месяцев  вообще
не  показывается на их северном небосклоне. Они намазывают  себя
мазями для загара и кладут всякий грим, только бы не походить на
мертвецов. Ах вы бледнотелые страшилища! Значит, по-вашему,  чем
чернее товарищ, тем он хуже?
  Желтых,  кстати сказать, они терпят, поскольку  никто  так  не
похож на азиата, как белый, мучающийся запором, особенно если  у
него  желтуха.  Но  как чуть потемней, так  они  воротят  морду.
Дурачье, больше нечего сказать! Они хотят стереть черных с  лица
земли   с  помощью  огнеметов,  чтобы  наша  несчастная  планета
приобрела цвет трупной белизны!
  Господа  расисты,  похоже,  не  знают,  что  теперь  белые   в
меньшинстве.  А  может,  и  догадываются  об  этом,   потому   и
нервничают все сильнее. Будущее принадлежит убанги, китайцам  и,
быть  может,  даже пигмеям. Из пигмея может получиться  классный
пехотинец.  Представляете, бросается  из  засады  на  пулемет  с
бамбуковым копьем наперевес. Такой воин пройдет везде! Он  может
спрятаться за кустиком спаржи в вашем огороде, а потом выскочить
у вас из-за спины, стреляя и радостно крича: "С первым апреля!"
  Некоторое  время  в  секторе  Берю тишина,  поскольку  Толстяк
занялся  сыром. Его выступление как бы само собой  забылось.  Но
тут  приносят банановое суфле. Вот уж шикарнейший десерт! Похоже
на застывший атомный гриб.
  А  вкусный!  Окакисовский повар, ирландец по фамилии  О'Ливер,
уже по-тихому передал мне рецепт, который я сейчас вам продиктую
забесплатно.  Порция  из  расчета  на  четырех  человек:   взять
банановую  диету, выбросить диету, но оставить бананы.  Очистить
кожуру и варить в мятном ликере. Одновременно нашинковать  фрукт
и  смешать  с кайенским перцем, раскидистой клюквой и романом  о
морских  путешествиях Клода Фаррера (если вам удастся  раздобыть
первое прижизненное издание, суфле получится вкуснее). Варить до
умопомрачения. Полученную жидкость процедить через мелкое  сито,
чтобы  отсеять  восклицательные знаки и  фальшивые  образы.  Все
перемешать и положить под гидравлический пресс большой мощности.
Перед подачей на стол облить бензином и поджечь. Если ваша плита
не  взорвется, вы станете обладателем великолепнейшего  десерта,
за  что  ваши  гости вам только спасибо скажут.  Ясно?  Отлично!
Тогда я продолжу.
  Только   мы  принимаемся  за  сказочное  суфле,  как   Толстяк
окликает судовладельца:
  --  Скажите-ка,  господин  Окакис, не  могли  бы  вы  прописать
вашему бармену, чтобы он мне плеснул шампанского в плошку? А  то
налил  мне,  как котенку, а теперь я ему делаю всякие  знаки,  а
этот попугай и рылом не ведет!
  Тут   встревает  профессор  В.  Кюветт  и  кричит   писклявым,
плаксивым, срывающимся голосом:
  --  Дорогой Верзиль, мне кажется, что вам, наоборот, уже вполне
достаточно пить. Вы же сами знаете, что не переносите спиртного!
  Он  вне  себя,  этот  ученый муж из Центра  научной  отработки
околонаучных разработок.
  Лоб Берю становится пунцовым.
  --  Что  за  козел!  -- взрывается мой товарищ.  --  Нашелся  тут
профессор кислых щей!
  Я  не  переношу алкоголь?! Ну ты даешь, дедуля! У  тебя  серое
вещество  тоже на отдыхе, что ли? Сам ты не переносишь алкоголь!
Я же вижу, как ты отставил свой наперсток!
  Сильно  сказанные слова встречает мертвая тишина. И  вдруг  от
звонкого  смеха  начинает звенеть посуда.  Королева  Мелания  из
Ap`a`mq`!  Ей  вторят Тед Рванини и герр Бипланн. И  пошло,  как
волна!  Народ умирает со смеху. Нет ничего более заразительного!
Те, кто не понимает французского, смеются за компанию. Настоящая
эпидемия ржачки!
  Толстяк доволен на все сто. Похоже, совсем раскрепостился.
  Он   поворачивается  к  сидящей  рядом  бабушке  Педе  и  тихо
спрашивает:
  -- Э, бабуля, вы не против, если я расстегну свой пояс?
  Старушка, не очень понимая, о чем идет речь, мотает головой  в
знак согласия. Тогда Берю встает и обращается к обществу:
  --  Извините, если я попрошу у вас прощения, короли и королевы,
но я не выношу быть стиснутым.
  Он  расстегивает  пиджак, рубашку, и  нашим  глазам  предстает
надетый   на  его  брюхо  эластичный  пояс  шириной  сантиметров
восемьдесят.
  --  Представляю вашему вниманию агрегат, выполненный из резины,
который   надевают  на  брюшную  мозоль,  --  объявляет  Толстяк.
--Согласен,  он придает вам грацию бабочки, но для  жратвы  лучше
все-таки снять. С самого начала нашего общения за столом у  меня
желудок, будто его в тиски зажали. Если я и дальше буду  держать
свой  котел  для рагу в напряжении, то не смогу дойти  до  конца
суфле.
  И   он   действительно  начинает  расстегивать  крючки  своего
корсета.   По   мере  уменьшения  сдерживающего  эффекта   пояса
всеобщему вниманию все больше представляется волосатое с рубцами
брюхо  Берю.  С  каждым расстегнутым крючком ему приходится  все
сильнее  давить  на  живот, чтобы освободить следующий.  Наконец
последний крючок не выдерживает и с силой отрывается, попадая  в
монокль  генерала фон Дряхлера. Звон разбитого стекла! Раскрытые
от  ужаса  глаза  генерала делают его похожим на  сову,  которую
ослепили в полной темноте прожектором. Берю приносит извинения.
  --  Если  хотите знать мое мнение, генерал, то примерно  то  же
самое  случилось  с  вашими войсками во время последней  мировой
заварушки.  Натюрлих,  как говорят у  вас,  в  вашем  бункере  с
кондиционированным воздухом вы этого всего не видели.
  Берю  срывает  пояс,  вешает на спинку  стула  и,  усаживаясь,
заявляет:
  -- Уф, наконец-то я как у себя дома!



  Думаю,  вы  не  забыли, что на Толстяка я всегда  влияю  самым
положительным  образом.  Поэтому, стремясь  загладить  ситуацию,
отвешиваю ему красноречивый взгляд.
  Это  моя  манера выражать свои чувства. Он хоть и в  дугу,  но
схватывает  моментально и заканчивает выступление.  Слава  богу,
заканчивается и обед, и величества гурьбой вываливают в гостиную
8-бис,  что  побольше.  Надо сказать, котировки  моих  акций  на
местной бирже с определенного момента стремительно пошли  вверх.
Не  только  мои,  так сказать, ухаживания за малышкой  Антигоной
принесли  свои  сочные  плоды, но я еще заметил,  что  мне  дает
проходной балл красавица Экзема, ее мачеха. Надо признать,  я  с
превеликим удовольствием констатирую сей факт. Каждый раз, когда
поворачиваю тыкву в ее сторону, я вижу горящие, уставившиеся  на
меня глаза. И этот взгляд -- долгий, как болеро Равеля, -- говорит
о  нескрываемом  интересе,  который я,  похоже,  разбудил  в  ее
чувственных центрах.
  Когда   мы   всей  компанией  заваливаемся  в  гостиную,   моя
физиономия вытягивается. Первое, что я вижу, -- огромный  розовый
рояль.  Нет  большего  предателя,  чем  этот  инструмент,  когда
onakhgnqrh  бродит  оперная  певица.  Сами  знаете,  в   большой
компании всегда найдется идиот, который попросит диву порадовать
собравшихся мощью своих голосовых связок. Это как на  пирушке  у
ваших  друзей, пригласивших вас к себе после поездки на  Канары.
Обязательно найдется болван, который начнет просить показать ему
слайды, снятые во время отпуска. И вот вы глотаете остывший  чай
вприкуску с видами пляжей и отелей Тенерифе. В такие моменты мне
хочется реветь, как раненому зверю. А ведь нужно еще выслушивать
комментарии хозяина дома, выдрючивающегося, как гид-историк.  Он
стоит и радостно выуживает из памяти:
  --  Ах,  смотри, Жермена, как ты выходишь из кабинки! А помнишь
рожу того малого на пляже? Да, собственно, мы его сейчас увидим.
Вот он, крупным планом, вот ведь рожа, правда?
  И  вы,  естественно, обязаны повторять, ах  как  замечательно,
как  феерично,  восклицать, что можете теперь спокойно  умереть,
поскольку на свете увидели все.
  Понятное  дело,  пока  нам  сервируют  кофе,  находится  такой
придурок.  Спятивший  от старости и избытка холестерина  генерал
фон  Дряхлер  делает  перед  Ла Кавале церемонный  ревматический
реверанс  и  умоляющим,  трясущимся от  избытка  эмоций  голосом
изрекает:
  -- Надеюсь, наша великая певица исполнит нам что-нибудь!
  Я  б  тебя  с  превеликим удовольствием  в  стенку  замуровал,
авиаконструктор  несчастный! А что, я не  прав?  Все  разрешено,
ради  бога, пожалуйста, я не против, но только зачем прописывать
касторку  всем  сразу? Нужно завести гостиные  с  надписью  "для
непоющих"!  Существуют  же  вагоны "для  некурящих"!  Сначала  я
надеюсь,  что  дива начнет артачиться, мол, после такой  плотной
еды  не  сможет запустить свое божественное контральто на полные
обороты.  По крайней мере, хочу надеяться, поскольку видел,  как
мадам уписывала за столом -- в нее влез целый контейнер!
  Я подхожу к Антигоне и шепчу на ухо:
  --  Самый  что  ни  на  есть подходящий  момент  для  вокальных
развлечений,  нечего сказать. Но ее сейчас  уговорят,  можно  не
сомневаться!
  Так  в  действительности и происходит!  Несколько  почитателей
высокого  искусства нажимают на мадам, вопя и хлопая, и  умоляют
испустить парочку завораживающих ля-диез. Они уверяют, что и без
своего  контральто она остается гениальной, да к тому  же  здесь
все свои. Голосистая синьора сопротивляется уже менее выражение,
говоря,  что  нет аккомпаниатора, но безвыходных  ситуаций,  как
известно,   не   бывает.  Королева-мамаша   Мелания   вызывается
подыграть  на  инструменте, поскольку -де она  четырнадцать  раз
брала  вторые  призы из трех главных на конкурсах  консерватории
Шукумума начиная с 1902 года! Словом, куда уж лучше?
  Солистка  решает ошарашить нас арией "Сожми меня в  объятиях".
Чтобы стекла не полопались от ударной волны, огромные, со стену,
окна  открывают. Где возьмешь новые стекла на острове,  придется
заказывать!
  Пока  Ла  Кавале пробует силу своих легких, что  смахивает  по
напряжению  децибелов на родильное отделение, я незаметно  меняю
дислокацию,  скользя  по  паркету  ценнейших  пород   дерева   в
направлении Берю. Толстяк развалился на канапе в тихом  углу,  а
его глаза уже стекленеют и веки смыкаются, как всякий раз, когда
он выкатывается из-за стола.
  -- Эй, толстая морда! -- зову я его интимным шепотом.
  Он  поднимает одно веко, но только одно, размышляя, продолжить
ли комедию, но в конце концов решается открыть и второй глаз. На
лице печать задумчивости, как у роденовского "Мыслителя".
  Я   отхожу,  чтобы  не  привлекать  внимания.  Почему-то  меня
nub`r{b`er  ощущение,  будто  я  под  стеклом  микроскопа!   Мне
кажется, мои малейшие передвижения и жесты находятся под чьим-то
пристальным наблюдением... В этом доме присутствует я не знаю что,
но что-то угрожающее, даже похоронное, если хотите, от чего меня
пробирает холодок. Вначале я думал, что чувствую себя не в своей
тарелке  в  обществе  людей высшего света... Но  мной  владеет  не
робость  -- меня вообще трудно заставить испытывать комплексы,  --
скорее какая-то непонятная тревога. Сосет под ложечкой -- и все!
  Естественно,  после покушения на корте над  домом  в  принципе
висит  опасность,  но  не  сама опасность  меня  смущает,  а  ее
непонятная природа. Мне случалось смотреть опасности в лицо  (вы
об этом знаете, поскольку платили за приобретение моих книг), но
я   никогда   не  испытывал  такого  глубокого,  можно   сказать
физиологического,  беспокойства.  Сейчас  со   мной   происходит
примерно  то же, что и с животными за несколько часов до  начала
землетрясения. Улавливаете? Если нет, то вы совсем  отупели  или
нарочно  делаете  вид,  ибо с некоторых пор  я  начал  прекрасно
выражать  свои  мысли, так или нет? Может  быть,  это  проклятое
ощущение  вызвано  тем, что мы находимся  на  маленьком  острове
посреди океана? В принципе, такое возможно.
  --  Вы  пробовали  фиговый ликер? Я оборачиваюсь.  Передо  мной
стоит  Экзема  Окакис,  задавшая вопрос  из-за  моей  спины.  Но
поскольку я повернулся, то она оказалась передо мной, ясно?
  Какой   блеск!   Какое   излучение!  От   нее   исходит   жар,
изумительный запах, что в свою очередь провоцирует непреодолимое
желание. Ее улыбка очаровывает.
  --  Фиговый ликер, -- бормочу я, пытаясь совладать с ее  чарами,
-- э-э... нет пока.
  -- Тогда пойдемте, я вас угощу.
  Она подводит меня к бару с напитками.
  -- Вас сильно беспокоят ваши раны?
  --  Уже почти все прошло. Я встречаюсь глазами с Глорией.  Меня
не удивит, если она устроит сцену ревности.
  --  Мне  сказали,  вы  очень отважный  человек,  господин  Сан-
Антонио, -- говорит Экзема, глядя мне в глаза.
  --  Очень мило со стороны тех людей, кто вам это сказал,  мадам
Окакис.
  Грациозно,  как  индийская  танцовщица,  она  наполняет  рюмку
ликером.  Мы  с  ней лицом к лицу, и между нами  устанавливается
электрический контакт.
  Вы  меня  знаете... Не были бы мы сейчас в большой гостиной  при
скоплении  королей,  я б завалил ее прямо на  ковер  без  всяких
церемоний.  Она так хороша, что может взорваться ваш  термометр,
но все -- ни слова больше!
  --  Мне нужно с вами поговорить, -- мило шепчет чаровница,  --  и
срочно!
  Надо  же, какое совпадение: аналогичное пожелание ваш покорный
слуга только что высказал Берю.
  -- Слушаю вас, -- произношу я, вежливо улыбаясь.
  -- Но не здесь. Приходите лучше в мои апартаменты.
  -- Когда?
  --  В  четыре часа начнутся соревнования в стрельбе по голубям.
Приходите  в это время. Я живу на втором этаже, дверь в  глубине
направо по коридору.
  Мне остается лишь хлопать глазами.
  -- Непременно приду.
  Я,   должно  быть,  страшно  покраснел,  как  красный   перец,
настолько остро мозг пронзила похотливая мысль.
  Ла  Кавале  продолжает терзать свои голосовые связки  и  чужие
уши. На подносах звенят хрустальные бокалы.
  Я опустошаю свой.
  --   Благодарю,  мадам,  за  знакомство  с  таким  великолепным
напитком.
  Ее  взгляд отвечает мне: "Если ты настоящий любитель,  мальчик
мой, то я могу познакомить тебя с вещами более великолепными".
  Скосив  глаза  в  ту сторону, где только что  был  Берю,  я  с
удовольствием  констатирую  исчезновение  Его  Величества  Берю-
Верзиля Первого, короля обжор.
  В  свою очередь тоже решаю слинять. Хоть бы малышка Глория  не
начала  за мной слежку. Похоже, вторая половина дня будет  очень
напряженной, поэтому мне нужна полная свобода действий.
  Используя  момент,  когда  все награждают  певицу  овациями  и
истошными  криками "браво", после того как она разрядила  легкие
последним   оглушительным   фа-диез,   я   перехожу   в   разряд
отсутствующих.



  Спускаюсь  в  порт  по  дорожке,  уложенной  плитами  розового
мрамора.  Она лавирует, как сказал бы Лависс (не знаете  такого?
Это мой знакомый историк, любимый Академией!), между диковинными
холериями   серповидными,   микроцефалумами   однояйцевыми    из
семейства  апокалипсисовых,  лепрозормумами  разметельчатыми   и
циститусами  душистыми. Ах, как же прекрасно пахнут экзотические
растения! Держа нос по ветру и одновременно принюхиваясь, я  про
себя  делаю краткое резюме предыдущих глав. Опыт научил меня  не
пренебрегать   такой   важнейшей  деталью,  как   ежеквартальная
инвентаризация. Если вам не хочется слушать, пойдите  на  балкон
выкурить сигарету, я к вам сейчас подойду.
  Значит, я, Сан-Антонио, получил наконец полный отпуск,  поехал
на  Лазурный  берег  и  там  познакомился  с  немного  трехнутой
миллиардершей. Мадемуазель чуть было не похитили прямо у меня из-
под носа, но благодаря быстроте моих реакций дело было улажено.
  Обалдев  от знакомства со мной и будучи в восхищении опять  же
от моей персоны (ее понять можно), цыпочка берет меня с собой  в
круиз с коронованными особами и тузами всех мастей.
  На  борту  яхты  Окакиса группа гангстеров вновь предпринимает
попытку свистнуть малышку Глорию. Опять же благодаря смелости  и
решительности  прекрасного  Сан-Антонио  (у  меня   превосходные
степени  всегда под рукой -- в карман лазить не надо)  она  вновь
выходит сухой из воды (в переносном смысле).
  Вы  пока  еще  слушаете? Не устали? Если дамы  натрудили  себе
мозги и получили мигрень, пусть присядут на колени к мужчинам  --
меня это не шокирует. С вашего позволения, я продолжу...
  Мы  благополучно  прибываем на остров, и после  торжественного
приема  с  шампанским и все такое прочее я нахожу  труп  на  дне
моря,   завернутый  в  сетку-рабицу.  Возвратившись  во   дворец
господина  судовладельца,  обнаруживаю  двойника  Берю,  который
позже именно им, Толстяком, и оказывается, из плоти и жира.
  Следите  за  мыслью?  Хорошо. Если будете  следовать  за  моей
мыслью,  как за гидом, то всегда выйдете на дорогу моей славы  и
страшных приключений.
  Чтобы   поднять   моральный  дух  и  провести  рекогносцировку
местности,  я  кладу глаз на дочку хозяина дома и  играю  с  ней
партию  в  теннис, но чья-то явно преступная рука  посылает  нам
заминированный мяч, то есть, попросту, ручную гранату в оболочке
от мяча, которая чуть не отправляет меня к древним грекам. Но мы
с   дочкой   Окакиса   отделываемся   несколькими   (на   двоих)
незначительными  царапинами,  в то  время  как  основную  порцию
получает  усатая знаменитость от живописи, наблюдавшая за  нашей
hcpni.
  После  этого  вполне серьезного покушения мы  идем  на  званый
обед,  где Берю, исполняющий, в принципе, служебные обязанности,
устраивает  небольшой  дивертисмент, а после  еды  хозяйка  дома
приглашает  меня к себе в апартаменты. Все, что ли?  Кажется,  я
ничего  не  забыл.  Если  и потерял пару  деталей  по  ходу,  то
нашедшего  прошу  отложить  для меня  в  сторонку  --  возьму  на
обратном пути. А теперь если вы считаете, что в моей книге  мало
интриги и всяких перипетий, то смотайтесь быстро на базар  около
мэрии,  где  всегда  можно купить по сходной  цене  агрегат  для
электрошока.
  Если  хотите  знать, эти проклятые тайны начинают переливаться
через  край  моего  котелка. Я надеялся,  что  присутствие  Берю
прояснит  ситуацию, ну хоть в малейшей степени. Хотя  бы  узнаю,
почему он вдруг появился на окакисовском острове.
  Я  обнаруживаю  внизу  его массивный силуэт,  сидящий  толстым
задом  на  чуть  менее толстом причальном кнехте.  Ноги  свисают
вниз, шляпа сдвинута на глаза. Месье дремлет.
  Подкрадываюсь   к  нему  сзади  и  --  классическая   шутка   --
приставляю указательный палец к его спине между лопаток, гаркая:
  -- Руки вверх!
  Он, естественно, бросается вперед.
  Но  вперед  -- значит в океан. Друзья, можете себе представить,
что происходит: Толстяк летит в воду в прекрасном броске -- шлеп!
--  плашмя всей скульптурой. Огромный столб брызг обдает  меня  с
головы   до   ног.  Я  нагибаюсь,  предвкушая  удовольствие   от
созерцания  результата  своей  невинной  шутки,  но  вижу   лишь
страшную  борьбу за жизнь -- барахтанье и пену. Будто сам  Нептун
решил  выйти  из  воды  на  солнышко и погреть  кости.  Господин
Толстяк пропадает с поверхности. Неужели он решил залечь на дно?
Собственно,  после  такого  обильного  обеда  немудрено.  Быстро
соображаю, что подобный исход был бы вполне естественным!
  Сбрасываю  пиджак, туфли и изготавливаюсь прыгнуть  в  воду  в
элегантном стиле "лас точкой", как вдруг мощная голова  Толстяка
вновь   появляется  на  поверхности  воды.   Он,   спасая   свою
единственную  жизнь, энергично работает руками. Осознав  наконец
ситуацию,  фыркает  и красивым брассом начинает  перемещаться  в
направлении лестницы. Отплевавшись, он приходит в себя полностью
и в страшном гневе поносит меня на чем свет стоит.
  --  Идиот!  Кретин!  -- гудит Толстяк снизу.  --  Чтоб  ты  сдох!
Недоносок!
  --   Спокойно,   инспектор,  не  будем  оскорблять  вышестоящих
начальников, будь то даже на чужой территории!
  Он  показывает  рукой  на  то место,  которым  оценивает  всех
вышестоящих. При этом ему приходится перевернуться на  спину,  и
он  чуть  опять  не тонет, несчастный. Меня даже мороз  по  коже
пробирает. Единственное, что успокаивает, -- в такой теплой  воде
он, по крайней мере, не простудится.
  --  Ладно,  прежде чем пойдешь переодеваться, расскажи-ка  мне,
каким чудесным образом ты очутился здесь, Толстяк?
  Он  вылезает  из  воды,  снимает  пиджак,  штаны,  ботинки   и
раскладывает  на нагретых солнцем камнях. В майке и  трусах  мой
Геркулес особенно хорош.
  --  Знаешь,  тут  целая  история, --  начинает  Берю,  продолжая
смачно отплевываться. -- Черт, какое соленое это чертово море!
  --  Скоро все изменится, -- обещаю я. -- Американцы уже вычерпали
у  себя  всю  соль и скоро доберутся до Мирового океана.  Теперь
валяй рассказывай свою историю.
  --  В  общем, так. В один из дней профессор В. Кюветг, которого
я  имею  честь сопровождать, был приглашен на знатную тусовку  к
Nj`jhqs, то есть сюда.
  -- Поскольку он тут, то верю тебе на слово.
  --  Не  надо иронизировать. Все наши газеты об этом писали.  Но
вдруг  профессору звонят -- анонимный звонок,  --  и  человек,  не
назвавший себя, просит профессора не ездить к Окакису.
  -- И он не объяснил причины?
  --  Вначале  нет.  Профессор, понятное дело, подумал,  что  его
разыгрывает какой-то сумасшедший. Но скоро, когда было объявлено
о  подготовке приема на острове, человек снова позвонил. На этот
раз  он  сказал:  "Если вы поедете на Кокпинок,  то  обратно  не
вернетесь".  Мы, мол, очень уважаем ваши открытия и вообще  вашу
деятельность, поэтому-то и предупреждаем. Но не думайте, что  мы
какие-нибудь  шутники. Мы-де вообще шутить  не  любим.  А  чтобы
доказать, что вы имеете дело с людьми серьезными, завтра вечером
пошлем  вам  маленький сюрприз... Тут профессор наконец  сделал  в
штаны   и   предупредил  полицию.  Но   мы,   сам   знаешь,   не
предохранительные органы, а тем более средства:  можем  утешить,
но защищать -- не наше дело.
  Выдав такой мощный аргумент, он сплевывает и хмурит брови.
  -- Что с тобой, Толстяк?
  --  У  меня из котелка не выходит одна мысль, но об этом я тебе
скажу позже... Так вот... О чем я говорил? А! Когда профессор пришел
к  нам  со своими опасениями, мы ему сказали: "Не волнуйтесь,  в
мире  полно  чокнутых".  Но  уже  на  следующий  день  профессор
получает посылку с головой своей секретарши, аккуратно уложенной
в корзинке, какие продают на рынках.
  -- Да ну! -- вскрикиваю я.
  --  Точно,  так он и сказал. Его секретарша была вечной  старой
девой.  Жила  в одиночестве. Короче, они пришли к ней,  отделили
голову  от  туловища  и послали профессору  В.  Кюветту  в  виде
рождественского подарка. Елевый презент, скажи?
  -- Да уж!
  --  А  на  следующий  день  последний звонок.  Голос  в  трубке
сказал:  "Мы  предупреждали, что не  шутим.  Доказательство  вам
преподнесли. Словом, если поедете на Кокпинок, пеняйте на себя".
И повесили трубку.
  Не   правда  ли,  очень  занятную  историю  поведал  мне   Его
Величество  Берюрье?  Пролил-таки свет  на  мою  темную  голову!
Значит, неспроста я ощущал витающую в воздухе опасность. А те из
вас,  кто сейчас крякают, мол, и сами предвидели, пусть  наденут
тапочки,  на  цыпочках  пройдут в  кухню  и  сделают  себе  яйцо
всмятку,  а  я  продолжу  для тех, у  кого  вытянулось  лицо  от
удивления...  Согласитесь, угрозы людей, звонивших В. Кюветту,  не
банальный розыгрыш. Они хотели предупредить ученого об опасности
и  в  то  же время отрезали голову старушке -- вот ведь странный,
если не сказать зловещий, менталитет убийцы.
  --  Берю,  --  произношу я так тихо и значительно,  что  Толстяк
отрывается  от созерцания своего сохнущего в трусах  кенгуру,  --
Берю, мы, кажется, попали в самую гущу событий, о которых  и  не
помышляли.
  --  Знаешь,  я  тоже так думаю, -- отвечает Толстяк без  всякого
энтузиазма.
  -- Ладно, рассказывай дальше.
  --  Шеф  созвал большой совет. Попросил профессора воздержаться
от  поездки. Но папаша В. Кюветт, ты не представляешь, какой  он
воли   человек!  С  виду  прыщ,  но  сердце  как  у   тореадора.
Представляешь? Заслуживает парень уважения с моей стороны! И  не
думайте, говорит, не останусь! Все равно туда поеду!
  Шеф  скрепя  сердцем  согласился, но при  условии  присутствия
телохранителя.
  --  В  общем,  шеф доверил тебе эту миссию? Тут Толстяк  как-то
меняется и тушуется.
  --  Да  понимаешь...  Если  честно, он поручил  мне  найти  тебя,
поскольку считает, что дело как раз по тебе.
  -- Ну и что?
  От ушей Толстяка начинает валить пар. Он опускает глаза.
  --  Я  позвонил тебе домой. Твоя маман мне сказала, что  ты  на
побережье, и... Я, знаешь, не хотел тебе мешать...
  --  Ах  ты,  сукин сын! Она дала тебе мой адрес, но  ты  сказал
шефу, что я уехал неизвестно куда! А шеф страсть не любит, когда
его подчиненные исчезают, не предупредив.
  --  Так  и  есть. Шефа вызвали на конференцию НАТО на несколько
дней.  Тогда  я  сам принял решение поехать сюда и  все  устроил
наилучшим  образом... Знаешь, мне хотелось совершить  хоть  раз  в
жизни  круиз  среди  королей  и миллиардеров!  Такое  искушение,
понимаешь?
  Я хмыкаю.
  --  Мне  кажется, тебе придется вложить все свои  сбережения  в
закупку мыла, поскольку шеф намылит тебе шею вместе с головой!
  Толстяк вздыхает.
  --   Я   тоже  так  думаю.  А  какой  он  был,  когда  с  тобой
разговаривал?
  От неожиданности вопроса у меня лезут глаза из орбит.
  -- Я с ним не разговаривал! Что ты мелешь?
  -- А как же ты тут очутился?
  Теперь  я  понимаю, почему Берю не удивился,  увидев  меня  во
дворце  Окакиса. Мой толстопузый сослуживец не утруждал  попусту
свои   разжиженные  мозги,  а  просто  решил,  что  наши  службы
направили меня сюда для охраны судовладельца.
  Придется  поставить в известность старшего инспектора  о  моих
амурных отношениях с Глорией.
  --  Не хочу тебя обижать, -- говорит он после некоторой паузы, --
но  она  явно  не  фонтан, твоя цыпочка. Я о  тебе  был  лучшего
мнения, Сан-А.
  Мне  чихать на его сарказм. Я просто очень рад видеть рядом  с
собой своего верного помощника. Берю, это же мой лучший друг,  --
ну  как  можно  на него обижаться? Тем более что сейчас  он  мне
очень нужен!
  Я  ему рассказываю о своей утренней находке, и он так и ахает.
Потом заявляет:
  -- Кстати, вот что я хотел тебе сказать...
  -- Ну так говори!
  --  Только  что, когда ты отправил меня искупаться, столкнув  с
причала, я увидел на дне что-то очень странное.
  -- В каком смысле странное?
  -- Похоже на сундуки...
  -- Сундуки?
  --  Вроде  того. В общем, железные ящики, если тебе так  больше
нравится.  -- Он показывает пальцем на воду. -- Вон там,  прямо  у
ступеней.
  Я  опускаюсь  на  колени и всматриваюсь. Но  вода,  на  первый
взгляд   такая  чистая  и  прозрачная,  с  глубиной   становится
непроницаемой.  Похоже, придется опять провести сеанс  подводной
охоты.  Я  решаю отложить удовольствие на вечер после  визита  к
очаровательной Экземе.
  Каждому удовольствию свое время, правда?
  --  Послушай-ка,  Толстяк, -- говорю  я,  --  пойди  порыскай  по
дворцу,  понюхай, чем пахнет. Можешь не беспокоиться  за  своего
профессора,  гангстерам  он не нужен.  Изучи  поведение  гостей,
понаблюдай.  Если что-нибудь заподозришь, дай  мне  знать.  --  Я
r{j`~  кулаком  ему  в живот. -- Но если ты, несчастный,  начнешь
снова  в своем духе выдрючиваться за едой, будешь иметь дело  со
мной, понял?
  Он  склоняет голову в знак согласия, и поскольку  на  нем  нет
штанов,  а  соответственно  карманов,  то,  не  имея  под  рукой
носового  платка,  он энергично сморкается на  мраморные  плиты,
удерживая нос всей пятерней...



  Когда  женщина сама назначает мне свидание, я, как воспитанный
человек,  считаю  делом чести не опаздывать. Так  что  с  первым
выстрелом, означающим открытие охоты на придурковатых голубей, я
тихонько крадусь через окакисовский дворец к апартаментам мадам.
А  что вы хотите? Я взрослый, здоровый, даже вакцинированный, да
и  не  подглядывать иду, а сами знаете куда, и  к  работе  своей
отношусь профессионально. И все-таки каждый раз, отправляясь  на
первое  свидание,  ощущаю биение сердца и  волнение  где-то  под
ребрами.  Мужчины, дело известное, растут, стареют,  но  в  душе
остаются гимназистами.
  Дверь   Экземы   не  заперта.  Коротко  стучу,  только   чтобы
показать, что я мальчик очень вежливый, и проскальзываю внутрь.
  Быстро  закрываю за собой дверь и легко, как облако, почти  не
касаясь  пола,  вхожу в комнату. Апартаменты Экземы  состоят  из
холла,  гостиной, ванной, гардеробной и спальни.  Поскольку  все
двери открыты настежь, я прекрасно ориентируюсь.
  Покои  мадам  служат как бы изящной раковиной для  драгоценной
жемчужины,  коей  является  сама  хозяйка,  как  осмелились   бы
написать некоторые из моих собратьев по перу, желающие во что бы
то ни стало пролезть в Академию, хоть бы и через черный ход, где
разгружают мешки с углем. Стены помещений обтянуты тонкой кожей.
Круглая  кровать размером с танцевальную площадку  подвешена  на
толстых  золотых  цепях, спускающихся откуда-то  из  поднебесья.
Красиво,   правда?  Нравится,  да?  Конечно,  ничего  общего   с
образцами, выставленными в магазине "Национальная кровать". Да и
для  съемок фильма о жизни кармелиток спальня мадам Окакис  вряд
ли подойдет.
  Как  в  американском  кинематографе  тридцатых  годов,  Экзема
сидит  перед  зеркалами туалетного столика. На ней  пеньюар,  на
котором  следует  задержать внимание --  и  неспроста!  Он  такой
прозрачный,  что  создается впечатление, будто красотка  окутана
лишь  дымом  своей сигареты. Рамы зеркал выполнены из массивного
золота  -- даже если бы я забыл вам об этом доложить, вы бы  сами
меня поправили. Она поворачивается ко мне и награждает взглядом,
способным растопить даже обелиск на площади Согласия.
  --  Как  мило с вашей стороны заглянуть ко мне, -- шепчет она  с
придыханием, будто принимает рыцаря, перебившего ради  нее  всех
крыс в подвале замка.
  Ее  низкий, я бы сказал, глубокий голос проникает не только  в
уши.  Она поднимается, идет к двери и поворачивает ключ. Словом,
делает то, на что я бы не осмелился.
  --  Господин  Сан-Антонио, -- продолжает Экзема грудным  голосом
(да   еще  каким  грудным!),  --  мой  муж  рассказал  мне:   вы,
оказывается, великий французский полицейский.
  Я  потупляю  глаза  и  прикидываюсь  скромной  фиалкой,  чтобы
потешить  ее самолюбие. Возможно, мне даже удастся заставить  ее
слегка  покраснеть. С кротким терпением, как  Иоанн  Креститель,
жду ее последующих шагов.
  --  Я  боюсь,  господин Сан-Антонио. Она срывается  с  места  и
опускается  на  свою  кровать, похожую на круг  сыра  из  "Книги
pejnpdnb Гиннеса". Я не могу оторвать глаз от совершенных линий,
просвечивающих  через  пеньюар. Такие  крутые  изгибы  могли  бы
вскружить голову альпинистам, лезущим на знаменитую Ланну Пурну,
поднявшуюся по социальной лестнице на достойную высоту благодаря
расположению в цепи Гималаев.
  -- Садитесь, я скажу вам все, -- опять тихо произносит она.
  Я  ищу  глазами, куда бы сесть, нахожу пуф и иду, чтобы  взять
его, но Экзема отрицательно качает головой.
  -- Сядьте сюда, так будет удобнее нам обоим.
  "Сюда"  --  это  на кровать. Я располагаю рядом с гостеприимной
хозяйкой одну из самых важных частей своего туловища. А за окном
перестрелка, хуже Бородина или Вердена. Я, наверное, никогда  не
пойму,  почему  господа обожают стрелять  во  всяких  безобидных
тварей, хотя на земле полно негодяев!
  Ее  духи слегка возбуждают. Она полулежит, опершись на локоть,
и вновь говорит:
  -- Да, я очень боюсь.
  -- Но кого, дорогая Экзема?
  --  Самого  острова,  --  отвечает  Экзема  и  испускает  вздох,
который начинает раскачивать кровать и мою железную психику.
  -- На то есть причины?
  --  Невозможно  объяснить...  Мой муж всегда  стремился  показать
себя кудесником, но с тех пор как я впервые посетила остров  еще
до  начала  строительства,  у  меня  будто  комок  в  горле.   Я
почувствовала свою смерть. Когда я сказала об этом  Окакису,  он
только посмеялся. Мой супруг очень сильный человек!
  Пауза.  Ее  потрясающий взгляд безумно красивых глаз устремлен
куда-то  вдаль,  в  самые  сокровенные тайны  ее  очаровательной
головки.
  -- А кроме ощущений, вы ничего особого не замечали?
  --  В Афинах я привыкла консультироваться со своей ясновидящей.
Наверное, я кажусь смешной вам, человеку действия и прежде всего
материалисту, не правда ли?
  -- Красивая женщина не может быть смешной, мадам Окакис!
  Она вздыхает, будто стонет.
  -- Ах! Как вы красиво сказали, как это по-французски!
  Я   думаю  про  себя,  что  у  меня  есть  кое-что  еще  более
французское напоказ, но всему свое время.
  --   По   поводу   моей   ясновидящей  я  хочу   сказать:   она
фантастическая  женщина.  Все,  что  она  мне  предсказывала   в
последние годы, все сбылось!
  Я  старательно  гашу  улыбку. Люди имеют склонность  верить  в
чудеса, в мистику, в потусторонние силы. И эта вера так сильна в
их  душе,  что  они слепо идут на поводу у гадалок  на  кофейной
гуще,    хиромантов,   астрологов,   составителей    гороскопов,
экстрасенсов -- в общем, всякого рода шарлатанов и проходимцев от
псевдонаук,  кто,  как они говорят, общаясь с  духами  и  высшей
энергией, способны разгадать тайны бытия и духовных переживаний,
а также, что немаловажно, предсказать материальные приобретения.
И  они  вам  наболтают такого! Например, когда вам в  самый  раз
отправляться на небеса и какую позу лучше принять,  чтобы  легче
было  отлетать!  Я  же,  со своей стороны,  хочу  вам  объявить,
дорогие  мои: в тот день, когда я решу отдать Богу душу,  можете
предсказывать мою дальнейшую судьбу хоть на ослиной моче! Вы  же
все  равно  сначала предскажете, а потом будете вопить  на  всех
углах:  ага, что я говорил, видите, он умер! Когда у вас  запор,
тоже  спасу нет от одержимых всезнаек, советующих вам, как лучше
манипулировать своей прямой кишкой. Учтите, то, что я  хочу  вам
сказать,  я  скажу  прямо сейчас: после моей  смерти  можете  не
приставать  ко  мне с идиотскими вопросами и не крутить  круглый
qrnkhj  для  вызывания  духов. Кстати,  Саша  Гитри  --  ах,  наш
знаменитый актер! -- говорил, что после того, как смолкает музыка
Моцарта,  наступающая тишина тоже принадлежит Моцарту.  Красиво!
Так  вот тишина, которая наступит после Сан-Антонио, друзья мои,
будет  мертвой, полнейшей тишиной! И в этой тишине, быть  может,
зазвучит какой-нибудь новый, такой же хриплый и заикающийся, как
мой,  голос, который будет клясть и любить эту бренную жизнь,  и
желательно   с  некоторой  долей  юмора,  чтобы  доставить   вам
удовольствие, мои дорогие бестолковые читатели!
  Погруженный  в  свои  мысли,  я на  некоторое  время  перестаю
слышать  мадам  Окакис,  продолжающую  изливать  на  меня   свои
переживания.
  --  Простите, мадам, что вы сказали? -- спрашиваю я, выплывая на
поверхность.
  --  Что  моя  предсказательница утверждала буквально следующее:
"Вы  готовитесь отправиться туда, где зеленое море.  Не  ездите,
иначе с вашей семьей случится несчастье!"
  -- Вот черт! -- хмыкаю я, не в силах скрыть улыбку.
  Она смотрит на меня с осуждением.
  -- Я так и знала, что вы будете лишь пожимать плечами!
  --  Но  я не пожимал плечами! Экзема кладет свою теплую, нежную
руку на мою.
  --  Это страшное происшествие с гранатой сегодня доказало  нам,
что предсказательница видела точно!
  Ну что тут ответишь?
  --  У  вашего мужа есть враги? Я задаю глупый вопрос, согласен,
но она тем не менее вежливо отвечает:
  --  Как  можно стать одним из богатейших людей мира и не нажить
себе  врагов?  -- Она вздрагивает и повторяет: -- Мне  страшно!  Я
боюсь!  Если бы не этот прием всех сильных мира сего, тотчас  же
уехала бы!
  Для   вашего  великолепного  комиссара  Сан-Антонио  наступает
момент  выхода на сцену: акт второй, сцена утешения. Собственно,
это  всего  лишь  правило хорошего тона  --  поддержать  женщину,
оказавшуюся в сложной ситуации. А какое удовольствие!
  --  Прошу вас, не надо так дрожать, Экзема, -- дышу я ей на ухо,
-- я ведь здесь и буду обеспечивать вашу безопасность.
  Я  выбираю  голос -- благородный и низкий, номер  54-бис,  тот,
который использую во время отключений электричества и в спальных
вагонах.   Если   точнее,  то  скажу:   такому   голосу   трудно
противостоять!  Слова  ничего  не  значат  без  своей   пусковой
установки.  Я  так  считаю:  необходимы  музыкально  настроенные
голосовые  связки  плюс дыхание, которое предшествует  правильно
расставленным слогам. Этакое придыхание, знаете, что это  такое?
Называя ее по имени, я как бы делаю шаг вперед. Рискованно,  но,
как известно, кто не рискует, тот ничего не имеет. А я хочу все,
вам это тоже известно!
  То,  чего  она  от меня ждет, написано в ее глазах,  как  счет
матча на табло стадиона. Ей необходим мускульный контакт, прилив
чужой физической силы. Я наклоняюсь к Экземе и беру ее за плечи,
затем  нежно прижимаю к себе. Теперь наступает очень  деликатная
фаза всей операции. Здесь уже начинается чистая работа сердца, и
любое   неловкое   движение   может  привести   к   непоправимым
последствиям.
  Сексуально  заряженный,  но менее опытный  человек,  чем  Сан-
Антонио,  начал  бы  тут  же работать слюнявым  языком,  острыми
зубами или твердыми пальцами исследователя. Вот здесь как раз  и
кроется  ошибка.  Не  забывайте, что женщина  держится  за  свою
честь, даже если речь идет о светской женщине, и, действуя грубо
и непочтительно, можно все выпустить из рук на пол, включая саму
femyhms,   даже  если  она  лежит  в  устойчивой  горизонтальной
позиции.
  Если  вы пытаетесь овладеть дамой слишком прямолинейно  и  без
затей, у нее поневоле возникает мысль, что вы думаете о ней  как
о  шлюхе.  И  это  сильно понижает ваши шансы на успех.  Великое
искусство как раз и заключается в том, чтобы с должным уважением
привести  ее  саму в кондицию и заставить совершить прыжок.  Вот
тут-то  и необходимо терпение. Если ваш Пополь проявляет слишком
большое нетерпение, отвлекитесь, вспомните, например, о страшной
смерти   бедняжки   Марии-Антуанетты.  Но  если   даже   картина
гильотинирования  австрийской принцессы вас не  успокаивает,  то
переключитесь на голодающих детей-индусов или на мемуары  Иоанна
XXIII,  который, несомненно, был примерным папой. Если  же  и  в
этом   случае   не   получаете  положительного  результата,   то
выпускайте тормозной парашют.
  Итак, я, значит, держу хозяйку дома в своих руках, прижимаю  к
себе, но не допускаю фривольных жестов. Я для нее просто большой
друг,   друг-спаситель.  Физическим   контактом   она   как   бы
воспринимает  мои волны. А волны говорят: "Не надо дрожать,  моя
девочка, если злой волк бродит вокруг дома. Я с тобой и в  любой
момент дам ему ногой под зад".
  Считаю  до  двадцати, собственно, просто потому,  что  в  этом
возрасте  Вольтер  перешел  в свой двадцать  первый  год,  затем
решаюсь  произнести  ей  в нежное ушко, одновременно  дыша,  как
жаркий сирокко:
  --  Я  никогда не позволю, чтобы такая женщина, как вы, дрожала
от  страха,  Экзема.  Никогда! Вся моя суть восстает  при  такой
мысли! Чувствуете, как она восстает?
  Она  чувствует  и  тихонько  кивает.  Волнение  сдавливает  ей
горло, как мои руки -- все остальное.
  И  вот Экзема уже трется щекой о мою. А в это время на природе
продолжается  страшная  пальба.  Полагаю,  Окакис  побеждает   и
захвачен охотой на все сто. Желаю ему доблестной победы от  всей
души!
  Охотник  -- это тот же воин в миниатюре, правда? Но нет больших
рогоносцев,  чем  воины.  Собственно, это  вопрос  равновесия  в
природе!  Воин,  как правило, победитель! Так?  Но  чтобы  стать
победителем,  ему  неизбежно  приходится  выходить  из  дома.  А
мужчина, покидающий дом, потенциально уже рогоносец.
  Я  прижимаю  ее  к  себе чуть сильнее и  шепчу  ломающимся  от
сексуального волнения голосом:
  --  Экзема,  я  переживаю  самые  восхитительные  минуты  своей
жизни. Нет ничего более сумасшедшего, чем чувствовать жар вашего
тела.
  Кстати,  эта фраза заимствована из иллюстрированного  словаря,
написанного  профессором  Л.-И.Бидо,  который  можно   найти   в
библиотеках   под   названием   "Сексуальность   и   методы   ее
применения".
  Экзема  испускает тихий стон, и ее жадные губы начинают искать
мои примерно так же, как теленок ищет мамашин сосок.
  Ее  губам сегодня везет, поскольку они довольно быстро находят
цель. Происходит, как пишут писатели-натуралисты, смыкание наших
ртов.  Мы  как  бы  обмениваемся мнениями,  затем  наши  главные
резервы  проводят  перегруппировку  под  лозунгами:  "Борьбы  за
взятие  высот  не  предвидится", "Лихорадочная  передислокация",
"Быстрое пересечение фронтовых укреплений", а также "Решительное
наступление в глубь территории противника".
  Экзема  стонет  и кричит от удовольствия так громко,  что  мне
приходится заключить перемирие и поставить на проигрыватель диск
Джонни    Холлидея,   включив   погромче.   Комната,    конечно,
gbsjnhgnkhpnb`m`, но две меры предосторожности лучше, чем  одна,
не правда ли?
  Час  спустя у Экземы круги под глазами до колен, а  ходит  она
так, будто слезла с неоседланной лошади. Не каждый день бедняжке
приходится участвовать в подобных скачках!
  Везувий  в  маленьких дозах еще можно выдержать, но извержение
в  течение часа -- это уже день Помпеи в смысле ощущений!  Я  же,
слыша  доносящиеся  звуки стрельбы, про  себя  думаю,  что  тоже
славно  поохотился.  Какой-то ограниченный тип  утверждал,  мол,
нельзя  сидеть  сразу на двух стульях. Да на двух стульях  можно
даже  лежать,  вы  согласны? А уж на трех --  просто  неслыханный
комфорт!  С  Глорией, Антигоной и Экземой -- к  такому  отдыху  я
всегда  готов,  как  бойскаут, даже на  подозрительных  островах
Тихого  океана!  Кстати сказать, в резерве  есть  еще  приличный
выбор из молоденьких шоколадок Омона Бам-Тама1 Если постараться,
конечно.  Короче  говоря,  с  этой  стороны  все  идет   хорошо.
Неуверенные  в  себе,  мрачные  недотепы  всегда  заботятся   об
укреплении  тылов, я же стремлюсь обеспечить себе перспективу  --
это философия жизни, дорогие мои!
  Пока  Экзема приходит в себя от сладкого, но очень  пикантного
блюда,  я  рыщу  в  поисках необходимых для  восстановления  сил
напитков.
  --  Холодильник  в  баре,  -- томно улыбаясь  и  вновь  закрывая
глаза,  говорит моя партнерша по верховой езде.  --  Пока  вы  не
ушли, сделайте мне стакан виски.
  Я  открываю резную дверцу из какого-то очень ценного дерева  и
обнаруживаю холодильник. Наклонившись, чтобы изучить содержимое,
вдруг  вижу  лежащую  на полу пару перчаток.  Шелковые  вечерние
перчатки белого цвета. Одна из них разорвана, и из дырки  торчат
нитки.  Ребята, держите меня -- мне в глотку будто воткнули  лом!
Полицейскому уровня Сан-Антонио не нужен сканирующий  микроскоп,
чтобы  тут же понять: нитки, которые я снял с решетки ограждения
корта, вырваны именно из этих перчаток!
  Вынимая  бутылку  желанного напитка,  я  рассматриваю  их  еще
ближе,   затем,   убедившись  в  своей   правоте   полностью   и
бесповоротно, легким движением кладу разорванную перчатку себе в
карман.  Я  -- вы это знаете -- обычно стойко переношу  неприятные
сюрпризы,  но,  должен признать, сейчас желудок  у  меня  не  на
месте.
  Итак,  значит, мадам, лежащая на круглой кровати и  обладающая
округлыми  же прелестями, сегодня утром предприняла против  меня
гнусную диверсию! Добавлю, что такой хамский трюк по отношению к
моей  незаурядной персоне был совершен впервые! А если  бы  трюк
удался?
  Да, за это дело надо выпить!
  Я  наливаю  нам  обоим  по  большой  порции  и  возвращаюсь  к
кровати.  Макияж,  Экземы немного сдвинулся, а прическа  требует
основательной реставрации.
  Она делает неслабый глоток и улыбается.
  -- Так лучше. Придете ко мне вечером после фейерверка?
  -- А будет еще и фейерверк?
  --   Да,  мой  муж  приготовил  сюрприз.  Феерическое  зрелище,
бесподобное!
  Нет  уж,  пусть  не  рассчитывает на меня во  время  финальной
части  программы.  Мы  с  ней уже провели мощную  артиллерийскую
подготовку  из  ствола  большого калибра.  Фейерверк,  очевидно,
придется посвятить моей псевдоневесте Глории, тем более что  она
наверняка уже задается вопросом, куда это я запропастился.
  --  Постараюсь прийти, моя Экзема, -- начинаю я обычное  вранье,
--  но  не  могу поклясться, поскольку моя невеста, мисс  Виктис,
qrp`xmn ревнива.
  Взгляд  ее  томных глаз достает мне до... Кстати, неважно,  куда
он  достает,  --  в конце концов, я тоже имею право  на  интимные
секреты!
  -- Правда?
  Я  краснею.  Нельзя же, чтобы она подумала, будто  я  хожу  на
коротком  поводке и только и жду, как бы на меня накинули  аркан
потуже.  Мы  ведь оба прекрасно понимаем, что  брак  --  это  как
Елисейские поля: всегда можно свернуть в левый переулок, а потом
опять  выйти  на  главную улицу! А может,  сластолюбивая  Экзема
считает,  что  у  неутомимого Сан-А  закончилось  горючее  и  он
глупыми отговорками старается прикрыть свою немощь?!
  --  Мне  бы хотелось сейчас остаться с тобой подольше, -- говорю
я  с  некоторой гордостью во взгляде -- так надежнее. Как  сказал
поэт, лучше синица в руке, чем журавль в небе!
  И  я  осуществляю одну из стремительных операций  под  кодовым
названием   9-бис  дубль  два,  чтоб  показать  себя   мужчиной,
способным  заменить и двух, и трех, и четырех, если понадобится.
Словом, ударяю во фланги и по центру одновременно.
  Мадам  теперь  придется долго отлеживаться в ванне  из  молока
ослицы,  а  затем  серьезно  заняться косметическими  масками  и
массажем,  чтобы  выглядеть  более  или  менее  свежо  во  время
вечернего фейерверка.
  Наконец я прошу разрешения на отвод войск. Она соглашается.
  --  Чем  вы  теперь  займетесь? Будете  соблазнять  девушек?  --
спрашивает она игриво.
  --  Нет,  в  настоящий  момент  достаточно...  Пойду  исследовать
морскую  пучину.  Нет ничего лучше, чем подводная  охота,  чтобы
восстановить силы в прохладной глубине моря.
  Прощальный  поцелуй.  Привет,  мадам,  накройтесь  чем-нибудь,
чтобы не простудиться, и наилучшие пожелания вашему мужу!
  Как   приятно  получить  истинное  удовольствие  и  при   этом
ощущать, что тебе удалось совместить приятное с полезным.



  Упрямства мне не занимать -- если уж чего вобью себе в  голову,
то сделаю обязательно.
  Те,  кто видят меня вновь в облачении для подводной охоты, во-
первых,  могут подумать, что я свихнулся на этой почве и  вообще
дышать  из  баллонов -- моя суть. Во-вторых, их особенно  удивит,
что  вместо пляжа я направляюсь прямехонько в порт к причалу.  А
на  "в-третьих",  как  и на "в-четвертых",  мне  равно  плевать:
удивленные взгляды прислуги мне до лампочки.
  Подойдя  к  воде,  я  моментально ныряю в волны  и  погружаюсь
носом  вниз, чтобы взглянуть на таинственные ящики, обнаруженные
Его Величеством Болваниссимусом Первым, королем обалдуев.
  В  момент  моего погружения в изумрудные глубины (да, господа,
хотите  вы  или  не  хотите,  а  я обречен  на  пальмовые  ветви
Академии)  порт  и  пляж  вокруг него  пустынны,  что  вообще-то
нормально    после   такого   обильного   обеда.    Одновременно
констатирую: три яхты Ока-киса покинули свою якорную стоянку.  В
порту,  чуть  поодаль, осталось лишь несколько  лодок  и  легких
катеров,  мерно  покачивающихся на воде. Интересно,  куда  могли
деться яхты? Окакис послал их за новыми гостями или отдал приказ
на проведение морских маневров в Тихом океане?
  Этот  вопрос меня долбит изнутри по крышке котелка,  когда  я,
медленно работая ластами, все глубже ухожу под воду. (Повтор, вы
считаете?  Зато  как  красиво!) Разнокалиберные  и  разномастные
рыбки в панике разбегаются кто куда. Мне везет, я спускаюсь  как
p`g  в том месте, где лежат обнаруженные Берю ящики. Их два. Они
массивны  и  отливают  металлическим блеском.  Сундуки  были  бы
похожи  на спрятанный пиратами до поры до времени клад, если  бы
не  их чистая поверхность, которая мне сразу дает понять: попали
они сюда недавно. Я подплываю к первому и пробую приподнять,  но
куда там! Он, должно быть, весит тонну. Берусь за второй -- то же
самое!  "Черт,  --  думаю  про себя, --  как  же  мне  увидеть  их
содержимое,  если  физически невозможно дотащить  их  до  суши?"
(Видите, даже на десятиметровой глубине я способен формулировать
мысли красиво и ясно!)
  Но  если  в данном случае папаша Архимед мне не помощник,  то,
значит,  надо  действовать другим способом. Мне достаточно  лишь
открыть  крышки  и  заглянуть внутрь. Дело непростое,  поскольку
замки  на  ящиках  выглядят  весьма неприветливо.  Это  тебе  не
простые  дверные замочные скважины, вытягивающиеся во фронт  при
моем  появлении.  Пробую сорвать их ножом, но лезвие  гнется,  а
замки  остаются как заколдованные. Жаль, что я не взял  с  собой
свой универсальный ключ, мой "сезам", для которого подобные вещи
-- игрушки вроде запора на церковной кружке для пожертвований.
  В  конце  концов  я  ломаю лезвие ножа и  продолжаю  орудовать
рукояткой.  Но  на  такой глубине движения  заторможены,  как  у
дистрофика. Словом, никакого удовольствия от работы, а  главное,
никакой эффективности.
  Проснувшись  было от моего внезапного вторжения,  замки  вновь
засыпают мирным сном. Им ясно, что, даже если я тут обделаюсь, у
меня  ничего  не получится. Не знаю, испытывали ли  вы  приступы
ярости  на десятиметровой глубине, но все равно скажу:  подобные
вещи  сильно расшатывают нервную систему. Надо будет начать курс
лечения  транквилизаторами, добавляя их  в  салат  или  утренний
кофе.
  --   Сволочь  бездушная,  --  пускаю  я  пузыри  от  возмущения,
поскольку под водой не говорят, а пускают пузыри.
  И  тут  вспоминаю, что оставил свое ружье-гарпун  на  причале.
Может,   гарпуну  больше  повезет,  чем  моему  хрупкому   ножу?
Распрямившись,   делаю  пару  энергичных  движений   ластами   и
устремляюсь  к  поверхности.  В  тот  момент,  когда  моя  тыква
всплывает над водой, я ощущаю, что дело нечисто. Но из-за капель
воды  на  маске  и  легкой морской зыби  не  сразу  осознаю  всю
грандиозность   катастрофы.  Однако  картина   довольно   быстро
проясняется,  и  я понимаю, в какую попал переделку.  Переделка,
или превращение... из живого в мертвого!
  На  причале в линию стоят четверо в лягушачьем прикиде. На них
черные  комбинезоны для подводного плавания, маски,  а  в  руках
ружья-гарпуны,  которые они держат как автоматы  в  фильмах  про
немцев. С потрясающей синхронностью все четверо наставляют ружья
на  меня. Менее чем четверть секунды я еще надеюсь на шутку с их
стороны,   а  в  последующую  десятую  часть  четверти   секунды
соображаю,  что  это угроза. Но когда первый  гарпун,  пролетая,
слегка  цепляет меня за плечо, отрывая кусок костюма, становится
ясно,  что  следующий  мой  праздник  будет  моими  собственными
похоронами и надо что-то делать, причем срочно.
  Нечеловеческим  усилием,  например  дельфиньим,  я   ныряю   в
сторону  стенки причала. Второй гарпун пробивает мой кислородный
баллон и втыкается в ласту.
  Согласитесь, читатели мои дорогие, ситуация складывается  явно
не  в  мою  пользу. Из меня уже вытаскивали пули, но перспектива
быть  проткнутым  гарпуном, даже и хорошо  продезинфицированным,
мне  абсолютно не улыбается. Нет ничего приятного в том, что вас
насадят  на острие копья, как какую-нибудь рыбу-пилу.  Если  мои
сложные подсчеты верны, то двое уже разрядили свое оружие, а еще
s двоих ружья находятся во вполне боеспособном состоянии.
  Словом,   мне   предстоит  избежать   их   уколов.   Продолжаю
спускаться строго по вертикали, ожидая в любую секунду  получить
гарпун прямо в задницу. Вы представляете себе такой конец романа
и доблестного Сан-Антонио? Острие втыкается прямо в простату! А?
  Но  ничего  такого  не происходит. Может,  они  отказались  от
затеи? Или выстрелили, но промахнулись, а я не заметил? Или  эти
сукины дети посчитали, что угрохали меня?
  А  я  все спускаюсь и спускаюсь, работая руками и ногами,  как
лягушка, спасающаяся от щуки!
  Вновь оказавшись рядом с ящиками, поднимаю голову и вижу  двух
пикирующих  на  меня черных акул, а точнее, двух  ныряльщиков  с
заряженными  ружьями.  Понятно, почему они  решили  преследовать
меня,  а не стрелять с причала. Мой кислородный баллон поврежден
и  пускает  веер  пузырей,  создавая вокруг  меня  непроницаемый
экран, и они не хотят промахнуться.
  Судя  по скорости, с которой они приближаются, я имею  дело  с
профессиональными ныряльщиками! Но мне не хочется играть в  Моби
Дика,  особенно  в  роли  кита. При  виде  двух  темных  торпед,
спускающихся ко мне с крейсерской скоростью, чувствую,  как  моя
кровь  здесь,  в  прохладной  десятиметровой  глубине  стынет  и
замораживается.
  Удар   ластами,  и  я  прячусь  за  ящики.  Временный   приют!
Ненадежное  пристанище! Но тут меня посещает спасительная  идея.
Быстрым   движением  расстегиваю  ремни,  крепящие   баллоны   с
воздухом,  и  вешаю  агрегат  за  крюк  старого  ржавого  якоря,
торчащего  из-под слоя песка. Затем, прекратив всякое дыхание  и
стараясь создавать поменьше завихрений в воде, плыву параллельно
дуге причала.
  Оба   охотника  на  человека  --  в  данном  случае  на   меня,
загипнотизированные   мощным   столбом   пузырей   из   баллона,
опускаются на дно к ящикам и направляют свои арбалеты на  старый
якорь. Ситуация в корне меняется, поскольку теперь я нахожусь за
их  спинами.  Но не делайте поспешных выводов, и  уж  во  всяком
случае  не вздумайте мне завидовать, словно господину,  лежащему
на  пляже  в  окружении двух роскошных фотомоделей  с  бронзовой
кожей  и  рельефной поверхностью. О, мое положение хуже  некуда!
Ведь у меня же нет больше кислорода, так хорошо всегда питавшего
мой  здоровый организм! А поскольку он (организм) взял  дурацкую
привычку  работать только на этом виде топлива,  я  ощущаю,  что
если  не  глотну воздуха, причем Cito, как говорит мой  знакомый
реаниматор,  то  мои  легкие  станут  безработными  и  останутся
таковыми,  боюсь,  уже навсегда. Понимаете, я  никогда  в  своей
жизни  не  был  ловцом жемчуга. Говорят, им удается  задерживать
дыхание под водой на целые три минуты. Браво! Мой рекорд, однако
же, значительно скромнее: еле дотягиваю до семидесяти секунд, не
больше, а этого, согласитесь, недостаточно, чтобы сыграть партию
в  шахматы  или  перечитать  один из шедевров  Франсуа  Мориака,
напечатанных,  как  Библия,  на  толстой  бумаге  и  в   кожаном
переплете.
  И  уже прошло секунд пятнадцать, как я отделился от баллонов с
воздухом.  Не  будем расходовать понапрасну  оставшийся  в  моих
легких кислород -- надо действовать! Я вырываю застрявший в ласте
гарпун и, ухватив его за древко, устремляюсь на агрессоров. Один
стреляет  из ружья прямо по столбу воздушных пузырьков,  надеясь
продырявить  мне  спину.  Значит,  я  остаюсь  в  обществе  двух
бандитов,  но  только один из них вооружен. "Три товарища",  как
сказал  бы  Эрих Мария Ремарк, -- тихоокеанская версия!  Я  делаю
мощное  движение ластами и оказываюсь прямо за спиной господина,
целящегося  из  ружья в воздух (в буквальном смысле).  Продолжаю
qrpelhrek|mne  скольжение, пока моя голова не  наталкивается  на
его. Одновременно гарпун протыкает туловище ныряльщика насквозь.
Струйка крови постепенно трансформируется в пурпурное облако.
  Парень  похож  теперь на черный мешок с грязным  бельем  --  он
весь  обмяк.  Другой поворачивается в мою сторону и  напряженным
взглядом  оценивает ситуацию через свой овальный иллюминатор.  Я
четко  вижу  два  черных, свирепых глаза. Он бросается  ко  мне,
хватает,  прижимает к себе. Он прекрасно понял,  что  я  сбросил
баллоны с воздухом, а поскольку он-то ничего не сбросил, то этой
сволочи  остается  лишь постараться продержать  меня  под  водой
короткое время, максимально сдавливая. Я отчаянно сопротивляюсь,
пробую  отбиться,  но  мои движения под водой  отличаются  такой
грациозной  плавностью, а хватка малого  настолько  сильна,  что
вряд ли мне удастся освободиться из его тисков.
  В  голове такая тяжесть, будто это не голова, а сейф, а внутри
стучит  как молотом. Перед глазами сначала красные круги,  потом
черные,  потом...  Впечатление,  будто  я  сейчас  взорвусь,  меня
разорвет  на клочки из-за избытка углекислого газа.  Но  зато  я
вырвусь из его лап, правда, по частям...
  "Двадцать   тысяч   лье  под  водой"  будет  моей   последней,
прощальной презентацией. Я слабею и уже готовлюсь проститься  со
всеми  вами, друзья. Я вас иногда обижал, но тем не менее всегда
очень  любил.  То, что я в вас ценил, -- не ваш ум,  конечно,  но
ваше  сознание двуногих млекопитающих, живущих на суше,  дышащих
воздухом  через легкие и покорных судьбе. Словом, друзья,  я  не
говорю  вам  "до  свиданья", а шлю свое искреннее  "прощай!".  В
конечном  итоге  после  небольших  трансформаций  меня   скормят
красивым   экзотическим   рыбкам,   припеваючи   проживающим   в
аквариумах  океанических центров, -- так  закончится  жизнь  Сан-
Антонио  Великолепного. Обо мне вспомнят,  что  я  интеллигентно
выражал  свои  мысли, опрокинул на спину много красивых  женщин,
совершил немало геройских поступков -- и все это, чтобы  в  конце
концов оказаться сначала в желудке, а затем в прямой кишке какой-
нибудь дафнии. Словом, в самом конце пути ваш покорный слуга  из
элитного    млекопитающего   станет   кормом   для    жаброногих
ракообразных.  Но  зато  планктона  будет  больше!  Ах,  дорогой
несчастный  комиссар, такой сильный, когда был в силе,  и  такой
слабый, когда слабеет! Меня утешает одна-единственная мысль:  от
моего  каркаса  ни  черта не останется. Потеряв  упаковку,  душа
свободно отлетит в неизвестном направлении! Это в некотором роде
успокаивает.  По крайней мере, не надо будет давать  объявление:
"По  поводу  банкета могильных червей обращаться в администрацию
кладбища Пер-Лашез!"
  В  глазах дымка, все пляшет и кружится... Я теряю сознание. Вода
заливается мне в рот. Черт, до чего же соленая! Делаю  последнее
усилие, чтобы вырваться из адских объятий, и вдруг ощущаю что-то
круглое  и гладкое под слабеющими пальцами. Тяну вниз. Наверное,
это   дыхательная  трубка  его  акваланга.  Тащу  еще   сильнее.
Очевидно,  я не ошибся, поскольку он меня отпускает.  Ему  тоже,
как  и мне, становится понятно, каково жить без кислорода, и  он
стремится подняться на поверхность. Я хватаюсь за него,  он  мой
последний  шанс.  Он должен поднять меня наверх,  поскольку  ему
тоже нужно дышать. Мы боремся друг с другом, как и десять секунд
назад, но наши цели теперь диаметрально противоположны -- мы  как
бы  поменялись  ролями.  Сначала он меня  удерживал,  теперь  же
старается изо всех сил освободиться. А я, только что старавшийся
освободиться,  теперь держусь за него как помешанный.  Изо  всех
сил,  мертвой  хваткой! Но силы истекают, я больше  не  могу,  я
покоряюсь!   В   этом  настоящая  сила  человека:   согласие   с
неизбежным. В течение всей своей жизни он трясется от мысли, что
jncd`-нибудь  умрет,  но день приходит,  и  он  говорит:  о'кей!
Человек вынужден так сказать. Его. привилегия в том, что у  него
нет выбора.
  Нет  выбора, значит, не надо брать на себя инициативу.  Высшая
форма  свободы  -- отказ от свободы. Всю жизнь он  испытывает  на
себе это искушение, наш господин человек!
  Он  надеется,  более  или  менее открыто,  иметь  только  одну
возможность  --  сказать  "да". Тогда конец  заботам,  сомнениям,
переживаниям, угрызениям совести, поискам альтернативы,  решению
дилемм,   противоречивым  спорам.  Конец  усталости   от   всего
комплекса сохранения человеческого достоинства. Свобода! Свобода
вассала,  которому уже наплевать на суверена! Я вам не наскучил,
нет?  В  настоящий  момент  я пускаю  последние  пузыри  не  для
дураков, а для тех, кто меня читает и понимает, кто знает, о чем
я  говорю, кто согласен со мной, несмотря на мой частый бред,  и
видит  во  мне  то,  что  я есть на самом  деле,  со  всем  моим
неустанным  поиском  правды,  и  не  какой-нибудь  мещанской   и
мелочной, а истинной, взаправдашней.
  Короче, я лишаюсь чувств, как барышня в романе прошлого  века.
На   моем   месте  так  поступил  бы  каждый.  Ваш   Сан-Антонио
Великолепный,  конечно,  супермен. Но супермен,  которого  долго
удерживают под водой, быстро становится супер-утопленником,  мои
дорогие!
  О,   не   знаю,  что  происходит".  Я  отключаюсь,  взрываюсь,
растворяюсь...  Я  как большой пузырь воздуха,  который  лопается,
лопается, лопается...



  Хоть  вы  меня  и  знаете, но если бы увидели  сейчас,  то  не
узнали бы.
  Когда  я  вновь прихожу в сознание, то вижу над своей  головой
безбрежную  синеву вечернего неба. Регулярные шлепки  по  голове
приводят  меня  к мысли, что я на поверхности воды.  В  сумерках
различаю  справа  и  слева  от себя две  лодки,  колышущиеся  на
морской ряби. Пахнет мазутом, его тонкая пленка покрывает водное
пространство между лодками... Слышу голоса. И тут же узнаю луженую
глотку моего доброго Берю.
  --  Друг,  нырните-ка  еще здесь! И сразу же  тяжелый  всплеск!
Будто морской лев хряпнулся в воду с высоты.
  --  Берю!  --  кричу я изо всех сил. На самом же  деле  какое-то
шипение вылетает из моего рта, и меня не слышат.
  Я  прислушиваюсь.  Судя  по звукам, похоже  на  то,  что  меня
разыскивают.  Толстяк  взял  на себя  командование  этой  важной
операцией.  Он  кричит! Он мычит! Он, как  кандидат  от  ФКП  на
выборах,  клянется  (улучшить  жизнь  трудящихся)  и  проклинает
(мировой империализм)!
  Пытаюсь  двигаться, но руки и ноги не слушаются.  Меня  тошнит
от мазута, и я, собрав силы, ору что есть мочи.
  --  А  ну  заткните  глотки!  -- вопит Толстяк,  перекрывая  шум
Мирового океана. -- Кажется, я слышал что-то...
  -- Берю! -- вновь подаю я голос.
  -- Это он! Там, где лодки!
  Вновь  шлепки  по воде... Ко мне приближаются... Меня поддерживают
чьи-то  руки. Страшно приятно думать про себя, что еще  немножко
потопчешь нашу старушку-планету.
  --  О,  Тони,  дорогой! -- вскрикивает Глория. Она  поддерживает
мою  голову руками, в то время как остальные тащат меня по воде,
как бревно.
  Скоро  я  оказываюсь  на берегу, где мельтешится  Берю,  будто
jsphv`, высидевшая утенка и теперь с ужасом наблюдающая, как  он
плавает  в  самой  большой луже на птичьем дворе.  (Не  люблю  я
клише,   но   пусть  мои  собратья-писатели  утихомирятся   хоть
ненадолго,  а  то  они  слишком обескуражены  моим  оригинальным
стилем.)
  --  Если  б  ты  знал,  чертов сын! Мы чуть  не  обделались  от
страха,  пока  тебя искали! -- вопит он, падая на  колени  передо
мной.
  И,   стараясь  наиболее  значительно  выразить  свою  радость,
поворачивается  к  Глории и говорит на  самом  что  ни  на  есть
английском языке:
  -- Вери будь, мисс киска!



  В  огромной спальне около кровати, где меня пользует доктор Ги
Пофис,  собрался целый военный совет, а именно:  Его  Величество
Берю, моя, так сказать, невеста и Окакис.
  У  миллиардера еще более грустная физиономия, чем  у  меня.  И
есть  от  чего: его роскошный праздник превращается  в  братскую
могилу.  Маленький веселый островок Кокпинок стал  вторым  Пирл-
Харбором!
  --  Как  вы  себя чувствуете? -- тихо спрашивает  он  в  великой
задумчивости.
  -- Уже лучше, почти хорошо, -- заявляю я, чихая.
  И  действительно,  благодаря уколу доктора я чудесным  образом
практически исцелился.
  --  С  удовольствием бы выпил виски, только чистого, --  бормочу
я.
  Берю,  видно, не лыком шит и читал "Отверженных" Виктора Гюго,
ибо  моментально  ориентируется и за потайной  дверцей  запросто
находит бутылку, с радостным выражением лица провозглашая:
  -- А, да вот она!
  Клянусь,  он  уже  не  раз отхлебывал из этой  бутылки,  чтобы
унять разбушевавшиеся эмоции, поскольку его нос и щеки блестят.
  Я  медленно  пью разливающееся во мне тепло. Виски, внедряясь,
постепенно  убивает  всех  злых  микробов,  стремящихся   начать
военные  действия в моем организме. Они бесславно покидают  поле
боя, и я тут же ощущаю себя на все сто.
  По  порядку  рассказываю своим посетителям  о  происшедших  на
причале событиях. Звучит довольно невероятно (собственно, я и не
прошу вас мне верить). Окакис, похоже, озадачен больше других.
  -- Одна вещь меня удивляет, -- говорит он.
  --  Какая? То есть, хотелось бы узнать, о чем именно идет речь?
--  галантно спрашивает Берю, решивший раз и навсегда покончить с
простотой языка, которая, по его собственному наблюдению,  никак
не вяжется с его сильной личностью.
  -- Таинственные ящики, о которых говорил наш друг, исчезли.
  --  Правда? -- подскакиваю я. Берю поворачивается, ища  глазами,
куда бы плюнуть.
  --  К  вечеру, когда весь народ набился во дворец, как пчелы  в
улей,  я  еще удивился, думая, куда ты подевался. Принялся  тебя
искать  и  узнал от одного хорька, будто ты поперся на подводную
ловлю. Не найдя костюма и прочего в комнате, я забил тревогу.  И
тогда  я  вспомнил,  что  ты собирался взглянуть  на  загадочные
сундуки  на  дне,  ну  и  начал поиски с  этого  места.  Ребята,
нырявшие  там,  ни  чемоданов, ни узлов не  обнаружили.  Правда,
мисс? -- говорит он, обращаясь к Глории.
  --  Правда, -- кивает она с серьезным лицом. -- Я исследовала все
дно в том месте, но ничего не нашла...
  Однако  нужно быть реалистами, ребята. Наденьте очки и следите
за  движением  моих губ: сукины дети, хотевшие меня  подстрелить
как  рыбу-пилу,  унесли  добычу. Так что  теперь  --  новый  знак
вопроса, и больше ничего!
  Да, вопросов здесь хоть отбавляй!
  -- Как это я без сознания смог держать голову над водой?
  Глория с улыбкой отвечает:
  --  Сам Бог вас хранит, дорогой Тони. Представляете, крючок  на
кронштейне вашего акваланга зацепился за якорную цепь  одной  из
лодок.
  --  Один шанс, но из скольких миллиардов? -- вздыхает доктор.  --
Я просто потрясен вашим везением.
  --   Значит,  я  правильно  сделал,  подписав  контракт  с  Его
Величеством Случаем!
  Услышав  слова  "Его Величество", Берю поворачивает  голову  и
приосанивается. Окакис склоняется надо мной и шепчет мне в ухо:
  -- Нам необходимо поговорить с глазу на глаз.
  Надеюсь, он не начнет читать мне мораль по поводу своей  жены!
Вполне   возможно,   какой-нибудь   тайный   добропыхатель   уже
проинформировал хозяина на мой счет!
  --  Если  вы  оставите меня на минуту, -- прошу я  всех,  --  то,
надеюсь, хороший теплый душ завершит мое полное выздоровление.
  Дамы  и  господа эвакуируются. Окакис проделывает  примитивный
трюк,  делая  вид,  что  уходит, а сам  через  несколько  секунд
возвращается.  Он весь во власти черных мыслей.  У  него  и  так
темный  цвет  лица, а теперь он еще позеленел и стал  напоминать
испорченную  в дороге рыбу. На его физиономии пропечаталась  вся
мирская скорбь.
  --  Господин  Окакис, я, по-моему, дал исчерпывающую информацию
о  сегодняшнем событии... Но вам, похоже, необходимо сообщить  мне
что-то важное?
  Окакис  соглашается.  Он  вообще  со  всем  согласен  --   этот
господин такой от рождения.
  --  Еще как необходимо! -- громко шепчет он. -- Мой дорогой друг,
я  отдал  бы  жизнь,  чтобы не было и в  помине  этого  ужасного
приема.
  Я  знаю,  он  не шутит. Чтобы такой уверенный в  себе  человек
оказался в подобном состоянии, и правда должно произойти  что-то
очень неординарное! И это "что-то" уже произошло!
  --  Представляете, -- говорит он, -- три мои яхты  покинули  порт
без моего разрешения. Я морщу лоб.
  --  Да,  я  видел,  что  их нет на месте,  но,  честно  говоря,
подумал, вы...
  --  Нет, я тут ни при чем! Происходят необъяснимые вещи! Но это
еще не все!
  Это   напоминает   анекдот  из  серии  черного   юмора.   Один
миллиардер  истратил целое состояние на организацию шикарнейшего
приема  для сильных мира сего. Но его дорогостоящий дивертисмент
обернулся  натуральным побоищем. Гранаты взрываются на теннисном
корте,  при  этом  великому художнику отрывает половину  его  не
менее  великих  усов. В одного из гостей стреляют из  подводного
ружья,  а  яхты расползаются по океану без разрешения... О,  скажу
честно, не позавидуешь -- страшно тяжело быть миллиардером в наши
дни! И как он жалостно сказал: "Но это еще не все!"
  -- Мои самолеты улетели!
  -- И опять без вашего разрешения?
  --  Да. Совершенно необъяснимым образом. И все произошло,  пока
мы стреляли по голубям.
  Он  очень  красиво,  чисто  по-французски  выговаривает  слово
"голубь"  -- "пижон", с очень хорошо поставленным назальным  "о".
Mn  скорее  он сам пижон. Ах, бедный, несчастный человек!  Иметь
счет в банке выше Гималаев и быть рогоносцем! Более того, его не
слушаются,   ему   не   подчиняются   и   угрожают!   Так   ведь
призадумаешься: а может, лучше не быть миллиардером, а  работать
слесарем-сантехником?  По  крайней  мере,  уходя   из   квартиры
клиентов  и  забыв выключить газ, не умрешь от отравления  и  уж
точно не будешь оплачивать счет за газ!
  --  Вы  не  пробовали связаться с вашими самолетами и кораблями
по радио? Он опускает глаза.
  -- Радио не работает.
  Вот  это  крепко!  Если нам объявят, что на  острове  бубонная
чума, то останется только ждать похоронной команды -- а когда она
еще сюда заявится!
  -- Как это -- радио не работает?
  --  Какой-то  саботажник  испортил радиостанцию  сегодня  после
обеда.
  У  меня  легкое  жжение в области желудка.  Ух,  как  это  все
неприятно, мои дорогие, очень неприятно!
  --  То есть вы хотите сказать, господин Окакис, мы отрезаны  от
мира?
  -- Вот именно!
  Я   в   задумчивости  тру  нос.  У  меня  это  символ  высокой
концентрации мыслительного процесса.
  --  Эквадорская  полиция, полагаю, будет обеспокоена  молчанием
вашей радиостанции и поспешит нам на помощь?
  Он  опять  опускает глаза и вздыхает, будто  заглянул  себе  в
трусы и обнаружил, что все по-прежнему -- с ноготок.
  --   Никогда   себе  не  прощу,  дорогой  друг,  но   я   отдал
распоряжение поддерживать постоянную связь с полицией  только  с
завтрашнего дня!
  Вот тут меня охватывает сильная ярость.
  -- Что за бредовая идея!
  --  Сегодня вечером намечаются увеселения с фейерверком, и я не
хотел, чтобы полиция совала сюда нос.
  --  Простите,  господин Окакис, но здесь  вы  поступили,  мягко
выражаясь, несколько легкомысленно...
  -- Я знаю.
  Еще  бы  он  теперь не знал! Я выпрыгиваю из  кровати.  Вполне
возможно,  у  меня в настоящий момент отупевший вид,  но  второй
стакан виски должен все расставить по своим местам.
  --  Как  по-вашему,  --  спрашиваю  я,  --  из-за  чего  все  это
происходит?
  --  Вот  именно,  я  сам  задаю себе тот  же  вопрос!  Подобный
поворот событий меня очень волнует. Я совершенно не понимаю...
  Но  нам  не  дано  закончить обмен мнениями.  Страшный  вопль,
похожий на тот, что я слышал утром, заставляет нас оцепенеть. Мы
молча смотрим друг на друга.
  --  Что  такое? -- бормочет хозяин дома. Я выбегаю на  балкон  и
через несколько балконов от себя вижу Берю.
  -- Ты слышал, Толстяк?
  --  Еще  как! Это где-то совсем рядом! Может, даже из  соседней
комнаты. Подожди, пойду посмотрю.
  Он  перепрыгивает  через перила с такой  легкостью,  что  диву
даешься, учитывая его габариты, залезает на соседний балкон, и в
этот  момент  мы слышим новый душераздирающий крик,  разрывающий
вечернюю тишину.
  -- Кому-то перерезали глотку, -- трясется всем телом Окакис.
  --  У  меня такое же впечатление! Радостная физиономия Толстяка
вновь появляется над перилами. Он смеется, и от смеха
  трясется половина дома.
  --  Ты  не  представляешь... как это... о ком, нет, скорее,  о  чем
идет речь! -- старается он литературно сформулировать созревшую в
его чердаке немудрящую мысль.
  -- Говори давай!
  -- Там принц Салим Бен-Зини!
  -- Что с ним стряслось?
  --   Он  бреется!  Но  из-за  религиозных  убеждений  оперирует
шикарной  боевой  саблей. Если б ты видел его  старания!  Когда-
нибудь он обнаружит свою башку в рукомойнике, как пить дать!
  Выяснив  причину душераздирающего крика и успокоившись,  мы  с
Окакисом возвращаемся к нашим баранам.
  -- Когда мы должны собраться за столом? -- спрашиваю я.
  -- Примерно через час.
  --  Тогда  возьмите мощный электрический фонарь и пошли  вместе
на  пляж  --  я  вам  кое-что покажу. -- Затем зову  Берю:  --  Эй,
Толстяк,  я  тебе предлагаю сделать небольшой моцион в  качестве
аперитива перед едой. Пошли на берег моря.
  -- Опять! -- недовольно бурчит мой верный помощник.
  -- Вижу, ты в восторге от моего приглашения, дорогой друг!
  --  Только  приглядел себе одну горничную... Ты же  сам  говорил,
чтобы я ездил в путешествия без прислуги!
  -- Ладно, успеешь еще. Оденься, а то вечером прохладно!



  По дороге я рассказываю Окакису о своей утренней находке.
  -- Мертвец в сетке! -- захлебывается он. -- О, какой кошмар!
  -- Заметьте, парень пролежал на дне довольно долго.
  -- Почему же вы мне не сказали об этом раньше?
  --  По  той же причине, по которой вы не оповестили эквадорскую
полицию,  господин Окакис. Не хотелось омрачать такой прекрасный
денек!
  Спустившись  на  пляж, мы подходим к подножию скал,  сложенных
вручную  из настоящих кораллов, где я припрятал свою драгоценную
находку. Освободить труп от камней и песка -- дело одной  минуты.
Разворачиваю  сетку и показываю завернутые в нее  останки.  Луна
светит  как прожектор. Даже наш электрический фонарь  не  нужен.
Окакис  склоняется  над скелетом, вернее над набором  костей,  и
корчит рожу.
  --  Я,  конечно,  не прошу вас опознать тело... --  говорю  я  ему
интимным голосом.
  --  Да  уж,  тут нужно быть настоящим физиономистом! -- отвечает
миллиардер, но в ту же секунду подпрыгивает и направляет свет на
череп умершего. -- Но я знаю, кто это!
  Пальцем он показывает на шесть золотых зубов на челюсти.  Надо
сказать, они составлены примечательным образом: три зуба  вместе
наверху, и три -- внизу; точно друг над другом.
  -- Стефано Пуполос! -- говорит Окакис.
  -- Кто он?
  --  Он  был  моим интендантом со всеми полномочиями. Следил  за
выполнением работ, когда я строил дом на острове!
  -- Что за человек был этот малый?
  --  Хороший,  серьезный,  верный! Смешно  говорить  о  душевных
качествах  человека, чей скелет, отполированный до  блеска,  как
ручка  холодильника,  лежит  у  ваших  ног.  Это  напоминает   о
бренности всего живого.
  Короче  говоря,  комплект  костей  у  наших  ног  был  хорошим
человеком. И что осталось от хорошего человека? Кости на песке и
хорошие слова его работодателя. Ему теперь плевать на все, этому
хорошему человеку, на все зубы на свете, включая и свои золотые.
Nm  их  радостно  скалит, будто счастлив вновь встретить  своего
босса.  Он,  кажется, сейчас говорит: "Привет, господин  Окакис,
видите,  это я, верный слуга, всегда на своем посту. Я  немножко
похудел, но если бы вы знали, как легко я себя чувствую!"
  -- При каких обстоятельствах и когда он исчез? -- спрашиваю я.
  --  Не  знаю. Однажды я приехал, чтобы посмотреть, как  ведутся
работы  на строительстве, и его уже не было. Спрашивали рабочих,
но они ничего определенного не знали, никто не мог сказать, куда
он  делся.  Однажды утром он пропал, на это не обратили  особого
внимания.  Поскольку  между континентом  и  островом  все  время
курсировали корабли, доставляя материалы, и Пуполос часто на них
плавал,  то  все  решили,  что  интендант  попросту  смылся.  Я,
признаться,  тоже  подумал,  что  он  уехал  или  с  ним  что-то
произошло в порту Эквадора.
  Как все быстро о нас забывают, стоит нам только исчезнуть!  Мы
выпрыгиваем  на поверхность из грязи (если верить религии),  как
пузырь. И вот мы растем и толстеем. Солнце окатывает нас  своими
лучами,  и тогда мы считаем себя кое-чем, а иногда даже кое-кем!
А  потом  пузырь лопается: бум! И снова грязь становится единой,
ровной  и однородной, и вновь происходит загадочная ферментация,
продолжающаяся постоянно, готовя и порождая новые пузыри.
  --  Ну  хорошо! -- говорю я. -- По крайней мере, прогулка  прошла
не без пользы, поскольку позволила нам идентифицировать труп.
  -- Что же могло с ним произойти? -- вздыхает Окакис.
  --   Возможно,   повздорил  с  одним  из  рабочих,   --   делает
предположение  умный  Берю, у которого всегда  наготове  парочка
свежих гипотез на всякий случай.
  --  Мне  кажется, мы никогда этого не узнаем, --  замечаю  я.  --
Когда проводились работы?
  -- В прошлом году, -- отвечает Окакис.
  -- Полагаю, здесь трудились сотни рабочих?
  -- Тысячи, если хотите знать! Я очень торопился!
  Сильные  мира  сего  всегда спешат, когда  делают  ненужную  в
принципе  и  грандиозную  работу. Их хлебом  не  корми,  но  дай
воздвигнуть  что-нибудь  гигантское,  страшно  дорогостоящее   и
абсолютно бесполезное, будь то безвкусный и неуместный  памятник
или колоссальный собор. Тут уж никто не считает ни сил, ни денег
для   осуществления   этакого   умопомрачительного   проекта   в
кратчайшие  сроки. Как только какой-нибудь магнат с маниакальной
упертостью  принимается реализовывать свои бредовые строительные
идеи,  тут  начинается  Содом  и Гоморра!  И  делает  он  это  с
единственной целью -- увековечить свое имя и удивить  мир.  Когда
же  проводятся какие-то действительно необходимые  работы,  как,
например,  ремонт автодорог (я говорю не только о  Франции),  то
можно  увидеть четыре бульдозера и парочку бетономешалок на  всю
колоссальную строительную площадку!
  --  Что  будем  делать  с этим несчастным?  --  тихо  спрашивает
Окакис.
  -- Положим пока обратно в песок, -- отвечаю я.
  -- А это правильно? -- беспокоится религиозный судовладелец.
  -- Знаете, -- встревает Берю, -- земля -- она везде святая!



  Возвращаясь  во дворец тысячи и одной проблемы,  я  все  время
думаю, поставить ли в известность Окакиса по поводу его супруги.
Разорванная  перчатка,  которую я извлек из-под  бара,  является
вещественным  доказательством. Да еще каким! Но  тогда  придется
рассказать, каким образом она ко мне попала. А ему,  кажется,  и
так досталось по полной программе, бедняге - миллиардеру.
  На полдороги он останавливается и хватается за грудь.
  -- Вам нехорошо? -- спрашиваю я.
  --  Сердце сейчас выскочит из груди, -- жалуется он. -- Я начинаю
думать,  что моя жена была права, когда не советовала мне  ехать
на остров! -- Он кладет свою холодную руку на мое плечо. -- Что же
будет, господин Сан-Антонио?
  Мне остается лишь пожать плечами.
  -- Я полицейский, а не предсказатель, господин Окакис.
  Берю,  которому  до  сих пор удавалось  хранить  молчание,  не
выдерживает и привносит свою порции соли.
  --  Я  тоже  не  предсказатель, но у меня есть, как  говорится,
десятое чувство. Не будем уточнять по поводу моих первых девяти.
  Никто  не  требует  от  него объяснений,  они  сами  лезут  из
Толстяка, как из дырявой корзины.
  --  Этот  господин,  которого вы видите здесь,  --  говорит  он,
указывая  на  свой толстый нос, -- чувствует события раньше,  чем
они  происходят.  И я вам доложу со всей откровенностью  сегодня
ночью нам придется несладко.
  -- Сегодня ночью? -- чуть не взвизгивает Окакис.
  Берю  вырывает волос из носа, что говорит о его решительности,
и рассматривает его при свете луны.
  -- Да, -- стремится успокоить он нас. -- Этой ночью, господа!



  Как  вы  знаете,  я  ни  при  каких обстоятельствах  не  теряю
хладнокровия.  Основное достоинство вашего любимого  Сан-Антонио
состоит  именно  в  его  умении, находясь  в  самых  безвыходных
ситуациях,  оставаться  самим собой с  постоянством,  отличающим
только сильных мужчин. С неподражаемой живостью и достоверностью
я  изложил вам события, произошедшие на море. "Труженик моря"  --
так  охарактеризовал  бы меня папаша Гюго.  Теперь,  отдохнув  и
подлечившись, -- пара стаканов виски! -- я в темно-синем  смокинге
вступаю в залитый светом огромный зал для торжественных приемов.
  Рядом  со  мной мисс Глория Виктис. Моя невеста  выглядит  как
картинка  из журнала, где печатаются сплетни о высшем свете.  На
ней  нечто  облегающее,  сотканное из  бесчисленного  количества
драгоценных камней. Модель, спроектированная и сконструированная
в  мастерских  Картье,  там  же  модернизированная  и  прошедшая
обкатку. Глория напоминает люстру, но только блеска больше.
  Надо  отметить, присутствующий великосветский народ  стремится
перещеголять друг друга в экстравагантности. Платья от  Кардена,
меха   дикой  и  усмиренной  норки,  каскады  редких  камней   и
драгметаллов -- все это напялено на дряхлеющие туловища суверенов
и  суверенш  буквально  кучами.  Ла  Кавале  обернута  занавесом
миланского  "Ла Скала", сборки которого удерживаются специальным
каркасом,  похожим спереди на капот "порше". В ее  волосах,  как
корона, торчит гребень с алмазом ручной огранки, а вокруг шеи  --
в сорок два ряда жемчужное ожерелье.
  Берю,  впервые в жизни надевший на себя белый смокинг, рубашку
с  гофрированной  манишкой и галстук-бабочку, подходит  ко  мне,
негнущийся, как манекен из витрины универмага.
  --  Каких  бабок стоят все эти елочные украшения?!  --  бормочет
он, делая круговой жест рукой.
  Затем  тихо  ругается  и,  скорчив  рожу,  жалобно  стонет.  Я
спрашиваю  о  причине  его  нытья.  Его  Величество  Берю   дает
объяснения:
  --  Чертовы ботинки! Не удалось найти своего размера,  пришлось
довольствоваться  сорок  четвертым. Кошмар!  А  если  бы  сейчас
пришлось идти маршем от Страсбурга до Парижа!
  --  Трудно  даже  представить, -- отвечаю  я,  --  учитывая  наше
географическое положение.
  Он бледнеет, что хорошо вяжется с его белым облачением.
  --  Ты  прав.  Видишь  ли,  парень, терпеть  не  могу  острова:
чувствуешь себя, как в запертом сортире.
  Он  с  трудом  делает  пару шагов, словно  ступая  босиком  по
битому стеклу.
  --  Нет,  не  чувствуют  себя  мои ноги  на  празднике  в  этих
испанских  сапогах.  Если бы они умели  говорить,  то  наверняка
спели  бы "О дайте, дайте мне свободу!" Как ты думаешь,  могу  я
немного распустить шнурки?
  -- Но только незаметно!
  Он  плюхается  в старинное кресло эпохи Людовика XVI,  которое
тут  же  перестает  им быть, поскольку под тяжестью  Толстяка  у
кресла  подламываются ножки. Мягким местом Берю жестко ударяется
о  паркет. Дамы еле сдерживаются, чтобы не прыснуть со смеху,  а
слуги бросаются приподнять Толстяка на обычную высоту.
  В  сердцах  Толстяк обращает свой гнев на подвернувшегося  под
руку Гомера Окакиса.
  --  Черт  возьми, сынок, -- рявкает он, -- очень рад, что  у  вас
такое  коллекционное сиденье, но лучше держать его в витрине,  а
не  подставлять под задницы присутствующих, иначе, чего доброго,
гости могут выйти отсюда на костылях.
  Окакис-сын  приносит  извинения  от  имени  отца.  Все   вновь
постепенно приходит в норму.
  Моя Глория виснет у меня на руке и шепчет в ушную раковину:
  --  Тони,  дорогой, что-то сегодня вечером вы  выглядите  очень
озабоченным.
  --  Подводная одиссея немного выбила меня из колеи, -- вру я,  --
но это пройдет.
  Но,  говоря  между нами, мной и командой Кусто,  Тони  дорогой
действительно  сильно  озабочен.  В  голове  скачут  беспокойные
мысли, а на сердце скребут кошки. В жизни всегда так -- ты  ищешь
объяснения  самым загадочным, подчас самым чудовищным  вещам.  И
если   какая-то   таинственная  организация  отрезала   нас   от
остального мира, то, значит, они именно сейчас готовятся нанести
коварный  удар. Поскольку, будем логичны, невозможно  держать  в
изоляции  уголок  мира,  где происходят  события  первостепенной
важности.  Я имею в виду, для средств массовой информации.  Ведь
двадцать  четыре часа без новостей с Кокпинока поставят  на  уши
все редакции мира! Убедившись в том, что связь не восстановлена,
сюда  на  помощь направят целую армаду, так ведь? Я  думаю,  уже
утром  над островом начнут кружить самолеты-разведчики, разрывая
тишину   своими   мощными  турбинами.   А   если   этого   будет
недостаточно,  то  американцы, у которых во  всех  морях  битком
военных  кораблей,  тут  же  пришлют целый  флот  с  крейсерами,
авианосцами,  плавучими гостиницами, ресторанами  и  магазинами.
Они  такие,  янки  --  с открытым сердцем и  пальцем  на  гашетке
бомболюка  атомного бомбардировщика. Особенно  после  того,  как
отправили на пенсию Айка Эйзенхауэра. Так что не только нос Берю
чувствует  приближающуюся опасность, но и серое вещество  вашего
покорного  слуги Сан-Антонио! Словом, сегодня ночью  замышляется
недоброе!  Но  будем  оставаться бдительными,  смотреть  в  оба,
нюхать  воздух,  осторожно всех просвечивать, как  рентгеном,  --
только в этом залог нашего успеха!
  Пока,  мне  кажется,  все выглядит весьма пристойно.  Оркестр,
составленный  только  из лауреатов первых  премий  международных
конкурсов  --  все  солисты с репутацией  и  первый  раз  собраны
вместе!  -- дует и бренчит пятую увертюру к сейсмической симфонии
оползней  и извержений знаменитого русского композитора  Вулкан-
G`rsu`mnbhw`. Первосортная музыка, особенно в третьей части, где
оглушительные литавры прославляют победу Октябрьской революции.
  Присутствующие  слушают, затаив дыхание, и  испытывают  высший
духовный подъем при воспоминаниях о падении русских акций.  Лишь
Толстяк  борется  со  шнурками, пытаясь облегчить  участь  своих
ступней.
  -- Если бы я знал, -- мычит он, -- надел бы сапоги "после лыж".
  -- Со смокингом смотрелось бы впечатляюще.
  --  Хотелось  бы  мне сплясать с одной из этих дам.  Впервые  в
жизни иметь возможность обхватить одну из величеств руками и  не
использовать!  Представляешь, как  поднимется  мой  авторитет  в
глазах  Берты,  когда  я  ей расскажу,  что  танцевал  танго  со
старушкой королевой Брабанса или твистовал с Алохой Келебатузой.
Я  даже  договорился  с одним фотографом, чтобы  он  мне  сделал
несколько  фотографий. Сногсшибательно, правда?  Можно  было  бы
показать их моей Берте в виде доказательства. Я бы прикрепил  их
у изголовья кровати, чтобы она знала, какой у нее муж -- не хухры-
мухры,  мелочь всякая, а светский лев намбер ван! Берта неплохая
женщина, но ее все время нужно осаживать. Все породистые  лошади
так: если их вовремя не усмирить, начинают воображать, будто они
звезды!
  Он  еще  долго будет болтать о своей суженой -- сел на любимого
конька, тут его не остановить! -- но я лишаю Берю своего внимания
и  принимаюсь  инспектировать собравшуюся публику.  Констатирую,
что  великолепная  Экзема  до сих пор не  появилась.  Осматриваю
восхищенным  глазом  парадно-пенный  мундир  на  светлом   князе
(бочковом)  Франце-Иосифе Хольстене Премиуме,  облачение  принца
Нгуена Совьет Шимина из рисовой соломки с вышивкой из напалма  и
костюм  из  тончайшего  воска  сырного  короля  Гауды.  Вычурные
мундиры  на музыкальном вечере так же необходимы, как  орган  во
время  церковной  мессы. Омон Бам-Там I  в  своей  торжественной
набедренной повязке из прозрачного шелка с кривым бараньим рогом
на  крайней (самой крайней) плоти и в короне из перьев и хвостов
ящериц выглядит очень импозантно.
  Я  же,  поскольку у меня нет ни орденов, ни медалей,  ни  даже
кусочка  орденской ленточки, чувствую себя среди  важных  персон
просто раздетым.
  Тихонько  подгребаю  к  Окакису.  Он  еще  более  белый,   чем
смокинг.
  -- Дальнейшая программа вечера? -- спрашиваю я тихо.
  --  Мне вручат несколько иностранных орденов, -- объясняет он. --
Потом в течение двух часов танцы и в заключение фейерверк.
  -- Мадам Окакис еще не пришла?
  -- Она любит приходить последней. Маленькая женская прихоть...
  Оркестр  приканчивает очередную сюиту. Все вокруг  аплодируют.
При криках "браво!" появляется Экзема. Рядом с ней самая что  ни
на есть голливудская красотка показалась бы нищенкой, роющейся в
помойке.  Экзема  затянута в белое платье из сверхъестественного
шелка.  На  ней  лишь  одно украшение --  но,  граждане  женщины,
держитесь  за  что-нибудь, однако осторожно,  не  схватитесь  за
некий  предмет,  приняв его за ручку! Один из  самых  знаменитых
бриллиантов  в  мире под названием "Львиное яйцо" поддерживается
тремя   рядами  искусно  переплетенных  нитей,  сплошь  усеянных
бриллиантами поменьше!
  Среди    добропорядочного    общества    раздаются    возгласы
восхищения,    умиления,   лести,   зависти,    тенденциозности,
сокрушения,    огорчения,   сомнения,   удивления,   очарования,
отчаяния,   уныния,  задушевности,  злорадности,   отрешенности,
умалишенности и языкопроглоченности.
  Она  прекрасно себя подреставрировала после нашего совместного
onker`  в  автоматическом режиме с переходом на  форсаж.  Экзема
свежа, как распустившаяся (вконец) роза!
  Проходя  мимо,  она  отвешивает мне вежливый  взгляд  в  стиле
"Обязательная программа была блестяще выполнена! Но если тебе не
  черта    делать   сегодня   ночью,   то   приходи,    откатаем
произвольную, и я покажу тебе кой чего!"
  Наступает   торжественнейший   момент.   Вперед   выходит   Ее
Древнейшее  Величество королева-мамаша Мелания,  запакованная  в
темно-фиолетовое   перекрахмаленное  платье,   чтобы   держаться
прямее.
  --  Господин  Окакис, -- говорит она зычным голосом  разбуженной
вороны,   --   в   соответствии  с  данными   мне   чрезвычайными
полномочиями  награждаю вас почетной медалью  Героя  Вздувшегося
Живота за оказание неоценимых услуг придворному садовнику в деле
освоения  невспаханных углов моего королевского  поместья.  (Как
мне  потом объяснили, Окакис в свое время привез королеве семена
вермишели и показал, как их культивировать. Затем из этих злаков
стали  готовить суп наследному принцу, избавив его таким образом
от запоров.)
  Слуга   вносит   подушечку  с  лежащей  на  ней  вышеназванной
медалью. Она выполнена в форме суповой ложки для рыбьего жира на
фоне доблестных штыков гвардейцев Брабанса -- аллегория, глубокий
смысл которой, я думаю, понятен всем присутствующим.
  Забыв  на  время о своих нынешних горестях, Окакис  преклоняет
колено  перед королевой-маманей. Она, желая приколоть  медаль  к
груди   Окакиса,   давит,  но  награда   не   хочет   держаться.
Коронованная  мамаша  требует свои очки. Требование  моментально
исполняется.  Нацепив их на нос, Мелания доблестно  осуществляет
деликатную миссию. Папаша Окакис вскрикивает и пугается.
  --  Величество, -- бормочет он растерянно, -- вы прикололи  прямо
к телу.
  Старушка  улыбается доброй улыбкой старой хозяйки (за  что  на
родине ее очень любят) и просит ассистентов исправить ошибку.
  Затем  наступает  очередь принца Салима Бен-Зини  нацепить  на
грудь  Окакиса  по праву заслуженного Большого Скарабея.  Бывшая
королева Алоха наматывает на хозяина дома Толстую Ленту,  высшую
награду  государства Тения. Сырный принц Гауда  от  имени  своей
супруги  королевы цепляет на Окакиса Крест Скандинавской Коровы.
Король  Фарук от имени своего зачуханного народа вешает звездный
плевок. Омон Бам-Там I награждает Банановым орденом Национальной
чести,   а   лорд   Паддлог  передает  от  английской   королевы
уменьшенную модель карты железных дорог Великобритании. Японский
посол  ищет свободное место на пиджаке Окакиса, чтобы прикрепить
орден  в  виде самурайской повязки на глаза, но награда  не  для
повседневного  ношения,  поскольку имеет  габариты  двадцать  на
тридцать   сантиметров.   Не  найдя   подходящей   площади,   он
прикрепляет  орден  к  нижней пуговице пиджака.  Поэтому,  когда
наступает очередь президента Эдгара Слабуша, тот вынужден обойти
Окакиса  два  раза  вокруг, чтобы найти место для  Замороженного
Голубя,  ордена  очень модного, так как его можно  носить  и  на
твидовом, и на вечернем костюме в духе принца Гальского, а также
на  спортивном. Все незанятые места зарезервированы  заранее  по
телефону,  поэтому свободной остаются лишь спина, один  рукав  и
ширинка  на  штанах.  Президент Эдгар был бы страшно  недоволен,
если  бы  пришлось  цеплять свой персональный  орден  Голубя  на
непочетное  место,  поэтому он прибегает к  типично  французской
уловке.
  --  Господин  Окакис! -- заявляет он. -- Моя страна хотела  особо
отметить  не  только ваши заслуги, но и заслуги вашей  бесценной
супруги, поэтому мы решили вручить наш орден мадам Окакис!
  Вот  ведь  вывернулся! Настоящий триумф!  Все  аплодируют,  за
исключением предыдущих награждавших, завистливо шмыгающих носом.
Тогда  центрально-вьетнамский принц Нгуен Совьет  Шимин,  следуя
примеру, вешает на шею молодого Гомера, сына Окакиса, который до
сего  момента  стоял тихо как мышка. Шестеренчатую  Цепь,  орден
Чайного Листа.
  Но  Эдгар  превзошел всех! Он счастлив, он светится!  Нацепить
награду на такую красивую женщину! И она тоже счастлива, и  тоже
светится. У нее в шкафах полно ценных вещей, но ни одной медали!
Начать коллекцию с французской награды -- это лестно, правда?
  В  рядах сильных мира сего поднимается волнение, вице-королеву
Алоху  Келебатузу  охватывает дикая зависть.  Ей  тоже  хотелось
получить  Замороженного Голубя, поскольку он по тону гармонирует
с  ее городским костюмом. Начальник протокола шепчет об этом  на
ухо Эдгару. К счастью, президент никогда не ездит без внутренних
резервов.  Он из породы людей, которые всегда возят с собой  два
запасных  колеса  в  багажнике. Как волшебник,  он  вынимает  из
потайного кармана в трусах вторую медаль.
  Берю подходит ко мне, глаза мокрые от слез.
  --   Обалденно,  правда?  Медали,  ленты...  --  гнусавит  он.   Я
возражаю:
  --  Не надо обольщаться всей этой мишурой, Толстяк. А может,  у
тебя культ побрякушек?
  -- Нет, но все-таки...
  --  Ордена  и медали -- это деньги, Берю. Но деньги, не  имеющие
хождения  у  твоего  мясника. Они служат наградой  за  некоторые
услуги.  Или за молчание слишком говорливых людей. Тебе, кстати,
случаем, не пришла в голову мысль нацепить медаль себе на пиджак
за своевременное захлопывание рта?
  --  Говори что хочешь, -- продолжает пускать слюни Толстяк, -- но
все эти ленточки так красивы!
  --  Если  тебе нравятся ленточки, купи себе на Пасху пряничного
зайчика с бантом!
  Но  Берю  не  переубедить.  Он так и остался  мальчишкой,  как
большинство мужчин! Готов лезть на рожон, лишь бы получить право
носить  два  сантиметра муаровой ленточки  на  лацкане  пиджака.
Общественное  признание  заслуг -- вот  что  их  увлекает!  Когда
близится сороковник, растет брюшная мозоль, а мешки под  глазами
стремятся   быть   выразительнее  самих  глаз,   когда   выводок
любовников жены уменьшается, а кое-кто из молодых готов заменить
их  в  любую  минуту, мужиков охватывает страсть к  побрякушкам.
Ленточки им подавай! И они способны совершить бог знает  что  (и
совершают,  между  прочим),  только бы  им  повесили  что-нибудь
блестящее  на  грудь.  Сначала им хватает наград,  так  сказать,
местного  значения,  но лиха беда начало!  Аппетит  приходит  во
время еды. После получения медали Участников пешего похода 1939-
1940  годов  и  креста  Почетных  телефонных  абонентов  мужчины
начинают  посматривать на Пальмовую ветвь, причем по возможности
более  или  менее академическую. Дальше прямая дорога  к  ордену
Почетного легиона. А уж как нацепили -- вот он, апофеоз! -- так не
отцепишь!
  Скажу   вам   прямо:  если  среднестатистический  сорокалетний
мужчина не может надеяться на получение Почетного легиона, то он
становится абсолютно невыносим и даже опасен для общества.  Крах
его  орденских  надежд и устремлений может  даже  спровоцировать
падение  режима.  Ну  чего  ему еще  ждать  от  своего  бренного
существования?  Почетный крест на могиле? Да бросьте!  Надо  еще
дожить  до  того  момента, когда он отдаст Богу душу,  а  заодно
бразды правления своей фирмой!
  Великий Наполеон знал, что делал! Цена крови -- ха! он  лил  ее
onrnj`lh,  но  не  скупился  на  звания  и  награды!   Он   умел
манипулировать  людьми, пока принимал в расчет  внешнюю  сторону
успеха.  А  как  только отлетела блестящая мишура,  его  система
рухнула!  Попробуйте разрушить Лувр, Эйфелеву башню, Версаль!  И
вы увидите, как быстро иссякнет вся французская энергия! И тогда
нам  придется  отваливать в Англию, чтобы попробовать  заслужить
орден какой-нибудь Подвязки!
  Меня,  кажется,  понесло.  Но извините!  Где,  стало  быть,  я
остановился? Да, кстати, пора переворачивать страницу и начинать
новую главу, чтобы немного провентилировать мозги.



  Все-таки больше всего я люблю оригинальность.
  Поэтому,  когда  хозяйка  дома,  а  заодно  и  любовница  Сан-
Антонио,  объявила о том, что в начале вечера состоится шутливая
игра, и рассказала о правилах игры, я обрадовался...
  Она  хлопает  в  ладоши,  и слуга, вносит  корзину  с  розами,
сделанными из тонкого серебристого металла.
  --  Я  раздам каждому гостю по розе, и вы приколете их себе  на
грудь,   --   объясняет  Экзема.  --  Одна  из  роз,  лишь   одна,
фосфоресцирует.  Мы  погасим  свет,  и  тот,  у  кого   окажется
светящийся  цветок,  в  полной  темноте  на  ощупь  найдет  себе
партнера. Или партнершу, если роза окажется у мужчины.
  Монаршие  персоны,  которые  обычно  бьют  баклуши   в   своих
дворцах,  от  радости начинают аплодировать. Они  находят  такую
игру  забавной.  Их  забавляет перспектива  облапать  в  темноте
своего  случайно обнаруженного партнера. Темнота, надо  сказать,
подхлестывает  низменные  инстинкты.  Если  бы  не  существовало
ночей,  люди  бы  давно  взяли привычку ходить  нагими.  Ночь  --
источник лицемерия, паскудная мамаша всякого коварства.
  Весьма   грациозно   Экзема  начинает  раздавать   серебристые
цветки.  Когда  распределение закончено, она  поднимает  руку  и
освещение  гаснет.  Мы  оказываемся  в  полной  темноте.   Такая
чернота, если, например, взять какой-нибудь парижский кинотеатр,
привела бы к шуршанию юбок и отрыванию пуговиц.
  Постепенно  глаза привыкают, и мы различаем  в  середине  зала
маленькую  светящуюся точку размером не больше светлячка.  Точка
имеет  тусклый зеленоватый оттенок. Мы угадываем, что  избранный
судьбой  человек осторожно передвигается, стараясь не наткнуться
на  мебель.  Точка проходит метр, потом два, наконец  три  метра
(иной  писатель, не имеющий ни совести, ни чувства меры,  только
чтоб   придать  лишний  объем  своему  произведению,  начал   бы
отсчитывать  по  шагу километров десять). Затем останавливается.
Наткнулся  ли  он  (или  она) на своего счастливого  избранника?
Вовсе нет!
  Я,  несмотря  на полную темноту, угадываю пол этого  человека.
Поскольку он вскрикивает. И вскрикивает мужским голосом. И  этот
крик  говорит  о  мучительной боли. Маленькая  светящаяся  точка
медленно опускается, а затем слышится звук грохнувшегося на  пол
тела. И точка замирает. Скажите, правда, я захватывающе вам  все
это  описываю? Как бы мне хотелось самого себя прочитать! О  чем
я,  значит,  говорил? Так вот, фосфоресцирующая точка становится
неподвижна. Мы слышим тихий стон.
  В  полной темноте всех присутствующих охватывают черные мысли,
начинается  тихая  паника.  Как умирающий  Гете,  кто-то  просит
света, и освещение включают.
  Из   десятка  грудных  клеток  вырывается  удивленное  "о-о!".
Избранник   судьбы,   Гомер  Окакис,  лежит  распластавшись   на
персидском ковре, бледный, как эскимос после полугода  жизни  на
qebepe без центрального отопления.
  Центрально-вьетнамский принц Нгуен Совьет Шимин, сам  не  зная
того,  совершенно  случайно спас жизнь  окакисовскому  отпрыску,
пришпилив Чайный орден тому на грудь. Я поясню, ибо, как  сказал
один  страшно знаменитый поэт (имя не расслышал), тяжело  понять
того,  кто  ничего не говорит. Словом, поскольку  Нгуен  нацепил
здоровый  орден  Гомеру на уровне сердца, то  розу  Окакису-сыну
пришлось  приколоть значительно выше. А так как  роза  в  полной
темноте  служила  для  коварного убийцы  мишенью,  тот  ткнул  в
светящуюся  точку  свой страшный кинжал. Удар тонким,  прекрасно
заточенным ножом длиной не меньше двадцати сантиметров  пришелся
точно  в  розочку  из тонкого металла. Лезвие кинжала  проткнуло
Окакиса-сына насквозь, но угодило в мягкие ткани плеча  и  вышло
над  лопаткой.  То есть парень чудесным образом  отделался  лишь
легким проколом.
  Монархи  сбились  в кучу, они испуганы и пришиблены.  Но  тут,
как всегда вовремя, на сцену выступает Толстяк.
  --  Скажите  лекарю,  чтоб мчался сюда со  своим  чемоданом!  --
зычно  призывает  он. -- Без паники, короли  и  королевы,  парень
отделался комариным укусом. Ничего страшного! Помазать  зеленкой
-- и завтра он может бежать на свой Марафон!
  Пока  Его  Величество Берю успокаивает раненого  и  удерживает
присутствующих от излишних эмоций, я с легкостью и осторожностью
бабочки  делаю  осмотр гостиной. Окна открыты, но  шторы  плотно
задернуты,  что дало возможность агрессору быстро  выскочить  из
помещения  после своего вероломного акта. Честное  слово,  будто
Агату Кристи читаешь! Убийство в темноте, это, клянусь, из очень
классических  романов и, пардон, очень старых. Найдутся  тут  же
такие, кто мне скажет, что я ретроград, петроград, сталинград  и
плагиатор. Однако же факты говорят сами за себя!
  Подобные штуки, знаете ли, не высасывают из пальца. Поэтому  я
вынужден  рассказать все по порядку, в деталях, раз уж  поклялся
вам обо всем рассказывать!
  Ирландский  доктор,  которого вытащили из  кровати,  когда  он
вознамерился  увидеть первый сон, является в пижаме  из  светло-
лилового  шелка. В одной руке у него чемоданчик  первой  помощи,
другой он поддерживает штаны.
  --  Не  трогайте  нож  за  рукоятку! Там отпечатки  пальцев!  --
вскрикивает мой мудрый помощник.
  --  А  как  же  я  его  выну? Смотрите,  он  воткнут  по  самую
рукоятку! -- возражает личный лекарь Окакиса.
  -- Стойте!
  Толстяк вынимает из кармана носовой платок, от которого  упала
бы  в  обморок самая помойная крыса, и накидывает его на  орудие
преступления.
  --  Теперь давайте! Только постарайтесь взяться как можно ниже,
ладно?  Если  вы  мне  сотрете отпечатки,  я  вас  лишу  всякого
гражданства!
  Но  у  доктора верная рука. Деликатно, двумя пальцами, ухватив
за  самый  низ  ручки, он выдергивает нож резким движением.  При
виде окровавленного лезвия дамы лишаются чувств. Но одна из  жен
Омона Бам-Тама I, наоборот, испытывает сильный приступ аппетита.
Она уже давно не ела человеческого мяса, с тех самых пор, как  к
ним  в  деревню заявился заблудившийся миссионер  и  начал  всех
поучать. Для нее это была последняя настоящая трапеза! Миссионер
был  толстячком,  да  к тому же диабетиком!  Они  его  съели  на
десерт.
  Пустившую  было  слюну  людоедку срочно эвакуируют  на  кухню,
чтобы накормить бифштексом с кровью.
  Все  это  время над Гомером хлопочет врач. Правильно говорили,
j`ferq,  древние римляне: пока бинтую, надеюсь. (Можете записать
и  использовать как собственное изречение без ссылок на меня -- я
вам его дарю!)
  Окакисы,   папа  и  мачеха,  тоже  склоняются  над  несчастным
Гомером. Гостей прошибает холодный пот. А главное, их величества
начинают   роптать.  Над  всеми  остальными  возвышается   голос
королевы-мамаши  Мелании, которая, несмотря на  свою  суверенную
доброту,  заявляет, что дело заходит слишком далеко и они,  мол,
сюда не в апачей играть приехали.
  Им  надо скорее обратно на свои троны -- дела не терпят! И  так
в  наше  демократическое время скипетры трещат по швам! И негоже
выставлять царские туловища гнусным бандитам на съедение!  У  их
народов есть определенные права на своих монархов! Что станет  с
населением -- жутко подумать! -- если его короли, принцы и светлые
князья сгинут без следа?
  Вы   представляете   последствия  такого  бедствия   в   мире?
Иллюстрированные журналы, публикующие светские сплетни,  рухнут!
Торжественные церемонии ограничатся шествиями ветеранов труда  с
лозунгами   о   повышении  пенсий.  А  на  кладбищах   вороватые
скульпторы   разберут   монарший   усыпальницы   на   сооружения
модернистских обелисков.
  Окакис  всхлипывает. Он обещает каждому подарить  по  танкеру,
если  величества  согласятся  отложить  свой  отъезд.  Сократить
пребывание  -- может быть, но бежать в поспешности, как  крысы  с
корабля!..  Он  допускает,  что  на  остров  затесался  какой-то
чокнутый,  но  ведь  незамедлительно будут приняты  чрезвычайные
меры предосторожности. И для начала всем раздадут бронежилеты.
  Он  ударяет в ладоши! Велит нести шампанского! Требует музыки!
И  оркестр  заводится  с новой силой. Оркестранты  верны  своему
месту  и  не  покидают пост! Как на "Титанике", господа!  "Боже,
храни   королеву!"  Они  играют  под  фонограф   и   магнитофон.
Синтетическая музыка в нарезку пневмо-ножницами по металлической
арматуре железобетона. Граждане короли потихоньку успокаиваются.
  Начинаются  танцы.  Первыми  на  площадку,  как  сговорившись,
выходят  мужественные немцы. В вопросе смелости им  нет  равных.
Вежливые в период оккупации, смелые в мирное время -- вот  каковы
они  на самом деле! Великая нация! Как сказал один большой (метр
девяносто  два) поэт, если объединить французского  и  немецкого
солдатов, то, несмотря ни на что, получится неплохой солдат.
  Мадам  Окакис  извиняется, поскольку хочет удалиться  в  покои
своего  неродного,  но тем не менее такого  ей  родного  сына  и
узнать  о  его  состоянии. Я вижу, как  она  исчезает,  и  решаю
последовать за ней. Но Глория перехватывает меня на лету.
  -- Куда это вы собрались, Тони, дорогой?
  -- Помыть руки, -- отвечаю я.
  --  Похоже, у вас есть некоторые мысли, мой дорогой, по  поводу
произошедших событий?
  --  Даже  больше, любовь моя, но детали вы узнаете в  одном  из
ближайших выпусков вечерних газет!
  И  я  решительно направляюсь из гостиной. Но тут меня окликает
громкий голос Берю:
  --  Сан-А!  --  Он  держит нож за лезвие. -- Подожди-ка,  парень,
давай посмотрим на отпечатки. Я попросил немного рисовой пудры у
жены   чернозадого  короля,  а  так  как  она  мажет  физиономию
алюминиевым  порошком,  то мы с тобой сможем  быстро  установить
пальчики!
  Он  открывает  дверь библиотеки и садится за письменный  стол.
Надо видеть моего Берю:
  Шерлок  Холмс -- ни дать ни взять! На белом смокинге  проступил
пот,  а язык вылезает наружу от напряжения. Он посыпает рукоятку
mnf`  пудрой,  затем  берет в руку лупу, сделанную  из  крупного
алмаза второго сорта.
  --  А,  черт! -- произносит он в сердцах. -- Покушавшийся  принял
меры предосторожности!
  --  Гомера хотела заколоть или женщина, или кто-то из  слуг,  --
делаю я заключение.
  -- Почему ты так думаешь?
  -- Да потому, дурачок, что нападавший был в перчатках.
  -- Он что же, заскочил снаружи?
  --  Прикинув как следует, я практически не сомневаюсь, что нет!
Комната  была  погружена  в  полную  темноту.  Если  бы   кто-то
отодвинул хоть на миг занавески, мы неизбежно видели бы свет!
  -- А если этот малый зашел просто через дверь?
  --  Тоже  невозможно! В холле горел свет, и он  бы  нас  просто
ослепил!   Нет,   дорогой  мой,  я  думаю,  кто-то   именно   из
присутствующих совершил нападение на сына Окакиса, поверь мне!
  -- Тогда что будем делать?
  --  Возвращайся  в  гостиную  и  следи  за  гостями,  я  сейчас
вернусь!
  Я  стремглав  бросаюсь на лестницу и на ходу спрашиваю  слугу,
где находятся апартаменты Гомера.



  Лекарь  заканчивает  затыкать дырки в теле  Окакиса-сына.  Ему
помогает  сестра,  похожая на усатую  цаплю,  одетую  в  голубой
халат.   (Усы   говорят   о   высоком  уровне   профессиональной
подготовки.)
  Экзема  у изголовья пасынка поддерживает его словами,  мимикой
и  жестами. Очень приятно видеть такую красивую женщину  в  роли
заботливой   мамаши.  Она  готова  позабыть  о  своей   красоте,
элегантности   и  молодости,  пожертвовать  всем   ради   своего
неродного  сына. Окакису-старшему нужно поскорее  смастерить  ей
ребеночка, раз уж она так старательно играет свою роль --  так  и
чувствуется   настоящий  материнский  инстинкт!   Никак   нельзя
оставлять  ее  без своего собственного засранца навсегда  --  она
тоже  имеет  право  на  долю счастья  в  этом  смысле!  Ах,  как
убивается  бедняжка! Но можно не беспокоиться, она получит  свой
плод  любви, особенно если будет часто кувыркаться, как со  мной
только что!
  Я  подаю  ей  незаметный знак следовать за мной. Она  послушно
выходит в коридор.
  -- Пойдемте в вашу комнату, -- интимно приглашаю я.
  Экзема,   похоже,  заинтригована.  Когда  мы   входим   в   ее
апартаменты,  она  поворачивается ко мне и смотрит  простодушным
взглядом.
  -- Я же вам говорила, что придет беда! -- говорит она искренне.
  --  А поскольку беда не приходит одна, -- отвечаю я, -- то имей в
виду, дрянь, для тебя грянет и другая!
  И  я  даю  ей две классические пощечины туда и обратно,  какие
дамы ее уровня никогда еще не схлопатывали. Все мои пять пальцев
оставляют глубокий след на ее шелковистом макияже.
  Она    открывает   рот,   взгляд   застывает,   а   на   глаза
наворачиваются слезы.
  --  А  теперь  перейдем  сразу к романсу признания,  заботливая
моя, -- говорю я. -- Давай вываливай весь свой сюжет!
  Она  сжимает губы в негодовании, что в принципе может означать
что угодно, вплоть до "пошел ты к...!".
  Я хватаю ее за плечи и бросаю в кресло.
  --   Послушай-ка,  райская  птичка,  я  тоже  умею   играть   в
}jqrp`qemqnb.   И   могу   поспорить   на   твою   ослепительную
бриллиантовую диадему против пары шикарных затрещин, что  заткну
за пояс твою великолепную ясновидящую.
  Я  прокашливаюсь, чтобы придать своему музыкальному голосу еще
большую  мелодичность, за что частенько получал первые призы  по
чистописанию в начальной школе.
  --  Если  ты  не  расколешься, распрекрасная Экзема,  я  позову
твоего мужа и все ему расскажу.
  Тогда она решает взять слово и спрашивает насмешливо:
  -- Что "все"?
  Потом  поднимается и начинает расхаживать по комнате в большой
нервозности.  Хороший  телеоператор  обязательно   выхватил   бы
крупным  планом  ее дрожащие руки, чтобы подчеркнуть  внутреннее
напряжение.
  --  О твоем покушении на теннисном корте и о том, что произошло
несколько минут назад в гостиной!
  --  Покушении? Вы потеряли голову, месье? Великолепная актриса,
настоящая!  Такие  были на заре кинематографа --  с  заламыванием
рук,  вырыванием волос, падениями в обморок и прочее. Но у  этой
красавицы еще и огромный багаж цинизма!
  --  Не  я  потерял  голову, Экзема! Ты теряешь  время,  отрицая
очевидное. Я понял твой расклад, и если ты хочешь свернуть  себе
шею,  то  мне  остается шепнуть твоему бедному  миллиардеру-мужу
лишь одно-единственное слово!
  Смех,  который посредственный романист квалифицировал  бы  как
хрустальный  звон, срывается с ее красиво очерченных  губ.  (Как
видите, я все время работаю над собой -- оттачиваю стиль!)
  --  Но,  клянусь, вы, кажется, спятили, мой дорогой! --  щебечет
Экзема.
  У  меня  складывается впечатление, будто мы  играем  сцену  из
"великого немого".
  --  Блефовать  бессмысленно. Вы разорвали  об  сетку  перчатку,
когда  закатили мяч на корт. Я сохранил нитки, а теперь  у  меня
есть еще и разорванная перчатка! Любой эксперт вам подтвердит их
идентичность!
  Она фыркает.
  -- Ну и что?
  --    Идея    с   фосфоресцирующей   розой   тоже   не   лишена
оригинальности. Вы сами раздаете цветочки и даете Гомеру как раз
ту,  которая светится. Теперь вам остается в полной темноте лишь
ткнуть  ножом  в замечательную цель. Поскольку светящаяся  точка
указывает  вам  не только жертву, но и место, куда  пырнуть,  вы
ведь в курсе, что обычно розочки прикалывают на сердце! Браво! У
вас ясная голова, Экзема!
  -- Ваши обвинения чудовищны!
  -- Разве?
  -- Прошу вас выйти отсюда!
  --  Если  я  выйду,  то лишь для того, чтобы  найти  Окакиса  и
поставить в известность о происходящем!
  -- Моего мужа? Я сейчас сама его вызову, и тогда посмотрим!
  Она идет к прикроватному столику и нажимает кнопку.
  --  Вы  повторите  ему сейчас все то, что мне говорили,  --  зло
усмехается она. -- Посмотрим, как он отреагирует.
  Я  отвешиваю  уверенную улыбку. Но, честно говоря между  нами,
вами и чем угодно, я не чувствую себя полностью удовлетворенным,
как  если  бы  мне поднесли шоколадное мороженое,  а  в  нем  не
оказалось  вишенки.  Мужей  я  отлично  знаю,  будьте   покойны,
особенно  с  тех пор, как стал практиковаться с их  женами!  Чем
больше  у  этих  идиотов рогов, тем больше  доверия!  Они  могут
застать  вас  со  своей женой голыми в постели,  но  если  мадам
m`wmer  вопить,  что вы пытались овладеть ею  силой,  то  верные
супруги  вышибут вас с треском и, возможно, увечьями. Вообще  их
доверие  -- особый разговор! Очень воодушевляет: иногда  думаешь,
парень   вполне  приличный,  не  дурак,  но  стоит  его  супруге
направить  на него свой ангельский взгляд, он готов  глотать  ее
лапшу  толщиной  с окорок и длиной с водосточную трубу!  Поэтому
вполне  можно ожидать, что Окакис до гипотетического возвращения
своего флота запрет меня в комнате!
  Ровно  через  минуту и тридцать секунд звонят в дверь.  Экзема
нажимает  кнопку,  разблокируя  систему  автоматического  замка.
Входят  два  человека, похоже, слуги. Если бы вы их видели:  два
настоящих  шкафа!  Оба  на голову выше меня,  да  еще  на  какую
голову! Быстро понимаю, что вышло большое недоразумение и Экзема
поимела  меня,  как  первого болвана. Она им что-то  говорит  на
греческом.  Я  не говорю по-гречески, но тем не  менее  вряд  ли
стоит бежать за разговорником или записываться на курсы экспресс-
метода!  Тут все и так ясно! Оба качка надвигаются на меня.  Что
же  делать  вашему  любимому Сан-Антонио? Он бы  вытащил  своего
милого  дружка  по имени "пиф-паф", да только вот  оставил  свою
артиллерию в комнате, поскольку крупнокалиберная пушка смотрится
под шелковым смокингом так же к месту, как кюре в стриптиз баре.
Поэтому  доблестный комиссар хватает за ножку первый  попавшийся
стул  и  ждет  дальнейших  событий.  Понятно,  такое  решение  я
принимаю только в экстремальных случаях.
  --  Эй, Экзема, -- спрашиваю я вежливо, -- твой муж переоделся  в
гориллу для карнавала?
  Она  спокойно  садится на знакомую мне кровать, берет  пилочку
для  ногтей  и  будто  ни в чем не бывало  начинает  подпиливать
ногти,  делая  вид,  словно происходящее ее  никоим  образом  не
касается.
  Ребята подкованы технически. Вместо того чтобы атаковать  меня
в  лоб, они разделяются, один остается у двери, другой же делает
полукруг  и  заходит  мне в тыл. Мне становится  трудно  следить
одновременно  за  обоими,  поскольку  моя  матушка  Фелиция   не
снабдила меня зеркалом заднего обзора, поэтому я вынужден  также
описать  плавный полукруг и занять позицию в углу  треугольника,
который мы образуем с недружелюбными господами. Вот только  стул
в  моей  руке  очень  легок.  Я,  конечно,  угощу  первого,  кто
подойдет,  но  на  двух его не хватит. В этом  слабость  стульев
эпохи Людовика XVI!
  Так мы стоим и любуемся друг другом.
  --  Ну  так  что?  -- говорю я. -- Ждем сводку погоды  или  будем
обмениваться верительными грамотами?
  Но  тут у меня пропадает всякое желание смеяться. Я вижу,  как
парень  у  двери  вынимает из кармана своего чисто  французского
костюма  очень  интересный предмет. Он похож на клаксон  старых-
старых  автомобилей. Широкий раструб, большая резиновая груша  и
приделанная к трубе ручка.
  Я  кошу  взглядом на предмет. -- Решил сыграть на дудке, малыш?
Похоже,  язык  благородного Мольера ему незнаком. Он  произносит
лишь  одно  слово, чуть повернувшись в сторону Экземы,  и  мадам
покидает поле готовящейся битвы, не произнеся ни звука.
  Ребята,  мне  кажется, мы схватимся не на шутку!  Я  не  очень
понимаю,  на  кой  черт он вынул свой клаксон в  духе  "Master's
Voice"  ("Голос  своего хозяина" -- для тех, кто забыл  биографию
Эдисона), но думаю, ничего забавного для меня оттуда не вылетит.
  Я  быстро  оборачиваюсь на окна. Но, увы, металлические  шторы
снаружи  опущены  наполовину. Опять же  звукопоглощающая  обивка
стен и непроницаемые двери -- хоть оборись, никто не услышит! Так
что  нельзя  задерживаться  с применением  своего  единственного
npsfh  --  стула!  Что  вы об этом думаете?  Так  вот  пропустишь
минуту  "М",  а  потом  час "Ч" стукнет  тебе  по  башке  будьте
здоровы!
  Поднимаю  стул. Парень направляет грушу на меня.  Бросаю  свой
хлипкий  снаряд, честно говоря, не очень веря в успех. У  малого
рефлексы   что   надо!  Не  отрывая  ног  от  пола,   он   ловко
уворачивается.  Стул  разбивает  вдребезги  зеркало   туалетного
столика. Ну вот, в дополнение к программе я остаюсь против  двух
горилл один, да еще с голыми руками.
  Парень  с  дудкой  не  может  сдержать  довольной  улыбки.  Он
наступает  на  меня. И тут я говорю себе, но про себя,  чтоб  не
дошло до ушей врага: "Малыш Сан-Антонио, тебе приходилось бывать
и  в  более  серьезных ситуациях. Все всегда  кончалось  в  твою
пользу. Например, сегодня после обеда положение было куда  более
драматичным.  Пусть  работает твой инстинкт,  у  него  природная
изворотливость".
  Здорово,  правда,  а  главное,  вовремя?  Когда  я  себя   так
уговариваю,  то не могу сопротивляться. С подобными  аргументами
нельзя не согласиться, а?
  Знаете,  что я делаю? Угадайте! Вы лишены воображения  --  меня
это убивает! Так вот, я делаю вид, будто хочу перепрыгнуть через
кровать  Экземы  и  броситься  к  выходу.  Парень  с  клаксоном,
естественно, преграждает мне путь, поэтому вынужден  прыгнуть  в
сторону. Тогда я ныряю к нему в ноги, делая потрясающий кульбит.
Но  он  как несгораемый шкаф, этот парень с дудкой: вместо  того
чтобы  потерять равновесие и упасть, он остается на ногах, более
того,  умудряется, сукин сын, нанести мне прямой удар в затылок.
О!  Будто  на голову приземлился метеорит! И передо  мной  сразу
возникает картина Млечного Пути, да так ясно, что позавидовал бы
любой профессиональный астроном. Пол приближается ко мне, видно,
хочет нанести визит и наносит его прямо мне в нос.
  Неуклюже,  будто черепаха, упавшая на спину, я пытаюсь  встать
на ноги. Но парень срочно прижимает к моей физиономии свою трубу
и  начинает жать на грушу. Холодящая жидкость обжигает мне лицо.
В  глазах  начинается свистопляска. Я падаю на живот. Мне  нужно
что-то  предпринять,  но я не в состоянии.  Отметьте  в  журнале
уходов  и  приходов,  что отчаливаете, и скорее  переворачивайте
страницу!



  Нет,   ребята,  меня  не  так-то  легко  нейтрализовать.   Вы,
наверное,  знакомы  с  такими, кто падает  в  обморок,  если  им
крикнуть  "у-у!"  за спиной. Но это не в стиле Сан-Антонио.  Как
только  я  осознаю,  что  мне в нос дуют какой-то  наркотической
дурью,  срочно делаю то же самое, что делал недавно  под  водой:
задерживаю дыхание.
  Даже  стараюсь  понемножку выдохнуть  то,  что  мне  попало  в
глотку  от  неожиданности. Нужно отступить, чтоб лучше прыгнуть,
не  правда  ли? И всегда нужно стараться максимально  отодвинуть
поражение,  если  вы  хотите в конце концов выиграть,  поскольку
события продолжают развиваться и время работает на вас.
  Эти  философские  размышления стремительно проносятся  в  моем
котелке.  Я вижу дюжину ног моего агрессора, но если  увижу  еще
пару  --  сливай  воду!  Оба  парня перебрасываются  словами  по-
гречески, словно в парламенте древних Афин. И вдруг умолкают. До
меня  доносится  хлопок, какой бывает, если  в  воздушный  шарик
ткнуть горящей сигаретой.
  Потом  сильный  грохот. Я принимаю солидный  вес  на  спину  и
понимаю,  что  речь  идет  об одном  из  двух  греческих  рабов.
Eqreqrbemmn,  мне приходится ловить воздух ртом,  но,  поскольку
воздух  в  окружающей мою голову среде загрязнен, я  теряю  нить
повествования.



  Но  это  длится недолго. Не больше минуты. Сквозь гул в голове
я слышу еще один хлопок, а затем еще один удар, сотрясающий пол...
Мне  удается скинуть с себя проклятую воронку, но тут  я  ощущаю
сильную боль в сердце.
  Стараюсь  перевернуться на бок, открыть глаза... О бог мой,  что
же   я  вижу?  Сказать  вам?  Какой  сюрприз!  Даже  жалко   вам
рассказывать, равнодушные мои читатели! Но я дал  слово  быть  с
вами откровенным до конца!
  Так  вот,  в  комнате  кто-то есть. Этот  кто-то  вошел  через
балкон   и   пробрался  под  ставнями.  Он  же  вооружен   очень
симпатичным пистолетиком, снабженным глушителем. Опять же он  не
заставил  себя  долго упрашивать, открыл огонь  на  поражение  и
подбил обоих греческих бойскаутов, которые теперь лежат на  полу
рядом  со  мной! Этот кто-то очень хороший человек!  И  главное,
очень эффективный!
  Кто же он? Если бы я был сволочью, я бы вам не сказал!
  Если  бы был жадным, отправил бы вам ответ по почте наложенным
платежом.
  А  если  бы  не был серьезным человеком, каким на  самом  деле
являюсь, то наплел бы с три короба!
  Но   я  лучший  французский  легавый,  Сан-Антонио,  со  всеми
вытекающими  из  этого обстоятельства пикантными  подробностями,
поэтому не обманываю, не хвалюсь, не приукрашиваю, а иду  прямой
дорогой,  играю в открытую -- и точка! Я честно говорю  читателю,
что  у него не хватает шариков, но действую так, будто имею дело
с почти умным человеком. Честь прежде всего! В моем ремесле, как
в  работе  с мясными изделиями, все должно быть первой свежести!
Реноме -- главный принцип!
  Извините?  Вы  что-то сказали? Вы считаете, я слишком  затянул
отступление? Ах вы, банда нетерпеливых, прожорливых и прочее! Но
вы  бы  слишком забежали вперед, если бы я вам сразу назвал  имя
своего  спасителя! Такой приятный сюрприз, а вы и  не  заметили!
Спорю, среди вас нашлись такие, кто по моему недосмотру заглянул
на следующую страницу?
  Ладно,  пора раскрыть мой маленький секрет! У-у, этот  человек
способен однажды обогатить кого-нибудь сверх всякой меры. Какая-
нибудь  цитата пришлась бы сейчас весьма к месту. Ну,  например:
"Я  недостаточно  богат,  чтобы  любить  вас,  как  хочу  я,   и
недостаточно беден, чтобы быть любимым, как хотите вы". Что? Вам
кажется,  что Дюма-сын не подходит к моей нынешней ситуации?  Вы
предпочли бы Дюма-отца? Согласен. Подберите что-нибудь  сами  по
своему  вкусу.  А  я  наконец скажу: ах, моя милая  Глория!  Как
вовремя ты появилась! Но метод, каким она продырявила шкуры двух
горилл, мне говорит о многом. О! Очень о многом!
  -- Тони, дорогой, как вы себя чувствуете?
  Вместо  ответа  Тони дорогой на карачках ползет  к  ближайшему
унитазу,  чтобы освободить желудок от излишней тяжести.  Сильные
наркотические  средства вперемежку с чередующимися  потрясениями
(в  прямом  смысле) приводят иногда и сильных  мужчин  к  такому
результату.
  Освобождаясь от излишеств, я напряженно соображаю. Вы же  меня
знаете,  я  способен  соображать  во  всех  положениях   и   при
исполнении   любых  актов,  от  полового  до  нотариального.   В
частности,   я   соображаю,   что   выступление   Глории    было
merphbh`k|m{l. Вот тебе и безмозглая малышка, только и  умеющая,
что  тратить  миллиарды  своего  папочки!  В  самом  начале  мне
пришлось вырвать ее из лап злого серого волка, и вдруг, когда  я
сам  оказываюсь в критической ситуации, она приходит на  помощь,
как  добрая  фея,  чтобы  своей волшебной  палочкой,  купленной,
правда, в лучшем оружейном магазине Парижа, превратить две тыквы
не в кареты, как вы подумали, а в дырявые тыквы.
  Я  выхожу из туалета. Малышка Виктис сидит на кровати  и  ждет
меня. Подбитая дичь лежит у ее ног.
  --  Увлекательное  сафари,  -- говорю  я.  --  Очень  вовремя  вы
вмешались. Вы часто играете в Жанну д'Арк?
  --   Всякий  раз,  когда  какой-нибудь  глуповатый  французский
легавый попадает в лапы злых горилл, как вот эти, -- отвечает она
уклончиво.
  Я  подбородком указываю на безвременно ушедших и не оставивших
адреса господ и спрашиваю:
  --  Что  будем  делать?  Положим  в  ящик  комода  или  закажем
перевозку трупов?
  -- Оставим их здесь, Тони. Их хозяйка сама о них позаботится.
  Мои  глаза  слезятся, как стенки общественного  туалета.  Все-
таки  стременные  мадам Окакис здорово накормили  меня  каким-то
зельем. Шатаясь, иду к бару за бутылкой чудесного эликсира  типа
"Балантайн", наливаю себе несколько порций подряд,  по  быстрому
опрокидывая  их  внутрь. Уф! Так-то лучше, не  стыдно  людям  на
глаза показаться.
  Смотрю на Глорию и, честное слово, нахожу ее даже миленькой  в
военных  доспехах. От скучающего, глупого взгляда не осталось  и
следа. Глаза орлиные, подбородок волевой.
  Не очень понятная улыбка играет на ее губах.
  --  Похоже,  вы хорошо ориентируетесь на местности, --  бормочет
она.
  Или  я  ошибаюсь,  или  моя маленькая  невеста  знает  намного
больше,  чем  вы  можете себе представить, о моих  отношениях  с
Экземой.
  --   Будем   разговаривать  откровенно,  или   вы   мне   опять
расскажете, что детей находят в капусте? -- рублю я сплеча.
  Глория  смотрит  на свой пистолет, будто это  тюбик  с  губной
помадой.
  -- Особый агент А.С. 116! -- объявляет она.
  --  Для  комплекта мне вас как раз не хватало. Она улыбается  и
говорит:
  -- Я уже это не раз слышала!
  -- А настоящая мисс Виктис в природе существует?
  --  Конечно, Тони. Она на отдыхе, и вместе с двумя булочками на
завтрак ей раз в день преподносят электрошоковую терапию.
  --  Может, вы мне сразу все расскажете и не будете ждать,  пока
я упаду к вашим ногам, сраженный собственным любопытством?
  -- Запросто...
  Чтоб  сразить  меня вконец, она вертит на пальце  свою  пушку,
так что даже великий Гэри Грант пустил бы от зависти слюни.
  --  Очень мило, -- восхищаюсь я, -- давно последний раз выступали
в "Олимпии"? Все-таки все женщины кокетки!
  --  Однажды в Госдепартамент пришло анонимное письмо, -- говорит
Глория.  --  Содержало оно примерно следующий текст: "Соединенные
Штаты  должны  во  что  бы  то ни стало помешать  торжественному
приему на Кокпиноке, иначе могут быть страшные последствия".
  -- И все?
  -- Практически, да.
  --  И  Госдепартамент  напустил в штаны?  Я  думал,  американцы
смелее.
  --  Была  одна  деталь, которая всех заставила встать  на  уши,
Тони.
  -- Какая?
  --  Письмо  было анонимным, но написано на бланке американского
посольства  в  Кито  (Эквадор). Расследование непосредственно  в
посольстве   ничего  не  дало.  На  всякий  случай  предупредили
Окакиса.   Он,   конечно,  разволновался,  но   все   было   уже
организовано. Вот меня и поставили на это дело!
  -- Так он, значит, в курсе?
  --  Конечно. И он сам все устроил со стариком Виктисом, чтобы я
временно  заменила его дочку. Виктис был даже счастлив  показать
всему миру свою подставную наследницу. У него ведь одна дочь,  и
он  вынужден  ее,  как бриллиант, держать за железными  дверьми.
Кстати сказать, говорят, я очень похожа на настоящую Глорию.
  --   Великолепно!  Только  американцы  на  такое  способны!  Ну
хорошо, а при чем здесь Сан-Антонио, если отбросить скромность?
  Она   оглядывает   меня  сверху  донизу,  затем   в   обратном
направлении.
  -- Это идея Окакиса. Каприз миллиардера!
  -- Издеваетесь надо мной?
  --   Отнюдь.  Окакис  очарован  вашей  работой  еще  со  времен
расследования  по  делу  его  соотечественника  Битакиса,   тоже
судовладельца, и его семьи.
  -- Не может быть! Ну а дальше?
  --  И  он  хотел  только  вас! Я думаю, он  не  очень  доверяет
секретным  агентам-женщинам. Он  узнал,  что  вы  в  отпуске,  и
попросил меня с вами познакомиться.
  --  Американские  агенты в наши дни покупают  товары  прямо  на
дому?
  --  Должна  сказать, в этом очень нелегком деле у меня  был  во
всем "зеленый свет". Я как бы сама была в отпуске... Все оплачено!
И  прилично  оплачено!  И потом, я тоже  много  о  вас  слышала.
Поэтому  пришлось  сыграть  комедию, и,  по-моему,  это  неплохо
удалось!
  --   Браво!  Мне  кажется,  вам  надо  предложить  свои  услуги
Голливуду,  они  вас возьмут! Кстати, а как же те  покушения  на
вас?
  --   Кроме   того,   что  случилось  на  яхте,  остальное   все
подстроено!
  -- И даже то, на Лазурном берегу?
  Она фыркает от смеха.
  --  Особенно  то, на Лазурном берегу! Спектакль, дорогой  Тони,
кино! Включая случайный приезд грузовика!
  У  меня,  видно, не очень сладкая рожа, потому что  она  вдруг
тревожится.
  -- Тони, что у вас такая кислая мина?
  --  Глория,  кажется, у меня в жизни не было  большего  желания
отшлепать девочку, чем сейчас.
  --  Попробуйте, -- отвечает она глухим голосом. -- Обожаю  острые
ощущения!  Это, должно быть, объясняет, почему я  выбрала  такую
опасную профессию, а, Тони?
  Я   выбрасываю   проект  порки  из  головы  и  возвращаюсь   к
настоящему.
  --  Как  далеко вы продвинулись в вашем расследовании,  дорогая
коллега, а также невеста?
  --  Подождем  вечера.  Я наблюдала за вами, следила,  охраняла.
Мне  это  позволило  многое услышать. Думаю, Окакису  во  втором
браке лучше было бы выбрать в жены очковую змею, с ней он был бы
в большей безопасности, чем с Экземой.
  --  Знаете,  что  в  настоящий момент остров отрезан  от  всего
lhp`?
  --  Да, Окакис мне сказал. Я не очень понимаю роль его жены  во
всей этой истории. Зачем ей понадобилось изолировать Кокпинок?
  --  Может,  пойти спросить у нее самой, Глория?  Она  встает  и
поправляет юбку.
  --  Обнимите  меня,  Тони,  -- неровно  дышит  она.  --  Вся  эта
нервозность, череда напряженных событий меня очень возбуждает.
  --  У  меня  нет  привычки упражняться в любви на  кладбище!  --
отвечаю я, перешагивая через трупы.
  --  Вы  менее  чувственны, чем я, Тони! -- жалуется  моя  нежная
коллега.
  Я пожимаю плечами.
  --  Менее  чувственный,  моя дорогая,  зато  более  отзывчивый.
Можно задать вам вопрос?
  -- Пожалуйста.
  --  Вы  случайно  не такая же ненормальная, как  та,  настоящая
Глория, хотя не производите впечатления?
  Самое интересное, что мой вопрос ее забавляет!



  Когда  меня  сильно ошеломляют, я стараюсь  извлечь  из  этого
пользу. По крайней мере в плане информации...
  Однако   то,  что  я  выудил  из  последних  событий,   весьма
противоречиво. С одной стороны, были люди, старавшиеся  помешать
профессору   В.  Кюветту  приехать  на  Кокпинок  и  приложившие
максимум   усилий,  чтобы  его  отговорить.  С  другой   стороны
(Атлантики), другие силы, тоже весьма таинственные, предупредили
Госдепартамент  США о готовящейся трагедии.  И  наконец,  третья
сторона,  представленная очаровательной мадам Окакис, романтично
закатывает  на теннисный корт гранату в виде мячика и засаживает
нож  в  грудь своего пасынка, не говоря уж о том, что она отдает
приказ своим качкам убить дорогого Сан-Антонио. Более того,  все
корабли и самолеты Окакиса покидают остров, а радио не работает.
Чтобы   вступить  в  переписку  с  континентом,   будь   любезен
запечатать  письмо  в бутылку и бросить в море.  А  уж  вода  об
остальном позаботится:
  два  прилива  -- два разноса почты, как в больших городах!  Так
вот,  возникает вопрос: существует ли связь между вышеназванными
силами?  Например, спрятанные на дне ящики, обнаружение  которых
чуть   не   стоило  мне  жизни,  --  являются  ли   они   частной
собственностью красавицы Экземы? Подводные охотники,  пытавшиеся
меня  загарпунить, -- действовали ли они по ее  личному  приказу?
Все  это  необходимо  выяснить, пролить свет  на  проблему,  как
сказал   бы  писатель-академик.  Нельзя,  чтобы  серое  вещество
работало  вхолостую!  А  то получится,  как  при  онанизме:  при
длительном употреблении превращается в обмылок!
  Глория,  она  же агент А.С. 116, подходит ко мне  и  заявляет,
что  пойдет  к  себе  и  оставит пистолет в  комнате,  поскольку
оружие, способное бесшумно свалить двух быков, даже миниатюрное,
под вечерним платьем -- это нонсенс!
  --  Доверьте мне своего товарища, -- говорю я авторитетно. --  Он
еще  может  понадобиться. Вы истратили две пули,  а  в  магазине
всего  восемь,  если  верить  моим  познаниям  об  огнестрельном
оружии.
  Глория спокойно передает мне свою артиллерию.
  --  Скажите-ка,  очаровательная коллега, меня все  время  мучит
одна  пустячная  деталь.  Когда я  ликвидировал  двух  бандитов,
пытавшихся  вас  пометить  с яхты у  берегов  Эквадора,  вы  мне
сказали, что это те же, кто нападал на вас на Лазурном берегу, --
g`wel вы мне солгали? Она криво усмехается.
  --  Потому что я думала, вы лучший флик, мистер Сан-Антонио,  и
хотела развеять все ваши сомнения на тот случай, если они у  вас
еще оставались.
  Фиолетовая  краска бросается мне в лицо, при этом я становлюсь
похожим на епископа.
  -- То есть?
  --  После  первого  псевдопокушения полиция вам  объявила,  что
нашла  брошенную машину так называемых гангстеров рядом с местом
происшествия, помните?
  Я подскакиваю.
  --   0'кей,   малышка,  вы  меня  одурачили  сполна.  Покушение
произошло ночью, в горах, на дороге, где редко проезжают машины,
не могли же они потом переться оттуда пешком!
  --  О! Я всегда знала, что вы очень сообразительный мальчик!  --
иронизирует агент А.С.116.
  Я  продолжаю  свою  мысль, доказывая таким  образом,  что  мои
мозги не страдают запором:
  --  А  когда  они  последовали за нами, им было  неизвестно,  в
какую сторону мы поедем, поскольку этого я и сам толком не знал.
Следовательно,  они  не  могли заранее приготовить  себе  другую
машину  для  отступления,  так?  Значит,  их  подобрал  водитель
грузовика. А раз шофер был их сообщником, то какого черта он  не
помог  похитителям  в  тот момент, когда мне  чуть  не  треснули
рукояткой пистолета по башке? Конечно, это была инсценировка!
  --  Вы молодец, Тони! Прав был Окакис: вы замечательный парень,
но только вас нужно все время чуть-чуть подталкивать!
  Мы  находимся  у  двери  в  зал, где без  нашего  участия  бал
развертывается во всем своем великолепии.
  --  Было бы значительно проще сразу выложить все карты на стол,
чем разыгрывать такой спектакль!
  Она трясет головой.
  --  Ах,  как  вы плохо себя знаете, Сан-Антонио. Да если  бы  я
тогда  не  возбудила  все  ваши истинно  мужские  достоинства  с
помощью,  как вы говорите, такого спектакля, вы бы и не подумали
согласиться с предложением Окакиса!
  --  Почему  же,  скажите  на милость? Разве  я  против  морских
путешествий?
  --  Нет, но вы слишком гордый, чтобы работать в одной команде с
женщиной,  --  а  так у меня было удовольствие  оценить  вас  по-
настоящему!
  Она  с  грустью целует меня в губы и произносит, глядя  мне  в
глаза:
  -- Женишок вы мой!
  -- Но это не помешало вам поиметь меня на яхте!
  -- Зато вы здесь! Мы квиты, не так ли?
  --  Может быть... Кстати, у вас есть какие-нибудь соображения  по
поводу настоящих похитителей на яхте, мисс Шерлок Холмс?
  Ее лицо приобретает очень серьезное выражение.
  Поскольку   рядом  проходит  слуга  с  подносом,   уставленным
бокалами с шампанским, она понижает голос и говорит:
  --  Окакис,  вполне возможно, проговорился по  поводу  меня.  И
меня пытались убрать до того, как все началось.
  Я качаю головой.
  --  Чтобы вас убрать, достаточно было выбросить вас за  борт  с
ножом  в  горле,  милая  моя.  Но бандиты  пытались  вас  именно
похитить, значит, именно это входило в их намерения!
  Она не отвечает и входит в зал.
  "Прежде чем все началось"!
  Почему-то  эта  фраза, оброненная Глорией,  ввинтилась  мне  в
lngc!
  Оркестр  наигрывает  медленный  вальс,  будто  специально  для
пожилых  королей  и  принцев. На середине  зала  топчутся  пары.
Король  Маразмелло держится, чтобы не упасть,  за  вице-королеву
Тении,  а  генерал  фон  Дряхлер испытывает  на  прочность  свою
искусственную  ногу,  пытаясь поспеть за  Антигоной.  Она  такая
бледная, бедняжка. Покушение на Гомера, видно, произвело на  нее
ужасное   впечатление.  Заметив  меня,  она   улыбается   своими
грустными  очаровательными глазами. Я расцениваю ее  взгляд  как
мольбу: "Мой красивый рыцарь, я полностью рассчитываю на тебя  --
только   ты  сможешь  меня  спасти!"  Но  красивый  рыцарь,   по
совместительству комиссар Сан-Антонио (я получаю похвалы ящиками
прямо  с  фабрики,  но все равно спасибо), занят  сейчас  совсем
другими,  менее романтичными делами. Хотя, как знать?  Он,  Сан-
Антонио,  ищет глазами коварную Экзему. Как известно, кто  ищет,
тот  всегда найдет: мадам не танцует, а ведет светский  разговор
со  светлым  бочковым князем Францем-Иосифом, который  запускает
свои  подслеповатые  глазки  ей в  декольте,  как  бы  приглашая
совершить последнее путешествие в Сараево.
  Я  направляюсь прямо к ним. Она меня не видит, поскольку стоит
ко мне спиной.
  -- Ну что, приятель, ищем подругу жизни?
  Берю!
  Он  облапил контральтную диву Ла Кавале, которая изо всех  сил
старается подобрать живот и в качестве компенсации и противовеса
выпятить бюст, будто девочка на выданье.
  Я  незаметно  киваю,  но  Толстяк подает  мне  знак,  чтобы  я
приблизился.
  --  Смотри,  какую симпатичную девицу я подцепил, а? --  говорит
он прямо в присутствии певицы.
  --   Он  очарррование,  аморрре,  восторррг!  --  испускает  она
раскаты в тональности си-бемоль.
  --  Дело  ин  зе шляпа! -- произносит Толстяк, облизываясь,  как
кот на ветчину.
  Вы  заметили" он изъясняется на языке Шекспира, чтобы дама  не
поняла.   Ла  Кавале,  бегло  говорящая  по-английски,   похоже,
действительно не просекла лингвистические изыски Толстяка.
  --  Мы  встретились в буфете, -- говорит он мечтательно,  --  оба
прилично  выпили  и закусили, а в конце концов  так  понравились
друг  другу,  что  я  рискнул пригласить ее на  тур  вальса.  Я,
конечно, не великий танцор, но сплясать вальсок -- тут, брат,  не
могу  устоять! Как начинают играть что-нибудь в три  такта,  так
ноги ходуном и ходят, автоматически!
  Парень, видно, бредит -- до того влюблен, клянусь!
  --  Мадам  итальянка, как ты знаешь, -- продолжает  Толстяк,  не
обращая  внимания на свою пассию, -- а значит, у нее  темперамент
выше крыши. Мы просто созданы друг для друга, чтобы поладить!
  Я оставляю их, пусть себе ладят, и иду к Экземе.
  -- Разрешите пригласить вас на танец, мадам?
  Мадам   оборачивается,  и  приклеенную  улыбку  будто  стирают
ластиком.  Экзема  явно не в себе, плывет. Она  вдруг  до  конца
осознает  ситуацию.  Я  стою перед ней, здоровый,  невредимый  и
розовый,  в  то время как она ожидала, что я лежу  где-нибудь  в
мусорном  бачке.  Это сильно потрясает воображение  --  ее  можно
понять, бедняжку!
  --  Пожалуйста, мадам, -- спешит дать согласие светлый князь,  с
трудом удерживая во рту расшалившуюся челюсть.
  И  вот Экзема в моих объятиях. Мы медленно вальсируем. Нам так
же  хорошо, как будто мы вдвоем дегустируем сильно переперченное
блюдо.
  Естественно,  мне  нужно  с умом использовать  представившуюся
возможность   выудить   из   Экземы  максимум   информации,   но
одновременно   обойти  молчанием  вмешательство   моей   дорогой
невесты.
  --  В  следующий  раз,  когда  направите  ко  мне  свой  черный
эскадрон,  милая моя, посылайте человек двенадцать, чтобы  более
или менее уравнять силы.
  Она  молчит.  И  напрягает  всю свою энергию,  чтобы  выдавить
улыбку.  Но  я чувствую ее тигриные когти, впившиеся через  шелк
смокинга мне в спину.
  --  Не  надо  рвать  костюм, мадам, за  него  заплатили  двести
тысяч,  --  шепчу  я ей нежно в ушко. -- В наши дни  трудно  найти
мастерицу, умеющую хорошо штопать.
  Мы  делаем круг по залу, слившись в танце, как совсем  недавно
сливались  в  любовных  утехах. (А, каков  стиль?  Как  я  сочно
выражаю мысли! Где Гонкуровская премия, наконец?)
  --   Мне  необходимо  поставить  вас  в  известность  об  одной
проблеме,  дорогая Экзема: в настоящий момент  в  вашей  комнате
находятся  два трупа. Мне кажется, Окакис может поднять  большой
скандал,  даже  если  вы  ему начнете клясться  на  Библии,  что
господа скончались от скарлатины.
  -- Ну и что? -- заносчиво говорит она.
  --  А  то,  любовь  моя:  если вы не станете  отвечать  на  мои
вопросы, я спровоцирую большие семейные разборки с продолжением.
  -- И что вы хотите узнать?
  У   этой  дамы  исключительное  хладнокровие,  доложу  я  вам.
Железные нервы, самообладание и все необходимые аксессуары.
  --  Что  было  в ящиках, спрятанных на дне? Не знаю почему,  но
этот вопрос очень теребит мне мозговые извилины!
  -- Я не в курсе!
  --  Если  вы  будете так вести себя и дальше, то наши отношения
быстро зайдут в тупик, счастье мое!
  Она зло таращит глаза.
  --  Я  же  вам  сказала: мне ничего не известно  об  истории  с
ящиками!
  Вальс   заканчивается.  Поскольку  мы  оказываемся   рядом   с
буфетом,  инстинкт  суфлирует мне, что пора промочить  горло.  Я
предлагаю  Экземе  последовать моему примеру, но  она  отклоняет
предложение.
  --  Напрасно! -- говорю я, мило улыбаясь. -- Чувствуйте себя  как
дома, мне кажется, вы очень напряжены!
  Дружеская рука Берю со всей силой обрушивается на мое плечо.
  -- Я смотрю, ты тоже нашел родственную душу? -- замечает он.
  --  Ты  даже  не  представляешь, как прав,  Толстяк!  --  Затем,
понизив  тон,  я добавляю: -- Но только прошу тебя,  не  усни  на
своей   коровушке  с  могучим  суперсопрано!  Будь   внимателен,
Толстяк, события могут начаться с минуты на минуту!
  -- Опять?
  --  Да!  Как  сказал  бы  Робер Франсуа  Дамиен,  пытавшийся  с
помощью перочинного ножа напомнить Людовику XV о его королевских
обязанностях  и за это четвертованный на Гревской площади,  день
не задался с самого утра!
  Берю тяжело вздыхает:
  --  Думаю,  ты  прав  на все сто по поводу дня!  Особенно  если
учесть,  что  мы приехали только сегодня утром! -- Тут  он  вдруг
толкает  меня локтем: -- Смотри-ка, твоя золотая рыбка,  кажется,
собралась уплыть в открытое море.
  И  точно:  используя момент моего краткого обмена мнениями  по
поводу  текущих  событий с Берю, Экзема быстро  огибает  стол  и
направляется к открытому окну. Я бросаюсь на перехват.
  --   Эй,  дорогая!  --  кричу  я  вслед.  --  Вы  что,  на  поезд
опаздываете?
  Экзема  оборачивается.  Затем  снова  принимается  бежать   по
направлению к парапету террасы. Она, конечно, быстрая как  лань,
но удрать от мальчика, способного пробежать сотку за одиннадцать
секунд, да еще с мешком камней на спине, -- для этого нужно долго
массировать  себе суставы леопардовым маслом. Я быстро  настигаю
ее и хватаю за развевающийся тонкий шарф, прикрывающий плечи.
  -- К чему такая спешка, любовь моя?
  Резким движением она вырывается из объятий шарфа, взлетает  на
перила и прыгает в пустоту. Нет, вы отдаете себе отчет? Устроить
мне  такое!  Я стою, будто меня трахнули мешком по голове,  тупо
разглядывая  тонкий  материал, оставшийся в моей  ладони.  Снизу
доносится  короткий шлепок. С этой стороны терраса нависает  над
пропастью высотой не менее двадцати метров.
  Перегибаюсь   через  перила,  и  в  свете  луны  моим   глазам
предстает белесая масса, распластавшаяся на самом дне ущелья.
  Прислушиваясь  к  голосу  только  своего  мужества,  я   также
перелезаю  через балюстраду и ищу какой-нибудь  уступ,  дабы  не
свалиться вслед за Экземой. Добрых пять минут я спускаюсь к  ней
по  острым  скалам. Она еще дышит, но не нужно получать  высшего
медицинского   образования,  чтобы  понять:  ей  осталось   жить
считанные минуты!
  Склонившись над ней, ловлю ее взгляд, полный ненависти к  моей
персоне.
  --   Экзема,  вы  меня  слышите?  Похоже,  она  силится  что-то
произнести. Я прижимаю ухо к ее губам.
  -- Что вы сказали?
  -- Грязный легавый!
  Только  по-настоящему  красивая женщина,  отдавая  Богу  душу,
может позволить себе сильное ругательство.
  Мне  жаль ее. Она большой игрок, поставила на карту  все  --  и
проиграла.
  -- Почему вы хотели меня убить сегодня утром?
  -- Не вас -- Антигону...
  -- А вечером, значит, Гомера?
  -- Да...
  --  Вы  хотели  отхватить  себе весь пирог,  так?  А  затем  вы
расправились бы с Окакисом?
  -- Да...
  Вынимаю  платок  и  отираю лицо. Он пахнет  кровью  и  соленой
водой.
  -- Ладно, пойду за помощью, -- говорю я нерешительно.
  --Нет!
  Ее  голос  звучит все слабее, но тем не менее  она  находит  в
себе  силы показать свою неодолимую волю. И, собравшись с духом,
добавляет:
  -- Уже ни к чему!
  Ее глаза закатываются.
  --  Экзема! -- почти кричу я. -- Это вы отрезали остров от  всего
мира?
  Она  не  отвечает. Я беру ее за руку и сжимаю в своих ладонях.
Ведь  умирающий  имеет право на поддержку,  не  так  ли?  Тяжело
глотать такую пилюлю!
  --  Вы  отрезали  остров  от  всего мира?  Не  знаю,  может,  я
ошибаюсь, но мне кажется, она сказала "нет".
  -- А с ящиками, аквалангистами вы не имели дела?
  --Нет..
  Второе "нет" сформулировано очень четко.
  -- Послушайте, Экзема, необходимо, чтобы вы мне сказали...
  Но какой смысл насиловать вопросами мертвую?
  Экзема умерла! Какая никакая, а душа ее отлетает.
  Я  закрываю  ей  глаза, поскольку вижу в этом  свой  последний
долг.
  Похоже, Берю был прав. Как с самого начала не задалось, так  и
продолжается, а если учесть, что мы только сегодня приехали... Вот
судьба   человеческая,  а?  Какой  накал!  Все-таки  я  из   тех
писателей, кто умеет концентрировать ваше внимание!



  Если  есть  человек, способный принимать быстрые  решения,  то
это   я.  Понимаю,  что  без  толку  поднимать  на  ноги  службу
безопасности  и лучше умолчать о несчастном случае  (если  можно
так  назвать произошедшее на моих глазах). Пусть все идет  своим
чередом. Кстати сказать, когда я поднимаюсь на террасу, до  меня
доходит, что в самый раз избавиться от прилипшего ко мне  шарфа.
Одним   словом,  я  просто  выбрасываю  его  в  пропасть.  Затем
отряхиваю свой смокинг.
  --  Наверное,  хорошо  бы  поправить и узел  на  галстуке,  мой
дорогой, -- слышится в темноте голос агента А.С.116 (эта девочка,
несмотря на номер, вероятнее входит в первую десятку, между нами
говоря!).
  Вы  хотите  сказать, она мой ангел-хранитель? Скорее  тюбик  с
клеем!  Глядишь,  я  и  в  сортир буду  ходить  под  пристальным
наблюдением.
  -- Вы все видели, Глория?
  --  Все.  Очень  увлекательный  спектакль.  Но  и  неожиданный,
следует признать!
  -- Она была отчаянным игроком, но...
  --  Конечно,  -- соглашается моя коллега и заодно невеста.  --  Я
так думаю, между вами и Экземой произошел последний разговор?
  --  Боитесь,  я  начну утаивать от вас важную информацию,  мисс
Фараон?
  --  С мужчинами нельзя быть ни в чем уверенной, -- шутит она.  --
Они  не умеют врать, а единственная ложь, которую они еще как-то
умеют применять, так это замалчивание. Так что она вам сказала?
  Последнюю   фразу  Глория  произносит  резким,  почти   лающим
голосом.   (Раньше  я  бы  написал  что-нибудь  типа  "собачьего
гавканья".)
  --   Призналась,  что  хотела  прикончить  детей   Окакиса.   Я
подозреваю,  наш  судовладелец  внес  в  завещание  определенные
пункты,    гарантирующие    переход    наследства    в    полной
неприкосновенности своим детям. А это не устраивало нашу Экзему,
которая  надеялась  на  безбедную жизнь и  после  смерти  своего
старого супруга.
  --  Почему  она выбрала именно это время торжественного  приема
гостей, чтобы провернуть свое гнусное дело?
  Я  целую  Глорию  в щеку, чтобы не возбуждать в  ней  излишних
эмоций.
  --  Да  потому  что представился идеальный случай.  Присутствие
именитых особ гарантировало поверхностное расследование.  Вы  же
не  посмели  бы  настаивать,  чтобы эквадорская  полиция  начала
обыскивать  королей и принцев. Представьте себе хотя  бы  мамашу
королеву  Брабанса  или  сырного  короля,  проходящих  процедуру
допроса  с  пристрастием! Поэтому, скорее всего, подумали  бы  о
нападении  анархистов. Может, это слишком сложное  умозаключение
для женской логики, а?
  Она улыбается, как всегда чистосердечно.
  --  А вы, большой хитрец с недюжинным мужским умом, решили, что
r`j`   женщина,   как  Экзема,  будет  своими   руками   бросать
начиненные  взрывчаткой мячи на корт или втыкать  нож  в  сердце
своему  родственнику,  хоть  и  по  мужу?  А  ведь  у  нее  были
подручные!
  Вынужден признать ее аргументы весьма весомыми.
  --  Ладно,  нарисуем  еще  один вопросительный  знак  на  полях
нашего  отчета,  --  заключаю я. -- А  там  посмотрим.  Во  всяком
случае,  она  подтвердила  одно мое  предположение,  и  я  готов
поверить  в  ее правдивость: Экзема не имеет абсолютно  никакого
отношения  к  своевольному исчезновению  с  острова  кораблей  и
самолетов Окакиса, а также ничего не знает о спрятанных  на  дне
ящиках. Пойдем потанцуем?
  Мы  возвращаемся  в  зал. На этот раз музыканты  играют  блюз,
более   томный,  чем  закат  солнца  на  плакатах  туристических
компаний. Вполне возможно, он называется "Не двигайся, не  то  я
быстро кончу". Под такую музыку не танцуют, а тихо трутся друг о
друга.
  Берюрье  все  еще  в трансе со своей возлюбленной  Ла  Кавале.
Классная   парочка.   Увидев  меня,  он  приближается   походкой
стопоходящих. Собственно, это его стиль танца.
  --  Ты  видел,  какие  па  я тут накручивал?  --  спрашивает  он
радостно. -- Моя кошечка меня научила!
  -- Браво! Снимаю шляпу, Толстяк.
  --  Да  ты  бы снял не только шляпу, если бы видел меня  только
что,  Сан-А!  Кроме  того, я приготовил  вам  всем  сюрприз,  но
сначала  ты  должен посвятить меня в последние новости.  Кстати,
когда  будешь все это рассказывать нашему другу Пинюшу, придется
тебе клясться головой своей матери, иначе он не поверит!
  И,  высказавшись,  он  быстро убегает,  будто  черт  запрыгнул
обратно в табакерку. Его слова, однако, оставляют у меня в  душе
некоторое беспокойство.
  --  Короче говоря, эта королевская тусовка больше смахивает  на
конгресс легавых! -- громко шепчет моя Глория.
  -- Общего много!
  Малышка  Антигона  пляшет с профессором В.  Кюветтом,  который
трясется  в  танце, как тарелка с лазаньей. Он снует  маленькими
шажками,  высоко задирая ноги, будто переходит лужу на  базарной
площади.  Через плечо профессора Антигона передает  мне  мимикой
сигнал,  означающий SOS. Я отвечаю немым обещанием. Ах бедняжка,
она  даже не подозревает, какая страшная участь ее ожидала, ведь
коварная мачеха непременно хотела стереть ее с лица земли!
  "Да,  малышка, -- думаю я про себя, -- мы обязательно спляшем  с
тобой.  И если ты не против прогулки под луной, я готов  пропеть
тебе песни Вертера -- при условии некоторой компенсации".
  Блюз заканчивается, и я снимаю руки с Глории.
  -- Если позволите, дорогая невеста, пойду потанцую с сироткой!
  --  Я  знаю,  она  вам страшно нравится, -- шепчет  замена  мисс
Виктис.  --  И  очень похоже, что это обоюдно. Примите  искренние
поздравления,   дорогой   Тони.  Она   действительно   настоящая
наследница!  С  ее  деньгами, когда она их получит,  вы  сможете
купить   всю   префектуру  полиции,  чтобы   переделать   ее   в
автостоянку.
  Глория  отклеивается от меня, но, понятное дело, это  временно
и  она  будет  продолжать слежку за мной.  Ух,  милая  Глория  --
настоящий партизан!
  Я,  однако,  интеллигентной  походкой,  которая  так  нравится
дамам,   направляюсь  прямо  к  Антигоне.   Старый   В.   Кюветт
задыхается,  как  списанный  паровоз  на  подъеме  (черт,   куда
подевались все мои метафоры?).
  --  Отдохните,  господин  профессор, -- говорю  я  вкрадчиво,  --
hm`we ваша коробочка с эмфиземой рискует вылиться в резервуар  с
астмой.
  И   я   похищаю  у  него  партнершу  одним  ловким  движением.
Профессор смотрит нам вслед, отдуваясь.
  --  Ну  наконец!  -- вздыхает Антигона. Ах, как приятно  слышать
такой   нежный  вздох!  Оркестр  меняет  пластинку  --   начинает
наигрывать  самбу.  Такой  танец  мог  бы  произвести  фурор   в
маленьком  кафе  на Монмартре -- люди бы с ума сошли!  Называется
просто:  "Танцуй самбу!" Начинается с ля-ля, ля-ля  и  кончается
примерно тем же, что в принципе разрешено цензурой.
  --  Послушайте,  моя  милая Антигона, -- стараюсь  я  пропеть  в
ритме танца, -- расскажите мне о своей мачехе...
  Она  делает  такую  паузу,  будто фильм  оборвался.  Удивление
читается  на  ее  лице  так же четко,  как  название  фильма  на
фронтоне "Колизея" .
  --  Странный  вопрос!  -- выдавливает из себя  дорогое  во  всех
отношениях дитя.
  -- У меня впечатление, будто вы ее совсем не любите! Я прав?
  --  Действительно,  -- соглашается она. -- Но, думаю,  все  дети,
чей  отец  женится вторым браком на женщине почти  их  возраста,
испытывают подобную неприязнь, не так ли?
  --   Покушение   на  вашего  брата,  случившееся  только   что,
произвело на вас сильное впечатление?
  Она робко бросает взгляд на меня, и тут ее несет.
  --  Да!  Она виновата во всем! Но как предупредить отца? Он  от
нее без ума. Поскольку она боялась ехать сюда, он дошел до того,
что  . оплатил ее личных телохранителей, чтоб те не отходили  от
нее ни на шаг.
  На  этот  раз единственный и любимый сын своей матери  Фелиции
перестает танцевать.
  --  Телохранителей?  -- вскрикиваю я. Бог мой,  ну  конечно  же!
Примерно  в том же духе восклицает комиссар Коломбо в знаменитом
сериале об интеллектуальных возможностях полиции, когда считает,
что  очередная серия и так достаточно затянулась и пора объявить
о развязке.
  Ведь  Экзема  позвала на помощь своих качков, дав  им  понять,
что я ей угрожаю! Ах, бедные ребята!
  -- Они говорят по-французски?
  -- Кто?
  -- Ну эти телохранители?
  Антигона прыскает со смеху.
  -- Да нет же! Они курды.
  Надо  срочно  сообщить новость Глории.  Вот  у  нее  вытянется
лицо, когда она узнает, что замочила честных людей.
  Мы  продолжаем отплясывать самбу. Никогда еще не присутствовал
на  подобных  вечерах! Монархов -- битком!  Все  такие  манерные,
кланяются,  делают  реверансы,  стучат  ножкой.  И  одновременно
танцуют.  А  между  танцами идут смотреть, как  кто-то  умирает.
Потрясающе! Античный мир! Рим времен Цезарей!
  -- Мы можем увидеться во Франции? -- спрашивает меня Антигона.
  -- С превеликой радостью, милая девочка.
  Когда   мы   в   темпе   проходим   за   колонной,   я   решаю
воспользоваться случаем и клею ей поцелуй в стиле экспрессо, как
кофе,   горячий!   Она  краснеет,  но  не   манерничает   и   не
сопротивляется.  Воспитанная  девочка.  Несмотря   на   огромные
деньги, она очень мила.
  Все  имеет  свой  конец, даже самба.  Наш  танец,  как  я  вам
говорил выше, заканчивается на двух ля-ля, ля-ля.
  Музыканты  хотят  устроить себе небольшой перекур,  но  в  это
время происходит новое событие. Толстяк выходит на середину зала
h,  привлекая к себе внимание, хлопает в ладоши, так что  стекла
дрожат. Я немного обеспокоен, как бы Берю опять чего не выкинул.
  --  Короли и королевы, заместители королев и принцы, президенты
и   президентши,  --  атакует  он  с  ходу.  --  С  целью  немного
разнообразить  меню  и не обращая внимания  на  знаки  господина
профессора  В.  Кюветта, воображающего, будто он  в  автобусе  и
хочет выйти на остановке по требованию, я вам сейчас оглашу одну
новость.  Присутствующая здесь мадам  Ла  Кавале,  с  которой  я
только  что  имел  честь общаться, нашла красивым  мой  голос  в
тембре  баритон-бас с субтитрами и решила спеть со мной  дуэтом,
то есть я и она. Совершенно случайно она также знает мою любимую
песню, я бы сказал, гимн о каторжниках. Так вот, она их знает на
ихнем,   итальянском,  но  на  это  наплевать,  поскольку,   как
известно, ноты как свисток паровоза -- интернациональны! Если  вы
не   против  пения  в  принципе,  мы  вам  тут  сейчас   сбацаем
быстренько,  как  на  газу. Прошу вас  всех  вместе  подтягивать
куплет,  значит, хором. Я вам покажу где! Если не знаете  слова,
тогда можете петь тра-ля-ля, но музыкально, ясно?
  С   некоторым  недоверием,  но  тем  не  менее  охотно,   ради
разнообразия,    гости   соглашаются.   Папаша    Окакис    даже
провозглашает   такую   мысль  вполне   достойной.   Он   отдает
распоряжение подтащить рояль в центр зала. Несчастный  вдовец  --
он  еще  ни  о  чем не знает! Я вижу, как он глазами  ищет  свою
супругу.  Возможно, он думает, что она пошла проверить состояние
Гомера. Ух, что начнется, когда обнаружат сразу три трупа, -- все
начнет  бурлить, как в кастрюле, можете поверить мне  на  слово!
Придется вызывать полицию с дубинками, чтобы погасить панику.  А
когда  коронованные гости узнают, что остров отрезан напрочь  от
остального  мира,  тут  --  о-ля-ля! -- придется  подносить  к  их
августейшим  носам нашатырь, дабы очухались. Но пока  все  чинно
благородно.
  Слуги  поднимают капот рояля, чтоб двигатель не  грелся.  Один
из  них  чистит  молоточки  и клапаны  пастой  "Сигнал",  другой
натирает педали газа и сцепления кожей зомби. Словом, инструмент
к запуску готов.
  Как  и  после  завтрака, королева-маманя  Мелания  садится  за
клавиши.   Она  не  знает  гимна  каторжников,  как   и   своего
собственного,  у нее нет партитуры, но Ла Кавале объясняет,  что
нужно   всего   лишь  вовремя  нажимать  на  клавиши   24,6-бис,
14,11,29,2,8,19-бис, 12,44,39,17, 48 и 30, чтоб не выбиваться из
общего  звукового потока. Поскольку Мелания мудрая женщина  (она
недобрала в 1881 году до получения диплома лишь сорок очков, так
как  не смогла постичь таблицу умножения из-за удаления миндалин
и  пропустила по слабости здоровья весь год, что часто случается
в  королевских фамилиях), по причине природного ума и врожденной
интеллигентности (по крови) она все быстро схватывает.
  Итак,  на  сцене дуэт Ла Кавале -- Берюрье. Отныне человечество
делится  на  две  части:  первая  --  та,  что  присутствует  при
выступлении эпохального дуэта, и все остальные. Я рекомендую вам
примкнуть к остальным!
  Стартером  служит Ла Кавале. Она испускает сильно-сольное  си-
бемоль,  затем  тремоло  в  той  же  тональности.  И  тут,   как
тракторный  двигатель  от пускача, вступает  Берю.  Он  изрыгает
несколько  гласных и умолкает, затем снова дребезжат  стекла  от
надрыва лучшего в мире контральто.
  Впечатление сильное -- будто спускают воду из старой ванны.
  Коронованный  народ начинает смеяться, они получают  настоящее
удовольствие.  Но Толстяк плевать на всех хотел.  Закрыв  глаза,
рука  об  руку  с  замечательной Ла Кавале, он  бурчит,  хрипит,
срывается  на  фальцет, выворачивает желудок, вспучивает  живот,
m`dp{b`erq, зеленеет, затем таращит глаза, снова закрывает,  при
этом  у  него  отрываются пуговицы брюк  и  лопается  прекрасная
крахмальная  манишка.  Вдруг на очередном  фа  у  него  изо  рта
вываливается вставная челюсть и падает на крышку рояля.  Аппарат
для  терзания  бифштексов скользит по крышке розового  дерева  и
падает  на клавиатуру. И надо же такому случиться, что именно  в
этот момент Мелания решается стукнуть по клавише, где лежит,  от
удивления  раскрыв  лопасти, вставная челюсть.  Мамаша  королева
берет  аккорд,  и челюсти смыкаются на монаршем пальце.  Мелания
взвизгивает! Гости, думая, что так задумано по сюжету, кричат от
восторга сильнее королевы.
  Но  Берю  не  перекричать, он поднимается на пару тонов  выше,
что вызывает у присутствующих разные чувства и мысли. На эстраде
музыканты  корчатся в судорогах. Эдгар Слабуш предвидит  крупные
неприятности  в верхах. Что касается Мелании, то она,  бедняжка,
сосет палец, стараясь утихомирить боль в ревматических суставах,
и   пропускает   двадцать   три   ноты.   Теперь   старушка   из
предосторожности играет только левой рукой, и правильно  делает,
поскольку  челюсть продолжает угрожающе скалиться. Не  может  же
музыкантша   вернуться  в  свое  королевство   с   опухшим   или
забинтованным  пальцем,  а  еще хуже --  с  ампутированным.  Хоть
протезирование  в последнее время и сделало значительный  скачок
по  пути  прогресса,  но  нельзя же держать  скипетр  деревянной
рукой.
  Но  Берю не унять, не остановить. Легче расслышать пук мухи во
время  землетрясения, чем всякие там фа-диезы  Ла  Кавале.  Она,
конечно,  старается  изо  всех сил, пытается  обратить  на  себя
внимание,  берет  такое  оглушительное ля,  что  любая  пилорама
облилась  бы  горючими слезами от зависти, но  куда  там!  Разве
этого  мажорика  переорешь?  Нужна  дивизия  тяжелых  танков   с
прогревом двигателей, и то, я вам скажу, -- вряд ли!
  Берю  покрывает  все  и вся! Он сеет бурю  и,  как  результат,
пожинает  ветер! (Я не ошибся -- просто на кой черт  мне  кого-то
цитировать!)  Он в апогее своей вокальной силы,  со  вздувшимися
венами   на   шее!  Ла  Кавале  пускает  петуха,  ее  знаменитое
контральто  тут  не проходит. Теперь ей придется восстанавливать
голос с помощью лишней пары анальных свечей.
  Как  прекрасен  мой  Берю  в  такой момент!  Королева  Мелания
забыла  о  своем укушенном пальце, о боли в ушах. Она  стоически
переносит все! Вот такие они, наши королевы! Они умеют  страдать
втихомолку.  Возьмем,  к  примеру, Марию-Антуанетту.  Разве  она
орала  перед тем, как на ее голову свалился механический  топор?
Нет!  И  даже  потом  она ни слова не произнесла!  Ни  словечка!
Молчание -- вот в чем достоинство королей!
  Наконец  мы доходим до припева -- пристегните ремни,  поем  все
вместе!

           Эхма, твою мать,
           Век свободы не видать,
           Каторжники мы-ы-ы!
  Монархи  восторженно  мычат,  надрывая  глотки.  Они,  похоже,
балдеют от самого сюжета песни.
  И  вот  завершающий обвал! Это конец! Короли, королевы, принцы
и  президенты  сидят со слезами умиления на глазах.  Они  ужасно
растроганы!  Они  долго будут помнить о  Франции  и  знать,  что
Франция способна на многое!
  Глория смеется, держась за бока, и подходит к нам.
  --  Ну  силен ваш товарищ! Я как бы невзначай говорю  ей,  мило
улыбаясь:
  --  Два  типа,  которых  вы  уложили  в  комнате  Экземы,  были
dnapnonpdnwm{lh гражданами и простыми телохранителями.
  И  что  вы  думаете? Нет ни заламывания рук, ни проклятий,  ни
хотя  бы  гримасы конфуза. Вместо этого она смеется еще сильнее.
Меня мороз по коже пробирает.
  -- Ну и что? Они же хотели вас убить, не так ли?
  -- И это все, что вы можете сказать?
  --  Но,  Тони,  дорогой, вы странный человек  --  белая  ворона,
честное  слово!  И  потом, телохранителей для того  и  нанимают,
чтобы они подставляли свою шкуру под пули!
  Непостижимая женская логика -- она не знает границ!
  Берю,  из-за  потери голоса Ла Кавале, приходится  заканчивать
песню  одному  Певица  надулась, она  обещает  подать  жалобу  в
профсоюз крикунов. Она больше не любит Толстяка, никогда ему  не
простит его господство в вокальной сфере
  Присутствующие  скандируют "браво" и хлопают  от  души  Король
Фарук  даже  поранил руку об алмазный крест на груди Собственно,
это  можно  отнести к профессиональной травме  на  производстве,
поскольку всякий риск при аплодисментах будет покрыт королевской
страховкой. Кстати, адрес королевской страховой компании Лондон,
Букингемский дворец
  Словом, у всех едет крыша Не спеша. Я даже умудряюсь на  время
забыть, в каком опасном положении мы все находимся, как вдруг...



  Это  привычка  такая  --  обожаю  заканчивать  главу  на  самом
интересном   месте.   У  читателя  появляется   желание   скорее
перевернуть страницу или выбросить книгу...
  Но  действительно,  как  я только что сказал,  вдруг  слышится
шум,  перекрывающий пение нашего соловья Берю.  Будто  подземный
взрыв в шахте. Такое бывает, когда где-нибудь в зале настраивают
музыкальную  аппаратуру  и  дуют в микрофон,  чтобы  попробовать
звучание. Обычно в таких случаях с усилением не стесняются,  так
что у счастливчиков, сидящих в зале, вянут уши.
  "Алло! Алло!" -- раздается будто с планеты Марс
  Берю   произносит   "квак"  и  замолкает.  Монархи   перестают
отбивать  ладоши,  а  королева-мать  слюнявит  палец,  укушенный
свободолюбивой челюстью.
  Мы  все  поднимаем  головы, поскольку голос  звучит  откуда-то
сверху, как всякий уважающий себя сверхъестественный голос.
  И    тут    я    обнаруживаю   в   центре   огромной    люстры
громкоговоритель.  Среди  хрустальных  висюлек   динамик   почти
незаметен,  но издает звуки, вызывающие звон подвесок.  Граждане
присутствующие шушукаются, задают друг другу вопросы  типа  "Что
это  такое?"  да  "Откуда взялось?" Все  устремляют  взгляды  на
Окакиса,  который  вновь впадает в транс. Обиженный  невниманием
Берю, как всегда кстати, заявляет, что неприлично, мол, затыкать
рот  певцу,  да  еще его масштаба. Это все равно что  пощекотать
эквилибриста  под  куполом цирка как  раз  в  момент  подготовки
прыжка  через  шест.  В таких случаях часто  бывает  смертельный
исход.  А у теноров может застрять в глотке неосторожно пущенный
ре-минор,  и тогда он задыхается насмерть, так что и кислородная
подушка не поможет.
  Но  Толстяк  не  успевает  закончить свой  монолог,  поскольку
голос  из  поднебесья,  поражающий  воображение  своей  силой  и
уверенностью, вновь бьет по барабанным перепонкам.
  --  Алло!  Алло!  Пусть все замолчат, сохраняют  спокойствие  и
внимательно слушают, что я скажу!
  Пауза.  Королева Мелания осеняет себя крестным знамением.  Это
вообще относится к привилегиям королей и королев -- осенять  всех
jpeqrm{l знамением, особенно если имеется крест под рукой.
  --  Что  это все, в конце концов, значит? -- вскрикивает Окакис.
-- Кто тут установил динамик?
  Вновь звучит голос:
  --  Господин  Окакис, подойдите к чаше с цветами в углу  салона
за  статуей  Дианы.  Внутри вы найдете микрофон,  возьмите  его,
тогда нам будет легче общаться друг с другом.
  Но  любопытная  ситуация, дорогие мои, -- гостей это  абсолютно
не колышет. Наоборот, они находят такой оборот событий забавным,
думая,  что  речь идет об очередном розыгрыше, фарсе  --  словом,
гвозде  программы! Они с удовольствием устраиваются поудобнее  в
ожидании  продолжения  спектакля. Только у троих  присутствующих
ощущается  некоторая  слабость в  коленках:  Глории,  Окакиса  и
вашего  покорного слуги. Они-то как раз понимают всю серьезность
положения. Во всяком случае, им наконец удастся узнать  (кстати,
вам тоже) развязку всей истории.
  Окакис  спешит  в  указанное  с небес  место  и  действительно
находит  микрофон. Он берет его дрожащей рукой и, как  неопытный
певец-любитель, подносит ко рту:
  -- В чем дело?
  -- Господин Окакис собственной персоной? -- вопрошает голос.
  -- Да, -- неуверенно произносит лишенный судов судовладелец.
  --  Очень  рад вас слышать, господин Окакис. Организация  "Зет"
шлет вам свои наилучшие пожелания.
  -- Что за шутки? -- взвизгивает грек.
  -- Вы сейчас быстро поймете, что мы вовсе не шутим!
  -- Кто вы?
  -- Разве вы не слышали? Я же вам сказал -- организация "Зет".
  -- Где вы?
  --  На  борту  подводной лодки примерно в  трехстах  метрах  от
вашего  причала. Если вы посмотрите в нашу сторону, то  в  ярком
свете луны легко нас увидите и поймете, что я не лгу.
  Толпа  снимается с места и устремляется на террасу. Признаюсь,
поскольку  обещал вам рассказывать все начистоту,  я  тоже  бегу
вместе со всеми.
  И   правда,  в  море  на  рейде  виднеется  темная  масса,  по
очертаниям  очень  похожая на субмарину. Да, собственно,  так  и
есть,  поскольку  бортовые огни в рубке и по  корпусу  не  дадут
спутать такое судно ни с чем другим.
  Голос, выдержав паузу, вновь обращается к присутствующим:
  --  Позволю  себе выразить искреннее уважение к столь  высокому
обществу.  В  бинокль я вижу короля Фарука, господина  Бипланна,
его  величество Омона Бам-Тама, а также других знаменитых  особ.
Теперь возвращайтесь на свои места.
  Невозможно   поверить,  но  этот  резкий  голос  с   призвуком
металла,  усиленный  с  помощью  электроники,  обладает  большой
гипнотической силой.
  --  Господин Окакис, -- вновь льется сквозь хрусталь  люстры,  --
прошу  вас,  вас лично и ваших знатных гостей, выслушать  сейчас
мои  объяснения.  В  1945 году подводная  лодка  военно-морского
флота  США  на своем борту несла атомную бомбу для  доставки  на
одну  из баз в Тихом океане. Бомба была предназначена для  наших
новых  японских друзей. Это я говорю специально для вашего гостя
его  превосходительства Нету Метро Киото. (Тут голос умолкает  и
слышится идиотское хмыканье.)
  Вот  теперь до гостей наконец доходит, что это не шутка  и  не
розыгрыш,  и  они  бледнеют  за рекордно  короткий  срок.  Чтобы
получить такой быстрый результат, понадобилось бы несколько тонн
самого эффективного отбеливателя.
  Голос  прокашливается, при этом слушатели  вынуждены  зажимать
sxm{e раковины чем придется. Затем продолжает:
  --  Подводная лодка была подбита недалеко от Кокпинока японским
крейсером. Пущенная с корабля торпеда попала в корпус,  и  лодка
затонула. Следующей ночью лодка вновь всплыла благодаря мужеству
и   воле   экипажа,  задраившего  пробоину  в  балласте...  Однако
подводная лодка была слишком повреждена, чтобы продолжать  путь,
поэтому  командир дал приказ бросить якорь у атолла и захоронить
атомную  бомбу  среди  кораллов, что и  было  исполнено...  (Вновь
пауза,  во  время  которой  мы слышим  характерное  бульканье  и
отрыжку,  усиленную  динамиком, поскольку наш  невидимый  диктор
решил   промочить  себе  горло.)  Надеюсь,  вам  все   ясно   из
сказанного?  Тогда  я, с вашего позволения, продолжу.  Так  вот,
бомбу  спрятали на острове, и лодка с трудом пошла к эквадорским
берегам.  Но, увы, ей не суждено было дойти до порта,  поскольку
другая  подводная лодка, на этот раз немецкая, торпедировала  ее
рано  утром  .следующего  дня. Все  члены  экипажа  погибли,  за
исключением  одного...  Я  являюсь тем спасшимся  членом  экипажа.
Вместе  с  мятежными  матросами, поднявшимися  против  нынешнего
общества, мы образовали организацию "Зет".
  Голос  умолкает. Среди приунывших слушателей начинается  тихий
ропот.  Господин Педе хнычет, Эдгар Слабуш просит соединить  его
со  своим  правительством,  королеве  Мелании  срочно  требуется
возвратиться домой, а генерал фон Дряхлер потирает  ручонки  при
мысли  о том, что именно немецкая подлодка потопила ту проклятую
субмарину.
  Толстяк, забыв об осторожности, подходит ко мне и спрашивает:
  -- Это что, бред или как?
  -- Боюсь, что нет, Толстяк.
  --  Полагаю, самые умные из вас уже поняли, о чем идет речь,  --
вновь  гудит  голос.  -- Вам пришла в голову не  слишком  удачная
идея,  господин Окакис, построить свой дворец из "Тысячи и одной
ночи" на этом острове. (Снова прокашливание, так что из люстры с
красивым звоном сыплются хрустальные подвески...) Все, кто  слышит
меня,  сосредоточьтесь и не впадайте в истерику. Сейчас я сообщу
вам  главное. В настоящий момент вы все находитесь  над  атомной
бомбой.  Мощность  ее  не  меньше  той,  что  была  сброшена  на
Хиросиму.  В  течение долгих месяцев под покровом  ночи  мы,  со
своей стороны, также готовились к приему. Но по-своему! Господин
Окакис,  это  будет  самым  большим  фейерверком,  поскольку  мы
заминировали  бомбу  и  установили  взрыватель  с  дистанционным
управлением, поэтому можем взорвать ее с большого расстояния.
  Вопль  пробегает по нашим рядам, будто на стадионе,  когда  из
тоннеля на дорожку выскакивают марафонцы.
  Слабонервная  Алоха  Келебатуза падает в  обморок.  Ла  Кавале
ищет  глазами диван пошире, чтобы сделать то же самое.  Господин
Педе  прижимает к груди свою высохшую бабушку, давно  потерявшую
нить  происходящего,  и кричит о своем нежелании  отдавать  Богу
душу  за  просто  так,  у него-де слишком  высокий  пост,  чтобы
позволить себе подобные шутки, не говоря уже о связях  в  высших
сферах и паре долматинов дома, которые без своего хозяина помрут
от тоски.
  --   Спокойно!   Спокойно!  --  призывает  громкоговоритель.   --
Послушайте  меня!  Если  мы  взорвем  бомбу,  то  остров   будет
буквально  стерт  с  лица земли. Не будет ни  вас,  ни  шикарной
обстановки,  которая вас окружает. Бежать вам тоже  не  удастся,
поскольку в вашем распоряжении осталось лишь несколько маленьких
лодочек,  на  которых  мы  испортили моторы.  А  на  веслах  вам
понадобится  не  меньше  суток, чтобы  достаточно  удалиться  от
эпицентра  взрыва...  Итак, если не договоримся,  то  ровно  через
сорок пять минут мы нажимаем на кнопку и остров прекращает  свое
qsyeqrbnb`mhe.
  Это   называется  разогреть  атолл,  как  говаривали  в  эпоху
ядерного  испытания  на  атолле Бикини.  Грустное  дело,  честно
говоря!  Думайте что хотите, но осознавать себя сидящим задницей
на  атомной бомбе не очень весело. Вот вам, пожалуйста, и  новая
ситуация. Если б я хоть на секунду мог представить, что со  мной
такое случится! Поспешно пытаюсь ухватиться за малейшую надежду,
повторяя  про себя, что, наверное, это чья-то чудовищная  шутка,
фарс!  Но  мой природный ум уверяет меня в обратном. Параллельно
со  строительными работами проводились и другие, и  обнаруженный
на    дне   труп   интенданта   в   сетке-рабице   служит   тому
доказательством! Ящики, найденные на дне, очевидно, не что иное,
как  звуковое  оборудование, обеспечивающее  работу  микрофонов,
тайно  установленных прямо в зале приемов. Вы подумайте  только,
подводная лодка! Мощь организации
  "Зет" приведет в трепет кого угодно!
  Нервозность  достигает  своего  апогея.  Все  кричат,  плачут,
умоляют, протестуют, угрожают, сквернословят и выкрикивают: мол,
я  принц,  я королева, я богат, я генерал, а я просто светлость,
аристократ  или  звезда! И никто из них не хочет отправляться  к
благородным  праотцам.  Есть такие,  кто  предлагает  немедленно
поднять восстание, бороться и не сдаваться, а некоторые советуют
вступить  в  переговоры  с  противником,  обвести  врага  вокруг
пальца,  заставить отступить или перековаться в мирных  граждан.
Слабаки  рвутся  утопиться,  амбициозные  --  возвыситься.   Одни
затягивают "Отче наш", другие грозят кулаком в горизонт, уверяя,
что  "им  это так просто не пройдет!". Каждый за себя и  сам  по
себе  в  общем бедламе. Но нависшая катастрофа скоро  объединяет
всех в какофонический хор: протестанты и католики, мусульмане  и
израелиты (из элиты), буддисты, ученики Конфуция, страдающие  за
Далай-ламу печенью, запорами, простатитом, литературным поносом,
европейцы и вегетарианцы. Нестройный хор империи страха!  Паника
среди  крыс  тонущего корабля! Свергнутые со своих тронов  через
черный  ход  монархи  всех  мастей  чувствуют  себя  брошенными,
отвергнутыми,   бредущими  в  страшном   болоте   с   задранными
штанинами. Конец династиям, господа! Голубая кровь свертывается,
как  и  всякая  другая. Если эта проклятая бомба чихнет,  сливки
вселенной и их услужливые рабы моментально объединятся  в  форме
одного атомного гриба.
  Я  смотрю  на  Антигону. Уткнувшись лицом в мой  смокинг,  она
дрожит,  как  птенчик, которому показывают  мультфильмы  "Том  и
Джерри".  Глория  в  задумчивости  закуривает  сигарету  --   она
обмозговывает свою дальнейшую карьеру спец агента. Я  подмигиваю
ей и говорю:
  -- Зато мы теперь знаем, что к чему, а, куколка?
  Что  касается  Берю,  то он находит момент вполне  подходящим,
чтобы  налить  себе  большой  бокал шампанского.  Пьет  с  шумом
спускаемой   в  унитазе  воды,  затем  громко  отделывается   от
излишнего углекислого газа и так же громко заявляет, как  всегда
к месту:
  --  Господа  и  дамы,  похоже, морская  прогулка  их  величеств
закончится  на облаках! -- Потом радостно улыбается  и  развивает
свою  демократическую мысль: -- Хорошо бы, эти  облака  пролились
дождем на Париж! Тогда бы вновь зацвела резеда в садах!
  Некоторое  время голос молчит, давая возможность  коллективным
страстям во дворце как следует накалиться.
  Несчастный Окакис хватает микрофон и кричит:
  --  Но  что  вы  от  нас  хотите? Снова  с  треском  включается
громкоговоритель, и усиленный киловаттами голос изрекает:
  --  Мы как раз собирались вам это сказать, господин Окакис.  Но
b`l  придется  прибыть к нам на борт... В точности следуйте  нашим
инструкциям. Возьмите лодку в порту и гребите к нам.  Пусть  вас
сопровождает  или  ваша жена, или кто-либо из  ваших  детей.  Не
пытайтесь предпринимать самостоятельных действий, потому что  мы
будем  за  вами  следить.  На вас будет направлен  прожектор,  а
заодно и пулемет. Один неверный шаг -- и мы будем стрелять.
  -- Да что вам от меня нужно?
  --  Когда подниметесь к нам на борт, мы обязательно сообщим вам
об  этом.  Немедленно исполняйте то, что я вам сказал. Если  все
пройдет  хорошо  и  мы будем удовлетворены,  бомба  взорвана  не
будет! Все!
  И  динамик  с  треском отключается. Окакис  выпускает  из  рук
микрофон и в отчаянии плюхается в кресло.
  -- Это ужасно, это безумие! -- стонет он. Я подхожу к нему.
  -- Сделайте, как они просят.
  Все хором душевно настаивают на том же:
  --   Да,   да,   поезжайте   к  ним!  Сломленный   судовладелец
поднимается.
  --  Но они потребовали от меня взять с собой жену или одного из
моих детей... -- Он озирается вокруг, глаза безумные. -- Где Экзема?
  --  У  постели  вашего сына, -- говорю я быстро.  --  Возьмите  с
собой Антигону!
  --  Да,  отец,  -- подхватывает милое дитя, к которому,  похоже,
вернулась природная энергия, -- я поеду с вами!
  Окакис  глубоко  вздыхает и выходит,  держась  за  руку  своей
дочери. Я следую за ними, подав знак Берю и Глории сделать то же
самое.  Мне  не хочется разговаривать в комнате, поскольку  там,
возможно, установлены подслушивающие микрофоны.



  Мы  проходим  несколько десятков метров в  направлении  порта.
Дойдя до лужайки, я останавливаю свою группу решительным жестом.
  --  Будем держать совет! -- объявляю я. Окакис смотрит на  меня,
будто лунатик,
  неожиданно разбуженный в тот момент, когда
  он залез на печную трубу.
  --  Слушайте  меня  все, -- говорю я. -- Существует  вероятность,
что  история с атомной бомбой сплошной блеф, но надеяться на это
было  бы избыточным оптимизмом. Я скорее склонен поверить  нашим
противникам. Более того, подозреваю, что, если вы согласитесь на
их требования, вот тут-то они как раз и взорвут остров.
  -- Почему вы так думаете? -- пугается милая Антигона.
  --  Сами  подумайте!  Они  же не могут позволить  себе  роскошь
оставить  в живых хоть одного свидетеля. Человек, голос которого
мы   слышали,  говорил,  что  он  единственный  уцелевший  после
потопления  американской подлодки. И его  имя  легко  вычислить.
Опять  же,  подлодка не иголка в стоге сена -- против  нее  будут
брошены  все  военно-морские силы мира. Поэтому,  чтобы  успешно
провести операцию, им нужно идти до конца. Выхода нет: нам  тоже
необходимо идти на риск. Мой план таков:
  господин  Окакис со своей дочерью последует к ним на  борт.  Я
отправлюсь туда же. Глория пожимает плечами.
  -- Вы разве не слышали? Они же сказали...
  --  Я  буду в воде, -- обрываю я, -- за кормой лодки, на  которой
поплывет  наш хозяин. Когда лодка подойдет к субмарине, спрячусь
под днищем. Ну а дальше по обстоятельствам.
  Я вынимаю из кармана пистолет Глории.
  --  Хорошо бы защитить его от соленой воды. Для этого мне нужен
какой-нибудь непромокаемый пакет...
  --  Может быть, подойдет плексигласовый чехол от моей подводной
кинокамеры? -- предлагает Антигона.
  -- Было бы замечательно.
  Она бросается к дому, но я ее останавливаю.
  --  Антигона,  счастье мое, пройдите через  кухню  и  попросите
слуг  приготовить  вам вантузы для прочистки раковин.  Принесите
все, что найдете.
  Она  одновременно широко открывает глаза и рот, так как вопрос
чуть  не  срывается с ее губ, но воздерживается  от  интервью  и
убегает.
  Мне   кажется,   мое  хладнокровие  и  решительность   немного
успокаивают папашу Окакиса.
  -- Боже мой, ну и приключение! -- вздыхает он.
  --   Это  верно,  --  соглашаюсь  я,  --  но,  если  нам  удастся
вырваться, будет что вспомнить в более подходящей обстановке.
  --  То,  что  вы  задумали, обречено на  провал,  --  произносит
Глория.
  --  Спасибо  за поддержку, -- кланяюсь я. -- Но не стоит  каркать
заранее! В нашей тупиковой ситуации единственная надежда как раз
на невозможное!
  Толстяк,   находившийся  в  раздумьях  в  течение   некоторого
времени, грозно прикрикивает на мою невесту:
  --  Если  Сан-А  взялся за дело, то, будьте  уверены,  проблема
решается  как  положено, мадемуазель Мисс! -- Затем, повернувшись
ко мне, спрашивает: -- А Берю чем будет заниматься?
  --  Сейчас  скажу. По моему мнению, организация "Зет" не  может
запустить свою адскую машину, не имея на острове соучастников.
  -- Я тоже об этом думал, -- встревает Окакис.
  Глория качает головой.
  --  Если  бы  были соучастники, то зачем понадобилось  вызывать
господина Окакиса на борт подлодки? Соучастники могли  бы  вести
переговоры непосредственно.
  Я не могу сдержаться, чтобы не отвесить ей кривую усмешку.
  --  Что  у  вас  в  голове,  моя милая?  Чему  только  в  ваших
шпионских  школах  учат?  Чему угодно,  но  только  не  шевелить
мозгами! Посудите сами. если бы сообщники как-нибудь проявились,
мы  бы  их  схватили и могли нейтрализовать -- нас ведь  в  любом
случае  больше! Тогда бы их план был обречен на провал:  они  не
смогли  бы взорвать бомбу, да и не стали бы этого делать,  когда
на  острове  находятся их люди! Нет, они здорово продумали  свои
действия, поэтому общаются с нами на расстоянии!
  --  Сдаюсь, вы правы, Сан-Антонио! -- побеждено признает Глория.
И, повернувшись к Окакису, добавляет: -- Я начинаю думать, что вы
поступили  очень  предусмотрительно, когда  решили  призвать  на
помощь этого супер-легавого, господин Окакис!
  Толстяк,  которому  ничего  не  досталось  от  преждевременных
комплиментов, решает напомнить о себе.
  --  Эй,  граждане, -- грохочет Его Округлое Величество, --  потом
будете  лизать друг другу задницы. Я повторяю свой  вопрос:  что
буду делать я, пока ты пойдешь принимать ночные морские ванны?
  --  Слушай,  Толстяк, по-моему, они спланировали свои  действия
следующим  образом:  Окакис поднимется на  борт,  они  потребуют
выкуп  и  оставят  Антигону в качестве  заложницы,  пока  он  не
вернется. За это время сообщники покинут остров. Так вот тебе  и
Глории  во  что бы то ни стало нужно их задержать.  Разделитесь,
чтобы  выиграть время, и идите по берегу каждый в свою  сторону.
Если  заметите причаленную в скалах лодку, спрячьтесь  и  ждите,
пока  они  не  придут Обязательно возьмите с собой  оружие  Если
лодок не обнаружите, срочно возвращайтесь в порт, поскольку  они
наверняка  воспользуются теми лодками, что причалены  здесь  Все
qmn?
  --  На  все  сто! -- потирая руки, заявляет счастливый  Берю.  --
Наконец-то  хоть какое-то действие! Я вам откровенно скажу  если
кто  из  них попадется мне в руки, то потом долго будет мучиться
зубной болью!
  --  Начинайте сейчас же! Но сначала потихоньку возьмите оружие,
чтобы не спугнуть сообщников И вперед, за дело!
  --  Слушаюсь, патрон! -- клоунски вытягивает руки по швам Глория
Окакис шепчет
  --  Если  вы  вдруг  увидите мою жену, скажите,  пусть  она  не
беспокоится!
  --  Это  я  уж  точно  исполню! -- обещает моя  псевдоневеста  и
подмигивает мне, как гирлянда на рождественской елке



  Как  сказал один могучий (боком входит в дверь) поэт, и я того
же  мнения,  неотвратимость страшной опасности представляет  для
человека   что-то  типа  освобождения.  Когда  он  перед   лицом
неминуемой  угрозы, то легко переступает порог мелких  мещанских
проблем. (Я философствую специально для читателей, автоматически
водящих пальцем по строчкам, чтобы возбудить иной раз их  второе
"я",  спрятанное  в подсознании, -- иногда и мне  самому  удается
возбудиться.)
  Раздеваюсь до трусов и лезу в воду. Пластмассовую коробочку  с
артиллерией  заворачиваю  в свою рубашку  и  привязываю  длинной
веревкой,  обмотав ее вокруг талии. Антигона  принесла  мне  три
вантуза  для пробивания засоров сортиров и ванн, и я их  затыкаю
за импровизированный пояс, как ручные гранаты.
  Мы  специально выбираем лодку побольше, чтобы мне  было  легче
спрятаться за кормой. Окакис и дочь гребут по очереди. Я держусь
за  протянутый за бортом спасательный фал. Расслабляюсь,  и  мне
даже  нравится,  меня как будто катают по теплой воде.  Перестав
чувствовать  приятное  скольжение воды о свое  туловище,  быстро
соображаю, что мы прибыли к месту назначения, и ныряю под  киль.
Почему-то  в  голове опять проносится что-то типа "десять  футов
под килем...". Я высовываю нос из темной воды и пытаюсь разглядеть
происходящее. Чей-то голос кричит:
  --    Держите   веревочный   трап!   Потом   слышится   "шлеп",
сопровождаемый "бам!", -- трап ударяется о борт субмарины.
  --  Привяжите  лодку к трапу! Теперь вначале  девушка,  давайте
руку, мадемуазель!
  Антигона   и  папаша  по  очереди  покидают  шлюпку,  которая,
сбросив груз, дает мне чувствительный удар по кумполу.
  Слышу   глухой   стук   каблуков  по  металлическому   корпусу
подлодки.   А   вокруг  все  море  освещено.   Ребята-подводники
направили  прожектора во все стороны, чтобы избежать неожиданных
сюрпризов. К счастью, освещенное поле начинается лишь  метрах  в
десяти  от  корпуса, поэтому покатые бока субмарины  остаются  в
полной  темноте.  Это  как  раз то,  что  доктор  прописал.  Мой
внутренний голос принимается бормотать старую песню: "Малыш Сан-
Антонио,  когда человек обладает репутацией, как у  тебя,  нужно
доказать, что ты ее достоин! Теперь валяй беги, плыви, летай, но
отомсти!"
  Вот  так, под увещевания внутреннего голоса, я ныряю как можно
тише  и  плыву  к корме. Собственно, что такое подводная  лодка?
Плавучая  гигантская цистерна с мазутом и небольшим  ограждением
рядом   с   рубкой.  Таким  образом,  я  оказываюсь  у  подножия
полукруглой скользкой массы металла, на которую можно  забраться
только в том случае, если у вас и папа и мама были улитками.
  Но Сан-Антонио, который все знает, все умеет, все предвидит  и
все может решить, прихватил с собой вантузы для прочистки ванн и
унитазов.  Я  жду  и  прислушиваюсь. С  левого  борта  доносятся
голоса. Тогда я решаю идти на абордаж с правого борта. Мне нужно
подняться  лишь  на  трехметровую высоту,  но,  ребята,  это  же
абсолютно гладкий металл -- не за что ухватиться!
  Я  вытаскиваю из-за пояса вантуз и, максимально поднявшись  из
воды,  насаживаю  его на борт субмарины. Тяну вниз  --  держится.
Тяну  сильнее и вместе с вантузом соскальзываю в воду. Незадача!
Но  не  надо отчаиваться и сходить с ума! Как сказал поэт,  даже
самые  отчаянные коты ходят не спеша! Мне кажется, этим котом  --
пардон, поэтом -- был Жак Превер.
  Поскольку  одного вантуза недостаточно, я решаю поставить  все
три  на  максимальную высоту. К счастью, мелкая волна  постоянно
шлепает  о  корпус  подлодки и мои действия  в  плане  децибелов
проходят   практически  бесшумно.  Я  выскакиваю   из   воды   и
пришлепываю  вантуз на высоте примерно метр  шестьдесят  два  от
ватерлинии.  Беру  второй, и мне удается насадить  его  рядом  с
предыдущим  с первой же попытки. То же и с третьим,  господа.  И
вот  над  моей головой живописная группа из трех дубин  (с  вами
было  бы  больше!), составленных вместе. Теперь предстоит  самое
сложное.  Развязываю  веревку, которая у меня  вокруг  талии  (и
какой  талии!), придерживая рубашку, где замотан пистолет,  дабы
случайно не уронить его в воду.
  С  большим трудом, еле-еле, одной рукой, помогая себе  зубами,
сооружаю  скользящий до ужаса узел, в то время как другой  рукой
судорожно  сжимаю  коробку  с пистолетом.  Набрасываю  лассо  на
рукоятки  вантузов  --  мимо! С третьей попытки  удается,  как  у
настоящих волевых спортсменов. Все три рукоятки в петле.  Теперь
осторожно  тяну за веревку, и узел затягивается. Наконец,  когда
все три ручки стянуты намертво вместе, я повисаю на веревке всем
весом  --  вантузы держат! Завязываю рубашку вокруг шеи,  откинув
узел  с  пистолетом  за  спину. Начинаю  медленный  (но  верный)
подъем.  Когда  руки  достигают  уровня  вантузов,  я  с  ужасом
понимаю, что мне лезть вверх еще больше метра.
  Черт, что же делать?
  Думай, Сан-А, думай как следует!
  Я  прислушиваюсь к своему внутреннему голосу и нахожу решение.
Не сомневайтесь в своем Сан-А, курочки мои! Как Зорро, он всегда
найдет  выход  из любого положения. Держась одной рукой,  другой
отрываю  самый  широкий  вантуз. Главное,  чтоб  два  оставшихся
выдержали!  Прижимаюсь  грудью к корпусу  субмарины,  становлюсь
моллюском -- каждая клетка (моей грудной клетки и ниже) буквально
присасывается к гладкой металлической поверхности.  Подтягиваюсь
медленно-медленно, иначе сорвусь -- и начинай все сначала!
  Вантузы  держат.  Я  вам честно скажу, понадобится  двенадцать
тысяч   двести   тридцать  три  года,  согласно  приблизительным
подсчетам и теории вероятностей, чтобы кто-то другой повторил  с
успехом мой, скажем скромно, героический поступок. Левой рукой я
удерживаюсь  на  уровне рукояток вантузов, а правой  пришлепываю
освободившийся   вантуз  на  пятьдесят  сантиметров   выше.   Вы
ухватываете демонстрацию силы воли?
  Теперь   медленно  и  очень  осторожно,  держась  за  веревку,
подтягиваю  ноги  вверх  по  корпусу  лодки  так,  чтобы  голова
оказалась  внизу.  Вам ясно? Должно быть,  ясно,  поскольку  все
молчат...
  Если  не  верите, пойдите к пожарным и попросите исполнить  то
же  самое, увидите, что они вам ответят! А ведь пожарные --  люди
тренированные, да и во время работы у них всегда где-нибудь что-
нибудь  горит, правда? Вот только коробка с пистолетом усложняет
slnonlp`whrek|m{i  трюк, поскольку свисает с шеи  вниз,  пытаясь
отделить  шею от туловища. Завершаю полуоборот -- фу-у-у!  Теперь
двумя ногами захватываю рукоятку верхнего вантуза...
  Не  надо  хрюкать  --  все, что я говорю, чистая  правда!  Если
среди  вас  есть скептики, то я им пришлю антисептики,  за  свой
счет!
  Так,  ну  ладно. Значит, ногами я сжал рукоятку.  Одной  рукой
внизу я удерживаюсь за одну из нижних рукояток вантуза, а другой
резко  отрываю  третий, стоящий рядом. Я как слизняк,  моя  кожа
становится  клейкой. Поскольку достаточно одного вантуза,  чтобы
удерживаться  на  корпусе  лодки, то я  хватаю  третий.  Это  вы
поняли, ага?
  На  мостике  идут жесткие переговоры, но мне  и  в  голову  не
приходит  прислушаться,  о чем речь.  Даже  мой  слух  прилип  к
железному туловищу субмарины, клянусь!
  Прилепляю  третий  вантуз  выше  первого.  Потом,  удерживаясь
ногами за второй, отрываю первый и шлепаю его еще выше, то  есть
над  третьим. Если вам трудно следить за происходящим, нарисуйте
схему. Теперь надо убрать ноги со второго, если я, конечно, хочу
продолжить восхождение. Вы, наверное, знаете из газет или видели
по  телику,  что французы прирожденные скалолазы,  но  лазят  не
только  на  скалы... Так вот, я зубами отрываю вантуз  номер  один
(думаю, правда вам нужно сделать схему, иначе недолго и спятить.
Или  же  идите  в  следующую главу -- я сейчас  подойду).  Теперь
освободившейся рукой хватаюсь за вантуз номер два (см. схему)  и
приляпываю  его  выше  двух предыдущих,  здесь  ясно?  И  так  я
повторяю  операцию,  маневрируя  вантузами,  пока,  пятясь,   не
достигаю  палубного ограждения. Хватаюсь за него  ногами.  Слава
богу,  есть!  Дополз!  Только бы меня  не  заметил  какой-нибудь
хорек!  Но  прожектора, направленные на воду, служат  прекрасным
экраном.  То  есть  людям  из команды абсолютно  не  видно,  что
творится у них под носом, если объект не попадает в мощные пучки
света.  Теперь  надо передохнуть секунд тридцать пять,  так  как
чувствую   себя  немного  уставшим,  я  бы  сказал  вывороченным
наизнанку, будто вантузами. Все-таки около десяти минут пришлось
висеть вверх тормашками, поэтому кровь стучит у меня в висках  и
вижу как в тумане.
  Вперед,  Сан-А!  Еще  усилие! Время работает  не  на  тебя!  К
сожалению...
  Усилием  воли  привожу себя в порядок, а заодно становлюсь  на
ноги. Я на мостике за рубкой. Пот струями бежит по телу. Грудь и
живот  жжет  от  долгого  ползания по металлу.  Развязываю  узел
рубашки и беру из плексигласовой коробочки пушку Глории. Контакт
руки  с рукояткой пистолета придает силы, уверенности. И  вот  я
чувствую себя суперменом до корней волос и кончиков ногтей!
  Прижимаюсь   к   рубке  подлодки.  Теперь  голоса   становятся
различимы, совсем близко.
  --  У  нас  список  всех банков мира, где у вас открыты  счета,
господин  Окакис...  Вы привезете нам все свои  чековые  книжки  и
подпишете чеки прямо у нас на глазах. Кроме того, есть секретный
счет  в  "Дугластер дженерал бэнк компани". Похоже,  на  нем  не
менее  двух миллиардов. Нам нужно банковское поручение на снятие
всех денег со счета. Также мы знаем, что у собравшихся здесь дам
имеются драгоценности, которым нет цены. Я уж не говорю о  вашей
жене,  мадам  Окакис, у которой огромная диадема  со  знаменитым
бриллиантом. Нам нужны все драгоценности. Соберите их  со  всех!
Вы все поняли, господин Окакис?
  --  Да,  --  заплетающимся языком произносит владелец  несметных
богатств.
  --  Мы  даем  вам  один час, чтобы вы смогли привезти  нам  все
q~d`, но ни минутой больше, вы поняли?
  --  Как  вы  мне докажете, что, если я исполню ваше приказание,
вы не взорвете остров? -- спрашивает Окакис.
  Ответ короткий, сухой и хлесткий.
  --  Никак! Но для вас это последний шанс. Плывите на берег,  мы
оставляем  вашу дочь у себя до вашего возвращения. --  Потом  все
тот же голос продолжает: -- Помогите господину Окакису спуститься
в лодку.
  Вот  ведь  как все повернулось! Ограбление века,  друзья  мои!
Если  им  все  сойдет  с  рук,  то они  заграбастают  не  меньше
пятидесяти  миллиардов.  Рядом с этим делом  ограбления  банков,
захват  заложников  с целью выкупа, налеты на  казино  --  просто
семечки!
  Я  жду  еще некоторое время, затем крадусь дальше по  площадке
рядом  с  рубкой. Моему взору открывается весь  мостик.  На  нем
четверо  мужчин  и  Антигона. Один из  них  курит,  сидя  позади
треножника  крупнокалиберного пулемета,  нацеленного  на  берег.
Второй   помогает   Окакису  спуститься  в   шлюпку,   удерживая
веревочный трап. Еще двое стоят в стороне и разговаривают.
  Прячусь  за выступ рубки и размышляю. Теперь, когда я  уже  на
поле   боя,  что  же  мне  предпринять?  Вернее,  что   я   могу
предпринять?  На  борту  лодки целая  команда.  Если  поднимется
тревога,  они  или прибегут на помощь с оружием, или  в  крайнем
случае погрузятся под воду.
  Нельзя вести войну в одиночку. Один в поле не воин.
  До меня доносится звук ударов весел Ока-киса о воду.
  -- Садитесь, мадемуазель! -- произносит чей-то голос.
  --  Нет,  спасибо.  Не  могли  бы вы  показать  мне  устройство
подводной  лодки?  Я  первый  раз  в  жизни  поднялась  на  борт
субмарины.
  Спокойный  голос Антигоны льется мне на сердце,  как  чудесный
бальзам.  Ах, смелая и честная девочка! Она ведь специально  для
меня  это  делает.  Старается увести с палубы как  можно  больше
людей.
  -- Что скажешь, Билли? -- говорит один.
  --  Не можем же мы отказать красивой девушке, -- смеется второй.
-- Иди вместе со Стивом, но смотрите, чтоб она ничего не трогала!
  Затем  я вижу три тени, поднимающиеся по железной лестнице  на
купол рубки. Они скрываются в люке. Так-то лучше! Чувствую  себя
как-то бодрей.
  Выбор  падает  на  того,  что стоит, опершись  на  ограждение.
Быстро, но тщательно прицеливаюсь и стреляю в тыкву. Нужно  быть
экономным, поскольку у меня всего шесть патронов. Раздается что-
то  типа "чпок" -- даже трудно отличить от плеска волн, бьющих  о
борт.  Малый дергается и оседает, руки зацепились за ограждение.
Туловище  еще удерживается, но голова уже повисла. Это означает:
"Пишите письма!"
  Проходит   несколько   секунд.   Затем   обеспокоенный   голос
пулеметчика окликает:
  -- Эй, Джо! Что там с тобой? Тебя тошнит?
  Вместо  ответа  названный Джо опрокидывается на спину.  Второй
плюет на пулемет и бросается к нему. Я срезаю его на лету еще до
того,  как он достигает своего товарища, замечательным выстрелом
прямо  в  сердце. Пулеметчик по инерции делает еще шаг и валится
прямо на безжизненное тело первого.
  "Итого  два!"  -- считаю я про себя, так как всегда  был  очень
силен  в  математике. Подбегаю к разлегшимся господам и спихиваю
их  в воду. Плюх! И плюх! Даже если они не совсем мертвы, то  из
собственного недавнего опыта прекрасно понимаю: им ни за что  не
забраться на борт.
  Так, что теперь?
  Провожу  инвентаризацию. Четыре пули в  магазине  пистолета  и
целый  пулемет  --  это  придает энтузиазма.  Откровенно  говоря,
использование моей пушки предпочтительнее, поскольку пистолет  с
глушителем.
  Жаль,  я не встретил пулеметчика приемом дзюдо -- сэкономил  бы
пулю. Нужно иной раз сдерживать свои рефлексы! А то видишь,  как
что-то  движется,  и  тут  же стреляешь --  истинно  человеческая
реакция!
  Я  повторяю про себя: нужно экономить, поскольку если и дальше
так  пойдет,  то у меня скоро ничего не останется  --  что  тогда
делать?
  Но   мне   в   котелок  приходит  другая  мысль.  Бросаюсь   к
прожекторам, направленным на переднюю палубу, и разворачиваю  их
на  девяносто градусов (повернул бы и на все сто, но, боюсь, они
закипят).  Направляю  их  на купол рубки.  Хитро  придумано,  а?
Теперь  ребята,  если вылезут из люка, получат  порядка  пятисот
киловатт прямо по шарам, так что не сумеют узнать и свою маму  с
расстояния тридцати миллиметров.
  Теперь  остается только ждать. Опять ждать, все  время  ждать!
Ждать, чтоб победить или умереть!
  У меня есть неоспоримое преимущество:
  чтобы  подняться  из подлодки на палубу, имеется  только  один
путь  --  через люк рубки. Но, с другой стороны, эти сукины  дети
могут запросто нырнуть на сотню метров в глубину.
  Время  идет, но я его как бы не ощущаю. Может быть,  прошли  и
все  десять  минут,  но  могу ошибиться.  А  в  общем-то,  какая
разница? Ладно, скажу -- жду десять минут!
  Кто-то  вылезает из люка по пояс. Один из тех, кто сопровождал
Антигону.  Приняв  пучок слепящего света в глаза,  он  закрывает
лицо рукой.
  --  Джо,  черт  возьми! -- вскрикивает он. -- Какого  дьявола  не
следишь  за  прожекторами!  Я  зажимаю  нос  двумя  пальцами   и
произношу  чисто по-американски: "О'кей!" Но вместо  того  чтобы
идти к прожектору, поднимаюсь по узким прутьям лестницы рубки.
  Парень  так  никогда  и  не узнает, от кого  получил  удар  по
кумполу.  Он вываливается из люка и падает к подножию рубки  как
мешок.   В  это  время  из  люка  показывается  вторая  рожа   и
спрашивает, прикрыв ладонью глаза:
  -- Что с тобой, Бурк?
  Моя  рука  хватает  его глотку. Крикнуть он  не  может.  Резко
выдергиваю его из отверстия люка и бросаю на палубу.  Но  парень
цепкий  как  кошка. Он приземляется на четыре лапы  и  поднимает
голову. Теперь мне свет бьет по шарам. Я прыгаю вниз.
  Получается занимательный обмен ударами. Ты -- мне,  я  --  тебе!
Удар  головой, удар кулаком, коленом, ногой -- и так  без  конца!
Удар  --  удар! Бам -- бам! Принимаю -- отдаю! Откладываю на  зиму,
раздаю  бедным  в квартале! Промах, попадание, опять  попадание!
Как  в  кино! Парень не очень крупный, но удары крепкие,  видно,
насмотрелся голливудских боевиков...
  Его  кулак ходит, как поршень паровоза. Я сжимаю зубы, кулаки,
все  остальное.  Надоедает, в конце  концов!  Пора  кончать!  Он
желает  уложить  меня спать крюком справа, но  черта  с  два!  Я
прерываю свалку. Два шага назад -- и уже пушка в руке. Я  ему  ее
показываю.  Он  не удивляется, просто с удовольствием  поднимает
руки вверх, без приказания!
  -- Повернись-ка спиной!
  Он  слушается. Я урезониваю его рукояткой сверху.  Все,  сцена
закончена -- он валится как подкошенный.
  У  меня  с  детства привычка убирать за собой  мусор,  словом,
nqr`bkr|  место чистым, как было до того, как я пришел.  Короче,
надо  прибрать! Парень, которого я угостил у люка, готов, у него
сломаны шейные позвонки. Отправляю его в воду. В принципе, я  не
обижусь, если кто-то из команды останется в живых, будет  с  кем
поговорить! Я тащу последнего драчливого оппонента к  ограждению
на  корме, где мне удалось осилить восхождение на борт, веревкой
обматываю ему руки и привязываю к стойке перил крестом.
  Продолжаю  наблюдать  за  входным  люком  наверху  рубки,   не
появится  ли  из  норы новая дичь. Но наступает минута  затишья.
Тогда я отвешиваю пару оплеух своему спарринг-партнеру по боксу,
чтобы  привести в чувство. Изо рта стекает кровь, он  дергается,
стонет, вздыхает и открывает один глаз.
  --  Можешь  говорить, чемпион? -- спрашиваю я его. --  Мне  нужно
кое-что узнать.
  Одновременно  обыскиваю  его  карманы.  Вынимаю  нож,  спички,
сигареты, доллары. Прижимаю к его животу лезвие ножа, постепенно
усиливая давление. Нож острый, и стоит лишь нажать... Я готов идти
до конца, вы меня знаете!
  -- Сколько вас на борту?
  Впечатление,  будто лезвие вошло в его живот наполовину.  Если
быстро  не  ответит,  то получит право на  бесплатное  харакири,
братец мой. Это нехорошо, я знаю, но что мне остается?
  -- Отвечай, сколько человек в команде?
  -- Семь!
  Быстрый   подсчет  в  голове  блистательного  комиссара   Сан-
Антонио: трое в воде, один связан, лежит передо мной -- остается,
стало быть, нейтрализовать троих, мой генерал!
  -- Как зовут этих троих? Назови только имена -- мне достаточно!
  Мой  палец  так и пляшет на рукоятке ножа. Не знаю,  может,  я
ошибаюсь,  но у меня впечатление, будто лезвие уже  находится  в
животе моего партнера по переговорам.
  -- Рой! -- стонет жертва профессионального бокса.
  -- Еще?
  -- Флойд и Чарли.
  -- О'кей!
  Я  отвожу нож от его живота. Нет, лезвие не совершило круиз  в
его  внутренностях.  Может,  оно,  конечно,  вообще  затупилось,
заржавело  после долгого плавания в такой сырости.  А  может,  у
парня пресс такой...
  Иду  к  рубке.  Неслышно поднимаюсь по лестнице.  Нагибаюсь  и
смотрю  в люк. Внизу камера перископа, горит свет. Но никого  не
видно.
  --  Эй,  Чарли!  --  кричу  я, как вылитый  американец.  --  Сюда
быстро!
  Убираюсь  из люка и прячусь сбоку рубки. Слышен звук шагов  по
металлической  лестнице.  Появляется Чарли.  Но  перед  тем  как
вылезти   из  люка,  он  получает  капитальный  удар   рукояткой
пистолета по основанию черепа. Такой удар способен забросить его
гланды  в  область мочевого пузыря. Его руки разжимаются,  и  он
падает камнем, как на дно колодца. Металл, он вообще резонирует,
поэтому  раздается страшный грохот. Буквально тут же  появляется
тип и склоняется над безжизненным Чарли.
  --  В  чем  дело, парень? -- слышен голос того, кто  сопровождал
Антигону.
  --  У  Чарли,  видно, закружилась голова или он  поскользнулся.
Никогда   не   видел  большего  кретина.  Он,  похоже,   здорово
треснулся, -- комментирует то ли Рой, то ли Флойд.
  Слушая их разговор, я повторяю про себя:
  "Их  всего двое!" У меня страшное желание продырявить шестого,
но тогда седьмой будет настороже, а у него в руках Антигона!
  --   Как   думаешь,  что  с  ним  делать.  Рой?  --   спрашивает
наклонившийся парень. Но тут он, видно, почувствовал мой  взгляд
(еще  бы не почувствовал, если своим взглядом я прожигаю  сердца
девушек насквозь!), потому что быстро поднимает голову.  Ну  как
здесь  удержишься -- я стреляю! Пуля прошивает его сверху донизу.
Входит  в  шею,  а выходит через анус, что, признайтесь,  бывает
редко!
  --  Подожди-ка, -- отвечает Рой, которого я до сих пор не  вижу,
-- я принесу виски!
  Так,  теперь нельзя терять ни секунды Я шагаю в купол и слетаю
внутрь  по  железной лестнице. Приземляюсь в помещении  рядом  с
перископом. И в этот момент входит Рой Антигона рядом  с  ним  В
одной  руке  у  него  револьвер, в другой --  бутылка  виски.  От
неожиданности он подскакивает, успевает посмотреть на  меня,  на
два  трупа  на полу, затем на мой пистолет и, смешав  все  мысли
воедино, умирает, не успев, однако, проанализировать ситуацию до
конца, поскольку мой пистолет делает "чпок!" -- прямо в глаз!
  Будто солнцезащитный монокль!
  Я подбрасываю пистолет Глории в руке
  --  Даже  еще  патроны  остались!  Клянусь,  Антигона,  я  могу
заменить  целый  армейский  корпус  в  состоянии  полной  боевой
готовности!


                        Глава последняя.
   (Поскольку нельзя же, в конце концов, злоупотреблять вашим
                           терпением!)
  Коллекционеры    бывают    разные.    Я,    например,    люблю
коллекционировать обалдевшие рожи...
  В  данном  случае  я  имею  в  виду  физиономию  высокочтимого
Окакиса, когда он возвращается на подводную лодку. Поэма,  а  не
физиономия, сказал бы поэт.
  Выражение  испуга,  недоверия, недоумения,  очумения,  полного
обалдения!  Лицо  вытягивается, покрывается пятнами,  комкается,
когда  он  поднимает голову и видит меня у веревочной  лестницы.
При этом я держу его дочь за талию!
  -- Работа выполнена, господин Окакис, -- говорю я весело.
  Ох  бедный, как я ему не завидую! У него в руке мешок,  битком
набитый ценностями Брабанса и Пропана, Хреншира и сырной империи
Гауда  --  словом, отовсюду. Наваленные друг на друга бриллианты,
золотые  цепи,  диадемы, изумруды, сапфиры,  огромные  жемчужные
колье  в  виде  лестниц  и  прочее  --  все  это  повергло  бы  в
умопомешательство  самых богатых ювелиров мира!  А  еще  чековые
книжки  послушного  миллиардера  размером  с  телефонную  книгу,
сертификаты  казначейства, облигации, дорожные чеки,  пенсионные
книжки и дворянские грамоты всех приглашенных. Не мешок,  а  рог
изобилия,  ни  дать  ни  взять. Он собрал  все!  Когда  шкура  в
опасности,  то  шутки в сторону -- материальные  ценности  теряют
цену  и  ими уже не дорожат! Он очень старался, мой грек,  чтобы
задобрить организацию "Зет". Окакис, возможно, добрался бы  даже
до  золотых зубов своих слуг, чтоб мешок выглядел солидней. Если
бы ему дали на час больше, он бы и картины со стен поснимал.
  -- Вы... Вы... -- лепечет миллиардер.
  --  Да-да!  --  отвечаю  я. -- Все вошло в свое  русло,  господин
Окакис. Злые наказаны, а добрые продолжают цеплять друг на друга
медали.
  Пока  Антигона вводит отца в курс моих геройских  действий,  я
иду за своим пленником.
  --  А теперь, -- говорю я парню, -- ты поедешь с нами. На твердой
земле,   дорогой  мой,  мы  в  спокойной  обстановке  не   спеша
onankr`el.
  В этот момент до нас доносятся звуки выстрелов.
  Уж  не  голос ли Берю я там слышу? Вообще-то с такой  частотой
может  стрелять  только  Толстяк. Будто освежитель  воздуха  для
сортира.  И  самое  интересное,  он  будет  при  этом  сохранять
твердость памяти и трезвость ума.
  --  Эй, слышишь, -- говорю я последнему члену организации "Зет",
--  дело  сделано -- и так все понятно! Садись на  весла  и  греби
проворнее, я спешу в постель, немного вздремнуть, а то день  был
что-то очень насыщенным.



  По  дороге я задаю ему ряд вопросов. Когда малью узнает, с кем
имеет  дело,  то  спешит проявить готовность к сотрудничеству  с
полицией.
  -- По поводу атомной бомбы -- это что, правда? -- спрашиваю я.
  Он кивает, однако тут же пытается оправдаться:
  -- Но я не хотел! Я работал с ребятами, но я не хотел.
  --  Конечно,  мой  хороший. Когда других  укокошили,  то  можно
спокойно все сваливать на них! В таких случаях все так говорят!
  --  Но  это правда! Вот, пожалуйста, доказательство: я  написал
письмо   в   Госдепартамент  США,  предупредил,  что   готовится
нападение!  Но я не мог сделать больше, чем сделал, иначе  выдал
бы ребят!
  Окакис оживает.
  -- Значит, написали вы?
  --  Ты  написал письмо на бланке посольства Штатов в Кито.  Где
ты его достал? -- спрашиваю я.
  --  Очень  просто! Я пришел завизировать одну бумажку, а  когда
секретарь  вышел,  свистнул  бланк. Мне  показалось,  так  будет
серьезней.
  --  Ну  хорошо,  все это ты расскажешь потом перед  присяжными.
Они,  может,  примут во внимание твое чистосердечное  раскаяние.
Послушай,  а  ты, наверное, и профессора В. Кюветта  отговаривал
приехать?
  Он гребет что есть силы.
  -- Не знаю такого...
  -- Зачем вы пытались похитить с яхты мисс Виктис?
  Он опускает голову.
  --   Ребята  узнали,  что  какой-то  секретный  агент  едет  на
Кокпинок.  Подозрение  пало  на  нее,  поскольку  до  нас  дошла
информация  о  том, что настоящая мисс Виктис  уже  долгие  годы
содержится в психиатрической клинике. Тогда они решили захватить
девушку, чтобы порасспросить. Я-то прекрасно понимал, почему она
оказалась  среди гостей, но, если бы предупредил остальных,  они
бы меня убили!
  -- Ящики на дне океана, что в них было?
  --   Радиоаппаратура   для  установления   связи   с   дворцом.
Необходимо  было  поставить передатчик и  микрофон  в  последний
момент,  поскольку  если бы их обнаружили,  то  лопнула  бы  вся
затея!
  --  Видишь, парень, -- заключаю я, -- в мире так устроено:  самые
опасные  -- это такие люди, как ты, которые не осмеливаются  идти
до  конца, полубандиты, фальшивые гангстеры, словом, трусы! Если
б  ты  действительно  хотел предотвратить преступление,  мог  бы
шепнуть кому надо -- у тебя было достаточно времени!
  А  вместо  этого  ты делаешь жест, чтоб успокоить  совесть,  а
затем следуешь за другими. А дело-то накрылось!
  Но он не отвечает -- он гребет!



  Огромная  толпа  народа (если так можно сказать  о  королях  и
королевах) собралась на причале. Они напряжены и молчаливы.
  Картина  удручающая -- будто жители рыбацкой деревни в глубоком
трауре вышли на берег встречать шаланды после шторма.
  -- О, их там много, -- слышится голос экс-псевдоневесты Глории.
  Но  тут  оральный  орган  Толстяка перекрывает  все  остальные
шумы.
  -- Это ты, Сан-А?
  -- Да, Ваше Величество, я.
  --  Я  же  говорил вам, банда идиотов! -- разносится  над  морем
обращение Берю к монаршим особам.
  -- Скромнее будь, Толстяк, ты разговариваешь с королями!
  -- Да ладно! Скажи лучше, как все было? -- не унимается Берю.
  --  Как  в  тире!  Из семи человек шесть убиты,  один  попал  в
рабство.
  --  У,  черт,  побил меня! -- гудит Толстяк. Мы  причаливаем.  Я
помогаю Антигоне сойти на берег, затем выпрыгиваю сам.
  -- Что ты имеешь в виду, как это я тебя побил?
  -- Иди посмотри!
  --  Минутку! -- говорю я и обращаюсь к Глории: -- Вы у нас  самая
способная, присмотрите за пленником!
  Затем поворачиваюсь и иду за Толстяком.
  --  Ты  предвидел точно, Сан-А! Угадал по всем параметрам.  Эти
канальи   запрятали  в  скалах  моторную  лодку.  Мы  с  Глорией
обнаружили  ее  практически сразу и спрятались рядом  с  пушками
наготове. И действительно, через некоторое время смотрим -- бегут
четверо! Эх, жаль, ты меня не видел!
  -- Не видел, но зато слышал! Ты их уложил?
  --  Всех  четверых!  Девица даже не успела сообразить,  что  да
как, а они уже грызли кораллы.
  -- И кто они?
  Тут Толстяк улыбается во всю ширь своего, так сказать, лица.
  --  Трое  --  слуги Окакиса, но четвертый... Клянусь, тебя  сейчас
хватит удар!
  --  Да  нет,  старик,  я  же  догадался  еще  раньше,  что  это
профессор В. Кюветт!
  --  Ну, ты... Да-а! Ну ты даешь, Сан-А! Ты настоящий сфинкс!  Как
ты узнал?
  --  Внутренний  голос, Толстяк, -- он у меня всегда  на  работе!
Стоит  только  почесать за ухом, и он начинает мне рассказывать,
кто, как и почему!
  Сохраним свой престиж перед подчиненными. Конечно, я не  знал,
что В. Кюветт замешан в дело, пока гребец-пленник не сказал мне,
что  он  не  знает  такого. Сомнительно, чтобы среди  всей  этой
честной  компании нашелся еще один доброхот, влюбленный в  науку
настолько, что ради убедительности аргумента укокошил секретаршу
ученого.
  --  Ты,  конечно, здорово мудер, -- говорит Толстяк, -- но я  тем
не менее хочу рассказать тебе кое-что о профессоре...
  -- У меня уже слюнки текут, Берю!
  --  Перед тем как отдать концы, он мне покаялся. Он сказал, это
все  придумала его помощница. Его лишь принуждали. А у  него  не
было денег. Однажды к нему пришли ребята из организации "Зет"  и
спросили,  сможет ли он пустить в ход старую атомную бомбу.  Они
ему пообещали зубной протез из чистого золота.
  -- И он согласился?
  --   Да.   Но  старушка-секретарша,  прознав  об  этом,   очень
nqepw`k`, тогда...
  --  Неплохо! Я имею в виду историю с угрозами. Убийца попал под
защиту полиции сразу после того, как совершил злодеяние.
  --  И  представляешь,  ему даже удалось  получить  в  охранники
элитного  полицейского для путешествия. А ведь он знал,  подлец,
что остров взлетит на воздух.
  И  вот  мы приходим на место отстрела дичи Берю. Толстяк тычет
пальцем в четыре распростертых тела, освещенных яркой луной.
  --  Твоих шестеро да плюс четыре, итого десять, -- вздыхает  он.
--  Даже  поверить  не могу, что вся эта бойня произошла  посреди
Тихого океана! Тихого, понимаешь?


                           Заключение
  Служба  радио  Кокпинока  смогла передать  SOS  с  передатчика
подводной  лодки,  и,  представьте себе,  над  островом  тут  же
нависла  целая эскадрилья самолетов самых разных видов и  типов.
Они  прилетели  за  своими монархами, чтобы  увезти  тех  домой,
подальше от подобных увеселений.
  Торжество Окакиса длилось всего один день, но какой день!
  Развлечение так развлечение!
  Помните, об этом писали все газеты! Ах, вы не помните?  А  это
все оттого, что вы не читаете газет на отдыхе!
  Несчастный судовладелец оплакивает теперь свою жену, чей  труп
нашли почти сразу. Он считает (кстати, и полиция тоже), что кто-
то из банды столкнул ее в пропасть. Оставим его утешаться своими
иллюзиями.  Как  сказал  один  поэт,  тоже  знаменитый,  --  есть
мертвые, которых бессмысленно убивать дважды!
  Да,  знаете  новость?  Все  монархи,  принимавшие  участие   в
торжествах  на Кокпиноке, недавно прислали мне свои национальные
награды  в знак благодарности за исключительные заслуги, которые
я оказал их народам!
  Представляете?
  Я  хотел спрятать все эти побрякушки в шкаф для инструмента  в
сортире,   чтобы  мучающиеся  запорами  могли   по   ходу   дела
ознакомиться, но моя матушка Фелиция настоятельно  просила  меня
оказать честь государственным орденам. Она говорит, если у  меня
будут  когда-нибудь дети, они обрадуются, найдя  их  среди  моих
старых вещей. Она, наверное, как всегда, права.
  Сегодня   мы   ждем   чету  Берюрье  к   обеду.   Если   такие
расследования  не  обмывать по всем правилам, то  лучше  сменить
профессию и уйти куда-нибудь в сельское хозяйство или культуру...
  Вот,  кстати,  и  они,  уже звонят в калитку.  И  одновременно
раздается  звонок телефона. Пока маман идет открывать  дверь,  я
снимаю трубку. Приятный голос звучит у меня в ушах и достает  до
моих  самых  сокровенных глубин. Голос сладкой  Антигоны!  Одним
словом, чистый мед!
  --  Я  в  Париже, -- говорит она, -- только что приехала. Что  вы
делаете сегодня вечером?
  Как  вы  думаете, что я могу делать сегодня вечером, если  моя
маленькая греческая богиня сама напрашивается на свидание?
  Так что же я делаю сегодня вечером?
  Вы ведь меня знаете, правда?
  Ну, раз вы меня знаете, сами догадайтесь!


Last-modified: Mon, 22 Jul 2002 08:58:26 GMT

Оцените этот текст: